Призрак Воланда

     Помню, как в конце 1966 года читающая публика гонялась за журналом «Москва» с первой публикацией «Мастера и Маргариты». В те времена роман имел отчётливый и манящий привкус запретного плода и, казалось, покушался на твердыню нашего материалистического мировоззрения. Такого во времена социалистического реализма мы ещё не читали!
     Книга мгновенно разошлась на цитаты. Особенно будоражила кровь феерическая сцена: «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом...». Об Иерусалиме мы тогда почти ничего не знали, как и о Библии, и это лишь подстёгивало воображение. А тут ещё Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи и сводящий с ума образ Понтия Пилата в белом плаще с кровавым подбоем! 
     В молодёжных компаниях появилось что-то вроде пароля – код «свой-чужой». Одни откликались цитатой «Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?»,  другие отзывались вопросом: «Разве вы без шпаги пришли?» Любое событие объяснялось одной фразой: «Аннушка уже купила подсолнечное масло». И все беспрерывно в сомнамбулическом угаре повторяли: «Мы в восхищении, королева в восхищении!»
     Вскоре кто-то из московских друзей сообщил заветный адрес «нехорошей квартиры»: Большая Садовая, 10. При первой же возможности я полетел в столицу, и прямо из Шереметьево помчался в легендарный дом. Ничего сказочного не обнаружилось: обычное здание в стиле модерн, асфальтированный двор, обшарпанный подъезд. Но уже через несколько лет место это стало культовым. Толпы булгаковских поклонников устремлялись в дом кумира, стены подъезда от первого до последнего этажа покрывались рисунками, надписями и цитатами. Измотанный и обескровленный неравной борьбой, ЖЭК позорно капитулировал, а озверевшие жильцы с выражением тихой ненависти на лицах устраивали засады...
     Теперь всё иначе. В квартире № 50 государственный музей М. А. Булгакова, в соседнем подъезде – частный. Настенное творчество поклонников узаконено. Во дворе отлитая из бронзы сладкая парочка – Коровьев и Бегемот. Бегемот, разумеется, с примусом подмышкой. Возле скульптур можно встретить живого чёрного кота. Он – почти экспонат: столуется в «нехорошей квартире» и вальяжно разгуливает по ней, высокомерно не замечая посетителей. В отличие от литературного собрата из револьвера не стреляет и примус не ремонтирует. Гедонист!
     Иногда надменное животное заходит в комнату Булгакова и лениво трётся об ножки массивного письменного стола Мастера. И невдомёк ему, что этот дубовый мастодонт прежде принадлежал дяде писателя, известному медику, выведенному в «Собачьем сердце» под именем профессора Преображенского.
     «Нехорошая квартира», в которую Михаил Афанасьевич поселит Воланда, – первый московский адрес Булгакова. Здесь он томился в начале 20-х. Соседи по коммуналке варили самогон, буянили и дрались. Через стенку жила Дуся-проститутка. Иногда её клиенты по ночам путали двери и стучались к Булгакову: «Дуся, открой!» Первая жена писателя – Татьяна Лаппа, отвечала лаконично: «Рядом!»
     Комнату напротив занимала скандальная баба Анна Горячева. Денно и нощно она лупила по голове сына Шурку. Тот безнадёжно орал на всю квартиру. Булгаков пригрозил подать на истязательницу в суд, на что соседка спокойно объяснила «вшивой интеллигенции»: «Шурку я имею право бить, потому это мой Шурка. Заведите себе своих Шурок и хоть с кашей их ешьте». Победно подбоченилась и добавила: «Ежели кому не нравится, пусть идёт туда, где образованные». Михаил Афанасьевич дал ей прозвище «Чума» и сделал прототипом Аннушки, разлившей, на беду Берлиозу, подсолнечное масло. Внимательный читатель узнает Чуму-Аннушку (как и «нехорошую квартиру») в рассказах «Самогонное озеро», «№ 13 — Дом Эльпит-Рабкоммуна» и в «Театральном романе».
     Дом на Большой садовой подарил Булгакову и других персонажей «Мастера и Маргариты». Несчастный управдом Никанор Иванович Босой имел прототипа – Николая Раева. Тот жил в квартире 33, был председателем правления жилищного товарищества и тоже угодил под арест и суд. Михаил Афанасьевич даже жену Босого назвал именем супруги Раева – Пелагеей. Это Никанора Ивановича в романе задушевно спросили:
"Откуда валюту взял?" Управдом откликнулся покаянной речью: "Бог истинный, бог всемогущий, — заговорил Никанор Иванович, — всё видит, а мне туда и дорога. В руках никогда не держал и не подозревал, какая такая валюта! Господь меня наказует за скверну мою, — с чувством продолжал Никанор  Иванович, то застёгивая  рубашку, то расстёгивая, то  крестясь, — брал!  Брал, но брал нашими советскими!"
     Жильцы загадочного дома разжигали вдохновение писателя, но быт Рабкоммуны наводил на него невыносимую тоску. Константин Паустовский – товарищ Михаила Афанасьевича по киевской гимназии, дополнил картину булгаковской жизни тех лет таким штрихом: «Соседи Булгакова привезли из деревни петуха. Он смущал Булгакова тем, что пел ночью без времени. Жизнь в городе сбила петуха с толку». Немудрено, что портрет Михаила Афанасьевича в музейном коридоре увенчан его же цитатой: «… человека, живущего полтора года в коридоре №50, не удивишь ничем».
 
