Самая добрая ведьма

 
Подходил к концу второй год моего пребывания в Москве. В конце  апреля  мой сосед по комнате Сергей Стариков, аспирант кафедры истории партии, предложил мне выбраться на природу.  Я охотно согласился: корпеть над диссертацией мне порядком надоело, весна пьянила, затуманивала сознание.
Сергей предупредил, что с ним будут две  аспирантки с его кафедры. 
Наша компания по тропинке шла в сторону небольшого леса.
Я заметил, что понравился одной из аспиранток.  Она смущалась, краснела, говорила мало, ловила каждое мое слово. Ее звали Таня. Ей было лет двадцать пять.  Она была невысокого роста. У нее была   красивая попка, красивые бедра,    средней длины темно-каштановые волосы, карие глаза.  Ее вполне можно было бы считать привлекательной, если бы не толстые очки, сидевшие на  носу.
    У меня давно не было нормального секса, и я подумал, что  надо всерьез заняться этой девушкой.
   Когда мы отстали от остальных, я предложил ей встретиться. Она согласилась.
  На следующий день вечером мы вышли из общежития и пошли по улице, идущей по окраине Москвы. На Тане был черный свитер и синие джинсы. Мы шли на некотором отдалении друг от друга. Мне не хотелось, чтобы аспиранты подумали, что у нас роман. Тем более, в последнее время ко мне снова стала проявлять интерес Нина - стройная и красивая соседка:   на кухне она разговаривала со мной  доброжелательным тоном, давала какие-то кулинарные советы; один раз она  даже пригласила меня к себе в гости; кроме того,  она восторгалась моим буриме, хотя на конкурсе я не занял первого места.  Я уже собирался пригласить ее в театр или в кино, прекрасно осознавая, что  этот поход закончится браком.  Лишь мысль о возвращении к сыну и бывшей жене удерживала меня от решительного шага.
Мы шли медленно. Таня старалась быть интересной собеседницей. Ей, историку,  были известны некоторые любопытные  факты. В тот вечер, например,  я впервые узнал, что никаких двадцати восьми панфиловцев, погибших под Москвой,  не было, что вся эта история  основана на вымысле какого-то  журналиста.
  Во время прогулки мне удалось узнать некоторые подробности ее жизни.
Она родилась и выросла во Фрунзе (впоследствии он стал называться Бишкеком).  Ее мать была  врачом, отец – инженером.  После окончания школы поступила в Томский университет на исторический факультет и закончила его с красным дипломом.
- А почему  Томский? – поинтересовался я. – Разве не было вуза  поближе к Фрунзе?
- Были. Но туда принимали только за взятку, - сказала она.
Затем около двух лет она проработала ассистентом в Бийском педагогическом институте на кафедре истории. Получила направление в аспирантуру.
- Почему вы поступили на кафедру истории партии? – спросил я. – Это был сознательный выбор?
- Нет. Я бы хотела заниматься историей. Но направление дали только на эту кафедру.
- Я так и знал, - сказал я. – Добровольно заниматься историей партии вряд ли кто захочет.  А какая у вас тема?
- «Роль партийной организации на промышленных предприятиях Бийска».
-  Вам не позавидуешь. Мне тоже навязали тему. Но все-таки она не такая противная. Если бы мне предложили такую тему, как у вас,  то я бы, наверно,  с ума сошел от тоски. 
Она молча улыбалась.
   Когда мы возвращались назад,  уже стемнело. Я свернул с дороги, увлек ее за собой. Остановились на пустыре.  Я обнял ее, начал целовать в губы. Она неумело отвечала на мои поцелуи.  Насладившись поцелуями, я приподнял  свитер, освободил грудь и стал целовать упругие соски. Она не отталкивала, наоборот, ее нежные руки робко прижимали мою голову к ее телу. Ее учащенное дыхание раскрепощало и возбуждало меня. Я приподнял голову, посмотрел на нее: ее глаза были закрыты, рот полуоткрыт.   
    На следующий день ее соседка   надолго уехала из города. Вечером я пришел к Тане. Мы пили чай, говорили. Меня томило желание. Я поцеловал ее в губы. Она ответила. Когда я снимал с нее одежду, она помогала мне...
     - У тебя были до меня мужчины? - спросил я, когда мы встали с кровати.
     - Нет.
     -  Так значит, я у тебя первый? – Я не верил своему счастью.
     - Да, - ответила она тихо.
   Мне показалось, что она не только не гордится, а наоборот, стыдится, что до сегодняшнего вечера была девственницей.
    В первый раз в жизни (и, как оказалось, в последний) мне попалась девушка, у которой я был первым мужчиной. В те минуты меня переполняла гордость собой. Я возблагодарил Бога:  «Спасибо тебе, Господи, за Таню. Если бы Ты не послал мне эту девушку, то я никогда не узнал бы, что такое быть у девушки первым». 
    С этого дня мы с Таней стали встречаться – либо у нее, либо у меня в комнате.
    В постели она была слишком застенчива, закрепощена и  пассивна.  Она не выдерживала никакого сравнения с Тоней, моей бывшей женой, сексуальное поведение которой воспринималось мною как  эталон.
    Когда мы занимались любовью в моей комнате, пружина кровати издавала громкий ритмичный скрип.  Нина, жившая через стенку, пришла в ярость. Один раз на кухне она даже устроила мне скандал якобы из-за того, что рисовая каша, которую я готовил, пролилась на электрическую плиту. Но я понимал: причина ее истерии другая – ревность.  Я не сдержался, ответил ей:
- Успокойся, Нина! В чем дело? Залил – уберу. Зачем ругаться!  Возьми себя в руки.
