Тройка, семерка, туз

"Пусть карту убьют три, четыре и несколько раз, но должна же она когда-нибудь упасть и налево! Тогда я сразу возвращу свой проигрыш!", - так думает каждый, кто играет в фараон. А сколько я играл и в фараон, и всё другое, боже ты мой!
                Страсть к банку! Ни любовь свободы,
                Ни Феб, ни дружба, ни пиры
                Не отвлекли б в минувши годы
                Меня от карточной игры.
       Влекущая, притягательная сила игры таится не в одних только деньгах.Ты сразу попадаешь в особую атмосферу:  здесь и оживление окружающих,  и твоя надежда на успех, и даже воспоминания о чьих-то удачных выигрышах.  Но главное - едва прикасаешься к картам - ты свободен от всего, что  связывает в жизни по рукам и  ногам, - от начальства, долгов, обязанностей, привязанностей. Все это остается где-то далеко, а ты - один, ты сам по себе.
       Был такой случай. Через Кишинев, где я тогда оказался, проезжала одна барышня. За два раза, что мы с ней виделись, я успел так влюбиться, что решил ехать за ней, в ее город,что было довольно далеко, но расстаться с ней - об этом  не мог и думать. И  поехал. Встретиться мы должны были вечером  на балу, так договорились заранее в Кишиневе. Утром в гостинице какая-то компания играла в карты, до вечера я был свободен, ну, присоединился к играющим. Стоит ли вспоминать,что  было дальше?  О бале и назначенной там встрече я начисто забыл и только следующим вечером тщетно пытался испросить прощение у барышни. Так все и кончилось.
       Если в молодости я играл из любви к риску, от избытка сил, то сейчас ценю игру больше за вот эту  illusion de la liberte individuelle, то есть иллюзию личной свободы. Играю, когда делаюсь до того желчен, что должен отвлечься чем-нибудь, взбодриться, справиться с тоской.
     А еще иногда  хочешь понять,- с кем, собственно, у тебя поединок: с судьбой? С какими-то  таинственными силами? Или все дело в простой случайности - куда карта ляжет? Я покупал научные  книги, читал "Опыт философии теории вероятностей" Лапласа - пытался нащупать  закономерности  карточной игры - все напрасно. Уверен, карты - самая сильная из страстей  человеческих. Что касается до меня - я страстный игрок и  твердо знаю:  без игры я не мог бы жить.                Задумчивый, всю ночь до света,
                Бывал готов я в прежни лета
                Допрашивать судьбы завет:
                Налево ль выпадет валет?
                Уж раздавался звон обеден,
                Среди разорванных колод
                Дремал усталый банкомет,
                А я нахмурен, бодр и бледен,
                Надежды полн, закрыв глаза,
                Гнул угол третьего туза. 
     Все это и подобное бродило у меня в голове еще по дороге в Болдино,(давно карты в руках не держал ?), там я  приводил в порядок свои пугачевские материалы. И не сразу, но к концу октября - расписался.  Получилась небольшая повесть "Пиковая дама", которой я очень доволен.

      Сейчас у нас тоже много играют, но в прошлом веке  - старые люди вспоминают, - особенно в последние годы царствования Екатерины карточная игра усилилась до колоссальных размеров. Чуть  ли не все дворяне сидели за картами.
     Про екатерининского вельможу Пассека ходил такой рассказ. В одну ночь он проиграл несколько десятков тысяч рублей, долго сидел у карточного стола и задремал. Как вдруг ему приснился седой старик с бородой, который говорит ему: "Пассек, пользуйся, ставь на тройку три тысячи, она тебе выиграет соника (то есть сразу), загни пароли ( то есть удвой ставку), она опять тебе выиграет соника, загни сетелева (увеличь ставку в 7 раз), и еще она выиграет соника". Проснувшись от этого видения, Пассек поставил на три тысячи  и  выиграл подряд три раза.
      И вряд ли  есть общество, кроме игроков, где с такой жадностью выслушивались бы рассказы об удачных выигрышах  и - особенно - о таинственных обстоятельствах, им сопутствующих. Всем хочется верить: если в прошлом чудесное сбылось, значит, может и повториться!

