Все они солдаты... Киноповесть. Гл. 43

 
            КИНОПОВЕСТЬ  "ВСЕ  ОНИ  СОЛДАТЫ..."

            43.
            В  ТО  ЖЕ  ВРЕМЯ.  ДЕРЕВНЯ  АЛТУФЬЕВКА  ПЕНЗЕНСКОЙ
            ГУБЕРНИИ.  БАРСКИЙ    ДОМ    ГОСПОД    МЕЩАРИНОВЫХ.



            
      Тот  же  вечер.
      Деревенька  Алтуфьевка.
      Перед  нами  уже  знакомый  небогатый,  небольшой,  но  аккуратный  и  ухоженный  барский  дом.  Он  почти  не  освещён,  в  ночь  отбрасывают  свет  только  три  окна.
      Тишина.  Безветрие.  Где-то  вдали  брешут  собаки.
      Тихонько  подходим  к  зданию  и  заглядываем  в  одно  из  трёх  освещённых  окон.
      Видим  не  очень  большую,  небогато  обставленную,  но  чистенькую,  очень  уютную,  убранную  с  большим  вкусом,  комнату. Перед  нами  помещение,  в  котором  хочется  находиться,  откуда  нет  желания  уходить…
      Вокруг  стола,  освещаемого  стоящими  на  нём,  двумя  кенкетными  лампами  (масляными)  с  красивыми  матовыми  плафонами,  собрались  за  чаем  трое: хозяйка  дома,  её  дочь  и  учитель  девочки.
      На  столе  рядом  с  хозяйкой  большой  самовар.  А  у  самовара  на  подносе  разместился,  уже  разрезанный,  пирог  с  яблоками.  Тут  же  стоят  вазочки  с  мёдом  и  различными  видами  варений  и  булочки  на  небольшом  блюде…  А  в  большой  вазе  отсвечивают  яркими  боками яблоки…  Мы  замечаем  и  пару  лимонов  в  небольшой  вазочке,  возле  которой  --  блюдечко  с   одним  уже  разрезанным  на  одинаковые  круглые  колечки  плодом.
      На  столе,  естественно,  присутствуют  и  заварочный  чайник,  и  чашки  с  блюдцами,  и  чайные  ложки,  и  ножи,  и  тарелки,  и  салфетки...
      Чайный  сервиз  хоть  и  не  выглядит  новым,  но  очень  красив  и  изящен.
      Хозяйка  разливает  чай,  руководит  застольем.
      Рассматриваем  сидящих   за  столом,   уже  знакомых  нам,  хозяйку  дома,  Марию  Кирилловну  Мещаринову,  её  дочь  Любочку  и  ранее  нам  незнакомого  молодого  человека,  учителя.
     Это  семинарист,  Иван  Сергеевич  Копейкин,  взятый  матерью  учителем  для  дочери,  чтобы  помочь  той  наверстать  пропущенное  за  время  болезни  перед  возвращением  в  институт  благородных  девиц.
      Учитель,  развалившись  на  стуле,  курит,  выпуская  кольца  дыма  к  потолку.
      Сразу  невольно  отмечаем,  что  молодой  человек  поразительно  красив.  Однако,  в  его  красоте  есть  нечто…  немного, … непристойное  что  ли,
демонстративно-соблазнительное… Вероятно,  поэтому,  несмотря  на  красоту,  он  производит  неприятное  отталкивающее  впечатление  на  зрителя.
      Копейкин,  явно,  одинаково  старается  понравиться,  привлечь  к  себе,  чисто
по-мужски,  не  только  внимание  молоденькой  барышни,  но  и  её  маменьки,  хотя  та    много  старше,  а  по  сему  объектом  его  мужского  внимания  ни  как  быть  не  должна.
      Иван  Сергеевич  интересничает,  рисуется,  умничает  и  пытается  демонстрировать  своё  превосходство  над  женщинами.
