Глава 4

     Посвящаю эту главу родителям.


    «Вот так часовщик забрался в свои часы и в них переждал смерть».

    Дмитрий Глуховский
_____________________________________
    — Что ты здесь делаешь? — холодно осведомилась я, взбегая по стеклянным ступенькам на веранду. Она была из такого же стекла, что и весь дом.

      Улыбка в миг слетела с самодовольного лица отца, и мама даже перестала звенеть посудой, сервируя стол. Он выглядел таким же, как и пять лет назад, когда я в последний раз видела его на вокзале Синеозерска. Цвет волос я отчасти унаследовала от него, только у отца они более темные и прямые, практически медные. И веснушки у него есть, в отличие от меня. А вот цвет глаз я унаследовала от мамы.

      — Лиза, я пришел, чтобы... — начал было неуверенно он, но я его бесцеременно перебила, скрестив руки на груди.

     — Элишка, я — Элишка, не Лиза.

     Быть может, настоящие дочери себя так и не ведут, но и он никогда не был мне настоящим отцом. Обняв Гориславыча, я села напротив него и налила себе вишневого компота. На веранде было хорошо, здесь работал кондиционер, и вид открывался на озеро Кобальт. Оно так было названо основателями за особо синий оттенок воды. Хотя этой чертой отличались все местные озера. В хрустальных пузатых вазах, расставленных повсюду на столе, благоухали красные пионы, и мне вдруг захотелось с остервенением порвать их и сжечь. Мама, конечно, поставила их, чтобы порадовать меня, она ведь считает, что я эти цветы обожаю, и не знает о том, что я возненавидела красные пионы после частых визитов Банды в больницу. Прошло пять лет, а с каждым днем я лишь сильнее ненавижу их. И с каждым днем в моей голове все громче становится крик: «Шлюха».

      — Так что же ты хотел, ПАПА? Алименты пришел отдать? Так не волнуйся, мне уже девятнадцать лет, — с сарказмом заметила я.

     — Знаю, знаю, — вздохнул он и оглянулся, словно в поисках подмоги. — Я звонил тебе на день рождения, но ты не отвечала.

       — У меня был праздник, шумно, вот и не слышала. Некоторые мне автомобиль подарили, составили из ромашек мое имя, а ты даже дозвониться не смог. Какая жалость.

      — Элишка! — шикнула мама, мол, не переходи границы.

      Я понимала, что веду себя эгоистично и даже жестоко. Так вели себя те, кого я ненавидела и боялась за это. Но одновременно с этим ничего не могла поделать. Всю жизнь я нуждалась в отце, девочкам вообще папа нужен больше, чем мальчикам. Однако мой ко мне не приходил и даже делал вид на улице, что не узнает. Знаю, скажите, что каждый имеет право на ошибку. Значит, теперь моя очередь косячить. Теперь я стала слишком взрослой и самостоятельной — обособленной, — чтобы начинать с кем-то родственные отношения. Слишком много рельс позади было перерублено, чтобы сейчас возвращаться в страну «Прошлое». Да и не хотелось мне этого — билет туда слишком дорог, а скидок на него никогда не дают.

      — Дорогой папочка! — я перегнулась через стол в его сторону и подхватила помидор. Это, наверное, выглядело угрожающе, но на самом деле, я просто захотела есть. — А что это ты к нам заглянул? Времечко нашлось? А почему бы тебе его не потратить, чтобы, скажем, испечь любимой женушке имбирные и миндальные печенья?

      — Ты их пробовала? — его глаза как-то странно потухли.

      — Да уж, доводилось, — фыркнула я и откусила помидор, не удосужившись воспользоваться ножом. Боялась его уронить — так руки тряслись. — Пашка угощал. Хочу заметить, что печенья тебе удавались намного больше, чем воспитание детей.

      — Елизавета! — хлопнула об стол мама, и Гориславыч, все это время старательно пережевывающий брокколи, взял ее за руки. Надо сказать, мама называла меня русским именем только, когда была особенно зла.

      Похоже, сейчас такой случай.