     Завязка повести предстала предо мной сразу: бабушка Фирса Голицина, (кстати, моего постоянного партнера; это при нем, во время игры, я сочинил и написал мелом на рукаве, а сейчас сделал эпиграфом к первой главе):
                А в ненастные дни
                Собирались они
                Часто.
                Гнули - Бог их прости! -
                От пятидесяти
                На сто,
                И выигрывали,
                И отписывали
                Мелом.
                Так в ненастные дни
                Занимались они
                Делом.               
 Так вот, бабушка  Голицина однажды подсказала ему - чтобы  мог отыграться !-три верные карты. Игроки, как и охотники, всегда не прочь соврать, но я поверил ему, потому что он повторил ее совет: назвавши три карты, когда-то подсказанные ей в Париже Сен-Жерменом, бабушка сказала: "Попробуй". Мне это "Попробуй" понравилось, как-то проникло в меня.
     Ну, там дальше Калиостро или Сен-Жермен, - об их удивительных способностях, только что не волшебников, молва еще не утихла. Главное другое - я придумал нового героя, вокруг которого все вертится. Современный молодой человек, но не Онегин, совсем новое лицо в нашей литературе. В жизни я нечто подобное видел: образованный человек, инженер, с которым интересно поговорить, может быть, выпускник того же Института путей сообщения, где учился брат Дельвига. Но -личность необыкновенная!  Из моих прошлых героев он сродни одному Сильвио - тоже личность демоническая, человек, поглощенный одной идеей. Назвал я героя Германом: по словам Бальзака, так зовут почти всех немцев, выводимых писателями.
     Он грезился мне еще по дороге из Оренбурга, но  сделать его страстным картежником  я догадался  много позже, - помню, уже въезжал в Болдино, как вдруг все  черты этого нового героя представились мне воедино и с такой ясностью! Страстный игрок, который не позволяет себе играть, - сколько же возможностей для писателя кроется в таком контрасте!

    Сейчас меня уверяют, что повесть произвела всеобщий говор  и ее читают от пышных чертогов до скромных жилищ с одинаковым наслаждением. А мне хочется невозможного - написать на нее рецензию. Так же в свое время хотелось написать о поэме "Цыганы".

     Из Болдина я, как всегда, явился в Москву и там прочел "Пиковую даму" одному только Нащокину. Он очень хвалил, но сразу захотел узнать, с кого списана старая графиня?
     Я ответил, с той самой бабушки  Голицина, Натальи Петровны, "Усатой княгини", как ее зовут в свете. Нащокин (его не проведешь) заметил, что героиня повести скорее напоминает Наталью Кирилловну Загряжскую, родственницу моей Наташи. Ну, пришлось признать, что мне легче было изобразить величавую Голицину, чем Загряжскую, у которой нрав и привычки много сложнее. Лишь некоторые самодурские, мелочные черты Загряжской я присоединил-таки к старой графине. Заодно рассказал, что когда явился с визитом к Наталье Кирилловне, она приняла меня, сидя за своим туалетом, как очень хорошенькая женщина прошлого столетия. "Это Вы женитесь на моей внучатой племяннице?" -"Да, сударыня",-  и проч. 
     Вообще эти величественные и влиятельные старые дамы, всю жизнь проведшие при дворах, очень интересны для писателя. Так и Грибоедов в "Горе от ума" изобразил в виде Хлёстовой известную Офросимову. Об "Усатой княгине" можно много рассказывать, начиная с того, что она родная внучка Петра Первого, что знала Людовика XVI и Марию-Антуанетту и была при дворе  пяти императриц. Влияние ее и сейчас огромно: в день рождения и именин весь Петербург скачет к ее дому, приезжает и  царская семья, и всех гостей Наталья Петровна принимает сидя, встает лишь навстречу царю.Голицина по мужу, она урожденная графиня Чернышева. Среди 120 сосланных в Сибирь,есть один ее родственник, Захар Григорьевич Чернышев. Однажды придворный подхалим осмелился представить Наталье Петровне члена суда над декабристами, присвоившего титул и поместья сосланного,- как графа Чернышева! Она резко ответила: "Я знаю только одного графа Чернышева, того, что сейчас в Сибири!" Чтобы так ответить,да еще в 90-летнем возрасте, надо иметь и высокое благородство и немалое гражданское мужество. При дворе уже выслушали мою повесть (читал им Виельгорский), заметили сходство с  Натальей Петровной и, кажется, - не сердятся.