- Вот женись на такой!  - сказал я в ее присутствии другим аспиранткам, бывшим в это время на кухне. - Сживет со света.
   Нина смутилась и покинула кухню.   
   Все в общежитии знали, что мы с Таней «спим», но, так как я не собирался на ней жениться, мы продолжали скрывать нашу связь. Это создавало нам дополнительные трудности.  Например, я не мог прямо спросить у Сергея, когда он вернется домой, и, занимаясь сексом, мы боялись, что он придет раньше обычного и застанет нас «на месте преступления». Во время полового акта мои нервы были напряжены. Таня волновалась еще больше. 
    Иногда мы вместе ходили с нею в кино, гуляли по городу. Она большей частью молчала, но иногда из ее уст вылетали слова наивные, романтические. 
    Как-то мы стояли на остановке. Недалеко от нас на асфальте под дождем валялся пьяница.
   - Давай ему поможем, - сказала она. – Вдруг это больной.
 По его мычанию нетрудно было определить, что это пьяный мужик.  Как ему поможешь? Взять под руки и вести домой? Это небезопасно. Он мог неправильно истолковать наши действия и врезать по уху. К тому же он был в грязи. Я бы запачкал  рубашку и брюки.
  - Таня, я не знаю, как мы можем ему помочь, - сказал я. – Конечно, мы можем вызвать скорую или милицию. Но и в том и другом случае его заберут в вытрезвитель. Вряд ли он поблагодарит нас за такую помощь. 
    Она  была расстроена.
    Как-то я ехал в переполненном автобусе (без Тани).  Приближалась моя  остановка. Пора было пробираться к выходу. Передо мной стоял высокий  грузный высокий, крепкий старик лет семидесяти пяти с лысиной, с  крючковатым сизым массивным носом.
- Извините, вы на следующей остановке выходите? – спросил я его вежливо. 
- А какое твое дело, выхожу я или нет?  - сказал он злобно. 
   В меня воткнулось копье его ненавидящего взгляда.  Он смотрел на меня сверху вниз.
    Меня захлестнуло раздражение. Появилось сильное желание сказать старику что-нибудь оскорбительное. Но я сдержался. Не хотелось пачкаться в грязи скандала.
    Я промолчал, но мне интересно было, почему он так прореагировал на мой вежливый вопрос.
  -   Скажите, как я должен был спросить у вас, чтобы вы не рассердились? – спросил я.
   - «Разрешите пройти», -  сказал старик, не глядя на меня.
   - Но если бы вы тоже выходили на этой остановке,  зачем мне проходить, толкать вас?
    Пассажиры были на моей стороне. Они с неприязнью смотрели на старика. Но ему все нипочем: на лице его застыло наглое самодовольное выражение.
   Я вышел на остановке. Автобус увез старика дальше. Я долго не мог забыть оскорбление. 
   Вечером я рассказал Тане об  инциденте.
   - Скажу тебе честно: сегодня я перестал уважать старость, - заключил я свой рассказ. – Я возненавидел стариков.  Высшая кора головного мозга у них уже атрофировалась, и рассудок уже угас, но другие отделы мозга еще кое-как функционируют. Эти живые трупы как неприкаянные  бродят по городу и отравляют жизнь нормальным людям.
   Из-за головной боли у меня  разыгралось злобное воображение.  В присутствии Тани  я стал вслух придумывать «сценарий» фильма, который назвал «Дилемма спасателя»: 
    «Началась война. С минуты на минуту произойдет ядерный взрыв.  Бункер переполнен до отказа. Треть мест занята стариками. Среди них выделяется грузный  старик с крючковатым сизым носом и с лысиной. Наверху остаются десятки детей и молодых женщин. Если они не попадут в бункер, они погибнут. Спасатель Федор,  руководивший эвакуацией, решает мучительную дилемму: кому сохранить жизнь – детям или старикам.  Сверху слышится детский плач. Федор принимает решение. Он берет в руки мегафон.
   - Уважаемые граждане, - говорит он. – Наверху много детей и женщин. Их надо спасти. Без них вся нация погибнет.   Я обращаюсь к людям старше семидесяти лет. Прошу вас покинуть бункер. Мне тяжело просить вас об этом, но у нас нет другого выхода. Ваши места займут дети и их матери. Вы пожили. Вы послужили обществу и государству. Спасибо вам. А теперь вы должны умереть как герои.  Люди никогда не забудут подвиг, который вы совершите сейчас.
Две-три старушки встают и идут к выходу. Остальные не трогаются с места.
Федор еще раз обращается, уже более жестким тоном:
- Граждане семидесяти лет и старше! Немедленно покиньте бункер. Освободите места для детей.
Никто не встает. Федор дает сигнал спецназовцам:
   - Выводите их как можно скорее. Через двадцать минут будет взрыв, а нам еще надо загерметизироваться.
  Ребята подходят к лысому старику с  сизым крючковатым носом:
  - Вставай отец!
  Тот цепляется за железные прутья, не хочет идти:
  - Не имеете права!
  - Имеем, отец.   Ты свое пожил. А теперь дай другим пожить.
  Они  берут его под руки и волокут к дверям бункера, выталкивают  за дверь.
    Сразу же во внутрь бункера пропускают двух семилетних детишек.
