Уловить неуловимое. Путь мастера 2

...

   На следующий день он заехал к нам. Обычно, как я знаю, он к нам приезжал на роскошном «рено».
 - Ну, давай, поехали, – резюмировал он просто и кратко.
    Да и не надо было повторять. С утра я и думал только об этом, и больше ни о чём. Собрались быстро. Я никогда не ездил с ним на его «рено» и потому предвкушал эту поездку на такой красочной иномарке. Сяду, осмотрюсь, и под музыку, желательно под музыку моего поколения, помчусь, помчусь по улицам моего изумительного города, где с утра до ночи, с ночи до утра горят огни рекламы и светятся яркими цветами огромные экраны, приглашая, созывая, маня незаманчиво, а то и настойчиво в края такого изобилия, где только наслаждение и исполнение мечты, любой мечты. Улан-Удэ – мой город любимый и родной!

    Когда мы вышли, возле подъезда его «рено» не оказалось. «Угнали» – так и прыгнула во мне, в голове моей ужасная мысль.
 - Пойдём на остановку, – предложил вот так просто мой родственник по материнской линии.
 - А Вы на чём приехали? – спрашивал я ошарашенный, всё ещё ведомый инерцией воображения о поездке в мягком, роскошном авто.
 - Как на чём? На трамвае.
 - На трамвае? – удивлённо спрашивал я, продолжая оставаться под инерцией недавнего воображения.
 - Но не на летающей же тарелке, – отвечал он мне с такой лёгкой усмешкой, что воображение моё быстро испарилось.

    В трамвае я сразу же поспешил занять место у окна. Но к удивлению моему он почему-то пошёл в конец трамвая и встал у задних стёкол, опершись о поручни. Невольно я встал со своего места и в недоумении поплёлся туда, ибо мест свободных в трамвае хватало. На задней площадке кроме нас двоих никого не было. Трамвай иногда покачивало на поворотах, и это ощущалось сильно именно здесь, на задней площадке трамвая. Ехали мы молча.
 - Вот так и было это на задней площадке трамвая, – первым нарушил тишину мой родственник.
 - А что было? – тут же проявил я интерес потому, что он говорил, что он делал, было для меня интересно, теперь интересно.
 - Вот так же ехал я на трамвае, на задней площадке пятнадцать лет назад. Тогда мне было за тридцать, далеко за тридцать, ближе к сорока. Но я тогда был в отличной форме.
    Я тут, же, как бы оценивающе посмотрел на него, на его тело, скрытое под рубашкой, вспомнил вчерашнее чудо. Он и сейчас как боевой механизм.
 - Да, я был в форме, – продолжал он, – функционалка что надо. Тогда, как и сейчас, в трамвае народу было мало. На задней площадке кроме меня никого не было. Так вот, на одной остановке вошёл один парень, молодой, высокий, статный. Ну, вошёл, да вошёл. Он же, долго не раздумывая, устремился сюда, на заднюю площадку. Так и поехали мы дальше. «Спички есть у кого?» – громко спросил он, предположительно, у пассажиров, сидящих на задних местах. И знаешь, я никогда не курил, и не курю сейчас, да и тебе не советую. А тогда у меня, почему-то, в кармане были спички. Откуда? Как? Но были. Видимо брал для каких-то нужд, а потом забыл, и так они и остались в кармане. «Возьми парень», – тут же протянул я ему спички. Он обернулся. Кажется, теперь он заметил меня. Молча взял и прикурил. И тут до меня дошло, что курить в трамвае нельзя. Видимо, во мне, прежде всего, сыграл инстинкт помочь кому-нибудь, а уж потом включились мысли. «Да, ладно», – думаю я. Сам же предложил спички, теперь-то чего. А он, этот парень молодой, прикурил и стал возвращать спички. Я протянул ему руку ладонью верх. Но спичек там не оказалось. Не дойдя нескольких сантиметров до пункта назначения, то есть до моей ладони, спички упали на пол. Не надо было объяснять, не надо было, потому что я понял сразу. Передо мной происходила демонстрация наглости, но самой подлой наглости. Парень вместо благодарности уронил спички перед моей ладонью преднамеренно. И вот эта подлая наглость, вот эта гнилуха души продолжали свой торжественный танец. «Подними», –говорит он мне властно, очень властно. Говорит громко, что пассажиры на задних сидениях оглянулись. И до них тоже дошёл весь смысл вот этого действия. Может быть, парню этого и надо было. Устроить вот такой спектакль, где он главный герой. Ох, скудость, скудость ума. Куриные мозги...

