***

Как написали бы в русских сказках: «Давным-давно, в те незапамятные времена, когда случалось то и это, жила- была... И жил-был... И встретились они, и врагов победили, и жили-были уже вдвоем...»

Но немного не так все. Не жили и не были, и неизвестно будут ли. Но давным-давно, 18 лет тому назад, недалеко от Ростова-на-Дону проходила очередная ролевка. Вечером, когда уже все собирались петь и пить, превращаясь из враждующих народов в единую компанию, мне как всегда было грустно и растрепано, как будто в груди кто-то палочкой ворошил эмоции. Лирическая беспричинная грусть накатывала все больше, и не находила выхода. Тогда еще пелось, пилось и любилось, но не писалось, не раздаривались ощущения через слово окружающим. И оттого распирало изнутри, и хотелось любить еще больше и крепче, и много, и разных. Хотя от полиамории я, наверное, не избавлюсь никогда. Ну как тут решить и выбрать, если этот очаровательно добрый, заботливый, и кофе по утрам варит такой, что после него настроение на весь день солнечное. А вон тот — мудак и фашист, зато трахаться любит и умеет, и член у него не унылые 15 см. А третий — редкостная зануда, но при этом романтичен, раним и чувствителен настолько, что пробуждает материнские чувства, и его хочется тискать, нянчить и прижимать к груди. Ну нет тут никакого выбора, кроме как любить всех троих. Не разделяя на больше или меньше, а одинаково сильно, болезненно, глубоко. Не иначе.

Так вот, в тот вечер выбор был как никогда многообразен. У нас были гости. Ролевики из славной тогда еще Украины, хотя и другого уже государства, что никак не укладывалось в моем мозгу. Я начинала расти с мыслью, что все мы — одна семья, а к тому моменту стали разными. И я пыталась найти принципиальные отличия между нами, чтобы хоть как-то оправдать для себя этот факт. Да, некоторые были смуглее, говорливей и громче, чем ростовчане, но не намного. Остальных от нас было вообще не отличить. Например березкообразного товарища, не в меру стройного и с кудрявой шевелюрой. Укуреный до состояния просветления, он покачивался, как тонкое деревце на ветру, и безостановочно шутил, заливаясь над собственными шутками с неменьшим удовольствием, чем окружающие. Его все время уговаривали что-то спеть, но удалось это только после того, как его буквально усадили под дерево, всунули в руки гитару, и велели громко и внятно: «Пой!» На все остальные уговоры до, он почему-то не реагировал. Играть он не мог, поэтому просто отбивал ритм, и пел что-то про какое-то поле, мышей и ножички. Я разглядывала его как милого диковинного зверька. Потому что было совершенно неясно, откуда в таком немощном теле мощный голос. Я подоткну ему куртку под голую спину, чтобы не ободрал ее об дерево. Он ткнет в меня пальцем, и уже отходя от чудо-травы, слегка запинаясь спросит : «Ты? Имя?» «Наталья» «На-талья, На-талочка, Талочка-Тальяночка. Хорошее имя. Складное имя. Ладное.» Поняв, что он сейчас будет анатомировать слова и дальше, строя цепочки из ниоткуда, я ретировалась. А потом мне стало неинтересно возвращаться. А совсем потом наступил 2016-й год.


Сколько их было за этот промежуток: кареглазых, высоких, с вьющимися волосами? Случайные, краткосрочные,долговременные - они привлекали меня чем-то непонятным. Но всегда казалось, что голос у них насыщенней, губы мягче, руки крепче, взгляд ласковей, чем у всех остальных. Вот так глубоко внутри меня поселился тот березкообразный со своей «талочкой-тальяночкой», пока жизненная спираль не привела меня опять к нему самому. В успешном хирурге, широкоплечем угрюмом дядьке, того паренька разглядят только те, кто давно и хорошо его знает. Но с первых фраз при знакомстве, с первых взглядов, с первого рукопожатия в груди снова появится та самая лирическая беспричинная грусть. Словно что-то свое, родное нашла, но что - непонятно. Картинка сложится ровно в тот момент, когда он пошутит, и сам засмеется над сказанным. Только теперь не запрокинув голову назад, а закрывая лицо ладонями и краснея, словно ему стыдно за подобное проявление себя. И вообще будет неуклюжим, угловатым, растерянным, всем своим видом извиняющимся за то, что все еще живой, не задавивший себя до безразличия, все еще чувствующий. И разговор будет начинаться с фраз :«Милая моя, простите за то, что хочу сказать». Неизменным останется только взгляд — ласковый, теплый, который не тронули время и опыт. Взгляд, полный надежды на что-то прекрасное, что вот-вот должно случиться.
Нарастив мышцы,знания, характер, так и не нарастил он полноценную броню от этого мира, и тем восхитителен.

«Русское поде экспериментооов,» - пел он тогда. «Я до жути консервативен,» - говорит он сейчас. И не понимает, что самое главное — себя, он все-таки сохранил.

И он это поймет сам. Чуть позже.

(Продолжение следует)