*   *   *

     Не будь Булгакова, этот дом, всё равно, заслужил бы отдельного рассказа – столько событий российского искусства, литературы и истории произошли в его стенах. Многие из них удивляют невероятными совпадениями и отдают мистикой, словно призрак Воланда  стоял за ними.
      Построил здание Илья Пигит – крымский караим, переехавший в Москву. Осмотревшись в столице, Илья Давидович основал знаменитую табачную компанию «Дукат». Под неё и заложили производственный корпус. Но тут вмешалось городское начальство: нельзя строить фабрику рядом с церковью Святого Ермолая. Пришлось «переквалифицироваться в управдома» и возводить доходное строение, пережившее, кстати, давно разрушенный храм. Квартиры заполнила богатая публика, а в лучшей, отличавшейся невероятной роскошью, поселился сам Пигит.
     После революции дом национализировали, в нём устроили одну из первых  рабочих коммун (привет от Швондера!). Наследникам Пигита, правда, разрешили остаться в коммуналке, созданной в знаменитой квартире № 5 бывшего домовладельца.
     Эти исторические пертурбации Михаил Афанасьевич Булгаков с неутолимой тоской описал в рассказе «№ 13 — Дом Эльпит-Рабкоммуна»:
«Ах, до чего был известный дом. Шикарный дом Эльпит… Четыре лифта ходили беззвучно вверх и вниз. Утром и вечером, словно по волшебству, серые гармонии труб во всех 75 квартирах наливались теплом. В кронштейнах на площадках горели лампы… В недрах квартир белые ванны, в важных полутёмных передних тусклый блеск телефонных аппаратов… Ковры… В кабинетах беззвучно-торжественно. Массивные кожаные кресла. И до самых верхних площадок жили крупные массивные люди. Директор банка, умница, государственный человек с лицом Сен-Бри из «Гугенотов»,  лишь чуть испорченным  какими-то странноватыми, не то больными,
не то уголовными глазами, фабрикант (афинские ночи со съёмками при магнии),золотистые выкормленные женщины, всемирный феноменальный бассолист, ещё генерал, ещё… И мелочь: присяжные поверенные в визитках, доктора по абортам…
     Большое было время…
И ничего не стало. Вот тогда у ворот, рядом с фонарём (огненный «No 13»), прилипла белая таблица и странная надпись на ней: «Рабкоммуна». Во всех 75 квартирах оказался невиданный люд. Пианино умолкли, но граммофоны были живы и часто пели зловещими голосами. Поперёк гостиных протянулись верёвки, а на них сырое белье. Примусы шипели по-змеиному, и днём, и ночью плыл по лестницам щиплющий чад. Из всех кронштейнов лампы исчезли, и наступал ежевечерне мрак. В нём спотыкались тени с узлом и тоскливо вскрикивали:
— Мань, а Ма-ань! Где ж ты? Чёрт те возьми!»
     В общем, «обыкновенные люди... квартирный вопрос только испортил их…».

