Таун

АЛБЭР КАМЙУ
ТАУН
(франсызджадан чевиряни Х. Годжа)

Китабда сёйлянилян гярибя ахвалатлар 194. . . - джы илдя Оран шяхяриндя баш вериб. Аслиндя
ахвалатлар адиликдян чыхарылыб вя йерляри дяйишдирилиб. Илк бахымда Оран догрудан да  ади бир
шяхяр, алджязаирин дяниз сахилиндя йерляшян франсыз айалятидир.
Аввялджядян э’тираф этмялийик ки, шяхярин озю йарашыгсыздыр. Гёркями сакит гёрюнся дя, ону
башга тиджарят шяхярляриндян фяргляндирян джяхятляри сезя билмяк учюн хейли вахт лазымдыр.
Мясялян, гёйярчини, агаджы, багы олмайан, ганад чырпынтысы, йарпаг хышылтысы эшидилмяйян бир
шяхяри, оз сифяти билинмяйян бир йери неджя тясвир этмяк олар? Бурада фясиллярин дяйишмясини
анджаг сямадан билмяк олур. Бахарын гялиши дя анджаг хаванын атриндян вя таджирлярин айалятдян
гятириб сатдыглары гюл дястяляриндян дуйулур. Йайда истинин гюджюндян дам ортюйю чох гызмыш
евляр од  тутуб йаныр, диварлар боз кюлля ортюлюр. Гапы - пянджяряни баглайыб, эвдя гизлянмяли
олурсан. Пайызда ися лейсандан сонра хяр йан палчыг олур. Анджаг гыш гяляндя хош гюнляр
башлайыр.
Хяр хансы бир шяхярин хяйаты иля мараглананда гяряк орада адамларын неджя ишлямясини,
неджя севмясини вя неджя олмясини ойрянясян. Бизим баладжа шяхярдя ися бунларын хамысы эля
иглимин озю кими гарышыг вя джансыхыджыдыр. Йя’ни, бурада адам дарыхыр вя бу дарыхмайа адят
етмяйя чалышыр.  Бизим шяхяр джамааты чох ишляйир, озю дя варланмаг учюн ишляйир. Асасян
тиджарятля марагланыр, озляринин дедикляри кими,  хяр шейдян аввял ишгюзарлыгла мяшгул олурлар.
амма кичик айлянджяляри дя йаддан чыхармыр, арвадбазлыг эдир, кинойа гедир, дяниздя чимирляр.
Беля айлянджяляри, тябии олараг, шянбя - базар гюнляриня сахлайыр, хяфтянин галан гюнлярини ися
пул газанмага чалышырлар. Ахшамлар ишдян чыханда вя’дяляшиб кафелярдя гёрюшюр, булварда
3
гязишир, йахуд да оз эйванларында отурурлар. Джаванларын айлянджяляри чылгын вя гыса олур,
йашлылар ися бир йеря топлашыр, чохлу пул гойуб, карт ойнайырлар.
Фикирляшмяк олар ки, бу джяхятляр анджаг бизим шяхярлиляря аид дейил, эля бютюн мюасирляримиз
беля йашайырлар. Догрудур, адамларын бютюн гюнюню, ишдян сонракы вахтыны кафе вя
гумарханаларда пул хярджлямяк, бошбогазлыг этмяйя сярф этмяляри ади халдыр. Амма эля
шяхярляр вя олкяляр дя вар ки, оранын джамааты хярдян башга ишляр хагда да фикирляширляр.
Аслиндя, бу вязиййят дя хеч няйи  дяйишмир. Амма бир халда ки, фикирляширляр, демяли, няйинся
хейриня фикирляширляр. Оран ися, аксиня, фикирляшмяйян бир шяхярдир, йя’ни асл мюасир шяхярдир.
Бизим шяхярдя адамларын неджя севишмялярини дягиг тясвир этмяйин ахямиййяти йохдур.
Кишилярля гадынлар йа мяхяббятя гуршаныр, аз вахтда бири - бирини узюб, алдян салыр, йа да
гошалашыр, биргя омюр сюрмяйя башлайырлар. Орта вязиййят ися, демяк олар ки, йохдур. Эля бу
да хюсуси бир джяхятдир. Оранда да, башга йерлярдя олдугу кими, вахт вя фикир чатышмазлыгы
юзюндян адамлар оз мяхяббятляриндян хябярсиз олурлар.
Бизим шяхярин ан мараглы джяхяти будур  ки, бурада олюм дя чятинликля баша гялир. Аслиндя,
бу чятинлийи нарахатлыг адландырмаг даха дюзгюн оларды. Хястялийи хеч ким хошламыр вя хамы
хястяликдян горхур. Амма эля шяхярляр вя эля олкяляр вар ки, орада хястяляря хюсуси гайгы
гёстярирляр. Беля йердя рахатджа олмяк дя олар. Хястяйя гайгы вя онун озюня кёмяк арамасы
тябии бир халдыр. Оранда ися ися иглимин тя’сириня, ишгюзарлыга, мянзярянин йарашыгсызлыгына,
ахшамын тез дюшмясиня вя айлянджялярин йоруджулугуна  дёзя билмяк учюн саглам джан
гярякдир. Бурада хястя дюшян тяк - тянха галыр. Хястя истидян од тутуб - йанан диварлар архасында
тяк джан вердийи вахт шяхяр ахалиси телефонларла данышыр, йахуд кафедя отуруб, ишгюзарлыгдан,
мюгавилялярдян, гябзлярдян, хюсуси хесаблардан сёхбят ачырлар. Беля гуру, джансыхыджы бир йердя
джан верян хяр кяс олюмюн неджя азиййятли вя нарахат олдугуну даха айдын дуйур.
Садаладыгым джяхятляр бялкя дя шяхяримиз  хаггында мюяййян тясяввюр йарада билиб. Гениш
тясяввюр йаратмага эхтийадж да йохдур. Асас мягсяд шяхярин йёндямсиз гёркямини вя
яхалинин йёндямсиз хяйатыны нязяря чарпдырмаг иди. Адам ки, бир хяйат тярзиня адят эляди,
гюзяраны да йюнгюлляшир. Бир халда ки, бизим шяхяримиз адятляря рягбятля йанашыр, демяли, адят
едиб, йашамаг олар. Амма шюбхя йохдур ки, беля хяйат чох да гёзял олмур. Биздя, хеч
олмаса, тёр - тёкюнтюлюк йохдур. Ахалимиз ися уряйиачыг, гюлярюз вя фяал олдугуна гёря, бура
гялян сяййахларын хаглы рягбятини газаныр. Гёзяллийи, йашыллыгы, хеч гялби дя олмайан бу
шяхяря адам аввял - ахыр адят эдир вя бурада илишиб галыр. Ону да демяк лазымдыр ки, бу шяхяр
мянзяряли бир гушядя, йарашыглы тяпялярин ахатя этдийи  бош бир дюзяндя, гёзял дяниз
мянзяряси йахынлыгында  тикилиб. Адам тяяссюф эдир ки, шяхяр архасы дянизя тикилиб, дяниз
гёрюнмюр, ону гёрмяк учюн ися гяряк дяниз кянарына гялясян.
Дяниз кянарына гяляндя мянзяря дяйишир. Бу илин  йазында баш верян ахвалатлары, даха
сонра шяхяри бюрюйяджяк вя бизим нягл эдяджяйимиз бядбяхтликляри хеч  кяс аглына да
гятирмязди. Бу ахвалатлар бя’зиляриня тябии, бя’зиляриня ися агласыгмаз гёрюняджяк. Амма
ахвалатларын шярхчиси гяряк беля фикирляря ахямиййят вермясин. Онун  борджу будур ки,
“ахвалат  беля олуб дейя сёзя башласын. Чюнки ахвалатын неджя башладыгыны да билир, бу ахвалатын
бютюн бир халгы вялвяляйя салдыгыны да, минлярля шахидин онун сёзляриня рягбят бясляйяджяйини
дя.
Бу ахвалаты данышан адамын кимлийи лазымы вахтда билиняджяк. Онун беля бир ахвалатда
иштиракы да шяртидир. Агяр тясадюф ону ахвалатын иштиракчылары иля гёрюшя чагырмасайды,
шахидлярин данышыгларыны йазыб гётюрмясяйди вя озю бир нёв бу ахвалата гарышмасайды, беля бир
хекайятя башламазды. Эля тарихчиляр дя асярлярини бу джюр йазырлар. Догрудур, тарихчиляр, хятта
хявяскар тарихчиляр дя сянядляря асасланырлар. Бу ахвалаты йазан адамын да оз сянядляри  вар:
яввяла, оз шахидлийи, сонра башгаларынын шахидлийи, ахвалатын бютюн иштиракчыларынын сёхбятлярини ёзю динляйиб, йазмалы олуб вя няхайят, алдя эдя билдийи йазылы сянядляр. Инди о хямян
сянядлярдян мювафиг вахтда истядийи кими истифадя этмяк истяйир. О, хям дя истяйир ки. . . Йох,
дейясян, гириш сёзю узун чякди. Ахвалатын озюню данышмага башламаг лазымдыр. Илк гюнлярин
тясвириня ися лап аз вахт лазымдыр.
* * *
Апрелин 16 - да сяхяр хяким Бернар Рйё отагындан чыханда гапынын агзында бир сичовул
ёлюсю гёрдю. О, чякинмядян айагы иля сичовулу кянара итяляйиб, пиллякянля ашагы энди. Амма
кючяйя чыханда гапысы агзында сичовул гёрмяси ону  тяяджджюбляндирди вя о, эв нязарятчисини
хябярдар этмяк учюн гери дёндю. Нязарятчи годжа Мишелин тяяджджюблянмясиндян дуйулурду ки,
4
бурада ня ися бир уйгунсузлуг вар. Гапысы агзында сичовул олюсю гёрмяси ону анджаг
тяяджджюбляндирмиш, эв нязарятчисини ися дяхшятя гятирмишди. Нязарятчинин фикри дягиг иди: эвдя
сичовул йохдур, вяссялам. Хяким ону инандырды ки, икинджи мяртябядя сичовул олюсю гёрюб.
Нязартячи йеня сёзюндян дёнмяди. Эвдя сичовул йохдур, йягин хямян сичовулу чёлдян
гятирибляр. Бир сёзля, ким ися зарафат эдиб.
Эля хямин ахшам Бернар Рйе эвин дяхлизиндя дуруб, гапысынын ачарыны джибиндян чыхардыгы
вахт ири бир сичовул гёрдю. Хейван дяхлизин гаранлыг кюнджюндян чыхыб, сяндяляйя - сяндяляйя
она тяряф ирялиляди. Сонра дайанды, мювазинятини дюзялтмяк  истяди, йеня ирялиляди, сонра
дайаныб, йериндя фырланды, астаджа джийилдяйиб, йеря йыхылды вя бурун дяликляриндян ган ачылды.
Хяким бир аз она тамаша эдиб, йухары, оз мянзилиня галхды.
О, сичовулун озю хаггында фикирляшмирди. Хейванын бурнундан ган фышгырмасы фикрини
гарышдырмышды.
Хякимин арвады бир ил иди ки, хястялянмишди. Эртяси гюн ону дага, мюалиджя эвиня йола
салмалы иди. Ичяри гиряндя гёрдю ки, арвады онун тапшырыгына амял эдяряк чарпайыда узаныб.
беля истирахятдян сонра сабахкы йолун йоргунлугу ону чох узмязди. Арвады ону гёрян кими
гюлюмсяди вя бу тябяссюмю иля  «озюмю чох йахшы хисс эдирям демяк истяйирди.
Хяким масаюстю лампанын ишыгында арвадынын она тяряф чеврилмиш сифятиня бахырды. Отуз
йаша чатса да, хястялянся дя, гянджлик тяравяти хяля узюндян чякилмямишди. Бялкя дя хош
тябяссюмю ону беля гяндж гёстярирди.
Хяким деди:
–Баджарсан, бир аз йухула. Шяфгят баджысы саат он бирдя гяляджяк, мян дя сизи саат он ики
гатары иля йола саларам.
Хяким арвадынын азаджыг тярлямиш алнындан опдю. О, гапыдан чыхана гядяр арвадынын зяриф
додагларынын тябяссюмю чякилмяди.
Эртяси гюн, апрелин 17 - и, сяхяр саат сяккиздя эв хидмятчиси хякимин йолуну кясиб,
шикайятлянди ки, ким ися йеня шит зарафат эдиб, гиряджяйя уч сичовул олюсю атыб. Озю дя
сичовуллар ал ганын ичиндядир вя йягин ки, онлары ири дишли тяля иля тутублар. Эв хидмятчиси олю
сичовуллары бир мюддят алиндя саллайыб, гапы агзында дурмушду ки, бялкя гоншулардан бири
гюлюб, оз зарафатыны бир нёв э’тираф эдя. Амма хеч кимдян шюбхяляня билмямишди.
Хидмятчи джянаб Мишел дейинирди:
–Эйби йохдур, аввял - ахыр алимя кечяджякляр.
Ахвалата марагы артмыш Рйё бугюнкю ишиня ан касыб мяхяллялярдян башламагы гярара алды.
Беля мяхяллялярдя хяйятлярин зибили даха гедж дашыныр, дюз, тозлу кючялярин сякиляри бойу зибил
йешикляри гюн галхана гядяр долу галыр. Кечдийи кючялярдян бириндя хяким тярявяз туллантылары,
чиркли аскиляр, узяриня атылмыш он икийя йахын сичовул олюсю гёрдю.
Баш чякдийи биринджи хястя чарпайысында узанмышды. Мянзилин йеганя отагы хям йемяк
отагы, хям дя йатаг отагы сайылырды. Хястя уз - гёзю гырышлы, сярт бахышлы годжа бир испан иди.
Гаршысындакы ортюйюн устюндя бир джют хырда нохуд кюпяси варды. Хяким ичяри гиряндя
дирсякляниб, йериндя отурмуш хястя синягирликдян няфясини йюнгюлляшдирмяк учюн йенидян оз
йериня узанмаг истяди. Арвады онун эхтийаджы учюн габ гятирди.
Хяким ийня вуранда годжа диллянди:
–Хя, доктор, сичовуллар чыхмага башлайыблар, гёрмюсюзмю?
–Элядир, гоншулар да уч сичовул олюсю тапыб, –дейя арвады алавя эляди.
Годжа аллярини овушдура - овушдура деди:
–Хя, йаман чыхырлар, инди зибил габларынын хамысында сичовул олюсю вар, аджындан гырылырлар!
Рйё хисс эляди ки, бу мяхяллядя хамы сичовуллардан данышыр. О, хястяляриня баш чякиб, эвя
гайытды.
Эв нязарятчиси джянаб Мишел гапыда она деди:
–Йухарыйа, сизя телеграм гятирибляр.
Хяким нязарятчидян йеня сичовул гёрюб - гёрмядийини сорушду.
–Даха йохдур! –дейя киши джаваб верди. – Билирсинизми, хяким, мян лап тяля дя
гурмушам. Бу аджлафлар даха джясарят элямирляр.
Телеграмда хякимин анасынын эртяси гюн гяляджяйи хябяр верилирди. Хястя арвады гедяджяйиня
гёря анасы онун эв ишляриня кёмяк этмяйя гялирди. Хяким эвя гиряндя гёрдю ки, шяфгят баджысы
гялиб. Арвады ися артыг айаг устя иди, палтарыны геймиш, узюня киршан чякмишди. Хяким
гюлюмсяди6
–Чох йахшы, хяр шей йахшыдыр.
5
Бир аз сонра онлар вагзала чатдылар. Хяким арвадыны чарпайылы купейя гятирди. Арвады
купени нязярдян кечирди:
–Бу купе йягин чох бахадыр, элями?
–Беля лазымдыр, –дейя ари джаваб верди.
–Бу сичовул ахвалаты нядир, данышырлар?
–Билмирям. Гярибя ахвалатдыр, амма кечиб гедяджяк.
Сонра о арвадындан узрхахлыг эляди ки, она йахшы гуллуг элямяйиб, лазымы гайгы гёстяря
билмяйиб. Арвады ися башыны булайыр, онун нахаг беля данышлыгыны билдирмяк истяйирди. Хяким
ахырда деди:
–Сян гайыданда хяр шей йахшы оладжаг. Биз йени хяйата башлайаджайыг.
–Хя, элядир, –дейя арвады севинджяк джаваб верди, –биз йени хяйата башлайаджайыг.
Бир аз сонра ися арвады архасыны она чевириб, пянджярядян чёля бахырды. Сякидя адамлар
тялясир, бири - бириня тохунурдулар. Локомотивин фышылтысы эшидилирди. Хяким арвадыны сясляди вя
дёняндя гёрдю ки, гёзляри йашлыдыр. О мюлайим сясля:
–Беля олмаз, –деди.
Гёз йашлары архасындан сыхынтылы бир тябяссюм сезилди. Арвад кёксюню отюрдю:
–Чых гет, хяр шей йахшы оладжаг.
Хяким арвадыны синясиня сыхды. Йеря эняндян сонра ися пянджяря архасындан анджаг онун
тябяссюмюню гёря билирди.
–Озюндян мугайат ол, хахиш эдирям, –дейя хяким диллянди.
Арвады онун дедийини эшидя билмяди.
Вагзалдан чыхаркян сякидя Рйё, баладжа оглунун алиндян тутуб, хараса тялясян мюстянтиг
Ортон иля узляшди. Хяким онун хара беля сяфяр этдийини сорушду. Гарашын, уджабой Ортон хям
йюксяк джямиййят адамына, хям дя мюгяввайа охшайан бир киши иди. О мюлайим сясля вя
гысаджа джаваб верди:
–Валидейнляримля достлуг гёрюшюндян гайыдан зёвджям Ортон ханымы гаршыламага
гялмишик.
Локомотив фит чалды.
–Сичовуллар. . . –дейя мюстянтиг сёзя башлады.
Хяким гатара тяряф гетмяк истяди, сонра гери гайыдыб деди:
–Хя, билирям, эля бир шей дейил.
Эля хямян андаджа вагзал хидмятчисинин бир гуту сичовул олюсю апардыгыны да нязярдян
гачырмамышды.
Хямян гюн гюнортадан сонра гябул вахты хякимин отагына бир джаван оглан гялди. Хякимя
билдирмишдиляр ки, о журналистдир вя сяхяр дя гялиб, ону сорушубмуш. Огланын ады Реймон
Рамбер иди. Гысабой, энликюряк бир адамды, джидди сифяти, тямиз, агыллы бахышлары варды. Рамбер
идманчы кими гейинмишди вя давранышында сярбяст иди. О бирбаша мягсядя кечди. Билдирди ки,
Парисин мяшхур гязетляриндян биринин сифариши иля аряблярин хяйат шяраити вя санитарийа вязиййяти
барядя мягаля учюн тядгигат апарыр. Хяким санитарийа вязиййятинин йахшы олмадыгыны билдирди.
амма о, сёхбятя гиришмямишдян билмяк истяйирди ки, журналист хягигяти олдугу кими йаза
биляджякми?
–Албяття, –дейя журналист джаваб верди.
–Мян сорушурам ки, сиз асаслы, гениш бир тянгидля чыхыш эдя билярсинизми?
–Гениш йазаджагыма инанмырам. Гюман эдирям ки, гениш бир тянгид учюн асас йохдур.
Рйё сакитджя билдирди ки, догрудан да гениш тянгид учюн асас йохдур, Рамбер билдиклярини
чякинмядян йаза биляр йа йох?
–Мян анджаг ачыг сёхбятляри гялямя алырам. Сиздян алдыгым мя’луматы башга
мя’луматлардан устюн тутмайаджагам. –Сонра журналист гюлюмсяйяряк алавя этди: –Ачыг
сёхбят Сян - жюст дили иля данышмаг демякдир.
Рйё сясини галдырмадан деди ки, бу барядя бир шей билмир, амма онун дили йашадыгы
алямдян безикмиш, эйни заманда атрафдакыларын зёвгюня уйушмуш, хагсызлыга вя биганялийя
гаршы тякбашына чыхыш эдян бир адамын дилидир. Рамбер бойнуну гысыб, хякимя бахырды.
Няхайят, о айага галхды:
–Зяннимджя сизи анлайа билдим.
Хяким ону гапыйа тяряф отюрдю:
–Мясяляйя беля мюнасибятинизя гёря саг олун.
Рамбер эля бил дарыхырды:
–Бяли, –деди, –мян баша дюшюрям, вахтынызы алдыгыма гёря мяни багышлайын.
6
Хяким онун алини сыхыб деди ки, инди шяхярдяки сичовул гыргыны хагда бир мягаля
йазылса, мараглы алынарды.
Рамбер джошгун сясля деди:
–Хя, бу мясяля мяни дя марагландырыр.
Саат бешдя хяким хястяляря баш чякмяк учюн чыханда пиллякяндя орта йашлы, агыр гёвдяли,
йастысифят, пырпызгашлы бир киши иля растлашды. Хяким хямин кишини аввялляр, эвин ахырынджы
мяртябясиндя йашайан испан ряггасларын мянзилиндя гёрмюшдю. Жан Тару пиллякяндя, айагы
алтында чабалайыб джан верян бир сичовула баха - баха сигарет тюстюлядирди. О, башыны галдырыб,
сакит нязярлярля хякимя бахды, саламлашды. Сонра да билдирди ки, сичовулларын чохалмасы вя бу
вязиййяти гярибя халдыр.
Хяким джаваб верди:
–Хя, элядир. Амма адам лап безикир.
–Бир йандан элядир, хяким, адамы бездирир. Чюнки, индийя гядяр беля шей гёрмямишик.
Амма бу вязиййят хошума гялир, хяр халда хейрядир.
Тару алини башына чякиб, сачыны герийя дарады, сюстляшмиш сичовула бир дя бахыб, гюлюмсяйя -
гюлюмсяйя деди:
–Хяким, хяр халда бу эв хидмятчисинин ишидир.
Эля кючяйя чыхандаджа хяким эвин гаршысында дурмуш эв хидмятчисини гёрдю. О, гапынын
гиряджяйиня сёйкянмишди. Адятян чылгын гёрюнян сифятиндя йоргунлуг дуйулурду. Рйё она
ичяридя гёрдюйю сичовул хагда данышанда годжа Мишел:
–Хя, –деди, –билирям. Инди сичовул олюлярини ики - ики, уч - юч тапырам. Башга биналарда да
вязиййят белядир.
Годжа йоргун вя гайгылы иди. Кёнюлсюз - кёнюлсюз бойнуну гашыйырды. Рйё онун ахвалыны
сорушду. Айдын мясялядир ки, годжа вязиййятиндян шикайятляня билмязди. Амма ня ися бир
нарахатлыгы варды. Озю дейирди ки, сон гюнляр бир аз дюшгюнляшиб. Сичовул ахвалаты онун
яхвалыны корлайыб, онлар йоха чыхандан сонра ишляр гайдасына дюшяджяк.
Амма эртяси гюн сяхяр, апрелин 18 - дя, хяким анасыны вагзалдан гятирмяк учюн ашагы
дюшяндя гёрдю ки, хидмятчи Мишелин ахвалы бир аз да корланыб: зирзямидян дама гядяр галхан
пиллякянин устюндя бир йыгын сичовул олюсю варды. Гоншу эвлярин зибил габылары да сичовул
джясядляри иля долу иди. Хякимин анасы сичовуллар хаггында сёхбяти эшидяндя хеч
тяяджджюблянмяди:
–Беля ишляр олан шейдир, –деди.
Хякимин анасы агсач, гарагёз, мюлайим бахышлы бир гадынды. О, оглуна уз тутду:
–Сяни гёряндя севинирям, Бернар. Хеч бу сичовул ахвалаты да севинджимя хялял гятиря
билмяз.
Хяким ися оз - ёзюня фикирляшди ки, догрудан да анасы йанында оланда хяр иш она асан
гёрюнюр.
Амма о, санитарийа идарясиня зянг этди. Идарянин мюдири иля таныш иди. Мюдирдян сорушду ки,
хяйятляря, кючяляря сяпялянмиш сичовул джясядляри хагда эшидибми? Мюдир Мерсйе джаваб верди
ки, эля онун оз идарясинин йанындан аллийя йахын сичовул олюсю тапыблар. Бу мясялянин  ня
дяряджядя джидди олдугуну хеч о озю дя билмир. Рйё бир сёз дейя билмязди, фикирляширди ки,
санитарийа идаряси бир иш гёрмялидир. Мерсйе джаваб верди:
–Хя, элядир, гёстяриш олса, йахшыдыр. Агяр мясляхят гёрюрсянся, мян чалышыб ряхбярликдян
рясми гёстяриш аларам.
–Мян мясляхят гёрюрям, –дейя Рйё сёхбяти кясди.
Хидмятчи гадын она данышмышды ки, аринин ишлядийи ири бир заводдан йюзлярля сичовул олюсю
йыгыблар.
Тяхминян эля хямян вахтдан шяхяр джамаатынын нигаранчылыгы башламышды. Чюнки, апрелин
18 - дян башлайараг заводлардан, бёйюк анбарлардан йюзлярля сичовул олюсю тапылырды. Бя’зян
узун - узады джан верян сичовуллары вуруб олдюрмяли олурдулар. Атраф мяхяллялярдян тутмуш
шяхярин мяркязиня гядяр хяким хяр йердя, зибил габларына долдурулмуш, йахуд кешкал бойу
дюзюлмюш сичовул джясядляри гёрюрдю. Хямян гюндян ахшам гязетляри дя ишя гарышды.
Йазырдылар ки, бялядиййя идаряси тя’джили олчю гётюрмяк фикриня гялиб йа йох, ахалини бу бяладан
гуртармаг учюн бир тядбир тёкяджякми? Бялядиййя идаряси ися хяля ня олчю гётюрмюш, ня дя
тядбир тёкмюшдю, амма идаря хей’ятинин йыгынджагыны чагырмагла ишя башлады. Санитарийа
идарясиня гёстяриш верилди ки, олю сичовуллары хяр сяхяр сюбх чагы топласынлар. Бютюн сичовуллар
топландыгдан сонра онлары ики йюк машынына йыгыб, зибилйандырма заводуна апарсынлар вя
йандырсынлар.
7
Сонракы гюнлярдя вязиййят даха да агырлашды. Олю гямириджилярин сайы артырды. Хяр
сяхяр даха чох джясяд топланырды. Дёрдюнджю гюндян сонра сичовуллар дястя иля ачыг хавада
ёлмяйя чыхырдылар. Онлар канализасийа боруларындан, зирзямилярдян чыхыб, узун джяргя иля
сяндяляйя - сяндяляйя ишыглы йеря топланыр, йерляриндя фырланыр, адамларын арасындаджа йыхылыб
ёлюрдюляр. Геджяляр хяйятлярдя, кичик кючялярдя джан верян сичовулларын инилтиси эшидилирди. Сяхяр
ися багларда, кешкал гырагында топланмыш джясядляр тапылырды. Хамысынын бурнунун уджу ганлы иди,
бя’зиляри шишмиш вя ийлянмиш, бя’зиляри ися гахаджлашса да, быг тюкляри хяля йапыхмамышды.
Шяхярин ичиндя, эвлярин гиряджяйиндя, хяйятлярдя кичик дястялярля топланмыш джясядляр тапылырды.
Бя’зян инзибати биналарын залларында, мяктяб хяйятиндя, кафелярин дёшямясиндя дя тяк - тяк
джясядляря раст гялирдиляр. Ахали онлары шяхярин ан мяркязи йерляриндя гёрюб, горхуйа дюшюрдю.
Арм мейданында, булварда, Фрон - дё Мер гязинти сахясиндя дя сичовул олюсюня раст гялирдиляр.
Сяхяр тездян хяр йан джясядлярдян тямизлянся дя, гюн арзиндя йаваш - йаваш шяхяр сичовул
ёлюсю иля долурду. Геджя вахты гязинянляр бя’зян тязя олмюш бир сичовулун йумшаг джясядини
тапдалайыб, диксинирдиляр. Эля бил эвляримизин санджылдыгы бу торпаг оз эйиблярини бирузя верир,
хямишя ону ичяридян газымыш кифир джанлылары чёля чыхарыб, алямя гёстярирди. Хямишя сакит хяйат
сюрмюш, инди, бир нечя гюн арзиндя чахнашмайа дюшмюш кичик шяхяримизин вязиййятини
тясяввюр эдин. Эля бил хямишя сойугганлы олмуш саглам бир адам бирдян - биря джошуб -
гайнамага башламышды.
Иш о йеря гялиб чатды ки, Рансдог агентлийи (хябярляр, сянядляр, хяр джюр мясяля барядя
мя’лумат верян бюро) озюнюн радио хябярляриндя мя’лумат верди ки, тякджя апрел айынын 25 - дя
алты мин ики йюз отуз бир сичовул олюсю топланыб вя йандырылыб. Шяхярин вязиййяти хаггында
айдын тясяввюр верян бу рягям ахалинин хяйяджаныны бир аз да артырды. Индийя гядяр
шикайятлянирдиляр ки, шяхярдя ийряндж бир хадися баш верир. Инди ися анлайырдылар ки, ня гяляджяйи,
ня дя мяншяи  мя’лум олан бу бу гейри - ади ахвалатда ня ися хядяляйиджи бир джяхят дя вар.
Тякджя синягирлийя тутулмуш годжа испан, аллярини овушдура - овушдура, севинджяк бир сясля эля хей
дейирди: “Хя, чыхырлар, сичовуллар чыхырлар.
Апрелин 28 - дя Рансдог мя’лумат верди ки, тяхминян сяккиз мин сичовул олюсю йыгылыб.
Чашгынлыг шяхяри бюрюдю. Джамаат джидди тядбир гёрюлмясини тяляб эдир, ряхбярлийи
гюнахландырырды. Дяниз сахилиндяки эвлярдя йашайанларын бя’зиляри ися, чякилиб, дяниздя
йашамаг истядиклярини сёйляйирдиляр. Амма эртяси гюн мя’лумат агентлийи хябяр верди ки,
вязиййят гяфилдян дяйишиб, санитарийа идаряси гюн арзиндя хейли аз джясяд топлайыб. Шяхяр рахат
няфяс алды.
Амма эля хямян гюн гюнорта чагы Рйё машыныны эвин гаршысында сахлайанда гёрдю ки, эв
хидмятчиси ирялики тиндян чыхыб, агыр  аддымларла гялир. Кишинин башы саллаг, голлары вя гычлары
аралы, аддымлары низамсыз иди. Годжа хидмятчи, бир кешишин голуна гирмишди, хяким кешиши дя
таныйырды. Бу адам кешиш Панелу иди, чох габилиййятли вя мюбариз бир дин хадими кими хёрмят
газанмышды. Диня биганя оланлар да она рягбят бясляйирдиляр. Хяким дайаныб, онлары гёзляди.
Годжа Мишелин гёзляри парылтылы, няфяси хышылтылы иди. Киши озюню пис хисс эляйиб, хавада
гязинмяйя чыхыбмыш. Амма бойнунун, голтугалты вязиляринин вя назик йеринин дёзюлмяз
агрысындан гери гайытмалы олуб вя гайыда билмяк учюн кешиш Панелудан кёмяк истяйиб.
–Вязилярим шишиб, –дейя годжа диллянди. –Йягин ня вахтса гюджя дюшмюшям.
Хяким алини машынын гапысындан узадыб, Мишелин она тяряф айилмиш бойнуну йохлады.
Бармаглары агадж дюйюнюня охшайан бир шишя тохунду.
–Гедин, йатын йериниздя, гыздырманызы олчюн, гюнортадан сонра сизя баш чякярям.
Эв хидмятчиси гедяндян сонра Рйё кешиш Панелудан сичовулун ахвалаты барядя ня
фикирляшдийини сорушду.
–Хя! Зяннимджя эпидемийадыр, –дейя кешиш джаваб верди вя гирдя эйнякляри архасында
гёзляри гюлдю.
Нахардан сонра Рйё арвадынын сагламлыг эвиндян гёндярдийи телеграмы йенидян охуйурду
ки, телефон зянг чалды. Зянг эдян онун кечмиш хястяляриндян бири, бялядиййя идарясинин ишчиси
иди. Бу киши узун мюддят уряк дамарынын сыхылмасындан азаб чякмишди вя касыб олдугуна Рйё
ону пулсуз мюалиджя элямишди. О дейирди:
–Бяли, йахшы ки, йадынызда галмышам. Инди сёхбят башга адам хаггындадыр. Тез бура гялин,
гоншума ня ися олуб.
Киши тёвшюйя - тёвшюйя данышырды. Рйёнюн йадына эв хидмятчиси дюшдю, фикирляшди ки, сонра
она да баш чякяр. Бир нечя дягигя сонра о мяркяздян кянарда, Федхерб кючясиндяки алчаг
бир эвин гапысындан кечди. Тязя рянглянмиш вя ий верян пиллякянин йарысында ону гаршыламага
8
дюшян бялядиййя хидмятчиси Жозеф Гранла гёрюшдю. Гран тяхминян алли йашлы, сарыбыг,
уджабой, донгабел, арыг бир киши иди. О Рйёнюн гаршысына чыхды:
–Инди вязиййят йахшыдыр, бир аз аввял эля билирдим ки, джан верир.
О, агзыны йайлыгла ортмюшдю. Бинанын икинджи вя ахырынджы мяртябясиндя сол тяряфдяйи гапынын
юстюня гырмызы тябаширля йазылмышды: “Буйурун ичяри, мян озюмю асмышам.
Онлар ичяри гирдиляр. Йыхылмыш бир стулун устюндян кяндир салланырды. Маса отагын кюнджюня
чякилмишди. Кяндир хавада йеллянирди.
–Ону кяндирдян вахтында гуртармышам, –Гран садя дилля данышса да, диряня - диряня
сёзюня давам эляди. –Гапыдан чыханда сяс эшитдим. Сонра гапынын устюндя бу йазыны
охуйанда, билмирям неджя изах эляйим, аввял фикирляшдим ки, зарафатла йазылыб. Сонра ися
гярибя, демяк олар ки, гейри - ади бир инилти эшитдим. –О, башыны гашыйа - гашыйа деди: –
Зяннимджя, богазы кяндиря кечириб, салланмаг азаблы ишдир. Мя’лум мясялядир ки, беля анда
чёлдя дайаныб гёзлямяк олмазды вя мян ичяри тялясдим.
Онлар башга бир гапыны итяляйиб, гоншу отага кечдиляр. Отагын озю ишыглы, дёшяняджяйи ися
касыб иди. Гысабой, гонбул бир киши дямир чарпайыда узанмышды. О дяриндян няфяс ала - ала
гызармыш гёзлярини ичяри гирянляря зилляди. Хяким дайанды. Она эля гялди ки, кишинин хырылтысы ара
веряндя отагда сичовулун дживилтиси эшидилир. Отагын кюнджляриня диггятля бахандан сонра Рйё
хястяйя тяряф гялди. Киши ня чох хюндюрдян йыхылмыш, ня дя агыр зядя алмышды, богаз
дамарлары кяндиря таб гятирмишди. Амма хяр халда бир аз богулма галмышды. Кардиограмма
чыхармаг лазым иди. Хяким канфора ийнясини вуруб, деди ки, бир нечя гюня хяр шей гайдасына
дюшяджяк.
–Саг олун, хяким. –Киши хырылтылы сясля тяшяккюр эляди.
Рйё Грандан полис идарясиня хябяр вериб - вермядийини сорушанда Гран чашгын - чашгын джаваб
верди:
–Йох, демямишям, йох. . . Мян фикирляшдим ки, хяр шейдян аввял. . .
–Дюз фикирляшмисиниз. –Рйё онун сёзюню кясди. –Мян озюм хябяр верярям.
Бу вахт хястя хярякятя гялди, дирсякляниб отурду, э’тираз эдиб билдирди ки, хябяр вермяйиня
дяймяз.
–Сакит олун. –Рйё ону архайынлашдырмаг истяди. –Бурада эля бир шей йохдур. Мясяля
бундадыр ки, мян хябяр вермяйя борджлуйам.
–Ах! –дейиб, хястя йериня узанды. Сонра гыса хычгырыгларла агламага башлады. Байагдан
кянарда дуруб, быгыны дидишдирян Гран чарпайыйа йанашды:
–Йахшы, джянаб Котар. Баша дюшмяк лазымдыр ки, хяким бу ишдя мяс’улиййят дашыйыр.
Мясялян, эля бирдян аглыныза гялди ки, тязядян беля эдясиниз. . .
Коттар гёз йашы тёкя - тёкя деди ки, даха беля иш гёрмяйяджяк, бу да бир агылсызлыг иди, инди
ися истяйи будур: ондан ал чяксинляр. Рйё она дярман йазды вя сонра деди:
–Йахшы, разылашдыг. Хябяр вермярям, ики - юч  гюндян сонра сизя баш чякярям. Бир дя беля
сяфехлик этмяйин.
Пиллякяни дюшяндя хяким Грана деди ки, о полися хябяр веряджяк, амма ряисдян хахиш
едяджяк ки, истинтаг учюн ики гюн сонра гялсин. Сонра алавя этди:
–Бу геджя ону нязарятдя сахламаг лазымдыр. Аиляси вармы?
–Аилясини танымырам. Амма мян озюм она кешик чякярям. –Сонра о чийинлярини чякди:
–Дюзюня галса, хеч дейя билмярям ки, онун озюню таныйырам. Амма гяряк дар айагда бири -
биримизя кёмяк эдяк.
Хяйятя дюшяндя Рйё кюндж - буджага нязяр саландан сонра Грандан сорушду ки, мяхяллядя
сичовуллар тамам йоха чыхыбмы? Бялядиййя хидмятчиси дягиг бир шей билмирди. Догрудур, она
бу мясяля барядя данышмышдылар, амма о, мяхялля сёхбятляриня мяхял гоймурду.
–Мяним башга гайгыларым вар, –деди.
Рйё онун алини сыхды. Хяким арвадына мяктуб йазмаздан аввял эв хидмятчисиня баш
чякмяйя тялясирди.
Ахшам гязетлярини сатанлар гышгырышырдылар ки, сичовул басгыны дайаныб. Рйё эв хидмятчисинин
евиня  гиряндя гёрдю ки, киши бир али иля гарныны, о бири али иля бойнуну тутараг, чарпайыдан ашагы
салланыб, гюдж веря - веря йердяки ляйяня гырмызы бир майе гусур.
Хейли гусандан сонра хидмятчи тянгняфяс, биртяхяр дикялиб, йериндя узанды. Гыздырмасы
отуз доггуз йарым иди, бядяниндяки шишляр хейли бёйюмюшдю, бёйрюндяки ики гара лякя
гетдикджя артырды. Киши дахили агрылардан  шикайятлянирди:
–Ичим йаныр, бу зибил мяни йандырыр.
9
О сёзляри там дейя билмир, баш агрысындан йашармыш  вя  гирдяляшмиш  гёзлярини  хякимя
тяряф биртяхяр чевирирди. Хяким сусуб дурмушду. Эв хидмятчисинин арвады она йанашыб, кядярли
сясля сорушду:
–Бу ня хястяликдир?
–Ня ися бир хястяликдир. Хяля бир сёз дейя билмярям. Ахшама гядяр пяхриз сахладын вя
мя’дясини тямизляйин. Чохлу су верин, ичсин.
Эля аслиндя эв хидмятчиси сусузлугдан йанырды.
Эвя гайыдан кими Рйё  шяхярин ан танынмыш хякимляриндян бири Ришара зянг вурду.
Хямкары онун суалына беля джаваб верди:
–Йох, мян хялялик эля бир гейри - ади хал гёрмямишям.
–Йюксяк хярарятли вя дахили йангылардан шикайятлянян хястяниз йохдур?
–Хя, вар, ики няфяр бядянляриндяки  шишлярин  йангылы агрыларындан шикайятлянир.
–Гейри - ади хала бянзяйир?
–Хм. . . Билирсинизми, ади хал белядир ки. . .
Ахшам устю эв хидмятчиси сайыглайыр, гырх дяряджя гыздырма ичиндя сичовуллардан
шикайятлянирди. Рйё истяди шишлярдян бирини йохласын. Хястя агрыдан “Ах, аджлафлар! Дейя багырды.
Шишляр даха да бёйюмюш, бяркимиш, дамар - дамар олмушдулар. Хястянин арвады башыны
итирмишди. Хяким она деди:
–Ону гёздян гоймайын. Вязиййяти агырлашса, мяня хябяр верин.
Эртяси гюн, апрелин 30 - да, мави, нямли сямада илыг бир мех ойнайырды. Кюляк шяхярин узаг
ятрафларындан гюл - чичяк атри гятирирди. Сяхяр тездян кючядян гялян сясляр дя хямишякиндян
шян вя джанлы иди. Бир хяфтя арзиндя башына гялмиш  анлашылмаз ахвалатдан йаха гуртармыш
баладжа шяхяримиз учюн бу гюн йени бир гюн иди. Арвадындан мяктуб алыб, архайынлашмыш хяким
дя эв хидмятчисинин мянзилиня дюшяндя озюню гюмрах хисс эдирди. Эля хястянин гыздырмасы да
сяхяр отуз сяккиз дяряджяйя энмишди.
–Вязиййят дюзялир, элями хяким? –дейя хидмятчинин арвады сорушду.
–Гёзляйяк, гёряк ня олур.
Амма гюнорта чагы хястянин гыздырмасы гяфилдян гырх дяряджяйя галхды, о ара вермядян
сайыгламага вя гусмага башлады. Шишлярин агрысы даха да артмышды вя эля бил эв хидмятчиси
богазыны узадыб, мюмкюн гядяр башыны бядниндян аралы сахламага чалышырды. Арвады
чарпайынын айаг тяряфиндя отуруб, йорганын устюндян алини эхтийатла аринин айаглары устюня
гоймушду. О, хякимин узюня бахырды. Хяким деди:
–Гулаг асын, гяряк ону айры айры йердя тяк сахлайаг вя фярди мюалиджяйя кечяк. Инди
хястяханайа зянг эдярям, тя’джили йардым машыны иля апарарыг.
Ики саат сонра тя’джили йардым машынында хякимля арвад айилиб хястяйя бахырдылар. Хястянин
ярп багламыш агзындан кясик - кясик “Сичовуллар! Сёзю учурду. Онун булашыг додаглары
гёйярмиш, гёз гапаглары йумулмушду, шишдян сыхылмыш няфяси гыса вя хырылтылы иди. Бядяни асма
хяряйин дибиня эля джуммушду ки, эля бил хяряк онун устюню ортюб, йоха чыхармаг истяйир,
йахуд ашагыдан, йерин дяринлийиндян хансы бир гюввяся ону озюня тяряф дартырды. Эв хидмятчиси
гёзягёрюнмяз, агыр бир йюкюн алтында богулурду. Арвады аглайырды:
–Демяли, даха умид йохдур, хяким?
Рйё бир аз сусуб:
–О олдю, –деди.
* * *
Эв хидмятчисинин олюмю, демяк олар ки, гярибя, анлашылмаз бир дёвря сон гойду вя йени,
даха чятин бир дёвр башлады. Бу йени дёврдя тяяджджюб вя анлашылмазлыглар йаваш - йаваш хяйяджан
вя вя горхуйа чеврилди. Шяхяримизин ахалиси вязиййяти гёрюб, анласалар да, хеч агылларына
гятиря билмирдиляр ки, тале бизим баладжа шяхярмизи сичовулларын гюнягаршыда гырылдыгы вя эв
хидмятчиляринин гярибя хястяликдян олдюйю бир гушяйя чевириб. Бу мясялядя онлар сяхв
едирдиляр вя фикирляри дяйишмяли иди. Агяр ахвалат индийя гядяр олмушларла битсяйди, онлар йеня
дя аввялки адят - ан’яняляри иля йашамага башлайаджагдылар. Иш эля гятирди ки, шяхярин эв
хидмятчиляри дя, варлы сакинляри  дя джянаб Мишелин гетдийи йолла хяйатдан гетмяйя башладылар.
Эля хямин вахтдан да горху вя хяйяджан  шяхяри бюрюдю.
Тязя ахвалатларын гениш тясвириня башламаздан аввял хекайятчи мясляхят билир ки, бир аз
яввялки ахвалатлар хаггында башга бир шахидин фикрини дя биляк. Сёхбятин аввялиндя адыны
чякдийимиз Жан Тару Оран шяхяриня бир нечя хяфтя аввял гялмиш вя гялдийи вахтдан да
10
мяркяздяки ири мехманханалардан бириндя  йашайырды. Давранышындан хисс олунурду ки, оз
гялири иля сярбяст йашамаг имканы вар. Шяхяр джамааты она йаваш - йаваш ойрянмишди, хеч кимин
аглына гялмяди ки, онун харадан вя ня учюн гялдийи иля мараглансын. Она шяхярин бютюн
иджтимаи йерляриндя раст гялмяк оларды. Лап йазын аввялиндян тез - тез чимярлийя гедир вя
юзмякдян ляззят алырды. Хямишя гюлюмсяйян бу хейирхах адам хяр джюр айлянджяйя гошулур,
амма хеч бириня алудя олмурду. Онун бирджя адяти бялли иди: шяхяримиздя сайджа чох олан испан
ряггас вя мусигичиляриня тез - тез баш чякирди.
Бир сёзля, онун да гюндялийиндя хямян чятин гюнляр барядя ардыджыл гейдляр варды. Бу
гейдлярин дя озюнямяхсус джяхятляри вар вя хисс олунур ки, мюяллиф хадисяйя джидди ахямиййят
вермяйиб. Илк бахышда адама эля гилир ки, Тару хадисяляря зяррябинин  тярс узю, узаг гёстярян
тяряфи  иля бахыб. Гяряз ки, тарихи олмайан бир ахвалатын тарихини  йазмага чалышыб. Бу джяхятя
адам тяяссюфлянир, хям дя фикирляширсян ки, мюяллиф хиссиййатсыз адамдыр. Амма гейд
дяфтяриндя хямян дёвря аид эля йазылар вар ки, ахямиййятсиз сайылса да, хырда тяфсилатлара вя
гярибялийиня гёря мюяллиф хаггында тялясик фикир сёйлямяйя мане олур.
Жан Тарунун илк гейдляри Орана гялдийи вахтдан башлайыр. Бу гейдлярдян  дуйулур ки, о
тябиятян йарашыгсыз бир шяхяря гялмясиндян гярибя бир разылыг хисси иля данышыр. Шяхяр
бялядиййя идарясинин бинасыны бязяйян ики  тундж шири олдугу кими тясвир эдир, шяхярин агаджсыз,
биналарын йарашыгсыз олмасы, шяхярин сяфех бир план узря тикилмяси барядя хявясля сёхбят ачыр.
Тару трамвайда вя кючялярдя эшитдийи сёхбятляри дя хеч бир изахат алавя этмядян гялямя
алмышды. Йалныз даха сонрра, Камп адлы бир няфяр барядя эшитдийи сёхбяти гялямя аларкян
мюяллиф изахат  да вериб. Тару ики трамвай нязарятчисинин сёхбятини эшитмишди:
“–Сян Кампы таныйырдынмы?
–Кампы? Уджабой, гарабыг оглан?
–Хя, элядир. Йолдяйишян ишляйирди.
–Бяли, таныйырдым.
–Хя, киши олюб.
–Бах, ня вахт олюб?
–Сичовул ахвалатындан сонра.
–Ишя бах ха! Нядян олюб ахы?
–Билмирям, дейясян, гыздырмадан. Эля озю дя дёзюмлю адам дейилди. Голларынын алтындан
йара чыхарыбмыш. Дёзя билмяйиб, олюб.
–Кянардан баханда саглам адама охшайырды.
–Йох, джийярляри зяиф иди, озю дя Орфеон оркестриндя мусигичи иди. Омрю бойу гюдж вериб,
труба уфюрян адамын джийяри дёзмяз.
–Хя, элядир, –дейя икинджи нязарятчи сёхбятя йекун вурду. Адамын ки, джийяри хястя олду,
гяряк труба уфюрмясин.
Бир нечя гейддян сонра  Тару оз - ёзюня  суал верир ки, ня учюн Камп сярфясиз бир ишя
гошулубё, Орфеон оркестриня йазылмыш вя сяххяти имкан вермядийи халда базар гюню
нюмайишляриндя мусигичилик эдирмиш.
Башга бир ахвалат. Тарунун пянджяряси иля узбяюздяки эйван тез - тез баш верян бу хадися иля
ону марагландырыб. Тарунун пянджяряси йандакы кёндялян кючяйя ачылырмыш вя бу кючянин
кёлгяликляриндяки пишикляр узаныб, мюргю вурурлармыш. Хяр гюн нахардан сонра бютюн шяхяр
истинин тя’сириндян мюргюлядийи  вахт кючянин о узюндяки эйвана гысабой, годжа бир киши
чыхармыш. Аг сачлары сялигя иля даранмыш, джидди гёркямли, шах гамятли, хярбчиляр кими йыгджам
гейимли бу киши эйванда дуруб, “Мине, мине дейя, аста вя мюлайим сясля пишикляри чагырырмыш.
Пишикляр ися аввялджя йерляриндян  тярпянмядян йухудан саралмыш гёзлярини ачыб, она
бахарлармыш. Киши кагыз вяряглярини дограйыр, ашагыйа сяпяляйир, пишикляр учушан аг
кяпянякджиклярля марагланыр, кючянин ортасына гялир, пянджялярини йеря дюшян кагыз гырынтыларына
тяряф узадырдылар. Эля бу вахт гысабой годжа пишикляри нишан алыб, ашагыйа тюпюрюр, агяр
тюпюрджяйи пишиклярин биринин устюня дюшся, гюлюрмюш.
Няхайят, хисс олунурду ки, бу шяхярин тиджарятчи тябияти, онун гёркяминин, ишгюзарлыг вя
яйлянджяляринин дя тиджарят мясяляляриня хидмят этмяси Таруну марагландырмышды. Бу гярибялик
(гюндяликдя бу вязиййят “гярибялик адландырылыб) Тарунун хошуна гялмишди вя о ахтардыгыны
тапмыш адам кими хяйяджана “Ахыр ки! Ифадясини дя ишлятмишди. Сяййахын хямян дёвря аид
гейдляринин анджаг бу йериндя фярди джяхятляр дуйулур. Бу гейдлярин мя’насыны вя джиддилийини
дя айырд этмяк чятиндир. Мехманхана хесабдарынын отагда сичовул олюсю гёряндян сонра
рягямляри сяхв салмасы хаггында гейдиндян сонра Тару башга йазыларындан фяргли, чятин
анлашылан бир хяттля йазыб:  “Суал: вахты итирмямяк учюн ня эдясян? Джаваб: вахтын чох
11
олдугуну дуйасан. Имканлар: диш хякиминин  гябул отагында, нарахат бир стулда гюнлярля
отуруб, гёзляйясян; базар гюнюню гюнортадан сонра  оз эйванында кечирясян; анламадыгын
дилдя мюхазиряйя гулаг асасан, ан узаг вя ан нарахат дямир йолу иля сяйахятя чыхасан, озю
дя отурмага йерин олмайа; тамаша билети учюн саатларла нёвбяйя дурасан, ахырда да билет ала
билмяйясян вя и. А. “Беля услуб вя фикир гарышыглыгындан сонра мюяллиф гяфилдян шяхяримизин
трамвайларыны, онларын йарашыгсызлыгыны, рянгляринин зёвгсюз вя ичяриляринин натямиз олмасыны
тясвир этмяйя башлайыр вя фикрини  “я’ладыр сёзю иля битирдийиндян бир шей анламаг олмур.
Сичовул ахвалаты хаггында ися Тарунун гейдляри белядир:
“Бу гюн узбяюздяки годжанын чашгын гёркями вар. Пишикляр даха гёрюнмюрляр. Кючяляря
сяпялянмиш чохлу сичовул олюсюня гёря пишикляр  йоха чыхыблар. Зяннимджя, пишикляр олю
сичовулу йемирляр. Йадыма гялир ки, мяним пишиклярим олю сичовула икрахла бахырдылар. Йягин
пишикляр гачыб, зирзямиляря йыгышыблар вя годжа онлары гёрмядийиндян пяришан иди. Сачы
хямишяки кими сялигяли даранмамышды, гамяти дя аввялки кими шах дейилди. Хисс олунурду ки,
нигарандыр. О эйванда бир аз  дайаныб, ичяри гайытды. Амма гайытмаздан аввял бош кючяйя
тюпюрдю дя.
Бу гюн трамвайда сичовул олюсю тапдылар. Трамвай дайанды. Хеч ким баш чыхара билмирди
ки, сичовул трамвайа неджя гириб. Ики - юч гадын трамвайдан дюшдю. Сонра сичовулу чёля атдылар.
Трамвай йола дюшдю.
Мехманханада геджя нёвбятчиси ишляйян абырлы бир киши мяня деди ки, бу сичовул ахвалаты ня
ися бир бяла гятиряджяк. “Билирсинизми, сичовуллар гямини тярк эдяндя. . . Мян дя джаваб вердим
ки, сичовул вя гями мясяляси мя’лумдур, амма бу ахвалатын шяхярдя баш вермясинин
нятиджясини йохлайан олмайыб. Киши фикриндян дёнмюрдю. Онда мян сорушдум ки, мясялян,
неджя бяла баш веря биляр? О да бир шей билмирди ки, чюнки гялян бяланы аввялджядян гёрмяк
олмур. Амма о билдирди ки, эля зялзяля дя гёзлямяк олар.  Мян онун фикриня шярик оланда, бяс
няйя гёря горхмадыгымы сорушду. Онда мян беля джаваб вердим:
Мяни анджаг мя’няви рахатлыг марагландырыр.
Киши мяни йахшы баша дюшдю.
Мехманхананын ресторанында мараглы бир  аиля гёрюрям. Аиля башчысы дик йахалыглы гара
костйум геймиш уджабой, арыг бир кишидир. Башынын ортасы даздыр, йанларда ися ики чянгя боз
тюкю вар. Бир джют хырда вя сярт гёзляри, назик бурну вя саллаг додаглары кишинин тя’лим - тярбийя
гёрмюш йапалаг гушуна охшадыр. О ресторанын гапысына биринджи чатыр, кянара чякилир, гара сичана
охшайан арвадыны иряли бурахыр, сонра дабанларыны йеря дёйя - дёйя озю ичяри кечир, даха сонра
ися тя’лим алмыш кючюкляр кими гейиндирилмиш баладжа бир огланла бир гызджыгаз гялирляр. О стола
чатыр, гёзляйир ки, аввял арвады отурсун, сонра озю отурур вя няхайят, баладжалар оз  стулларына
чёкюрляр. О, арвадыны нязакятля аджылайыр, варисляриня сярт сёзлярля мюраджият эдирди:
–Никол, сян озюню олдугджа пис апарырсан!
Гызджыгаз аз галыр агласын. Кишийя дя эля бу лазымдыр.
Бу сяхяр оглан сичовул ахвалатына гёря чох хяйяджанлы иди вя маса архасында ня ися демяк
истяйирди.
–Филип, сюфря башында сичовулдан данышмазлар. Беля сёзю агзына алмагы сяня гадаган
едирям.
–Атаныз дюз дейир, –дейя гара сичан диллянди.
Кючюкляр бурунларыны бошгабларына тяряф айдиляр, йапалаг ися арвадынын сёзляриндян разы
галдыгыны билдирмяк учюн башыны мя’налы - мя’налы йелляди.
Беля ибрятамиз мисала бахмайараг, шяхярдя сичовул ахвалатындан данышанлар чох иди. Гязет
дя ишя гошулмушду. Аввялляр мюхтялиф йазылар дярдж эдян йерли хябярляр бёлмяси инди анджаг
бялядиййя идарясини тянгидля мяшгул иди: бизим ряяхбярлярин хеч аглына гялирми ки, бу
гямириджилярин ийлянмиш джясядляри неджя бяла гятиря биляр? . Мехманхананын директору да анджаг
бу мясялядян данышырды. Онун озюндян чыхмага хаггы варды. Адлы - санлы бир мехманхананын
лифтиндян сичовул джясяди тапылмасы йахшы хал дейилди. Ону сакитляшдирмяк учюн дедим:
–Инди эля хамы бу вязиййятдядир.
–Элядир, –дейя о джаваб верди, –инди биз дя олмушуг хамынын тайы.
Эля джамааты нарахат элямяйя башламыш гярибя гыздырма хаггында сёхбяти дя ондан
ешитмишдим. Мехманханадакы хидмятчи  гадынлардан бири дя гыздырмайа тутулмушду.
–Хяр халда йолухуджу хястялик дейил, –дейя о тялясик алавя элямишди.
Мян дя она джаваб вердим ки, мяним учюн фярги йохдур. Директор деди:
–Хя! Гёрюрям. Сиз дя эля мяним  кими фаталистсиниз. Аслиндя мян беля бир сёз
демямишдим вя озюм дя  фаталист дейилям. Директора эля беляджя дя дедим. . .
12
Эля хямян дёврдян башлайараг Тарунун  гюндялийиндя  ахалини  нигаран  гоймага
башламыш гярибя гыздырма хаггында атрафлы гейдляр вар. Сичовулларын йоха чыхмасы иля кючяйя
гайытмыш пишиклярин устюня хявясля  тюпюрмяйя башламыш баладжа годжа барядя хырда гейддян
сонра Тару йазыр ки, шяхярдя она йахын адам гыздырмайа дюшмюш вя чоху олмюшдю.
Тарунун гейдляри ичиндя хяким Рйёнюн тясвирини лап рясми сяняд кими гябул этмяк олар.
Эля хекайятчинин озю дя хямян тясвирин дягиг олдугуну тясдигляйир.
“Отуз беш йашы олар. Ортабойлу, энликюрякдир. Сифяти аз гала дёрдкюндждюр. Бадамы гёзляри
тутгундур. Синяси иряли чыхыб. Бурну дюз вя атлидир. Гыса вурулмуш гара сачлары вар. Дамагы
гярилмиш, атли додаглары ися аз гала хямишя сыхылмыш олур. Дярисинин гырмызы, сачынын гара
олмасы, хямишя  тутгун рянгли палтар геймяси ону Сиджилийа кяндлисиня охшадыр вя бу гёркям
она йарашыр.
Йериши итидир. Энишли сякилярдя дя йеришини дяйишмир. Тез - тез йюнгюл сычрайышларла узбяюз
сякийя кечир. Машын сюряндя фикри дагыныг олур, истядийи сямтя дёняндян хейли сонра да
дёнмя ишыгыны сёндюрмяйи унудур. Хямишя башыачыг гязир. Биликли адама охшайыр.
Тарунун хястялийя аид гёстярдийи рягямляр догру иди. Хяким Рйё бу мясяляни йахшы
билирди. Эв хидмятчисинин мейидини  изолйатора гойандан сонра Ришара зянг эдиб, ону
гыздырмалы хястяляр хагда соргу - суала тутмушду.
–Баш чыхара билмирям, –дейя Ришар  джаваб вермишди. Ики няфяр олюб, бири хястяляняндян
гырх сяккиз саат сонра, о бири ися уч гюн сонра.  Икинджи хястя ахырынджы гюн сяхяр аз гала тамам
саглам гёрюнюрдю.
–Беля тязя хястяляриниз оланда мяня хябяр эдин, –дейя Рйё сёхбяти гуртарды.
О, башга бир нечя хякимя дя зянг этди. Ойрянди ки, бир нечя гюн арзиндя ийирмийя йахын
адамда эйни хал баш вериб вя чоху олюб. Рйё Оран шяхяри хякимляри хямкарлар тяшкилаты катиби
Ришара тапшырды ки, йени хястяляри изолйатора салсынлар.
–Мян ня эдя билярям? –Ришар джаваб верди.  –Гяряк бялядиййя идаряси  бир олчю
гётюрсюн. Бир дя, сизя ким дейиб ки,  йолухма горхусу вар?
–Мяня хеч ня дейян олмайыб, амма билирям ки, хястялийин аламятляри горхулудур.
Ришар фикирляширди ки, “о мяс’ул адам дейил. Алиндян гялян о олар ки, вязиййяти ряисиня
данышсын.
Эля беляджя сёхбятлярин узандыгы  вахт хава да корланмышды. Эв хидмятчиси олян гюнюн
ертяси  сяманы гара булуд алды. Гур, гыса йагышлар йагды. Лейсан ара веряндя исти кюляк асирди.
Дянизин дя мави рянги булудлу сяма алтында уряк буландыран боз, гюмюшю рянгя чеврилмишди.
Бу бахарын рютубятли гюнляри йайын гызмар гюнляриндян дя агыр кечирди. Дагятяйи дюзяндя
тикилмиш, дянизи лап аз гёрян шяхярдя хава  бёганаг иди. Узун,  суваглы диварлар, витринлярини
тоз басмыш кючяляр, булашыг сары  рянгли  трамвайлар арасында, адама эля гялирди ки, сяма бир
зиндан ортюйюдюр. Тякджя Рйёнюн синягир годжа хястяси хавадан ляззят алыр, севинирди.
–Хя, хава гызыр, –дейирди. –Беля хава бронхлара хейирдир.
Хава догрудан да гызырды. Амма бу истилик дя гыздырма кими  галхырды. Котарын озюню
ёлдюрмяк джяхди барядя истинтагда иштирак этмяк учюн сяхяр Федхерб кючясиня гедяндя Рйё
фикирляширди ки, бютюн шяхяр гыздырма ичиндядир. Амма  бу фикри иля озю дя разылаша билмирди.
Гюман эдирди ки, беля фикирляр йоргунлуг вя нигаранчылыгдан  йараныр, имкан тапыб фикирлярини
гайдайа салмалыдыр.
О, эвя  чатанда полис комиссары хяля гялмямишди. Гран гиряджякдя гёзляйирди. Онлар гярара
алдылар ки, Гранын мянзилиндя гапыны ачыг гойуб, гёзлясинляр. Бялядиййя ишчиси ики отаглы,
сейряк дёшяняджякли бир мянзилдя йашайырды. Мянзилдя гёзя дяйян ики ашйа варды; бири устюня
ики - юч люгят йыгылмыш аг рянгли китаб ряфи, о бири ися ашагысында гюджля охунан хярфлярля “Чичякли
хийабан йазылмыш гара бир табло иди. Гранын дедийиня гёря, Котар геджяни йахшы йатмышды. Сяхяр
ойананда ися башы бярк агрыйырмыш вя халсызлыгдан тярпяня билмирмиш. Гранын озю йоргун вя
ясяби гёрюнюрдю. О отагда о баш - бу баша гязинир, хярдян дайаныр, масанын устюндян ал
йазмасы иля долу бир говлугу гах ачыр, гах да баглайырды.
О, хякимя данышды ки, Котары йахшы танымыр, амма гюман эдир ки, чох да касыб адам дейил.
Хяр халда гярибя адамдыр. Бу гядяр вахтда пиллякяндя саламлашмагдан башга бир
мюнасибятляри олмайыб.
–Онунла анджаг ики дяфя сёхбят  элямишям. Бир нечя гюн аввял эвя гятирдийим бир  гуту
тябашири пиллякяндя дагытдым. Тябаширляр йашыл вя гырмызы иди. Эля бу вахт Котар чёля чыхды вя
тябаширляри йыгмага кёмяк эляди. Сонра сорушду ки, бу рянгбярянг тябаширляр  няйимя
гярякдир?
13
Гран  Котара  данышыб  ки,  мяктяби  битиряндян бяри латын дилини унутдугуна гёря
инди эвдя  мяшгул олур, дили йенидян ойрянир.
–Бяли, –дейя о, хякимя тяряф чеврилди,  –мяня дейибляр ки, франсыз сёзляринин мя’насыны
йахшы анламаг учюн беля лазымдыр.
Демяли, о латын сёзлярини лёвхяйя йазыр, сонра сёзюн халланмайа вя шяхся гёря дяйишян
хиссясини гёй тябаширля, дяйишмяйян хиссясини ися гырмызы тябаширля кёчюрюрмюш.
–Билмирям, Котар мяни баша дюшдю йа йох, хисс этдим ки, марагланыр вя мяндян бир
гырмызы тябашир истяди. Догрудур, мян тяяджджюбляндим, амма. . . Хеч аглыма гялмязди ки,
тябашири беля мягсядля истяйирмиш.
Рйё онларын икинджи сёхбятинин мёвзусу иля марагланды. Эля бу вахт полис комиссары оз
катиби иля ичяри кечди. О истяйирди ки, аввялджя Граны динлясин. Гран данышаркян хяким хисс этди
ки, о Котары “рухдан дюшмюш адам адландырыр. Хяля бир дяфя Котарын хярякятини “кор - тябии
гярар да адландырды. Онлар Котарын озюня гясд этмясинин сябябини сорушанда Гран бир сёз
тапыб дейя билмирди. Ахырда “интим гюсся ифадясинин устюндя дурдулар. Комиссар сорушду ки,
Котарын “бу иши тякрар эдя биляджяйини бирузя верян бир джяхят дуйулмайыб ки?
Гран джаваб верди:
–Дюнян гапымы дёйдю, кибрит истяйирди. Бир гуту кибрит вердим. Узрхахлыг эдиб, деди ки,
гоншулугда беля шейляр олур. . . Сонра сёз верди ки, кибрити гайтараджаг. Мян дя дедим ки, лазым
дейил.
Комиссар бялядиййя хидмятчисиндян Котарын хярякятляриндя бир гярибялик дуйуб -
дуймадыгыны сорушду.
–Мяня гярибя гёрюнян бу олду ки, дейясян, сёхбят этмяк истяйирди. Мян ися мяшгул
идим, ишляйирдим.
–Сонра Гран Рёйя тяряф чеврилиб, чякиня - чякиня алавя  этди: –Шяхси ишим варды.
Комиссар хястянин озюню гёрмяк истяйирди. Рйё фикирляшди ки, Котары бу гёрюшя хазырламаг
лазымдыр. О, Котарын отагына гиряндя, айниня хялят геймиш Котар галхыб, чарпайыда отурду вя
гапыйа бахыб, сыхыла - сыхыла сорушду:
–Полис гялир, элями?
–Бяли, –Рйё  джаваб верди. –Нарахат олмайын. Ики - юч кялмя рясми суал - джавабдан сонра
чыхыб гедяджяк.
Котар билдирди ки, бунун бир ахямиййяти йохдур вя о, полиси хошламыр. Рйё сябирсизликля
деди:
–Эля мяним дя полисдян хошум гялмир. Беля вязиййятдя гяряк полисин суалына тез вя
дягиг джаваб верясян ки, джанын гуртарсын.
Котар сусду, хяким  гапыйа тяряф аддымлайан кими ону гери чагырды. Хяким гери гайыданда
киши онун алиндян тутду:
–Хястя бир адама, озюмю асмаг истямиш бир адама дяйиб - тохунмазлар, элями, хяким?
Хяким бир мюддят она бахды, сонра инандырды ки, бу барядя хеч бир сёз ола билмяз вя
хякимин асас борджу да хястясини мюдафия этмякдир. Котар тохтады вя хяким комиссары ичяри
чагырды.
Полис ишчиси Гранын вердийи  ифадяни охуду вя Котардан сорушдулар ки, ня сябябя беля
хярякят эдиб? О, комиссарын узюня бахмадан джаваб верди ки, “Интим гюсся ифадяси дюзгюн
сечилиб. Комиссар тялясик сорушду ки, бу хярякяти тякрар этмяк фикриня дюшяджякми? Котар
ясябиликля джаваб верди ки, эля фикри йохдур вя ондан ал чяксяляр, йахшыдыр.
–Истяйирям сизя билдирим ки, –комиссар безикмиш тярзля сёзя башлады, –хялялик
башгаларынын рахатлыгыны позан сиз озюнюзсюнюз. –Сонра о, хякимин ишаряси иля дайанды вя
гапыдан чыхаркян кёксюню отюрдю:
–Онсуз да бу гыздырма ахвалаты башлайандан иш  башымыздан ашыр. . .
Сонра о, хякимдян гыздырма мясялясинин горхулу олуб - олмадыгыны сорушду вя хяким дя
джаваб верди ки, хеч ня билмир.
–Вахт чатыб, вяссялам. –Комиссар сёхбятя сон гойду.
Догрудан да вахт чатмышды. Гюн кечдикджя вязиййят корланыр, хяр йени хястяйя баш
чякдикджя Рйё хисс эдирди ки, фикри догрулмага башлайыб. Ахшам устю хяким годжа хястянин
гоншулугунда  башга бирисиня баш чякмяйя гетмишди. Хястя гыздырма ичиндя  сайыглайа -
сайыглайа гусурду. Бядяниндяки шишляр эв хидмятчисинин ишляриндян дя бёйюк иди. Шишлярдян
бири йетишмяйя башламышды вя чох кечмямиш ачылды, чирк верди. Хяким вилайятин дярман
анбарына зянг вурду.  Онун пешя гейдляри эля хямян гюндян башлайыб. Илк гейди ися белядир:
“Дярман йохдур. Сонра о, эйни вязиййятя дюшмюш башга хястяляря баш чякмяли олду. Шишляри
14
чяртмяк ваджиб иди. Хяр шишин узяриня улгюджля  хач шякилли ики хятт чякян кими ган гарышыг
гаты ирин ахмага башлайырды. Гол - гычыны аралы гойуб, узанмыш хястялярин йаралары ган верирди.
Онларын гарын вя гычларында лякяляр амяля гялир, кясилмиш шишлярин агзы багланыр, йенидян
шиширдиляр. Хястялярин чоху дёзюлмяз уфунят йайа - йайа олюрдюляр.
Сичовул ахвалаты вахты дил богаза гоймайан мятбуат инди сусмушду. Чюнки сичовулдлар
кючядя гырылырды, адамлар ися эвлярдя олюрляр. Мятбуат да анджаг кючялярдян йазыр. Амма
бялядиййя идаряси иля шяхяр ряхбярлийи нарахат олмага башламышдылар. Ня гядяр ки, хяр хякимин
джями ики - юч беля хястяси варды,  хеч ким хярякятя гялмирди. Киминся бютюн хястяляри
хесабламасы кифайят этди. Мя’лум олду ки, хястянин сайы лап чохдур. Бир нечя гюн арзиндя
ёлянлярин сайы лап артды, бу гярибя хястяликля мяшгул оланлар анладылар ки, асл эпидемийа иля
юзляшибляр. Эля хямин вахт Рйёнюн йашлы хямкары Кастел онун йанына гялди:
–Йягин ки, сян бу хястялийин адыны билирсян, Рйё?
–Хяля анализлярин джавабыны гёзляйирям.
–Мян ися билирям. Озю дя мяним анализя эхтийаджым йохдур. Мян хейли вахт Чиндя
ишлямишям, ийирми ил аввял дя хямян хястялийя оз адыны вермяйя джюр’ят этмядиляр. Иджтимаи
фикир мюгяддяс шейдир: кюй галдырмаг олмаз, асас мясяля ахалини кюйлямямякдир. Хяля
хямкарларымдан бири беля дейирди: “Ола билмяз, хамы билир ки, бу хястялик Авропадан
тямизляниб. Бяли, хамы билирди, тякджя олянляр билмирдиляр. Йахшы, Рйё, бойнуна ал ки, бу
хястялийи сян дя танымысан.
Рйё фикирляширди. Отагынын пянджярясиндян дянизя ачылан мянзяряни гапамыш узаг гайайа
бахырды. Сяма мави олса да, хавада гярибя бир тутгунлуг варды вя бу тутгунлуг гюнортадан
кечдикджя  йаваш - йаваш сейрялирди. Хяким  диллянди:
–Элядир, Кастел, адам хеч инана билмир. Бу  хястялик, дейясян, таундур.
Кастел айага галхыб, гапыйа тяряф аддымлады.
–Хеч билирсиниз бизя ня джаваб веряджякляр? –Годжа хяким Рйёдян сорушду. –Бу хястялик
орта сявиййяли олкялярдя чохдан йоха чыхыб дейяджякляр.
–Йоха чыхыб ня демякдир ахы? –Рйё чийинлярини чякди.
–Элядир. Амма унутмайын ки, тяхминян ийирми ил аввял Парисдя дя эйни вязиййят иди.
–Йахшы. Гюман эдяк ки, инди вязиййят ийирми ил аввялкиндян чятин олмайаджаг. Адам
гёрдюйюня хеч инана билмир.
* * *
“Таун сёзю биринджи дяфя иди ки, диля гятирилирди. Сёхбятимизин бу йериндя Бернар Рйёню оз
пянджяряси архасында гойуб, онун шюбхя вя тяяджджюбюня хагг газандырмаг истяйирик. Чюнки
онун хадисяйя мюнасибяти, бя’зи джяхятляря гёря, шяхяр ахалисинин аксяриййятинин
мюнасибятиня бянзяйирди. Догрудан да бяла эля бир шейдир ки, хамынын башына гяля биляр,
амма, бяла башынын устюню аланда беля, адам онун варлыгына инана билмир. Дюнйада
мюхарибялярин сайы гядяр таун хястялийи олуб. Таун да, мюхарибя дя адамлары хямишя
гяфилдян йахалайыр. Хяким Рйё дя, бютюн шяхяр ахалиси кими, гяфил йахаланмышды вя онун
шюбхяляриня сябяб дя эля бу джяхят иди. Хяким нигаранчылыгла умид арасында галмышды.
Мюхарияб баш веряндя джамаат беля дейир: “Узун чякмяз, ахмаг ишдир. Шюбхя йох ки,
мюхарибя ахмаг ишдир, ахмаг иш олса да, узаныб гедир. Ахмаг иш хямишя узаныр вя буну тяк
ёзюню фикирляшмяйянляр даха йахшы дуйурлар. Бизим шяхярин джамааты да бу мя’нада
башгаларына бянзяйирди, анджаг озлярини фикирляширдиляр. Онлар бяланын мёвджудлугуна
иннамырдылар. Бяланы инсан тя’йин этмир вя адам фикирляшир ки, о мюджярряд  бир мяфхумдур,
горхулу йуху  кими бир  шейдир вя кечиб гедяджяк. Лакин бяла хямишя кечиб гетмир, горхулу
йухулар бири - бирини авяз эдир вя кечиб гедян  адамлар олур. Бу кечиб гедян, дюнйадан кечян
адамларын илк сырасында да хуманистляр гедирляр, чюнки онлар аввялджядян эхтийат этмяйи
баджармырлар. Бизим шяхяр джамаатынын гюнахы башгаларындан чох дейилди, садяджя олараг,
тявазёкарлыгы унудур, гюман эдирдиляр ки, хяля хяр шейя  гадирдиляр вя бяла онлара дяйиб -
тохуна билмяз. Онлар йеня  дя ишгюзарлыг эдир, сяфярляря хазырлашыр, йени фикирляр иряли
сюрюрдюляр. Ахы ня биляйдиляр ки,  гяляджяйи, сяфярляри, мюбахисяляри йоха чыхаран бир таун да
вар? Онлар озлярини азад сайырдылар, амма ня гядяр ки, бялалар вар, хеч кяс, хеч вахт азад
олмайаджаг.
Хяким Рйё шяхярдя бир дястя адамын гяфил олюмюнюн сябябини достунун гаршысында э’тираф
еляся дя, тяхлюкя она хяля дя мюджярряд гёрюнюрдю. Иш бурасындадыр ки, хякимлярдя агрылар
хаггында мюяййян фикир йараныр вя гётюр - гой даха узун чякир. Инди пянджяря гаршысында
15
захирян дяйишмямиш  шяхяря бахдыгы вахт йюнгюл бир урякбуланмасы иля гяляджяйин
нигаранчылыгыны чякирди. Чалышырды ки, бу хястялик хаггында билдиклярини фикриндя джямлясин.
Йаддашында мюхтялиф рягямляр ойнайыр  вя фикирляширди ки, тарих бойу мя’лум олан отуз бёйюк
таундан йюз милйона йахын адам олюб.  Йюз милйон олю нядир ахы? Мюхарибя вахты хяр олюмя
чох джюз’и ахямиййят верилир. Анджаг адамын мейидини гёряндя олюмюн тя’сири дягиг дуйулур.
Тарихя сяпялянмиш йюз милйон олюмюн тясяввюрю ися адамын шюурундан бир парча думан кими
кечиб гедир. Хяким Константинопол таунуну йада салды. Прокопун йаздыгына гёря, бир гюндя
он мин адам олюб. Он мин адам бёйюк бир кино - театрын залларыны  беш дяфя долдурар. Тясяввюр
етмяк чятиндир. Гяряк беш бёйюк кино - театрын тамашачыларыны шяхяр мейданына гятириб, галаг -
галаг йыгыб, олдюрясян, онда мянязяря даха айдын гёрюняр. Хеч олмаса, адам таныш сифятляри
бу галагларда тясяввюр эдя биляр. Мя’лум мясялядир ки, беля дя этмяк мюмкюн дейил, хям
дя ки, хеч он мин сифят таныйан адам тапылар? Бир мясяля дя мя’лумдур ки, Прокоп кими
адамлар  саймагы баджармырдылар. Йетмиш  ил аввял Кантонда гырх мин сичовул таундан гырылса
да, адамлар хяля бяладан хябярсиз идиляр. Иш бурасындадыр ки, 1871 - джи илдя сичовуллары саймаг
имканы йох иди. Тяхмини хесаблайырдылар, орта хесабла эля - беля гёзяйары хесаблайырдылар. Агяр
бир сичовулун узунлугу отуз сантиметрдися, гырх мин сичовулу далбадал дюзсяк, гёр хара
чатар. . .
Хяким асябиляширди ки, нахаг йеря джюрбяджюр фикирляря вахт итирир. Бир нечя хястя хяля
епидемийа демяк дейил, эхтийат тядбирляри кифайят эдяр. Мя’лум аламятляри нязярдян
кечирмяк лазымдыр; горху вя хяйяджан, гызармыш гёзляр, кёпюклю агыз, баш агрылары, шишляр,
амансыз сусузлуг, сайыглама, бядяндя лякяляр, дахили сярт агрылар вя бютюн бунлардан сонра. . .
Бютюн бунлардан сонра хякимин йадына тибби мя’лумат китабындан охудугу аламят
садаламаларындан сонракы бир джюмля дюшюрдю: “Нябз зяиф, ахыджы олур вя хястя джюз’и бир хярякят
нятиджясиндя олюр. Бяли, бютюн бунлардан сонра адам сапдан асылы галыр, дягиг хесабла
адамларын дёрддя учю сябирсиз олдугуна гёря хярякятсиз дайана билмяйиб, хямян джюз’и
хярякяти эдяджяк вя олюмя тялясяджякляр.
Хяким хяля дя пянджярядян чёля бахырды. Чёлдя тямиз бахар сямасы гёрюнюр, ичяридя ися
байаг диля гятирилмиш сёзюн акс - сядасы хяля дя джингилдийирди: таун. Бу сёздя элмин тя’йин
етдийи мя’надан башга, бири - бирини авяз эдян гейри - ади мянзяряляр дя дуйулурду. Хямян
мянзяряляри бу сары, боз шяхяря, гюнюн бу чагы  джанланмага башлайан, гайнарлыгындан чох
угултусу дуйулан, биганя вя хошбяхт сайылан бу шяхяря уйушдурмаг олмурду. Кечмиш
бялаларын тутгун мянзяряляри ися, хеч фикирляшмяйя аман тапмамыш, сакит - сакит гёз габагына
гялирди: гушларын таун йайыб, харабазара чевирдийи Афина, ахалиси динмязджя джан верян Чин
шяхярляри, чюрюмюш джясядляри гуйулара тёкян Марсел дустаглары, горхулу таун кюляйинин
гаршысыны кясмяк учюн Провянсдя тикилмиш уджа бары, Джаффанын идимсиз дилянчиляри,
Константинопол хястяханасынын гуру йеря дюзюлмюш ням  вя чюрюк чарпайылары, гармагла
чякилиб эвдян чыхарылан хястяляр. Гара таун вахты маскаланмыш хякимлярин карнавалы, Милан
гябирсанлыгларына йыгышан джамаат, Лондон кючяляриндя мейидляр йюклянмиш арабалар, геджя вя
гюндюз, хяр йандан эшидилян сонсуз шивян сясляри. Йох, бютюн бу аламятляр хялялик йох иди.
Кючядян эшидилян бир джингилти, трамвайын зянг сяси азаб долу фикирляри бирджя анда алт - юст эляди.
Йалныз эвлярин йёндямсиз дамлары узяриндян гёрюнян дяниздян дя нигаранчылыг сорагы гялирди.
Кёрфязя тамаша эдян хяким Рйё фикирляширди ки, Люкресин сёйлядийиня гёря, бир вахтлар
хястялийя тутулмуш афиналылар дяниз кянарында ири тонгаллар галайырлармыш. Адамлар геджя вахты
мейидляри тонгалларын йанына гятирир, оз олюсюня йер тапмайанлар мяш’ял дёйюшюня  гиришир,
язизляринин джясядлярини чёля атмагдан ганлы вуруша гиришмяйи устюн тутурлармыш. Сакит вя
гаранлыг суларын сахилиндя ири тонгалларын гырмызы аловуну, мяш’ял дёйюшюндян геджянин
гаранлыгына йайылан гыгылджымлары, сакит сямайа уджалан галын, зяхярли тюстю бурумларыны
тясяввюря гятирмяк олур. Бу мянзярядян горхмагына дяйирди. . .
Хялялик ися горхулу фикирляря мейдан вермяк олмаз. Догрудур, бир аз аввял таун сёзю диля
гятирилиб, индинин озюндя бяла бир нечя адамы торпага гёндяриб. Ня олсун ки? Бяла дайана
биляр. Асас мясяля будур ки, гяряк йахшы гётюр - гой эдясян, гяряксиз фикирляри говуб, лазымы
тядбирляр гёрясян. Сонра таун дайанаджаг, чюнки онун варлыгы тясяввюря гялмирди, гялся дя,
зяиф гялирди. Агяр таун дайанса, чох мюмкюн ки, эля беля дя оладжаг, хяр  шей гайдайа
дюшяджяк. Агяр аксиня олса, бу хястяликля таныш оладжагыг, таныш оладжагыг ки, она галиб гяляк.
Хяким пянджяряни ачды вя шяхярин сяс - кюйю ичяри долду. Йахынлыгдакы бир э’малатханадан
моторлу мишарын гыса вя йекнясяг джингилтиси эшидилирди. Рйё гярняшди. Ан дягиг иш гюндялик
ишдир. Галаны ися зяиф бир сапдан вя джюз’и бир хярякятдян асылыдыр. Башга йол йохдур. Асас
мясяля будур ки, гяряк хяр кяс оз пешясиня йахшы амял элясин.
16
* * *
Хяким Рйё эля беляджя фикирляшдийи вахт хябяр вердиляр ки, Жозеф Гран ону гёрмяк истяйир.
Бялядиййя идарясинин ишчиси Гран, идарядя хяр джюр ишя буйрулдугундан, хярдян ахалинин
сийахыйа алынмасы иля дя мяшгул олурду. Инди дя она олянлярин сийахысыны тутмагы
тапшырмышдылар. Тутдугу сийахынын бир нюсхясини Рйёйя вермяйя бойун олмушду.
Гран гоншусу Котарла биргя ичяри гирди. О алиндяки вяряги хякимя узатды:
–Рягям артыр, хяким, гырх сяккиз саат арзиндя он бир  адам олюб.
Рйё Котарла саламлашыб, хал - ахвал тутду. Гран изах этди ки, Котар хякимя тяшяккюр этмяйя
вя она азиййят вердийиня гёря узрхахлыг учюн гялиб. Рйё ися алиндяки сийахыйа бахырды, сонра
башыны галдырыб деди:
–Йахшы, бялкя бу хястялийин адыны ачыб демяйин вахты чатыб. Индийя гядяр тярддюд
елямишик. Мян лабораторийайа гетмялийям, гялин, бир йердя гедяк.
–Бяли, бяли, элядир, –дейя - дейя  Гран хякимин архасынджа пиллякяни энирди. –Гяряк хяр
шейи оз ады иля чагырасан. Йахшы, бяс ня аддыр о эля?
–Йох, дейя билмярям. Бир дя ки, билмяйинизин ахямиййяти олмайаджаг.
–Гёрюрсюнюзмю, –Гран  гюлюмсяди, –Демяли, асан иш дейилмиш.
Онлар Арм мейданына тяряф гедирдиляр. Котар диниб - данышмырды. Кючялярдя адам чохалырды.
Бу олкядя адят этдийимиз ахшам тораны йаваш - йаваш геджя гаранлыгына дёнюр, хяля гаралмамыш
сямада илк улдузлар гёрюнмяйя башлайырды. Аз сонра шяхяр ишыглары йанды, сяма гаранлыглашды,
гязишянлярин  сёхбяти умуми бир угултуйа чеврилди. Арм мейданынын тининя чатанда Гран деди:
–Мяни багышлайын, бурада трамвайа миниб, эвя гайытмалыйам. Ахшамлар мютляг
ишлямялийям. Бизим олкядя беля бир  мясял вар6 “Бугюнюн ишини сабаха гойма. . .
Рйё артыг билирди ки, аслян Монтелимардан олан Гран оз олкясинин  зярб - мясяллярини тез - тез
диля гятирир вя бу мясялляря “Хяйал чагы йахуд “Мюгяддяс ишыглар кими чохишлянмиш вя
кёхнялмиш  ифадяляр алавя этмяйя башлайыр. Котар диллянди:
–Хя! Дюз дейир. Гюнортадан сонра ону эвдян чыхармаг олмур.
Рйё Грандан сорушду ки, ахшамлар да бялядиййя идаряси учюн ишляйир йа йох? Гран да
джаваб верди ки, озю учюн ишляийр. Сёхбяти кясмямяк  учюн Рйё диллянди:
–Лап йахшы! Хеч олмаса, бир ирялиляйиш вармы?
–Нечя илдир ки, озюмю мяджбуредиб, ишляйирям. Бир тяряфли фикирляшяндя эля бир ирялиляйиш
йохдур.
Хяким аддымыны сахлайыб, сорушду:
–Йахшы, бяс ишинизин мязмуну нядир?
Гран ня ися мызылдайыб, дяйирми шлйапасыны ири гулагларынын устюня дартды.  Рйё тяхмини
анлады ки, ня ися там шяхси ишдян сёхбят гедир. Гран ися, онлардан айрылыб, тялясик аддымларла
гюл агаджлары алтындан кечяряк, Марн булварына тяряф гедирди. Лабораторийайа чатанда Котар
хякимя деди ки, онунла гёрюшюб, мясляхят алмаг истяйир. Рйё ися джиблярини эшиб, байагкы
сийахыны ахтара - ахтара ону аввялджя отагына дя’вят этди. Сонра бир аз фикирляшиб, деди ки, сабах
онларын мяхяллясиня гялмялидир вя ахшам тяряфи Котара  баш чякяр.
Котардан айрыларкян хяким Граны фикирляширди. О, Граны таун хястялийинин ичиндя, озю дя
йягин ки, беля бир таунун дейил, тарихин мяшхур таун эпидемийаларындан бириндя тясяввюр
едирди. “Беля вязиййятдя онун кими  адамлар саламат галырлар. Хяким йадына салды ки, таунун,
арыг адамлардан йан кечиб, джюссяли адамлары гырмасыны да харадаса охуйуб. Граны
фикирляшдикджя хяким онда ня ися бир гярибялик кяшф эдирди.
Догрудан да, илк бахышда Жозеф Гран ади бир бялядиййя ишчиси иди вя оз вязифясиня уйгун
гялирди. Бу уджабой, арыг киши палтар гейдирилмиш мюгяввайа охшайыр, озю дя хямишя ири  олчюлю
палтар алырды ки, бялкя гяляджякдя атя - джана гялди. Алт дишляринин чоху хяля йериндя олса да, уст
дишляри тёкюлмюшдю. Гюлюмсяйяндя уст додагы дартыныр, агзы бош вя гаранлыг гёрюнюрдю. Агяр
бу тясвиря онун семинарист йеришини, дивар диби иля джялд сивишиб, гапылардан гирмясини, рютубят
вя тютюн ийи вермясини вя башга хырда джяхятлярини дя алавя этсяк, бу кишинин иши барядя дя
тясяввюр йараныр. Ону анджаг шяхяр хамамларынын иш джядвялини йохлайан, йахуд мяишят
зибилляринин йыгылмасы хаггында йени мя’луматлары гяндж шё’бя мюдириня тягдим эдян бир
мя’мур кими тясяввюря гятирмяк олар. Танымайанлар беля онун садя, икинджи  дяряджяли, лакин
ваджиб бялядиййя ишляри учюн дюнйайа гялдийини гюндялик алтмыш ики франк отуз сантим амяк
хаггы алдыгыны дуйа билярди.
Эля онун озю дя мяшгулиййятиндян беляджя данышыр, сёхбятиндя “ихтисаслашма сёзюню дя
ишлядирди. Ийирми ики ил аввял мяктяби  битиряндян сонра тяхсилини давам элямяйя пулу
17
чатмадыгындан она тез “йюксялмяк имканы олан бу иши тяклиф этмишдиляр вя о да
разылашмышды. Асас мясяля шяхяр ряхбярляринин иряли сюрдюйю ваджиб мясялялярин хяллиндя бир
мюддят джидди фяалиййят гёстярмяк иди. Даха сонра ися, вя’д олундугу кими, шё’бя мюдири
вязифясиня кечиб, фираван омюр сюря билярди. О,  меланхолик бир тябяссюмля дейирди ки, аслиндя
ону ишя джан йандырмага сёвг эдян анджаг бу джяхят дейилди. Халал амякля фираван хяйат
гурмаг, сыхынты чякмядян севимли ишля мяшгул  олмаг имканы она чох ширин гёрюнмюшдю.
Тяклиф олунан вязифяни хош ниййятля, демяк олар ки, оз фикриня садиглик наминя гябул
елямишди.
