Глава 3

« — У тебя столько книг.

   — В голове больше».

    Izzy-G «Слепые музыканты».
_____________________________________
     На самом деле, меня звали Елизаветой, но с раннего детства ко мне прицепилось имя Элишка. Из-за того, что мама меня так звала. У нее польские корни, что каждый день напоминал плакат польского актера Якуба Гершала, висевший над ее кроватью в общежитии. Вся моя жизнь сводилась к ожиданию, к диссонансу, я мечтала, что когда подрасту, что-то изменится, изменится в лучшую сторону. И так из года в год, а... перемен все не было. И вот теперь я возвращалась в родной город. Теперь в моей жизни начинался новый рубеж, но я не знала, к каким далям он приведет. К хорошим или плохим?..

     Синеозерск был небольшим городком, притаившемся на юге Калужской области. Свое название он получил из-за сети озер, тянувшихся по периметру жилых комплексов — всего их был двенадцать. Наш новый дом находился на окраине и был отделен от самого большого озера полосой березовой рощицы. Даже не верилось, что нам нельзя было вернуться в старенькое пятиэтажное общежитие спального района: «Хрусталик». Не верилось, что его снесли и возвели на том месте однотипную шестнадцатиэтажную коробку. Съехать оттуда нас попросили в середине восьмого класса, в то же время маме поступило предложение по работе, и мы переехали в Москву. Это была хорошая возможность сбежать от Банды и ничего не рассказывать маме.

     В Москве она познакомилась с Горилавычем. Вообще-то, его имя было Виктор, но он просил называть его по отчеству. Что ж, хозяин — барин. Гориславычу было около пятидесяти лет, плюс-минус год, но будучи некогда полковником, он был в отличной форме. Со времен отставки мужчина успел сколотить хорошее состояньеце в столице, продавая аналоги импортных лекарств. Не знаю, что его привлекло в маме, но в короткий срок между ними завязался роман. Да такой бурной, что будь я писательницей, написала бы книгу. Знаете, вот честно. Все было как в голливудских фильмах или турецких сериалах: букеты ста роз, ужины при свечах, свидания в дорогих ресторанах, прогулки по ночной набережной... в лимузине. Похоже, Гориславыч был серьезно настроен, потому что с первой же нашей встречи стал искать ко мне подход. Узнал у моих новых одноклассников, что я безумно люблю английскую актрису Вивьен Ли, жившую в прошлом столетии. Купил в каком-то винтажном магазине ее портрет во весь мой рост и принес ее к нам в однокомнатную съемную квартиру. На новый год, в девятом классе, когда мама пригласила его праздновать к нам, принес не только классические шампанское и торт, но и мои любимые пончики, политые сладкой глазурью.

     Уже тогда я была сражена наповал, но окончательное поражение пришлось принять тогда, когда на следующий день он повез нас на самый элитный каток Москвы и купил самые дорогие коньки. Однако главный подарок заключался не в этом, а в том, что он учил меня кататься, ловил, когда я могла упасть на лед, да и вообще возился со мной, как с родной дочерью. Которой у него не было.

      — А мне очень хотелось бы, — пооткроветничал он, когда мы после катка забежали в пиццерию и все трое, не сговариваясь, заказали себе по сабвею — хрустящей булочке с кусочками овощей. — Я бы называл ее принцессой, качал на коленях и покупал бы детские наручные часы Hello Kitty. Но в реальности у меня сын, и хотя мы не живем вместе, я очень им горжусь. Надеюсь, вы когда-нибудь с ним познакомитесь.

      — Непременно, — улыбнулась мама, и они чокнулись пластиковыми стаканчиками с диетической колой.

      Я смеялась весь вечер, а мама, так благодарная мне за принятие ее выбора, купила понравившиеся нежно-голубые меховые наушники, чтобы согревать уши от мороза. В девятом классе я, подражая остальным, перестала носить шапки. Почему? Всем казалось это детским, а ни один тинейджер не позволил бы называть себя маленьким, хоть палец ему отруби.