    Трамвай качнуло на повороте. Он замолчал весь в приливе воспоминаний. А мысли мои продолжали свой танец воображения. Память вновь оживила ту картину, когда он на вытянутой руке держал двухпудовку и при этом рука его не дрожала. Я видел вновь, как монета сгибается под его пальцами. Да, я живо представлял продолжение. И всё же я был в нетерпеливом ожидании рассказа того события, совсем неординарного события. И продолжение не замедлило себя ждать:
 - Пассажиры на задних сидениях оглянулись. Они втягивались в роль зрителей. А этот молодой, высокий, статный парень, игравший в данный момент главную партию, мне отводил роль такого простачка, которого он утопит сейчас в самой грязной, вонючей луже. О-о, он был верхом на коне, на самой вершине. И загнала его туда собственная, наивная глупость и отсутствие опыта жизни. А он, этот опыт жизни ох как бывает, нужен человеку.

 - Я понимаю. А дальше что? – несомненно, согласившись с ним, я был весь в ожидании.
 - Мельком я успел заметить, что у пассажиров начинают появляться нотки сочувствия ко мне. Но вмешиваться никто из них не собирался. Да и зачем. Сойдут на своей остановке, и забудется этот мимолётный эпизод. Я же тем временем аккуратно пальцами прихватил его пиджак, лацкан пиджака и так же аккуратно придвинул его самодовольное лицо поближе. Он же сначала ничего не успел понять, осмыслить, а чуть позже он удивился и уже подумывал, что предпринять. Индюк думал, думал, да в суп попал. Я смотрел. Глаза в глаза. А затем я тихо сказал: «Выходим на первой остановке. Я найду место без свидетелей. Я оставлю тебя без глаз». Я говорил тихо, тихо. Пассажиры не слышали, он слышал. До его куриных мозгов дошло, сразу дошло то, что я сказал. Главный энергетический посыл, что исходил от моих глаз, а точнее от моего мозга через глаза, нёс информацию неотвратимости моего замысла. А это означало, несомненно означало то, что он осуществится. Подкреплялось это словами, что сказал я голосом тихим, но властным. Я не кричал, как кричат во многих случаях, а говорил тихо и убеждённо. И это тоже был посыл моего мозга, но слуховой посыл. Он, видимо, всегда хотел жить комфортно, уютно, удобно, даже чересчур, и он как можно, стал цепляться за любую возможность, чтобы жить вот так комфортно. В данные секунды он приобретал опыт жизни. О-о. Тут же нашлись у него всякие слова извинения. «Иди быстро, иди. Бегом беги», – говорил я тихо, тихо. Мой приказ он исполнил сразу. Быстрота была хорошей. Он мигом проскочил в середину вагона, чтобы никогда больше не видеть меня. А пассажиры очень удивились вот такой неожиданной метаморфозе. Это я видел. Это я чувствовал.

    Трамвай покачивало на поворотах, что сильно отдавалось в конце. Я осматривал заднюю площадку, стараясь мысленно представить всё это. Да, финал оказался для меня неожиданным. Я понимал, что эффект такой был достигнут, прежде всего, нестандартностью поведения моего родственника. Голос, тихий голос, и взгляд.
 - Да всё так. Это был чисто психологический момент, – неожиданно, словно угадав мои мысли, он прервал мои раздумья, – но был точно такой же случай, но только в электричке. Кстати, в том же году. Конечно, спичек там и помине не было. Но было то же самое отношение, такая же скудость ума, такие же куриные мозги, и такой же мой психологический приём, проведённый таким же способом, такими же словами, таким же взглядом глаза в глаза. Но я объясню потом, уже приехали.

    Я никогда не был в этом районе города. И всё же я узнал его. Да, это был знаменитый квартал города, где никогда не будут гореть неоновые огни рекламы, где никогда не выставят огромные экраны, где будет звучать музыка, сиять улыбки, само движение, идти, бежать, стремительно взлетать всё те же неугомонные силы вездесущей рекламы. Не будет здесь дышаться новизной, прогрессом города. Здесь будет так, как было всегда, и десять лет назад, и двадцать, и тридцать. Останутся доминировать всё те же серые цвета самих улиц, самих домов. Это был квартал, где я никогда не был, но знал. Он знаменит был, прежде всего, своей криминальностью. И отсюда, именно отсюда, выходили отличные спортсмены, чемпионы по видам единоборств.

