Из сборника рассказов о греции записки афинского к

ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ
Я редко хожу в «Казенные дома», но иногда все-таки приходится. Как-то раз, свежим
осенним утром, одетым в голубую дымку и аромат угасающей листвы мне и понадобилось
свершить сей поступок. Странно, но посетителей было мало. То ли все уже ушли, то ли
больше не пришли, потому что им надоело посещать. Одним словом: «внутри» была дама
с лукошком, а своей очереди дожидался очень импозантный гражданин.
«Наших» можно одеть в «Карден», облить «Лореалями», соорудить на голове «экстрим»
с тонной лака, посыпать дустом и запечь в духовке, но все равно: что-то выдаст в них
выходцев из бывшего СНГ, ровно как и летчиков космонавтов скафандр или волочащийся
за спиной парашют. Лично я их совершенно безошибочно узнаю на улице вплоть до третьего
поколения.
Мужчина напротив тоже был «своим». Потрясающе бездефектным, но «своим».
Безукоризненной белизны хрустящая рубашка; черные, хорошо пошитые брюки ладно сидят
на тонкой талии. Гладко выбрит, красиво уложен. Профиль — ни дать, ни взять — обратная
сторона монеты, отчеканенной задолго до Рождества Христова в самом сердце античной
Эллады.
— До чего интересный мэн! — подумала я про себя, задвинув поглубже под кресло ноги
в потрепанных ботосах.
Словно угадав мои мысли о неизгладимом впечатлении, незнакомец потянулся
к журнальному столику и из-под разноцветной периодики извлек на свет большой проспект
«Санкт-Петербург» на русском языке.
— Ого, — восхитилась я, — тут еще и присутствие интеллекта. Кто сказал «нет в мире
совершенства»?
— Ребенок! Не становись ногами на диван! — еле успела на полдороги поймать своего
младенца за штанину. Тот уловив ослабление моего внимания, решил добраться по стене
до висячего кораблика.
Мэн, оторвавшись от просмотра, поднял на меня глаза.
— Вы тоже из России! — спросил он лирическим тенором.
— Нет. Я из Грузии. Из Марнеульского района. Село Опрети называется. Это на границе
с Арменией. Высоко-о-о-высоко в горах.
— А-а-а, — слегка разочарованно протянул собеседник. Видно его душа жаждала
культурного мероприятия, а тут «с гор спустилась». Но, видно я со своей платиновой челкой
и белыми джинсами не очень ему напоминала доярку, и он решил со мной поговорить.
Точнее, он меня пожалел и решил по-отечески просветить. А может ему было скучно и он
решил скоротать время за ни к чему не обязывающей беседой. Короче — я терялась
в догадках.
Захолустье, захолустье! Со своими правилами, жизненными ценностями и помидорными
закрутками на зиму!
Что ты делаешь с человеческими душами, воспитывая в них ущемленную агрессивность
и комплексы неполноценности! Как я завидовала всегда жителям столицы и просто
районных центров, которые имели доступ ко всему самому лучшему, их образованности, их
возможности одеваться и, что самое главное, — умению вести себя вот так, непринужденно
и вальяжно. Одним словом — красиво.
— Вы когда-нибудь были в Ленинграде? — в задумчивости листая книгу, обратился ко мне
шикарный джентльмен.
— Да, была один раз. Совсем ненадолго. Всего неделю.
— Неделю?! И что за неделю можно посмотреть? Хоть понравилось?
— Супер! — я еле успела схватить за ногу своего отпрыска, посягнувшего на целостность
напольной вазы.
— Одын, — задумчиво повторил господин, — а я часто ездил по России. И инисититут
тоже закончил там. Ваабщемц лублу ездит.
— Угу, — мне, конечно, было завидно. Я изо всех сил взяла себя в руки, чтоб не ударить
лицом в грязь. Хотя слова «инисититут» и «лублу» несколько меня успокоили. Может он
не настолько светский лев и гроза кулуаров, на сколько хочет казаться?
— Ты в музеи была когда-нибудь?
— В музеи была, — ответила я, заметив про себя, что мы уже перешли на «ты».
— Понравился?
— Супер!