      Девятый класс я закончила с красным дипломом, успешно сдав все экзамены, тем же летом мама и Гориславыч сыграли свадьбу. Я была свидетельницей и буквально лопалась от гордости. К тому же, на мне было платье из самого Милана, заказанное Гориславычем. Клянусь всем шоколадом мира, мама стала самой красивой невестой российской столицы. Ее платье шили на заказ французские модельеры, не понимавшие на русском ни шиша, жемчуг для серьг и ожерелья был привезен из самой Шри-Ланки, а фата была соткана из китайского шелка, но самой красивой маму делала ее ослепительная улыбка. Сын Гориславыча на церемонию не приехал, папа тоже не позвонил с поздравлениями маме. Свадьбу разделили на две части. Первая, официальная, проводилась во дворце бракосочетания и дорогущем ресторане Москвы, с кучей гостей и папарациями. Вторая же, для семьи, проходила на яхте и там были только самые близкие люди. В том числе и мамины родители, присылавшие мне в Синеозерск игрушки, теперь я к ним могла ходить в гости. Бабушка пекла такой же, как и у мамы, шоколадный пирог, и делала точь-в-точь такой же банановый крем. В свадебное путешествие, куда взяли и меня, мы отправились в Южную Америку. На тамошних ярмарках я купила много-много-много всяких оберегов и талисманов из цветной глины и фаянса.

      В десятом классе я выиграла конкурс «Мисс Весна» и лишилась девственности с каким-то красавчиком-баскетболистом. Потом я даже повстречалась с его другом около года, но это все равно не помогло забыть Банду. На восемнадцателетие я получила черный пикап. Через несколько месяцев был увезен в разбитом состоянии эвакуатором, когда я снова напилась в стельку. После одиннадцатого класса, который я — под бурные аплодисменты мамы — закончила с золотой медалью, Гориславыч отвез нас на свою Родину, где у него еще оставалась дача. На севере Дальнего Востока я попробовала голубику, сфотографировалась с красным волком, побывала в настоящих иглу, попробовав традиционную еду аборигенов, и покаталась на нартах, санях оленеводов. И даже — внимание! — научилась разводить костер в полевых условиях, ловить рыбу и ставить силки. Наверное, путешествие по берегам Беренгова Пролива было самым искреннем в моей жизни. По крайней мере, даже не смотря на ужасный холод и скудность событий, мне захотелось остаться там навсегда.

      Мне удалось поступить в медицинский институт имени Пирогова. Конечно, мне помог своими связями и деньгами Гориславыч, но когда дело касается мечты детства, цель и вправду оправдывает все средства. Один мой однокурсник был сильно похож на Влада и также меня отталкивал. Я хотела стать ему ближе, заглушить им боль о разрыве с Владом, но он вел себя точь-в-точь, как Победоносцев. Ехидно и паршиво. Это послужило срывом — сперва я нанесла ожоги сигаретами, купленными в местом ларьке у таджика, а затем порезала вены. И, конечно же, перед этим опустошила бар Гориславыча, чтобы уменьшить боль, как физическую, так и душевную. По правде говоря, я не соображала в те минуты, что творила, но не перестаю презирать себя за эту минутную слабость. Настоящая бы Червовая Дама не сдалась бы.

       Меня спасли, и очнулась я уже в реанимации с руками, пылающими от боли. Первые минуты пробуждения были самыми сладостными, такими же, как и минуты рождения. Когда ты понимаешь, что мир прекрасен и перед тобой чистый лист, который нужно раскрасить всеми цветами акварели. Мама рыдала возле меня круглыми сутками, и осознание того, что я доставляю окружающим боль, заставляло меня ненавидеть себя еще больше. Каждую ночь перед глазами, как распятие, вставало рыдающее лицо Янки, ее отчаяние и мука в глазах с ресницами, слипшимися в маленькие треугольники. Я не могла себе простить страдания, пережитые ею по моей вине. Из-за моего эгоизма. Ежедневно, утром и вечером, мне капали глюкозу, и от нее то страшно тошнило, то клонило в сон. Однажды от ее воздействия я разом проглотила всю провизию, принесенную мамой, а потом не могла смотреть на еду еще неделю. Но, в общем-то, физиологические процессы моего организма все же восстанавливались. В отличие, от душевных.

      Гориславыч сделал все для того, чтобы меня не поставили на учет к психиатру, но еженедельных бесед с психологом избежать не удалось. Ирина приходила к нам домой по вторникам, когда мама запекала утку с яблоками, и гоняла меня по традиционной схеме. Имя? Возраст? Цвет глаз? Можешь коснуться рукой носа с закрытыми глазами? Часто ли болит голова? А снятся кошмары? Твой любимый цвет?.. Музыка? Блюдо? Запах? Книга? Фильм? Лишь через месяц она решилась внедрится поглубже.

      — Элишка, скажи, а ты когда-нибудь любила?

