Все они солдаты... Киноповесть. Гл. 40

      КИНОПОВЕСТЬ  "ВСЕ  ОНИ  СОЛДАТЫ..."

      40.
      НЕКОТОРОЕ       ВРЕМЯ      СПУСТЯ     ТЕМ      ЖЕ     ВЕЧЕРОМ      В   
      УЕЗДНОМ   ГОРОДКЕ  ПЕНЗЕНСКОЙ   ГУБЕРНИИ   НА   КВАРТИРЕ,
      СНИМАЕМОЙ  НЕКИМ  ИВАНОМ  ПЛАТОНОВИЧЕМ  ИВАНЧЕНКО.



      
      ... Мы  в  небольшой,  очень  чистенькой, аккуратной  комнате.
      Сначала  нам  бросаются  в  глаза  иконы  в красном  углу, потом  простенькие  занавески  на  окнах  и  многочисленные  горшки  с  обильно  и  разноцветно  цветущей  геранью  на   подоконниках.
      Среди  комнаты  --  большой  круглый  стол,  покрытый  простой,  но  идеально  чистой  скатертью.  На  нём  лежат  книги,  тетради,  пачка  чистой  бумаги,  письменные  принадлежности,  карандаши,  конверты,  несколько  блокнотов.  Всё  это  сложено  в  идеальном  порядке. На  этом  столе  --  большой  довольно  дорогой  и  красивый  подсвечник  с  пятью  свечами,  чистая  пепельница,  лежит  пачка  папирос,  спички.
      Возле  стола   два  простых,  но  изготовленных  очень  аккуратно,  качественно,  и  даже  старательно  выкрашенных  коричневой  половой  краской,  табурета.
     Переместив  взгляд  в  угол, видим  кровать,  хоть  и  простую,  но  очень  аккуратную,  покрытую  светлым  атласным  покрывалом,  с  двумя  большими  подушками, кокетливо   лежащими  одна  на  другой  под  белой  кружевной  накидкой.
      Над кроватью -- полка  с  книгами. Книг  так  много, не  только  стоящих  на  полке  боком, но  лежащих  на  них  сверху, поперёк, что  кажется,  сейчас  не  удержаться  и  посыплются  вниз.
     Рядом  с  кроватью  --  небольшой,  но  в  некотором  роде  даже красивый  и  изящный,  платяной  шкаф.  На  шкафу,  сверху,  друг  на  друге,  лежат  два  довольно  больших,  простоватых, недорогих,  но  прочных  и  уже  видевших  не  один  переезд,  чемодана.
      У  входной  двери  с  одной  стороны -- вешалка  для  одежды,  а  с  другой --  умывальник,  под  которым  стоит  на  табурете  новый  яркий  таз.  Возле  умывальника  на  крючке  висит  большое  чистое  полотенце...
      
      ... В  комнату  входит  мужчина.
      Это  тот  человек,  которого  мы  знали,  как  Крестьянина,  а  студенты,  ещё  и  как  Ивана  Платоновича  Иванченко. Но  мы  понимаем  это  не  сразу,  а  только  в  процессе  разыгравшейся  на  наших  глазах  сцены,  ведь  нам  раньше  не  доводилось  видеть  его  в  лицо,  наблюдали  за  ним  только  со  спины.
      Он  входит  довольно  спокойно,  хоть  и  несколько  торопливо. Снимает  верхнее  платье  и  картуз,  вешает  их  на  вешалку  сразу  у  входной  двери. Подходит  к  столу,  зажигает  свечи. Садится  на  один  из  табуретов  и  задумчиво  смотрит  на  огонь. Закуривает.  Потом  тихонько  бормочет  себе  под  нос,  разговаривая  с  самим  собой:
      --  Ну,  что  ж,  дело  сделано.  И  всё  прошло,  кажется,  более  чем  благополучно.  Пора  собираться  и  покидать  этот  дом.
       Вздохнув,  достаёт  карманные  часы  на  цепочке,  смотрит  время,   убирает  хронометр  назад  в  карман  штанов  и  гасит  папиросу:
      --  Однако…  Нужно  поторапливаться…
      Поднимается  с  изяществом  сильного  и  ловкого  животного  и  направляется  к платяному  шкафу,  ловко  снимает  с  него  чемоданы,  ставит  их  на  пол  немного  в  стороне  от  шкафа,  потом  раскрывает  шкаф  и  начинает  доставать  оттуда  висящую  в  нём  одежду,  аккуратно  выкладывая  её  на  кровать.
      Говорит  сам  себе  задумчиво  и  очень  тихо:
      --  Всё  брать  не  стану.  Самое  необходимое.  У  хозяина  должно  сложиться  впечатление,  что  обязательно  вернусь,  хоть  нескоро… И  квартиру  оплатить  наперёд,  чтобы  для  меня  держал….  На  месяц? … На  два,  пожалуй…
     Часть  одежды,  внимательно  осмотрев  её,  откладывает  в  сторону,  а  часть,  проделав  ту  же  процедуру,  складывает  в  чемодан,  который  поставил  на   принесённый  от  стола  табурет.