Узун илляр  кечся дя, Гранын мювяггяти сайылан вязиййяти дяйишмяди,  гиймятляр олчю -
бичимсиз галхса да, онун амяк хаггы, хырда умуми артымлар нязяря алынмаса, хяля дя
дяйишмямишди. О, оз вязиййятиндян Рйёйя шикайят элямиш олса да, башгалары гилей - гюзарындан
хябярсиз иди. Эля Гранын фяргли джяхятляриндян бири дя бу иди. О, истяся, хаггыны тяляб эдяр, хеч
олмаса, верилмиш вя’дляри йада сала билярди. Аввяла, иш бурасындадыр ки, ону ишя гётюрмюш идаря
ряиси чохдан вяфат элямиш, эля Гранын озю дя ишя гиряркян няляр вя’д олундугуну дягиг йада
сала билмирди. Икинджи вя даха бёйюк манея бу иди ки, Жозеф Гран э’тиразыны билдирмяк учюн
лазыми сёз тапмырды.
Рйё хисс элямишди ки, йерлимиз Гранын ан зяиф джяхяти дя эля будур. Эля бу джяхятя гёря Гран
ня фикирляшдийи мёвзуда аризя йаза билир, ня дя ряхбярлик гаршысында лазыми тярздя сёхбят
ачырды. Озюнюн дедийиня гёря она мане олан асас джяхятлярдян бири озюнюн дя чох архайын
олмадыгы “хюгуг сёзюню ишлятмяк иди. Эйни заманда “вя’дляр сёзюню дя ишлятся, беля чыхыр ки,
кимдянся хагг тяляб эдир вя беля бир тярз онун тутдугу кичик вязифяйя уйгун гялмир. Хям дя
фикирляширди ки, “хейирхахлыг, “тявягге этмяк, “ряхмдиллик сёзлярини диля гятирмяйя гюруру йол
вермяз. Эля беляджя, дягиг сёзляр тапа билмядийиня гёря бу йерлимиз йашы кечинджя хырда
буйруглара амял  этмяли олуб. Хям дя ки, Рйёйя дедийиня гёря, онун мадди вязиййяти пис
дейилди, чюнки айагыны йорганына гёря узатмага адят элямишди. Няхайят, о бизим шяхяр
валисинин–шяхярин ан ири сянайе сахибкарларындан олан валимизин севимли бир ифадяси иля
разылашыб. Вали тез - тез дейирмиш ки, аслиня галса (о “яслиня галса сёзлярини хюсуси вургу иля
дейирмиш), бяли, аслиня галса, хяля хеч кясин аджлыгдан олдюйюню гёрян олмайыб. Хяр халда
Жозеф Гранын адят элядийи гуру хяйат тярзи ону догрудан да аджлыг хядясиндян узаглашдырмышды.
О, хяля дя лазыми сёзляр ахтармагла мяшгул иди.
Бир тяряфдян, демяк олар ки, онун хяйаты нюмуняви хяйат иди. Бизим шяхярдя дя, кянарда
да аз тапылан хейирхах адамлардан бири иди. Азаджыг бирузя вердийи хасиййятиндян дуйулурду ки,
догрудан да сямимиййят вя хейирхахлыг нюмунясидир, беля хюсусиййяти дя бизим дёврдя хяр
адамда гёрмяк олмур. Йеганя гохуму олан баджысы вя баджысы ушагларыны чох истямясиндян, ики
илдян бир Франсайа гедиб онлара баш чякмясиндян данышырды. Бойнуна алырды ки, гяндж йашында
итирдийи валидейнляринин хатиряси ону кядярляндирир. Ачыгджа дейирди ки, оз мяхяллясиндя  хяр
ахшам саат бешдя зянг чалан бир кился зянгинин мюлайим сясини башга сяслярдян чох хошлайыр.
Бютюн бу садя хиссляри бирузя вермяк учюн ан ади бир сёзю сечмякдя чятинлик чякирди. Ахырда
бу джяхят онун ан бёйюк гайгысына чеврилмишди. Хяр дяфя хякими гёряндя беля дейирди: “Эх, ай
хяким, ан бёйюк арзум фикрими сёйлямяйи ойрянмякдир.
Хямян ахшам узаглашыб гедян Гранын архасынджа бахдыгы вахт хяким онун ня демяк
истядийини гяфилдян анлады: бу Гран йа китаб йазыр, йада она бянзяр бир ишля мяшгулдур.
Лабораторийайа гиринджя Гранын мяшгулиййятини фикирляшир вя бу фикир она тясялли верирди. Хяким
хейирхах тябиятли кичик мя’мурлары олан бир шяхярдя таун хястялийи йайылмасына инана билмирди.
Даха догрусу, о, хейирхахлыгын таунла ахатя олундугуну тясяввюрюня гятиря билмир,
фикирляширди ки, таун бизим  шяхяр джамаатына гюдж гяля билмяз.
* * *
Рйёнюн джидди джанфяшанлыгы сайясиндя эртяси гюн префект идарясиндя сяхиййя ишчиляринин
иджласы чагрылды. Ришар Рйё иля гёрюшяндя деди:
–Джамаат йаман нигарандыр. Деди - году ишляри даха да корлайыр. Префект ряиси мяня беля
деди: Инди ки, дейирсиниз беля лазымдыр, гялин, тядбир тёкяк, амма сяс - сямирсиз. О хяля гюман
едир ки, бунлар бош шайиядир.
Префект идарясиня гедяндя Бернар Рйё Кастели дя оз машынына гётюрдю. Йолда Кастел деди:
–Хябярин вармы, биздя серум дярманы йох имиш.
–Билирям. Анбара зянг элямишдим. Директор эхтийатсыз адаммыш. Гяряк дярманы Парисдян
гятирдяк.
18
–Гёрясян, чох узун чякмяз ки?
–Мян телеграм  гёндярмишям. –Рйё джаваб верди.
Префект ряиси гюлюмсяся дя, асяби гёрюнюрдю. О, тез мятлябя кечди:
–Башлайаг, джянаблар. Вязиййяти изах этмяйя эхтийадж вармы?
Ришар фикирляширди ки, бу артыг ишдир. Хякимляр вязиййяти билирляр. Асас мясяля олчю гётюрмяк
мясялясидир.
Годжа Кастел сярт сясля деди:
–Асас мясяля бу хястялийин таун олуб - олмадыгыны билмякдир.
Хякимлярин ики - юч няфяри  хяйяджанла диля гялди. Галанлары тяряддюд  эдирди. Префект ряиси
диксинди вя бу хяйяджанлы сёзлярин чёля йайылмадыгыны  билмяк истяйирмиш кими чеврилиб гапыйа
бахды. Ришар деди ки, онун фикринджя хай - кюйя баш гошмаг лазым дейил, хялялик ону демяк олар
ки, йаралы шишляр амяля гятирян бир гыздырмадан сёхбят гедир, дягиг олмайан мюлахизяляр
елмдя дя, хяйатда да пис нятиджя верир. Саралмыш быгларыны сакит - сакит тярпядян годжа Кастел ачыг
рянгли гёзлярини Рйёнюн узюня зилляди. Сонра о чеврилиб, иджласдакылары хош тябясюмля  бир нязяр
салды вя бу бахышла демяк истяди ки, хястялийин таун олдугуна аминдир, амма бу фикри рясмян
тясдигляся, чох агыр олчюляр гётюрюлмяли оладжаг. О билирди ки, эля аслиндя хямкарларынын чоху
бу джяхятя гёря дягиг сёз демирляр вя о да умуми сакитлик наминя  таунун  адыны чякмяди.
Префект ряиси джошгун сясля билдирди ки, хяр халда йахшы фикирляшмяк, дягиг бир сёз демяк
лазымдыр. Кастел деди:
–Асас мясяля дягиг сёз демякдя дейил, сёз дейиб, фикир йаратмагдадыр.
Рйё диниб - данышмадыгындан онун фикрини сорушурдулар:
–Тиф хястялийини хатырладан бир гыздырмадан сёхбят гедир, амма бу хястялик шишляр амяля
гятирир вя хястяни гусдурур. Мян шишлярдян нюмуня гётюрюб, анализя вердим вя лабораторийа
таун микробу тапдыгыны билдирди. Демяк лазымдыр ки, бу микробун бя’зи хюсусиййятляри
кечмишдяки микроблардан фярглянир.
Ришар билдирди ки, эля бу джяхят имкан верир ки, бир аз тяряддюд эдяк вя бир нечя гюндян бяри
топланмыш анализлярин джавабыны гёзляйяк.
Рйё бир аз сусуб, деди:
–Бир микроб ки, уч гюн арзиндя далагын хяджмини дёрдгат бёйюдюр, вя’зляри нарынги бойда
шиширдир, иринли йарайа чевирир, онунла растлашанда тяряддюд элямяйя вахт галмамалыдыр.
Йолухма мянбяляри гетдикджя чохалыр. Хястялийин йайылма сюр’ятинин гаршысы алынмаса, ики ай
ярзиндя шяхяр ахалисинин йарысыны гыра биляр. Асас мясяля бу хястялийя таун, йахуд артан
гыздырма ады вермякдя дейил, ахалинин йарысыны олюмдян гуртармагдадыр.
Ришар деди ки, мясяляни гарайа бюрюмяк лазым дейил, хястялийин йолухуджу олмасы сюбута
йетмяйиб, чюнки олянлярин гохум - агрябасы хястялийя тутулмайыб.
–Башгалары ки, олюрляр, –Рйё сёзюня давам эляди. –Догрудур, йолухманы хамыйа аид
етмяк олмаз. Агяр беля олса, олюмюн сайы рийази хесабла артар, ахали гырылыб гуртарар. Бурада
сёхбят мясяляни гарайа бойамагдан дейил, лазыми олчю гётюрмякдян гедир.
Ришар билдирди ки, агяр бу хястялик озю кясилмяся, онун гаршысыны алмаг учюн ганунун тяляб
елядийи чох агыр тядбирляр хяйата кечирилмялидир. Бу тядбирляря ал  атмаг учюн хястялийин таун
олдугуну тясдиг этмяк лазымдыр. Бир халда ки, бу тясдиг олунмайыб, мясяля узяриндя йеня
фикирляшмяк лазымдыр.
Рйё сёзюндян дёнмяди:
–Сёхбят ганун узря гёрюняджяк тядбирлярин агырлыгындан дейил, ахалинин йарысынын
гырылмасына мане олмаг учюн хямян тядбирлярин ваджиблийиндян гедир. Галаны ряхбяр идарянин
ишидир, эля шяхяримизин префект ряиси  дя беля ишлярин хялли учюн тя’йин олунуб.
–Догрудур, –дейя префект ряиси сёзя башлады. –Амма гяряк сиз бу хястялийин таун
олдугуну рясмян тясдиг эдясиниз.
–Биз буну тясдиг элямясяк дя, хястялик шяхяр ахалисинин йарысыны гыраджаг, –дейя Рйё
джаваб верди.
Ришар асяби сясля сёхбятя гошулду:
–Мясяля бундадыр ки, хямкарларымыз бу хястялийин таун олдугуна аминдир. Эля Рйёнюн
вязиййяти тясвир этмяси буну сюбута йетирир.
Рйё джаваб верди ки, о синдрому йох, гёрдюйю фактлары тясвир эдиб. Онун гёрдюкляри ися гырх
сяккиз саат арзиндя олюм гятирян шишляр, бядян лякяляри вя  узюджю гыздырмадыр. О сорушду ки,
джянаб Ришар джидди профилактик тядбирляр гёрюлмядян эпидемийанын кясиля биляджяйини сёйляйиб,
мяс’улиййяти оз бойнуна гётюря билярми?
Ришар тяряддюдля Рйёйя бахды:
19
–Йахшы, онда ачыг данышаг, бу хястялийин  таун олдугуна аминсинизми?
–Сиз мясяляйя дюз йанашмырсыныз. Сёхбят хястялийин адынын тясдиглянмясиндян дейил,
вахт итирмякдян гедир.
–Сизин сёзюнюздян беля чыхыр ки, –префект ряиси сёзя  гарышды, –ягяр хястялик таун
олмаса да, тауна гаршы гёрюлмяли профилактик тядбирляря ал атмаг лазымдыр.
–Бяли, мяним фикрими билмяк ваджибдирся, фикрим белядир.
Хякимляр хейли  мясляхятляшдиляр вя ахырда Ришар деди:
–Демяли, биз мяс’улиййяти узяримизя гётюрюб, тауна гаршы тядбирляря башламалыйыг.
Бу нятиджя хамынын уряйиндян олду.
Сонра о Рйёйя мюраджият эляди:
–Сизин дя фикриниз белядир, элями, азиз хямкарым?
–Мясялянин ня джюр гойулмасынын фярги йохдур. Бирджя ону билмялийик ки, ахалинин йарысынын
гырылмасынын гаршысыны алмаг истяйирик, акс халда риск этмиш олардыг.
Бу сёзляр хеч кясин хошуна гялмяди вя Рйё отагдан чыхды.
Бир аз сонра ися о, чюрюнтю вя сидик ийи верян узаг бир мяхяллядя голларынын алтындан ган
сызан, агрыдан наля чякян бир гадынын гаршысында иди.
* * *
Иджласын эртяси гюню гыздырмалыларын сайы бир аз да артды. Гязетляр бу мёвзуда сёхбят ачса
да, хяйяджанлы сёзляр ишлятмядян, бир - ики эйхамла кифайятляндиляр. Икинджи гюн ися Рйё
префектуранын тялям - тялясик уджгар кючяляря йапышдырдыгы аг рянгли кичик афишалары охуйа билди.
Афишаларын мязмунундан дуйулурду ки, шяхяр ряхбярлийи хяля вязиййяти дюзгюн анламайыб.
Гёрюлян тядбирляр джидди дейилди вя хисс олунурду ки, иджтимаиййяти горхуйа салмаг истямирляр.
Хямян афишаларда билдирилирди ки, Оран шяхяриндя йолухуджу, кечиджи олдугу хяля
тясдиглянмямиш намя’лум, гыздырмалы бир хястялик гейдя алынмышдыр. Бир нечя адамын
хястялянмяси умуми хяйяджан учюн асас вермир вя ахали тямкини позмамалыдыр. Лакин эхтийат
наминя, префект ряиси хамынын йахшы анладыгы бя’зи тядбирляри хяйата кечирмялидир. Хамынын
тяряфдар оладжагы бу тядбирляр хяр джюр эпидемийа эхтималына гаршы йёнялдилиб. Эйни заманда
префект ряиси бу тядбирлярин хяйата кечирилмясиндя шяхяр ахалисинин она йахындан кёмяк
гёстяряджяйиня шюбхя этмир.
Сонра ися гярара алынмыш тядбирляр садаланырды. Бу тядбирляр ичярисиндя элми усулла
сичовулларын кёкюнюн кясилмяси, йени канализасийа боруларына зяхярли газ бурахылмасы вя
судан эхтийатла истифадя этмяк тёвсийя олунурду. Мясляхят гёрюлюрдю ки, тямизлийя джидди
нязарят олунсун, бит - бирялиляр шяхяр диспансерляриня мюраджият этсинляр. Хям дя ки, хястяси олан
аилялярин хяким гёстяришляриня амял этмяляри мяджбуридир вя хястялярин хюсуси изолйатор
отагларында сахланмаларына разылыг верилмялидир. Беля отаглар хястялярин аз мюддятдя
сагалдылмасына вя шяфа тапмагына даха чох имкан йарадыр. Алавя гейдляр  хястялярин
отагларынын вя няглиййат васитяляринин дезинфексийа олунмасынын мяджбурилийини гёстярирди.
Хястялярин гохум - агрябасынын санитарийа гайдаларына джидди риайят  этмяляри дя мясляхят
гёрюлюрдю.
Хяким Рйё афишаны охуйуб, тялясик аддымларла оз иш йериня гетди. Жозеф Гран хякими
гёзляйирди вя ону гёрян кими ишаря иля аллярини йухары галдырды, Рйё она чатыб деди:
–Хя, билирям, хястялярин сайы артыр.
Ирялики гюн шяхярдя он хястя олмюшдю. Хяким Грана деди ки, ахшам Котара баш чякмялидир
вя бялкя онунла да гёрюшдю. Гран деди:
–Хя, она баш чякмяйиниз йахшы олар. Мяня эля гялир ки, бир аз дяйишиб.
–Неджя дяйишиб?
–Аглы башына гялиб.
–Аввял агылсыз иди ки?
Гран тяряддюд эляди. Йох, о Котара агылсыз дейя билмязди, агылсыз сёзю йериня дюшмязди.
Котар гапалы, сакит бир адам иди, бя’зян тянха чёл донузуну хатырладырды. Онун бютюн хяйаты
ёз отагындан, уджуз бир ресторандан вя сирли гязинтилярдян ибарят иди. Рясмян о, шяраб вя ликёр
фирмасынын нюмайяндяси иди. Хярдянбир ики - юч няфяр гонагы олурду, йягин мюштяриляри иди.
Бя’зян ахшамлар эвля узбяюздяки кино - театра гедирди. Гран хисс элямишди ки, Котар гангстер
филмлярини хошлайыр. Хяр халда Котар тянха вя атрафындакылардан чякинян бир адам тя’сири
багышлайырды.
20
Гранын дедийиня гёря, инди бютюн бу джяхятляр дяйишмишди:
–Хеч билмирям неджя изах эдим? Билирсинизми, мяня эля гялир ки, о, адамларла гайнайыб -
гарышмага чалышыр, истяйир хамыны оз атрафына топласын. Мянимля тез - тез сёхбятя гиришир вя
гязмяйя чыхмагы тяклиф эдир. Мян дя хяр дяфя э’тираз эдя билмирям. Эля мян озюм дя
онунла марагланырам, ахы онун хяйатыны хилас элямишям.
Озюню олдюрмяк джяхдиндян сонра Котарын гонаглары йоха чыхмышды. О кючядя, дюканларда
адамларын рягбятини газанмага чалышырды. Хырдаватчыйа беля шириндиллилик эдян, папирос сатанын
сёхбятиня беля марагла гулаг асан икинджи бир адам тясяввюр этмяк олмазды.
–Папирос сатан гюрзя кими зяхярли бир гадындыр. Мян Котары хябярдар элядим, амма о
деди ки, мян сяхв эдирям. О гадынын да йахшы джяхятляри вар, гяряк бяляд оласан.
Ики - юч дяфя Котар Граны шяхярин тянтяняли ресторанына гонаг апармышды. Онун озю беля
ресторанлара тез - тез гетмяйя башламышды. Котар дейирмиш:
–Беля ресторанларда адам озюню йахшы хисс эляйир, ора гялянляр дя йахшы адамлардыр.
Гран ресторан хидмятчиляринин Котара хюсуси хёрмятля йанашдыгларыны дуймуш вя Котарын
ялиачыг эдиб, онлара артыг пул вердийини гёряндя бу хёрмятин сябябини анламышды. Котар онун
хёрмятля джаваб верянлярдян чох разы галырды. Бир гюн баш хидмятчи ону гапыйа гядяр йола
салыб, палтосуну геймяйя кёмяк эляйяндян сонра Котар демишди:
–Йахшы олар, шахид ола биляр.
–Няйя шахид ола биляр?
Котар бир аз тяряддюд эляйиб, демишди:
–Шахид ола биляр ки, мян пис адам дейилям.
Бя’зян Котарын ахвалы дяйиширди. Бир гюн хырдаватчы онунла мехрибан данышмадыгындан эвя
гайыданда хирсляниб озюндян чыхмышды:
–Бу аджлаф да эля башгалары кимидир, –дейирди.
–Башгалары кимдир?
–Эля хамы.
Гран бир дяфя папирос дюканында баш вермиш гярибя бир ахвалатын да шахиди олмушду. Гызгын
сёхбят вахты сатыджы гадын бютюн алджязаиря сяс салмыш йени бир джинайят ишиндян данышды. Джаван
бир тиджарят ишчисинин чимярликдя бир аряби олдюрмясиндян сёхбят гедирди. Гадын ахырда беля
демишди:
–Бу мурдар джинайяткарларын хамысыны хябсханайа салсайдылар, намуслу адамлар да
архайын няфяс алардылар.
Гадын Котарын гяфилдян хяйяджанландыгыны вя узрхахлыг этмядян, тялясик чёля чыхдыгыны
гёрюб, сёхбяти кясмяли олмушду. Гран да, сатыджы гадын да мяяттял галмышдылар.
Сонра ися Гран Котарын хасиййятиндя баш вермиш башга дяйишикликлярдян Рйёйя хябяр
вермяли иди. Тябиятян Котар чох либерал адамды. Хямишя  “Бёйюкляр кичикляри йейирляр демяси
буна сюбут иди. Амма инди, хейли вахтды ки,  Оранын ан тямкинли гязетини охумага башлайыб вя
бу гязети охудугуну адамларын гур йериндя даха тез - тез нязяря чарпдырмага чалышдыгы ачыгджа
дуйулурду. Хяля бир дяфя, йатагындан  галхандан бир нечя гюн сонра, Гран почта гедяндя
Котар хахиш элямишди ки, хяр ай пул йолладыгы, узагда йашайан баджысына онун авязиня йюз
франк пул гёндярсин. Гран отагдан чыханда ися сёзюню дяйишмишди:
–Йох, ики йюз франк гёндярин, гой севинсин. Баджым эля билир  ки, ону хеч йада салмырам,
яслиндя ися ону чох истяйирям.
О, Гранла гярибя бир сёхбятя дя гиришмишди. Гранын хяр ахшам эвдя ня ися бир ишля мяшгул
олдугуну билдийиндян Котар ону соргу - суала тутмуш вя демишди:
–Билирям, сиз китаб йазырсыныз.
–Беля дя демяк олар, амма мяним ишим даха мюряккябдир!
–Эх! Мян дя истярдим сизин кими йарадыджылыга гуршаным.
Гранын тяяджджюбляндийини гёряндя Котар мызылдамышды ки, инджясянят адамларынын имканлары
йахшы олур.
–Ахы няйя гёря? –Гран сорушмушду.
–Она гёря ки, инджясянят адамларынын имтийазлары чох олур, буну хамы билир. Онлара даха
чох гюзяшт эдирляр.
Бу сёхбятдян сонра Рйё Грана деди:
–Йягин бу сичовул ахвалаты чохлары кими онун да фикирлярини алт - юст эдиб. Бялкя бу тязя
гыздырмадан да горхуб.
Гран джаваб верди:
–Йох, инанмырам хяким, мяним фикримджя. . .
21
Сичовул гырмагла мяшгул олан машын уджадан тырылдайа - тырылдайа кючядян кечирди.
Рйё, сяс узаглашыб, данышмага имкан веринджя сусуб, гёзляди вя сонра Гранын ня фикирдя
олдугуну сорушду. Гран джидди нязярлярля хякимя бахды:
–Бу адам нядя ися озюню гюнахкар сайыр.
Хяким чийинлярини чякди. Полис комиссары демишкян, онсуз да иш башдан ашыр.
Гюнортадан сонра Рйё Кастелля сёхбят этди. Серум дярманы хяля гялиб чыхмамышды. Рйё
дейирди:
–Хеч билмирям, бу дярманын ахямиййяти оладжагмы? Микроб гярибя микробдур.
–Йох, мян бу фикирдя дейилям, –дейя Кастел э’тираз эляди. –Бу хейванджыгазлар
мюхтялиф гёркям алсалар да, эйни шейлярдир.
–Сиз беля эхтимал эдирсиниз. Дюзюня галса, онун хаггында хеч ня билмирик.
–Догрудур, мян эхтимал эдирям. Эля хамы эхтимал эдир.
Бютюн гюн арзиндя хяким хисс эдирди ки, хяр дяфя таун барядя фикирляшяндя джанындакы
нарахатлыг гетдикджя артыр. Няхайят, анлады ки, горхмага башлайыб. Адамла долу кафеляря ики
дяфя баш чякди. Котар кими о да инсан хярарятиня эхтийадж дуйурду. Бу фикир Рйёнюн хошуна
гялмяся дя, ахшам Котара баш чякяджяйиня сёз вермишди.
Ахшам Рйё Котарын мянзилиня гиряндя о, йемяк масасынын гаршысында отурмушду.
Масанын устюндя ачыг галмыш бир маджяра романы гёрюнюрдю. Амма ахшамдан хейли кечмишди
вя инанмаг олмазды ки, беля гаранлыгда Котар китаб охуйурмуш. Йягин эля бирджя дягигя
яввял о бу йарыгаранлыгда фикря гедибмиш. Рйё онун ахвалыны сорушду. Котар йериндя отура -
отура дейинди ки, ахвалы йахшыдыр, амма хеч кясин онун ишляриня гарышмадыгына амин олса,
ёзюню даха йахшы хисс эдярди. Рйё билдирди ки, хямишя тянха олмаг йахшы иш дейил.
–Йох, мясяля башгадыр. Мян йаманлыг этмяк наминя башгаларынын ишиня гарышанлардан
данышырам.
Рйё сусуб дурмушду.
–Билин ки, озюм хагда данышмырам. Мян байаг бу романы охуйурдум. Бядбяхтин бирини
бир сяхяр гяфилдян хябс эдирляр. Озюнюн хябяри олмадан онун ишлярини арашдырырлармыш.
Идарялярдя ондан сёхбят эдир, адыны вярягдян вярягя кёчюрюрмюшляр. Сизджя бу дюзгюн ишдир?
Сизджя адамла беля ряфтар этмяйя иджазя верилир?
–Вязиййятя бахыр, –дейя Рйё джаваб верди. Бир тяряфдян, аслиня галса, хеч кяся беля
ихтийар верилмир. Бунларын хамысы икинджи дяряджяли мясялялярдир. Узун мюддят эвдя тяк галмаг
лазым дейил. Хярдян гязмяйя чыхын.
Котар бир аз джошду, деди ки, чох вахт джамаат ичиндя олур, буну бютюн мяхялля тясдиг эдя
биляр. Мяхяллядян кянарда дя дост - танышлары вар.
–Джянаб Ригоду таныйырсынызмы? Архитектору дейирям. О да мяним достумдур.
Отагда хава гетдикджя гаралырды. Кючядя адам чохалырды вя кючя ишыглары йананда эля бил
чёля шян овгат сяпялянди. Рйё эйвана чыхды, Котар да онун архасынджа гялди. Бютюн шяхярдя
олдугу кими, бу атраф мяхяллялярдя дя ахшам дюшяндя сярин бир мех гянджляри джана гятирир,
шянляндирир, кючяляря гызардылмыш ат ийи, хош ахвал - рухиййя пайлайырды. Геджяляр гёзя
гёрюнмяйян гямилярин фит сясляри, дянизин хяниртиси, гязишян адамларын сёз - сёхбяти эшидилирди.
Бютюн бунлары Рйё хошлайырды. Амма инди гаршыдакы тяхлюкя ону эля гюня гоймушду ки, адят
елядийи хош аламятляр дя уряйини сыхырды. О Котара деди:
–Ишыгы йандыра билярик?
Ишыг йананда гысабой Котар гёзлярини гырпа - гырпа хякимя бахды.
–Хяким, агяр хястялянсям, мяни хястяханада оз хястяниз кими гябул эдярсинизми?
–Албяття.
Онда Котар сорушду ки, клиникада йахуд хястяханада мюалиджя олунан бир адамы хябс эдя
билярлярми? Рйё джаваб верди ки, беля халлар олур, амма хястянин вязиййяти дя нязяря алыныр.
“Мян сизя инанмырам дейя Котар кёксюню отюрдю вя хякимдян хахиш эляди ки, шяхяря
чыханда ону да оз машыны иля апарсын.
Шяхярин мяркязиндя адам да, ишыг да нисбятян сейряк иди. Ушаглар хяля гапыларын
гаршысында ойнайырдылар. Хяким Котарын хахиши иля машыны бир дястя ушагын ойнадыгы йердя
сахлады. Ушаглар гышгырыша - гышгырыша ойнайырдылар. Онлардан бири–гара сачы сялигя иля йана
даранмыш, сифяти чиркли бир ушаг ачыг рянгли гёзлярини Рйёйя зилляйиб дурмушду. Рйё гёзюню
ушагдан чякди. Котар сякидя дуруб, хякимин алини сыхды. О ики - юч дяфя чеврилиб, архайа
бахандан сонра богуг сясля сорушду:
–Хяким, джамаат эпидемийадан данышыр, догру дейирляр?
–Джамаат эля хямишя данышыр, мя’лум мясялядир, –дейя Рйё джаваб верди.
22
–Дюз дейирсиниз. Он адам оляндян сонра  лап алям гарышаджаг. Хеч йериня дюшмяди бу
ахвалат.
Рйё машыны ишя салыб, йериндян тярпянмяк истяйяндя сакит, джидди гёзлярини она зиллямиш
ушага бир дя бахды. Ушаг гяфилдян хякимин узюня гюлдю.
–Хя, ня лазымдыр, баладжа, –дейя хяким дя ушага гюлюмсяди.
Котар машына тяряф айилиб, богуг вя кёвряк сясля “Бу да бир зялзялядир. Асл зялзялядир!
деди вя тялясик аддымларла узаглашды.
Зялзяля баш вермяся дя, эртяси гюн Рйёнюн иши лап чох олду. О бютюн гюню шяхяри доланыб,
хястялярин гохумлары вя аиляляри иля данышыглар апармалы олду. Хяля индийя гядяр ишинин беля
агыр олдугуну дуймамышды. Индийя гядяр хястяляр она инаныр, ишини асанлашдырырдылар. О илк
дяфя хисс эдирди ки, хястяляр эля бил оз гынына чякилир, чашгын вя инамсыз  олурлар. Хяким беля
яламятлярля мюбаризяйя хяля адят элямямишди. Ахшам саат онда машыныны, адятян, ахырынджы
баш чякдийи синягир (астмалы) годжанын гапысында сахлайандан сонра хяким хисс этди ки,
отураджагдан галхмага чятинлик чякир. О бир аз лянгийиб кючяйя, гаранлыг сямада сайрышан
улдузлара тамаша этди. Синягир годжа галхыб чарпайысында отурмушду. О аввялкиня нисбятян
рахат няфяс алыр вя гаршысындакы бир габ нохуду сайа - сайа башга габа йыгырды. Киши хякими шян
овгатла гаршылады:
–Хя, хяким, догрудан вяба йайылыб?
–Буну сизя ким  деди?
–Гязетдян охудум, радио да беля деди.
–Йох, йайылан хястялик вяба дейил.
Годжа джошгун сясля деди:
–Хяр халда, бёйюк джянаблар йахшы ал - айага дюшюбляр!
–Беля сёзляря инанмайын, –дейя хяким джаваб верди.
О, годжаны мюайиня эдиб, касыб дёшяняджякли йемяк отагынын ортасында айляшмишди. Хяким
горхуйа дюшмюшдю. Билирди ки, сабах сяхяр бу гыраг мяхяллядя он - он беш тязя хястя
бядянляриндяки шишлярин агрысындан сызылдайа - сызылдайа ону гёзляйяджяк. Шишлярин чяртилмяси ики -
юч хястянин вязиййятини йахшылашдырмышды. Чоху хястяханайа апарылмалы иди вя касыблар учюн
хястяхананын ня демяк олдугу да мя’лум мясялядир. Хястялярдян биринин арвады она
демишди: “Истямирям ки, арим онларын тяджрюбя алятиня дёнсюн. Аслиндя, хястя тяджрюбя алятиня
дёнмяйяджякди, оляджякди. Бир мясяля айдындыр ки, хястялийин гаршысыны алмаг учюн гёрюлмюш
тядбирляр кифайят дейилди. Хюсуси хазырланмыш изолйаторлар ися тялям - тялясик башга хястяляри
чыхарылыб, бошалдылмыш ики ири залдан ибарят иди. Бу залларын пянджяряляринин кянарларына кечя
гырыглары вуруб, устюндян санитарийа кагызлары иля бяркитмишдиляр. Хястялик озю - ёзюня
дайанмаса, шяхяр ряхбярлийинин гёрдюйю тядбирлярля она галиб гялмяк мюмкюн олмайаджагды.
Амма ахшам топланан рясми мя’луматлар умидвериджи мя’луматлар иди. Эртяси гюн Рансдог
агентлийинин мя’луматында дейилирди ки, ахали шяхяр ряхбярлийинин тядбирлярини йахшы гаршыламыш
вя отуза йахын хястя хаггында хябяр вермишляр. Кастел Рйёйя зянг вуруб сорушду:
–Хюсуси залларда нечя чарпайы вар?
–Сяксян чарпайы.
–Йягин ки, шяхярдя хястянин сайы отуздан чохдур.
–Хябяр вермяйя горханлар да вар. Ан чоху ися хябяр вермяйя маджал тапмайанлардыр.
–Дяфн мярасимляриня нязарят эдилирми?
–Йох. Ришара зянг эдиб демишям ки, бош данышыгдан амяли тядбирляря кечмяк лазымдыр.
Йа эпидемийанын гаршысына джидди сядд чякмялийик, йа да хяр шейи оз башына бурахмалыйыг.
–Бяс сонра?
–О да джаваб верди ки, алиндя сялахиййяти йохдур. Зяннимджя хястянин сайы артаджаг.
Догрудан да уч гюнюн ичиндя хюсуси хазырланмыш заллар хястя иля долду. Ришар дейирди ки,
мяктяблярдян бирини бошалдыб, хюсуси хястяхана ачмаг истяйирляр. Рйё ваксин гёзляйир вя
йаралары чяртирди. Кастел кёхня китабларыны вярягляйир, вахтынын чохуну китабханада кечирирди.
Няхайят, о беля бир гярара гялмишди:
–Сичовуллар таун, йахуд тауна бянзяр бир хястяликдян гырылыблар. Онлардан он минлярля
биря галыб. Агяр вахтында олчю гётюрюлмяся, биряляр аз гала хяндяси артымла хястялийи
йайаджаглар.
Рйё диниб - данышмады.
Эля хямян гюнляр хава дургунлашмага башлады. Гюняш ахырынджы тутгун булдулары говуб
дагыдырды. Гюняшин сарымтыл шюалары гёзял, мави сяманы бязяйир, гёйдян тяййарялярин угултусу
ешидилир, эля бил йени фясил адамлары сакит бир хяйата чагырырды. Амма дёрд гюн арзиндя
23
хястялярин сайы хяр гюн артды. Биринджи гюн он  алты,  сонракы  гюн  ийирми  дёрд,  даха  сонра
ийирми сяккиз вя дёрдюнджю гюн отуз ики няфяр олду. Эля хямян гюн ушаг бахчаларындан биринин
хюсуси хястяханайа чеврилдийини хябяр вердиляр. Индийя гядяр нигаранчылыгыны зарафата гатан
шяхяр ахалиси дя бядбинляшмишди.
Рйё префект ряисиня зянг эдиб деди:
–Гёрюлмюш тядбирляр кифайят этмир.
–Рягямлярин артмасындан хябярим вар, вязиййят догрудан да джиддиляшиб, –дейя ряис
джаваб верди.
–Вязиййят джиддиликдян дя о йана кечиб, инди хяр шей айдындыр.
–Ряхбярлийя дейяджям ки, лазыми гёстяришляр версин.
Рйё дястяйи асыб, Кастеля деди:
–Гёстяриш гёзляйирляр! Амма агыллы тядбир тёкмяк вахтыдыр.
–Серум дярманындан ня хябяр вар?
–Бу хяфтя гялиб чыхмалыдыр.
Префект идаряси Ришарын васитячилийи иля Рйёдян хахиш эляди ки, пайтахтдан рясми гёстяришляр
алмаг учюн бир хесабат тяртиб элясин. Рйё хесабатда хястялийин клиник тясвирини вя мя’лум
рягямляри гёстярди. Эля хямян гюн гырх адам олдю. Префект ряиси билдирди ки, сабахдан
тядбирляри сяртляшдирмяйи оз охдясиня гётюрюр. Хястялярин  мяджбурян изолйатора салынмасы
хаггында гярар гябул олунду. Хястялярин  мянзилляри дярманланыб багланмалы, онларын аиля
юзвляри карантиня салынмалы, дяфн ишляри шяхяр идарясиня тапшырылмалыдыр. Бир гюн сонра тяййаря
иля серум дярманы гятирдиляр. Дярман хазыркы мюалиджя ишляриня  чатарды, амма хястялик гениш
йайылса, бяс этмяйяджякди. Мяркяздян Рйёнюн телеграмына джаваб вердиляр ки, дярман эхтийаты
гуртарыб вя йени истехсалата башлайыблар.
Эля хямян гюнляр тябиятин бахар няфяси айалятдян шяхяр базарларына ахыб гялирди. Минлярля
гызыл гюл гюлсатанларын сякиляр бойу дюзюлмюш сябятляриндя солуб тяляф олса да, онларын ширин
ятри бютюн шяхяря йайылырды. Захирян шяхярдя хеч ня дяйишмямишди. Трамвайлар хямишяки кими
сяхяр вя ахшам адамла долур, гюн арзиндя  ися бош доланырдылар. Тару пянджярядян гысабой
годжайа бахыр, годжа ися пишиклярин  устюня тюпюрюрдю. Гран хяр  ахшам эвя тез гайыдыр вя оз
сирли ишиня гуршанырды. Котар ора - бура гачыр, мюстянтиг джянаб Отон ися хямишяки кими оз ишляри
иля мяшгул иди. Синягир годжа йеня дя нохудлары сайа - сайа бир габдан башгасына бошалдырды.
Хярдян журналист Рамберя дя раст гялмяк олурду, онун бахышларында гярибя бир сакитлик вя баш
верян хадисяляря джидди мараг дуйулурду. Ахшамлар бу адамлар шяхяря дагылышыр, кино -
театрларын гаршысында  нёвбяляр йаранырды. Бир мюддят  эля тясяввюр йаранды ки, эпидемийа
чякилиб гедир, чюнки бир нечя гюн арзиндя джямиси он адам олмюшдю. Сонра, олянлярин сайы
гяфилдян артды вя онларын  сайы йенидян отуза чатдыгы гюн Рйё префект ряиси иля гёрюшдю. Ряис
“мяркяз горхуйа дюшюб, дейя, алиндяки телеграмы Рйёйя узатды. Телеграмда дейилирди: “Таун
епидемийасы хаггында рясми  э’лан верин. Шяхяри баглы шяхяр э’лан эдин.
II
Эля хямин гюндян сонра таун бизим хамымызын умуми гайгысына чеврилди. Индийя гядяр
сон гярибя ахвалатлар тяяджджюб вя нигаранчылыг йаратмышдыса да, шяхяр джамааты оз иш - гюджю, шяхси
гайгылары иля мяшгул иди. Шюбхя йох ки, вязиййят эля беляджя галаджагды. Амма эля ки, шяхярин
гапылары багланды, хамы, лап эля бу ахвалаты данышанын озю дя анлады ки, горхулу бир тяляйя
дюшюбляр вя биргя чыхыш йолу ахтармаг лазымдыр. Фярди бир изтирабын, мясялян, севимли бир
адамдан айрылма азабынын бютюн бир халгдан айрылмаг азабына дёндюйю илк хяфтялярдян ахали
арасына горху, сюргюн изтираблары йайылды.
Шяхярин гапыларынын багланмасынын ан агыр нятиджяляриндян бири айрылыга хазырлыгы олмайан
адамларын гяфлятян бири - бириндян айры дюшмяси олду. Аз аввял вагзал сякиляриндя гуджаглашыб
айрылмыш аналар, ушаглар, арляр, мяшуглар эля гюман эдирдиляр ки, бир нечя гюн, бир нечя хяфтя
сонра гёрюшяджякляр. Бу садялёвх адамлар мювяггяти айрылыгын фикрини башларындан чыхарыб, иш -
гюджляриня йениджя гуршанмышдылар умидсиз бир айрылыга мяхкум олдугларындан хябяр тутдулар.
Шяхярин  багланмасы хаггында рясми гярарын дярдж олунмасындан бир  нечя саат аввял  шяхярин
гапылары багланмышды вя инди хюсуси халлары нязяря алмаг имканы да алдян чыхмышды.
Хястялийин беля гяфил хюджуму илк нёвбядя шяхяр ахалисини шяхси хисслярдян тяджрид олунмага
мяджбур элямишди. Гярарын гюввяйя  миндийи  илк саатларда префект идаряси адамла долду.
Бя’зиляри зянг эдир, бя‘зиляри ися мя’мурларла гёрюшюр, дюшдюкляри гярибя вязиййятдян сёхбят
едиб, кёмяк истяйирдиляр. Аризячилярин вязиййяти ня гядяр аджынаджаглы олса да, онлара кёмяк
24
етмяк мюмкюн дейилди. Дюзюня галса, дюшдюйюмюз вязиййятин гюзяштсиз,  чыхылмаз
бир вязиййят  олдугуну бир нечя гюня анджаг анладыг. Хамы баша дюшдю ки, бу вязиййятдя
“васитя тапмаг, “хёрмят, “истисна сёзляри хеч бир ахямиййят кясб элямир.
Хятта мяктуб йазыб,  бир аз архайынлашмаг имканымыз да алимиздян чыхды. Аввялджя шяхяри
бютюн олкяйя баглайан няглиййат йоллары кясилди, сонра ися йени амрля почт алагяляри дя
кясилди ки, мяктублар йолухма васитясиня чеврилмясин. Илк гюнляр бя’зи танынмыш шяхсиййятляр
чыхыш гапылары агзында гёзятчилярля дил тапыб бир - ики мяктуб йола сала билмишдиляр. Амма бу илк
гюнляр иди вя кешикчиляр гюман эдирдиляр ки, хырда - пара гюзяштляря йол вермяк олур. Эля ки, бир
мюддят кечди вя кешикчиляр вязиййятин чох джидди олдугуну анладылар, хяр джюр гюзяштин пис
нятиджяляр веря биляджяйиндян хеч бир гюзяштя йол вермядиляр. Шяхярлярарасы телефон алагясиня
илк вахтлар иджазя верилдийиня гёря данышыг мянтягяляри гаршысында бир издихам йаранмышды ки,
бу васитяни дя бир нечя гюнлюк тамам кясмяли олдулар. Сонра ися анджаг  тя’джили халларда, олюм,
ушаг догулмасы вя эвлянмя хябярляри хаггында телефон данышыгларына иджазя верилди. Анджаг
телеграфдан сярбяст истифадя  этмяк имканымыз  галмышды. Аввялджядян бири - бириня урякля,
ехтирасла багланмыш адамларын алагяляри, хиссляри он сёздян ибарят гыса бир телеграмын умидиня
галмышды. Телеграфын ифадя имканлары аз олдугундан биргя узун омюр сюрмюш, инди айрылыг
язабы чякян инсанларын ан гениш фикирляри йаваш - йаваш гысалыб, вахташыры гёндярилян ади сёзляря
дёндю: “Мян йахшыйам. Озюндян мугайат ол. Опюрям.
Арамызда эляляри варды ки, мяктуб йазмаг фикриндян ал чякя билмир, мяктуб гёндярмяк
ючюн джюрбяджюр  фяндляр ишлядирди. Бя’зян джаваб алмасаг да, гюман эдирдик ки, ишлятдийимиз
фяндляр баш тутур. Хяфтяляр бойу эйни мяктубу йенидян йазыр, эйни мя’луматлары вя чагырышлары
йенидян кёчюрюр вя бирмюддят сонра дуйурдуг ки,  илк дяфя йаздыгымыз йангылы сёзляр
кёчюрюлдюкджя гюдждян дюшюб адиляшибляр. Сонра биз онлары йенидян кёчюрюр вя чалышырыг ки, бу
ёлю джюмляляри джана гятириб, онларын васитясиля гюзяранымызын чятинлийиндян данышаг. Няхайят,
бу бош монологлары, дивара дейилян узун сёзляри гыса телеграмларла авяз этмяйи устюн
тутурдуг.
Бир нечя гюн сонра, даха шяхярдян хеч кясин чыха билмяйяджяйиня амин оланда, адамлар
марагландылар ки, эпидемийадан аввял шяхярдян чыханларын гери гайытмасына иджазя
вериляджякми?  Хейли гётюр - гойдан сонра префект идаряси буна иджазя вериляджяйини билдирди. Эйни
заманда хябярдар этди ки, гялянляря гери гайытмаг иджазяси  верилмяйяджяк, гялмяйя иджазяси
оланлар гери гайытмага иджазя ала билмяйяджякляр. Эля бу вязиййяти дя бя’зи аиляляр йахшы
гиймятляндиря билмяди. Гохумлары иля гёрюшмяк арзусу иля йананлар вязиййятдян истифадя
едиб, онлары гёрюшя чагырырдылар. Тезликля онлар да анладылар ки, озляри таунун асирляридир,
чагырдыглары йахын адамлары да тяхлюкяйя сала билярляр, сакитджя отуруб, айрылыгын изтирабыны
чякмяйя башладылар. Инсанын ан агыр вязиййяти мя’няви хисслярин азаблы олюм горхусуна устюн
гялмяси халыдыр. Бя’зиляри  фикирляшя биляр ки, бири - бириня джан атан ики севгилинин айрылыг азабыны
нязярдя тутурам. Аслиндя ися чохдан аиля гурмуш годжа хяким Кастелля арвады нязярдя
тутулур. Ханым Кастел эпидемийадан бир нечя гюн аввял гоншу шяхяря гетмишди. Бу аиля
мехрибанлыг нюмуняси дейилди вя чох гуман ки, индийя гядяр аиля хяйатларындан чох да разы
дейиллярмиш. Амма бу узун айрылыг онлары инандырыб ки, бири - бириндян айры йашайа билмязлярмиш
вя онларын мяхяббяти гаршысында таун да сядд чякя билмязмиш.
Онларын вязиййяти башга иди. Галан аксяр халларда ися айрылыг галиб гялмишди вя анджаг
епидемийа иля биргя сона чатаджагды. Бизим хамымызын хейсиййаты ися (яввял дейилдийи кими
Оранлылар садя эхтираслы адамлардыр) гетдикджя дяйиширди. Оз ханымларына хямишя инанмыш ар вя
мя’шуглар инди гысганджлыг эдирдиляр. Мяхяббяти отяри санан кишиляр инди дуйурдулар ки,
йанылырмышлар. Хямишя анасы иля биргя олмуш, анасына гёзуджу бахмыш огуллар,  инди онларын
сифятиня гонмуш гырышлары йада салыб, азаб чякирдиляр. Гяфил гялмиш вя сону гёрюнмяйян бу
айрылыг бизи карыхдырмышды. Хям гыса, хям дя узун гёрюнян бу айрылыгын фикри хамыны мяшгул
едирди. Инди биз ики джюр азаб чякирдик – хям оз азабымызы чякирдик, хям дя биздян узаг
дюшмюш огулларын, зёвджялярин, мяшугялярин сыхынты чякдийини тясяввюр эдиб, онларын азабына
ортаг олурдуг. Аслиндя бизим шяхяр адамлары башга бир вахт беля бир айрылыга, ал - гол ачмаг
имканына севинярдиляр. Амма инди таун онлары кюнджя сыхмышды, бу йёндямсиз шяхярдя
хатирядян башга бир шей гёря билмирдиляр. Чюнки, инди хамы бекарчылыгдан эйни кючяляри
доланыр, кичик шяхярин кючяляри ися аввялки гайгысыз гязинтиляри йада салырды.
Беляликля, таунун бизим шяхяр джамаатына илк хядиййяси сюргюн ахвал - рухиййяси олду.
Ахвалаты гялямя алан аминдир ки, бу фикри бютюн шяхяр адамларынын адындан дейя биляр, чюнки
хямин хисси онларла биргя дуйуб. Бяли, сюргюндя галмаг горхусу бютюн уряклярин гяними
олмушду, бурада ня гери дёнмяк, ня дя вахты тялясдирмяк имканы варды, интизар хаким
25
кясилмишди. Бя’зян хяйалпярвярлик эдир, эвдя отуруб, гапынын зянгини йахуд пиллякяндя
таныш айаг сяслярини гёзляйирди, гуйа ки, шяхяря ахшам чагы гатар гяляджяк вя гёзлядийимиз
адамы гятиряджяк. Бу ойун да чох узана билмязди. Няхайят, анламалы олурдуг ки, даха шяхяря
гатар гялмир. Баша дюшюрдюк ки, айрылыг узун чякяджяк вя вахты кечирмяйя ойрянмялийик. Эля
хямян гюнляр хябсдя олдугумузу  анламага башлайыр, анджаг оз кечмишимизля йашайыр,
гяляджяйя тялясянляр ися тезликля пешман олуб, галанлара гошулур, умид йараларынын азабыны
чякирдиляр.
Тезликля бютюн шяхяр ахалиси аз аввял йаранмыш бир адяти, айрылыгын вахтыны хесабламаг
адятини дя унутду. Ня учюн? Она гёря ки, айрылыгын тяхминян алты ай чякяджяйини хесабламыш,
бу вахтын азабларына хазырлашан, бютюн ирадясини топлайыб, алты ай дёзмяйя чалышанлар беля,
киминся дилиндян, гязет сяхифясиндян, йахуд башга бир мя’луматдан ойрянирдиляр ки, бу
айрылыг алты ай дейил, бир ил вя бялкя даха чох чякя биляр.
Рухсузлуг, инамсызлыг эля гюдж гялирди ки, адамлар бу бяладан хеч вахт гуртара
билмяйяджяклярини фикирляширдиляр. Она гёря дя гярара алырдылар ки, даха бу барядя
фикирляшмясинляр, гяляджяйя бахмасынлар, башларыны ашагы салыб гёзлясинляр. Амма кядяри
гизлятмя, тяслим олма сийасяти дя йахшы нятиджя вермяди. Хеч олмаса, аввялляр чох рухдан
дюшмюр, айры дюшдюкляри йахын адамларла гяляджяк гёрюшляр хагда фикирляшир, таунун хядясини
унудурдулар. Инди ися хеч бир умид ишыгы сезилмяйян гям дярйасында узюр, мя’насыз гюнляр
кечирир, бядбинлийя ойряширдиляр.
Онлар, беляджя, хям асирликдя галмышларын, хям дя сюргюня дюшмюшлярин азабыны чякир,
хяйалларла долу бош бир алямдя йашайырдылар. Алудя олдуглары кёхня хатиряляр дя аджы бир гюсся
гятирирди. Чоху инди гёря билмядикляри азизляриня, йолуну гёзлядикляри йахын адамлара
вахтында дейя билмядикляри хош сёзлярин, гёстяря билмядикляри мехрибанчылыгын хиффятини
чякирдиляр. Инди дарыхмайа дюшмюш, кечмишдян вя гяляджякдян мяхрум олмуш бу адамлар
ганунун, йахуд инсан бядхахлыгынын гурбаны олуб чярчивя архасына салынмыш адамлара
охшайырдылар. Бир сёзля, бу дёзюлмяз сюргюндян йаха гуртармаг учюн ан йахшы васитя хяйалян
дямир йолунун ишини бярпа этмяк, гапы зянгляринин сясини гёзлямяк иди.
Мясяля бундадыр ки, бурадакыларын аксяриййяти оз эвиндя сюргюня мя’руз галмышлар иди.
Догрудур, хамы сюргюндя сайылырды, амма журналист Рамбер вя онун кимиляринин вязиййяти
тамам башга иди. Онлар сяфяр вахты таунун джянгиня илишиб галанлар иди. Беляляри хям азиз
адамлардан, хям дя оз вятянляриндян узаг дюшмюшдюляр. Бу даха агыр бир сюргюн иди, чюнки
онлара тяк айрылыг дейил, мясафя дя азаб верирди, таунлу шяхярдян итирилмиш вятян уз тутанда
гёзляри гаршысыны хюндюр барылар кясирди. Эля шяхярин тозлу кючялярини бютюн гюн сюкут ичиндя
долананлар да, ахшамын гялмясини гёзляйян вя вятянин сяхярини йухуда гёрянляр дя онлар иди.
Онлар оз азабларыны бош тясялли вя инамсыз хябярляря гатыр, хяр йени сорагы бир гарангуш учушу,
кимсясиз кючядя доланан сон гюняш шюалары кими гаршылайырдылар. Йаваш - йаваш хариджи алямя
гёз йумур, дидяргинлик гюссясиня тяслим олур, догма торпагын, адят этдикляри хансыса бир
ишыгын, бир мянзярянин, бир агаджын аксини, таныш гадын сифятлярини хяйалларында джямляйир вя бу
хяйал аляминдян ал чякмяк истямирдиляр.
Няхайят, гыса да олса, мя’шугларын гюзяранындан данышаг. Онларын вязиййяти даха мараглы
иди вя озюм дя бу халы йахшы дуйурдум. Онларын нигаранчылыгларына бир изтираб да гатылмышды.
Индики шяраит имкан верирди ки, вязиййяти дюзгюн олчюб - бичя билсинляр. Аз адам тапыларды ки,
беля бир шяраитдя оз мисгин вязиййятини айдын гёря билмясин, хясряти чякилян адамын
хярякятлярини хяйалында джанландырмасын. Хяйала гятирилян шяхсин ня иля мяшгул олмасы, неджя
вахт кечирмясиндян хябярсизлик азаб верирди. Севян хяр кяс гюман эдир ки, севгилисинин хяр
мяшгулиййяти ширин бир айлянджядир. Инди кечмиши йада салмаг, мяхяббятин имканларыны арамаг
вахты иди. Башга вахт хамымыз фикирляширик ки, даими мяхяббят йохдур вя бизим оз
мяхяббятимиз ади бир хиссдир. Амма хатиряляр гюджлю чыхыр. Демяли, бютюн бир шяхяри дяхшятя
гятирмиш бу хястялик анджаг хястялик горхусу гятирмямишди. О хям дя инсанлары хатирялярля
йашамага вя дахили хагг - хесаб чякмяйя мяджбур элямишди. Беляликля хястялик фикри озюндян
йайындырыр вя йени имканлар арайырды.
Адамлар гюню - гюня сата - сата, тянха, сяма иля гёз - гёзя йашамага адят эдирдиляр. Беля бир
тяркидюнйалыг онларын хасиййятини корламага башламышды. Шяхяр ахалисинин бя’зиляри озлярини
талейин умидиня вериб, она асир дюшмюшдюляр. Эля бил хаванын неджя кечдийиня дя илк дяфя джидди
мараг гёстярирдиляр. Гюн чыханда севинир, йагыш йаганда ися булудларла биргя йаса батырдылар.
Джями бир нечя хяфтя аввял онлар беля зяифлик гёстярмирдиляр, чюнки тянха дейилдиляр, атрафла
гайнайыб - гарышырдылар. Сонра ися озлярини гёйлярин шылтаглыгына тяслим этдиляр, азаб вя умидля
йашамага башладылар.
26
Тянхалыгын дябя миндийи беля бир дёврдя  хеч кяс гоншу кёмяйиня умид элямир вя хяр
кяс оз башыны гирлямяйя чалышырды. Агяр бизлярдян бири тясадюфян уряйини башга бирисиня ачса,
алдыгы джавабдан наразы галырды. О хисс эдирди ки, мюсахиби ону анламыр вя онлар башга - башга
шейлярдян данышырлар. Агяр бириси она рахатлыг вермяйян, чох гётюр - гой этдийи бир азабдан,
дуйгудан сёз ачырдыса, мюсахиби кечиджи бир дуйгудан, отяри бир азабдан башга бир шей
тясяввюря гятиря билмирди. Джаваб, истяр хейирхах, истярся дя бядхах олсун, сахта вя гяряксиз
гёрюнюрдю. Ня сусмагы, ня дя башгалары иля дил тапмагы баджармайанлар ися кялмя кясмяк
наминя садя шейлярлян, гюндялик мясялялярдян сёхбят ачмага ойрянирдиляр. Эля буна гёря дя
ян агыр изтираблар бу адамларын эв хидмятчиси йахуд башга бирисиня мараг гёстярмяси дя
хямян вязиййятдян догурду.
Амма йад шяхярдя багланыб галмыш бу адамлар ня гядяр агыр азаб чяксяляр дя, илк
гюнляри башгаларындан рахат кечирдиляр. Йерли джамаат горхудан лярзяйя дюшдюйю гюнлярдя
онларын фикри говушмаг арзусу иля йандыглары адамларын йанында иди. Севги хяйяджаны онлары
юмуми сыхынтыдан айырмышды. Таун хагда фикирляшяндя дя ону анджаг айрылыгы абядиляшдиря
биляджяк бир хядяйя бянзядирдиляр. Беля фикирляр онлара мювазинят верирди. Севги хясряти олюм
горхусуна устюн гялмишди, онларын бядбяхтликляринин устюн джяхяти дя бу иди. Агяр бири
хястяляниб олся, хеч хястяликдян горунмага маджал тапмамыш оляджякди. Севгилисинин хяйалы иля
сёхбят эдян бир адам башга фикря маджал тапмадан торпагын сюкутуна говушур, башга хеч няйя
вахты галмыр.
* * *
Бизим шяхяр джамааты гяфил дюшдюкляри сюргюн вязиййятиндян баш чыхармага маджал
тапмамыш таун шяхярин дарвазаларыны бярк - бярк баглады вя Оран лиманына йол алмыш гямиляри
гери гайтарды. Шяхяр багланандан сонра бурайа чёлдян хеч бир няглиййат гялмирди. Хямян
гюндян адама эля гялирди ки, бютюн машынлар шяхяр ичиндя дёвря вурурлар. Булварын хюндюр
йериндян лимана баханда да мянзярянин дяйишдийи ачыгджа дуйулурду. Дянизин бу сахилинин ан
гайнар лиманларындан бири сайылса да, бурада гяфилдян хяйат сёнмюшдю. Гарантиня сахланылмыш
бир нечя гямидян башга гями гёрюнмюрдю. Сусуб дурмуш кранлар, йюксюз галмыш вагонлар,
йан - йана дюзюлмюш чяллякляря баханда хисс олунурду ки, шяхярин тиджаряти дя таун хястялийиня
тутулуб.
Бютюн хяйат алт - юст олса да, шяхяр джамааты башларына гялмиш гязадан баша ача билмирдиляр.
Хамынын джанына айрылыг вя олюм горхусу чякся дя, йеня хяр кяс оз шяхси ишиня устюнлюк
верирди. Хястялийя хяля джидди фикир верян йох иди. Джамаатын чоху оз шяхси нарахатлыгынын йахуд
шяхси марагынын гейдиня галырды. Эля бу марага гёря дя чоху тез безикди. Таун ися
безикянляря дя мяхял гоймурду. Бу адамларын илк хярякятляриндян бири шяхяр ряхбярлийиня
мюраджият олду. Онларын мятбуатда дярдж олунан суалына (“Гябул олунмуш тядбирляри бир аз
йумшалтмаг олмазмы? ) префект ряисинин джавабы чохлары учюн гёзлянилмяз олду. Индийя гядяр
ня гязетляр, ня дя Ранздаг агентлийи хястяликдян олянлярин сайы хагда, рясми мя’лумат
алмамышдылар. Инди ися префект ряиси онлара мя’лумат верди вя агентликдян хахиш этди ки,
хяфтялик мя’луматы дярдж этсин.
Джамаатын бу мясяляйя мюнасибяти дя лянг узя чыхды. Учюнджю хяфтянин мя’луматында уч
йюз ики адамын олдюйюнюн хябяр верилмяси джидди хяйяджан догурмады. Бир тяряфдян она гёря
ки, бялкя олянлярин хамысы таундан олмямишди. Дигяр тяряфдян ися ади гюнлярдя шяхярдя хяфтя
ярзиндя ня гядяр адам олдюйюню билян йох иди. Шяхярин ики йюз мин ахалиси варды. Хеч ким
билмирди олянлярин сайы ади вязиййятя уйгун гялир йа йох. Индийя гядяр хеч ким ади гюнлярдя
ёлянлярин сайы иля марагланмамышды, амма аслиндя чох мараглы мясяля иди. Ахали мюгайися
ючюн башга рягям билмирди. Анджаг олянлярин сайынын гюню - гюндян артдыгыны биляндян сонра
ишин ня йердя олдугуну анламага башладылар. Бешинджи хяфтянин мя’луматында уч йюз ийирми бир,
алтынджы хяфтянинкиндя ися уч йюз гырх беш адам олдюйю хябяр верилирди. Сайын артдыгы нязяря
чарпырды. Амма артым бёйюк олмадыгына шяхяр ахалиси нигаранчылыгла йанашы бир тяскинлик дя
тапыр, фикирляширдиляр ки, бу да гярибя бир тясадюфдюр вя кечиб гедяджяк.
Онлар аввялки кими шяхярин кючялярини доланыр, кафелярдя йыгышыб сёхбят эдирдиляр.
Умумян гётюряндя джамаат горхаг кютля тя’сири багышламырды. Хямишякиндян дя чох
зарафатлашыр, мювяггяти чятинлийи шян овгатла кечирмяк истяйирдиляр. Бир сёзля, уздя вязиййят
йахшы иди. Айын ахырына йахын, кился дуалары хяфтяси (бу хагда айрыджа данышаджагыг) арзиндя эля
джидди дяйишикликляр баш верди ки, шяхярин гёркями дя дяйишди. Ан аввял префект ряиси няглиййат
вя арзаг мясяляляриня аид гярарлар гябул этди. Электрик энержисиня гяанят хагда да олчю
27
гётюрюлмюшдю. Орана хава вя автомобил йолу  иля  анджаг  ан  ваджиб  материаллар  гятирилирди.
Иджтимаи няглиййатын хярякаты гетдикджя азалыр, аз гала хечя энди. Дябдябяли магазалар бир - бир
багланды, галан магазаларын витринляриня чатышмайан малларын адлары йазылды вя магазалар
гаршысында нёвбяляр йаранды.
Оран шяхяри гярибя бир гёркям алды. Пийадаларын сайы чох артмышды. Аввялляр кючялярин бош
олдугу вахтларда инди адам гайнашырды. Магазалар вя бя’зи идаряляр багландыгындан бекар
галмыш адамлар кючяляря чыхыр, кафелярдя отурурдулар. Хялялик онларын бекарлыгы ишсизлик дейил,
мя’зуниййят сайылырды. Гюнортадан сонра, саат учя йахын айдын сямалы Оран шяхяриня бахан
хяр кяс эля билярди ки, шяхярдя байрам кечирилир, ахалинин сярбяст айлянмяси наминя няглиййат
дайандырылыб вя магазалар да багланыб.
Мя’лум мясялядир ки, ахалинин умуми мя’зунийййяти кино - театрлара чох хейир верди.
Амма ики хяфтядян сонра йени филм эхтийаты гуртарды вя кино - театрлар аввял гёстярдикляри
филмляри тякрар этмяйя башладылар. Буна бахмайараг, онларын гялири азалмырды.
Кафелярин дя иши йахшы гедирди. Шяраб вя башга спиртли ичгиляр тиджарятин асасыны тяшкил эдян бу
шяхярдя ичги эхтийаты чох олдугундан кафеляр бош галмырды. Сёзюн дюзю, ичги чох сатылырды.
Кафелярдян бири беля бир реклам йазмышды: “Тюнд шяраб микробу олдюрюр. Джамаат онсуз да
яввялджядян эшитмишди ки, спиртли ички йолухуджу хястяликдян горуйур вя бу фикир инди даха да
джиддиляшди. Хяр геджя саат икийя йахын кафелярдян чыхарылмыш ичги дюшгюнляри кючялярдя долашыр
вя шян овгатлары иля шяхяри джана гятирирдиляр.
Бютюн бу дяйишикликляр эля тез баш вермиш вя эля гярибя гёрюнюрдю ки, онлары тябии, узун
чякяджяк бир вязиййят кими дярк элямяк чятин иди. Эля буна гёря дя хяр кяс оз шяхси
хиссляриня даха чох ахямиййят верирди.
Шяхяр дарвазаларынын багландыгы вахтдан ики гюн сонра хяким Рйё хястяханадан чыхаркян
Котарла растлашды. Котарын кейфи кёк иди вя хяким ондан хал - ахвал тутдугда:
–Бяли, хяр шей йахшыдыр, –дейя гысабой киши джаваб верди. –Хяким, дейин гёряк бу таун
сёхбяти ня йердядир, дейясян, догру чыхыр ахы!
Хяким онун сёзюню тясдигляди, мюсахиби ися гизли бир севинджля деди:
–Йягин ки, тез гуртармайаджаг. Хяр шей алт - юст оладжаг.
Онлар бир мюддят йанашы гетдиляр. Котар данышырды ки, варлы таджир гоншуларындан бири эвиня
чохлу арзаг топлайыбмыш ки, бахалыг дюшяндя сатсын. Амма озю хястялийя тутулуб вя ону
хястяханайа апармага гялянляр чарпайысынын алтындан чохлу консерв тапыблар. “Киши олдю.
Тауну пулла сагалтмаг олмур. Котар эпидемийа хагда йалан, герчяк чохлу ахвалат данышырды.
О эшитмишди ки, гуйа шяхяр мяркязиндя таун йолухмуш бир киши сяхяр вахты гыздырма ичиндя
кючяйя чыхыб, раст гялдийи илк гадыны тутуб, синясиня сыхыб вя гышгырыб ки, она таун йолухуб.
–Йахшы! –дейя Котар горхулу сёхбятиня уйгун гялмяйян шян бир сясля алавя этди. –
Беля чыхыр ки, биз хамымыз хаваланаджагыг.
Эля хямян гюн гюнортадан сонра Жозеф Гран да хяким Рйёйя уряйини ачмышды. О, мадам
Рйёнюн шяклини масанын устюндя гёрюб, хякимя бахмыш, хяким ися онун суал долу бахышына
джаваб вермишди ки, арвады шяхярдян кянарда мюалиджядядир. Гран демишди: «аслиня галса,
бяхтиниз гятириб. Хяким ися джаваб вермишди ки, догрудур, бяхти гятириб, амма арвадынын
хястялийи ону чох нарахат эдир. Гран ися демишди: “Эх! Сизи баша дюшюрям.
Рйё ону таныдыгы вахтдан бяри илк дяфя иди ки, Гран ачыг сёхбятя гириширди. Догрудур, о
данышанда илишир, лазыми сёзляри арайырдыса да, хяр халда, сёз тапыб даныша билирди вя адама эля
гялирди ки, хямян сёхбятя башламага чохдан хазырлашырмыш.
О, лап гяндж йашында эвляниб, гоншулугундакы гяндж касыб бир гызла аиля гуруб. Эвлянмяк
ючюн тяхсилини йарымчыг гойуб, ишя гирибмиш.  Ня севгилиси Жанна, ня дя онун озю мяхяллядян
кянара чыхмазлармыш. О гызла гёрюшя онларын эвиня гедирмиш вя гызын валидейнляри гяляджяк
кюрякянляринин утанджаглыгына гюлюрлярмиш. Гызын атасы оджагчы имиш. Истирахят гюнляри эвдя,
пянджярянин гаршысында отуруб, ири аллярини дизляри устюня гойуб, динмязджя кючяйя, адамлара
тамаша эдярмиш. Анасы ися бютюн гюню эв ишляри иля мяшгул олур, Жанна да она кёмяк эдирмиш.
Гадын эля джансыз имиш ки, Гран ону кючядя гёряндя йазыгы гялирмиш. Гюнлярин бириндя Жанна
дюканын витрининдя бязядилмиш йени ил агаджына бахыб, “Ах, неджя гёзялдир дейя Грана
сыгынмышды. Эля хямян андаджа, Гран гызын алини оз алиня алыб сыхмыш вя беляликля, онлар
евлянмяк гярарына гялмишдиляр.
Гранын данышдыгына гёря бу тарихчянин гериси лап садя олуб. Эля хамы кими онлар да
евлянибляр, бир мюддят бири - бирини севибляр, ишляйибляр. Иш адамын башыны эля гарышдырыр ки, севги
йаддан чыхыр. Жанна да ишлямяли олуб, чюнки идаря мюдири Гранын машыны артыраджагына сёз
вермиш, амма сёзюня амял этмямишди. Адам бир аз фикирляшся, Гранын ня демяк истядийини
28
анлайа билярди. Беля ки, иш йоруб, ону алдян  салыб, гетдикджя рухдан дюшюб, гяндж арвадына
гайгы вя мехрибанлыг гёстярмяйя имканы галмайыб. Варланмага умиди галмайан касыблар
чох ишляйир, ахшамлар йоргун олур, маса архасында мюргю вурурлар. Беля вязиййятдя эхтирас да
сёнюр. Йягин ки, Жанна азаб чякиб, амма бир сёз демяйиб, бя’зян адам чякдийи азабдан да
хябярсиз олур. Беляджя илляр кечиб. Сонра Жанна чыхыб гедиб. Мя’лум мясялядир ки, тяк
гетмяйибмиш. “Сяни севирдим, амма даха тянгя гялмишям. . . Эля билмя ки, хошбяхт хяйат
архасынджа гачырам. Йени бир хяйата башламаг учюн хошбяхт олмаг ваджиб дейил. Бяли, Жаннанын
она йаздыгы мяктубун мязмуну беля иди.
Жозеф Гранын озю дя азаб чякмишди. Рйёнюн дедийи кими, истяся, о да йени хяйата башлайа
билярди. Амма джясарят элямирди.
Арвадынын фикри инди дя она рахатлыг вермирди. Ан бёйюк арзусу да бу иди ки, она мяктуб
йазыб тягсиркар олмадыгыны сюбута йетирсин. “Амма чятин мясялядир, –дейирди, –Чохданды
бу барядя фикирляширям. Севдалы гюнляримиздя бири - биримизи йахшы анлайырдыг. Севги даими
дейил. Мюяййян бир вахтда ону сахламаг учюн лазыми сёзляр дейя билярдим, амма дилим
гялмирди. Гран хярдян йайлыгла бурнуну силир, сонра да быгларыны тямизляйирди. Рйё динмязджя
она быхырды.
–Мяни багышлайын, хяким, –дейя Гран сёзюня давам этди. –Хеч билмирям неджя дейим?
Сизя инанырам. Уряйими ачыб, сизинля даныша билирям. Эля ачыг данышдыгыма гёря дя
хяйяджанланырам.
Ачыгджа дуйулурду ки, таундан горхмагы Гран хеч аглына да гятирмирди.
Ахшам устю Рйё арвадына телеграм вуруб билдирди ки, шяхяр багланыб, озю йахшыдыр,
арвадынын тез сагалмасыны арзулайыр вя ону унутмур.
Шяхяр дарвазаларынын багландыгы вахтдан уч хяфтя сонра Рйё хястяханадан чыхаркян бир
огланла растлашды. Оглан ону гёзляйирди вя сёзюня беля башлады: “Гюман эдирям ки, мяни
унутмамысыныз.
О Рйёйя таныш гялся дя, кимлийи йада дюшмяди.
–Бу ахвалатлардан аввял сизин гёрюшюнюзя гялмишдим, – дейя оглан сёзюня давам этди.
–Аряблярин хяйат тярзи хагда мя’лумат алмаг истяйирдим. Мян Раймон Рамберям.
–Хя! Йадыма дюшдю. Инди сизин репортаж хазырламаг учюн йахшы мёвзунуз вар.
Хисс олунурду ки, оглан нигаранчылыг кечирир. О, хякимя деди ки, башга мясялядян
данышмаг истяйир вя Рйёнюн кёмяйиня эхтийаджы вар.
–Мюраджиятимя гёря мяни багышлайын, –дейя о алавя этди. –Бу шяхярдя хеч кяси
танымырам, гязетимизин бурадакы мюхбири дя сяфехин биридир.
Рйё тяклиф этди ки, мяркяздяки диспансеря гядяр биргя гедиб, сёхбят этсинляр. О диспансеря
бя’зи гёстяришляр вермяли иди. Онлар гара ахали йашайан мяхяллянин дарысгал кючяляри иля ашагы
ендиляр. Ахшам дюшюрдю. Ади гюнлярдя адам гайнашан бу кючяляр эля бил тамам кимсясиз иди.
Ахшамын гызартысы чёкмюш сямада шейпур сяси йайылыр вя бунунла да асгярляр хяля иш башында
олдугларыны билдирирдиляр. Гарышыг кючялярин мави, боз, бянёвшяйи рянгляря бойанмыш диварлары
арасы иля гетдикджя Рамбер хяйяджанлы сясля оз дярдини данышырды. Онун гадыны Парисдя галмышды.
Аслиня галса, хямян гадын онун арвады дейилди, амма хяр халда онун гадыны иди. Шяхяр
багланан кими гадына телеграм гёндяриб. Аввялджя эля билирдим ки, мювяггяти бир чятинлийя
дюшюб вя гадынла мяктублаша биляр. Орандакы хямкарлары билдирибляр ки, кёмяк этмяк
имканлары йохдур, почт онун мяктубуну гябул этмяйиб, префект идарясинин катибяси шикайятиня
мяхял гоймайыб. “Хяр шей йахшыдыр. Йахын гёрюшя гядяр сёзляри йазылмыш бир телеграмы йола
салмаг учюн ики саат нёвбяйя дурмалы олуб.
Амма сяхяр йериндян галханда фикирляшиб ки, бу вязиййятин ня гядяр давам эдяджяйи
мя’лум дейил вя о бир чаря гылмалыдыр. Шяхярдян чыхмаг гярарына гялиб. Э’замиййя вярягинин
кёмяйи иля (онун сянятинин устюнлюкляри вар) префект идаряси ряиси иля гёрюшя билиб. Ряися
сёйляйиб ки, Оран шяхяри иля хеч бир алагяси йохдур, бурада галмаг истямир, бура тясадюфян
гялиб чыхыб, шяхярдян чыхандан сонра, карантиня дюшмяли олса да, гетмяк истяйир. Ряис ися
джаваб вериб ки, онун вязиййятини йахшы баша дюшюр, амма истиснайа йол веря билмяз, хяр халда
вязиййяти нязяря алар, амма умуми унсиййят эля джиддидир ки, хеч бир чыхыш йолу галмайыб.
–Ахы мян бу шяхярдя йад адамам, –дейя Рамбер сёзюню тамамлады.
–Бяли, элядир. Умид она галыр ки, эпидемийа чох чякмяйяджяк.
Сёхбяти йекунламаг учюн хяким Рамберя тясялли вермяйя чалышды. Мясляхят гёрдю ки,
Оран ахвалатларындан мараглы репортажлар хазырласын. Рамбер чийинлярини чякди. Онлар мяркязя
чатмышдылар.
29
–Билирсинизми, хяким, мян, догрудан да, чох пис вязиййятя дюшмюшям. Ахы мян
дюнйайа анджаг репортажлар йазмаг учюн гялмямишям. Мян истяйирям оз гадынымла йашайым.
Буна хаггым йохдур йя’ни?
Рйё джаваб верди ки, Рамбер хаглыдыр.
Мяркяздяки булварда аввялки издихамдан асяр - аламят йох иди. Раст гялян бир - ики адам да
хара ися тясясирди. Адамларын тябяссюмю йоха чыхмышды. Рйё фикирляшди ки, вязиййят Рансдог
агентлийинин букюнки мя’луматындан сонра дяйишиб. Ийирми дёрд саат аввял джамаат хяля
юмидля йашайырды. Алдыглары тязя мя’лумат хяля йаддашларындан силинмяйиб. Рамбер сакит -
сакит данышырды:
–Мясяля бурасындадыр ки, хямян гадынла, танышлыгымыз тязя олса да, бири - биримизи дуймага
башламышдыг.
Рйё диниб - данышмышды.
–Сёз - сёхбятимля сизи дарыхдырырам, –дейя Рамбер йеня диллянди. –Истяйирдим сиздян
хахиш эдим ки, агяр мюмкюнся, хястя олмамагым хагда мяня арайыш верясиниз.
Рйё башыны сикяляди, сякидя гачаркян йыхылан баладжа бир огланы эхмалджа галдырыб, айаг устя
гойду. Онлар гялиб Арм  мейданына чыхдылар. Республика шяряфиня уджалдылмыш абидянин озю
кими атрафындакы анджир вя палма агаджларынын йарпаглары да тозлу вя булашыг иди. Онлар абидянин
йанында дайандылар. Рйё агымтыл тоза булашмыш чякмялярини нёвбя иля сякийя чырпды. Сонра
Рамберя бахды. Хясир шлйапасы архайа дартынмыш, бош багланмыш галстукун алтында йахасы ачыг
галмыш, узю йахшы гырхылмамыш бу журналист аджынаджаглы бир гюня дюшмюшдю.
–Инанын ки, мян сизи йахшы баша дюшюрям, –дейя Рйё диля гялди. –Амма сиз дюз фикря
дюшмямисиниз. Мян сизя арайыш веря билмярям, чюнки хястя олуб - олмадыгынызы билмирям.
Хям дя она гёря ки, эля мяним отагымдан, йахуд префект идарясиндян чыхаджагыныз андаджа
хястялийя тутулмадыгыныза зяманят веря билмярям. Хям дя ки. . .
–Хям дя ки? –дейя Рамбер сорушду.
–Хям да ки, агяр сизя беля бир арайыш версям дя, хейри олмайаджаг.
–Няйя гёря?
–Чюнки бу шяхярдя сизин вязиййятинизя дюшмюш минлярля адам вар вя онлары шяхярдян
бурахмаг олмаз.
–Йахшы, онлара таун йолухмайыбса неджя?
–Бу да асаслы сябяб дейил. Мян дя йахшы билирям ки, аджынаджаглы вязиййятдир. Амма бу
вязиййят хамымыза аиддир вя шяраитля барышмалыйыг.
–Ахы мян ки, буралы дейилям!
–Чох тяяссюф ки, хазыркы вязиййятдя сиз дя хамы кими буралы сайылырсыныз.
Журналист хяйяджанла деди:
–Сизя анд ичирям ки, бурада сёхбят бяшяри хисслярдян гедир. Бири - бирини севян ики шяхсин
айрылыгдан неджя азаб чякмясини бялкя дя анлайа билмирсиниз.
Рйё джаваб вермяйя тялясмяди.  Аз сонра диля гялиб деди ки, о айрылыгын азабыны дуйур.
Бютюн варлыгы иля арзу эдир ки, Рамбер оз гадынына говушсун, севянляр хеч вахт айры
дюшмясинляр. Амма арада ганун вя гадагалар вар, арада таун вар. Хякимин иши ися оз
борджуну йериня йетирмякдир.
Рамбер инджик сясля деди:
–Йох, сиз мян дуйа билмирсиниз. Сиз ганунун дили иля данышырсыныз, тясяввюрюнюз
мюджярряддир.
Хяким гаршыдакы Республика абидясиня баха - баха деди ки, ганун дили иля данышдыгына амин
олмаса да, шяраитин дили иля данышдыгыны йахшы билир. Бунлар ися хямишя эйни олмурлар. Рамбер
галсткуну дюзялдяряк деди:
–Беля чыхыр ки, мян озюм башыма чаря гылмалыйам? Амма ня джюр олса, бу шяхярдян
гедяджяйям, –дейя инджик сясля сёзюню тамамлады.
Хяким йеня дя билдирди ки, онун вязиййятини баша дюшюр, амма кёмяк гёстяря билмяз.
–Хейр, кёмяк гёстяря билярсиниз, –дейя Рамбер гяфилдян джошду. –Мяня дейибляр ки,
гёрюлян тядбирлярдя сизин ролунуз бёйюк олуб. Эля она гёря дя сизин гёрюшюнюзя гялмишям.
Фикирляшдим ки, хазырладыгыныз тядбирлярдя, хеч олмаса, бир истиснайа йол веря билярсиниз. Амма
гёрюрям ки, сизя фярги йохдур. Хеч кимин вязиййятини нязяря алмамысыныз. Айры дюшянлярин
сизя дяхли йохдур.
Хяким э’тираф эляди ки, мюяййян мя’нада журналист хаглыдыр, тядбир гёрюляркян хеч кимин
вязиййятини нязяря алмаг истямяйиб.
30
–Бяли! Баша дюшюрям, –Рамбер диллянди.  –Инди  умуми  мянафедян
данышаджагсыныз. Ахы бу умуми мянафе дя айры - айры адамларын мянафейиндян ибарятдир.
Хяким эля бил фикирдян айрылды:
–Йахшы, мясяля хям элядир, хям дя башга джюр. Хеч кими тягсирляндирмяк лазым дейил.
Нахаг йеря аджыгланырсыныз. Бу вязиййятдян гуртара билсяниз, мян дя чох шад оларам. Садяджя
олараг, эля ишляр вар ки, вязифя борджума гёря йол веря билмярям.
Журналист сябирсизликля башыны йелляди:
–Догрудур, нахаг йеря аджыгланырам. Онсуз да вахтынызы чох алмышам.
Хяким ондан хахиш этди ки, иджазя учюн гет - гялляри хагда мя’лумат версин вя ону тягсиркар
саймасын. Хяким хям дя деди ки, гёрюшюб мясляхятляшсяляр, бялкя дя бир чыхыш йолу тапа
билярляр. Рамбер эля бил гяфилдян пярт олмушду, бир мюддят сусуб деди:
–Хя, бялкя дя. Сизин дедикляринизя, мяним умидсизлийимя бахмайараг, бялкя дя бир йол
тапылды. –Гыса тяряддюддян сонра алавя этди: –Хяр халда мян сизя хагг газандыра
билмирям.
О, шлйапасыны алнына тяряф чякиб, тялясик аддымларла узаглашды. Рйё онун Жан Тарунун
йашадыгы мехманханайа гирдийини дя гёрдю.
Хяким онун архасынджа бахыб, башыны булады. Журналист оз хошбяхтлийи учюн дарыхмагда хаглы
иди. Бяс ону тягсирляндирмякдя дя хаглы идими? “Тясявюрюнюз мюджярряддир. Таунун
гюджляндийи, хяфтядя беш йюз адам олдюрдюйю бир шяхярин хястяханасында геджя - гюндюз
чалышмаг мюджяррядликдир йя’ни? Бяли, бядбяхтлийин озюндя дя бир аз мюджяррядлик вя гейри -
адилик вар. Эля ки, мюджяррядлик адамлары гырмага башлады бу мюджяррядликля мюбаризя этмяк
лазымдыр. Рйё билирди ки, бу чятин бир мюбаризядир. Мясялян, она тапшырылмыш тязя хястяхананы
да (юч тязя хястяхана ачылмышды) идаря этмяк чятин мясяля иди. О, умуми мясляхятхананын
гаршысында гябул отагы айырмышды. Отагын ортасында дярманлы су иля долу бир ховуз газылмыш,
суйун ортасында ися кярпидждян ададжыг гурулмушду. Гябул олунан хястяни хямян ададжыга
чыхарыр, палтарыны сойундуруб суйа тёкюр, озюню чимиздирир, гурулайыр, хястяхана палтары
гейдириб, Рйёйя тяхвил верирдиляр. Даха сонра хястя палаталардан бириндя йерляшдирилирди.
Хястяхананы мяктяб биналарындан бириндя ачмага мяджбур олмушдулар вя бурада
йерляшдирилмиш беш йюз чарпайынын аз гала хамысы тутулмушду. Сяхяр гябулунда Рйёнюн озю
иштирак эдир, хястяляря ваксин вурулур, йараларыны чяртиб бошалдырды. Сонра о статистик мя’луматы
ёйрянир, гюнортадан сонра ися хястяляри мясляхятханада гябул эдирди. Ахшам устю эв
чагырышларына гедир вя эвя геджядян хейли кечяндян сонра гайыдырды. Кечян геджя арвадындан
гялмиш телеграмы веряркян анасы Рйёнюн алляриня бахыб демишди ки, онун алляри асмяйя
башлайыб. Рйё ися беля джаваб вермишди:
–Хя, ола биляр, вязиййят дюзяляндя асяблярим дя гайдайа дюшяджяк.
Рйё джюссяли вя дёзюмлю адам иди. Хяля ишдян йорулмамышды. Амма хястя чагырышына
гетмяк азаблы бир ишя дёнмюшдю. Эпидемийа гыздырмасы мюшахидя олунан кими хястяни
апармаг лазым иди. Эля бу йердя дя сёзюн асл мя’насында анлашылмазлыг вя чятинлик башлайырды.
Хястянин гохумлары билирдиляр ки, ону анджаг сагаландан йахуд оляндян сонра гёря биляджякляр.
“Ряхм эдин, хяким дейя Тару йашайан мехманханада хидмятчилик эдян гяндж гадынын анасы
мадам Лоре йалвармага башлайырды. Бу сёзлярин ня мя’насы варды? Мя’лум мясялядир ки,
хяким ряхмдил иди. Амма инди ряхмдиллик вахты дейилди. Хястяханайа зянг вурмаг лазымды.
Чох кечмямиш хястяхана машынынын сяси эшидилирди. Аввялджя гоншулар пянджярялярини ачыр,
кючяйя бойланыр, сонра ися тялям - тялясик пянджяряляри баглайырдылар. Эля мюбахися, гёз йашлары,
йалварыш, бир сёзля, анлашылмазлыг башлайырды. Гыздырма вя гяхярдян йанан бу мянзиллярдя
адамлар аз гала хаваланырдылар. Амма хястяни апарырдылар. Сонра Рйё дя чыхыб гедирди.
Илк гюнляр о хястялийи тя’йин эдян кими хястяханайа зянг вурур вя хястяни йола салмамыш
башга чагырыша гедирди.
Онда хястянин гохумлары гапылары баглайыр, азизляри ися абяди айрылмагданса таунла уз - юзя
галмагы устюн тутурдулар. Адамлар гышгырыр, хястяни вермяк истямир, полис, даха сонра ися
хярбчиляр кёмяйя гялир вя хястяни зорла апарырдылар. Сонракы хяфтяляр Рйё хястянин йанында
отуруб, хястяхана машыныны гёзлямяйя мяджбур олурду. Хякимляря кёнюллю кёмякчиляр
гошулдугдан сонра, Рйё бир хястяни мюайиня эдиб, лянгимядян башга бир чагырыша гедя билирди.
Амма илк гюнлярин хамысында мадам Лоренин сюн’и тюллярля бязядилмиш кичик мянзилиндя баш
вермиш ахвалата бянзяр сяхняляр башлайырды. Ана хякимин гаршысына чыхыр, чашгын бир
тябяссюмля дейирди:
–Гюман эдирям ки, бизим ушагын гыздырмасы джамааты горхуйа салан гыздырмадан дейил.
31
Хяким ися динмязджя хястянин йорганыны  вя  кёйняйини  галдырыр,  онун  гарнына,
будларына сяпялянмиш гырмызы лякяляря вя буд дибиндяки шишкин йаралара бахырды. Ана гызынын
буд диби йараларыны гёряндя озюню сахлайа билмир, дяхшятдян гышгырырды. Хяр ахшам аналар
ёвладларынын чылпаг бядяниндя олюм аламятлярини гёрюр, беляджя гышгырыр, хяр ахшам аналар
Рйёнюн алляриндян тутуб йалварыр, гяряксиз сёзляр дейир, гёз йашы тёкюр, хяр ахшам хястяхана
машыны гялир, йерсиз дава - далаша вя агры - аджыйа харайчылыг эдирди. Бири - бириня бянзяйян беля
ахшамларын охшар сяхняляриня Рйё эля адят элямишди ки, хяр йени чагырышда эйни хадисяйя
хазырлашырды. Бяли, таун да инди йекнясяк иди. Бурада дяйишян бирджя шей вардыса, о да Рйёнюн
ёзю иди. О озюндя баш верян дяйишиклийи Республика абидясинин йанында тялясик аддымларла
мехманханайа гедян Рамберин архасынджа бахдыгы ахшам дуймага башламышды.
Бу агыр хяфтялярин сонунда, агыр ахшамлардан сонра Рйё хисс элямишди ки, онун ряхмдиллийи
ёз - ёзюня йох олмага башлайыб! Ряхмдиллик ахямиййятсиз бир шейя дёняндя гёздян
дюшюрмюш. Бу агыр гюнлярин Рйё учюн йеганя тясяллиси уряйинин беля сяртляшмяси олду. О
билирди ки, сярт урякля оз вязифясиня даха йахшы амял эдя биляджяк. Буна хяля бир аз севинирди
дя. Геджя саат икидя анасы ону гаршылайанда гёзляриндяки бошлугу дуйур вя оглунун бу йени
гёркяминя аджыйырды. Мюджяррядликля мюбаризя апара билмяк учюн адамын озю дя бир аз
мюджярряд олмалыдыр. Ахы буну Рамбер кими адама неджя изах эдясян? О оз хошбяхтлийиня
мане олан хяр шейи анлашылмаз сайыр. Аслиня галанда Рйёнюн озю дя билирди ки, журналист бир
нёв хаглыдыр. Амма Рйё ону да билирди ки, бя’зи      халларда мюджяррядлик хошбяхтликдян гюджлю
чыхыр вя буну нязяря алмаг лазымдыр. Рамберин аввялки э’тирафларындан гёрюнюрдю ки, онун
дюшдюйю вязиййят даха агыр  бир хал иди. Инди о озюнюн хохбяхтлик арзусуну таунун
мюджяррядликляри иля вурушдурмалы иди. Узун чякян эидемийа вахты бизим шяхярин бютюн хяйаты
беляджя бир мюбаризядян ибарят иди.
* * *
Амма бя’зиляриня анлашылмаз, мюджярряд гёрюнян хадисяляр башгалары учюн ади хяйат
хягигяти иди. Таун эпидемийасынын биринджи айынын сону, олянлярин сайынын артмасы вя кешиш
Панелунун бир моизяси сайясиндя хюзрлю гюнляря чеврилмишди. Кешиш Панелу годжа Мишелин
хястяляндийи илк гюнлярдя она кешиш дя чякмишди. Кешиш Оранын джографийа джямиййятинин
бюллетениндяки чыхышлары сайясиндя дя ад газанмышды. О оз моизяляри иля ахалини эля джялб
елямишди ки, мюасир индивидюплизм мёвзусунда мя’рузя охуйан мютяхяссис онун гядяр
динляйиджи тапа билмязди. О оз чыхышлары иля христианлыгын эля бир нёвюню тяблиг эдирди ки, хям
мюасир сярбястликлярдян азад иди, хям дя кечмишин гаранлыг тясяввюрляриндян. Кешиш оз
динляйиджилярини аджы хягигятлярин асири этмяк истямирди. Эля буна гёря дя рягбят газанмышды.