      Но  те  этого  не  видят.  И,  скорее  всего,  не  столько  по  причине  наивности,  сколько  по  причине  чистоты  души.  Они  внимательно  слушают  молодого  человека,  а  мать  ещё  и  активно  возражает,  если  не  согласна.
      И  превосходства  юноши  над  собой  женщины,  явно,  не  признают.
      Но  молодой  учитель,  упоённый  высоким  самомнением  и  самолюбованием,  этого  не  замечает.
       Подавая  Копейкину  чашку  с  чаем,  Марья  Кирилловна,  добродушно  улыбаясь, спрашивает:
      --  И  чем  это  Вам,  Иван  Сергеевич,  Пушкин-то  не  угодил?  За  что  Вы  его  так  беспощадно  критикуете?
      --  Он  с  лёгкостью  позволил  себя  запугать  и  предал  идеи  декабристов, став  на  сторону  самодержавия. Тем  самым  став  моим  личным  врагом.
      Мещаринова  смеётся:
     --  Тогда  и  я  Ваш  личный  враг,  господин  учитель,  так  как  я  --  сторонник  абсолютной  монархии  и  давняя  поклонница  Пушкина.
      Отсмеявшись,  хозяйка  дома  интересуется:
      --  А  чем  же  Вам  наш  Государь  нехорош?
      --  Народные  кровопийцы,  бездельники,  все  эти  помещики-крепостники,  покрываемые  Вашим  любимым  Государем,  ответят  за  меня  на  этот  вопрос!  Ответят  той  кровью  народной,  которую  они  пролили.
      --  Я  тоже  помещица-крепостница.  Получается,  и  я  --  лентяйка  и  кровопийца?--  продолжает  смеяться  хозяйка  дома.
      --  Разумеется.
      --  Вы  шутите,  Иван  Сергеевич?  Я  поднимаюсь,  когда  Вы  еще  спите.  У  меня  расписана  каждая  минута.  Когда  хозяйственным  нуждам  внимание  отдать,  когда  шитьём  или  вязанием  заняться...  Вот  и  пирог  этот  сама  пекла.  И  закупки  в  город  езжу  делаю…  И  не  могу  себе  управляющего  позволить… Вы  вот,  откушав  чаю,  пойдёте  к  себе  сейчас  отдыхать  или  книгу  хорошую  читать,  а  я  за  подведение  итогов  сяду,  приходы  с  расходами  сводить  начну…  Не  только  дом,  но  всё  хозяйство  на  мне…  И  я  лентяйка?  С  двенадцатью-то  рабочими  часами  в  день,  если  не  больше?  --  искренне  хохочет  Мещаринова.
      Учитель  негодует:
      --  Но  землю  Вы,  Марья  Кирилловна,  сами  не  пашите,  за  своим  скотом  не  ходите,  даже  дом  самостоятельно  не  убираете.  У  Вас  для  этого  рабы  имеются…
      --  Ну,  простите,  во-первых,  не  рабы,  а  во-вторых,  у  меня  и  простые  крестьянки  земли  не  пашут,  этим  мужчины  должны  заниматься.  И  за  скотом  ходить  --  тоже  мужская  работа… А  в  доме  у  меня  и  так  достаточно  работы  и  без  его  грубой  уборки.  У  каждого  из  нас  своя  работа  и  свои  обязанности.
      Любочка  очень  серьёзно  слушает  то,  что  говорят  и  мать,  и  её  учитель.
      Она  сосредоточенно  переводит  взгляд  с  одного  говорящего  на  другого.
      Девушка  понимает,  что  спор  серьёзнее,  чем  кажется  матери,  и  пытается  разобраться,  кто  же  из  них  прав.
      Иван  Сергеевич  это  видит,  понимает,  поэтому  пытается «пригвоздить»  мать,  на  его  взгляд,  неоспоримыми  и  эффектными  обвинениями:
     --  А  Вы,  Марья  Кирилловна,  выбрали  себе  обязанности  хозяина  и  руководителя!  На  Вас   работает  русский  народ,  и  Вы  считаете,  что  это  в  порядке  вещей.  Ваша  совесть  молчит!?
