В плену у одиночества

   Откуда приходит к ней эта тоска? Кто её любовно выпестовал и науськал на старую женщину? Особенно невыносима она долгими зимними ночами, когда сон обходит стороной её ветхую избушку, а за окнами воет ветер. В такие ночи Галине самой хочется ему подвывать. Иногда она так и делает. Становится чуточку легче. Напуганная этим странным дуэтом  тоска отступает. Но она далеко не уходит, а прячется где-то в углу за печкой, чтобы потом с новой силой наброситься на бедную женщину, сдавить своими свинцовыми объятьями и терзать, терзать, терзать.


           Галина уже настолько смирилась с ней, что порой тоска кажется частью её самой, вторым её «я», её внутренним голосом, избавиться от которого нет никакой возможности.
Может, тоска — это её память? Тогда почему память хранит только плохое?
Может, тоска — это нереализованные ею возможности? Вполне допустимо, потому что Галина дальше школы носа не совала, хотя могла устроить свою жизнь намного удачнее. Были же перспективы и весьма заманчивые!


              Только глупой она была в молодости, всё упустила и осталась невостребованной ещё задолго до выхода на пенсию. В конце девяностых вдруг оказалось, что её университетские знания никому не нужны.

             Какое горькое слово — невостребованная… Это как непотребная, ни к чему не пригодная, никому не нужная. Невостребованный человек стремительно старится, превращается в ветошь, попадает в плен к одиночеству и становится лёгкой добычей для тоски.

            Может, тоска — это совесть? Но разве совесть Галины настолько нечистая, что даёт тоске право терзать её денно и нощно? Только ведь совесть,  как и  простыня, может быть идеально чистой   лишь у тех, кто ею не пользуется.   

    Грешна Галина? Конечно, грешна. Разве может быть иначе, если живёт она на грешной земле. Да ведь все мы грешны уже своим рождением, потому что в грехе зачаты. Так написано в Библии.
      Библию Галина чуть ли не наизусть знает, но чем глубже в неё погружается, тем меньше ей верит. Там столько противоречий, что сам нечистый ногу сломит. Вот в Новом Завете сказано, что все люди перед Богом равны, а в Ветхом — люди делятся на рабов и господ. Более того, там раб приравнивается к скоту.

            А сколько лицемерия в том, что раб волен через несколько лет служения покинуть своего господина, но жена раба и его дети должны остаться у прежнего хозяина. Однако, если тот раб «настолько возлюбит своего господина, что не захочет покинуть его, то он волен остаться». Возлюбит? Да куда же он пойдёт от своей семьи?! Галина за свою долгую жизнь не видела ещё ни одного «раба», возлюбившего своего «господина».

              Нет, Библии Галина не верит. Её ведь люди писали. Но это не значит, что она не верит в Высшую Справедливость, которую называют Господом Богом. Только люди и здесь всё испоганили: исказили сущность Бога, напридумывали всяких религий и используют их в своих корыстных целях. Одни люди во имя своей веры уничтожает людей веры иной. Они совсем забыли, что Бог один для всех и что само слово «религия» в переводе с латинского означает «совесть».

           Приходили к ней Свидетели Иеговы и долго убеждали, что только их вера есть самая правильная и что только она гарантирует Вечную жизнь.  Ей непонятно, чему свидетели эти Свидетели. Тому, что есть Бог? Так это людям всех религий понятно. Тому, что у Бога есть имя Иегова? А зачем Богу имя, если он один? Имена нужны людям.
 Нет, говорят свидетели, богов много. Сатана - тоже бог. Но только Иегова настоящий Бог, потому и надо Его так называть, чтобы отличать от других, которые неправильные.
  Боже мой, подумала Галина, неужели и в Царстве Небесном самозванцы да оборотни? Неужели и там идёт борьба за власть над нами, простыми и грешными? Выходит, как   и на ЭТОМ свете мы не знаем, какому земному царьку молиться, так ещё и  неведомо, что   нас на ТОМ свете ждёт. Вдруг мы всю жизнь не тому богу поклоны отбивали?

    (Кстати, Иегова в переводе с иврита как раз и значит Господь.)

       В общем, единственной верой Галина считает совесть. Если жить, соизмеряя свои мысли и поступки с ней, тогда это будет угодно Богу. И как его ни называй: Иегова, Аллах или просто Господь — он и будет нас судить как раз по делам нашим, а не по словам. Слова, они ведь могут быть и блудливыми.
 
