Туда и обратно. Из цикла о Сплюйкине Часть 4

  В небе прогрохотало.
 
  Иван машинально пригнулся, но самолет благополучно миновал его голову и уселся на полосу. Стоящая сзади школьница пискливо хихикнула. Устыдившись своего нелепого рефлекса, Сплюйкин сгреб кофе с булкой и метнулся от девочки к окну, в угол, откуда шире всего открывалась взлетно-посадочная полоса. Интересно, кто же его так напугал? Нет, не угадал. Оказался KLM. Огромный голландец причалил к самому окну, где сидел Иван. Сзади все еще раздавалось приглушенное хихиканье, но Иван мысленно был уже там, за стеклом, где урчал горбоносый "Боинг". М-да... что и говорить. Впечатляюще! Но пока еще страшновато. Подождав, пока машина опорожнится, Иван снялся со стула и проехал по эскалатору в вестибюль, куда выходили пассажиры.
  Неделя выдалась урожайной. Машины приземлялись и взлетали каждые пятнадцать-двадцать минут. Наступила пора туриста. В этот теплый летний сезон зарубеж ближе всего подступает к нашим берегам, как весенняя вода к белой шапке полюса.
 
  Иван уже с месяц околачивался в здании аэропорта. Через пару дней после появления Сплюйкина его перебежки из зала в зал были зафиксированы местной службой безопасности. Никаких злонамеренных действий Иван не совершал, но, тем не менее, первую неделю парни из охраны неотступно следовали за сплюйкинской фигурой, пытаясь разгадать его намерения.
  Но потом все прояснилось. Не в силах больше терпеть за собой хвост, Иван обернулся и объяснил ребятам, что ни разу не летал на самолетах, а уж тем более - за границу. Но когда-то все же надо начинать, да и друзья подбивают. Вот он и храбрится. Заодно и к загранице присматривается у самых, мол, ее истоков, то есть в международном аэропорту. Охрана успокоилась и со временем прониклась к Ивану особой симпатией. Даже патрулировали иногда вместе, оживленно болтая и присматриваясь к одиноким сумкам и к лицам кавказско-арабской национальности.
 
  Еще один рокот над головой. С каждым новым ревом Иван все успешнее преодолевал страх. При звуках самолета пригибался реже. Наоборот - вытягивался, делал стойку и весь уходил в слух, пытаясь угадать, откуда залетел пришелец. Вот и сейчас напрягся, но... мимо. Думал, что свои, а приземлилась Швейцария. Долговязый аэробус с красным крестом на хвосте аккуратно опустился сначала на пятки, а потом на носок. Именно такой Иван и видел Швейцарию. Изящной и безукоризненной. Аэробус подрулил к стеклу и застыл, чего-то ожидая.
 
  За месяц Иван уже изрядно насмотрелся на крылатую флотилию. Особенно уважал крупняк дальнего следования, совершающий, как говорят в хоккее, "проброс через все зоны". Двухъярусные, размером с небольшие учреждения, они вызывали у Сплюйкина трепет. Рассказывали, что внутри спрятан целый город. Крошечная кабина пилота, а сзади... кресла-кровати, салон, бар, кинотеатр, видеотека, компьютерные игры и даже занавешенный угол для иудеев, желающих помолиться. А в придачу - целая армия обслуги. Но такая услада возможна лишь на крупных самолетах. Те, что помельче, - они и внутри пожиже.
 
  Иван заражался этими рассказами и уже почти готов был прокатиться на железных конях. Однако, пробегая глазами по корпусу самолета, он невольно задерживался на кабине пилота. И никак не мог отмахнуться от вопроса: неужели в такой крохотной комнатке, чуть больше туалета, помещается все необходимое, чтобы поднять в воздух эту индустрию на колесах? Судя по тому, как машина взлетала, отсек управления и в самом деле казался непропорционально малым. Разгонялся дальнобойщик тяжело и мучительно долго. А Иван сочувственно наблюдал через стекло за его потугами и бессознательно напрягал одну за другой мышцы тела, пытаясь помочь машине. И, когда самолет отрывался, Сплюйкину чудилось, что аппарат издает сдавленный звук, похожий на стон, которым страна встречает начало трудовой недели.
 
  Пузатые, горбатые, долгоносые - самолеты представали перед ним в отечественном и зарубежном исполнении. Наших Иван понимал, как все родное, сопровождающее тебя повсюду. А вот иностранцев разглядывал боязливо, но и с облегчением, какое испытываешь при виде наконец-то появившейся альтернативы. Особенно удивляли "Боинги" и "Мак Дугласы" производства Соединенных Штатов.
 