      --  Ох,  Иван  Сергеевич,  управлять  имением  непросто,  но  у  меня,  полагаю,  это  получается  лучше,  чем  получилось  бы  у  Манечки  или  нашего  старосты  дяди  Михея.  И  отвечаю я   за    массу  народа.  Содержу  ещё,  пусть  и  маленькие,  но  школу  и  больницу,  помогаю  каждому  из  моих  людей  в  трудную  для  них  минуту.  Вот,  смотрите,  в  округе  кое-где  крестьяне  волнуются,  а  мои  --  нет.  Потому  что  знают,  что  люблю  их  искренне  и  добросовестно  пекусь  об  их  благе.
      Копейкин  презрительно:   
      --  Да  почём  Вы  знаете,  что  для  них  благо,  к  чему  стремится  народная  душа?
       Потом,  недобро  усмехнувшись,  добавляет:
      --  И  откуда  Вам  знать,  что  сегодня  ночью  никто  не  ворвётся  в  этот  дом  с требованием  вернуть  награбленное?
      --  Это  мы  с  Любочкой  кого-то  ограбили?  И  всё  это,  купленное  ещё  родителями  супруга,  --  она  показывает  рукой  на  предметы  вокруг  себя,  --  награбленное?
      Хозяйка  дома  отмахивается  от  учителя  и  звонко  смеётся.
      Её  смех  прерывает  появление  уже  хорошо  нам   знакомой  служанки  Манечки:
      --  МарьКирилна!  Там …  наш  лекарь,  Платон  Спиридоныч,  пожаловали…
      --  Ну,  и  что  ты  его  в  прихожей  томишь?!  Зови  скорее  к  чаю  --  устал,  небось…
      Пока  служанка  и  хозяйка  переговариваются,  в  незатворёную  дверь,  практически  сразу  следом  за  Манечкой,   входит  уже  знакомый  нам  доктор,  Платон   Спиридонович  Спирин  и  со  смехом  перебивает  хозяйку:
     --  Нигде  меня  Манечка  не  держит.  Сразу  к  столу  и  ведёт.  И  с  Вашего,  сударыня,  позволения,  не  только  чаю  у  Вас  напьюсь,  но  и  на  ночёвку  проситься  стану.  Устал  больно.  Тяжелые  роды  у  Фёклы-мельничихи  были.  Почти  двое  суток  от  неё  не  отходил.
      Мещаринова  обеспокоена:
      --  Ну,  и  как?
      --  Всё  слава  Богу.  Мальчик.  Богатырь!  Вовремя  вы  меня,  Марья  Кирилловна,  к  ней  отправили.
      Любочка,  молчавшая  всё  это  время  и  с  большим  вниманием  следившая  за  диалогом  матери  и  учителя,  отвлеклась  от  серьёзных  раздумий,  засияла  улыбкой,  зааплодировала:
      --  Маменька,  маменька!  Как  хорошо!  Можно,  я  завтра  после  занятий  с  Иваном  Сергеевичем  пойду  Фёклу  проведаю?  На  маленького  посмотрю.  Надо  будет  яблок  Фёкле  понести  и  то  моё  детское  одеяльце,  ну,  помнишь,  кремовое,  малышу  подарить.  Ну,  маменька,  можно?  Пожалуйста!
      --  Ну,  конечно,  можно.  Но!  Если  Иван  Сергеевич  скажет,  что  хорошо  занималась,  что  тоже  разрешает  тебе  идти.  Ведь  так,  господин  учитель?
      --  Да  барышня  всегда  хорошо  занимается.  Способная  у  Вас  дочь,  --  сдержанно  ответил  Копейкин,  появление  лекаря  почему-то  расстроило  и  смутило  его,  --  пусть  сходит.
