История Александра Могильнера

    «Может ли быть что-нибудь нелепее того, что человек имеет право убить меня, потому что он живёт на той стороне реки, и что его государь в ссоре с моим, хотя я и не думал ссориться с ним!» — однажды воскликнул Паскаль. Учёный даже не подозревал о том, какими страшными примерами ответит на его возглас новейшая история человечества. Парадокс: люди уничтожали и продолжают неистово уничтожать друг друга, словно насмехаясь над заповедями Христа:  не убий, возлюби ближнего… А самое потрясающее во всём этом — забвение, которому каждое новое поколение предаёт оплаченные кровью нравственные уроки предков!
Я хочу поделиться историей, нехотя рассказанной мне довольно известным в Старом Осколе человеком, где его хорошо знают как бывшего начальника управления оборудования и начальника управления прямых связей треста «Металлургстрой» Оскольского электрометаллургического комбината. Человек умный, необычный по характеру, убеждениям, взглядам на жизнь и очень сильный по натуре. Его зовут Александр Исаакович Могильнер.
     История его семьи, попавшей в гетто, а затем в концлагеря на территории оккупированной фашистами Винницкой области, по меркам Великой Отечественной войны — всего лишь капля в море изуродованных человеческих судеб. Лишь одна из печальных глав в истории еврейского народа.
По словам собеседника, его родственные кланы как со стороны отца Исаака Шулимовича, бухгалтера райпотребсоюза, так и со стороны матери Симы Абрамовны, занимавшейся воспитанием троих сыновей, до войны были очень многочисленными и дружными. Но до Победы дожили, в основном, только те, кто не попал в гетто.
По этой причине в семье Могильнеров не принято ворошить прошлое. Каждый укрыл свою больную память в глубине души — к этому приучил многовековой опыт предков. Александру Исааковичу было в то время всего пять лет, поэтому в своём рассказе бывший узник концлагеря опирался, в основном, на записи и воспоминания старшего брата Игоря (Изи), дважды спасшего его от гибели. События, о которых пойдёт речь, произошли в старинном городе Могилёв-Подольский, который поэтесса Леся Украинка назвала «чудом природы, красою всей Украины». Один из уютных двориков этого словно затерянного в райских кущах городка на берегу Днестра — святыня детства всех троих братьев Могильнеров. Самый старший, Юрий, в 1941 году с золотой медалью окончил школу, поступил в Киевский авиационный институт и ушёл на фронт. Два младших брата вместе с родителями попали в жерло нацистской машины смерти.
Каждому — своё
Средний из братьев Изя Исаакович спустя много лет после Победы составил план-схему части Могилёв-Подольского с обозначением некоторых мест событий в период оккупации с 19 июля 1941 по 20 марта 1944 года и дал пояснения, которые читаются, как дневниковые записи.

 
"Наш довоенный двор и дом. Отсюда наша семья эвакуировалась. Добрались до местечка Черновцы, которое вскоре было оккупировано. Из чердака дома, расположенного у реки, мы наблюдали за вступлением немцев. На мотоциклах с колясками в местечко въехала группа вооружённых солдат во главе с офицером. Они остановились и тщательно осмотрели мост. Затем уехали, а через некоторое время вернулись — впереди мотоциклов гнали группу евреев-мужчин, человек 18-20. Их парами выводили на мост и расстреливали. Трупы сбрасывали в реку. Из местечка доносились крики и плач, но у моста никто не появлялся. Убийцы укатили. Было ещё совсем светло, когда к реке приблизились войска. Вперёд вышел священник. Судя по его движениям, он совершил обряд благословения. Затем началось движение войск в местечко. Они шли медленно, уверенно, как на параде. Возглавляло колонну небольшое количество румын. Следом тянулось много немецких войск с техникой. На прицепах к машинам стояли столы, за которыми сидели немцы и женщины. Они пели. Замыкали колонну румынские войска. В местечке очень много полиции. В эту ночь начались погромы, убийства, грабежи, изнасилования в еврейских домах. На следующий день разграбили синагогу… Через несколько дней за какую-то сумму денег разрешили извлечь из воды и похоронить вздувшиеся трупы убитых.