     — Ой, да брось, мам, — нятянуто рассмеялась я и откинулась на спинку стула. — А то ты сама на него не зла. Можно подумать, мы не знаем, как я появилась. Удовольствие получили оба, а ребенка с его заботами повесили на тебя. А ты, оказывается, — героиня, взвалить на себя такое непосильное бремя! Многие женщины в твоем случае приняли бы какую-нибудь таблетку и высрали бы приплод в унитаз жалкой амебой. Нажали бы на кнопку смыва — и все, прощай! Но ты, конечно, была всегда слишком благородной, чтобы показать мне, какая я для тебя ошибка. Как ты сожалеешь о той ночи и своей сентиментальности. Да и вообще...

      Я не успела заметить, как мама подлетела ко мне, но пощечина оказалась весьма ощутимой. Со свистом втянув воздух ртом, я медленно коснулась пылающей щеки и пораженно уставилась на маму из-за занавесы слез.

      — Светлана! — с одинаковым укором воскликнули папа и Гориславыч.

      — За что?..

      — Если бы я не хотела тебя, то сделала бы аборт или высрала бы, как ты выразилась, тебя амебой в унитаз, — прошептала она. — Но я хотела тебя, желала, поэтому в одиночку перенесла долгие месяцы токсикоза, устроилась на две работы, родила тебя и поставила на ноги. Да, я во многом ради тебя отказывала себе: ходила в сильно поношенной одежде и обуви, недоедала и недосыпала, не могла позволить себе поход к парикхмахеру или в салон, чтобы обеспечивать тебе репетиторов, питание, школьную форму и принадлежности, деньги на билет в троллейбусе и интернет, коммунальные услуги за жалкую комнатушку в полусгнившей общаге... Да, я была так молода и красива и хотела это подчеркивать, хотела, чтобы мужчины интересовались мною, хотела любить и быть любимой, интересной... Да, я приносила все это, как и свою карьеру, образование, отдых за границей, переезд в другой город, в жертву тебе, но я ни на секунду не пожалела о своем решении. Ни на секунду, слышишь? Я любила тебя еще до твоего рождения и люблю до сих пор. И не смей указывать мне, кто ты для меня, только из-за того, что он однажды так тебя назвал, — она ткнула в застывшего отца. — Ты для любимая и единственная дочь — не ошибка. Не амеба. Не просто плод. И уж тем более не ребенок, от которого нужно избавиться. Дочь. Ты для меня — все.

      — Я тоже тебя люблю, мам, — всхлипнула я и кинулась к ней в объятия. — Хотя и говорю это так редко... Прости меня.

      Гориславыч смущенно кашлянул.

      — Наверное, вам лучше уйти, Петр. Так будет лучше для всех, сейчас еще не самое подходящее время, сами понимаете. Рад был знакомству.

      — Я тоже, Виктор, — рассеяно кивнул папа и направился к выходу. Возле самой двери он обернулся и с горечью посмотрел на меня. — Лиза, надеюсь, ты мне все-таки дашь еще один шанс.

      — Я так тебя ненавижу, — процедила я. — Ты думаешь, что можно что-то изменить, но ты ошибаешься. Хочешь называться моим отцом? Вот так взять и примерить на себя этот наряд? А потом, когда он надоест, снять? Как медиум, ненадолго впустить в себя дух? Мне не нужны твои подачки. Я никогда не покажу тебе своих детей, не назову их имен, и ты ничего не узнаешь обо мне. В моем сердце нет места для тебя. А если ты попытаешься влезть в мое окружение, мои интересы, мое обучение или какие-либо прочие аспекты моей жизни, я обещаю, что подниму ор на всю страну. Когда-то тебе не нужна была я, теперь ты не нужен мне. Я имею право судить; судить и сжигать мосты. Я, выросшая без поддержки и опоры отца, научившаяся всему на своих шишках. А вот ты не можешь мне указывать, что делать. Ты, позорно сбежавший и отсидевшийся в безопасности, — презрительно фыркаю я. — Отныне мне все равно. Я лихая, бесстрашная, сумасбродная... Называй это, как хочешь.

      Хочется скинуть со стола все серебристые блюда, рассыпать их осколки по полу. Представляю, как сверкающие бусины, звеня, закатываются под плинтус, и наслаждаюсь этим миражом.