      Манечка  во  время  этого  разговора  усаживает  доктора  к  столу,  достаёт  для  него  всё  необходимое  для  чаепития  и  протягивает  его  чашку  хозяйке  дома.
      Приняв  из  её  рук  чашку,  Мещаринова  говорит:
      --  Спасибо,  Манечка,  ступай.
      Служанка  выходит  из  столовой.
      Разговор  постепенно  возвращается  на  круги  своя.
      Сначала  Любаша  торопится  побыстрее  пересказать  доктору  беседу,  которой  тот  не  застал,  по  всему  видно,  что  лекарь  для  девочки  является  человеком  уважаемым,  мнение  которого  для  неё  весомо  и  авторитетно:
      --  Платон  Спиридонович!  Миленький!  Тут  такой  спор  замечательный  вышел!  Вот  Иван  Сергеич  говорит,  что  все  помещики -- враги  русского  народа  и  эксплуататоры.  И  мы  с  маменькой  тоже  лентяйки  и  крепостницы-эксплуататорши.  Говорит,  что  не  знаем,  что  нужно  нашему  народу,  что  награбили  мы  всё,  что  здесь  есть,  что  наши  люди  придут  однажды  требовать  у  нас  назад  всё  награбленное!  Мы  с  маменькой  не  согласны  с  ним… Платон  Спиридонович,  да  как  же  это!?
      Спирин,  явно,  очень  устал,  такие  высокие  материи  ему  сейчас  ни  к  чему. Похоже,  что-то  более  серьёзное  привело  старика  в  дом  Мещариновой,  и  он  хотел  бы  как  можно  скорее  о  том  говорить,  но  отказать  в  ответе  на  вопрос  своей  любимице  он  не  может,  тепло  улыбаясь,  доктор  отвечает:
      --  Любовь  Александровна,  Вы  же  знаете,  не  по  душе  мне  то,  что  одни  люди  являются  хозяевами  других.  Не  только  мне  это  не  по  душе.  И  Государю.  Он  объявил  народу  волю,  проводится  земельная  реформа.  Мы  же  с  Вами  вместе  «Манифест»  и  «Положение»  читали,  разбирали  и  обсуждали. 
      Вздохнул,  помолчал  и  продолжил :
      --  А  помещики  разные.  И,  правда,  есть  среди  них  и  грабители,  а  есть  и  такие,  как  Ваша  матушка,  люди  честные,  сердечные  и  отзывчивые. Хороших,  думаю,  больше.  Управление  имением  --  тяжкий  труд,  особенно  для  женщины,  да  без  мужской  поддержки.  Как  тут  её  можно  в  лени  обвинить?  Несправедливо  это. Милая,  мы  говорили  об  этом  не  раз.  Ничего  нового  сегодня  вечером  не  скажу,  не  обессудьте.
      Любочка,  хоть,  видно,  и  не  вполне  удовлетворена  ответом,  но  довольна  тем,  что  доктор  подержал  маменьку  и  дал  ей  самой  какую-то  опору  и  уверенность. Девочка  гордо  посмотрела  на  Копейкина.
      Иван  Сергеевич  же  недоволен : и  внимание  отвлечено  от  его  особы,  и  речи оспорены.  Даже  папиросу  из  страха  перед  доктором,  вспомнив  его  былые  замечания,  что  не  следует  курить  в  присутствие  некурящих  женщин,  пришлось  спешно  погасить…
      Видно,  что  хоть  и  не  хочется  ему  «вещать»  перед  Спириным,  но  смириться  с  поражением  он  тоже  не  может:
      --  Крестьян  отпустили  на  волю  без  земли,  с  крайне  малыми  наделами,  за  которые  им  всю  жизнь  ещё  выплачивать  и  выплачивать! Более  того,  полная  воля  придёт  не  завтра.  Два  года  ярмо  крепостничества  на  плечах  простым  людям  ещё  нести.  Не  случайно  народ  в  губернии  бунтует!
