Глава 2

  Иллеана Эванс.

        Новый рабочий день начался со ставшего уже привычным утреннего бдения у автомата с кофе.
Два часа сна. Бью собственные рекорды.

        На самом деле, просто у меня было столько увлекательных дел этой ночью… Примерно до четырех утра я дружила с бутылкой «Пино Блана», запершись в спальне, закутавшись в плюшевое покрывало и размышляя о своей дерьмовой жизни.

        Мне отчего-то вспоминался тот день, когда я впервые встретила Джеймса Брайса — студента архитектурного колледжа и обладателя типично американской внешности: светлая кожа, идеальные зубы. Я в тот день, помнится, была не трезвее себя нынешней, грустно плещущей внутренности в алкоголе.
Однако куда жизнерадостней, это точно.

        О, позвольте познакомить вас с Иллеаной Эванс, студенткой медицинского колледжа и просто отпадной девчонкой.

        В свои семнадцать я страдала типичным синдромом отличницы, вырвавшейся на свободу из родительского дома. Я и до поступления в колледж не была тихоней, но покинув родной Кингстон, просто пустилась во все тяжкие. Тем не менее, мне удавалось неплохо сдавать все экзамены и нравиться преподавателям. И это несмотря на то, что я несколько раз всерьез вознамеривалась бросить колледж, а про дальнейшую учебу в университете и слушать не желала.

        Меня никогда не интересовала медицина, и больше манила возможность заниматься чем-нибудь вроде изучения литературы или философии. Но мои родители пребывали в состоянии настолько наивной веры в мою великую врачебную миссию на этой земле, что мне было неловко даже думать о том, чтобы одним широким жестом разрушить все их надежды.

        К чему я это все? Ах, к знакомству с Брайсом.

        Мы познакомились в одном из дешевых клубов, где в пятничные вечера студентов набивалось по самую крышу. О, наша встреча была в крайней степени романтична! Грохочущая музыка сотрясает диафрагму мощными басами; неоновый свет пляшет на всех поверхностях, огибая черные людские силуэты; табачный дым закручивается в причудливые спирали и кольца, поднимаясь к потолку… Молодой Джеймс Брайс пьет виски, словно воду, и шумно спорит с друзьями о том, кто же первый уведет из клуба какую-нибудь горячую штучку.

        И вот юноша вдруг поворачивает голову и видит ее… Окутанная сигаретной дымкой, в ореоле голубой подсветки, очерчивающей контуры ее тела и делающей ее похожей на какое-то сказочное существо… Она падает на него, споткнувшись о собственную ногу и хрипло спрашивает, где здесь сортир.

        Ох, веселое было время. Беззаботная и безответственная молодость, фейерверки гормонов и святая вера в великое будущее для нас двоих.

        Итого, мы с Джеймсом вместе уже около шести лет, и окружающие люди считают нас просто идеальной парой, этакими Микки и Минни Маус, Шреком и Фионой, Винни Пухом и Пяточком… (Последние точно не гей-пара?)

        Разумеется, наши отношения далеко не идеальны, но и большого желания пускать кого-либо за глянцевый фасад нашей с Джейсом совместной жизни у меня нет никакого желания. Пусть лучше думают, что мой жених само совершенство, чем знают, что иногда он ведет себя совершенно по-мудацки, считает материальные ценности превыше всего и взращивает лишние восемь паундов веса на своем некогда рельефном животе. (Ах, а еще Джеймс Брайс укомплектован парочкой невыносимых снобов, что, к моему огромному сожалению, именуются его родителями.)

        Я уже научилась относиться к нашим небольшим разногласиям и несостыковкам характеров философски. В конце концов, кто из нас идеален? Я придерживаюсь мысли, что главное в отношениях мужчины и женщины — вычислить тараканов своего партнера и попытаться примирить их с тараканами своими.

        В общем, с этой мыслью я и заснула, чтобы проснуться через два часа с гудящей головой и мешками под глазами, что больше самих глаз.