      Многие Свидетели очень приятны в общении на светские темы, но, к сожалению, мало кто из них отвлекается от тем религиозных.

               Отношение к православной церкви и её служителям у Галины тоже особенное. Не понимает она дорогой позолоты на иконах и стенах храмов. Разве именно это нужно Господу? Разве только из храма доходит молитва до Него? Если это так, то почему даже здесь нет равенства, почему даже здесь ближе всех к священнику оказываются первые лица государства? Те самые лица, которые совсем недавно отрицали существование Господа. Почему теперь они стоят ближе к алтарю, нежели те, кто всю свою трудную жизнь поклонялся Ему, жил строго по Его заповедям и никогда не предавал своей веры?

          В дни православных праздников Галина не смотрит трансляций из Храма Господня, где телекамеры большую часть времени тратят на съёмки власть предержащих, а те перед этими камерами старательно, но крайне неумело осеняют крестным знамением свои государственные лбы.

           Особое отношение у Галины и к священникам. Видя их сверкающие той же позолотой одежды, дорогие иномарки, читая о «золотой пыли» главного российского батюшки и его немыслимой стоимости часах, она вспоминает другого батюшку, батюшку из её детства.

             Женщина была родом из того самого времени «антихристов», то есть, из племени атеистов. Они, молодое поколение советской эпохи, все в ту пору были такими. Или почти все. Старшее же поколение продолжало верить в Бога, но своих убеждений молодёжи не навязывало. Так и шли по жизни рука об руку вера и неверие, не создавая никаких помех одно другому.

   И был в деревне её детства батюшка Кондратий.
Всегда с доброй, всепрощающей улыбкой, работящий, он не имел ни дорогостоящих атрибутов для свершения таинства священных обрядов, ни машины, ни часов. Да что там машины! Батюшка Кондратий был настолько аскетичным, что летом всегда ходил в простенькой сатиновой рубашке и босиком.
А люди к нему шли. Все. Даже неверующие. За советом шли. За утешением. И каждый находил у него именно то, за чем шёл.
Может, к тому времени уже и появились психологи, но в деревне её детства о них ещё и слыхом не слыхивали, а батюшка Кондратий как раз и был им. Причём, бесплатным. Никаких тарифов, никаких денег. Кто что даст из натуральных деревенских продуктов, на том и спасибо.

             Конечно, священник тоже человек, а человек отнюдь не святым духом питается. Но не лишает ли сегодняшний служитель своих прихожан веры алчностью и лицемерием, когда приезжает на дорогущей иномарке к Храму Господню, когда золотой крест разносит по чинам и мельтешит перед телекамерами?

             А что делают мусульмане во имя своего Бога, который у них Аллахом зовётся? Неужто на нашей грешной земле началась война богов? Так не должно быть, это неправильно. Как бы Его ни называли, Бог один для всех, и не надо Его именем вершить дела, совсем Ему не угодные.


***
            Галина вылезла из-под тёплого одеяла, накинула на себя халат, растопила печь. Зима нынче выдалась суровая. Вот уже и Крещение позади, а морозы всё не отступают. Как ударили с первого дня нового года, так и по сей день жмут. Вот и сегодня, наверное, больше сорока, с минусом, разумеется, потому что в избе прохладно, хотя с вечера было хорошо протоплено
Оделась. Вышла на улицу. Посмотрела на термометр. Так и есть. Сорок три. Сибирь, ничего не поделаешь… Да ещё метель окаянная. Ладно, Галина потом уж дорожки чистить будет, когда рассветёт.
            Зябко передёрнув плечами, женщина вернулась в избяное тепло. В печке весело потрескивали сухие дрова, пел свою песню закипающий чайник, дремал кот на мягкой подстилке. Сейчас она начистит картошки и начнёт готовить завтрак. Простенький. Без изысков. Всё, как вчера… позавчера… месяц или год назад… Всё, как всегда… Ей не для кого колдовать над изысканными блюдами… Она старая и очень одинокая женщина…


    Тоска разжала свои объятья и спряталась где-то в углу. Эта дама была весьма избалованной, требовала внимания к своей особе и не любила, когда её пленница занималась чем-то другим, а не ею.


   Галина не всегда была одинокой, и у неё была когда-то семья. Была. Давным-давно. Но муж рано умер, а дети выросли, уехали в город, свили свои гнёзда. Выросли они хорошими, заботливыми. Часто звонят, приезжают попроведать свою мать, помогают, постоянно в гости зовут. Зять и невестка с уважением к ней относятся.

