След на земле Кн. 2, ч. 1, гл. 7 Свинство

Глава 7  Свинство.
(сокращенная версия)
1
       В штабе полка, куда Егор явился с вещами, ему объяснили, что он переводится из стрелковой роты на подсобное хозяйство полка, которое располагалось почти в сорока километрах южнее военного городка, в лесном массиве. Про это хозяйство ходили какие-то не совсем хорошие слухи, главным из которых было то, что официальным подразделением полка оно не являлось, а содержалось подпольным образом. Продукция этого подсобного хозяйства шла исключительно для командного состава полка в качестве дополнения к пайку, а так же для организации праздничных столов или встречи комиссий. Находится на подсобном хозяйстве, юридически означало быть в самовольной отлучке, то есть в любой момент работника этого хозяйства можно было объявить дезертиром. Туда частенько ссылали неугодных, проштрафившихся бойцов, которым грозил штрафной батальон, в качестве последнего предупредительного наказания. Поэтому узнав о данном назначении, Егор с одной стороны был рад, что его не отправили под суд и в штрафную роту, а с другой стороны был огорчен, что ему всё-таки не поверили и заткнули в эту дыру, где общаться придётся в большей степени со свиньями.
       «Значит, решили всё-таки подстраховаться. Не поверили, что перестану писать на них эпиграммы и пасквили. Решили строго не наказывать, но всё же унизить, показать мне моё место и свою снисходительность. Мол, проглоти и уймись, а не то до конца службы только и будешь общаться со свиньями, - рассудил он. – Ладно, посмотрим. А пока, приказ есть приказ. Он не обсуждается, а выполняется. Может, подержат месяцок и вернут обратно. Подождём».
       - Ну, что готовы? – спросил подошедший лейтенант-штабист, разглядывая скучающего Егора. – Сейчас на подсобное хозяйство отправится машина, с ней и поедите.
       - С ней, так с ней, мне-то какая разница, - согласился Егор, но его слова почему-то огорчили лейтенанта, который вдруг взвился и закричал: «Вы, что себе позволяете, красноармеец Никишин? Почему отвечаете не по Уставу? Вы так и не осознали своего разгильдяйства? Наглец. Всё-таки следовало вас отправить в штрафной батальон. Там бы вы точно научились жить по Уставу».
       Кто был этот лейтенант, Егор не знал. Видел его однажды, когда дежурил по штабу, но его грозная несдержанная речь резанули по сердцу. Он хотел ответить безусому лейтенанту соответствующим образом, но промолчал, только принял стойку «смирно» и отвернул в сторону голову, чтобы не выдать своей злости.
       В этот момент в здание штаба вошел неказистый солдатик в спецовке водителя и доложил лейтенанту, что приказание загрузиться он выполнил и готов ехать.
       - Кого мне с собой забирать, товарищ лейтенант?
       - Вот, рядовой Никишин с вами поедет, - лейтенант кивнул на Егора и протянул водителю запечатанный конверт. - А это письмо вручишь лично начальнику подсобного хозяйства старшине Дерябину.
       Шофер взял конверт, спрятал его в карман своего засаленного комбинезона и ловко козырнув, направился к выходу.
       - Разрешите идти? – Егор смерил остывшего лейтенанта недовольным взглядом.
       - Идите.
       Егор подхватил вещевой мешок и направился следом за шофером на выход. Там недалеко от входа в штаб стоял грузовик, в который садился шофер, получивший от лейтенанта указание насчёт Егора. Когда Егор подошёл к машине и собрался сесть в кабину, открыв дверцу, водитель вдруг распорядился:
- Полезай в кузов парень. Кабина не для тебя.
       Егор став на подножку и заглянул в кузов, заставленный открытыми бочками с пищевыми отходами из столовой, от которых исходил соответствующий кисловато-тошнотворный запах. Места в кузове хватало, но такое соседство Егора не устраивало.
       - В кузове я не поеду. Либо в кабине, либо останусь здесь, - он соскочил с подножки и сильно хлопнул дверцей, вымещая на ней свою злость.
       - Ты чё расхлопался, штрафник? Сказано поедешь в кузове, значит поедешь.
       - А ты хрен вот такой не видал? – и Егор левой рукой ударил по изгибу локтевого сустава правой руки. – Сам, если хочешь, садись с помоями, а я там не поеду. Мне торопиться не куда. Я подожду другую машину.
       Увидев их препирательство в окно и то,  что рядовой Никишин отошёл от машины, на улицу выскочил лейтенант.
       - В чём дело, Никишин? Почему не садитесь в машину?
       - А для меня, товарищ лейтенант там места нету. Я же не свинья, чтобы с помоями в кузове ехать.