*   *   *

     30 августа 1918 года из квартиры № 5 вышла, гостившая у племянницы Пигита,  Фейга Ройтблат. Одетая во всё чёрное она выглядела старше своих 28 лет. Полуслепая, бормочущая что-то себе под нос, женщина смахивала на безумную. В одной руке портфель, в другой – зонтик.
     Неблизкий путь в Замоскворечье был мучительным: в изношенных ботинках повылезали гвозди. С каждым шагом они всё глубже впивались в окровавленные ступни. По дороге женщина заглянула в какое-то учреждение. Попросила ненужные бумаги и соорудила из них стельки.
     К вечеру Фейга добрела до завода Михельсона, где начиналось выступление Ленина перед рабочими. Несколькими часами раньше в Петрограде молодой поэт и убеждённый эсер Леонид Каннегисер (кстати, друг Сергея Есенина) застрелил председателя петроградского ЧК М. Урицкого. Большевистское руководство решило: московский митинг отменить – слишком опасно. Ленин отказался наотрез и в половине седьмого уже выступал перед рабочими.
      Пламенную речь вождь завершил патетическим призывом: «Умрём, или победим!» Под пролетарские аплодисменты Ленин направился было к автомобилю, но его задержала гражданка по фамилии Попова: «Продразвёрстка совсем замучила, Владимир Ильич!»  В эту секунду Фейга подошла к Ленину со спины, вынула из портфеля браунинг и трижды выстрелила. Две пули попали в вождя, третья – в Попову, так не вовремя жаловавшуюся на продразвёрстку.
     На допросе, который вёл заместитель председателя ВЧК Яков Петерс, террористка заявила: «Стреляла в Ленина я потому, что считала его предателем революции и дальнейшее его существование подрывало веру в социализм». За жизнь она не цеплялась, видя в ней одни неудачи: сорвавшийся теракт ещё до революции, 11 лет царской каторги, потерянное здоровье, единственная, но не разделённая трагическая любовь…
     По устному приказу Свердлова Фейгу расстреляли прямо в Кремле. В историю она вошла под именем Фанни Каплан.
     Причуды судьбы: свидетелем расстрела оказался Демьян Бедный, которого Булгаков в «Мастере и Маргарите» превратил в поэта Ивана Бездомного Да уж, в булгаковском доме куда ни ткни – невероятные совпадения. Какой вообще Булгаков без чертовщины?! Даже надгробье на его могиле сделано из камня, снятого при перезахоронении Гоголя – писателя, которого Михаил Афанасьевич ценил выше всех и считал своим учителем. Обращаясь мысленным взором к памятнику Николаю Васильевичу, Булгаков мечтал: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью». Тот и укрыл. Только не чугуном, а гранитом.
 
*   *   *
 
На следующий день после выстрелов Фанни Каплан поэт Анатолий
Мариенгоф разглядывал уличную толпу, высунувшись в редакционное окно: «По улице ровными каменными рядами шли латыши. Казалось, что шинели их сшиты не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на котором было написано: МЫ ТРЕБУЕМ МАССОВОГО ТЕРРОРА». Созерцание прервал светловолосый паренёк в синей поддёвке, тронувший Мариенгофа за плечо:
     – Скажите, товарищ, могу я пройти к заведующему издательством Константину Степановичу Еремееву? Скажите товарищу Еремееву, что его спрашивает Сергей Есенин.
     Эта случайная встреча переросла в дружбу и породила поэтическое течение имажинистов, к которому присоединились В. Шершеневич, Р. Ивнев, А. Кусиков. Поблизости от булгаковского дома имажинисты открыли эпатажное литературное кафе «Стойло Пегаса», а на Большой Никитской рядом с консерваторией – книжный магазин «Лавка имажинистов». Магазинчик был тесный, без склада, и запасы книг хранили у матери Шершеневича – оперной певицы Евгении Львовой-Шершеневич. Немолодая, но статная рыжеволосая женщина жила (надо ли удивляться?!) в булгаковском доме. В её квартиру № 20 постоянно наведывались Шершеневич, Мариенгоф и Есенин, для судьбы которого дом этот станет знаковым.
 