Появились приказы и объявления о том, как должно вести себя еврейское население. Ещё через несколько дней наша семья вернулась домой в Могилёв-Подольский. Дом был полуразрушен и разграблен. Бабушка умерла осенью 1941 года. С большими мытарствами её удалось похоронить на кладбище. Для евреев действовала масса ограничений, унизительных постановлений оккупационных властей. Одно из них — похороны в общих могилах. Впоследствии бабушку считали «святой», так как она была похоронена с соблюдением хоть каких-то еврейских обычаев, не погибла по дороге в лагерь, не умерла в лагере, в гетто, не пережила всего того, что предстояло живым…
Рядом с нами был дом, в котором жила семья родного брата отца — Бориса, сожжённого в синагоге села Озаренцы…
Неподалёку жила моя соученица Лара Леечкис. Погибла в лагере «Печора» вместе с двумя младшими братьями и их няней-украинкой Марусей. Родители Лары были расстреляны в октябре 1942 года в трудовом лагере Вороновицы, с. Новый завод.
 Сохранился дом, в котором жила семья Сюни Голдшлака. Расстрелян из-за бунта при этапировании в концлагерь «Печора». Его мать Соня лишилась рассудка, умерла в лагере страшной смертью.
 Частично сохранился дом, в котором жила семья Овсянниковых. Из концлагеря «Печора» были увезены на работу в Вороновицы. Вся семья — отец, мать, дочь, сын — расстреляны в с. Новый завод 24 мая 1943 года.
  Паром через Днестр. На нём перевозили евреев Бессарабии и Румынии. Многих сбрасывали в реку. Бывало, гнали цыган…
 Казармы — временный лагерь для гонимых евреев. Из него тёте Саре, маминой сестре, удалось вывести две семьи…
 Пешеходный мост через реку Днестр. Построен немцами осенью 1941—1942 гг. Путём облав вылавливали евреев и использовали их при опасных, физически тяжёлых работах. Многих живьём сбрасывали в колодцы «быков» моста, расстреливали и калечили. 17-18 марта 1944 года мост взорвали партизаны, в момент, когда он был забит отступающими немцами и их сателлитами.
( Александр Исаакович до сих пор помнит одну из картин этого отступления, когда офицер на белой лошади хотел перепрыгнуть пролом в мосту, а лошадь достигла опоры только передними ногами и с большой высоты вместе со всадником упала в воду — прим. автора).
 Табачная фабрика. В июне 1942 года сюда согнали более пяти тысяч евреев-могилевчан, в том числе и нашу семью. Людей партиями загоняли в товарные и скотские вагоны. Зона, прилегающая к фабрике, была оцеплена. Погрузкой руководили немцы, им помогали румыны и полицаи из местных. Вокруг осталось много трупов.
Вагоны набивали так, что большая часть невольников стояла на ногах. Нас везли в концлагерь смерти Печора. От травм, тесноты, духоты, отсутствия воды часть пленных умерла в пути. На какой-то станции нас выгрузили и отогнали от вагонов. Отобранную группу заставили собрать трупы и отнести в последний вагон. Под крики и плач по умершим и убитым, под лай собак и понукание конвоиров нас пригнали к воротам лагеря с кованой надписью «Каждому — своё»…
    По словам Александра Исааковича, концлагерь был расположен в бывшем поместье графа Пилсудского на реке Южный Буг, в прекрасных старых лесах, когда-то принад-лежавших Польше. Сейчас это село Печора Тульчинского района Винницкой области.
Чтобы подтвердить пребывание в концентрационном лагере, Изя Могильнер потратил немало сил и времени на поиски в архивном Фонде Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков исторического документа, подписанного его матерью. Это свидетельство записано сотрудником НКВД со слов Симы Абрамовны после освобождения Могилёв-Подольского 17 апреля 1945 года.
«…В 1942 году мою семью из четырёх человек вместе с 4500 евреев направили в Печорский лагерь. В лагере мы увидели полуголых людей, истощённых от голода. Они умирали по 30-40 человек в день. Если кто-то пытался подойти к забору купить продукты, то охрана убивала его на месте. В один из дней немцы начали отбирать людей для работы — детей отрывали от матерей, мужей от жён. Моих детей оставили в Печорском лагере, а меня и мужа в числе других пятисот человек увезли в концлагерь Вороновицы, расположенный в селе Новый завод. Там нас заставили работать, а кушать давали раз в сутки, один суп. В октябре 1942 года из нашей партии выбрали 200 человек и увезли на расстрел. 30 января 1943 года нас заставили в лесу выкопать большую яму и убили ещё 150 человек. Мужу и мне удалось бежать, а остальных заключённых убили 24 мая 1943 года».