       - Отставить разговоры, Никишин.
       - Вы спросили, я ответил. Хотите унизить меня и показать моё место? Тогда отправляйте лучше в штрафбат, если это в вашей компетенции.
       Лейтенант явно растерялся, не ожидая такого сопротивления. Он действительно хотел унизить штрафника и заранее дал распоряжение водителю везти Никишина на подсобное хозяйство в кузове с помоями. Но это была его собственная инициатива, на которую главный батальонный комиссар Бродский его не уполномочивал. И что теперь делать со строптивцем он не знал.
      - Ладно, Никишин садитесь в кабину, - сказал он громко, чтобы слышал шофер. – Но вы ещё пожалеете о своём поведении. Вы сгниёте на свинарнике.
      Егор удобно устроился в кабине и всю дорогу до подсобного хозяйства они с водителем промолчали, каждый дуясь на другого.
      Егор думал о том, что его ждёт в этой ссылке. Жалел, что не смог предупредить друзей о том, куда его направили и надеялся, что сможет написать им письмо. Вот только, как переслать это письмо друзьям он пока не знал. «В лесу, на подсобном хозяйстве, вряд ли есть почта, а значит, письма придётся передавать только с водителем. А этот «засранец», после стычки у штаба, наверняка, помогать не станет. Ладно, поживём – увидим. Авось переживём этот казус».

2
       Командовавший подсобным хозяйством старшина Дерябин встретил прибывшего новичка настороженно. Ему не в первый раз присылали на работу проштрафившихся красноармейцев. Некоторые из них отбывали повинность сносно, осознавали свои ошибки и, получив рекомендации старшины, возвращались в полк сознательными бойцами. Некоторые сопротивлялись своей участи, пытались бойкотировать работы, тогда их приходилось усмирять, ломать вредный характер, да бунтарство и приводить в нужное состояние с большей потерей времени. Были, однако, и такие, которые перевоспитанию не подавались, вступали в борьбу и показывали зубы. Таких было мало, но их дальнейшая судьба продолжалась уже в штрафном батальоне.
       Внимательно прочитав сопроводительное письмо, коренастый старшина снова пригляделся к штрафнику. «Кто знает, как поведёт себя этот ссыльный. С виду не богатырь, но главное, какой характер. Тот, что был до него, тоже габаритами не отличался, однако же, буйный был. Ты ему слово, он тебе десять. Ты ему наряд вне очереди, он к тебе драться лезет. Два зуба, сволочь, выбил. И ведь сам тумаков наполучал, что собака блох, а все равно, гад, продолжал артачиться. Теперь в штрафном батальоне пусть ерепенится. Этот тоже, видать, не сахар. Вон, как хмурится. Уже недовольный чем-то. Уже при отъезде норов показал. Ну, что же, будет кобениться, мы его пообломаем, все-таки нас четверо здесь. Справимся, не впервой».
       - Доложите по форме, рядовой, - распорядился он. – Представьтесь.
       - Рядовой Никишин в ваше распоряжение прибыл, - доложил Егор, не пытаясь принять строевую стойку. Ему казалось нелепым здесь, в глуши, во дворе свинарника, с устойчивым запахом навоза, вытягиваться по стойке «смирно» перед несуразным бугаём в грязном халате, одетым поверх формы.
       - Вот, то-то. Меня зовут, значит, старшина Дерябин, - представился он сам. - В моем распоряжении вы будете работать на свинарнике уборщиком. Будете чистить клетки у хрюшек, и свозить навоз в указанное место. Ну и другие работы выполнять тоже. Здесь работы невпроворот. Скучать некогда.
       Дерябин повел Егора показывать хозяйство и объяснять ему: где, что, когда и как. Подсобное хозяйство было весьма обширным. Настоящая колхозная ферма. В свинарнике содержалось почти двести голов хрюшек. Егор мысленно прикинул объем предстоящей работы и покоробился. «Убираться предстояло в восьмидесяти клетках. Если каждая свинья за сутки исторгает из себя треть ведра дерьма, то это будет почти семьдесят вёдер навоза, или почти семь центнеров. Немало. Хотя вполне терпимо. Но его же ещё нужно собрать, погрузить и вынести из свинарника в отхожую яму.  На все это мне потребуется не меньше шести-семи часов, ежедневно. Значит, будет оставаться ещё немало времени для других занятий. Интересно каких? Ладно, не буду гадать. Неизвестно справлюсь ли я с этой работой за подсчитанное время, а то может придётся возиться дольше. Хотя могу ошибиться на час, максимум два. А все равно останется полно свободного времени. И куда его девать? Книг здесь, похоже, нет. Газет тоже не видно. Стихи писать не могу, ведь обещал комиссару, а слово нужно держать. Заниматься автоматической винтовкой тоже не смогу: здесь же нет никаких приспособлений, чтобы изготавливать детали и проводить испытание механизмов. Остаётся все же сочинять стихи. Комиссар обещал не наказывать, а вон отправил меня сюда в наказание. Значит, своего слова не сдержал, значит, и меня освободил от обещания. Ладно, поживём-увидим. Сколько меня здесь продержат? Не до конца же службы. Мне же до дембеля ещё 455 дней. Свихнуться за это время можно. Это же свинство с их стороны».