        Когда я выходила из квартиры, перемалывая челюстями сэндвич с лососем, лишь тонкие ноты шипра, витающие в воздухе, напоминали о существовании в моем доме мужчины. Клетчатый пледик был аккуратно сложен на диванной подушке, словно служа мне немым укором; на обеденном столе влажно блестел кофейный кружок. Похоже, весь питательный завтрак мистера Брайса заключался лишь в одной чашке кофе.

        Но перенесемся на час вперед и вернемся к автоматам с едой и горячими напитками. Получив свой эспрессо, я уступила очередь у кофе-машины узкоплечему копу, бубнящему в телефон что-то о «невероятных помехах на записях», и с грустью подумала о том, что просаживаю в этом месте больше денег, чем могла бы спустить в казино.

        До официального начала рабочего дня оставалось некоторое количество времени, поэтому я направилась к своему кабинету, чтобы прикончить кофе в гордом одиночестве и еще несколько минут полелеять свое похмелье. Восточный коридор по-прежнему представлял собой скорее место жуткого преступления (кстати, нужно было поинтересоваться у полисмена ходом дела), чем наиболее короткий путь до моей обители, поэтому мне пришлось тащиться в обход.

        Целую вечность мои туфли звонко цокали по гладкому полу, отражаясь от стен гулким эхо; назойливые камеры слежения наблюдали за моими перемещениями, вращая головами, словно какие-то чудные металлические птицы.

        — Хреново выглядите, доктор Эванс, — раздался едкий комментарий со стороны одной из палат с пациентами, когда я гордо шествовала вдоль узкого коридора. — Бурная ночка?

        — Если бы, Энтони… — я обернулась, не сбавляя шага, и встретилась взглядом с привалившемся к решетке бритоголовым человеком с пережаренной под солнцем кожей, собирающейся в сухие складки у рта и глаз, и короткой черной щетиной на подбородке. — Твоя ночка точно была веселее, — я позволила себе легкую улыбку, вспомнив, какого содержания журнальчики обычно лежат у Энтони на прикроватной тумбе.

        Обменявшись кивками с охранником сектора, я вывернула к коридору, выложенному бликующей в ослепительно-белом свете плиткой, и прищурилась от переизбытка освещения.

        Наша лечебница немало напоминает мне огромный муравейник со столь беспорядочным расположением коридоров и алогичным делением на секторы, что впору садить мифического минотавра куда-нибудь в подсобку медсестер и запускать сюда любителей мрачных катакомб. Во всей этой жутковатой атмосфере, впрочем, я даже нахожу некоторую прелесть: с детства моим любимым жанром фильмов были ужасы, а это место будто бы и строилось специально в качестве декораций для чего-то подобного.

        (Рано или поздно наш центр просто обязан был стать местом кровавого убийства, и это свершилось!)

        Словом, пока я дохожу до своего кабинета непривычным путем — табличка с моей фамилией приветственно моргает белым бликом -, я успеваю чуть ли не заблудиться. Кофе был уже безбожно холодный, когда я опустилась на стол и позволила себе на секунду воткнуться лбом в прохладную столешницу из светлого дерева.

        Только спустя несколько мгновений я заметила, что в кабинете как-то чересчур зябко — наверное опять уборщица, эта милая старушка с патологическим неумением обращаться с техникой чуть более новой, чем телефон Белла, чего-то намудрила с кондиционером.

        Я потерла плечи и, бросив взгляд на кондиционер, случайно зацепила глазами настенные часы.

        Четыре минуты до встречи с Иствудом, мать его! Я чертыхнулась и возвела глаза к потолку: конечно же, я забыла ознакомиться с его делом, которое мирно продолжает себе лежать на заднем сидении моего авто.

        Вот ведь черт! Ненавижу быть неподготовленной к чему-либо. Я ведь даже понятия не имею, какой диагноз стоит в его купленной справке и каким образом Лонг планировал превращать нашего друга в полноценного члена социума. А знать это важно, если я хочу создавать видимость профессиональной деятельности.
Прежде чем вылететь из кабинета, я опрокинула внутрь себя остатки эспрессо и, задумавшись на несколько секунд, выхватила из ящика стола свои старые очки без диоптрий. (Да, когда я только устроилась сюда, года полтора назад, я всерьез полагала, что строгая оправа поможет коротышке с лицом в веселую крапинку выглядеть более представительно.)

