След на земле Кн. 2, ч. 1, гл. 6 Новая жизнь Толик

Глава 6  Новая жизнь Толика
(сокращенная версия)
1
       Прошло около года, как Толик Сладенький сменил фамилию Сладкова на Попушин, отчество с Валерьяныча на Михайловича, а место жительства с Красавских Двориков, сначала на Саратов, а потом на армейские казармы в Челябинской области. Этот период времени был не таким уж лёгким, но всё же принёс ему спокойствие и некое удовлетворение. Главным для него было ощущение свободы от унижения, от чувства неполноценности и несправедливости. В этом качестве он жил, как равный среди равных. Он был одним среди тысяч других,  кого не обзывали помещичьим вы****ком, из-за его происхождения и не показывали пальцем, как на сына врага народа. Ему доверяли, с ним говорили на равных, и это грело его душу больше всего.
      Постепенно привыкал к отчеству Михайлович. Даже просил обращаться к себе по имени отчеству, чтобы слышать, как гармонично оно сочетается с его именем: Анатолий Михайлович. Хорошо звучит. Правда, это было до армии, пока он жил в Саратове и работал в различных организациях. Но имя настоящего отца ему нравилось больше, чем Валерьяна Сладкова. Частенько он фантазировал о том, как могла сложиться его жизнь, если бы маршал Тухачевский знал о нём и не был расстрелян, как враг народа. Был уверен, что его жизнь точно не была такой унылой и беспросветной, как теперь, не сомневался, что отец создал бы ему возможности для достойной яркой жизни. Но отца нет, надежды на его помощь тоже не может быть. Остается всего добиваться самому.
      И всё-таки ему было неясно, почему его легендарный отец, столько сделавший для Советской власти, столько побед одержавший над её врагами, вдруг сам стал её врагом и пошёл против того, за что сражался, против тех, с кем сражался плечом к плечу? «Ведь он не рядовой, необразованный мужик, которого легко можно было переубедить и поманить «пряником», а целый маршал, выдающийся стратег, талантливый военноначальник, чьи заслуги были оценены руководством партии и государства. Наверняка, человеком он был обеспеченным и ни в чём не нуждался, чтобы позариться на какую-то мнимую выгоду или вражеское обещание. Так в чём же дело? Неужели захотел стать генеральным секретарём партии и сместить с этой должности Сталина? Едва ли. На хрена ему, боевому генералу, шуршание бумаг и ковровые дорожки в пыльных кремлёвских кабинетах. Тут что-то не так. А не могли его оговорить или оклеветать завистники, как это творится везде, даже в нашем районе, в нашей деревне? Ведь насколько председатель Костька Акимочкин был уважаем властью, а и то из-за подложной телефонограммы был убит своими. Может и тут так же? Скорее всего. Завистники оклеветали отца, а Сталин и политбюро поверили. И ведь, не только отец пострадал, но и Блюхер, и Егоров. Трое маршалов из пяти, которым первым были присвоены эти звания за заслуги перед партией и государством. Оставили в живых малограмотных Ворошилова и Будённого. А может это от обиды? Ведь среди членов политбюро много таких малограмотных, но с заслугами революционной борьбы. Сталин сам только духовную семинарию закончил. Каганович какую-то приходскую школу, а Микоян, кажется, совсем нигде не учился. Зато подчиненные им военные, почти все имеют среднее или высшее образование, как мой отец. Конечно, им может быть обидно. Но зачем же расстреливать? Неужели недостаточно просто отстранить от должности и направить руководить теми же колхозами? Умные люди навели бы в них нужный порядок и не допустили бы голодовки крестьян. Так нет же. Видать, боялись неучи, что умные люди по-другому будут работать».
      Эта неясность в судьбе отца, волновала его и толкала на подобные рассуждения.