3
       Егор приступил к работе с утра следующего дня. Клетки свинарника, как он узнал, не чистились уже два дня, поэтому навоза в них было гораздо больше, чем он учёл в своих расчётах. Да и помимо навоза, кое-где нужно было прибрать сено из подстилки и то, что хрюшки повыбрасывали из корыт-кормушек. На уборку у него ушло почти двенадцать часов, что составило двойную норму его предварительных расчётов. «Значит, я не ошибся, - успокоил себя Егор. – Завтра работы будет значительно меньше, а когда втянусь, то и вовсе буду справляться часов за пять-шесть».
       И действительно, через неделю на чистку свинарника у него уходило шесть часов. Он так и не решил еще, куда девать оставшееся свободное время. Общение с другими работниками подсобного хозяйства у него не налаживалось. Все были заняты какой-то работой или своими делами и придерживались своего командира, старшины Дерябина. Тот  и сам был бирюк-бирюком, и команду подобрал себе под стать, таких же угрюмых молчунов. Хотя между собой свинари, в чью обязанности входила кормёжка хрюшек, держались дружно, особенно когда пили водку. В свободное время они либо уходили в деревню, либо, как Федя шли на охоту или рыбалку. Он, кстати, был удачливым охотиком и постоянно приносил какую-то добычу. Куда она девалась потом, Егор не понимал, потому что к столу она не подавалась. Скорее всего, менялась в деревне на самогон или водку, или отправлялась в полк виде посылок командному составу, но уж явно не в столовую личному составу. Другие свинари тоже имели свои увлечения, но на сей счёт не распространялись. Егор ни разу не видел, чтобы кто-то из них шутил  или смеялся. «Недоделки», - назвал их про себя Егор.
       Старшина Дерябин тоже имел свои особенности. Он не был наделён командными качествами, а потому не особенно управлял своими подчинёнными, позволяя им делать, что захочется, однако при этом испытывал большую ответственность за порученное хозяйство и следил, чтобы все выполняли свои обязанности исправно. Но самым важным делом для себя он считал уход за 18 коровами, которые содержались в коровнике. Он сам убирал их клетки, поил, кормил и доил. Иногда он контролировал работу Егора, иногда подсматривал, чем тот занимается в свободное время, но особой требовательности не проявлял.
       Егор тяготился своим пребыванием на подсобном хозяйстве. Он тяготился скукой и одиночеством. Наверное, поэтому, чтобы чем-то занять себя он стал разговаривать со свиньями. Почти всем взрослым свиньям, а это доброй полусотне, он придумал клички. И что удивительно, многие хряки и свиноматки на эти клички охотно отзывались. Они тут же подходили к нему и смотрели в глаза, что-то выпрашивая или ожидая приветливого разговора по душам. Егор всегда вёл себя с ними доброжелательно, если не сказать душевно. Иногда гладил их за ухом, иногда угощал сухариком или морковкой. Особенно он подружился с породистым хряком Васькой, которого уважительно называл Василием Сидоровичем и черно-белой свиноматкой, которую обозвал Комиссаршей. С ними он разговаривал чаще других и притом на полном серьёзе, а они отзывались, похрюкивая на его слова, что со стороны смахивало на диалог. Это удивляло свинарей и особенно старшину Дерябина. Его-то это даже пугало. «Почему он с ними разговаривает, а они его слушают и отвечают? Он что, какой-то особенный и знает их язык? Тогда почему он сам не хрюкает, а говорит по-человечьи? Странно. А может, этот новенький говночист умом тронулся?»
       Однажды старшина, всё чаще ставший подглядывать за Егором и подслушивать его разговоры, лично услыхал, как тот назвал хряка товарищем полковником и спросил, чего тот хочет. Хряк в ответ что-то прохрюкал, а Никишин отдал честь, сказал: «Есть!» и принялся чесать у того за ухом. Чуть позже он увидел аналогичную картину, когда Егор говорил со свиньёй, обратившись к ней ласково: «Чего изволите, Мария Никитична?», а выслушав её хрюканье, сбегал в предбанник и принёс ей четверть ведра отрубей. «Это ли не диво?» – обомлел старшина.