     Героя - сразу понял - надо было сделать немцем. Потому что русского пришлось бы снабжать необязательными чертами (вроде того, что если русский любит деньги - это человек жадный. А никакой жадности в моем герое нет, хотя деньги для него очень важны).
     - Герман немец - он расчетлив, вот и всё, - заметил Томский.   Среди посетителей Нарумова Герман свой человек, но  они едва ли представляют себе, до какой степени он им чужд. Он  живет самой простой, обыкновенной жизнью небогатого инженера, но в душе его кипит всепожирающая страсть:  разбогатеть и занять высокое положение в обществе. 
    Томский  видит у Германа профиль Наполеона, о сходстве его с Наполеоном думает и Лизавета Ивановна, когда, скрестив  на груди руки и грозно   нахмурясь, Герман сидит в ее комнате.
     Конечно, в другом масштабе, чем Наполеон, но Герман тоже руководствуется холодным умом и железным расчетом; он  готов к поединку с судьбой и к соревнованию со всем миром, причем все - ради себя одного, ради своей цели. Люди, как таковые, для него мало, что значат, - смотри все его обращение с Лизаветой Ивановной. Эпиграфом  к четвертой главе я взял слова: "Человек, у которого нет никаких  нравственных правил и ничего святого," - таков Герман. 
    Уже не в одном журнале отметили, что в повести нарисованы современные нравы и что люди, подобные Герману, заметны в нашем обществе. Редко, когда  могу согласиться с журналистами.

    Едва начал  писать, меня стали увлекать все новые, открывающиеся в нем черты, - твердость характера, ум, готовность встретить любые трудности. Мне нравилось, что когда призрак графини, шаркая туфлями, ушел, Герман вернулся в комнату, засветил свечу и записал свое видение. Какой молодец! Я просто хохотал от удовольствия! Приходила графиня на самом деле или нет - это мне не важно. Я ручаюсь только за то, как поступил мой герой, - после ее визита он засветил свечку и записал свое видение. Для этого нужно иметь редкое свойство - самообладание.
     После первого выигрыша у Чекалинского, когда стало ясно, что графиня действительно приходила и что дальнейшие выигрыши состоятся, - как повел себя Герман? Уж что он пережил, как надежда то умирала, то оживала, что делалось с его сердцем, - об этом умолчим. Но как  себя повел человек, все это вытерпевший? А вот как: выпил стакан лимонаду и отправился домой - только и всего.
    Помню, описывая поступки Германа, я уже знал ему цену и чего можно ждать от такого человека. И, вместе с тем, его несгибаемая воля вызывала уважение. Вот он стоит перед домом графини, ожидая возможности войти. Погода ужасная: воет ветер, мокрый снег летит хлопьями, - а Герман стоит в одном сюртуке, не чувствуя ни ветра, ни снега. В этом месте  я  мысленно отдал ему должное.
    Словом, я понимал:  повесть требует особого расположения материала, например, стиль "Повестей Белкина" слишком прост для такого героя. В первой главе я не сомневался, а вот написав самое начало второй,  призадумался.
    Бабушка, 60 лет тому назад блиставшая в Париже, за которой волочился сам Ришелье, приятельница таинственного Сен-Жермена, эта  Venus moscovite, представшая в рассказе внука почти мифическим существом, -  она вот она, сидит в своих покоях, вокруг нее слуги, компаньонка и проч. Согласитесь, все это несколько неожиданно после Ришелье и Сен-Жермена, которого бабушка до сих пор любит без памяти и сердится, если о нем говорят с неуважением....
   И я решил: нужно чаще упоминать время и события, причем оценка события будет зависеть от того, кто вспоминает. Это ускорит действие и сделает текст более  пружинистым, что ли.
   В середине второй главы действие останавливается и передвигается  на неделю назад (то есть прошло 9 дней со времени карточной игры в квартире Нарумова). Потом действие снова возвращается в ту же комнату в доме графини, Томский разговаривает с Лизаветой Ивановной и уходит, а перед окном Лизаветы Ивановны появляется молодой инженер.
    Конечно, такое построение текста довольно сложно, но я хотел, чтобы все сближалось и пересекалось, чтобы читатель находил в повести не застывший покой, а живой трепет всех картин и событий, буквально движение самой жизни.   
    Я мог  позволить себе и такое указание на время:
                Два дня после вечера, описанного в начале этой повести,
                и за неделю перед сценой, на которой мы остановились, -
это делало текст более сжатым и энергичным, но и держало читателя в напряжении: а что будет дальше?
   Признаюсь, я  был, как в лихорадке, когда до конца понял, что  изображаю: сегодняшнюю историю, все действие обставлено современными лицами, главный герой хочет разбогатеть и этим повысить свое положение в обществе. Вроде все просто? Но основой для происходящего оказывается событие, случившееся в Париже в прошлом столетии. У меня буквально  закружилась голова, когда я увидел все сплетения и пересечения судеб,  весь этот клубок  интересов, который я должен был перенести на бумагу.
   Успокаивало тут же возникшее решение: да, содержание очень сложное, но напишу все так, чтобы читать было легко. Это получилось.
   Я отказался от портретов и психологических описаний героев. Ну, дал какие-то необходимые штрихи, но в основном каждый виден через другого. У Германа запоминается постоянная мрачная сосредоточенность, и еще он виден через некоторое сходство с Наполеоном. Лизавету Ивановну Герман видит в окно: свежее личико и черные глаза. Обращение графини с компаньонкой, ее требования, чтобы  то подавали карету, то чтобы отложили, замечания об одежде и вообще весь ее разговор с Лизаветой Ивановной, надеюсь, достаточно полно рисуют их обеих.

