Пролог

50-ое декабря 9578-го года от основания города Аквилон и появления Праотцов на Тигене соответственно

Знаменуя собой конец первого месяца зимы, уж пятая декада декабря подходила к концу. Тем не менее, ощутимые морозы пришли в эти края относительно недавно – всего каких-то пять-семь дней назад. Поэтому лёд, который только-только сковал здешнюю реку – Матру – еще не успел окрепнуть. Понятное дело, что опускаться на него являлось затеей всецело дурной. Дурной вдвойне, если учесть вдобавок те условия, которые вообще вынудили Ивана Алексеевича Мамонова пересекать застывшую водную гладь Матры.
В сей час главная площадь города Братиславля – Царская – была саму на себя не похожа. Обычно по ее мостовым из белого камня гуляли горожане. Причем – всех сословий. Проезжали господа на каретах. Маршировали солдаты из местного гарнизона. Поэты, которые старались тянуться к народу всеми возможными способами, читали свои стихи публично и в жару, и в мороз. Ко всему тому прочему вдобавок бедные художники, найдя укромное местечко, рисовали портреты прохожих купцов и дворян за установленную плату. В общем и целом, самая что ни на есть обыкновенная картина благоденствия. Однако же теперь все было иначе.
Там устроили самую настоящую кровавую баню. А потому неудивительно, что Мамонов поспешил убежать как можно дальше прочь. Любыми возможными, желательно – кратчайшими путями. Как-никак, а ему по-прежнему была дорога его жизнь. Тем более что для него, юноши из числа потомственных дворян, она до сих пор не раскрылась в полной мере. В то время как ему, конечно же, хотелось в точности обратного. И, как показал случай, он не был готов пасть смертью мученика. Некогда поддержанная им идея не стоила того совсем.
Во имя жизни – всенепременно долгой и счастливой – Иван, или, как его на делонийский манер звал отец – Жан, пустился наутек. Прочь от Кремля. Прочь от кровопролития, которое так внезапно разыгралось прямо под его белокаменными стенами. Прочь от солдат, что были высланы целыми отрядами в погоню за беглецами. Прочь, прочь, прочь.
На близлежащие, цельно мраморные улицы опустился хаос во плоти, вызванный повальным бегством людей. А ведь еще не так давно все они стояли за грандиозные перемены в Брасской империи – за отречение от престола нынешнего, новоиспеченного монарха и за новый порядок в стране соответственно. Смешно…
Как бы то ни было, Мамонову не повезло оказаться в этой толпе. Ибо вырваться из создавшейся неразберихи ему было попросту невмоготу: его окружили со всех сторон. Только и оставалось, что бежать вперед, как бы ни было тяжело. И Ваня терпел, уносимый потоком людей, будто течением бурной реки. Благо что, ему удалось таким ходом продвинуться достаточно далеко. Если быть точнее, до самых гранитовых плит городской набережной. С горем пополам…
Вперед, все дальше от Царской площади толпу гнали фузилёры, что остались верны Его Величеству и следовали за беглецами прямо по пятам. Шквальный огонь их ружей если не валил, ранив, кого-то из новоиспеченных врагов государства, то, по крайней мере, подстегивал удирать быстрее. Толпу гнали раскаленные докрасна пушечные ядра и заряды картечи. Оно и неудивительно: артиллерия легко, мгновенно и смертоносно прорубала ряды беглецов, подкашивая несчастных калек и свежих мертвецов.
При таком положении дел невозможно было не думать исключительно о сохранении себя самого. Жан подтвердил бы это. Тяжело дыша от непривычной для него физической нагрузки, тогда он заботился исключительно о своей персоне. Более того, ему хотелось выжить, оставшись таким же целым, каким он был еще до событий этого неописуемо кошмарного утра. Чтоб, в идеале, даже одна-единственная пуля ни оцарапала его тела. Чего уж тут и говорить об артиллерийском снаряде или картечи! Ведь и первое, и второе превратили бы дворянского сына в ничто. Не более чем в груду безжизненного, бездумного, безвольного мяса, опознать которую возможно лишь с трудом, большим трудом.
В конце концов, Ивану хватило отчаяния пойти против примера основного числа своих соратников. Причина тому была проста и очевидна – обыкновенное, вполне естественное беспокойство за свою дальнейшую судьбу. Щепотка знакомых ему в лицо единомышленников, среди которых были дворяне, чиновники, купцы, казаки, священники, здешние студенты и деятели искусства. Свыше десяти десятков предателей Отечества из числа столичной лейб-гвардии. Сотни простых и безликих прохожих, которые, тем не менее, открыто и по-настоящему искренне сочувствовали их благородному, но отныне пропащему делу. Ваня всем им дал бежать дальше, раз тех устраивало такое положение вещей.