       А Егору действительно иногда казалось, что свиньи его понимают. Сам же он просто жалел их. Их повадки ему были знакомы с детства. Ведь всем им приятно, когда их чешут за ухом или по холке, все они постоянно чего-то хотят съесть. Тем более на таком хозяйстве, где, как он убедился, свиньям явно не хватает корма. Он заинтересовался этим вопросом и даже заглянул в нормативник, сколько корма полагается свиньям разных возрастных групп. Сделав простенькие расчёты и последив за свинарями, Егор убедился, что кормов им не додают.
       «Безобразие. Даже свиней беззащитных обворовывают, - говорил он самому себе. – Ну, ничего, я это так не оставлю. Стану на защиту бессловесных созданий».
       Время постепенно шло на убыль, приближая демобилизацию. Егор делал засечки на досках свинарника отмечая проведенные здесь дни и недели, как делал когда-то в заключении литературный герой граф Монте-Кристо. В роли «навозника» он чувствовал себя всё хуже и хуже. Гордость говорила ему, что с этим положением мириться нельзя. Это хуже, чем в тюрьме. Терпение его подходило к концу. «Зачем я призван в Армию? Постигать военное дело и учиться защищать Родину с оружием в руках, или навоз за свиньями убирать? Он снова и снова вспоминал свой последний разговор с комиссаром Бродским и больше разочаровывался в нём. «Бродский меня обманул, а раз так, то и я имею право нарушить своё обещание не сочинять эпиграмм, но уж теперь я постараюсь, чтобы от них самому комиссару стало стыдно".
      Свинячий визг выводил из себя. Егор заметил, что уже два часа, как их ещё не кормили. «Вот же сволочи, сами жрут по часам, а свиней с утра никак не накормят». В нем закипала злость. Незаметно для себя, поддавшись инстинкту, он вынул огрызок карандаша и написал на черенке вил:
                «Свиньи, как люди визжат и стонут,
                Когда их не кормят, когда им плохо,
                А люди, как свиньи, в блевотине тонут,
                Когда выжрут, мерзавцы, водки много».
       - Никишин, ты чего там пишешь? – окликнул его, появившийся ни откуда Дерябин.
       - А чего, нельзя что ли? – Егор спрятал карандаш в карман.
       - Тебе нельзя!
       - Это почему?
       - А это ты у начальства спроси, - приблизился к нему старшина, обдав Егора свежим перегаром. – Мне велено загрузить тебя работой так, чтобы у тебя не было ни времени, ни желания заниматься своими «писюльками». А приказы, как тебе известно, не обсуждаются, а выполняются. Так что давай-ка сюда свой карандаш и иди работай.
       - Да я почти закончил. Здесь навоза для меня не осталось.
       - Тогда иди чистить коровник.
       - А хуху ни хохо, - не сдержался Егор, задетый наглой прямотой старшины.
       - Не понял, - округлил мутные глаза Дерябин.
       - Вот этого ты не хотел, - и Егор указал на то место, которого старшине, конечно же, не хотелось.
       - Ты это, того… не спятил? Если будешь грубить и отказываться выполнять мои указания, я это, того… доложу начальнику штаба майору Зырянову, - растерялся Дерябин.
       - А я на вас обоих хрен с прибором ложил. Понял, жулик несчастный?
       - П-почему ж-жулик? – глаза старшины стали ещё больше, и он отступил от Егора на пару шагов назад.
       - Потому что жульничаешь! Дроблёнку и отруби меняете в деревне на водку и самогон, а свиней на голодном пайке держите. До сих пор ещё животных сегодня не кормили.
       - Кто тебе с-сказал?
       - Кто-кто, - передразнил интонацию старшины Егор, - свиньи сказали.
       - С-свиньи? – обалдевший старшина не скрывал своего удивления и всё пятился от Егора назад, как от чумного. Он, конечно, видел, как Никишин разговаривал со свиньями, но и представить себе не мог, что свиньи могут ему жаловаться, а тот может понимать их язык. «Вот же, бесово отродье, - в панике подумал он, - не зря он мне показался странным с первой встречи, а уж когда со свиньями разговаривал, сразу следовало доложить в штаб, что он с придурью. Разве не дурость, свинью называть по имени отчеству, Марией Никитичной, как жену батальонного комиссара Бродского?»
       - Так вот, старшина, я хочу, чтобы ты обязательно доложил и начальнику штаба, и командиру полка, и комиссару, что я рядовой Никишин, вас всех презираю, за то, что солдат превратили в рабов и вместо обучения военному делу, используете их не по назначению, а в собственных корыстных интересах. Организовали подсобное хозяйство для личных нужд и эксплуатируете на них защитников Родины. В революцию, выходит, не всех эксплуататоров свергли?