Цена братской любви
   Создатели так называемого нового порядка использовали детей, заключённых в Печорском концлагере, как подопытных кроликов. В их числе были и два брата Могильнеры. Однажды зимой, когда немцы стали партиями увозить на расстрел этот, с точки зрения Рейха, ни к чему не пригодный, «отработанный материал», в один из крытых автомобилей попал и Саша. Он сидел вместе с другими малышами в последнем ряду грузовика, не понимая, что через несколько минут его жизнь, такая коротенькая, непонятная и страшная, будет навсегда перечёркнута автоматными очередями нацистов, вообразивших себя небожителями. Но видно вымолила Сима Абрамовна для своих мальчиков надёжных Ангелов-хранителей. Саша вдруг увидел, как неистово машет руками старший брат, показывая, что надо удирать. И малыш понял жесты Изи: не выпрыгнет из грузовика — расстреляют. Он и выпрыгнул!.. До ночи мальчики отсиделись в укрытии, а с наступлением темноты выскользнули из адской ловушки. На несколько часов их приютила какая-то старая женщина-украинка. Накормила и уложила спать на тёплую печь. Но держать у себя беглых евреев она побоялась — по утрам к ней заходил погреться полицай. Опухшие ноги Изи хозяйка дома обмотала тряпками, дала мальчику в руки палку, чтобы он смог идти…
До родного города братьям предстояло прошагать по снегу 150 километров. Из этого перехода Александр Исаакович помнит только самые страшные моменты, например, как сбившиеся в небольшую группу, спасшиеся от расстрела ребятишки прятались в каком-то сарае, а один из них вдруг громко заплакал. У остальных от ужаса буквально перехватило дыхание — ведь выдаст всех своим рёвом! Погубит!
— Я тоже, наверное, вёл себя не лучшим образом, — размышлял рассказчик. — Замёрз, живот от голода намертво свело… Видимо, поэтому брат увёл меня от общей группы, чтобы пробираться к дому самостоятельно.
Вскоре братья встретились со стариком-евреем и девочкой лет трёх-четырёх. Старик предложил идти вместе. Двигались ночью. Девочка сильно кашляла, и кашель усиливался. Мальчики из страха быть пойманными оставили попутчиков, но Саша успел заразиться коклюшем. Он до сих пор помнит ту зиму 1942 года, которая ему, оборванному, больному малышу, казалось лютой.
Во время этой немыслимой дороги домой, к маме, в Могилёв-Подольский, Изя всю тёплую одежду натянул на младшего братишку, подбадривал, уговаривал, согревал своим теплом, нёс его на своих плечах, уже не чувствуя ног.
Больше шестидесяти лет прошло, а перед глазами Александра Исааковича до сих пор незабываемая картина — старший брат держит на весу ногу, большой палец которой безжизненно болтается, как надломленный сучок дерева. Мальчик отморозил все пальцы на одной ноге и пяточку на другой. Инвалидность Изи Исааковича, по сути, — цена его братской любви.
  Гетто
   Мальчики вернулись в оккупированный город, где по законам гетто на их одежду нашили жёлтые звёзды Давида. Им объяснили нелепейшие законы нового порядка, против которых некогда бунтовал Паскаль. Больных и насмерть перепуганных братьев приютили родственники, ничего не знавшие о судьбе их родителей. И не трудно представить, каким чудом, какой радостью для семьи было появление беглецов из лагеря смерти!
  В день расстрела очередной партии узников, 30 января 1943 года, Исааку Шулимовичу и Симе Абрамовне люди помогли спрятаться в стоге сена. Когда побег был обнаружен, охранники искали их по всей округе. Стог, в который зарылись беглецы, расшвыривали и прокалывали штыками. Одним из штыков  тяжело ранили Исаака, но он из-за необоримого страха выдать жену, усилием воли подавил в себе крик и… потерял дар речи.  Бог спас беглецов, чтобы они ещё хоть раз смогли увидеть своих сыновей. В концлагере от побоев у Исаака Шулимовича были повреждены внутренние органы.  Добравшись до Могилёв-Подольского, он умер в гетто, так и не сказав сыновьям ни слова.