Беляликля, хямян айын сонунда дин хадимляри гярара алмышдылар ки, тауна гаршы мюбаризядя
ёз усулларындан истифадя этсинляр. Онлар диндарлары бир хяфтя арзиндя биргя дуа охумага
чагырмышдылар. Бу дини мярасим базар гюню, тауна гурбан гетмиш мюгяддяс Рохун шяряфиня
тянтяняли айинлярля баша чатмалы иди. Эля бу мюнасибятля кешиш Панелудан хахиш этмишдиляр ки,
сон мярасимдя чыхыш элясин. Он беш гюндян бяри Панелу ата мюгяддяс Августин вя Африка
килсяси мёвзусунда мя’рузя хазырлайырды. Килсянин йени тапшырыгыны да бёйюк мямнуниййятля
гябул этди.
Хяля мярасим мёизясиня хейли галмыш шяхярдя бу барядя сёхбят гедирди. Сонра ися хямян
мёизяни чятин дёврюн тарихиндя мюхюм хадися сайдылар.
Дини мярасим хяфтясиндя чох адам иштирак эляди. Ади гюнлярдя Оран джамааты дини
мярасимляря чох ахямиййят вермир. Мясялян, базар гюнляри сяхярляр ахалинин чоху кился
йыгынджагына дейил, дяниз чимярлийиня тялясирди. Эля инди дя диня мюнасибят дяйишмямишди. Бир
йандан шяхяр дарвазалары багландыгына гёря шяхярдян чыхыб чимярликляря гетмяк мюмкюн
дейилди, дигяр тяряфдян ися джамаат гярибя ахвалатлар вя хяйатларында ня ися бир дяйишиклик баш
вердийини дуймага башламышды. Амма чоху хяля дя гюман эдирди ки, эпидемийа тезликля
кясиляджяк вя айры дюшянляр оз аиляляриня говушаджаглар. Хялялик джидди сыхынты чякмирдиляр.
Онлара эля гялирди ки, таун чагырылмамыш гонаг кими бир шейдир, гялдийи кими чыхыб гедяджяк.
Джамаат горхуйа дюшся дя, хяля бядбинляшмишди. Таун хяля эля бир сявиййяйя чатмамышды ки,
хамы анджаг онунла мяшгул олсун вя аввялки хяйат тярзи унудулсун. Джамаат ня ися гёзляйирди.
Таун онларда эля бир ахвали - рухиййя йаратмышды ки, истяр диня гаршы, истярся дя башга
мясяляляря гаршы ня э’тинасызлыг эдир, ня дя эхтираса йол верирдиляр. Онларын бу мюнасибятини
“обйективлик адландырмаг оларды. Дини дуалар хяфтяси иштиракчыларынын чоху да беля адамлардан
иди вя онлардан бири хяким Рйёйя демишди: “Хяр халда бунун бизя зяряри дяймяз. Тару оз
32
гюндялийиня йазмышды ки, чинлиляр беля вязиййятдя таун илахяси гаршысында тябил
чалырлар вя тябил чалманын профилактик тядбирлярдян тя’сирли олуб - олмамасыны тя’йин этмяк хеч
джюр мюмкюн дейил. О хям дя гейд эдирди ки, таун илахясинин мёвджуд олуб - олмадыгыны
билмядийимиз учюн бу барядя дягиг сёз дя дейя билмярик.
Хяр халда, шяхярин беш килсяси бютюн хяфтя диндарларла долурду. Илк гюнляр джамаатын чоху
килсянин гаршысындакы палма вя нар багында топлашыр, ичяридян эшидилян чыхышлара вя дуалара
гулаг асырдылар. Сонра онлар да бири - бириндян нюмуня гётюрюр, йаваш - йаваш ичяри кечир, оз
утанджаг сяслярини дуа охуйан хорун сясиня гатырдылар. Базар гюню ися джамаат эля чохалды ки,
гиряджяйин пиллякянляри дя адамла долду. Бир гюн аввялдян хава тутгунлашмышды вя базар гюню
гюджлю йагыш йагырды. Чёлдя галанлар чятирлярини ачмышдылар. Кешиш Панелу мёизя кюрсюсюня
галхдыгы вахт ичярини йаш парча ийи бюрюмюшдю.
О, ортабойлу олса да, джюссяли гёрюнюрдю. Кюрсюйя сёйкяниб, ири алляри иля кюрсюнюн
кянарларындан йапышандан сонра гара кёлгяси вя полад саганаглы эйняйиндян башга хеч ня
гёрюнмюрдю. Сяси гюджлю вя эхтираслы иди, чёлдя дя эшидилирди. Эля ки, “Гардашлар, сиз бялайа
дюшмюсюнюз вя бу бялайа лайигсиниз джюмляси иля джамаата хюджум этди, ичяридякиляр дя,
чёлдякиляр дя йерляриндя гурдаландылар.
Чыхышын гериси мя’наджа аввялки аджы джюмляйя уйгун гялмяди. Йалныз сонракы джюмлялярдян
джамаат анламага башлады ки, бу мяшхур натиг хямян агыр джюмля иля бютюн чыхышынын
мёвзусуну шярх этмяк истяйирмиш. Эля бу джюмлядян сонра Панелу ата Мисир таунунун
тясвирини мисал гятирди вя деди: “Бу бяла дюнйайа эндийи илк дяфядян аллахын дюшмянляриня
завал вермяк учюн гялиб. Фир’он абядиййят гайдаларына зидд чыхдыгына гёря таун она диз
чёкдюрдю. Тарихин илк гюнляриндян аллахын бялалары ловгалары вя хаггы гёрмяйянляри диз
чёкдюрюб. Буну баша дюшюн вя диз чёкюн.
Чёлдя йагыш даха да гюджлянмишди вя кешишин бу сон джюмляси сакитджя гулаг асан джамааты бир
анлыг чашдырды. Пянджяряляри дёйяджляйян ири йагыш дамлаларынын сяси даха айдын эшидилди.
Адамларын бя’зиляри гыса тяряддюддян сонра йерляриндян галхыб, дёшямя устюндя диз
чёкдюляр. Сонра башгалары онлара бахыб, нюмуня гётюрдю, сыралар бири - биринин ардынджа тярпяшди
вя чох кечмямиш джамаатын хамысы дизи устя чёкдю. Панелу гамятини дюзялтди, дяриндян няфяс
алды вя сясиня бир аз да гюдж верди: «агяр таун сизинля гаршылашыбса, демяли, джидди фикирляшмяйин
вахты чатыб. Дюзгюн адамларын горхуйа дюшмяйиня дяймяз, залымлар ися лярзяйя
дюшмялидирляр. Гениш дюнйа хырманында аллахын завалы бяшяр тахылыны эля хёвсяйяджяк ки, саман
бугдадан тамам айрыладжаг. Бурада саман бугдадан чох оладжаг. Аллахын озю беля джяза
вермяк истямязди. Лап гядимдян дюнйада йаманлыглар мёвджуддур, лап гядимдян дя дюнйа
танрынын ряхмдиллийиня гювяниб. Ким ки, оз гюнахыны ганды, хяр арзусуна чатырды. Оз гюнахыны
е’тираф этмякдян хеч кяс чякинмирди. Вахты гяляндя гюнахлар узя чыхыр. Чоху фикирляширди ки,
хяйатын ахынына дюшмяк даха асандыр вя танрынын ряхмдиллийи даимидир. Амма хямишя беля
гала билмязди. Чохданды танры бу шяхярин ахалисиня ряхмдиллик эдирди. Амма онун сябри
тюкянди, дёзя билмяди, ряхмли бахышыны йана чевирди. Аллахын нязяриндян кянар дюшдюйюмюзя
гёря таун бяласы бизи йахалады!
Залда ким ися сябирсиз ат кими фынхырды. Гыса сюкутдан сонра кешиш нисбятян сакит сясля
сёзюня давам эляди: “Бир мисал дейим, “Гызыл афсанядя йазылыб ки, крал Хюмбертин дёврюндя,
Ломбардийада Италийа ахалиси эля гюджлю бир тауна тутулубмуш ки, саг галанлар олюляри
басдырмага гюдж - бяла иля чатышырлармыш. Таун, асасян Рома вя Павираны бюрюйюбмюш. Хямян
вахт хейирхах бир мялакя пейда олуб, шяр мялакяйя гёстяриш верирмиш. Шяр мялакя каманы
дартыр, эвляря ох атырмыш. Хансы эвя нечя ох атылса, хямян эвдя охларын сайы гядяр адам
ёлюрмюш.
Панелу гыса голларыны чёля тяряф узатды, нарын йагыш думанынын архасында галмыш няйи ися
гёстярирмиш кими, уджа сясля деди: “Гардашлар, инди бизим кючяляримизя хямян охлардан йагыр.
Бахсаныз, гёрярсиниз ки, эвляриниз узяриндяки таун мялакяси Люсифер кими гёзял, шярин озю
кими гёзгамашдырандыр. Саг али иля гырмызы каманы галдырыр, сол алини ися эвляринизя тушлайыр.
Бялкя инди дя бармагынызы сизин гапылардан бириня тушлайыб вя гапыныза онун оху санджылыб;
бялкя дя инди таун сизин эвинизя гириб, отагда отуруб, гайытмагынызы гёзляйир. Бяла хазырдыр,
сябирля гёзляйир, о дюнйанын озю кими абядидир. О, алини сизя узадыбса, хеч бир бяшяри гюввя,
гяряксиз инсан элми дя сизи онун джянгиндян гуртара билмяз. Завал сизя ал атыбса, хырманда
хёвсянян гылчыг кими хяйатдан кянара дюшяджяксиниз.
Бу йердя кешиш джамаатын дюшдюйю бялайа даха айдын дини мя’на вермяйя чалышды. О,
хястялийи шяхярин узяриндя ойнайан, хара гялди зярбя вуран, гана булашыб, хавайа галхан ири
33
бир дяйяняйя бянзятди. Онун тясвиринджя хямин дяйяняк ган тёкюр, азаб верир вя
инсаны хягигяти дюзгюн анламага хазырлайырды.
Узун чыхышынын сонуна йазын Панелу ата бир анлыг сусду. Онун сачы алнына тёкюлмюш,
хяйяджандан бядяни асир, кюрсюнюн кянарларыны алляри иля бярк - бярк сыхырды. Гыса фасилядян
сонра о, агыр вя иттихамлы бир сясля деди: “Бяли, фикирляшмяк вахты чатыб. Сизя эля гялирди ки,
базар гюнляри аллах эвиня баш чякмякля борджунузу верирсиниз. Сизя эля гялирди ки, танрыйа
йалтагланмагла оз гюнахларыны йуйа билярсиниз. Амма танры йахынлыг гёзляйир. Онун бёйюк
рягбятини тясадюфи гёрюшлярля газанмаг олмаз. О сизи тез - тез гёрмяк истяйирди, о сизи бу йолла
севирди вя аслиня галса, севгинин бундан башга йолу йохдур. Танры сизин йолунузу
гёзлямякдян безикди вя сизя бяла гёндярди. Бяшяр тарихи йаранандан бяри гюнах ишлямиш
шяхярлярин хамысы беля бялалара дючар олублар. Сиз инди гюнахын ня демяк олдугуну билирсиниз;
ону Габил вя онун уч оглу, дашгындан аввялкиляр, Содом вя Гоморх, Фир’он  вя Жоб, бютюн
гюнахкарлар да билирдиляр. Инди, шяхяринизя бяла гяляндян бяри, сиз дя онлар кими, джанлы вя
джансызлара тамам башга гёзля бахмага башламысыныз. Няхайят, инди сиз билирсиниз ки, ан ваджиб
мясяляйя йахынлашмаг лазымдыр.
Ичярийя нямли кюляк вурду вя шамларын аловлары титряшдиляр. Кюляк шам ийи вя оскюряк
сяслярини Панелунун дурдугу хитабят кюрсюсюня дя чатдырды. Кешиш джамаатын хошуна гялян бир
инджяликля асас мясяляйя кечди вя сакит сясля деди: “Билирям ки, сизин чохунуз мяндян
мюхтясяр сёз гёзляйирсиниз. Сизя асас сёзюм сизи хягигятя чагырмаг вя байаг дедикляримля
йанашы сизя хяйат севинджи арзуламагдыр. Инди эля бир вахт дейил ки, мясляхятлярля, йахуд гардаш
кёмяйи иля сизя хейир вермяк мюмкюн олсун. Инди хягигят гануна чеврилиб. Дюзгюн йол ися
мялакянин гырмызы охла гёстярдийи йолдур. Бяли, гардашлар, хейирля шяри, гязябля ряхми, таунла
хиласы йанашы гоймуш илахи гюввя бурада ачыгджа дуйулур. Инди сизя азаб верян бу бяла сизи
айылдыр вя хаггын йолуну гёстярир.
Гядим заманларда Хябяшистан христианлары абяди хяйата говушмаг учюн тауну дини бир
васитя сайырлармыш. Хястялийя тутулмайанлар да хястяляниб олмяк учюн хястя йорганына
бюрюнюрлярмиш. Шюбхя йох ки, беля хилас йолу дюзгюн йол дейил. Бу джюр тялясмяк
худпясяндлийя бянзяйир. Аллахдан чох тялясмяк лазым дейил, вахты габагламага чалышанлар
сяхв йола дюшюрляр. Хяр халда бу мисал да бизим учюн дярс олмалыдыр. Инди бизим инкишаф этмиш
шюурумузда беля бир фикир айдын из салыб ки, хяр азабын ахыры ишыглы абядиликдир. Бу фикир
ябядилийя гедян йолун гаранлыгларыны ишыга гярг эдир. Бу фикир изах эдир ки, илахи гюввя хяр джюр
шяри хейиря чевирир. Эля бу гюн дя, олюмюн вя азабын тянтяняси гюнюндя дя хямян фикир бизи
ябяди сюкута вя хяйат мя’рамына догру апарыр. Будур, гардашлар, мяним сизя дейяджяйим
тясялли сёзляри бунлар иди вя истяйирям ки, сиз бурадан анджаг джяза горхусу дейил, хям дя тясялли
апарасыныз.
Хамы хисс эдирди ки, Панелу чыхышыны баша вуруб. Чёлдя йагыш кясмишди. Нямли сямадан
ахан Гюняш шюалары мейдана тязя ишыг йаймышды. Кючядян адамларын вя машынларын сяси
ешидилирди, ойанан шяхяр диля гялмишди. Ичяридяки джамаат дагылышмаг учюн хярякятя гялирди. Эля
бу вахт кешиш диля гялди вя деди ки, онун асас мягсяди таунун дини гюввя вя джяза васитяси
олдугуну изах этмяк иди, беля фаджияви бир мёвзуда натиглик мяхаряти гёстярмяк йерсиз чыхырды.
Она эля гялирди ки, хамы хяр шейи йахшы анлайыб. Кешиш хям дя йада салды ки, Марселдя баш
вермиш гюджлю таун вахты тарихчи Матйё Маре йазыбмыш ки, хеч бир кёмяк вя умид йери олмайан
бир джяхяннямя дюшюб. Матйё Маре кор имиш! Кешиш Панелу ися тамам башга джюр фикирляшир,
танры кёмяйиня вя христианлыгын хиласына беля бир гюндя даха чох умиди олдугуну сёйляйирди.
О умид эдирди ки, горхулу вязиййятя, азабла джан верянлярин ах - налясиня бахмайараг, шяхяр
яхалиси гёйляря уз тутуб, мяхяббятля долу дини кяламлар сёйляйяджяк. Галаны ися аллахын оз
ялиндядир.
* * *
Дини моизянин бизим шяхяр ахалисиня тя’сири олуб - олмадыгыны демяк чятиндир. Мюстянтиг
джянаб Отон хяким Рйёйя демишди ки, онун фикринджя кешиш Панелунун чыхышы “тамам хаглы бир
чыхыш иди. Амма хамынын фикри беля рясми дейилди. Садяджя олараг, бу чыхыш индийя гядяр
чашгынлыг ичиндя оланлары баша салмышды ки, намя’лум бир гюнаха гёря анлашылмаз вязиййятя
дюшюбляр вя бютюн шяхяр хябсханайа чеврилиб. Бя’зиляри йени вязиййятя уйгунлашароаг
йашамага башлайыр, башгалары ися, аксиня, хяр васитя иля бу хябсхана шяраитиндян джан
гуртармага чалышырдылар.
34
Джамаат аввялджя бютюн хариджи алямдян тяджрид олунмаг мясялясиня джидди ахямиййят
вермямишди. Онлар учюн бу вязиййят дя башга мювяггяти чятинликляр кими бир шей иди. Амма
еля ки, исти йай гюнляриндя олдугуну анладылар, вязиййят дяйишди. Бя’зиляри умидсизлик ичиндя
чыхыш йолу ахтарырды.
Билмирям бу бир тясадюф иди йа йох, эля хямян базар гюнюндян сонра джамаат бир нёв
горхуйа дюшмюш вя оз вязиййятини даха айдын тясяввюр этмяйя башламышды. Бу джяхяти нязяря
алсаг, шяхярдя вязиййят эля бил йюнгюлляшмиш вя дяйишмишди. Амма бу дяйишкянлийин захири
йахуд дахили олдугуну айырд этмяк чятин иди.
Дини мёизядян бир - ики гюн сонра Рйё Гранла хямян мёвзуда даныша - даныша хийабана тяряф
гетдийи вахт геджянин гарынлыгында бир няфярля уз - юзя гялдиляр. Хямян адам онларын йолуну
кясир вя кечиб гетмяк билмирди. Вязиййятя гёря шяхярин ишыглары гедж йандырылырды. Гяфилдян
ишыглар йанды. Архада галмыш дирякдяки лампа йолу кясян адамын узюню ишыгландырды. Бу адам
йолун ортасында дуруб сяссизджя гюлюрдю, гёзляри дя йумулу иди. Кишинин агармыш, хейсиййятсиз
сифятиндян ири тяр дамлалары сюзюлюрдю. Онлар кечиб гетдиляр. Гран деди:
–Бу киши дялидир.
Рйё Гранын голуна гириб араландыгы вахт хисс этди ки, о хяйяджандан титряйир вя деди:
–Чох кечмяз ки, бизим бу диварларын арасында хамы хаваланар.
О йорулмушду, хисс эдирди ки, богазы гуруйуб вя Грана деди:
–Гедяк бир шей ичяк.
Онларын гирдийи кичик кафедя тяк бир лампа йанырды, о да кассанын гаршысына гойулмушду.
Алаторанлыгда отурмуш адамлар, нядянся, аста сясля данышырдылар. Гран спирт сифариш эдиб, бир
гуртума ичди. Хяким тяяджджюблянди. Сонра Гран чёля чыхмаг истяди. Чёля чыхандан сонра
Рйёйя эля гялди ки, геджянин гаранлыгы инилти сясляри иля долудур. Кючя лампаларындан
йухарыдакы гаранлыгдан зяиф бир выйылты эшидилир вя адама эля гялирди ки, завал ганад ачыб,
шяхярин гаранлыг вя исти сямасында сюзюр. Гран диля гялди:
–Чох йахшы, чох йахшы.
Рйё фикирляширди ки, гёрясян, Гран ня демяк истяйир?
–Чох йахшы, йахшы ки, алимдя ишим вар.
–Хя, бир ишля мяшгул олмаг ваджибдир, – дейя Рйё джаваб верди.
Гёйдян эшидилян выйылтыйа гулаг асмамаг наминя Рйё сюкуту позуб, Гранын оз
мяшгулиййятиндян разы олуб - олмадыгыны сорушду.
–Бяли, зяннимджя, йахшы мяшгулиййят сечмишям.
–Ишиниз хяля узун чякяджяк.
Гран бир аз дирчялди, спиртин истиси сясиндя дя дуйулурду.
–Билмирям. Амма бу асас дейил, хяким, йох, бу асас шярт дейил.
Рйё хисс эдирди ки, о гаранлыгда ал - голуну ойнадыр, фикрини сёйлямяк учюн лазыми ифадяляр
сечир. Гран диллянди:
–Билирсинизми, хяким, мян ня фикирдяйям. Мян истяйирям ки, алйазмамы нашир охуйандан
сонра, эхтирамла айага галхыб, оз ишчиляриня десин: “Асярин тайы - бярабяри йохдур, джянаблар,
шлйапаларынызы гётюрюн, тя’зим эдин.
Онун бу сёзляри Рйёню тяяджджюбляндирди. Она эля гялди ки, хямсёхбяти гаранлыгда гарышыг
хярякятляр эдир, алини гах башына тяряф апарыр, гах да йухары галдырыр. Йухарыда ися тюкюрпярдян
выйылты гетдикджя гюджлянирди. Гран хяля данышырды:
–Бяли, гяряк йазанда гёзял асяр йазасан.
Адябиййат мясяляляриня аз бяляд олса да, Рйёйя эля гялирди ки, бу сахядя ишляр Гранын
фикирляшдийи кими садя дейил. Мясялян, хяр халда няшриййат ишчиляри онун тясяввюр этдийи кими,
идарядя башыёртюлю отурмурлар. Амма Рйёнюн озю дя дягиг бир тясяввюря малик
олмадыгындан сусмаг гярарына гялди. О, озюндян ихтийарсыз, таунун сирли сядаларына гулаг
асырды. Онлар Гранын йашадыгы мяхялляйя йахынлашырдылар. Бура нисбятян хюндюр олдугундан
сярин бир мех хям сяринлик гятирир, хям дя шяхярин тозуну вя хай - кюйюню совуруб апарырды.
Гран хяля дя данышыр, Рйё ися онун дедикляринин хамысыны эшитмирди. Анджаг ону анлайа
билмишди ки, Гранын хаггында данышдыгы асярин мюхюм хиссяси йазылыб, амма мюяллиф асярин
гёзял алынмасы учюн чох азаб чякмяли олур. “Бя’зян бютюн бир геджяни, узун бир хяфтяни тяк
бир  сёзю. . . Бя’зян дя бир баглайыджыны гётюр - гой эдирям. Бу сёзлярдян сонра Гран дайанды,
хякимин пенджяйинин дюймясиндян тутуб, дили топуг вура - вура деди:
–Йахшы баша дюшюн, хяким. Сёз сечмяк чятин мясялядир. “Лакин вя “вя сёзлярини бири -
бириндян айырмаг асан ишдир. Амма “вя сёзю иля “сонра сёзляриндян бирини сечмяк бир аз
35
чятиндир. “Сонра сёзю иля “Сонра ися сёзлярини  дюзгюн сечиб ишлятмяк даха чятиндир. Амма
ян чятин мясяля “вя баглайыджысынын ишлядилиб - ишлядилмямясинин ваджиблийини билмякдир.
–Элядир, баша дюшюрям, –дейя Рйё джаваб верди.
Рйё йолуна давам этди. Гран аввял бир аз дурухду, сонра аддымлайыб она чатды.
–Багышлайын мяни, хеч билмирям бу ахшам мяня ня олуб, –дейя мызылдады.
Рйё астаджа Гранын кюряйиня вуруб деди ки, она кёмяк этмяк истяйир вя йаздыгы асяря
бёйюк мараг гёстярир. Гран бир аз уряклянди вя эвляриня чатанда бир анлыг тяряддюддян сонра
хякими ичяри дя’вят этди. Рйё разылашды.
Гран она йемяк отагындакы масанын архасында йер гёстярди. Масанын устю чох хырда
хярфлярля йазылмыш вя сятирлярин чоху позулмуш вяряглярля долу иди. Гран хякимин марагла
бахдыгыны гёруб деди:
–Хя, йаздыгым бунлардыр. Амма аввялджя дейин гёрюм, бир шей ичмяк истяйирсинизми?
Эвдя чахырым вар.
Рйё э’тираз эляди, о, вярягляря бахырды. Гран деди:
–Ора бахмайын. Хямян вяряг мяним илк джюмлямля башлайыр. Бу джюмля мяня чох азаб
вериб, хяля дя азаб верир.
Гранын озю дя гёзлярини вярягляря дикмишди. Сонра алини узадыб, онлардан бирини гётюрдю.
Вяряги абажурсуз электрик лампасына тяряф галдырды. Вяряг алиндя титряйирди. Рйё гёрдю ки,
Гранын алны тярляйиб. О деди:
–Айляшин. Охуйун о вяряги, гулаг асым.
Гран  гюлюмсяйиб чашгын - чашгын бахырды.
–Хя, эля бу сяхифяни сизя охумаг истяйирям.
О, вярягя баха - баха бир аз лянгиди вя няхайят, стула отурду. Рйёнюн гулагына богуг бир
угулту сяси гялирди вя фикирляширди ки, бу сяс гёйдя доланан завалын выйылтысына джаваб иди.
Хямян анда хякимдя агрылы бир дуйгу ойанмышды; ашагыда гёрюнян бу гапалы шяхяр, ах -
наляляри геджянин гаранлыгына гарышмыш бу шяхяр онун уряйини сыхырды. Эля бу вахт Гранын сяси
ешидилди: “Гёзял бир май сяхяри, мялахятли бир Амазон гызы йарашыглы Амазон атынын белиндя
Булон мешясинин гюл - чичякли хийабанларыны гязирди. Арайа сюкут чёкдю вя бу сюкутда азаб
чякян шяхярин хяниртиси эшидилди. Гран вяряги масанын устюня гойса да, гёзюню ондан чякя
билмирди. Бир аз сонра башыны галдырыб сорушду:
–Хя, неджядир?
Рйё джаваб верди ки, башлангыдж мараглы олдугундан герисини дя динлямяк йахшы оларды. Гран
ися бу фикирля разылашмады, алини кагызларын устюня гойуб деди:
–Бу хяля ки, тяхмини вариантдыр. Тясяввюрюмдяки мянзяряни олдугу кими тясвир этмяйя,
джюмляляримин ритмини атын йорга йеришинин режиминя уйгунлашдырмага гадир оландан, бир - ики - юч,
бир - ики - юч–ахянгини тутандан сонра ишим асанлашаджаг. Онда асяр эля гёзял оладжаг ки, эля
яввялини охуйандан сонра “шлйапаларынызы гётюрюн дейя биляджякляр.
Амма бунун учюн Гран хяля чох чалышмалы иди. О, хеч разы ола билмязди ки, джюмляляри бу
вязиййятдя нашир алиня кечсин. Догрудур, бя’зян илк джюмля онун хошуна гялирди. Амма озю
йахшы билирди ки, тясвир хяля тясяввюрю там ахатя эдя билмяйиб, джюмля асан бир дилля йазылыб вя
ади бир гялибя дюшюб. Гран беляджя данышдыгы вахт кючядя гачышан адамларын айаг сясляри
ешидилди. Рйё айага галхды.
“Гёрярсиниз бу йазыны ня сявиййяйя галдыраджам дейиб, Гран сёзюню йекунлады вя пянджяря
тяряфя бахыб алавя эляди: “Албяття, бютюн бу ахвалат гуртарандан сонра.
Чёлдя йеня дя тялясик аддым сясляри эшидилирди. Рйё пиллякянляри дюшдю вя кючяйя чыхмаг
истяйяркян гаршысындан ики няфяр кечди. Йягин бу адамлар шяхяр дарвазасына тяряф гедирдиляр.
Истидян вя таун горхусундан башыны итирмиш бя’зиляри шяхяр дарвазаларына хюджум чякир, дава
салыр, шяхярдян чыхыб, гачмаг истяйирдиляр.
***
Башгалары да, мясялян, эля Рамбер кимиляри дя бу горхулу шяраитдян джан гуртармага
чалышырдылар. Амма беляляри даха дюзгюн, даха угурлу васитяляр арайырдылар. Рамбер аввялджя
рясми идаряляря гет - гялишини давам этдирирди. О, эля гюман эдирди ки, гюджлю ирадя иля хяр
мягсядя наил олмаг мюмкюндюр вя аслиндя эля онун пешяси дя дёнмязликля угур
газанмагдыр. Рамбер мюхтялиф вязифя сахибляри вя сялахиййятли адамларла гёрюшмюшдю.
Амма инди хисс этмишди ки, сялахиййятли адамларын сялахиййяти дя ишя йарамыр. Буранын гюджлю
адамлары асасян оз ишини йахшы вя дягиг билян банк сахибляри, ихраджат, шяраб тиджаряти узря
36
мютяхяссисляр вя башгалары иди. Тяхсил хаггында дипломлары бир йана, бу адамларын
хяр бири хяр джюр иш баджарыр вя адятян кёмяклярини асиргямирляр. Ди гял ки, беля адамлар да таун
барядя хеч бир сёз дейя билмирдиляр.
Рамбер хяр имкандан истифадя эдиб, шяхярин гёркямли адамларына оз дярдини ачырды. О
хамыйа сёйляйирди ки, бу шяхярдя йад бир адам сайылыр вя онун зиддиййяти нязяря алынмалыдыр.
Журналистин мюсахибляри дя аксяр халда онун фикри иля разылашырдылар. Эйни заманда она изах
етмяйя чалышырдылар ки, беля вязиййятя дюшмюш адамлар чохдур вя онун вязиййятини истисна
саймаг олмаз. Рамбер дейя билярди ки, хяр халда она гюзяшт эдя билярляр, амма джавабларында
ешидяджякди ки, бу инзибати чятинликляр йарадар вя чохларыны бяхся салар. Рамберя хяким
Рйёдян алдыгы джаваба бянзяр джаваблар вериб, озюня хагг газандыранлары рясмиййятчиляр
адландырмаг оларды. Амма эляляри дя варды ки, тясялли вермяйя чалышыр, кёмяк учюн мюраджият
едянляри архайын эдирдиляр ки, чятинлик мювяггятидир, вязиййят дяйишяджяк. Ан мяс’ул вязифяли
шяхсляр ися нязакятля хахиш эдирдиляр ки, шикайятчи аризя йазсын, гойсун вя она кёмяк этмяйя
чалышаджаглар. Беляджя, Рамбер гапылар дёйдюкджя джюрбяджюр узляр гёрюрдю. Бошбогазлар она
йашайыш йери вя мадди йардым бюросунун кёмяйини тяклиф эдир, бюрократлар шяхси вярягя
долдуртдурур, кагызларын арасына гойур, сябирсизляр аллярини гёйя галдырыр, имкансызлар узлярини
йана чевирирдиляр. Амма бютюн идарялярдя ан чох кёк салмышлар башгирляйянляр иди; онлар
Рамберя башга бир идаря унваны верир, йахуд йени бир тяшяббюс учюн мясляхят верирдиляр.
Журналист идаряляр гязмякдян йорулмушду. О, инди бялядиййя вя префект идаряляринин ишиня
йахшы бяляд олмушду. Гапылары гаршысына банк вярягяляри алмага, йахуд мюстямлякя
ордусунда хидмятя чагыран афишалар йапышдырылмыш ряис отаглары гаршысында отуруб гёзляйяндя,
йахуд хяр суалын джавабы аз гала узляриня йазылмыш идаря ишчиляри иля гёрюшдюйю анларда чох шей
ёйрянмишди. Рамбер Рйё иля сёхбятиндя демишди ки, бютюн бу гёрюшляр онун умуми вязиййяти
айдын гёрмясиня мане олур. Таунун гетдикджя гол - ганад ачмасы хагда дягиг мя’луматы йох
иди. Хям дя бу гет - гялляр сайясиндя гюнляр дя тез кечирди. Шяхярин дюшдюйю вязиййятдян беля
бир нятиджя чыхырды ки, кечян хяр гюн саг галмыш хяр кяси олюмя йахынлашдырыр. Рйё бойнуна
алмышды ки, бу фикир догру фикирдир, амма хяр халда хамыйа аид ола билмяз.
Бир дяфя Рамберин арзусуна чатмаг умиди артды. Она префект идарясиндян рясми бир анкет
гёндяриб, хямян вярягдяки суаллара дягиг джаваб йазмасыны хахиш этмишдиляр. Вярягядя онун
шяхсиййяти, аиля вязиййяти, кечмиш вя индики игтисади вязиййяти, хям дя хяйат тярзи хаггында
мя’лумат истяйирдиляр. Рамберя эля гялмишди ки, бурадакы вязиййяти истисна тяшкил элядийиня
гёря, оз даими йашайыш йериня гайтарылмасына имкан йараныб. Идарялярин бириндян алдыгы тялясик
бир мя’луматы онун умидини даха да артырды. Няхайят, анкет вярягинин хансы бюродан
гёндярилдийини ойряниб, ора мюраджият эдяндя она дедиляр ки, хямян анкет “бир хадися баш веря
билмяси эхтималына гёря долдурулур.
“Ня хадисяси? Дейя Рамбер сорушмушду.
Она изах элямишдиляр ки, агяр таун хястялийиня тутулса вя олся, бу мя’луматлар лазым
оладжаг; аввяла, аиля узвляриня хябяр вермяк учюн, сонра ися хястяхана хярджляринин шяхяр
бюдджяси, йахуд онун гохумлары тяряфиндян одяниляджяйини дягигляшдирмяк учюн. Албяття, бу
фактын озю сюбут эдирди ки, Рамбер севгилисиндян тамам айры дюшмяйиб, джямиййят онларын
гейдиня галыр. Амма буна тясялли демяк олмазды. Рамберин диггятини даха чох джялб эдян
джяхят бу иди ки, агыр фаджия гюнляриндя беля бя’зи идаряляр оз ишини аввялки кими давам этдирир.
Хям дя ки, онлар инди йухарыдан гёстяриш алмадан ишляйирляр.
Сонракы дёвр Рамбер учюн хям чох асан, хям дя чох чятин бир дёвр иди. О, алдян
дюшмюшдю. Бютюн идаряляря баш чякмиш, хяр джюр тяшяббюся гошулмуш вя няхайят, анламышды
ки, бу сахядя чыхыш йолу йохдур. Инди кафеляри гязмяйя башламышды. Сяхярляр кафелярдян
биринин сякисиндя отуруб, илыг пивя ичя - ичя гязетляри охуйур, хястялийин йахын вахтда овгатыны
ёйрянмяк учюн йол кечянлярин узюня бахыр вя узлярдяки гям - гюссяни гёрюб, узюню йана
чевирирди. Узюню йана чевиряндя ися магаза витринляриня вурулмуш рекламларда ады чякилян вя
ёзю йоха чыхмыш спиртли иштаха ичгиляринин адларыны дёня - дёня охуйандан сонра айага галхыр,
шяхярин кючялярини доланмага башлайырды. Беляджя кючядян кафейя, кафедян ресторана кечя -
кечя гюню баша вурурду. Бир ахшам Рйё ону кафелярдян биринин гаршысында гёрдю. Журналист
гапы агзында дуруб, ичяри гирмяйя тяряддюд эдирди. Няхайят, гярара гялиб ичяри кечди вя
кюндждяки масалардан биринин архасында отурду. Хямян гюнляр кафелярдя дя, хюсуси гёстяришя
гёря, ишыгы мюмкюн гядяр гедж йандырмага чалышырдылар. Ичяри алагаранлыг иди. Гюруба гетмиш
Гюняшин сон шюаларындан гызармыш сяманын акси пянджяряйя дюшюр вя масаларын мярмяр
юстлюйюня зяиф бир ишылты верирди. Бош залда Рамбер гара бир кёлгяйя бянзяйирди вя Рйё баша
37
дюшдю ки, о дярин фикря далыб. Эля бу шяхярдя  хябся дюшянлярин хамысы беля вязиййятдядир
вя онлары хилас этмяк учюн чох иш гёрмяк лазымдыр. Рйё узюню йана чевирди.
Рамбер вахтынын бир хиссясини дя вагзалда кечирирди. Дямир йолуна ачылан гапылар
багланмышды. Амма кючя тяряфдян гёзлямя залларына гирмяк олурду. Залларын ичи кёлгяли вя
сярин олдугундан бя’зян дилянчиляр дя бура гялирдиляр. Рамбер бу залларда гатарларын кечмиш
хярякят джядвялини, тюпюрмяйин гадаган олмасы хаггында гейди, дямир йолу полисинин
е’ланларыны дёня - дёня охуйурду.  Сонра алагаранлыг залын бир кюнджюндя отурурду. Айлардан
бяри ишлямяйян хидмят гушяляриня, Бандолда йахуд Каннда гёзял истирахят тяклиф эдян реклам
шякилляриня тамаша эдирди. Бу кимсясиз гюшядя Рамбер хяйала далыр, гярибя бир рахатлыг вя
азадлыг тапырды. Рамбер Рйёйя э’тираф элямишди ки, хяйала далыб, йада салдыгы йерлярин
хамысындан чох Париси арзулайыр. Бу шяхярин гядим дашлардан хёрюлмюш бир гушяси, Пале -
Руайал мейданында дянлянян гёйярчинляр, Шимал вагзалы, Пантеон мяхялляси йада дюшян
башга гушяляр Рамберя рахатлыг вермир вя бу шяхяри беля чох севдийини хяля  инди анлайырды.
Рйё ися фикирляширди ки, Рамберин Парися мяхяббяти севдийи гадына мяхяббяти иля баглыдыр. Бир
дяфя Рамбер Рйёйя демишди ки, сяхяр саат дёрддя йухудан ойаныр, догма шяхяри йада салыр.
Хяким ися оз тяджрюбясиндян билирди ки, хямин саатда бя’зян киши оз гадынына джан атыр. Бяли,
саат дёрдя гядяр, ан агыр геджялярдя беля, адам йатыр. Севян бир уряк ися рахатлыгыны анджаг оз
севгилисиндя тапа билир вя она говушандан сонра ан дярин, ан ширин йухуйа гедя билир.
***
Бёйюк кился йыгынджагындан бир нечя гюн сонра истиляр башлады. Ийун айы гуртарырды. Базар
гюню, кился йыгынджагында йаган йагышдан бир гюн сонра гяфилдян исти йай гюнляри башлады.
Аввялджя гайнар няфясли гюджлю бир кюляк бютюн гюню асиб шяхярин диварларыны гурутду. Сонра
гюняшли гюнляр башлады. Бютюн гюню шяхяря эля бил од алянирди. Эвдян вя кёлгяли кючялярдян
чыханда Гюняш шюалары адамын гёзлярини гамашдырырды. Йайын илк истиляри таундан гырыланларын
сайынын артмасы иля эйни вахтда тясадюф элямишди. Хяфтядя йедди йюз адам олюрдю. Мяркязля
ятраф арасындакы орта мяхяллялярдя адятян адамларын гюню ачыг хавада, эйванларда кечирди.
Инди адамлар чёля чыхмыр, устялик гапы - пянджяряни дя бярк - бярк баглайырдылар. Билмяк
олмурду: джамаат истидян гизлянирди, йохса таундан? Бя’зи эвлярдян инилтиляр дя эшидилирди.
Аввялляр адамлар беля сясляр эшидяндя айаг сахлайыб, марагланыр, гулаг асырдылар. Инди ися эля
бил хамынын уряйиндян даш асылмышды. Хеч ким йан - йёрядяки инилтиляря мяхял гоймур, бу
сясляри ади данышыг дили сайырдылар.
Шяхяр дарвазаларында баш вермиш тоггушмалар вахты жандармлар силаха ал атмалы олмушдулар
вя бир нечя адам йараланмышды. Истинин вя горхунун тя’сириндян башы гызмыш джамаат ахвалаты
даха да шиширдир вя данышырдылар ки, тоггушма вахты олянляр дя олуб. Джамаат арасында наразылыг
гетдикджя артдыгындан шяхяр ряхбярлийи нигаранчылыг кечирмяйя башламыш, кюйлянмиш ахалинин
юсйана галхмасы эхтималына гаршы лазыми тядбирляр гёрмяйя башламышдылар. Гязетлярдя
гадаган саатлары хаггында гёстяришляр чап олунду вя гёстяриши позанлары хябс джязасы иля
хядялядиляр. Шяхярдя патруллар доланырды. Бя’зян геджяляр кимсясиз кючялярдя гёзятчи атларынын
айаг сясляри эшидилир, атлылар баглы пянджярялярин арасы иля кечиб гедирдиляр. Гёзятчиляр кечяндян
сонра шяхярин кючяляриня вахимя долу бир сюкут чёкюрдю. Шяхярдя тякямсейряк гюлля сясляри
дя эшидилирди. Хюсуси силахлы дястяляр шяхярдя раст гялян ит - пишийи вуруб йыгырдылар ки, хейванлар
шяхяря биря йаймасынлар. Эля бу атяш сясляри дя ахалинин хяйяджаныны артырырды.
Истидян вя сюкутдан безикмиш, хям дя  горху ичиндя йашайан шяхяр джамааты хяр ади шейя
бёйюк мя’на вермяйя башламышды. Фясил дяйишяркян сяманын рянгини вя торпагын атринин
дяйишдийини бу ил хамы дуйа билмишди. Хамы хисс эдирди ки, йай башлайыб вя исти хава
епидемийаны даха да гюджляндиряджяк. Ахшамлар шяхяр узяриндя учушан гарангушларын сяси дя
еля бил джырлашмышды. Базара гятирилян гюллярин дя дюймяси тез ачылырды. Сяхяр сатылан гюллярин
лячякляри тозлу сякиляря тёкюлюрдю. Ачыгджа дуйулурду ки, бахар кечиб вя онун гятидийи гюлляр
истидян вя таун горхусундан солур, мяхв олурлар. Инди бизим шяхяр джамааты учюн мави йай
сямасы да, уряксыхан тозлу кючяляр дя олюм джарчылары идиляр. Хяр гюн шяхярдя йюздян чох
адам олюрдю. Инди парлайан Гюняш адамлары аввялки кими чимярликляря вя истирахятя
чагырмырды. Аксиня, инди адамлар Гюняшдян дя, хяйатдан да гизлянирдиляр. Индики Гюняш
шюалары аввялки хошбяхт гюнлярин мин рянгли шюаларына охшамырдылар. Таун Гюняши тябиятин
бютюн рянглярини солдурмуш, инсан шянлийини гара орпяйя бюрюмюшдю.
Бяли, хястялик бёйюк дяйишикликляр йаратмышды. Аввялляр бютюн шяхяр джамааты йайы севинджля
гаршылайырды. Аз гала бютюн шяхяр дянизя ахышыр, чимярликляр гянджлярля долурду. Бу йай ися
38
дяниздя чиммяк гадаган олунмуш, адамлар  дяниз севинджиндян узаг дюшмюшдюляр. Беля
шяраитдя неджя йашайырдылар? Омрюмюзюн хямин гюнляринин ан дягиг тясвирини Тарунун
гейдляриндя тапмаг олар. Чюнки о таунун йайылмасы вя гедишини йахшы изляйирди. О гейд
елямишди ки, радио мя’луматларындан таун гурбанлары сайынын хяфтядя йюзлярля дейил, гюндя
дохсан ики, йюз йедди, йахуд йюз ийирми хесабы иля дейилдийи гюнлярдян вязиййятин дяйишдийи
мя’лум олмушду. “Гязетляр вя шяхяр ряхбярляри таун хаггында мя’луматда хийлягярлик
ишлядирляр. Онлара эля гялир ки, хяфтялик доггуз йюз он рягями авязиня гюндялик йюз отуз
рягямини вермякля сайы азалдыр вя вязиййяти йюнгюлляшдирирляр. О, эпидемийанын тёрятдийи
гярибя ахвалатлары да гялямя алмышды. Бошалмыш мяхяллялярдян бириндя тяк йашайан бир гадын
геджя йарысы пянджярясини ачыр, чёля ня ися гышгырыр вя йенидян пянджярясини баглайырмыш. Тару
хям дя йазырды ки, дюканларда наняли конфет галмамышды, чюнки сёз йайылмышды ки, бу конфетляр
йолухманын гаршысыны алыр.
Тару оз кёхня танышлары узяриндя мюшахидясини дя давам этдирмишди. О, йазырды ки, адятян
пишиклярин устюня тюпюрян годжа да пис вязиййятя дюшмюшдю. Гюлля сясляри эшидилян сяхяр
пишиклярин бир хиссяси гырылмыш, галанлары ися горхудан гачыб гизлянмишдиляр. Хямин гюн годжа,
адяти узря, эйвана чыхмыш, пишикляри кючядя гёрмяйиб тяяджджюблянмиш, о йан - бу йана
бойланмыш вя эйванда дайаныб, гёзлямяйя башлайыбмыш. Годжа асяби хярякятлярля эйванын
мяхяджджярини дёйяджляйир, йени кагыз парчалары дограйыб хазырлайырмыш. О, бир нечя дяфя отага
гириб, эйвана чыхыб, няхайят, эвя гириб, гапы - пянджяряни аджыгла баглайыб. Сонракы гюнлярдя эйни
ахвалат тякрар олунуб, амма годжанын сифятинин дяйишдийи, гям - гюссяйя батдыгы ачыгджа
дуйулурмуш. Бир хяфтя сонра Тару годжаны чох гёзляся дя, о, эйвана чыхмайыб. Сонра ися Тару
ёз гюндялийиня беля бир гейд дя алавя эдиб: “Таун эпидемийасы вахты пишиклярин устюня
тюпюрмяк гадагандыр.
Тарунун танышларындан бири дя гоншулугдакы геджя гаровулчусу иди. Хяр ахшам эвя
гайыдаркян Тару онунла растлашырды. Киши геджянин гаранлыгында вар - гял эдир вя раст гялянляря
дейирди ки, беля бир бяла баш веряджяйини о, аввялджядян дуйубмуш. Тару кишинин догрудан да
беля бир сёз демиш олдугуну э’тираф эляйиб вя онун йадына салыб ки, хястялик йох, зялзяля
оладжагыны хябяр верирмиш. Годжа гёзятчи джавабында дейиб: “Эля каш зялзяля баш вермиш олайды!
Зялзяля бир дяфя олур вя гуртарыб гедир. . . Олюляри, дириляри сайырлар, сонра сёз - сёхбят кясилир.
Амма бу хястялик чох сяфех шейдир. Хястялийя йолухмайанлар да хястялийи уряйиндя гяздирир.
Мехманхана мюдиринин дя вязиййяти йахшы дейилди. Аввялляр шяхярин гонаглары шяхярдян
чыха билмядикляриня гёря мехманханада галырдылар. Эля ки, эпидемийа гюджлянди вя шяхярдян
чыхмаг умиди азалды, чохлары дост - таныш эвиня кёчдю. Шяхяря йени гонаглар гялмядийиндян
отагларын чоху бош галмышды. Мехманханада галмыш кирайянишинлярдян бири дя Тару иди. Мюдир
ону гёряндя дил - агыз эдир вя дейирди ки, бурада галмыш мюштяриляря дярин хёрмяти олмаса,
мехманхананы багларды. Мюдир тез - тез Тарудан эпидемийанын ня гядяр чякя биляджяйи
ехтималыны сорушурду. Тару ися беля джаваб вермишди: “Дейиляня гёря беля хястяликляр сойуг
дюшяндя кясилир. Мюдир хяйяджанлы сясля дейиб: “Ахы, джянаб, биздя хеч вахт амялли - башлы сойуг
олмур. Хяр халда, хяля бир нечя ай чякяр. . . Мюдир озю дя йахшы билирди ки, хяля бир нечя ил
буралара сяфяр эдян олмайаджаг. Таун туризмин кёкюню балталамышды. Джянаб Отон, йапалага
охшайан киши дя бир мюддят йоха чыхандан сонра ресторана гялмяйя башламышды. Амма инди
арвады иля дейил, ушаглары иля гялирди. Сорушуб ойряндиляр ки, арвадын анасы хястяляниб олмюш,
анасына гуллуг элядийиня гёря озю карантиндядир. Мюдир Таруйа демишди: “Хяр халда йахшы
мясял дейил. Арвады карантиндя олду - олмады, онлардан узаг гязмяк йахшыдыр.
Тару изах эляди ки, агяр беля фикирляшсяляр гяряк хамыдан узаг гязяляр, хамыдан чякиняляр.
Мюдир гяти э’тираз эляди: “Йох, джянаб, ня сиздян, ня дя мяндян чякинмяк лазымдыр.
Таун гетдикджя гюджлянся дя, джянаб Отонун ахвалы дяйишмирди. О, хямишяки кими, ресторана
гирир, ушаглары иля уз - юзя отурур, онлара тез - тез гёстяриш верир, аджыгланырды. Тякджя баладжа оглан
бир аз дяйишмишди. О да баджысы кими гара палтар геймиш вя стула йапыхыб отурмушду. Эля бил
атасынын кичилдилмиш акси иди. Геджя нязарятчисинин джянаб Отондан хошу гялмирди вя о бир дяфя
Таруйа демишди: Бу киши эля оляндя дя гара костйумда оляджяк. Онун мейидини дяфня
хазырламага эхтийадж галмайаджаг. Эля олян кими гября гойаджаглар, гейими хазырдыр.
Тарунун гюндялийиндя кешиш Панелунун мёизяси хаггында да гейдляр варды. О, йазырды:
“Онун джошмасынын сябябини баша дюшюрям. Адятян бяла гяляндя дя, сона чатанда да сёз -
сёхбят башлайыр. Бяла гяляндя кёхня адят хяля итмямиш олур, гуртаранда ися хямян адят
бярпа олунур. Анджаг бядбяхтлик хёкм сюрдюйю вахт адамлар шяраитя адят эдир, йя’ни сусмагы
ёйрянир. Гёзляйяк, гёряк ня олур?
39
Тару хям дя йазырды ки, Рйё иля узун бир  сёхбят эдиб вя хямян сёхбят сямяряли олуб.
О, хякимин анасы мадам Рйёнюн гёзляринин ачыг гяхвяйи рянги вя бу гёзлярдя дуйулан
хядсиз хейирхахлыг хиссинин таундан да гюджлю олмасыны йазмышды. Даха сонра ися хяким
Рйёнюн мюалиджя этдийи синягир годжа хаггында гейдляр гялирди.
Тару хямин годжанын гёрюшюня хякимля сёхбят этдийи гюн онунла биргя гетмишди. Годжа
ёзюнюн ики нохуд купясини балышын алтына гойуб, дирсякляниб, отурубмуш. О, Таруну гёрян
кими бидж - бидж гюлюмсяйиб вя аллярини овушдурараг дейиб: “Хя, бири дя гялди. Зяманя дяйишиб.
Инди хястядян чох хяким вар. Демяли, вязиййят джиддиляшир, элями? Кешиш дюз дейиб, хяр акс оз
джязасыны чякир.
Эртяси гюн Тару годжанын йанына тяк гялиб.
Тарунун хатиря дяфтяриндя йазылдыгына гёря хястя годжа алли йашына гядяр хырдаватчылыг эдиб,
ялли йаша чатандан сонра ися беля гярара гялиб ки, ишлядийи бясдир, йериня узаныб вя даха айага
галхмайыб. Аслиндя ися синягирлик айаг устя олан хястяйя даха аз азаб верир. Озюнюн хырда
гялири иля йетмиш беш йаша чатмыш годжа эля инди дя гывраг гёрюнюрдю. Ан чох аджыгы гялян шей
ися саатдыр, эвиндя, бир дяня дя олсун, саат йох иди. Онун дедийиня гёря “саат хям бахадыр,
хям дя ахямиййятсиз шейдир. О вахты, алялхюсус, ан ваджиб сайдыгы йемяк вахтыны кюпялярдяки
нохудларла хесаблайырды. Йухудан ойананда кюпянин бири нохудла долу олурду. Сонра
нохудлары бир - бир сялигя вя дягиг хярякятля башга кюпяйя атыр вя вахты хесбалайырды. О
дейирди: “Кюпя он беш дяфя доланда йемяйимин вахты чатыр. Вахты хесабламаг асан ишдир.
Арвадынын дедийиня гёря бу киши лап гяндж йашларындан оз хасиййятини бирузя вериб. О, хеч
вахт хеч ня иля марагланмайыб; ня оз ишиня, ня достларына, ня кафе айлянджяляриня, ня
мусигийя, ня гадынлара, ня дя гязинтийя хявяси олмайыб. О, йашадыгы шяхярдян дя кянара
чыхмайыб. Тяк бирджя дяфя аиля ишляриня гёря алджязаир шяхяриня гетмяли олуб. Онда да Орана
йахын вагзаллардан бириндя дайаныб, шяхяря чыха билмяйиб вя эля биринджи гатарла да гери
гайыдыб.
Тарунун беля бир хяйат тярзиня тяяджджюбляндийини гёряндя годжа изах этмяйя чалышыб ки, дини
ягидяйя гёря инсан хяйатынын биринджи хиссяси йохуш, икинджи хиссяси ися энишдир. Омрюн эниш
хиссяси инсанын озюндян асылы олмур, омюр гёзлянилмядян гырыла биляр, беля бир вязиййятдя хеч
ня этмяк олмаз, эля ан йахшысы будур ки, хеч ня этмяйясян. Киши хеч чякинмядян оз фикринин
ялейхиня дя чыхырды. Аз сонра Таруйа демишди ки, Аллах йохдур, агяр Аллах озю мёвджуд олса,
кешишляря эхтийадж галмазды. Тару баша дюшдю ки, бу фикир тез - тез йыгылан дини ианяляря гёря
йараныб. Годжанын шяхсиййятиндя нязяря чарпан джяхятлярдян бири дя бу иди ки, хяля чох
йашамаг умидиндя олдугуну тез - тез тякрра эдирди.
Тару оз - ёзюндян сорушурду: “Гёрясян бу годжа пейгямбяр дейил ки? Сонра да суалына озю
джаваб верирди: “Ола биляр, агяр пейгямбярлик агидяйя садигликдирся, о да пейгямбярдир.
Тарунун хатиря дяфтяриндя нязяря чарпан йазылардан бири дя тауна тутулмуш шяхярин бир
гюнлюк хяйатынын вя шяхяр сакинляринин хямян йай гюнюндяки мяшгулиййятинин дягиг
тясвиридир. “Адамлар анджаг аййашлара гюлюрляр, аййашларын озляри ися хамыдан чох гюлюрляр.
Сонракы тясвир ися беля давам эдир: “Сяхяр тездян шяхярин кимсясиз кючяляриндя йюнгюл бир
мех асир. Хямян ан эля бил геджя кечинянлярля гюндюз джан вермяйя хазырлашанларын арасында
ётяри бир фасилядир, эля бил таун бир анлыг гюдждян дюшюр вя дайаныб няфясини дярир. Хямян вахт
бютюн магазалар баглы олур. Бя’зиляринин гапысына беля бир йазы да вурулур: “Тауна гёря
баглыдыр. Демяли, башга дюканлар ачыланда да, бу ачылмайаджаг. Гязет сатанлар хяля
йухудадырлар, гязетлярдяки йениликляри гышгыра - гышгыра мюштяри чагырмырлар. Кючялярин тининдя,
ишыг дирякляринин алтында отуруб мюргю вурурлар. Инди трамвайлар хярякятя гялиб, сяс - кюй салан
кими онлар да айылыб, шяхяря йайыладжаг, “таун сёзюнюн ири хярфлярля йазылдыгы гязетляри
адамлара узададжаглар. Мягаля башлыглары диггяти джялб эдир: “Бу илки пайыз таун пайызы
оладжагмы? Профессор Б. Беля джаваб вериб: “Хейр. “Таунун йайылдыгы дохсан дёрдюнджю гюн
ярзиндя йюз ийирми дёрд адам олюб.
“Кагыз чатышмазлыгы гетдикджя даха чох дуйулса да, бя’зи гязетляр оз хяджмини кичилтмяли
олса да, “Эпидемийа хябярляри адлы йени бир гязет мейдана чыхмышды. Гязетин вязифяси беля
изах олунурду: “Гязетин мягсяди хястялийин чохалмасы вя азалмасы хаггында дягиг
мя’луматлары ахалийя чатдырмаг, эпидемийанын гяляджяйи барядя хябяр вермяк, хястялийя
гаршы мюбаризя апармага хазыр олан хяр кясля алагя йаратмаг, ахалини мя’няви дюшгюнлюкдян
горумаг, ряхбярлийин гярарларыны йаймаг, бир сёзля, дючар олдугумуз бялайа гаршы мюбаризя
ся’йлярини бирляшдирмякдир. Эля аслиндя дя чох кечмямиш хямян гязет таунун гаршысыны ала
билян арзаг нёвляри хагда мя’луматлар вермяйя башлады.
40
“Сяхяр саат алтыдан, гязет кёшкляринин  ачылмасына бир саат галмыш нёвбя йараныр,
гязетляр аввялджя кёшклярдя, сонра ися шяхяр атрафына ишляйян трамвайларда сатылыр. Трамвай
шяхярин йеганя няглиййат васитясиня дёнюб вя пиллякянляриня гядяр адамла долу олдугундан
чох лянг хярякят эдир. Гярибя бурасыдыр ки, сярнишинлярин хамысы йолухманын гаршысыны алмаг
ючюн бири - бириня архасыны чевирир. Дайанаджагларда йеря тёкюлян киши вя гадынларын хяряси бир
йана гачыр, адамлардан арлы дюшмяйя тялясирляр. Асябляри гярилмиш адамлар арасында
савашанлар да олур.
“Трамвайлар хярякятя башлайандан сонра шяхяр йаваш - йаваш йухудан айылыр, кафелярин
бя’зиляри ачылыр. Амма бу кафелярдя дя беля э’ланлар гёзя чарпыр: “Кофе йохдур, «озюнюзля
гянд гятирин вя и. А. Сонра дюканлар ачылыр вя кючяляр джана гялир. Хава ачылдыгджа гюн гызыр вя
гызмар ийул гюню башлайыр. Иш - гюджю олмайанлар бу вахт булварда гязмяйя чыхырлар. Эля бил оз
архайынлыглары иля тауна аджыг вермяк истяйирляр. Хяр гюн саат он бирдя мярякязи кючяляр гяндж
гадын вя кишилярля долу олур. Бу адамларын йашамаг хявяси хястялийя мейдан охуйур.
Эпидемийа йайылдыгджа хяйат эшги, эхтирас да артыр.
“Гюнорта вахты ресторанлар бирджя анда адамла долур. Чох кечмямиш гапы агзында нёвбя
гёзляйянляр дястяси йараныр. Гюнюн истисиндян хава тутгунлашыр. Йемяк нёвбяси гёзляйянляр
ресторанларын гаршысындакы кёлгяликлярин алтына йыгылыр, гызмар гюняшдян горунурлар. Адамларын
чоху арзаг тядарюкюндян йаха гуртармаг учюн ресторанлара ахышырлар. Амма бурада йолухма
горхусу даха чохдур. Мюштяриляр гаршыларындакы бошгаблары узун - узады силиб - тямизлямяли
олурлар. Бир нечя гюн аввял бя’зи ресторанлар мюштяриляри ширникляндирмяк учюн беля бир э’лан
йазырды: “Бурадакы габлар гайнадылыб. Сонралар беля э’ланлара эхтийадж галмады, чюнки мюштяри
онсуз да чохалмышды. Хям дя ки, инди мюштяриляр хясислик этмирляр. А’ла нёв шяраблар, йахуд
я’ла нёв авязиня сатылан ичгиляр, баха да олса, йахшы сатылыр. Гиймятляр дя галхмага башлайыб.
Ресторанлардан бириндя адамлар горхуйа дюшюб. Чюнки мюштярилярдян бири маса архасында
ёзюню пис хисс эдиб, рянги саралыб вя сяндяляйя - сяндяляйя гапыдан чыхмага тялясиб.
“Саат икийя йахын адамлар кючялярдян чякилир вя кючяляр сюкутун, тозун, Гюняш вя таунун
гёрюш йериня чеврилир. Ири боз биналарын арасындан кючяляря од - алов йагыр. Гюнюн бу чагында
евдян чыха билмяйян джамаат ахшам хава хяля сяринляшмямиш кючяляря йайылыр. Истилярин
башладыгы илк гюнлярдя ахшамлар да кючялярдя адам аз олурду. Инди ися ахшам дюшян кими эля
бил адамларын хяйат умиди артырды. Онлар кючяляря чыхыр, сёхбят эдир, савашыр, барышыр, гырмызы
сямалы ийул ахшамыны баша вурур, гызмар геджянин гаранлыгына говушурлар. Хяр ахшам булварда
гязишян, али асалы, башы шлйапалы бир годжа нахаг йеря богазына гюдж гялиб гышгырырды: “Танры
бёйюкдюр, она уз тутун. Адамлар ися, йахшы бяляд олдуглары, йахуд Танрыдан да ваджиб
сайдыглары амяллярин архасынджа гачышырлар. Аввялляр бу бяланы ади бир хястялик хесаб этдикляри
вахт адамлар диня инанырдылар. Эля ки, гёрдюляр мясяля чох джиддидир, башладылар хяйатын
ширинлийини йада салмага. Гюндюзляр адамларын узюня чёкмюш гюсся кёлгяси ахшамлар йоха
чыхыр, тозлу вя гызмар кючялярдя, джошгун, сярбяст айлянджяли бир хяйат башлайыр.
“Эля мян дя башгалары кими йашайырам. Бяли! Мяним кимиляр олюмдян горхмурлар. Буну
бирузя вермяк учюн йахшы имкан йараныб.
***
Тару гюндялийиндя Рйё иля гёрюшюндян йазмышды вя Рйё иля гёрюшляри онун озю хахиш
елямишди. Хяким эвдя Таруну гёзлядийи вахт отагын кюнджюндя кятил устюндя отурмуш анасына
тамаша эдирди. Анасы эв ишлярини гуртарыб, бекар галанда хямишя эйни йердя отурурду. О,
яллярини дизляри устюня гойуб, сакитджя гёзляйирди. Рйёйя эля гялирди ки, анасы беляджя отуруб
гёзляйяндя тяк онун йолуну гёзлямир. Амма дуйурду ки, о эвя гиряндя анасынын сифяти
ишыгланыр, омрюню эв ишляри иля кечирмиш бу гарынын сакит сифятиндя бир джанланма дуйулур.
Хямин ахшам Рйёнюн анасы пянджярядян чёля, кимсясиз кючяйя бахырды. Кючя ишыгларынын
сайыны икигат азалтмышдылар. Зяиф ишыглы сейряк кючя лампалары шяхярин кючялярини чох пис
ишыгландырырды. Мадам Рйё сорушду:
–Гёрясян таун гуртарынджа ишыга беля гянаят гянаят эдяджякляр?
–Йягин беля оладжаг.
–Каш ки, гыша гядяр хястялик гуртарайды. Гышда беля ишыг адамы бядбинляшдиряр.
–Хя, элядир, –дейя Рйё джаваб верди.
Сонра хяким дуйду ки, анасы гёзюню онун узюня зилляйиб. Хяким озю дя дуйурду ки, сон
гюнляр чох ишлядийиня гёря ордлары чёкюб.
–Дейясян, бу гюн ишлярин дюз гятирмяйиб, –дейя анасы сорушду.
41
–Хя! Эля хямишяки кими.
Хямишяки кими! Хяким демяк истяйирди ки, Парисдян гёндярилян серум дярманы
яввялкилярдян дя зяиф чыхыб, олянлярин сайы гетдикджя артыр. Хяля дя кютляви серум ийняси
вурмаг имканы йох иди. Анджаг хястялик дюшмюш аилялярин узвляриня ийня вурулурду. Хамыйа
ийня вурмаг учюн чохлу дярман лазым иди. Бя’зи хястялярин шишляри эля бяркийирди ки, чяртмяк
олмурду вя беля шишляр хястяляря азаб верирди. Сон гюнляр ики хястядя эпидемийанын йени бир
формасы ашкар олунмушду. Таунун аг джийяр формасы узя чыхмышды. Эля биринджи гюнюн
йыгынджагында хякимляр башыны итирмиш префект ряисиня йени горунма гайдалары хаггында гярар
гябул этдирдиляр. Бу гайдалара асасян хястялийин агыздан йолухмасы вя аг джийяр формасына
гаршы тябдирляр гёрюлмяли иди. Хямишяки кими инди дя хамы чашыб галмышды.
Хяким анасына бахды. Анасынын гонур гёзляри мехрибанлыгла ону сюздю.
–Горхмурсан ки, ана?
–Мяним йашымда адамлар горхаг олмурлар.
–Гюнляр узаныб, мян ися бютюн гюню чёлдя олурам.
–Эвя гайыдаджагыны биляндя гёзляйирям, аз, йахуд чох гёзлямяйин дяхли йохдур.
Арвадындан бир хябяр вармы?
–Хя, ахырынджы телеграмда йаздыгына гёря хяр шей йахшыдыр. Билирям ки, мяни архайын
елямяк учюн беля йазыб.
Гапынын зянги чалынды. Хяким гюлюмсяди вя анасы гедиб гапыны ачды. Гапынын агзынданкы
алагаранлыгда Тару ири гёвдяли боз айыйа охшайырды. Рйё гонагына йазы масасынын архасында
йер гёстярди, озю ися креслонун архасында айаг устя галды. Отагдакы йеганя лампа да масанын
юстюндя, онларын икисинин арасында иди.
Тару бир баш мятлябя кечди.
–Билирям ки, сизинля ачыг данышмаг олар.
Хяким башы иля онун сёзлярини тясдигляди.
–Он беш гюн, йахуд бир айдан сонра бурада сизя эхтийадж галмайаджаг. Мясяля эля
джиддиляшиб ки, сизин имканларыныз хечя энир.
–Догрудур, –дейя хяким онун фикриня шярик олду.
–Сяхиййя хидмяти писдир. Сизин вахтыныз чатмыр вя кёмякчиляриниз дя йохдур.
Рйё бу фикри дя тясдигляди.
–Хябяр тутмушам ки, префект идаряси ишя йарайан адамлары джялб эдиб хиласетмя дястяляри
йаратмаг истяйир.
–Бу да дюзгюн хябярдир. Амма наразылыг эдян чохдур вя префект ряиси тяряддюд эдир.
–Бялкя кёнюллюляр дястяси йаратмаг даха йахшы олар?
–Кёнюллюляр дя чагырылыб, амма онларын сайы аздыр.
–Чюнки кёнюллюляр рясми йолла вя инамсыз чагрылыб. Тяшяббюскарларын озляри иш
баджармырлар. Чюнки озлярини бяладан узаг сайырлар. Тапдыглары дярманларла хеч зёкями дя
мюалиджя этмяк олмаз. Беля гется, онларын озляри дя, биз дя гырыладжагыг.
–Ола биляр, –дейя Рйё джаваб верди. –Амма онлар мяхбуслар хаггында да фикирляшибляр.
Агыр ишлярдя мяхбуслардан истифадя этмяк истяйирляр.
–Мян истярдим беля ишляр азад адамлара тапшырылсын.
–Мян дя беля истярдим. Йахшы, бяс сиз нийя беля фикирляширсиниз?
–Мяхбусларын йенидян олюмя мяхкум олунмасы мяня агыр гялир.
Рйё Таруйа бахыб сорушду:
–Бяс ня мясляхят гёрюрсюнюз?
–Кёнюллю сяхиййя дястяляри йаратмаг учюн план хазырламышам. Бу иши мяня хяваля эдин
вя шяхяр ряхбярлийиня тохунмайаг, онларын иши онсуз да чохдур. Мяним достларым биринджи
дястяйя гошулурлар. Мян дя онларын арасында оладжагам.
–Сиз озюнюз дя йахшы билирсиниз ки, беля тяклифи мямнуниййятля гябул этмялийям. Бизим
сянятимизин беля вязиййятдя кёмяйя эхтийаджы олур. Мян данышыб префект идарясини разы
саларам. Аслиндя хеч онларын башга чаряси дя йохдур. Амма. . .
Рйё бир аз фикирляшиб сёзюня давам эляди:
–Амма озюнюз йахшы билирсиниз ки, бу ишдя олюм горхусу вар. Хяр халда сизи хябярдар
етмяк борджумдур. Йахшы гётюр - гой элямишсинизми?
Тару гонур гёзлярини она зилляйиб сакит - сакит бахырды:
–Хяким, Панелунун мёизяси хагда ня фикирдясиниз?
Суал тябии иди вя Рйё дя тябии бир сясля джаваб верди:
42
–Омрюмюн чоху хястяханаларда кечиб  вя умуми джяза фикри мяня танышдыр. Амма,
билирсинизми, христианлар хярдян беля данышсалар да, аслиндя хеч вахт бел фикирляшмирляр. Онларын
фикирляри сёзляриндян йахшы олур.
–Хяр халда сиз дя Панелу кимии фикирляширсиниз ки, таунун йахшы джяхятляри дя вар, о
адамларын гёзюнюн ачыр, онларын фикирляшмяйя мяджбур эдир!
Хяким сябирсизликля башыны йелляди.
–Эля бютюн бяшяри хястяликляр белядир. Бютюн башга бялалар неджядирся, таун да элядир.
Догрудур, бяла бя’зиляриня дярс ола биляр. Амма бяланын гятирдийи агры - аджыны гёряндян сонра
анджаг дяли, кор, йахуд горхаг адамлар тауна тяслим ола биляр.
Рйё сясини азаджыг галдырмышдыса да. Тару гюлюмсяйя - гюлюмсяйя ону сакитляшдирмяк истяди.
–Йахшы, –дейя Рйё чийинлярини чякди. –Амма сиз мяня джаваб вермядиниз. Йахшы
фикирляшмисинизми?
Тару креслосунда гурдаланыб, башыны ирялийя, ишыга тяряф узатды.
–Хяким, сиз аллаха инанырсыныз?
Бу дяфя дя суал тябии суал иди, амма джавабында хяким тяряддюд эдирди.
–Хейр, хеч билмирям неджя изах эдим? Мяня эля гялир ки, гаранлыга дюшмюшям вя бу
гаранлыгын ичиндякиляри гёрмяк истяйирям. Бу мясяляляря марагым чохдан сёнюб.
–Сизи Панелудан фяргляндирян джяхят дя эля будурму?
–Аглым кясмир. Панелу дини тя’лим эдир. О джан верян адамлары аз гёрюб вя буна гёря дя
анджаг хаггын адындан данышыр. Кянд килсясиндя гюнахкарлары гябул эдиб динляйян вя джан
верянлярин башы устя дуран хяр бир кешиш эля мяним кими фикирляшир. Беля адамлар бяланын
мя’насыны арамаздан аввял она чаря гылмага чалышырлар.
Рйё айага галхды. Инди онун узюня ишыг дюшмюр, сифяти гёрюнмюрдю.
–Йахшы, инди ки, суалыма джаваб вермяк истямядиниз, галсын.
Тару креслосундан тярпянмядян гюлюмсяди.
–Олармы суалыныза суалла джаваб верим?
Рйё дя гюлюмсяди:
–Гёрюрям сирр сахламагы севирсиниз. Дейин гялсин.
–Йахшы, дейин гёряк, инди ки, аллаха инанмырсыныз, бяс ня учюн хямишя хейирхахлыг этмяйя
чалышырсыныз? Бялкя сизин джавабыныз мяним дя джаваб тапмагыма кёмяк эляди.
Рйё ишыга тяряф гялмядян деди ки, артыг бу суала джаваб вериб. Агяр о хяр шейя гадир олан
бир аллаха инанмыш олса, хястяляри мюалиджя этмяз вя онлары аллахын ихтийарына верярди. Аллаха
инандыгыны гюман эдянлярин хеч бири, лап Панелунун озю дя там инама малик дейил. Хеч кяс
ёзюню тамлыгла аллахын ихтийарына вермир. Рйёнюн озю ися даха дюзгюн йол сечдийини гюман
едир, о бялайа гаршы мюбаризя апарыр.
–Хя! —дейя Тару диллянди. –Демяли, сизин оз сянятиниз хаггында фикриниз белядир?
–Демяк олар ки, белядир, –дейиб, Рйё отагын ишыглы тяряфиня кечди.
Тару астаджа фит чалды, хяким она бахыб, сёзюня давам этди.
–Бяли, фикирляширсиниз ки, гюрурла данышырам. Амма инанын ки, гюрурум да лазым оландан
артыг дейил. Башыма няляр гяляджяйини вя бу ахвалатдан сонра няляр оладжагыны билмирям.
Хялялик бир ону билирям ки, хястяляри мюалиджя этмяк лазымдыр. Сонра хястяляр дя, мян дя
олуб - кечянляри фикирляшяджяйик. Инди ися ан ваджиб мясяля хястялярин мюалиджясидир. Мян дя
онлары баджардыгым кими горуйурам, вяссялам.
–Кимдян горуйурсунуз?
Рйё пянджяряйя тяряф чеврилди. Хеч ня гёрмяся дя, аралыда гаранлыг уфюгя гарышмыш дянизи
дуйурду. Хисс эдирди ки, йорулуб вя эйни вахтда озюнюн гярибя, мехрибан мюсахиби иля
сямими сёхбятя гиришмяк арзусуну башындан гова билмирди.
–Билмирям кимдян горуйурам. Тару, анд ичирям ки, билмирям. Хеч бу сяняти неджя
сечдийими дя билмирям. Мюяййян йашда бютюн гянджляр пешя сечирляр, мяним дя гисмятимя бу
пешя дюшюб. Бялкя дя мяним кими бир адам, бир фяхля оглу учюн даха чятин бир иш олдугундан
гисмятимя дюшюб. Сонра джан верянляри гёрмяли олдум. Бя’зи адамлар олюмя э’тираз эдирляр.
Джан верян бир гадынын “Йох, гетмярям дейя багырдыгыны хеч эшитмисиниз? Мян ися эшитмишям.
Аввял мяня эля гялирди ки, адят эдя билмярям. Онда гяндж идим вя бютюн тягсири хяйатын
ганунларында гёрюрдюм. Сонра йаваш - йаваш йумшалдым. Амма йеня дя джан верян адамлара
лагейдликля баха билмирям. Даха ня дейим. Амма хяр халда. . .
Рйё сёзюню йарымчыг кясиб, йериндя отурду. Она эля гялирди ки, богазы гуруйуб.
–Хяр халда, ня? –лейя Тару астаджа сорушду.
Рйё диггятля Таруйа бахыб, тяряддюдля давам элдяи.
43
–Хяр халда. . . Зяннимджя, бу сёхбяти сизин  кими  бир  адам  анлайа  биляр.  Бир  халда  ки,
хяйат мясялясини олюм хялл эдир, бялкя эля аллахын озюня дя сярф эдяр ки, адамлар она
инанмасын, аллярини гёйя ачыб кёмяк гёзлямякдянся, вар гюввялярини топлайыб, олюмля
мюбаризяйя гиришсинляр.
–Бяли, баша дюшюрям. Амма сизин гялябяляриниз хямишя мювяггяти гялябяляр оладжаг,
вяссялам.
Рйё тутулурду:
–Билирям, хямишя эля оладжаг. Амма мюбаризяни дайандырмаг учюн бу да бир асас дейил.
–Догрудур, мюбаризяни дайандырмаг олмаз. Амма бу тауна гёря дюшдюйюнюз вязиййяти
дя тясяввюр эдирям.
–Бяли, бёйюк мяглубиййятдир.
Тару бир мюддят хякимя бахандан сонра айага галхыб, гапыйа тяряф аддымлады. Рйё дя
онун архасынджа гетди. Хяким йахынлашанда Тару гёзлярини дёшямяйя дикиб деди:
–Бютюн бунлары кимдян ойрянмисиниз, хяким?
Хяким фикирляшмядян джаваб верди:
–Азаб - азиййятдян.
Рйё отагынын гапысыны ачды, дяхлизя чыханда Таруйа деди ки, о да ашагы энир, атраф
мяхяллядяки хястялярдян бириня баш чякмялидир. Тару онунла гетмяк истядийини билдирди вя
хяким разылашды. Дяхлизин гуртараджагында мадам Рйё онларын гаршысына чыхды в Рйё Таруну
анасына тягдим этди:
–Достумдур.
–Хя! Чох гёзял, сизинля таныш олмагыма чох шадам.
Рйёнюн анасы кечиб гедяндя Тару бир дя чеврилиб она бахды. Гапыдан чыханда Рйё
пиллякянин ишыгыны йандырмаг истяди. Адятян дюймяси басыландан бир дягигя сонра сёнян бу
ишыг да йанмады. Пиллякян зил гаранлыг иди. Рйё фикирляшди ки, йягин пиллякян ишыгларыны да
гянаят мягсяди иля кясибляр. Билмяк олмазды, чюнки сон вахтлар эвлярдя дя, кючялярдя дя хяр
шей хараб олурду. Бялкя дя эв хидмятчиляри вя шяхяр сакинляри хяр шейя биганя йанашмага
башлайыблар. Хякимин башга сябяб арамага вахты галмады, архадан Тарунун сяси эшидилди:
–Хяким, гюлюндж гёрюнся дя, йеня дя бир сёз демяк истяйирям. Демяк истяйирям ки, сиз
тамамиля хаглысыныз.
Рйё гаранлыгда чийинлярини чякди:
–Дюзю, мян озюм хеч ня дейя билмярям. Йахшы, бяс сиз озюнюз бу барядя ня билирсиниз?
Тару джаваб верди:
–Эх! Мяндян чох шей ойрянмяк олмаз.
Хяким дайанды вя архада Тарунун айагы сюрюшдю. О сяндяляйиб Рйёнюн чийниндян тутду.
Рйё сорушду:
–Сизя эля гялир ки, хяйатын хяр узюня бялядсиниз?
Гаранлыгдан Тарунун сакит сяси эшидилди:
–Бяли.
Онлар кючяйя чыханда хисс этдиляр ки, геджядян хейли кечибмиш, саат он бир оларды. Шяхяря
сюкут чёкмюшдю. Лап узагдан бир тя’джили йардым машынынын сяси эшидилирди. Онлар машына
миндиляр вя Рйё мюхяррики ишя салды. Таруйа деди:
–Гяряк сабах хястяханайа гялиб, йолухмайа гаршы ийня вурдурасыныз. Бу ишя
гиришмямишдян аввял билмялисиниз ки, саг галмаг имканыныз учдя бирдир.
–Хяким, сиз озюнюз дя йахшы билирсиниз ки, бу хябярдарлыгларын ахямиййяти йохдур. Йюз ил
яввял бир Иран шяхяринин бютюн ахалиси таундан гырылыб. Анджаг шяхярин мюрдяшири саг галыб вя
ахыра гядяр оз пешясиня хидмят эдиб.
–Садяджя олараг, онун бяхти гятириб, учдя бир имкан баш тутуб. –Хяким тямкинли сясля
джаваб верди. –Аслиня галса, хяйатын бу сирляри хаггында хамымыз чох аз шей билирик.
Онлар кянар мяхялляйя чатдылар. Машынын ишыгы кимсясиз кючяляри ишыга гярг эдирди. Машын
дайанды. Хяким Тарудан сорушду ки, хястянин йанына гетмяк истяйирми? Тару джаваб верди ки,
истяйир. Машындан дюшяндя узляриня азаджыг ишыг дюшдю.
Рйё гяфилдян достйана гюлюб сорушду:
–Йахшы, Тару, ахы сизи бу ишя гошулмага ня вадар эдир?
–Билмирям. Бялкя дя дахили хисслярим вадар эдир.
–Хансы хиссдир о эля?
–Анламаг хисси.
44
Тару узюню йана чевирди вя синягир годжанын мянзилиня гиряня гядяр хяким онун
сифятини гёря билмяди.
***
Эля эртяси гюндян Тару ишя башлады, биринджи кёмяк дястясини тяшкил этди вя хямян дястядян
сонра чохлу башга дястяляр дя йаранды.
Бу санитар дястяляриня оз дяйяриндян артыг ахямиййят вермяк фикримиз йохдур. Аслиндя
ися бу гюн шяхяр сакинляринин чоху онларын ахямиййятини шиширтмяйя чалышырлар. Ахвалаты
сёйляйян шяхс ися беля фикирдядир ки, хейирхах тяшяббюслярин ахямиййятини шиширтмякля бу
тяшяббюсляря сябяб олмуш бяланын гюджюню вя ахямиййятини дя истяр - истямяз шиширтмиш олар.
Беля бир тясяввюр йаранар ки, гёзял тяшяббюсляр аз олур, мяджбуриййятдян йараныр, инсанларын
фяалиййятиндя гяддарлыг вя биганялик даха чох гёзя чарпыр. Мян беля бир фикирля разылаша
билмярям. Дюнйадакы бютюн бядхахлыглар наданлыгдан йараныр. Эля хейирхахлыгын озю
анлашылмайанда бядхахлыгдан да пис нятиджя веря биляр. Инсан тябиятиндя хейир шярдян
гюджлюдюр, амма асас мясяля бунда дейил. Мясяля ондадыр ки, адамларда аз йа чох наданлыг
олур вя асл наданлар озлярини чохбилмиш сайырлар. Хяр джюр бяла вя бядхахлыглар, инсан олдюрмяк
гярары да наданлыгдан догур. Джанинин гялби ишыгсыз вя кор олур. Гёзю хяйат ишыгы вя гялби
нурла долмамыш бир адамдан ня хош амял, ня дя асл мяхяббят гёзлямяк олмаз.
Эля буна гёря дя Тарунун йаратдыгы санитар дястялярин ахямиййяти хаггында анджаг хягиги
сёз дейилмялидир. Хямян дястяляри ахямиййятсиз сёзчюлюкля тя’рифляйиб, гёйляря галдырмаг
фикриндя дейилик. Амма таунун азаб вериб парчаладыгы уряклярин тарихчиси кими шярхимизи
давам этдиряджяйик.
Эля аслиндя дя кёнюллю санитар дястяляриня гошуланлар бёйюк тя’рифляря лайиг дейилдиляр.
Чюнки онларын башга чаряси йох иди вя бу дястяляря гошулмамаг мюмкюн дейилди. Бу адамлар
шяхяр сакинлярини инандырмага чалышырдылар ки, таунун хяр гапыны дёймясини гёзлямяк лазым
дейил вя умуми бялайа гаршы мюбаризя тядбирляриня хамы гошулмалыдыр. Чюнки таун артыг оз
сифятини гёстярмиш, хамыны хядя алтына алмышды.
Бу йахшы мясялядир. Амма ики дяфя икинин дёрд олдугуну тя’лим этдийи учюн мюяллими
тя’рифлямязляр. Бялкя дя мюяллими беля гёзял бир пешя сечдийиня гёря тя’рифлямяк лазымдыр.
Дейяк ки, Тару вя башгалары да ики дяфя икинин уч дейил, дёрд олдугуну сёйлямякля
хейирхахлыг эдирляр. Ону да дейяк ки, онларын бу фяалиййяти мюяллимин вя мюяллим тябиятли
бютюн башгаларынын фяалиййяти иля эйнидир. Чох шюкюр ки. Беля адамлар тясяввюр этдийимиздян
дя чохдур. Хяр халда мян беля фикирляширям. Мяня ирад тута билярляр ки, ахы эля анлар олур ки,
ики дяфя икинин дёрд олдугуну сёйляйянляри олюм джязасы гёзляйир. Мюяллим дя буну йахшы
билир. Мясяля ики дяфя икинин догрудан да дёрд олуб - олмадыгына инанмагдадыр. Олюм хядяси
алтына дюшмюш шяхяр сакинляри дя таунун пянджясиндя олуб - олмадыгларыны билмяли вя бу бялайа
гаршы мюбаризяни гярарлашдырмалы идиляр.
Хямян вахт шяхяримиздя чохлу йени тя’лимчиляр мейдана чыхмыш вя шайия йаймышдылар ки,
хеч бир джяхдин хейри йохдур, бялайа тяслим олмаг лазымдыр. Тару, Рйё вя онларын достлары
шайияляря джаваб верир вя хяр дяфя беля гяти бир гярар чыхарырдылар ки, ня йолла олурса олсун,
мюбаризя апармаг вя тяслим олмамаг лазымдыр. Мюмкюн гядяр чалышыб инсан олюмюнюн вя
ябяди айрылыгын гаршысыны алмаг гярякди. Бунлара наил олмаг учюн тауну мяглуб этмяк лазым
иди. Аджы да олса, хягигят беля иди.
Эля буна гёря дя годжа Кастел, бютюн гюввя вя баджарыгыны сярф эдяряк, эля бурададжа, алдя
олан васитялярин кёмяйи иля йолухма алейхиня йени ваксин ийняси хазырламага чалышырды. Рйё
дя онунла биргя умид эдирди ки, шяхярдя йайылмыш таунун оз микробундан истифадя эдиб, даха
сямяряли йени бир ваксин ийняси йаратмаг олар. Чюнки хазыркы таунун микробу элмя мя’лум
олан таун микробундан, азаджыг да олса, фярглянирди. Кастел умид эдирди ки, сынаг маддясини
йахын вахтда хасил эдя биляджяк.
Хеч вахт гяхяряманлыг иддиасында олмамыш Гран ися санитар дястяляри бирлийинин катиблик
ишини оз охдясиня гётюрмюшдю. Тарунун йаратдыгы дястялярдян бя’зиляри ахали сых олан
мяхяллялярдя йолухманын гаршысыны алмаг учюн тядбирлярдя иштирак эдирдиляр. Онлар тямизлийин
горунмасына нязарят эдир, дярманланмамыш дам вя зирзямиляри сийахыйа алырдылар. Башга
дястялярин узвляри ися эвляря гедян хякимляри мюшайият эдир, таунлу хястяляри дашыйыр, лазым
гялся, мютяхяссис чатышмайанда хястяляри, йахуд олюляри апаран машынлары идаря этмяли
олурдулар. Бютюн бу ишляр учюн тяляб олунан гейдиййат вя сийахылашдырма ишляри иля Гран
мяшгул олурду.
45
Бизя эля гялир ки, Рйё йахуд Тарудан  фяргли олараг, Гран кими бир адам кёнюллю
санитар дястяляриня гошулмуш фядаиляри даха йахшы тямсил эдирди. О, санитар дястясиня
гошулмага тяряддюдсюз разылыг вермиш вя бу ишя оз ирадяси иля гошулмушду. Озю дя бир шярт
гоймушду ки, анджаг хырда ишлярля мяшгул оладжаг. Йашы чох олдугундан агыр ишляря гошула
билмязди. Ахшам саат алтыдан саат сяккизя гядяр озюню бу ишя хяср эдя билярди. Рйё
мехрибанлыгла она тяшяккюр элядикдя ися Гран тяяджджюбляниб демишди: “Бурда ня вар ки?
Шяхяря таун йайылыб, гяряк биз дя озюмюзю мюдафия эдяк, айдын мясялядир. Эх! Каш эля
бютюн мясяляляр беля айдын олайды! Бя’зян ахшамлар Гран гейдиййат ишлярини гуртарандан
сонра Рйё онунла сёхбят эдирди. Сонра Тару да онларын сёхбятиня гошулмага башлады. Гран
онларын икисиня дя уряк гыздырырды. Рйё иля Тару ися тануну алями гарышдырдыгы бир вахтда
Гранын сябрля давам этдирдийи йарадыджылыгына хюсуси мараг гёстярирдиляр. Аслиндя,
гяргинликдян йаха гуртармаг истяйяндя дя онлар бу мёвзуйа кечирдиляр.
Хярдян Тару Грандан сорушурду:
–хя, Амазон гыз неджядир?
Гран  ися сыхынтылы тябяссюмля хямишя эйни джавабы верирди:
–Гыз ат белиндядир, ат чапыр.
Бир ахшам Гран деди ки, Амазон гызын тясвириндя ишлятдийи “йарашыглы сёзюню “шух гамятли
ифадяси иля авяз этмяйи гярара алыб. “Бу ифадя иля даха айдын тясяввюр йараныр дейя о озюня
хагг газандырмышды. Сонракы ахшам ися о, дюзялиш вердийи илк джюмляни Рйё иля Таруйа охуду:
“Гёзял бир май сяхяри а’ла бир Амазон атына минмиш шух гамятли Амазон гызы Булон
мешясинин гюл - чичякли хийабанларыны доланырды.
–Беля йахшы дейил? Инди даха айдын тясяввюр йараныр. “Май айынын бир сяхяри ифадясини “бир
май сяхяри иля авяз элямишям, беля даха йыгджамдыр.
Сонра о нигаран олмага башлады ки, «а’ла сёзюню дюзгюн сечмяйиб. Онун фикринджя, бу сёз
йахшы сяслянмирди. Эля бир ифадя тапмаг лазым иди ки, онун тясяввюрюндяки йарашыглы атын акси
хямян сёзля гёрюнсюн. Сонра «азямятли сёзюню гётюр - гой эляди. Даха сонра ися “парылтылы
сёзюню дёня - дёня тякрар эляйиб, гярара гялди ки, бу сёз дя ахянгя уйгун гялмир. Няхайят,
бир ахшам тянтяняли сясля э’лан эляди ки, ахтардыгы ифадяни тапа билиб: “Гара рянгли алаз аты.
Онун фикринджя, эля гара рянгин озюндя бир гёзяллик аламяти вар.
–Йох, дюз гялмир, –дейя Рйё диллянди.
–Нийя ахы?
–Алаз сёзюнюн озю атын нёвюню йох, рянгини билдирир.
–Хансы рянгдир о эля?
–Дягиг билмирям, хяр халда гара рянг дейил.
Гран йаман пярт олду. Аз сонра деди:
–Саг олун, йахшы ки, сизинля мясляхятляшдим. Озюнюз гёрюрсюнюз ки, неджя чятин ишдир.
–Бяс “гёз охшайан ифадяси неджя, хошунуза гялир? –дейя Тару сорушду.
Гран она бахды вя фикирляшя - фикирляшя деди:
–Хя, дюз тапмысыныз, беля йахшыдыр.
Онун узюня мюлайим бир тябяссюм гонду. Бир мюддят сонра Гран э’тираф эляди ки, “гюл -
чичякли ифадяси дя ону нигаран гойуб. Ахы о, Монтеламар вя Оран шяхярляриндян башга хеч
йери гёрмяйиб. Эля буна гёря дя хярдян достларына суал верир, Булон мешясинин неджя чичяк
ачмасы хаггында тясяввюр газанмаг истяйирди. Аслиндя ня Рйё, ня дя Тару хямян мешянин
неджя чичяклянмясини йадларына сала билмирдиляр. Гран ися онларын йаддашсызлыгына тяяджджюбляниб
демишди: “Йалныз инджясянят адамлары мянзяряйя дюзгюн тамаша эдя билирляр.