     — Любила ли я? — эхом отозвалась я и вспомнила Рубину. — А знаете ли вы, что означает это на самом деле? Любовь это помеха всей Игре. Понятия не имеете, как будет действовать это оружие, и что грозит Арене. Но без любви не было бы Игр.

      — Что за игры? Что за арена? — спросила Ирина, делая пометки в своем ядовито-салатовом блокноте. — Какие-то компьютерные игры?

      — Что-то вроде того, — ответила я, вновь уходя в себя, и больше не распространялась на эту тему. Она не поняла. Никто за пределами Синеозерска не мог понять этого.

      — Читала «Ромео и Джульетту»? — не отступала Ирина. — Думаю, разумеется, читала, ты же отличница. Шекспировские трагедии вообще проникнуты особым положительным абсурдом. Взять хотя бы «Короля Лира» или тех же «Ромео и Джульетту». Как считаешь, Элишка?

      Я пялилась на окно комнаты. Пялилась на глупого психолога. Пялилась на стены. Снова на психолога. Касалась бумажных обоев, водила ногой по ковру. Наверное, я сходила с ума. Это была патология. Дыши, Элишка, умоляла я себя, дыши. Ты не можешь забывать дышать. Мой разум был компьютерной системой, он совершал операции параллельно моим инстинктам. Подсознание — лабиринт.

      Скорее всего, Ирине было лет сорок пять, но выглядела она значительно моложе: стройная, подтянутая, на лице ни единой морщинки. На ней были темно-красная юбка, чуть ниже колен, бледно-голубая блузка с закатанными руками и остроконечные бежевые туфли на каблуке. На запястье позолотой сверкали элегантные часы, их циферблат блестел римскими числами, — наверное, какого-нибудь известного французского или итальянского бренда. Пальцы сияли тонкими кольцами из белого золота и легким маникюром. Золотистые локоны были уложены в воздушную прическу и заколоты над шеей простым, но изящным гребнем. Черты лица у нее были, как у римских патрийцев, таких теперь и не встретишь, разве только на рисунках. Кожа была алебастровой, на носу маленькая горбинка, она едва проявлялась, но придавала лицу аристократическое благородство. Губы, тонкие и холодные, точно мрамор, сжимались в нить, ноздри широко раздувались от внутреннего волнения. Брови были сведены к переносице, высокий лоб прорезала складка. Сколько бы ей не платил Гориславыч, на самом деле, ей было все равно на мои проблемы. Я это понимала. Понимала и не собиралась изливать душу в эту черную дыру. Подушка, и та будет собеседником более сочувствующим.

      — То есть вы хотите узнать, не совершила ли я попытку суицида из-за неразделенной любви? — я иронично изогнула бровь. — Нет, я совершила суицид, как раз из-за обильно разделенной любви. Если у вас на сегодня все, то прошу прощения, я отправлюсь спать. Не выспалась, а меня и так истощают лошадиной дозой транквилизаторов.

      — Но... — заикнулась было Ирина, поднимаясь, но тут в комнату зашла мама.

      — Как, вы уже уходите? — она в растерянности посмотрела на психолога, вытерев руки о фартук. — А как же ужин?

      — В следующий раз, мам. Всего доброго, Ирина, — настойчиво произнесла я и выразительно посмотрела на обеих, после чего они, одинаково тяжело вздохнув, покинули-таки меня. — Я тебя люблю, Влад, — не выдержав, прошептала я стене. Кажется, ее мое признание нисколько не трогало.

      Люди тоже стали стенами.

     — Элишка, милая, можно с тобой поговорить? — спросил вечером Гориславыч, приоткрыв мою дверь. Хотя эта квартира в пенхаузе и была его, он всегда спрашивал разрешения войти ко мне, и это поневоле вызывало огромное уважение. — Чем занимаешься?

      — Читаю, — я подняла обложкой в его сторону «Убить пересмешника». — Не волнуйтесь, зимнюю сессию я закрыла с одними пятерками.

      Гориславыч, в своей смешной, но жутко любимой пижаме, кивнул несколько раз подряд, оглядел мои грамоты по плаванию на стене и устроился на краешке моей кровати. Я подтянула колени к подбородку и отложила «Убить пересмешника».