  У Александра Исааковича только и осталась на память — крошечная довоенная записная книжка, где отец помечал, какую он выписал прессу…
Из записей Изи Исааковича Могильнера:
«Гетто было создано летом 1941 года. Скученность людей была очень большой. Благодаря могилевчанам в городе осела часть евреев, гонимых из-за Днестра. Помимо уплотнения жилищ родственниками и знакомыми, все сараи, подвалы, чердаки были забиты людьми. Облавы, взятие заложников по различным поводам, требование контрибуций при замене представителей властей, обыски, изнасилования и увод девушек и женщин… Царил постоянный страх. Подавлялось всё человеческое даже в мыслях. За любую провинность и неповиновение — вешали. Над детьми в гетто проводили эксперименты по прививке сыпного, брюшного тифа и других инфекционных заболеваний. Завлекали детей в помещение лабораторий желанным куском хлеба.
По рассказу очевидца из посёлка Атаки, расположенного на противоположном берегу Днестра, раввина местной синагоги перепилили на козлах. При очередной облаве поймали младшую сестру мамы, тетю Сару. Вместе с другими женщинами её увезли из гетто. Спустя три дня она вернулась в ссадинах, синяках, вся измученная, полуживая. Женщин использовали на полевых и других работах…
Запланированное уничтожение оставшейся части обитателей гетто было сорвано быстрым наступлением Красной Армии. Отступление оккупантов шло через мост в Бессарабию, дорога к которому пролегала по территории гетто. Это было ещё более жуткое, кровавое время — негде было укрыться от разбоя, бесчинств варварской, необузданной массы извергов…
  По словам Александра Исааковича, он, его мать и тётя после смерти отца выжили благодаря Изе. Он был шустрым, предприимчивым, отчаянным малым, умел выменять, выторговать, добыть что-то из еды и одежды. Однажды он принёс Саше тёплый свитерок и огромное яблоко. Отдал и убежал, чтобы не смотреть, как братишка ест...
  — Единственной пищей в гетто была «жондра» — похлёбка, которую готовили из кипятка и кукурузной муки, — сказал мне Александр Исаакович. — И когда меня спрашивали, наелся ли, я отвечал: «Напился!» После Победы домой на побывку приехал Юра и привёз мне лимон. Я думал, что это яблоко, и единственный раз в жизни съел лимон прямо с кожурой. После войны жили мы очень бедно. Я окончил школу в 1954 году, но досыта так и не ел…
Такова судьба
  Когда Александр пошёл в первый класс, он не знал ни слова по-русски. Разговаривал только на еврейском, украинском, немножко по-немецки и по-румынски. Даже не знал, как ручку держать — пером вверх или вниз… Но учился неплохо.
Александр Исаакович окончил факультет электрооборудования авиационного техникума в Тбилиси и получил республиканское направление в высшее авиационное инженерно-техническое училище. Достичь цели не дала медицинская комиссия — он оказался дальтоником.
  Судьба предложила, может быть, и неравнозначную замену: вместо авиационной промышленности — металлургию, но этот человек не в обиде. И теперь ему есть что вспомнить — мартеновский цех Руставского металлургического завода, строительство Карагандинского металлургического комбината в Казахстане, куда он поехал по комсомольской путёвке и где поэтапно осваивал новые жизненные ступени, начиная с должности мастера и заканчивая главным энергетиком рудоуправления. Помнит Александр Исаакович свою работу на Михайловском ГОКе начальником лаборатории механизации ЦЗЛ и заместителем начальника УКСа. В 1976 году за пуск самой по тем временам большой в мире обжиговой машины его наградили орденом Знак Почёта. Приятно было, что дело, в которое он вложил так много труда, получило столь высокую оценку.
  Александра Исааковича знали в Минчермете. На Оскольский электрометаллургический комбинат он приехал по приглашению директора Башкова и был здесь по-своему счастлив.
  — Я очень люблю комбинат! Хорошо его знал, работал с душой, потому что мне это нравилось.