    Нет, нечего Бога неправдой в гнев вводить, нечего жалобиться на детей своих. А что одна она живёт, так это её решение. Её, и только её! Куда ей от земли отрываться, коль свой век на ней прожила? Зачем ехать из своего дома в городскую каменную клетку? Здесь она сама себе хозяйка, а там она кто? Да и характер у неё — не дай бог никому такого! Строптивый характер у неё.

    Но так она говорит знакомым. И про то, что от земли оторваться не может, и про то, что хочет быть сама себе хозяйкой, и про характер. Всё враньё! Некуда ей ехать! Нет у её детей своего жилья в городе! Вот и вся правда. А быть хозяйкой самой себе ей совсем не в радость. Она с удовольствием поменяла бы своё одиночество на малюсенький закуток рядом с кем-нибудь из детей и строптивость засунула бы в самое дальнее место. Только не судьба.
Но даже будь у них своё жильё, даже изъяви они желание забрать мать в город,  поехала бы Галина? Нет, не поехала бы. Не заслужила она этого. Плохой матерью была детям своим! Ни приласкать она их не умела, ни приободрить вовремя… Даже о том, что любила и любит их больше жизни, вслух сказать стеснялась.

            Помимо того, есть и другая причина.

     По какому праву дети обязаны о ней заботиться, коль она ничем им в жизни помочь не сумела и они сами прошли через тернии, чтобы на ноги встать? Нищая она, Галина. Только и всего богатства, что университетский диплом советского образца среди прочих документов валяется.

    Вот её одноклассница Женя имеет право жить с детьми. Она, когда-то списывавшая у Галины контрольные по всем предметам, вовремя сориентировалась в перестроечные годы  и в то время, когда Галина слепла над ученическими тетрадями, занялась бизнесом. Да так удачно, что сумела за считанные годы купить детям квартиры. И не где-нибудь, а в Москве. Теперь они с мужем и себе в столице квартиру приобрели, год назад в неё переехали. А что дала Галина своим детям? И что она им оставит после себя?

    На память  пришли строки, написанные ею года три назад.


Кто-то в масле катается, сыру подобно,
Я всю жизнь будто в жидком дерьме нахожусь,
Потому что живу — и сказать неудобно! —
В этой гордой стране под названием Русь.


Ничего не оставить мне детям в наследство,
Кроме жалкой избушки, что вся из парши,
Потому что внушали мне с раннего детства:
«В мир пришла ты, чтоб Родине верно служить,

Чтоб невзгоды судьбы выносила ты стойко,
И что главная цель — стать достойной Страны…»
Мы трудились в цехах и на всех новостройках,
Стаж закрыв свой на БАМе, начав с Целины.


«Стать достойной Страны». Вся в трудах и заботах,
Не достигла я даже  моральных вершин.
А тем временем кто-то, а тем временем кто-то
За спиной моей тайно копил барыши.


Но сейчас этот «кто-то» стал грабить открыто,
Не скрывая ни целей своих, ни лица…


   На последних строчках в кастрюле закипела вода. Галина покрошила картошку, опустила в кипяток и, покосившись на притаившуюся в углу тоску, опять начала перебирать свои невесёлые думы. Вот так жизнь распорядилась, что придётся Галине  своей век доживать в безжалостных тисках одиночества да бок о бок с тоской этой окаянной.
 
 
                ***

   Она вышла на улицу, взяла снеговую лопату и принялась за работу. Батюшки-святы! Гляди-ка, сколь намело-то за ночь! Но не рассчитала Галина своих возможностей, прихватила лишка спрессовавшегося снега и чуть не взвыла от резкой боли в пояснице. Опираясь на лопату, кое-как доковыляла до крыльца и едва не ползком добралась до дивана. Ничего, отлежится. Чай, не впервой спину сорвала. А снег она потом разгребёт.


   Тоска настороженно следила за женщиной, потом, осмелев, выбралась из-за печки,   уселась на край дивана и напомнила о переезде из леспромхозовского посёлка, где Галина прожила не один десяток лет и могла бы встретить свою старость. Но грянула перестройка, леспромхоз распался, начались перебои с автобусами, связывающими их глубинку с райцентром.    Чтобы дать возможность детям продолжить обучение и получить образование,  переехала семья поближе к железной дороге.