       Напуганный старшина Дерябин уперся спиной в ограждение клетки, за которой дружно повизгивали голодные хрюшки. Он покраснел, а на лбу выступили капельки пота.
       - Ты откуда такой взялся, бесово отродье? – прохрипел он. Даже голос перестал слушаться его от волнения.
       - Меня-то родила хорошая, добрая, богопослушная женщина. А вот ты и есть бесово отродье, потому что нормальные люди не будут обкрадывать бессловесных божьих тварей.
       - Так ты, правда, свинячий язык понимаешь?
       - Я-то? Конечно, понимаю. Я уже больше месяца с ними общаюсь. За это время любой нормальный человек может чужой язык выучить, если захочет или если дорожит своей работой, - Егор видел, какой страх охватил этого крепкого с виду мужика, хотя он только с виду выглядел старше своих лет. Его радовал этот страх. Ему хотелось ещё сильнее заставить нервничать этого необразованного олуха с командирским званием.
       - Я тоже дорожу, но…
       - Сколько ты уже здесь служишь, Дерябин?
       - На подсобном хозяйстве уже полтора года, хочу осенью на сверхсрочную службу остаться. Мне обещали.
       - Тупой ты, братец. Я бы тебя не оставил. За полтора года общения со свиньями, ты не научился понимать их язык. Это же язык твоих подчинённых. Удивляюсь, за что тебя здесь держат. Но я тебе гарантирую, что в ближайшее время тебя отсюда уберут к чёртовой матери.
       Старшина продолжал с изумлением смотреть на этого необычного человека. Ему верилось и не верилось в то, что говорил Никишин. Ему хотелось упасть перед ним на колени и просить не убирать его отсюда, клясться, что он постарается выучить свинячий и коровий язык и никогда их больше не обманывать.
       Егору же стало противно смотреть на эту трусливую круглую морду старшины и ему показалось, что если он немедленно не уйдёт, то этот «боров» бросится ему в ноги и будет умолять о пощаде.
       - Давай-ка, старшина, распорядись, чтобы твои олухи срочно приступили к кормлению животных, иначе я разозлюсь ещё больше, - он повернулся и направился в ту клетку, где ещё не произвёл уборку. Молодые поросята с радостным визгом кинулись к нему навстречу.

4
       Следующим утром, после дойки, погрузив на машину приготовленные гостинцы для командного состава полка, начальник подсобного хозяйства убыл в полк. После выгрузки на продовольственном складе, он бегом направился в штаб, чтобы застать на месте старшего батальонного комиссара Бродского. Постучав в дверь кабинета, и получив разрешение войти, он смело переступил порог.
       - Здравия желаю, товарищ старший батальонный комиссар.
       - Здравствуй, здравствуй, Дерябин, - расцвел в улыбке Бродский в предчувствии, что сегодня отнесёт домой и сало, и мясо, и масло, и чем ещё угостит его ставленник. – Ну, расскажи, как твое хозяйство поживает, как твои подчиненные, какие просьбы?
       - Всё бы хорошо, товарищ старший батальонный комиссар, вот только этот Никишин всё портит.
       - Что, плохо себя ведёт, отказывается работать? – посуровел Бродский.
       - Да, не сказать, чтобы плохо. Дисциплину не нарушает, работает исправно, то есть справляется, но… странный он какой-то. С другой планеты что ли. Постоянно о чем-то разговаривает со свиньями. Всем хрякам присвоил воинские звания и дал им человеческие имена. Нашего племенного хряка-производителя, ну помните с рваным ухом, зовет не иначе, как Василий Сидорович или товарищ полковник. Правда относится к нему с уважением, как подобает относиться к полковнику. Беседует с ним, подкармливает, чешет за ухом.
       - Беседует? Что значит, беседует? – удивился Бродский.
       - Да, беседует. Вот, как мы с вами сейчас.
       - И на каком же языке?
       - На нашем человеческом. То есть: Никишин с ним на человеческом, а хряк с ним на своём, свинячьем. Но они отлично понимают друг друга. Недавно, может даже вчера, Василий Сидорович пожаловался ему, а Мария Никитична, комиссарша значит, подтвердила, будто мои свинари недодают им корма, ну там, дроблёнку и отруби. Так он мне такой скандал устроил, грозился даже, что добьется моего увольнения с должности. Я боялся, что он в драку полезет. Но не полез, напугал только.
       - Подожди. Какая Мария Никитична? Какая комиссарша? Он что, свинью назвал именем моей жены? – вспыхнул Бродский.
       - Так точно, товарищ старший батальонный комиссар. Я же говорю, что он им всем имена дал. Они его, похоже, любят и он их, за исключением некоторых.
