Быть нестандартным - хорошо или плохо?

               

Законы красоты в музыке, неизвестные музшколам-18

 БЫТЬ НЕСТАНДАРТНЫМ — ХОРОШО ИЛИ ПЛОХО?

Моего отца переводили по службе в разные города  и  я учился чуть не каждый год у нового учителя.  Все учителя были довольны моими успехами и выступлениями,  но  все  они мучились с моей неспособностью просто скопировать своей игрой  то,  что мне показывают.  Я  всегда требовал от них каких-то разъяснений  элементарных,  само собой разумеющихся,  по их словам,  вещей и задавал «глупые,  тупые  вопросы»,  которые нормальному ученику в голову не приходят.  А  учителя не могли объяснить мне,  что  именно нужно изменить в моей игре,  чтобы соответствовать  их стандартам. 

Я  понял и освоил эти стандарты  много позже,  когда стал передразнивать (копировать) моих уже собственных учеников,  предлагая им сделать выбор между  их и  моим способом исполнения какого-то места произведения. Мой последний учитель в музучилище с горечью вдруг сказал мне однажды перед самым выпуском,  что  все мои учителя (и он в том числе) ничему меня не научили,  а  просто  эксплуатировали  какие-то  сильные  стороны  моей природы. Так что я играл «не так, как все» и это давало мне как свои преимущества, так и проблемы.

Однажды я играл в гостях у знакомых,  у которых был ещё в живых дедушка,  который хорошо знал Рахманинова до его отъезда из России.  Он рассказал мне о замеченных в моей игре проблемах,  но  при  этом заметил,  что  я очень  напомнил ему своей игрой Сергея,  который играл до отъезда «на таком же,  как я,  музыкальном языке»,  но совершенно изменил его в Америке.  «Я не узнаю его на его записях»- сказал он мне. -  «Иногда можно подумать,  что  он сам не любит свою музыку,  которую играет».

После Всероссийского конкурса (на котором отбирали на Всесоюзный) ко мне подошёл композитор  В.Фере и сказал,  что  очень рад моему успеху.  «Я голосовал за Вас,  потому что  Вы  играли так,  как играли  в годы моей юности.  Теперь пианисты так уже не играют» - сказал он мне.

На экзамены в аспирантуру в Ленинградскую Госконсерваторию я опоздал из-за эпидемии холеры.  Мне любезно разрешили сыграть им что-нибудь «ровно на пол-часа»,  раз  уж  я всё равно тут.  «Может быть в будущем году Вам что-нибудь и удастся, а в этом  у вас никаких шансов - все места уже заняты».


После прослушивания ректор П.Серебряков пригласил меня в свой кабинет и спросил: «Остальные экзамены сдать сможешь?».   Получив утвердительный ответ Серебряков сказал,  что  они «сразу видят,  когда  человек привык не для стульев играть».  Он позвонил в Минкульт России.  Зам. Министра В.В. Кочетков сказал,  что слышал меня в Сочи и даст для меня ещё одно место в аспирантуре.  Спасибо обоим этим людям,  которые  помогли мне только за мою музыку.  Серебрякова я никогда больше в жизни не встречал,  а Кочеткова — вообще никогда не видел.


В тот же  день в коридоре Ленинградской консерватории я  встретил профессора В.Нильсена,  который  заявил мне,  что он  якобы  может ответить на ЛЮБОЙ мой вопрос о музыке.  Мне,  выпускнику столичной консерватории,  захотелось поставить на место самоуверенного профессора-ленинградца,  и я начал задавать ему все те вопросы,  на которые все мои предыдущие учителя долгие годы наотрез отказывались отвечать. Через 4 часа пристрастного допроса профессора  неотвеченных вопросов не осталось.   И  я попросился к нему в ученики — лучшее,  что  я сделал в своей музыкальной жизни.


Через несколько лет начальник филармонического отдела Москонцерта А.Скавронский  пригласил меня для серьёзного разговора и сказал,  что  коллектив Москонцерта мною очень недоволен. Я «зарабатываю гораздо больше,  чем мне полагалось бы при моём очень скромном даровании». Поэтому впредь от предлагаемых мне концертов я должен отказываться, а он мне даст список «гораздо более достойных музыкантов,  которых я должен рекомендовать заказчикам вместо себя,  сославшись на мою собственную занятость и нездоровье».

Меня это "заманчивое" предложение не заинтересовало,  и  "почему-то" вслед за этим разговором мне внезапно предложили выступить перед худсоветом.  Мнение худсовета полно и чётко донёс до меня  пианист Игорь Худолей.  Он  сказал,  что  ситуация со мной — очень необычна для него и для всего худсовета.  Потому что плохие пианисты играют аварийно: с ошибками и пропусками в тексте,  с  провалами в технике и в памяти  - у меня этого нет.


 Но  терпеть такую игру,  как моя, они тоже не намерены,  потому что «она вопреки всем традициям нашей школы».  Он  сказал,  что  объездил весь свет,   много раз играл в Вене и Зальцбурге,  и я должен ему поверить,  что  в  этих городах слушатели были бы просто шокированы тем, как я играю Моцарта. «Это — абсолютно неприемлимо» - заключил он.

Затем инспектировавшая меня тройка профессоров Москонсерватории (Воскресенский,  Горностаева, Мержанов)  пришла к точно такому же заключению. Мне  запретили играть на сцене.  А дочерей Воскресенского и Горностаевой Москонцерт "по случайному совпадению" в этот  же  момент принял  к себе на работу (а в Москве пианисту работу найти очень нелегко).
Кстати,  по  ужасному совпадению именно эта дочь Воскресенского через несколько лет  погибла в нескольких шагах от  университета в Потшефструме (ЮАР), где я работал.

К счастью,  СССР тогда ещё не был развален.  Я  сыграл «аппеляцию» в Министерстве Культуры СССР,  и  там мне даже концертную ставку повысили,  сказав,  что,  видимо,  все мои неприятности  случились просто из-за  моей не подходящей для  концертной деятельности,  совешенно нетипичной  для афиш "некошерной" фамилии,   режущей ухо и глаз специалистам.

В Вену и Зальцбург мне съездить с концертами не довелось.  Но однажды ко мне в Сан-Сити (ЮАР) подошла  после концерта группа профессоров Венской консерватории с вопросом: «Где Вы раздобыли  такие очаровательные обработки музыки Моцарта?»  Я  сказал,  что слишком уважаю Моцарта  и  никогда бы не стал играть никаких обработок его музыки.  Профессора возмутились: «Простите,  но  мы  знаем каждую  ноту Моцарта,  а Вы  играли похожую,  но  совершенно другую  музыку».

Я пригласил их сесть вокруг меня,  открыл ноты 3х сонат и До-минорной  фантазии, затем всю эту музыку сыграл для них по второму разу под их пристальным наблюдением.  Профессора ни одного различия с напечатанным текстом в моей игре не обнаружили.  Они провели короткое совещание на немецком (единственный иностранный язык,  который я действительно знал),  изъяли из своих карманов все оставшиеся перед завтрашним отъездом ЮАРовские деньги и передали мне с приглашением обязательно выступить когда-нибудь у них в Вене.