      — И все же я продолжаю надеяться, Лиза, — проговорил отец и, проглотив обиду, скрылся в лесу.

      — Элишка, я — Элишка, — прошипела я вслед.

      — Какао? — любезно предложил Гориславыч с иронично поднятой бровью и протянул мне фарфоровый чайник. Вот за это-то я его и люблю — не лезет в душу.

      Вздохнув, мама говорит, что пойдет достанет свой шоколадный пирог. Подхватив кусочек, я отправляюсь в город, чтобы отнести документы в местный медицинский институт. Съедаю пирог по пути в лесу и сажусь в пыльный уазик. От автомобиля Гориславыча с личным шофером я отказалась, чтобы в новом университете на меня не обращали лишнего внимания. Без внимания всегда лучше. Лучше и спокойнее. В дороге замечаю, что у меня то и дело тряссутся коленки и кидает то в жар, то в холод от волнения. От предчувствия чего-то плохого. Даже предвкушения. С самого детства мы все вместе — восьмером — мечтали поступить в медицинский университет. Думали, что если и на Арене у нас большая миссия, то и в жизни нам суждено спасать людей. Но конечно же, Элишка, говорю я себе, если они и последовали детской мечте, то наверняка уехали в Москву или Смоленск. В родном Синеозерске их ничего не должно держать. Я осталась здесь одна, одна со своими призраками.

      Синеозерск был разделен на две части: Старый и Новый Город. В Старом Городе расположены бывшие графские усадьбы, отданные теперь городскими властями под дома правительства: Ратушу, Суд, Адвокатскую Коллегию, Министерство. Там же расположены больницы и поликлинники, школы и детские сады, театр с синеозерским Арбатом, городской парк с выходом на одно из озер — Китов Ус. Свое название оно получило за форму. Там же стоит та пончиковая, где мы так любили заседать с Янкой. В Старом Городе когда-то находилось и наше общежитие, и до сих пор там стоит шестнадцатиэтажная высотка Банды. Семья Янки наверняка переехала в один из частных домов «Хрусталика».

      Новый Город на одну треть заполняют офисы и торговые центры, таким образом, этот район — культурно-развлекательный центр и главный рынок областной экономики. На центральных улицах Нового Города — Жукова и Приозерной — и Синим проспекте, словно грибки, стайками рассыпались кофейни, Макдональдсы, кинотеатры, солярии, студии и брендовые магазинчики, хвастливо переливающиеся неоновыми витринами. Остальные две трети здесь занимали новые школы и три главных спальных комплекса Синеозерска: «Солнечный», «Околоозерный» и «Аметист». Последний, построенный для самых сливок нашего общества, так назвали в честь озера Аметист, на который выходили окна. Его волны всегда и в любую погоду имели странный фиолетовый оттенок. Два района, как и когда-то Берлин, разделяла кирпичная стена, сплошь покрытая барельефами об истории Синеозерска и поселков, стоявших раньше на этом месте. Самой красивой у стены была Арка Посейдона — овальная, с резными окошками и вставками из мутно-золотистого халцедона. Всего у нас было два института: медицинский и СГУ — Синеозерский Государственный Университет. Мой стоял на берегу озера Голубой Рог, тоже в Новом Городе, возле площади Победы. Учреждение носит имя Романовой, в честь императрицы Елизаветы, открывшей когда-то в Калужской Губернии первые гимназии.

       Девушка в канцелярии приняла мои документы и, сказав, что я буду зачислена на второй курс, отдала мое расписание. Первая пара — латынь — начиналась завтра в девять утра. Свернув за угол, я попала в кафетерий, за его стеклянной стеной открывалась панорама внутренностей университета. Паутины коридоров расползались во все стороны и пересекались в небольших башенках-оранжереях с витражными крышами. Почти весь первый этаж занимали лаборатории и спортивные комплексы — спортзал с матами и баскетбольными кольцами, бассейн с двенадцатью дорожками, тренажерная. Лестница, ведущая на второй этаж, была кованой и покрытой лепниной удивительной красоты. Говорят, в это здании до прошлого века располагалась летняя резиденция какого-то министра. Быть может, поэтому здесь всюду были развешаны картины в ажурных золотых рамках, а под потолками висели плафоновые электрические жирандоли. Но именно поэтому институт мне и нравился. В нем чувствовался дух жизни, как и в нашем новом доме.