Ему же на ум пришло другое. С одной стороны – на редкость разумное, а с другой – на редкость рискованное. Он был намерен покинуть набережную. А вместе с ней – ее заснеженные каменные пределы, которые в зимнюю стужу сего дня были залиты кровью, кипящей на морозе, и усеяны трупами его товарищей, не так давно павшими, но уже понемногу коченеющими. Иван Алексеевич дошел до подходящего места. Спрыгнул с самого нижнего яруса набережной. К счастью, при этом он отделался разве что легкой болью в ногах. Ему по-прежнему удавалось переигрывать неласковую судьбу. Ведь он до сих пор не получил ни вывиха, ни уж тем более перелома.
Впереди ему виднелась сравнительно небольшая группка людей, – примерно десять-пятнадцать человек, – которые так же, как и он, были намерены сократить себе путь к спасению. Решив догнать этих безрассудных сотоварищей, вопреки усталости, одолевавшей все его конечности разом, Мамонов бросился за ними вслед. При всем при этом он даже не думал о том, что ходит по льду. А ведь местами заснеженная и в целом затверделая, пресноводная и синеватая на вид гладь реки Матры могла треснуть в любой момент…
Выбранный Ваней путь являлся наиболее кратчайшим. По нему было чуть ли не рукой подать до так называемой Деревянки – района, который по воле случая простирался напротив набережной. И зимой, и летом на этих бедных и ввиду того неблагополучных улицах Нижнего Города было легко затеряться. Даже можно сказать, слишком легко. Ведь столпотворения тамошних бедняков, всякого рода мещан, дешевых проституток, беспробудных пьяниц и закоренелых преступников невольно способствовали тому.
Разумеется, пересечь реку означало куда быстрее дойти до непреднамеренного, но относительно безопасного укрытия. Однако же при всем при этом подобная прогулка была способом наиболее ненадежным и в то же время опаснейшим по вполне понятным причинам. В конце концов, льду всегда было далеко от почвы по своей стойкости.
Но, жалея о своем выборе, Жан понял все это чересчур уж поздно. К тому моменту произошло очень и очень многое. Например, на набережную реки Матры подошли фузилёры, затем уже артиллеристы подкатили гаубицы. В свою очередь пушки дали своевременный усиленный залп по группе силуэтов, уносящихся в сторону Деревянки по льду. С громоподобным грохотом их жерла исторгли из себя свистящие ядра. Они нещадно разрезали сырой воздух перед собой, летя по кривой линии точно в цель. Даже при всем при том, что скопление удиравших беглецов мало-помалу уменьшалось в перспективе. Впрочем, равно как и возня наряду с шумом безумных воплей и отчаянных криков, какие те разбрасывали в пространстве.
Если какой-то несчастный попадал под летящее ядро, его тут же впечатывало в лёд. К слову, эта едва ли прочная корка застывшей воды и без того понемногу ломалась по причине живого веса. А потому неудивительно, что снаряд пробивал этот мёрзлый покров попросту моментально. Что же касается тех бедолаг, под которыми провалилась столь слабая опора, они стали тут же падать. Все как один – в черную, каждой клеточкой тела ощутимую бездну обжигающего холода. Холода зимней воды, что постепенно убивал всякое живое существо из чуждого ему мира – мира сухопутных тварей.
В какой-то момент среди провалившихся не повезло оказаться и Жану. Хотя до самого конца он надеялся, что ему все-таки удастся спастись. Судя по всему, Праотцы в сей день покровительствовали не Ивану и не кому-то вроде него. Лишь Его новоявленному Величеству Кириллу I, против которого Ваня среди тысяч других выступил сегодня утром, и его прислужникам – от чиновника до простого фузилёра. Вполне возможно, что Богов, более того, разозлило случившееся. Очень разозлило. Ведь ничего, в конечном счете, у восставших не получилось. К тому же Они имели на счет происходящего свое, отличающееся мнение от того, какое было у того же Мамонова.
