III. 167 75

Еда. Еда. Еда. Больше еды. Я чувствую, как она заполненным камнями вакуумом спускается в желудок, образовывая подобие шарика вместо живота, укладывается там очень тяжело и дерёт внутренние органы. Я чувствую разнообразие вкусов — маслянистых, жирных, скользящих в пищеводе, сладких, сахарных, слипающих губы, острых, горячих, поджигающих нутро, мучных, хлебных, закупоривающих оставшееся пространство. Я хочу больше, мне надо ещё, нет сил остановиться. Я пью и ем залпом, не осознавая, что я вообще глотаю, не думая, что я сожрала все продукты, не ощущая, что я не могу прекратить. Это не потребность — это одержимость. Такая яркая, такая колкая, такая надоедливая и требующая удовлетворения. Я ем от боли, от стресса, от грусти, у меня зажор, как после жёсткой диеты, мне плохо, и я всё время хочу есть.

Родители не особо заморачиваются над моим нахлынувшим аппетитом. Я объясняю им, что у меня типичные подростковые проблемы, что я их заедаю. Мама только вздыхает и говорит, что не будет вмешиваться, коль я не хочу этого. Я благодарю её и иду делать бутерброд.

Огромный кусок белого хлеба, толще двух моих пальцев, нежнейший плавленный сыр с добавкой из грибов, маленьких и искусственных, похожих на силикон, и три ломтика колбасы — округлой, розовой, как свежее мясо только что убитой свиньи. Я запиваю это горячим чёрным чаем с огромным добавлением сахара (пять ложек!) и даже тогда не успокаиваюсь. Нахожу сладости, пастилу, ем эти прямоугольные сахарные пластинки, смешивая с питьевым йогуртом со вкусом кокоса. Мне мало, я съедаю ещё бутерброд, потом руками запихиваю в себя жареную, только что приготовленную картошку со сковородки, и только после этого успокаиваюсь. Напоследок догоняюсь персиком и ухожу к себе в комнату.

Там — беспорядок: одежда на полу, обёртки от «Кит-Ката», заначки которого (ещё и чипсы с сухариками) лежат в тумбочке около компьютерного стола, разбросанные в порыве истерии книги, выпавшие страницы из разорванной тетради, ручки, карандаши, провода, все спутанное и забытое мной. Мне плевать на вид моего жилища. Оно только моё. Даже кислый запах пота и грязи не волнует меня, я наклоняюсь к ноутбуку, чтобы включить его.

А потом бегу блевать.

И тут уже всё равно, что и сколько я ела до этого. Важно только то, что волосы попадают в рот, а меня рвёт без остановки, и живот ещё так сильно болит. Важно только то, что мама приносит мне чёрный чай, крепкий, без сахара, кучу таблеток от расстройства желудка, гладит меня по мокрым волосам и потному лбу, не брезгуя прикасаться к моему жирному телу, наполненному остатками еды и напитков. Она морально поддерживает меня, успокаивает прикосновениями, пока отец нервно ходит кругами по комнате и пытается выяснить, чем я отравилась.

Я не могу дышать.

И почему-то начинаю плакать.

Родители обнимают меня с двух сторон, сжимают так крепко, что слёзы от напряжения сменяются нервным смехом, и я начинаю хохотать, и снова очередная боль в желудке, и снова слёзы. Меня утешают до тех пор, пока я почти полностью не погружаюсь в отрешённую апатию и не укладываюсь спать прямо в домашнем костюме, ведь уже нет сил переодеваться и двигаться.

Родители сторожат меня до тех пор, пока я не проваливаюсь в неспокойный, холодный, насыщенный стрессом и усталостью сон.

Только тогда они уходят, напоследок по очереди целуя меня в висок.

А с утра меня настигает апатия. Очередная. Лишённая плоти, призрачная, почти невидимая, как мыльный пузырь, прозрачный шарик, лёгкий и воздушный, но такой тяжёлый, такой невыносимый. Мир теряет краски, звуки становятся тише. Мой жир на ляшках приобретает огромную желеобразную форму, колышущуюся при каждом движении. Целлюлит — в пятнадцать лет! — похож на впадины и овраги на моей коже с растяжками, словно прозрачные шрамы. Мои руки такие длинные, такие красивые, но жир, этот мерзкий, противный жир покрывает их, как защита, доспехи, мягкие и трясущиеся. Живот, этот живот, что выпирает сквозь рубашки и футболки. Эта талия, которую даже талией не назовёшь — как огромное бревно, только со складками. Эти щёки, прячущие красивые глаза с длинными ресницами. Эти прыщи от вредной калорийной еды, эти икры, эта грудь, это тело, что сейчас я неистово ненавижу.

Я хочу вскрыть себя изнутри, вынуть острым скальпелем жир, выбросить его в окно, подальше от себя, перерезать сосуды и артерии, чтобы кровь залила потолок и стены, проткнуть органы насквозь, наслаждаться тем, как они сдуваются, словно повреждённый мяч. Я хочу разложить своё тело по полочкам, чтобы перебирать каждую частицу несуществующими пальцами мёртвого призрака, чтобы наслаждаться пустотой внутри себя, чтобы быть такой хрупкой, невесомой, чтобы иметь контроль над каждой своей косточкой.

Но я не могу.

Я слишком уродлива.

Я слишком жирная, жирная, жирная.

И я звоню Кэсс, и долго ною ей в трубку, и снова едва не плачу, и слёз уже не осталось, и зову её прогуляться, развеяться, и понимаю, что не могу выйти из дома, ведь я буду чувствовать только осуждение, слышать саркастичные насмешки, задыхаться от обоснованных издевательств, и зову подругу к себе домой. И она приходит. И я хочу улыбаться и говорить ей что-то приятное. И я не могу.

