Должны ли строители уважать чертежи архитектора?

Законы красоты в музыке, неизвестные музшколам - 8
               

Представим себе,  что  строители получили заказ на строительство в каком-то городе второго,  вслед за Нью-Йорком Эмпайр Стэйт Билдинга по оригинальным чертежам,  или  парижского собора Нотр-Дам.  Но,  получив полное финансирование этих проектов,  строители «слегка отклонились» от архитекторского замысла  и построили просто два  уродливых сарая.   Или, например,  построили жилой дом по очень хорошему проекту,  но с перекошенными дверями и окнами,  без водопровода  и с дырявой крышей — никто в этом доме жить,  естественно,  не хочет.   Без сомнения,  этих строителей ждёт немедленное увольнение,  банкротство, и, вероятно,  тюрьма.

Теперь посмотрим на «музыкальное зодчество».  Люди   повсюду  берутся за исполнение бессмертных симфоний и сонат,  лучших на свете опер итд.,  а  преподносят своим слушателям такую гадость,  что  те требуют деньги за билеты назад,  и уж, конечно,  больше никогда не ходят на подобные концерты и оперные постановки,  да ещё и всех  своих друзей и родственников отговаривают.  Ну и что за наказание грозит за это  опозорившемуся театру,  оркестру,  солисту итд?  Да никакого наказания им никогда не будет.  Провал объяснят тем,  что  слушатели-зрители (а не исполнители) ещё не доросли до подобных шедевров,  и продолжат финансирование очередных «музыкальных сараев» вместо храмов и небоскрёбов.

Не так давно я сам участвовал  в  подобном строительстве такого же музыкального сарая. Дирижёр Ричард Кок пригласил меня сыграть партию клавесина в Двойном Скрипичном  концерте Баха.  Во времена Баха  и даже Моцарта профессии дирижёра ещё не выдумали,  и все музыканты оркестра «равняли свой шаг» по клавесину или по первой скрипке — концертмейстеру оркестра. Так что мне предстояло  играть (продублировать) в моей партии все ноты всех инструментов оркестра и взаимодействовать с ними.  А двумя солирующими скрипками в этом исполнении были молодые,  очень милые  французские скрипачи с одинаковыми фамилиями — не то муж с женой,  не то брат с сестрой.  Нам по контракту предстояло сыграть с ними две репетиции,  а затем одно публичное исполнение этого великого произведения Баха.

Все участники этого проекта отнеслись к делу серьёзно,  и первая репетиция прошла без сучка без задоринки — просто блестяще.  Оркестр одобрительно стучал смычками по пюпитрам,  дирижёр хлопал солистам, солисты дирижёру,  начальство в зале хлопало всем вместе....  Было очевидно,  что  завтрашняя ещё одна репетиция перед самым концертом совершенно не нужна.  Но котракт есть контракт.  Уговор — дороже денег,   кому хочется их терять? -  Уж  точно  не музыкантам в такой ситуации.

И вот начинается вторая репетиция за 4 часа перед концертом,  но внезапно все мы играем  уже «кто в лес,  кто по дрова».  Дирижёр останавливает музыку и требует внимательно следить за его палочкой — но опять неразбериха и разнобой,  все последующие попытки не лучше.  Через два часа все в изнеможении просят перерыв.  Я  прошу струнную группу не уходить и сыграть со мной наиболее сложное место в партитуре,  которое у меня с ними идёт «в полный раскосяк».
Они начинают играть совершенно другой ритм,  чем у меня написан в партии клавесина,  а должно-то быть совершенно одинаково — клавесин же их ведёт,  а  не к ним подлаживается. Подхожу к струнникам и вижу,  что  ноты каждого исчёрканы многочисленными исправлениями карандашом,  которых у меня, естественно, нет — я же ноты у себя дома держал,  а не сдавал дирижёру.  Спрашиваю дирижёра,  знает ли он об этих исправлениях,  кто  мог сделать подобное безобразие накануне концерта?