Бир дяфя хяким гёрдю ки, Гран йаман севинир. О, “гюл - чичякли ифадясини “чичяйя гярг олмуш
ифадяси иля авяз элямишди вя алини овушдура - овушдура дейирди: “Ахыр ки, тясяввюр йараныр,
мянзяря дуйулур. Тя’зим эдин, джянаблар! О, джюмляни тянтяня иля охумага башлады: “Гёзял
бир май сяхяри гёз охшайан алаз ата минмиш шух гамятли Амазон гызы Булон мешясинин
чичяйя гярг олмуш хийабанларыны  доланырды. Джюмляни уджадан охуйандан сонра ахырынджы
сёзлярин ахыджы сяслянмядийини дуйуб, Гран бир аз кякяляди, пярт олуб, йериндя отурду. Сонра
евя гайытмаг учюн хякимдян иджазя истяди, фикирляшмяк учюн сакит гушяйя чякилмяли иди.
Эля хямян гюнляр мя’лум олду ки, Гран оз иш йериндя хушсузлуг эдир вя бялядиййя
идарясиндя ишчилярин азалдыгы бир вахтда онун пис ишлямяси идарядя наразылыга сябяб олуб.
Гранын ишлядийи шё’бянин ишляри лянгимяйя башламышды вя мюдир ону чагырыб данламышды ки,
алдыгы амяк хаггына гёря узяриня дюшян вязифянин охдясиндян гялмялидир. Мюдир хям дя
беля бир хябярдарлыг элямишди: “Эшитдим ки, сиз ишдян сонра кёнюллю санитар дястяляриндя
чалышырсыныз. Бу сизин оз ишиниздир. Мяним ишим ися будур ки, сизи идарядяки вязифянизя дюзгюн
46
ямял этмяйя чагырым. Беля агыр бир вязиййятдя хяр кясин ан сямяряли иши оз
вязифясиня дюзгюн амял этмясидир. Агяр  беля олмаса,  алавя хидмятляр дя бир ахямиййят
вермяз.
–Мюдир хаглыдыр, –дейиб Гран Рйёйя бахды.
–Бяли, мюдир хаглыдыр.
–Фикрим йаман гарышыб, билмирям бу джюмлянин ахыны неджя сялигяйя салым.
О фикирляширди ки, “Булон сёзюню ихтисар элясин, чюнки “мешя сёзю бёйюк хярфля йазылса,
хансы мешядян сёз гетдийи анлашыладжаг. Онда беля охунаджаг: “Мешянин чичяйя гярг олмуш
хийабанлары. Йеня дя “мешя сёзюнюн вязиййяти нигаранчылыг  йарадырды. Бя’зи ахшамлар Гран
Рйёдян дя йоргун гёрюнюрдю.
Бяли, о, уйгун сёз вя ифадя сечмякдян йорулур, санитар дястяляринин йазы - позу ишляринин дя
ёхдясиндян гялмяйя чалышырды. Хяр ахшам мя’лумат вяряглярини йохлайыр, санитар дястяляринин
фяалиййятиндян дягиг нятиджя чыхармага ся’й эдирди. Бя’зян о Рйёню ахтарыр, хястяханалардан
бириндя тапыр, идарялярдян йахуд тибб мянтягяляриндян бириндя она бир иш масасы айрылмасыны
хахиш эдирди. Сонра ися онун учюн айрылмыш масанын архасына кечир, оз идарясиндя ишлядийи кими
фяалиййятя башлайыр, йаздыгы вяряглярин мюряккябини гурутмаг учюн онлары дярман вя
хястялик ийи басмыш отагын хавасында йелляйирди. О, гятиййятля чалышырды ки, Амазон гызы
хаггында йох, мяшгул  олдугу иши фикирляшсин.
Агяр догрудан да инсанлар нюмуня учюн бир гяхряман образы сечмялидирся вя бизим бу
тарихчяйя дя беля бир образ ваджибдирся, биз эля бу садя инсанын образыын тяклиф эдярдик. Онун
шяхсиндя хейирхах вя уздя гюлюндж гёрюнян бир образ йашайыр. Беля бир гярар хягигятя даха
йахын олар, ики дяфя икинин нятиджядя дёрд олдугуну гёстяряр, гяхряманлыгы ися оз йериня, йя’ни
икинджи йеря чякяр. Бяли, гяхряманлыг он планда дейил, анджаг арха планда гёрюнмялидир. Беля
бир гярар хям дя бизим тарихчянин махиййятини ачар. Бу махиййят ися анджаг хош хиссляря
етмяли, йя’ни ня тамам пис, ня дя тамам йахшы кими гялямя алынан хиссляря хидмят
етмямялидир.
Хяким Рйё беля фикирляширди  вя таунлу шяхяря радио вя гязетляр васитясиля кянардан
гёндярилян мюраджият вя овундурмалары эшитдикджя оз фикриня хагг газандырырды. Хава вя
автомобил йоллары иля гёндярилян кёмякляря, мятбуат вя радио далгалары иля ахан гайгыкеш вя
атяшин чыхышлара бахмайараг, шяхяр бютюн дюнйадан узаг дюшмюш бир гярибя бнзяйирди. Беля
чыхышлар хякими асябиляшдирирди. Догрудур, о билирди ки, дейилян вя йазылан сёзлярдя рийакарлыг
йохдур. Бу сёзляр лазымы тярздя, лазымы дилля дейилмирди. Беля чыхышларда Гранын кичик
тяшяббюсюнюн махиййяти дуйулмур, таун йайылмыш бир шяхярдя Гран кими адамларын
фядакарлыгы нязяря алынмырды.
Бя’зян геджя йарысы, шяхярин сюкута далдыгы вахт, азаджыг йухуламагдан отрю йериня
гирмяздян аввял хяким Рйё радиойа гулаг асырды. О, мин километрлярля узагдан гялян
намя’лум сяслярин мехрибан кялмялярини эшидирди. Бу сясляр ня гядяр сямими олса да,
узагдакы хямян адамлар гёзляри иля гёря билмядикляри агры - аджыны бёлюшя билмяздиляр. Хамы
“Оран! Оран! Дейирди. Бу чагырышлар дянизляр ашыб гялся дя, бир ахямиййяти йох иди. Онлар
анджаг нарахатлыг гятирир, айрылыгын тя’сири иля Гран, хям дя бу тарихчяни йазанын озю йад
адамлара дёнюрдюляр. “Оран! Оран!. . Хя, йахшы, ня олсун, –дейя хяким фикирляширди. –Анджаг
Оранлылар билир ки, йа биргя йашамалы, йа да биргя олмялидирляр, башга бир чаря йохдур.
Чёлдякиляр чох узаг дюшюбляр.
Таунун вар гюввясини топлайыб джидди хюджума кечмяси вя шяхяри аля кечирмясинин
тясвириндян аввял, хяля дя озюню йад сайан, бу шяхярдян вя хястяликдян йаха гуртармаг
ючюн хяля дя джанфяшанлыг эдян Рамбер кими адамлардан да данышмаг лазымдыр. Онлар тауна
ясир дюшмяк истямирдиляр вя бу арзу башгаларынын йашамаг арзусундан гюджлю дейилди. Беля
джяхдлярля мюгайисядя, бизим фикримизджя, башгаларынын фядакарлыгы даха айдын нязяря чарпмалы
иди.
Рамбер чалышырды ки, тауна асир дюшмясин. Гануну йолларла шяхярдян чыхмагын мюмкюн
олмадыгыны дуйандан сонра о Рйёйя демишди ки, гейри - гануни йоллара ал атмаг фикриндядир.
Журналист аввялджя кафе хидмятчиляриня мюраджият элямишди. Чюнки кафе хидмятчиляри хяр
мясялядян халы олурлар. Амма онун мюраджият элядийи илк хидмятчиляр дя бу джюр ишляря гёря
джидди джяза тядбирляри тядбиг олундугундан хябярдар идиляр. Башга бириси ися ону арагарышдыран
хесаб элямишди. Анджаг Рйёнюн отагында Котарла гёрюшяндян сонра азаджыг бяхти гятирди.
Хямин гюн о Рйёйя башга идаряляря дя баш чякмяси вя йеня дя бир нятиджя алдя эдя
билмямяси хаггында данышырды. Бир нечя гюн сонра Котар кючядя Рамберя раст гялди вя
хейирхах бир ада иля сорушду:
47
–Хяля бир шей чыхмыр?
–Йох, бир шей чыхмыр.
–Идаря ишчиляриня умид элямяйин. Онлар баша дюшян дейилляр.
–Билирям. Мян башга бир йол ахтарырам. Амма бу йолу тапмаг да чятиндир.
–Хя! Баша дюшюрям, –дейя Котар джаваб верди.
Сонра о Рамберя деди ки, чыхыш йолу билир. Рамберин тяяджджюбляндийини гёрюб, изах эляди ки,
узун иллярдир Оранын бютюн кафеляриня баш чякир вя бу кафелярдя достлары вар, беля ишлярля
мяшгул олан бир тяшкилатын мёвджуд олдугундан хябярдардыр. Мясяля бурасындадыр ки, газанджы
хярджини одяйя билмядийиня гёря Котар аз тапылан малларын алвериня гуршанмышды. О джюрбяджюр
сигаретляр, кейфиййятсиз спирт алыб - сатыр вя бу малларын гиймяти гетдикджя артдыгындан хейли пул
газанмышды.
–Йя’ни сиз аминсиниз ки, беля бир тяшкилат вар?
–Бяли, мяним озюмя тяклиф эдибляр.
–Сиз дя гетмяк истямядиниз?
–Тяяджджюблянмяйин, –дейя Котар мюлайим сясля джаваб верди. –мяним гетмямяйимин
сябяби вар. – Джюз’и бир сюкутдан сонра сорушду: –Бяс нийя сорушмурсунуз ки,
гетмямяйимя сябяб нядир?
–Мянджя бунун мяня дяхли йохдур, –дейя Рамбер джаваб верди.
–Бир джяхятдян, догрудан да, бунун сизя дяхли йохдур. Башга бир джяхятдян ися. . . Хюлася,
ясас мясяля будур ки, таун башлайандан бяри мян озюмю бурада даха архайын хисс эдирям.
Рамбер онун сёзляриня гулаг асыб, сорушду:
–Йахшы, хямян тяшкилата неджя гетмяк олар?
–Эх! Чятин мясялядир, гяряк бир йердя гедяк.
Ахшам саат дёрд иди. Истидян адам богулурду. Магазаларын гапылары багланмыш, кючяляр ися
бошалмышды. Котарла Рамбер дарысгал кючяляря эниб, диниб - данышмадан хейли йол гетдиляр.
Гюнюн беля чагында таун гёзя чарпмырды. Эля хястяликдян аввялки йай гюнляриндя дя шяхяр
беля сакит, рянгляр сёнюк гёрюнюрдю. Инди ися билмяк олмурду ки, хавайа агырлыг гятирян олюм
горхусу иди, йохса исти вя тозанаг. Тауну гёря билмяк учюн мюшахидя вя дюшюнджя гярякдир.
Онун да нязяря чарпан аламятляри вар. Мясялян, хястялийя хош мюнасибятини гизлямяйян
Котар Рамберя сёйляди ки, адятян беля вахтларда истидян ляхляйян итляр эвлярин
гиряджякляриндяки кёлгялярдя сяринлик ахтарыр, дёшямяйя узаныб, мюргю вурурдулар. Инди итляр
йоха чыхыблар.
Онлар Палма булвары иля гялиб Арм мейданыны кечдиляр вя Марин мяхяллясиня тяряф уз
тутдулар. Сол уздя диварлары йашыл рянгя бойанмыш, сары кёлгяликли бир кафе варды. Онлар
алынларынын тярини силиб, ичяри кечдиляр. Йашыл ортюклю масанын архасындакы йюнгюл стулларда
отурдулар. Зал тамам бош иди. Ичяридя учушан милчяклярин сяси эшидилирди. Кассанын йанындакы
сары рянгли гяфясдя тюкю тёкюлмюш, алдян дюшмюш бир тутугушу мюргюляйирди. Чиркли, хёрюмчяк
тору басмыш диварлардан ися дёйюш сяхняляри тясвир олунмуш кёхня таблолар асылмышды. Аз гала
бютюн масаларын, хятта архасында отурдуглары масанын да устюндяки булашыг тойуг айагларынын
излярини гёрюб, Рамбер тяяджджюблянмишди. Эля бу вахт гаранлыг кюнджлярин бирисиндян йарашыглы
бир хоруз чыхды вя излярин мяншяи мя’лум олду.
Ичяридя боганаг даха чох хисс олунурду. Котар пенджяйини чыхарды вя алини масайа дёйдю.
Залын кюнджюндяки гапыдан узун, гара дёшлюйюн архасында итмиш гысабой бир киши чыхды. О,
Котары гёрюб, узагдан саламлашды вя айагы алтында фырланан хоруза бир тяпик илишдириб, ирялийя
гялди, сясини хорузун гыгылтысына гошуб, гонагларын ня сифариш элямяк истядиклярини сорушду.
Котар аг шяраб сифариш этди вя Гарсийа адлы бир няфяри сорушду. Хидмятчи джаваб верди ки, хямян
адам бир нечя гюндюр кафейя гялмир.
–Сизджя бу ахшам гяляджяк?  –дейя Котар сорушду.
–Дейя билмярям. Йахшы, сиз озюнюз онун ня вахтлар гялдийини билирсиниз?
–Билирям, амма мясяля онда дейил. Бу достуму онунла гёрюшдюрмяк истяйирдим.
Хидмятчи йаш алини дёшлюйюн атяйиня силя - силя сорушду.
–Хя! Бу джянаб да хямян ишлярля мяшгулдур?
–Элядир, –дейя Котар джаваб верди.
–Йахшы, онда бу ахшам гялин. Ушаг гёндяриб чагыртдырарам ону.
Гапыдан чыханда Рамбер Котардан хансы “ишлярдян сёхбят гетдийини сорушду.
–Гачаг малдан сёхбят гедир. Онлар шяхяр гапыларындан мал кечирир вя йахшыджа пул
газанырлар.
–Демяли, гизли алагяляри вар?
48
–Албяття.
Ахшам устю кафенин кёлгялийи галдырылмышды. Гяфясдяки тутугушу джыгылтылы сясини залы
долдурмуш гысагол кёйнякли мюштярилярин сясиня гатырды. Мюштярилярдян бири–башына хясир
шлйапа кечирмиш, гюндян йанмыш синяси ачыг галмыш бир киши Котары гёрян кими айага галхды.
Тяхминян отуз йашы оларды, узю узунсов вя гарашын иди, хырда гара гёзляри, аг дишляри дя
диггяти джялб эляйирди. Бармагларына ики - юч узюк кечирмишди. О йахынлашыб деди:
–Салам. Гялин, айаг устю бир шей ичяк.
Онлар барын гаршысында диниб - данышмадан адама уч гядях ичдиляр.
–Бялкя чёля чыхаг? –дейя Гарсийа диллянди.
Гапыдан чыханда Гарсийа Котардан ня учюн гялдиклярини сорушду. Котар ися она изах эляди
ки, Рамбери онун йанына мал алмаг учюн дейил, шяхярдян чыхмаг мягсяди иля гятириб. Гарсийа
сигаретини тюстюлядя - тюстюлядя ирялиляйирди. О, суаллар верир, Рамберин озюню гёрмюрмюш кими
ондан данышаркян, “хямян адам дейя мюраджият эдирди. Ахырда сорушду:
–Йахшы, бяс нийя гетмяк истяйир?
–Арвады Франсада галыб.
–Беля де!
Аз сонра Гарсиа йеня суал верди:
–Бяс сяняти нядир?
–Журналистдир.
–Чохданышан олур журналистляр.
Рамбер динмяди. Котар джаваб верди:
–Дост адамдыр.
Сонра диниб - данышмадан хейли гетдиляр. Дямир чярчивяйя алынмыш сахил сякисиня чатдылар.
Онлар кичиджик бир буфетя тяряф бурулдулар. Бурада сардин балыгы гызардыб сатырдылар вя балыгын ийи
кючяйя йайылмышды. Гарсиа диллянди:
–Хяр халда бу ишля мян йох, Раул мяшгул олур. Гяряк ону ахтарыб тапам. Ону тапмаг да
чятин мясялядир.
Котар ишгюзар бир сясля сорушду:
–Гизлянир йя’ни?
Гарсиа джаваб вермяди. Буфетя чатанда Гарсиа онлара тяряф чеврилди вя илк дяфя Рамберя
мюраджият эляди:
–Бириси гюн саат он бирдя, шяхярин йухары хиссясиндя гёмрюк идарясинин тининдя гёрюшярик.
Айрылыб гетмяк истяйяндя гяфилдян гери дёндю вя онлара деди:
–Амма хярджиниз чыхаджаг.
О шярт кясирди. Рамбер джаваб верди:
–Мя’лум мясялядир.
Аз сонра журналист Котара тяшяккюр эляди. Котар ися мехрибан бир гёркям алыб, джаваб верди:
–Йох, дяймяз! Сизя кёмяк элядийимя озюм дя севинирям. Хям дя ки, сиз журналистсиниз,
ня вахтса йахшылыгымын авязини чыха билярсиниз.
Ики гюн сонра Рамберля Котар шяхярин йухары хиссясиня апаран узун, кёлгя дюшмяйян кючя
иля галхырдылар. Гёмрюк идарясинин бир хиссясини тибб мянтягясиня чевирмишдиляр. Ири дарвазанын
гаршысындакы адамларын чоху хястя гохумлары иля гёрюшмяк мюмкюн олмаса да, онлар
хаггында мя’лумат алмаг учюн топлашмышдылар. Бура гялиб - гедян чох иди вя йягин ки, Гарсиа
гёрюшю гясдян беля гарышыг йеря тя’йин элямишди. Котар диллянди:
–Сизин гетмяк арзунуз адамы тяяджджюбляндирир. Аслиндя, инди бурада мараглы ахвалатлар
баш верир.
–Мяним учюн мараглы дейил, –дейя Рамбер джаваб верди.
–Хя, догрудур, бурда галмаг горхулудур. Амма бурада эля таундан аввял дя хяйат
ючюн горху вар иди; машыны чох олан бир кючяни кечмяк дя хяйат учюн горхулудур.
Эля бу вахт Рйёнюн машыны онларын йанында дайанды. Машыны Тару сюрюрдю. Рйё ися онун
йанында отуруб, мюргю вурурду. Рйё гёзюню силиб, онлары бири - бириня тягдим эляди. Тару деди:
–Биз танышыг, эйни мехманханада йашайырыг.
Хяким Рамберя деди ки, ону шяхяря апара биляр. Рамбер джаваб верди:
–Саг олун, бурада гёрюшюмюз вар.
Хяким Рамберин узюня бахды вя Рамбер оз сёзюню тясдигляди:
–Бяли, гёрюшюмюз вар.
Котар тяяджджюбля сорушду:
–Мясялядян хяким дя хябярдардыр?
49
Эля бу вахт Тару Котара баха - баха деди:
–Мюстянтиг гялир.
Котар тутулду. Мюстянтиг Отон ишгюзар аддымларла онлара тяряф гялирди. О, Рйёгилин
дястясинин йанындан кечяркян шлйапасыны галдырыб, салам верди.
–Салам, джянаб мюстянтиг! –дейя Тару диллянди.
Мюстянтиг машынын ичиндякиляря дя салам верди. Сонра азаджыг гери чеврилиб, арахадакы
Рамберля Котары да сятхи саламлады. Тару Котарла журналисти она тягдим эляди. Мюстянтиг бир
анлыг сямайа бахыб, кёксюню отюрдю, зяманядян шикайятлянди вя няхайят сорушду:
–Джянаб Тару, мяня дедиляр ки, сиз профилактик тядбирлярин тятбиги иля мяшгулсунуз. Амма
сизин бу гярарынызы тя’рифлямяк истямяздим. Хяким, сизджя бу хястялик хяля чох чякяджяк?
Хяким билдирди ки, хястялийин тез гуртараджагына умид эдир. Мюстянтиг дя умидля йашадыгыны
билдирди вя деди ки, талейин ишини билмяк олмаса да, умид элямяк йахшыдыр. Тару ися мюстянтигя
вязиййятля алагядар ишинин артыб - артмамасы хагда суал верди.
–Аксиня, умуми ганун позгунлуглары азалыб, –дейя мюстянтиг джаваб верди. –Инди
ясасян тязя ганунлары изах этмякля мяшгулам. Кёхня ганунлара ися аввялкиндян дя йахшы
ямял олунур.
Тару:
–Демяли, тязяляри иля мюгайисядя кёхня ганунлар чох шюкюрлю имиш.
Мюстянтиг хяйалдан айылыб джиддиляшди. Таруйа сойуг бир нязяр салыб деди:
–Ня фярги вар ки? Ганун бир шейдир, джяза ися башга бир шей. Бизлик бир иш йохдур.
Мюстянтиг узаглашанда Котар деди:
–Эля онун озю бир нёмряли дюшмяндир.
Рйёнюн машыны да йола дюшдю.
Аз сонра Рамберля Котар гёрдюляр ки, Гарсиа онлара тяряф гялир. О диниб - данышмадан
йахынлашды вя салам вермяк авязиня деди: “Гёзлямяк лазымдыр.
Атрафда топлашанларын аксяриййяти гадынлар иди вя хамы сусуб дурмушду. Гадынларын
хамысынын алиндя баглама варды вя нахаг да олса, умид эдирдиляр ки, багламалары ичярийя отюря
билярляр вя хястялийя тутулмуш азизляри эвдян гятирилмиш арзагы ала биляр. Гапыны али силахлы
адамлар горуйурдулар. Бя’зян ичяри хяйатын о узюндяки бинадан гышгырыг сясляри эшидилир,
гёзляйянляр ися хяйяджан долу гёзлярини бинайа зилляйирдиляр.
Уч киши йанашы дайаныб, беля бир мянзяряйя тамаша элядикляри вахт архадан онлара салам
верян бир няфярин джидди сясини эшидиб, гери чеврилдиляр. Хава исти олса да, Раул сялигяли
гейинмишди. Айниндя тутгун рянгли костйум, башында кянарлары гатланмыш йарашыглы шлйапа
варды. Сифяти солгун гёрюнюрдю. Гара гёзляри, йыгджам агзы варды. О, гяти бир сясля деди:
–Шяхяря тяряф эняк. Гарсиа, сян гялмясян дя олар.
Гарсиа бир сигарет йандырды вя галанлар араландылар.
Рамберля Котар Раулу арайа алыб, онун ири аддымлары иля айаглашмага чалышырдылар. Раул
деди:
–Гарсиа мясяляни мяня изах эдиб. Баш тутан ишдир. Амма он мин франк хярджиниз чыхаджаг.
Рамбер разылашды вя Раул алавя этди:
–Онда сабах испанларын Сахил ресторанында биргя нахар эдярик.
Рамбер йеня разылашды вя Раул онун алини сыхараг гёрюшдюкляри вахтдан бяри илк дяфя
гюлюмсяди. Раул гедяндян сонра Котар узрхахлыг эляди ки, эртяси гюн мяшгул оладжаг. Онсуз
да Рамберин она эхтийаджы галмамышды.
Эртяси гюн журналист испан ресторанына гиряндя хамы чеврилиб она бахырды. Истидян йанан
дарысгал кючялярдян бириндя йерляшян бу алагаранлыг ресторандакы мюштярилярин чоху испан типли
адамларды. Амма эля ки, кюндждяки масалардан биринин архасында айляшмиш Раул ишаря иля
Рамбери оз йанына чагырды, мюштярилярин марагы йоха чыхды вя хяр кяс оз йемяйиня гиришди.
Раулун йанында арыг, уджабой, энликюряк, атсифят, узю тюклю вя сачы чаллашмыш бир няфяр
яйляшмишди. Киши кёйняйинин голуну чирмялямиш, гара, тюк басмыш арыг, узун голларыны масайа
дайамышды. Рамбер тягдим олунанда о уч дяфя башыны йелляйиб саламлашды. Раул онун адыны
демяди вя ад авязиня “достумуз сёзюню ишлятди.
–Мясяля гялиз мясялядир, –дейя Раул джаваб верди. –Лазымы адамлары тапмага вахт
гярякдир.
Атбаш киши йеня башыны йелляди вя Рамбер разылашмалы олду. Йемяк вахты сёхбят учюн
мёвзу тапа билмирдиляр. Амма эля ки, Рамбер атбаш адамын футболчу олдугуну эшитди, хяр шей
дяйишди. Чюнки Рамберин озю дя футболла чох мяшгул олмушду. Онлар Франса чемпионаты,
пешякар ингилис командалары вя хюджум тактикасындан сёхбятя гиришдиляр. Нахарын ахырында
50
атбаш киши Рамберля кёхня дост киим данышыр  вя ону инандырмага чалышырды ки, мейданчада
ян гёзял йер йарыммюдафиячинин йеридир. : “Билирсянми ня учюн? Она гёря ки, йарыммюдафиячи
топ пайлайыр, футболун джаны да эля топ пайланмасындадыр. . . Рамберин озю хямишя мяркяз
хюджумчусу олмушдуса да, мюсахибинин фикрини тясдиг эляди. Радионун сяси сёхбяти йарымчыг
гойду, зяриф бир мелодийа сясляняндян сонра э’лан элядиляр ки, кечян гюн таундан отуз йедди
адам олюб. Бу хябяря ахямиййят верян олмады. Атбаш адам чийинлярини чякиб, айага галхды.
Раулла Рамбер дя  галхдылар.
Айрыларкян мяркяз йарыммюдафиячиси Рамберин алини хярарятля сыхараг деди:
–Мяним адым Гонзалесдир.
Арадакы ики гюн Рамберя чох узун гёрюндю. О, Рйё иля гёрюшюб, вязиййяти тяфсилаты иля она
данышды. Сонра хястялярдян бириня баш чякяйя гедян хякимя йол йолдашы олду. Хястя олан эвин
гаршысында хякимля худахафизляшди. Эвин дяхлизиндян сяс - кюй галхды, гоншулар хястянин
аилясиня хякимин гялдийини хябяр вердиляр.
–Каш ки, Тару тез гяляйди, –дейя хяким мызылдады.
О, йоргун гёрюнюрдю. Рамбер сорушду:
–Эпидемийа гюджлянир йя’ни?
Хяким билдирди ки, сон вахтлар хястялярин сайы чох артмайыб, амма асас мясяля бу артымда
дейил. Асас мясяля бундадыр ки, тауна гаршы мюбаризя васитяляри кифайят элямир.
–Мюбаризя вясаитимиз чатмыр. Дюнйанын бютюн гошун хиссяляриндя вясаит чатмайанда
адамлар вясаити авяз эляйир. Бизим ися адамымыз да чатмыр.
–Ахы кянардан хякимляр вя санитар ишчиляри гёндярилиб.
–Элядир, –дейя Рйё джаваб верди. –Амма джямиси он хяким вя йюзя йахын санитар
гёндярилиб. Эпидемийанын индики вязиййятиндя биртяхяр кечинмяк олур. Амма эпидемийа
гюджлянся, адам чатмайаджаг.
Рйё эвин ичярисиндян гялян сясляря гулаг аса - аса Рамберин узюня гюлюмсяйиб деди:
–Бяли, вязиййят белядир, чалышын тез гедясиниз.
Рамбер тутулду:
–Билирсиниз, мян хястялийя гёря гетмирям. Рйё она инандыгыны билдирся дя, Рамбер
сёзюня давам эляди: –Мян озюм билирям ки, горхаг адам дейилям вя джясарятими сюбута
йетирмяк имканларым да олуб. Амма инди бя’зи фикирлярля хеч джюря разылаша билмирям.
Хяким Рамберин узюня бахыб деди:
–Сиз арвадынызла гёрюшяджяксиниз.
–Ола биляр. Амма мяни асас бир фикир нарахат эдир. Горхурам ки, бу вязиййят узана вя
мян эвя гайыдана гядяр арвадым годжала. Адамлар отуз йашдан сонра годжалмага башлайырлар,
гёряк вахтдан йахшы истифадя эдясян. Билмирям мяни анлайа билирсиниз йа йох?
Хяким агызуджу деди ки, ону йахшы анлайыр. Эля бу вахт Тару онлара йахынлашды вя хяйяджанлы
сясля деди:
–Эля индиджя Панелудан хахиш элядим ки, бизя гошулсун.
–Бяс ня джаваб алдын? –дейя хяким сорушду.
–Бир аз фикирляшиб разылашды.
–Чох гёзял, –дейя хяким джаваб верди. –Чох шадам ки, кешиш оз моизясиндян артыг
хейир веряджяк.
–Хамы бизя гошулмага хазырдыр. Гяряк йадларына саласан, имкан йарадасан.
Сонра о гюлюмсяйяряк Рйёйя гёз вурду.
–Мяним ися ишим ондан ибарятдир ки, адамлара имкан йарадым.
–Багышлайын, мян гетмялийям, –дейиб, Рамбер узаглашды.
Гёрюш гюню саат сяккизя бешдягигя галмыш Рамбер кился тагынын алтында иди. Хава хяля
сярин иди. Сямада хырда, аг булуд парчалары гёрюнюрдю вя Гюн галхан кими хямян булудлар да
ярийиб йоха чыхаджагды. Гаршыдакы чямянлийин отлары гурумуш олса да, сяхяр чагы орадан
рютубят ийи гялирди. Гюняш Шярг тяряфдяки эвлярин арасындан галхыб, Жанна д’Аркын гызыла
бойанмыш хейкялинин дябилгясини гыздырмага башлайырды. Гюлля саатларындан бири сяккиз дяфя
зянг чалды. Рамбер кимсясиз мейданчада бир аз гязинди. Килсянин ичиндян ням вя мумийа
ийи гялирди. Гяфилдян кился хорунун сяси кясиди. Он няфяря йахын гара гейимли адам килсядян
чыхыб, шяхяря тяряф йолланырды. Эля онлар кими гара гейимли башга бир дястя ися пиллякянляри
галхыб, килсяйя гирирди. Рамбер сигарет йандырды, сонра да фикирляшди ки, бялкя дя беля йердя
папирос чякмяйя иджазя верилмир.
Саат доггуза он беш дягигя ишлямиш килсянин ичиндян орган сядалары эшидилди. Рамбер
гюббянин алтына кечиб, ичяри бахды. Аз сонра, гёзляри ичяридяки алагаранлыга адят эляйяндя аз
51
яввял ичярийя кечмиш гара гейимли адамлары  гёрдю. Онлар гурама бир минбярин гаршысына
топлашмышдылар. Хямян минбярин устюня ня ися Мюгяддяс Рошун шяхяр э’малатханаларындан
бириндя йонулмуш хейкяли гойулмушду. Адамлар хейкялин гаршысында диз чёкюб галмыш,
ичяридяки алагаранлыгда хырда, гара кёлгяляря охшайырдылар. Онларын башы узяриндяки орган ара
вермядян чалынырды.
Рамбер чёля чыханда гёрдю ки, Гонзалес пиллякянляри эниб шяхяря тяряф гедир. О Рамбери
гёрюб деди:
–Эля билдим чыхыб гетмисян. Мян хейли геджикмишям.
Сонра изах эляди ки, бир аз аралыда саат сяккизя он дягигя галмыш достлар иля гёрюшю варды.
Дослар гялиб чыхмайыб, о ися ийирми дягигя абяс йеря гёзлямяли олуб.
–Йягин онларын иши дюз гятирмяйиб. Бизим ишимиздя хяр шей биздян асылы олмур.
О, тяклиф эляди ки, эртяси гюн хямн вахтда фядаиляр абидяси онюндя гёрюшсюнляр. Рамбер
кёксюню отюрюб, шлйапасыны гери итяляди. Гонзалес гюля - гюля деди:
–Эйби йохдур. Йадына сал ки, бир гол вурмаг учюн нечя фянд гуруб, нечя топ отюрмяли
олурсан.
–Албяття, элядир, –дейя Рамбер джаваб верди. –Амма ойун саат йарымдан артыг чякмир.
Оран шяхяринин Фядаиляр абидяси лимандан йухарыдакы гайаларын устюндя гурулуб. Бу кичик
гязинти мейданы йеганя йериди ки, бурадан дянизя тамаша этмяк олар. Эртяси гюн Рамбер
гёрюшя тез гялмишди вя дёйюшлярдя хялак олмуш фядаилярин даш узяриня хякк олунмуш адларыны
охуйурду. Аз сонра мейдана ики няфяр дя гялди. Онлар гёзуджу Рамберя бахыб араландылар,
сюрахыйа дирсякляниб ашагыйа, бош вя кимсясиз лимана тамаша этмяйя башладылар. Огланларын
бойу эйни иди, икиси дя йашыл шалвар вя гысагол кёйняк геймишдиляр. Журналист бир аз кянара
чякилиб, отураджаглардан бириндя отурду вя огланалара сярбястджя тамаша эляди. Узлярини гёряндя
фикирляшди ки, йашлары ийирмидян чох олмаз. Эля бу вахт Гонзалес узрхахлыг эдя - едя она
йахынлашды.
О, “достларымыз бунлардыр дейиб, Рамбери огланларын йанына апарды вя онлары тягдим эляди.
Гянджлярдян биринин ады Марсел, о биринин ады ися Луи иди. Сифятджя бири - бириня чох
охшадыгларындан Рамбер фикирляшди ки, йягин гардашдылар. Гонзалес деди:
–Бяли, танышлыг мясяляси хялл олунду, галды мясялянин озюнюн хялли.
Марселля Луи дедиляр ки, онларын нёвбяси ики гюн сонра башлайаджаг вя бир хяфтя чякяджяк, бу
гюнляр арзиндя имкандан истифадя элямяк лазымдыр. Онларын кешик чякдийи Гярб гапысында
дёрд няфяр олурлар вя о бири ики няфяр тяджрюбяли асгярлярдир. Хямян адамлара сирр ачмаг лазым
дейил. Аввяла, она гёря ки, онлара бел багламаг олмаз, хям дя ки, ишин хярджи арта биляр. Бя’зи
ахшамлар хямян ики няфяр геджянин бир хиссясини йахынлыгдакы барлардан биринин гизли отагында
кечирирляр. Марселля Луи тяклиф эдирдиляр ки, Рамбер онларын дарваза йахынлыгындакы эвиндя
йашасын ки, лазым оланда ону тапа билсинляр. Беля олса, иш хейли асанлашыр. Тялясмяк лазымдыр,
чюнки сон гюнляр шяхярдян чёлдяки нязарят мянтягяляринин икигат артырыладжагы хаггында сёхбят
гедирди.
Рамбер разылашды, ахырынджы сигаретляриндян онлара да тяклиф этди. Байагдан сусуб дурмуш
гянджляр Гонзалесдян сорушдулар ки, пул мясяляси хялл олунубму вя онлар бех ала билярлярми?
–Йох, –дейя Гонзалес джаваб верди. –Бех алмага дяймяз, бу киши дост адамдыр. Пул
мясяляси ахырда хялл олунаджаг.
Тязя бир гёрюш тя’йин этдиляр. Гонзалес мясляхят гёрдю ки, ики гюн сонра испан ресторанында
гёрюшсяляр йахшыдыр. Орадан да нязарятчилярин эвиня гедярляр.
–Биринджи геджяни мян дя сянинля галарам, –дейя о, Рамбери архайынлашдырды.
Эртяси гюн Рамбер мехманханада оз отагына галхаркян пиллякяндя Тару иля растлашды.
Тару деди:
–Мян Рйё иля гёрюшя гедирям, истяйирсинизся, биргя гедяк.
Рамбер тяряддюд ичиндя джаваб верди:
–Хяр дяфя мяня эля гялир ки, онунла гёрюшяндя вахтыны алырам.
–Инанмырам, о сизи чох истяйир. Сизин хаггынызда мяня чох данышыб.
Журналист фикирляшиб деди:
–Йахшы, онда беля данышаг. Нахардан сонра вахтыныз варса, лап гедж дя олса,
мехманхананын барына гялин.
–Вахт мясяляси хякимдян вя таунун вязиййятиндян асылыдыр.
Геджя саат он бирдя Рйё иля Тару дарысгал бара дахил олдулар. Отуза йахын адам барын
кюрсюсюня дирсякляниб, уджа сясля данышырдылар. Таунлу шяхярин кимсясиз кючяляриндян беля бир
гарышыглыга дюшмюш Рйё иля Тару аввялджя карыхыб дайандылар. Сонра баша дюшдюляр ки, барда
52
спирт сатылдыгындан беля тюнлюкдюр. Рамбер  узун кюрсюнюн о бири башында иди вя хюндюр
отураджагдан галхыб, онлара ал эдирди. Онлар йахынлашдылар вя Рамбер йанындакы кефлилярдян
бирини эхмалджа кянар эдиб, йер дюзялтди.
–Спирт ичмякдян горхмурсунуз?
–Йох, аксиня, –дейя Тару джаваб верди.
Рйё гаршысындакы гядяхи ийляди, аджы тябабят отларынын ийини дуйду. Бу гармагарышлыглыгда
сёхбят элямяк мюмкюн дейилди, дейясян, Рамберин дя ичмякдян башга фикри йох иди. Онун
ня дяряджядя кефли олдугуну айырд элямяк чятин иди. Ортадакы дарысгал мейданчада ики маса
гойулмушду. Масалардан биринин архасында отурмуш дянизчи забит голларыны йанындакы ики
гадынын голларына кечириб, узбяюздя отурмуш гомбул кишийя Гахирядя баш вермиш йаталаг
епидемийасындан данышырды: “Йерли ахали учюн дюшяргяляр йарадылмыш, хястяляри чадырлара
йыгмышдылар. Дюшяргялярин атрафына силахлы кешикчиляр дюзюлмюшдю. Гизли йолла дюшяргяйя
сохулмаг истяйянляря атяш ачырдылар. Ганун сярт олса да, дюзгюн ганун иди.
О бири масанын архасында сялигяли гейинмиш джаванлар отурмушдулар. Онларын сяси мусиги
сядаларына гарышдыгындан нядян данышдыгларыны айырд элямяк олмурду. Рйё сясини галдырыб,
Рамбердян сорушду:
–Хя, ишляриниз неджядир?
–Вахт йахынлашыр, бялкя дя бир хяфтяйя гетдим.
–Чох тяяссюф, –дейя Тару сёхбятя гошулду.
–Нийя тяяссюф эдирсиниз?
Тару Рйёйя бахды вя Рйё изах эляди:
–Хя! Тару фикирляшир ки, сиз эля бурада да бир ишя йарайардыныз. Амма мян сизин гетмяк
арзунузу чох йахшы баша дюшюрям.
Тару йеня ички сифариш эляди. Рамбер отурдугу кятилдян эниб, Тарунун узюня баха - баха
сорушду:
–Мян хансы ишя йарайардым?
Тару тялясмядян алини узадыб, гядяхини гётюрдю вя сакит сясля деди:
–Хя, эля бизим санитар дястямиздя дя ишляйя билярдиниз.
Рамбер фикря гетди вя йаваш - йаваш галхыб, оз кятилиндя отурду. Тару ися гядяхини башына
чякиб, диггятля она бахырды.
–Йя’ни бизим санитар дястяляримиз сизя гяряксиз гёрюнюр?
–Йох, чох гяряклидир, –дейиб, Рамбер дя гядяхини бошалтды.
Рйё Рамберин алинин асдийини гёрюб, анлады ки, о, амялли - башлы кефляниб.
Эртяси гюн Рамбер икинджи дяфя испан ресторанына гяляндя гапынын гаршысында стол ачыб
отурмуш бир дястя кишинин арасындан кечди. Хава азаджыг сяринлямяйя башлайырды вя чёлдя
отуранлар ахшам сяринлийини гёзляйирдиляр. Онларын чякдийи сигаретлярин аджы тюстюсю башлары
юстюндя ахышырды. Ресторанын ичи, демяк олар ки, бош иди. Рамбер бурада биринджи дяфя
Гонзалесля айляшдийи масанын архасына кечди. Хидмятчини хябярдар эляди ки, хяля гёзляйяджяк.
Саат сякизин йарысы иди. Чёлдя отуранлар да йаваш - йаваш ичяри долуб, йемяк масаларынын
архасына кечдиляр. Хидмятчиляр йемяк пайламага башладылар.
Ичярини габ - гашыг вя данышыг сясляри бюрюдю. Саат сяккиз олду. Рамбер хяля гёзляйирди.
Залын ишыгы да йанды. Масанын архасында башга мюштяриляр дя отурду. Рамбер озюня йемяк
сифариш эляди. Саат доггузун йарысында о йемяйини гуртарды. Амма ня Гонзалес, ня дя гёзятчи
гянджляр гялиб чыхмадылар. Рамбер сигарети сигаретя джалайырды. Зал йаваш - йаваш бошалыр, кючяйя
геджянин гаранлыгы чёкюрдю. Дяниздян ахан йюнгюл бир мех гапынын пярдялярини ойнадырды. Саат
доггузда зал тамам бошалмышды вя Рамбер гёрдю ки, хидмятчи гадын тяяджджюбля она бахыр. О,
йемяйин пулуну вериб, чёля чыхды. Узбяюздя бир кафе варды. Рамбер кафенин барында отуруб,
ресторанын гапысыны гёзятлямяйя башлады. Саат онун йарысында кафедян чыхыб, мехманханайа
тяряф гетди. Йол бойу унваныны билмядийи Гонзалеси неджя тападжагыны, тязя бир имкан учюн хяр
шейи йенидян башламалы оладжагыны фикирляшяндя ганы даха да гаралды.
Сонра о, Рйёйя данышмышды ки, хямян ахшам тя’джили йардым машынлары иля растлаша - растлаша
мехманханайа гайытдыгы вахт арвадыны дейил, шяхярдян чыхыш йолу хаггында фикирляшир вя аз
гала арвадыны йаддан чыхарыбмыш. Эля ки, умидинин боша чыхдыгыны дуйуб, йенидян арвады
гёзляри гаршысына гялиб, айрылыгын оду ону йандырыб, изтирабын чянгиндян гачырмыш кими оз
отагына гачыб.
Эртяси гюн сяхяр тездян о Котарын унваныны сорушмаг учюн Рйёнюн йанына гялди вя деди:
–Алагяляри итирдийимя гёря хяр шейи тязядян башламалыйам.
53
–Сяхяр ахшам бура гялин. Эля Тарунун да  Котарла  ня  ися  иши  вар,  хахиш  эляйиб  ону
чагырым. Саат онда гяляджяк. Сиз ися саат он бирин йарысында гяля билярсиниз.
Эртяси гюн Котар Рйёгиля гяляндя Рйё иля Тару гярибя бир ахвалатдан, Рйёнюн
хястяханасындакы хястялярдян биринин таундан саг гуртармасындан сёхбят эдирдиляр. Тару
дейирди:
–Тясадюфи халдыр. Хястянин бяхти гятириб.
–Йягин онун хястялийи таун дейилмиш, дейя Котар сёхбятя гошулду.
О бириляр хястялийин таун олдугуну сюбута йетирмяйя чалышсалар да, Котар инанмады:
–Бир халда ки, о сагалыб, демяли, хястялийи таун дейилмиш. Сиз озюнюз дя йахшы билирсиниз ки,
таун хеч кяся аман вермир.
–Адятян беля олур, –дейя Рйё джаваб верди.  –Амма диггятля изляйяндя тясадюфи халлар
олур.
Котар гюлдю:
–Хеч аглым кясмир. Хястялик хаггында бу ахшамкы мя’луматы эшитмисиниз?
Тару хейирхахлыгла Котара бахыб билдирди ки, мя’луматы эшидиб, вязиййятин джиддиляшдийиндян
хябярдардыр, амма хяля умидсизляшмяк олмаз. Вязиййят джидди олдугундан даха гюджлю
мюбаризя васитяляриня кечмяк лазымдыр.
–Йахшы, даха гюджлю мюбаризяйя башламысыныз?
–Бяли. Амма гяряк мюбаризяни хамы апарсын.
Котар бир шей анламады. Тару изах эляди ки, адамларын чоху биганялик эдир. Таун умуми
бяладыр вя она гаршы мюбаризядя хяр кяс оз борджуна амял этмялидир. Кёнюллю санитар
дястяляриня хамы йазыла биляр.
–Хя, дюз фикирдир, –дейя Котар джаваб верди. –Амма бунун да бир ахямиййяти
олмайаджаг. Таун чох гюджлюдюр.
–Биз алимиздян гяляни этмялийик. Таунун гюджлю олуб - олмадыгыны сонра биляджяйик.
Рйё иш масасынын архасына кечиб, мя’лумат вярягяляринин узюню кёчюрюрдю. Тару нигаран -
нигаран гурдаланан Котардан гёзюню чякмядян деди:
–Йахшы, джянаб Котар, бизим дястяляря нийя гошулмурсунуз?
Котар инджик хярякятля айага галхды, шлйапасыны алиня алыб деди:
–Бу мяним сянятим дейил. –Сонра ися дейинмяйя башлады: –Хям дя ки, бу таунлу
гюнлярдя мяним гюзараным йахшы кечир. Ахы мяним няйимя гярякдир ки, хястялийя гаршы
мюбаризяйя гошулам?
Тару алини алнына вуруб, тапмаджа ачмыш адам кими деди:
–Хя! Дюздюр, бу хястялийя баш гарышмасайды, инди сизи хябс элямишдиляр.
Котар диксинди вя мювазинятини итирмиш адам кими стулдан йапышды. Рйё дя башыны галдырыб,
марагла она бахырды.
–Сизя буну ким дейиб? –дейя Котар гышгырды.
Тару тяяджджюблянди:
–Эля сиз озюнюз. Бялкя дя сиз беля демяк истямямисиниз. Хяр халда хякимля икимиз беля
гюман элямишик.
Котар чох хирслянмишди вя анлашылмаз сёзляр сёйляйирди. Тару деди:
–Нахаг беля хяйяджанланырсыныз. Ня хякимин, ня дя мяним сизи сатмаг фикримиз йохдур.
Сизин ахвалатын бизя дяхли йохдур. Хям дя ки, эля бизим дя полисдян хошумуз гялмир. Йахшы,
яйляшин гёряк.
Котар стула бахды, бир аз тяряддюд эляйяндян сонра йериндя отурду. Чох кечмямиш
кёксюню отюрюб деди:
–Кёхня ахвалатдыр, бу йахынларда узя чыхарыблар. Мян эля билирдим йаддан чыхыб.
Йолдашларымдан бири мяни сатыб. Полис мяни чагырыб, гёстяриш верди ки, истинтаг гуртарынджа узага
гетмялийям. Хисс эдирям ки, аввял - ахыр хябся аладжаглар.
–Джидди мясялядир? –дейя Тару сорушду.
–Бахыр ня мя’нада сорушурсунур. Хяр халда адам олдюрмямишям.
–Хябс эдярляр, йохса мяджбури ишя гёндярярляр?
–Бяхтим гятирся, хябс эдярляр, –дейя Котар узгюн сясля джаваб верди. Аз сонра
дейинмяйя башлады: –Сяхв элямишдим. Хамы сяхв эдя биляр. Амма фикирляшяндя ки, хямян
сяхвя гёря хябс олунаджам, эв - ешийимдян, хямишяки гюзяранымдан, бютюн танышларымдан айры
дюшяджям, аглым башымдан чыхыр.
–Хя! Демяли, буна гёря озюнюзю асмаг фикриня дюшмюшдюнюз? –дейя Тару сорушду.
–Элядир, амма ахмаг фикир иди.
54
Рйё дя сёхбятя гошулду, онун нигаранчылыгынын сябябини анладыгыны сёйляди
вя она тясялли верди ки, бялкя дя хяр шей йахшы гуртарды.
–Элядир, озюм дя билирям ки, хялялик горхмагына дяймяз.
Тару деди:
–Мя’лум мясялядир ки, бизим дястяляря гошулмаг истямязсиниз.
Котар шлйапасыны алиндя ойнада - ойнада, сыхынты чякя - чякя Таруйа бахыб деди:
–Буна гёря мяня аджыгыныз тутмасын.
–Аджыгымыз тутмаз. Амма, хеч олмаса, чалышын ки, хястялик микробунун мюдафиячисиня
дёнмяйясиниз, –дейя Тару гюлюмсяди.
Котар э’тираз эляйиб, билдирди ки, шяхяря хястялик арзуламайыб, хястялик озю гялиб вя хялялик
йаранмыш вязиййят она сярф эдир. Рамберин ичяри гирдийини гиряндя ися уджа сясля алавя эляди:
–Хяр халда, мяня эля гялир ки, сизин фяалиййятинизин ахямиййяти олмайаджаг.
Рамбер ойрянди ки, Котар Гонзалесин унваныны билмир вя ону тапмаг учюн хямин кафейя
гетмяк лазымдыр. Эртяси гюн учюн вя’дяляшдиляр. Рйё деди ки, о да нятиджяни билмяк истярди.
Рамбер Тару иля ону оз отагына дя’вят эляди вя деди ки, геджянин ня вахты истясяляр, гяля
билярляр.
Сяхяр Котарла Рамбер кафейя гедиб, Гарсиайа сифариш гёндярдиляр. Ахшам ону кафедя
гёзлядиляр, гялиб чыхмады. Эртяси гюн ися Гарсиа кафедя иди. О Рамберин сёхбятиня диггятля
гулаг асыб деди ки, мясялянин ня учюн баш тутмадыгындан хябяри йохдур. Амма ийирми дёрд
саат арзиндя бютюн мяхяллядяки эвлярин мюхасиряйя алыныб, йохланылдыгыны эшидиб. Ола билсин
ки, Гонзалес вя онун достлары мюхасирядян чыхыб гёрюшя гяля билмяйибляр. . . Гарсиа онлары
йенидян Раулла гёрюшдюря билярди. Амма буна да ики гюн вахт лазым иди.
Рамбер деди:
–Бяли, гёрюрям, хяр шейи тязядян башламаг лазымдыр.
Ики гюн сонра гёрюшдюкдя Раул Гарсианын фикрини тясдигляди, шяхярин ашагы мяхялляляри
багланыбмыш. Гонзалесля гёрюшмяк лазым иди. Ики гюн сонра ися Рамбер футболчу иля биргя
нахар элядийи вахт о дейирди:
–Агылсызлыг элямишик. Гяряк бири - биримизи итирмямяк учюн бир шей фикирляшяйдик.
Эля Рамбер дя бу фикирдя иди. Гонзалес сёзюня давам эляди:
–Сабах сяхяр гедярик гяндж кешикчилярля гёрюшмяйя, чалышарыг иши гайдайа салаг.
Эртяси гюн онлар гянджляри эвдя тапа билмядиляр. Сонракы гюн гюнорта чагы Литсей
мейданында гёрюшмяк учюн мяктуб йазыб гойдулар. Сонра Рамбер чох дюшгюн бир
вязиййятдя эвя гайытды. Тару онунла растлашанда вязиййятини гёрюб сорушду:
–Ишляр йахшы дейил йя’ни?
–Хяр шейи тязядян башладыгым учюн алдян дюшмюшям.
Сонра о Таругили йенидян дя’вят эляди:
–Бу ахшам бизя гялин.
Ахшам Тару иля Рйё отага гиряндя Рамбер йериндя узанмышды. О галхыб аввялдян
хазырладыгы гядяхляря шяраб сюздю. Рйё гядяхини гётюрюб, вязиййятин ня йердя олдугуну
сорушду. Рамбер джаваб верди ки, хамы иля тязядян гёрюшюб вя йахын вахтда ахырынджы гёрюшя
гетмялидир. О оз гядяхини башына чякиб, алавя этди:
–Амма билирям ки, бю гёрюшя дя гялмяйяджякляр.
–Чох джанфяшанлыг элямяйиня дяймяз, –дейя Тару диллянди.
–Сиз вязиййяти йахшы дуймамысыныз, –дейя Рамбер чийинлярини чякди.
–Няйи йя’ни?
–Тауну.
Рйё она бахды вя Рамбер давам эляди:
–Йох, сиз баша дюшмямисиниз ки, таунун озю хяр шейи йенидян башламаг ишиня хидмят эдир.
О, отагын кюнджюня тяряф гедиб, орадакы валохуданы ачды.
–Хансы валы гойурсан, мян таныдыгымы? –дейя Тару сорушду.
Рамбер джаваб верди ки, махнынын ады “Сян - Джеймс хястяханасыдыр. Махны охудугу вахт
чёлдян ики гюлля сяси эшидилди.
–Йа ит олдюрюрляр, йа да гачмаг истяйян вар, –дейя Тару диллянди.
Бир аз сонра махны гуртарды вя кючядян тя’джили йардым машынын сяси эшидилди. Машынын сяси
гетдикджя йахынлашды, мехманхананын гаршысындан кечиб узаглашдыгджа зяифляди вя няхайят,
ешидилмяз олду. Рамбер кёксюню отюрюб деди:
–Бу йахшы махныдыр. Бу гюн азы он дяфя гулаг асмышам.
–Йя’ни о гядяр севирсиниз бу махныны?
55
–Йох, иш бурасындадыр ки, башга валым  йохдур.
О бир аз сусуб, йеня диллянди:
–Хяр халда хяр шейи йенидян башламаг лазымдыр.
Сонра Рйёдян санитар дястяляринин вязиййятини сорушду. Рйё деди ки, беш дястя
фяалиййятдядир вя башга дястяляр дя йаратмаг истяйирляр. Журналист чарпайысынын устюндя отуруб,
дырнагларына бахырды. Рйё ися чарпайынын гырагында отурмуш журналистин гыса, долгун джюссясиня
тамаша эдирди. Гяфилдян Рамбер Рйёйя баха - баха деди:
–Билирсинизми, хяким, сизин тяшкилат хаггында чох фикирляшмишям. Сизя гошулмамагымын
сябяби вар. Хям дя ки, мян вахтында озюмю гёстярмишям. Испанийа мюхарибясиндя иштирак
елямишям.
–Кимин тяряфиндя? –дейя Тару сорушду.
–Мяглубларын тяряфиндя. Амма о вахтдан бяри хейли фикирляшмишям.
–Ня барядя? –дейя Тару йеня диллянди.
–Джясарят барядя. Инди мян билирям ки, инсан бёйюк ишляр гёрмяйя гадирдир. Амма бёйюк
хиссляря малик олмайан адам мяни марагландырмыр.
–Мяня эля гялир ки, инсан хяр шейя гадирдир, –дейя Тару джаваб верди.
–Хейр, инсан азаб чякмяйя йахуд узун мюддят хошбяхт йашамага гадирдир. Амма ан
ваджиб ишляря гадир дейил.
Сонра о мюсахибляриня бахыб деди:
–Йахшы, Тару, сизин озюнюз мяхяббят йолунда олмяйя разы оларсыныз?
–Билмирям, амма мянджя инди разы олмарам.
–Гёрюрсюнюзмю? Ачыгджа дуйулур ки, сиз идейа йолунда олмяйя хазыр адамсыныз. Мян ися
идейа угрунда олянлярдян безмишям. Гяхряманлыг хиссиня инанмырам, билирям ки, бу асан
ишдир вя олюмля алагядар олдугуну да дуймушам.
Рйё гёзюню журналистдян чякмядян диггятля гулаг асды вя няхайят, мюлайим сясля деди:
–Рамбер, ахы инсан идейа дейил.
Рамбер чарпайыдан сычрайыб айага галхды, онун узю хяйяджандан гызармышды:
–Йох, идейадыр. Мяхяббятдян уз дёндярмиш бир адам гыса бир фикирдян башга хеч няйя
бянзямир. Биз даха мяхяббятя гадир дейилик. Бойнумуза алаг, хяким. Гадир оладжагымыз
гюню гёзляйяк, агяр бир шей чыхмаса, гяхряманлыг ойуну ойнамадан талейин хёкмюню
гёзляйяк. Даха бундан о йаны билмирям.
Рйё айага галхды, сонра йоргун сясля деди:
–Сиз хаглысыныз, Рамбер, тамам хаглысыныз. Мян хеч вахт сизи башладыгыныз ишдян гери
дёнмяйя чагырмырам. Гетмяк фикринизи хаглы вя гёзял фикир сайырам. Амма сизя демялийям
ки, бизим бу ахвалатда гяхряманлыг фикри йохдур. Сёз мярдликдян гедир. Догрудур, мярдлик
сёзю гюлюндж гёрюня биляр. Амма мярдлик олмаса тауна гаршы мюбаризя баш тутмаз.
Рамбер джидди гёркям алыб сорушду:
–Ахы мярдлик ня демякдир?
–Умумиййятля, онун ня демяк олдугуну билмирям. Амма инди оз пешямя амял этмяйи
мярдлик сайырам.
Рамбер аджыгла деди:
–Эх! Хеч билмирям инди мяним пешям нядир. Бялкя эля, догрудан да, мяхяббяти устюн
тутмагда сяхв эляйирям.
Рйё онунла уз - юзя дуруб, джидди сясля деди:
–Йох, сиз сяхв элямирсиниз.
Рамбер фикирли - фикирли онлара бахды:
–Хяр халда сизин икиниз бу ишдя хеч ня итирмирсиниз. Йахшыларын арасында олмаг даха
асандыр.
Рйё гядяхини бошалтды:
–Гедяк, бизим ишимиз вар.
Хяким чыхды. Тару да онун архасынджа гетди. Чыхмаздан аввял чеврилиб журналистя деди:
–Хябяриниз вармы ки, хякимин арвады бурдан бир нечя йюз километр аралыда санаторийада
галыб?
Рамбер эля бил диксинди, амма Тару лянгимяйиб узаглашды.
Эртяси гюн сяхяр тездян Рамбер хякимя зянг вуруб деди:
–Шяхярдян чыхмага имкан тапынджа сизин дястядя ишлямяйимя иджазя верярсиниз?
Гыса бир сюкутдан сонра хякимин сяси эшидилди:
–Бяли Рамбер. Чох саг олун.
56
III
Беляджя, хяфтяляр кечдикджя таунун асирляри баджардыглары гядяр чарпышырдылар. Рамберкимиляр
ися гёрюнюр хяля беля гюман эдирдиляр ки, сярбястликляри вар вя озляриня башга йол да сечя
билярляр. Амма аслиндя хямян вахт, августун орталарында таун хамыны оз ганады алтына
алмышды. Инди фярди талеляр авязиня таунун тарихи йаранмышды. Хамы эйни тале иля йашайыр вя эйни
хиссляри кечирирди. Ан бёйюк хисс ися айрылыг вя асир дюшмя хисси иди, горху вя э’тиразы йарадан
да эля о иди. Эля буна гёря дя ахвалаты йазан истяйир ки, истинин ня хястялийин гюджляндийи бир
вахтда бязи зоракылыг халлары, олюлярин басдырылмасы, айры дюшмюш севгилилярин изтирабы хагда
мя’лумат версин.
Илин ортасында галхан кюляк хястялик йайылмыш шяхярин башы узяриндя бир нечя гюн выйылдады.
Оран сакинляри кюляйи хошламырлар. Чюнки дюзяндя тикилмиш бу шяхяри кюлякдян горуйан тябии
манея олмадыгына гёря кюляк бютюн кючялярдя оз гюджюню гёстяря билир. Сон айлар бир дамла
да олса йагыш йагмадыгындан шяхяри басмыш боз тозанаг кюляйин ганадларында ойнайырды.
Кюляк тозу вя кагыз парчаларыны галдырыб пийадаларын уз - гёзюня чырпырды. Кючялярдя адам
азалмышды. Агзыны йайлыг йахуд али иля ортмюш пийадалар кючядя лянгимядян мяскян башына
тялясирдиляр. Ахшамлар кафе вя ресторанлара йыгышанлар мюмкюн гядяр чох лянгимяйя чалышыр.
Хяр гюню ахырынджы гюн хесаб эдяряк ону узатмаг истяйирдиляр. Эвя йахуд кафеляря гедянляр
дя йолу тялясик кечир, кючяляр бош галыр, кимсясиз даланлардан кюляйин инилтисиндян башга бир
сяс эшидилмирди. Шяхярдян гёрюнмяйян тялатюмлю дяниздян йосун вя дуз ийи галхырды. Тоз
басмыш, дяниз ийи верян, кюляйин сюзгяджя чякдийи бу кимсясиз шяхяр хяйатдан узаг дюшмюш
гямли бир ададжыга бянзяйирди.
Индийя гядяр хястялик Мяркязя нисбятян шяхярин атрафларында, адамын сых олдугу вя
рахатлыгын чатышмадыгы аразидя даха чох адам гырмышды. Амма гяфилдян таун шяхярин ишгюзар
мяркязиня йайылмага башлады. Мехманхана мюдири дейирди ки, “таун картларыны ойнадыр. Хяр
халда мяркязи мяхяллялярдя йашайанлар баша дюшмюшдюляр ки, онларын да нёвбяси чатыб.
Геджянин сюкутунда джёвлан эляйян тяджили йардым машынларынын сяси таунун хябярдарлыг нягмяси
кими гулаглары дялирди.
Шяхярин ичиндя хястялийин даха чох йайылдыгы бя’зи мяхялляляр алавя мюхасиряйя алынды.
анджаг сямяряли иш далынджа гедян адамлары бу мяхяллялярдян чёля бурахмырдылар. Хямян
кючялярин джамааты нарахат олмага вя кянар мяхяллялярдя галанларын азадлыгына гибтя элямяйя
башламышдылар. Мюхасирядян байырда галанлар ися оз сярбястликлярини мюхасирядя галанларын
вязиййяти иля мюгайися эдиб тясялли тапырдылар. “Башгаларынын азадлыгы бизимкиндян дя аздыр
ифадяси чохлары учюн тясялли васитясиня дёнмюшдю.
Эля хямян дёврдя Гярб гапысы йахынлыгындакы гарышыг мяхяллялярдя бир нечя йангын баш
верди. Сонра мя’лум олду ки, хямян йангынлары тибби гарантиндян чыхмыш адамлар тёрядибляр.
Эвляриня гайыдандан сонра аиля узвляринин хястяликдян олдюйюню билиб аглыны итирмиш бя’зиляри
ёз эвляриня од вурурлармыш ки, эвя айаг ачмыш таун эвля биргя йансын. Бу хярякятин гаршысыны
алмаг  учюн чох чалышмалы олдулар. Беля кюлякли гюнлярдя бютюн мяхялляляр од алыб йана
билярди. Аввялджя сюбут элямяйя чалышдылар ки, дёвлятин хяйата кечирдийи дезинфексийа тядбирляри
йолухманын гаршысыны алмаг учюн кифайят эдир. Бир нятиджя чыхмадыгда ися йангын тёрядянляря
гаршы чох джидди джяза тядбирляри элан эдилди. Адамлар ися хябся алынмаг горхусундан дейил,
хябсханайа дюшмяйин олюмя бярабяр олдугуну билдикляриня гёря бу амялдян ал чякдиляр.
Хамы эшитмишди ки, хябсханада олянлярин сайы гюню - гюндян артыр. Вя бу сёзлярин хягигят
олдугу сюбута йетмишди. Мя’лум сябябляря гёря таун дястя иля йыгышанлара, асгярляря,
диндарлара вя мяхбуслара даха чох хюджумлар чякирди. Бя’зи мяхбуслар тяк йашасалар да
хябсхана хавасындан узаг дюшмюр, шяхяр хябсханасынын мяхбуслары, да кешикчиляри дя бир -
биринин ардынджа тауна гурбан гедирдиляр. Беляджя, хябсхананын мюдириндян тутмуш ахырынджы
мяхбуса гядяр хамысы олюмя мяхкум олунмушду вя буна гёря бялкя дя илк дяфя иди ки,
хябсханада адалятсизлийя йол верилмирди.
Шяхяр ряхбярлийи хябсханадакы бу бярабярлийи арадан галдырмаг учюн хялак олмуш
нязарятчиляри олюмюндян сонра медалла тялтиф элямяйи гярара алмышды. Шяхярдя хярби вязиййят
е’лан олундугуна кешикчилярин дя иши бир нёв хярби ишя бянзядийиня онлара фяхри хярби медаллар
верирдиляр. Бу ишя мяхбуслар э’тираз элямясяляр дя хярби ряхбярлик наразылыг эдиб беля бир
тяшяббюсюн джамааты чашдыра бяляджяйини сёйляди. Хярбчилярин наразылыгына хагг газандырыб
хялак олмуш кешикчиляри эпидемийа медалы иля тялтиф этмякля кифайятлянмяйи гярара алдылар.
Амма аввял хялак олуб хярби медалла тяртиб олунанларын медалларыны гери алмаг олмазды вя
хярбчиляр дя оз сёзляринин устюндя дурмушдулар. Бир дя ки, хярби медал оз тя’сир гюввясиня
57
гёря эпидемийа медалына тай ола билмязди вя  эпидемийа вахты беля бир медал ахямиййятсиз
гёрюнюрдю. Хамы наразылыг эдирди.
Хям дя ки, инзибати ряхбярлик дин хадимляри, йахуд хярби ряхбярлик кими тяшяббюскарлыг
едя билмирди. Шяхярдяки ики килсянин дин хадимляри мювяггяти олараг бя’зи диндарларын
евляриня пайланмышдылар. Хярбчиляр дя чалышырдылар ки, асгярляри кичик дястялярля мяктяблярдя
вя иджтимаи биналарда йербяйер элясинляр. Беляликля хястялик бир йандан адамлары умуми бяла
гаршысында бирляшдирмишдися дя дигяр тяряфдян онлары иджтимаи йыгынджаг йерляриндян мяхрум
едир, тянхалашдырырды. Эля бу вязиййят дя  нарахатлыга сябяб олурду.
Бютюн бу нарахатлыглар кюляйин тя’сириня гарышыб бя’зи адамларын шюурунда да йангын
тёрядирди. Геджяляр шяхяр дарвазаларына йени басгынлар баш верди. Инди кичик силахлы дястяляр
хюджума кечирдиляр. Атышмалар олду, адамлар йараланды, бя’зиляри шяхярдян гача билдиляр.
Кешикчи дястяляри гюджляндирилди вя беля тяшяббюсляря сон гойулду. Амма шяхярдя йени бир
ингилаби джанланма йаранды вя бя’зи зоракылыг халлары баш верди. Йанмыш йахуд тибби нязарят
наминя багланмыш эвлярин бя’зиляри гарят олунду. Дюзюня галса бу хадисялярдя гярязчилик
олдугуну демяк чятиндир. Аксяр халларда дюзгюн адамлар да мюяййян шяраитя дюшюб
башгаларыны йамсыламалы олурдулар. Бя’зиляри од алмыш эвляря гирир, башыны итирмиш эв сахибинин
гёзю гаршысында эвдян шейляр чыхарырдылар. Эв сахибинин чашгынлыгыны гёрян башга тамашачылар
да йанан эвя долушур вя чох кечмямиш алов дилляринин ишыгландырдыгы алагаранлыг кючядя
дёшяняджяк вя башга ашйалар дашыйан намя’лум адамларын кёлгяляри гачышырды. Беля хадисяляря
гёря дя шяхяр ряхбярлийи тауна гёря тятбиг олунмуш хюсуси вязиййяти хярби вязиййятля авяз
етмяли олду вя мювафиг ганунлар гябул этди. Ики огруну гюллялядиляр. Амма хеч инанмаг
олмурду ки, беля сярт бир тядбир башгаларына лазыми тясир гёстяря билсин. Бу гядяр олянлярин
арасында ики няфярин гюллялянмяси джюз’и бир ахвалат иди, дянизя дюшмюш алавя бир дамлайа
бянзяйирди. Сонралар да тез - тез гарят халлары баш верся дя шяхяр ряхбярлийи лазыми олчю гётюря
билмяди. Бютюн шяхяр сакинляриня тя’сир гёстярян йеганя тядбир гадаган саатынын гойулмасы
олду. Саат он бирдян сонра шяхяр бош вя кимсясиз олурду.
Айлы геджялярдя шяхярин аг диварлары вя чалынчарпаз кючяляри гярибя бир мянзяря йарадырды.
Хеч бир йашыллыгы олмайан бу бошлугдан ня аддым сяси, ня дя ит хяниртиси эшидилирди. Бёйюк
шяхярин сюкутунда джансыз даш тикилиляр вя сюст хейкяллярдян башга хеч ня гёрюнмюрдю. Бурада
инсан образыны кечмишин хейирхахларына вя бёйюк адамларына уджалдылмыш хейкяллярин донуг
даш вя дямир сифятляри тямсил эдирди. Кимсясиз, уряксыхан кючя айрыджларында уджалан бу
хейкялляр бизим дюшдюйюмюз сюкут дюнйасынын рямзи иди вя шяхяри мёхтяшям бир мязара
бянзядирди. Таун, даш диварлар вя гаранлыг албир олуб геджянин хяйат аламятлярини
богмушдулар.
Инсанларын гялбиня дя геджя гаранлыгы чёкмюшдю. Олянлярин дяфн мярасимляри адамлары даха
да рухдан салырды. Бяли, дяфн мярасимляри хагда да данышмаг лазым гяляджяк вя буна гёря
юзрхахлыг эдирик. Билирик ки, бу фикря дя ирад тута билярляр. Амма буну да билмяк лазымдыр ки,
хямян вахт дяфн мярасимляри ара вермирди вя биз дя бютюн шяхяр сакинляри кими бу дяфнлярля
мяшгул олмага мяджбур идик. Эля билмяйин ки, джанлы адамлар арасында олмаг, мясялян эля
дяниз чимярлийиня гетмякдян дяфн мярасимлярини устюн тутурдуг. Амма иш бурасындадыр ки,
дяниз чимярликляри дя багланмышды вя адамлар горхурдулар ки, олюляр бирлийи дириляр бирлийиня
юстюн гяляджяк. Асл хягигят дя эля бунда иди. Хягигят эля бир шейдир ки, истяр ону
гёрмямязлийя вур, истяр гёзюню багла, о оз йенилмяз гюввяси  иля ишини гёряджяк. Мясялян,
севдийиниз бир адамын дяфн вахты чатанда онун дяфниндя иштирак этмямяк олармы?
Бяли, бизим дяфн мярасимляринин асас хюсусиййяти тялясмяк иди! Бютюн рясмиййятляр
садяляшмиш, дяфн идарясинин хидмяти лягв эдилмишди. Хястяляр аилядян кянарда вяфат эдир вя
йахын адамлар мейидлярин йанында нёвбя чякя билмирдиляр. Агяр хястя ахшам олюбся мейиди
сяхяря гядяр тяк галыр, агяр сяхяр олюбся эля хямян гюн вахт итирмядян дяфн эдирдиляр.
Мя’лум мясялядир ки, хястянин вяфаты хагда аилясиня хябяр верирдиляр. Амма агяр аиля
юзвляри аввял хястяйя хидмят этдикляриня гёря карантиня дюшюблярся онлар дяфндя иштирак эдя
билмирдиляр. Мярхумла бир эвдя йашамайан гохумлар ися мейид йуйулуб табута гойулдугдан
сонра гябристана гетмяк вахты гяля билярдиляр.
Хяким Рйёнюн ишлядийи алавя хястяханада да вязиййят беля иди. Кечмиш мяктяб бинасынын
арха узя ачылан гапысы варды. Дяхлизин бир узюндя хейли табут йыгылмышды. Дяхлизин озюндя ися
аиля оз гохумунун гапагы багланмыш табутуну гёрюрдю. Вахт итирмямиш асас мясяляйя
кечирдиляр, йя’ни аиля башчысы лазыми сянядляря гол чякмяли олурду. Сонра табуту машына
гойурдулар. Машын ися йа хягиги дяфн машыны олурду, йа да бу мягсядя хидмят эдян ири тя’джили
йардым машыны. Аиля узвляри хяля ишлямяк иджазяси олан таксилярдян бириня минир. Машынлар йола
58
дюшюб сюр’яти артырыр, кянар кючялярля гябиристана тялясирдиляр. Гиряджякдя жандарм
ишчиси машынлары сахлайыб рясми бурахылыш кагызына мёхюр вурурду. Агяр бу мёхюр олмаса сон
мянзиля йетмяк мюмкюн дейилди. Сонра машынлар йан - йана газылмыш бош гябирляря йан алырды.
Кился мярасими лягв олундугуна гёря кешиш табуту гябир башында гябул эляйирди. Табуту
дюшюрюб кяндиря кечирир, гябирин ичиня саллайырдылар. Табут гябиря дюшян кими кешиш мюгяддяс
су тёкюлмюш зянджирли касаны тярпядир вя эля бунунла да илк торпаг парчалары табутун устюня
сяпилмяйя башлайырды. Тяджили йардым машыны дайанмадан гери гайыдырды ки, дезинфексийадан
кечсин. Аиля узвляри ися гябирин торпагла тамам долмасыны гёзлямядян таксийя долушур вя он
беш дягигя сонра оз эвляриня чатырдылар.
Беляджя бютюн мярасимин чох тез гуртармасы йолухма горхусуну да мюмкюн гядяр
азалдырды. Мя’лум мясялядир ки, аввялджя бу джюр мярасимляр аиля узвляриня азаб верирди.
Амма таун эпидемийасы вахты беля инджяликляри нязяря алмаг имканы йох иди; хяр шей гайда -
гануна табе иди. Бяли, аввялляр адамлар бу вязиййятдян наразы идиляр, чюнки хяр кясин умдя
арзуларындан бири хёрмятля дяфн олунмагдыр. Амма сонралар хошбяхтликдян вязиййят дяйишди,
йя’ни арзаг проблеми мейдана гялди вя адамлар даха ваджиб бир мясяля гаршысында галдылар.
Башы арзаг учюн нёвбяляря, гет - гяля, рясми чалышмалара гарышмыш адамлар атрафда олянлярин
неджя олмяси вя озляринин неджя оляджякляри хагда фикирляшмяйя вахт тапмырдылар. Арзаг
чатышмамазлыгынын озю бир бяла олса да аслиндя башга бялалары унутмаг ишиня хидмят элямишди.
Эпидемийа беля гениш йайылмаса галан бялалар бир - бирини авяз эдя - едя йюнгюлляширди.
Гетдикджя табут вя кяфян агы чатышмыр, гябристанда йер даралырды. Бир чаря гылмаг лазым иди.
Иши асанлашдырмаг учюн ан садя йол дяфн мярасимлярини джямлямяк, лазым гялдикдя ися
хястяхана иля гябиристан арасында гет - гяли артырмаг иди. Рйёнюн ишлядийи хястяханада джями беш
табут галмышды. Табутлара мейид гойуландан сонра онлары тяджили йардым машынына йыгырдылар.
Гябиристанда табутлар бошалдылыр, гаралмыш мейидляри тязя хазырланмыш ачыг анбардакы
джяназялярин устюня дюзюрдюляр. Табутлар дезинфексийадан кечирилиб хястяханайа гайтарылыр вя
йенидян истифадя олунурду. Бу ишин беля йахшы тяшкил олунмасындан префект ряиси дя разы галды.
О Рйёйя деди ки, кечмишдяки таун эпидемийаларынын тясвириндяки дяфн мярасимляриня
нисбятян бу мярасим шюкюрлюдюр. Кечмишдяки эпидемийалар вахты мейидляри зянджилярин йюк
арабаларында дашыйырмышлар. Рйё беля джаваб верди:
–Догрудур, дяфн мярасими аз гала эйнидир. Амма инди биз гейдиййат апарырыг. Олянлярин
сайы чох сюр’ятля артыр.
Шяхяр ряхбярлийи бу ишдя угур газанмышдыса да дяфнин хошагялмяз бир шяраитдя кечмясини
нязяря алараг префект идаряси гохумларын дяфндя иштиракына йол вермямяк гярарына гялди.
Онлаар гейри - рясми олса да анджаг гябиристанын гапысына гядяр гялмяк иджазяси верилирди. Чюнки
сон вахтлар дяфн мярасими дя хейли дяйишмишди. Гябиристанын бош бир аразисиндя ики бёйюк
гуйу газылмышды. Гуйулардан бири кишиляр, о бириси ися гадынлар учюн айрылмышды. Шяхяр
ряхбярлийи бу ишдя олюлярин мя’нявиййатына хёрмят хиссини горумага чалышмышды. Амма эля ки,
вязиййят даха да гяргинляшди бу хёрмяти сахламага да имкан галмады, киши вя гадын
мейидлярини уст - юстя, гармагарышыг басдырмага башладылар. Хошбяхтликдян бу хяджалятли
вязиййят анджаг эпидемийанын сон вя агыр гюнляриня гисмят олду. Хаггында данышдыгымыз асас
дёврдя ися киши вя гадын гуйулары айры иди вя префект идаряси бу вязиййяти сахламаг истяйирди.
Гуйуларын хяр икисинин дибиня тёкюлмюш галын ахянг гаты гайнайыр вя тюстюлянирди. Гуйуларын
гырагында да хюндюр ахянг йыгымлары пыггылдашырды. Тя’джили йардым машынлары мейидляри дашыйыб
гуртарандан сонра джясядляр дюзюлмюш хярякляри гуйуларын башына гятирир, гахаджлашмыш
мейидляри бир - бир гуйуйа сюрюшдюрюб онлары йан - йана дюзмяйя чалышдыгдан сонра устляриня
яввялджя ахянг тёкюр, сонра ися бир гат торпагла ортюрдюляр. Эртяси гюн гохумлардан бири рясми
сянядя гол чякмяйя чагрылырды. Бу рясмиййят ися сюбута йетирирди ки, дяфн олунан ит дейил,
инсандыр.
Бютюн бу фяалиййят учюн ишчи гюввяси лазым иди, амма адам азалырды. Хырда тибб ишчиляринин
вя гуйу газанларын таундан оляни чох иди. Адамлар ня гядяр горунсалар да гюнлярин бириндя
хястялийя тутулурдулар. Амма ан гярибя джяхят бундадыр ки, бютюн эпидемийа дёврюндя бу
сахя узря ишчи гюввясиндян джидди корлуг чякилмяди. Эпидемийанын ан йюксяк дяряджяйя
галхдыгы дёврдян аз аввял хяким Рйёнюн нигаранчылыгы чох артмышды. Ня идаря ишиндя, ня дя
агыр ишлярдя ишлятмяйя адам тапылмырды. Амма эля ки, таун бютюн шяхяри аля алды, вязиййят
дяйишди. Чюнки таунун гюджлянмяси игтисади ангялляр дя йаратмышды вя ишсиз галанлар чох иди.
Аксяр халларда асас тибб ишчиляри чатышмаса да хырда санитар хидмятчиляри кифайят гядяр
тапылырды. Хямян дёврдян хисс олунурду ки, эхтийадж горхуйа устюн гялир вя хырда ишлярдя рискя
гёря артыг пул верилдийиня ишя гирмяк истяйян чохдур. Сяхиййя идарясиндя ишя гирмяк
59
истяйянлярин  сийахысы  йаранмышды.  Мя’зуниййятя чыханлары сийахы узря биринджи
оланлар авяз эдирдиляр. Беля бир шяраит йарандыгына гёря префект ряиси мяхбусларын мяджбури
санитар хидмятя джялб олунмасы фикрини хяйата кечирмяди. Ня гядяр ки ишсизляр варды, мяджбури
ямяйи тяхиря салмаг оларды.
Август айынын ахырына гядяр хялак олан шяхяр сакинляри, пис - йахшы, мюяййян бир гайда узря
дяфн олунур вя шяхяр ряхбярлийи оз вязифялярини виджданла йериня йетирдикляриня архайын идиляр.
Амма хадисялярин гетдикджя сярт бир шякил алмасы ишиндя да кяскин дяйишикликляр йаратды.
Август айындан башлайараг таун эля джидди хюджума кечди, олянлярин сайы эля артды ки, шяхярин
кичик гябиристаны бёйюк ахына таб гятиря билмяди. Гябиристанын диварларыны сёкюб аразини
генишляндирдиляр. Амма бу да кифайят элямяди, башга чаря тапмаг лазым иди. Гярара алдылар
ки, олюляри геджя басдырсынлар, тялясиклик чох да нязяря чарпмасын. Тя’джили йардым машынларына
даха чох мейид йыгмаг имканы йаранды. Геджяляр гадаган саатыны позанлар (йахуд хидмяти
юзря кючядя оланлар) аг рянгя бойанмыш узун сяхиййя машынларынын бёйюк сюр’ятля, зянг
чала - чала гябиристана тяряф шютюдюйюню гёря билирдиляр. Мейидляри тялям - тялясик гуйулара
тёкюрдюляр. Машын бошалан кими мейидлярин узюня парча - парча ахянг тёкюлюр, сонра ися
гуйунун устю торпагланырды. Гетдикджя даха дярин гуйулар газмага чалышырдылар.
Чох кечмямиш йеня гябиристанда йер чатышмады вя алавя йер ахтармалы олдулар. Шяхяр
ряхбярлийи бютюн туллантылары зибил йандыран анбара гёндярмяк хаггында гёстяриш верди.
Няхайят таундан олянляри дя собайа гёндярмяли олдулар. Бу мягсядля шяхярин шяргиндя
дарвазадан чёлдя кёхня собаны ишя салмаг лазым гялди. Нязарят постлары да дарвазадан
байырда гурулду. Бялядиййя идарясинин бир ишчиси мясляхят гёрдю ки, иши асанлашдырмаг учюн
инди истифадясиз галмыш трамвай йолундан истифадя этсинляр. Бу мягсядля трамвайларын
отураджагларыны сёкюб авязиня хярякляр дюздюляр вя трамвай йолуну собанын гаршысына гядяр
узатдылар. Нязарятчиляр собайа гедян трамвай йолу устюндяки тяпяйя галхмагы гадаган
елясяляр дя адамлар гачыб бу тяпяйя галхыр вя собайа тяряф гедян, ичи мейидля долу
трамвайларын устюня чичякляр атырдылар. Ичярисиня мейид йыгылмыш, устюня гюл - чичяк сяпялянмиш
трамвайлар геджяляр дя ишляйирди.
Илк гюнляр сяхяря йахын шяхярин шярг мяхялляси узяриня пис ийли, галын бир думан чёкюрдю.
Хякимляр сёйляйирдиляр ки, хямян думанын ийи пис олса да адамлара зяряр вура билмяз. Амма
джамаат билдирди ки, горхусу инди гёйдян дя йагыр, агяр тядбир гёрюлмяся хямян мяхяллядян
кёчюб гедяджякляр. Мюхяндисляр баш сындырыб мюджярряд бир гургунун кёмяйиля тюстюнюн
истигамятини дяйишдиляр вя джамаат сакитляшди. Йалныз бярк кюляк галхан гюнляр шярг тяряфдян
шяхяря гярибя бир ий йайылыр вя адамлар хисс эдирдиляр ки, таун хяр ахшам алов дилляриня
бюрюнюб шяхяр ахалисинин бир дястясини йоха чыхарыр.
Эпидемийанын ан агыр гюнляри беля кечирди. Амма хошбяхтликдян вязиййят бундан да агыр
олмады. Агяр бундан да агыр бир вязиййят йаранса ня идарялярин джанфяшанлыгы, ня ряхбярлийин
йени тядбирляри, ня дя собаларын геджя - гюндюз ишлямяси кёмяйя чата билмязди. Рйё билирди ки,
чарясиз тядбирляр, мясялян, мейидлярин дянизя атылмасы тядбири дя нязярдя тутулуб вя о
ейбяджярляшмиш мейидлярин мави далгалар узяриндя узмясини дя тясяввюря гятирирди. О хям дя
билирди ки, гырыланларын сайы беля артса хеч бир тяшкилат вязиййяти идаря эдя билмяйяджяк, адамлар
дястя - дястя кючялярдя олюб чюрюйяджяк, аглыны итирмиш олюмджюл хястяляр саг галанлара
сырманаджаг, шяхяр мейданларында дяхшятли сяхняляр йаранаджаг.
Бизим шяхяр джамааты инди айрылыг сыхынтысы авязиня беля горхулу хиссляр кечирмяйя
башламышдылар. Мян озюм йахшыджа дуйурам вя тяяссюфлянирям ки, бу мёвзуда данышаркян
гейри - ади сяхняляр, мясялян кёхня китабларда раст гялян гяхряманлыг нюмуняляри, йахуд
гёзгамашдыран бир ахвалат тясвири веря билмирям.  Аслиня галса бяланын озю мараглы тамаша
дейил  вя ан агыр бялалар бир - бириня бянзяйирляр. Таун эпидемийасы гюнлярини гёрянляр хямин
дёврю амансыз, сону гёрюнмяйян бир йангын кими дейил, хяр шейи азиб - гыран амансыз бир
тапдаг кими йада салырлар.
Эпидемийанын аввялиндя хяким Рйёнюн тясяввюря гятирдийи джошгун мянзяряляр тауна аид
дейилмиш. Хястялик аввялджя йахшы ишляйян дягиг бир идаря ишиня дёнмюшдю. Мян ися ня
башгаларыны, ня дя озюмю чашдырмамаг учюн хяр шейи олдугу кими тясвир этмяйи гярара алдым.
Сяняткарлыг наминя сёзя бязяк вурмадым вя хырда деталлары нязяря алмасаг хяр ахвалаты
дюзгюнлюкля сёйляйирям. Эля дюзгюнлюк наминя дя демялийям ки, агяр о дёврюн ан агыр вя
ян умуми аджысы айрылыг хисси идися бу хиссин озю дя мя’насыны итирмяйя башламышды.
Айрылыгдан даха чох азаб чякмиш джамаат да шяраитя адят элямяйя башламышды йя’ни? Йох,
беля демяк олмаз. Онлар хям физики, хям дя мя’няви джяхятдян зяифлямишдиляр десяк даха
дюзгюн олар.  Эпидемийанын аввялиндя онлар узаг дюшдюкляри адамлары даха тез - тез хатырлайыр
60
вя хейифсилянирдиляр. Амма узагда галмыш  севимли адамларын гюлюшю, хошбяхт гюнляр
хатырланса да инди ня этдикляри, ня дюшюндюклярини тясяввюря гятирмяк чятинляширди. Бир сёзля
адамларын йаддашы дяйишмяся дя тясяввюр этмяк имканы азалмышды. Эпидемийанын икинджи
мярхялясиндя ися онларын йаддашы да корланмага башламышды. Амма унудулан севимли
адамларын сифяти дейил, онларла тямас вя мехрибанлыг иди. Илк хяфтяляр адамлар айры дюшдюкляри
мяхяббятин узаг, гёзял бир кёлгяйя дёндюйюндян шикайятлянирдилярся, сонралар хямян
кёлгянин дя узаглашыб рянгини вя гёзяллийини итирдийини дуйдулар. Бу узун айрылыг чагында
йахын адамын мяхяббяти вя мярхямлийи тясяввюр даирясиндян дя узаглашмага башламышды.
Адамлар таунун гайда - ганунларына тяслим олур вя гетдикджя хырдалашырдылар. Али хиссляр
бизим джамаатдан узаглашырды. Онлары йекнясяк дуйгулар авяз эдирди. Хамынын бирджя фикри
варды: “Бу вязиййят тез сона чатсын. Бяли, хамы беля дейирди вя хамынын умдя арзусу бу
бяладан гуртармаг иди. Амма бу арзунун озю дя зяифлямиш, атяшсиз, джылыз бир сяся чеврилмишди.
Хястялийин илк хяфтяляриндяки джошгунлуг сюстлюйя чеврилмишди. Бу сюстлюк ися мютиликдян чох
мювягягти дёзюмя охшайырды.
Джамаатымыз чыхыш йолу тапмадыгына шяраитя уйушмалы олмушду. Догрудур, бядбяхтлик вя
язаб хисси хяля йашайырды, амма аввялки кими гёйнядиджи дейилди. Бя’зиляри, мясялян эля
хяким Рйё, буну дуйур вя фикирляширди ки, кёк салмагда олан умидсизлик адяти умидсизлийин
ёзюндян дя писдир. Айры дюшянляр илк вахтлар умидля йашайырдылар, инди бу умид ишыгы да
сёнмяйя башлайырды. Онлара кючялярдя, кафелярдя, дост эвиндя раст гяляндя гёзляриндяки
дарыхма адама сирайят эдир вя бу гёзлярин тя’сири иля бютюн шяхяр гёзлямя отагына бянзяйир.
Пешяси оланлар таунун ахынына дюшюб динмязджя ишлярини гёрюрдюляр. Инди хамы тявазёкар иди.
Айры дюшмюшляр даха озляринин айрылыг азабындан данышмыр, башгалары иля биргя хястяликдян
ёлянлярин гюндялик рягямлярини изляйирдиляр. Аввялляр онлар озлярини гялмя сайыр вя бу умуми
бяланы гябул этмяк истямирдиляр. Инди ися онлар йаддашларыны вя умидлярини итириб кечян
саатларла йашайырдылар. Анджаг индики заман мёвджуд иди. Ону да демяк лазымдыр ки, таун
мяхяббят вя достлуга да дюшмян кясилмишди. Мяхяббят гисмян гяляджяйя уз тутан бир
хиссдир, биз ися йашадыгымыз анларын ихтийарында идик.
Мя’лум мясялядир ки, бу вязиййят дя хамы учюн эйни дейилди. Дюздюр, айры дюшмюш
севгилилярин хамысы аввял - ахыр хямян вязиййятя дюшюрдю, амма бя’зиси тез, бя’зиси ися гедж
тяслим олурду. Эля ки, вязиййятя табе олуб сакитляшдиляр, гюссяли бир гёркям алырдылар. Сонра
таунун тез гуртармасы учюн чаряляр фикирляширдиляр. Бя’зиляри гысганджлыг хястялийиня тутулур,
бя’зиляри ися йени бир азмкарлыгла фяалиййятя гошулур, шянбя ахшамы вя базар гюнляри эвдя
отурмурдулар. Ахшам дюшяндя ися меланхолик бир ахвал ичиндя хисс эдирдиляр ки, йаддашлары
тамам позулмайыб, хатиряляр хяля йашайыр. Ахшам чагы диндарлар учюн видждан имтаханы
чагыдыр. Мяхбуслар вя сюргюня дюшмюшляр учюн ися ахшамлар ан агыр изтираб чагыдыр. Онлар
сяманын бошлугундан башга хеч ня гёря билмир, бошлугдан асылыб галыр, сонра ися тауна
бюрюнюб йатырдылар.