        Сейчас же я просто хотела хоть каким-то образом прикрыть мрачные мешки под глазами, чтобы новый подопечный не подумал, будто мы, врачи, периодически закидываемся теми же веселыми препаратами, что даем свои пациентам.


        Уже через две минуты я сидела в хорошо проветренной комнате, сложив руки на гладкой поверхности стола и удерживая идеальную осанку. Сплошной сгусток компетентности и профессионализма.

        Иствуд и его небольшой конвой слегка опаздывали, и у меня появилось время открыть блокнот на новом разделе и, покачивая ручку в пальцах, собраться с мыслями. Я пыталась представить себе человека, прирезавшего свою подружку и позже прикинувшегося невменяемым, чтобы избежать законного наказания за свой поступок. Интересно, сколько ему лет? Больше, скажем, двадцати двух?.. Воображение рисовало мне тощего, высушенного наркотой и прочими радостями жизни юнца с голубоватыми венами у выпирающих ключиц и диковатыми темными глазами. Наличие немытой нечесаной челки, разумеется, обязательно.

        Такому типу вполне к лицу что-нибудь вроде шизоаффективного расстройства, приправленного паническими атаками… Ставлю на то, что Лонг начиркал в его заключении нечто подобное.

        Заслышав за тяжелой сейфовой дверью шаги трех пар ног и звон ключей, я еще раз расправила лопатки и приподняла подбородок, готовясь встретиться лицом к лицу с моим новым клиентом.

        И… и я даже не знаю, кто из нас удивился увиденному больше.

        В первую же секунду пересечения наших с Маркусом Иствудом взглядов я осознала, что определение «рокер» не несет в себе эпитетов «тощий», «низкорослый» и «дохлый» априори.

        Рост обозначившегося на пороге комнаты человека был явно больше шести футов — шесть футов и где-то четыре дюйма, может быть. Макушка Иствуда возвышалась над лысиной того сопровождающего его охранника, что повыше своего второго коллеги, на добрые полголовы. «Дохлым» моего нового подопечного язык тоже не позволял назвать — мяса на его костях было более чем достаточно. Причем мяса качественного, без нежелательных примесей жира.
Наверняка моя мимика выдала удивление самым подлым образом. Но что моя мимика по сравнению с выражением лица Иствуда, улицезревшего своего нового лечащего врача!

        — Да мать твою… — негромко выругался он, выразительно дернув бровями и слегка развернувшись назад, будто бы решил опять вернуться в свой номер люкс. Молодой человек (лет двадцать восемь, возможно? И тут я промахнулась!) выглядел то ли удивленным моему нахождению здесь, то ли крайне разочарованным. Будто вместо ожидаемой сексуальной медсестрички увидел какого-то надоедливого старого знакомого.

        Однако ребята, сопровождающие этого недовольного, были серьезной преградой на его пути обратно в палату, поэтому вскоре Иствуд опустился напротив меня, откинувшись на спинку и свесив сцепленные между собой руки под столом. Взгляд его глаз цвета прозрачного голубоватого стекла выжигал во мне дыру — яркий контраст светлой радужки с темными ресницами, которым позавидует любая красотка, лишь усиливал этот неприятный эффект.
Я невольно коснулась оправы игрушечных очков — скользнувший по их стеклам белый блик заставил на секунду нахмуриться. Брови субъекта напротив тоже дернулись в направлении к переносице.

        Дьявол, даже спутанной челки из головы его не произрастало! Угольно-черные волосы были подстрижены вполне по-человечески, пусть и требовали немного убрать отросшие вихры.

        В общем, я промахнулась абсолютно везде. Абсолютно.

        Зато в поисках челки, при внимательном осмотре головы молодого человека, я отметила довольно любопытную деталь — белую полоску старого шрама на его виске, вероятно, оставленную на память каким-то острым предметом. Видимо, однажды горе-парикмахер Иствуда был в стельку пьян.
Я прочистила горло и вновь поправила чуть сползшую бутафорию на моем носе.