    Быть может, я удивился, но понимал, что это входит в его учебно-воспитательный план. Дать почувствовать мне сам воздух той атмосферы, где рождаются чемпионы, мастера единоборств. Так мы и шли среди серых, невзрачных, по большей части деревянных домов, которых в народе называют бараками. И как-то уныло стало мне на душе после пространства расцветающих, сияющих районов города. Тем временем родственник прервал молчание:
 - В детстве, в пору отрочества, я с родителями приехал из маленькой деревни сюда. Конечно, сначала было разочарование, что переехали из красивой сельской местности далеко не в самую лучшую часть города. Вот на этих улицах и проходили мои первые университеты. И со временем, знаешь, я стал патриотом, истинным патриотом, в данном случае, этого квартала, нашего квартала, моего квартала. Много лет, очень много лет я не был здесь. Надо, нужно посещать родные места.

    Он говорил весь погружённый в некую ностальгию. И я слушал, я смотрел, смотрел на него с уважением, с долей изрядного благоговения.
    Мы подошли к какой-то закусочной, такой же невзрачной, как и всё вокруг. Контингент посетителей вырисовывался отчётливо и красочно своим изъяном координации естественного движения. При этом от них изрыгались такие слова, которые не сыщешь в каких-либо популярных словарях или в учебниках.
 - Ты подожди здесь. Я подойду скоро, – и с такими словами он как-то быстро скрылся, испарился за ближайший угол, оставив меня в одиночестве
любоваться достопримечательностями своего родного квартала.
    Единственная такая достопримечательность, как эта закусочная, похоже, всегда жила, дышала вот такой динамичной жизнью, каким предстала сейчас перед моим взором. До респектабельности посетителей дорогих ресторанов было, как до Луны пешком. Да и мысли такой здесь никогда не возникало. Никогда. Как есть, так есть.

    Недолго пришлось любоваться мне красотами местного края. Сам воздух, само бытие данной местности живо напоминали мне, где я нахожусь. И это напоминание вылилось в скором времени в виде голоса грубого, вызывающе грубого, что раздался у меня за спиной: «Эй, добавь-ка сотню. Не хватает».  Резкий скачок сердца было ответной реакцией на эти звуки явно угрожающего характера. Я так же резко обернулся. Передо мной стоял шкет, примерно моего возраста. Но действительность оказывалась в данный момент таковой, что был он не один. За его спиной ухмылялись рожи таких же отъявленных сорванцов как он.

    У меня не просили, с меня требовали деньги с угрозой, при малейшем случае неповиновения, отобрать их. Такое происходило впервые в моей биографии. То, что я онемел, я испугался, я задрожал как лист осиновый на ветру, было очень близко к действительности. Но всё же мысль о том, почему я должен отдавать своё какому-то неизвестному шкету, которого видел впервые в жизни, взыграла, не утонула в пучине страха, а именно взыграла, подняв моё достоинство из мутной лужи робости, трусости, подчинения чужой воле, которое чуть было не разлилась по просторам моей души. И возникла между нами некоторая полемика, в которой я выразил своё явное нежелание расставаться с содержимым моего кошелька. И понимал я сейчас, прекрасно понимал, что не это в первую очередь заинтересовало их в постороннем, в чужаке их квартала.

    Да, весь вид мой с головы до ног говорил, кричал, что я из респектабельных краёв, из благоприятной, благоденствующей семьи. Со мной никогда такого не было. Во мне в данный миг нарастала та волна, которой добивался от меня тренер, но не мог добиться, так и махнул рукой. Впервые передо мной стоял не противник, не соперник, а враг. И впервые у меня отнимали. И впервые у меня заклокотала жажда справедливости. И я знал, что тренировки, где закалялось моё тело и, в какой-то мере, оттачивались сами движения, не прошли даром. И на соревнованиях я выходил против ребят из этого квартала, где в большинстве случаев проигрывал, но ведь и выигрывал. Всё это взыграло во мне. Но и не только. И это я ощутил явственно, отчётливо. Недавний рассказ моего родственника, что слушал я очень внимательно, который пронзил меня насквозь, возымел таки действие.

    Глаза в глаза. И увидел я в глазах этого шкета столько злости, кипящей злости, что немного опешил. Этот явно станет преступником, а не спортсменом, нормальным гражданином. Но что увидел он? Было ли это загадкой? Но что-то переменилось в нём, на какие-то доли секунды. Как уловил я это? Загадка. Загадка моей души, которая раньше меня не особенно интересовала. Но я уловил эту перемену. В такой эмоционально накалённый миг восприятие моё было заострено как никогда, словно тонкое
лезвие бритвы.