      Доктор  учителем  недоволен  уже  давно,  тот  его  раздражает  и  гневит,  но  Спирин  отвечает  молодому  человеку  предельно  вежливо,  хоть  и  с  укором:
      --  Иван  Сергеевич!  Не  смущайте  ума  барышни,  не  забывайте,  где  Вы  находитесь,  и  кто  хозяйка  за  этим  столом!  Будьте  так  любезны!
      --  Но  я  сказал  правду!  Отчего  Вы  мне  рот  затыкаете!
      --  А  если  правду…
      Доктор  вздохнул  и,  строго  глядя  на  молодого  человека,  сказал:
      -- Тогда  я  Вам,  молодой  человек,  отвечу!  Да,  реформа  не  идеальна.  Да,  мне  тоже  кое-что  не  нравится,  но  по  какому  праву  Вы  осуждаете  Государя!?  Кто  Вы  такой!?  Уверен,  не  будь  в  деревнях  сегодня  таких,  как  Вы…  И  сколько  же  вас  за  последний  год  объявилось-то!  Выползли  в  трудный  момент,  как  тараканы  из-под  печи… Не  шепчи  такие,  как  Вы,  мужикам  на  ушко  глупостей  всяких,  не  было  бы  беспорядков  в  губернии   сегодня. Думаете,  один  так  рассуждаю?  Ошибаетесь!  Просто  вслух  этого  раньше  никому  из  нас  говорить  пока  ещё  не  доводилось… Но  вы  так  хотели  правды...,  а  по  сему,  --  извольте…
      Учитель  явно  напуган.
      Испуг  появился  на  его  лице  при  словах  лекаря  о  связи  народных  волнений  с  молодёжью.
      Но  он  пытается  скрыть  своё  истинное  состояние  и  изображает  праведный  гнев  и  искреннюю  обиду.
      Вскакивает  со  своего  места  и  убегает,  воскликнув:
      --  Да  как  Вы  смеете!  Руки  не  подам,  за  один  стол  более  никогда  не  сяду!
      Мещаринова  искренне  огорчена  и  раздосадована:
      --  Платон  Спиридонович!  Ну  что  же  Вы,  право  слово,  снова  с  нашим  учителем  повздорили.  Вон  как  обиделся  и  взволновался!  И  убежал,  так  и  не  напившись  чаю…  Нехорошо.
      Платон  Спиридонович  хозяйку  не  слушает,  а  задумчиво  смотрит  вслед  убежавшему  молодому  человеку,  потом  отвечает,  всё  ещё  пребывая  в  раздумье:
      --  А  ведь  он  не  обиделся,  а  испугался…  Почему?...
      Потом,  спохватившись,  добавляет :
      --  Извините,  Марья  Кирилловна, не  хотел  Вас  расстраивать…
      Любаша  внимательно  следившая  за  диалогом  своего  учителя  со  стариком-лекарем  неожиданно  заявляет:
      --  Маменька,  а  ведь  Иван  Сергеевич  вёл  себя  крайне  невоспитанно  по отношению  и  к  Вам,  и  к  Платону  Спиридоновичу …  А  доктор  ему  ничего  такого  и  не  сказал…  Но  он,  и  вправду,  испугался…  Почему?