     Потом,  почти  полностью  погрузившись  всем  корпусом  в  пустой  платяной  шкаф,  согнув  спину  в  пояснице,  что-то  делает  в  его  глубине,  чем-то  щелкает,  шуршит. «Выныривает»  из  шкафа  с  немаленьким  пакетом  и  толстой  тетрадью  в  руках.
      Тетрадь  сразу  положил  на  стол,  а  пакет  развернул.  Там  --  деньги.  Отсчитал  некоторую  сумму  и  оставил  её  на  столе,  рядом  с  вынутой  из  шкафа  тетрадью.  Остальные  же  распределил  так :  меньшую  часть  отправил  в  карман  штанов,  а  основную  сумму  положил  в  бумажник  и  отправил  во  внутренний  пиджака.
      Не  торопясь,  вернулся  к  платяному  шкафу  и  вернул  туда  не  попавшие  в  чемодан  вещи,  но  шкаф  не  запер,  дверцы  оставил  распахнутыми.  Вероятно,  не  случайно,  а  намереваясь  продемонстрировать  хозяину  оставленную  одежду.
      Этот,  одетый  простолюдином,  ловко  двигающийся  по  комнате,  мужчина  производит  впечатление  человека  умного,  сдержанного,  собранного,  привыкшего  к  порядку. 
      Негативных  эмоций  у  зрителя  он  не  вызывает.
      Закончив  с  деньгами  и  одеждой,  подходит  к  полке.  Быстро  пробегает  глазами  по  книгам,  одновременно  любовно  ведя  рукой  по  их  корешкам:
      --  Ничего,  чтобы  уж  очень  страшного…  Как  жаль,  однако,  оставлять…  Словно  частицу  себя…  Ну,  нет,  эту  и  эту,  да  вот,  пожалуй,  еще и  эту  возьму.  Уж  очень  большим  трудом  достались…
      Он  откладывает  три-четыре  книги  на  кровать.
      Перекладывает  в  чемодане  вещи  так,  чтобы  книги  оказались  на  дне. Оставив  крышку  чемодана  поднятой,  направляется  к  столу,  внимательно  осматривает  лежащие  и  там  книги,  тетради,  блокноты:
      --  Ничего,  стоящего  постороннего  внимания… Оставляю.
      Берёт  второй  чемодан,  устраивает  его  на  табурете  у  стола  и  аккуратно  укладывает  туда   бумагу,  тетради,  карандаши,  блокноты,  книги…  Слив  чернила  из  чернильницы  в  баночку,  отправляет  туда  же  и  письменные  принадлежности  вместе  с  этой  самой  баночкой  чернил,  закрыв  её  предварительно  плотно  крышкой.  Прикрыл  чемодан,  но  потом  вновь  раскрыл  его:
      --  Нет,  тебя  не  оставлю,  --  берёт  одну  из  книг,  относит  к  уже  уложенному    чемодану  и  кладёт  в  него,  оставив  чемодан  с  бумагами  открытым.
      Закрыв  упакованный  в  дорогу  чемодан, ставит  его  на  пол,  любовно  выравнивает  ладонью  поверхность  покрывала  на  кровати,  потом  относит  готовый  в  дорогу  багаж  к  входной  двери  и  ставит  под  вешалкой,  в  стороне  от  порога.
      Следом  за  этим,  высунувшись  из  двери,  обращается  к  кому-то  в  коридоре,  довольно  громко:
      --  Натка!  Позови  Егорыча!  Пусть  ко  мне  зайдёт!...  Что-что? … Куда?..  А …  Когда  будет? …  Ну,  ладно,  Марью  Прокофьевну   позови  тогда!  …  Да-да,  сейчас  же!
      После  короткого  разговора  садится  у  стола,  не  торопясь  оглядывается  по  сторонам : ничего  ли  не  позабыл.  Вспоминает,  достаёт  из  принесённой  из  шкафа  тетради,  она  осталась  единственной  неубранной  вещью  на  столе,  кроме  подсвечника  и  денег,  разумеется,  телеграмму  и  небрежно  бросает  её  под  подсвечник.
      В  дверь  кто-то  негромко  стучит.
      Отвечает  сразу:
      --  Войдите,  Марья  Прокопьевна!
       Дверь  открывается,  и  в  комнату  тихонько  входит,  выглядящая  довольно  богатой,  мещанка  средних  лет,  из-за   спины  которой,  не  скрывая  любопытства,   высовывается  бледная,  чумазая,  худенькая  девочка-служанка  лет  одиннадцати.
      Мужчина  хмурится:
      --  А  ты  чего,  Натка!?  Иди-иди.
      Девочка  скрывается  за  дверью,  но  плотно  её  не  закрывает,  оставляя  себе  возможность  подсматривать  и  подслушивать.