И плачу, плачу, плачу.

В конце-концов, Кэсс обнимает меня, не отпуская ни на секунду, что-то бормочет про то, что я и так красивая, что не надо так убиваться из-за парня. Я не слушаю. Мне настолько больно, я не могу нормально дышать, меня колют изнутри ножи, поворачиваясь так искусно меж моих сосудов и вен, чтоб не задеть жизненно важные органы и места, но расковырять нервы, оборвать эти нити, удерживающие меня на грани от срыва. Разрезают на малейшие кусочки мои мышцы, тщательно вырисовывая острыми лезвиями искусные, кровоточащие гнилью узоры.

Кэсс тянет меня в своих объятиях к ноутбуку, аккуратно усаживает на стул и всё время сжимает так крепко, чтоб я не упала, чтоб я не выскользнула из её рук и не убежала из комнаты, из дома, из города, из страны, чтобы я была рядом, потому что сейчас мы — единый пульсирующий болью и волнением симбиоз, одна часть которого выступает в качестве жертвы, а вторая — поддержки. Сейчас мы единое целое. Распадёмся на части — и я задохнусь. Распадёмся на части — и Кэсс замрёт.

Она набирает вместо меня в Гугле: «Как быстро похудеть».

Я не знаю, зачем. Это не моя цель. Моя цель — избавиться от своей надоевшей грязной плоти, вычистить её до блеска, установить тоталитаризм в своих мыслях и действиях. Но уж точно не диеты и — боже упаси — правильное питание. Это кажется слишком лёгким.

Но я не останавливаю Кэсс, лишь вместе с ней смотрю кучу вариантов, как можно сбросить вес.

А потом подаю голос.

Он ломкий, хрупкий, как тонкий волос, секущийся и ломающийся от неосторожного прикосновения, он грубый своим хрипом от затяжных рыданий и долгого молчания.

— Давай эту, — указываю я ей на картинку с худой девушкой, расписанием еды и подписью «Худеют ноги».

Кэсс кивает и только тогда отпускает меня.

Цепочка разрывается.

Ток замыкается у меня под рёбрами и ударяет кончиком ножа ближе к сердцу.

— Я поговорю с твоей мамой, — произносит подруга и выходит из комнаты, аккуратно прикрыв дверь, чтоб не создавать лишний шум, не трепать мои нервы.

Я смотрю на картинки на моём экране. Такие худые девушки и такие сложные правила. Так всё просто и одновременно сложно. Диета на неделю. Прошлую мы выдержали с успехом, но там не было ограничений. А тут всё строго: салат из томатов и огурцов, ровно сто пятьдесят грамм, ни больше, ни меньше, следующий день — курица, сто грамм, без соли и специй, третий — питьевой, но не больше двух литров. И так на семь дней.

Я захожу в Tumblr, набираю тег «thinspo» [1] и едва не сгораю от стыда. Такие все красивые, стройные, с выступающими косточками, тонкими пальцами, аккуратными скулами, идеальной талией и просветом между бёдрами. Я с грустью вспоминаю, что мои ноги соприкасаются в упор до икр. Кусаю себя за пальцы.

Какая же я, чёрт побери, жирная.

Снова хочу плакать, но просто закрываю вкладку и жду маму с подругой.

Когда счастливая Кэсс возвращается, я почти спокойна. «Почти» значит «абсолютно, ни капельки, ни в одной молекуле я не спокойна, мне стало только хуже».

— Ну что, с завтрашнего дня на диету? — Кэсс едва ли не сверкает. — Похудеем, станем красивыми сучками, и твой Вэл будет ласкаться по тебе, хвостом ходить!

— Да я не из-за Вэла...

Нет. Больно.

Больно говорить.

— В любом случае, — не унимается Кэссэди, — мы не собираемся останавливаться на этом. Мы будем худеть до тех пор, пока обе не понравимся себе, окей?

— А что насчёт спорта?

— Я найду тренировки, не волнуйся.

Она снова всё берёт на себя. Моя прекрасная светловолосая подруга с пухлыми щёчками, как у маленького ребёнка, и приятными женственными округлостями. Куда ей худеть? Зачем?

Но именно тогда мы и сделали свой выбор.

Когда Кэсс ушла, я встала на весы. Из-за зажора и ленивого образа жизни я снова вернулась к исходному весу.

Клянусь, я мечтала тогда выбросить весы.

Но я не стала.

Я снова начала есть.

Я съела все чипсы, доела «Кит-Кат», спрятала обёртки, больше от себя, чем от матери, и пошла на кухню. Снова бутерброды, картошка, йогурты.

На этот раз я не блюю.

Ночью я валяюсь на спине и не могу уснуть. Живот вздувается, он плотный и набитый едой. Внутри что-то плюхается и издаёт рваные звуки, а я просто поглаживаю его и думаю о том, что вот он, последний день моей свободы, завтра начнётся новая жизнь.

Так забавно.

Я думала, я похудею, и всё наладится. Я надеялась. Я мечтала. Я верила.

Но ведь Вэл действительно не играл тут роли. На данный момент мы не общались. Я испытывала к нему симпатию, а психолог испытывал его. У нас даже не было общих тем, поэтому мы старались особо не пересекаться.

Почему всё так круто изменилось в один момент? Я не знаю.

Я только знаю.

Что мне чертовски.

Чертовски.

Больно.

___________

[1] «Thinspo» — вдохновение от худых девушек или парней (прим. автора).


Рецензии