      «А, собственно, чего это я горячусь? От недостатка родительской ласки? Или позавидовал другим папенькиным сыночкам, которые живут в полном довольствии и благополучии? – Толик начинал жалеть себя, но потом стыдился этого чувства. – Скорее всего, и то, и другое. Просто плохо жить на свете одному, без родных и близких. Жизнь почему-то так устроена, что приходится терять их. Из родных никого не осталось, да и с близкими расстался. Были у меня два настоящих близких друга и разлетелись мы в разные стороны: Шурка, где-то на Западной Украине, Егор, наоборот, на Дальнем Востоке. Когда теперь свидимся?»
      И снова мысли невольно возвращали его к знаменитому отцу, маршалу Тухачевскому. «И всё же интересно, подозревал ли мой папаша, что у него где-то растёт и сильно бедствует сын? Наверное, нет. Если бы подозревал, наверняка, нашёл бы и помог стать настоящим человеком, достойным его имени. Хотя…. По словам бабули, у моей матери и будущего маршала была большая любовь. Поэтому должен был догадываться, что я есть, или могу быть. Почему же, черт подери, он не попытался узнать о моем существовании?»
      Толик зримо представлял себе фрагменты из рассказа бабушки, как бравый командир, рискуя жизнью в облаках дыма, под свистом пуль, орудуя саблей, отбивает у атамана кулацкого восстания хрупкую, нежную девушку, его мать. Воображение рисовало картины, достойные современного остросюжетного фильма, как «Чапаев», который Толик смотрел несколько раз.
      Он не осуждал мать, за то, что она, подавшись очарованию, потеряла девичью честь в безбрачье. «Наверное, в такого храбреца-молодца нельзя было не влюбиться. Она хотела ехать с ним, и уехала бы, если бы не бабуля и его новый поход на белополяков. Новые сражения с бандами, новые победы, назначения на высшие командные должности, окружение других красивых девушек-поклонниц, отвлекли его внимание от матери и заставили забыть её, а значит не думать и о моём существовании. Вот только, почему мать поверила, что отец мог погибнуть в этих сражениях? А может, узнала, что у него есть уже другая любимая женщина и не стала бороться за него, так как была беременна мною? Может перед разлукой между мамой и Тухачевским возникла какая-нибудь ссора? Всё могло быть. Ведь между влюбленными тоже бывают размолвки, особенно, когда любовь может помешать карьере. Да и вообще, у женщин для ссор всегда находятся причины. То не на ту посмотрел, то долго пропадает на работе, то забыл поцеловать, чем вызвал подозрение в измене. Ерунда какая-то. Бабуля тогда знала бы о ссоре и сказала об этом. Значит, все-таки слух о его гибели стал причиной отъезда мамы и бабушки из Кирсанова и вынужденного замужества с Валерьяном Сладковым. Может, таким образом, она хотела перебраться в Москву и выяснить что-то о Тухачевском? – Толик который раз путался в догадках, сдаваясь в конечном итоге тому судьбоносному результату и той жизни, в которой оказался. – Хватит ломать голову. Прошлое со своими тайнами и загадками  осталось позади. А мне теперь надо жить своей жизнью и пробиваться самому. Главное не вернуться к тому от чего бежал, чтобы никто так и не узнал, чей я сын, хотя оба отца, как назло, теперь значатся врагами народа и Советской власти».
       Мысли снова вернули его в сегодняшний день, в танковый полк, где он служил и был на хорошем счету. «А ведь жизнь понемногу налаживается. Теперь меня даже отмечают и выдвигают на командную должность, хотят присвоить звание сержанта и назначить командиром экипажа танка. И если я на этой, самой низкой командной должности зарекомендую себя прилежным и исполнительным, то по окончании службы, а может и раньше, меня могут послать в танковое училище. Дальнейшие перспективы хороши. За два-три года можно дослужиться до командира танковой роты, а там и батальона, и полка, если к этому стремиться. Есть же во мне командная жилка в наследство от отца. Справлюсь».