    На меня не падал взгляд хищника на жертву. На меня смотрели так, как смотрит враг на врага. И это было многое, если не всё. Значит, он увидел что-то в глазах моих. Но что?
    В этот заострённый до предела миг, в доли секунды узнал я, что глаза мои передали то, что заклокотало, забурлило у меня где-то изнутри, из каких-то далёких глубин, которых я не знал, не подозревал. Он увидел это и переменился. В доли секунды. И этого хватило. И это был шанс, шанс для меня.
 - Один на один. Или тебе не катит, – и это говорил я, сын интеллигентных родителей.

    К тому же добавил я несколько хороших слов, не входящих ни в какие популярные словари, ни в какие учебники. Откуда у меня это? Я сам себя не узнавал. И вдруг, в такой нестандартный момент моей жизни мелькнула, на миг мелькнула мысль, но засела прочно в моём мозгу, в моём сердце. То был феномен его недавнего рассказа. Стоит захотеть и можно преодолеть, всё преодолеть. Не мог он отказаться от выхода один на один. Откажешься и в миг потеряешь всякое уважение к себе в этом квартале. Но знал он, знал гадёныш, что в случае проигрыша, они мне всё равно насуют по самую покрышку.

    Встали в боевую стойку. Но ведь стоял передо мной далеко не тот, далеко не из тех, кто противостоял мне на соревнованиях. То были бойцы, у которых была мечта, у которых было стремление к лучшей, достойной жизни через спорт, именно через спорт. То были лучшие парни этого квартала, а не то, что этот гадёныш, у которого поднимается дух только при численном превосходстве. «Да я тебя отделаю сейчас в твоём же родном квартале, в твоих же родных местах, на глазах твоих же друзей, таких же гадёнышей как ты. А дальше будь, что будет. Пусть изобьют, отметелят толпой, но буду стоять насмерть, драться, пока движется хоть один мускул», – целое выражение мыслей, как выражение духа в этот заострённый миг, словно молнией пронёсся в мозгу моём как щит, как меч.

    Драка была короткой. Психологический настрой, чего так тщетно добивался от меня на соревнованиях тренер, проявился во всей красе, во всём блеске. И понимал я, впервые понимал, что в этом эмоциональном проявлении есть красота. Своя особенная красота! Я дрался, как будто отработал свою лучшую тренировку, где всё получалось в высшей гармонии, но почему-то шёл в разлад с гармонией на соревнованиях. Как жаль, что это не финал какого-нибудь турнира, а то быть бы мне чемпионом. Но понимал я всей сущностью своей, что драка эта, что победа в ней важна мне, дорога мне любого финала любого турнира. Это была победа не только над этим гадёнышем, это была победа над собой, именно над собой, над прежним разломом души. Это было возрождение нового духа. И это многое значило, если не всё.

    Теперь же наставала минута, когда я буду жестоко избит толпой. Я слышал, что такое избиение иногда доходило до летального исхода. Но во мне сейчас бурлила такая эйфория души, затмившая рассудок, что я приготовился к драке против всех не на жизнь, а на смерть.
    Парни этого квартала, парни моего поколения, молча, посмотрели на своего поверженного в честной драке товарища, молча посмотрели на меня, и молча повернулись, и пошли своей дорогой. В глазах их не было какого-либо восхищения от моего мастерства, ведь всё-таки я был, пусть начинающим, но действующим атлетом единоборства. Нет, в глазах их было другое, совсем другое, что заставило меня зауважать их, искренне зауважать их. В глазах их я прочитал понимание справедливости. И в этом была истина! О, квартал! Вот почему отсюда столько чемпионов! Здесь ценили силу, по настоящему, по-мужски. Конечно, в любом стаде заведётся хоть одна паршивая овца в виде этого гадёныша, который в дорожной пыли только, только приходил в себя.

    Не прошло и минуты, как появился мой родственник. Откуда пришёл? Но мне показалось, что он никуда и не уходил. Истина была рядом. Но не успели мы отойти на несколько шагов, как услышали голос за спиной явно агрессивного тона: «Эй, куда пошли. Поговорить надо». Обернулся я резко, но родственник мой не обернулся, хотя остановил свой ход. В нескольких метрах от нас стоял молодой, но взрослый парень. Но поразил меня, сразу и
прежде всего, его размер, его габариты. Да, это был бугай, так бугай. Грубая физическая сила, без всякого на то проявления, так и пёрла из него, говорила за себя, кричала за себя во весь голос. И не надо было иметь намётанный взгляд какого-нибудь опытного тренера, чтобы не убедиться в этом.