Быть может, потому-то наивные, но его вполне понятные каждому человеку надежды, столкнувшись лицом к лицу с жестокой и чудовищной действительностью, не совпали с ними ни в чем. В мгновение ока порушившись окончательно, они лишь только болезненно ударили по его трепещущему сердцу. А оно и без того должно было вот-вот остановиться на веки вечные…
Прошло мгновение – одно из тех, какие истекают неуловимо быстро и извечно уходят в безвозвратное небытие незамеченными. До него Иван Алексеевич уже успел поравняться с остальными новоиспеченными врагами собственного же государства. На бегу обсуждая с ними дальнейший ход развития начатых ими событий, он спешил навстречу белому берегу. Перед его серо-зелеными глазами, все увеличиваясь в объеме, только четче вырисовывались первые кривые халупы убогой, всеми Праотцами забытой Деревянки. И чем ближе она была, чем больше становились эти ветхие жилища, тем спокойнее было ему на душе. Даже несмотря на то, что у него еще найдется много поводов для волнения. И все же… Это зрелище не могло не радовать Ваню. Более того, оно наталкивало его на легкомысленные фантазии, в которых его сознание рисовало будущее. Причем будущее не иначе как благополучное для своего обладателя. Ведь Иван был так измучен одним лишь только этим днем. Со всеми вытекающими из того напрасными смертями и крушением возвышенных замыслов, чьему свершению помешала обыкновенная человеческая трусость. В данном случае – судьбоносная, сведшая великое начинание против самой могущественной личности страны попросту на нет. Вместе с Мамоновым, глядя на стоящее впереди уродство местных трущоб, беглые и пока еще не осужденные преступники ликовали. Они предвкушали скорый конец ужаса, ими засвидетельствованного. Тешили себя мыслью, что их неудача все же не обернется для них летальным исходом. И сам Жан – туда же. Но вот жалкий миг этот минул…
Так или иначе, мысли Вани дали свой плод, рожденный прямо в его голове. Плод этот – красивый плод воображения – лишь только ослепил его, подарив ложное, преждевременное счастье. По причине того он и вовсе оторвался от реальности, забыв – самое элементарное – поглядывать назад. Впрочем, то уж наверняка стоило бы делать: это даровало бы ему знания, которые помогли бы уберечь жизнь. Пусть даже на время. Так или иначе, каждый, кто бежал по речному льду, был опьянен своим везением и надуманным остроумием. И при этом они даже не подозревали о том, что по ним вот-вот прокатится артиллерийский огонь. Никто не видел подоспевших солдат Его Величества. Когда же посреди свинцового неба зимы прокатился по-летнему неистовый гром, было уже слишком поздно. Как итог, и сам Мамонов во плоти, и все его единомышленники встретили участь, их в конце концов настигшую.
Пошел массированный пушечный залп. И вот чуть больше пяти черных и неимоверно горячих ядер взвились вверх, царапая небосвод над Братиславлем. Первый же из их числа гаубичный снаряд, метко пущенный невесть, кем из артиллеристов, похоронил всякого, кто находился в ту секунду поблизости от места падения.
Впрочем, сначала он стремительным, яростным ходом опустился на голову своей случайной жертвы. Ей оказался один из лейб-гвардейцев, который бежал что было мочи подле Вани. От полученного удара голова его распалась на десятки кровавых ошметков, полетевших в разные стороны. В том числе – и на лицо Ивана Алексеевича. Впрочем, того он и не почувствовал. Ведь едва ли он был тогда на льду, витая где-то в облаках. Как бы то ни было, а черепная коробка бедолаги попросту лопнула подобно переспелому арбузу. На манер того, который резко упал с обоза, пока тот на всей скорости несся вперед и вдруг наскочил на нежданный ухаб. Но на том, грубо говоря, жизнь лейб-гвардейца не закончилась. Остальное, теперь уже бессознательно себя ведущее тело пронеслось без головы еще пару-тройку стремительных шагов по направлению вниз. После того оно просто рухнуло брюхом на лёд. Еще какое-то время дергаясь, труп при этом щедро поливал затверделую гладь реки кровью из раны, образовавшейся на месте, которое всего пару мгновений назад занимала голова убитого.
Помимо того, не теряя прежней быстроты после внезапного столкновения, ядро это еще и врезалось в ледяной покров. Уже пробив его и пустив от себя во все стороны ветви звучных, хрустящих разломов, оно скрылось во тьме речных вод, которые за минувший период снежной и холодной зимы уже вновь успели позабыть свет солнца.
Иван и все остальные ему подобные так слепо и очертя голову спешили обрести спасение на относительно безопасном берегу реки Матры, что неудивительно, почему в конечном счете все они утонули в ее непроглядных пучинах. В общем и целом, их вес их же и погубил, окончательно расколов и продавив лёд вниз. Причем все случилось так быстро, что новый, еще более сильный и ощутимый, чем все предыдущие, прилив паники закончился, не успев и начаться. Мёрзлая корка треснула и мгновенно провалилась. А вырвавшиеся на свободу черные, как смоль, давно остывшие воды реки потянулись вверх, к людям. Будто дикий и голодный зверь, своими холодными лапами они с неведомой силой потянули инсургентов на себя вниз. Всех, до кого только могли коснуться. Так река Матра уже в который раз вобрала в себя чуть больше дюжины человек подряд – бедных и несчастных. Она годами готовилась вновь пресытиться их телами и пополнить свою коллекцию разложившихся останков новыми костями. К слову же, увидеть их уже никому не представится возможным за исключением, быть может, одних лишь только неведомых рыб с глубины.
Подобно всем вокруг, Иван Алексеевич едва ли успел вскрикнуть, только-только осознав произошедшее – его вопль, прозвучав какие-то доли секунды, вскоре же стих. Он сразу же провалился под воду, начиная медленно, но верно опускаться на глубокое дно одним из первых. Его тело стало тонуть вслед за тем самым снарядом гаубицы – этой бездушной, бесчувственной, отлитой из чугуна сферы. Только вдуматься: она разом оборвала поистине внушительное количество жизней. Жизней, тут же потерявших былое место в этом мире, который их обладатели готовились вот-вот покинуть вопреки своей воле – медленно, мучительно, несвоевременно.