       Попасть на второй этаж я не успела. Возле дверцы лифта, отделанной янтарем на манер петербуржского Эрмитажа, меня за руку поймала какая-то девица с каре, выкрашенным в светло-бирюзовый. Одна ее прядь — малиновая — была заплетена в тонкую косичку и переплетались с белой ленточкой. В брови девушки, подведенной голубым, сияло золотое колечко. Схватив меня, она выронила открытый рюкзак, и авторучки и маркеры посыпались из него на пол. Я помогла собрать вещи и вернула их хозяйке.

      — Спасибо, — сказала она неожиданно высоким голосом. — Прости, что так внезапно, я просто как раз тебя искала.

      — Да-а? — удивилась я, нервно заправив выбившуюся прядь за ухо. — А откуда ты меня знаешь?

      — Ну, здесь новенькие — явление редкое. В этом году только мы с тобой. А ты особенная, говорят, ты здесь уже жила.

      — Отчасти, — улыбнулась я и предложила купить по хот-догу в кафе кампуса. Девушка согласилась. — А откуда ты переехала?

      — Из Москвы, как и ты. Только я училась в университете Сеченова, а не Пирогова. Кхм, а почему ты так странно одеваешься?

       Посмеиваясь над болтливостью новой знакомой, я с удивлением оглядела себя. Ботильоны с железным каблуком, массивные браслеты, прикрывающие шрамы, джинсы с нагромождением карманов и тяжелых молний, свободная белая футболка. Одежда как одежда, хотя Ирина однажды сказала, что за тяжелым стилем я прячу настоящую себя. Женственную. Ту часть внутренней меня, которая способна показывать чувства, открыто смеяться и, не боясь, совершать ошибки. Я встряхнула головой. Вот еще, накручиваю себя только. Я так одеваюсь лишь для того, чтобы спрятать шрамы.

      — Я — Валери, кстати. А тебя как зовут?

     — Элишка. Ну, и что же тебя, Валери, заставило переехать? Не будешь скучать по метрополитену, «Старбаксу» и ночным клубам? — хохотнула я.

      — Буду, еще как буду! — закивала она и попросила продавщицу дать нам два хот-дога и обязательно с горчицей и кетчупом, который я просто терпеть не могла. — Ты не представляешь, как это важно в моей жизни. Но тут живет моя девушка, и я считаю, что приняла правильное решение.

      — Твоя — кто? Погоди-ка... — опешила я, едва не выронив хот-дог.

      — Моя девушка. Джулия, — с невозмутимым видом повторила Валери и впилась зубами в свой, а потом расплылась в улыбке, замахав рукой кому-то в толпе. — Эй, салют! А вот, кстати, и она, Элишка.

      — Ты о чем? — к нам прорвалась девушка в длинном хипстерском сарафане. Ее русые волнистые локоны разметались по хрупким угловатым плечам, а половину лица закрывали очки с огромной красной оправе.

       Едва Валери поцеловала свою девушку — прямо на глазах у всех! — и представила нас друг другу, как за Джулией из толпы выплыл парень. Ну, по правде говоря, я не сразу распознала его пол. На голове у него пестрел ирокез, а глаза были сильно подведены и накрашены тушью. В этом сборище неформалов я сама ощущала себя неформалкой по отношению к ним, но это незнакомое и неизведанное чувство даже нравилось мне. Я как будто кидала кому-то вызов.

      — Миха, — пропела, смеясь, Джулия и приобняла парня за плечи. — Познакомься, это моя девушка, Лера, но она любит, когда ее называют Валери. И ее подруга, Элишка. Чудесное имечко, кстати, — она подмигнула мне.

      — От прабубушки вместе с фамильными часами досталось, — промямлила я.

      — О, с маятниками? Обожаю раритет, — подхватила Джулия.

      — Добро пожаловать в Синеозерск, Лера, которая любит зваться Валери, — подфлиртовал Миха, поцеловав девушке ладонь, но тут его взгляд приковался ко мне. — Мы не знакомы?