Беля бир вязиййятдя хамы баша дюшмюшдю ки, фярди хяйат йашамаг имканы йоха чыхыб.
Таунун илк гюнляриндя анджаг оз хырда марагларынын гейдиня галанлар, башгаларына мяхял
гоймадан шяхси хяйатына сыгынанлар хейли дяйишмишдиляр. Инди онлар башгалары кими фикирляшир,
джамаата гошулуб умумиляшир, оз мяхяббятляринин беля аввляки сифятини итирирдиляр. Таун онлары
еля джязб элямишди ки, анджаг йухуда умид ишыгларыны сезя билир вя бя’зян дя “таун гялся джаным
гуртарарды фикриня гялирдиляр. Амма аслиндя онлар йухуда идиляр, бютюн бу дёврюн озю узун
йухудан башга бир шей дейилди. Шяхяр ахалиси йуху ичиндя доланан бир кютляйя дёнмюшдю.
Анджаг геджянин икигат йухусунда хярдян хуша гялир, уряк йараларынын агрыларыны дуйараг
диксиниб айылыр, дярдляри тязялянир, унудулмуш мяхяббятляринин чашгын сифятини гёрюрдюляр.
Сяхяр ачыланда ися йенидян таунун агушуна джумурдулар.
Соруша билярляр ки, айры дюшмюш севгилиляр кимя бянзяйирдиляр? Джаваб асандыр, демяк олар
ки, хеч кимя бянзямирдиляр. Йахуд, эля дейя дя билярик ки, хамыйа бянзяйирдиляр, хеч кимдян
фярглянмирдиляр. Онлар шяхярин умуми, азаблы хяйатына гошулмушдулар, э’тираз хиссляри
сойугганлылыга чеврилмишди. Бир дя гёрюрдюн ки, ан агыллылары беля гязет сяхифяляриндя, радио
хябярляриндя таунун тез гуртараджагы хагда мя’лумат арайыр, хансыса бир журналистин
дарыхмадан асняйя - асняйя йаздыгы сятирлярдян умид, йа да горху кёклярти тапырдылар. Сонра
ися пивя ичир, хястяляря гуллуг эдир, идаря иши гёрюр, вал охудур, хамы кими гюзяран кечирирдиляр.
Башга сёзля десяк онларын башга гюзяран сечмяк имканы галмамышды. Таун хяйат тярзи
сечмяк имканыны лягв элямишди. Хеч ким ня гейиминя, ня дя алдыгы арзагын кейфиййятиня фикир
вермирди. Хамы хяр шейля разылашырды.
61
Няхайят беля демяк олар ки, айры дюшмюш  севгилиляр  аввялки  устюн  джяхятлярини
итирмишдиляр. Севгидян гялян гюрур хисси дя, мяхяббятин дады да унудулурду. Инди хеч олмаса
вязиййят айдынлашмышды, хамы билирди ки, бяла умуми бяладыр. Инди хамымыз биргя шяхяр
дарвазаларындан гялян атяш сясляриня гулаг асыр, хяйат умиди верян мялхямляря бахыр,
йангынлара олюлярин сийахысына, вахимяли тюстюляря нязяр йетирир, тя’джили йардым машынларынын
джанюзян зянгини эшидир, хамымыз биргя мяхбус чёряйи йейир, озюмюз дя билмядян эйни талеи,
кядярли йекуну гёзляйирдик. Мяхяббят йоха чыхмамышды, о бизимля иди, амма истифадясиз
галырды, агыр йюкя чеврилирди, ганымыздаджа сюстляширди. Мяхяббят йекунсуз бир сября, умидсиз
бир интизара дёнмюшдю. Буну адамларын арзаг магазалары гаршысындакы узун вя сяс - сямирсиз
нёвбяляриндян дя дуймаг олурду. Эля бу да итаяткарлыг, хядсиз вя сонсуз бир дёзюм
нюмуняси иди. Амма айрылыг дёзюмю башгаларындан мин дяфя гюджлюдюр. Айрылыгын йаратдыгы
аджлыгы хеч ня иля дойдурмаг олмаз.
Айры дюшмюш севгилилярин шяхяримиздяки мя’няви гюзяраныны дюзгюн тясяввюр эдя билмяк
ючюн йашыллыгсыз, тоз басмыш бу шяхярдя ахшам чагы киши вя гадынларын кючяляря ахышмасыны гёз
габагына гятирмяк лазымдыр. Шяхярин йухары мейданчаларына, машын вя мюхяррик сясляриндян
узаг гушяляря ахышанларын хышылтылы айаг сясляри вя богуг пычылтылары шяхяр узяриндя джёвлан эдян
бяланын выйылтылы ганад сясляриня гарышыб узаглашыр вя бу сяда хяр ахшам тякрар олундугджа
бейинлярдя йува салыр, уряклярдян дидяргин дюшмюш мяхяббятин йериня чёкюрдю.
IY
Сентйабр вя октйабр айларында таун шяхяри тамам алдян салды. Йюз минлярля адам хяля саг
галса да сюрюня - сюрюня йашайыр, гуртармаг билмяйян гюнлярин, хяфтялярин сонуну гёзляйирди.
Сяманы гах думан ортюр, гах бюркю олур, гах да йагыш йагырды. Джянубдан ахан булудлар аста -
аста йахынлашыр, амма шяхярин устюндян йан кечир, гёйюн дяринлийиндя дёвря вурурдулар. Эля
бил кешиш Панелунун тясвир элядийи бяла шяхярин устюндя джёвлан эдир, булудлары кянара
говалайырды. Октйабрын аввялиндя гюджлю лейсан кючяляри тямизляди. Сонра башга бир йенилик баш
вермяди.
Рйё вя достлары неджя бярк йорулдугларыны дуймага башламышдылар. Санитар дястяляриндя
чалышанлар алдян дюшмюшдюляр. Хяким Рйё достларында вя озюндя дуйдугу биганялик хиссинин
агыр йоргунлугдан гялдийини билирди. Мясялян, аввялляр таунун вязиййяти хагда мя’луматлары
изляйян бу адамлар инди бу мёвзуйа мараг гёстярмирдиляр. Карантин мюяссисяляриндян бириня
мювяггяти ряхбяр тя’йин олунмуш Рамбер нязарят алтында олан адамларын сайыны азбяр билирди.
Хястялик аламяти дуйулан адамларын лазымы йеря кёчюрюлмяси системини дя, серум дярманынын
хилас эдя билдийи адамларын сайыны да хафизясиня хякк элямишди. Амма инди хяфтя арзиндя
таундан олянлярин сайы иля, хястялийин гюджляниб йа зяифлямяси иля марагланмырды. О, хяля дя
шяхярдян чыха биляджяйиня умид эдирди.
Геджя - гюндюз ишляйян башгалары ися ня гязет охуйур, ня дя радиойа гулаг асырдылар.
Мя’луматы башгасындан эшидяндя марагланан адам кими гулаг ассалар да эля лагейдлик
гёстярирдиляр ки, дёйюшлярдя алдян дюшмюш, анджаг борджуну йериня йетирян, ня гялябяйя, ня дя
барышыга умиди олан дёйюшчюляри хатырладырдылар.
Гран хяля дя таундан гырыланларын сийахысы иля мяшгул олса да, лазым гялся умуми нятиджяляр
хагда бир сёз дейя билмязди. Йоргунлуга таб гятирян Тару, Рамбер вя Рйёдян фяргли олараг
онун сяххяти зяиф иди. Чюнки о хям оз идарясиндя чалышыр, хям Рйёйя кёмяк эдир, хям дя
хялвяти мяшгулиййятини давам этдирирди. О хямишя йоргун гёрюнся дя, уряйиндя тутдугу ики -
юч арзуйа умид бясляйирди. Аввяла фикирляширди ки, таун гуртарандан сонра бир хяфтялик дя олса
мя’зуниййят гётюрюб йахшыджа истирахят эдяджяк. Хям дя умид эдирди ки, йазысыны баша вуруб
наширляри хейран гойаджагы гюн чатаджаг. Хярдян о сямими сёхбятя гиришир, бя’зян хяким Рйё
иля сёхбятиндя онун арвады Жаннаны йада салыр, дейирди ки, йягин Жанна арини унутмур, онун
талеини фикирляшир. Эля онунла сёхбятлярин бириндя хяким дуйду ки, илк дяфядир кёвряклик эдиб оз
арвады хаггында нигаранчылыгындан данышыр. Арвады тез - тез телеграм гёндяриб сяххятинин
йахшылашдыгыны сёйляся дя хяким дёзя билмяйиб мюалиджя эвинин баш хякиминя телеграм
вурмуш, арвадынын ахвалыны сорушмушду. Джавабда ися билдирмишдиляр ки, арвадынын сяххяти
писляшир, амма вязиййятин джиддиляшмямяси учюн алляриндян гяляни эдяджякляр. Хяким бу сирри
юряйиндя сахламышды вя дярдини гяфилдян Грана ачмасыны ися йоргунлуг аламяти сайырды. Гран
ону соргуйа тутуб арвадынын ахвалыны сорушанда хяким джаваб вермяли олмушду. Сонра ися
Гран беля демишди: “Билирсинизми, хяким, инди бу хястялик йахшы мюалиджя олунур. Рйё дя
онунла разылашыб алавя элямишди ки, айрылыг чох узун чякди, агяр арвадынын йанында олса
62
мюалиджясиндя кёмяк эдя билярди вя арвады  йягин ки, тяклийин дя азабыны чякир. Сонра
хяким сусмага чалышмыш, Гранын суалларына отяри джаваблар вермишди.
Эля башгалары да эйни вязиййятдя иди. Тару бир тяхяр дёзюрдюся дя гюндялийиндян
дуйулурду ки, гейдя алдыгы ахвалатлар аввялки кими дярин тяхлил олунса да мёвзу генишлийи
азалмышды. Бютюн бу дёвр арзиндя онун ан чох марагландыгы адам Котар олмушду.
Мехманхана карантин эвиня чевриляндян сонра Рйёнюн мянзилиня кёчмюш Тару ахшамлар
Гранын йахуд Рйёнюн гятирдийи статистик мя’луматларла лап аз марагланырды. О сёхбяти
дяйишяряк шяхярдя баш вермиш хырда ахвалатлар хагда мя’лумат арайырды.
Кастел дя алдян дюшмюшдю. Бир гюн о Рйёйя серум дярманын хазыр олдугуну хябяр
вермяйя гялмишди вя онлар гярара алмышдылар ки, илк пейвянд ийнясини джянаб Отонун агыр
вязиййятдя хястяханайа гятирилмиш оглу узяриндя сынагдан кечирсинляр. Хяким Рйё кёхня
достуна сон гюнляр олянлярин сайы хагда мя’лумат вердийи вахт гёрдю ки, киши отурдугу
креслодаджа дярин йухуйа гедиб. Кастелин адятян мюлайим вя шян гёрюнян, гянджлик овгаты
йаган сифяти годжа, узгюн бир киши сифятиня чеврилмишди. Аралы галмыш додаглары арасына тюпюрджяк
йыгылмышыды. Хякимин хяйяджандан няфяси даралды.
Рйё хисс эдирди ки, йоргунлуг ону да беля зяифлядиб. Хисс эдирди ки, хейсиййаты зяифляйир,
ишин вя гюнлярин агырлыгындан дёзюмю йоха чыхыр, тямкини чылгынлыгла чеврилир. Тямкини
горумаг учюн йеганя чыхыш йолуну вязиййятдян йаранмыш сяртлийи уряйиндя сахламагда
гёрюрдю, иши давам этдиря билмяк учюн башга чаря йох иди. Башга хеч няйя умид галмамышды,
йоргунлуг бютюн умидляри йоха чыхармышды. О билирди ки, йаранмыш вязиййятдя мюалиджя иля
дейил диагностика иля мяшгул олур. Онун иши гёрмяк, мюайиня этмяк, гейдя алмаг вя хёкм
чыхармагдыр. Ари хястялийя тутулмуш гадынлар хякимин голундан йапышыб хёнкюря - хёнкюря
дейирдиляр: “Хяким, ону хяйата гайтарын! Амма онун иши хяйата гайтармаг дейил, хястяни
изолйатора гёндярмякдян ибарят иди. Она дикилмиш гёзлярдяки кинин сябябини анлайа билмирди.
Хяля бир няфяр беля дя демишди: “Сизин уряйиниз йохдур. Хейр, онун уряйи вар. Бу уряк
йашамаг учюн догулмуш адамларын олюмюня гюнюн ийирми сааты арзиндя шахид олмалы иди.
Уряйин бундан артыг имканы йох иди, адамлары хяйата гайтармага гюджлю галмырды.
Йох, гюн арзиндя онун иши кёмяк элямяк дейил, гейдя алмагдан ибарят олурду. Догрудур,
буна киши пешяси демяк олмазды. Амма аслиня галса горхуйа дюшмюш, узюлмюш джамаат
арасында да йахшы киши пешясиня хидмят эдя билянляр чох галмамышды. Хяля йахшы ки, йоргунлуг
гюдж гялмишди. Агяр Рйё беля йоргун олмасайды олюмюн боллугу ону кёврялдярди. Геджя -
гюндюз арзиндя джями дёрд саат йатан адам кёвряклик эдя билмяз. О хяр шейи олдугу кими
гёрюр, гёрдюйю кими гябул эдир, аджы бир хягигят сайыр. Мяхкум олунмуш хястяляр дя буну
дуйурдулар. Таундан аввял онлар хякими хиласкар сайырдлар. Хяким уч хяб вя бир ийня иля
хястяни сагалдыр, тяшяккюрляр алырды. Инди ися хяким хястя йанына асгярлярля гялирди вя бязян
гапыны ачдырмаг учюн асгярляр тюфянгин гундагыны ишя салмалы олурдулар. Хястяляр истярдиляр
хякими дя бютюн дюнйаны да озляри иля о дюнйайа апарсынлар. Бяли, догрудур, инсан инсанлардан
айрылмаг истямир, агяр хяр дяфя буну дуйанда кёвряклик этсян оз вязиййятиня дя кёврялмяли
оларсан.
Гуртармаг билмяйян хяфтяляр арзиндя хяким айрылыг азабы чякир, достларынын узюндя дя
хямян агрыны дуйурду. Амма гетдикджя артан йоргунлугун ан горхулу джяхяти бу иди ки, бялайа
гаршы мюбаризяни давам этдирянляр атрафдакы хадисяляря биганяликля йанашы оз - ёзляриня дя
биганялик этмяйя башламышдылар. Йоргунлугун тя’сириндян бя’зиляри чох да ваджиб сайылмайан
адятлярдян ваз кечирдиляр. Сонра йаваш - йаваш онлар тяртиб олунмуш гигийена гайдаларына да
лагейдлик гёстярир, тяляб олунан дезинфексийадан кечмир, бязян йолухма алейхиня тядбир
гёрмядян джийяр таунуна тутулмуш хястялярин йанына гялирдиляр. Хястялик йайылмыш эвляря
хазырлыгсыз гетмяли олдугларыны биляндя идаряйя гайыдыб лазымы горуг лявазиматы гётюрмяйя
яринирдиляр. Эля ан горхулу джяхят дя бу иди ки, тауна гаршы мубаризя апаранларын озляри таунун
гурбаны ола билярдиляр. Онлар бяхтляриня умид эдирдиляр, амма бяхтя дя бел багламаг олмур.
Шяхярдя эля бир адам да варды ки, ня йорулур, ня дя рухдан дюшюрдю, йаранмыш вязиййятдян
ися разылыг эдирди. Бу адам бизим Котар иди. О танышларла алагялярини позмаса да озюню
хадисялярин ахынындан кянарда сахлайырды. Тякджя Таруну озюня хямдям сечмишди. Аввяла
она гёря ки, Тару бютюн ахвалатлардан хябярдар иди, сонрасы да ки, Тару ону лазыми
сямимиййятля гаршылайырды. Ону ан чох тяяджджюбляндирян бу иди ки, Тару бютюн гюню ишляйиб
ялдян дюшся дя адамлара гаршы мехрибанлыг вя хейирхахлыгыны итирмирди. Тару ишдян тамам
юзгюн гайыданда да озюню джямляйя билир вя эртяси гюн тязя гюввя иля ишя башлайырды. Бир гюн
Котар Рамберя демишди: “Бунунла дярдляшмяк олар, чюнки асл кишидир. Тяк бирджя сёздян
адамын фикрини баша дюшюр.
63
Эля  бу  йахынлыгына  гёря  дя  Тарунун  дяфтяриндя Котарын шяхсиййяти хагда гейдляр
чохалыб. Тару чалышыб ки, Котарын шяхсиййятини онун хярякятляри вя сёхбятляри асасында
ясасында тясвир этсин. Гюндяликдяки “Котар вя таун мясяляси башлыглы гейдляр бир нечя
сяхифяни тутур вя биз дя бу гейдляр хагда мя’лумат вермяк истяйирик. Тарунун Котар хагда
юмуми фикри беля бир джюмля иля башлайыр: “Бу адам инкишафда олан бир адамдыр. О догрудан да
гетдикджя гывраглашыр вя йаранмыш вязиййятдян шикайятлянмирди. Бя’зян Тару иля сёхбят вахты
беля джюмляляр ишлядирмиш: “Догрудур, ишляр йахшы дейил. Амма хеч олмаса хамынын башы
гарышыб.
Сонра Тару йазырды: “Догрудур, о да башгалары кими хядя алтындадыр, даха догрусу башгалары
иля биргя хядя алтына дюшюб. Амма мясяляни джидди гябул элямир, аминям ки, о да таун
хястялийиня тутула биляр. Иш бурасындадыр ки, о мараглы бир фикря дюшюб. Дейир ки, агыр хястялийя,
йахуд джидди бялайа дюшмюш бир адам башга хястялик вя бялалардан горхмайа биляр. Бир дяфя
мяня беля деди: “Хеч хябяриниз вармы ки, ики хястялик бир бядяня сыгмыр? Тясяввюр эдин ки,
джидди вя чарясиз бир хястялийя, хярчянг йахуд вярямя тутулмусунуз. Сизя хеч вахт таун,
йахуд йаталаг хястялийи йолухмаз, бу мюмкюн дейил. Хяля бундан да артыг демяк олар; хеч
ёмрюнюздя гёрмюсюнюз ки, хярчянг хястялийиня тутулмуш бир адам автомобил гязасында оля?
Хяр халда бу фикирля Котар озюня хош овгат йарадырды. Онун горхдугу йеганя шей тяклик иди.
Тяк мяхбус олмагдан джамаатла биргя олмяйи устюн тутарды. Таун башлайандан ня гизли
истинтаг, ня говлуглар, ня гизли гёстяришляр ня дя гяфл хябс хагда фикирляшян олмазды. Даха
догрусу инди ня полис, ня кёхняли - тязяли джинайятляр, ня дя гюнахкарлар вар. Инди анджаг таледян
мярхямят гёзляйян мяхкумлар вар, эля полис ишчиляри дя онларын арасындадырлар.
Беляликля, Тарунун тясвириня гёря Котар шяхяр джамаатынын инди дюшдюйю сыхынтынын дадыны
чохдан билян бир адам имиш вя аз галырмыш джамаата беля десин: “Хя, чарпышын, мян бу сыхынтыны
чохдан гёрмюшям.
“Бир дяфя она дедим ки, адамлардан айры дюшмямяк учюн ан дюз йол дюзгюнлюкдюр. О ися
аджыгла мяня бахыб деди: “Иш буна галса хеч кяс биргя олмаз. Бяли, мян беля билирям.
Адамлары бирляшдирмяк учюн онлара таун хястялийи гёндярмяк лазымдыр. Атрафыныза бахсаныз
буну дуйарсыныз. Онун ня демяк истядийини дя мюасир шяраитдян неджя разы олдугуну да лап
йахшы баша дюшдюм. О озюндя баш вермиш дяйишиклийи башгаларында да дуймушду: шяхярдя
азмыш бир кялмянин суалына аввялляр лагейд галанлар, инди дайаныб, йол гёстярир, мясляхят
верирляр; инди джамаат бахалы ресторанлара ахышыб орада чох лянгимяйя чалышыр; кино - театрларын
гаршысында узун нёвбяляр йараныр, тамаша заллары вя рягс мейданчалары адамла долу олур; хамы
инсан йахынлыгы арайыр, чийин - чийиня, гарын - гарына сыхлашырлар. Котар беля йахынлыгы хамыдан
яввял арамышды. Анджаг гадынларла йахынлыга джат атмырды, чюнки джюрбяджюр фикирляр мане олурду.
Кёнлюня гадын дюшяндя дя бу фикирдян ваз кечирди ки, аввял - ахыр бу амялдян зяряр чякя
биляр.
Умумиййятля о таундан разы иди. Тяклийи хошламаса да хямишя тяк галмыш бу адамы таун
джамаатла йахынлашдырмышды. Атрафындакылара хямдям олмагдан хязз алырды. Бяли, о хядя
алтында йашайан адамларын горхусуна, шюбхясиня, нигаранчылыгына хямдям иди. Бу йахын
адамлар таундан сёз салмаг истямясяляр дя бютюн сёхбятлярин ахыры тауна гялиб чыхыр, озляри
йюнгюл бир баш агрысы тутан кими шюбхяйя дюшюб горхудан агарыр. Хяр шейдян шюбхялянир,
нигаранчылыг чякир, кёйнякляринин бир дюймяси итяндя беля хяйяджан кечирирдиляр.
Тару бя’зи ахшамлар Котарла гязмяйя чыхырмыш. Сонра о гюндялийиндя йазырды ки, ахшам
дюшяндя, йахуд геджя вахты кючяйя чыхыб рянгарянг инсан ахынына гарышыр, адамларла чийин -
чийиня гязинир, таунун сойугундан горунмаг учюн сыгынаджаг сайылан айлянджя йерляриня
гедирлярмиш. Бир нечя ай аввял Котарын тяк отуруб вахт кечирдийи, амма рахатлыг тапа
билмядийи бахалы ресторанлара инди бютюн шяхяр ахышыр, хамы биргя айлянир, вахт кечирирди. Хяр
шей гюню - гюндян бахалашдыгына инди даха чох пул хярджлянирди, шяхярдя гытлашан арзагы
ресторанларда тапмаг олурду. Гумарханаларда ойунларын вя бекар мюштярилярин сайы даха да
артмышды. Тару иля Котар аввялляр йахынлыгларыны гизлядян вя инди ачыг - ашкар биргя гязян гадын
кишиляря дя тамаша эдирдиляр. Беля джютляшянляр инди хеч кимдян чякинмядян гол - бойун олуб
шяхяри доланыр, мехрибанлыгларыны гизлятмирдиляр. Котар беляляриня хейран - хейран бахыб
дейирди: «ахсян, гочаглар! О гайнашан джамаатын арасында уджадан данышыр, атрафда урякля пул
хярджляйянляря, чякинмядян ишрятя гошунларла маргала тамаша эдирди.
Амма Тару гейд эдирди ки, Котарын вязиййятя мюнасибятиндя гяддарлыг чох дуйулмурду.
Онун “Мян бу гюнляри башгаларындан аввял дя гёрмюшям демяси ловгалыгдан чох бядбинлийя
бянзяйирди. Тарунун дедийиня гёря Котар сяма иля шяхяр диварлары арасында хябся алынмыш бу
джамаата рягбят бясляйирмиш. Котар дейирмиш ки, имканы олса бу джамаата лазымы мясляхят дя
64
веря билярмиш. Бир дяфя о Таруйа дейиб:  “Гёрюрсюнюз, ня данышырлар: таундан сонра
беля эдяджяйям, филан иши гёряджяйям. . . Сакитджя отуруб гёзлямякдянся оз овгатларыны
корлайырлар. Баша дюшмюрляр ки, хялялик вязиййят шюкюрлюдюр. Хеч мян дейя билярямми ки,
хябся алынандан сонра беля эдяджяйям, филан иши гёряджяйям? Хябс ишин сону дейил, аввялидир.
Таун ися башга шейдир. . . Мяним фикрими билмяк истяйирсиниз? Бу адамларын бядбяхтлийи ондадыр
ки, озляриня сярбястлик вермирляр. Бяли, мян ня дедийими билирям.
Сонра Тару йазырды: “О догрудан да ня дедийини билир. Котар Оран джамаатынын тябиятиндяки
зиддиййятляри гёрюрдю, билирди ки, адамлар йахынлыг эхтийаджы дуйсалар да бир - бириндян эхтийат
едир, чякинирляр. Мя’лум мясялядир ки, хяр кяс оз гоншусундан шюбхялянир, джюз’и бир
йахынлыгын йолухма иля нятиджяляня биляджяйини фикирляширди. Эля Котар да бир вахт йахынлыг
елямяк истядийи хяр кясдян шюбхялянирди ки, онун хагда полися хябяр веря биляр. Инди хамы
шюбхя ичиндя иди. Хамы билирди ки, архайынджа йашадыгы вахт йахасы таунун алиня кечя биляр. Эля
бунун бир хягигят олдугуна гёря хамы горху ичиндя иди. Котар ися аввялляр дя горху ичиндя
йашадыгына индики вязиййятдя башгаларындан фярглянирди. О таунун хяля аля кечирмядийи
адамлар арасында доландыгджа фикирляширди ки, азадлыгы да, хяйаты да хяр ан алиндян гедя биляр. О
горху хиссиня чохдан бяляд иди вя инди хамынын бу хисся гапанмасындан разы иди. Даха
догрусу она эля гялирди ки, бу хисси башгалары иля бёлюшюб вя йюкю йюнгюлляшиб. Эля онун сяхви
дя бунда иди вя ону анламаг даха чятин бир мясяляйя дёнюрдю. Аслиндя эля онун мараглы
джяхяти дя бу джяхят иди.
Даха сонра Тарунун гейдляри гярибя бир эпизодла баша вурулуб. Хямян хиссядя Котарын да,
таун хястялийиня тутуланларын да дюшдюйю вязиййят даха йахындан гёрюнюр. Бу эпизод хямин
дёврюн агыр вязиййятиня джанлы бир нюмуня олдугуна сизин нязяринизя чатдырырыг.
Котар Таруну операйа дя’вят элямишди вя онлар шяхяр театрында Глюккюн “Орфей операсына
бахмага гетмишдиляр. Опера труппасы шяхяря таун башламаздан аввял, йазда гялмишди.
Хястялик йайыландан сонра йол багландыгындан шяхярдя галмышдылар. Бизим опера тетары да
онларла мюгавиля багламышды ки, хяфтядя бир дяфя оз тамашаларыны тякрар этсинляр. Беляликля,
нечя ай иди ки, хяфтянин бешинджи гюнляри бизим операдан Орфейин мелодик инилтиляри вя оридисин
зяиф сядалары эшидилирди. Амма тамаша залы хяр дяфя долу олурду вя театр йахшы гялир гётюрюрдю.
Котарла Тару шяхярин адлы - санлы адамлары йыгышан ан бахалы партердя отурмушдулар. Бу йерляря
кечян хяр кяся хюсуси диггят йетирирдиляр. Мусигичиляр оз алятлярини сазлайыр, сяхнянин
гаршысындакы гур ишыгын алтында партеря гялянляр бир сырадан о бири сырайа кечир, нязакятля
саламлашырдылар. Мюлайим сёхбятлярин угултусу алтында адамлар гюмрахлашыр, ала - гаранлыг
кючялярдя дуйдуглары горхуну унудурдулар. Тямтяраглы гейимляр тауну говурду.
Биринджи пярдядя Орфей чятинлик чякмядян оз гямгин арийаларыны охуду, гядим гейимли бир
нечя гадын сяс - сяся вериб онун дярди вя мяхяббятин гюджю хагда нягмя деди. Тамашачылар бу
хиссяни тямкинли бир разылыгла гаршыладылар. Икинджи пярдядя ися Орфей джяхянням ряхбярини инсафа
гятирмяк истядийи вахт бирузя вердийи титрямяни дуйан чох олмамышды. Сонракы сяхнялярдя узя
чыхан анлашылмаз хярякятляр ися мюгяннинин ифа тярзиндя бир йенилик кими гябул олунду.
Йалныз учюнджю пярдядя, Орфейля аридисин асас дуети вахты (Аридисин мяшугуну тярк этдийи
вахт) залда хяйяджанлы бир джанланма дуйулду. Эля бил мюгянни дя залдакы бу джанланманы
гёзляйирмиш, даха догрусу джанындакы насазлыгы башгаларынын да дуйуб - дуймадыгыны билмяк
истяйирмиш. О антик гейимин ичиндя айагларыны ген гойа - гойа, эйбяджяр бир йеришля гаршыйа тяряф
гялди, сяндяляйяряк йан декорасийадан йапышмаг истяди вя узю устя йеря сярилди. Нечя
вахтдан бяри гёстярилян бу тамашанын ан дяхшятли сяхняси беля йаранды. Оркестрин сяси кясилди
вя партердяки джамаат айага галхыб йаваш - йаваш залдан чыхмага башлады. Аввял сакитджя,
килсядян йахуд мярхумла сон гёрюш отагындан чыхан адамлар кими тялясмядян чыхырдылар.
Гадынлар ген донларынын атяйини йыгыб башларыны галдырмадан джяргядян чыхыр, кишиляр гадынларыны
иряли бурахыр башгаларына да мане олмамага чалышырдылар. Сонра йаваш - йаваш тялясмяйя
башладылар, пычылтылар хяйяджанлы гышгыртылара чеврилди, адамлар гапыйа тяряф гачды, чахнашма
дюшдю. Котарла Тару айага галхсалар да йерляриндя дайаныб хяйатын йени бир тамашасына
бахырдылар; таун сяхняйя чыхмышды, залын тямтярагындан галан йеганя нюмуня ися гырмызы
ёртюклю отураджаглар устюндя галмыш йелпикляр вя йеря дюшмюш тохунма йахалыглар иди.
***
Сентйабрын илк гюнляри Рамбер Рйёнюн дястясиня гошулуб хейли иш гёрмюшдю. Гонзалес вя
нёвбя чякян ики асгярля гёрюш тя’йин этдийи ики гюн ися Рйёдян иджазя алмышды.
65
Гюнорта чагы журналистля Гонзалес гяндж  асгярляри гёзляйирдиляр. Асгярляр гюля - гюля
йахынлашыб дедиляр ки, кечян дяфя бяхтляри гятирмямишди вя эля озляри дя вязиййятдян шюбхяли
идиляр. Сонракы хяфтяни ися онлар нёвбя чякмирляр. Гялян хяфтяни гёзлямяк лазым иди. Рамбер
разылашды. Гонзалес гялян хяфтянин биринджи гюнюня гёрюш тя’йин элдяи. Гярара алдылар ки, хямян
гёрюшдян сонра Рамбер Марселля Луинин эвиндя галсын. Гонзалес деди: “Гялян хяфтя
гёрюшюрюк. Агяр мян гялмясям бир баш асгярлярин эвиня гедярсиниз. Эвин харда олдугуну
сизя баша саларыг. Амма Марселля Луи дедиляр ки, эви эля инди дя она гёстярсяляр даха
йахшыдыр. Эвдя дёрд няфяря йемяк дя тапылар. Хям дя ки, Рамбер мювягягти йашайаджагы
шяраитля таныш олар. Гонзалес бу фикри бяйянди вя онлар лимана тяряф эндиляр.
Марселля Луи Марин мяхяллясинин сонунда, шяхяр дарвазаларындан биринин йахынлыгында
йашайырдылар. Эвляри галын диварлы баладжа бир испан дахмасы иди. Дамын тахталары рянглянмишди.
Отаглар бош вя йарыгаранлыг гёрюнюрдю. Асгярлярин анасы узюню гырыш басмыш, гёзляри гюлян бир
испан гарысы иди. Гары габлара бишмиш дюйю гойурду. Гонзалес дюйюню гёрюб тяяджджюблянди,
чюнки шяхярдя дюйю тапылмырды. Марсел деди:
“Дарваза йанында чох шей тапмаг олур. Рамбер динмязджя йейиб - ичирди. Гонзалес ону дост
кими гялямя вериб тя’рифлядийи вахт журналист ирялидяки бир хяфтяни неджя баша вураджагы хагда
фикирляширди.
Амма о ики хяфтя гёзлямяли олду. Чюнки кешик дястяляринин сайыны азалтмышдылар вя хяр
дястя ики хяфтя кешик чякирди. Бу ики хяфтяни Рамбер сяхяр ачыландан геджя йарыйа гядяр вар
гюджю иля ишляди. Геджя йары йериня гиряндя ися мёхкям йухуйа гедирди. Бирдян - биря сярбяст
хяйат тярзиндян агыр ишя кечмяси ону эля йорурду ки, хеч фикирляшмяйя дя халы олмурду. Хеч
планлашдырылмыш гачышы хагда да сёхбят элямирди. Амма гярибя бир ахвалат баш вермишди:
гёзлямяйя  башладыгы вахтдан бир хяфтя сонра о хякимя деди ки, кечян геджя илк дяфя имиш ки,
бярк кефлянибмиш. Геджя бардан чыханда она эля гялиб ки, хайалары шишир вя голларынын алты
агрыйыр. Фикирляшиб ки, таун йолухуб вя бу фикря илк реаксийасыны хяким Рйё иля сёхбят вахты
ёзю дя писляди. Демяли о горхуйа дюшян кими шяхярин ан хюндюр йериндяки мейданчайа гачыб.
Дяниз бурадан гёрюнмяся дя о узюню дянизя тяряф тутуб шяхяр диварларынын архасында,
дянизин о тайында галмыш арвадыны хайламага башлайыб. Эвя гайыдандан сонра бядяниндя таун
яламятляри тапмайыб вя горхаглыгына гёря озю - ёзюню данлайыб. Рйё бу хярякятин чох да
гейри - ади олмадыгыны билдириб деди:
–Киминся адамын кёнлюня дюшмяси ади бир халдыр.
Сонра Рамбер чыхмага хазырлашаркян о алавя эляди:
–Бу сяхяр джянаб Отон сизин баряниздя данышырды. Мяндян сорушурду ки, сизи таныйыраммы.
Сонра деди сизя мясляхят верим ки, гачагмалчылар мяхяллясиня чох гетмяйясиниз. Орада сизи
гёрянляр олуб.
–Инди мян бу сёзлярдян ня мя’на чыхарым?
–Беля мя’на чыхарын ки, тялясмялисиниз.
–Саг олун, –дейиб Рамбер Рйёнюн алини сыхды.
Гапыдан чыханда Рамбер гяфилдян дёнюб гери бахды. Рйё таун башлайандан илк дяфядир ки,
Рамберин гюлюмсядийини гёрюрдю. Рамбер сорушду:
–Ахы сиз мяним гачмагыма мане ола билярсиниз, нийя мане олмурсунуз?
Рйё адяти узря башыны йелляди вя деди ки, Рамбер оз хошбяхтлийини устюн тутурса бу
Рамберин оз ишидир, онун ися бу фикря мане олмага хаггы йохдур. Хям дя дуйур ки, бу ишдя
няйин йахшы, няйин пис олдугуну демяк дя чятиндир.
Рамбер йеня суал верди:
–Йахшы, онда дейин гёрюм няйя гёря тялясмяйими мясляхят гёрюрсюнюз?
Рйё дя гюлюмсяди вя сакитджя джаваб верди:
–Йягин мян дя хошбяхтлийя кёмяк элямяк фикриня дюшмюшям.
Эртяси гюн Рйё иля Рамбер бир йердя ишлясяляр дя башга сёхбят элямядиляр. Сонракы хяфтя
ися Рамбер баладжа испан дахмасына кёчдю. Отагда онун учюн алавя чарпайы гоймушдулар.
Асгяр огланлар нахар учюн эвя гялмирдиляр вя Рамбердян хахиш этмишдиляр ки, кючядя аз
гёрюнсюн. Рамбер эвдя тяк галыр вя гары иля сёхбятя гириширди. Гара гейимли, агбирчяк, гарашын
юзюню гырыш басмыш бу гары чох дирибаш гадынды вя хяр дяфя Рамберя баханда гёзляри гюлюрдю.
Бир дяфя гары Рамбердян сорушду ки, бяс арвадына таун йолухдурмагдан горхмур ки?
Рамбер ися фикирляширди ки, о инди бяхтини йохлайыр бурада галмалы олса арвадындан хямишялик
айры дюшя биляр.
–Арвадын мехрибандырмы? –дейя гары сорушурду.
–Чох мехрибандыр.
66
–Гёзялдирми?
–Мянджя гёзялдир.
–Хя! Демяли буна гёря чалышырсан.
Рамбер фикря гедирди. Фикирляширди ки, аслиндя арвадына гёря чалышыр, амма йягин башга
сябябляр дя вар.
О гарыйа деди ки, тяк арвадына гёря чалышмыр, гары ися онун сёзюня инанмадыгыны билдирди.
Хяр сяхяр килсяйя гедян гары бир дяфя ондан сорушду:
–Сиз Аллаха инанмырсыныз?
Рамбер э’тираф эляди ки, инанмыр. Гары башыны йелляйиб хяр шейи анладыгыны билдирди вя деди:
–Дюз фикирляшмисиниз, арвадынызын йанына гедин. Сизин башга киминиз вар ки?
Гюнюн галан вахтыны Рамбер отагда, чылпаг диварларын арасында фырланыр, озюня мяшгулиййят
ахтарырды. Ахшам дюшяндя гяндж асгярляр эвя гайыдырдылар. Онлар чох данышмырдылар. Кялмя
кясяндя ися Рамбер хяля вахтын чатмадыгыны билдирмяк учюн диля гялирдиляр. Шамдан сонра
Марсел гитара чалыр вя биргя отуруб кейфиййятсиз ликёр ичирдиляр. Рамбер фикирли гёрюнюрдю.
Чяршянбя гюню Марсел эвя гирян кими деди:
–Сабах геджя саат он икидя мясяляни хялл эдирик. Хазыр ол.
Огланларла биргя кешик чякян ики няфярдян бири тауна тутулмушду, о бири ися йолдашы иля бир
евдя йашадыгына гёря мюайинядян кечирди. Беляликля Марселля Луи ики - юч гюн тяк кешик
чякяджякдиляр. Геджя мясляхятляшиб дягиг гярара гялмяли идиляр. Эртяси гюн мясяляни хялл
етмяк оларды. Рамбер тяшяккюр эляди. Гары ондан сорушду: “Хя, разысынызмы? Рамбер разылыг
еляся дя башга бир шей хагда фикирляширди.
Эртяси гюн хава агыр иди. Исти адамы богурду. Таунун вязиййяти хагда да пис хябярляр
алынмышды. Испанийалы гары ахвалыны позмадан деди: “Дюнйада чох ишляр гёрюлюр, эля беля дя
олмалы иди. Марселля Луи кими Рамбер дя эвдя кёйняксиз гязирди. Амма кюряйиндян вя
синясиндян сюзюлян тяр кясилмяк билмирди. Бу йарыгаранлыг отагда хейли гязиндикдян сонра
Рамбер кёйняйини айниня гейди вя шяхяря чыхмаг истяйини билдирди. Марсел деди:
–Эхтийатлы олун, бу геджя мясяля хялл олунур.
Хяр шей олчюлюб - бичилиб.
Рамбер хякимин эвиня гетди. Рйёнюн анасы деди ки, о шяхярин йухары хиссясиндяки
хястяханададыр. Хястяхананын дарвазасы гаршысында бир дястя адам йыгышмышды. Гёзляринин алты
тулумлашмыш нёвбятчи сержант джамаата дейирди: “Чякилин бурдан. Адамлар бир аз гери чякилиб
йеня иряли чыхырдылар. Кюряйи тярдян исланмыш сержант тез - тез тякрар эдирди: “Гёзлямяйин
мя’насы йохдур. Эля джамаат да билирди ки, гёзлямяйин мя’насы йохдур, амма гызмар гюнюн
алтында дуруб гёзляйирдиляр. Рамбер озюнюн бурахылыш вярягини чыхарды вя сержант она Тарунун
иш отагынын сямтини гёстярди. Отагын гапысы эля хяйятя ачылырды. Рамбер гапыйа чатанда Панелу
отагдан чыхырды.
Тарунун иш отагы тязя агардылмыш, сялигясиз, кичик бир отаг иди. Ичяридян дава - дярман вя
рютубят ийи Гялирди. Тару гара рянгли тахта масанын архасында отурмушду. Кёйняйинин голларыны
чирмямишди, биляйиня сюзюлян тяри алиндяки дясмал иля силирди. Рамбери гёрян кими сорушду:
–Хяля бурдасыныз?
–Хяля бурдайам. Рйё иля данышмаг истяйирям.
–Ичяридя, залдадыр. Амма онсуз кечиня билсяниз даха йахшы олар.
–Ня учюн?
–Чюнки иши чохдур. Мян дя чалышырам ки, ону ишдян айыран олмасын.
Рамбер Таруйа бахырды. Тару арыгламышды. Йоргунлугдан гёзляри гуйуйа дюшмюш, узюнюн
гырышы артмышды. Энли кюряйи дя эля бил бюкюлмюшдю. Агзы аг джуна иля багланмыш бир тибб ишчиси
гапыны дёйюб ичяри гирди, алиндяки вярягляри масанын устюня гойуб “алты няфяр деди вя гайыдыб
чёля чыхды. Тару журналистя бахыб вярягляри алиндя йелляди.
–Гёзял вяряглярди, элями? Аслиндя бяд вяряглярдир. Олюм вярягляридир. Бу геджя олянляр
хагда мя’луматдыр.
Тарунун алныны да гырыш басмышды. О вярягляри кянара гойуб деди:
–Инди бизим хесабдарлыгдан башга  бир ишимиз галмайыб.
Сонра о алини масайа дайайараг айага галхды:
–Хя, ня вахт гедирсиниз?
–Бу ахшам, геджя йарысы.
Тару Рамберин бу угруна севиндийини билдирди вя она тапшырды ки, озюндян мугайат олсун.
Рамбер она бахыб сорушду:
–Сиз бу сёзляри сямимиййятля дейирсиниз?
67
Тару чийинлярини чякди:
–Мян эля йашдайам ки, анджаг сямими данышмалыйам. Йалан данышмаг агыр ишдир.
Журналист деди:
–Тару, мян хякимля гёрюшмяк истяйирям. Багышлайын мяни.
–Билирям. О мяня нисбятян мехрибан адамдыр. Йахшы, гедяйин.
–Мян буна гёря демирям, –дейя Рамбер мызылдады вя йериндя дайанды.
Тару она бахды вя гёзлянилмядян узюня тябяссюм гонду.
Онлар диварына йашыл рянг чякилмиш, аг лампалар дюзюлмюш дарысгал бир дяхлизля гетдиляр.
Гапысынын рянгли шюшяляри архасында кёлгяляр гёрюнян ири зала чатанда Тару йандакы башга бир
гапыны ачыб Рамбери ичяри бурахды. Отагын бютюн диварлары шкафлардан ибарят иди. Тару
шкафлардан бирини ачыб ичяридян ики алейхгаз маскасы чыхартды вя бирини Рамберя узатды.
Журналист бу масканын бир хейри олуб - олмадыгыны сорушду вя Тару джаваб верди ки, бир хейри
олмаса да башгаларында тиббя инам йарадыр.
Сонра онлар шюшяли гапыны ачыб ичяри кечдиляр. Бура гениш бир зал иди, хава исти олса да
пянджяряляр мёхкям багланмышды. Ики сыра дюзюлмюш боз чарпайыларын устюндя вентилйаторлар
ишляйирди. . . Хяр тяряфдян инилти вя зарыма сясяляри эшидилирди. Аг гейимли адамлар чарпайылар
арасында лянг аддымларла фырланырдылар. Рамбер хисс этди ки, ичяридяки истидян богулур, залын
йарыгаранлыгында зарыйан хястялярдян бири иля мяшгул олан Рйёню зорла таныйа билди. Хяким
хястялярдян биринин йараларыны чяртирди. Ики тибб ишчиси хястянин гычларыны йана чякиб
сахламышдылар. Хяким айага галханда алиндяки алятляри кичик мяджмяийя атды. Сонра йарасына
сарыг чякилян хястяйя баха - баха бир анлыг фикря гетди. Тарунун йахынлашдыгыны гёрюб сорушду:
–Тязя ня хябяр вар?
–Панелу карантин эвиндя Рамбери авяз этмяйя разылыг верди. Кешиш онсуз да чох иш гёрюр.
Инди галыр тязя йаранан учюнджю дястядя Рамбери авяз этмяк.
Рйё башыны йелляйиб разылыгыны билдирди вя Тару сёзюня давам эляди:
–Кастел илк хазырлыг ишлярини баша вуруб. Инди сынаг кечирмяк истяйир.
–Хя, бах бу йахшы  хябярдир.
–Вя няхайят, Рамбер сизин йаныныза гялиб.
Рйё гери дёндю. Масканын шюшяси архасындан журналистя бахыб гёзлярини гыйды.
–Сиз бурда ня  гязирсиниз? Эля билирдим гетмисиниз.
Тару деди ки, Рамбер бу геджя гетмялидир вя Рамбер алавя эляди:
–Беля бир имкан вар.
Онлар данышдыгджа маска агыз тяряфдя бир аз шишир вя нямлянирди. Эля бил уз - юзя дайанмыш
хейкялляр данышырды. Рамбер деди:
–Сизинля данышмаг истяйирдим.
–Чыханда данышарыг. Тарунун отагында гёзляйин.
Аз сонра, чёлдя Тару  сюкан архасына кечди. Рйё иля Рамбер архада отурдулар. Тару деди:
–Даха бензин йохдур. Сабахдан пийада гязяджяйик.
Рамбер диля гялди:
–Хяким, мян гетмяк истямирям. Истяйирям сизинля галым.
Тару диниб - данышмадан машыны сюрюрдю. Хякимин ися эля бил йоргунлугдан данышмага халы
йох иди. Няхайят о сорушду:
–Бяс арвадыныз?
Рамбер джаваб верди ки, о йеня фикирляшиб. Аввялдян аглына гялмиш бир фикир она рахатлыг
вермир, фикирляшир ки, инди чыхыб гется сонра хяджалят чякяджяк.
Бу хяджалят хисси ися мяхяббятиня дя мане оладжаг. Рйё дикялиб гяти сясля деди ки, ахмаг
фикирдир, хошбяхтлийи устюн тутмаг хяджалятли иш дейил.
Рамбер деди:
–Элядир, амма башгаларындан айрылыб хошбяхтлийя тяк говушмаг да хяджалят гятиря биляр.
Байагданды диниб - данышмайан Тару архайа чеврилмядян деди ки, агяр Рамбер бурада
джамаатын бядбяхтлийиня ортаг олмаг гярарына гялся йахшыдыр. Рамбер деди:
–Мясяля башгадыр. Мян аввялляр фикирляширдим ки, бу шяхяря йад адамам вя сизя
гошулмалы дейилям. Инди ися гёрдюйюмю гёрмюшям вя билирям ки, истяр - истямяз мян дя буралы
олмушам. Бу бяла бизим хамымыза гялиб.
Хеч кимин диниб - данышмадыгыны гёрян Рамбер асяби сясля давам эляди:
–Ахы, буну сиз озюнюз дя йахшы билирсиниз! Йохса сизин бу хястяханада ня ишиниз варды?
Мягяр сиз озюнюз дя фикирляшиб шяхси хошбяхтлийинизи гурбан вермямисиниз?
68
Йеня дя Рйё иля Тарудан джаваб гялмяди. Сюкут узун чякди, хякимин эвиня чатана
гядяр сусдулар. Бу вахт Рамбер тя’кидля ахырынджы суалыны верди. Рйё она тяряф чеврилди. Алини
отураджага диряйиб агыр - агыр дикялиб деди:
–Багышлайын мяни, Рамбер, хеч билмирям сизя ня дейим. Инди ки, бизимля галмаг
истяйирсиниз, галын.
Машын бярк силкялянди вя онун сёзю йарымчыг галды. Сонра Рйё иряли баха - баха давам
еляди:
–Дюнйада хеч ня адамы оз севгилисиндян айры дюшмяйя разы эдя билмяз. Амма мян дя
бу айрылыгла разылашмышам. Хеч озюм дя билмирям нийя.
Сонра о оз йериня чёкдю вя йоргун сясля деди:
–Бу да беля бир халдыр. Ону нязяря алыб нятиджя чыхармаг лазымдыр.
–Неджя нятиджя? –дейя Рамбер сорушду.
–Билмирям, мян мюалиджя иля мяшгулам, башга шей билмирям. Мюмкюн гядяр тез мюалиджя
етмялийик. Бу саат ан ваджиб мясяля будур.
Геджя йарысы Тару иля Рйё Рамбери нязарятчи тя’йин олундугу мяхяллянин планы иля таныш
етдикляри вахт Тару саатына бахды. Башыны галдыранда гёрдю ки, Рамбер дя она бахыр. Тару
сорушду:
–Сизи гёзляйянляри хябярдар элямисиниз?
Рамбер узюню йана чевириб деди:
–Сизин йаныныза гяляндя онлара кагыз йазыб гёндярмишдим.
***
Кастелин хазырладыгы серум ваксини октйабрын сон гюнляриндя сынагдан кечирилди. Рйё сон
юмидини бу дярмана багламышды. О фикирляшди ки, агяр бу сынаг да баш тутмаса бютюн шяхяр
таунун ихтийарында галаджаг. Эпидемийа йа истядийи гядяр инсан гыраджаг, йа да оз - ёзюня
кясиляджяк.
Кастелин Рйё иля сёхбят элядийи гюндя бир аз аввял джянаб Отонун оглу хястялянмиш, галан
аиля узвляри ися карантиня алынмышдылар. Ушагын анасы карантиня икинджи дяфя дюшюрдю. Хяким
Отон оглунда хястялик аламятлярини гёрян кими Рйёню чагыртдырмышды. Хяким гяляндя ушагын
ата - анасы чарпайынын айаг тяряфиндя дуруб динмязджя бахырдылар. Баладжа гызы отага
бурахмамышдылар. Огланын озю ися мюайинядян чякинмядян озюню хякимин ихтийарына
вермишди. Рйё башыны галдыранда мюстянтигин сакит бахышыны вя онун архасында дурмуш
зёвджясинин агармыш сифятини гёрдю. Агзыны йайлыгла ортмюш гадын гёзлярини гениш ачыб хякимин
хярякятлярини изляйирди.
Мюстянтиг тямкинля сорушду:
–Хямян хястяликдир, элями?
–Элядир, –дейиб хяким йеня ушаг тяряфя чеврилди.
Ананын гёзляри хядягясиндян чыхса да диниб - данышмырды. Отон да сусурду. Сонра о астаджа
деди:
–Хя, хяким, демяли лазыми тядбир гёрмялийик.
Хяким хяля дя йайлыгыны агзындан чякмямиш гадына тяряф баха билмирди. О чякиня - чякиня
деди:
–Тядбир лянгимяйяджяк, инди гедиб зянг эдярям.
Отон хякими йола салмаг учюн она гошулду, хяким ися чеврилиб гадына деди:
–Чох тяяссюф эдирям. Ушаг учюн хазырлыг гёрюн, озюнюз билирсиниз ня лазымдыр.
Отонун зёвджяси донуб галмышды. О башыны ашагы дикиб деди:
–Йахшы, инди хазырлыг гёрярям.
Отагдан чыхаркян хяким сыхыла - сыхыла онлардан сорушду ки, бялкя няйяся эхтийаджлары вар.
Гадын динмязджя она бахырды. Мюстянтиг ися узюню йана чевириб деди:
–Башга эхтийаджымыз йохдур, бирджя ушагы хилас эдин.
Карантин гайдалары аввялджя чох сятхи иди. Сонра Рйё иля Рамбер бу гайдалары
сяртляшдирдиляр. Онлар тя’кид элямишдиляр ки, карантиня дюшмюш аиля узвляри дя бир - бириндян айры
сахланылсынлар. Агяр онлардан бири озюндян хябярсиз хястялийя тутулмушдуса хястялийи узя
чыхынджа башгаларына да йолуха билярди. Хяким бу гайда хагда мюстянтигя данышанда о беля
тядбиря тяряфдар олдугуну билдирди. Амма арля арвад бир - бириня баханда индики вязиййятдя бу
айрылыгын неджя агыр кечяджяйини дуймаг чятин дейилди. Отонун зёвджяси иля гызы Рамберин
башчылыг этдийи карантин эвиня салынды. Мюстянтигин озюня йер галмадыгына ону шяхяр
69
стадионунда  ачылмыш  карантин  мюяссисясиня  гёндярмяли олдулар. Бурада хяля рахатлыг йох
иди, адамлары чадырлара йыгмышдылар. Рйё нарахатлыг учюн узрхахлыг элямяк истяйяндя
мюстянтиг билдирди ки, гайда хамы учюндюр вя онун борджу амял этмякдир.
Хястя ушагын озюню ися мяктяб бинасында ачылмыш алавя хястяханайа апарыб он чарпайылыг
бир отага гойдулар. Ийирми саат кечяндян сонра хяким гёрдю ки, ушагын вязиййяти умидсиздир.
Кёрпянин бядяни хеч бир мюгавимят гёстярмядян хястялийя тяслим олурду. Агрылы шишляр
гетдикджя артыр вя ушагын джылыз гол - ганадыны ифлидж эдирди. Ушагын сагаладжагына умид олмадыгыны
гёряндян сонра Рйё гярара гялмишди ки, Кастелин серум дярманыны онун устюндя сынагдан
кечирсин. Эля хямин гюн ахшам устю ушага ваксин эдиб хейли гёзлядилярся дя бядяндя
мюгавимят аламяти сезя билмядиляр. Эртяси гюн сяхяр тездян сынагын нятиджясини ойрянмяк
ючюн хамы ушагын атрафына топлашмышды.
Гыздырмадан йанан ушаг йериндя чапалайырды. Сяхяр саат дёрддян Кастелля Тару ушагын
башы устюндя дуруб хястялийин гахыб - енмяси просесини мюшахидя эдирдиляр. Чарпайынын баш
тяряфиндя дайанмыш Тарунун эля бил бели бюкюлмюшдю. Айаг тяряфдя ися Рйё иля Кастел
дайанмышдылар. Рйё айаг устя галса да Кастел отуруб алиндяки кёхня бир китабы вярягляйир,
ёзюню сойугганлы гёстярмяйя чалышырды. Сяхяр хава ишыгландыгджа кечмиш синиф отагына башга
адамлар да гялмяйя башлады. Аввял Панелу гялди, чарпайынын о узюня кечиб, Тарунун
йахынлыгында дивара сёйкяниб дайанды. Кешишин уз - гёзюндян гюсся йагырды, агыр гюнлярин
йоргунлугундан алнынын гырышлары даха да дяринляшмишди. Сонра Жозеф Гран гялиб чыхды. О
гяляндя саат йедди оларды вя тез - тез хычгырдыгына гёря узрхахлыг эляди. Деди ки, бир анлыга
вязиййятдян хябяр тутмага гялиб. Рйё бир сёз демядян, дишлярини гыджыйыб башыны сага - сола
булайан, гёзю йумулу, сифяти дяйишмиш ушагы гёстярди. Отаг тамам ишыглананда о башда дивара
вурулмуш гара лёвхядя вурма джядвялинин рягямляри сезилмяйя башламышды. Бу вахт Рамбер
отага гирди. О динмязджя йахынлашыб чарпайынын башына дирсяклянди вя джибиндян сигарет гутусу
чыхартды. Сонра ушага бахыб гутуну джибиня гойду.
Кастел башыны галдырды, эйняйин архасындан Рйяйя бахыб сорушду:
–Ушагын атасындан бир хябяр йохдур ки?
–Йох, онун озю карантиня салыныб.
Хяким чарпайынын башлыгындан тутмушду вя ушаг инилдядикджя озюндян хябярсиз дямири
сыхырды. Гёзюню ушагдан чякя билмирди. Ушагын бядяни гяфилдян гярилди, дишляри даха бярк
гыджанды, гол - гычыны йана ачыб инилдяди. Джылыз бядяни ортмюш хярбчи йорганындан йун вя
туршумуш тяр ийи галхырды. Сонра бядянин гяргинлийи азалды вя ушаг аралы галмыш гол - гычыны
йыгдыса да гёзюню ачмады вя тянгняфяслик башлады. Тару Рйёйя бахырды, бахышлары растлашанда
Тару узюню йана чевирди.
Хястялик бёйюк кичик ганмыр вя онлар сон айлар нечя - нечя кёрпянин джан вермясини
гёрмюшдюляр. Амма индийя гядяр хеч бир хястянин азабларыны беля ардыджыллыгла
излямямишдиляр. Догрудур, эля индийя гядяр дя гюнахсыз инсанларын чякдикляри азабы хагсызлыг
сайырдылар. Амма бир гюнахсызын чякдийи азаблары, джан вермясини беля йахындан вя узун - узады
мюшахидя элямямишдиляр.
Ушаг йенидян гярилди вя гарнына бычаг сохулмуш адам кими гыврылыб инилдяди. О бир мюддят
беляджя галыб титрятди. Джылыз бядяни эля асирди ки, эля бил таунун амансыз гасыргасы она хюджум
чякиб силкяляйир, хавайа галдырмаг истяйирди. Сонра гярилмя кечди, ушаг бир аз рахатлашды, эля
бил гыздырма да чякилирди. Тёвшюк ичиндя гялян бу рахатлыг олюм рахатлыгына охшамага
башлайырды. Санджы вя хярарят учюнджю дяфя хюджума кечяндя ушаг йеня гыврылды, ону йандыран
алов дилляриндян гачырмыш кими чарпайынын бир кюнджюня сыгынды, сярт хярякятля башыны
силкяляйиб йорганы устюндян атды. Сонра хярарятдян гызармыш гёз гапаглары арасындан ири
дамлалар сюзюлюб йанагларына ахды. Санджы кечяндя ушаг джылыз гычларыны вя ики гюн арзиндя
ярийиб чёпя дёнмюш голларыны озюня йыгыб гярибя бир вязиййятдя бюзюшдю.
Тару айилиб гомбул али иля ушагын сифятиндяки тяри вя гёз йашларыны силди. Кастел дя
байагданды китабы ортюб гёзлярини хястяйя зиллямишди. О агзыны ачыб данышмаг истяйяндя
ёскюряк сёзюню йарымчыг гойду, сонра богазыны арытмайыб деди:
–Вязиййяти сяхяр хеч йюнгюлляшмяди, элями, Рйё?
Рйё джаваб верди ки, вязиййят йюнгюлляшмяся дя ушаг башгаларына нисбятян даха чох
мюгавимят гёстярир. Дивара сёйкяниб галмыш Панелу  богуг сясля деди:
–Агяр оляджякся беля чох азаб чякмяси йахшы дейил.
Рйё аджыгла она тяряф чеврилди вя ня ися демяк истяди. Амма динмяди, озюню аля алыб
юзюню ушага тяряф чевирди.
70
Отаг тамам ишыгланмышды. Башга беш чарпайыда узанмыш хястяляр дя инилдяйирдиляр.
Отагын о башындакы бир хястя арабир гышгырырды да. Онун гышгырыгында агрыдан чох тяяджджюб
дуйулурду. Эля бил хястялярин озляри дя горхундж башлангыджы дуйур, хястялийин хёкмю иля
разылашмага башлайырдылар. Ушагдан башга хеч кяс чабалайыб мюгавимят гёстярмирди. Рйё тез -
тез онун нябзини йохлайырды. Озю дя билирди ки, бу йохламанын хеч бир ахямиййяти йохдур вя
ёз йериндян тярпянмяк наминя беля эдир. Гёзюню йумуб ушагын нябзини йохлайанда оз
нябзини дя тутур вя аз гала чалышырды ки, онлары гоша сахласын. Амма чох кечмямиш ушагын
нябзи итир, хякимин умиди боша чыхырды. Хяким ушагын биляйини бурахыб оз йериня гайыдырды.
Агардылмыш дивара дюшян гырмызы шюалар гюн галхдыгджа саралырды. Чёлдя гызмар бир сяхяр
ачылырды. Гран йеня гайыдаджагыны билдириб гапыдан чыхды. Хамы динмязджя гёзляйирди. Ушагын
гёзляри йумулу иди вя эля бил бир аз сакитляшмишди. Гуру чёпя дёнмюш бармаглары иля
чарпайынын йанларыны гашыйырды. Алинин бирини узадыб йорганын устюндян дизини гашымаг истядийи
вахт диксиниб гычларыны йыгды, дизлярини гарнына сыхыб дайанды. Дюняндян йумулу галмыш
гёзлярини илк дяфя ачыб Рйёнюн узюня бахды. Гёйярмиш сифяти дартынды вя ушагын агзындан
узун, джингилтили бир наля гопду. Сяс узандыгджа отагдакы башга хястялярин инилтиляри агыр бир
донгултуйа дёнюб гарышыг, вахимяли бир ада йаратды. Рйё дишлярини гыджады, Тару узюню йана
чевирди. Рамбер чарпайыйа йанашыб Кастелин йанында дурду. Кастел дизинин устя ачыг галмыш
китабы ортдю. Панелу ушагын азаблы наля чыхан, кёпюклю агзына бахырды. О иряли чыхыб дизи устя
чёкдю, богуг сясля деди: “Йа танры, бу ушагы хилас эля. Ушагын налясиня гарышмыш бу сёзляри
хамы эшитди вя хеч ким ня онун хярякятиня, ня дя сёзляриня тяяджджюблянмяди.
Ушагын сяси кясилмирди вя атрафдакы хястяляр дя она гошулмушдулар. О башда арабир гышгыран
хястя инди дайанмадан наля чякир сясини ушагын сясиня гошурду. Башга хястяляр дя
чабаламайа дюшмюшдюляр. Отагдакы хёнкюртю сясляри Панелунун охудугу дуайа гарышмышды.
Йоргунлугдан вя азабдан кейляшмиш Рйё али иля чарпайынын дямирини сыхыб гёзлярини йумду.
Рйё гёзлярини ачанда Тару онун йанында иди. Хяким деди:
–Мян гедирям, даха дёзя билмирям.
Гяфлдян хястялярин сяси кясилди. Хяким хисс этди ки, ушагын сяси зяифляйиб. Сяс даха да
зяифляди вя няхайят кясилди. Сяс кясиляндя Кастел чарпайынын йухары башына кечиб деди ки, ушаг
кечинди. Атрафдакы хяниртиляр баша чатмыш агыр бир дёйюшюн узагдан гялян акс - сядасына
бянзяйирди. Агзы ачыг галмыш кёрпя гарышмыш мяляфялярин арасында сюстляшмишди. Йанагындакы
гёз йашлары дамджыланыб дурмуш, джылыз бядяни эля бил даха да кичилмишди.
Кешиш Панелу чарпайыйа йахынлашыб хач чевирди. Сонра абасынын атяйини йыгыб чёля чыхды.
Тару Кастелдян сорушду:
–Йеня сынаг кечирмяли оладжагыг?
Годжа хяким башыны йелляйиб кюскюн бир тябяссюмля деди:
–Бялкя дя кечирдик. Хяр халда ушагын хястялийя мюгавимяти хейли артмышды.
Рйё отагдан чыхаркян чох асяби иди, тялясик аддымларла кешишин йанындан кечяндя кешиш
ялини узадыб онун голундан тутду.
–Сябрли олун, хяким.
Хяким сярт хярякятля она тяряф чеврилиб аджыглы сясля деди:
–Йахшы, бу ушаг неджя, онун ки, гюнахсыз олдугуну билирсиниз!
О узюню чевириб иряли кечди, кешишдян аввял гапыдан чыхыб хяйятин кюнджюндяки
скамйалардан бириндя, тоз басмыш хырда агаджларын алтында отурду. Алнынын тяри гёзюнюн
чёкяйиня ахырды. Джанында гярибя бир дарыхма варды. Уряйиндяки кядярин аджысындан аз гала
гышгырмаг истяйирди. Башынын устюндяки анджир йарпагларынын арасындан исти сяпялянирди, гюн
галхдыгджа сяхярин мави сямасына агымтыл бир думан гарышыр, хаваны агырлашдырырды. Рйё
скамйанын устюня сяряляниб будаглара, сямайа тамаша эдир вя йаваш - йаваш озюня гялирди.
Эля бу вахт архадан бир сяс эшитди:
–Нахаг мянимля беля аджыгла данышырдыныз? Байагкы мянзяря мяня дя чох агыр гялди.
Рйё чеврилиб Панелуйа деди:
–Дюз дейирсиниз. Багышлайын мяни. Йоргунлуг адамын аглыны гачырыр. Бя’зян эля олур ки,
бу шяхярдя хяр шейя э’тираз этмяк истяйирям.
–Баша дюшюрям, –дейя Панелу мызылдады, –Гаврайа билмядийимиз хадисяляря э’тираз
етмяли олуруг. Бялкя анлашылмаз мёвджудлугу севсяк даха йахшыдыр.
Рйё сярт хярякятля дикялиб йериндя отурду. Гязябля Панелуйа бахыб башыны йелляди:
–Хейр, кешиш ата. Севги хагда мяним фикрим башгадыр. Кёрпяляря азаб верян бир варлыгы
севмяйя олюнджя разы олмарам.
Панелунун сифятиня гюссяли бир ифадя гонду:
71
–Эх,  хяким!  Мярхямятин  ня  олдугуну  мян хяля индиджя анладым.
Рйё йенидян скамйайа сярялянмишди. Джанына чёкмюш йоргунлуг сясини бир аз йумшалтды:
–Озюм дя билирям ки, мяндя мярхямят хисси йохдур. Бу мёвзуда сизинля мюбахися
етмяк истямирям. Инди биз биргя ишляйирик, дуа вя ситайишлярдян кянар, умуми бир мягсядя
хидмят эдирик. Бу ан ваджиб шяртдир.
Панелу Рйёнюн йанында айляшиб хяйяджанлы сясля деди:
–Элядир, бяли, ахы сиз дя бяшяр наминя чалышырсыныз.
Рйё гюлюмсямяйя чалышды:
–Бяшяр наминя ифадяси мяня чох тянтяняли гёрюнюр, хяля о сявиййяйя чатмамышам. Мяни
инсанын сагламлыгы марагландырыр. Ан ваджиб мясяля будур.
Панелу тяряддюдля агзыны ачды:
–Хяким. . .
Сонра дайанды. Онун да алнындан тяр ахырды. “Саламат галын дейиб айага галханда дейясян
гёзляри долмушду. Кешиш узаглашмаг истяйяндя Рйё бир аз фикирляшиб айага галхды вя она тяряф
ирялиляйиб деди:
–Багышлайын мяни. Бир дя беля сябрсизлик этмярям.
Панелу алини она узадыб кядярли сясля деди:
–Хяр халда сизи инандыра билмядим.
–Ахы бунун ня мя’насы вар? Сиз озюнюз дя йахшы билирсиниз ки, мян анджаг олюм вя инсан
язабына дюшмян кясилмишям. Инди сиз истядиниз истямядиниз хямян олюм вя азаблара гаршы
биргя мюбаризя апарыр, биргя дя азаб чякирик.
Рйё Панелунун алини хяля дя бурахмамышды вя гёзюню онун узюндян чякиб алавя эляди:
–Инди хеч аллахын озю дя бизи бир - биримиздян айыра билмяз.
***
Санитар дястясиня гошулан гюндян Панелу хямишя хястяханалар вя таун йайылмыш эвлярдя
олурду. О хиласкарлар дястясиндя иди вя бурадакы ишини оз дини вязифясиня уйгун ан ваджиб
хидмят сайырды. Хястяликдян олянляри гёрмюшдю. Озюня пейвянд ийняси вурмушдуса да оз
ёлюмю хагда да фикирляшмяйя башламышды. Захирян хямишя сакит гёрюнюрдю. Амма джан верян
кёрпянин узун - узады азабына тамаша эдяндян сонра хейли дяйишмишди. Уз - гёзюндян гяргинлик
йагырды. Гюнлярин бириндя о гюлюмсяйяряк хякимя деди ки, “Кешиш хякимя мюраджият
етмялидирми? Адлы гыса бир мя’рузя узяриндя ишляйир. Хяким баша дюшдю ки, Панелу
тявазёкарлыг этся дя чох джидди бир мёвзуда сёхбят ачыб. О алйазмасыны охумаг истядийини
билдиряндя кешиш джаваб верди ки, бу йахынларда килсядя итаят вахты мёизя охуйаджаг вя оз
фикирляринин хеч олмаса бя’зилярини мёизядя сёйляйяджяк. Ахырда о хякимя деди:
–Чох истярдим ки, сиз дя гялясиниз, хяким, мёвзу сизи марагландыраджаг.
Кешишин икинджи моизяси кюлякли бир гюня дюшдю. Сёзюн дюзю, биринджи мёизяйя нисбятян хейли
аз адам йыгышмышды. Инди бизим джамааты беля йениликляр марагландырмырды. Шяхярдя йаранмыш
вязиййятя гёря “йенилик сёзюнюн озю мя’насыны итирмишди. Джамаатын чоху диня инамыны там
итирмямишди, аз инамы аланлар ися дини бяд амяллярдян узаг сахламага чалышырдылар. Бя’зиляри
адяти ситайишдян чох дини аламятляря риайят эдирдиляр. Килсяйя гедиб ситайиш этмякдянся гёз
мунджугу йахуд мюгяддяс Рохюн хямайилини гяздирирдиляр.
Аввялджя джамаат пейгямбярчиликляря инанмага башламышды. Йазда, эпидемийанын
яввялиндя хамы отуруб хястялийин гуртараджагыны гёзляйир вя хеч кимин аглына гялмирди ки, бу
хястялик гуртармайа да биляр. Амма эля ки, гюнляр кечди, джамаат анламага башлады ки, бу бяла
чох узун чякя биляр, хамы оз умидини эпидемийанын кясиляджяйи гюня баглады. Беляликля
католик килсяси мюгяддясляринин вя фалчыларын йайдыглары пейгямбярчиликляр алдян - аля, дилдян -
диля кечмяйя башлады. Наширляр бу ишдян хейир гётюря биляджяклярини джялд хесаблайыб ишя
гиришдиляр, алдя гязян пейгямбярчилик мятнлярини бёйюк тиражла няшр эдиб йайдылар. Эля ки,
гёрдюляр джамаатын марагы артыр, озляри тязя мятнляр арамага башладылар. Шяхяр
китабханаларындан тапдыглары вя мюхтялиф адамлардан эшитдикляри хырда, мараглы мятнляри чап
етдиляр. Эля ки, мятнляр пейгямбярчиликдян чох узаг олду, журналистляря мюраджият этдиляр.
Журналистляр дя джялд ишя гарышыб кечян асрлярин журналистляри кими бу сахядя оз мяхарятлярини
гёстярдиляр.
Пейгямбярчиликляр вя гяляджяк хагда рявайятлярин бя’зиляри гязетлярдя чап олунду. Беля
йазылара мараг хястяликдян аввял джамаатын сентиментал йазылара гёстярдийи марагдан аз
олмады. Онларын бя’зиляриндя гярибя хесабламалар варды; илин тягвимдя йери, олянлярин сайы,
72
таун алтда кечян айларын хесабы. . . Башга пейгямбярчиликлярдя ися тарихдя баш вермиш
таунлар мюгайися олунур, онларын охшарлыгы (пейгямбярчиликдя буна ардыджыллыг дейилир) узя
чыхарылыр вя гярибя хесабламалар йолу иля хазыркы вязиййятля алагяляндирилирди. Амма джамаата
хош гялян эля рявайятляр вар ки, онлары хяр кяс истядийи сямтя йоза билир вя тяскинлик тапырды.
Мюгяддяс Ана вя мюгяддяс Одил хагда рявайятляр хамынын хошуна гялир вя тез - тез йада
салынырды. Умумиййятля пейгямбярчиликлярин беля бир умуми джяхяти варды ки, хамысы тяскинлик
верирди. Тяскинлик вермяйян тякджя таунун озю иди.
Беляджя, дини рявайят вя пейгямбярчиликлярин динин озюню сыхышдырдыгына гёря Панелунун
моизя охудугу килсядя адам чох дейилди. Ахшам устю Рйё килсяйя гиряндя кюляк анджаг
гапылардан ичяри долуб сяринлик гятирирди. Хяким гёрдю ки, бу сакит килсяйя йыгышанларын хамысы
кишилярдир. О озюня йер тапыб отуранда кешиш дя минбяря галхды. Кешиш аввялки мёизясиня
нисбятян инди даха мюлайим сясля данышыр вя даха дярин фикирляр сёйляйирди. Джамаат хисс эляди
ки, о чыхышынын аввялиндя тяряддюдля, диряня - диряня данышыр. Мараглы джяхятлярдян бири дя бу иди
ки, джамаата мюраджият эляйяркян “Сиз йох, “биз дейя мюраджият эдирди.
Сонра, йааш - йаваш кешишин сяси гюджлянди. О сёзюню беля башламышды ки, айлардан бяри таун
бизим арамыздадыр, инди биз она бяляд олмушуг, билирик ки, арамызда фырланыр, севдийимиз
адамлары алимиздян алыр, бизи ишдя, эвдя гёзляйир, хямишя бизя ня ися дейиб вя чох мюмкюн
ки, биз онун илк хябярдарлыгларыны эшитмямишик. Бу фикри Панелу кечян мёизясиндя дя
сёйлямишди. Дейясян хаглы фикир иди. Хяр халда озю инанырды. Бялкя дя бу сёзляри дин наминя
дейил оз шяхси фикри кими дейирди. Дейилян хяр фикирдян бир мянфяят гётюрмяк олур. Христианын
ян гяддар сынагы онун мянфяяти иля баглыдыр. Эля аслиндя дя христиан оз мянфяятини арамалыдыр,
онун нядян ибарят олдугуну, харада гизляндийини билмялидир.
Хямин вахт Рйё хисс этди ки, атрафдакылар гурдаланыб йерлярини рахатлайырлар. Кюляк ачыг
галмыш гириш гапыларындан бирини чырпды. Ким ися йахынлашыб гапыны али иля тутду. Бу кичик
чахнашмада Панелунун сяси бир аз зяифляди. О дейирди ки, танунун йаратдыгы вязиййяти
арашдырмагданса, таундан дярс алмаг лазымдыр. Рйё беля баша дюшдю ки, кешишин фикринджя изаха
ехтийадж йохдур. Сонракы сёзляр Рйёню даха чох марагландырды. Кешиш дейирди, бя’зи ишляри
аллахын ады иля багламаг олар, бя’зилярини ися йох. Демяли  хейирля шяр мёвджуддур вя онлары
айырмаг асан бир ишдир. Амма шярин озюндя бир гарышыглыг вар. Беля чыхыр ки, шярин дя гярякли
вя гяряксизи вар. Мясялян, бир вар ки, Дон Жуан джяхяннямя васил ола, бир дя вар ки, гюнахсыз
бир ушаг оля, гюнаха батмыш адамын джяза алмасына хагг газандырмаг олур, амма бир
кёрпянин азаб чякмясини анламаг олмур. Догрудан да дюнйада эля бир бяла тапмаг олмаз
ки, ушаг азабындан агыр олсун, бу азабын йаратдыгы дяхшяти гёрмяк вя сябябини арамаг
лазымдыр. Галан хяр шейдя Танры бизя гайгы гёстярирди, бу йеря гядяр дин нязяря чарпмырды.
Инди агзымыз дивара диряниб. Инди биз таун диварынын дибиндя галмышыг, бу диварын олюм сяпян
кёлгясиндя имдад арамалыйыг.
Кешиш Панелу хеч озюню дя бу дивары аша билянлярдян саймырды. О дейя билярди ки, кёрпя
язабыынн авязи ахирятдя чыхаджаг, амма, аслиндя хеч буна да амин дейилди. Ким кими инандыра
биляр ки, инсанын бу дюнйада чякдийи азаб о дюнйада севинджля авяз олунаджаг? Аза вя уряк
агрысы гёрмюш бир христиан буна чятин инанар. Кешиш диварын дибиндя, джамаатла бир йердя,
агрыдан голларыны ачыб хач шякли алмыш хястялярин, азаб чякян кёрпялярин йанында галмагы
гярара алмышды. Мёизя вахты хеч кимдян чякинмядян деди: “Гардашлар, вахт гялиб чатыб. Йа
хяр шейя инанмаг, йа да хяр шейи инкар этмяк лазымдыр. Сизин аранызда хяр шейи инкар этмяйя
джясаряти чатан тапылармы?
Рйё фикирляшди ки, кешиш йолуну азыб вя эля хямян андаджа мёизячи сясини даха да уджалдыб
деди ки, бу тяляб христианын мянафеиня хидмят эдир вя ону хейирхахлыга апарыр. Кешиш билирди ки,
хейирхахлыгын озюндя дя бир сяртлик олдугуну сёйляйяндя, мюлайим, классик мёизяляря
ёйряшмиш динляйиджилярин чоху тяяджджюбляняджяк. Амма таун дёврюнюн дини ади гюнлярин дининя
бярабяр ола билмяз. Агяр Танры инсанын хошбяхт гюнюндя рухуна рахатлыг гятирирся, бядбяхт
гюнюндя дя гялбиня сяртлик верир. Бу гюн Танры  оз бяндяляриня бядбяхтлик гёндярмишди вя
инди бяндяляр сойугганлы бир гярар гябул этмяли идиляр – йа хяр ШЭЙ, йа да хеч НА.
Нечя аср аввял надан бир мюяллиф йазыб ки, гуйа килсянин сиррини ойряниб вя килсядя гюнах
багышлана билмяз. О демяк истяйирди ки, орта сявиййя йохдур, йалныз Джяннят вя Джяхянням
мёвджуддур, инсан оз амялляриня гёря йа мюкафатланыр, йа да джяза алыр. Панелунун дедийиня
гёря беля бир фикир анджаг биведж адамын аглына гяля биляр. Чюнки килсядя гюнахйума гушяси
вар. Ола билсин ки, хансы дёврдяся хямян гушяйя э’тимад аз олуб вя багышланан гюнах хагда
тясяввюр йох имиш. Гюнахын хяр бири агыр гюнах, диня лагейдлик ися джинайят сайылырды. Бир сёзля,
йа хяр шей, йа да хеч ня.
73
Панелу бир анлыг фасиля верди вя Рйё чёлдя  гюджлянян  кюляйин  выйылтысыны  эшитди.  Кешиш
сясини кюляйин сясиня гатыб деди ки, онун сёзлярини кор - кораня мютилийя чагырыш кими гябул
елямясинляр. Сёз мютиликдян гедирся дя фярдин озюнюн гябул эдя билдийи бир мютилик нязярдя
тутулур. Бир кёрпянин азаб чякмясини гёрмяк инсана сыхынтылы бир мютилик гятирир. Бу хисси
кечирмяк дя ваджибдир. Ону гябул этмяк лазымдыр, чюнки Танры гёндяриб. (Сонра о алавя эляди
ки, бу сёзляри демяк онун учюн дя агырдыр). Анджаг бу йолла христиан хеч ня итирмяди, бютюн
йоллары баглы гёрюб асас йола дюшяджяк. Хяр шейи инкан этмямяк наминя хяр шейя инанаджаг.
Бя’зи диндар арвадлар шишгин вязлярин дешилмяси иля хястялийин бядяндян чыхдыгыны эшидяндян
сонра беля дейирляр: “Эй танры, онун вязляриня имкан вер. Бяли, христиан илахи гюввяни
анламаса да озюню она баглайа биляр. “Бу мясяляни анлайырам, о бирисини ися гябул этмирям
демяк олмаз, инсан гяряк анлашылмайаны да ойряниб гябул этмяйя чалышсын. Кёрпялярин азаб
чякмяси джанымыза йангы гятирди, амма бу йангы олмаса гялбимиздя бошлуг йаранарды.
Кешиш бир анлыг фасиля веряндя йеня джамаат арасында йюнгюл бир джанланма йаранды вя о
йенидян сясини галдырыб озю - ёзюня суал верди ки, йаранмыш вязиййятдя дюзгюн йол неджя
сечилмялидир. О горхурду ки, джамаат фатализм сёзюню диля гятиряджяк. Агяр беля олса да кешиш
гери чякилмяк фикриндя дейилди вя хямян сёзюн гаршысына “фяал сёзюню дя гошмага
чалышаджагды. Демяли, йадда сахламаг лазымдыр ки, аввял хаггында данышдыгы Хябяшистан
христианларынын амяллярини йамсыламаг лазым дейил. Тауна тутулмуш фарсларын хярякятлярини
йада салмаг да гяряксиздир. Онлар итлярини ачыб христиан санитарларынын устюня бурахыр, аллаха
йалварырлармыш ки, онун гёндярдийи бяланын гаршысыны алан бу кафирляря таун йолухдурсун.
Гахиря кешишляри ися аксиня, чох васвасылыг эдибляр, онлары да йамсыламаг лазым дейил. Таун
вахты бу кешишляр мюгяддяс суйу джамаатын агзына пинсетля дамыздырырлармыш ки, агызларын
габын гырагына диряйиб бир - бириня хястялик йолухдурмасынлар. Фарслар учюн ушагын азаб
чякмяси хеч ня имиш, гахирялиляр ися хястялийин горхусундан дини айини дя позублар. Хяр ики
халда дюзгюнлюк олмайыб, Танрынын гёстяришиня амял эдилмяйиб. Панелу башга ахвалатлары да
йада салмаг истяйирди. Марселдя баш вермиш дяхшятли таунун тарихчясини йазмыш бир няфяр
гёстяриб ки, Мерси килсясинин сяксян бир дин хадиминдян йалныз дёрдю саг галыб. Бу дёрд
няфярдян учю дя шяхярдян гачыб. Бу йазыны охуйаркян Панелунун фикри йетмиш йедди
йолдашынын олюмю вя галан уч няфярин гачмасына ахямиййят вермядян шяхярдя тяк галмыш
кешиш узяриндя джямляниб. О йумругуну кюрсюйя чырпараг деди: “Гардашлар, бах, о тяк галан
инсандан нюмуня гётюрмяк лазымдыр!
Бурада сёхбят тяркидюнйалыгдан, шюурлу джямиййятин хястялийя гаршы гойдугу гайдалара
е’тинасызлыгдан гетмир. Хяр шейдян ал узюб бяланын гаршысында диз чёкмяйи тяклиф эдян
адамлара гулаг асмаг лазым дейил. Айаг ачыб иряли гетмяк, алагаранлыгда йол тапыб хярякятя
гялмяк вя мюмкюн гядяр чох хейирхахлыг этмяк лазымдыр. Беляджя йашамаг, галан хяр шейдя,
лап кёрпялярин олюмюндя дя Аллаха бел багламаг лазымдыр. Фярди кёмяк арамагын
яхямиййяти йохдур.
Бу йердя Панелу Марселдяки таун вахты ад чыхармыш кешиш Белзюнсю йада салды. Сёйляди ки,
епидемийанын ахырына йахын баджардыгы хяр иши гёрмюш хямян кешиш, башга бир чаря галмадыгыны
гюман эдяряк азугя топлайараг оз эвиня чякилиб вя гапыны кярпиджля хёрюб. Ону аз гала
пейгямбяр сайан джамаат бу хярякятиндян хирсляниб, эвинин атрафына мейитляр дюзюб, хятта
дамдан эвинин ичиня дя джясядляр атыблар ки, хястялийя тутулуб олсюн. Беляджя, кешиш зяифлик
гёстяриб олюмдян гачмаг истядийи халда гёйдян башына олюляр йагыб. Биз дя баша дюшмялийик
ки, таундан гачыласы бир йер йохдур. Беля агыр бир вязиййятдя биз Танрыйа кин бяслядийимизи
йахуд ону севдийимизи билмялийик. Кимин Танрыйа кин бяслямяйя джясаряти чатар?
Панелу мёизясини баша вурдугуну билдиряряк деди: “Гардашларым, Аллаха мяхяббят чятин
бир мяхяббятдир. Бу мяхяббятин йолунда инсан оз шяхсиййятини гурбан вермялидир. Йалныз бу
мяхяббят кёрпялярин азабы вя олюмюндян гялян агрыны силя биляр, йалныз бу мяхяббят олюмя
хагг газандыра биляр, чюнки олюмю анламаг мюмкюн дейил, ону гёзлямяк лазымдыр. Мян бу
агыр ибряти сизинля бёлюшмяк истяйирдим. Бу хягигят инсанлара гяддар гёрюнся дя Аллахын
гёзюндя хягигят олараг галыр, демяли эйни гёзля бахмага чалышмаг лазымдыр. Бу йердя биз
бярабярляшмялийик. Бу зирвя башында хяр шей гарышаджаг вя бярабярляшяджяк, захири хагсызлыгдан
хягигят догаджаг. Беляджя, Франсанын джянубундакы килсялярин чохунун дёшямяляри алтында
таундан олянлярин джясядляри асрлярдян бяри йатыр. Кешишляр онларын гябри устюндя дуруб данышыр
вя онлары диля гятирян дуйгулар гябирдякилярин дуйгуларындан йараныр, бу гябирлярдя кёрпяляр
дя вар.
Рйё гапыны ачыб чыханда ичяри гюджлю кюляк уфюрдю. Кюляйин ганадында ичярийя йагышын вя
ням сякинин ийи долду. Диндарлар чёля чыхмамышдан шяхярдяки вязиййятдян хябярдар олдулар.
74
Рйёдян ирялидя годжа бир кешишля гяндж бир дин  хадими гедирди, алляри иля баш ортюклярини
тутмушдулар ки, кюляк апармасын. Йашлы кешиш мёизя хагда данышырды. О Панелунун натиглийини
тярифляся дя данышыгындакы джясарятли сёзлярдян нигаран галдыгыны билдирирди. Онун фикринджя
мёизядя бядгюманлыг дуйулурду вя Панелу йашда бир кешишин бядгюманлыгла данышмага
хаггы йохдур. Гяндж дин хадими озюню кюлякдян горумаг учюн башыын ашагы айиб деди ки, о
Панелу иля тез - тез гёрюшюр, онда баш верян дяйишиклийя бяляддир вя чох гюман ки, бу
дяйишиклик даха да гюджляняджяк. Годжа кешиш сорушду:
–Йахшы, онун асас фикри нядир?
Онлар кючяйя чыхмышдылар вя кюляйин угултусундан хеч ня эшитмяк олмурду. Гяндж диндар
данышмага имкан тапанда деди6
–Кешишин хяким мясляхятиня гулаг асмасынын озю бир уйгунсузлугдур.
Рйё Таруйа Панелунун мёизяси хагда мя’лумат веряндя Тару деди ки, мюхарибя вахты
онун таныдыгы бир кешиш гёзляри тёкюлмюш бир джаванын сифятини гёряндян сонра диня инамыны
итирмишди. Сонра о алавя эляди:
–Панелу дюз данышыб. Гюнахсыз адамын гёзляри чыхарылырса христиан йа диндян уз
дёндярмялидир, йа да гёзляринин чыхарылмасына разы олмалыдыр.
Тарунун бу фикри сонракы бядбяхт хадисялярин, йахуд Панелунун чыхышынын джамаата гярибя
гёрюнмясинин сябябини изах эдирми гёрясян? Сонра бу вязиййятя бахарыг.
Мёизядян бир нечя гюн сонра Панелу догрудан да кёчмяк фикриня дюшдю. Хястялийин эля
бир дёврю иди ки, шяхярдя бир йердян башга йеря кёчянлярин сайы артмышды. Тару
мехманханадан чыхыб Рйёнюн эвиня кёчдюйю кими Панелу да килсянин она вердйи мянзили
тярк эдиб, килсяйя тез - тез гялян вя хялялик хястялийя тутулмамыш бир гарынын эвиня кёчдю.
Гарынын эвиня йыгышаркян кешиш бярк йорулмуш вя кядярлянмишди. Эля бу вязиййятиня гёря дя
гарынын гёзюндян дюшмюшдю. Гары севиня - севиня мюгяддяс мюгяддяс Одилин
пейгямбярчилийин дюзгюн олдугундан данышдыгы вахт кешиш гылыгсыз олдугуна бир аз асяби
джаваб вермишди. Сонра кешиш ня гядяр чалышса да гарынын кёнлюню ала билмямишди. Гары ондан
кюсмюшдю. Хяр ахшам озюнюн джюрбяджюр тикмялярля бязядилмиш отагына кечмяздян аввял
кешиш гары иля саламатлашыр, гары ися узюню она чевирмядян “геджяниз хейря галсын, кешиш ата
дейя мызылдайырды. Беля ахшамлардан бириндя йатмага гедяркян, кешиш хисс этди ки, нечя
гюндян бяри дуйдугу узгюнлюк гыздырма вя баш агрысына чеврилиб.
Ахвалатын герисини гарынын озю сёйляйиб. Эртяси гюн сяхяр о адяти узря тез галхыбмыш.
Кешишин отагдан чыхмадыгыны гёрюб тяяджджюбляниб, хейли тяряддюд эляйяндян сонра гапыны
дёйюб. Кешиш хяля дя йатагында имиш, геджяни йатмайыбмыш, гёркями дя хейли дяйишибмиш.
Гарынын дедийиня гёря о хяким чагырмагы мясляхят гёрюб, кешиш ися аджыглы сясля э’тираз эдиб.