   В общей сложности двадцать один год Могильнер занимал руководящие посты и ушёл на пенсию из треста «Металлургстрой» в конце 1999 года. Его бывшие коллеги до сих пор с большим уважением и любовью говорят о нём. Многие считают время, когда они работали под руководством Александра Исааковича, самым лучшим в своей жизни. Этот человек, как по нотам, разыгрывал все производственные партии. Так предусматривал развитие событий, что даже в самые напряжённые месяцы поставки и монтажа оборудования, когда люди сутками не покидали рабочих мест, удавалось избегать вселенского столпотворения. Срабатывали его обширные деловые связи по всему Советскому Союзу, умение играть на лучших струнах человеческой души.
  По мнению бывших подчинённых, Александр Исаакович — прирождённый коммерсант, прекрасно владеющий даром убеждения и умеющий бескорыстно прийти на выручку. А вот панибратства и унижения своего достоинства Могильнер, по словам его друзей, не позволял никому.
  Честно говоря, Александра Исааковича трудно представить в рядах пенсионеров — такое ощущение, что он не выработал положенный ресурс. Он подвижен, деятелен и духовно силён. Много читает, в том числе и еврейскую прессу на русском языке. На его плечи опирается любимая женщина Яна Эммануиловна, навсегда соединённая с ним не только годами счастливой жизни, но и памятью о совместном пребывании в гетто Могилёв-Подольского. И забыть пребывание в гетто супругам не даёт одно горькое обстоятельство: их единственный сын родился неизлечимо больным. Растёт внучка, которая занимает добрую половину их сердец. Яну и Александра Могильнеров часто можно видеть медленно прогуливающимися по одному из скверов города…
— Может быть, людям, которые меня плохо знали, казалось, что меня отличает снобизм и высокомерие, но на самом деле я просто всегда держал голову высоко поднятой, — сказал мне этот симпатичный человек. — Антисемитизма, как такового, я не ощущал. В анкетах всегда писал правду и про концлагерь, и про гетто. Помню, в детстве сосед назвал меня «жидом», и это вызвало во мне такой гнев, что я мог его убить — меня едва оттащили. Угнетённым себя не чувствовал никогда… И потом, я же занимал определённый руководящий пост… Если иной раз и ощущал долю затаённой неприязни, то только на бытовом уровне. Никаких обид в душе! Такова участь моего народа. Это отдельная тема разговора…
   Время —
   лучшее увеличительное стекло
(отрывок из книги: «Угаровы. Времена и судьбы»)
   «Мы говорили о прошлом с Александром Исааковичем Могильнером, человеком, потрясшим меня масштабом молодой, живой, доброй, много испытавшей души. Его оценки событий, отзывы о людях, анализ истории Оскольского электрометаллургического комбината были насквозь пропитаны любовью, теплом, светом, радостью соучастия во всём, что произошло здесь, на Белгородской земле. Хотела бы я в преклонные годы точно так же, как Александр Исаакович, сохранить способность любоваться поступками людей, не задумываясь, прощать им проявление теневых сторон натуры и не утратить лёгкой самоиронии. В истории, рассказанной этим человеком, живут только незаменимые люди!
Первым делом я поделилась с Могильнером:
   — Что-то у меня картинка не складывается. Во многих услышанных историях о легендарном директоре комбината, - куча недомолвок, некоторые ветераны отказываются говорить, а иные, наоборот, льют один сироп в адрес Алексея Алексеевича Угарова, лишая его своеобразия характера. Кто ближе к истине? Кто прав? Трудно разобраться!
  — Есть старый еврейский анекдот, — глаза Александра Исааковича смеялись. — Два человека повздорили между собой и пришли к раввину. А у евреев раввин — самый мудрый учитель и судья. Первый рассказывает ему суть вопроса, раввин выслушал его и говорит:
  — Да, сын мой, ты прав!
Слушает вторую сторону. Эта сторона ему рассказывает прямо противоположное тому, что говорил первый. Раввин кивает головой:
  — Да, сын мой, ты прав.
Этот диалог слышала жена раввина. Прихожане ушли, она и спрашивает:
  — Как же так? Тебе рассказали две разные истории, а ты рассудил, что и тот прав, и другой прав!