      — Ты права, я волнуюсь, но не по поводу твоей учебы. С этим ты, к счастью, всегда справлялась блестяще. В отличие от моего оболтуса, кхех. Я переживаю из-за кое-чего другого, даже не знаю, как тебе помягче сказать... Ты думаешь, что тебе хорошо. На самом же деле, это не так. Уж поверь мне, Ирина в этом знаток — в Москве через нее прошла не одна сотня людей, разочаровавшихся в жизни. И всем ей приходилось вправлять мозги. Но до сих пор Ирине это с блеском удавалось, — он развел руками и устало улыбнулся.

      Я прикусила губу.

      — И что же она делала с этими... разочаровавшимися в жизни?

      — Давала им мотивацию. Они медитировали, читали книги, занимались спортом, слушали музыку, вели здоровый образ жизни, ходили на занятия групповой психологической поддержки. В общем, занимались саморазвитием. Почему бы тебе не поступить также?

      — Но я не хочу ходить на занятия групповой психологической поддержки, — я с возмущением посмотрела на него. — У меня сильно искалечено тело, но с головой все в порядке.

     — Элишка, ты замыкаешься, отстраняешься от людей, от общества, прячешься! У тебя депрессия, позволь нам помочь.

      Душу раздирало от таких слов, и я ощущала себя сломленной, как карандаш, по которому проехали трактором. Паутины манипуляций неизвестного кукловода сплетались над моим разумом, и я чувствовала себя зависимой, как зомбированный игроман. Лживая истина, самообман, мнимые эмоции. Я — птица, подстреленная из арбалета. Утка, убитая безжалостной рукой. Ваза, разбитая на жемчужины. Открытка, скомканная окровавленными пальцами. Картина, сожженная варваром на костре. Сердце, растоптанное толстой подошвой ноги. Мне хотелось бежать. Хотелось упасть на колени. Хотелось закричать во все горло. Я — роза, у которой обломали шипы. Река с высушенной водой. Ель, выгоревшая в таежном пожаре. Лань, истекающая кровью из-за любви. Стрела, пронзающая параличем наш мозг. Любовь, скинутая злодеями в бездонную пропасть. И я летела в ней, летела, летела и все никаких не могла остановиться... Дна нет.

      — Ах, если вы вы только знали! — вырвалось у меня, и глаза Гориславыча загорелись надеждой.

      — Так расскажи. Доверься мне, Элишка, — он накрыл мою ладонь своей. Мои глаза наполнились слезами, и я смогла лишь покачать головой. Тогда мужчина вздохнул и прикрыл на минуту глаза, чтобы собраться с мыслями. — Хорошо. Хорошо, не делись этой болью, если тебе легче будет побороть ее в одиночку. Я не буду настаивать. Ирина больше не придет к тебе, только, пожалуйста, не доставляй боль маме. Она любит тебя.

      Янка тоже любила меня. А я причинила ей боль. Я ее растоптала.

      Первый курс мне все же удалось закончить отличницей, и тогда мама с Гориславычем предложили вернуться обратно, в Синеозерск. Я не нашла в себе отваги признаться им и была вынуждена согласиться. Какая я после этого Червовая Дама? Серое небо. Серая дорога. Серые одежды. Серые дома. Серые автомобили. Серые глаза. Серая жизнь. В ней нет места мне, такой цветной и пестрой. Мои глаза — два малахита, в которых отражается вся глубина леса. Мои волосы — пламенная река, сияющая под солнцем огнем. Моя кожа — золотистый кусок атласа. Моя фигура — карта со всеми ее возвышениями и впадинамм, играющая то рыжими бликами, то индиговыми тенями. Но я мало чем отличаюсь от других: моя память, пожалуй, еще серее, чем у остальных вместе взятых. Мне ничего не хочется помнить из своей жизни: ни дат, ни событий, ни координат, ни даже имен. Но я помню. Помню.