   Кстати вспомнил, пришло письмо от Дениса Давыдова: "Помилуй, что у тебя за дьявольская память? Я когда-то на лету рассказывал тебе мой разговор с М. А. Нарышкиной: "Вы, кажется, решительно предпочитаете камеристок?" - сказала она мне. "Что делать, сударыня? Они свежее", - был мой ответ. Ты слово в слово поставил это эпиграфом в одном из отделений "Пиковой дамы". Вообрази мое удивление и еще больше восхищение жить так долго в памяти Пушкина, некогда любезнейшего собутыльника и всегда единственного родного моей душе поэта. У меня сердце облилось радостью, как при получении записки от любимой женщины".   Денис, Денис, милый человек.
    Повесть небольшая, но до краев насыщена мелкими событиями, из которых и состоит жизнь. Всего я касался кратко, чтобы не задерживать действия, избегал всего, без чего можно обойтись  (так совсем не касался душевных состояний героев - ведь переживания делаются ясны из  поступков человека, а поступки попали в повесть).
   Еще  старался не забыть о волнении, даже лихорадочности, охвативших меня в начале работы, едва передо мной раскрылся  Герман; хотелось сохранить и по возможности сообщить читателю  эту взволнованность, можно сказать электричность, чтоб сопровождала его при чтении.  И одновременно с этим необходимы - ясность и простота изложения. Обе эти задачи я выполнил и доволен.