Раввин ответил:
  — И ты, дочь моя, тоже права!
Это я к тому, что для определения истины только время — лучшее увеличительное стекло и доказательство, — выдвинул свой мудрый тезис Могильнер.
Его, по рекомендации бывшего директора Стойленского ГОКа Александра Ивановича Чуракова, «сосватали» на ОЭМК с Михайловского ГОКа, где он трудился заместителем начальника УКСа по оборудованию. Предложили стать начальником только что созданного на станции Котёл УКОМа(Управления комплектации оборудования), Александр Исаакович знал, что таких по объёмам и масштабам строек, как электрометаллургический комбинат, в данное время в стране не было. Что говорить, если начальник строительства Александр Бабенко был в ранге заместителя министра Минтяжстроя!
  Александра Могильнера хорошо знали и в Министерстве чёрной металлургии, и в «Металлургкомплекте». Он был, что называется, человек со связями.
Один непосредственный свидетель происходящего рассказывал ему: идёт заседание Совета Министров, который ведёт председатель Николай Тихонов. И рассматривается очень больной вопрос — остатки оборудования. И самые невообразимые по стране показатели — на Оскольском электро-металлургическом комбинате. Одно время этих остатков скопилось на 310 миллионов долларов. И вот Тихонов даёт задание прокурору страны: проверить! В УКОМ приезжает здоровенная комиссия — человек восемь, начинают шерстить. Страна потратила золото, а это золото, которое теоретически должно было работать, лежит без движения в снегу или в лужах. Вот Могильнера и трясли: почему большие остатки? Как он мог ответить на этот вопрос? Строители не успевают строить?!
Комиссия видит упаковки с красной полосой: ага! Почему у тебя такое ценное оборудование лежит под открытым небом? Ему положено быть в отапливаемом помещении! А его там некуда приткнуть.
  — Меня били везде, лепили выговоры. Я очень переживал! — признаётся Александр Исаакович, горестно покачивая головой.
Директору комбината Пучкову и его заместителю по режиму Фёдору Лихачёву Могильнер не нравился именно потому, что нравился слишком многим. Так бывает. Заведётся в коллективе такой вот живчик, утверждающий советский принцип, (а, может, библейскую заповедь?): человек человеку — друг, товарищ и брат, и куда его ни командируй, всюду ему рады! Ты ему: иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что… А он приносит! Да за ним ещё -шлейф приветственных звонков, свидетельствующих о каких-то новых деловых связях.
  Его острого, полного иронии язычка многие тугодумы побаивались. Об этом мне однажды рассказал Карл Лоор, известный на Белгородчине руководитель ОАО «КМАпроектжилстрой», в годы молодости работавший на строительных объектах ОЭМК.
  — Идёт заседание штаба, — вспоминал Карл Карлович. — Народ шумит, бурлит, то один, то другой валят вину на Могильнера за срывы сроков, за недопоставку, за недокомплект и так далее… Начальник УКОМа где-то задерживается. Руководителям становится ясно: крайний именно он. И вдруг открывается дверь, просачивается Александр Исаакович. Его начинают прорабатывать. Он всё выслушивает и подаёт голос. Тишина полнейшая! Не проходит пяти минут, картина вырисовывается прямо противоположная. Все, кто его обвинял, виновато прячут глаза, повержены, отступают, а то и бегут с поля боя. В зале смех: ну, Могильнер даёт! Застать Александра Исааковича врасплох было просто невозможно! Удивительный дар красноречия, острая память, абсолютное владение ситуацией, — такого попробуй, подставь! — с улыбкой произнёс Лоор.
  И всё-таки подставили. Негласно обвинили во взятке. А принародно не по делу наказали — обидели.
  — А «взятка» была такой, — пояснил мне Александр Исаакович. — У меня в кабинете сидел один немец, который сверял поставки западногерманского оборудования по электросталеплавильному цеху. Моя секретарь Любаша Рослякова разводила кактусы. И в приёмной, и в кабинете — везде были эти экзотические растения. Ну, немец и спрашивает, мол, вы что, любите кактусы? А мне до феньки, что там процветает на подоконниках, я ничего вокруг и не видел, по сути. Объяснил немецкому товарищу, что и секретарь, и моя супруга Яна Эммануиловна увлекаются кактусами.