      Новый дом и то, что его окружало, заставило меня на несколько мгновений потерять дар речи. Порыв холодного ветра обдал меня, забираясь своими клещнями под ветровку, и я замерла, пораженная видом. Вокруг расстилались треугольники холмов, поросшие таежными деревьями, а перед ними лежало зеркало ярко-синего озера без начала и конца, покрытого легким тюлем ряби. Холмы с вершинами, припорошенными сентябрьским снегом, и зеленым платом были похожи на заснувших великанов, казалось, я даже видела и слышала их дыхание, как склоны тяжело вздымались и опускались и стонали скалы, осыпаясь каменными слезами. Озеро блестело под солнцем бабьего лета, по его насыщенному цвету я могла определить, что там очень глубоко. Достаточно глубоко, чтобы рыбы было столько же, сколько и в море. В воде отражались облака, одни из которых были похожи на слоников с задранными восьмеркой хобитом, другие на рожок мороженого, посыпанного шоколадным серпантином в виде звездочек, третьи на кошку, изящно изогнувшуюся и облизывающую лапу, поднесенную к навостренным ушам. Там были и чебурашка, и танцующая женщина, и плачущая ива, склонившаяся над ручьем, и вагон поезда, оставляющий позади себя пружинистый след дыма. Я часто разглядывала облака или листья, или воск, застывший на воде, или корягу дерева, сравнивая их с чем-то. Зимой очень любила делать снежного ангела, а осенью собирать гербарий. За это-то мои сверстники и считали меня странноватой и даже чокнутой.

      Между нами и озером было около километра, заполненным небольшой березовой рощицей. Деревья уже оделись в наряды из багрянца и золота, и сережки их опали безжизненной грудой в корням, но стволы по-прежнему оставались кипельно-белыми, с тонкими черными штрихами. Они выглядели, как чистые холсты ватмана, на которых небрежный художник набросал пару штрихов углем. Дорога, что тонкой нитью тонула среди красавиц-берез, была посыпана гравием и песком, асфальта не было видно в радиусе нескольких километров. Зажмурив глаза, я глубоко вдохнула воздух и поразилась его многообразию. С одной стороны, он был похож на воду океана, оглушающую своим холодом и напором. С другой же стороны, это был скорее вихрь пряной пыльцы, что взлетает с цветков легким смерчем. Ну, а с третьей же, это было словно какао или горячий шоколад с тремя-четырьмя ложками сахара, божественной амброзией стекающего по воспаленному от ангины горлу.

      Я часто видела в обыденных вещах и незначительных деталях что-то необычное, редкое, волшебное и интригующее. Увидеть в груде камней величественный замок или представить армию муравьев, строящих свои египетские пирамиды, значило для меня прожить еще один день. Мама говорила, что это не болезнь, но и не норма, что такое часто происходит с творческими личностями, с теми же художниками. Главное, напоминала она, не погружаться в эту среду очень глубоко, потому что легко потерять грань между реальностью и фантазией. Наверное, эта-то моя черта так нравилась Владу и была ненавистна всем остальным.

     Возле дома был флигель, двухэтажный, из кедровых брусьев, он стоял в кольце пихт и сосен и оттого пах смолой. Знаете, такой домик очень подошел бы моему психологическому типу — интровертам, — не хватало только вечера, зеленой лужайки и чашки вкусного чая. Ближе всего к нам было крыльцо с четырями круглыми колоннами из темного дерева, из того же материла была отделена крыша под оранжевой черепицей. Окна дома были с искусными изразцами на ставнях, из крыши к небу толстой антенной тянулась труба. Сам же дом был слеплен из трех этажей цветного стекла, хамелеоном переливающегося под солнцем. Построенный в форме граненного утеса, он и в самом деле был похож на слиток какого-то драгоценного камня. Все это было слишком похоже на сказку, прекрасную сказку, чтобы быть правдой.

       Завизжав от радости, я кинулась на шею Гориславычу, и тот, добродушно посмеиваясь, похлопал меня по плечу. Мама впервые со времени моей попытки суицида искренне улыбнулась. В доме места было предостаточно, и, приложив всю фантазию, я не могла придумать назначения даже половине комнат. Зато теперь можно было свободно разместить двух наших котов — Ваську по прозвищу Васюганье и Звездолобика — и попугая Рики, не опасаясь, что они раздирут друг друга. Мама сменила свои кактусы на азалии и белые гортензии, которые беспристанно напоминали мне о масти крести, о Пашке, Еве. Моя комната пока была пустой и безжизненной, но я уже предвкушала ее преображение и даже начала разбирать коробки с вещами, когда ко мне зашла мама.

      — Знаешь, дорогая, мне кажется, это твое, но оно как-то попало в мои чемоданы, — она протягивала мандалу.

      Мандалу, которую я сплела вместе с Владом в далеком детстве. Мандалу, которая переливалась всеми оттенками зеленого и беззвучно смеялась надо мной. Мандалу, которую мне хотелось уничтожить больше всего на свете. Когда-то Влад сказал, что она похожа на мои глаза, и пошутил еще, что через нее будет следить за мной. Теперь же амулет и вправду казался пугающим, прожигающим, и ромбовидная сердцевина манила, словно портал, ведущий к Владу... Чертова мандала.