    Зевак собралось много. Толпа любопытствующих образовалась тогда, когда я выходил один на один. Всегда бывает так, а во времена массовой безработицы тем более. Для них устраивалось бесплатное зрелище. Одно из них только что устроил я. Но одно дело я, подросток, другое дело, когда такое устраивали взрослые, и при том один из них далеко не в молодом, скорее в почтенном возрасте.
    Молодой против старого. Высоченный, здоровенный бугай против тщедушного, можно сказать, пожилого человека среднего роста, но такого уж миниатюрного по сравнению с оппонентом. Я только что одержавший убедительную победу и находившийся на вершине эйфории, стал понемногу беспокоиться. Но, всё же, любопытство брало верх над любым волнением, ибо я знал возможности своего родственника. Но никто из любопытствующей толпы, из вечной породы зевак, что была и будет во все времена, не знал ничего про моего родственника.

 - Да, это же он, помнишь, помнишь… – услышал я в этой толпе вот этот возглас, несомненно относящийся к моему родственнику, именно к нему, ибо произнесено было при этом его имя.
    Взгляд свой я устремил в сторону этого возгласа. В толпе зевак образовалась небольшая кучка мужиков более старшего возраста, нежели остальные. Его узнали, его помнили, помнили. Но как? Ответ не замедлил сказаться.
 - Вот сейчас будет… – как-то смачно приговаривал один мужичок, явно предвкушая зрелище, по которому соскучился, которого давно не было и не будет больше, которое по захватывающему сценарию своему стоит намного выше остальных.
 - Точно, точно… – поддакивал ему другой.
 - Жалко этого парня, жалко… – продолжал третий.
 - Молодой, молодой, неопытный. Не знает, куда встрял… – подытоживал четвёртый.

    Эта небольшая кучка возрастных мужиков уже заранее отдавала пальму первенства моему родственнику. Видать, не один я знал возможности моего родственника. Его знают, его помнят. Это меня обнадёживало. Но всё, же, по настроению толпы было видно, что абсолютное большинство, состоящее, в основном, из подростков, юношей и мужиков более молодого возраста, придерживалось диаметрально противоположного мнения. Ну что ж, другие времена, совсем другие времена. От этих примечаний любопытство моё возросло в разы, так же как возрастал и сам ажиотаж вокруг этого события, неординарного события. Чем-то это стало напоминать мне древнеримский Колизей.

    Стоял в боевой стойке этот здоровенный бугай, готовый порвать, разрушить, растерзать, растоптать всё на своём пути. И пять метров разделяли его от цели, которую он сейчас раздавит, будто яичную скорлупу. И этой целью, этой мишенью был мой родственник.
    И стоял, просто так стоял мой родственник, чуть приспущены веки, и задумчивое лицо от дум, лишь ведомых ему, и не шелохнётся тело, застывшее в молчании, как одинокое дерево посреди поля, огромного поля.   
    И наступила тишина. Но перед чем?
    И приподнял он веки, и что видел я в глазах его, и что видели все в глазах его, глубоких, бездонных, откуда слабым светом вырывался огонь чего-то, но усиливался, усиливался, обжигая всё вокруг.
    Что-то приближалось. Но что?
    Чувствовал я, чувствовала толпа в этой обманчивой, затаившейся тишине.
    Я никогда не видел такое, даже не припомню в фильмах.

    Мой родственник повернулся быстро. Начало было, как старт лучших спринтеров мира. В доли секунды он сократил, преодолел дистанцию в пять метров, оказавшись перед соперником, перед этой высокой, здоровенной целью, мишенью. Но это было только начало. А дальше было то, что повергло меня и всю толпу в шок изумления. Он забежал на соперника, как забегают по трапу самолёта. Ногой ступил на голову, на самую макушку и оттолкнулся. Оттолкнулся и в воздухе сделал сальто. Возглас изумления невольно прокатился над толпой.
    Он находился, он стоял позади соперника, успев мгновенно развернуться при приземлении. Это было начало поражения здоровенного бугая. Теперь никто, никто в толпе не сомневался в этом. Все, буквально все почувствовали приближение истины.