      — Не думаю, — стушавалась я, накручивая прядь на палец. — Я только перевелась. — Кроме того, у меня не было знакомых-геев с ирокезом и крашеными глазами.

      — В университет — да. А вот школьные годы ты, видимо, предпочитаешь не вспоминать, — он заметил мой недоумевающий взгляд и, широко ухмыльнувшись, протянув ладонь для рукопожатия. — Михаил Думнов. Третий ряд от двери, предпоследняя парта, место у окна. Ты списывала у меня английский.

      — А ты у меня — химию и биологию, — парировала я, улыбаясь бывшему однокласснику. — Теперь я вспомнила тебя. Стал Михой?

      — Сменил не только имя, — он махнул рукой на ирокез.

     — Да уж... Но тебе идет, — дипломатично заметила я. Это, в конце концов, твой первый день в новом коллективе, Элишка. Будь собранней. — Так вы, значит, все тоже учитесь на медицинском?

      — О нет, Боже упаси, — фыркнула Джулия, выставив перед собой руки. При этом ее очки скатились на кончик носа. — Только эти два синих чулка. А я на последнем курсе дизайнерского колледжа.

      — Поэтому она целями днями корпит над дипломной работой, — пожаловалась Валери, подмигнув мне. — И еще называет нас синими чулками.

      — Так давайте не будем ими и сходим в парк аттракционов, — предложил Миха и поглядел на меня.

      — Я всеми руками «за», — ответила я, чувствуя, как с каждой секундой на сердце легчает. Теперь я знаю, что новый рубеж приведет меня к хорошим и только хорошим далям. И новые друзья помогут мне в этом. — Только мне нужно отдать медицинскую карту, — вспомнила я. — Подождете возле турникетов?

      — Хорошо, — в унисон кивнули Джулия и Миха.

      — Я с тобой, — вызвалась Валери, облизывая пальцы от кетчупа. Свой хот-дог я так и не доела, отдав ей. — Мне тоже надо... А ты понравилась Михе, — сказала она, когда мы шли по коридорам. — Ну, на уровне друга, разумеется. Джулия говорила, что он встречается с парнем с ее курса.

       — Мне он тоже понравился и тоже как друг, — рассмеялась я, но тут мой смех оборвалась, как жемчужная нить под молотком.

      — Элишка? — девушка вопросительно на меня посмотрела.

      — Скажите, что это сон, а не ад «Божественной комедии» Данте наяву, — прошептала я и остановилась, словно вкопанная. Собственное сердцебиение отзывалось во мне резонансом.
 
      Спешащие студенты врезались в меня, обзывали, проклинали, пихали локтями и бедрами, а я не могла им даже ответить. То, что я увидела, в миг пошатнуло мою уверенность и возрадило былые страхи. Потому что я увидела свой ночной кошмар — свои семь ночных кошмаров. И в эти мгновения я вновь ощутила себя мухой в сетях паука. В эти мгновения я снова, расправив крылья, летела в венерину мухоловку. В объятия своего Инквизитора.

       Посреди толпы плыла величавая горстка людей, окидывающих всех высокомерных взором. Я сразу же узнала этот взгляд — так глядели только участники Игр. Так глядела Банда. И хотя их объединяло одинаковое удрученное выражение лица, все они изменились. Пашка стал вылитой копией нашего отца, с такими же медными волосами, но тонким носом своей матери. Лешка покрасил волосы в фиолетовый и выбрил три полосы посреди головы. Уля отрастила черные блестящие волосы до талии и проколола нос. Ева сделала своим коротким платиновым локонам химическую завивку и стала второй Мэрилин Монро. Янка завила каштановые пряди, едва достающие до середины спины, плойкой и подцепила их ободком с огромным атласным бантом. На ней было нежно-голубое облигающее платье, настолько короткое, что я вообще сперва приняла его за тунику. Пока не поняла, что вместо джинс или лосин под ним телесные колготки. Девушка стала настоящей красавицей, с длинными стройными ногами, симметричными чертами и пухлыми губами, подведенными красной помадой. Но больше всего на ее лице выделялись огромные выразительные глаза, они были синими, с белыми прожилками. Как в море, в которое налили сливок.