      — Спасибо, — лживо улыбнулась я маме и повесила талисман в изголовье кровати. Только так можно побороть страх. А я тебя уже не боюсь, Влад.

      За ужином Гориславыч сказал, что несколько дней к нам переедет его сын. Никто против не был, и я отправилась в свою комнату в сотый раз пересматривать фильмы с любимой Вивьен Ли. Начала я, как всегда, с «Унесенных ветром», а закончила «Анной Карениной». И, конечно же, заела все это пиццей и тремя рожками ванильного мороженого — я еще та сладкоежка. Возможно, жизнь в родном городе не будет такой уж ужасной, какой я себе ее представляла.

      Я встала рано утром, практически одновременно с солнцем, и, даже не допив кофе, вышла из дома. Перед началом нового учебного года мне нужно было посетить еще одно место. С озерами в моей голове было связано много воспоминаний, которые я не могла стереть. Не один раз нажимала кнопку «Delete», и процессор столько же раз спрашивал меня: «Вы действительно хотите удалить эти файлы?», но всякий раз я кликала мышкой сознания «Нет». Нет, слишком легко было бы мне отделаться за боль Янки и Вани. Озера остались такими же и по-прежнему были жемчужинами Синеозерска. Раньше я любила свой город, в особенности, из-за этих «жемчужин». Но потом мне стало душно в нем, душно от сплетен, от того, что в маленьком городишке все и всё про тебя знают. Асфальт, раскаленный от черни душ. Спертый от зависти воздух. Люди, страдающие от своей лени и безденежья. Банда, прожигающая меня взглядами за любопытство. Влад, влюбленный в это любопытство.

      Каждый кустик, каждая травинка, каждое деревце здесь рассказывало мне историю, связанную со мной же. Птицы, кружась под куполом неба, кричали мне о том, что здесь некогда видели. Плещась, вода вместе с завывающим ветром старались заглушить то, что мне могла сказать природа. Какие печати могла нанести на тело, покрытое рубцами. Раны от порезов и раны от ожогов зажили благодаря этиловому спирту и бактерицидному пластырю — шрамам же не срастись никогда. В девятнадцать лет рано разочаровываться в жизни, но слишком много сделано ошибок для этого возраста, чтобы снова бросаться в омут с головой. По-прежнему скрипел мостик над ручейком Синий, по-прежнему над ним слышался наш с Янкой смех. По-прежнему стоял кедр, нависнув ветвями над озером Малое, по-прежнему его кора алела от наших с Владом поцелуев и объятий. По-прежнему шелестели камыши, в которых однажды Влад оттаскал меня за уши, а много лет спустя мы лежали в них же, укрывшись пледом, и смотрели «Алису в стране чудес», по-прежнему они качали мне головами в знак приветствия. В знак того, что помнят меня, как и все вокруг.

      Откинув волосы назад, я гордо расправила плечи. Меня ничто здесь не сломит. Я смогу встретиться с врагами лицом к лицу. Я стала лучше. Сильнее. Крепче. Увереннее. Превратилась из гадкого утенка в белого лебедя. Теперь я могу дать им отпор.

      — Теперь я истинная Червовая Дама, — проговорила я вслух, и эта фраза эхом скользнула по ряби озера.

       — А я тебе так сразу и сказала, — усмехнулся знакомый женский голос, хрипловатый от сигарет, и, чувствуя, как ноги разъезжаются в луже, я рывком обернулась.

      — Рубина?!

      Она помогла  мне встать, и я снова увидела ее улыбку с одним золотым зубом. Внешне цыганка ничем не изменилась, даже морщин не прибавилось, лишь сменила золотистую заколку на косынку. Я была так удивлена и рада встрече, что не могьа вымолвить ни слова, лишь с глупой ухмылкой пялилась на старуху. Уж ее я точно не ожидала здесь встретить. Она обняла меня своими костлявыми руками, все также усеянными перстнями, и отводела на валун меж двух можжевельников. Когда в ее руках мелькнул до боли знакомый термос, у меня вырвался счастливый возглас:

      — Неужели это твой чай?

      — С мелиссой и мятой, — улыбнулась Рубина. — Я и тебе налью, попробуй. Ты не представляешь, как повышает тонус... Держи. Эх, сколько зим, сколько лет, маленькая дама. Старая добрая Рубина уж и не чаяла увидеть тебя, думала, неблагодарная ученица бросила свою наставницу.