        — Меня зовут Иллеана Эванс, и я — ваш новый лечащий врач, Маркус, — я постаралась выжать из себя доброжелательную улыбку («да перестань ты пялиться на меня, как на единорога, забодавшего твою мать!»).

        — Иллеана… Эванс, — низким, с хрипотцой голосом повторил Иствуд, приподняв темные брови — две скептичные складочки пролегли вдоль его лба. — Врач, — из его уст это звучало почти как обвинение.

        — Что-то не так, Маркус? — я все еще старалась держать приклеенную улыбку на своем лице.

        — Нет, все отлично, — мужчина по другую сторону стола коснулся языком нижней губы и, потерев украшенную несколькими проколами мочку, наконец-то отвел глаза — я сразу облегченно выдохнула. — Мы, психи, — веселые, неординарные ребята… Можем иногда позволить себе странное поведение, — он вновь бросил на меня короткий, тяжелый взгляд и слегка приподнял уголок рта.

        «Да, а те психи, которые в действительности ими не являются, в особенности».

        — Что ж, — я кивнула парочке охранников — этакие Чип и Дейл — намекая свалить уже куда-нибудь в сторонку, — нам с вами предстоит как минимум два месяца встреч, поэтому мне бы хотелось познакомиться с вами поближе, — я чуть задрала голову — чертовы очки все сползали с носа, а снять их и избавить себя от неудобств почему-то мысли мне и не приходило. — Может, вы сами хотите сказать мне что-нибудь? Напоминаю, наша цель — говорить о том, что беспокоит вас, о том, чем бы вы хотели поделиться.

        «Тем, как славно нанизывать живую плоть на сталь и изображать потом из себя жертву обстоятельств», — пронеслась глупая мысль в голове, и я поспешила отогнать ее.

        — Да нет, ничего не хочу сказать, — тоном «отвали от меня» произнес Иствуд так, словно захлопнул какую-то невидимую дверь перед моим лицом.

        «Мудила».

        — А что насчет вас… доктор Эванс? — вздернул человек одну бровь заискивающе и потер ладонью черные розы, вбитые под кожу его плеча — мускул руки чуть сократился, и выпуклая вена на нем обозначилась резче. — Расскажите что-нибудь… о себе. Я, знаете ли, хочу знать человека, который будет копаться в моих мозгах, — нахальная усмешка затронула его рот.

        «Мудила дважды».

        — Что вы хотите знать, Маркус? — я — само доброжелательство, и тон моего голоса — сладкая патока.

        — Вы получаете какой-то особый кайф, произнося мое чертово полное имя? — усмешка Иствуда стала еще нахальнее, обнажая правую часть белых зубов — однако глаза его улыбались, что странно, по-доброму.

        — А вы, видимо, не очень его любите? — ручка в мои пальцах словно барабанная палочка — качается вправо-влево.

        — Смотря, кто его произносит, — пациент потер кожу под яремной впадинкой, тем самым чуть смещая ворот форменной футболки бледно-голубого цвета. Кусочек еще одной картинки, выбитой на груди, открылся моему взору. Кажется, нечто вроде перьев — часть больших крыльев размером с широкую грудную клетку.

        — Так и как же мне вас называть? — обратилась я к молодому человеку.

        Но он не ответил — вместо этого надел сосредоточенное лицо и чуть подался вперед, внимательно вглядываясь в мои глаза.

        Черт.

        Охранники напряглись, готовясь в любой момент спасать меня от буйства свихнувшегося маньяка. Я замерла и приготовилась отскакивать назад, опрокидывая стул.

        Подобные жесты — многозначительные взгляды, говорящие о том, что пациент внезапно увидел нечто большее, недоступное взору простых смертных — меня уже не удивляют. Но у Маркуса Иствуда, как оказалось, они выходят особенно завораживающими.

        Когда лицо Иствуда оказалось к моему еще ближе, отодвигая все остальное на задний план, его внимательный взгляд из-под нахмуренных бровей скользнул от моего рта к глазам и замер.

        Его светлые радужки — словно два кусочка льда, пронизанного сетью белых паутинок.