       Но тут же одернул себя, разгоняя радужные мысли. Другая, мрачная мысль, грянула холодом. «Господи, ведь на всех, кто поднимается по служебной лестнице, заводят личные дела и проверяют все автобиографические данные. А какие данные соберут на меня? Или спросят, например, почему вы, ефрейтор Попушин, не комсомолец? Что я скажу? Правду? Мол, хотел вступить, но меня не приняли. А почему? Потому что, мой отец объявлен врагом народа, а я помещичий выкормыш, обжирался в деревне, когда все голодали. Тьфу. Всплывет сразу, что я поменял фамилию и отчество, а еще может всплыть, что я сын Тухачевского. И отправят меня тогда вместо танкового училища в Сибирские лагеря. Нет этого мне не нужно. Хватит с меня мук. Что же мне придумать, чтобы не врать и оставаться счастливым? Пропади она пропадом эта Советская власть, если я обречён в ней мучиться. Жаль, что свергнуть её не в моих силах. Да и кто поручится, что другая власть будет лучше. Вдруг будет то же самое. Донесёт кто-нибудь, что в молодости я с комсомолкой гулял или же что настоящий мой отец Тухачевский, гроза белогвардейской и кулацкой сволочи, и меня снова будут считать врагом, достойным тюрьмы и самой хреновой жизни. Господи, как сложно жить в этом мире».

2
       Мрачные мысли все чаще изводили Толика, мешая ему в полной мере радоваться своей новой жизни. Он становился брюзгой и критиковал про себя всё, что казалось ему неправильным или ненужным. Особенно его изводили политзанятия, на которых все выступления политрука роты казались ему глупыми и не справедливыми, если не сказать брехливыми.
       Почти на всех политзанятиях он вдалбливал бойцам о преимуществах советского, социалистического строя над капиталистическим, основывая это в большей степени на преимуществах коллективного хозяйства над единоличным. Толик, как и многие другие, испытавшие тяготы коллективизации и первых лет становления колхозов на своей шкуре, кипел в душе от этих доводов политрука. «Да и на кой чёрт это нужно знать танкистам? – спрашивал он себя. – Ему бы рассказывать нам о преимуществах наших танков, нашего оружия, было бы понятно, а он твердит ненужную ерунду. Или вот уже неделю долдонит о том, как в Германии немецкие фашисты истребляют своих евреев. Ну и что? Где их только этих евреев не истребляли? У нас во время коллективизации истребили тысячи ни в чём не повинных зажиточных семей, только за то, что они умели работать и правильно вести хозяйство, объявив их кулаками, а еще несколько тысяч поморили голодом и почему-то трагедии из этого не делают. Да и немцам, поди, на это плевать. Так какое нам дело до ихних евреев? Или вот ещё постоянно твердят о тройственном союзе Рим – Берлин – Токио. Ну, сговорились несколько государств о дружбе и взаимопомощи. Чёрт с ними пусть дружат. Нам-то что до этого? Мы ведь тоже с кем-то дружим. А что касается войны…. Нам же внушают, что мы непобедимы. Даже в фильме «Если завтра война» показано, как мы лупим врага на его территории».
      - Попушин, вы что уснули? – неожиданно встряхнули его слова политрука.
      - Никак нет, товарищ политрук, - вскочил и вытянулся по стойке «смирно» Толик.
      - Тогда расскажи нам о преимуществах колхозного строя над единоличными хозяйствами.
      «Какое, к чёрту, преимущество, если колхозники живут в несколько раз хуже, чем до коллективизации, когда у каждого был свой кусок земли, и всем хватало», - подумал про себя Толик.
      - Ну чего молчишь, Попушин? Я, что зря здесь перед вами распинаюсь, доказывая эти преимущества или так трудно запомнить?
      - Да, нет, не трудно. Начать вот только трудно, чтобы своим языком сказать. Я где-то конспект забыл.
      - Ну, за неделю и без конспекта можно было бы усвоить. Давай соберись и доложи, - настаивал политрук.