       Я помрачнела.

      — Что ты, тетя Рубина! Я и не собиралась забывать все твои заслуги...

      — Молчи, молчи! К чему уж теперь все эти жалкие оправдания, если ты вернулась! А как похорошела! Похорошела-то как! — она всплеснула руками, едва не разлив при этом чай. — Прям расцвела! И не узнать! А кудри-то какие — ну, леди Осень, ей-Богу! А я тебе говорила в детстве, маленькая дама, что из тебя что-нибудь да путное выйдет. Толковое выйдет, говорила я. Старая добрая Рубина никогда не ошибается.

      — Тетя Рубина, почему ты всю жизнь называешь меня маленькой дамой? Точно я голубых кровей! Я помню, ты назвала меня так в самую первую нашу встречу. Когда я боялась зайти к тебе в квартиру.

      Старуха на миг задумалась.

      — Быть может, потому что ты более всех была похожа на карту? — Рубина склонила голову набок. — На таинственную, неразгаданную карту. Маленькая банда хотела играть, хотела научиться играть — ты же уже была в Игре. Арена вскормила тебя, как младенца, она стала твоей колыбелью. Я звала и зову тебя маленькой дамой, потому что так оно и есть. Ты — карточная дама. Леди азарта. Вы с полководцем точь-в-точь такие же, только ты борешься с этим, а он нет. Перестань. Но расскажи мне лучше, — она доверительно наклонилась ко мне, — что случилась с вами после того, как Банда увидела ваш с Владом поцелуй?..

     Мурашки пробежали по спине от воспоминаний.

      — А разве ты не знаешь? Прошло столько лет... — я покрутила стаканчик в руках, с неубедительным увлечением разглядывая его.

      — Знаю, но не с твоего ракурса. Карты не терпят такого безалаберного отношения, они требуют внимания к каждой. Как дети. Вах, Рубина не была бы Рубиной, если бы не понимала этого. Каждая карта является пазлом, и невозможно составить мозаику, пока я не выслушаю каждую. Ты — Червовая Дама, и я хочу узнать твою историю.

      Я глубоко вздохнула — вот он, договор, скрепленный гуашью.

       — Конспекты, проекты, олимпиады — все это наполняло мою жизнь в перерывах между выходами на Арену, — я сцепила пальцы в замок, словно это могло помочь мне собраться с мыслями. — Так было до тех пор, пока меня не угораздило влюбиться во Владислава Победоносцева. Он захотел сделать меня своей королевой, но разумеется, вся Банда была против. Особенно, Янка с Ваней — они представляли себе совершенно другую расстановку.

      — Пасьянс, — перебила меня Рубина. — Это называется Пасьян-Паук. Когда колоду раскладывают паутиной, раскрывая постепенно.

      — Вся наша жизнь тогда похожа на Пасьян-Паук, — хмыкнула я. — Но как бы там не было, поняв, что чувства Влада ко мне сильны, Банда решила сыграть в еще одну Игру. Без Пикового Короля и Червовой Дамы, но в Игру. Они решили натравить нас друг против друга. Со мной у них ничего не вышло, потому что я получала от Влада боли и побольше, а вот ему они подкинули довольно мощную имитацию. Вызвали какую-то куртизанку с такими же волосами, как у меня, и она переспала с Ваней. Ну или, по крайней мере, сделала вид, что переспала. Банда засняла все это и показала фотографии Владу. Разумеется, там не было видно лица девушки, но Победоносцеву хватило и этого, чтобы усомниться во мне. Видите ли, шевелюра неповторимая — оказывается, повторимая и еще как повторимая, — в горле встал ком. — Он воспылал ко мне такой же ненавистью, что и остальные в команде, и согласился вернуть меня Ване. Вернуть прямо, как забракованный товар. В Банде все согласились, но с одним условием: меня нужно было проучить. Он, ни минуты не задумываясь и не вспоминая о своих клятвах, согласился. Началась новая Игра и опять-таки без меня. Одним особенно темным вечером меня заперли в операционной заброшенной больницы, где однажды была наша Арена. Ни окон, ни электричества там не было, поэтому я воспользовалась телефонным фонариком. Банда, наверное, подозревала об этом, потому что приготовила мне сюрприз. Несколько сюрпризов. Всюду, на кушетках были разложены хирургические приборы, перемазанные бутафорной кровью, а на стенах ею, а быть может, и простой красной краской были написаны сотни надписей: «Шлюха». Я шарахалась от каждой из них, как от шокера, колотила в дверь, умоляя выпустить. Получая в ответ одну лишь липкую тишину, я наконец сдалась и, закрыв уши руками, забилась в сырой угол. Там я прорыдала несколько часов, судя по показаниям телефона, потом он разрядился, и я окончательно осталась с темнотой один на один. По-прежнему не получая спасения, я провалилась в глубокий тревожный сон, больше похожий на лихорадку, и время от времени меня передергивала судорога после слез.