Команда сцецназовцев работает дружно и через пятнадцать минут   на стульях, на которых раньше сидели дряхлые злобные старики, теперь сидят дети и молодые женщины, способные рожать здоровых детей.   Дверь бункера закрывается, герметизируется. Раздается мощный взрыв.   Но все люди в бункере остаются живыми. У цивилизации есть шанс выжить».
   У Тани, слушавшей мой «сценарий», сильно  разболелась голова. 
   - Мне не понравился твой фильм, - сказала она. – Это ужасно.
Я был растерян. Раньше она никогда не позволяла никакой критики в мой адрес. Каждое мое слово было для нее сакральным.
  Я стал оправдываться:
-  Для себя я тоже не сделал бы исключения. Если я доживу до старости, то сейчас  в здравом рассудке   завещаю: без колебаний отправьте меня на тот свет, если моя смерть поможет спасти жизнь хотя бы одному ребенку. 
   Таня держалась за голову двумя руками. На лице ее отражалось боль  и страдание. Я чувствовал себя не в своей тарелке.
  - А как бы ты решила эту дилемму? Ты бы предпочла, чтобы погибли дети? - спросил я.
  - Не знаю! Но я бы никогда не смогла силой выталкивать стариков.
   Мне стало стыдно за свои злобные фантазии. Я думал, что она навсегда разочаровалась во мне. Нет, я ошибся. Она продолжала меня любить. В этот же день она гладила мою голову и разглаживала ладошкой морщинки на моем лбу (природные, а не возрастные). Я понял, что мой образ вошел в глубины ее подсознания: теперь что бы я ни делал, она все равно будет любить меня – как мать любит своего сына, даже если он совершит преступление.
   Как и все влюбленные люди, она была чувствительна, ранима, обидчива. Как-то я пришел к ней в гости. Говорил о чем-то несущественном.  Вдруг заметил, что она надулась, затем  вышла из комнаты. Сижу, а ее нет и нет. В чем дело? Куда она исчезла? Вышел в коридорчик. Смотрю, она стоит возле умывальника и не может унять слез. Она смывает их водой, а они снова льются ручьем.
  - Ну что с тобой? – спросил я и поцеловал ее в соленую щеку. - Я тебя чем-то обидел?
  - Нет.
   Конечно, обидел. Но она так и не призналась, какая моя фраза причинила ей боль.
   Она была слишком молчаливая и замкнутая. Общение с нею напрягало и утомляло: говоришь, говоришь, а  в ответ  ни слова.  Я предпринимал попытки изменить ее. Как-то я не выдержал и стал распекать ее за то, что с нею скучно.
- Когда общаешься  с тобой, создается впечатление, будто говоришь со стеной! -  бросал я  в ее испуганное лицо раздраженные слова.
   Мои обвинения произвели на нее впечатление. Она стала рассказывать о себе, вести диалог, но и после этой моей «воспитательной» эскапады нередко происходили срывы, и она уходила в себя. 
   У нее наблюдалась  склонность к мистике. Она возомнила, что обладает ведьминским духом, какими-то чарами. Иногда она  приглушенно говорила мне что-то загадочное. Кажется, она искренне верила в свой дар. Я смотрел на нее с сочувствием и иронией. «Если ты ведьма, то почему же ты даже меня не можешь приворожить?»
   Если она и была ведьмой, то  самой доброй на свете. Никогда никому она не сделала зла и даже не помышляла о нем. 
   Я бы хотел в нее влюбиться. Лучшей жены, чем она, трудно было себе представить: отличная хозяйка,  добрый человек, страстно любит меня. Но ее образ так и не вызвал у меня химическую реакцию, называемую  любовью. Не хватало какого-то катализатора. 
   Ее любимым писателем Достоевский. Я весьма критично отозвался о нем.
  - Это писатель-фантаст. Все высасывает из пальца. Нет правдоподобных характеров, образов.  Мир населен какими-то уродами. Все его герои – психически нездоровые люди. События изображает неправдоподобные. Никакой связи с реальностью. Искусственные  скандалы, истерики.   
   Она не соглашалась со мной.
  - Он много дает сердцу и уму, - говорила она. -  У него много глубоких мыслей.
  - Приведи хотя бы один пример.
  Она смущалась, умолкала.
   Я был бы рад с нею поспорить, но она не могла аргументировать  свою точку зрения.
   Летом к ней недели на две приехала мать, и наши встречи на время прекратились. Когда недалеко от станции метро я встретил Таню вместе матерью, женщиной лет сорока восьми, крупной матроной с изогнутым носом и с энергичным выражением на лице,  Таня покраснела и сделала вид, что мы с нею незнакомы.  Мне было неприятно, но я не обиделся на нее. Я понимал, что она не могла представить меня матери.   
  Когда мать уехала, наши встречи возобновились.  Таня  призналась мне, что мать распекала ее за пассивность в поиске мужа. «Рано ты поставила на себе крест»,  – говорила она.
    Таня ждала от меня слов любви, но я не мог лгать.  Она не упрекала меня ни в чем, ничего не требовала. Но была подавлена, сумрачна, молчалива. Когда в конце лета она предложила расстаться, я не возражал. Я не хотел отнимать у нее время. Я понимал, что ей надо выходить замуж. Мы перестали встречаться.