Ясное дело, Жан хотел закончить свою жизнь совсем не так. Никак не утонувшим по собственной глупости в ледяных водах зимней реки Матры. Потому-то и не удивительно, что провалиться под лёд стало для него полной неожиданностью. Как-никак, Ваню более всего прочего привлекала мысль умереть в глубокой старости – на то он и был нацелен. Уйти из мира сего лишь тогда, когда вокруг него бы вились многочисленные потенциальные наследники состояния его персоны, из числа которых он бы уже выбрал подходящего. Шутки ради Мамонов хотел одарить именно того, кто меньше всего бы трясся над его увядающим, требующим покоя телом и соответственно меньше всего нуждался бы в его богатствах. Словом, ему хотелось уйти из жизни так, как обычно уходят дворяне по всей той части света, что на сей год была освоена человеком кельвинтийской наружности. На такой именно исход он и рассчитывал – и никак иначе.
Причем – даже после того, как ввиду юношеского максимализма, который до сих пор был присущ его натуре, Иван умудрился примкнуть к революционному движению. Безумной авантюре, имевшей место быть сегодня, приходясь на канун Нового года, до которого, впрочем, отныне и впредь ему уже не удастся дожить. Влившись в ряды инсургентов, что, как показало время, потерпели по-настоящему сокрушительное фиаско, он изначально сократил свои шансы на долгую жизнь. В значительной мере. Легкомысленный, мечтательный и по своей натуре враждебный к окружающей действительности, Ваня попросту подписал себе приговор на каторгу в Просторе или того ужаснее – на смерть. Достаточно было приобщиться к группе людей, которые на протяжении последнего десятилетия плели заговор против венценосца и монархизма в принципе.
Согласно изначальным планам, они стремились устроить революцию для всех и каждого в этой несчастной стране. На деле же произошло всего-навсего неудавшееся восстание, поныне обреченное стать разве что статьей в исторической энциклопедии для будущих поколений. На страницах же ее, вне всяких сомнений, фигуры инсургентов будут представлены именно что врагами народа. Якобы они не просто стремились утешить свое самолюбие, самоутвердиться и удовлетворить самомнение. Нет, они, более того, посягнули на само благополучие, само спокойствие и процветание государства, где родились по воле Праотцов, и тем самым перекроить эту державу на свой чуждый местному обывателю, извращенный вкус.
Это клеймо ожидало еще и Ивана Алексеевича. Если его, конечно же, причислят к восставшим, узнав о его связях с повстанческими движениями в Братиславле. А ведь он рассчитывал носить ни много ни мало звание народного освободителя. Строителя нового, дивного мира, где все – от некогда крепостного мужика до дворянина – свободны, равны между собой и братаются друг с другом. Несбыточные мечты…
Впрочем, отныне и впредь ничто из этого не имело никакого значения. С тех самых пор как Иван целиком и полностью был пожран черными водами спящей зимней реки. Его мечты и желания. Горести и радости. Чувства и эмоции. Любовь и ненависть. Выбор и бездействие. Неудачи и достижения. Подвиги и злодеяния. Его боли и наслаждения. Его прошлое и будущее. Его грехи и добродетели. Все остальное, что только формировало его личность и его историю. Жану было суждено стать не более чем горьким воспоминанием тех, кто действительно любил его. В то же самое время его собственная память пойдет под ноль, едва он испустит свой последний вздох. Большинство же людей попросту забудет о том, что Ваня вообще существовал. Однако так с людьми уже бывало, есть и будет. Ведь жизнь никогда не стоит на месте. А настоящее всегда обречено на частичное или того более – полное забвение.
Хотя, стоит отметить, в самом начале жизненного пути Жану повезло. Он был рожден в ста с лишним лиг на север от Братиславля – в Паульбурге. Молодой и по-западному прекрасной столице этой полудикой страны, одной ногой застрявшей в Темных Веках. Там он провел большую часть прожитых лет. Счастливое детство и познавательное отрочество, наполненные изобилием и роскошью, а также превеликим множеством самых разных впечатлений. Видать, просто для того, чтобы в возрасте каких-то двадцати трех лет все это разом обесценилось. Для него – в частности. И постепенно угасало. По мере того, как живительный воздух покидал его легкие. Как освободившиеся пространства, простужая их в тот же миг, заполоняла ледяная, губительная вода. Вода, имевшая особенный, горький привкус смерти всех тех несчастных, кого она пожирала сотни лет до этого дня, не выплевывая их скелеты назад.
Согласно воле Праотцов Иван Алексеевич приходился первым сыном одному из самых влиятельных, но при этом и сложных по своей сути людей в государстве. Им был князь по титулу и градоправитель того самого Паульбурга по чину. В связи с этим невозможно было не удивиться тому, сколь многого от Вани ждали мать с отцом. Как-никак, а ему суждено было однажды встать во главе основной ветви их старого, некогда боярского рода.
По причине того, собственно, его вообще и послали в этот сравнительно старый город – Братиславль. Столицу тогда еще царства, а не империи. Лишь для того, чтобы здесь он выучился юриспруденции и самостоятельной жизни. Потому как все это дало бы ему возможность однажды занять место прежнего градоправителя и тем самым продолжить семейное дело.