      — Червовая Дама никогда не сдается, — проговорила Рубина. — Даже когда хочет выйти из Игры, потому что знает, выхода нет.

      — Есть, — упрямо вскинула я подбородок. — И я его отыщу. Тогда я проснулась от солнечных лучей, щекотавших глаза, и увидела настежь распахнутую дверь. Не веря своему счастью, я выбежала из операционной и кинулась к лестнице, чтобы раз и навсегда покинуть эту больницу. Со стен на меня глядело еще больше оскорблений, «Шлюха», кричали все они. Дома я не смогла ничего объяснить маме, не смогла ей признаться, что в далеком детстве ослушалась и началась играть в карты. Она посадила меня под домашний арест, а через несколько дней я слегла с высокой температурой. Меня даже положили в больницу, а они приходили каждый день и приносили красные пионы. Цветы масти Черви. После этого они еще скидывали меня в ледяную прорубь, поджигали волосы зажигалкой, стреляли травматическим оружием. Мама удивлялась, откуда у меня синяки и порезы, а я лишь молча продолжала глотать слезы. Но это было не самым худшим. Далеко не самым худшим. Больше всего Влад слетел с катушек во время одной из прогулок Банды, в кинотеатре мы увидели афишу нового фильма. Там был изображен гигантский туз Пики, летящий прямо на тонувшую девушку. У нее были такие же огненные волосы, как у меня. Он решил, что это предзнамовение, что Арена подарит там великое будущее, а я являюсь помехой всему. Влад решил мне отомстить еще и самолично. Обманом Победоносцев заставил меня поверить в то, что он раскаивается, и пытался изнасиловать. Повторял постоянно, что об этом никто не узнает, что мне это уже не страшно, что я уже порченная. Вот тогда-то я и узнала о «ночной бабочке», подосланнной Бандой. Все отрицать и пытаться оправдаться было бесполезно — меня уже не считали за человека, моим словам не верили. Хотя моя вина была не велика, я совершила всего одну ошибку: полюбила и была любима. И за эту роковую ошибку я расплачиваюсь до сих пор. В тот день от Влада меня спас Ваня, они подрались прямо при мне, пока я судорожно искала в простыне свое нижнее белье, а Банда все это снимала на камеру. Шлюха, безостановочно повторяли они и смеялись, в особенности, Янка. Больше я их никогда не видела — на следующий день мама, ни о чем не подозревая, увезла меня в Москву. Более всего обидно, что я предала Ваню — он был хорошим парнем. Знаешь, тетя Рубина, когда мне было грустно, он рисовал для меня на салфетках смешные рожицы и рассказывал, как хотел бы полететь в Италию. Вместе со мной. Когда ему самому было грустно, пил кофе со сливками и теребил мои кудри. Мог часами говорить о звездах и планетах, читал все книги, которые я знала. Он был тем, кого хотелось слушать, и тем, кому хотелось все рассказать. Без лжи и без блефа, без фальши и привераний. Просто потому что он был отличным слушателем и никудышным критиком. Я его предала Ваню, стерла в порошок кремния его доверие...

     Минуту висела пауза.

      — У тебя много вопросов, — наконец сказала Рубина. — Я знаю это, а ты знаешь также, что я не отвечу ни на один из них. Но позволь дать тебе еще один совет. Старая добрая Рубина никогда тебя не подводила. Солнце заходит в конце дня, маленькая дама, и только в конце дня. Если солнце не зашло, это еще не конец, значит, битва не закончена. Банда играла против тебя жульничеством, пришла твоя очередь заработать козыри. По-моему, Червовая Дама должна жульничать лучше остальных. Но ты... Ты, маленькая дама, стала вирусом Игры, вирусом всей Арены. Глюком.

       Когда я вернулась домой, меня поджидала неприятная новость. Мама накрывала обед на открытой террасе, а там уже Гориславыч попивал какао со своим новым знакомым. С моим папой.