В это время в общежитие вселились новые аспиранты. Среди них на нашем, 10-м этаже, появилась Наташа - очень красивая девушка лет двадцати трех с ярко выраженной грудью, с широкими бедрами, очень женственная.  Чуть-чуть выпирающая вперед нижняя губка не только не портила ее, а, наоборот, придавала ей пикантность и очарование.  Ее назначили старостой нашего этажа,  и она не раз заходила ко мне в комнату. Вроде бы по делу. Но нетрудно было догадаться, что цель ее визита другая. Она  улыбалась мне, бросала на меня быстрые интригующие взгляды.   Поразительно, но это факт:  эта красавица, на которую положили глаз многие парни,  проявляла ко мне интерес. Она была в моем вкусе, и я готов был пойти на сближение.  Но я понимал, что стоит мне только раз встретиться с нею, то я потеряю голову и сразу поведу ее под венец. Мне же по-прежнему казалось, что женитьба – это предательство сына.     Возможно, я преодолел бы внутренние колебания, но как-то вечером ко мне прибежала Таня. Тяжело дышит, что-то лепечет, вся пунцовая от волнения. Мне бы сказать ей: «Прости, я не могу продолжать наши отношения», а я смалодушничал, обнял ее, поцеловал, снял с нее одежду, уложил  в постель и овладел ею. Наша связь возобновилась. Я уже не мог изменить ей.  Наташа, узнав о наших отношениях,   перестала со мной  флиртовать. Вскоре она стала любовницей другого аспиранта – сумрачного мускулистого  спортсмена, кстати, женатого, отца двух детей, который, правда,  через полгода развелся и женился на Наташе. 
   Как-то уже зимой я пришел к Тане и застал у нее высокого, широкоплечего очкарика. Таня страшно смутилась, но я снисходительно отнесся к гостю.  Мы познакомились. Его звали Виктором. Ему было тридцать лет. Он был аспирантом-физиком. Приехал из Тулы. Внешне он производил впечатление флегматичного, наивного, беспомощного  мужчины.  Как я понял из разговора, он был женат, в Туле у него была квартира.
    С тех пор я часто заставал его у Тани, но не ревновал. Я был уверен,  что он не решится овладеть ею.  Увидев его в комнате,  я спрашивал:
  - Я не помешал?
   Они говорили: «Нет».
   Я  пил с ними чай,  разговаривал, потом вставал, прощался:   
- Спасибо, не буду вам мешать.
  Я видел, как от смущения багровело лицо Тани. Я оставлял их наедине,  но возвращался к ней в первом часу ночи, когда гостя уже не было.  В эти ночи я  с особой  страстью занимался с нею  любовью.   
    Выяснилось, что Виктор не настолько беспомощен, как я думал.  Как-то я увидел в его руках новые Танины лыжи. Оказалось, что он сам  поставил на них крепления.  Я был ему благодарен.  «Слава богу, нашелся добрый человек, который отлично справился с этой тонкой  работой» - подумал я.  Мне самому не хватало ни умения, ни времени, ни инструментов, чтобы  помочь Тане.
    Весной она предложила мне съездить в Тольятти, где у нее жили друзья. Билет до Куйбышева стоил  12 рублей.  Я меня не было денег на дорогу.
- У меня есть, - успокоила меня она. –  Родители прислали. 
   Мне было неудобно ехать на чужие деньги, но,  в конце концов, я дал себя уговорить.
   Друзья Тани, молодые муж и жена, жившие в двухкомнатной квартире,  встретили нас очень хорошо. Мы сидели с ними за столом, выпивали, закусывали.  Мне было неловко: хозяева считали меня будущим мужем Тани, я же не собирался на ней жениться.  После трапезы они  собрались  куда-то идти,  а нам предложили «отдохнуть с дороги».  Таня очень серьезно отнеслась к идее побыть со  мной  наедине. Возможно, ради этого она и ехала в такую даль.
Мы легли с  нею на широкую двуспальную кровать.
Я обратил внимание, что у моей подруги довольно красивое упругое тело.  Грудь, правда, небольшая, зато ноги просто великолепны.  Я обнял ее. Ее тело прилипло к моему телу и затрепетало. Она любила меня.  Видимо, я стал основным мужчиной в ее жизни. 
   Я не скупился на ласки, поцелуи, но часа через два мне хотелось пойти на улицу, Таня же предпочитала  целый день нежиться  со мной в постели.
   В конце концов, был достигнут разумный компромисс: после трехчасового лежания в постели мы встали и вышли в город.
   На следующий день  мы уехали в Москву.
   В июне мы поехали в Архангельское на экскурсию. Еще в дороге мы узнали, что музей закрыт на реставрацию, но не стали возвращаться.  В душе теплилась надежда, что пассажиры ошиблись. Подошли к  усадьбе. Музей, действительно, был закрыт. Посмотрели на строения с внешней стороны и пошли назад. Слева стоял какой-то невысокий дом, рядом с ним росли акации. Я завел Таню в заросли. Ее руки обвили мою шею, а губы потянулись к моим губам.   В этот день мы целовались страстно, как никогда.  Эти поцелуи сполна компенсировали расходы на дорогу и потерю целого дня. 
   Диссертацией она почти не занималась. Конечно, тема ее диссертации вряд ли кого могла увлечь. Но мне кажется, что даже если бы у нее  была интересная тема, она все равно не смогла бы написать научную работу. У нее был не научный склад ума. Ей не хватало усидчивости, упорства. Я  переживал за ее будущее. Я боялся, что она нигде не сможет работать. Без кандидатской она не сможет преподавать  в вузе. В школе же  с ее мягким характером она тоже долго не продержится.