Дирижёр совершенно спокойно мне отвечает: «Ну что такое Ваш Бах в сравнении со мной? Бах сегодня — это горстка пыли в его могиле.  А  я — действующий дирижёр с мировой известностью.  Ваш  Бах не может исправить меня,  а  вот я Баха могу исправлять,  как  мне угодно.  И  если Вы  хотите играть со мной в будущем,  то должны смотреть не на ноты Баха,  а на мои исправления».

Я  сообщил об этом разговоре скрипачам-солистам.  Те сказали,  что для них-то как раз Бах — всё,  а дирижёр — это  пыль,  и  ничего они менять не станут.  Попросили меня следовать  им и Баху,  а не дирижёру.   Поскольку «по уставу»  солист — главное лицо на сцене,   а  оркестр  обязан лишь следовать за солистом,  я  играл по Баху,  наплевав на наглое заявление дирижёра.  Я  догадывался,  что все эти изменения он наделал просто для того,   чтобы  затем выписать себе деньги «за редактирование партий оркестра»,   как это у дирижёров водится.

Самую первую и самую последнюю ноты в концерте мы сыграли все вместе.  Всё остальное было безобразием,  но  слушатели  всё равно горячо апплодировали (это был не Большой зал Москонсерватории,  где публика встаёт и уходит посреди исполнения, заслышав откровенную халтуру — не раз видел это на концертах «королей пианистов» и «несомненно, наиболее гениальных музыкантов из живущих сегодня на планете»).  Дирижёр  взял одного скрипача своей правой рукой,   другую — левой  и принялся раскланиваться перед публикой  вместе с ними.  Скрипачи в это же самое время громко кричали друг другу на немецком языке (зная,  что англичанин владеет французским) - «Ужасно, ужасно! Старый осёл — всё, всё совершенно  не вместе». Они были в этом  абсолютно правы,  но  вот только не  учли,  что  почти весь оркестр состоял из австрийцев,  которых эти крики очень развеселили (Австрия на немецком говорит).

Судя не по словам, а по делам мирового дирижёрского сообщества,  у мистера Кока много единомышленников.  Вспоминается удивившая меня находка,  когда я работал с хором над финалом Девятой симфонии Бетховена ("Ода к радости").  Оказывается, во фразе: "Und der Cherub steht vor Gott" = "И  херувим (ангел-прислужник Бога) стоит перед Богом" -  Бетховен предписал слова: "Und der Cherub steht vor" исполнять очень тихо и очень короткими звуками: пианиссимо и стаккато.  А вот затем слово "Gott" уже очень громко - фортиссимо и очень, очень  долго (нотами во весь такт и даже последний раз в несколько тактов).

Замысел Бетховена совершенно ясен: попроси любого ребёнка выразить в его рисунке идею: "Бог - велик!"   То-есть,  чтобы ребёнку было понятнее,  что Бог очень, очень большой.  Любой маленький художник немедленно нарисует вам огромного, во всю страницу Бога и рядом с ним крошечного человечка (у Бетховена - ангелочка).  Если бы хор и оркестр исполняли бы этот эпизод именно так,  как написано Бетховеном - у каждого слушателя возникала бы та же самая аналогия.

Однако из десятков прослушанных мною записей 9-й симфонии один лишь Курт Мазур даёт нам возможность услышать этот контраст и оценить гений Бетховена.  ВСЕ же остальные (прослушанные мною) "великие дирижёры" понять и оценить замысел Бетховена не смогли или не захотели.  И их хоры с оркестрами в этом месте "просто орут всю дорогу во всю силу".  Послушайте сами и убедитесь.   Если вдруг найдёте ещё кого среди дирижёров,  кто уважает Бетховена - дайте мне знать,  пожалуйста.   Я тотчас добавлю этого дирижёра в данный текст,  как редкий положительный пример. 
 