      - Значит, так…. Первое преимущество заключается в том, что теперь на первом месте стоит слово не «моё», а «наше». Общее. Раньше, бывалочи, сдохнет у кого-то овца или корова, так крестьянин по ней весь год плачет. Жалко ему свою горемыку. И себя жалко. А в колхозе все овцы и коровы общие. Сдохнет одна, так других ещё целое стадо. Никто и не плачет. Помню, в 1935 году в нашем колхозе ферма сгорела. При пожаре погибло сорок две коровы. И никто о них не плакал. Даже радовались, что никто теперь ругать не будет, что не выполнили план по мясу и молоку.
      - Что-то пример у тебя неудачный. В чем же здесь преимущество ты видишь? – удивился, поморщившись, политрук.
      - Почему неудачный? У людей теперь напрочь искоренили жадность. А ведь жадность и стяжательство, основные проявления капитализма, можно сказать темные пятна жизни, где каждый старается только для себя.
      - Ну, допустим. А еще в чем преимущества. Вспоминай.
      - Ну, ещё в том, что не стало между делянками межи. А стало быть, не стало и драк между крестьянами из-за земли.
      - А ещё…
      - А ещё на колхозном поле можно применить технику. Трактора, например. Загнал на поле трактор и паши взад-вперёд. А на единоличный кусок земли трактор было загнать нельзя, потому как делянки у каждого небольшие и ему, трактору, особенно и не развернуться.
      - Вот тут ты совершенно прав, - обрадовался политрук. – Производительность в коллективном хозяйстве значительно выше и, прежде всего потому, что на колхозных полях и фермах применяется техника, которую в индивидуальном хозяйстве держать не выгодно и невозможно. Хорошо, Попушин, садитесь. Молодец, уловил самую суть.
      Толик сел, удивлённый похвалой политрука. Он-то пытался иронизировать, отвечая на поставленный вопрос, а оказалось, что «попал в самую суть». Политрук же продолжал занятие.
      - Кто нам расскажет о тройственном союзе: Рим, Берлин, Токио? Ты, Астафьев?
      - Нет, я руку не поднимал.
      - И все же расскажи, что ты о нём знаешь?
      - Итальянские и немецкие фашисты, а так же японские милитаристы объединились в союз с целью покорить мир. Итальянцы с немцами решили захватить Европу и часть Ближнего Востока, а японцы мечтают покорить Дальний Восток, Корею, Монголию и Китай. Но у них ничего из этого не получится. Мы им не позволим.
      - Молодец, Астафьев. Точно сказал. Мы им этого не позволим.

3
       Шёл двенадцатый день пребывания танкового полка полковника Берёзкина в летних лагерях. И все это время шла напряженная полноценная учёба. Отрабатывались приёмы ведения боя с противником в любых условиях обстановки и на различных участках местности: открытых, лесистых, болотистых, и даже в населённых пунктах.
       Так, на одном из учений, роте старшего лейтенанта Шишова, была поставлена задача незаметно выйти в тыл обороняющегося противника и выбить его с занимаемой высоты 4.9, чтобы обеспечить продвижение наступающих сил вперед на Запад. Данная задача была успешно выполнена, но в ходе её решения головной танк сержанта Попушина вышел из строя. Он не был подбит, ибо в ходе учений боезапас не применяется, а просто вышла из строя коробка передач, что нередко бывает на форсированных скоростях при  выполнении сложных маневров. Ремонт тоже не особо сложный, но без нужной запасной детали в полевых условиях его было не выполнить. 
       За деталью на основную базу дивизии был откомандирован сам командир танка, сержант Попушин. При его отъезде в город командир роты старший лейтенант Шишов передал Толику письмо для своей жены, с просьбой передать его лично в руки. Просьба была пустяшная и не представляла для Толика труда, тем более, что просил сам командир роты, который благоволил ему и продвигал по службе.
       На техническую базу дивизии машина привезла Попушина уже под вечер. Заказав необходимую для ремонта танка деталь, Толик отправился выполнять поручение ротного по указанному на конверте адресу. Однако на поиски этого адреса у него ушло около часа, поэтому, когда он добрался до квартиры Шишовых, начинало смеркаться.