  В июле она сказала, что на три месяца уезжает в Бийск собирать материалы для диссертации. Но я понимал, что диссертация не имеет никакого отношения к ее поездке, в действительности, она просто хочет бежать от меня,  чтобы избавиться от мучительной страсти.  Я попытался уговорить ее остаться, но она была непреклонна.
   Мы провели с нею последнюю  ночь. На следующий день я проводил ее на вокзал.
Я был уверен, что мы расстались с нею  навсегда. Я снова остался один.
Подвернулась Ксюша. Последовало очередное приглашение с ее стороны, и снова  между нами возобновилась связь.         
    Таня вернулась в октябре. Я думал, что ей удалось забыть меня, но я ошибался: она прибежала ко мне в первый же вечер после возвращения и бросилась в мои объятия.  Я не смог ее прогнать. Мы соединились. Я не знал, что теперь  делать с Ксюшей. Не мог же я  в третий раз разрывать с нею отношения. Это было бы слишком жестоко. Пришлось по очереди встречаться с обеими. 
   Как-то раз, когда у меня в гостях была Ксюша, пришла Таня. Ксюша безропотно встала, ушла. Мы остались с Таней наедине.  Ее тело затрепетало. Она нежно обняла меня и прижалась  ко мне всем телом...
    Незадолго до окончания аспирантуры Таня  нашла где-то место домработницы и переселилась жить к хозяевам. Она собиралась сделать операцию в клинике Федорова, чтобы избавиться от близорукости.
    Двадцать первого октября я покинул Москву.  Я думал, что навсегда расстался с Таней. Но я ошибался.  Вернувшись в Везельск, я почувствовал себя рыбой, выброшенной на берег. У меня не было друзей, не было женщины. Меня стала душить депрессия.   
    Чтобы  повысить жизненный тонус, я поспешил установить эпистолярный контакт со своими друзьями и подругами.   
  В письме Тане я  написал,  что скучаю по ней,  страдаю от одиночества, тоскую.
Двадцать второго ноября я получил от нее ответ:
«Здравствуй, милый!
Вот я и получила твое письмо, на которое заранее писала ответ. Это было, кажется, 10 ноября. Меня как будто бы кто-то подтолкнул: я села и одним махом накатала его.
Я долго боролась с собой, решая, как мне поступить с твоим будущим письмом. Сначала я задумала «страшную месть»: уничтожить его, не читая, чтобы ты мучился неизвестностью обо мне. Но потом поняла, что не смогу устоять перед искушением вскрыть конверт. Я представила, как вскрою конверт, найду в письме несколько строк и разрожусь длинной индульгенцией с отпущением всех твоих «грехов». И тогда мой ведьминский дух воспротивился этому. И придумал эту хитрость с готовым ответом.
Письмецо было коротенькое, но заколдованное. Оставалось лишь надписать адрес на конверте и бросить письмецо в почтовый ящик. Но оно не дождалось своего часа. Бедное! В одно прекрасное утро, когда мой ведьминский дух спал, оно было уничтожено.
Теперь ты будешь спать спокойно, и по ночам мой голос не будет звать тебя, и ты не будешь вскакивать из-за этого с постели.
Милый, я знаю, что ты скучаешь по мне так же точно, как знаю и то, что это будет продолжаться лишь до первого моего письма к тебе. Ты спрашиваешь, почему я не пришла проститься? Да потому что это не доставило бы мне удовольствия, а раз так, то заодно, я решила и тебя лишить оного. В то самое время, когда ты ждал меня, я наслаждалась искусством в виде к/ф Тарковского «Жертвоприношение». Как видишь, я не добрая. Ты меня немного идеализируешь.
Милый мой, хороший человек!
Если ты одинок, то в этом виноват только ты сам. Ты можешь сделать счастливой (если захочешь) любую женщину, поэтому как только ты перестанешь упиваться своим одиночеством и тоской, все это сразу кончится.
Я очень легко могу представить твое будущее. И знаю, что ты справишься со своими трудностями. У тебя все будет хорошо. Ты знаешь, чего хочешь от жизни.
Я же тебя никогда не забуду. Я не смогла бы забыть тебя даже при всем своем желании. А я и не хочу этого. Если мысль об этом согреет тебя, то знай, что это так. Ты значишь в моей жизни так много, что я просто не берусь писать об этом. Я даже не уверена, удастся ли мне найти замену тебе. Во всяком случае я попытаюсь. Говорят ведь, что незаменимых людей нет.
Ну вот и все.
Целую.
Таня»
    Я не понимал, почему она не сообщает мне своего адреса. «Неужели  стесняется  хозяев? – гадал я. – Но ведь я мог бы и не подписывать на конверте обратный адрес». Я считал, что такая скрытность с ее стороны - это проявление инфантилизма.  Мне приходилось писать ей в аспирантское общежитие, где она давно не жила.
    В ноябре я пригласил ее в гости в Везельск. 
В середине декабря мне пришла от нее открытка:
«Милый, любимый, родной!
Поздравляю тебя с днем рождения. Желаю тебе здоровья, счастья. Хочешь ли ты видеть меня?  Я по тебе очень скучаю. В последний раз я тебе говорила всякую ерунду. Совсем не то, что мне хотелось. Прости. 
Целую любимые глаза, губы.
Таня»
   Я сразу же отправил ей письмо, в котором сообщил, что по-прежнему хочу ее видеть, и подробно описал ей, как добраться до моего жилища.