*   *   *
 
     Илья Пигит щедро делился своим капиталом с обездоленными, охотно меценатсвовал. Любовь к искусству сподвигла его на устройство в доме трёх мастерских для художников  – высоченные потолки, застеклённые стены.
     Студию на третьем этаже (квартира 38) арендовал Николай Павлович Рябушинский. Многомиллионное наследство он проматывал с блеском. Московская богема, закатывая глаза, судачила о роскошных балах с цыганами, фейерверками и армией лихачей у входа, о подарках любовницам исключительно от Фаберже, о его фантастической вилле в Петровском парке, обсаженной пальмами и орхидеями, заселённой заморскими птицами и невиданными зверями, включая леопарда на цепи. Пересуды дополнялись пикантными подробностями об «афинских ночах и жрицах любви, облачённых лишь в наготу». Это о Рябушинском у Булгакова: «фабрикант (афинские ночи со съёмками при магнии)».
     Семейный бизнес Николаю Павловичу был отвратителен. Душа его влеклась к высокому искусству, особенно – к живописи и литературе. И тут у него был если не талант, то глубокое понимание и утончённый вкус. В литературе Рябушинский покровительствовал символистам. Придумал и издавал на свои деньги знаменитый журнал «Золотое руно». На страницах, оформленных лучшими художниками, читателей ослепляли самые яркие имена тех лет: Брюсов и Андрей Белый, Бунин и Бальмонт, Мережковский и Гиппиус, Блок и Вяч. Иванов, Сологуб и Розанов...
     Мастерская Рябушинскому была нужна не только для «афинских ночей» – он и сам писал картины. Литературой тоже баловался – издавал свои опусы под псевдонимом Н. Шинский. Но жизнь его не всегда была безоблачной. В 1908 году Николай Павлович прямо в мастерской выстрелил из браунинга себе в грудь – то ли сплин, то ли любовная неудача. Остался жив – пуля навылет пробила лёгкое и застряла в потолке. Вскоре Рябушинский съехал из квартиры 38. Вместо него туда вселился художник Пётр Кончаловский и, не зная загадочной суицидной истории, недоумевал: что за дырка в потолке?
     Кончаловский жил в булгаковском доме с женой  О. Суриковой, сыном Михаилом и дочерью Натальей – будущей матерью Андрея Кончаловского и Никиты Михалкова. Позднее он перебрался в мастерскую этажом выше (квартира 40). Интерьер этой студии запечатлён на многих картинах Петра Петровича. И не зря. Тут бывали большие таланты – от Сергея Прокофьева и Фёдора Шаляпина до Ильи Эренбурга и Алексея Толстого. О знаменитых живописцах и говорить нечего: Кончаловский руководил группой «Бубновый валет», объединившей М. Ларионова и Н.Гончарову, В. Кандинского и А. Лентулова, Р. Фалька, Н. Альтмана... В конце жизни у зятя и дочери часто жил и работал сам Василий Иванович Суриков.
     Всех в этом доме принимали хлебосольно. Не повезло одному Маяковскому – именитый хозяин, разошедшийся с футуристами, выставил поэта за дверь: «Вам здесь не место».
 