Но собственным же выбором Иван обрек саму перспективу такого будущего на провал. Тогда, когда здесь же, в стенах местного Государственного Университета влился в бунтарские ряды молодых оппозиционеров. Он сделал все для того, чтобы в конце концов лишить свою жизнь должного смысла, какая достигла бы своего апогея, когда он оценивал бы им пережитое на смертном одре. А ведь все началось с того, что он добрался до тогда еще не знакомых ему пределов некогда главного города теперь еще более громадной страны.
Беспечно статный и в меру умный, он обладал наследственной стройностью и завидной красотой, какую редко увидишь в светских кругах. Как того требовала новая, послевоенная мода, его светло-русые волосы были острижены коротко и зачесаны чуть набок. В его случае это смотрелось крайне привлекательно. Сам же он, к слову, носил пышные бакенбарды – настолько, насколько позволял волосяной покров. Они шли ему неоспоримо и лишь только подчеркивали черты его чуть квадратного, в остальном обритого лица. Черты по сути своей мягкие, но правильные. Большие глаза - необыкновенно живые, которые, говоря без прикрас, попросту сияли. Прямой нос острым треугольником. Тонкие и четко очерченные красноватые губы. Ярко выраженные скулы. Высокий и чуть округлый лоб. Волевой, исключительно мужественный подбородок. Его кожа была на редкость чиста и беспрекословно бела. Бела под стать всем аристократам Севера. Словом, мечта каждой женщины его общества.
Такого, как он, мятежные студенты не могли не приметить, едва он показался в их поле зрения. Особенно если учесть тот немаловажный факт, что Жан, наслушавшись от своего гувернера-иноземца рассказов о зарубежье, по простоте душевной идеализировал те кельвинтийские страны, что лежали к западу от Брасской империи. В общем и целом, этот паульбургский щеголь был то что надо.
Если же говорить сугубо об этом дне, то в канун Нового года Ивана Алексеевича ожидала смерть прямо-таки на любой вкус. Вплоть до того, что он мог просто-напросто упасть на гололёде и расшибить себе голову. А после – постепенно издыхать без сознания. Однако же то был самый легкий из всех возможных случаев. Гибель Вани могла быть и куда более тяжелой, долгой, подчас неописуемой. Но обо всем по порядку.
Едва подошла к своему концу коронация, имевшая место быть сегодня, новоиспеченный брасский император отдал соответствующий, поистине роковой приказ. Тот, в свою очередь, был адресован всем, кто только оставался верен его венцу и не подпускал к стенам Кремля толпу инсургентов, несогласных с его воцарением, и им сочувствующих. Звучал же он примерно так: стрелять на поражение, палить из всех орудий. Убить каждого, кто нашел в себе достаточно наглости, чтобы пойти против династии Руаровичей, ее монархии и устоявшегося жизненного уклада.
К слову, участники восстания пусть и были вооружены, но до сих пор старались урегулировать дело в свою пользу путем исключительно мирным, без пролития и единой капли крови. Этими надеждами их питал страх отстаивать свои интересы боем, их же после и погубивший. Так или иначе, именно поэтому войска, защищавшие своего правителя, ограничивались исключительно пассивной обороной.
Но когда до их ушей дошло повеление открыть огонь, дважды повторять им не представилось нужды. И вот заранее заряженные фузеи разразились испепеляющим пламенем. По причине того вложенные в них пули тотчас вырвались наружу с поистине оглушающим хлопком. В свою очередь, он ясно дал понять всем и каждому из числа бунтующих, что их прежняя затея рухнула. Причем - чересчур уж просто, без особых усилий. Более того, они даже не ответили солдатам на огонь огнем. Ведь в их рядах не было ни слаженности, ни особой решительности – лишь только неуверенность и страх.
Раскаленный металл, прошивая тела, либо в мгновение ока убивал их, либо ставил сам факт дальнейшего существования ему попавшихся под большой и жирный вопрос. Как итог, бунтующие просто-напросто падали. А вместе с ними – их огнестрельное оружие, казачьи шашки и дубины с вилами.
Тогда Иван Алексеевич находился где-то в первых четырех рядах перед строем солдат. Он выжил чудом. Просто потому, что стоящий впереди него студент медицинского отделения, по форме своей очень здоровый и плотный, получил заряд всех пуль. Тех, которые предназначались и ему одному, и позади него скрывающемуся.
Как выяснилось, достаточно было всего-навсего устроить один залп из ружей. И вот каждый из числа бунтарей разом растерял малейшее проявление силы воли. Строи инсургентов пошатнулись. На перезарядку оружия фузилёрам, ясное дело, должно было потребоваться какое-то время. Но вместо того, чтобы воспользоваться этим, и выстрелить в ответ, большинство бунтарей, оставшихся в живых, бросились в обратное от Кремля направление. Жан – с ними.