Утром 31 декабря на улице было пасмурно, а в комнате царил полумрак. По-видимому, на Земле  бушевали магнитные бури. Меня мучила головная боль  и терзала депрессия.   Часов в десять раздался звонок в дверь. Мне трудно было вставать: побаливала рана на боку (одиннадцать дней  назад мне удалили аппендикс).
- Заходите! – крикнул я.
Дверь открылась, и в комнату в тигровой шубе на плечах и с застенчивой улыбкой на лице зашла Таня. Мне в глаза сразу бросились несколько изогнутый нос, толстые очки, и я испытал разочарование. Таня не выдерживала сравнения с Наташей Суховой, в которую тогда я был еще влюблен.  Я почувствовал, как рефлекторно скривилось мое лицо. Таня заметила мою реакцию на свое появление и помрачнела. Она сняла шубу. Я усадил ее на кровать. Мы обменялись общими фразами, и я перешел к теме встречи Нового года.
  - Поедем сейчас в Старый Дол, к Макарову. Я еще ни разу не видел после возвращения. Он ждет нас обоих, - сказал я бодрым тоном.
   Она была знакома с Саней, но перспектива встречи и общения с ним не вызвала у нее энтузиазма. Она насупилась. Ее лицо еще более помрачнело.  На глазах у нее выступили слезы. По ее виду было видно, что она вот-вот расплачется.
Если бы она прямо отвергла мое предложение и попыталась бы убедить меня,  что ехать неразумно, что  нам лучше будет встретить Новый год наедине, то я, несомненно, уступил бы. Но она замкнулась, ушла в себя. Меня захлестнуло раздражение. Внезапно меня прорвало:
   - Таня! У меня и так кошки на душе скребутся. А ты решила окончательно испортить мне настроение. Почему ты молчишь! Я ждал тебя. Но если ты решила молчать и обижаться, то лучше уезжай. Мне такое общение не нужно!
Она вскочила, набросила на плечи шубу, схватила сумку и, не застегивая пуговки, выскочила из комнаты. Я растерялся. Я не знал, как ее остановить. Я увидел через  окно, как  открылась дверь общежития, и из нее выскочила Таня. На ее красном лице отчаяние, слезы. Она пробежала мимо моего окна, добежала до крыльца, поскользнулась (был гололед) и полетела вниз по ступенькам.  Затем она вскочила, подняла сумку. Я увидел ее растерянное жалкое лицо. У меня сжалось сердце от боли. «Боже, что я наделал!» - подумал я в ужасе. Она исчезла. Минут пятнадцать я находился в полной прострации, не зная, что делать.  Затем пришло решение вернуть ее, попросить прощения. У меня был шанс. У нее был только один путь – на вокзал. Я надеялся догнать ее еще на остановке троллейбуса. Я оделся и, поддерживая руками бок, засеменил  на остановку. Каждый шаг причинял  боль.
На остановке ее не было. Я дождался троллейбус и поехал на вокзал. Я обошел все залы, все платформы - Тани нигде не было. Я решил, что она уехала в Москву на проходящем поезде, и в угнетенном состоянии духа поплелся назад.
Память прокручивала эпизод, как Таня летит по ступенькам. Было до боли жаль ее. Мучили угрызения совести. Хотелось броситься ей в ноги и умолять о прощении. Я был страшно зол на себя. Я поносил себя последними словами! «Мог бы сейчас лежать в ее объятиях и наслаждаться ее телом, а я один слоняюсь по городу», - думал я.  От отчаяния хотелось взвыть волком.
   Я вернулся домой, написал Тане покаянное письмо и один отправился в Старый Дол встречать Новый год.   
   Шли месяцы. Таня не отвечала. Я решил,  что она порвала со мной отношения. Ее решение я принял с пониманием. У нее были основания поставить на мне крест. Я был недостаточно нежен, ласков с нею и вдобавок оскорбил ее.
Моя вина перед нею была огромна.  Но что я мог с собой поделать? Я понимал, что она глубокая натура, что она чистейший человек. Но она не радовала меня.  Я смог привыкнуть к ее маленькой груди, к ее толстым очкам, но  меня не устраивал ее характер. Она была слишком молчаливая и замкнутая. Общение с нею напрягало и утомляло: говоришь, говоришь, а  в ответ  ни слова.
  В октябре я ей наудачу написал письмо и вдруг получил от нее ответ:
«Написать, что я скучаю по тебе – это значит ничего не написать. Я сохну по тебе и скоро стану, как липка, которую мне подарили. Ты – мой воздух, мой хлеб. Ты в каждой моей клеточке. Я люблю тебя.
Говорят, что это проходит со временем. Может быть, и у меня когда-нибудь пройдет. Но мне не хочется этого.
Наши отношения напоминают мне ту, неудавшуюся, поездку в Архангельское. Помнишь? И хотя с середины пути было ясно, что музей закрыт, мне нужно было во что бы то ни стало доехать до конца, чтобы убедиться в этом собственными глазами.
Коля, милый, я думала о том, что же привело Ксению в Везельск. Действительно, откуда мне знать, что у нее на душе? И чем я лучше ее? Да, все мы одинаковы: умные и глупые, сильные и слабые. Все.
Ну а что скажешь о второй половине человечества?