Через месяц-полтора мне звонят из ОСИФ (отдел связи с инофирмами) — один из главных отделов, который возглавлял умница Валера Андриянов. Говорят: вам посылка из Германии. Коллега прислал какую-то тепличку. Трубку положил, а сам думаю: на комбинате-то свои порядки. Я никогда гвоздя отсюда не взял, и вдруг — посылка из Германии! Звоню Фёдору Лихачёву и рассказываю всю историю с немцем, который оказался очень внимательным. И спрашиваю: так что делать — брать, не брать тепличку? Он отвечает, конечно, возьми. Я послал в ОСИФ Любашу, она привезла маленький такой набор с торфяными горшочками, а там — семена, питательная среда — знак внимания.
  А в это время стройка шла плохо, графики срывались, и нужен был крайний. Вот в данном случае я и оказался крайним. Тепличка послужила зацепкой. Создали комиссию во главе с Лихачёвым, когда-то работавшим в органах, перевернули в УКОМе всё! Но, слава Богу, мне нечего было бояться. И, естественно, криминала не нашли. Закончилась история тем, что на парткоме мне объявили строгий выговор с занесением в учётную карточку, с формулировкой: «За несвоевременное обеспечение ЭСПЦ оборудованием»…
На самом деле Могильнеру приписали получение взятки. Вызывали в управление КГБ и потребовали объяснений о связи с немцами. Он посмеялся и объяснил происхождение так называемой «взятки». Но обиделся. Написал заявление об уходе. Полтора года трудился начальником управления в тресте «КМАжилстрой» у Ракитина. С трудоустройством помог Николай Петрович Шевченко, который позже стал мэром Старого Оскола, и который знал Александра Исааковича ещё по Михайловскому ГОКу.
На место расторопного и вездесущего Могильнера назначили Виктора Николаевича Проскурина, который был очень далёк от снабженческой деятельности, не имел нужных, наработанных годами связей, а главное, был лишён природного дара добывать из-под земли то, что требовалось строящемуся комбинату. И дела в УКОМе пошли из рук вон плохо.
  В это время неудачливого директора комбината Пучкова сменил Алексей Угаров. Михаил Ретунских, Николай Шевченко, Виктор Труфанов и другие строители, которые делали одно общее дело и были очень зависимы от организации работы в УКОМе, стали подсказывать новому директору: если хотите избежать головной боли с комплектацией оборудования, верните Могильнера.
  — В первую встречу Угаров пытался изучить меня, а я его, и мы друг другом остались довольны. Он сказал: вы мне подходите. Сидим в его кабинете, разговариваем. В этот момент входит Фёдор Лихачёв и вдруг выдаёт:
— Алексей Алексеевич, вопрос увольнения Могильнера был согласован с органами. Нельзя его возвращать. Органы будут недовольны…
Угаров услышал эти речи и ответил Лихачёву:
  — Я был на съезде партии, и ты знаешь, там не говорили о том, чтобы таких, как Могильнер, не брать туда, где они нужны.
 Лихачёв от неожиданной и дерзкой зуботычины явно стушевался. Угаров дал добро на моё трудоустройство, я вернулся на своё место и начал работать.
Помню, как мы строили кирпичный завод: такого объекта не было в титуле. Угаров взялся за это дело, убедил горком, обком и москвичей. Кирпич был нужен строящемуся комбинату и городу, сырьё — под боком. А я намучился — страшно! Все поставки оборудования, которое очень отличалось от металлургического, легли на меня. Я никогда не имел дела с подобным производством, не знал заводов-изготовителей, мотался по стране, выискивая материалы, из сил выбивался, чтобы что-то раздобыть для нашей внеплановой стройки.