Те немногие, кто еще был готов сражаться, остались в меньшинстве. Данное обстоятельство развернуло и их, ведь жизнь внезапно стала куда дороже, чем какое-то там светлое, но такое размытое будущее.
Разразились вопли, преисполненные паники, охватившей всех и каждого. В конце концов, горемычные революционеры все как один ринулись прочь с Царской площади, покрасневшей от крови. Ужасая несведущих горожан, они побежали вглубь центральной части Братиславля и во все другие стороны, где можно было спрятаться от преследования, которое вскоре же развернулось.
Соответственно, началась давка. И те несчастные, кто имел неосторожность оступиться в образовавшемся скоплении тысяч людей, которое было подобно гигантскому стаду напуганных антилоп, оказались вскоре же насмерть стоптаны. Их вдавливали в брусчатку десятки, сотни ног, буквально выколачивая из них жизнь.
Обладатели же этих самых ног едва ли осознавали в тот момент, на что именно они опускают свои стопы: слишком боялись быть пойманными или, того хуже, убитыми. Тогда их заботило разве что спасение собственной жизни. Эту цель диктовал им врожденный инстинкт самосохранения, разыгравшийся попросту не на шутку.
Как известно по итогу, Мамонову повезло и на сей раз. Будучи частью этого роя беглецов, он то и дело спотыкался, рискуя в конце концов упасть и помереть под сапогами и ботинками соратников. Тем не менее, он успевал ухватиться за сотоварища, близ него находящегося, и держал его чуть ли не за шкирку. Вплоть до тех пор, пока не обретет столь нужное ему равновесие. И так происходило постоянно, пока число беглецов не умалилось существенно, а в их толпе не стало куда просторнее.
Злосчастные инсургенты лавировали между улиц центральной части Братиславля, лишь бы только оторваться от солдат Его Величества. В конечном счете, на свою беду они натолкнулись на пушечную батарею. К слову, изначально ее планировалось подкатить к Кремлю и уже там с ее помощью дать по толпе мощнейший залп картечи. Но этому уже не суждено было случиться, ибо на Царской площади остались разве что трупы бунтующих и минимальный гарнизон для защиты императора, верные солдаты которого еще и добивали раненых. Представляя себе примерную манеру передвижения беглецов, артиллеристы решили подстроиться под положение вещей вокруг. Они успешно зарядили свои орудия и попросту дожидались, когда цель появится в их поле зрения.
Едва это случилось, по врагам государства был открыт огонь из всех пушек. В качестве картечи использовались куски обжигающе горячего железа. С неслыханным ревом вырвавшись из пушечных жерл, они полетели горизонтальным градом вперед. Чуть ли не со скоростью света снаряды врезались в тех, кто так неосторожно попался прямо под дула артиллерийских орудий и не успел рассредоточиться, скрыться.
Жгучий металл безо всякого труда прорезал зимнюю одежду. Ему было все одно – что заячий тулуп, что норковая шуба, что стеганая телогрейка. Не теряя прежнего разгона и взбрызгивая ручейки горячей и темной крови, он впивался в плоть подобно гудящему шершню. Но в отличие от него железо проходило вглубь тела. Расталкивало подкожный жир. Разрывало начисто кровеносные сосуды. Дробило кости. Дырявило внутренние органы. Нарушало целостность позвонков. Наконец, оно либо застревало там, плотно окопавшись, либо пролетало насквозь, выбивая вместе с собой шматок мяса и струйку крови. Только для того, чтобы задеть кого-нибудь еще.
Все, кому не посчастливилось оказаться в числе тех, кто попал под картечный залп, - все они как один рухнули на каменную кладку дороги, получив каждый свою, зачастую погибельную рану. Пробитый в нескольких местах торс, иной раз напоминающий решето. Раздробленные руки, что были в основном лишены даже пальцев и по причине того лишь отдаленно напоминали изначальные конечности. Обращенные в труху ноги, по причине которых люди тотчас падали, не имея впредь возможности встать. Наконец, головы, которым не доставало местами или части черепной коробки, или челюсти, или глаз, лопнувших подобно виноградинкам под прессом.
Спустя буквально мгновение после того, как пушки отгремели, гроза, ими вызванная, стихла и растворилась в окружающем пространстве. Улицу осквернила смерть. На смену одной буре пришла другая. Пространство заполонили крики, вопли и стоны, преисполненные невообразимых страданий. По причине этого тишина еще долго не могла воцариться здесь вновь.
Если у мертвецов оставалось, чем смотреть на этот безумный и чудовищный мир, так жестоко с ними обошедшийся, то их глаза, покрывшись стеклянной пеленой, обратились к небу морозного зимнего дня. По нему же, к слову, были размазаны синеватые, свинцовые и белесые кляксы облаков, грозящих скорым снегопадом. Открывшийся их взору небосклон как будто бы вторил ужасающим деяниям, что имели место быть здесь. Как известно, погода живет своей жизнью, но сегодня она словно потакала людям, подчеркивая случившееся зло и придавая их бесчеловечным поступкам определенный окрас, определенную атмосферу.