    Стоило, наверное, стоило этому здоровенному бугаю отказаться от боя и принести извинения мужику более старшего возраста. Но инерция мышления, да и сама ставка на свою силу, грубую силу, данную от рождения, да и вдобавок сам его куриный интеллект толкали его на продолжение боя. А ведь ему тоже противостояла сила, сила сгибающая монету. Никто в толпе этого не знал кроме меня. Но и не только сила. На глазах у всей толпы были продемонстрированы невероятные резкость, быстрота и ловкость, что разом перевесили чашу весов в одну сторону, с чем и было согласно абсолютное большинство, а точнее все.
    Здоровенный бугай медленно, кажется, в каком-то недоумении развернулся к сопернику, который вихрем проскочил, перескочил через него. Бой, небывалый, неординарный, необыкновенный бой продолжался. Что было дальше? Порыв ветра? Обдал холодом свежести и исчез? Проблеск огненного блика во тьме? Блеснул сиянием во тьме и исчез. Мгновенное видение? И исчез, и только загадка…

    Работай камера, то она не «схватила» бы в кадр его молниеносный удар, который был быстрее, стремительнее, чем 1/24 секунды. Начало было фиксируемым, но продолжение исчезло из восприятия наших глаз. Но конец проявился отчётливо. Ноги, точнее подошвы, оторвались немного от земли, потому что сам их обладатель, этот здоровенный бугай взлетел чуть вверх по наклонной. Затем он падал вниз спиной, как падает мешок картошки, нечаянно обронённый с кузова грузовика. И упал он всей спиной, и соприкоснулась задняя часть головы с землёй, углубляя последствия и так уже сотрясённого мозга. И слышен был от падения этого гул низкого глухого звука, воспроизводящие печаль, горе, страх…

    Потом очевидцы переспрашивали друг друга: «Что же было?» И я позже задавал такой вопрос. И он отвечал: «Это не был «полёт дикой утки», это не был прыжок «боковое шассе» из арсенала каратэ. Хотя биомеханика всего движения в чём-то аналогична. В кун-фу этот приём, этот удар соответствует Тоби-гери. Это были «ножницы». Начало более медленное, но конец стремительный, как «выстрел». Я понимаю, что заметить это трудно. Нужен профессиональный глаз. Вытянутый носок, как в балете, пришёлся ему точно в середину челюсти».
    Здоровенный парень лежал молча, неподвижно, бесполезно. Обморочное состояние с полной потерей сознания. Сотрясение вестибулярного аппарата.
Нарушение кровоснабжения головного мозга. Клетки его центральной нервной системы не снабжались в данный момент кислородом. И наступило само кислородное голодание и наступил механизм «ускользания» сердца из под влияния блуждающего нерва.

    Всё было бы хорошо. На этом закончилось бы всё. Но событие имело дальнейший ход, продолжая развиваться и развиваться.
    Где он был? Я не видел его в толпе, не заметил. Он выступил вперёд. Глаза ненависти и зла устремились на моего родственника.
 - Против лома нет приёма. Думаешь, каратист и всё, сошло это. Положу на месте. Лежать будешь. Не встанешь, – так изрыгал его рот, за которым проблескивал, скорее, золотой зуб, сей настоящий факт, который убедительно говорил за себя и от которого не уйти, бесполезно.

    Настоящий факт, и притом очень убедительный, убедительнее нет, заключался в том, что правая рука его сжимала пистолет.
   Против лома нет приёма. Совершенно неверная поговорка.  Нетренированному человеку делать нечего и с ломом в своих нетренированных руках против мастера единоборств, да и против штангиста тоже, и против гимнаста тоже. Это, что обычному человеку, далёкому от навыков опытного охотника, выходить с тем же ломом против разъяренного медведя. Шансов выжить никаких. Говоря про лом, этот незнакомец имел в виду свой пистолет, наведённый точно против моего родственника. «Кольт уравнял всех», – такова была поговорка бравых ковбоев Дикого Запада. И она, эта поговорка, была точной до микрона, как сама истина.

    Вмиг похолодело у меня в душе, похоронив всякую эйфорию, всякое ощущение какой-либо победы. Страшная действительность предстала перед нами во всей своей угрожающей стати, предстала в полной тишине. После расправы над моим родственником это дело непременно перейдёт ко мне. И это я понимал, прекрасно понимал, и потому моё сердце рванулось, застучало в бешеном ритме, и потому страх тисками сковал моё тело.
    Незнакомец был не здоровенный бугай громадного роста, а такого среднего телосложения, и притом не молодой. И в этом тоже была угроза, своя угроза.
    Мой родственник стоял спиной к тому, кто обращался к нему. И была на лице его задумчивость, что отобразилась в глазах его глубоких, идущая
издалека.