  Впечатленный историями про Америку, Иван уже несколько месяцев любил эту уверенную в себе страну и ее производителей. И все же "Боинги" чем-то смущали. "Интересно, как они себя ощущают там, внутри..." И, едва гиганты приземлялись, он семенил в зал выхода пассажиров и ждал. Через пятнадцать минут выходили... они. Сплюйкин впивался глазами в их лица, пытаясь получить хоть каплю информации. Но в лицах путешественников читалась лишь усталость, смешанная с радостью от встречи с землей. А за этим состоянием уже выстраивались земные дела, далекие от неба.
 
  С большей пользой Иван терся среди встречающих. В этой толчее можно было начерпать целое море интересных деталей. Обходил он стороной лишь тех, кто ожидал задерживающийся рейс. Их кислый вид, а особенно их мрачноватые гипотезы по поводу причин задержки, вызывали у Ивана дрожь во всем теле.
 
  Эти гипотезы на корню губили идею постепенного привыкания к полетам и подмывали вообще отказаться от пользования воздушным транспортом.
 
  "Эх... если бы побеседовать с настоящим летчиком! Он не соврет. Расскажет все без утайки", - мечтал Иван, разглядывая красавцев пилотов, проплывающих по залу.
  Однажды ему чуть было не повезло. Один охранник оказался бывшим летчиком. Не заставляя себя просить дважды, он охотно затянул историю про то, как пилотировал "Журавлик". Он живописно рассказал, как швырял машину в убийственный штопор, у самой земли резко выравнивался, проносился на бреющем полете, а затем вертикально взмывал на головокружительные восемнадцать тысяч метров.
 
  Иван слушал-слушал, а потом не утерпел и поинтересовался: а что в это время делали в салоне пассажиры? И где это видано, чтобы самолет забирался на такую невероятную высоту?
  Парень удивленно произнес, что пассажиров там нет и быть не может. Оказалось, что "Журавлик" - как его прозвали российские ВВС - вовсе не пассажирский перевозчик, а истребитель "Су-27".
  Словом, рассказ был увлекательным, но для Ивана практической пользы не имел. Военные самолеты его не интересовали.
 
  Мелкий транспорт первое время привлекал, как и все новое, но скоро Иван к нему остыл. Местные самолеты были непримечательны, а зарубежные карлики с ядовитого цвета узорами и непонятной символикой в этих местах не показывались вовсе. Кто-то сказал, что "мелочь" типа "Фоккер-50" до нас не долетает: их отбрасывает встречная волна, взбиваемая массой всего, что летит, плывет, катится и бежит на Запад. Но, вероятно, это было шуткой.
 
  Как бы там ни было, малогабаритный зарубежный флот Иван изучал только по картинкам и для общего развития.
 
  Иван давно бы уже потерялся в многообразии самолетов, рейсов, пассажиров и различных вариантов заграницы, если бы не его советчик - бывший соратник по партии Константин Григорьевич. В образовании Ивана и формировании его летных настроений этот человек играл выдающуюся роль.
 
  До выхода в отставку Костя был активнейшим пассажиром почти всех авиалиний мира. Работая в отделе внешних связей, он облетел весь свет и мог бы поведать миру немало любопытного. Однако Константин не был словоохотлив и делился своими приключениями только с Иваном, по старой дружбе. И лишь в присутствии хорошей выпивки, которую Сплюйкин ему выставлял.
 
  Рассказы Константина были скупыми и пресными, с некоторой долей цинизма, характерного для человека, пресыщенного жизнью. Ивана они нисколько не воспламеняли, а, наоборот, удручали.
  Единственная тема, на которую Константин набрасывался с жаром юноши, - самолеты, его давняя страсть. Самолеты он ненавидел с детства!
 
  По роду занятий Константин, разумеется, был далек от самолетостроения. Однако острая неприязнь к этому виду транспорта, которым он вынужденно пользовался, заставляла его скрупулезно штудировать различные узлы летательного (как он шутил "летального") аппарата. Особенно - его слабые точки.
  - Иван, не вздумай садиться внутрь, не осмотрев корпус. Проверяй, задраен ли фюзеляж, закрыт ли грузовой люк. И очень тебя прошу - уделяй особенное внимание соплам с оплавленными, покрытыми копотью краями. От долгого употребления металл прогорает. Прежде чем окончательно пройти в салон, попробуй до них дотянуться и потрогать. Я всегда это делаю.
  - Костя, а если не получится потрогать? Или потрогаешь и останешься недовольным?
  - Все равно проходи. - Костя шумно вздохнул. - Ничего не поделаешь, брат. Иногда везет. Мне до сих пор везло.
  - А что делать в салоне такого аппарата, который, ну, смущает чем-то? Вот, скажем, сяду я в кресло, а потом?
  - А потом ничего. Застегни ремни и закрой глаза. Уснуть не надейся. Хотя мне как-то подфартило, и я заснул.
 
