Пуго застрелился

Что такое восемь лет в 1991 году? Я родился на год позже кончины Брежнева, на год раньше самоубийства Щелокова. Уже застрелили Леннона, но еще не застрелили Улофа Пальме, можете вы это понять, которому было семнадцать, сорок один или двадцать три? Вы, который были, возможно, хороши как атлант, в душе которого цвели лилии? Нет, вы этого понять не можете, потому что вам было семнадцать, сорок один или двадцать три, а мне — восемь, и советская власть не торопилась распахивать передо мною врата жизни.

Итак, вам восемь лет, вы хотите жить, но советская действительность заставляет вас умирать по десять раз на день. Вы встаете по будильнику, вас готовят в первый класс, вас сажают по утрам за стол и подносят овсянку, сделанную по советскому ГОСТу. Вам включают телевизор, где военные танцуют «Лебединое озеро», балерины бегают с автоматами вокруг Белого дома. Вам восемь лет, и вы погибаете ото всего этого, несмотря на то, что балет у нас самый лучший.

А потом вам приносят газету, где сообщается, что Пуго-то — он, оказывается, застрелился. Хорошенькое дело… Мне не сегодня завтра в первый класс идти, а Пуго — он лежит мертвее мертвых. Мертвее даже, чем «вечно живой» в Мавзолее.

О чем писали газеты в августе 1991 года? Вы не знаете? Не притворяйтесь, все вы знаете, лицемеры. Они писали о Пуго и о том пистолете, который не должен был пальнуть. Нет, газеты и журналы, конечно, писали о путче, талонах, мученике Фороса и Ельцине, но они писали и о Пуго. И даже больше, чем прежде, когда этот деятель был живой, при деле и на коне. Эти газеты, они как стервятники набросились на мертвое тело вчера еще живого идола большой эпохи и принялись кромсать подробности его кончины. А все подробности были за окном: советская Атлантида навеки погрузилась в воды истории и потащила за собой верных своих служак.

Если б тогда провели опрос среди населения, то что бы ответили люди на вопрос: «Итак, Пуго застрелился. Что вы об этом думаете?»?

Они бы ответили:

— С туалетной бумагой напряженка, того нет, сяго нет, а ракеты, автоматы, пистолеты хоть куда. Не дают осечек.

— Дали бы мне пистолет, я бы этого Пуго…

— Боже ж мой, какой хороший человек скончался, боже ж мой…

— Все там будем…

— И правильно сделал: разве это жизнь?..

Опрос закончен.

«Пуго — он застрелился», — писали газеты с наивной, ангельской простотой, будто дело рядовое: ну бывает: сходил человек погулять со своей собакой, покушал там, помылся, побрился и… застрелился. Допустим, в том августе 1991 года многим бы хотелось застрелиться, глядя на магазинные прилавки, но вы-то лично, конечно, и дальше потянули свою нудную лямку скучной жизни, спрятавшись под жалкими обломками империи, которые вы, несчастные, называете «многоквартирными домами с бытовыми удобствами», раз читаете эти строки, а не кормите могильных червей.

И когда все стало рушиться, вы прибегли к удобной философии — «Все, что ни делается, — к лучшему». Вы замазали этой философией свои глаза, чтоб они не ослепли от страха перед действительностью. Вы замазали этой философией широченный оскал бога, который возникает всякий раз, когда вы бессильно барахтаетесь в расставленной им паутине судьбы.

Вы, слабые люди, что вы держите у себя под подушкой? Варианты ответов: а) свои руки, чтоб они не болтались под одеялом, б) томик Пушкина, в) бутылку водки, г) эротический журнал, д) пучок лаванды. А Пуго — он держал под подушкой светло-серый пистолет, и этот пистолет должен был выстрелить, когда неведомый порыв истории мгновенно порушит все, во что вы верили, во имя чего трудились. Он и выстрелил. Это вы знаете. Но вы не знаете, что это пистолет выстрелил не один, а два раза. Пуго застрелил сначала жену, потом себя, а затем аккуратно положил пистолет на тумбочку. Уважение к советскому порядку не должно покидать даже после смерти…

1 сентября я таки пошел в школу. Была куплена форма советская, впоследствии отмененная специальным декретом новой власти. Новая власть быстро расправлялась с символами прежней эпохи. На Лубянке рухнул Феликс, а старый директор школы, говорят, рухнул в обморок. Он консерватором был, этот старый директор школы. Наконец, с книжных полок библиотек окончательно рухнула в помойку трилогия Брежнева.

А Пуго?

Как уже было сказано, он застрелился.

Зачем?

Ну имеет право человек застрелиться, если впереди пустота, а на душе осень?