      Мужчина  сердито  хмурится  и,  отстранив  хозяйку,  подходит  к  двери  и  плотно  прикрывает  её.
      Жилец,  разговаривая  с  хозяйкой  квартиры,  не  торопясь  двигается  по  комнате,  наводя  порядок.  Сначала  он  закрывает  чемодан  с  бумагами,  который  должен  остаться  тут,  относит  его  и   задвигает  под    кровать,  потом  поправляет,  висящие  на  плечиках,  вещи  и  закрывает  дверцы  шкафа,   следом  за  этим   аккуратно  ставит  рядом  у  стола  табуреты… 
      Речь  же  свою  он  начинает  указывая  движением  руки  на  лежащую  на  столе  телеграмму:
      --  Уехать  должен  немедленно.  Вызывают.  Боюсь,  мамаша  серьёзно  заболели.
      Берёт  со  стола  телеграмму,  которую  хозяйка  могла  видеть  только  издали,  складывает  её,  прячет  во  внутренний  карман  пиджака,  а  потом  продолжает:
     --  Как  долго  буду  отсутствовать,  не  знаю.  Возможно,  два  месяца…  Вот  деньги  за  это  время.  Комнату оставляю  за  собой.  Собираюсь  к  вам  воротиться…
      Протягивает  хозяйке  деньги.
      Пока  она  их  пересчитывает,  выполняет  уже  описанную  нами  работу  с  чемоданом,  шкафом …  и  продолжает  говорить:
      --  Кто  будет  спрашивать,  отвечайте,  в  Смоленск  уехал  к  родным.  Почту  на  постоялом  дворе  забирайте  и  держите  у  себя.  Если  будут  телеграммы,  переадресуйте  вот  по  этому  адресу,  --  достаёт  из  кармана  блокнот,  что-то  пишет  в  нём  карандашом  и  протягивает  хозяйке  вырванный  лист  бумаги.
      Всё  это  время  хозяйка  смотрит  на  него  довольно  спокойно  и  равнодушно,  немного  оживляется  только  получив  и  пересчитывая  деньги,  и  только  в  конце  его  монолога  с  достоинством  негромко  произносит:
      --  Хорошо, Иван  Платонович.  Всё  сделаем!
      Задумавшись  на  мгновение,  квартирант  добавляет:
      --  А  сейчас  чаю  подайте.  Напьюсь  и  уезжаю!  Прощайте!
      --  Хорошо,  сейчас  Натка  и  принесёт.  Прощавайте!  С  Богом!
      Иван  Платонович  кивает  хозяйке,  та  разворачивается  и  уходит,  тихо,  неторопливо,  с  достоинством,  как  и  вошла,  а  он  усаживается  у  стола,  задумчиво  облокотив  голову  об  руку,  и  смотрит  на  горящие  свечи.
      Входит  Натка.
      Она  с  подносом,  на  котором  большой  заварочный  чайник,  чашка,  сахарница,  чайная  ложка,  салфетка,  маленькое  блюдце  с  несколькими  колечками  нарезанного  лимона,  и  бубликом  на  другой  салфетке.  Девочка  ставит  поднос  на  стол,  кладёт  в  чашку  дольку  лимона,  две  чайные  ложки  сахару,  наливает  из  заварочника  чаю,  размешивает  содержимое  чашки  ложечкой  и  вопросительно  смотрит  на  мужчину.
      Тот,  думая  о  своем,  кивает  головой:
      --  Хорошо-хорошо.  Ступай.
     Девочка  кланяется  и  уходит.
      Но  мужчина  не  прикасается  к  чаю. 
      Сначала  он  проходит  к  двери,  проверяя,  не  подсматривает  ли  девчонка,  и,  только  плотно  прикрыв  её,  возвращается  к  столу,  а  уж  потом  открывает  оставленную  на  столе  тетрадь  и  начинает  внимательно  её  просматривать,  бормоча  себе  под  нос:
      --  Так-так…  Об  этом  уже  отчитался…  А  это  и  ненужно  теперь…
      Пролистав  всю  тетрадь  очень  внимательно,  он  присаживается  на  корточки  возле  голландской  печи,  открывает  железную  дверцу  поддувала,  рвет  тетрадь  на  части  и  суёт  в  огонь  листы  бумаги,  а  потом  и  тетрадную  обложку.  Только  сделав  всё  это,  тщательно  моет  руки  и садится  чаёвничать.
      Мы,  наблюдая,  как  сидящий  в  комнате  пьёт  чай,  «нечаянно»  смотрим  ему  поверх  плеча  и  замечаем  какое-то  движение  над  оконной  занавеской. Приблизив  камеру,  видим  бородатое  лицо.  Встретившись  с  нами  взглядом,  бородач  отпрянул  от окна.
        Мужчина  по-прежнему  спокойно  пьёт  чай,  не  подозревая  о  существовании  соглядая.