Помнишь, мы спорили (хотя это сказано слишком сильно, потому что я никогда не могла с тобой спорить по-настоящему) о Достоевском? И ты говорил, что у него все – мистика, фантазия, фальшь. Или что-то в этом роде. Я уже точно не помню. Ты говорил, что герои у него выдуманные, ирреальные и просил меня привести хотя бы одну цитату из Достоевского, которая хоть что-то «дает сердцу и уму». Я тебе обещала, потом забыла об этом. Теперь вспомнила и посылаю одну из таких цитат, хотя можно было бы послать и десяток:
«Верь до конца, хотя бы даже и случилось так, что все бы на земле совратились, а ты лишь единый остался…» Достоевский «Братья Карамазовы».
Целую, обнимаю. Таня.

  Я пригласил ее к себе в гости. Но она не могла ко мне приехать. У нее не было времени.  Она по-прежнему работала домработницей (только у других хозяев). Она пригласила меня к себе в Москву. Обещала снять гостиницу. Но этот вариант меня не устраивал.  Номер в московской гостинице стоил бешеные деньги. Сколько я смогу жить в гостинице? День, максимум два (не мог же я взять деньги у Тани). А мне  хотелось бы запереться  с нею в отдельной комнате  на неделю, две и беспрерывно заниматься любовью. Я истосковался по женщинам. Воображение рисовало, как я целую ее губы, грудь, клитор, как она тоже целует мне глаза, губы…Я помнил, что когда мы с нею встречались, она  не противилась и оральному сексу. 
Я написал ей письмо, в котором описал свои сексуальные фантазии (признаюсь, что, к стыду своему,  я копировал поведение Феди-плейбоя, с которым жил по соседству). В своем ответном письме она поддержала мои фантазии: 
«Милый, я получила твое письмо и сразу же почувствовала неодолимое желание… увидеть тебя, обнять и выпить нектар твоих уст, - писала она. - Дорогой, мое воображение рисует то, что рисовать не должно, и мое тело горит нетерпением прильнуть … к этому … упругому, украшенному бахромой, тому, что любят тысячи, а жаждут десятки тысяч.
О, миг блаженный наслажденья!
… и капли желанной росы.
Когда же мы увидимся?»
Я был уверен, что ей нравятся мои фантазии, и продолжил писать в этом же ключе. Я заказал переговоры. Вдруг во время переговоров она набросилась на меня:
- Что ты пишешь мне…За кого ты меня принимаешь! За дурочку!   Ты просто не уважаешь меня.
  Ее голос был злой, возмущенный.  Это был настоящий бунт. Я был сильно сконфужен. Щеки у меня вспыхнули от стыда. Она была права. Так нельзя писать. Никаких мыслей, никаких фактов. Одни сексуальные фантазии. Я извинился, пообещал изменить тональность своих писем. Вскоре я получил от нее письмо:
«Наверное, я очень виновата в том, что не решилась быть с тобой откровенной и не говорила тебе о том, что меня глубоко задевает.
Понимаешь, на самом деле, я очень неуверенный в себе человек. Я не чувствовала себя любимой и в этом, наверное, даже не твоя вина. Если сейчас, на расстоянии, ты все продумаешь, а ты очень умный, я всегда восхищалась твоим умом, то поймешь, что мне просто необходима была уверенность в твоем чувстве.
Вероятно, все, что ты пишешь и говоришь, - это правда. Я всегда тебе очень верила. Как бы ни сложились наши отношения, я даже представить не могу, что ты исчезнешь из моей жизни, потому что ты – родной мне человек. Я и тогда и сейчас очень нуждалась в твоей поддержке. Мне не хватает тебя рядом. Но я боюсь, что мы опять будем мучить друг друга.
Понимаешь, как всякой женщине, мне хотелось чувствовать, что тебе рядом со мной хорошо, что оттого, что я рядом, жизнь становится лучше, радостней, а я этого не чувствовала. Я не знаю, что делать, чтобы это изменить.
Но пока все так, как есть, между нами возможны самые теплые отношения, но без физической близости.
Я не могу ложиться в постель, не чувствуя себя любимой, не чувствуя, что это именно я, а не просто женщина.
Я все время надеялась, что внезапно все изменится, и у нас все будет хорошо. Я надеялась, что это произойдет как чудо. Ведь я знаю, что ты на самом деле тонкий человек, и все чувствуешь и все можешь понять.
Ты пойми, что я очень хочу тебя видеть, но боюсь, что не выдержу новых страданий, потому что, пусть не очень хорошо, но я как-то наладила свою жизнь. Я как-то немного успокоилась, и если еще раз сорвусь, я могу не подняться.
Когда ты приедешь в Москву, мы обязательно увидимся и поговорим. При встрече все легче будет объяснить, чем в письме.
Я очень прошу, не надо выяснять отношения по телефону, мне это тяжело. Если тебе хочется, напиши мне письмо. Я буду рада».
   Когда я приехал в Москву на обсуждение, я позвонил ей.  Мне хотелось покаяться, попросить у нее  прощения. Встретились возле метро.  Когда увидел ее, я снова испытал разочарование.  Мне не понравился ее макияж -  слишком яркий, багровый.   
   Я эгоистично потребовал убрать его.
Она безропотно подчинилась, отошла в сторонку, за стену, и носовым платком стала стирать краску со щек.
  -  Это дорогой макияж, я старалась, - улыбнулась она иронично.
  - Без него тебе лучше.
  Но и без макияжа она не вызывала у меня трепета.
  Она окинула взглядом мое серое замызганное пальто. Сначала поморщилась, но потом сказала с какой-то фатальной обреченностью:
- Даже это пальто тебе идет.
Мы куда-то ехали с нею на метро, потом вышли на поверхность.