       Ваня перевоплотился в истинного красавчика с русоволосым зачесом, пронзительными голубыми глазами и пушистыми ресницами, которым позавидовала бы любая девчонка. Он был одет в черные слаксы и голубую рубашку с манжетами, небрежно натянутыми до самых локтей. От него исходило какое-то сияние, словно это аура парня кричала о себе. Влада я узнала не сразу. Победоносцев стал истинным Пиковым Королем: черная взъерошенная шевелюра, бакенбарды, коварно-лукавый взгляд таких же черных глаз. На нем были облигающие джинсы и черная тенниска, открывающая руки, сплошь покрытые татуировками. В этой веренице я смогла разглядеть только две: Туз Пики и Червовую Даму. Мне не хотелось об этом думать, но вопрос прямо-таки обжигал каленым железом язык. Простое ли это совпадение или дань памяти нашим чувствам? Мне?..

      Сердце начало обливаться кровавыми слезами, разваливаясь по кусочкам, словно халва. Они, будто самый желанный на свете наркотик, были так близко и одновременно далеко. Нас разделяли всего метров десять, но казалось, мне не преодолеть этого расстояния даже за годы. Будто перед нами вдруг выросла Китайская Стена. Голова начала кружиться, в то время, как сознание кричало, проснуться, прийти в себя, скинуть вуаль оцепенения. Не думать о людях, которые унизили меня и размазали по жизни, как кусок марципана по протвеню. Шлюха, кричали стены, передавая мысли Банды. Шлюха, кричали картины в позолоченных рамах. Шлюха, кричали жирандоли и торшеры. Шлюха, кричали тюли и ковры. Шлюха, кричали взляды окружающих. Шлюха, кричала моя собственная душа, подхватив всеообщее черное ликование.

      Судорожно вздохнув и выдохнув, начинаю отступление и крадучись ретируюсь в сторону лестницы. И тут мое сердце пропускает, возможно, последний удар — взгляд Влада, как всегда, грустно обезумевший, лениво скользит по головам людей и замирает на мне. Одна секунда, две, три... — только мне остается их считать, потому что время вдруг замерло. Его повелитель впервые ушел в отпуск, скрывшись от проживающих чёрных глаз. Мне бы отвести взгляд, скрыть лицо за волосами да убежать сломя голову туда, где безопасно, под десять — нет! — под пятнадцать одеял, я же вместо этого завороженно смотрю на скулы Влада в ретуши, на его ресницы, отбрасывающие тени на впадины под глазами. Я вижу перед собой взрослую версию того мальчика, что запускал со мной бумажные самолетики и отправлял послания в бутылках; взрослую версию парня, влюбленность в которого сперва стала для меня Панацеей — лекарством от всех недугов, — а потом — ядом. Ядом без противоядия. Я вижу перед собой иллюзию, обман, понимаю это, понимаю и то, чем грозит это отважное безрассудство, но не нахожу в себе сил отвернуться. Мой Влад, это мой Влад. Влад, о котором я долгими часами мечтала в Москве. Влад, который мерещился мне даже в университете Пирогова. Влад, которого я вспоминала, нанося на свое тело увечья. Мой Инквизитор.

       Минуту по его лицу скользит нотка озадаченности, а после гримаса понимания искажает все лицо до неузнаваемости. Он вспомнил. Парень хватает за локоть Ваньку, затормозив всю Банду, и медленно наклоняется к его уху, не сводя хищного взгляда с меня. Он то ли выкрикивает, то от выдыхает всего одно слово, и Ваня вскидывает голову в мое направление. Я слышу биение трёх сердец. Его голубые глаза округляются, и даже с такого расстояния видно, что губы раскрываются в безмолвной букве. Словно он порывается что-то сказать, но спохватившись, передумывает. В его взгляде, обращенном ко мне, читается печаль, радость и что-то еще похожее на смесь раскаяния и любви. Любви ли? Все также смотря на меня, Ваня бессильно роняет руки и едва качает головой. Я уверена, что мне не показалось. Но что это, помощь? Шаг, предпринятый против своей команды? Своих паработаев?