        — Это… это что, простые стекляшки? — вдруг широко улыбнулся молодой человек — ямки украсили его щеки, делая все лицо каким-то совсем юным и мгновенно сбрасывая со своего обладателя несколько лет. Его зубы не были идеальной формы — передние были чуть длинноваты относительно остальных —, но вкупе с их здоровой белизной это только придавало улыбке Иствуда какую-то детскую небрежность.

        Я не нашлась, что ответить — просто молча стянула с себя свои ужасные очки (Сжечь их! Растоптать и сжечь!) и почувствовала, как по щекам пополз пятнистый румянец.

***

        В конце рабочего дня я ощутила острую нехватку сигаретного дыма в моих легких. Поэтому, уютно устроившись в своем автомобиле, нашарила в бардачке припрятанную от Джеймса пачку сигарет.

        Капли дождя скреблись о стекла Форда; чернильная тьма расползалась по улице; белесая дымка наполняла салон авто… Я позволила себе еще несколько минут абсолютной пустоты в голове, пока мимо моей машины не прошуршала гравием карета добропорядочной полиции — без мигалок и прочей показухи. Лишь желтый свет фар скользнул по моей отвыкшей от освещения сетчатке.

        Любопытно, нашли уже что-нибудь занимательное? Мне, между прочим, почти интересно, что за одержимый псих мог такое сотворить с Лонгом.
На волне размышлений о чокнутых психопатах я вспомнала о личном деле Иствуда, что мирно покоилось в паре футов от меня. И все-таки решила дождаться прибытия домой — чтобы окунуться в перипетии жизни нового пациента в компании кружечки чая.

        «Я хочу знать человека, который будет копаться в моих мозгах».

        Пока я неспешно мотала мили пути, единственный за сегодня прием то и дело всплывал в моей памяти.

        Наша беседа с Иствудом не задалась сразу же после следующих его слов:

        «Очки не спасут ситуацию, если в целом вы выглядите как… Знаете эти пин-ап картинки? — в глазах Иствуда сверкнул игривый огонек. — На Второй Мировой… Ну, понимаете, на фронте ведь нет женщин в чулках и вообще каких-либо красивых вещей… Эти рисунки тысячам мужиков поднимали боевой дух и другие части тела, — он многозначительно приподнял бровь. — Вас здесь тоже для подобных целей держат?» — уголок рта заключенного дернулся в бесстыдной ухмылке, а меня словно ввысь вытянуло от подобной дерзости.

        Впрочем, Иствуд не показался мне человеком, способным на убийство, честно скажу. Да, он засранец с неоправданно завышенным самомнением, но серьезных сдвигов в его мозгах я не заметила. Конечно, вполне возможно, что он просто хорошо вжился в роль раскаявшегося в своих грехах персонажа, хорошего парня, оступившегося лишь единожды. Стереть с его кожи все эти жуткие татуировки жесткой мочалкой, и…

        Когда я оказалась дома, слегка намокшая под дождем, я даже не подумала о том, во сколько же заработавшийся архитектор почтит наш дом своим присутствием. Вместо этого тут же разожгла камин и плюхнулась на диван с папкой, должной раскрыть мне личность Маркуса Иствуда.

        Пламя в огненном чреве камина слабо пульсировало, лишь иногда выбрасывая яркие всполохи искр; мягкие волны тепла медленно плыли в воздухе, а желтые и оранжевые блики лениво скользили по отражающим поверхностям интерьера. Звук тонких пальцев дождя, царапающих окна, действовал лучше любой умиротворяющей музыки.

        Чтобы этот октябрь стал идеальным, не хватает только моего толстого рыжего кота под боком — Маффина, ныне коротающего свои девять жизней в доме моей матери в Кингстоне.

        Именно в этой уютной обстановке я открыла первую страницу дела Иствуда.

        И после этого мое чувство комфорта вдруг куда-то убежало.

        Черно-белая фотография, притягивающая к себе первый взгляд, имела мало общего с тем человеком, с которым я познакомилась сегодня. Нет, это, конечно, был Иствуд, однако выглядел он несколько иначе.