       - И что, вы, действительно, недодаете свиньям положенной нормы кормов? – Бродский растерялся под впечатлением сказанного и не знал, как ему реагировать на это.
       - Правда, конечно. Бывает, что не додаем. Но только я специально так делаю, когда привозят столовские отходы. А они, ишь ты, и кашу с хлебом хотят, и дроблёнку с отрубями им вынь, да положь. Хитрые твари, - потряс головой старшина.
       - А какие еще имена он дал свиньям? – перебил его Бродский, обеспокоенный тем, что и его имя присвоено какой либо свинье.
       - Ну, другому хряку, шустрому с черным пятном на левой заднице, дал фамилию нашего начальника штаба Зырянова. Естественно и звание майора присвоил. Вот этого хряка он не жалует, при удобном случае и пинка даёт, и гауптвахтой ему угрожает. А последний раз обещал в штрафбат отправить или под нож на сало.
       - За что же он на него такой обиженный?
       - Наверное, за то, что наглый. У корыта других малосильных свиней отталкивает. Но он не один такой. Много шустрых и наглых, но к другим он относится сносно, чем к Зырянову. Я однажды тоже спросил его, почему он так товарища майора ненавидит?
       - Ну-ну, и что он ответил?
       - А говорит: «Спроси его сам». Я ему, говорю, что по свинячьему не понимаю, а он мне: «Какой же ты командир, если языка своих подчинённых не знаешь?» Вы понимаете? Разве это нормально? Ну и других свиней тоже обзывает. Любимчик у него старлей Кутовой. Тот его тоже уважает. Подойдет Никишин к клетке и подает команду: «Старлей Кутовой, ко мне!» Так тот даже если спит, подскакивает и пулей несётся к говночисту, как к кормушке с отрубями. При этом хрюкает ему о чём-то. Сроду не поверил бы, если бы не видел это своими глазами.
       Бродский был поражён и ему тоже плохо верилось. Однако старшина говорил так убеждённо, что сомнения в правдивости улетучивались. Пожалуй, способности Никишина удивляли его всё больше и больше. Действительно, странный парень.
      - Ну, а с моей фамилией есть свинья? – задал беспокоивший вопрос Бродский.
      - Честно сказать, с вашей фамилией или по кличке «комиссар» никого не звал, только назвал одну чушку Мишей, представляете, не хряка, а свиноматку, но никак с ней не общается, игнорирует. Убирается у неё в последнюю очередь, но не обижает. Думаете, это к вам относится?
      Слова простоватого старшины зацепили самолюбие Бродского. «С чего он взял, что какая-то свинья Миша связана со мной? Идиот!»
      - Теперь скажи мне, видел ли ты у него карандаш и бумагу? Писал он что-нибудь или нет.
      - До вчерашнего дня не видел. А вчера смотрю, пишет чего-то карандашиком. Только не на бумаге, а на черенке вил. Стоял, думал о чём-то, а потом достал огрызок и стал писать. Я, тут же ему запретил, хотел карандаш забрать, а он так озлобился.
      - А что он написал, ты знаешь?
      - Рано утром глянул, но там ничего интересного. Ерунда какая-то, - замялся было Дерябин, но это не укрылось от Бродского.
      - Это мне решать, ерунда или нет. Выкладывай, - строго приказал он.
      - Что «Свиньи, как люди визжат и стонут,
     Когда их не кормят, когда им плохо,
     А люди, как свиньи, в блевотине тонут,
     Когда выжрут, мерзавцы, водки много».
      - Значит, вы там пьянствуете, старшина? Забыли о дисциплине?
      - Никак нет, товарищ старший батальонный комиссар, не забыли, и не пьянствуем. Только позавчера немного выпили, за день рождения Кулебяева, - покраснел, потупив взор старшина.
      - Немного, что аж блевали?
      - Так с непривычки, - пробурчал старшина, ругая себя за распущенный язык.
      - Еще раз узнаю про нарушение дисциплины, разгоню вас всех. Заменю другими. Желающих на ваше место много, - грозился Бродский, хотя лукавил. Желающих в добровольную ссылку у него не было.
      - Значит, Никишин так на вас набросился из-за того, что свиньи по вашей милости остались голодными, и вы хотели забрать у него карандаш?
      - Так точно! Стал стращать меня, что снимет с должности за то, что я жулик, что эксплуатирую солдат, как рабов вместо обучения защищать Родину и, что подсобное хозяйство используется для личных нужд командования полка. Когда я сказал, что пожалуюсь на него, он вообще заявил, что всех презирает, чтобы я обязательно все рассказал и вам, и командиру полка, как его эксплуатируют и что в революцию, оказывается, не всех эксплуататоров свергли.