* * *

    Ковыль, лишь только ковыль. Трава полинялая, поросшая, встрепенулась,
колыхнулась на холодном ветру. Огромное поле, дикое поле. Тихое небо, безрадостное небо серых облаков. Всё ли было так?
    Последний ветер мрачного дня.

* * *

    Мог ли объяснить мне разум тогда?
    Он повернулся медленно.
    Я не чувствовал землю в этот миг. Она словно уходила из-под ног. Всё превращалось в иное и становилось в каком-то подвешенном состоянии: и деревья, и дома, и толпа, и само тело моё, и рассудок, и вот эта реальность бытия. Реальность ли? А истина? Была ли она?
    Это было далеко за границей реальности, по ту сторону её.
    Он повернулся медленно. Сплющенная пальцами монета по категории чуда стояла далеко позади, являясь лишь сортом пониженного уровня. Что было это?

    Глаза его не источали легко читаемую злобу, ненависть. Было что-то в них такое, неведомое, пожирающее незримым огнём всё вокруг. Энергия неизвестно чего исторгалась оттуда, из глаз его, подчиняя, парализуя в пространстве бытия. Но улавливал разум, и проблеск мысли был в том, что направлено всё это против того, кто посмеет тронуть струны души бесцеремонно и грубо, и даже с угрозой.
 - Медленно положи на землю, – звук металла резал душу, словно лезвие ножа по сковороде.
    Но где находились мы? И был ли этот квартал убогих домов? Рябили волны, и воздух был не тот, и не та реальность. Будто раздвинулись границы запредельного. Но не всё, не всё было в этом. Неуютность души. Вот в чём была главная причина, и потому хотелось покинуть это место, уйти, забыться.

    Но каково было тому, на кого обратился взор, исторгающий невидимые волны, таинственные лучи неведомой энергетики? Каково было ему, жалкому и ничтожному? А он был таковым в данный миг. Секунды, минуту назад бывший воплощением подлости и зла, наделённый определённой властью с помощью этого пистолета, превращался в данный миг в некое подобие гадкой лужи, такой вязкой слизи, что воняет отвратительно, что никогда не прикоснёшься рукой. Таковым представал этот незнакомец, посмевший наставить на него оружие, что превратилось теперь лишь в ненужный предмет. Но где эти глаза, в которых легко читались ненависть и зло? Ужас, панический ужас перед неизвестностью страшной и карающей вселился вместо них. И видели все, и знали, и запоминали. Незнакомец повиновался незамедлительно. И оружие лежало на земле без угрозы, без пользы. Но ведь кольт уравнял всех? И где же сейчас эта незыблемая поговорка бравых ковбоев Дикого Запада?
    Но вернулась реальность, та реальность, которую мы знали с рождения. И понимал я, что сплющенная пальцами монета, точно как и двухпудовка на вытянутой руке, являлись следствием, итогом невероятной физической силы молекулярных составляющих мышц, мускулов, самого мяса, живого мяса. Они выполняли приказ, поступающий от мозга, от глубин духа. Но что, же, было недавно?

    Когда прошло всё это, один из толпы выступил резко вперёд и нанёс удар незнакомцу, напоминавшему сейчас неподвижного, безмолвного истукана. И распластался он рядом со здоровенным бугаём, который вследствие своего крепкого природного здоровья, приходил в себя. В недоумении он оглядывался вокруг, пытаясь внять, понять, вернуться вновь в этот мир. Не знал он, что пропустил такое, во что невозможно поверить. Может, кто расскажет ему?
    А незнакомец распластался в пыли. И я зауважал этот квартал убогих домов, слывущий таким уж криминальным, что опасно сюда и соваться. Да. Здесь понимали справедливость, придерживались её и уважали.
    И были встречи пожилых мужиков, с детства гонявших мяч, игравших, слонявшихся по этому неизменному кварталу всё тех же улиц и домов. И стал я своим, и потому была радость в душе. И знал я, что это был урок, что не забудешь никогда.

