Вести с полей

Из сборника «Страна, которую мы забыли»

Глава 5. Как я учился в МГИМО (1969-1974)

5.5. Вести с полей (1)

Антошка, Антошка!
Пойдем копать картошку!
Ю.Энтин

     В первых числах сентября 1971 года в составе десанта студентов третьего курса я прибыл в село Верхнее Маслово Зарайского района Московской области. Весь курс был слишком большим, чтобы один колхоз мог переварить такое нашествие. Поэтому нас раскидали по разным районам Подмосковья. Дислокацией других отрядов никто особо не интересовался, поскольку никакой разницы, где «помогать селу», не было. Те, кто только что вернулся из летних стройотрядов, получали поблажку: на картошку их не отправляли.
     Неотъемлемыми атрибутами экипировки были телогрейка и резиновые сапоги. Правда Саша Бубнов «щеголял» в дембельской гимнастерке и галифе, заправленных в кирзачи. Черную телогрейку мне подарил будущий тесть, который работал главным инженером на московской ТЭЦ-12. Телогрейки там выдавались в качестве зимней спецодежды, и таким добром он без труда мог обеспечить и настоящих, и будущих родственников. Свои резиновые сапоги нестандартного зеленого цвета я привез из летней поездки к родителям в Прагу. Еще больше, чем цветом, они отличались фасоном. Это была смесь прагматизма и кокетства, не свойственная отечественным изделиям сельскохозяйственного назначения. Голенища в верхней части расширялись, чтобы надевать сапоги было легче. Одновременно была предусмотрена шнуровка, чтобы затягивать их по ноге.
     Одного из ребят эта конструкция повергла в настоящий шок. Дело в том, что в городке, откуда он приехал, когда кого-либо просили о неуместном одолжении, было принято отвечать не стандартным «Ну, вот еще, сейчас все брошу!», а более изощренно. Звучало это так: «Уже бегу, вот только галоши зашнурую!». Издевательский оттенок фразе должно было придавать совершенно естественное отсутствие в галошах отверстий для шнурков. Можно представить его удивление при виде шнуровки на моих сапогах.
     Мужскую часть отряда разместили в общественной бане. Запомнились гроздья уснувших на зиму мух под потолком. Но их быстро и бесследно удалили. Девушек поселили в клубе, на сцене. Всех прибывших разбили на три бригады. Первая сформировалась вполне естественно, так как студенческая группа Стаса, одного из моих бывших одноклассников, попала в этот колхоз почти в полном составе. Из моей группы вместе со мной здесь оказались только Андрей Дружинин и Саша Бубнов. Поэтому вторая бригада оказалась смешанной по составу. Самой пестрой была третья, каким-то образом собравшая откровенных бездельников, по-нынешнему – пофигистов. А на самом деле – не по годам умудренных опытом реалистов-прагматиков.
     Уже на следующий день после распределения по бригадам в коллективе случилась первая трещина. Причиной послужил недостроенный коровник. Шабашники, которых на лето нанял колхоз, уехали, не доведя дело до конца. Студенческий десант давал шанс на то, чтобы не заморозить строительство (в прямом и переносном смысле).  В общем, в руководящих кругах пошушукались и приняли решение сформировать четвертую бригаду из студентов, наиболее подготовленных как физически, так и профессионально. По традиции, избранными, как наиболее нуждающиеся в деньгах, стали ребята-производственники. Строители поднимались раньше остальных, чтобы максимально использовать световой день. Позже всех возвращаясь с работы, они буквально валились с ног от усталости. Об условиях договора никто не распространялся, но подобное трудолюбие, тем более на фоне собственного разгильдяйства, породило в завистниках уверенность в том, что за достройку коровника была обещана сумасшедшая аккордная оплата. Соответственно, ни восхищения, ни уважения трудовые подвиги доморощенных стахановцев у однокурсников не вызывали. Главная неприятность для меня самого заключалась в том, что я оказался назначен бригадиром вместо призванного на коровник старшего товарища.
     До картофельного поля можно было добраться пешком. На первый взгляд оно не показалось бескрайним. Все ряды, которые тянулись поперек почти правильного прямоугольника, уже были заботливо освобождены от ботвы. На наши три бригады колхоз выделил только два картофелеуборочных комбайна. Один – почти новый, и второй – потрепанный. Поэтому одна из бригад должна была собирать картофель вручную. Предполагалось, что будем работать попеременно. Очень быстро обнаружилось, что второй комбайн постоянно ломается. Поэтому ручная уборка почти все время становилась уделом уже двух бригад.
     Трактор с плугом заблаговременно проходил по нескольким рядам, выворачивал клубни наружу и обеспечивал тем самым фронт работ на текущий день. Вооруженные ведрами мы продвигались вдоль уходящей вдаль картофельной грядки. Из наполненного ведра картошку пересыпали в мешки и сетки. Они были свалены в кучу на краю поля. И, пока не начались дожди, служили местом постоянной дислокации третьей бригады. На мокрых мешках лежать было уже невозможно.