*   *   *
 
     Спустимся на один этаж в квартиру 38. После Кончаловского в мастерскую въехал Георгий Якулов, к этому времени уже почитаемый художник. За талант, обаятельность, чуткость души он снискал прозвище «Жорж Великолепный». Кроме авангардной живописи Якулов увлекался театром. Знатоки клялись: «Самой посредственной пьесе обеспечен успех, если декорации будут якуловские».
     Переезд в студию совпал с женитьбой Георгия на Наталье Шиф. Некоторые черты этой экстравагантной женщины Булгаков придал главной героине «Зойкиной квартиры».  Были и другие совпадения, и после успешной постановки пьесы в Вахтанговском театре, студию Якулова друзья стали называть «Зойкиной квартирой».
     Вскоре дверь мастерской оскалилась угрожающим предупреждением: «Товарищи воры! Не лезьте, пожалуйста, в мою квартиру, так как в ней нет ничего ценного. Иначе можно только зря сломать себе шею, если хозяин выйдет вам навстречу. Якулов». Воры и не лезли, но от богемной публики не было отбоя. Какие имена звучали в этих стенах! На вечеринки к художнику собирались знаменитые режиссёры и актёры, живописцы и литераторы, нарком просвещения Луначарский и даже известные всей стране маршалы. Не обошлось, конечно, без Андрея Белого – он вообще был своим в половине квартир – и у Якулова, и у Кончаловского, и даже у наследников домовладельца Пигитов. 
     «Жорж Великолепный» вполне вписывался в круг удивительных совпадений, свойственных булгаковскому дому – именно Якулов ярко и призывно оформил кафе имажинистов «Стойло Пегаса». Немудрено, что Мариенгоф и Есенин были в мастерской частыми гостями, причём есенинская судьба крутанула здесь важные повороты.
     3 октября 1921 года Сергей Есенин на вечеринке у Якулова познакомился с прославленной Айседорой Дункан. Она была старше его на 18 лет, уже начала грузнеть, но танцевала по-прежнему блестяще и выглядела привлекательной. Это о ней у Есенина в «Чёрном человеке»:
   
     И какую-то женщину,
     Сорока с лишним лет,
     Называл скверной девочкой
     И своею милою.
 
     Друзья-поэты, как водится, зубоскалили:
 
     Есенина куда унёс аэроплан?
     В Афины древние, к развалинам Дункан!
 
     Она почти не говорила по-русски, он не знал ни одного иностранного языка, но, сражённые сердечной лихорадкой, весь вечер не отходили друг от друга.  Очевидцы описывают их знакомство каждый по-своему. Сходятся только в одном. Изадора (так звал её Есенин), облачённая в красный хитон, полулежала на софе, запускала пальцы в его шевелюру и заворожённо повторяла: «За-ла-тая га-ла-ва». Он читал стихи. Она воспринимала их как музыку, приговаривая: «Ангель». Потом поцеловала его в губы.
     К четырём утра почти все гости разошлись. В опустевшей мастерской играла пластинка с песнями Вертинского. Есенин и Дункан, опьянённые внезапно нагрянувшей любовью, отправились в её особняк на Пречистенке. Вскоре они поженятся.
     Пройдёт четыре года и именно из этой самой квартиры Якулова  Сергей Есенин отправится на вокзал, чтобы приехать в Ленинград, написать в гостинице «Англетер» собственной кровью последние свои восемь строк («До свиданья, друг мой, до свиданья…») и повеситься.
     Через два года в центре Ниццы на Английской набережной погибнет и его «Азидора». У неё была своя «Аннушка» – длинный красный шарф, обвязанный вокруг горла. Айседора ехала в кабриолете, ветер швырнул шарф под колесо, он намотался на ось и задушил Дункан. Почти мистика: рок погубил «скверную девочку» таким же образом, как её детей (погибли в автомобиле), и как «золотоголового ангела», сунувшего голову в петлю…
     Чем не булгаковская чертовщина?!
 
*   *   *
 
           Полвека прошло с тех пор, как я впервые прочитал «Мастера и Маргариту», а любовь к роману не гаснет. Как и прежде очаровывает озарённая творческим наследием Гоголя магия «рукописи, которая не горит».  И вновь я  достаю с полки заветный том, открываю и с упоением начинаю читать с первой фразы: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах,  появились два гражданина»…


Фото автора.