       Жена ротного Лидия, не ждавшая гостей, открыла дверь, накинув на себя лёгкий халатик, ибо решила, что к ней заглянула соседка с какой-то просьбой. Этот наброшенный наспех халатик едва прикрывал прелести молодой женской фигуры и произвел на парня грандиозное впечатление. В разрезе халатика он увидел красивую обнаженную женскую грудь.
       Лидия была молода и красива. В свои двадцать семь лет она окончила институт и работала бухгалтером на одном городском предприятии. Два года она была замужем за Геннадием Шишовым и можно сказать любила его. Но эта любовь к человеку, который делал военную карьеру и редко посвящал себя супруге, понемногу ослабевала. Ей не хватало внимания, нежных слов и ласк мужа, поэтому она в попытке избавиться от скуки много читала и ходила в кино. Общения ей хватало и на работе, и после работы с женами сослуживцев мужа, но ей не хватало темпераментной горячей плотской любви.
      Открыв дверь и обнаружив на пороге подтянутого крепкого парня в военной форме, она немного растерялась, но увидев обалдевший взгляд и то, как симпатичное лицо сержанта стало покрываться краской, зарождающееся чувство стыда сменилось озорной весёлостью. Она, конечно, тут же захлопнула халатик в том месте, куда был устремлён взгляд гостя, но при этом так повернулась боком, что распахнулся низ халатика, открыв взору стройную ножку до самых трусиков.
       - Эт-то к-квартира Шиш-шовых, - стал заикаться от растерянности Толик. – В-вам п-письмо.
       Эта растерянность еще больше развеселила Лидию и она едва не прыснула от смеха, но успела зажать рот ладошкой.
       - Проходите сержант, нечего стоять на пороге. Как видите, я не совсем одета, а вечер уже веет прохладой, - она говорила это так просто, как с родственником или подругой. – Ну же не стойте, как истукан, и закройте за собой дверь, а я пойду, оденусь.
       Зайдя в квартиру, Толик оглянулся по сторонам, оценивая жилплощадь ротного. Ему ещё ни разу не приходилось бывать в квартирах многоэтажных домов. Квартира показалась ему уютной и ухоженной. Чистота и порядок бросались в глаза. «Вот почему Шишов требует чистоты в роте и в машинах. Он просто помешан на ней, - подумал Толик, отдавая должное аккуратности ротного. – Да и жена у него чистенькая и ухоженная».
       Через несколько минут, за которые Толик знакомился с гражданским бытом своего командира, его жена вышла из дальней комнаты в летнем пестром платьице, подчеркивающем её красивую фигуру. Толик машинально бросил взгляд на грудь, но вырез на платье был не глубоким и скрывал белизну нежной кожи столь интимного места, однако тонкая  батистовая ткань туалета не могла скрыть полноту и упругость женской прелести, отчётливо прорисовывавшейся под облегающей цветастой материей. Толик снова почувствовал прилив крови и неловкость своего положения.
       - Что же вы не проходите в зал, сержант, - улыбалась Лида, показывая своё расположение гостю. – Вы не стесняйтесь, проходите. Всё равно я вас так сразу не отпущу, ведь возможно мне понадобится передать с вами ответное письмо.
       Толик протянул ей конверт, который тискал в руках, но она не спешила его вскрыть для чтения, а взяв бойца под руку, повела его в просторную комнату, названную залом и усадила за стол. Толику не хватило решимости сопротивляться гостеприимству хозяйки. Он почему-то подумал, что было бы глупо и смешно, упереться на месте, как ослу, и не сдвинуться с места. Женщина вела с ним просто, по-свойски, тем самым сняв с него оковы зажатости и неловкости. Кроме того, жена ротного засыпала его кучей разных вопросов, на которые ему было просто отвечать, а не концентрироваться на собственных ощущениях.