      - Даже так? – комиссар никак не ожидал такого поворота событий и такой реакции от ссыльного поэтишки. - Надо что-то с этим делать.
      - Вот-вот, товарищ старший батальонный комиссар, сделайте с ним что-нибудь, уберите от нас, а то мы его ненормального побаиваться стали. Кто знает, что у него в башке. Вдруг убьет кого-нибудь.
      - Ладно, старшина, идите. Мы меры примем. За своё место не беспокойтесь, если не будете нарушать дисциплину.
      Старшина козырнул, развернулся и вышел из кабинета.
      «Господи, кажется, пронесло. Думал, что этот ненормальный на меня доложит, а получилось, что сам проговорился. Ну, да обещал, принять меры, а меня оставить работать дальше. Главное, чтобы этого чокнутого от нас забрали, а прислали попроще, кто со свиньями болтать не будет», - говорил самому себе Дерябин.
      Обратился к Богу и старший батальонный комиссар Бродский.
      «Помоги мне, Господи, сломать волю этого писаки, а то доведёт нас до цугундера. Нужно что-то с ним придумать и срочно».

5
       Собрав у себя  на совещание командиров подразделений и политруков, старший батальонный комиссар Бродский преследовал основную цель, найти управу на рядового Никишина. Он понимал, что держать его на подсобном хозяйстве дальше чревато весьма нехорошими последствиями. Старшина Дерябин не смог стать тем защитным колпаком способным нейтрализовать строптивый характер одарённого красноармейца от критики командного состава полка. В своей речи он обратил особое внимание присутствовавших офицеров на прорехи в воспитательной работе и отклонения от уставных требований. В качестве примера он и привёл рядового Никишина, который из-за необузданности своего характера и попустительства командиров всех звеньев роты стал проявлять неуважение к армейским порядкам, требованиям Устава, приказам командиров. Так, несмотря на запрет, он продолжает писать на командиров всех степеней порочащие их эпиграммы и стишки.
       - Упустили мы данного красноармейца из виду, не приняли своевременных мер и в результате оказались в щепетильном положении. Сейчас этот хитрец, серьёзных нарушений для привлечения его к суду военного трибунала не допускает, но своими пасквилями в любой момент может подвести нас под монастырь. Это одиночный пример, товарищи офицеры, но в каждом подразделении могут появиться такие Никишины, если вовремя не пресекать в самом зародыше всяческие отклонения от Устава, всякое неподчинение командирам всех степеней, я имею ввиду и младшее командное звено. Права для этого у вас имеются и ими нужно пользоваться на полную катушку.
      - А что конкретно сделал красноармеец Никишин, чтобы его привлекать к суду военного трибунала? - задал вопрос политрук Гузенко. – Я его хорошо знаю. Да, вначале, своей службы он допускал нарушения воинской дисциплины в виде не отдания чести или не поданной команды, за что сразу наказывался вплоть до содержания на гауптвахте. Куда же строже? Хотя за элементарную невнимательность Уставы предусматривают наряды вне очереди или внушения. Но позже, встав на путь исправления, он выбился в отличники боевой и политической подготовки, к исполнению своих обязанностей относился добросовестно, принимал участие в общественно-политической работе роты, за что не раз поощрялся командованием, и вдруг стал опасным для полка элементом. Выходит его вина в том, что он написал несколько эпиграмм и фельетонов на отдельных командиров, обратив внимание на их недостатки? Так и правильно делал. Здоровая критика должна поощряться, а не наказываться.
       Высказывание политрука задело самолюбие Бродского. «Как он смеет выступать против своего командира и выгораживать какого-то сочинителя? А я ещё подписал ему представление на очередное звание и ходатайствовал о продвижении его карьеры. Зря!»
       - Вот, вот, товарищ политрук. Именно ваше попустительство в том числе, сбило и меня с толку. Я пошёл у вас на поводу и вовремя не принял мер. Беседовал с ним, убеждал, уберёг можно сказать от суда и штрафного батальона, а он теперь вместо благодарности, вообще задрал голову и не признаёт никого. На подсобном хозяйстве, куда мы его временно откомандировали, этот Никишин всем свиньям дал наши с вами имена и присвоил наши воинские звания. Теперь он ими командует, как ему вздумается, по своему усмотрению. Например, майора Зырянова, так он назвал одного из хряков, постоянно пинает и наказывает за всякие мелкие проделки, грозя гауптвахтой и судом военного трибунала, вплоть до смертной казни. Старлею Кутовому, другому хряку, наоборот благоволит. Разве это не издевательство над честью и достоинством командного состава полка? – говоря свою речь, Бродский смотрел на реакцию собравшихся и заметил, что некоторые офицеры прыскали со смеху, прикрываясь ладонями. – Что смешного я сказал? Это факты безобразия рядового Никишина, за которого вступается политрук Гузенко. Это, товарищи, трагедия, а не комедия. Поэтому вы смеётесь над собой. В этой ситуации нам вместе нужно решить, как повлиять на Никишина и оградить себя от его нападок. Что вы можете предложить?