 
                ***

   Новая школа находилась в посёлке городского типа и филолога с двадцатитрёхлетним учительским стажем приняла с распростёртыми объятиями. Галине предоставили двухкомнатную благоустроенную квартиру, что вполне устраивало её небольшое семейство из трёх человек. Дочь тогда училась в областной гимназии.
Директор поселковой школы оказалась женщиной умной, доброжелательной, с Галиной они прекрасно ладили, тем более, что и предмет преподавали один. Педагогический коллектив в своём большинстве молодой, творческий.

             Ах, как весело они отмечали праздники! За большим столом в школьной столовой собирались семьями, пели, плясали, шутили, рассказывали анекдоты, иногда даже не совсем приличные. Учителя ведь тоже люди.
В общем, коллектив являл собой одну семью, большую и очень дружную.
Казалось, живи да радуйся, Галина!  Но некий знак беды витал над её головой.

    Переезд выпал на невероятно трудные девяностые, грянула безработица, и муж нашёл применение своим силам только в соседнем селе, в дышащем на ладан совхозе. Многие жители посёлка городского типа там работали, их возили на служебном автобусе. Так-то всё, вроде, складывалось относительно неплохо, однако с приходом весны наваливалась на женщину лютая тоска по земле, по грядкам, по коровке и курочкам-несушкам.то есть по всему тому, что осталось там, в том далёком  таёжном посёлке. Изнывала её душа, да так, что женщина даже в больницу дважды попадала с диагнозом вегето-сосудистая дистония.
Тосковала  она по уютному дворику. По ярким цветам в палисаднике. По бане, мужем рубленной. По теплицам.

  А тут ещё директор соседней школы, той, совхозной, начала одолевать приглашениями к себе. И согласилась Галина, поверив щедрым посулам её. Но посулы остались только посулами, и ничего из обещанного никто Галине не предоставил. Даже квартиры. Деваться некуда, пришлось по сходной цене приобрести развалюху и поселиться в ней. Потом умер муж, и осталась Галина с сыном-подростком в той самой развалюхе. Без денег. Без здоровья. Без надежды на лучшие времена.

  Шёл тысяча девятьсот девяносто восьмой год. Впереди был дефолт.


                ***

      Тоска, притихшая при воспоминании о школе в посёлке городского типа, опять активизировалась. Она знает точно: сейчас уже ничто не помешает ей терзать Галину, потому что после переезда в совхозное село ничего хорошего в жизни этой женщины больше не было и уже не будет. За   долгие два десятилетия, прожитые в этом селе, оно так и не стало ей родным. Отдушиной от смрада жизни были лишь книги любимых писателей да ещё стихи, сами собой в ней рождающиеся.  Может, их диктовало её подсознание?


   Галине кажется, что этими строками, которые даже рифмовались без её участия, сами собой, она предопределила своё будущее. Когда-то, ещё в ранней юности, девушка-подросток написала:


Он всё же существует, знак беды,
Дамокловым мечом надежды рубит…


  Вот и живёт она под тем знаком, который сама накликала на свою голову.

   А вот это написано ею тогда, когда  до старости было ещё далековато. Но чувствовала Галина, что придёт она раньше положенного срока. Старость чувств. Старость души. Физическая немочь.


Чувствую смертельную усталость,
А в ушах — давления трезвон.
Что ещё мне в жизни-то осталось?
Стайка да нечищеный пригон…
Да ещё безрадостная старость…


Так и случилось. Выходит, что она сама себе напророчила смертельную усталость, непонятно отчего появляющуюся, ведь хозяйства у Галины давно уже нет. Есть только небольшой приусадебный участок под овощи, гипертония с прочими болячками да безрадостная старость.
Так и доживает свой век одинокая женщина.

   Она не боится смерти. Смерть, вообще, представляется ей как-то очень уж обыденно.

Я не увижу завтрашнего дня.
День будет, но не будет в нём меня.
.............
У Бога все мы просим лёгкой жизни,
А лёгкой смерти надо бы просить…


    Женщина уповает на то, что Господь поможет ей уйти из жизни тихо, незаметно. Она не хочет доставлять хлопот своим детям и очень надеется, что сбудется и последнее ее пророчество.


Не простившись ни с кем из близких,
Может, грех это, только всё же
Я из жизни уйду по-английски...
Упокой мою душу, Боже!


  То, о чём она писала в своих стихах, всегда шло за ней по пятам и, в конце концов, настигало. Значит, должен сбыться и уход по-английски, тихий и незаметный. Когда пробьёт последний час, она примет его, как избавление. Он вырвет Галину из плена одиночества, и тоска уже никогда не будет терзать её измученную душу.