       Выяснив, что Анатолий всего пару часов назад прибыл в город и ещё не был в расположении части, пропустив ужин, она сразу же засуетилась, убеждая его поужинать с нею. Она стала носить и выставлять на стол посуду, хлеб, овощи, а из кухни донесся аромат тушёного мяса. Быстро накрыв на стол и подав из кухни аппетитное блюдо под названием «гуляш» она послала гостя мыть руки, а затем пригласила к столу. За ужином она даже позволила себе и гостю выпить коньяку для аппетита, хотя аппетит у Толика был итак достаточно здоровым, если не сказать больше. От выпитого, она стала говорить ещё больше, легко и свободно перескакивая с темы на тему и вовлекая в беседу менее словоохотливого гостя. Так она договорилась до того, что сравнила Толика, по его внешним данным, с известным своей незаурядностью, запрещенным поэтом Сергеем Есениным, которого она видела наяву, будучи девчонкой, и в которого была даже влюблена.
       Толику было интересно слушать красивую женщину, которая вела себя с ним на равных и даже делала ему приятные комплименты. И хотя его пребывание в гостях затягивалось, а вечер уже приближался к ночи, ему не хотелось никуда уходить. Зачем ему переться через весь город в казарму, рисковать попасться патрулю, если он может наслаждаться приятным общением с красивой, соблазнительной женщиной. Он не строил планов на близость, но допускал мысль, что он тоже привлекателен для неё. 
       Единственное, что его смущало и даже ставило в тупик, это то, как себя с нею вести. Он понимал, что захмелевшая женщина может позволить ему влюбиться в неё, иначе к чему эти разговоры о влюбленностях, комплименты в его адрес. Но она была старше его на несколько лет, к тому же замужняя, и не просто замужняя, а жена его командира роты. Как потом ему придётся смотреть Шишину в глаза?
       Меж тем Лидия продолжала все настойчивее и откровеннее ласкать Анатолия взглядом, гипнотизируя и очаровывая молодого парня. Лидия умела сводить с ума мужчин, увлекая их в сети своего обаяния. Подобным образом около трех лет назад она покорила лейтенанта Шишова, отбив симпатичного офицера-крепыша у своей подруги и превратив его в своего мужа. Сейчас она включила все свое обаяние, чтобы завоевать любовь этого симпатичного молодого парня, который действительно внешне напоминал ей  Сергея Есенина. Меньше всего сейчас она думала о верности своему супругу, так как давно не испытывала такого возбужденного состояния, о котором говорят: «Хоть в омут с  головой».
      Она выбрала момент, когда убирала со стола посуду, приблизилась к сидящему Анатолию со спины, обняла его, положив голову к себе на грудь, и стала нежно, едва касаясь губами, целовать его лицо. А когда он повернул голову в её сторону, впилась жарким поцелуем в его юношеские, припушенные мягкой порослью усов, губы. От поцелуя она ещё сильнее возбудилась и для удобства присела к Толику на колени, ощутив и его выросшее «чувство». Толик трепетал от возбуждения, сильно прижимая пылкую женщину к себе, ощущая её горячее живое тело в своих руках. Он мял и ласкал его, хотя руки, казалось, жили своей жизнью и сами делали, что хотели. В голове же он слышал только громкий и гулкий стук своего сердца.
      Ему казалось что он воспарил в заоблачную высь, настолько он не чувствовал своего тела, сознание тоже было где-то очень далеко, поэтому все, что происходило дальше, происходило помимо его воли. Позже, когда первый наплыв волшебного небытия остался позади и к нему вернулось сознание, он обнаружил себя в постели абсолютно голым с такой же голой, вспотевшей, «вкусной» и прекрасной женщиной. Теперь он видел все её запретные прелести очень близко, и ему захотелось ими безраздельно владеть. Он снова ощутил растущее возбуждение, обнимая это красивое упругое тело и жадно целуя твердеющие соски её грудей. Теперь уже он стал хозяином положения и стал действовать по наитию, но с полученными знаниями первого опыта интимной близости.