Гары отагдан чыхмалы олуб. Хейли сонра кешиш гарыны ичяри чагырыб, сярт данышыгына гёря
юзрхахлыг эдяндян сонра билдириб ки, онун хястялийи таун дейил, умуми  йоргунлугдан бу гюня
дюшюб, тезликля сагаладжаг. Гары ися джаваб вериб ки, о хяким чагырмагы мясляхят гёряркян таун
горхусуну аглына гятирмяйиб, чюнки оз талеини Танрыйа тапшырыб, озюню джавабдех сайдыгына
гёря кешишин сагламлыгы гейдиня галыбмыш. Кешиш башга бир сёз демядийиня гёря гары йеня дя
хяким чагырмаг мясляхятини тякрар эдиб. Кешиш йеня э’тираз эдиб, амма э’тиразыны
ясасландырдыгы сёзляр гарыйа анлашылмаз гёрюнюб. Гары кешишин гыздырмасыны салмаг учюн
дярман отлары дямляйиб.
Беля бир вязиййятдя оз вязифясини дягигликля йериня йетирмяк гярарына гялмиш гары хяр ики
саатдан бир кешишя баш чякирмиш. Кешишин джанындакы дарыхма гарыны тяяджджюбляндирирмиш. О гах
йорганы кянара атыр, гах устюню ортюр, тез - тез али иля алнынын тярини силир, гах да азаджыг галхараг
богуг хырылты иля оскюрюр, синясини тямизлямяйя чалышырды. Оскюряндя эля богулурду ки, эля бил
богазында памбыг тыхаджлар  варды. Хяр дяфя оскюряк ара веряндя кешиш халсыз бир хярякятля
йериня узаныр, сонра йеня азаджыг дикялиб гёзлярини ирялийя зилляйир, эля бил синясинин сясиня
гулаг асырды. Гары кешиши инджидяджяйиндян горхуб хяким чагырмаг гярарына гяля билмирди.
Фикирляширди ки, хястялик догрудан да ади бир гыздырма ола биляр.
Ахшама тяряф гары  кешиши диля тутуб бир аз данышдырандан сонра йеня дя хяким чагырмагы
мясляхят билди. Кешиш башыны галдырыб тёвшюйя - тёвшюйя гяти сясля деди ки, хяким чагрылмасыны
лазым билмир. Сонра гары гярара алды ки, сабах сяхяря гядяр гёзляйяр, агяр вязиййяти
йахшылашмаса озю хяким чагырар. Рансдог агентлийи радио васитясиля хяр гюн дяфялярля элан
елядийи телефон нёмрясиня зянг этмяси кифайятдир. Гары хям дя фикирляшмишди ки, геджяни
кешишин йанында отуруб она гуллуг эдяджяк. Амма ахшам кешишя дярман оту дямляйиб
веряндян сонра бир аз узаныб динджялмяк истямиш, бярк йухуйа гедиб бир дя сяхяр ойанмышды.
Ойанан кими дя кешишин отагына гачмышды.
75
Кешиш йериндя динмязджя узаныбмыш. Дюнянки аджы оскюрякляр кядярли бир сюстлюкля
явяз олунуб, кешиш гёзлярини башы устюндяки чилчырагын готазларына зилляйиб галыбмыш. Гары ичяри
гиряндя она тяряф чеврилиб. Гары хисс эдиб ки, кешиш тагятдян дюшюб. О хал - ахвал тутанда кешиш
дейиб ки, вязиййяти йахшы дейил, хяким чагырмагданса хястяханайа зянг этмяк лазымдыр.
Гялиб гайда узря ону апарсынлар. Гары горхуйа дюшяряк зянг этмяйя гачыб.
Рйё гюнорта гялиб чыхыб. Гарынын сёхбятиня гулаг асандан сонра дейиб ки, Панелу дюз
гярара гялибмиш, хяким чагырмагын ахямиййяти йох имиш. Кешиш ону да лагейд бир бахышла
гаршылады. Рйё Панелуну мюайиня эдиб йа вяз, йа да джийяр тауну аламятляри тапа билмяйяндя
тяяджджюблянди. Йалныз богулма вя оскюряк шюбхя догурурду. Амма нябзи эля зяиф иди ки,
сагаладжагына умид азалырды. Рйё Панелуйа деди:
–Сиздя хястялийин асас аламятляри дуйулмур. Амма бир аз шюбхя вар, гяряк сизи
хястяханайа апарам.
Панелу узгюн, нязакятли бир тябяссюмля она бахды. Хяким чыхыб зянг эдяндян сонра йеня
отага гайытды. О Панелуйа бахыб мюлайим сясля деди:
–Мян сизин йанынызда галаджагам.
Кешиш тярпяниб узюню Рйёйя тяряф чевирди. Гёзляриня мехрибан бир ифадя гонмушду. Илишя -
илишя данышмага башлады.
–Саг олун. Амма кешишлярин досту олмур. Онлар бютюн хисслярини Танрыйа хяср эдирляр.
Кешиш чятинликля данышдыгына гёря сёзляриндя тяяссюф хисси олуб - олмадыгыны айырд этмяк
чятин иди.
Сонра о чарпайынын баш тяряфиндян асылмыш хачы истяди, хачы алиня алыб динмязджя бахды.
Хястяханада Панелу агзыны ачыб кялмя кясмяди. Хякимлярин мюайиня вя дава - дярманына
динмязджя имкан верся дя хачы алиндян бурахмады. Онун вязиййяти дяйиширди. Рйё шюбхя
ичиндя галмышды. Хястялик тауна хям охшайырды, хям дя охшамырды. Сон вахтлар эля бил
хястялийин озю аламятлярини дяйишмяйя башламышды. Амма сонра мя’лум олду ки, Панелунун
вязиййятиня бу шюбхянин дяхли йох имиш.
Онун гыздырмасы галхды. Оскюряк гетдикджя агырлашыб бютюн гюню азаб верди. Няхайят ахшам
юстю кешиш оскюряндя богазындакы тыхадж чыхды. Бу гырмызы бир дюйюртю иди. Гыздырмадан йанан
кешишин гёзляриндя ифадясиз бир бошлуг йаранмышды. Эртяси гюн сяхяр ону олмюш гёрдюляр. Башы
чарпайыдан салланмышды, гёзляри дя аввялки кими ифадясиз иди.
Кешишин олюм вярягиня беля бир гейд алавя этдиляр: “Шюбхяли хал.
***
Бу илки пайыз аввялки илляринкиня бянзямяди. Хава шылтаглыг эдирди. Сон истиляр гяфилдян
кясилди вя хава сяринляшди. Аввялки пайызларда да кюляк галхырды, амма бу пайыз кюляк ара
вермирди. Ири булуд парчалары гёйдя гачышыр, эвлярин устюня кёлгя салыр, булуд узаглашанда ися
ачыг нойабр сямасындан йеря сойуг чёкюрдю. Бязи адамлар плаш геймяйя башламышдылар.
Амма гярибя бир джяхят дя узя чыхмышды. Гязетляр йазмышдылар ки, ики йюз ил аввял, Джянубда
таун вахты хякимляр озлярини горумаг учюн йагланмыш парчадан палтар гейирлярмиш. Таджирляр
бу мя’луматдан истифадя эдиб дябдян чыхмыш хава кечирмяйян синтетик гейимляри узя
чыхармышдылар.
Пайызын гялиши хяр джяхятдян дуйулса да кёхня гябиристанларда дуйулмурду. Кечян илляр
пайызда хатиря гюню гябиристана гедян трамвайы хризонтем ийи бюрюйюрдю, гадынлар гябиристана
гедир, азиз мярхумларынын гябирлярини гюл - чичяйя гярг эдирдиляр. Узун айлар бойу йаддан
чыхан гябирляр хатиря гюню севинджяк олурдулар. Амма бу ил хеч ким олюляри йада салмаг
истямирди. Даха догрусу олюм вя олюляр хагда фикирляшмякдян безикмишдиляр. Аввялки кими
гябиристана гедиб гюссяли, хязин хиссляр кечирмяйя, унудулмуш мярхумдан ил башында
юзрхахлыг этмяйя имкан йох иди. Олюляри унутмага чалышырдылар. Бу ил олюляри хатиря гюню
кечирилмирди. Тарунун фикринджя сон вахтлар кинайя иля данышмага башламыш Котарын дедийи кими
бу илин хяр гюню олюляр гюню сайылырды.
Крематорилярдя таунун атяшфяшанлыгы гетдикджя гюджлянирди. Догрудур, олянлярин сайы
артмырды. Амма адама эля гялирди ки, таун озюня мяскян салыб рахатланыб вя мювафиг
програм узря иш гёрюр. Башы чыхан адамларын дедийиня гёря эля бунун озю йахшы джяхят иди.
Олянлярин сайынын гюню - гюндян артыб сонра сабит бир вязиййятя чатмасы хяким Ришарын хошуна
гялирди. О сабитлийи гёстярян рягямляря бахыб дейирди6 “Бах, бу йахшыдыр, гёзял рягямдир.
Онун фикринджя хястялик озюнюн йюксяк мярхялясиня чатмышдыр вя бундан сонра анджаг ашагы
еня биляр. О хям дя Кастелин дюзялтдийи йени серум дярманынын хейриндян данышырды. Чюнки
76
хямян дярман догрудан да гёзлянилмяз угурлар газанмага башламышды. Годжа Кастел
бу тя’рифин алейхиня чыхмаса да билдирирди ки, хяля дягиг бир сёз демяк олмаз, тарихи
епидемийалар вахты да беля гёзлянилмяз дяйишикликляр баш вериб. Чохданды префект идаряси
джамаата уряк - диряк веря биляджяк хябярляр йаймаг истяся дя таун буна имкан вермирди. Сон
гёстяриджилярдян уряклянмиш ряхбярлик истяйирди ки, хякимляри топлайыб фикирлярини ойрянсин вя
вязиййятин йахшылашмасы хагда мя’лумат йайсын. Амма иш эля гятирди ки, хястялийин
сабитляшдийи бир  вахтда хяким Ришарын озю хястялийя гурбан гетди.
Бу бяд хябяр ряхбярлийин севинджини алт - юст этди вя онлар аввялки бядбинлийя гайытдылар.
Кастел ися оз дярманы узяриндя ишини дайандырмырды. Шяхярдя эля бир мюяссися йох иди ки,
хястяханайа йахуд дюшяргяйя чеврилмясин. Хялялик тякджя префект идарясиня тохунмамышдылар,
чюнки йыгынджаг кечирмяйя башга бир йер галмамышды. Хямян дёврдя таунун вязиййяти
мюяййян гядяр сабитляшдийиня Рйёнюн санитар дястяляринин иши дя аввялки кими гюню - гюндян
агырлашмырды. Хякимляр вя онларын кёмякчиляри агыр ишлярин даха да агырлашаджагы горхусундан
чыхмышдылар. Инди бу азаблы иши сялигя иля давам этдирмяк лазым иди. Хястялийин аг джийяр
формасы эля сюр’ятля артырды ки, эля бил джийярляря долмуш хястялик гыгылджымларыны кюляк уфюрюб
кёзярдирди. Ган гусан бу хястяляр чох йашамырдылар. Хястялийин бу формасы даха тез йолуха
билярди. Амма бу барядя дя мютяхяссислярин фикри мюхтялиф иди. Хяр эхтимала гаршы тибб
ишчиляри хяля дя газ маскаларындан истифадя эдирдиляр.
Аг джийяр формасынын артмасы беля тясяввюр йарада билярди ки, хястялийин озю дя артыб.
Амма хястялийин шишли йара формасынын азалмасы вязиййяти бярабярляшдирирди.
Арзагын гетдикджя гытлашмасы да бёйюк нарахатлыг йарадырды. Дюканлардан йоха чыхмыш ваджиб
ярзаг малларыны алверчиляр од гиймятиня сатырдылар. Касыб аиляляр чох пис вязиййятя
дюшмюшдюлярся дя варлылар истядикляри арзагы тапыб ала билирдиляр. Таун адамлар арасында
бярабярлийи бярпа этмякдянся хагсызлыгы даха да артмышды. Догрудур, олюмдя бярабярлик
галырды, амма беля бярабярдийи хеч ким арзу элямирди. Аджлыгдан азаб чякян касыблар азадлыг,
уджуз чёряк тапылан кянар шяхяр вя кяндляр хагда даха чох фикирляширдиляр. Онлар хагсыз да
олса дюшюнюрдюляр ки, инди ки, онлары йедирдя билмирляр шяхярдян чыхмагларына иджазя
вермялидирляр. Шяхярдя беля бир шюар йайылмышды: “Йа чёряк верин, йа да азадлыг. Бу шюары гах
диварлара йапышдырыр, гах да префект идарясинин гаршысында гышгырырдылар. Бу сёз - сёхбят гарышыглыг
йарадыб тез кясился дя онун джидди нятиджяляр веря биляджяйини хамы баша дюшюрдю.
Мя’лум мясялядир ки, гязетляр алдыглары умидвериджи хябярляри йаймага чалышырдылар. Онлары
вярягляйяндя охумаг оларды ки, ахали “нюмуняви  сакитлик вя тямкин нюмайиш этдирир. Хяр
сирри мя’лум олан гапалы бир шяхярдя “нюмуняви давранышын мёвджуд олмасына шюбхя эдян дя
йох иди. Бурадакы сакитлик вя тямкини даха йахындан дуймаг учюн ряхбярлийин тяшкил этдийи
карантин эвляри вя дюшяргялярдян бириня баш чякмяк кифайят иди. Биз озюмюз хямян йерлярдя
олмадыгымыздан Тарунун йаздыгларына мюраджият эдирик.
Тару оз гюндялийиндя, дюшяргяйя чеврилмиш шяхяр стадионуна Рамберля биргя баш
чякмясини тясвир эдиб. Стадион шяхярин гуртараджагында йерляшир. Бир йанындан трамвай йолу
кечир. Йанлары хюндюр бетон барыларла багланыб. Дёрд гириш гапысына дюзюлмюш гаровулчулар
бурадан гачмаг истяйянлярин йолуну кясмишдиляр. Хям дя ки, барылар чох хюндюр олдугуна
карантиня салынмыш бядбяхтлярин гюзяранына чёлдян хеч кяс гёря билмязди. Ичяридякиляр ися
сяхяр вя ахшам барынын о узюндян кечян трамвайларын сясиня гулаг асыр вя фикирляширдиляр ки,
мяхрум олдуглары фяал хяйат бир нечя аддымлыгда, барынын о узюндя давам эдир, бу хюндюр
бары да эля бил мюхтялиф планетлярдя олан ики йад алямин арасына чякилмишди.
Тару иля Рамбер стадиона базар гюню гюнортадан сонра гетмишдиляр. Футболчу Гонзалес дя
онларын йанында иди. Рамбер онунла гёрюшюб стадиона нёвбя иля гаровулчу ишлямяйя разы
салмышды. Инди ону дюшяргянин ряисиня тягдим этмяк истяйирди. Гюнортадан сонра онлар
гёрюшяндя Гонзалес дейиб ки, таундан аввял адятян бу вахтлар идман палтарыны гейиб
стадионда футбол ойнайырмыш. Инди стадион дюшяргяйя чеврилдийиня Гонзалес чох дарыхырмыш.
Эля гаровулчулуг этмяйя разылашмасына да асасян бу дарыхма сябяб олуб. О хям дя шярт
гойуб ки, анджаг хяфтянин сон гюнляри гаровулчулуг эдяджяк. Хава ала булудлу олдугуна
Гонзалес гёйя бахыб тяяссюфля дейиб ки, йахшы футбол хавасыдыр. Йол бойу Гонзалес футбол
хатирясини йада салыб, ойуна хазырлыгдан алван кёйнякляр геймиш футболчуларын йашыл мейданда
гачышмасындан, фасиля вахты ичдийи лимонадын сяринлийиндян данышырмыш. О хям дя йол бойу раст
гялдийи хырда дашлары айагы иля вуруб учурурмуш. Гонзалес вурдугу дашлары канализасийа
дяликляриня салмага чалышыр, даш дялийя дюшяндя “хесаб бир - сыфыр олду дейирмиш. О агзындакы
сигарети дя чякиб гуртарандан сонра хавайа атараг айагы иля вуруб. Няхайят онлар стадиона
77
йахынлашанда кичик мейданда футбол ойнайан  ушагларын  топу  онлара  тяряф  гялиб,  Гонзалес
дягиг зярбя иля топу ушаглара гайтарыб.
Онлар стадиона гирдиляр. Стадионун трибуналары адамла долу иди. Мейданда ися йюзлярля
гырмызы рянгли чадыр дюзюлмюшдю. Адамлар гюндюзляр истидян вя йагышдан горунмаг учюн
трибуналарда отурур, ахшамлар ися чадырлара гайыдырлар. Трибуналарын алтында душханалар
ишляйирди. Орадакы гейим отагларыны ися идаря вя тибб отагларына чевирмишдиляр.
Карантиндякилярин чоху трибуналарда отурмушду. Бя’зиляри сякилярдя гязинир, бя’зиляри ися
чадырын габагында отуруб няйя гялди мат - мат бахырдылар. Трибунадакылар эля бил отуруб ня ися
гёзляйирдиляр. Тару Рамбердян сорушду:
–Бунлар бютюн гюню ня эдирляр?
–Хеч ня.
Догрудан да бу гядяр адамын хамысы бош - бекар  фырланырды. Озю дя бу тюнлюкдя гярибя бир
сюкут хёкм сюрюрдю. Рамбер деди:
–Илк гюнляр сёз - сёхбят чох олурду. Сонралар хамы сусмага адят эляйиб.
Тару гюндялийиндя йазырды ки, бу адамларын вязиййятини анламаг чятин дейилмиш. Онлар
бютюн гюню чадырда отуруб милчяклярин вызылтысына гулаг асыр, ора - бураларыны гашыйыр, сёхбятя
гулаг асан бир адам тапанда ися уряклярини дешян гязяб вя горху долу джюмляляри онун устюня
йагдырырлармыш. Амма эля ки, дюшяргя адамла долу, сёхбятя гулаг асан азалыб. Хамы сусур вя
бир - бириндян эхтийат эдирмиш. Боз сяманын озюндян дя гырмызы чадырларын узяриня горху
йагырды.
Эля бил бурадакыларын хамысы горху ичиндя иди. Бир халда ки, онлары джамаатдан айырмышдылар,
демяли ня ися бир сябяб варды. Инди хамы бир - биринин узюндян хямян сябяби арайыр, Тару
юзюня бахдыгы хяр кясин гёзюндя айрылыгын гюссясини дуйуб. Бурада бютюн фикирлярин ахыры
ёлюмя джаландыгына хеч ким фикирляшмяк истямир. Хамы эля бил истирахятдя иди. Тару йазырды:
“Ан пис джяхят бу иди ки, бу адамлар унудулмушдулар вя унудулдугларыны билирдиляр. Танышлар
башга гайгыларын чохлугундан унутмушдулар. Севянляр ися онлары бу вязиййятдян гуртармаг
ючюн бютюн гюню джанфяшанлыг этдикляриня гёря онларын озлярини унудурдулар. Бу да ади бир хал
иди. Амма, няхайят беля мя’лум олурду ки, хеч ким хеч кяс хагда фикирляшмяйя маджал
тапмыр вя эля бунун озю дя ан бёйюк бядбяхтчилик иди. Бир адам хагда фикирляшяндя гяряк
ону хяр ан йад эдясян, ня эв ишляри, ня милчяйин вызылтысы, ня йемяк, ня гашынма бу фикря
мане олмасын. Амма милчяк вызылтысы вя гашынма адамлара аман вермир. Эля буна гёря дя
хяйат агырлашыр. Буну дюшяргядя оланлар баша дюшюрдюляр.
Онлары стадионда гаршылайан мюдир деди ки, джянаб Отон онларла гёрюшмяк истяйир. О,
Гонзалеси оз отагына отюрюб Тару иля Рамбери Отонун йанына апарды. Трибунанын бир
кюнджюндя отурмуш Отон онлары гёрюб айага галхды. О хямишяки кими рясми гейимдя иди.
Амма Тарунун нязяриня чарпды ки, гиджгахларында сачы хейли агарыб. Мюстянтиг йоргун
гёрюнюрдю вя сёхбят вахты бир дяфя дя олса мюсахибляринин узюня бахмады. О, бу гёрюшдян
чох мямнун олдугуну билдирди вя хахиш этди ки, хяким Рйёйя онун тяшяккюрюню йетирсинляр.
Тару иля Рамбер сусурдулар. Аз сонра Отон деди:
–Гюман эдирям ки, Жак чох азаб чякмяйиб.
Тару биринджи дяфя эшидирди ки, Отон оглунун адыны чякир. О фикирляшди ки, Отон хейли дяйишиб.
Гютбя чякилян гюняш булудларын архасындан гырмызымтыл шюалар йайырды вя хямян шюалар
трибунада отурмуш Таругилин дя сифятинин рянгини дяйишмишди. Тару джаваб верди:
–Йох, оглунуз азаб чякмяди.
Сонра онлар айага галхыб айрыланда Отон хяля дя гюняшин батдыгы сямтя бахырды.
Тару иля Рамбер Гонзалесля худахафисляшмяйя гяляндя о гаровулчуларын нёвбя джядвялиня
бахырды. Гонзалес онларын алини сыхандан сонра гюлюмсяйяряк деди:
–Инди гейим отагымыза баш чякдим, эля бир дяйишиклик йохдур.
Аз сонра мюдир Тару иля Рамбери йола саланда трибуналарда уджа бир хырылты эшидилди вя
стадионун радиосу ишя дюшдю. Аввялляр ойунларын нятиджясини вя командаларын тяркибини э’лан
едян бу радио инди хырылты иля билдирди ки, ахшам йемяйи пайланыр вя хамы оз чадырына
гайытмалыдыр. Адамлар трибуналардан дюшюб айагларыны сюрюйя - сюрюйя оз чадырларына тяряф
гедирдиляр. Хамы чадырлара йыгышандан сонра, адятян вагзалларда ишлядилян ики электрик
автомобили чадырларын арасы иля фырланыб йемяк пайламага башладылар. Адамлар оз габларыны
чадырдан чёля узадыр, автомобил дайаныр, хидмятчиляр чёмчяляри ири газанлара салыб габлара
хёряк тёкюр, сонра ися автомобил гоншу чадыра йан алырды.
Тару мюдиря деди:
–Бурада ишляр механикляшдирилиб
78
–Хя, йахшы тяшкил олунуб, –дейя мюдир  онларын алини сыхыб худахафисляшди.
Ахшам дюшюрдю. Мейданча ахшамын мюлайим ишыгына бойанмышды. Гашыг вя бошгабларын
сяси хяр йаны тутмушду. Йарасалар чадырларын устюндя фырланыб узаглашдылар. Диварын о узюндян
кечян трамвайын сяси эшидилди. Гапыдан чыхаркян Тару мызылдады:
–Мюстянтигя лап йазыгым гялди. Гяряк она кёмяк эдяк. Ахы, мюстянтигя неджя кёмяк
едясян?
***
Шяхярдя башга бир нечя дюшяргя дя варды. Амма онлары гёря билмядийимизя вя дягиг
мя’луматымыз олмадыгына галанлар хагда бир сёз дейя билмярик. Тякджя ону дейя билярик ки,
бу дюшяргялярин мёвджудлугу, бурада галанларын чохлугу, дахили радиоларын нярилтиси, хюндюр
диварлар вя онларын вахимяси шяхяр джамаатыны даха чох горхуйа салыр, уряк сыхынтысыны артырырды.
Дюшяргялярин ряхбярлийи иля джамаат арасында мюнагишяляр чохалырды.
Нойабрын ахырында сяхярляр хава сойуг кечирди. Гюджлю йагышлар сякиляри йуйуб
тямизлямишди, сяма да хяр дяфя су йюкюню бошалдандан сонра бярг вурурду. Сяхярляр зяиф
гюняш шюалары шяхяри гыздыра билмяся дя гёз гамашдырыр, ахшамлар ися хава нисбятян
илыглашырды. Беля гюнлярин бириндя Тару хяким Рйёйя озю хагда бир аз мя’лумат вермяк
имканы тапды.
Хямян гюн ахшам саат она йахын, агыр иш гюнюнюн сонунда Рйё астмалы годжайа баш
чякмяйя гедяндя Тару да она гошулду. Кёхня мяхялля узяриндя сяма тяр - тямиз иди.
Алагаранлыг кючялярдян сонра эвдя астмалы годжанын чяня дёймясиня гулаг асмаг чятин иди.
Годжа дейирди ки, йаглы тикянин хямишя эйни адамлара дюшмясиндян наразы оланлар варды. Инди
су сяхянги суда сынар мясяли дюз чыхаджаг, дидишмя дюшяджяк, дейя о аллярини овхалайырды.
Хяким ону мюайиня этдийи  анда да годжа дил богаза  гоймурду.
Дамын устюндян аддым сясляри гялирди. Хястянин гарысы Тарунун бу сяся диггят йетирдийини
гёрюб изах эляди ки, гоншулар эвин устюндяки эйванда гязинмяйя чыхырлар. Гары хям дя деди
ки, эйвандан шяхяря гёзял мянзяря ачылыр, йухарыдакы гоншуларын эйванлары умуми олдугуна
еля эйванданджа бир - биринин эвиня кечя билирляр. Ахырда астмалы годжа онлара мясляхят верди:
–Галхын йухарыда бир аз динджялин, оранын хавасы тямиздир.
Онлар йухары галханда эйван кимсясиз иди, амма уч стул гойулмушду. Бир тяряфдя узун
ейван гайайа дирянирди. О бири тяряфдя ися бир нечя кючя вя лиманын гара кёлгяляри гёрюнюрдю.
даха узагда дянизля сяманын бирлик хятти узанырды. Ирялидяки гайалардан о уздя бир ишыг хей
йаныб - сёнюрдю. Бу хябярдарлыг фяняри иди, йаздан бяри фырланыр, йахынлашан гямиляри башга
лиманлара гёндярирди. Кюляйин уфюрюб тямизлядийи мави сямада улдузлар парылдайыр вя
хябярдарлыг фяняринин йекнясяк шюалары да тез - тез бу парылтыйа гошулурду. Йюнгюл мех
хараданса адвиййат вя даш - торпаг ийи гятирирди. Атрафда там сакитлик иди.
Рйё стула отурараг деди:
–Бурда хава гёзялдир. Эля бил таун буралара галха билмяйиб.
Тару архасыны она чевириб дянизя бахырды. О бир аз сусуб джаваб верди:
–Бяли, хава гёзялдир.
О гялиб хякимин йанында отурду вя диггятля она бахмага башлады. Узагдакы фяняр арам -
арам йаныб - сёнюрдю. Ашагы кючядян габ - гашыг джингилтиси эшидилди вя гапылардан бири ачылыб -
ёртюлдю. Тару сакит сясля сорушду:
–Рйё, хеч мяним ким олдугумла марагланмысыныз? Мяни озюнюзя дост сайырсыныз?
–Бяли, –дейя хяким джаваб верди, –мян сизи дост сайырам. Амма бир - биримизля
марагланмага вахт галмыр.
–Джавабыныз мяни урякляндирди. Истяйирсинизми бу бир сааты достлуг сааты э’лан эляйяк.
Рйё джаваб вермяк авязиня она бахыб гюлюмсяди.
–Йахшы, онда гулаг асын. . .
Узаг кючялярдян бириндя ням йолда сюрюшян машынын угултусу эшидилирди. Машын
узаглашандан сонра башга гарышыг сясляр дя сюкуту позду. Сонра ися эйванда отурмуш ики
кишинин узяриня геджянин улдуз йюклю сюкуту чёкдю. Тару айага галхыб эйванын сюрахисиня
сёйкянди вя узюню стулда отурмуш Рйёйя тутду. Тарунун сяма фонунда гара кёлгяси
гёрюнюрдю. О чох данышды вя узун сёхбятини йадда галан хиссяляри бунлардыр:
–Рйё, фикрими садяляшдириб демяк истяйирям ки, мян бу шяхяри вя бу эпидемийаны
гёрмямишдян аввял дя таунун азабыын чякирдим. Эля ону демяк кифайятдир ки, мян дя бютюн
башгалары кимийям. Эля адамлар вар ки, оз вязиййятлярини баша дюшмюр вя хямян
79
вязиййятдяджя архайын йашайырлар. Амма эляляри дя вар ки, оз вязиййятини дуйур вя ону
дяйишмяйя чалышырлар. Мян дя хямишя оз вязиййятими дяйишмяйя чалышмышам.
Гяндж йашларымда оз садялёвх фикирляримля йашайырдым, демяли хеч бир джидди фикрим йох иди.
Хеч ня арамырдым, неджя гялди эля дя йашайырдым. Хяр ишим угурла башлайырды, шюурум йахшы
ишляйирди, гадынларла мюнасибятим дя йахшы иди. Йюнгюл бир нигаранчылыгым олса о да тез чякилиб
гедирди. Гюнлярин бириндя фикирляшмяйя башладым. Инди. . .
Гяряк ону да дейим ки, мян сизин кими касыб дейилдим. Атам баш вякил иди, озюнюз
билирсиниз ки, бу да баладжа вязифя дейил. Амма о вязифясиня гёря ловгаланан адам дейилди,
тябиятян хейирхах иди. Анам ися чох садя вя аз нязяря чарпан бир гадын иди, мян ону хямишя
севмишям, амма онун хагда данышмасам йахшыдыр. Атам мянимля мяшгул олур вя зяннимджя
фикирлярими анламага чалышырды. О кянарда эшгбазлыг да эдирмиш, буну инди даха йахшы
анлайырам. Амма бу джяхятиня гёря ондан гятиййят инджимирям. О беля ишляри эля эхтийатла
гёрюрдю ки, хеч ким инджимирди. Сёзюн гысасы инди о йохдур, ряхмятя гедиб, йадыма салыб
фикрляшяндя анлайырам ки, мюгяддясляр кими тямиз йашамаса да, пис адам дейилди. Орта
сявиййяли адам иди, вяссялам. Беляляриня гаршы адамда рягбят хисси йараныр.
Амма онун бир хюсусиййяти дя варды: Шекс адлы йол мя’лумат китабыны бютюн китаблардан
чох севирди. Озю сяфяря чыхан дейилди, анджаг мя’зуниййят вахты Бретандакы кичик
маликанясиня сяфяр эдирди. Амма о Парис - Берлин гатарынын йола дюшюб мянзиля чатма
вахтларыны, Лиондан Варшавайа гетмяк учюн нечя няглиййат дяйишмяк лазым гялдийини, оз
шяхяри иля дюнйаны пайтахт шяхярляри арасындакы дягиг мясафяни азбяр билирди. Бриансондан
Шамоникся неджя гетмяк лазым олдугуну дейя билярсиниз? Хеч вагзал ряисляри дя бу суала
джаваб веря билмяз. Атам ися беля суалларын джавабыны билирди. О аз гала хяр ахшам бу сахядя
билийини артырыр вя оз мяшглиййяти иля фяхр эдирди. Атамын бу мяшгулиййяти мяни чох
яйляндирирди. Мян она суаллар верир, джавабынын мя’лумат китабындакы джавабла эйни олдугуну
гёрюб севинирдим. Беля мяшгяляляримиз бизи бир - биримизя йахынлашдырыр, атам она
гошулмагымдан разы галырды. Мян ися фикирляширдим ки, атамын дямир йоллары сахясиндяки билийи
башга биликлярдян гяряксиз дейил.
Мян дейясян сёзю узадырам вя горхурам ки, бу киши хагда лазым олдугундан чох
данышам. Сёзюн гысасы онун тяк бир иши мяним талеимя тя’сир гёстяриб. Даха догрусу бу тя’cир
ючюн о шяраит йарадыб. Он йедди йашым оландан сонра бир дяфя атам мяни дя’вят этди ки,
мяхкямя ишиндя онун чыхышына гулаг асым. Хямян гюн мюхюм бир мяхкямя иши апарылырды вя
шюбхясиз атам да хямян гюню озю учюн мюхюм бир гюн санырмыш. О хям дя  гюман эдирмиш
ки, беля бир тянтяняли мяхкямя просесиндян сонра мян хявясляняр вя атамын пешясини давам
етдирмяк арзусуна дюшярям. Мян атамын сёзюню йеря салмамаг учюн разылашдым. Хям дя ки,
атамын эвдя гёрдюйюм аламятляриня алавя олараг ону башга бир шяраитдя дя гёрюб динлямяк
истяйирдим. Башга хеч бир фикрим йох иди. Мяхкямя залындакы ахвалатлар мяня журналларын 14
ийул - йубилей нёмрясиндяки йазылар вя йахуд мюкафат пайлама мярасимляри кими тябии
гёрюнюрдю. Умумиййятля мяхкямя иши хагда дягиг тясяввюрюм йох иди.
Амма хямян гюн йаддашымда тяк бирджя адамын–мяхкумун суряти хякк олунду. Нядя
тягсирляндирилдийини билмясям дя гюнахкар олдугуну дуймушдум. Отуз йашлы, баладжа, кюрян
бир киши иди. Гюнахларыны эля сямимиййятля э’тираф эдир, неджя джяза аладжагыны  эля хяйяджанла
гёзляйирди ки, гёзлярими ондан чякя билмирдим. Киши гур ишыга дюшюб карыхмыш байгуша
охшайырды. Бойнундакы галстуку айри дурмушду. Саг алими тез - тез агзына апарыр, дырнагыны
гямирирди. Хюлася о хялялик саг иди.
Амма гяфилдян дуймушдум ки, мян бу адама олюйя бахан кими бахырдым. Эля билмяйин
ки, орада атамы йаддан чыхармышдым. Амма олюм хёкмюню гёзляйян бу адама бахдыгджа
кечирдийим хяйяджан бютюн фикрими бир нёгтяйя джямлянмишди. Данышыглары эшидя билмир, бирджя
ону дуйурдум ки, бу адамы олдюрмяк истяйирляр вя хяйалян, кор - кораня бир гятиййятля онун
тяряфиня кечмишдим. Йалныз атам асас чыхышына башлайанда хяйалдан айрыла билдим.
Гырмызы халат гейиб дяйишмиш, хейирхах гёркямини итирмиш бу киши ара вермядян данышыр,
агзындан тянтяняли джюмляляря бюкюлмюш зяхяр йагдырырды. Мян баша дюшдюм ки, о джямиййятин
адындан гюнахкара олюм джязасы тяляб эдир, хятта онун бойнунун вурулмасыны истяйирди.
Догрудур, о бу баш йеря дюшмялидир ифадясини ишлятмишди, амма фярг бёйюк дейилди, ахырда
истяйиня наил олду, хямян башын ахырына чыхды. Мя’лум мясялядир ки, иджрачы башга адам
оладжагды. Сонракы данышыглары да ахыра гядяр динлядим вя ахырда да хисс этдим ки, мюхакимя
едилян бядбяхтя рягбятим атама рягбятимдян гюджлюдюр. Мюттяхим адятя гёря сон ана гядяр
залда олмалы иди вя мяня эля гялир ки, бу адятин озю дя агыр бир джязадыр.
80
Хямян гюндян сонра атамын мя’лумат  китабына да нифрят эдирдим. Хямян гюндян
сонра адлиййя ишиня дя, олюм хёкмюня дя, хёкмюн иджрасына да нифрят эдир вя билирдим ки, атам
беля хёкмлярин чыхарылмасында тез - тез иштирак эдир, озю дя хямян гюнляр йухудан эркян
ойанырды. Мян бу барядя анамла данышмасам да сонра ону даха диггятля мюшахидя эдир вя
дуйурдум ки, валидейнляримин гаршылыглы йахынлыгы йохдур, анам оз талеиня тяслим олуб.
Хямян вахт мян онун сусмасыны багышламышдым. Сонралар ися анладым ки, анамын
багышланмалы бир гюнахы да йох имиш. Чюнки эвляняня гядяр касыб аилядя бёйюмюш вя
касыблыгдан мютилик дярси алмышды.
Йягин эля гюман эдирсиниз ки, мян эля хямян вахтдан эвимиздян чыхмышам. Хейр, бир
нечя ай, бир иля йахын эвдя галдым. Амма уряйим йаралы иди. Бир ахшам атам тапшырды ки, ону
тез ойатсынлар. Хямян геджяни йата билмядим. Эртяси гюн атам гайыдынджа эвдян чыхдым. Атам
мяни ахтартдырыб тапды вя она сакитджя изах этдим ки, агяр мяни эвя гайытмага мяджбур этся
ёзюмю олдюряджяйям. Атам ахырда разылашмалы олду, чюнки тябиятян мюлайим адам иди.
Амма сярбяст хяйатын (о мяним хярякятими бу джюр гиймятляндирирди вя мян э’тираз
етмирдим) чятинликляри хагда хейли данышды. Сонра джюрбяджюр мясляхятляр верди, кёврялди вя
сямими гёз йашы тёкдю. Сонралар мян анамы гёрмяк учюн эвя баш чякяндя онунла да
растлашырдым. Зяннимджя беля тясадюфи гёрюшляр дя она кифайят эдирди. Онун учюн дарыхмасам
да йадыма дюшяндя гюссялянирдим. Атам оляндя анамы оз эвимя гятирдим. Анамдан айры
йашамаг фикрим йох иди, амма о да вяфат эляди.
Сёхбятин башлангыджыны она гёря беля узатдым ки, бу дёвр мяним учюн хяр шейин башлангыджы
иди. Инди даха гыса  данышаджагам. Эля он сяккиз йашымда хяйата башладыгым гюнлярдян
касыблыгын узюню гёрдюм. Чёряйими газанмаг учюн джюрбяджюр пешяляря гуллуг этдим. Ишлярим
гайдасына дюшдю. Амма йеня дя олюм хёкмюнюн фикри мяни хяр шейдян чох мяшгул эдирди.
Байгуша охшайан кюрян киши гёзлярим онюндян чякилмирди. Сийаси хяйата гошулдум. Даха
догрусу таунлу хястя кими аджиз галмаг истямирдим. Мяня эля гялирди ки, йашадыгым
джямиййятин озюлю  олюм джязасы узяриндя гойулуб  вя бу джямиййятя галиб гялмякля инсан
гятлини арадан гётюрмяк олар. Бу фикирляри башгаларындан эшидиб онлара инанмышдым, эля аслиндя
дя аксяриййяти хаглы фикирляр иди. Беляликля севдийим адамлара гошулмушдум, онлары эля инди
дя севирям. Узун мюддят бу фикирлярля йашадым вя Авропанын эля бир олкяси йохдур ки,
орадакы сийаси мюбаризяляря гошулмамыш олам. Хюлася, герисини данышырам.
Бяли, хярдян хисс эдирдим ки, эля биз озюмюз дя хярдян олюм хёкмю вермяли олуруг.
Амма мяня эля изах эдирдиляр ки, хеч кимин олдюрюляджяйи бир дюнйа гурмаг учюн бир нечя
адамын олдюрюлмяси ваджибдир. Бу фикир бир  джяхятджя хягигят олса да мян бу джюр хягигятляри
ясас гётюря билмирдим. Тяряддюд эдирдим. Амма мян йеня дя байгуша охшайан киши хагда
фикирляшир, рахатлыг тапа билмирдим. Бир олюм хёкмюнюн иджрасыны гёрдюйюм гюня гядяр
(Маджарыстанда) гянджлик илляримин хюлйалары ичиндя йашадым.
Хеч омрюнюздя бир адамын гюллялянмясиня тамаша этмисиниз? Албяття ки, йох, адятян беля
тамашалара анджаг лазыми адамлар дявят олунур. Сиз анджаг китаблардакы тясвирляри охумуш
оларсыныз. Диряйя сёйкянмиш гёзюбаглы бир адам вя хейли аралыда бир нечя асгяр. Хейр, беля
дейил! Хеч хябяриниз вармы ки, асгярляр дястяси мяхкумун гаршысында, метря йарымлыг бир
мясафядя дюзюлюрляр? Билирсиниз ки, агяр мяхкум икиджя аддым иряли чыхса тюфянгляр синясиня
диряняр? Билирсинизми, бу гыса мясафядян бютюн тюфянгляр мяхкумун дюз уряйиня тушланыр вя
атяшдян сонра хямян синядя йумруг кечя билян бир дялик ачылыр? Хейр, сиз бунлары билмирсиниз,
чюнки беля хырда тяфсилатлары хамыйа данышмырлар. Йухусуз адамын йуху арзусу таунлу хястянин
хяйат арзусундан гюджлю олур. Инсанларын йухусуна мане олмаг гяряк дейил. Йухусузлуг агыза
аджы там гятирир вя фяалиййяти кютляшдирир. Хямян вахтдан бяри йахшы йата билмирям. Агзымда
аджылыг дуйсам да кютляшмямишям, йяни дюшюня билирям.
Няхайят мян анладым ки, бу узун илляр бойу гялбян тауна гаршы вурушмушамса да озюм
таунлу хястя олараг галмышам. Анладым ки, оз хярякятляримля минлярля адамын олюм
хёкмюндя иштирак этмишям, олюмя имкан йарадан хярякят вя принсипляря тяряфдар чыхараг
ёлюмя йол ачмышам. Башга йолдашларымы бу джяхят нарахат этмир, онлар бу мёвзуда сёхбят
салмырдылар. Мян ися чох хяйяджан кечирирдим. Онларла бир олсам да озюмю тянха санырдым.
Йолдашларыма оз нигаранчылыгымдан сёз ачанда онлар асас мягсяд хагда фикирляшмяйи тя’кид
едир, самбаллы асасларла мяни сакитляшдирмяйя чалышырдылар. Онлара джаваб верирдим ки, агяр
беляйя галса гырмызы халат гейян рютбяли таунлуларын хёкмляриня дя хагг газандырмаг олар.
Бир халда ки, рютбясиз таунлуларын рютбяли таунлулара гаршы амяллярини мюдафия эдирик, рютбялиляри
дя  мюдафиясиз гоймаг олмаз. Онлар баша салмага чалышырдылар гырмызы халатлыларын пешяси джяза
тятбиг этмякдир. Мян ися фикирляширдим ки, агяр гюзяшт эдилирся гяряк хамыйа гюзяшт эдилсин.
81
Зяннимджя тарих мяним фикримя хагг газандырыб, инди хяр ики тяряф даха чох рягиб
ёлдюрмяйя чалышыр, хамысы чыхыш йолуну адам  олдюрмякдя гёрюр.
Хяр халда мяним асас мягсядим хагга чатмаг дейилди. Мяни нарахат эдян  байгуша
охшайан кюрян киши вя онун олюмюню тяляб эдян, бу зянджирли адамын олюмю учюн чалышан таун
няфясли адамлар иди. Мяни нарахат эдян синядя ачылан дялик иди. Озлюйюмдя гяти гярара
алмышдым омрюм бойу хеч вахт инсан олюмюня сябяб оладжаг хеч бир амяля йол вермяйим.
Бяли, кор - кораня дя олса беля бир гярар гябул элямишдим.
О вахтдан бяри хеч дяйишмямишям. Амма чохдан бяридир хяджалят чякирям. Хяджалят
чякирям ки, ня вахтса мян дя истяр - истямяз киминся олюмюня баис олмушам. Заман кечдикджя
анлайырдым ки, ан йахшы адамлар беля олюмя баис олур, йахуд олюмя шяраит йарадыр, чюнки
онларын хяйат гануну белядир. Бизим хяр бир хярякятимиз киминся олюмюня сябяб ола биляр.
Бяли, мян буна гёря хямишя хяджалят чякмишям, анламышам ки, бизим хамымыз таунлу
хястялярик. Бу фикир мяня рахатлыг вермяйиб. Мян хяля дя ахтарышдайам, хамыны анламага
чалышырам, хеч кимя дюшмян кясилмяк истямирям. Бирджя ону билирям ки, хяр васитя иля чалышыб
таунлу хасиййятимизи дяйишмялийик. Анджаг бу йолла рахатлыг тапарыг. Йалныз бу йолла инсан хилас
олар, аз йаманлыг эдяр, бялкя устялик йахшылыг этмяйя дя имкан тапар. Эля буна гёря дя
гярара алмышам ки, истяр хаглы истяр хагсыз олюмя, хям дя олюмя хагг  газандыран хяр джюр
ямяля гаршы мюбаризя апарым.
Эля буна гёря дя бу таун эпидемийасыны тязя бир шей саймырам, бир ону билирям ки, сизинля
ял - аля вериб она гаршы мюбаризя апармалыйам. Дягиг билирям ки, (бяли, Рйё, мян хяйаты йахшы
ёйрянмишям, буну озюнюз гёрюрсюнюз) беля бир хястялик хяр кясин джанында вар, хеч кяс озюню
истисна сайа билмяз. Гяряк, хамы эхтийатлы олсун ки, няфясини башгаларынын няфясиня гатыб
онлара хястялик йолухдурмасын. Ан тябии шей микробдур. Галан хяр шей, сагламлыг, дюзгюнлюк,
сафлыг инсан тябиятинин мяхсулудур вя онлар даим йашамалыдырлар. Ан аз эхтийатсызлыг эдян, хеч
кяся хястялик йолухдурмайан адама намуслу демяк олар. Эхтийатлы олмаг учюн ирадя вя
гяргинлик гярякдир! Бяли, Рйё, таунлу хястя кими йашамаг чятин ишдир. Амма бу хястяликдян
горунмаг даха да чятиндир. Эля буна гёря дя хамы чятинлик ичиндядир, чюнки хяр кясдя бир аз
таун йолухмасы вар. Эля буна гёря дя бу чятинликдян безикян бя’зи адамлар онун анджаг бир
юзюню таныйа билир вя олюм онларын хилас йолуна чеврилир.
Инди билирям ки, мяним бу дюнйа учюн хеч бир ахямиййятим йохдур вя олюмя гаршы
чыхдыгым гюндян озюмю омюрлюк сюргюня мяхкум этмишям. Тарихи башгалары йарададжаг.
Хям дя билирям ки, башгаларыны гюнахландырмага да хаггым йохдур. Олюмя ади бир хал кими
бахмагы баджармырам. Бу устюн бир джяхят дейил. Амма инди оз тябиятимля барышмышам,
тявазёкарлыга адят этмишям. Бир ону билирям ки, йер узюндя бялалар вя бялаларын гурбанлары
вар вя мюмкюн гядяр чалышмаг лазымдыр ки, бяланын кёмякчисиня дёнмяйясян. Бялкя дя бу
фикир сизя садя гёрюнюр, онун садя олуб - олмадыгыны  билмясям дя хягигят олдугуна аминям.
Индийя гядяр эшитдийим мюхтялиф фикирляр мяни бир аз чашдырса да башымы чевиря билмяйиб,
амма хямян фикирляр башгаларынын башыны чевириб вя онлары джанилийя сюрюкляйиб. Инсанларын ан
бёйюк бяласы ондадыр ки, айдын данышмырлар. Мян айдын данышыгы вя хярякяти дюзгюн  йол кими
сечмишям. Дейирям ки, бяла вя бяланын гурбанлары мёвджуддур. Агяр беля демякля мян
ёзюм дя бяла йарадырамса бу мяним гюнахым дейил. Буна гёря тягсиркар сайылсам да
гюнахсыз оладжагам. Озюнюз гёрюрсюнюз ки, бу да бир чыхыш йолу дейил.
Инди учюнджю бир тип адамлар гярякдир. Асл хякимляр кими адамлар, амма беляляри аз раст
гялинир вя йягин ки, беля адам олмаг чятин ишдир. Эля буна гёря  дя мян озюмю гюрбанларын
арасына салдым вя бяланы зяифлятмяйя чалышырам. Гурбанларын арасында оланда аз раст гялян асл
инсанларын уджалыга, рухи аминаманлыга гедян йолуну даха айдын гёрмяк олур.
Сёзюню баша вуранда Тару отурдугу йердя айагыны йелляйиб аста - аста эйванын дёшямясиня
вурурду. Хяким бир аз сусандан сонра азаджыг галхыб Тарудан рухи аминаманлыгын йолуну
нядя гёрдюйюню сорушду.
–Рягбят хиссиндя гёрюрям, –дейя Тару джаваб верди.
Узагдан тя’джили йардым машынынын сяси эшидилди. Йан уздяки гайанын архасындан гарышыг
сясляр гялди. Хейли аралыда партлайыш сясиня бянзяр бир гурулту да эшидилди. Сонра сакитлик
чёкдю. Рйё сакитджя отуруб хябярдарлыг фяняринин йаныб - сёнмясини сайырды. Дяниздян гялян
мех бир аз гюджлянди вя озю иля дуз ийи гятирди. Диггятля гулаг асанда узагда далгаларын
гайалара чырпынмасыны эшитмяк олурду. Тару сакит сясля  деди:
–Мяни бир мясяля марагландырыр, гёрясян инсанлар неджя мюгяддясляширляр?
–Сиз ки Аллаха инанмырсыныз.
82
–Элядир. Амма бу гюн таныдыгым ан чятин  мясяля  будур  ки,  гёрясян  аллаха
инанмадан мюгяддяс олмаг мюмкюндюрмю?
Аз аввял сяс - кюй гялян сямтдя гур бир ишыг парлады, азаджыг сонра ися кют бир  партлайыш
ешидилди. Ишыг йоха чыхды вя онун йериндя гырмызы ишарты галды. Кюляк эйвана гышгырыг сясляри,
гюлля выйылтысы, даха сонра ися гармагарышыг хяниртиляр гятирди. Тару айага галхыб гулаг  асырды.
Аз сонра сяс - сямир кясилди.
–Йеня шяхяр  дарвазасында атышма олду.
–Даха сакитляшдиляр, –дейя Рйё джаваб верди.
Тару деди ки, адамлар хеч вахт сакитляшмяйяджяк, хялак оланлар артаджаг, гайда белядир.
Хяким джаваб верди:
–Билирсинизми мян озюмю мюгяддяслярдян чох мяглубларла хямря’й сайырам.
Гяхряманлыга вя мюгяддяслийя марагым йохдур. Инсан олмаг истяйирям.
–Бяли, бизим мягсядимиз эйнидир, амма мяним имканым даха аздыр.
Рйё фикирляшди ки, Тару зарафат эдир. Амма гаранлыгда онун узюня баханда дуйду ки, сифяти
джидди вя гюссялидир. Тару сорушду:
–Билирсинизми, биз достлуг наминя ня этмялийик?
–Ня истяйирсиниз эдяк.
–Гедиб дяниздя чиммялийик. Лап мюгяддяслийя хазырлашанлар да беля бир истирахятдян
зяряр чякмязляр.
Рйё гюлюмсяйирди. Тару деди:
–Бурахылыш вярягляримизля сахиля чыха билярик. Сёзюн дюзю тауна бюрюнюб йашамаг адамы
безикдирир. Догрудур, инди асас шярт адамларын хиласы угрунда мюбаризядир. Амма галан хяр
шейя марагыны итирмиш адамын мюбаризяси дя хеч няйя дяймяз.
–Элядир, гедяк, –дейя Рйё джаваб верди.
Аз сонра онлар машыны сахиля йахын дямир чярчивянин гаршысында сахладылар. Ай чыхмышды.
Атрафа мюлайим бир ишыг сяпялянмишди. Шяхяр архада галмышды вя архадан асян исти вя уфунятли
бир мех онлары дянизя тяряф итяляйирди. Онлар бурахылыш вяряглярини гаровулчулардан бириня
гёстярдиляр, гаровулчу вярягляри узун - узады йохлады. Сонра гапыдан кечиб сякийя дюзюлмюш,
шяраб вя балыг ийи верян чялляклярин арасы иля ирялилядиляр, бурулуб гайалыга тяряф гетдиляр.
Гайалыга чатмамыш бурунларына йод вя йосун ийи вурду, сонра ися ляпялярин сяси эшидилди.
Ляпяляр гайаларын атяйиня илишиб астаджа шырылдашырдылар. Тару иля Рйё ляпядёйян хырда
гайаларын устю  иля ирялилядикджя онлара  эля гялирди ки, мюлайим, йумшаг дяниз хейванларынын
юстю иля гедирляр. Ахырда гялиб ири бир гайа парчасынын устюня чыхдылар. Айаглары алтында су
хязин - хязин галхыб энирди. Дяниз беляджя няфяс алдыгджа ляпялярин узяриндя хырда парылтылар
ямяля гялирди. Ирялидя геджянни хюдудсуз гаранлыгы дуйулурду. Гайанын илыг нями айагларына
хопдугджа Рйёнюн джанына хош овгат йайылырды. Чеврилиб достунун сакит вя мярд сифятиня
баханда Рйё дуйду ки, аввялки хиссляри унутмаса да онун да овгаты йахшылашыб.
Онлар сойундулар. Рйё суйа биринджи джумду. Суйа баш вуранда бир аз ушюся дя узя чыханда
дуйду ки, су илыгдыр. Рйё узгю вура - вура фикирляширди ки, суйун илыглыгына сябяб торпагын хяля
сойумамыш хярарятидир. Бютюн йай бойу истилик йыгмыш торпаг пайызын бу вахтында хяля дя
хярарятини итирмяйиб. О тялясмядян узюр, суйу голлары иля герийя итяляйиб айаглары иля
дёйяджляйир, кёпюкляндирирди. Архадан эшидилян богуг гуппултудан билди ки, Тару да суйа
джумду. Рйё суйун устюндя архасы устя узаныб мювазинятини сахлады, мави сямайа, айа,
улдузлара тамаша этмяйя башлады. Дяриндян няфяс алды. Геджянин сюкутунда эшидилян шаппылты
йаваш - йаваш йахынлашды. Тарунун тёвшюйю дя эшидилирди. Тару чатанда Рйё чеврилиб онунла
бярабяр узмяйя башлады. Тару даха бярк уздюйюня о да сюр’яти артырмалы олду. Бир мюддят
беля архайын, бярабяр, шяхярдян вя таундан узага уздюляр. Рйё дайанды вя онларын икиси дя
йаваш - йаваш герийя узмяйя башладылар. Аз сонра сойуг бир ахына дюшдюляр. Дянизин бу
шылтаглыгына тяяджджюблянсяляр дя хеч ня демядян икиси дя хярякятлярини йейинляшдириб сахиля
тялясдиляр.
Диниб - данышмадан палтарларыны гейиниб йола дюшдюляр. Данышмасалар да хяр икиси бу
мюлайим геджянин хош хатирясини йаддашларына хякк эдирдиляр. Ирялидяки нязарят постуна, таунун
гаровулчуларына чатанда Рйё Тарунун ня фикирляшдийини дуйурду. Билирди ки, о да Рйёнюн озю
кими бир мюддят хястяликдян аралы дюшдюйюня севинир вя инди йенидян ишя башламагын
ваджиблийини дюшюнюрдю.
***
83
Бяли, йенидян ишя башламаг лазым иди вя  таун хеч кяси узун мюддят унуда билмязди.
Декабр айында таун шяхяр джамаатынын синясини йандырды, мейидйандыран собаны аловландырды,
карантин дюшяргялярини адамла долдурду, бир сёзля оз архайын йюрюшюню зяифлятмяди. Шяхяр
ряхбярлийи гюман эдирди ки, сойугларын дюшмяси иля эпидемийанын йайылмасы да азаладжаг,
амма хястялик пайызын аввялиндяки сюр’ятини азалтмаг билмирди. Хяля гёзлямяк лазым иди.
Амма джамаатын гёзлямяйя аманы йох иди вя хамы умидини итирирди.
Хякимя гялдикдя ися онун истирахяти эля хямян достлуг вя истирахят геджяси иля баша чатды.
Шяхярдя тязя бир хястяхана да ачылмышды вя Рйё хястялярдян башга хеч бир кясля сёхбят
етмяйя вахт тапмырды. Амма хяким хисс эдирди ки, хястялийин агджийяр формасынын гетдикджя
артдыгы беля бир дёврдя хястялярин озляри хякимя бир нёв кёмяк этмяйя башламышдылар.
Эпидемийанын илк дёврюндя хястяляр горхудан  башларыны итирир, хякимляря мане олурдуларса
инди озляри вязиййяти дюзгюн баша дюшюр, мюалиджяйя кёмяк этмяйя чалышырдылар. Хястяляр арды -
арасы кясилмядян су ичир вя йатагларынын исти олмасыны истяйирдиляр. Хяким чох йорулсада беля
хястялярля гёрюшяндя озюню тянха саймырды.
Декабрын ахырына йахын хяким мюстянтиг Отондан бир мяктуб алды. Отон хяля дя карантин
дюшяргясиндя иди вя йазырды ки, карантин вахты кечмиш олса да ону сяхвян дюшяргядя сахлайыр
вя бурахмырлар. Онун арвады бир нечя гюн аввял карантиндян чыхыб аринин гедж бурахылмасындан
шикайятлянмяк учюн префект идарясиня гедиб, амма она кобудлугла джаваб верибляр ки, хеч бир
сяхвя йол верилмяйиб.
Рйё Рамбердян хахиш этди ки, бу иши арашдырсын вя бир нечя гюн сонра джянаб Отон
дюшяргядян бурахылыб Рйёнюн йанына гялди. Догрудан да дюшяргя ряхбярлийи сяхв эдибмиш вя
Рйё бу сяхвя гёря пярт олду. Дюшяргядя хейли арыгламыш джянаб Отон ися тямкинли сясля
Рйёню сакитляшдирмяйя чалышараг дейиб ки, эйби йохдур, хамы сяхв эдя биляр. Онун беля
мюнасибятини гёряндя хяким фикирляшди ки, мюстянтиг хейли дяйишиб. Рйё мюстянтигдян
сорушду:
–Инди ня этмяк фикриндясиниз, джянаб мюстянтиг? Йягин ишдя говлугларыныз сизи гёзляйир.
–Хейр, ишя гайытмаг истямирям, мязуниййят гётюряджяйям.
–Бяли, истирахят этмяк лазымдыр.
–Хейр, истирахят учюн демирям, дюшяргяйя гайытмаг истяйирям.
–Ахы сиз эля дюшяргядян гялирсиниз?
–Фикрими йахшы изах эдя билмядим. Эшитмишям ки, бу дюшяргядя кёнюллюляр дя ишляйирляр.
Мюстянтиг гирдя гёзлярини ойнадараг сёзюня давам эляди:
–Истяйирям бир ишля мяшгул олум. Хям дя ки, сяфех сёзя охшаса да демялийям,  оглум
ючюн чох азаб чякирям, истяйирям башым гарышсын.
Рйё она бахырды. Фикирляширди ки, бу адамын сярт бахышларына мюлайимлик гонмасына
инанмаг олмур. Амма эля бил мюстянтигин гёзляри думанланмышды, аввялки сярт парылтысыны
итирмишди. Рйё диллянди:
–Бяли, чох йахшы. Инди ки, беля бир арзунуз вар, чалышарам кёмяк эдим.
Хяким мюстянтигин  дюшяргядя ишя башламасына кёмяк эляди. Йени ил байрамына гядяр
таунлу шяхярдя джидди бир дяйишиклик олмады. Тару хямишяки тямкини иля оз ишини гёрюрдю.
Рамбер ися хякимя билдирди ки, таныш джаван гёзятчилярин васитясиля арвады иля гизли
мяктублашмага башлайыб. Хярдянбир арвадындан мяктуб ала билир. Хякимя мясляхят гёрдю ки,
беля бир имкандан о да истифадя элясин, хяким разылашды вя нечя айдан бяри мяктублашмадыгы
арвадына мяктуб йазды. Амма о мяктубу йазанда чятинлик чякирди, эля бил гялями
кютляшмишди. Мяктубу йола салса да хейли вахт джаваб гёзлямяли олду. Котар хямишяки кими
мёхтякирлик эдир вя йаваш - йаваш варланырды. Грана гялдикдя ися байрам аряфясиндя онун ишляри
йахшы гетмирди.
Бу илки йени ил байрамы хошбяхтлик байрамындан чох бядбяхтлик байрамына бянзяйирди.
Дюканлар бош вя гаранлыг иди, витринлярдя кёхня шоколад, йахуд бош гутулардан башга хеч ня
гёрюнмюрдю. Трамвайлардакы гаш - габаглы адамларын гёркяминдя дя байрам овгаты
дуйулмурду. Аввялки байрам гюнляриндя варлы, касыб хамы бир йеря топлашыр, айлянирди. Инди
ися сыныг - сёкюк йемякханаларда од гиймятиня йемяк вя ичги мяджлиси гуранлар да сыхынты
ичиндя идиляр. Килсялярдян ибадят авязиня наля сясляри  эшидилирди. Сойуг вя кимсясиз
кючялярдя гачышан ушаглар ися башларынын устюню алмыш хядядян хябярсиз идиляр. Хеч ким
онлара кечмишдян, чантасы хядиййяли шахта бабадан, инсан кядяри кими гядим вя эйни заманда
йенийетмя арзусу кими тязя ан’янялярдян данышмага джясарят элямирди. Адамларын гялбиндя
галмыш умид ишартысы эля  кёхня, эля солгун иди ки, олюмдян горунмаг учюн ваджиб олан джюз’и
джяхдляря бир тяхяр бяс эдирди.
84
Аз аввял Гран нёвбяти гёрюшя гялмямишди. Рйё нигаран галыб эртяси гюн
сяхяр она баш чякмяк  истяди, амма эвдя тапа билмяди. Бютюн танышлара хябяр гёндярилди.
Саат он биря йахын Рамбер хястяханайа гялиб хякимя данышды ки, йол кечяркян Граны узагдан
гёрюб, о бош - бекар гязинирмиш вя гёркями дя йахшы дейилмиш. Сонра ону гёздян гачырыб вя
тапа билмяйиб. Хякимля Тару машына миниб Граны ахтармага гетдиляр.
Саат он икидя хава хяля сойуг иди. Рйё Граны гёрюб машындан дюшдю. Гран агадждан
йонулма ойунджаглар дюзюлмюш бир  витринин гаршысында дуруб тамаша эдирди. Годжа мя’мурун
сифяти гёз йашындан исланмышды. Рйё онун бу вязиййятини гёряндя чох гюссялянди, чюнки о, гёз
йашларынын сябябини билир вя Гранын уряк сыхынтысыны оз уряйиндя дя дуйурду. О Гранын
сёхбятини унутмамышды вя билирди ки, бир вахтлар йени ил аряфясиндя беляджя бир витринин
гаршысында Жанна Грана сыхылыб она оз разылыгыны  билдирмишди вя онлар нишанланмышдылар. Рйё
дуйурду ки, инди узаг  кечмишдян Гранын гулагына Жаннанын сяси гялир. Бу гёзю йашлы годжанын
инди ня фикирляшдийини Рйё дягиг билирди. Онун озю дя фикирляширди ки, догрудан да мяхяббятсиз
бир хяйат олю хяйата бянзяйир вя беля омрюн эля бир аны чатыр ки, инсан хябсханалардан, ишдян,
хяр шейдян безир, ня вахтса севдийи бир шяхси арзуламага башлайыр, уряйи  мехрибанлыг хясряти
иля йаныр.
Гран архадан гялян хякимин аксини шюшядя гёрдю. Гёз йашларыны силмядн гери чеврилди,
витринин шюшясиня сёйкяниб йахынлашан хякимя бахды вя инилдяди:
–Ах, хяким! Ах, хяким!
Хяким даныша билмяся дя башыны йелляйиб ону анладыгыны билдирди. Рйё дя азаб чякирди вя
хямян анда онун гялбиндя сонсуз инсан азабына гаршы бир хиддят баш галдырмышды. Няхайят о
диля гялди:
–Хя, Гран. . .
–Вахтым  чатса она бир мяктуб йазардым. Гой Жанна билсин. . . Гой азаб чякмясин, хошбяхт
йашасын. . .
Рйё Гранын голундан тутуб чякя - чякя апарды. Гран она гошулуб гется дя ара вермядян
анлашылмаз, алайарымчыг фикирляр сёйляйирди:
–Чохдандыр хяйат беляджя давам эдир. Адам истяр - истямяз бу ахына дюшюр. Эх! Хяким!
Мяним беля сакит гёрюнмяйимя бахмайын. Хямишя джанфяшанлыг элямишям ки, ади инсан
гёркяминдя олум. Даха гюджюм чатмыр. . .
О гяфилдян дайанды, бютюн бядяни титряйирди, гёзляри хядягясиндян чыхырды. Рйё онун
ялиндян тутду. Гранын али хярарятдян йанырды. Рйё деди:
–Гедяк эвя.
Гран онун алиндян чыхыб гачды, бир нечя аддымдан сонра голларыны йана ачыб дайанды, иряли -
гери сяндялямяйя башлады. Йериндя фырланыб сойуг сякийя сярилди, узюня сызан гёз йашлары тоза
буланыб лехмялянди. Йол кечянляр дайаныб кянардан тамаша эдирдиляр. Рйё Граны гуджагына
гётюрмяли олду.
Эвиндя чарпайыда узадылмыш Гран богулурду, таун онун джийярлярини ойнадырды. Рйё фикря
гетмишди. Фикирляширди ки, Гранын аиляси йохдур, ону хястяханайа апармагына дяймяз. Эвдя
тяк галар, Тару да она гуллуг  эдяр. . .
Гранын сифяти гёйярмиш, бахышы солгунлашмышды. Гёзюню собадакы зяиф алов дилляриня
зиллямишди. Тару собайа тахта гырыглары тёкюб отагы гыздырмаг истяйирди. Гран мызылдады: “Ишляр
йахшы дейил. О данышдыгджа джийярляриндян гярибя бир хышылты гопурду. Рйё она мясляхят гёрдю
ки, данышмасын, сонра тезликля гайыдаджагыны билдириб отагдан чыхмага хазырлашды. Хястя
гюлюмсяди вя сифятиня мехрибан бир ифадя гонду. О хякимя гёз вуруб деди: «агяр саг галсам
хяким дя тя’зим этмяли оладжаг. Амма аз сонра онун вязиййяти писляшди.
Бир нечя саат сонра Рйё иля Тару гёрдюляр ки, Гран башалтыа дирсякляниб отурмаг истяйир.
Рйё онун хярарятдян йандыгыны вя хястялийин гюджляндийини  гёрюб горхуйа дюшдю. Амма эля
бил Гранын шюуру озюня гайытмышды. О хахиш эляди ки, сийирмядяки алйазмасыны версинляр. Тару
вярягляри гятирди. Гран вярягляри синясиня сыхды, сонра онлары Рйёйя вериб ишаря эляди ки,
охусун. Алйазмасы бёйюк дейилди. Алли сяхифя анджаг оларды. Хяким ону вярягляйиб гёрдю ки,
бу сяхифялярдяки йазы дяфялярля дяйишдирилиб халдан - хала салынмыш, дёня - дёня кёчюрюлмюш асас
бир джюмлядян ибарятдир. Хяр вярягдя май айы, “амазон гызы, “мешянин хийабанлары кими
ифадяляр растлашыр, дяйишдирилир, мюхтялиф вариантларда тякрар олунурдулар. Вяряглярдя узун -
узады изахлар вя гаршылыглы вариантлар да раст гялирди. Ахырынджы сяхифянин сонунда сялигяли хяттля
йазылмыш тязя бир джюмля варды: “Чох севимли Жаннам, бу гюн йени ил байрамыдыр... . Даха
ашагыда ися дяфялярля дяйишдирилмиш джюмлянин сонунджу варианты хюсуси сялигя иля
кёчюрюлмюшдю. Гран “охуйун дейяряк тя’кид эдирди. Рйё охумалы олду:
85
–Гёзял бир май сяхяри, шух гамятли бир  амазон гызы йарашыглы амазон атына миниб
Мешянин гюл - чичяйя гярг олмуш хийабанлары иля гязинирди. . .
–Хя, неджя чыхыб? –дейя Гран хярарят ичиндя сорушду.
Рйё башыны галдырмады. Гран хяйяджанла деди:
–Эх! Билирям. Билирям ки, “гёзял сёзю дюз сечилмяйиб.
Рйё алини онун алинин устюня гойду. Гран дейинди:
–Гедждир, хяким, дюзялишя вахтым чатмайаджаг. . .
Гран чятинликля няфяс алырды вя гяфилдян гышгырды:
–Йандырын ону!
Рйё тяряддюд эдирди. Гран ися оз амрини эля хяйяджанла вя эля бяркдян тякрар эляди ки, Рйё
вярягляри азаджыг кёзярян собайа атмалы олду. Отага ишыг вя джюз’и бир истилик йайылды. Хяким
Грана тяряф гайыданда о узюню чевириб сусмушду. Тару лагейд адамлар кими пянджяря
гаршысында дуруб чёля бахырды. Рйё Грана серум ийняси вурандан сонра достуна пычылдады ки,
Гран сяхяря чыхмаз. Тару хястянин йанында галмаг истядийини билдирди вя Рйё разылашды.
Бютюн геджяни Рйё Гранын оля биляджяйи хагда фикирляширди. Амма эртяси гюн сяхяр гяляндя
гёрдю ки, Гран чарпайыда отуруб Тару иля сёхбят эляйир. Гыздырмасы йох иди. Умуми зяифлик
яламятляриндян башга хеч ня дуйулмурду. О хякимя деди:
–Эх, хяким, дюнян нахаг иш гёрдюм. Амма йеня йазаджагам. Хамысы йадымда галыб.
Рйё Таруйа астаджа деди:
–Гёзляйяк, гёряк ня олур.
Гюнортайаджан бир дяйишиклик дуйулмады. Ахшам дюшяндя ися Гранын хилас олдугуна
инанмага башладылар. Рйё бу сагалманын сябябини анлайа билмирди.
Эля хямин гюнляр Рйёнюн гябулуна башга бир хястя дя гятирмишдиляр. Рйё хямян хястянин
вязиййятинин умидсиз олдугуну гёрюб ону изолйатора гоймушду. Хястя гыз гыздырма ичиндя
йанырды вя аг джийяр таунуна тутулдугуна шюбхя галмамышды. Эртяси гюн сяхяр онун да
гыздырмасы дюшмюшдю вя хяким бу халы да олюмгабагы мювяггяти дирчялмя хесаб элямишди.
Гюнортайаджан гызын вязиййяти дяйишмямишди. Ахшам гыздырма азаджыг галхса да эртяси гюн
сяхяр гыздырмадан асяр - аламят йох иди. Хястя гыз зяифляся дя сярбяст няфяс алырды. Рйё
Таруйа демишди ки, бу гызын сагалмагы таун эпидемийасында гярибя бир истиснадыр. Амма эля
хямян хяфтя арзиндя Рйёнюн хястяханасында дёрд няфярин беляджя сагалдыгы мюшахидя олунду.
Хямян хяфтянин сонунда Рйё иля Тару синягир годжайа баш чякмяйя гетмишдиляр. Годжа
онлары гёрян кими хяйяджанла хютюлямяйя башлады:
–Хя, гёрюрсюнюз, йеня гачышмага башлайыблар.
–Ким ахы?
–Сичовуллар!
Апрел айындан бяри шяхярдя бир дяфя дя олса сичовул гёрюнмямишди.
–Йяни тязядян башлайаджаг гёрясян? –дейя Тару узюню Рйёйя чевирди.
Годжа аллярини овушдура - овушдура деди:
–Эх, онларын неджя гачышдыгыны гёрмяк гярякдир! Адама ляззят верир!
Годжанын озю кючя гапысындан хяйятя ики сичовул гялдийини гёрмюшдю. Гоншулар да
хяйятляриндя сичовул гёрмюшдюляр. Айлардан бяри бош галмыш дамларда йеня сичовулларын
гачышмасы эшидилирди. Сонралар хяфтянин аввялиндя чап олунмуш статистика мя’лумата баханда
Рйё гёрдю ки, олянлярин сайы азалыб.
Y
Хястялийин гяфилдян беля йумшалмасы гёзлянилмяз олдугуна джамаат хяля севинмяйя
тялясмирди. Кечян айлар онлар азадлыг арзусу иля йана - йана сябирли олмагы да ойрянмишдиляр вя
хястялийин йахын вахтда кясиляджяйиня умидляри аз иди. Амма хяр халда бу йени хябяр агыздан -
агыза кечиб адамларын гялбиндя умид ишыгы йандырмага башламышды. Галан бютюн ишляр икинджи
плана кечмишди. Хястялийин тязя гурбанларына чох ахямиййят верилмирди; асас мясяля бу иди
ки, олянлярин умуми сайы азалырды. Сагалма дёврюнюн йахынлашдыгына умидин артдыгы хям дя
ондан билинирди ки, адамлар оз араларында данышанда сёзарасы эшитдирмяйя башламышдылар ки,
таундан сонра шяхярдя вязиййят аввялки гайдасына дюшя биляр.
Амма хамы беля бир фикирля разы иди ки, аввялки рахатлыглар бирдян - биря бярпа олунмайаджаг,
чюнки гуруб - йаратмаг вуруб - дагытмагдан чятиндир. Хяр халда умид эдирдиляр ки, арзаг
мясяляси бир аз йахшылаша биляр вя джамаат ан агыр проблемдян йаха гуртарар. Умид ишыгынын
86
артдыгы  вахтда  беля  адамлар  архайынлаша  билмир, олчюб - бичир вя дейирдиляр ки, хиласа
юмид варса да хяля сабахкы гюню хилас гюню саймаг олмаз.
Эля догрудан да таун бир гюн сонра йоха чыхмады, аммма хястялийин азалмасы джамаатын
гёзлядийиндян дя артыг нязяря чарпырды. Йанварын илк гюнляриндян эля бярк сойуг дюшдю ки,
еля бил шяхярин узяриндя хава донуб дурмушду. Сяма хеч вахт беля мави гёрюнмямишди.
Гюнляр бойу сямада кичиджик дя олса бир лякя гёрюнмюрдю. Хаванын беля тямиз бир вахтында
таун учджя хяфтяйя зяифляйиб узюлдю, сайы гюндян - гюня азалан табутлара сыгынды. Бир нечя
айдан бяри топладыгы гюввяни таун бир нечя гюндя итирди. О, Рйёнюн хястяляриндян Гран вя
гяндж гызы афв этдийи кими башагаларына да гюзяштя гетди, бя’зи мяхяллялярдян тамам чякилди.
Хяфтянин илк гюню хястялянянлярдян хамысы хялак олса да ики гюн сонра хястялянянлярин аз
гала хамысы сагалмышды. Хястялийин беляджя герилядийини гёряндя адам фикирляширди ки, о йорулуб
ялдян дюшюб, тагяти кясилиб, рийази хесаблама узря инкишаф эдян аввялки сюр’ятини итириб.
Кастелин Серум ийняси индийя гядяр бир хейир вермямишдися дя хямян гюнляр мё’джюзя
гёстярирди. Башга хякимлярин дя аввялляр нятиджя вермяйян сынаглары инди угурлар газынырдылар.
Эля бил хястялийин озю инди хястялийя тутулуб зяифлямиш, аввялляр дяф этдийи хюджумларын
гаршысында аджизляшмишди. Амма о хярдян озюня гялир, сагаладжагына умиди олан уч - дёрд
хястяни бирдян хялак эдирди. Сон кор - кораня хюджумларын гурбанлары бяхти гятирмяйянляр иди.
Мюстянтиг Отон да беляляринин сырасына дюшдю. Ону карантин дюшяргясиндян чыхараркян Гран
деди ки, бу кишинин бяхти гятирмяйиб, амма анламаг олмурду ки, Гран мюстянтигин олюмюня,
йахуд хяйатына хейфсилянирди.
Умумиййятля гётюряндя эпидемийанын зяифлийи ачыгджа дуйулурду. Шяхяр ряхбярлийи илк
гюнляр гялябя тябилини чалмага джясарят этмяся дя аз сонра архайынлашыб мя’лумат йазды ки,
хястялик узяриндя гялябя чалыныб вя эпидемийа оз мёвгейини итирир. Аслиня галса билмяк
олмурду гялябя сёзюню ишлятмяйиня дяйяр йохса йох. Бирджя шей мя’лум иди ки, хястялик
гялдийи кими дя чякилиб гедирди. Хястялийя гаршы апарылан мюбаризядя хеч ня дяйишмямишди.
Аввялляр бир нятиджя вермяйян бу мюбаризя бу гюн угурлу сайылырды. Беля бир тясяввюр
йаранырды ки, хястялийин озю йорулуб, йахуд мягсядиня наил оландан сонра гери чякилирди. Бир
сёзля о оз ишини гёрмюшдю.
Адама эля гялирди ки, шяхярдя хеч ня дяйишмяйиб. Аввялки кими сакит гёрюнян кючяляря
ахшам дюшяндя эля аввялки адамлар ахышырдылар. Кинотеатрлар вя кафеляр дя эля аввялки кими
ишляйирдиляр. Адамлара йахындан баханда дуймаг оларды ки, сифятлярдяки гяргинлик нисбятян
азалыб вя хярдян гюлюмсяйянляр дя раст гялир. Белялярини гёряндя йада дюшюрдю ки, аввялляр
гюлюмсяйян адам гёрмяк чятин мясяля иди. Беля тясяввюр йаранырды ки, айлардан бяри шяхярин
юзяриня салынмыш галын ортюкдя дялик ачылыб вя хяр хяфтянин аввялиндя радио васитясиля верилян
статистик мя’луматлар сюбут эдирди ки, хямян дялик гетдикджя генишлянир, рахат няфяс алмаг
имканы йараныр. Эля бунун озю дя бир йюнгюллюк иди. Аввялляр шяхярдян гатар чыхмасы, лимана
гями гялмяси, йахуд автомобиллярин ишлямясиня иджазя вериляджяйи хябярляри шюбхя иля
гаршыланырды. Инди ися йанварын ортасында йайылан бу йени хябярляр хеч кимдя джидди тяяджджюб
догурмурду. Хяля бу да аз иди. Амма бу джяхятлярин хамысы бир йердя бёйюк умид ишыгына
дёнмяйя башламышды. Таунун хёкмранлыгына сон гойулурду.
Бютюн бу дяйишиклийя бахмайараг йанвар айында ахалинин хярякятляриндя гярибя
уйгунсузлуглар дуйулурду. Джошгунлугла дюшкюнлюйюн гарышыг дюшдюйю бир дёвр йаранмышды.
Хястялийин азалдыгы хагда хош хябярляр йайылдыгы вахт беля шяхярдян гачмага чалышанлар
варды. Бу ахвалат шяхяри ряхбярялрини дя, кешик хидмятчилярини дя мат гоймушду, чюнки
гачмаг джяхдляринин чоху угурла баша чатырды. Амма аслиндя беля бир вахтда гачмага
чалышанлар тябии хисслярин тя’сири алтында хярякят эдирдиляр. Бя’зиляри  таун дёврюндя йаранмыш
юмидсизлийин кёлгясиндян чыха билмирди. Хяля онларын узяриня умид ишыгы дюшмямишди. Таун
дёврю гуртарса да онлар хямян дёврюн ганунлары иля йашайырдылар, дяйишиклийин сюр\'яти иля
айаглаша билмирдиляр. Башгалары ися аксиня, севиндждян эля джошмушдулар ки, озлярини аля ала
билмирдиляр. Беляляри гюнюн чох хиссясини эвдя кечирир, узун мюддят айры дюшдюкляри азизляри
иля гёрюш умиди йарандыгы бир вахтда таунун сон гурбанына дёнмякдян, агыр джяфанын
сяфасындан мярхум олмагдан чякинирдиляр. Айлар бойу айрылыг вя умидсизлик ичиндя йашамыш
бу адамларын тямкинини олюм хядяси поза билмямишдися дя чылгын бир умид ишыгы онлары чаш - баш
салмышды. Беляляри кор - кораня тялясир, сагалманын тябии давамындан бир адддым иряли дюшмяк
истяйирдиляр.
Амма эйни вахтда хош аламятляр дя нязяря чарпмага башламышды. Гиймятлярин гяфилдян
ашагы дюшмяси хош аламят иди. Игтисади мя’нада бу аламяти изах этмяк чятин иди. Чюнки,
яввялки чятинликляр хяля дяйишмямишди, шяхярин чыхыш йолларында карантин гайдалары давам
87
едир,  гятирилян    арзагын  да  мигдары  артмамышды. Асас мясяля мя’няви рахатлыгын
бярпасында иди. Таун гери чякилдикджя рахатлыг артырды. Аввялляр дястя халында йашамыш,
хястялийя гёря айрылмыш джямиййятляр дя джанланмага башламышды. Шяхярдяки ики дини мяктяб
фяалиййятя башламага хазырлашырды. Хярбчиляр дя бош галмыш газармаларына топланмага, адяти
гарнизон хяйатына кечмяйя башламышдылар. Бунлар хырда аламят сайылсалар да бёйюк
яхямиййят кясб эдирдиляр.
Йанварын 25 - ня кими ахали гизли севиндж ичиндя йашады. Эля хямян хяфтя олянлярин сайы эля
азалды ки, префект идаряси эпидемийанын кясилмяси хагда рясми мя’лумат верди. Мя’луматда
ейни вахтда билдирилирди ки, шяхяр дарвазалары хяля ики хяфтя баглы галаджаг вя профилактик
тядбирляр бир ай давам этдириляджяк. Мя’лум мясялядир ки, беля эхтийат тядбирляри хеч кими
наразы салмазды. Беля бир шярт дя иряли сюрюлмюшдю ки, агяр хямян дёврдя олянлярин сайы артса
яввялки ганунлар оз гюввясиндя галаджаг. Амма хамы амин иди ки, вязиййят гетдикджя
йахшылашыр вя йанварын 25 - дя ахшам устю шяхяри байрам овгаты бюрюдю. Шяхярдяки шянликля
хямря’й олдугуну билдирмяк учюн префект идаряси кючя ишыгларынын  хястяликдян аввялки кими
гур йандырылмасы хагда гётяриш верди. Бютюн шяхярдя чилчыраглар йанды, джамаатын чоху хош
овгатла сярин гыш ахшамында гязинтийя чыхды.
Амма сяс - кюйлю кючялярдя гапы - пянджярясини баглайыб йас сахлайанлар да аз дейилди. Хяр
халда йас сахлайанларын озляри дя галан гохумларынын вя озляринин олюм хядясиндян
узаглашдыгларыны хисс эдиб архайын няфяс алмага башламышдылар. Бу шянликляря тамам биганя
галанлар ися хяля хястяханада агыр хястяси оланлар вя карантин эвиндя хяйяджанлы гюнляри
сайанлар иди. Онларын да гялбиндя азаджыг умид ойанмышды, амма бу хяля хяйат умиди дейилди
вя шяхярдя джанланан хяйат эшги онларын изтирабыны даха да артырырды.
Бир нечя адамын изтирабы галанларын умид ишыгыны сёндюря билмязди, таун хяля тяслим
олмамышды вя онун гуртармасына сюбут гяряк иди. Амма асас кютля бир нечя хяфтя аввялдян
гатарларын фит чалараг шяхярдян узаг йоллара уз тутмасыны, гямилярин сулары йара - йара лимана
йахынлашмасыны тясяввюр этмяйя башламышды. Бялкя дя бир гюн сонра эхтираслар сойуйаджаг вя
шюбхяляр артаджагды. Амма хямян гюн джамаат сакит вя нисгилли мянзилляриндян чыхыб кючяляря
йайылыр, озляринин саг галмаларыны байрам эдирдиляр. Хямян ахшам Тару, Рйё, Рамбер вя
башгалары да гязинмяйя чыхмышдылар вя башгаларындан аз севинмирдиляр. Тару иля Рйё
булвардан гайыдандан хейли сонра да кючялярдя шянлянянлярин сясини эшидир, эйни заманда
баглы пянджяряляр архасында матям сахлайанларын да азабыны дуйурдулар. Шяхяр хям гюлюр,
хям дя аглайырды.
Кючялярдян бириндя, шянлийин гур йериндя Тару дайанды. Узбяюздяки гаранлыг сякидя кичик
бир кёлгя гачырды. Бу гачан пишик иди, йаздан бяри онлар илк дяфя иди ки, шяхярдя пишик
гёрюрдюляр. Пишик бир анлыг дайаныб эхтийатла иряли бахды, пянджясини йалады вя саг гулагынын
дибини гашыды, сонра ися сяссизджя гачыб гаранлыгда йох олду. Тару гюлюмясди. Пишиклярдян отрю
дарыхмыш годжа да йягин севиняджякди.
Таунун йаваш - йаваш чякилиб оз гизли йувасына гайытдыгы бир вахтда йаранмыш шяраитдян
наразы олан да тапылырды. Тарунун гюндялийиндяки гейдя гёря вязиййятдян нарахат олан адам
Котар иди.
Дюзюня галса олюмюн сайы азалмага башладыгы гюнлярдян Тарунун гюндялийиндя дя
анлашылмаз джяхятляр дуйулурду. Бялкя дя йорулмушду, чюнки хям хятти пис охунурду, хям дя
бир  мёвзуну тамамламамыш башга мёвзуйа кечирди. Бир йандан да илк дяфя иди ки, онун
гейдляриндя гейри - дягиглик вя шяхси мюлахизяйя устюнлюк верилмяси дуйулурду. Котара хяср
елядийи узун бир гейди баша вурмамыш пишиклярля ойнайан годжа хагда йазмага башламышды.
Тарунун йаздыгына гёря онун годжайа олан марагына таун хялял гятирмямишди, хястяликдян
яввялки кими инди дя онунла марагланыр, амма индики марагы оз шяхси истяйиня даха чох
хидмят эдирди. О годжаны гёрмяйя чалышмышды. Йанварын 25 - дян бир нечя гюн сонра кючянин
тининдя дуруб онун балконуну излямишди. Пишикляр аввялки кими кючядя озлярини гюня
верирдиляр, эля бил гёрюшя гялмишдиляр. Амма хямишяки вахтда годжанын балкон гапысы ачылмады.
Сонракы гюнляр дя гапы баглы иди. Тару фикирляшмишди ки, годжа йа рухдан дюшюб, йа да олюб.
Агяр рухдан дюшюбся демяли таун она да зяряр вуруб, агяр олюбся бу барядя дя фикирляшмяк
лазымдыр, бялкя о да астмалы годжа кими гяляджяйи гёрян мюгяддяслярдян имиш. Тару бу фикирдя
дейилди, амма гюман эдирди ки, бу годжанын ахвалатында бир “гярибялик вармыш. Гюндяликдя
беля бир гейд варды: “Бялкя дя хямян ахвалатда гяляджяйя эйхам вуран бир аламят вармыш.
Агяр эля ися буну анджаг садя вя гюнахсыз бир шейтан амяли адландырмаг олар.
Гюндяликдя Котара хяср олунмуш сятирляря гарышмыш башга гейдляр – гах таундан сонра
хеч ня олмайыбмыш кими оз ишиня гуршанмыш Гран хагда, гах  да хяким Рйёнюн анасы хагда
88
йазылар варды. Рйёнюн эвиндя йашадыгы вахт  онун  анасы  иля  гысса  сёхбятляр,  гарынын
адятляри, тябяссюмю, таун хагда фикирляри дягигликля гейдя алынмышды. Тару асасян мадам
Рйёнюн сюкуту, ади джюмлялярля гениш фикир  сёйляйя билмяси, сакит кючяйя ачылан пянджяря
гаршысында динмязджя, саатларла отурмасы, хава гараланда пянджяря гаршысында азаджыг сезилян
мюлайим бир кёлгяйя дёнмясини тясвир эдирди. Тару йазырды ки, бу гары бир отагдан башгасына
кечяркян айагыынн сяси эшидилмир, бирузя вермяйя чалышмадыгы тябии хейирхахлыгы гёзляриндя
дя, сёзляриндя даим дуйулур, ан агыр суала беля чох фикирляшмядян агыллы джаваб верир вя
няхайят динмяз бир кёлгяйя бянзяйян бу гары хяр джюр ишыгдан нурлу, таунун озюндян дя
гюджлю бир мяхлуг иди. Тясвирин бу йериндя Тарунун хятти тамам корланмыш, сятирляр айилмишди.
Чятин охунан бу хиссянин ахырынджы сёзляри онун оз шяхси хиссляринин башлангыджы иди: “Мян
анамы да беляджя сакит тябиятиня гёря севирдим вя хямишя ону гёрмяйя чалышырдым.
Олюмюндян сяккиз ил кечся дя хяля олдюйюня инана билмирям. О садяджя олараг аввялкиндян
дя гёрюнмяз олуб. Бир дяфя гёрюшюня гяляндя гёрдюм ки, йох олуб, вяссялам.
Инди дя Котар хагда гейдляря нязяр салаг. Олянлярин сайы азалмага башлайандан о
мюхтялиф бяханялярля тез - тез Рйёнюн йанына гялирмиш. Амма аслиндя хяр дяфя эпидемийанын
вязиййяти хагда суал верирмиш: “Сизджя хястялик эля - беля, гяфилдян кясиля биляр? Озю хястялийин
беля тезликля гуртараджагына инанмырмыш. Амма гюню - гюндян инамсызлыг азалырмыш. Йанварын
орталарында Рйё Котарын нёвбяти суалына оптимист джаваб вериб. Хяр дяфя беля джаваблар аланда
Котар севинмякдянся мюхтялиф халлара дюшюр, овгаты гетдикджя даха да корланырмыш. Бир гюн
хяким сёйляйиб ки, вязиййят йахшылашса да хяля севиниб архайынлашмага дяймяз. Онда Котар
сорушуб:
–Йяни демяк  истяйирсиниз ки, хястялик йенидян гюджляня биляр?
–Бяли,  эля дя ола биляр, аксиня дя, сагалма просеси дя гюджляня биляр.
Хамыны нарахат эдян бу инамсызлыг Котары эля бил севиндирмишди. О Тарунун гёзю
габагындаджа мяхялля таджирляри иля сёхбятя гиришиб Рйёнюн сёзляриндяки инамсызлыгы тяблиг
етмяйя башлайыб. Бу мёвзуда тяблигат апармаг чятин иш дейилди. Чюнки илк севиндж гюнляриндян
сонра чохларынын гялбиня нигаранчылыг чёкмюшдю вя шяхяр ряхбярлийинин тяйин этдийи хилас
гюнюня гядяр саг галаджагына шюбхя эдирдиляр. Эля бу нигаранчылыг да Котара  архайынлыг
верирди. Бя’зян о рухдан дюшюб Таруйа дейирди: “Бяли, аввял - ахыр дарвазалар ачыладжаг. Онда
бютюн танышлар мяндян уз дёндяряджякляр!