  И Константин рассказал Ивану, как у него это получилось. Однажды, раздираемый сомнениями, он замешкался у входа, но стюардессы затянули его внутрь, да сзади подпихнули пассажиры. Но сомнения продолжали одолевать. И в салоне Константин принялся донимать экипаж бесконечными вопросами, вроде того, почему трясемся, почему вибрируем? Почему мотор чего-то?.. Почему кабина пилота то и дело задергивается занавеской? Что они там скрывают? Если стюардесса отмахивалась от него, он начинал громким голосом строить свои собственные предположения. При этом пытался втянуть в разговор соседей. Но те коченели от испуга и закрывались от Константина Григорьевича газетами. Такое шумное разглагольствование длилось до тех пор, пока, пошептавшись, персонал не вынес Константину Григорьевичу стакан неразбавленного джина, с ласковой фразой On the house, что означало: за счет авиакомпании. Костя уважал градус, и тем более - on the house. Поэтому принял подношение охотно и залпом. После чего не шевелился до самой посадки.
 
  Единственным достойным внимания достижением самолетотехники Константин считал появление мониторов. На них можно было наблюдать все течение полета. Картинка с маршрутом выключалась только на время показа фильмов. В этот момент Константин терял ориентацию, нервничал и возмущался.
  Но вот на полосу уселся еще один великан.
 
  Иван не успел хорошенько разглядеть национальной окраски самолета, но каким-то органом почуял экзотику и поспешил вниз. Он нарочно не заглядывал в расписание прилетов, чтобы проверить, сможет ли угадать, откуда пожаловал очередной гость. Последнее время Иван наловчился делать это почти без ошибок - по внешнему виду пассажиров.
  Как только открылись двери зала, стало ясно, что контингент южный. Почти все выходящие были вызывающе декольтированными и смуглыми. Только отдельные фигуры были запахнуты по самый нос в куртки, чтобы защититься от кондиционеров. По сумкам, раскрашенным под зебр и жирафов, стало ясно, что рейс оттуда. Но Сплюйкин все же решил убедиться и последовал за ними к выходу. Снаружи, почуяв солнце, закутанные фигуры разоблачились и... оказались неграми. Африка! А экран подтвердил: "Дар-эс-Салам". У Вани сжалось сердце... ...Подразнила Танзания, помучила и рассеялась. Негры, зебры, костюмы-сафари, соломенные шляпы и шляпки, бамбуковые сумки, расшитые африканскими узорами, дерево эбонит, махагони...
 
  Африка дохнула на Ивана своим пряным запахом и исчезла в такси, в автобусах, даже не дав до себя дотронуться. Иван смотрел ей вслед и думал: "Невероятно! Еще вчера, а быть может, даже сегодня утром они были там! Щупали подножье Килиманджаро, дразнили носорога из окна джипа или под поощрительное цоканье пигмеев ковыряли сухую корку земли в поисках сочного корня. И все это было вот-вот, лишь минуты назад. Сейчас они погрузят себя в автомобили, через час будут шнырять по магазинам в поисках макарон, вечером - пробираться к своим норам по заплеванной и темной лестнице. А наутро от Африки у них останутся разве что крапинки загара, да лепесток бугенвилии или колючка от кактуса, застрявшие в складках одежды.
  Э-э-эх... что с нами делают скорости! Не успел завянуть - и ты уже там! Не успел расцвести - как ты здесь..."
 
  Иван провожал взглядом нарисованных зебр, жирафов, расшнурованных на солнце негров, и ему до спазма в горле захотелось погрузить их обратно в самолет и крикнуть пилоту: "Вертай всех назад!!!"
  А тем временем Танзания подвигалась к краю экрана, уступая место Чехии, Болгарии и прочей воздухоплавающей мелкоте.
 
  - Говорю тебе, не суетись, - отбивался от него Константин, когда Иван осаждал его Африкой. - Пообвыкни в аэропорту, притрись к ощущениям. А когда похрабреешь настолько, чтобы оседлать эту железяку, тогда и поговорим. Лучше всего начинать с чего-нибудь попроще - в пределах часу летного времени. Чтобы эта кастрюля не успела набрать максимальную высоту и скорость. Так надежнее. Не спеши нырять в разные Сахары и тропические леса. Они тебя подождут. "Тише будешь - дальше уедешь". Не утерпишь - подавишься с непривычки. Дегустируй для начала что-нибудь прозаичное и двигайся мелкими шагами по спирали к центру наслаждений.
 