      Хозяйка  вынуждена  отчасти  согласиться:
      --  Да,  молодой  человек  не  очень  воспитан,  но  Любочке  следует  после  болезни  вернуться  в  институт  хорошо  подготовленной,  не  отстать  от  подружек…  А  молодой  человек  так  умён,  своеобразен…  С  ним  иногда  любопытно  поговорить… Ну,  да,  Господь  с  ним…  Позднее  Манечку  пошлю  к  нему  с  остатками  пирога  и  чаю…
      Она  помолчала,  посмотрела  задумчиво  на  гостя  и  спросила:
      --   А  Вы,  Платон  Спиридонович,  давайте,  говорите  правду,  что  привело  Вас  сегодня  в  мой  дом  так  поздно…  Это  ведь,  уж  точно,  не  желание  со  мною  почаёвничать…
     --  Ну,  моя  дорогая…  От  Вас  не  скроешься.  Поговорить  о  деле  приехал…
      Доктор  допил  свой  чай  и  продолжил:
      --  Сложности  были  с  родами  Фёклы,  друга  позвал   на  помощь…,  моего  Степана  Петровича,  из  имения  Добронравова  Ивана  Кузьмича…
      Доктор  замолчал,  вздохнул  и  пожевав  губами,  с  неохотой  заговорил  снова:
      --  Неприятные  известия  с  приездом    Степана  получил… Бунтовал  народ  у  Добронравова.  Войска  стоят  нынче  в  имении…
      --  Как … бунтовал … у  Добронравова? 
      Хозяйка  в  растерянности :
      --  Он  же  и  хозяин  отличный,  и  человек  замечательный…  Золотое  сердце…  Мухи  не  обидел…
      --  А  вот  так.  Поэтому,  пока  не  поздно…  Поезжайте  немедля  в  город.  Там  безопасно.  А  у  меня  в  городе  дело.  Стану  вас  сопровождать…  Не  медлите!  Сколько  Вас  убеждать  ещё  нужно!?
      --  Как  же  уехать …  Не  могу…  Работы-то…  Весна…  Нет.  Даже  не  говорите!  Никуда  не  поеду.  Не  знаю,  что  там  было  у  Добронравова,  а  у  меня,  слава  Богу,  народ  к  бунтам  не  склонен.
      Лекарь  рассержен  ответом  Мещариновой:
      --  Ну,  что  Вы,  чисто  дитя  малое!  Слышали  речи  Вашего  учителя…  Это  он  Вам  такое  говорит.  А  Вы  уверены,  что  мужикам  ничего  подобного  не  сказывал,  против  Вас  не  настраивал…
      --  Ну,  это  Вы … уж  слишком,  доктор…  Конечно,  молодой  человек
недостаточно  воспитан,  но  он  живёт  в  моём  доме,  я  регулярно  плачу  ему  за  работу,  он  здесь  столуется,  равным  мне  и  дочери  человеком  за  одним  столом  сидит…  И  чтобы  против  меня  народ  бунтовать…  Как  можно  молодого  человека  в  таком  обвинять!  В  непорядочности  подозревать!  Наоборот,  уверена,  случись  что,  защитит  нас,  как  сумеет.
      --  Марья  Кирилловна!  Чтобы  защитить  Добронравова  с  семьёй  военные  потребовались… Поезжайте,  пожалуйста…  Желательно  завтра  сразу  же  поутру!
      --  Не  говорите  глупостей,  Платон  Спиридонович!  Куда  мне  ехать  от  забот-то  и  дел  хозяйственных?!  Не  поеду!  Оставьте!  Давайте  лучше  чай  пить  и  о  чём-нибудь приятном  говорить!
      --  Ну,  что  ж…  В  таком  случае,  останусь  и  поживу  тут,  у  Вас,  с  Вашего  позволения…  Пока  волнения  не  утихнут…  Хотя,  какой  из  меня  защитник?  Только  и  надежды  на  заработанное  за  все  эти  годы  уважение… Вдруг  остановлю … беду…
      Любочка,  как  и  мать,  не  верящая  в  угрозу  бунта, обрадовалась  решению  доктора  пожить  в  их  доме  и  захлопала  в  ладоши:
      --  И  по  вечерам  все  вместе  будем  вот  так  за  чаем  сидеть,  спорить  с  Иваном  Сергеевичем…  А  днём,  если  Вас  к  больным  не  позовут,  в  деревню  ходить  станем  и  вместе  детишек  смотреть!  Как  хорошо!
      Старый  лекарь  опечален  разговором  с  хозяйкой.  Более  того,  он  сильно  встревожен.  Но  в  ответ  на  радость  девочки  не  может  не  улыбнуться.