Раненые были обречены драть свою глотку. Однако до того лишь момента, как окончательно издохнут – от милосердного ли штыка фузилёра, от банальной ли потери крови. Надеяться же на оказание медицинской помощи было попросту глупо.
Среди тех, кого изрешетил залп картечи, мог вполне числиться и сам Жан. Но и на сей раз ему повезло. Просто потому, что когда восстание только-только собиралось начаться, инсургенты пока лишь понемногу подтягивались к Царской площади, силясь на столь рискованный шаг. Раз он пришел одним из первых, ему выдалось место поближе к стенам Кремля. Но такое, что он не пал под градом солдатских пуль. А когда все вдруг обратились в бегство, Иван уносил ноги одним из последних. Потому-то обжигающе горячий металл попросту не дошел до того ряда, где он стоял. А посему он по-прежнему оставался цел и невредим.
В общем и целом, не было ничего удивительного в радости Вани. В том, что столь безупречная череда пируэтов, которые он исполнил в своем напряженном и чувственном танце со смертью, в конце концов уверила его в нерушимой удаче. Удаче, которая уж наверняка не позволит ему испустить дух сегодня. И наверняка обеспечит ему путь в долгую жизнь, надуманную в согласии с общими для дворян идеалами. По крайней мере, так представлялось ему.
Но как только обитые овечьей шерстью сапоги его опустились на затверделую гладь скованной синим льдом реки Матры, так называемая «удача» - понятие само по себе довольно абстрактное, едва ли связанное с реальностью, - тут же покинула Ивана Алексеевича. Ведь сама по себе пробежка по еще не до конца окрепшему льду с почти полной вероятностью может привести только к гибели. Тем более, когда скорых на смерть безумцев, которые дерзнули перейти подмерзшую реку на своих двоих, вот-вот должны обстрелять из артиллерийских орудий. А уж те при достаточно углубленном знании геометрии и прекрасном глазомере наверняка попадут в цель. Словом, впредь у Вани не было ни малейшего шанса на то, что он встретит Новый год и уж тем более сможет увидеть себя в роли деда и хотя бы отца.
Так или иначе, потребовалось чуть более одного мига. И вот после падения гаубичного снаряда близ Ивана лёд под его стопами провалился. А сам он стремительно рухнул под воду. Мало того, что за все те годы, что были им оставлены далеко за спиной, он так и не научился плавать, так у него в любом случае не получилось бы даже попытаться вынырнуть наружу. Ваня безнадежно тонул.
Едва тьма реки Матры поглотила его тело целиком и без остатка, все конечности будущего утопленника разом онемели. Они оказались почти парализованы в тот же момент. И Жан просто-напросто перестал, даже двигая руками и ногами, чувствовать их. В это же самое время холод был ощутим даже его душе, не говоря уже о плоти.
Шапка из бобрового меха, которую он потерял еще на подходах к городской набережной, пышная шуба из соболей, зимние кожаные перчатки и утепленные овчиной тяжелые сапоги уберегали от переохлаждения своего обладателя на суше. Но в воде ничего из этого не имело прежнего значения. Все равно, что Иван был всецело наг. Однако же данное сравнение было не далеко от истины. Ведь одежда, которую он надел перед выходом на Царскую площадь, промокла насквозь и слиплась. Она стала попросту впритык к его коже и образовала с ней чуть ли не единое целое.
Ясное дело, Ваня уже осознал, что тонет – и тонет вплоть до летального исхода. Он должен был медленно, но верно идти ко дну. И, пока внутри него еще был воздух, занимать себя мыслями о том, как же он сожалеет и о чем он сожалеет. Иван проклянет себя по причине того, что вообще подписался выйти на Царскую площадь во имя перерождения его страны. Сама идея чего, к слову, теперь обязана была быть всецело отвратительной, наивной, неосуществимой в его глазах. Жан уж наверняка вспомнит всю свою семью и всех тех прочих, кого он любил. И в мыслях извинится перед каждым из них за совершенную им ошибку, столь глупую и фатальную для него. Дрожа веками в попытке исторгнуть хоть слезу, которая уже заранее будет вымыта ледяной водой, он примется взывать к судьбе и самим Праотцам. Будет кричать во всю душу о том, как же ему не хочется умирать.
Так бы оно и произошло, если бы Иван Алексеевич Мамонов являлся каким-нибудь героем трагедии, поставленной на театральной сцене. Или если бы он умирал при иных, более мягких и долгих обстоятельствах. Однако же на самом деле, пока в его легких еще оставалась пусть даже наименьшая доля воздуха, поддерживавшая в нем жизнь, его сознание вопило. Раз за разом. Тысячами голосов в одно мгновение. Вопило единственное слово: «ХОЛОДНО».