  Такие разговоры немного отрезвляли, но ненадолго.
 
  А сейчас приближался рейс, к которому он спешил, как дембель на встречу с подругой. Задолго до посадки Иван с пылающим лицом скатывался с лестницы и замирал.
  И вот первые ласточки. Иван встречал их с елейной физиономией, положив руку на сердце, как приветствуют японцы утренних посетителей в момент открытия магазина. Осовелые, с затекшими членами, ласточки передвигались медленно, словно только что научились ходить. Ступали тяжело, приземляясь на всю подошву, и то и дело останавливались, чтобы растереть занемевшую часть тела, вправить сместившийся сустав или шейный позвонок. При столь внушительных габаритах самолета и скромном росте пассажиров, такая разминка, напоминающая реанимацию, выглядела более чем странной. Но Иван ничего не замечал. В этот момент для него существовал только этот рейс - самый любимый из рейсов, который демонстрировал силу человеческой воли, обездвижившей тело на целых двадцать мучительных часов. Австралия!
 
  Сам Иван чувствовал, что никогда не отважится на такой подвиг. И реализовывал свои австралийские грезы лишь мысленно, через этих потертых и помятых полулюдей с глазами великомучеников. Даже циник Костя не мог отвернуть Сплюйкина от этой мечты. Хотя и пытался.
 
  Австралийский вопрос был одним из щекотливых. Будучи человеком самолюбивым, Константин крайне раздражался, когда Иван называл ему страны, куда тот не залетал. Австралия оказалась одной из них.
  - Австралию забудь. Туда не доберешься - это раз. Два... - на счете "два" Константин сделал паузу, обдумывая, как бы побольнее звездануть страну, где он еще не был.
  - Костя, я должен поехать туда. Я просто должен! Ты не представляешь, как там хорошо. Я видел фильм... про кенгуру... ты знаешь, что они делали? Они...
  Константин поперхнулся водкой и выпучил на Ивана глаза:
  - Неужто любовью занимались? Ай да Ваня! Не ожидал от тебя! Что, пристроиться захотелось? Не морочь мне голову, Иван. - Отхлебнул, занюхал корочкой, и рассудительно продолжил: - Ты подумай головой, ради чего? Миклухо-Маклая повторить? На аборигенов полюбоваться? Так их и след простыл. А те, что остались, засушены и выставлены в музеях, как американские индейцы, или сидят в резервациях. Одичали там. Жрут ящериц, пьют из лужицы... Я ведь тоже телевизор посматриваю. Би-би-си их отсняла. Чтобы показать, какие они отсталые, когда без европейцев. А может быть, серфингом заняться надумал? Или вниз головой походить захотелось? Вон... - Костя кивнул на глобус, - ты хоть заметил, что они вверх тормашками ходят? Все у них там шиворот-навыворот. Антиматерия, а не Австралия... - Больше ничего про Австралию Константин Григорьевич придумать не сумел.
  - Ты не дослушал, Костя, - Иван терпеливо проталкивал свою мысль, - я видел фильм. Показывали двух кенгуру. Двух дерущихся самцов. И знаешь, что потрясло? Они били друг друга ногами. Руками не дотягиваются. У них они махонькие, сам знаешь. Но как били!!! Грамотно, по правилам, стараясь не задеть... мошонку. Ты понимаешь? Самую нашу суть мужскую обходили стороной. Откуда они знают? Костя, я хочу туда! Кругом же беспредел... лупят, куда попало. А у них даже зверь по законам живет!
  Костик вдруг посерьезнел и задумчиво потер ниже пупка:
  - Что, и в самом деле не били в пах? - Но потом пришел в себя, встряхнулся и махнул рукой: - А-а-а, все равно. Брось ты, Ваня. Может, с кем-то из своих у них и законы, но, думается мне, если ты будешь задираться с ихним самцом, для тебя он сделает исключение. Шандарахнет в самое "оно", да так, что никаких радостей, кроме еды, не останется. Оставь эту затею. Да и не вернешься ты.
  - Костя, только вот не надо мне опять про эти самолеты...
  - Да при чем тут самолеты! Самолеты - дело второе. Тебя только в один конец хватит. Прикинь, пилить двадцать часов туда, чтобы потом еще двадцать обратно? Какого рожна? Там и зазимуешь. Тогда уж прихвати побольше корма для кенгуру: будешь самцам взятки давать, чтобы лупили тебя строго по правилам.
 
  "Господин Карамурзянц, Вас просят срочно пройти на посадку..."
 