Ну, что ему рассказать? Что в Эрмитаже от охвативших меня чувств, грохнулась
в позорный обморок, как какая-то мамзель восемнадцатого века? Что стояла перед картиной
Куинджи «Лунный свет» пока смотрительница русского музея не уведомила меня лично:
«Мы закрываемся». Зачем это первому встречному? Да и мне вспоминать не стоит…
— А я лублу музеи, — дяденька элегантно развалился в кресле, съехав вниз и широко
расставив колени. Перевернув очередную страницу, он щелкнул по картинке пальцами.
— Это знаешь? Помнишь?
— Знаю, — тихо ответила я.
Я, действительно, помнила свежий ветер на лице со вкусом Невы, яркой голубизны небо
и голос гида, захлебывающийся от восторга:
— …Зимний дворец обширными размерами, богатейшим декоративным оформлением,
всем свои величественным строем олицетворял могущество Российской империи
и неограниченную власть ее повелителя. Автором проекта и руководителем первого
строительного периода был гениальный зодчий Б. Ф. Растрелли. История каждого, даже
малого помещения Зимнего дворца — страница истории, придворной жизни и быта
императорской фамилии. Увеличение императорской коллекции картин потребовало
возведения еще двух зданий: Малого и Большого Эрмитажей. Позже был построен и Новый
Эрмитаж. Эрмитажные здания хранят бесценные творения человеческого гения всех времен
и народов…
— Третьяковка, — кивнул он на книгу. Мое самое любимое место!
— Место чего? — хотела переспросить я, но не совсем уловив полет его мыслей
не рискнула.
Что-то явно не укладывалось в моей провинциальной голове. Проспект «Санкт-Петербург», белоснежный дворец на бетонной набережной. Может дядя чего сказал, а я
прослушала?
— И дэтэй надо туда водить. Пуст привикают, — поучительно добавил очаровательный
господин, ткнув пальцем в сторону моего карапуза, — понимаешь, «у человека все должно
бит отлично: и одежда, и мисли», так сказал Максим Горки. Понимаешь?
Я понимала.
— Вот, смотри: моя любимая картина. Здесь отец убил своего сина, знаешь?
— Кого, отца?
— Нэт! И отца, и сина. Русский цар такой бил Иван Грозный и убил своего сина.
Мужчина держал на развороте репродукцию какой-то картины. Я заглянула в книгу.
Действительно, отец обессиленными руками прижимал к себе голову сына.
— Посмотри, посмотри на него! Какая в углу валяется палка!
— Какая «палка»? Простите, но здесь нет никакой «палки».
— Да?! Значит фотографию когда для книги делали, ее увеличили и палку отрезали! —
крахмальная рубашка заскрипела от негодования.
— Смотри, смотри какое злое лицо! Какое красное! Все тело у нево в напряглось… я
пытливо всматривалась в картину: руки, бессильно опущенные на плечи сына, бледное,
почти мертвое лицо отца, титанические усилия удержаться на ногах…
— А глаза?! Знаешь, здесь тоже не видно, потому что картинка маленькая. Ты знаешь
какие у него в музеи глаза?! Прямо как будто сейчас и тебя убить хочет. Даже близко подойти
страшно. Говорят, ну, гад в музеи рассказывал…
— Кто?
— Гад.
— Гид, что ли?
— Да, ну, этот девушка рассказывал, что один мужчина не выдержал этот взгляд
и бросился на картину с ножом и стукнул. Вот здесь все-все в этом углу порезал. Он с ума
сошел от этово картины, понимаешь?
Нет. Я совершенно ничего не понимала. На репродукции я видела безжизненно
опущенные веки с застывшими в уголках глаз еле сдерживаемыми слезами; печаль,
безнадежность, отчаяние, тоску, которые не успели покинуть бренное тело и уступить место
неуемной радости возвращения блудного сына.
— Извините за нескромность, — я решила издать звук, — может Вы что-то путаете?
Может это не «Иван Грозный убивает своего сына» И. Репина из Третьяковской галереи
в Москве, а «Возвращение блудного сына», выставленная в Эрмитаже (Санкт-Петербург)?
— Правда?! Я тоже смотрю: почему палку отрезали? Крови нет? Ваабщемц какая разница?
Репин, Малевич? Лишь бы красиво и културно било! Не правда?
КИНО