Йанварын 25 - ня кими онун хасиййятиндяки дяйишикликляри хамы дуймушду. Гюнлярля чалышыб
мяхялля джамааты иля йаратдыгы мюнасибят вя алагяляри  кясмишди. О, йаваш - йаваш оз эвиня
чякилир, джамаатла гёрюшмямяйя алышырды. Инди ня ресторана, ня театра, ня дя хошладыгы кафеляря
гедирди. Йенидян тянхалыга джумса да эпидемийадан аввялки хяйат тярзини тапа билмирди.
Эвдян чёля чыхмыр, йемяйини дя йахынлыгдакы ресторандан эвя гятиздирирди. Бя’зян ахшамлар
евдян чыхыр, хырда базарлыг эдир, дюкандан чыханда да кимсясиз кючяляря бурулурду. Беля
вахтларда Тару иля растлашанда да йарымчыг бир - ики кялмя кясиб араланырды. Бя’зян ися ахвалы
дяйишир, адамларла гёрюшюр, таун хагда узун сёхбятя гиришир, джамаатын фикрини ойрянмяйя
чалышыр, бютюн ахшамы адамлар арасында кечирирди.
Шяхяр ряхбярляринин рясми э’ланындан сонра Котар тамам йоха чыхыб. Ики гюн сонра Тару
ону кючялярдя вейиллянян гёрюб. Тарудан хахиш эдиб ки, онунла бир аз гязинсин. Ишдян йоргун
гайыдан Тару бир аз тяряддюд эдиб. Амма Котар ал чякмяйиб. Котар чох хяйяджанлы имиш,
яллярини ойнада - ойнада тялясик вя уджадан данышырмыш. Тарудан сорушуб ки, шяхяр ряхбярлийинин
е’ланына гёря хястялийин гуртармасы хябяриня инаныр йа йох. Тару да джаваб вериб ки,
ряхбярлийин э’ланы бяланын гуртармасы учюн там зяманят веря билмяз, амма агяр
гёзлянилмяз бир хадися баш вермяся хястялик гуртармаг узрядир. Котар дейиб:
–Бяли, гёзлянилмяз хадися баш вермяся. . . Гёзлянилмяз хадися  ися хямишя баш верир.
Тару билдириб ки, эля ряхбярлик дя э’лан веряндя гёзлянилмяз хадисяляри нязярдя тутдугуна
шяхяр дарвазаларынын ачылмасыны ики хяфтя лянгидиб. Котар ися беля джаваб вериб.
–Эля йахшы ки, беля эдибляр. Ишляр ки беля гедир, онларын сёзю бош вя’дяйя чевриля биляр.
Тару онунла разылашыб, амма билдириб ки, шяхяр дарвазаларынын вахтында ачыладжагына вя
нормал  хяйатын башлайаджагына умид эдир.
–Йахшы, сиз нормал хяйата гайытмагы нядя гёрюрсюнюз? –дейя Котар  сорушуб.
–Кинотеатра тязя филмлярин гялмясиндя,  –дейя Тару гюлюмсяйяряк джаваб вериб.
Котар ися гюлюмсямирди. О билмяк истяйирди ки, гёрясян шяхярдя бир дяйишиклик йаранаджаг,
йохса хяр шей аввялки кими, йя’ни хеч ня олмайыбмыш кими давам эдяджяк. Тарунун фикринджя
таун шяхярдя дяйишиклик эдяджякди дя, этмяйяджякди дя. Мя’лум мясялядир ки, шяхяр ахалисинин
ян бёйюк арзусу хеч ня олмайыбмыш кими аввялки хяйата гайытмагдыр. Бир мя’нада догрудан
89
да дяйишиклик олмайаджаг, башга бир мя’нада  ися  адамлар  дяйишиклик  истямясяляр  дя  ону
дуйаджаглар, хяр шейи унутмаг олмур, таунун изляри галаджаг, уздя галмаса да уряклярдя
галаджаг. Котар ися джаваб вериди ки, ону урякляр  марагландырмыр вя буна лап аз ахямиййят
верир. Ону марагландыран будур ки, гёрясян идарялярдя бир дяйишиклик оладжаг йохса эля аввялки
кими ишляйяджякляр. Тару джаваб верди ки, бу барядя бир шей билмир. Амма гюман эдир ки,
епидемийа вахты позулмуш идаря ишляри гайдайа дюшюнджя хейли вахт кечяджяк, хям дя тязя
проблемляр  шяраит йарададжаг ки, идаряляр оз ишляриндя дяйишиклик апарсынлар.
–Хя, догрудур, гяряк хамы оз ишиндя дяйишиклик апарсын, –дейя Котар джаваб верди.
Онлар гязиня - гязиня гялиб Котарын эвинин гаршысына чыхдылар. Котар эля аввялки кими
хяйяджанлы иди, амма оптимист гёрюнмяйя чалышырды. Шяхярин джанланмасы вя хяйатын йени
гайдалар узря гуруладжагына умид эдирди.
Тару деди:
–Йахшы, хяр халда гюман эдирям ки, сизин дя ишиниз йахшы гуртарар. Ахы аслиндя инди йени
бир хяйат башламалыдыр.
Онлар худахафисляшмяк учюн бир - биринин алини сыхдылар.
Котар хяйяджанла деди:
–Догру дейирсиниз, хяр шейин йенидян гурулмасы йахшы оларды.
Эля бу вахт гаранлыг тиндян ики няфяр чыхыб онлара тяряф гялирди. Котар нигаранчылыгла бу
адамларын ким олдугуну билмяк истядийи вахт  онлар йахынлашыб Котардан адынын Котар олуб -
олмадыгыны сорушдулар. Котар диксиниб ичини чякди вя гери чякилиб  бирджя ан ичиндя гаранлыг
кючядя гёздян итди. Тяяджджюбдян карыхмыш Тару аз сонра озюня гялиб онларын  Котары ня учюн
ахтардыгларыны сорушду. Йюнгюл гейинсяляр дя рясми гёркями олан бу адамлар тямкинля джаваб
вердиляр ки, ондан бир сёз сорушмалы идиляр. Сонра ися тялясмядян Котарын гачдыгы сямтя
гетдиляр.
Эвя гайыдан кими Тару хямян ахвалаты гюндялийиня кёчюрюб вя ахырда да оз йоргунлугу
хагда йазыб (йоргунлугу эля хяттиндян дя дуйулурду). О хям дя гейд эдиб ки, хяля гёрюляси
иши чохдур, амма хяр халда хазыр олмагы да ваджибдир вя озюнюн хазыр олуб - олмадыгыны гётюр -
гой эдирди. Сонра о озюня беля джаваб верирди: инсан омрюнюн геджя вя гюндюзюндя эля бир ан
вар ки, адамы горхуйа салыр вя инсан анджаг хямян андан горхур.
Бунлар Тарунун гюндялийинин сон сёзляри иди.
***
Ики гюн сонра, шяхяр дарвазаларынын ачылмасына бир нечя гюн галмыш, гюнорта чагы эвя
гайыдаркян хяким Рйё оз - ёзюндян сорушурду ки, гёрясян чохдан гёзлядийи  телеграмы бу гюн
аладжагмы? Сон гюнляр иши эпидемийа гюнляриндян аз олмаса да гетдикджя гюджлянян азадлыг
юмиди джанындакы йоргунлугу йоха чыхармышды. Инди о умидля йашайыр, фикирляшир вя севинирди.
Инсан даим оз арзуларыны богуб гяргин хяйат сюря билмяз. Агяр Рйёнюн гёзлядийи телеграмда
да шад хябяр гялся о йени хяйата башлайа билярди. Рйё фикирляширди ки, хамы йени бир хяйата
башламалыдыр.
О хидмятчи отагынын гаршысындан кечирди. Йени эв хидмятчиси чярчивяйя сёйкяниб дурмушду
вя Рйёню гёряндя гюлюмсюндю. Пиллякяни галханда хяким гюзгюдя озюня бахды. Йоргунлуг
вя рахатсызлыгдан рянги гачмышды.
Бяли, бу анлашылмазлыг гуртаран кими о йени хяйата башлайаджаг, хям дя бир аз бяхти
гятирся. . . О гапыны ачан кими анасы гаршысына чыхыб билдирди ки, Тару хястяляниб. О сяхяр галхыб,
ишя гетмяйя халы олмайыб, гайыдыб йериня гириб. Мадам Рйё нигаран иди. Оглу деди:
–Бялкя дя джидди бир шей йохдур.
Тару чарпайысында узанмышды. Онун ири башы йастыга джуммуш, азяляли синяси йорганын
алтында тез - тез галхыб энирди. Гыздырмасы варды вя башы бярк агрыйырды. Тару Рйёйя деди ки,
яламятляр таун аламятляриня охшайыр. Хяким ону мюайиня эдиб деди:
–Йох, хялялик пис фикря дюшмяйиня дяймяз.
Тару сусузлугдан йанырды. Дяхлиздя хяким анасына деди ки, Тарунун хястялийи тауна
бянзяйир. Гары ах чякди:
–Ах, ола билмяз, ахы гяряк инди беля олмайайды!
Сонра о алавя эляди:
–Ону эвля сахлайаг, Бернар.
Рйё бир аз фикирляшиб деди:
90
–Ихтийарым йохдур. Амма йахын вахтда  дарвазалар ачыладжаг. Сяни  йада салсам, озюм
илк дяфя гануну позуб ону эвдя сахлардым.
–Эля икимизи дя эвдя сахла, Бернар, –дейя гары исрар эляди. Ахы мяня тязяджя ваксин
ийняси вурублар.
Хяким деди ки, эля Таруйа да ийня вурмушдулар. Бялкя дя йоргунлугдан ахырынджы ийняни
вурдурмайыб, йахуд башга бир эхтийатсызлыг эдиб.
Рйё оз кабинетиня кечди. Гери гайыданда алиндя серум ийнясинин ири ампуллары варды. Тару
онлары гёрюб деди:
–Хя! Демяли мясяля мя’лумдур.
–Йох, хяр эхтимала гаршы вураджагам.
Тару динмязджя голуну иряли узатды вя адятян озюнюн башгаларына вурдугу таныш дярманын
дамарына ахыдылыб гуртармасыны гёзляди.
Рйё Тарунун узюня баха - баха деди:
–Гяряк бу ахшам вязиййят неджя олур.
–Бяс изолйасийа олунма мясяляси неджя, Рйё?
–Хястялийинизин таун олдугуну сёйлямяйя асас йохдур.
Тару гюлюмсямяйя чалышды:
–Илк дяфя гёрюрям ки, хястяйя серум ийняси вурулсун вя ону изолйатора гёндярмясинляр.
Рйё узюню йана чевириб деди:
–Анамла икимиз сизя гуллуг эдяджяйик. Бурда рахат оларсыныз.
Рйё сусду вя ампуллары йыгышдырмага башлады. Няхайят, о чарпайыйа йахынлашды. Хястя она
бахырды, гёркями йоргун олса да гонур гёзляри мюлайим иди. Рйё гюлюмсяйиб деди:
–Баджарсаныз йухулайын. Мян тез гайыдыджыгам.
Гапыйа чатанда Рйё Тарунун сясини эшидиб гери дёндю.
Тару уряйиндяки сёзляри неджя сёйлямяли олдугуну олчюб - бичдийиня бир аз лянгиди вя
няхайят диля гялди:
–Рйё, гяряк хяр шейи ачыг дейясян, мяня беля лазымдыр.
–Сёз верирям.
Тарунун энли сифятиндя тябяссюм ойанды:
–Саг  ол. Олмяк фикрим йохдур, мюбаризя эдяджяйям. Амма дёйюшю удузсам, олмяли
олсам йахшы олмяк истяйирям.
Рйё чарпайыйа тяряф айилиб онун чийинляриндян тутду:
–Йох, азизим. Мюгяддяс инсана чеврилмяк учюн йашамаг лазымдыр. Хяйат учюн чарпышын.
Гюн арзиндя хаванын сойугу бир аз йумшалса да, гюнортадан сонра кюлякли йагыш вя долу
йагды. Хава гараланда ися сяма ачылды вя шахта гюджлянди. Рйё эвя ахшам  гайытды. Палтосуну
сойунмамыш достунун отагына кечди. Анасы ня ися тохуйурду. Тару ися эля бил хеч йериндян
тярпянмямишди, амма хярарятдян агармыш додагларындан дуйулурду ки, гяргин мюбаризя эдир.
Хяким сорушду:
–Хя, неджядир?
Тару энли чийинлярини азаджыг тярпядиб деди:
–Белядир ки, мян удузурам.
Хяким айилиб ону мюайиня этди. Дярисинин  алтында дюйюнляр амяля гялмишди. Синяси эля
хышылдайырды ки, эля бил дямирчи кюряси ишляйирди. Таруда таунун хяр ики аламяти бирдян
дуйулурду. Рйё галхараг деди ки, серум ийняси хяля оз тясирини гёстярмяйиб. Тару да ня ися
демяк истяди, амма гыздырма онун сясини богду.
Нахардан сонра Рйё иля анасы гялиб хястянин йанында отурдулар. Геджя мюбаризя ичиндя
кечяджякди вя Рйё билирди ки, Тарунун таун илахяси иля дёйюшю агыр бир дёйюш оладжаг. Бу
дёйюшдя Тарунун кёмяйиня гялян онун гюджлю чийинляри вя энли кюряйи дейил, Рйёнюн
тядбирляри вя хястянин оз гялби оладжагды. О хястянин йараларыны дешиб ганыны бурахмышды вя бир
нечя айын тяджрюбясиндян билирди ки, йараларын ачыг галмасы, гюджвериджи ийняляр бир аз кёмяк
едир. Аслиндя хякимин йеганя чаряси чох аз баш верян бир тясадюфя умид багламаг иди. Инди о
таунун ан мурдар сифятини гёрюрдю. Таун бир даха сюбут эдирди ки, она гаршы гурулмуш сядляри
истядийи вахт ашыр, гёзлянилмяз йерлярдя пейда олур, бя’зян дя харадаса ишини йарымчыг гойур.
Бяли, таун йеня дя тяяджджюб догурурду.
Тару ися динмязджя мюбаризя апарырды. Бютюн геджяни бир дяфя дя олсун хястялийин сярт
хюджумларына сярт хярякятля джаваб верди, онун мюбаризяси дёзюм вя сюкутдан йаранмышды.
Хям дя, бютюн геджяни бир дяфя дя олсун данышмады вя бунунла да демяк истяйирди ки, даха
данышмагын ахямиййяти йохдур. Хяким достунун вязиййятини онун гёзляриндян охумага
91
чалышырды. Тару гах гёзлярини йумур, гах да  ачыб атрафа, хякимя вя онун анасына бахырды.
Бахышлары хякимин гёзляриня саташанда ися хяр дяфя бёйюк ся’й гёстяриб гюлюмсямяйя
чалышырды.
Геджянин бир вахтда кючядя тялясян аддым сясляри эшидилди. Адамлар узагдан эшидилян гёй
гурултусунун хябярдарлыгына гёря тялясирдиляр. Гурултулар йаваш - йаваш йахынлашды вя няхайят
йагыш башлады. Аз сонра ися йагыш долуйа дёндю вя долу дяняляри сякиляри дёйяджляди. Пянджяря
кёлгяликляри дя тябил кими чалмага башладылар. Отагын алагаранлыгында Рйё бир мюддят йагышын
сясиня гулаг асандан сонра йеня Таруйа бахырды. Хякимин анасы ися йеня тохуйур вя хярдян
башыны галдырыб хястяйя бахырды. Хяким бютюн тядбирляри гёряндян сонра отуруб гёзляйирди.
Йагышын сяси кясиляндян бяри отага гярибя бир сюкут чёкмюшдю вя бу сюкутун ичиндя
гёзягёрюнмяз бир дёйюшюн лал хяниртиляри дуйулурду. Йухусузлугдан узюлмюш хякимя эля
гялирди ки, бютюн эпидемийа арзиндя гулагында сяслянян выйылтыны йеня эшидир. О анасына ишаря
етди ки, гедиб йатсын. Анасы башыны йелляйиб галмаг истядийини билдирди. Сонра ися сяхв  дюшмюш
бир илмяни дюзялтмяйя чалышды. Рйё галхыб хястяйя су верди вя гайыдыб йериндя отурду.
Йагыш ара вердийиня кючядя йеня  айаг сясляри эшидилди. Сясляр йахынлашыр, эвин гаршысындан
кечиб узаглашырдылар. Хяким фикирляшди ки, геджя йарыдан кечяндян сонра да адамларын
гязиндийи, тя’джили йардым машынларынын сяси эшидилмяйян бу геджя эпидемийадан аввялки
геджяляря охшайыр. Чёлдя таунсуз бир геджя кечирди. Адама эля гялирди ки, сойугун, ишыгын вя
адамларын говуб шяхярдян чыхармаг истядийи хястялик, кючялярин гаранлыгындан гачыб бу исти
отага сыгынмыш вя Тарунун сюстляшмиш бядяниндя йерини бяркидирди. Бяла инди шяхярин башы
юзяриндя дейил бу отагын ичиндя выйылдайырды. Эля бир нечя саатдан бяри Рйёнюн гулагына
гялян сяс дя онун сяси иди. Гёзлямяк лазым иди ки, хямян сяс бурада да кясилсин, таун бурада
да тяслим олсун.
Сяхяря аз галмыш Рйё айилиб анасына деди:
–Сян бир аз йат ки, сяхяр саат сяккиздя мяни авяз эдя билясян. Йатмаздан аввял дамджы
дярманы гябул эля.
Мадам Рйё айага галхды. Алиндякиляри бир йана гойуб чарпайыйа йахынлашды. Тару хейли
вахтды гёзлярини ачмырды. Сачлары алнынын тяриня йапышмышды. Мадам Рйё кёксюню отюрдю вя
Тару гёзлярини ачды. О гарынын  мюлайим сифятинин она тяряф айилдийини гёрюб гыздырма ичиндя
гюлюмсяди вя гёзлярини йенидян йумду. Рйё кечиб анасынын креслосунда отурду. Инди кючядя
дя отагда да там сакитлик иди. Сяхярин сойугу отагда да дуйулмага башламышды.
Хяким бир аз йухулады вя кючядян кечян бир арабанын сясиня ойанды. О хяйяджанла Таруйа
бахды вя гёрдю ки, Тару да йухулайа билиб. Узаглашмагда олан арабанын дямир узлюклю агадж
тяркярляринин сяси хяля эшидилирди. Чёлдя хяля хава ишыглашмамышды. Хяким чарпайыйа
йахынлашанда гёрдю ки, Тару она бахыр. Амма гёзляриндя эля бир бошлуг варды ки, эля бил хяля
йухудан айылмайыб. Хяким сорушду:
–Йухуламышдыныз, элями?
–Элядир.
–Няфясиниз бир аз асанлашыбмы?
–Бир аз асанлашыб. Йяни бунун бир мя’насы вар?
Хяким бир аз сусуб деди
–Йох, Тару, бунун бир мя’насы йохдур. Сиз дя мяним кими билирсиниз ки, сяхярляр
мювяггяти йюнгюллюк олур.
Тару онун сёзюню тясдигляйиб деди:
–Саг олун. Мянимля хямишя беля дягиг данышын.
Рйё чарпайысынын айаг тяряфиндя отурду. Тарунун кётюк кими сяртляшмиш гычлары она
тохунурду. Хястянин тёвшюйю гюджлянирди. О, богула - богула сорушду:
–Инди гыздырмам галхаджаг, элями Рйё?
–Элядир; амма гюнорта чагы вязиййяти йохларыг.
Тару гюдж топламаг истяйирмиш кими гёзлярини йумду. Узюндян йоргунлуг йагырды. Ичиндя
гайнайан гыздырманын бядяниня йайылмасыны гёзляйирди. Бахышы сёнюк иди. Рйёнюн она тяряф
яйилдийини гёряндя гёзляри ишыгланды. Рйё су габыны иряли узадыб деди:
–Ичин.
Тару суйу ичиб башыны йастыга гойду вя деди:
–Йаман узун чякир.
Рйё онун нябзини йохлады, амма Тару узюню йана чевирмишди вя халы пис иди. Гыздырмасы
гяфилдян галхмышды, эля бил ичярисиндяки бир сядди йарыб бютюн бядяниня йайылмышды. Тару
юзюню чевириб Рйёйя баханда хяким  бахышлары иля она уряк - диряк верди. Тару гюлюмсямяк
92
истяди, амма гярилмиш додаглары, хярпля бяркимиш  додаглары  тябяссюм  догура
билмядиляр. Гёзляри ися ишыглы иди, тяслим олмайан ирадя вя джясаряти гёзляринин ишыгындан
дуйулурду.
Саат йеддидя мадам Рйё отага гирди. Хяким оз отагына кечди ки, зянг эдиб хястяханайа
гяля билмяйяджяйини десин. О хям дя гярара алмышды ки, мясляхятханадакы гябулуну да
тя’хиря салсын. Бир анлыг диванда узанды, амма тез айага галхыб отага гайытды. Тару узюню
чевириб мадам Рйёйя бахырды. О бютюн фикрини джямляйиб, йахынлыгда, аллярини дизляриня гойуб
сяссиз кёлгя кими отурмуш гарыйа бахырды. Онун беля диггятля бахдыгыны  гёрян гары бармагыны
додаглары устюня гойуб онун сусмасына ишаря эляди вя дуруб хястянин башы устюндяки лампаны
да сёндюрдю ки, йухуйа гетсин. Амма пярдялярин арасындан да ишыг ахмага башламышды. Чох
кечмямиш отаг ишыгланды вя гары Тарунун сифятини сезмяйя башлайанда гёрдю ки, хяля она
бахыр. Мадам Рйё она тяряф айилди, йастыгыны дюзялтди вя алини бир анлыг онун тярдян исланмыш,
пыртлашыг сачларында сахлады. Хямян анда гулагына Тарунун богуг, зяиф сяси гялди: о гарыйа
саг ол дейир, инди вязиййятинин йахшылашдыгыны сёйляйирди. Гары йериндя отуранда  Тару гёзлярини
йуммушду, додаглары бир - бириня йапышса да, узгюн сифятиндя тябяссюм дуйулурду.
Гюнорта чагы гыздырма ан йюксяк хяддя чатмышды. Хышылтылы оскюряк хястянин бютюн
бядянини лярзяйя гятирирди вя чох кечмямиш о ган тюпюрмяйя башлады. Йаралары даха долуб
шишмирди, ичяридя бяркийиб дюйюнляшмишдиляр. Рйё хисс этди ки, хямин шишляри дялиб бошалтмаг
мюмкюн олмайаджаг. Хярдян гыздырма вя оскюряк ара веряндя Тару гёзлярини ачыб достларына
бахырды. Даха сонра ися о гёзлярини гедж - гедж ачыр вя йанындакылара баханда саралмыш сифятиня
яввялки севиндж ишыгы гялмирди. Бядяниндян эля бил туфанлар кечирди вя Тару гетдикджя зяифляйиб
сюстляширди. Рйё достунун сифятиня бахдыгджа гёрюрдю ки, бу сифят тябяссюм вя хяр джюр ифадяни
итирмиш бир маскайа дёнюр. Онун гёзляри гаршысындаджа севдийи бир инсаны завал гамчылайыб
юзюр, амансыз хястялик дидиб - парчалайырды. Хяким тясяввюрюня гятирирди ки, достуну таун сели
ёз агушуна алыб апарыр, о ися али гойнунда тамаша эдир, хеч ня эдя билмир, уряйи парчалана -
парчалана бяланын гюджюня тяслим олурду. Онун гёзляри долмушду вя гяфилдян Тарунун дивара
тяряф чеврилдийини, хяйат илмяси гырылыбмыш кими дяриндян кёкс отюрюб сюстляшдийини гёз йашлары
арасындан сезди.
Сонракы геджя сюкут геджяси иди. Дюнйадан тяджрид олунмуш бу отагда, гейиндирилиб дяфня
хазырланмыш мейидин атрафында гярибя бир сюкут йаранмышды. Беля сюкуту Рйё нечя гюн
яввялляр таунун хюджум эдиб галиб гялдийи эвлярдя дя дуймушду. Эля хямян геджяляр дя
хяким бу сюкута тяяджджюб эдирди. Бу, агыр мюбаризядян сонра йаранан бир бошлуг, мяглубиййят
сюкуту иди. Амма инди достунун джясядини бюрюйян сюкут таундан йаха гуртармыш кючялярин
архайынлыг сюкуту иля уйгунлашырды. Хям дя бу уйгунлуг эля дярин иди ки, хяким таунун
бирдяфялик мяглуб олдугуна инанмага башламышды. Хямян мяглубиййятдян йаранмыш
яминаманлыгын озюндя ися сагалмаз бир агры дуйулурду. Рйё фикирляширди ки, гёрясян Тару оз
ёлюмю иля рахатлыг тапа билибми. Амма бир шейи тясдиг билирди ки, озю омрю бойу рахатлыг
газана билмяйяджяк. Оглу олдюрюлмюш ананын барышмаз олдугу кими о да оз достунун гатилини
багышлайа билмяйяджякди.
Чёлдя аввялки геджяляр кими хава сойуг, сяма ися ишыглы вя донуг улдузларла долу иди.
Йарыгаранлыг отагда хаванын сойуглугу, геджянин сойуг няфяси  дуйулурду. Мадам Рйё
чарпайынын йанында, масаюстю лампанын ишыгында хямишяки кими сакитджя отурмушду. Рйё ися
отагын ортасында, ишыгдан  узагда креслойа чёкмюшдю. О фикирляшдикджя тез - тез арвады йадына
дюшюр вя бу фикри башындан говмага чалышырды. Геджя тязя дюшмюшдю вя кючядян кечянлярин
айаг сясляри сойуг кючядян айдынджа эшидилирди. Мадам Рйё оглундан  сорушду:
–Гёрюляси бир ишин галмайыб ки?
–Йох, зянг вуруб данышмышам.
Сонра онлар динмязджя кешик чякмяйя башладылар. Хярдян Мадам Рйё оглуна бахырды.
Хяким анасынын хялвяти бахышларыны гёряндя она гюлюмсяйирди. Кючядян таныш сясляр
ешидилирди. Автомобил хярякятиня рясми иджазя олмаса да бя’зиляри  машынла кючяляря чыхмага
башламышды. Машынлар шютюйюб кечир, йох олур, сонра йеня сясляри эшидилирди. Гах аддым сяси,
гах данышыг, гах да ат налынын джингилтиси гялирди отага. Тини бурулан ики трамвайын гарышыг
угултусундан сонра ичярийя йеня сойуг бир сюкут чёкдю. Мадам Рйё диля гялди:
–Бернар?
–Бяли.
–Йорулмамысан?
–Хейр.
93
О анасынын ону севдийини дя, няляр фикирляшдийини дя дуйурду. Рйё хям дя билирди
ки, йахын бир инсаны севмяк ади бир халдыр вя мяхяббятин данышыг дили хямишя зяиф олур. Анасы
иля о бир - бирини хямишя беляджя сюкут ичиндя севяджякляр. Гюнлярин бириндя йа анасы, йа да онун
ёзю дюнйадан кёчяджяк вя онлар хеч вахт бир - бирини севдиклярини диля гятиря билмяйяджякляр.
Эля Тару иля дя беляджя олду, биргя чалышдылар, бир - бириня багландылар, амма асл достлуг этмяйя
имкан тапмамыш айрылдылар. Бяли, Тарунун оз ифадяси иля десяк о удузду. Йахшы, бяс Рйёнюн
газанджы ня иди? Онун газанджы бу иди ки, таунун узюню гёрюб йадында сахламышды, достлуга
бяляд олуб ону хатирясиня хякк элямишди, ана мехрибанлыгыны дуймушду вя о да хатиряйя
чевриляджякди. Бу таунлу олюм - дирим ойунунда инсанын йеганя газанджы танышлыг вя хатиря олур.
Бялкя эля Тару бунлары удуб - удузмагдан данышырмыш!
Йеня кючядян машын кечди вя мадам Рйё йериндя гурдаланды. Рйё она бахыб гюлюмсяди.
Анасы деди ки, гятиййян йоргун дейил вя тезджя алавя этди:
–Гяряк сян сонра гедиб дагда истирахят эдясян.
–Албяття, гедяджяйям, ана.
Бяли, гедиб дагдакы истирахят эвиндя динджялмяк лазым иди. Ахы нийя дя гетмясин? Эля орада
да йени бир хатиря газанарды. Амма  адам анджаг оз билдикляри вя хатиряляри иля йашайыр вя
онлары газандж сайырса, арзулардан тяджрид олунурса бу чятин бир хяйат олмалыдыр. Тарунун хяйаты
мяхз беля иди вя о тямяннасыз бир омрюн саф джяхятляриня бяляд иди. Тару инсанын инсан
тяряфиндян мяхкум олунмасына гаршы чыхырды. Амма ону да йахшы билирди ки, истяр - истямяз хяр
кяс кими ися мяхкум эдир вя бя’зян мязлумларын озляри джяллада чеврилирляр. Эля буна гёря дя
Тарунун омрю шюбхя вя дахили хярдж - мярджлик ичиндя кечмиш, умидсиз йашамышды. Бялкя  эля бу
сябябя гёря Тару мюгяддясляр кими йашамага чалышмыш, озюню инсанлара хидмятя хяср
елямишди? Аслиндя Рйё бу барядя хеч ня билмирди. Инди Рйёнюн гёзю гаршысында икиджя
мянзяря варды: бютюн гюню йорулмадан хякимин машыныны сюрюб  хидмят гёстярмяси вя инди
джяназядя сакитджя узанмасыны гёрюрдю. Хяйат гайнарлыгы вя олюм сюкуту–бу да бир дярс иди.
Бялкя дя эля бу фикирляря гёря сяхяр хяким арвадынын олюм хябярини дя сакитджя гаршылады.
О оз кабинетиндя отурмушду. Анасы тялясик отага гириб телеграмы она верди вя почталйона
хярджлик вермяк учюн гери гайытды. Гары оглунун йанына гайыданда гёрдю ки, телеграм алиндя
ачыг галыб озю ися пянджярядян чёля, ачылан сяхярин гёзяллийиня тамаша эдир. Мадам Рйё
астаджа диллянди:
–Бернар. . .
Хяким фикирли - фикирли она баханда гары сорушду:
–Телеграмда бяд хябяр вар?
–Элядир, –дейя хяким джаваб верди. Сяккиз гюн аввял. . .
Мадам Рйё  узюню пянджяряйя тяряф чевирди. Хяким сусуб дурмушду. Сонра о анасындан
хахиш эляди ки, агламасын, деди ки, беля гуртараджагыны билирди, амма хяр халда агыр хябярдир.
Эля бу сёзляри дейяндя дя хяким дуйурду ки, азаба адят эдиб. Айлардан бяри, алялхюсус сон
ики гюндя азаб онун ганына чёкмюшдю.
***
Няхайят шяхяр  дарвазалары ачылды. Февралын гюняшли бир сяхяри хамы, ахали, гязетляр, радио,
шяхяр ряхбярлийи бу шад хябяри алямя йайдылар. Дарвазаларын ачылмасы мюнасибятиля йаранмыш
шянликлярдя там иштирак эдя билмясяк дя онун тясвирини вермяйимиз ваджибдир.
Хям гюнлдюз, хям дя геджя учюн айлянджяляр тяшкил олунмушду. Эйни заманда вагзалда
гатарлар хярякятя гялир, гямиляр лимана йахынлашыб лёвбяр салыр вя хябяр верирдиляр ки, айрылыг
язабы чякянлярин говушма гюню башлайыб.
Айрылыг азабынын бизим шяхяр джамаатында неджя хиссляр догурдугуну тясяввюр этмяк чятин
дейил. Гюн арзиндя хям шяхяря гялян, хям дя шяхярдян чыхан гатарлар адамла долу иди.
Айрылыг йангысы кечирмишляр ики хяфтя аввялдян хямян илк гюня билет сифариш элямиш вя арадакы
гёзлямя гюнляриндя гярарын дяйишя биляджяйини фикирляшиб азаб чякмишдиляр. Шяхяря йахынлашан
сярнишинлярин бя’зиляри хясрятини чякдийи адамын вязиййятиндян хябярдар олсалар да
ятрафдакылар вя шяхярин вязиййятиндян хябярсиз идиляр вя  бир аз нигаранчылыг кечирирдиляр.
Айрылыг вахты эхтирасдан йананлар ися анджаг гёрюшя тялясир, башга хеч няйя ахямиййят
вермирдиляр.
Бяли, гёрюшя лап чох тялясянляри анджаг гёрюш марагландырырды. Онлар анджаг бир дяйишиклик
дуйурдулар: айлар бойу айрылыг чагынын гёдялмясини, азалмасыны арзуласалар  да, инди шяхяря
чатдыглары, гатарын дайанмага башладыгы анын узанмасыны истяйирдиляр. Бир нечя айда итирдикляри
94
севги чагларынын авязини чыхмаг учюн севиндж  дягигяляринин  узанмасыны  арзулайырдылар.
Вагзал сякисиндя, йахуд эвдя отуруб азизини гёзляйянляр дя беляджя чашгын фикирляр ичиндя
гёзляйирдиляр. Рамбер дя беляляриндян иди, нечя хяфтя аввял ханымына хябяр гёндярмишди.
Инди ханымы гялирди вя озю хяйяджан ичиндя гёзляйирди. Таунлу айлар онун аловлу мяхяббятини
мюджярряд бир хисся дёндярмишди, горхурду ки, аввялки дуйгуларыны тапа билмяйя.
Рамбер истяйирди ки, эпидемийанын илк гюнляриндя дуйдугу йангыны, ону шяхярдян чыхыб
севгилисиня тяряф гачмага тяхрик эдян гюджлю хисси гери гайтарсын. Амма озю йахшы билирди ки,
бу мюмкюн дейил. О дяйишмишди, таун онун фикирлярини гарышдырмышды, ня гядяр чалышса да
яввялки йангыны дуйа билмирди. Хярдян она эля гялирди ки,  таун лап гяфилдян гуртарыб вя о
фикрини джямлямяйя имкан тапмайыб. Хошбяхтлик бёйюк сюр’ятля йахынлашырды вя ону
гаршыламага  хазырлыг йох иди. Рамбер дуйурду ки, бютюн арзулары биргя вя гёзлянилмядян
хяйата кечир. Сян демя севинджин озю дя йангы верирмиш.
Аслиня галса йол гёзляйянлярин аз гала хамысы Рамберин гюнюндя иди. Вагзал сякисиндя
шяхси хяйата хазырлашан бу адамлар хяля дя озлярини умумиликдян айыра билмир, бир - бириля
саламлашыр, гюлюмсюнюрдюляр. Амма эля ки, гатарын тюстюсю гёрюндю, онларын гялбиндяки
мяхбус нисгилини хяйяджанлы севиндж далгалары дармадагын эляди. Гатар дайананда джанюзян
айрылыга сон гойулду. Адамлар гуджаглашыб азизляринин йадлашмыш синялярини синяляриня сыхдыгда
яввялляр айрылыг йери олмуш бу вагзал сякиси, бирджя ан ичиндяджя ан агрылы айрылыглара сон гойду.
Рамбер хеч имкан тапмамышды ки, она тяряф гачыб синясиня сыхылан гадынын узюню гёря билсин.
О гадыны багрына басыб узюню онун таныш сачларына дайадыгы вахт гёзляри йашарды. Хеч озю дя
билмирди севиндждян аглайыр, йохса гялбиндя дюйюн салмыш кечмиш гюссядян, хялялик  гёз
йашлары имкан вермирди ки, синясиня сыхылмыш гадынын оз севгилиси йахуд йад бир гадын олдугуну
айырд элясин. О оз шюбхясини сонра йохлайаджагды. Амма инди, бютюн атрафдакылар кими о да
инанмаг истяйирди ки, таун гялди - гедярди вя о инсан гялбини дяйишя билмяз.
Гёрюшянляр бир - бириня сыгыныб эвя гайыдаркян гёзляри хеч няйи гёрмюрдю тауна мейдан
охуйурдулар, сякидя тянха  галанлары да сезя билмирдиляр. Эйни гатарла гялиб сякидя тянха
галанлар ися хябярсизликдян урякляриня  даммыш шюбхянин хягигятя чеврилдийини дуймага
башламышдылар. Бу заваллыларын инди йеганя йол йолдашы тязялянмиш гям - гюсся иди, онлар
айрылыгын ан аджы нёгтясиня чатмышдылар. Азизляри гуйуйа атылмыш, йахуд собада йандырылмыш бу
аналар, арляр, мяшугяляр учюн таун  хяля давам эдирди.
Тянхалыга дюшмюшлярин халына ким йанаджагды ахы? Сяхярдян сярин хавайа хопан гюняш
шюалары инди, гюнорта чагы шяхяри даха да джанландырмышды. Тяпяляря дюзюлмюш  гала топлары
агызларыны гёйя тутуб гурлайыр,  атяшфяшанлыг эдирдиляр. Шяхяр джамааты кючяляря сяпилиб азабла
хошбяхтлик арасындакы дягигяляри байрам эдирди.
Бютюн мейданчаларда джамаат рягс эдирди. Бир нечя гюн арзиндя шяхярдя машынларын сайы
хейли артмышды вя адамла долу кючялярдя хярякят чятинляшмишди. Бютюн ахшамы арамсыз
чалынан кился зянгляринин титряк сяси алямя йайылырды. Килсялярдя дини мярасимляр кечирилирди.
Эйни заманда айлянджя йерляри дя адамла долу иди, кафе сахибляри сабахы фикирляшмядян олуб -
галан спиртли ичгиляри мюштяриляря пайлайырды. Мюштярилярин дя хамысы шян вя хяйяджанлы иди,
джютляшмиш гадын вя кишиляр хеч кимдян чякинмир, истядикляри кими айлянирдиляр. Хамы гышгырыр,
гюлюшюрдю. Агыр  айлар арзиндя  гялблярин кюнджюндя гизлядилмиш хяйат эшгини узя чыхарыб
сядягя пулу кими атрафа сяпяляйирдиляр. Эртяси гюн ися сялигяли,  эхтийатлы хяйат тярзиня
башлайаджагдылар. Хялялик ан мюхтялиф мяншяли адамлар чийин - чийиня верир, гардашлашырдылар.
Олюмюн бярабярляшдиря билмядийи адамлары хяйат  севинджи бир нечя саатлыг да олса
бярабярляшдирмишди.
Амма бу захири гёркямин озю дя бютюн вязиййяти акс этдиря билмязди. Рамбер кими
гюнортадан сонра шяхяри доланан адамлар арасында хошбяхтлийи сялигя иля даданлар да варды.
Бя’зи аиляляр вя джютляшмиш мяшуглар шяхяри ади гязинтийя чыхмыш адамлар кими доланырдылар.
Бя’зиляри догрудан да эля бил онлара азаб вермиш гушяляри зийарятя чыхмышдылар. Онлар тязя
гялянляря таунун дяхшятляри хагда мя’лумат верир, лазыми йерляри гёстярир, вахимя
догурмадан горхулу хадисянин тарихчясини данышмага чалышырдылар. Амма эляляри дя варды ки,
ёз гизли хиссляринин изи иля гязир, бя’зян дя мя’шугясиня сыгыныб дейирди: “Бах, филан вахт, бу
йердя сянин учюн йанырдым, амма алим сяня чатмырды. Белялярини башгаларындан фяргляндирян
джяхят бу иди ки, онлар бёйюк инсан ахынында айаг сахлайыб эхтирасла пычылдашырдылар. Асл севинджи
мейданлардакы оркестрлярин сясиндян чох онларын пычылтылары бюрузя верирди. Джютляшмиш
севгилиляр джамаат арасында гялябя рямзи кими доланыр, оз сярбястликляри иля алямя джар
чякирдиляр ки, таун гуртарыб, горхулу гюнляр геридя галыб. Онлар кечмишя мейдан охуйур, инсан
ёлюмюнюн милчяк олюмюня тай олдугу гюнляри, гярязли  вяхшилик вя хесабланмыш азаб анларыны,
95
хамыны хяр шейдян мяхрум эдян мяхбуслуг  чагларыны, саг галанлары дяхшятя гятирян олюм
ийини танымаг истямирдиляр. Онлар э’тираф элямяк истямирдиляр ки, бир хиссяси галаг - галаг
собаларда йандырылыб, йаглы тюстюйя дёнян, галан хиссяси ися ася - ася оз нёвбясини гёзляйян
халг биз идик.
Ахшам чагы шяхяря чыхыб кился зянги, топ атяши, мусиги сядары вя шян гышгырыглар алтында
кючяляри  тянха кечдийи вахт хяким Рйё хямян аламятляри гёрюрдю. О оз пешясини давам
етдирмяли иди, чюнки хястялярин мя’зуниййяти олмур. Шяхяря энян ишыглы кючяни аввяллярдяки
кими гызардылмыш ат вя разйаналы араг ийи гётюрмюшдю. Атрафда джамаат севиндждян говрулурду.
Бир - бириня сармашан киши вя гадынларын узляри хяйяджан вя эхтирасдан од тутуб йанырды. Бяли,
таун вя горху хисси геридя галмыш, инди бир - бириндян  доймайан севгилилярин гёрюшю сюбута
йетирирди ки, таун хям дя сюргюн вя айрылыг демяк имиш.
Рйёйя эля гялирди ки, айлардан бяри адамларын арадыгы асас мягсядин ня олдугуну хяля инди
анлайыб. Бунун учюн атрафдакылара нязяр салмаг кифайят эдирди. Агыр азаб вя
мяхрумиййятлярдян сонра тауну йола салмыш бу адамлар узун вахтдан бяри ойнадыглары ролун
сяхня палтарыны хяля инди геймишдиляр. Бунлар йаделлиляр иди, аввял тяк сифятляриндя гяриблик
дуйулурду. Инди ися бютюн гёркямляриндян узаг вятянин сорагыны алмаг оларды. Таун шяхяр
дарвазаларыны багладыгы гюндян онларын хямдями айрылыг олуб, йахын инсан хярарятиндян, хяр
дярди унутдуран бир хярарятдян узаг дюшюбляр. Шяхярин мюхтялиф гюшяляриндя илишиб галмыш бу
киши вя гадынларын хяр бири кимяся догрусу джан атыр, айрылыгын одундан мюхтялиф дяряджяли
йангылар алырдылар. Аксяриййяти илк гюнлярдян азаб чякир, айры дюшмюш севгилинин бядян
хярарятини, мехрибанлыг, йахуд итирилмиш вярдишляри арайырды. Бя’зиляри ися достларындан айры
дюшдюйюня, мяктублашмаг имканыны итирдийиня азаб чякирди. Таруйа бянзяйян бир нечяси дя
айрылыг азабы чякирди, амма нядян айры дюшдюклярини озляри дя гяти дейя билмирдиляр.
Дярдляриня башга ад тапа билмяйиб, бя’зян дахили аминаманлыг хясрятиндя олдугларыны
сёйляйирдиляр.
Рйё ирялилядикджя атрафдакы инсан ахыны сыхлашыр, сяс - кюй артырды вя она эля гялирди ки, чатмаг
истядийи мяхяллянин йолу хейли узаныб. Сяс - кюйлю кютляйя гарышдыгджа хяким онларын хошбяхт
гышгыртыларыны даха йахшы анламага башлайыр вя бя’зян дя фикирляширди ки, бу сясляр эля онун оз
синясиндян гопур. Бяли, хамы физики вя мя’няви азабы биргя чякмишди. Олюм хябярляри, тя’джили
йардым зянгляри, азаб - азиййятляр онлары асл вятяня гайытмага сяслямишди. Онларын хамысынын
ясл вятяни бу богулан шяхярин диварларынын о бири узюндя галмышды, асл вятян диварлардан
чёлдяки тяпянин йашыллыгы, дяниз сахили, азад олкяляр вя севгили хясряти демяк иди. Инди онлар
хямян вятяня, хошбяхтлийя гайытмаг, галан хяр шейдян уз дёндярмяк истяйирдиляр.
Айрылыг азабы вя бирлик хясрятинин мя’насыны арамаг истядикдя Рйё дуйду ки, бу барядя бир
шей билмирмиш. Адамла долу, гармагарышыг кючяляри кечиб нисбятян сейряклийя чатанда Рйё
фикирляшди ки, хяр шейин бир мя’на дашыйыб - дашымамасы ваджиб дейил, инсанын арзусуна амял
олунуб - олунмадыгыны ойрянмяк гярякдир.
Инди о арзулара неджя амял олдугуну билирди вя  атрафдакы бош кючяляря чатанда буну даха
йахшы дуйурду. Йеганя арзусу оз мяхяббят оджагына говушмаг оланларын бя’зиляри арзуларына
чатмышдылар. Онларын бя‘зиляри ися гёзлядикляри адамлары итириб шяхяри тянха доланырдылар. Эляляри
дя варды ки, тале онлары икигат айрылыгдан гуртармышды. Беляляри илляр бойу йахынлыг этсяляр дя
мяхяббятин гур оджагыны галамага имкан тапмайанлар иди. Онлар, эля Рйёнюн озю дя,
гяляджяйя умид бясляйирдиляр, инди ися абяди айрылыга говушмушдулар. Рамберкимиляр ися оз
иткилярини тапыб тяряддюдсюз гябул элямишдиляр. Эля хямян гюн сяхяр Рйё Рамберля гёрюшюб
айрыларкян демишди: “Мятин олун, инди сяхв этмяк олмаз. Бяли, онлар бир мюддят дя олса
хошбяхт йашайаджагдылар. Инди анламышдылар ки инсанын хямишя арзуладыгы вя хярдян дя говуша
билдийи ан ширин арзу инсан мехрибанлыгыдыр.
Инсаны бир йана гойуб башга мюджярряд арзуларла йашайанларын соргусу ися джавабсыз
галмышды. Тару, хаггында данышдыгы чятин, дахили аминаманлыга говушмушду дейясян, амма о
мягсядиня олюмля говушмушду вя газанджынын хейриня гёря  билмямишди. Рйёнюн раст гялдийи
башгалары да, ахшам чагы кючялярдя айляниб кеф чякянляр дя оз арзуларына чатмышдылар, чюнки
онлар иджрасы озляриндян асылы олан садя арзулары сечмишдиляр. Гранла Котарын йашадыгы кючяйя
бурулдугу вахт Рйё фикирляширди ки, инсан вя онун садя, гюджлю мяхяббяти хагда фикирляшянляря
хярдянбир дя олса севиндж бяхш олунмасы йахшы джяхятдир.
***
96
Бу ахвалатын нягли сона чатыр. Инди хяким  Бернар Рйё э’тираф эдя биляр ки, мюяллиф онун
ёзюдюр. Амма йазыны баша вурмаздан аввял о, хеч олмаса озюня хагг газандырмаг вя
хадисяляри догру сёзлю бир шахид кими шярх этдийини билдирмяк истяйир. Таун дёврюндя пешяси
она имкан вермишди ки, шяхяр ахалисинин аксяриййяти иля гёрюшюб онларын хиссляриня бяляд
олсун. Бир сёзля онун чох гёрюб чох эшитмяк имканы варды. Хям дя чалышыб ки, гёрдюкляриня
ялавяляр этмясин вя таунлу гюнляри йашамыш джамаатын фикрини гарышдырмасын. Эля буна гёря дя
тясадюфян, йахуд бядбяхт хадисяляр нятиджясиндя алиня дюшмюш мятнлярдян истифадя эдиб.
Джинайят иши узря ифадя верянлярин эхтийатлы олмага чалышдыгы кими мюяллиф дя эхтийатлы
олмага чалышыб. Эйни заманда хагсевяр бир инсанын дахили тялябиня уйгун олараг о зяряр
чякянин тяряфини сахлайыб, шяхяр ахалиси иля бирляшиб, онларын севгисиня, азабына, сюргюн
хяйатына хямдям олуб. Ахалинин хяр дярди, дюшдюйю агыр вязиййят хям дя онун озюнюнкю
иди.
Дюзгюн шахидлик этмяк учюн о асасян хадисяляр, сянядляр вя данышыланлары нюмуня
гятирмяли, оз шяхси фикри, хясряти вя хяйяджанлары хагда ися сусмалы иди. Бу усулу сечмякдя
йеганя мягсяди ися хямшяхярляринин вязиййятини анлатмаг, хям дя онларын озляринин чох
вахт йахшы анлайа билмядийи анлары  дягигликля шярх этмяк иди. Бу мягсядя наил олмаг чятин
мясяля дейилди. Мюяййян тясвирляр заманы хисс эдяндя ки, оз фикирлярини дя хямян тясвиря
гошмаг истяйир, о бу ишдян йан кечир, фикирляширдики, бу шяхярдя хамынын дярди эйнидир.
Дюнйада чох вахт инсанлар азабы тянха чякирляр, бурада ися вязиййят башга иди. Эля буна гёря
дя мюяллиф хамынын адындан данышмалы иди.
Амма шяхярин эля бир сакини дя варды ки, хяким Рйё онун адындан даныша билмязди. Хямин
шяхс Тару иди вя гюнлярин бириндя о Рйёйя беля демишди: “Онун ан бёйюк гюнахы бундадыр ки,
ушаглара вя кишиляря олюм гятирян варлыга дахилян хагг газандырыр. Башга джяхятляри баша
дюшюрям, амма иш бурасындадыр ки, бу гюнахы да багышламага мяджбурам. Бу сёзляри сёйляйян
Тарунун озю гялбян тянха иди.
Рйё гарышыг кючяляри бир тяхяр кечиб Гранла Котарын йашадыглары кючяйя дёняндя гёрдю ки,
полисляр йолу кясибляр. Гярибя хал иди, йахынлыгдакы байрам сядалары иля мюгайисядя бу кючя
кимсясиз вя лал бир гушяйя дёнмюшдю. Хяким бурахылыш вярягини гёстярди. Полис ишчиси деди:
–Бураха билмярям, хяким. Кючядя бир дяли вар, джамаата атяш ачыр. Амма бурда галсаныз
йахшыдыр, бялкя сизя эхтийадж олду.
Эля бу вахт Рйё гёрдю ки, Гран она тяряф гялир. Гран да ахвалатдан хябярсиз иди. Ону да
кючяйя бурахмамышдылар вя ойряня билмишди ки, гюлля онун йашадыгы бинадан атылыр. Бинанын
кючя узю гюняшин сон шюаларына гярг олмушду. Гаршыдакы бёйюк бир арази ися бом - бош иди.
Кючянин ортасында бир папаг вя булашыг аски гёрюнюрдю. Рйё иля Гран кючянин о бири башыны да
гёрюрдюляр, орада да полис йолу кясмишди. Йалныз йахында йашайанлар тялясик аддымларла
биналара гириб - чыха билирдиляр. Узбяюздяки бинанын гапы - пянджяряляри багланмыш, гаршыда ися али
револверли бир нечя полис ишчиси дурмушду. Кючядя там сакитлик иди, мярякяз тяряфдян ися
мусиги сядалары эшидилирди. Икинджи мяртябядяки пянджярялярдян бири йарыачыг иди.
Узбяюздяки бинадан ики гяфил атыш ачылды вя йарыачыг пянджярянин шюшяляри чиликлянди. Сонра
йеня сюкутчёкдю. Шяхярдяки хай - кюйдян сонра бу кючянин сюкуту Рйёйя гярибя гёрюнюрдю.
Бирдян Гран хяйяджанла диллянди:
–Бу ки Котарын пянджярясидир, озю дя Котар йоха чыхыб ахы!
Рйё полис ишчисиндян сорушду:
–Бяс полис инди нийя гюлля атыр?
–Онун башыны гарышдырмаг истяйир. Инди лазыми аваданлыгы олан машын гялмялидир. О бинайа
гирмяк истяйянляря атяш ачыр, бир полис ишчиси дя йараланыб.
–О нийя атяш ачыр ахы?
–Билинмир. Джамаат кючядя айляндийи вахт атмага башлайыб. Биринджи атяшдян хеч ня анлайа
билмяйибляр. Икинджи гюллядян йараланан олуб вя джамаат гышгыра - гышгыра гачыб дагылышыб. Йягин
дялидир!
Йаранмыш сюкутун ичиндя дягигяляр чох агыр кечирди. Гяфилдян кючянин о башында бир ит
гёрюндю. Чохданды шяхярдя ит гёрюнмюрдю. Бу да йягин эвдя гизлядилмишлярдян иди. Ит сяки
иля гялиб эвин гаршысында дайанды. Тяряддюдля йан - йёряйя бахыб йеря шёнгюдю, сонра ганрылыб
дишляри иля бёйрюню гашыды. Полис ишчиляри фит чалыб ити чагырдылар. О башыны галдырыб бахды, сонра
дикялиб лянг аддымларла кючянин ортасына гялди ки, орада галмыш папагы ийлясин. Эял хямян
андаджа икинджи мяртябядян атяш ачылды. Ит икигат олуб йыхылды, пянджялярини хавада ойнатды, сонра
бёйрю устя дюшюб джан вермяйя башлады. Атяшя джаваб олараг беш - алты гюлля бирдян ачылды вя
пянджярянин чярчивяляри чиликлянди. Сонра йеня сюкут чёкдю. Гюняш йаваш - йаваш энир, гаршыдакы
97
евин  кёлгяси  Котарын  пянджярясиня  чатырды.  Хякимдян архада автомобил айляджинин сяси
ешидилди. Полис ишчиси диллянди:
–Будур, гялдиляр.
Полис ишчиляринин алляриндя кяндирляр, бир нярдиван вя йаглы аскийя бюкюлмюш ики баглама
варды. Онлар йандакы кючя иля фырланыб узбяюздяки бинайа  чатдылар. Бинанын гапы вя
пянджяряляриндя йюнгюл бир джанланма дуйулду. Сонра гёзлямяйя башладылар. Ит ися даха
тярпянмирди, амма инди тюнд рянгли бир гёмячянин ичиндя иди.
Полис ишчиляри гизляндийи эвлярдян гяфил пулемйот атяши башлады. Нишан алынмыш пянджярянин
чярчивяляри гырылыб тёкюлдюкдя дя ачыг галмыш пянджяря йериндян ичярини гёрмяк мюмкюн
дейилди. Лап гыса бир фасилядян сонра узбяюздяки башга бир эвдян икинджи бир пулемйот ишя
дюшюб пянджярянин о бири кюнджюню нишан алды вя диварлардан гялпяляр  учду. Эля хямян андаджа
юч полис ишчиси гача - гача кючяни кечиб гириш гапысынлан ичяри сохулду. Онларын архасындджа уч
полис ишчиси дя  ичяри кечяндян сонра пулемйотун сяси кясилди. Йеня гёзлямяйя башладылар.
Сонра бинанын ичиндян ики партлайыш эшидилди. Чох кечмямиш полис ишчиляри эвин гапысындан чёля
аз гала сюрюйя - сюрюйя бир адам чыхартдылар. Гысагол кёйняк геймиш бу адам анлашылмаз
сёзляр гышгырырды. Бирджя анын ичиндяджя бютюн баглы пянджяряляр ачылды вя эвлярдяки адамлар
кючяйя бойланыб тамаша этмяйя башладылар. Бя’зиляри ися гачыб кючяйя чыхмышдылар. Тутулмуш
сысга кишини кючядя айаг устя гойдулар вя бир анлыг ону  гёрмяк имканы йаранды. Полис ишчиляри
онун голларыны архайа бурмушдулар. Киши гышгырырды. Бир няфяр полис няфяри йахынлашыб она ики
сярраст йумруг илишдирди.
Гран мызылдады:
–Бу Котардыр, хаваланыб.
Котар йеря сярилмишди. Полис няфяри онун халсыз джясядиня бир - ики тяпик дя илишдирди. Сонра ися
тамашайа йыгылмыш дястя араланыб Рйё иля досту Гранын дурдугу сямтя ахышды. Полис ишчиси
гёстяриш верди:
–Апарын ону!
Дястя гаршыдан кечяндя Рйё узюню йана тутду.
Рйё иля Гран айрыланда хава гаралырды. Бир мюддят сюстляшмиш кючя йенидян йаваш - йаваш
джана гялирди. Эвин тининя чатанда Гран хякимля худахафисляшди. О эвя галхыб ишлямяк
истяйирди. Бир - ики аддым араланандан сонра чеврилиб хякимя деди ки, няхайят Жаннайа мяктуб
йазыб вя инди рахат йашайыр. Хям дя алавя этди ки, мяшхур джюмлясини йенидян йазмага
башлайыб вя джюмлядяки артыг сёзляри ихтисар эдиб.
Сонра о бидж бир тябяссюмля шлйапасыны галдырыб рясми бир тя’зим этди. Амма Рйё Котарын
чянясиня илишдирилмиш йумруглары унуда билмирди вя синягир годжанын эвиня чатынджа Котар
гёзляри гаршысындан чякилмяди. Гюнахкар адамын фикри олмюш адамын фикриндян чох азаб верир
дейясян.
Рйё годжа хястянин  мянзилиня чатанда хава гаралмышды. Шяхярдяки шянлийин сядалары отага
да долурду. Годжа ися эля аввялки кими оз нохудларыны сайырды. О деди:
–Йахшы эдирляр. Джамаатын айлянмяйя хаггы вар. Гяряк хяйатын хяр узюню гёрясян. Бяс
сизин хямкарыныз хардадыр, хяким?
Чёлдян партлайыш сясляри эшидилирди, амма бунлар садя партлайышлар иди, ушаглар фишянг
атырдылар. Хяким годжанын хырылтылы синясини мюайиня эдя - едя джаваб верди:
–Хямкарым олюб!
–Бах! –дейя годжа бир аз тутулду.
–Таундан олдю.
Годжа бир аз сусуб деди:
–Бяли, йахшы адамлар олюрляр. Хяйат белядир. Хяр халда о киши ня арадыгыны билирди.
Хяким эшитмя апаратыны габына гойуб сорушду:
–Нийя беля дейирсиниз?
–Хеч, эля беля. О бош сёз данышан адам дейилди. Хяр халда мяним хошума гялирди. Эля
беляджя хошума гялирди. Башгалары дейир: “Таун гялиб, таун бядбяхтлик гятириб. Беля гется
бя’зиляри хяля мюкафат да истярди. Ахы таун ня демякдир? Таун да эля хяйатын бир хиссясидир.
–Инхалйасийа этмяйи унутмайын.
–Эх, хяким, нарахат олмайын. Мян хяля чох йашайаджагам, чохларынын олюмюню
гёряджяйям. Мян йашамагы баджарырам.
Чёлдян шян сясляр эшидилирди. Хяким отагын ортасында дуруб гулаг асырды. О сорушду:
–Иджазя верярсинизми, сизин йухары эйвана чыхым?
98
–Албяття. Джамаата йухарыдан бахмаг истяйирсиниз, элями? Буйура билярсиниз. Амма
адамлар эля хямян адамлардыр.
Хяким пиллякяня тяряф гетдийи вахт годжа сорушду:
–Хяким, догруданмы таундан хялак оланлара абидя гоймаг истяйирляр?
–Бяли, гязет беля йазыр. Йа абидя гойуладжаг, йа да ири бир лёвхя.
–Хя, демяли хяля мюбахися дя эдяджякляр.
Годжа хырылтылы сясля гюлюрдю:
–Билирям неджя данышаджаглар. “Бизим мярхумлар. . . Дейя гышгыраджаг, сонра да гедяджякляр
йейиб - ичмяйя.
Хяким пиллякяни галхырды. Эвлярин устюндя сяма сойуг вя гаранлыг иди, улдузлар да сярт вя
сойуг гёрюнюрдюляр. Бу геджя, бир вахт Тару иля онун тауну унутмаг учюн бурайа галхдыглары
геджядян чох да фярглянмирди. Амма инди гайалара чырпынан далгалар даха гюджлю иди. Хава ися
сакит вя мюлайим иди, йюнгюл мех дянизин дузлу няфясини атрафа йайырды. Шяхярдяки сясляр дя
бурайа далга - далга ахырды. Бяли, бу геджянин хяниртисиндян шикайят дейил рахатлыг дуйулурду.
Узагдан булварын гара золагы вя мейданчаларын чилчырагы гёрюнюрдю. Бу азад геджянин арзулары
йюйянсиз иди вя Рйёнюн гулагына гялян сясляр дя хямян арзуларын сядалары иди.
Гаранлыг лиман тяряфдян илк фишянгляр галхды вя рясми атяшфяшанлыг башлады. Бютюн шяхярдян
шян нидалар уджалды. Тару, Котар, Рйёнюн севдийи вя итирдийи бютюн киши вя гадынлар, бютюн олюляр
вя гюнахкарлар унулдулмушду. Синягир годжа догру дейирди ки, адамлар эля хямян адамлардыр.
Амма эля бу джяхят дя инсанларын гюджю вя тямизлийиня бир сюбутдур, эля буна гёря дя Рйё
инди дярд - гями бир йана гойуб адамлара гошулурду. Рянгарянг фишянгляр сямайа галхыб
чиликляндикджя, шян гышгырыглар далга - далга эшидилдикджя хяким Рйё йумшалыр вя бурада сона
чатан ахвалаты гялямя алмагы гярарлашдырырды. Сусанларын сырасында галмамаг, таун азабы
гёрмюшлярин тяряфини сахламаг, онлара гисмят олмуш хагсызлыг вя зюлмюн хатирясини йашатмаг
ючюн йазмаг гярарына гялмишди. О таундан ойряндийи бир дярси башгаларына да чатдырыб демяк
истяйирди ки, инсанын гёзяллийи эйбяджярлийиндян артыгдыр.
Амма хяким йахшы билирди ки, онун йаздыгы тарихчя сон гялябя тарихчяси сайыла билмяз. Бу
йазы инсан гыргыны вя онун амансыз васитясиня гаршы гёрюлмюш вя гёрюля билмямиш тядбирляр
хагда мя’лумат, эйни заманда бяланы танымаг истямяйян, мюгяддяслийя чатмасалар да
хякимлик этмяйя чалышыб азаб чякмиш адамларын фядакарлыгына шахидлик сайыладжаг.
Шяхярдян галхан шян сядалары динлядикджя хяким Рйё фикирляширди ки, бу шянлик йеня дя йаса
чевриля биляр. О билирди ки, севиндждян гышгырышан бу ахали чох шейдян хябярсиздир. Онлар
билмирляр ки, таун микробу ня олюр, ня дя йоха чыхыр. Бу микроблар он илляр бойу эв
дёшяняджяйи вя митил арасында йухулайыб йата биляр, отагда, зирзямидя, багламада, йайлыгда,
кагыз устюндя гизляниб сябрля гёзляйяр вя ола билсин ки, гюнлярин бириндя инсанлара бяла вя
дярс вермяк учюн ойанар, хошбяхт бир шяхярин сичовулларыны гырмага башлар.


Альбер Камю
Чума

Если позволительно изобразить тюремное заключение через другое тюремное заключение, то позволительно также изобразить любой действительно существующий в реальности предмет через нечто вообще несуществующее.
Даниель ДЕФО

Часть первая

Любопытные события, послужившие сюжетом этой хроники, произошли в Оране в 194… году. По общему мнению, они, эти события, были просто неуместны в данном городе, ибо некоторым образом выходили за рамки обычного. И в самом деле, на первый взгляд Оран – обычный город, типичная французская префектура на алжирском берегу.
Надо признать, что город как таковой достаточно уродлив. И не сразу, а лишь по прошествии известного времени замечаешь под этой мирной оболочкой то, что отличает Оран от сотни других торговых городов, расположенных под всеми широтами. Ну как, скажите, дать вам представление о городе без голубей, без деревьев и без садов, где не услышишь ни хлопанья крыльев, ни шелеста листвы, – словом, без особых примет. О смене времени года говорит только небо. Весна извещает о своем приходе лишь новым качеством воздуха и количеством цветов, которые в корзинах привозят из пригородов розничные торговцы, – короче, весна, продающаяся вразнос. Летом солнце сжигает и без того прокаленные дома и покрывает стены сероватым пеплом; тогда жить можно лишь в тени наглухо закрытых ставен. Зато осень – это потопы грязи. Погожие дни наступают только зимой.
Самый удобный способ познакомиться с городом – это попытаться узнать, как здесь работают, как здесь любят и как здесь умирают. В нашем городке – возможно, таково действие климата – все это слишком тесно переплетено и делается все с тем же лихорадочно - отсутствующим видом. Это значит, что здесь скучают и стараются обзавестись привычками. Наши обыватели работают много, но лишь ради того, чтобы разбогатеть. Все их интересы вращаются главным образом вокруг коммерции, и прежде всего они заняты, по их собственному выражению, тем, что «делают дела». Понятно, они не отказывают себе также и в незатейливых радостях – любят женщин, кино и морские купания. Но, как люди рассудительные, все эти удовольствия они приберегают на субботний вечер и на воскресенье, а остальные шесть дней недели стараются заработать побольше денег. Вечером, покинув свои конторы, они в точно установленный час собираются в кафе, прогуливаются все по тому же бульвару или восседают на своих балконах. В молодости их желания неистовы и скоротечны, в более зрелом возрасте пороки не выходят за рамки общества игроков в шары, банкетов в складчину и клубов, где ведется крупная азартная игра.
Мне, разумеется, возразят, что все это присуще не только одному нашему городу и что таковы в конце концов все наши современники. Разумеется, в наши дни уже никого не удивляет, что люди работают с утра до ночи, а затем сообразно личным своим вкусам убивают остающееся им для жизни время на карты, сидение в кафе и на болтовню. Но есть ведь такие города и страны, где люди хотя бы временами подозревают о существовании чего - то иного. Вообще - то говоря, от этого их жизнь не меняется. Но подозрение все - таки мелькнуло, и то слава Богу. А вот Оран, напротив, город, по - видимому никогда и ничего не подозревающий, то есть вполне современный город. Поэтому нет надобности уточнять, как у нас любят. Мужчины и женщины или слишком быстро взаимно пожирают друг друга в том, что зовется актом любви, или же у них постепенно образуется привычка быть вместе. Между двумя этими крайностями чаще всего середины нет. И это тоже не слишком оригинально. В Оране, как и повсюду, за неимением времени и способности мыслить люди хоть и любят, но сами не знают об этом.
Зато более оригинально другое – смерть здесь связана с известными трудностями. Впрочем, трудность – это не то слово, правильнее было бы сказать некомфортабельность. Болеть всегда неприятно, но существуют города и страны, которые поддерживают вас во время недуга и где в известном смысле можно позволить себе роскошь поболеть. Больной нуждается в ласке, ему хочется на что - то опереться, это вполне естественно. Но в Оране все требует крепкого здоровья: и капризы климата, и размах деловой жизни, серость окружающего, короткие сумерки и стиль развлечений. Больной там по - настоящему одинок… Каково же тому, кто лежит на смертном одре, в глухом капкане, за сотнями потрескивающих от зноя стен, меж тем как в эту минуту целый город по телефону или за столиками кафе говорит о коммерческих сделках, коносаментах и учете векселей. И вы поймете тогда, до чего же некомфортабельна может стать смерть, даже вполне современная, когда она приходит туда, где всегда сушь.
Будем надеяться, что эти беглые указания дадут достаточно четкое представление о нашем городе. Впрочем, не следует ничего преувеличивать. Надо бы вот что особенно подчеркнуть – банальнейший облик города и банальный ход тамошней жизни. Но стоит только обзавестись привычками, и дни потекут гладко. Раз наш город благоприятствует именно приобретению привычек, следовательно, мы вправе сказать, что все к лучшему. Конечно, под этим углом жизнь здесь не слишком захватывающая. Зато мы не знаем, что такое беспорядок. И наши прямодушные, симпатичные и деятельные сограждане неизменно вызывают у путешественника вполне законное уважение. Этот отнюдь не живописный город, лишенный зелени и души, начинает казаться градом отдохновения и под конец усыпляет. Но справедливости ради добавим, что привили его к ни с чем не сравнимому пейзажу, он лежит посреди голого плато, окруженного лучезарными холмами, у самой бухты совершенных очертаний. Можно только пожалеть, что строился он спиной к бухте, поэтому моря ниоткуда не видно, вечно его приходится отыскивать.
После всего вышесказанного читатель без труда согласится, что происшествия, имевшие место весной нынешнего года, застали наших сограждан врасплох и были, как мы поняли впоследствии, провозвестниками целой череды событий чрезвычайных, рассказ о коих излагается в этой хронике. Некоторым эти факты покажутся вполне правдоподобными, зато другие могут счесть их фантазией автора. Но в конце концов летописец не обязан считаться с подобными противоречиями. Его задача – просто сказать «так было», если он знает, что так оно и было в действительности, если случившееся непосредственно коснулось жизни целого народа и имеются, следовательно, тысячи свидетелей, которые оценят в душе правдивость его рассказа.
К тому же рассказчик, имя которого мы узнаем в свое время, не позволил бы себе выступать в этом качестве, если бы волею случая ему не довелось собрать достаточное количество свидетельских показаний и если бы силою событий он сам не оказался замешанным во все, что намерен изложить. Это и позволило ему выступить в роли историка. Само собой разумеется, историк, даже если он дилетант, всегда располагает документами. У рассказывающего эту историю, понятно, тоже есть документы: в первую очередь его личное свидетельство, потом свидетельства других, поскольку в силу своего положения ему пришлось выслушивать доверительные признания всех персонажей этой хроники, наконец, бумаги, попавшие в его руки. Он намерен прибегать к ним, когда сочтет это необходимым, и использовать их так, как ему это удобно. Он намерен также… Но, видимо, пора уже бросить рассуждения и недомолвки и перейти к самому рассказу. Описание первых дней требует особой тщательности.

Утром шестнадцатого апреля доктор Бернар Риэ, выйдя из квартиры, споткнулся на лестничной площадке о дохлую крысу. Как - то не придав этому значения, он отшвырнул ее носком ботинка и спустился по лестнице. Но уже на улице он задал себе вопрос, откуда бы взяться крысе у него под дверью, и он вернулся сообщить об этом происшествии привратнику. Реакция старого привратника мсье Мишеля лишь подчеркнула, сколь необычным был этот случай.
Если доктору присутствие в их доме дохлой крысы показалось только странным, то в глазах привратника это был настоящий позор. Впрочем, мсье Мишель занял твердую позицию: в их доме крыс нет. И как ни уверял его доктор, что сам видел крысу на площадке второго этажа, и, по всей видимости, дохлую крысу, мсье Мишель стоял на своем. Раз в доме крыс нет, значит, кто - нибудь подбросил ее нарочно. Короче, кто - то просто подшутил.
Вечером того же дня Бернар Риэ, прежде чем войти к себе, остановился на площадке и стал шарить по карманам ключи, как вдруг он заметил, что в дальнем, темном углу коридора показалась огромная крыса с мокрой шерсткой, двигавшаяся как - то боком. Грызун остановился, словно стараясь удержаться в равновесии, потом двинулся к доктору, снова остановился, перевернулся вокруг собственной оси и, слабо пискнув, упал на пол, причем из его мордочки брызнула кровь. С минуту доктор молча смотрел на крысу, потом вошел к себе.
Думал он не о крысе. При виде брызнувшей крови он снова вернулся мыслью к своим заботам. Жена его болела уже целый год и завтра должна была уехать в санаторий, расположенный в горах. Как он и просил уходя, она лежала в их спальне. Так она готовилась к завтрашнему утомительному путешествию. Она улыбнулась.
– А я чувствую себя прекрасно, – сказала она.
Доктор посмотрел на повернутое к нему лицо, на которое падал свет ночника. Лицо тридцатилетней женщины казалось Риэ таким же, каким было в дни первой молодости, возможно из - за этой улыбки, возмещавшей все, даже пометы тяжелого недуга.
– Постарайся, если можешь, заснуть, – сказал он. – В одиннадцать придет сиделка, и я отвезу вас обеих на вокзал к двенадцатичасовому поезду.
Он коснулся губами чуть влажного лба. Жена проводила его до дверей все с той же улыбкой.
Наутро, семнадцатого апреля, в восемь часов привратник остановил проходящего мимо доктора и пожаловался ему, что какие - то злые шутники подбросили в коридор трех дохлых крыс. Должно быть, их захлопнула особенно мощная крысоловка, потому что они все были в крови. Привратник еще с минуту постоял в дверях, держа крыс за лапки, он, видимо, ожидал, что злоумышленники выдадут себя какими - нибудь ядовитыми шутками. Но ровно ничего не произошло.
– Ладно, погодите, – пообещал мсье Мишель, – я их непременно поймаю.
Заинтригованный этим происшествием, Риэ решил начать визиты с внешних кварталов, где жили самые бедные его пациенты. Мусор оттуда вывозили обычно много позже, чем из центра города, и автомобиль, кативший по прямым и пыльным улицам, чуть не задевал своими боками стоявшие на краю тротуара ящики с отбросами. Только на одной из улиц, по которой ехал доктор, он насчитал с десяток дохлых крыс, валявшихся на грудах очистков и грязного тряпья.
Первого больного, к которому он заглянул, он застал в постели в комнате, выходившей окнами в переулок, которая служила и спальней и столовой. Больной был старик испанец с грубым изможденным лицом. Перед ним на одеяле стояли две кастрюльки с горошком. Когда доктор входил, больной, полусидевший в постели, откинулся на подушки, стараясь справиться с хриплым дыханием, выдававшим застарелую астму. Жена принесла тазик.
– А вы видели, доктор, как они лезут, а? – спросил старик, пока Риэ делал ему укол.
– Верно, – подтвердила жена, – наш сосед трех подобрал.
Старик потер руки.
– Лезут, во всех помойках их полно! Это к голоду!
Риэ понял, что о крысах говорит уже весь квартал. Покончив с визитами, доктор возвратился домой.
– Вам телеграмма пришла, – сказал мсье Мишель.
Доктор осведомился, не видал ли он еще крыс.
– Э - э, нет, – ответил привратник. – Я теперь в оба гляжу, сами понимаете. Ни один мерзавец не сунется.
Телеграмма сообщала, что завтра прибывает мать Риэ. В отсутствие больной жены дом будет вести она. Доктор вошел к себе в квартиру, где уже ждала сиделка. Жена была на ногах, она надела строгий английский костюм, чуть подкрасилась. Он улыбнулся ей.
– Вот и хорошо, – сказал он, – очень хорошо.
На вокзале он посадил ее в спальный вагон. Она оглядела купе.
– Пожалуй, слишком для нас дорого, а?
– Так надо, – ответил Риэ.
– А что это за история с крысами?
– Сам еще не знаю. Вообще - то странно, но все обойдется.
И тут он, комкая слова, попросил у нее прощения за то, что недостаточно заботился о ней, часто бывал невнимателен. Она покачала головой, словно умоляя его замолчать, но он все - таки добавил:
– Когда ты вернешься, все будет по - другому. Начнем все сначала.
– Да, – сказала она, и глаза ее заблестели. – Начнем.
Она повернулась к нему спиной и стала смотреть в окно. На перроне суетились и толкались пассажиры. Даже в купе доходило приглушенное пыхтение паровоза. Он окликнул жену, и, когда она обернулась, доктор увидел мокрое от слез лицо.
– Не надо, – нежно проговорил он.
В глазах ее еще стояли слезы, но она снова улыбнулась, вернее, чуть скривила губы. Потом прерывисто вздохнула.
– Ну иди, все будет хорошо.
Он обнял ее и теперь, стоя на перроне по ту сторону вагонного окна, видел только ее улыбку.
– Прошу тебя, – сказал он, – береги себя.
Но она уже не могла расслышать его слов.
При выходе на вокзальную площадь Риэ заметил господина Огона, следователя, который вел за ручку своего сынишку. Доктор осведомился, не уезжает ли он. Господин Отон, длинный и черный, похожий на человека светского, как некогда выражались, и одновременно на факельщика из похоронного бюро, ответил любезно, но немногословно:
– Я встречаю мадам Отон, она ездила навестить моих родных.
Засвистел паровоз.
– Крысы… – начал следователь.
Риэ шагнул было в сторону поезда, но потом снова повернул к выходу.
– Да, но это ничего, – проговорил он.
Все, что удержала его память от этой минуты, был железнодорожник, несший ящик с дохлыми крысами, прижимая его к боку.
В тот же день после обеда, еще до начала вечернего приема, Риэ принял молодого человека – ему уже сообщили, что это журналист и что он заходил утром. Звался он Раймон Рамбер. Невысокий, широкоплечий, с решительным лицом, светлыми умными глазами, Рамбер, носивший костюм спортивного покроя, производил впечатление человека, находящегося в ладах с жизнью. Он сразу же приступил к делу. Явился он от большой парижской газеты взять у доктора интервью по поводу условий жизни арабов и хотел бы также получить материалы о санитарном состоянии коренного населения. Риэ сказал, что состояние не из блестящих. Но он пожелал узнать, прежде чем продолжать беседу, может ли журналист написать правду.
– Ну ясно, – ответил журналист.
– Я имею в виду, будет ли ваше обвинение безоговорочным?
– Безоговорочным, скажу откровенно, – нет. Но хочу надеяться, что для такого обвинения нет достаточных оснований.
Очень мягко Риэ сказал, что, пожалуй, и впрямь для подобного обвинения оснований нет; задавая этот вопрос, он преследовал лишь одну цель – ему хотелось узнать, может ли Рамбер свидетельствовать, ничего не смягчая.
– Я признаю только свидетельства, которые ничего не смягчают. И поэтому не считаю нужным подкреплять ваше свидетельство данными, которыми располагаю.
– Язык, достойный Сен - Жюста, – улыбнулся журналист.
Не повышая тона, Риэ сказал, что в этом он ничего не смыслит, а говорит он просто языком человека, уставшего жить в нашем мире, но, однако, чувствующего влечение к себе подобным и решившего для себя лично не мириться со всяческой несправедливостью и компромиссами. Рамбер, втянув голову в плечи, поглядывал на него.
– Думаю, что я вас понял, – проговорил он не сразу и поднялся.
Доктор проводил его до дверей.
– Спасибо, что вы так смотрите на вещи.
Рамбер нетерпеливо повел плечом.
– Понимаю, – сказал он, – простите за беспокойство.
Доктор пожал ему руку и сказал, что можно было бы сделать любопытный репортаж о грызунах: повсюду в городе валяются десятки дохлых крыс.
– Ого! – воскликнул Рамбер. – Действительно интересно!
В семнадцать часов, когда доктор снова отправился с визитами, он встретил на лестнице довольно еще молодого человека, тяжеловесного, с большим, массивным, но худым лицом, на котором резко выделялись густые брови. Доктор изредка встречал его у испанских танцовщиков, живших в их подъезде на самом верхнем этаже. Жан Тарру сосредоточенно сосал сигарету, глядя на крысу, которая корчилась в агонии на ступеньке у самых его ног. Тарру поднял на доктора спокойный, пристальный взгляд серых глаз, поздоровался и добавил, что все - таки нашествие крыс – любопытная штука.
– Да, – согласился Риэ, – но в конце концов это начинает раздражать.
– Разве что только с одной точки зрения, доктор, только с одной. Просто мы никогда ничего подобного не видели, вот и все. Но я считаю этот факт интересным, да - да, весьма интересным.
Тарру провел ладонью по волосам, отбросил их назад, снова поглядел на переставшую корчиться крысу и улыбнулся Риэ.
– Вообще - то говоря, доктор, это уж забота привратника.
Доктор как раз обнаружил привратника у их подъезда, он стоял, прислонясь к стене, и его обычно багровое лицо выражало усталость.
– Да, знаю, – ответил старик Мишель, когда доктор сообщил ему о новой находке. – Теперь их сразу по две, по три находят. И в других домах то же самое.
Вид у него был озабоченный, пришибленный. Машинальным жестом он тер себе шею. Риэ осведомился о его самочувствии. Нельзя сказать, чтобы он окончательно расклеился. А все - таки как - то ему не по себе. Очевидно, это его заботы точат. Совсем сбили с панталыку эти крысы, а вот когда они уберутся прочь, ему сразу полегчает.
Но на следующее утро, восемнадцатого апреля, доктор, ездивший на вокзал встречать мать, заметил, что мсье Мишель еще больше осунулся: теперь уж с десяток крыс карабкались по лестницам, видимо, перебирались из подвала на чердак. В соседних домах все баки для мусора полны дохлых крыс. Мать доктора выслушала эту весть, не выказав ни малейшего удивления.
– Такие вещи случаются.
Была она маленькая, с серебристой сединой в волосах, с кроткими черными глазами.
– Я счастлива повидать тебя, Бернар, – твердила она. – И никакие крысы нам не помешают.
Сын кивнул: и впрямь с ней всегда все казалось легким.
Все же Риэ позвонил в городское бюро дератизации, он был лично знаком с директором. Слышал ли директор разговоры о том, что огромное количество крыс вышли из нор и подыхают? Мерсье, директор, слышал об этом, и даже в их конторе, расположенной неподалеку от набережной, обнаружено с полсотни грызунов. Ему хотелось знать, насколько положение серьезно. Риэ не мог решить этот вопрос, но он считал, что контора обязана принять меры.
– Конечно, – сказал Мерсье, – но только когда получим распоряжение. Если ты считаешь, что дело стоит труда, я могу попытаться получить соответствующее распоряжение.
– Все всегда стоит труда, – ответил Риэ.
Их служанка только что сообщила ему, что на крупном заводе, где работает ее муж, подобрали несколько сотен дохлых крыс.
Во всяком случае, примерно в это же время наши сограждане стали проявлять первые признаки беспокойства. Ибо с восемнадцатого числа и в самом деле на всех заводах и складах ежедневно обнаруживали сотни крысиных трупиков. В тех случаях, когда агония затягивалась, приходилось грызунов приканчивать. От окраин до центра города, словом везде, где побывал доктор Риэ, везде, где собирались наши сограждане, крысы будто бы поджидали их, густо набившись в мусорные ящики или же вытянувшись длинной цепочкой в сточных канавах. С этого же дня за дело взялись вечерние газеты и в упор поставили перед муниципалитетом вопрос – намерен или нет он действовать и какие срочные меры собирается принять, дабы оградить своих подопечных от этого омерзительного нашествия. Муниципалитет ровно ничего не намеревался делать и ровно никаких мер не предпринимал, а ограничился тем, что собрался с целью обсудить положение. Службе дератизации был отдан приказ: каждое утро на рассвете подбирать дохлых крыс. А потом оба конторских грузовика должны были отвозить трупы животных на мусоросжигательную станцию для сожжения.
Но в последующие дни положение ухудшилось. Число дохлых грызунов все возрастало, и каждое утро работники конторы собирали еще более обильную, чем накануне, жатву. На четвертый день крысы стали группами выходить на свет и околевали кучно. Из всех сараев, подвалов, погребов, сточных канав вылезали они длинными расслабленными шеренгами, неверными шажками выбирались на свет, чтобы, покружившись вокруг собственной оси, подохнуть поближе к человеку. Ночью в переулках, на лестничных клетках был отчетливо слышен их короткий предсмертный писк. Утром в предместьях города их обнаруживали в сточных канавах с венчиком крови на остренькой мордочке – одни раздутые, уже разложившиеся, другие окоченевшие, с еще воинственно взъерошенными усами. Даже в центре города можно было наткнуться на трупы грызунов, валявшихся кучками на лестничных площадках или во дворах. А некоторые одиночные экземпляры забирались в вестибюли казенных зданий, на школьные дворики, иной раз даже на террасы кафе, где и подыхали. Наши сограждане с удивлением находили их в самых людных местах города. Порой эта мерзость попадалась на Оружейной площади, на бульварах, на Приморском променаде. На заре город очищали от падали, но в течение дня крысиные трупы накапливались вновь и вновь во все возрастающем количестве. Бывало не раз, что ночной прохожий случайно с размаху наступал на пружинящий под ногой еще свежий трупик. Казалось, будто сама земля, на которой были построены наши дома, очищалась от скопившейся в ее недрах скверны, будто оттуда изливалась наружу сукровица и взбухали язвы, разъедавшие землю изнутри. Вообразите же, как опешил наш доселе мирный городок, как потрясли его эти несколько дней; так здоровый человек вдруг обнаруживает, что его до поры до времени неспешно текущая в жилах кровь внезапно взбунтовалась.
Дошло до того, что агентство Инфдок (информация, документация, справки по любым вопросам) в часы, отведенные для бесплатной информации, довело до сведения радиослушателей, что за одно только двадцать пятое апреля была подобрана и сожжена 6231 крыса. Цифра эта обобщила и прояснила смысл уже ставшего будничным зрелища и усугубила общее смятение. До этой передачи люди сетовали ни нашествие грызунов как на мало аппетитное происшествие. Только теперь они осознали, что это явление несет с собой угрозу, хотя никто не мог еще ни установить размеры бедствия, ни объяснить причину, его породившую. Один только старик испанец, задыхавшийся от астмы, по - прежнему потирал руки и твердил в упоении: «Лезут! Лезут! »
Двадцать восьмого апреля агентство Инфдок объявило, что подобрано примерно 8000 крысиных трупов, и городом овладел панический страх. Жители требовали принятия радикальных мер, обвиняли власти во всех смертных грехах, и некоторые владельцы вилл на побережье заговорили уже о том, что пришло время перебираться за город. Но на следующий день агентство объявило, что нашествие внезапно кончилось и служба очистки подобрала только незначительное количество дохлых крыс. Город вздохнул с облегчением.
Однако в тот же день около полудня доктор Риэ, остановив перед домом машину, заметил в конце их улицы привратника, который еле передвигался, как - то нелепо растопырив руки и ноги и свесив голову, будто деревянный паяц. Старика привратника поддерживал под руку священник, и доктор сразу его узнал. Это был отец Панлю, весьма ученый и воинствующий иезуит; они не раз встречались, и Риэ знал, что в их городе преподобный отец пользуется большим уважением даже среди людей, равнодушных к вопросам религии. Доктор подождал их. У старика Мишеля неестественно блестели глаза, дыхание со свистом вырывалось из груди. Вдруг что - то занемог, объяснил Мишель, и решил выйти на воздух. Но во время прогулки у него начались такие резкие боли в области шеи, под мышками и в паху, что пришлось повернуть обратно и попросить отца Панлю довести его до дома.
– Там набрякло, – пояснил он. – Не мог до дому добраться.
Высунув руку из окна автомобиля, доктор провел пальцем по шее старика возле ключиц и нащупал твердый, как деревянный, узелок.
– Идите ложитесь, смеряйте температуру, я загляну к вам под вечер.
Привратник ушел, а Риэ спросил отца Панлю, что он думает насчет нашествия грызунов.
– Очевидно, начнется эпидемия, – ответил святой отец, и в глазах его, прикрытых круглыми стеклами очков, мелькнула улыбка.
После завтрака Риэ перечитывал телеграмму, где жена сообщала о своем прибытии в санаторий, как вдруг раздался телефонный звонок. Звонил его старый пациент, служащий мэрии. Он уже давно страдал сужением аорты, и, так как человек он был малоимущий, Риэ лечил его бесплатно.
– Да, это я, вы меня, наверно, помните, – сказал он. – Но сейчас речь не обо мне. Приходите поскорее, с моим соседом неладно.
Голос его прерывался. Риэ подумал о привратнике и решил заглянуть к нему попозже. Через несколько минут он уже добрался до одного из внешних кварталов и открыл дверь низенького домика по улице Федерб. На середине сырой и вонючей лестницы он увидел Жозефа Грана, служащего мэрии, который вышел его встретить. Узкоплечий, длинный, сутулый, с тонкими ногами и руками, прокуренными желтыми усами, он казался старше своих пятидесяти лет.
– Сейчас чуть получше, – сказал он, шагнув навстречу Риэ, – а я уж испугался, что он кончается.
Он высморкался. На третьем, то есть на самом верхнем, этаже Риэ прочел на двери слева надпись, сделанную красным мелом: «Входите, я повесился».
Они вошли. Веревка свисала с люстры над опрокинутым стулом, стол был задвинут в угол. Но в петле никого не оказалось.
– Я его вовремя успел вынуть из петли, – сказал Гран, который, как и всегда, с трудом подбирал слова, хотя лексикон его был и без того небогат. – Я как раз выходил и вдруг услышал шум. А когда увидел надпись, решил, что это розыгрыш, что ли. Но он так странно, я бы сказал даже зловеще, застонал…
Он поскреб себе затылок.
– По моему мнению, это должно быть крайне мучительно. Ну, понятно, я вошел.
Толкнув дверь, они очутились в светлой, бедно обставленной спальне. На кровати с медными шишечками лежал низкорослый толстячок. Дышал он громко и смотрел на вошедших воспаленными глазами. Доктор остановился на пороге. Ему почудилось, будто в паузах между двумя вздохами он слышит слабый крысиный писк. Но в углах комнаты ничто не копошилось. Риэ подошел к кровати. Пациент, очевидно, упал с небольшой высоты, и упал мягко – позвонки были целы. Само собой разумеется, небольшое удушье. Не мешало бы сделать рентгеновский снимок. Доктор впрыснул больному камфару и сказал, что через несколько дней все будет в порядке.
– Спасибо, доктор, – глухо пробормотал больной. Риэ спросил Грана, сообщил ли он о случившемся полицейскому комиссару, и тот смущенно взглянул на него.
– Нет, – сказал он, – нет. Я решил, что важнее…
– Вы правы, – подтвердил Риэ, – тогда я сам сообщу.
Но тут больной беспокойно шевельнулся, сел на кровати и заявил, что он чувствует себя прекрасно и не стоит поэтому никому ничего сообщать.
– Успокойтесь, – сказал Риэ. – Поверьте мне, все это пустяки, но я обязан сообщать о таких происшествиях.
– Ox, – простонал больной.
Он откинулся на подушку и тихонько заскулил. Гран, молча пощипывавший усы, приблизился к постели.