  Иван вздрогнул и чуть не ткнулся глазом в чайную ложку, торчащую из стакана. Замечтавшись об Австралии, он и не заметил, как подлетела Азия.
  Азию, как и любую экстравагантную территорию, угадать было несложно. Любой пассажир заграничного следования делится на две части: одной частью он местный, то есть, свой, другой частью - приезжий. Лицо прибывшей страны - не коренные жители, а наши, обвешанные образцами ее культуры и промышленности. А приезжие - наоборот: выходят скромно, стеснительно и исчезают в дверях. Вот и Азия - высунула мордочку из дверей, как пугливый суслик, поводила раскосыми глазками по сторонам и шмыг на выход. А дальше уже тащились свои, нагруженные скалозубыми масками, слониками, тайскими зонтиками и пахнущие водкой "Меконг".
 
  Азия была еще одной заветной мечтой Ивана. Даже ворчливый циник Костя обходил ее стороной. Не особо хвалил, но сильно и не распинал. Азию он не понимал и, размышляя над ней, даже отвлекался от предмета своей страсти - крылатого флота.
 
  - Понимаешь, Ваня. Я всякого добра насмотрелся. И уже без словаря понимаю, что варится в котелках людей, которые попадались мне на трассе. Негр - вечно смеющийся ребенок. Даже пакостит с детской непосредственностью. Американец - недоросль, но всегда уверенный в себе и от этого порою нахальный. Европейцы - это почти что мы, только избалованы жизнью. Эдакие хрупкие статуэтки. И вызревают медленно, будто пятьсот лет им отмерено. А вот про Азию... Про нее пока помолчу. Я их так и не разобрал. Всегда пытаюсь влезть людям в душу через глаза. А у них глазки, сквозь которые не то что не войдешь, но даже не протиснешься. Смотрит на тебя подобострастно, чуть присев. И улыбка нарисована как надо. И слова резкого не услышишь. Но чует моя интуиция - держат они большущий камень за пазухой...
  - Какой камень, Костик? Философский, что ли?
  - Не знаю. Может, и философский тоже. Но к нему обязательно еще и булыжник, который их брат нацелил тебе в затылок и только ждет, когда отвернешься. И ни с какого боку к ним не подойдешь. Даром что у них глаза раздвинуты. Ты их не видишь, а они тебя - вроде как насквозь. Даже не прищуриваются, потому что им щуриться без надобности. Поэтому я всегда стараюсь держаться к Азии передом. Всего два раза поворачивался тыльной стороной, когда тайский массаж делал, но в других случаях - бдю. - Костя закатил глаза, очевидно вспомнив тайский массаж, и ушел в себя.
  - Костя, - Иван пытался вывести его из воспоминаний, - вообще, они народы культурные, оттого и улыбаются. Глянь, китайцы бумагу выдумали, а от нее деньги пошли. Да и экономически они смотри как продвинулись.
 
  Но Костя молчал, что-то про себя соображая. А потом изрек:
  - Да уж. Продвинулись. Чужие мысли воруют, да из них малую электронику ваяют. А бумага... Если бы не бумага, не было бы у нас, Иван, инфляции в стране. Той самой, что сжирает твои денежки, которые ты на билет копишь. Ты повремени с Азией, Вано. Я еще пару раз туда смотаюсь. Попробую все-таки их понять. Не пойму, так хоть массаж себе сделаю. Я ведь тебе соврал. Не успел я этот массаж... в последний момент оробел. Побоялся спину подставить. А в этот раз подставлю. Плевать. Авось со спины да на ощупь они понятнее станут.
  Вдруг Ивана затрясло и он... открыл глаза.
 
  - Уже поздно, Иван Павлович. Пора домой.
  Его тормошил пилот "Су-27". Должно быть, Сплюйкин заснул. Притом крепко.
  - Пойдемте домой, - он застегнул кобуру. - На сегодня отстрелялись. Придете завтра? По расписанию ЮАР обещали. Приходите, ладно?
  Ю-А-Р... Ивана вдруг ударило чем-то. И этот удар сокрушил остатки сомнений. Сплюйкин понял: Свершилось! Завтра генеральная репетиция. А за ней - выход.
  - ЮАР, говоришь? Приду. Но в последний раз! А после уже и сам поеду!
  - Вы уверены, что не рано? Может быть, походите еще? - В глазах пилота было что-то умоляющее. Он успел привязаться к Ивану, и ему страшно не хотелось разлучаться с ним.
  - Уверен! - А потом взглянул на погрустневшего летчика, хлопнул его по плечу иприбавил:
  - Да не бойся ты, я мигом. Как в билете: "туда и обратно"!