- А ты знаешь: из-за тебя я не вышла замуж. – Она улыбалась смущенно и горько.
- Как замуж? – похолодел я.
- А помнишь физика, который мне крепления на лыжи поставил.  Он делал мне предложение, а я отказала.
- Так он же был женат. У него семья в Тамбове была. 
- Он  был разведен. У него не было детей. Он разменивал с бывшей женой квартиру. Собирался потом поменять ее на московскую.
  Я был удручен.  Тяжело было осознавать, что я испортил жизнь хорошему человеку.
- Мне очень жаль. Прости меня,  - сказал я.
-  Не переживай. Ты не виноват. Тут ничего не поделаешь...
  Я вспомнил, что из-за нее я тоже упустил двух восхитительных женщин, и мне стало легче. 
- Куда ты исчезла тогда, в Везельске?  Я сразу побежал  на вокзал, но тебя не нашел.
- Ты все-таки ходил на вокзал? – сказала она с грустной улыбкой. – Если я скажу, где я была, то…
Она не договорила. Как я ни уговаривал ее, мне так и не удалось узнать,  куда она попала, после того как  скатилась по ступенькам крыльца. Скорее всего, в больницу. Не исключено, что она лежала в травматологическом отделении.
- Когда живешь в общежитии, трудно узнать московскую жизнь. Здесь совсем не так, как я раньше себе представляла. Например, недавно соседка выбросилась из окна.
   Она сказала, что переезжает на новую квартиру к новым хозяевам. Ее бывшие хозяева, евреи, эмигрируют в Израиль.
   Она уже перевезла часть вещей. Осталось еще немного. Я вызвался помочь ей.
   Мы встретились с нею на следующий день и поехали на старую квартиру. Нас встретила хозяйка – лет тридцати пяти, стройная, привлекательная.  Она окинула меня критическим взглядом. Таня побагровела от смущения.
  - Тот? – шепотом спросила хозяйка.
  - Нет, - Таня побагровела от смущения.
  Я понял, что когда-то Таня рассказала ей об увлечении, но теперь ей стыдно было признаться, что предмет ее любви - этот жалкий бомж.
   Хозяйка ушла. Мы остались в квартире одни. Я помнил, что Таня исключила  физическую близость между нами, и  не пытался нарушить запрет. Но когда мы оказались одни в комнате, она друг сама стала снимать с себя одежду. На ней остался лишь свитер.  Она взяла меня за руки и потянула на диван. Происходящее казалось мне фантастикой...
    Я оделся, вышел  с ее сумкой, наполненной вещами,  на улицу. Ждать ее пришлось не менее сорока минут. Что она делала одна в квартире – плакала или принимала ванну, не знаю. 
   Наконец появилась ее тигровая шуба. Мы пошли в метро. Отвезли вещи к ней на новую квартиру.
  Она отдала мне книжные полки, которые  сама по дешевке купила у бывших хозяев, но которые теперь ей были не нужны. Я был обижен, когда она попросила за них двадцать рублей. Это не значит, что я хотел взять их бесплатно. Напротив, я хотел заплатить. Но мне было не по себе, что моя женщина продает мне какую-то вещь.  Впрочем, в глубине души я понимал, что ею двигала не жадность, а стремление обрубить между нами связь. 
   Я позвонил ей на следующий день, попытался назначить встречу. 
- Если бы что-нибудь изменилось…  А так… больше не хочу, - сказала она. 
Я позвонил ей через месяц из  Везельска. 
- Она здесь больше не живет, - услышал я в трубке старческий голос.
- А где же она теперь живет?
- Она вышла замуж за офицера и уехала с ним.
  Я испытал сильный шок.
 Вышла ли она замуж или же просто решила навсегда уйти из моей жизни, придумав легенду,  я так никогда и не узнал (и, видимо, так и умру в неведении).
  В сентябре состоялось бракосочетание с Ксюшей.
В апреле я был проездом в Москве.  Я  зашел в свою знакомую диетическую столовую по улице Пушкина. Отобедав, я вышел на улицу. Вдруг мне показалось, что мимо меня проходит Таня, моя милая Таня. Я видел ее в профиль.  Она была немножко пополневшей. Что я, женатый человек,  мог ей сказать?  Я рефлекторно отвернулся, сделал вид, что не заметил ее, шарахнулся вниз  по улице. Женщина тоже нервно ускорила шаг. Сделав метров сорок, я остановился. «Может, это была не Таня, - подумал я. – Маловероятно, в многомиллионной Москве случайно встретить знакомого человека». Я решил убедиться, что видел Таню.    «Почему бы мне с нею не поговорить - подумал я. – Узнать, как она живет. Ведь из всех моих женщин она самая чистая, самая добрая, самая порядочная», - думал я. 
Я развернулся и быстро пошел в обратном направлении, чтобы догнать женщину. Прошел до поворота. Тани не было видно. Я искал ее глазами, но она как в воду канула. Если это была она, то, скорее всего, она сознательно скрылась от меня. Каковы причины ее бегства? У меня есть две версии. Возможно, она действительно вышла замуж за офицера, и ей не о чем было со мной говорить. Но не исключено, что  я по-прежнему был ей дорог, и она не хотела бередить старые раны. «Таня, милая моя Таня, чистая, бескорыстная! Что же я натворил, - думал я. – Почему я женился не на тебе!» 
  Я понимал, что Таня исчезла из моей жизни только  потому, что по-настоящему любила меня.