       Буквально через несколько секунд, будто по мановению руки, вся Банда уже в курсе, кто повстречался им в коридорах кампуса. Лгунья. Предательница. Отступница. Шлюха. Червовая Дама. Вирус Игр. Пасьянс-Паук Арены. Лицо Янки, растопив улыбку, в миг превращается в каменную маску, и лишь глаза выдают, что она все ещё жива. Глаза, полыхавшие ненавистью и надменным презрением. Остальные ребята разрываются между огнями двух баррикад и не знают, как поступить. С одной стороны, я — их заклятый враг. Но с другой, когда-то я была их хорошим другом и спустя столько лет тоже могу им быть. Они не играли на Арене против меня уже очень долго и утратили в бесцельной и иррациональной жестокости иммунитет. Вакцина Пикового Короля больше не работала. Но, казалось, из всей Банды рад был мне только Пашка. Засунув руки в карманы брюк, он добродушно улыбался мне сквозь галдевших первокурсников и совершенно не выглядел ни удивленным, ни ошарашенным. Узнал от отца, о моем приезде, поняла я. Сама я не знала, что испытывала к брату. Это была и ревность сестры, обделенной отцовским вниманием, и теплая благодарность за то, что на этой планете еще есть человек, не желавший бы растерзать меня на кусочки.

      — Элишка, почему на тебя пялятся главные красавицы Синеозерского университета? — пропищала на ухо Валери, бесцеремонно вырвав из спасательных грез.

      — М-да? Нет, ты ошибаешься, они смотрят на кого-то другого, — промямляла я, и в опровержение моих слов все семеро вновь повернулись в мою сторону.

       Если я была бы героиней какого-нибудь комикса, то над моей головой вместо облачка с репликой была бы горстка восклицательных знаков и молний. И целая гора черепов бы.

       — Нет, на тебя! — упиралась Валери. — Особенно, этот, их главарь. Он себя еще полководцем называет, представляешь? Так смотрит, словно съесть хочет, словно ты — рожок мороженого в летнюю полуденную жару. Ах, Элишка, клянусь, в сердечных делах я специалист — он хочет тебя!

       — Ну, хватит, хватит! — возмущенно шикнула я на нее, краснея от непристойных мыслей в голове. — Не городи глупостей, иначе я тебя стукну, не смотря на то, что знаю меньше часа.

      Угроза подействовала.

     — Ох, они идут сюда!

     — Идут сюда! — эхом отозвалась я, забыв лицо мамы от ужаса, придавившего меня своими бревнами. — Что мне делать? Что мне делать, Валери?

      — Конечно же, улыбаться, дуреха! — ущипнула меня девушка. — И поправь свою отвратительную кофту — груди же совсем не видно!

      — Какая кофта? Какая грудь?! — вскрикнула я, но поток моря ругательств потонул в шипении громкоговорителя, вдруг заработавшего. — Я ни за что к ним не обернусь! Ни. За. Что.

      — Ладно! — с готовностью кивнула Валери. — Я сделаю это за тебя.

      — Ай! Что ты творишь?

      — Исправляю твое недоразумение под названием «Комплексы».

       Перекидываясь парой-тройкой слов, Банда клином, с Владом впереди, направлялась ко мне. Для этого им даже не нужно было расчищать дорогу, толпа, преклоняющаяся перед их харазмой, перед их плавной походкой и индивидуальными взглядами, сама раступалась, расстекалась по обочинам коридора, как крем по стенкам кастрюли. Банда всегда выглядила так привлекательно, одеваясь в шкуру охотников. Увидев перед собой цель, они уверенно шли к ней и никого не щадили на своем пути. Я знаю это, потому что сама некогда играла такую же роль. Сегодня целью стала я — бывший охотник.

       Я понимала, что нужно было бежать и причем очень быстро, но запуталась в колдовских чарах  Победоносцева. Мои ноги будто вросли в пол. Взгляд Янки лучился отвращением, и этого уже я не могла принять. Не познавший одиночества не может осуждать методы других. Тот, кто уже однажды был один, сделает все, чтобы больше не возвращаться на эту поляну. Она не смеет проявлять ко мне отвращения, не побывав в моей шкуре. Конечно же, может, глумливо усмехнулось подсознание, просто тебе неприятно это признавать. Губы Влада исказил волчий оскал, и он грубо оттолкнул Пашку, когда тот с тревожным видом пытался ему что-то сказать и даже преградить дорогу. Глаза же Вани умоляли меня пробудиться от анестезического сна и спрятаться где-нибудь в недрах кампуса. И это послужило сигналом — я вновь смогла двигаться.