Можно ли себе представить,  чтобы строители возводили здание не по чертежам и точным размерам,  а  на глазок или даже вообще по своему усмотрению,  как левая пятка захочет?  А  в музыкальном бизнесе это просто официально объявлено целью искусства.  Теперь,  оказывается,  самое главное в исполнении  не  то  прекрасное произведение,  которое тебе  выпало счастье играть,  а  САМОВЫРАЖЕНИЕ.  То-есть,  если исполнитель полон дерьма  и  он  сумел это  содержимое  выплеснуть наружу,  то-есть "самовыразить себя"  во время исполнения  ноктюрна Шопена или сонаты  Моцарта,  то  цель  искусства тем самым  полностью  достигнута.  Именно  это мы  и  слышим сегодня на концертах всё чаще и чаще.  И  прежде всего потому,  что  современных музыкантов  давно уже не учат читать «оригинальные чертежи»  музыки.  Почти все ноты,  которые студент может найти на полке магазина или в интернете,  по несколько раз  безобразно  отредактированы различными «музбизнесменами»,  у которых главная и единственная цель — привнести как можно больше «их  интеллектуальной собственности» в каждое редактируемое произведение,  после чего это произведение даже «родная мама» - композитор уже не узнает.
И для чего же нужно привносить эту личную якобы интеллектуальную собственность в чужой шедевр? -  А  для денег: больше исковеркал оригинал — больше за это заплатят.

Подробнее на эту тему в "Что такое - хорошо, и что такое - плохо  в музыке"

http://www.proza.ru/2016/07/25/920


Большинство же студентов сегодня  вообще читать ноты уже не умеют  -  они вместо чтения нот просто сдирают копию (естественно,  ухудшенную)  с чьей-нибудь записи на компакт диске с любыми ошибками и искажениями,  которых никто не заметит,  потому что многие профессора тоже не умеют уже читать ноты.

Один  известный баритон-немец,  профессор вокала,  член  жюри многих международных  конкурсов попросил  меня пройти с ним «Зимний путь» Шуберта перед его записью этого цикла в  студии.   Мы как раз вместе с этим профессором сокрушались незадолго до этого по поводу лени,  нежелания и неумения наших студентов читать ноты:  наберут с собой шоколада и кока-колы,  и  скорее в  фонотеку - слушать записи того произведения,  что им задано,  вместо  детального анализа текста и работы над ним.

Баритон попросил меня  внимательно следить за нотным текстом и немедленно останавливать его,  если я замечу хоть малейшую неточность в  его исполнении.  И  вот  не то в «Замёрзших слёзах» №3,  не то в «Оцепенении»№4  он ошибается в ритме в точности в том же такте,  где я заметил эту ошибку у Фишера Дискау,  наиболее известного исполнителя этого цикла,  когда я слушал его исполнение с нотами в руках.

Я,  как профессор  и просил  меня,  остановил его,  заметив при этом,  что  даже сам  Фишер Дискау в этом такте тоже ошибается.  Я-то хотел,  чтобы профессор не  почувствовал себя неловко из-за этой небольшой по сути дела ошибки.  Но профессор внезапно сказал,  что  очень плохо себя чувствует и ушёл домой с репетиции.   Судя по тому,  что  он  навсегда перестал со мною после этого даже здороваться,  моё замечание оказалось  намного больнее,  чем  я думал.  Видимо,  профессор  и  сам сдирал  копии с чужих  записей  вместо  работы собственной головой.

Чтобы убедиться в том,  что  студент (да и любой исполнитель)  не знает текста произведения вообще,  что  это лишь копия,  содранная  с  чьего-то компакт диска,   нужно всего лишь  попросить этого исполнителя сыграть то же самое,  но  очень - очень медленно.  Почти никто сегодня не может играть медленно,  да  и медленную  музыку вообще,  потому что никогда её не слышал:  ведь запись играет только быстро.  Медленный темп — это увеличительное стекло музыкантов:  чем  медленнее  темп,  тем ужасней и безобразнее  звучит  для ЛЮБОГО слушателя  каждая ошибка исполнителя.  Нужно обладать  немалыми  знаниями и мастерством,  чтобы позволить себе медленный темп  и  при этом не разочаровать,  не оттолкнуть от себя публику.