     К концу дня однообразный пейзаж оживляли поставленные на попа мешки. Тогда приезжал трактор с прицепом, на который мы и грузили собранный урожай. Это была самая веселая часть работы. Особый ажиотаж вызывали изредка попадавшиеся джутовые мешки-гиганты из-под сахара. Даже вдвоем справиться с таким монстром было непросто.
     По сравнению с ползаньем по земле механизированная уборка выглядела более привлекательно. Трактор «Беларусь» тянул за собой навесной картофелеуборочный комбайн. Не буду приводить его описание из патента, ограничусь несколькими штрихами. Из огромного вращающегося решетчатого барабана картофельные клубни вместе со случайными комьями земли  попадали на конвейер. Случайными их можно назвать весьма условно. Шесть студентов – по трое с каждой стороны конвейера – должны были очень споро вылавливать землю, чтобы в приемный бункер ее попадало как можно меньше. Еще два человека шли за комбайном, чтобы подбирать выкопанные, но не попавшие в барабан клубни. Их по очереди сменяли те, кто ехал верхом на комбайне. Когда бункер наполнялся, можно было передохнуть в ожидании грузовика. Опорожнив бункер в его кузов, комбайн продолжал уборку урожая.
     Вот эта чудо-техника и послужила еще одним поводом для раздоров. Вернее, для борьбы за возможность по очереди работать на комбайне. Однако, случилось так, что третья бригада потеряла моральное право отстаивать социальную справедливость. Во время поездки начальства с инспекционными целями проверяющие обнаружили ребят на краю поля на их обычном месте, то есть на куче пустых мешков. Все аргументы в пользу перевода третьей бригады на более квалифицированные работы были биты одним этим вопиющим фактом.
     Хотя в число проштрафившихся никто из моей бригады не угодил, отстоять наши интересы мне все равно не удалось. Ведь считалось, что мы и так работаем на комбайне. А в такие малозначительные детали, что он постоянно находится в ремонте, никто вдаваться не захотел.
     Между тем бабье лето подошло к концу. Как и положено, в конце сентября зарядили заунывные дожди. Они и восстановили попранную политкорректность. Влажная земля все неохотнее отделялась от картошки и шла по конвейеру сплошным потоком. Вскоре единственный остававшийся в строю комбайн и вовсе встал. Точнее, колесная «Беларусь» буксовала и не могла вытянуть агрегат по вязкому мокрому полю.
     Тут-то мне и вручили телеграмму. К этому времени я уже давно забыл о многих достижениях цивилизации. А о таком, как телеграф, не подозревал с самого начала. Естественно, ничего хорошего это внезапное открытие не предвещало. Текст, как и подобает телеграфному стилю, был краток и сух: «БАБУШКА ТЯЖЕЛО БОЛЬНА ТЧК СРОЧНО ВЫЕЗЖАЙ ТЧК РАДЖИК».
     Да, тот самый мой троюродный брат, который обеспечил мне липовую медицинскую справку при поступлении в институт. В свете его прошлых заслуг телеграмма звучала не столь тревожно. Тем не менее, перспективы вырисовывались не самые радужные. Родители работали в Праге. Мне предстояло одному разбираться с далеко не самыми простыми проблемами. В любом случае, для начала надо было выбраться из подмосковной глуши. Не отпустить меня не могли, но предложили подождать до завтра, так как решался вопрос об отправке всех студентов в Москву. И действительно, на следующий день, 6 октября за нами приехали автобусы. Я даже не успел бросить прощальный взгляд на наше картофельное поле, на поверку оказавшееся бескрайним.
     Через несколько дней в институте бригадирам выдали заработанные деньги. Каждому студенту причиталось по 10 рублей. Первой бригаде (ударники на комбайне) посчитали возможным выплатить премию в двойном размере, то есть еще по червонцу на нос. Труд моей бригады решили отметить премией в пять рублей на человека. Третья бригада по общему мнению премии не заслужила. Одновременно было сказано, что бригадиры могут распределять премиальные по своему усмотрению с учетом трудовых достижений своих подопечных.
     Будучи ярым противником уравниловки, я так и поступил. Свои собственные заслуги оценил на уровне средней суммы в 15 рублей. За счет четверых относительных бездельников, которым выдал по десятке, удалось сколотить почти настоящий премиальный фонд. В результате, максимум в 25 рублей получил Такен, парень из Казахстана, поразивший меня своим неисчерпаемым трудолюбием. Его фамилию, к сожалению, не помню. По двадцатке пришлось на Андрея Ковалевского и Сашу Казарского. Было немного обидно, что никто не обратил внимания на мои антисоциалистические принципы распределения. Тогда как истинно социалистические всегда подразумевали дележку «по справедливости», то есть поровну.
     Несмотря на титанические усилия, достроить коровник нашим однокурсникам так и не удалось. С предсказуемыми последствиями для аккордной оплаты труда.
     Телеграмма, как я и надеялся, была фиктивная. Но бабушка была свято уверена, что я вернулся домой в полном здравии только благодаря ее усилиям. Разубедить ее я даже не пытался.

Москва, апрель 2016

(1) Так называлась шаблонная телевизионная передача, повествующая о подвигах советских тружеников села.