* * *

    Я спустился вниз, в поле. Первый снег осени лишь только покрывал его. Взгляд мой устремился на неё. Белый цвет крупных снежинок на фоне её света выделялся отчётливо в темноте наступающей ночи. Я не щурился, я смотрел спокойно, ибо она не испускала лучи, как дневное светило, дающее жизнь. В этом поле стоял я одиноко перед ней. Мы были один на один. Полная луна и я. И лишь искры снежинок этой осени вставали между нами. Но ветер не мешал нам, даря спокойствие и тишину.
    Я делаю первый шаг через поле. Я пойду туда, где чёрной линией наметил горизонт непроходимый лес густых кустарников, густых деревьев. Там дикая яблоня, там дикая смородина, там боярышник. Ждут ли меня последние плоды ушедшего лета? Я делаю первый шаг через поле. Я иду в Шибирь.

* * *

    Обратно мы ехали не на трамвае. Нет. Обратно мы ехали на «тойоте», на роскошной «тойоте». Нас вызвались добросить до дома. Отнюдь не все были бедными в этом, всё-таки, сером, бедном квартале. Многие выходцы этого края являлись в данное время высокопоставленными чиновниками, крутыми бизнесменами, а то и навороченными олигархами. Конечно, выходцы из этого края были весьма уважаемыми людьми и по ту сторону обыденного повседневного мира, ибо каждый второй был в местах не столь
отдалённых, или же предстояло побывать, особенно из подрастающего поколения. Они-то в этом краю почётом и уважением пользовались на более высоком уровне, чем выше перечисленные господа. Ну, а чемпионы, мастера единоборств и не только, но и из других видов спорта являлись здесь предметом особой, особенной гордости. И что было удивительно для меня, что такую же гордость они проявляли и за выходцев, ставших весьма заметными в мире культуры, и, особенно, радовались за одного весьма известного доктора наук. В этом квартале знали своих, и если что, горой, всем кварталом могли встать за своего.

    Мой родственник был явно навеселе. Встреча с некоторыми друзьями детства, оставшимися навсегда в этом квартале, была пышной. Даже чересчур. Но, оказалось, что я ошибся, ибо и не пил мой родственник вовсе (позже узнал, что в этом деле он придерживался строго соблюдения формы, спортивной формы, и это в его возрасте). Он просто вот так душевным разговором и поддерживал компанию мужиков, с которыми рос в детстве, а весёлость эта была в душе от того, что и встретился с ними, но, скорее всего, и вот от этого урока, именно урока на фоне реальной жизни. Я, однако, усвоил этот урок навсегда, на всю жизнь.  В этих краях он был свой. И временами, нет, нет, да и проскальзывала внутри сущности моей зависть. И думал я, почему же я не отсюда. В этих бараках этого квартала, построенных ещё на заре индустриального подъёма нашего города, в эпоху строительства социализма, перед той Великой войной, квартиры были сплошь коммунальными. Быть может, сейчас в наши годы далеко не так, как было в военные, в послевоенные годы, но всё же дух того коллективизма, дух братства продолжал таки витать в этом краю. В нашем же респектабельном районе; где сам расцвет рекламы, где дома ультрасовременного стиля; где сплошь евроокна; где соседи, живя бок о бок на одной лестничной площадке, не знают друг друга, и не хотят знать, этого духа, что помог выстоять, победить, этого духа взаимовыручки и братства не было, им даже и не пахло. И как мне хотелось быть в эти минуты, когда роскошная иномарка развозила нас по домам, выходцем из этого, всё-таки, бедного, но изумительного края. Может быть, это было преувеличение, но так тогда мне показалось.

    На следующий день я поехал в гости к своему родственнику. Мне никогда не доводилось бывать у него, хотя родители, бывало, ездили к нему в гости. Хотя, однажды они брали меня с собой, но этого, в силу того возраста, в котором я тогда пребывал, не помню.
    Жил мой родственник в респектабельном районе. И дом был выстроен, как подобает, в ультрасовременном стиле, что показывало ясно свою принадлежность хозяевам хорошего достатка. И буквально все квартиры с улицы украшали евроокна, как признак всего этого.

    Продолжение следует...

    Один эпизод из данного произведения взял из своей жизни.

    В 2013 году на Байкале на учебно-тренировочных сборах юным спортсменам предложил на прочтение два произведения с мужским характером "Через тренировки к звёздам" и "Уловить неуловимое. Путь мастера", выведенные через принтер в бумажном варианте. Образовалась очередь на прочтение из юных спортсменов, а также их тренеров.

    Книги "Через тренировки к звёздам", "Уловить неуловимое. Путь мастера" в продаже на витринах онлайн-мегамаркета Ozon.ru, интернет-магазинов Amazon (США), ЛитРес (Россия).