       - За компрометацию званий командиров Красной Армии его нужно  отдать под суд ревтрибунала и изолировать от армии, - внёс предложение, красный от злости начальник штаба полка майор Зырянов. Он готов был сейчас лично расстрелять этого Никишина.   
       - Может сразу расстрелять? Лично я против крайних мер, - вступился за Никишина старший лейтенант Кутовой. – Он умный, образованный красноармеец, талантливый изобретатель. Если хотите знать, он почти изобрёл автоматическую винтовку. Я видел его чертежи. Жаль, что ему не дали довести изобретение до конца: сначала нарядами и гауптвахтами за незначительные провинности, которые он допустил из-за этой винтовки по рассеянности, а затем ссылкой не на оружейную мастерскую, а на свинарник, навоз за свиньями убирать. Умный человек не может с этим мириться, вот он и обиделся на такое к себе отношение со стороны командования. Куда ему приложить свой талант? Свиньям под хвост? Это же унизительно. Нормальные люди за такую обиду мстят по мере своих возможностей. А какие у Никишина возможности среди свиней? Он еще сохранил чувство юмора в этих условиях и просто называет свиней, как они того заслуживают. Заметьте, он называет свиней командирскими именами, а не командиров свинскими. Вы думаете, почему он так относится к некоторым офицерам? Да потому, что эти офицеры так относятся к нему. Кстати, майора Зырянова, за его отношение, ненавидят все красноармейцы полка, и командиры об этом знают, но ничего не меняется. Мы на партийном собрании уже отмечали этот факт. Так чего вы хотите от копающегося в навозе Никишина? Слов благодарности? Унизили парня, комсомольца, между прочим, отбили у него охоту заниматься полезным для армии и страны делом, а теперь судим: «Ах, какой он нехороший, откуда такой взялся и что с ним делать?» Лично я считаю, что Никишина надо вернуть в роту, в мой взвод, и я уверяю вас, что через месяц он забудет все обиды и снова станет отличником боевой и политической подготовки.
       Многие офицеры одобрительно закивали, а политрук Гузенко в знак уважения пожал Кутовому руку.
       - Разрешите мне сказать? - поднимаясь, спросил разрешения командир транспортной роты капитан Шварц.
       - Говорите капитан, - кивнул, расстроенный выступлением Кутового комиссар.
       - Отдайте его мне, в транспортную роту. Гарантирую вам, что ваш Никишин не только забудет, как пишутся эпиграммы, но и как его фамилия. Он постоянно будет под моим присмотром, - заверил капитан, о котором в полку ходила слава жёсткого, если не сказать, жестокого командира, но на которого никогда никто не жаловался и ни один солдат его роты никогда не сидел на гауптвахте.
      - Хорошо, ваше предложение мы рассмотрим, капитан Шварц. Какие ещё будут предложение, товарищи офицеры, - снова обвел взглядом офицеров полка Бродский. На этот раз он отметил про себя, что все были серьёзны, но подобно Шварцу, никто не делал предложений. «Это и понятно, кому нужна такая обуза, как упрямый и своенравный, неуправляемый солдат».
      - Тогда на сегодня все свободны. Присмотритесь к своим подчиненным и принимайте меры пока не поздно, - повторился старший батальонный комиссар, закрывая собрание.
      В коридоре, на выходе из штаба капитана Шварца нагнал политрук его роты Кочкин.
      - Зачем вы это сделали Иван Карлович? – спросил он Шварца. – Зачем нам в роте боец с клеймом штрафника, которого ненавидят и комиссар и начштаба. Они же усилят внимание к нашей роте и чуть что, особенно, если этот Никишин не прекратит свою писанину, будут пенять нам за его художества и всё, что вылезет наружу.
      - Не беспокойся политрук. Я знаю, что говорю. Опыт есть. Раз я сказал, что он сочинять не будет, значит, не будет.
      - И как вы этого добьетесь, если не секрет?
      - Какой же секрет, если сам потом всё увидишь. Но все просто: я из нашей конторы выгоню четверых бездельников, писарей и учётчиков, которые и умеют только, что в носу ковыряться, и посажу вместо них одного Никишина. Он же грамотный и смекалистый, как его характеризует Кутовой. Будет пахать за четверых, ни на что больше времени не останется. Метод проверенный.
      - Что же, поживём, увидим.
......
( полную версию романа можно прочитать в книге)