А когда и эта сущая мелочь покинула тело Вани в виде пары мелких пузырьков, в его голове все попросту смолкло. И на место криков пришла безмолвная тяжесть прибывающей воды. Она заставляла все его конечности резко дергаться от тупой, давящей изнутри боли. Но по мере того, как ледяная вода реки Матры умертвляла его, проникая повсюду, заполоняя все пустоты организма и делая Ваню частью себя, - все реже. Не имея совершенно никакой возможности сделать вдох, он всем своим естеством страдал от кислородного голодания, ныне не обратимого. Он слабел с каждой секундой. И в какой-то момент, дернувшись последний раз, причем – едва ли заметно, попросту потерял сознание.
Еще немного – и впредь Иван больше никогда не проснется. Так оно и случилось. Перед тем, как внутри него наступила абсолютная тьма, подобная той, какая стоит перед взором праведного человека, пока он спит, верхние веки его тяжело опустились вниз навстречу нижним. А последним, что видел Жан, стали такие же медленно и мучительно тонущие сотоварищи вверху него. Они тревожили воду вокруг себя своей предсмертной агонией, но это было ненадолго. Позади же них был виден дневной свет. Он засветил плавающие на поверхности куски относительно толстого льда и чуть взрезал темноту речных пучин. Он как будто бы провожал жителей суши в их непреднамеренное и безвозвратное путешествие в непроглядную бездну здешних вод.
Чем глубже, словно падая с высокой крыши, Иван Алексеевич опускался, тем сильнее отдалялся от света солнца, рассеянного облаками нынешнего дня. И вместе с ним он отдалялся от того мира, который в общем и целом все-таки был ему мил и который он так неосторожно старался изменить к лучшему. А ведь добро и зло являются вещами совершенно относительными… Как итог, это последнее, что предстало перед глазами Вани прежде, чем он уснул навсегда, плотно укрытый водяным одеялом речных глубин. Жизнь его, которая совсем не стоила всех приложенных усилий к ее дальнейшему развитию, была закончена не иначе как точно.
Случившегося позднее Жан, понятное дело, не мог никак ни знать, ни слышать и ни видеть. Просто по причине того, что к тому моменту его бездыханное тело уже радовало своим охлажденным мясом обитателей глубин – неведомых, но наверняка уродливых рыб и не менее отвратительных на вид ракообразных. К слову, душа его уже должна была предстать перед Последним Судом, где, учитывая все его добрые и злые поступки, Праотцы решали ее дальнейшую судьбу. Если верить религии, конечно же.
Так или этак, история не заканчивалась теми, кто на свою беду вообще полез на лёд реки Матры и, попав под уж наверняка смертоносный обстрел, провалился под него, где все они, собственно, как один утонули. Они были не единственной порцией человеческой сырой плоти, которой полакомилась эта река сегодня. Ведь, как того требовала воля императора, который был всецело огорчен этим Новым годом, солдатам было приказано очистить Братиславль от мертвецов. Этим они и занялись, когда покончили с живыми, которых гнали даже не до Деревянки, а до самых городских предместий.
В чем выразилась недобросовестность военачальников, фузилёры проделали вдоль обоих берегов реки большое количество прорубей. Туда они, сгрудив бездыханные массы ими убитых и покалеченных в тяжелые повозки, до самого вечера сбрасывали тела. И тех, кто был уже трупом, и тех, кто еще дышал и имел шанс на спасение, обойдись с ними по милости. Вопреки мольбам о пощаде и кинутым в сердцах проклятиям все они были отправлены к речному дну. Как итог, всякий попавшийся в руки солдатам инсургент – мертвый или около того – навсегда исчез в черных, как ночь, пучинах главной водяной артерии города Братиславля. Хотя, поступи военные по совести, мятежникам были бы обеспечены могилы. По крайней мере, общие.
Однако же участь всех остальных, кто продвигал восстание, едва ли была легче этой. Ведь тех, кого все-таки удалось отловить и заковать в цепи, в конце концов отправили или на эшафот, или на каторгу в Простор – такой далекий, дикий и морозный, вернуться живым откуда едва ли является возможным. Те же, кто так или иначе смог скрыться от погони, но получил достаточно серьезное ранение, не дожили даже до полуночи. Они попросту истекли кровью, прекрасно понимая, что пойти к врачу прямо означало раскрыть себя. Стало быть, песенка их была уже спета. К горести ли, к счастью ли.
Очень немногие сумели спастись в тот день. А после – жить вплоть до естественной гибели, так и не встретив у ворот дома блюстителей закона, которые должны были бы взять их под стражу за то, что они дерзнули пойти против императора в свое время. Так восстание, которое нескольким позже будет названо Новогодним, подошло к своему твердому финалу.
Но то было лишь в сугубо широких масштабах – масштабах целой страны. Ведь если говорить исключительно о семье Ивана Алексеевича, то несчастья для нее еще не закончились. Они только начинались, при этом не ограничиваясь гибелью первенца и старшего брата в одном лице. Сама первопричина преждевременного ухода Вани из жизни, а также его причастность к неудавшемуся перевороту сыграли роковую роль в будущем его родных. Косвенно или прямо – все это обрекло его дом на по-настоящему великие потрясения, которые навсегда изменили жизнь представителей этой семьи. Если, конечно, кому-то из них каким-то чудом все же удалось ее сохранить…