  - Спрашиваю последний раз: хотите ли назначить мне ваши три карты? Да или нет? - Графиня не отвечала. Герман увидел, что она умерла.
              - Вот с этого места повесть делается необъяснимой и загадочной. В литературе много загадочного, чего стоит одно появление Призрака умершего короля в первой главе "Гамлета" и беседа с ним  принца. Впрочем, в моей скромной повести все таинственные моменты  можно и разъяснить - при желании.
    Старинная гадательная книга предупреждает:  "Пиковая дама означает тайную недоброжелательность". Герман этого не мог предвидеть, хотя и имел много предрассудков, - но  об этом вспоминаешь только в конце повести.
              Он не чувствовал раскаяния, но не мог совсем заглушить голос совести, твердивший ему: ты убийца старухи!
 В церкви, после отпевания, он позволил себе приблизиться к гробу и склониться  над лицом, которое так недавно видел живым... И тут умершая неожиданно приоткрыла глаза и, глядя на Германа, насмешливо прищурились!
                Он отшатнулся - и грянулся оземь!
   Мне кажется, что каждая фраза  работает на раскрытие содержания повести, по крайней мере я именно этого хотел:
                Он проснулся уже ночью: луна озаряла его комнату. Он взглянул на часы: было без четверти три.  Сон у него прошел; он сел на кровать и думал о похоронах старой графини.(В скобках. Казалось бы, что может быть проще, безыскустнее этой фразы: "Сон у него прошел: он сел на кровать и  думал о похоронах старой графини"? - ничего, она сама простота. Вот этого я и добивался: именно такая "простота" передает  читателю всю сложность состояния Германа и всей повести).
Думать ли, что появление графини просто приснилось Герману? Но ведь сказано, что он проснулся после крепкого сна, то есть выспался. После ее ухода Герман записывает  не приснившийся сон! - а то, что случилось. Приход  графини сопровождают такие детали: кто-то заглянул в окно; графиня в белом, как и была похоронена, ходит, тихо шаркая туфлями, говорит  твердым голосом...
      Что же касается самого ее появления, то последние недели (услыша рассказ Томского о его бабушке Анне Федотовне, узнавшей от Сен-Жермена тайну верных карт), Герман почти непрерывно думал о ней, связывал с нею мечты о богатстве посредством крупных выигрышей, бредил верными картами, которые она ему сообщит. При огненном воображении Германа графиня вполне могла явиться ему и  после похорон. А ее условие - чтоб он женился на Лизавете Ивановне - отвечает его собственному желанию: он сознает, что разыграл роман с поверившей ему девушкой, только для того,  чтобы попасть в дом графини.
                Лизавета Ивановна выслушала его с ужасом. Итак, эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое, упорное преследование, все это было не любовь! Деньги - вот чего алкала его душа!    
    После этой ночи все мысли Германа слились в одну: воспользоваться тайной, которая так дорого ему  досталась, то есть трижды сыграть, ставя на тройку, семерку и туза.
    Значит ли это, что Герман не сомневался - умершая графиня приходила к нему домой, - против воли, но ей было велено выполнить его просьбу? Ну во всяком случае, очень на это похоже. Кем велено? - Это его не заботило, как не заботило и автора повести. Автор повести не должен превращаться в философа, убеждать или разубеждать читателя. Я описывал Германа: в нем, среди прочих свойств, оказалась убежденность в возможности сверхестественного ?- Очень хорошо, это его дело. На мой взгляд, Герман имел мало истинной веры и множество предрассудков. То есть, или у него было видение, сообразное с его сознанием, или же он - один из тех немногих, кто соприкасается с  потусторонним миром. Не знаю и не берусь решать. Мне было важно сообщить, что сказала графиня, как шаркали туфли по полу, как кто-то заглядывал в окно и проч.
    Хорошо помню всю повесть, хотя уже давно окончил и перебелил. Отдельные места вспоминаю с удовольствием:
                Герман увидел слугу, спящего под лампой - и дальше то, что мне нравится, -
                Легким и твердым шагом Герман прошел мимо него, -
объяснять не хочу, но вот именно так должен  быть обрисован  Герман в этот момент, с его моральной силой и со всей тяжестью и сложностью, какие он в себе несет.

   Явившись к  Чекалинскому, чтобы сыграть в третий  раз, Герман играл один: генералы и тайные советники, молодые офицеры, даже официанты  собрались вокруг.  Никто не поставил своих карт, чтобы видеть его игру, столь необыкновенную. Как обычно, он держался хладнокровно и уж во всяком случае был совершенно свободен от мыслей об умершей графине. В его сознании царили  крупные суммы: 47 тысяч (наследство) после первого выигрыша превратились в 94 тысячи, а после выигрыша во второй вечер - в 188 тысяч. Сегодняшняя игра должна была принести ему огромные деньги. И не было оснований сомневаться в том, что если  поставит на туза, то выиграет так же, как выиграл, ставя на тройку и  семерку.
   Он и не сомневался. Банкомет стал метать, выпал туз.
                -  Туз выиграл! - сказал Герман, и открыл свою карту.
         Но перед ним оказался не туз! Перед ним была ... пиковая дама, - ошибочно, совершенно случайно взятая им из колоды!
                - Дама ваша убита, - сказал  ласково Чекалинский.
                Герман  не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдернуться. В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась. Необыкновенное сходство  поразило его...  - Старуха! - закричал он в ужасе.
               
       Заключение  я написал, чтобы до известной степени уравнять в тексте фантастическое  и  действительное. Все необычные  события повести можно объяснять двояко. В силу этого она остается загадочной.