      Только под утро он, истратив все силы, забылся крепким сном, но вскоре был разбужен своей любимой женщиной, которая попросила его уйти пораньше, пока не проснулись соседи и не увидели, как от неё утром уходит мужчина. Она не имела желания рушить свою жизнь, хотя призналась себе, что с первого взгляда влюбилась в этого милого парня. Расставаясь, она передала ему какой-то небольшой свёрток для мужа и другой свёрток для него, в котором он позже обнаружил пряники. На его вопрос, когда они могут увидеться снова, она ответила только страстным поцелуем, отчего Толик остался в недоумении, но пришёл к выводу, что сейчас она и сама не знает ответа на этот вопрос. «Ведь откуда ей знать, когда я снова могу оказаться в городе?»
      «Когда? Когда я снова увижу её и смогу целовать, целовать, целовать?» - теперь этот вопрос надолго поселился в его сознании. Всё что он делал дальше, было в тени этого первоочередного вопроса. Он продолжал жить и исполнять свои обязанности по привычке. Его, конечно, посещала мысль уйти в самоволку, но их разделяло расстояние в почти восемьдесят километров, которые можно преодолеть только на транспорте, а не пешком, как это делал когда-то Егор, бегая к своей любимой Марине. Теперь Толик в полной мере понимал своего далёкого друга. Такая самоволка в его условиях грозила бы военным трибуналом и тюрьмой. Окажись там, он на всю жизнь потеряет свою желанную женщину.
      Присутствие рядом её мужа, старшего лейтенанта Шишова, смущало его только первое время, а вспомнив с каким пылом она призналась ему в любви, понял, что командир роты ему теперь не соперник. Он теперь знал, что они любят друг друга и обязательно потом, когда он закончит службу, будут вместе. «Как далеко к несчастью это время, - переживал Толик. - Как мне увидеть и встретиться с ней раньше? Ждать, когда снова сломается танк и понадобится деталь для ремонта? А может самому сделать так, чтобы танк вышел из строя? Тогда это будет вредительством и если узнают, что это моих рук дело посадят надолго, и я её потеряю навсегда. И потом, нет гарантий, что Шишов пошлёт за деталью меня, а ни кого-то другого. Может поехать и сам, чтобы тоже встретиться с женой и спать с нею, лаская её тело. Господи, как трудно, оказывается, любить чужую жену».
      С такими мыслями и надеждами Толик промучился до конца лагерного обучения. В конце августа полк вернулся в расположение основной дислокации. Прибытие в город ознаменовалось торжественными мероприятиями. В военном городке собрались родные и близкие командного состава, чьи семьи проживали либо на территории военного городка, либо в городе, в личных или съёмных квартирах, как жена старшего лейтенанта Шишова. Лидия Шишова, конечно, находилась среди встречающих. Она открыто приветствовала и мужа, и Толика, махая им рукой с букетиком цветов.
      Толик этим приветствием был несколько смущён, но гораздо больше обрадован. «Значит, не забыла. Значит, любит! – говорил он себе. – И я её люблю безмерно. Люблю так, как не любил ни одной девушки, тем более женщины».
      Он готов был соскочить с танка, выбежать из строя и заключить её в свои объятия, но не сделал этого, потому что понимал, что этот номер может только навредить. Однако он не переставал думать о встрече с Лидой и эта встреча состоялась. Он пошёл в военторговский магазинчик купить папирос и встретил там её. Было ощущение, что она поджидала его там, предчувствуя каждый его шаг.
      - Попроси в воскресение увольнительную в город, - шепнула она ему. – Я тебя буду ждать на квартире своей подруги по адресу: улица Ленина, дом 5, квартира 3.
      «О, Боже! – обрадовался Толик, - как, оказывается, просто решается проблема. Стоит только довериться женщине, и она обязательно придумает, как нужно сделать. А я так долго бесполезно ломал голову».

(полную версию романа можно прочитать в книге)