        Четко очерченная линия челюсти выглядела напряженной, а высокие скулы словно свело от злости. Вертикальная полоска пролегла меж бровями, ясно давая понять: обладатель этих бровей слишком часто хмурится. Бледные даже по меркам черно-белого фото губы были плотно сжаты.

        Впрочем, я вообще слабо представляю себе человека, который будет веселиться, когда его фотографируют для личного дела в психушке.

        Остальные страницы, заполненные кривым почерком Лонга представляли собой явную фальсификацию: целый букет каких-то совершенно невероятных диагнозов. Деперсонализационное расстройство, парамнезия — самые веселые из них. Намеченный врачом план работы с пациентом тоже напоминал пестрый бред человека, которому в срочном порядке необходимо родить нечто в письменном виде.

        И за что вам заплатили, доктор Лонг? Вопиющая халтура!

        Я захлопнула папку с легким недоумением. Пожалуй, настало время плана «Б».

        Раз уж Иствуд — бывший участник какой-то там музыкальной группы (еще и вляпавшийся в такое скандальное дерьмо!), то наверняка про него что-то известно гуглу. Поэтому я водрузила ноутбук на колени и выбила имя нового подопечного.

        Оказалось, что Маркуса Иствуда знает не только гугл, но и википедия.

        Отец Иствуда, как и говорила Ханна, действительно был и есть крупная шишка: с допотопных времен и поныне продавливает кресло в сенате.
Кто бы мог подумать.

        Википедия также поведала мне, что мой новый пациент окончил какую-то частную гимназию для отпрысков богачей и поступил в Бруклинскую Консерваторию. Итого: у Маркуса Иствуда блестящее музыкальное образование.

        Кто бы мог подумать.

        Еще во времена обучения Маркус стал участником музыкальной группы, что объединила пятерых студентов Бруклинской Консерватории. Кружок самодеятельности тот носил название «Белые Журавли» и просуществовал в первоначальном составе почти шесть лет.

        После внимательного прочтения статьи пришло время для ознакомления с предложенными поисковой выдачей видео.

        Первый ролик представлял собой выпуск новостей декабря прошлого года. Именно с этого момента, как мне стало известно чуть позже, в биографии Иствуда началось все самое интересное.

        В начале репортажа миловидная блондиночка с кукольными ресницами напоминает телезрителям о «чудовищном убийстве» и о том, что следствие по делу до сих пор ведется. Несколько секунд на экране висит фото убитой девушки.

        Далее глазам уже схватившихся за полные праведного гнева сердца зрителей представляется запись, очевидно сделанная на камеру мобильника — руки горе-режиссера тряслись, словно после жесточайшего запоя.

        Внушительная фигура Иствуда, укутанного в черное худи и натянувшего капюшон по самые брови, стремительно движется сквозь толпу репортеров — пушистые микрофоны возвышаются над происходящим, словно причудливые деревца. Представительный смуглый дядечка в дорогом костюме, вышагивающий рядом с главным объектом людской ненависти, вытягивает ладонь над собой в попытке утихомирить всеобщее безумие.

        Следующий кадр — мать Маркуса (как подсказывает надпись внизу экрана), еще одна кукольная блондинка, убеждает общественность в невиновности сына. «В трезвом уме он бы… Он бы никогда…Марк бы никогда не сделал такого», — булькает что-то в ее горле, пока она промокает красные глаза белым платочком.

        В противовес ей, конечно же, находятся какие-то одержимые радикальными феминистскими идеями дамочки, что голосуют за пожизненное заключение преступника и чуть ли не за его кастрацию. (Интересно, это потому что он убил ту милую девчушку или просто потому что его угораздило родиться с y-хромосомой?)