       Схватив в охапку Валери, я побежала к выходу в холл. Приходилось усердно работать локтями, передо мной-то никто не собирался расступаться, лишь посылали стаи бранных слов вслед. Словно они, как гончие, могли остановить меня и принести на золотом блюдечке Победоносцеву. Ну уж нет, я решительно тряхнула головой, отгоняя предательское наваждение. Больше меня никто и никогда не доставит ему на издевательства, больше я никому не разрешу решать за себя. Сегодня и судьба, и фортуна мне сопутствовали — в считанные секунды я добралась до дверей, а дорогу Банде преградила делегация калужских министров, приехавших с проверкой. Широко открывая двери, я ликовала. Осенняя природа за окном, кажется, — тоже. Это была симфония счастья, оркестр которой сыграл фатальный концерт.

      — Стой! — с отчаянием закричал Влад, и я позволила себе обернуться.

       Все в коридоре тут же смолкли, лишь заместитель ректора с неописуемым энтузиазмом продолжал распинаться про достоинства университета. Вновь зашипел громкоговоритель. Лицо парня играло всевозможными эмоциями, от меланхолии, непонятно к кому обращенной, до ярости на меня, которую после он будет срывать на Банде и окружающих. Но ярче всего светился азарт — Пиковый Король предвкушал новую Игру. Полным составом. Вздрогнув, я поняла, что поступила правильно, не поддавшись соблазну. Люди, как и леопарды, не меняют своего окраса, и Победоносцев в первую очередь. Он так навсегда и останется нетитулованным полководцем, забывшем о своем главном качестве: понимании. Понимании и умении выслушивать. Кивнув с благодарностью Пашке и Ване, вцепившимся во Влада, я вихрем выбежала в холл и лишь там дала волю слезам.

       — Элишка? — Валери с тревогой опустилась рядом со мной.

       Оказывается, сама того не заметив, я упала на пол и свернулась в позе эмбриона. Слезы пеленой застилали глаза и мешали дышать. В эти мгновения я желала лишь одного, чтобы земля поглотила меня и превратила в одну из своих руд. Чтобы внутренняя мантия согревала мое оледеневшее сердце и очервствевшую душу. Чтобы земная кора скрывала мои чувства и мечты, чтобы ядро однажды впитало меня целиком, без остатка. Хотелось сгореть в атмосфере, превратиться в космическую сажу, быть занесенной на пустую необитаемую планету. Хотелось стать мусором Вселенной. Но во всем была виновата я сама.

       — Поднимайся! — кряхтя и смешно похрюкивая, Валери сцепила руки на моих подмышках и потянула меня наверх. Я почувствовала под собой кожаную обивку банкеток. — Не знаю, чем ты ему дорогу перешла, но долго его друзья не смогут сдерживать этого безумца. Вставай! Вставай и пойдем!

       На меня нахлынула неожиданная апатия — абсурдное безразличие ко всему.

        — Как они меня узнали?.. Как они меня узнали? Я ведь так изменилась, особенно, внешне. Неужели по волосам? — я посмотрела вниз, на пышные рыжие кудри, ниспадающие до самой талии.

        — Ты знакома с ними? — Валери тоже глянула на мои волосы.

       — Да, — я кивнула, судорожно сглатывая слезы. — Да, когда-то была знакома...

       Тогда, когда была Червовой Дамой. Они хотят вернуть меня на Арену, но у них этого не получится. Не получится. Я буду избегать их любой ценой. Стратегии Банды всегда разрушались, разрушена она будет и сейчас. Если однажды любовь отреклась от меня, это не значит, что ее не существует. И я продолжу свои поиски. Я буду бороться, даже если эта борьба равносильна собиранию песка ситом. Пусть это станет моим жизненным кредо.

       Солнце заходит в конце дня, сказала Рубина. Мое солнце еще не отсветило.