  Первым секретарём горкома  Старого Оскола тогда работал Иван Жихарев. И вот вопрос о строительстве кирпичного завода рассматривается на бюро горкома партии с участием строителей и монтажников. Тут на меня всех собак повесили: нет того, нет этого, Могильнер сорвал, Могильнер виноват…
Иван Жихарев склоняет меня по всем падежам, а уж если первый секретарь себя так ведёт, то и другие не стесняются. Я пытаюсь отчитаться, а мне не дают рта раскрыть. Кричат: должна быть персональная ответственность, Могильнер — безответственный товарищ…
И тут поднялся Угаров:
 — Это кто, Могильнер должен нести персональную ответственность? А не вы ли, Иван Николаевич, должны её нести? Это кто, Могильнер — безответственный товарищ?! Да если бы не он…
  Угаров так разошёлся, что мне стало неудобно. Я там человек случайный, а он при мне этих заседателей и в хвост, и в гриву. Жихарев покраснел, потом покрылся испариной, другие глаза поопускали, пошли на попятную.
И я вижу, что члены бюро уже пытаются успокоить Угарова: да ладно, мол, никто вашего Могильнера не собирается трогать! Да Бог с ним, с вашим Могильнером! А когда Угаров разойдётся, его удержать тяжело! Таким я его видел редко. На оперативках-то он хозяин-барин, мог позволить себе резкости, но это же — бюро горкома! Хотя… он всегда знал, как себя вести с партией, с кем можно повысить голос, с кем нельзя.
  Закончилось бюро какой-то странной, написанной впопыхах резолюцией, суть которой ни один из присутствующих не понял. Ясно было одно: Угаров не просто встал на мою защиту, а готов был снести голову Жихареву и всем остальным членам бюро горкома, не вникавшим в те условия, вопреки которым мы строили завод.
Окончилось бюро, вышли с Угаровым в коридор, пожали руки друг другу и дальше — работать!
  Алексей Алексеевич знакомил меня со своими друзьями в Москве: один — директор Молдавского металлургического завода, другой — директор института, они вместе учились. Я видел, с каким уважением бывшие однокашники относились друг к другу и как сердечно встречались. С ними Алексей Алексеевич держался очень раскрепощённо. Его добрая взаимная приязнь с Колпаковым, с другими вышестоящими чиновниками — это же не так просто! Там, в верхах, всё было завязано на личных отношениях. Это, если хотите, целая наука, владение которой — большой плюс человека. Нет личных отношений — нет взаимодействия, — делился житейской мудростью Могильнер.
  По словам Александра Исааковича, комбинат под руководством Алексея Угарова проводил большую работу по выделению денежных средств для лечения и диагностики заболеваний работников комбината и членов их семей за рубежом. После перенесённого инсульта Александр Могильнер тоже  получил возможность пролечиться в Израиле. Такие вещи не забываются…»
               
  Вместо эпилога
  В 2001 году Александр Исаакович с братом Изей Исааковичем, всю жизнь работавшим на авиационном заводе в Киеве, и уехавшим в Израиль, побывали на родине в Могилёв-Подольском. Братья съездили в Печору, восстановили в памяти события, оставившие в подсознании неизгладимые рубцы.
  О чём думали, подойдя к воротам концлагеря, где когда-то стоял крытый грузовик с обречёнными детьми? Что они пережили, находясь у памятника на месте расстрелов? Спросить об этом я не посмела… Они вспомнили свой путь из концлагеря домой, побывали на кладбище, где захоронены предки. Легко сказать — «восстановили… вспомнили»! А что почувствовали, когда увидели осквернённые могилы родных людей, перевёрнутые, разбитые памятники?!
 Александр Исаакович показал мне альбом, заполненный фотографиями могил родственников — это святое. И рассказал, что сейчас в Винницкой области, благодаря общественным организациям, родственникам погибших на местах массовых расстрелов евреев установлены памятники. Есть памятники жертвам нацизма и в Печоре. На одном из них сделана такая надпись:
«Задумайся, человек! Тысячи этих несчастных людей не дожили до Победы. Немецко-фашистские палачи и их полицаи зверски оборвали их дыхание, голос, мысль, жизнь женщин, детей и стариков. Их смерть словами не описать. Это твоя мать, твой отец, твои братья и твои сёстры, погибшие за всё то, чему ты обязан своей новой, счастливой жизнью. Не страдай, но проникнись ненавистью и поклянись, что никогда не допустишь повторения таких жертв. Поддерживай живой светлую память о них в своих потомках. Не забудь! Они это завещали!»
 
(Очерк опубликован в 2005 году в книге «Во имя жизни», к 60-летию Победы. Его герой, Александр Исаакович Могильнер в 2011году умер).