        Эта веселая пмс-ная компания отбила у меня всякое желание изучать репортаж дальше, и я решила посмотреть другие предложенные гуглом ролики.
Второе видео на сегодня — интервью Иствуда, записанное задолго до истории с убийством. Здесь он что-то говорит о вегетарианстве и сохранении экологии, и я поражаюсь, как можно совмещать в себе неприятие животного белка и любовь к тяжелым наркотикам. А любовью к тяжелым наркотикам участник «Журавлей» так и светится: дерганные движения, туман и влажность в красных глазах. Вообще бедняга выглядит не лучшим образом: всклоченные волосы рваными прядями торчат из-под серой шапки, скулы выпирают острыми треугольниками…

        …Но ведь такого просто не может случиться, чтобы вселенная позволила мне спокойно зависнуть на ютьюбе и посмотреть на рокеров с красивыми скулами! Стоило мне чуть расслабиться после того мерзкого репортажа, как вдруг ботинки Джеймса («мы еще в ссоре, и ты меня бесишь!») уверенной дробью атаковали наш паркет.

        А свет очей моих вроде как даже и спешит к любимой, судя по громкости его шагов.

        — Леа, ты вообще собиралась мне сказать? — летит вопрос изо рта Джеймса прямо мне в лоб, стоит ему показаться в радиусе моей видимости.

        — Ч… чего? — я вытащила наушники-капельки из ушей и, захлопнув крышку ноутбука, уставилась на молодого человека совершенно недоумевающе.

        — Ты долго собиралась молчать об этом? — и вот только на этом радостном моменте я заметила, что Джеймс трясет какой-то газетенкой почти у моего носа.

        «Убийство доктора в коррекционном центре, в самом сердце Нью-Йорка», — гласил главный заголовок на ее первом развороте. И я в красках представила себе восторженного писаку, которого аж гордость распирает за себя — ведь он не забыл упомянуть, что убийство было совершенно ну прямо в самом сердце Нью-Йорка.

        Только рассчитывающий на громкую сенсацию журналюга мог назвать остров Райкерс, этот плевок Всевышнего в Ист-Ривер, «сердцем Нью-Йорка» — вот что я хочу сказать.

        Я подарила жениху взгляд разряда «И что?», и его брови стремительно взлетели вверх.

        — Ты думаешь, это какие-то веселые шуточки? — он склонил голову, чтобы получше всмотреться в мое глупое, по его мнению, лицо. — В вашей психушке всегда творится какое-то дерьмо! Стабильно раз в месяц в интернете всплывает какая-нибудь стремная история… То ваша гребаная охрана забивает кого-то насмерть, то кто-то умирает в куче собственных испражнений, потому что ему вовремя не оказали помощь… А теперь еще и это! Что еще должно произойти, чтобы ты наконец ушла из этого чертового места, Леа?

        Я сделала вид, что задумалась:

        — Ну… Когда кого-нибудь сожрут прямо на моих глазах, тогда и поговорим об этом, — я поджала губы и несколько раз кивнула — собранные в растрепанный пучок на макушке волосы сделали несколько движений взад-вперед.

        — То есть, ты даже не допускаешь мысли, что что-нибудь может произойти непосредственно с тобой? — Брайс швырнул газетенку на диван рядом со мной. — Да ведь тебе даже не нравится эта работа! — он свел брови и распахнул глаза шире. — Я помню, что ты говорила… Ты поступила в мед лишь потому что твои родители были врачами! А психология просто показалась тебе чем-то… «не настолько медицинским».

        Весь мой взгляд умолял Джеймса унять свою истерику, но мой жених ведь вообще невосприимчив к подобного рода взглядам. Это очень в его стиле: бескомпромиссное вдалбливание своей истины в чужие головы любыми доступными способами.

        — А если это один из твоих пациентов прикончил этого вашего главврача? Какой-нибудь из тех, с которыми ты контактируешь каждый день, Иллеана? Ты ведь прекрасно понимаешь, что постороннему человеку никак не попасть даже на остров! Боже, что это за неудержимая жажда приключений и опасности, Ли?

        Мне уже начало порядком надоедать смотреть на молодого человека снизу-вверх, но я продолжала сидеть на диване перед ним, стоящим, и не отводила взгляда от его чрезмерно озабоченного лица.

        — Я не уйду с работы, Джеймс, — спокойно сообщила я, демонстративно раскрыла папку с делом Иствуда и не менее демонстративно обратила туда все свое внимание.