– Ну - ну, мсье Коттар, – проговорил он. – Вы сами должны понимать. Ведь доктор, надо полагать, за такие вещи отвечает. А что, если вам в голову придет еще раз…
Но Коттар, всхлипывая, заявил, что не придет, то была просто минутная вспышка безумия и он лишь одного хочет – пускай его оставят в покое. Риэ написал рецепт.
– Ладно, – сказал он. – Не будем об этом. Я зайду дня через два - три. Только смотрите снова не наделайте глупостей.
На лестничной площадке Риэ сказал Грану, что обязан заявить о происшедшем, но что он попросит комиссара начать расследование не раньше, чем дня через два.
– Ночью за ним стоило бы приглядеть. Семья у него есть?
– Во всяком случае, я никого не знаю, но могу сам за ним присмотреть. – Он покачал головой. – Признаться, я и его самого - то не так уж хорошо знаю. Но нужно ведь помогать друг другу.
Проходя по коридору, Риэ машинально посмотрел в угол и спросил Грана, полностью ли исчезли крысы из их квартала. Чиновник не мог сообщить по этому поводу ничего. Правда, ему рассказывали о крысином нашествии, но он обычно не придает значения болтовне соседей.
– У меня свои заботы, – сказал он.
Риэ поспешно пожал ему руку. Нужно было еще написать жене, а перед тем навестить привратника.
Газетчики, продающие вечерний выпуск, громкими криками возвещали, что нашествие грызунов пресечено. Но, едва переступив порог каморки привратника, доктор увидел, что тот лежит, наполовину свесившись с кровати над помойным ведром, схватившись одной рукой за живот, другой за горло, и его рвет мучительно, с потугами, розоватой желчью. Ослабев от этих усилий, еле дыша, привратник снова улегся. Температура у него поднялась до 39, 5°, железы на шее и суставы еще сильнее опухли, на боку выступили два черных пятна. Теперь он жаловался, что у него ноет все нутро.
– Жжет, – твердил он, – ух как жжет, сволочь!
Губы неестественно темного цвета еле шевелились, он бормотал что - то неразборчивое и все поворачивал к врачу свои рачьи глаза, на которые от нестерпимой головной боли то и дело наворачивались слезы. Жена с тревогой смотрела на упорно молчавшего Риэ.
– Доктор, – спросила она, – что это с ним такое?
– Может быть любое. Пока ничего определенного сказать нельзя. До вечера подержите его на диете, дайте слабительное. И пусть побольше пьет.
И впрямь, привратника все время мучила жажда. Вернувшись домой, Риэ позвонил своему коллеге Ришару, одному из самых авторитетных врачей города.
– Нет, – ответил Ришар, – за последнее время никаких экстраординарных случаев я не наблюдал.
– Ни одного случая высокой температуры, лихорадки с локальным воспалением?
– Ах да, пожалуй, в двух случаях лимфатические узлы были сильно воспалены.
– Сверх нормы?
– Ну - у, – протянул Ришар, – норма, знаете ли… Но так или иначе, к вечеру у привратника температура поднялась до 40°, он бредил и жаловался на крыс. Риэ решил сделать ему фиксирующий абсцесс. Почувствовав жжение от терпентина, больной завопил: «Ох, сволочи! »
Лимфатические узлы еще сильнее набрякли, затвердели и на ощупь казались жесткими, как дерево. Жена больного совсем потеряла голову.
– Не отходите от него, – посоветовал доктор. – Если понадобится, позовите меня.
На следующий день, тридцатого апреля, с влажно - голубого неба повеял уже по - весеннему теплый ветер. Он принес из отдаленных пригородов благоухание цветов. Утренние шумы казались звонче, жизнерадостнее обычного. Для всего нашего небольшого городка, сбросившего с себя смутное предчувствие беды, под тяжестью которого мы прожили целую неделю, этот день стал подлинным днем прихода весны. Даже Риэ, получивший от жены бодрое письмо, спустился к привратнику с ощущением какой - то душевной легкости. И в самом деле, температура к утру упала до 38°. Больной слабо улыбнулся, не поднимая головы с подушки.
– Ему лучше, да, доктор? – спросила жена.
– Подождем еще немного.
Но к полудню температура сразу поднялась до 40°, больной не переставая бредил, приступы рвоты участились. Железы на шее стали еще болезненнее на ощупь, и привратник все закидывал голову, как будто ему хотелось держать ее как можно дальше от тела. Жена сидела в изножье постели и через одеяло легонько придерживала ноги больного. Она молча взглянула на врача.
– Вот что, – сказал Риэ, – его необходимо изолировать и провести специальный курс лечения. Я позвоню в госпиталь, и мы перевезем его в карете «скорой помощи».
Часа через два, уже сидя в машине «скорой помощи», доктор и жена больного склонились над ним. С обметанных, распухших губ срывались обрывки слов: «Крысы! Крысы! » Лицо его позеленело, губы стали как восковые, веки словно налились свинцом, дышал он прерывисто, поверхностно и, как бы распятый разбухшими железами, все жался в угол откидной койки, будто хотел, чтобы она захлопнулась над ним, будто какой - то голос, идущий из недр земли, не переставая звал его, задыхающегося под какой - то невидимой тяжестью. Жена плакала.
– Значит, доктор, надежды уже нет?
– Он скончался, – ответил Риэ.
Смерть привратника, можно сказать, подвела черту под первым периодом зловещих предзнаменований и положила начало второму, относительно более трудному, где первоначальное изумление мало - помалу перешло в панику. Прежде никто из наших сограждан даже мысли никогда не допускал – они поняли это только сейчас, – что именно нашему городку предназначено стать тем самым местом, где среди белого дня околевают крысы, а привратники гибнут от загадочных недугов. С этой точки зрения мы, следовательно, заблуждались, и нам пришлось срочно пересматривать свои представления о мире. Если бы дело тем и ограничилось, привычка взяла бы верх. Но еще многим из нас – причем не только привратникам и беднякам – пришлось последовать по пути, который первым проложил мсье Мишель. Вот с этого - то времени и возник страх, а ему сопутствовали раздумья.
Однако, прежде чем приступить к подробному описанию дальнейших событий, рассказчик считает полезным привести суждение другого свидетеля касательно этого этапа. Жан Тарру, с которым читатель уже встречался в начале этого повествования, осел в Оране за несколько недель до чрезвычайных событий и жил в одном из самых больших отелей в центре города. Судя по всему, жил он безбедно, на свои доходы. Но хотя город постепенно привык к нему, никто не знал, откуда он взялся, почему живет здесь. Его встречали во всех общественных местах. С первых весенних дней его чаще всего можно было видеть на пляже, где он с явным удовольствием нырял и плавал. Жизнерадостный, с неизменной улыбкой на губах, он, казалось, отдавался всем развлечениям, но отнюдь не был их рабом… И в самом деле, можно назвать только одну его привычку – усердные посещения испанских танцовщиков и музыкантов, которых в нашем городе немало.
Так или иначе, его записные книжки тоже содержат хронику этого трудного периода. Но тут, в сущности, мы имеем дело с совсем особой хроникой, словно автор заведомо поставил себе целью все умалять. На первый взгляд кажется, будто Тарру как - то ухитряется видеть людей и предметы в перевернутый бинокль. Среди всеобщего смятения он, по сути дела, старался стать историографом того, что вообще не имеет истории. Разумеется, можно только пожалеть об этой предвзятости и заподозрить душевную черствость. Но при всем том его записи могут пополнить хронику этого периода множеством второстепенных деталей, имеющих, однако, свое значение; более того, сама их своеобычность не позволяет нам судить с налету об этом безусловно занятном персонаже.
Первые записи Жана Тарру относятся ко времени его прибытия в Оран. С самого начала в них чувствуется, что автор до странности доволен тем обстоятельством, что попал в такой уродливый город. Там мы находим подробное описание двух бронзовых львов, украшающих подъезд мэрии, вполне благодушные замечания насчет отсутствия зелени, насчет неприглядного вида зданий и нелепой планировки города. Эти замечания Тарру перемежает диалогами, подслушанными в трамваях и на улицах, причем автор избегает любых комментариев, за исключением – но это уже позднее – одного разговора, касающегося некоего Кана. Тарру довелось присутствовать при беседе двух трамвайных кондукторов.
– Ты Кана знал? – спросил первый.
– Какого Кана? Высокого такого, с черными усами?
– Его самого. Он еще работал стрелочником.
– Ну конечно, знал.
– Так вот, он умер.
– Ага, а когда?
– Да после этой истории с крысами.
– Смотри - ка! А что с ним такое было?
– Не знаю, говорят, лихорадка. Да и вообще он слабого здоровья был. Сделались у него нарывы под мышками. Ну, он и не выдержал.
– А ведь с виду был вроде как все.
– Нет, у него грудь была слабая, да еще он играл в духовом оркестре. А знаешь, как вредно дудеть на корнете - пистоне.
– Да, – заключил второй, – когда у человека плохое здоровье, нечего ему дудеть на корнете.
Взвесив эти факты, Тарру задумывается над тем, с какой стати Кан явно во вред своим собственным интересам вступил в духовой оркестр и какие скрытые причины побудили его рисковать жизнью ради сомнительного удовольствия участвовать в воскресных шествиях.
Далее Тарру отмечает благоприятное впечатление, которое произвела на него сцена, почти ежедневно разыгрывавшаяся на балконе прямо напротив его окна. Его номер выходил в переулок, где в тени, отбрасываемой стенами, мирно дремали кошки. Но ежедневно после второго завтрака, в те часы, когда сморенный зноем город впадал в полусон, на балконе напротив окна Тарру появлялся старичок. Седовласый, аккуратно причесанный, в костюме военного покроя, старичок, держащийся по - солдатски прямо и строго, негромко скликал кошек ласковым «кис - кис». Кошки, еще не трогаясь с места, подымали на него обесцвеченные сном глаза. Тогда старичок разрывал лист бумаги на маленькие клочки и сыпал их вниз, на улицу и на кошек, а те, соблазнившись роем беленьких бабочек, ступали на мостовую и нерешительно тянулись лапкой к обрывкам бумаги. Тут старичок смачно и метко плевал на кошек. Если хотя бы один плевок достигал цели, он разражался хохотом.
Наконец, нашего Тарру, по - видимому, совсем покорил торговый облик города, где все – и самое оживление, и даже удовольствия – как бы подчинено нуждам коммерции. Эта особенность (именно такой термин мы встречаем в его записях) заслужила одобрение автора, и одна из хвалебных записей даже кончается словами: «Вот оно как! » Только в этих записях и проскальзывают личные нотки. Трудно вполне оценить значение и важность этих заметок. Рассказав историю о том, как кассир отеля, обнаружив дохлую крысу, допустил ошибку в счете, Тарру добавляет менее четким, чем обычно, почерком: «Вопрос: как добиться того, чтобы не терять зря времени? Ответ: прочувствовать время во всей его протяженности Средства: проводить дни в приемной зубного врача на жестком стуле; сидеть на балконе в воскресенье после обеда; слушать доклады на непонятном для тебя языке; выбирать самые длинные и самые неудобные железнодорожные маршруты и, разумеется, ездить в поездах стоя; торчать в очереди у театральной кассы и не брать билета на спектакль и т. Д. И т. П. ». Но непосредственно после таких скачков мысли и стиля в записных книжках идут подробнейшие описания наших городских трамваев, формы вагонов, отмечается то, что окрашены они в неопределенно - бурый цвет, что в них всегда грязно, и кончаются эти соображения словами: «Это обращает на себя внимание! », что, в сущности, ничего не объясняет.
Во всяком случае, в записных книжках Тарру есть упоминание об истории с крысами, приводим его слова.
«Сегодня старичок, что живет напротив, явно расстроен. Не стало кошек. Они действительно куда - то испарились, обеспокоенные зрелищем дохлых крыс, которые сотнями валяются на улицах. По - моему, кошки, вообще - то, дохлых крыс не едят. Во всяком случае, помнится, мои категорически отказывались от этого угощения. Так или иначе, они, должно быть, носятся по подвалам, а старичку от этого одно расстройство. Он даже не так аккуратно причесан, как - то сразу сдал. Чувствуется, что ему не по себе. Постояв с минуту, он ушел в комнаты. Но на прощание все - таки плюнул разок – в пустоту.
Сегодня в городе остановили трамвай, так как обнаружили там дохлую крысу, непонятно откуда взявшуюся. Две - три женщины тут же вылезли. Крысу выбросили. Трамвай пошел дальше.
В нашем отеле ночной сторож – а он человек, вполне заслуживающий доверия, – сообщил мне, что ждет от крысиного нашествия всяческих бед. «Когда крысы покидают корабль…» Я возразил, что в случае с кораблем это, может, и верно, но в отношении городов это еще не доказано. Однако разубедить его не удалось. Я спросил, какая же беда, по его мнению, грозит нам. Он и сам не знает; беду, по его словам, заранее не угадаешь. Но ничего удивительного нет, если произойдет землетрясение. Я согласился, что это возможно, и он спросил, не пугает ли меня такая перспектива.
– Единственное, что мне важно, – сказал я, – обрести внутренний мир.
И сторож прекрасно меня понял.
В ресторане нашего отеля я не раз встречал весьма примечательное семейство. Отец – высокий, тощий, в черной паре, в туго накрахмаленном воротничке. На макушке у него плешь, а над ушами справа и слева торчат два кустика седых волос. Глазки у него маленькие, круглые и жесткие, нос тонкий, рот неестественно растянут, что придает ему сходство с благовоспитанным филином. Каждый раз он распахивает дверь ресторана, потом прижимается к косяку, пропуская жену, маленькую, как черная мышка, входит сам, а за ним семенят мальчик и девочка, наряженные, как цирковые собачонки. У столика он стоит, пока жена не займет место, садится сам, а потом уже оба пуделька могут вскарабкаться на стулья. К жене и детям он обращается на «вы», отпускает своей половине всяческие колкости и безапелляционным тоном говорит своим отпрыскам:
– Николь, на вас в высшей степени неприятно смотреть.
Девочка еле удерживает слезы. А ему только этого и надо.
Нынче утром мальчик не мог усидеть на месте, так взбудоражила его история с крысами. Он не вытерпел и начал было свой рассказ.
– За обедом о крысах не говорят, Филипп. Запрещаю вам раз и навсегда даже произносить слово «крыса».
– Ваш отец совершенно прав, – подхватила черная мышка.
Оба пуделька уткнули носы в тарелку с паштетом, а филин поблагодарил жену кивком головы, который можно было истолковать как угодно.
Пример, достойный подражания, а между тем весь город говорит о крысах. Даже газета вмешалась в это дело. Отдел городской хроники, обычно составленный из самых разных материалов, ведет теперь упорную кампанию против муниципалитета. «Отдают ли себе отчет отцы города, какую опасность представляют разлагающиеся на улицах трупы грызунов? » Директор отеля ни о чем, кроме этих крыс, говорить не может. И неудивительно, для него это зарез. То обстоятельство, что в лифте столь респектабельного отеля обнаружили крысу, кажется ему непостижимым. Желая его утешить, я сказал: «Но у всех сейчас крысы».
– Вот именно, – ответил он, – теперь мы стали как все.
Это он сообщил мне о первых случаях лихорадки непонятного происхождения, которая вызывает в городе тревогу. Одна из его горничных тоже заболела.
– Но ясно, болезнь не заразная, – поспешил заверить он.
Я сказал, что мне это безразлично.
– О, понимаю. Мсье вроде меня, мсье тоже фаталист. Ничего подобного я не говорил, и к тому же я вовсе не фаталист. Так я ему и сказал…»
С этого дня в записных книжках Тарру появляются более или менее подробные сведения об этой таинственной лихорадке, уже посеявшей в публике тревогу. После записи о старичке, который терпеливо продолжает совершенствовать свое прицельное плевание, так как после исчезновения крыс снова появились кошки, Тарру добавляет, что уже можно привести десяток случаев этой лихорадки, обычно приводящей к смертельному исходу.
Документальную ценность имеет портрет доктора Риэ, очерченный Тарру в нескольких строках. Поскольку может судить сам рассказчик, портрет этот достаточно верен.
«На вид лет тридцати пяти. Рост средний. Широкоплечий. Лицо почти квадратное. Глаза темные, взгляд прямой, скулы выдаются. Нос крупный, правильной формы. Волосы темные, стрижется очень коротко. Рот четко обрисован, губы пухлые, почти всегда плотно сжаты. Похож немного на сицилийского крестьянина – такой же загорелый, с иссиня - черной щетиной и к тому же ходит всегда в темном, впрочем, ему это идет.
Походка быстрая. Переходит через улицу, не замедляя шага, и почти каждый раз непросто ступает на противоположный тротуар, а легко вспрыгивает на обочину. Машину водит рассеянно и очень часто забывает отключить стрелку поворота, даже свернув в нужном направлении. Ходит всегда без шляпы. Вид человека, хорошо осведомленного».

Цифры, приведенные Тарру, полностью соответствовали истине. Уж кто - кто, а доктор Риэ это знал. После того как труп привратника перевезли в изолятор, Риэ позвонил Ришару, чтобы посоветоваться с ним насчет паховых опухолей.
– Сам ничего не понимаю, – признался Ришар. – У меня двое тоже умерли, один через двое суток, другой на третий день. А ведь я еще утром его посетил и нашел значительное улучшение.
– Предупредите меня, если у вас будут подобные случаи, – попросил Риэ.
Он позвонил еще и другим врачам. В результате проведенного опроса выяснилось, что за несколько последних дней отмечено примерно случаев двадцать аналогичного заболевания. Почти все они привели к смертельному исходу. Тогда Риэ опять позвонил Ришару, секретарю общества врачей Орана, и потребовал, чтобы вновь заболевшие были изолированы.
– Что же я - то могу? – сказал Ришар. – Тут должны принять меры городские власти. А откуда вы взяли, что это болезнь заразная?
– Ниоткуда. Просто симптомы слишком уж тревожные.
Однако Ришар заявил, что в этом вопросе он, мол, «недостаточно компетентен». Все, что он может сделать, – это поговорить с префектом.
Пока шли переговоры, погода испортилась. На следующий день после смерти привратника все небо затянуло густым туманом. На город обрушивались бурные, быстропроходящие дожди. Эти шумные ливни сменялись жарой, как в предгрозье. Даже море утратило свой темно - лазурный цвет и отливало под серым небом серебром, вернее сталью так, что глазам было больно. По сравнению с влажной жарой нынешней весны даже летний зной казался желанным. В городе, лежащем в виде улитки на плоскогорье и только слегка открытом морю, царило угрюмое оцепенение. Люди, зажатые между бесконечными рядами ветхих стен, в лабиринте улиц с пыльными витринами, в грязно - желтых трамваях, чувствовали себя в плену у этого неба. Один только старик, пациент доктора Риэ, ликовал – в такую погоду астма его оставляла.
– Печет, – твердил он, – для бронхов оно самое полезное.
И в самом деле пекло, но не просто пекло, пекло и жгло, как при лихорадке. Весь город лихорадило, такое по крайней мере впечатление не оставляло доктора Риэ в то утро, когда он отправился на улицу Федерб, чтобы присутствовать при расследовании дела о покушении Коттара на самоубийство. Но он тут же счел свое впечатление несуразным. Он приписал это нервному переутомлению, множеству навалившихся на него забот и подумал, что следовало бы взять себя в руки и привести свои мысли в порядок.
До улицы Федерб он добрался раньше полицейского комиссара. Гран уже ждал его на лестнице, и оба решили посидеть пока у него, а дверь на площадку оставить открытой. Служащий мэрии жил в двухкомнатной, довольно убого обставленной квартире. В глаза бросалась только деревянная некрашеная полка, на которой стояли два - три словаря, да грифельная доска на стене, где можно было еще разобрать полустертые слова «цветущие аллеи». По уверению Грана, Коттар провел ночь спокойно. Но утром он пожаловался на головную боль и вообще показался Грану каким - то безучастным. Сам Гран выглядел усталым и нервничал; он шагал взад и вперед по комнате, то открывая на ходу, то захлопывая лежавшую на столе толстую папку, набитую исписанными листками.
Расхаживая по комнате, он сообщил доктору, что, в сущности, почти не знает Коттара, но предполагает, что у того есть небольшое состояние. Вообще - то Коттар – человек странный. Живут они рядом давно, но, встречаясь в подъезде, только раскланиваются.
– Фактически и разговаривал я с ним всего раза два. Несколько дней назад я уронил на площадке коробку с мелками. Там были красные и синие мелки. Как раз вышел Коттар и помог мне их собрать. Он спросил, для чего нужны разноцветные мелки.
Гран тогда объяснил ему, что намерен восстановить в памяти латынь. Латынь он учил в лицее, но порядком ее позабыл.
– Кстати, меня уверяли, – добавил он, обращаясь к доктору, – что знание латыни помогает глубже проникать в смысл французских слов.
На доске он пишет несколько латинских слов. Синим мелком те части слова, которые изменяются, согласно правилам склонения и спряжения, а красным – те, что остаются неизменными.
– Не знаю, понял ли меня Коттар или нет, во всяком случае, внешне он как будто заинтересовался и попросил у меня красный мелок. Я, конечно, удивился, но в конце концов… Не мог же я предвидеть, что мелок ему понадобится для осуществления своего замысла.
Риэ спросил, о чем шла у них речь во второй раз. Но тут в сопровождении секретаря явился полицейский комиссар и пожелал сначала выслушать показания Грана. Доктор отметил про себя, что Гран, говоря о Коттаре, называет его «человеком отчаявшимся». Он употребил даже слова «роковое решение». Речь шла о мотивах самоубийства, и Гран проявлял крайнюю щепетильность в выборе терминов. Наконец сообща выработали формулировку: «Огорчения интимного характера». Комиссар осведомился, было ли в поведении Коттара что - либо позволявшее предвидеть то, что он называл «его решение».
– Вчера он постучался ко мне, – сказал Гран, – и попросил спичек. Я дал ему коробок. Он извинился, что побеспокоил меня, но раз уж мы соседи… Потом стал уверять, что сейчас же вернет спички. Я сказал, пускай оставит коробок себе.
Комиссар спросил Грана, не показалось ли ему поведение Коттара странным.
– Одно мне показалось странным – то, что он вроде бы намеревался вступить со мной в беседу. Но мне как раз надо было работать.
Гран обернулся к Риэ и смущенно пояснил:
– Личная работа.
Комиссар выразил желание повидать больного, но Риэ решил, что разумнее будет сначала подготовить Коттара к этому визиту. Когда он вошел к нему в комнату, Коттар в серой фланелевой пижаме приподнялся на постели и тревожно оглянулся на дверь:
– Полиция, да?
– Да, – ответил Риэ, – но волноваться не следует. Всего две - три формальности – и вас оставят в покое.
Но Коттар возразил, что все это ни к чему, а главное, он видеть не может полицию. Риэ не сдержал нетерпеливого жеста.
– Я тоже ее не обожаю. Но с этим делом надо покончить как можно скорее, поэтому отвечайте на вопросы быстро и точно.
Коттар замолчал, и доктор направился к двери. Но больной тут же окликнул его и, когда Риэ подошел, схватил его за руку:
– Скажите, доктор, ведь правда нельзя забирать больного или того, кто хотел повеситься, а?
С минуту Риэ смотрел на Коттара, а потом заверил его, что и речи не было ни о чем подобном, да он'и сам явился сюда затем, чтобы защищать интересы своего пациента. Больной, видимо, успокоился, и Риэ позвал комиссара.
Коттару зачитали показания Грана и спросили, может ли он уточнить мотивы своего поступка. Не глядя на комиссара, он подтвердил только, что «огорчения интимного характера – очень хорошо сказано». Комиссар тогда и спросил, не вздумает ли Коттар повторить свою попытку. Коттар с воодушевлением заверил, что не вздумает и желает только одного – чтобы его оставили в покое.
– Разрешите заметить, – раздраженно сказал комиссар, – что в данном случае именно вы нарушаете чужой покой.
Риэ незаметно махнул ему рукой, и комиссар замолчал.
– Нет, вы только подумайте, – вздохнул комиссар, когда они вышли на площадку, – у нас и без того хлопот по горло, особенно сейчас, с этой лихорадкой…
Он осведомился у доктора, серьезно ли это, и Риэ сказал, что сам не знает.
– Тут главное – погода, в ней вся беда, – заключил комиссар.
Разумеется, во всем виновата была погода. День становился все жарче и жарче, вещи, казалось, липнут к рукам, и Риэ с каждым новым визитом укреплялся в своих опасениях. К вечеру того же дня он, попав в предместье, заглянул к соседу своего старого пациента - астматика и увидел, что тот лежит в бреду, схватившись за больной пах, и мучается неукротимой рвотой. Лимфатические узлы опухли у него еще сильнее, чем у их привратника. Один гнойник уже созрел и на глазах врача открылся, как гнилой плод. Вернувшись домой, Риэ позвонил в аптечный склад департамента. В его врачебных заметках под этой датой есть только одна запись: «Ответ отрицательный». А его вызывали уже к новым пациентам с тем же заболеванием. Ясно было одно – гнойники необходимо вскрывать. Два крестообразных надреза ланцетом – и из опухоли вытекала гнойная масса с примесью сукровицы. Больные исходили кровью, лежали как распятые. На животе и на ногах появлялись пятна, истечение из гнойников прекращалось, потом они снова набухали. В большинстве случаев больной погибал среди ужасающего зловония.
Газеты, размазывавшие на все лады историю с крысами, теперь словно в рот воды набрали. Оно и понятно: крысы умирали на улицах, а больные – у себя дома. А газеты интересуются только улицей. Однако префектура и муниципалитет призадумались. Пока каждый врач сталкивался в своей практике с двумя - тремя случаями непонятного заболевания, никто и пальцем не шевельнул. Но достаточно было кому - то сделать простой подсчет, и полученный итог ошеломил всех. За несколько дней смертельные случаи участились, и тем, кто сталкивался с этим загадочным недугом, стало ясно, что речь идет о настоящей эпидемии. Именно в это время доктор Кае гель, человек уже пожилой, зашел побеседовать к своему коллеге Риэ.
– Надеюсь, Риэ, вы уже знаете, что это? – спросил он.
– Хочу дождаться результата анализов.
– А я так знаю. И никакие анализы мне не требуются. Я много лет проработал в Китае, да, кроме того, лет двадцать назад наблюдал несколько случаев в Париже. Только тогда не посмели назвать болезнь своим именем. Общественное мнение – это же святая святых: никакой паники, главное – без паники. К тому же один врач мне сказал: «Но это немыслимо, всем известно, что на Западе она полностью исчезла». Знать - то все знали, кроме тех, кто от нее погиб. Да и вы, Риэ, тоже знаете это не хуже меня.
Риэ задумчиво молчал. Из окна кабинета был виден каменистый отрог прибрежных скал, смыкавшихся вдалеке над бухтой. И хотя небо было голубое, сквозь лазурь пробивался какой - то тусклый блеск, меркнущий по мере того, как близился вечер.
– Да, Кастель, – проговорил он, – а все - таки не верится. Но по всей видимости, это чума.
Кастель поднялся и направился к двери.
– Вы сами знаете, что нам ответят, – сказал старик доктор.
«Уже давным - давно она исчезла в странах умеренного климата».
– А что, в сущности, значит «исчезла»? – ответил Риэ, пожимая плечами.
– Да, представьте, исчезла. И не забудьте: в самом Париже меньше двадцати лет назад…
– Ладно, будем надеяться, что у нас обойдется так же благополучно, как и там. Но просто не верится.
Слово «чума» было произнесено впервые. Оставим на время доктора Риэ у окна его кабинета и позволим себе отступление с целью оправдать в глазах читателя колебания и удивление врача, тем более что первая его реакция была точно такой же, как у большинства наших сограждан, правда с некоторыми нюансами. Стихийное бедствие и на самом деле вещь довольно обычная, но верится в него с трудом, даже когда оно обрушится на вашу голову. В мире всегда была чума, всегда была война. И однако ж, и чума и война, как правило, заставали людей врасплох. И доктора Риэ, как и наших сограждан, чума застала врасплох, и поэтому давайте постараемся понять его колебания, И постараемся также понять, почему он молчал, переходя от беспокойства к надежде. Когда разражается война, люди обычно говорят: «Ну, это не может продлиться долго, слишком это глупо». И действительно, война – это и впрямь слишком глупо, что, впрочем, не мешает ей длиться долго. Вообще - то глупость – вещь чрезвычайно стойкая, это нетрудно заметить, если не думать все время только о себе. В этом отношении наши сограждане вели себя, как и все люди, – они думали о себе, то есть были в этом смысле гуманистами: они не верили в бич Божий. Стихийное бедствие не по мерке человеку, потому - то и считается, что бедствие – это нечто ирреальное, что оно - де дурной сон, который скоро пройдет. Но не сон кончается, а от одного дурного сна к другому кончаются люди, и в первую очередь гуманисты, потому что они пренебрегают мерами предосторожности. В этом отношении наши сограждане были повинны не больше других людей, просто они забыли о скромности и полагали, что для них еще все возможно, тем самым предполагая, что стихийные бедствия невозможны. Они по - прежнему делали дела, готовились к путешествиям и имели свои собственные мнения. Как же могли они поверить в чуму, которая разом отменяет будущее, все поездки и споры? Они считали себя свободными, но никто никогда не будет свободен, пока существуют бедствия.
И даже когда сам доктор Риэ признался своему другу Кастелю, что в разных частях города с десяток больных без всякого предупреждения взяли и скончались от чумы, опасность по - прежнему казалась ему нереальной. Просто, если ты врач, у тебя составилось определенное представление о страдании и это как - то подхлестывает твое воображение. И, глядя в окно на свой город, который ничуть не изменился, вряд ли доктор почувствовал, как в нем зарождается то легкое отвращение перед будущим, что зовется тревогой. Он попытался мысленно свести в одно все свои сведения об этом заболевании. В памяти беспорядочно всплывали цифры, и он твердил про себя, что истории известно примерно три десятка больших эпидемий чумы, унесших сто миллионов человек. Но что такое сто миллионов мертвецов? Пройдя войну, с трудом представляешь себе даже, что такое один мертвец. И поскольку мертвый человек приобретает в твоих глазах весомость, только если ты видел его мертвым, то сто миллионов трупов, рассеянных по всей истории человечества, в сущности, дымка, застилающая воображение. Доктор припомнил, что, по утверждению Прокопия, чума в Константинополе уносила ежедневно десять тысяч человек. Десять тысяч мертвецов – это в пять раз больше, чем, скажем, зрителей крупного кинотеатра. Вот что следовало бы сделать. Собрать людей при выходе из пяти кинотеатров, свести их на городскую площадь и умертвить всех разом – тогда можно было бы себе все это яснее представить, можно было бы различить в этой безликой толпе знакомые лица. Но проект этот неосуществим, да и кто знает десять тысяч человек? К тому же люди, подобные Прокопию, как известно, считать не умели. Семьдесят лет назад в Кантоне  сдохло от чумы сорок тысяч крыс, прежде чем бедствие обратилось на самих жителей. Но и в 1871 году не было возможности точно подсчитать количество крыс. Подсчитывали приблизительно, скопом и, конечно, допускали при этом ошибки. Между тем если одна крыса имеет в длину сантиметров тридцать, то сорок тысяч дохлых крыс, положенные в ряд, составят…
Но тут доктору изменило терпение. Он слишком дал себе волю, а вот этого - то и не следовало допускать. Несколько случаев – это еще не эпидемия, и, в общем - то, достаточно принять необходимые меры. Следовало держаться того, что уже известно, например, ступор, прострация, покраснение глаз, обметанные губы, головные боли, бубоны, мучительная жажда, бред, пятна на теле, ощущение внутренней распятости, а в конце концов… А в конце концов доктор Риэ мысленно подставлял фразу, которой в учебнике завершается перечисление симптомов: «Пульс становится нитеобразным, и любое, самое незначительное движение влечет за собой смерть». Да, в конце концов все мы висим на ниточке, и три четверти людей – это уж точная цифра – спешат сделать то самое незначительное движение, которое их и сразит.
Доктор все еще смотрел в окно. По ту сторону стекла – ясное весеннее небо, а по эту – слово, до сих пор звучавшее в комнате: «чума». Слово это содержало в себе не только то, что пожелала вложить в него наука, но и бесконечную череду самых необычных картин, которые так не вязались с нашим желто - серым городом, в меру оживленным в этот час, скорее приглушенно жужжащим, чем шумным, в сущности - то счастливым, если можно только быть одновременно счастливым и угрюмым. И это мирное и такое равнодушное ко всему спокойствие одним росчерком, без особого труда зачеркивало давно известные картины бедствий: зачумленные и покинутые птицами Афины, китайские города, забитые безгласными умирающими, марсельских каторжников, скидывающих в ров сочащиеся кровью трупы, постройку великой провансальской стены, долженствующей остановить яростный вихрь чумы, Яффу  с ее отвратительными нищими, сырые и прогнившие подстилки, валяющиеся прямо на земляном полу константинопольского лазарета, зачумленных, которых тащат крючьями, карнавал врачей в масках во время Черной чумы, соитие живых на погостах Милана, повозки для мертвецов в сраженном ужасом Лондоне  и все ночи, все дни, звенящие нескончаемым людским воплем. Нет, даже все это было не в силах убить покой сегодняшнего дня. По ту сторону окна вдруг протренькал невидимый отсюда трамвай и сразу же опроверг жестокость и боль. Разве что море там, за шахматной доской тусклых зданий, свидетельствовало, что в мире есть нечто тревожащее, никогда не знающее покоя. И доктор Риэ, глядя на залив, вспомнил о кострах, о них говорил Лукреций, – испуганные недугом афиняне раскладывали костры на берегу моря. Туда ночью сносили трупы, но берега уже не хватало, и живые дрались, пуская в ход факелы, лишь бы отвоевать место в огне тому, кто был им дорог, готовы были выдержать любую кровопролитную схватку, лишь бы не бросить на произвол судьбы своего покойника… Без труда представлялось багровое пламя костров рядом со спокойной темной гладью вод, факельные битвы, потрескивание искр во мраке, густые клубы ядовитого дыма, который подымался к строго внимающему небу. Трудно было не содрогнуться…
Но все это умопомрачение рушилось перед доводами разума. Совершенно верно, слово «чума» было произнесено, совершенно верно, как раз в ту самую минуту просвистел бич и сразил одну или две жертвы. Ну и что же – еще не поздно остановить его. Главное – это ясно осознать то, что должно быть осознано, прогнать прочь бесплодные видения и принять надлежащие меры. И тогда - де чума остановится: ведь человек не может представить себе чуму или представляет ее неверно. Если она остановится, что всего вероятнее, тогда все образуется. В противном случае люди узнают, что такое чума и нет ли средства сначала ужиться с ней, чтобы уж затем одолеть.
Доктор отворил окно, в комнату ворвался шум города. Из соседней мастерской долетал короткий размеренный визг механической пилы. Риэ встряхнулся. Да, вот что дает уверенность – повседневный труд. Все прочее держится на ниточке, все зависит от того самого незначительного движения. К этому не прилепишься. Главное – это хорошо делать свое дело.

Вот о чем думал доктор Риэ, когда ему доложили, что пришел Жозеф Гран. Хотя Гран служил чиновником в мэрии и занимался там самыми разнообразными делами, время от времени ему, уже в качестве частного лица, поручали составлять статистические таблицы. Так, сейчас он вел подсчет смертных случаев. И, будучи человеком обязательным, охотно согласился лично занести доктору копию своих подсчетов.
Вместе с Граном явился и его сосед Коттар. Чиновник еще с порога взмахнул листком бумаги.
– Цифры растут, доктор, – объявил он, – одиннадцать смертей за последние сорок восемь часов.
Риэ поздоровался с Коттаром, осведомился о его самочувствии. Гран объяснил, что Коттар сам напросился прийти с ним, хотел поблагодарить доктора и принести извинения за доставленные хлопоты. Но Риэ уже завладел списком.
– Н - да, – протянул он, – возможно, пришла пора назвать болезнь ее настоящим именем. До сих пор мы тянули. Пойдемте со мной, мне нужно заглянуть в лабораторию.
– Верно, верно, – твердил Гран, спускаясь вслед за доктором по лестнице. – Необходимо называть вещи своими именами. А как прикажете называть эту болезнь?
– Пока еще я не могу вам ее назвать, впрочем, это вам ничего не даст.
– Вот видите, – улыбнулся Гран. – Не так - то это легко.
Они направились к Оружейной площади. Коттар упорно молчал. На улицах начал появляться народ. Быстротечные сумерки – других в нашем краю и не бывает – уже отступали перед ночным мраком, а на еще светлом небосклоне зажглись первые звезды. Через несколько секунд вспыхнули уличные фонари, и сразу же все небо затянуло черной пеленой и громче стал гул голосов.
– Простите, но я поеду на трамвае, – сказал Гран, когда они добрались до угла Оружейной площади. – Вечера для меня священны. Как говорят у нас на родине: «Никогда не откладывай на завтра…».
Уже не в первый раз Риэ отметил про себя эту страсть Грана, уроженца Монтелимара, ссылаться в разговоре кстати и некстати на местные речения, да еще непременно добавлять повсеместно бытующие банальные фразы, вроде «волшебная погода» или «феерическое освещение».
– Правильно, – подхватил Коттар. – После обеда его из дому не вытащишь.
Риэ спросил Грана, работает ли он вечерами для мэрии. Гран ответил – нет, работает для себя.
– А - а, – протянул Риэ, просто чтобы сказать что - то, – ну и как, идет дело?
– Я работаю уже много лет, значит, как - то идет… Хотя, с другой стороны, особых успехов не заметно.
– А чем, в сущности, вы занимаетесь? – спросил доктор, останавливаясь.
Гран, пробормотав что - то невнятное, нахлобучил на свои оттопыренные уши круглую шляпу… Риэ смутно догадался, что речь идет о каком - то личном самоусовершенствовании. Но Гран уже распрощался и засеменил под фикусами бульвара Марны. У дверей лаборатории Коттар сказал доктору, что очень бы хотел с ним повидаться еще раз и попросить совета. Риэ, нервно скручивая лежавшую в кармане таблицу, пригласил Коттара зайти к нему на прием, но тут же спохватился и сказал, что послезавтра будет в их квартале и под вечер сам заглянет к нему.
Расставшись с Коттаром, доктор поймал себя на том, что все это время думает о Гране. Он представлял его в самом пекле чумной эпидемии – не такой, конечно, как нынешняя, не слишком грозной, а во время какого - нибудь мора, вошедшего в историю. «Он из тех, кого чума щадит». И тут же Риэ припомнил вычитанное где - то утверждение, будто чума щадит людей тщедушных и обрушивается в первую очередь на людей могучей комплекции. И, продолжая размышлять об этом, доктор решил, что, судя по виду Грана, у него есть своя маленькая тайна.
На первый взгляд Жозеф Гран был самым типичным. Мелким служащим. Длинный, тощий, в широком не по мерке костюме, очевидно, нарочно покупает на номер больше, надеется, такой дольше будет носиться. В нижней челюсти еще сохранилось несколько зубов, зато в верхней не осталось ни единого. Когда он улыбался, верхняя губа уползала к носу и зияла черная дыра рта. Если добавить к этому портрету походку семинариста, неподражаемое искусство скользить вдоль стен и незаметно протискиваться в двери, да еще застарелый запах подвала и табачного дыма, все повадки личности незначительной, то, согласитесь сами, трудно представить себе такого человека иначе как за письменным столом, сверяющего тариф для городских банно - душевых заведений или подготовляющего для доклада молодому делопроизводителю материалы, касающиеся новой таксы на вывоз мусора и домовых отбросов. Даже самый непредвзятый наблюдатель решил бы, что и родился - то он на свет лишь для того, чтобы выполнять скромную, но весьма полезную работу в качестве сверхштатного служащего мэрии за шестьдесят два франка тридцать сантимов в день.
И действительно, именно такое определение, по словам Грана, фигурировало в его личном деле в графе «квалификация». Когда двадцать два года назад он из - за отсутствия средств вышел из учебного заведения, не получив диплома, и согласился занять эту должность, ему, по его словам, намекнули, что аттестация не за горами. Следует только в течение некоторого времени проявлять свою компетентность в щекотливых проблемах, которые возникают перед нашей городской администрацией. А потом, уверили его, он непременно дослужится до делопроизводителя, и это позволит ему жить безбедно. Впрочем, не тщеславие владело Жозефом Граном, как он и заверил с грустной улыбкой. Но перспектива обеспеченного и честного существования весьма его манила, тем более что он мог бы тогда с чистой совестью отдаваться любимому занятию. Если он согласился на эту должность, то из самых благородных побуждений и, если так можно выразиться, во имя верности некоему идеалу.
Это неопределенное положение длилось уже долгие годы, жизнь непомерно дорожала, а оклад Грана оставался по - прежнему мизерным, хотя за это время оклады несколько раз повышали. Он пожаловался на это Риэ, ведь никто вроде бы не замечает его положения. Вот здесь - то и коренится самобытность Грана, или, во всяком случае, таков один из ее признаков. Он и в самом деле мог бы сослаться если не на свои права, в которых не был особенно уверен, то, во всяком случае, на данные ему вначале заверения. Но во - первых, начальник канцелярии, пригласивший его на работу, давно умер, да и сам Гран не помнил, в каких именно выражениях ему посулили повышение. А главное, и, пожалуй, самое главное, было то, что Жозеф Гран не умел находить нужных слов.
Вот эта характерная черта, насколько мог заметить Риэ, особенно ярко рисовала нашего Грана. Именно это и мешало ему всякий раз написать давно задуманную докладную или предпринять другие, соответствующие обстоятельствам шаги. Если верить ему, он чувствовал себя окончательно не способным употребить как слово «право», ибо сам не был уверен в значении этого понятия, так и слово «обещание», ибо оно прозвучало бы как прямое требование воздать ему должное и, следовательно, граничило бы с дерзостью, не слишком - то уместной для человека, занимающего столь скромное положение. С другой стороны, он наотрез отказывался употреблять такие слова, как «благосклонность», «ходатайство», «признательность», так как считал, что это унижает его человеческое достоинство. . Так вот из - за невозможности найти точное выражение наш Гран продолжал выполнять самые скромные функции чуть не до седых волос. Впрочем, как опять - таки Гран сам сообщил доктору Риэ, он постепенно стал замечать, что с материальной стороны жизнь его так или иначе обеспечена, в основном потому, что он научился приспосабливать свои потребности к своим ресурсам. Тем самым он признавал справедливость любимого изречения нашего мэра, крупного оранского промышленника, который настойчиво уверял, что в конце концов (при этом мэр особенно налегал на слова «в конце концов», ибо на них фактически базировалось все его рассуждение), итак, в конце концов никогда не приходилось видеть, чтобы кто - нибудь умер с голоду. Во всяком случае, чуть ли не аскетическое существование, которое вел Жозеф Гран, и в самом деле в конце концов освободило его от всех забот такого рода. Он продолжал подыскивать слова.
Скажем прямо, что в известном смысле жизнь его могла служить примером. Он принадлежал к числу людей, достаточно редких как в нашем городе, так и за его пределами, которые имеют мужество отдаваться своим добрым чувствам. То малое, что он поведал о себе доктору, и впрямь свидетельствовало о наличии доброты и сердечных привязанностях, о чем в наши дни не каждый решится сказать вслух. Без краски стыда говорил он, что любит племянников и сестру, единственную оставшуюся у него в живых родственницу, и каждые два года ездит во Францию с ней повидаться. Он не скрывал, что до сих пор воспоминания о родителях, которых он потерял еще в молодости, причиняют ему боль. Признавался, что ему особенно мил один колокол в их квартале – каждый день ровно в пять часов он звонил как - то необыкновенно приятно. Но для выражения даже столь простых чувств он с превеликой мукой подбирал нужные слова. Так что в конце концов именно этот труд по подбору слов стал главной его заботой. «Ах, доктор, – говорил он, – как бы мне хотелось научиться выражать свои мысли! » И при каждой встрече с Риэ он повторял эту фразу.
В этот вечер, глядя вслед удалявшемуся Грану, Риэ вдруг понял, что тот имел в виду: без сомнения, чиновник пишет книгу или что - нибудь в этом роде. Всю дорогу до самой лаборатории, куда он наконец добрался, мысль эта почему - то поддерживала Риэ. Он знал, что это глупо, но он не в состоянии был поверить в то, что чума и в самом деле может обосноваться в городе, где встречаются скромные чиновники, культивирующие какую - нибудь почтенную манию. Точнее говоря, не знал, какое место отвести подобным маниям в условиях чумы, и вывел отсюда заключение, что практически чуме не разгуляться среди наших сограждан.

Назавтра, проявив незаурядную настойчивость, которая многим казалась просто неуместной, доктор Риэ добился от префектуры согласия на созыв санитарной комиссии.
– Что верно, то верно, население встревожено, – признался Ришар. – А главное, еще эта болтовня, все эти преувеличения. Префект мне лично сказал: «Если угодно, давайте действовать быстро, только не подымайте шума». Кстати, он уверен, что это ложная тревога.
Бернар Риэ довез Кастеля в своей машине до префектуры.
– Вам известно, что в департаменте нет сыворотки? – спросил старик.
– Известно. Я звонил на склад. Директор точно с неба свалился. Придется выписывать сыворотку из Парижа.
– Надеюсь, что хоть волокиты не будет.
– Я уже телеграфировал, – ответил Риэ.
Префект встретил членов комиссии хотя и любезно, но не без нервозности.
– Приступим, господа, – сказал он, – Должен ли я резюмировать создавшееся положение?
Ришар считал, что это лишнее. Врачам и так известно положение в городе. Главное, пора уяснить себе, какие меры следует принять.
– Главное, – грубо перебил Ришара старик Кастель, главное, уяснить себе – чума это или нет.
Кто - то из врачей изумленно ахнул. Остальные, видимо, колебались. А префект даже подскочил на стуле и машинально оглянулся на дверь, как бы желая удостовериться, что это невероятное сообщение не просочилось в коридор. Ришар заявил, что, по его мнению, не следует поддаваться панике: речь идет о лихорадке, правда осложненной воспалением паховых желез, это все, что можно сказать в данный момент; а в науке, как и в жизни, гипотезы всегда опасны. Старик Кастель, спокойно покусывавший желтый от никотина кончик уса, вскинул на Риэ светлые глаза. Потом благодушным взглядом обвел присутствующих и заметил, что, по его твердому убеждению, как раз это и есть чума. Но ежели признать этот факт официально, то придется принимать драконовские меры. В сущности, он уверен, что именно это пугает его уважаемых коллег, а раз так, он ради их спокойствия охотно готов согласиться, что это не чума. Префект нервно заерзал на стуле и сказал, что при всех условиях такие рассуждения неправильны.
– Важно не то, правильные или нет, важно, чтобы они заставили задуматься.
Так как Риэ молчал, его попросили высказать свое мнение.
– Речь идет о лихорадке тифозного характера, но сопровождаемой образованием бубонов и осложненной рвотами. Я произвел надсечку бубонов. Таким образом я смог сделать анализы, и лаборатория предполагает, что обнаруженный ею микроб, очевидно, чумной. Но ради полной объективности следует добавить, что найденный микроб имеет известные отклонения от классического описания чумного микроба.
Ришар подчеркнул, что именно это обстоятельство и должно насторожить врачей, что необходимо поэтому дождаться результатов целой серии анализов, благо они производятся уже несколько дней.
– Раз микроб способен в течение трех суток в четыре раза увеличить объем селезенки, – после короткой паузы заговорил Риэ, – провоцировать воспаление лимфатических желез брыжейки, причем они достигают размера апельсина и наполнены кашеобразной материей, тут, по - моему, не может быть места для колебаний. Очаги заразы непрестанно множатся. Если не остановить болезнь, принявшую такие размеры, она вполне способна убить половину города в течение двух, а то и меньше месяцев. И стало быть, не так уж важно, как вы будете величать эту болезнь – чумой или лихорадкой. Важно одно – помешать ей убить половину города.
Ришар возразил, что не следует сгущать краски, что заразность болезни к тому же еще не установлена, коль скоро родные заболевших живы и здоровы.
– Но больные - то умирают, – заметил Риэ. – Разумеется, риск заражения – величина не абсолютная, в противном случае болезнь возрастала бы с угрожающей прогрессией и привела бы к молниеносной гибели всего населения. Правильно, не надо сгущать краски. А принимать соответствующие меры надо.
Ришар позволил себе подытожить прения, напомнив присутствующим, что если только эпидемия сама не перестанет расти, придется пресечь ее распространение, применяя строгие меры профилактики, предписанные законом, а чтобы сделать это, нужно официально признать, что речь идет о чуме; но, поскольку пока что нет полной уверенности, надо еще и еще раз все продумать.
– Вопрос не в том, – возразил Риэ, – каковы меры, предписываемые законом, строги они или нет, дело в другом – следует ли прибегнуть к ним, чтобы предотвратить гибель половины города. Все прочее – дело администрации, и не случайно в нашем законодательстве предусмотрены префекты, которым надлежит решать подобные вопросы.
– Бесспорно, – подтвердил префект, – но для этого необходимо, чтобы вы официально признали, что идет речь об эпидемии чумы.
– Если мы и не признаем, – сказал Риэ, – она все равно уничтожит половину города.
Тут заговорил явно нервничавший Ришар:
– Все дело в том, что наш коллега верит, будто это чума. Это видно хотя бы из его описаний синдрома заболевания.
Риэ возразил, что он описывал вовсе не синдром, а лишь то, что наблюдал своими собственными глазами. А наблюдал он бубоны, пятна на теле, высокую температуру, бред, летальный исход в течение двух суток. Решится ли господин Ришар со всей ответственностью утверждать, что эпидемия прекратится сама собой без принятия строгих профилактических мер?
Ришар замялся и взглянул на Риэ:
– Ответьте мне положа руку на сердце, вы действительно считаете, что это чума?
– Вы не так ставите вопрос. Дело не в терминах, дело в сроках.
– Значит, по вашему мнению, – сказал префект, – чума это, нет ли, все равно следует принять профилактические меры, предписываемые на случай чумных эпидемий.
– Если вам необходимо знать мое мнение, считаю, что это так.
Врачи посовещались, и Ришар в конце концов заявил:
– Следовательно, нам придется взять на себя ответственность и действовать так, словно болезнь эта и есть чума.
Эта формулировка была горячо поддержана всеми присутствующими.
– А ваше мнение, дорогой коллега? – спросил Ришар.
– Формулировка мне безразлична, – ответил Риэ. – Скажем проще, мы не вправе действовать так, будто половине жителей нашего города не грозит гибель, иначе они и в самом деле погибнут.
Риэ уехал, оставив своих коллег в состоянии раздражения. И вскоре где - то в предместье, пропахшем салом и мочой, истошно вопившая женщина с кровоточащими бубонами в паху повернула к нему свое изглоданное болезнью лицо.

На следующий день после совещания болезнь сделала еще один небольшой скачок. Сведения о ней просочились даже в газеты, правда пока еще в форме вполне безобидных намеков. А еще через день Риэ прочитал одно из маленьких беленьких объявлений, которые префектура спешно расклеила в самых укромных уголках города. Из них никак уж нельзя было заключить, что власти отдают себе ясный отчет в серьезности создавшегося положения. Предлагаемые меры были отнюдь не драконовскими, и создавалось впечатление, будто власти готовы пожертвовать многим, лишь бы не встревожить общественное мнение. Во вступительной части распоряжения сообщалось, что в коммуне Оран было зарегистрировано несколько случаев злокачественной лихорадки, но пока еще рано говорить о ее заразности. Симптомы заболевания недостаточно характерны, дабы вызвать серьезную тревогу, и нет никакого сомнения, что население сумеет сохранить спокойствие. Тем не менее по вполне понятным соображениям благоразумия префект все же решил принять кое - какие превентивные меры. Эти меры при условии, что они будут правильно поняты и неукоснительно выполняться населением, помогут в корне пресечь угрозу эпидемии. Поэтому префект ни на минуту не сомневается, что среди вверенного ему населения он найдет преданнейших помощников, которые охотно поддержат его личные усилия.
Затем в объявлении приводился список мер, среди коих предусматривалась борьба с грызунами, поставленная на научную ногу: уничтожение крыс с помощью ядовитых газов в водостоках, неусыпный надзор за качеством питьевой воды. Далее гражданам рекомендовалось всячески следить за чистотой, а в конце всем оранцам – разносчикам блох предлагалось явиться в городские диспансеры. С другой стороны, родные обязаны немедленно сообщать о всех случаях заболевания, установленного врачами, и не препятствовать изоляции больных в специальных палатах больницы. Оборудование палат обеспечивает излечение больных в минимальные сроки с максимальными шансами на полное выздоровление. В дополнительных параграфах говорилось об обязательной дезинфекции помещения, где находился больной, а также перевозочных средств. А во всем прочем власти ограничились тем, что рекомендовали родственникам больных проходить санитарный осмотр.
Доктор Риэ резко отвернулся от афишки и направился к себе домой; там его уже ждал Жозеф Гран и, заметив врача, взмахнул руками.
– Знаю, знаю, – сказал Риэ, – цифры растут. Накануне в городе умерло около десяти больных. Доктор сказал Грану, что, возможно, вечером они увидятся, так как он собирается навестить Коттара.
– Прекрасная мысль, – одобрил Гран. – Ваши визиты явно идут ему на пользу, он кое в чем переменился.
– В чем же?
– Вежливый стал.
– А раньше не был?
Гран замялся. Сказать прямо, что Коттар невежливый, он не мог – выражение казалось ему неточным. Просто он замкнутый, молчаливый, прямо дикий вепрь какой - то. Да и вся жизнь Коттара ограничивается сидением у себя в комнате, посещением скромного ресторанчика и какими - то таинственными вылазками. Официально он числился комиссионером по продаже вин и ликеров. Время от времени к нему являлись посетители, два - три человека, очевидно, клиенты. Иногда вечерами ходит в кино напротив их дома. Гран заметил даже, что Коттар отдает явное предпочтение гангстерским фильмам. В любых обстоятельствах комиссионер держался замкнуто и недоверчиво.
Теперь, по словам Грана, все изменилось.
– Боюсь, я не сумею выразиться точно, но у меня, видите ли, создалось впечатление, будто он хочет примириться, что ли, с людьми, завоевать их симпатию. Стал со мной заговаривать, как - то даже предложил пойти вместе погулять, и я не сумел отказаться. Впрочем, он меня интересует, ведь, в сущности, я спас ему жизнь.
После попытки к самоубийству Коттара еще никто не посещал. Он главным образом старался заслужить расположение и соседей, и лавочников. Никогда еще никто так мягко не говорил с бакалейщиками, никогда с таким интересом не выслушивал рассказов хозяйки табачной лавочки.
– Кстати, хозяйка эта чистая ехидна, – добавил Гран. – Я сказал об этом Коттару, а он ответил, что я ошибаюсь, что и в ней тоже есть много хорошего, надо только уметь приглядеться.
Наконец, раза два - три Коттар водил Грана в самые шикарные рестораны и кафе. Он просто стал их завсегдатаем. «Там приятно посидеть, – говорил он, – да и общество приличное». Гран заметил, что весь обслуживающий персонал относится к Коттару с преувеличенным вниманием, и разгадал причину – комиссионер раздавал непомерно крупные чаевые. По всей видимости, Коттар был весьма чувствителен к изъявлениям благодарности со стороны обласканных им официантов. Как - то, когда сам метрдотель проводил их до вестибюля и даже подал ему пальто, Коттар сказал Грану:
– Славный парень и может при случае засвидетельствовать.
– Как засвидетельствовать, что?. .
Коттар замялся.
– Ну… ну что я, скажем, неплохой человек.
Впрочем, изредка он еще взрывался по - прежнему. Недавно, когда лавочник был с ним не так любезен, как обычно, он вернулся домой, не помня себя от гнева.
– Экая гадина! С другими снюхался, – твердил он.
– С кем это с другими?
– Да со всеми.
Гран сам присутствовал при нелепейшей сцене, разыгравшейся в табачной лавочке. Коттар с хозяйкой вели оживленную беседу, но вдруг она почему - то заговорила об аресте, происшедшем недавно и нашумевшем на весь Алжир. Речь шла о молодом служащем торговой конторы, который убил на пляже араба.
– Запрятать бы всю эту шваль за решетку, – сказала хозяйка, – тогда бы честные люди могли хоть свободно вздохнуть…
Но фразы своей она кончить не успела, потому что Коттар как оглашенный бросился прочь из лавчонки и даже не извинился. Гран и хозяйка обомлели от удивления.
Впоследствии Гран счел необходимым сообщить Риэ еще о кое - каких переменах, происшедших с Коттаром. Тот обычно придерживался весьма либеральных убеждений. Например, любимым его присловьем было: «Большие всегда пожирают малых». Но с некоторых пор он покупает только самую благомыслящую оранскую газету, и невольно создается впечатление, будто он с неким умыслом садится читать ее в общественных местах. Или вот несколько дней назад, уже после выздоровления, он, узнав, что Гран идет на почту, попросил его перевести сто франков сестре – каждый месяц он переводил ей эту сумму. Но когда Гран уже собрался уходить, Коттар его окликнул:
– Пошлите - ка лучше двести франков, – сказал он, – то - то удивится и обрадуется. Она небось считает, что я о ней и думать забыл. Но на самом деле я к ней очень привязан.
Наконец, у них с Граном произошла любопытная беседа. Коттар, которого уже давно интриговали вечерние занятия Грана, насел на него с вопросами, и тому пришлось дать ответ.
– Значит, вы пишете книгу? – сказал Коттар.
– Если угодно, да, но это, пожалуй, более сложно!
– Ox, – воскликнул Коттар, – как бы мне тоже хотелось заняться писанием!
Гран не мог скрыть своего удивления, и Коттар смущенно пробормотал, что, мол, с художника все взятки гладки.
– Но почему же? – спросил Гран.
– Просто потому, что художнику дано больше прав, чем всем прочим. Каждому это известно. Ему все с рук сходит.
– Ну что ж, – сказал Риэ Грану в то самое утро, когда он впервые прочел объявление префектуры, – эта история с крысами сбила его с толку, как, впрочем, и многих других. А может, он просто боится заразы.
– Не думаю, – отозвался Гран, – и если, доктор, вы хотите знать мое мнение…
Под окнами, оглушая выхлопами, прошла машина службы дератизации. Риэ молчал и, только когда грохот утих вдали, рассеянно спросил Грана, что же он думает о Коттаре. Гран многозначительно поглядел на доктора.
– У этого человека, – проговорил он, – что - то на совести.
Доктор пожал плечами. Правильно сказал тогда полицейский комиссар – дел без того хватает.
К вечеру у Риэ состоялся разговор с Кастелем. Сыворотка еще не прибыла.
– Да и поможет ли она? – спросил Риэ. – Бацилла необычная.
– Ну, знаете, я придерживаюсь иного мнения, – возразил Кастель. – У этих тварей почему - то всегда необычный вид. Но в сущности, это одно и то же.
– Вернее, это ваше предположение. Ведь на самом деле мы ничего толком не знаем.
– Понятно, предположение. Но и другие тоже только предполагают.
В течение всего дня доктор ощущал легкое головокружение, оно охватывало его всякий раз при мысли о чуме. В конце концов он вынужден был признать, что ему страшно. Дважды он заходил в переполненное кафе. И он, как Коттар, нуждался в человеческом тепле. Риэ считал, что это глупо, но именно поэтому вспомнил, что обещал нынче навестить комиссионера.
Когда вечером доктор вошел к Коттару, тот стоял в столовой около стола. На столе лежал раскрытый детективный роман. Между тем уже вечерело и читать в сгущавшейся темноте было трудновато. Вернее всего. Коттар еще за минуту до того сидел у стола и размышлял в наступивших сумерках. Риэ осведомился о его самочувствии. Коттар, усаживаясь, буркнул, что ему лучше и было бы совсем хорошо, если бы им никто не занимался. Риэ заметил, что не может человек вечно находиться в одиночестве.
– Да нет, я не о том. Я о тех людях, которые занимаются только одним – как бы всем причинить побольше неприятностей.
Риэ промолчал.
– Заметьте, я не о себе говорю. Я вот тут читал роман. Однажды утром ни с того ни с сего хватают одного бедолагу. Оказывается, им интересовались, а он и не знал. Говорили о нем во всяких бюро, заносили его имя в карточки. Что ж по - вашему, это справедливо? Значит, по - вашему, люди имеют право проделывать такое с человеком?
– Это уж зависит от обстоятельств, – сказал Риэ. – В известном смысле вы правы, не имеют. Но это вопрос второстепенный. Нельзя вечно сидеть взаперти. Надо почаще выходить.
Коттар, явно нервничая, ответил, что он выходит каждый день и что, если понадобится, весь квартал может за него свидетельствовать. У него даже за пределами их квартала есть знакомые.
– Знаете господина Риго, архитектора? Мы с ним приятели.
В комнате постепенно сгущались сумерки. Окраинная улица оживала, и там, внизу, глухой возглас облегчения приветствовал свет вдруг вспыхнувших фонарей. Риэ вышел на балкон, и Коттар поплелся за ним. Со всех окрестных кварталов, как и ежевечерне в нашем городе, легкий ветерок гнал перед собой шорохи, запах жареного мяса, радостный и благоуханный бормот свободы, до краев переполнявший улицу, где весело шумела молодежь. Еще совсем недавно Риэ любил этот милый час – ночную мглу, хриплые крики невидимых отсюда кораблей, гул, идущий от моря, от растекающейся по улицам толпы. Но сегодня, когда он уже знал все, его не покидало гнетущее чувство.
– Может, зажжем свет? – предложил он Коттару.
Вспыхнул электрический свет, и Коттар, ослепленно моргая, взглянул на врача.
– Скажите, доктор, если я заболею, вы возьмете меня к себе в больницу?
– Почему бы и нет…
Тут Коттар спросил, бывают ли такие случаи, чтобы человека, находящегося на излечении в клинике или в больнице, арестовывали. Риэ ответил, что такое иной раз бывает, но при этом учитывается состояние больного.
– Я вам доверяю, – сказал Коттар.
Потом он спросил, не может ли доктор довезти его до центра на своей машине…
В центре толпа на улицах была уже не такая густая, да и свету поубавилось. Но у подъездов домов еще шумела детвора. По просьбе Коттара доктор остановил машину около стайки ребятишек. Они с громкими криками играли в классы. Один из них, с безупречным пробором в гладко прилизанных волосах, но с чумазой физиономией, вперил в Риэ упорный, смущающий взгляд своих светлых глаз. Риэ потупился. Коттар вышел из машины и, стоя на обочине тротуара, пожал доктору руку. Он заговорил хриплым, сдавленным голосом. При разговоре он то и дело оглядывался.
– Вот люди болтают об эпидемии. Это правда, доктор?
– Люди всегда болтают, оно и понятно, – отозвался доктор.
– Вы правы. Самое большее помрет десяток - другой, подумаешь, невидаль! Нет, нам не это нужно.
Мотор приглушенно взревел. Риэ держал ладонь на рукоятке переключения скоростей. А сам снова взглянул на мальчика, который по - прежнему рассматривал его степенно и важно. И вдруг, без всякого перехода, мальчик улыбнулся ему во весь рот.
– А что, по - вашему, нам нужно? – спросил доктор, улыбаясь в ответ.
Коттар вдруг ухватился за дверцу машины и, прежде чем уйти, крикнул злобным голосом, в котором дрожали слезы:
– Землетрясение, вот что! Да посильнее.
Однако назавтра никакого землетрясения не произошло, и Риэ провел весь день в бесконечных разъездах по городу, в переговорах с родными пациентов и спорах с самими пациентами. Никогда еще профессия врача не казалась Риэ столь тяжкой. До сих пор получалось так, что сами больные облегчали его задачу, полностью ему вверялись. А сейчас, впервые в своей практике, доктор наталкивался на непонятную замкнутость пациентов, словно бы забившихся в самую глубину своего недуга и глядевших на него с недоверием и удивлением. Начиналась борьба, к которой он еще не привык. И когда около десяти вечера машина остановилась перед домом старика астматика – визит к нему Риэ отложил напоследок, – он с трудом поднялся с сиденья. Он медлил, вглядываясь в темную улицу, черное небо, на котором то вспыхивали, то гасли звезды. Старик астматик ждал его, сидя на постели. Дышал он полегче и, как обычно, считал горошины, перекладывая их из одной кастрюли в другую. На доктора он взглянул даже весело:
– Значит, доктор, холера началась?
– Откуда вы взяли?
– В газете прочел, да и по радио тоже объявляли.
– Нет, это не холера.
– Опять наши умники все раздули, – возбужденно отозвался старик.
– А вы не верьте, – посоветовал доктор.
Он уже осмотрел больного и сидел теперь посреди этой жалко обставленной столовой. Да, ему было страшно. Он знал, что вот здесь, в пригороде, его будут ждать завтра утром с десяток больных, не отрывающих глаз от своих бубонов. Только в двух - трех случаях рассечение бубонов принесло положительные результаты. Но для большинства больных единственная перспектива – больница, а он, врач, знал, что такое больница в представлении бедноты. «Не желаю, чтобы они на нем опыты делали», – заявила ему жена одного больного. Никаких опытов они на нем делать не будут, он умрет, и все. Принятые меры недостаточны, это более чем очевидно. А что такое «специально оборудованные палаты», кто - кто, а Риэ знал отлично: два корпуса наспех освободят от незаразных больных, окна законопатят, вокруг поставят санитарный кордон. Если эпидемия не угаснет стихийно, ее не одолеть административными мерами такого порядка.
Однако вечерние официальные сообщения были все еще полны оптимизма. Наутро агентство Инфдок объявило, что распоряжение префектуры было встречено населением весьма благожелательно и что уже сообщено о тридцати случаях заболевания. Кастель позвонил Риэ:
– Сколько коек в корпусах?
– Восемьдесят.
– А в городе, надо полагать, больше тридцати больных?
– Да, многие напуганы, а о других, их, верно, гораздо больше, просто еще не успели сообщить.
– А погребение не контролируется?
– Нет. Я звонил Ришару, сказал, что необходимо принять строжайшие меры, а не отыгрываться пустыми фразами и что необходимо воздвигнуть против эпидемии настоящий барьер или вообще тогда уж лучше ничего не делать.
– Ну и что?
– Он не имеет соответствующих полномочий. А по моему мнению, болезнь будет прогрессировать.
И в самом деле, уже через три дня оба корпуса были забиты больными. По сведениям Ришара, собирались закрыть школу и устроить в ней вспомогательный лазарет. Риэ ждал сыворотки и тем временем вскрывал бубоны. Кастель вытащил на свет божий все свои старые книги и часами сидел в библиотеке.
– Крысы дохли от чумы или от какой - то другой болезни, весьма с ней схожей, – пришел он к выводу. – Они распустили блох, десятки тысяч блох, которые, если не принять вовремя мер, будут разносить заразу в геометрической прогрессии.
Риэ молчал.
В эти дни погода, по - видимому, установилась. Солнце выпило последние лужи, стоявшие после недавних ливней. Все располагало к безмятежности – и великолепная голубизна неба, откуда лился желтый свет, и гудение самолетов среди нарождающейся жары. А тем временем за последние четыре дня болезнь сделала четыре гигантских скачка: шестнадцать смертных случаев, двадцать четыре, двадцать восемь и тридцать два. На четвертый день было объявлено об открытии вспомогательного лазарета в помещении детского сада. Наши сограждане, которые раньше старались скрыть свою тревогу под веселой шуткой, ходили теперь пришибленные, как - то сразу примолкли.
Риэ решился позвонить префекту.
– Принятые меры недостаточны.
– Мне дали цифры, – сказал префект, – они и в самом деле тревожные.
– Они более чем тревожны, они не оставляют сомнения.
– Запрошу приказа у генерал - губернатора.
Риэ тут же позвонил Кастелю.
– Приказы! Тут не приказы нужны, а воображение!
– Что слышно насчет сыворотки?
– Прибудет на той неделе.
Через посредство доктора Ришара префектура попросила Риэ составить доклад, который намеревались переслать в столицу колонии, чтобы затребовать распоряжений. Риэ привел в докладе цифры, а также клиническое описание болезни. В тот же день было зарегистрировано около сорока смертных случаев. Префект на свой, как он выражался, риск решил со следующего же дня ввести более строгие меры. По - прежнему горожанам вменялось в обязанность заявлять о всех случаях заболевания, а больные в обязательном порядке подлежали изоляции. Дома, где обнаруживались больные, предписывалось очистить и' продезинфицировать; люди, находившиеся в контакте с больными, обязаны были пройти карантин; похоронами займутся городские власти, согласно особым указаниям префектуры. А еще через день самолетом прибыла сыворотка. Для лечения заболевших ее хватало. Но если эпидемии суждено распространиться, ее явно не хватит. На телеграфный запрос доктору Риэ ответили, что запасы сыворотки кончились и что приступили к изготовлению новой партии.
А тем временем из всех предместий на рынки пришла весна. Тысячи роз увядали в корзинах, расставленных вдоль тротуаров, и над всем городом веял леденцовый запах цветов. Внешне ничего словно бы не изменилось. По - прежнему в часы пик трамваи были набиты битком, а днем ходили пустые и грязные. Тарру по - прежнему вел наблюдение над старичком, и по - прежнему старичок плевал в кошек. Как и всегда, Гран вечерами спешил домой к своим загадочным трудам. Коттар кружил по городу, а господин Отон, следователь, дрессировал свой домашний зверинец. Старик астматик, как обычно, перекладывал свой горошек, и изредка на улицах встречали журналиста Рамбера, спокойно и с любопытством озиравшегося по сторонам. Вечерами все та же толпа высыпала на тротуары, и перед кинотеатрами выстраивались очереди. Впрочем, эпидемия, казалось, отступила, за последние дни насчитывалось только с десяток смертных случаев. Потом вдруг кривая смертности резко пошла вверх. В тот день, когда снова было зарегистрировано тридцать смертей, Бернар Риэ перечитывал официальную депешу, лично врученную ему префектом со словами: «Перетрусили». Депеша гласила: «Официально объявить о чумной эпидемии. Город считать закрытым».

Часть вторая

Можно смело сказать, что именно с этого момента чума стала нашим общим делом. До этого каждый из наших сограждан, несмотря на тревогу и недоумение, порожденные этими из ряда вон выходящими событиями, продолжал как мог заниматься своими делами, оставаясь на своем прежнем месте. И разумеется, так оно и должно было идти дальше. Но как только ворота города захлопнулись, все жители, вдруг и все разом, обнаружили, и сам рассказчик в том числе, что угодили в одну и ту же западню и что придется как - то к ней приспосабливаться. Вообразите себе, к примеру, что даже такое глубоко личное чувство, как разлука с любимым существом, неожиданно с первых же недель стало всеобщим, всенародным чувством и наряду с чувством страха сделалось главным терзанием этой долгосрочной ссылки.
И действительно, одним из наиболее примечательных последствий объявления нашего города закрытым было это внезапное разъединение существ, отнюдь к разлуке не подготовленных. Матери и дети, мужья и жены, любовники, которые совсем недавно полагали, что расстаются со своими близкими на короткий срок, обменивались на перроне нашего вокзала прощальными поцелуями, обычными при отъездах советами, будучи в полной уверенности, что увидятся через несколько дней или же несколько недель, погрязшие в глупейшем человеческом легковерии, не считавшие нужным из - за обычного отъезда пренебречь будничными заботами, – внезапно все они осознали, что разлучены бесповоротно, что им заказано соединиться или сообщаться. Ибо фактически город был закрыт за несколько часов до того, как опубликовали приказ префекта, и, естественно, нельзя было принимать в расчет каждый частный случай. Можно даже сказать, что первым следствием внезапного вторжения эпидемии стало то, что наши сограждане вынуждены были действовать так, словно они лишены всех личных чувств. В первые же часы, когда приказ вошел в силу, префектуру буквально осадила целая толпа просителей, и кто по телефону, кто через служащих выдвигал равно уважительные причины, но вместе с тем равно не подлежащие рассмотрению. По правде говоря, только через много дней мы отдали себе отчет в том, что в нашем положении отпадают всяческие компромиссы и что такие слова, как «договориться», «в порядке исключения», «одолжение», уже потеряли всякий смысл.
Нам было отказано даже в таком невинном удовольствии, как переписка. С одной стороны, наш город и на самом деле уже не был связан с остальной страной обычными средствами сообщения, а с другой – еще один приказ категорически запрещал любой вид корреспонденции ввиду того, что письма могли стать разносчиками инфекции. Поначалу кое - кто из привилегированных лиц еще как - то ухитрялся сговариваться с солдатами кордона, и те брались переправить врученные им послания. Однако это имело место лишь в самом начале эпидемии, когда стража еще позволяла себе поддаваться естественному голосу жалости. Но через некоторое время, когда тем же самым стражам разъяснили всю серьезность положения, они наотрез отказывались брать на себя ответственность, так как не могли предвидеть всех последствий своего попустительства. Сначала междугородные разговоры были разрешены, но из - за перегрузки телефонных линий и толчеи в переговорных кабинках они в течение нескольких дней были полностью запрещены, потом стали делать исключения в «особых случаях», например, сообщений о смерти, рождении, свадьбе. Нашим единственным прибежищем остался, таким образом, телеграф. Люди, связанные между собой узами духовными, сердечными и родственными, вынуждены были искать знаков выражения своей прежней близости в простой депеше, в крупных буквах лаконичного телеграфного текста. И так как любые штампы, употребляемые при составлении телеграмм, не могут не иссякнуть, все – и долгая совместная жизнь, и мучительная страсть вскоре свелось к периодическому обмену готовыми штампами: «Все благополучно. Думаю о тебе. Целую».
Однако некоторые из нас не сдавались, упорно продолжали писать, денно и нощно изобретали всевозможные хитроумные махинации, чтобы как - то связаться с внешним миром, но их планы кончались ничем. Если даже кое - какие из задуманных нами комбинаций случайно удавались, мы все равно ничего об этом не знали, так как не получали ответа. Поэтому - то в течение многих недель мы вынуждены были вновь и вновь садиться все за одно и то же письмо, сообщать все те же сведения, все так же взывать об ответе, так что через некоторое время слова, которые вначале писались кровью сердца, лишались всякого смысла. Мы переписывали письмо уже машинально, стараясь с помощью этих мертвых фраз подать хоть какой - то знак о нашей трудной жизни. Так что в конце концов мы предпочли этому упрямому и бесплодному монологу, этой выхолощенной беседе с глухой стеной условные символы телеграфных призывов.
Впрочем, через несколько дней, когда уже стало ясно, что никому не удастся выбраться за пределы города, кто - то предложил обратиться к властям с запросом, могут ли вернуться обратно выехавшие из Орана до начала эпидемии. После нескольких дней раздумья префектура ответила утвердительно. Но она уточнила, что вернувшиеся обратно ни в коем случае не смогут вновь покинуть город и ежели они вольны вернуться к нам, то не вольны снова уехать. И даже тогда кое - кто из наших сограждан, впрочем, таких было мало, отнесся к создавшейся ситуации чересчур легкомысленно и, откинув благоразумие ради желания повидаться с родными, предложил этим последним воспользоваться предоставившейся возможностью. Но очень скоро узники чумы доняли, какой опасности они подвергают своих близких, и подчинились необходимости страдать в разлуке. В самый разгар этого ужасного мора мы были свидетелями лишь одного случая, когда человеческие чувства оказались сильнее страха перед мучительной смертью. И вопреки ожиданиям это были вовсе не влюбленные, те, что, забыв о самых страшных страданиях, рвутся друг к другу, одержимые любовью. А были это супруги Кастель, состоявшие в браке уже долгие годы. За несколько дней до эпидемии госпожа Кастель уехала в соседний город. Да и брак их никогда не являл миру примера образцового супружеского счастья, и рассказчик с полным правом может сказать, что каждый из них до сих пор был не слишком уверен, что счастлив в супружеской жизни. Но эта грубо навязанная, затянувшаяся разлука со всей очевидностью показала им, что они не могут жить вдали друг от друга, и в свете этой неожиданно прояснившейся истины чума выглядела сущим пустяком.
Но их случай был исключением. Для большинства разлука, очевидно, должна была кончиться только вместе с эпидемией. И для всех нас чувство, проходившее красной нитью через всю нашу жизнь и, по видимости, столь хорошо нам знакомое (мы уже говорили, что страсти у наших сограждан самые несложные), оборачивалось новым своим ликом. Мужья и любовники, которые свято верили своим подругам, вдруг обнаружили, что способны на ревность. Мужчины, считавшие себя легкомысленными в любовных делах, вдруг обрели постоянство. Сын, почти не замечавший жившую с ним рядом мать, теперь с тревогой и сожалением мысленно вглядывался в каждую морщинку материнского лица, не выходившего из памяти. Эта грубая разлука, разлука без единой лазейки, без реально представимого будущего повергла нас в растерянность, лишила способности бороться с воспоминаниями о таком еще близком, но уже таком далеком видении, и воспоминания эти наполняли теперь все наши дни. В сущности, мы мучились дважды – нашей собственной мукой и затем еще той, которой в нашем воображении мучились отсутствующие – сын, жена или возлюбленная.
Впрочем, при иных обстоятельствах наши сограждане сумели бы найти какой - то выход, могли бы, скажем, вести более деятельный и открытый образ жизни. Но беда в том, что чума обрекала их на ничегонеделание и приходилось день за днем кружить по безотрадно унылому городу, предаваясь разочаровывающей игре воспоминаний. Ибо в своих бесцельных блужданиях мы вынуждены были бродить по одним и тем же дорогам, а, так как наш городок невелик, дороги эти оказывались в большинстве случаев как раз теми самыми, по которым мы ходили в лучшие времена с теми, с отсутствующими.
Итак, первое, что принесла нашим согражданам чума, было заточение. И рассказчик считает себя вправе от имени всех описать здесь то, что испытал тогда он сам, коль скоро он испытывал это одновременно с большинством своих сограждан. Ибо именно чувством изгнанника следует назвать то состояние незаполненности, в каком мы постоянно пребывали, то отчетливо ощущаемое, безрассудное желание повернуть время вспять или, наоборот, ускорить его бег, все эти обжигающие стрелы воспоминаний. И если иной раз мы давали волю воображению и тешили себя ожиданием звонка у входной двери, возвещающего о возвращении, или знакомых шагов на лестнице, если в такие минуты мы готовы были забыть, что поезда уже не ходят, старались поскорее справиться с делами, очутиться дома в тот час, в какой обычно пассажир, прибывший с вечерним экспрессом, уже добирался до нашего квартала, – все это была игра, и она не могла длиться долго. Неизбежно наступала минута, когда мы ясно осознавали, что поезд не придет. И тогда мы понимали, что нашей разлуке суждено длиться и длиться, что нам следует попробовать приспособиться к настоящему. И, поняв, мы окончательно убеждались, что, в сущности, мы самые обыкновенные узники и одно лишь нам оставалось – прошлое, и если кто - нибудь из нас пытался жить будущим, то такой смельчак спешил отказаться от своих попыток, в той мере, конечно, в какой это удавалось, до того мучительно ранило его воображение, неизбежно ранящее всех, кто доверяется ему.
В частности, все наши сограждане очень быстро отказались от появившейся было у них привычки подсчитывать даже на людях предполагаемые сроки разлуки. Почему? Если самые заядлые пессимисты определяли этот срок, скажем, в полгода, если они уже заранее вкусили горечь грядущих месяцев, если они ценою огромных усилий старались поднять свое мужество до уровня выпавшего на их долю испытания, крепились из последних сил, лишь бы не падать духом, лишь бы удержаться на высоте этих страданий, растянутых на многие месяцы, то иной раз встреча с приятелем, заметка в газете, мимолетное подозрение или внезапное прозрение приводили их к мысли, что нет, в сущности, никаких оснований надеяться, что эпидемия затихнет именно через полгода – а почему бы и не через год или еще позже.
В такие минуты полный крах их мужества, воли и терпения бывал столь внезапен и резок, что, казалось, никогда им не выбраться из ямы, куда они рухнули. Поэтому - то они принуждали себя ни при каких обстоятельствах не думать о сроках освобождения, не обращать свой взгляд к будущему и жить с опущенными, если так можно выразиться, глазами. Но, естественно, эти благие порывы, это старание обмануть боль – спрятать шпагу в ножны, чтобы отказаться от боя, – все это вознаграждалось весьма и весьма скудно. И если им удавалось избежать окончательного краха, а они любой ценой хотели его предотвратить, они тем самым лишали себя минут, и нередких, когда картины близкого воссоединения с любимым существом заставляют забыть о чуме. И, застряв где - то на полпути между этой бездной и этими горними вершинами, они не жили, их несло волною вырвавшихся из повиновения дней и бесплодных воспоминаний – они, беспокойные, блуждающие тени, которые могли обрести плоть и кровь, лишь добровольно укоренившись в земле своих скорбей.
Таким образом, они испытывали исконную муку всех заключенных и всех изгнанников, а мука эта вот что такое – жить памятью, когда память уже ни на что не нужна. Само прошлое, о котором они думали не переставая, и то приобретало привкус сожаления. Им хотелось бы присовокупить к этому прошлому все, что, к величайшему своему огорчению, они не успели сделать, перечувствовать, когда еще могли, вместе с тою или с тем, кого они теперь ждали, и совершенно так же ко всем обстоятельствам, даже относительно благополучным, их теперешней жизни узников они постоянно примешивали отсутствующих, и то, как они жили ныне, не могло их удовлетворить. Нетерпеливо подгонявшие настоящее, враждебно косящиеся на прошлое, лишенные будущего, мы были подобны тем, кого людское правосудие или людская злоба держат за решеткой. Короче, единственным средством избежать эти непереносимо затянувшиеся каникулы было вновь пустить, одною силою воображения, поезда по рельсам и заполнить пустые часы ожиданием, когда же затренькает звонок у входной двери, впрочем, упорно молчавший.
Но если это и была ссылка, то в большинстве случаев мы были ссыльными у себя дома. И хотя рассказчик знал лишь одну, общую для всех нас ссылку, он обязан не забывать таких, как, скажем, журналист Рамбер, и других, для которых, напротив, все муки нашего отъединения от остального мира усугублялись еще и тем, что они, путешественники, застигнутые врасплох чумой и не имевшие права покинуть город, находились далеко и от близких, с которыми не могли воссоединиться, и от страны, которая была их родной страной. Среди нас, ссыльных, они были вдвойне ссыльными, ибо если бег времени неизбежно вызывал у них, как, впрочем, и у всех, тоскливый страх, то они сверх того ощущали еще себя привязанными к определенному месту и беспрерывно натыкались на стены, отделявшие их зачумленный загон от утраченной ими родины. Это они, конечно, в любое время дня шатались по нашим пыльным улицам, молча взывая к лишь одним им ведомым закатам и рассветам своей отчизны. Они растравляли свою боль по любому поводу: полет ласточки, вечерняя роса на траве, причудливое пятно, оставленное на тротуаре пустынной улицы лучом, – все было в их глазах неуловимым знамением, разочаровывающей вестью оттуда. Они закрывали глаза на внешний мир, извечный целитель всех бед, и, упрямцы, лелеяли слишком реальные свои химеры, изо всех сил цеплялись за знакомые образы – земля, где льется совсем особый свет, два - три пригорка, любимое дерево и женские лица составляли ту особую атмосферу, которую ничем не заменишь.
И наконец, если остановиться именно на влюбленных, на самой примечательной категории изгнанников, о которых рассказчик может, пожалуй, говорить с наибольшим основанием, их терзала еще и иная тоска, где важное место занимали угрызения. В теперешнем нашем положении они имели полную возможность увидеть свои чувства взглядом, равно объективным и лихорадочным. И чаще всего в этих случаях их собственные слабости выступали тогда перед ними во всей своей наготе, И в первую очередь потому, что они относили за счет собственных недостатков невозможность с предельной точностью представить себе дела и дни своих любимых. Они скорбели оттого, что не знают, чем заполнено их время, они корили себя за легкомыслие, за то, что прежде не удосуживались справиться об этом, и притворялись, будто не понимают, что для любящего знать в подробностях, что делает любимое существо, есть источник величайшей радости. И таким образом им уже было легче вернуться к истокам своей любви и шаг за шагом обследовать все ее несовершенство. В обычное время мы все, сознавая это или нет, понимаем, что существует любовь, для которой нет пределов, и тем не менее соглашаемся, и даже довольно спокойно, что наша - то любовь, в сущности, так себе, второго сорта. Но память человека требовательнее. И в силу железной логики несчастье, пришедшее к нам извне и обрушившееся на весь город, принесло нам не только незаслуженные мучения, на что еще можно было бы понегодовать. Оно принуждало нас также терзать самих себя и тем самым, не протестуя, принять боль. Это был один из способов, которым эпидемия отвлекала внимание от себя и путала все карты,
Итак, каждый из нас вынужден был жить ото дня ко дню один, лицом к лицу с этим небом. Эта абсолютная всеобщая заброшенность могла бы со временем закалить характеры, но получилось иначе, люди становились как - то суетнее. Многие из наших сограждан, к примеру, подпали под ярмо иного рабства, эти, что называется, находились в прямой зависимости от ведра или ненастья. При виде их начинало казаться, будто они впервые и непосредственно замечают стоящую на дворе погоду. Стоило пробежать по тротуару незамысловатому солнечному зайчику – и они уже расплывались в довольной улыбке, а в дождливые дни их лица да и мысли тоже окутывало густой пеленой. А ведь несколькими неделями раньше они умели не поддаваться этой слабости, этому дурацкому порабощению, потому что тогда они были перед лицом вселенной не одни и существо, бывшее с ними раньше, в той или иной степени заслоняло их мир от непогоды. Теперь же они, по всей видимости, оказались во власти небесных капризов, другими словами, мучились, как и все мы, и, как все мы, питали бессмысленные надежды.
И наконец, в этом обострившемся до пределов одиночестве никто из нас не мог рассчитывать на помощь соседа и вынужден был оставаться наедине со всеми своими заботами. Если случайно кто - нибудь из нас пытался довериться другому или хотя бы просто рассказать о своих чувствах, следовавший ответ, любой ответ, обычно воспринимался как оскорбление. Тут только он замечал, что он и его собеседник говорят совсем о разном. Ведь он - то вещал из самых глубин своих бесконечных дум все об одном и том же, из глубины своих мук, и образ, который он хотел открыть другому, уже давно томился на огне ожидания и страсти. А тот, другой, напротив, мысленно рисовал себе весьма банальные эмоции, обычную расхожую боль, стандартную меланхолию. И каков бы ни был ответ – враждебный или вполне благожелательный, он обычно не попадал в цель, так что приходилось отказываться от попытки задушевных разговоров. Или, во всяком случае, те, для которых молчание становилось мукой, волей - неволей прибегали к расхожему жаргону и тоже пользовались штампованным словарем, словарем простой информации из рубрики происшествий – словом, чем - то вроде газетного репортажа, ведь никто вокруг не владел языком, идущим прямо от сердца. Поэтому - то самые доподлинные страдания стали постепенно и привычно выражаться системой стертых фраз. Только такой ценой узники чумы могли рассчитывать на сочувственный вздох привратника или надеяться завоевать интерес слушателей.
Однако, и, пожалуй, это самое существенное, как бы мучительны ни были наши страхи, каким бы до странности тяжелым камнем ни лежало в груди это пустое сердце, можно смело сказать, что изгнанники этой категории были в первый период мора как бы привилегированными. И в самом деле, когда жители были охвачены смятением, у изгнанников этого сорта все помыслы без остатка были обращены к тем, кого они ждали. Среди всеобщего отчаяния их хранил эгоизм любви, и, если они вспоминали о чуме, то всегда лишь в той мере, в какой она угрожала превратить их временную разлуку в вечную. В самом пекле эпидемии они находили это спасительное отвлечение, которое можно было принять за хладнокровие. Безнадежность спасала их от паники, самое горе шло им во благо. Если, скажем, такого человека уносила болезнь, то почти всегда больной даже не имел времени опомниться. Его грубо отрывало от бесконечного внутреннего диалога, который он вел с любимой тенью, и без всякого перехода погружало в нерушимейшее молчание земли. А он и не успевал этого заметить.
Пока наши сограждане старались сжиться с этой нежданно - негаданной ссылкой, чума выставила у ворот города кордоны и сворачивала с курса суда, шедшие к Орану. С того самого дня, когда Оран был объявлен закрытым городом, ни одна машина не проникла к нам. И теперь нам стало казаться, будто автомобили бессмысленно кружат все по одним и тем же улицам. Да и порт тоже представлял собой странное зрелище, особенно если смотреть на него сверху, с бульваров. Обычное оживление, благодаря которому он по праву считался первым портом на побережье, вдруг сразу стихло. У пирса стояло лишь с пяток кораблей, задержанных в связи с карантином. Но у причалов огромные, ненужные теперь краны, перевернутые набок вагонетки, какие - то удивительно одинокие штабеля бочек или мешков – все это красноречиво свидетельствовало о том, что коммерция тоже скончалась от чумы.
Вопреки этой непривычной картине наши сограждане лишь с трудом отдавали себе отчет в том, что с ними приключилось. Конечно, существовали общие для всех чувства, скажем, разлуки или страха, но для многих на первый план властно выступали свои личные заботы. Фактически никто еще не принимал эпидемии. Большинство страдало, в сущности, от нарушения своих привычек или от ущемления своих деловых интересов. Это раздражало или злило, а раздражение и злость не те чувства, которые можно противопоставить чуме. Так, первая их реакция была – во всем винить городские власти. Ответ префекта этим критикам, к которым присоединилась и пресса («Нельзя ли рассчитывать на смягчение принимаемых мер? »), был прямо - таки неожиданным. До сих пор ни газеты, ни агентство Инфдок не получали официальных статистических данных о ходе болезни. Теперь префект ежедневно сообщал эти данные агентству, но просил, чтобы публиковали их в виде еженедельной сводки.
Но и тут еще публика опомнилась не сразу. И впрямь, когда на третью неделю появилось сообщение о том, что эпидемия унесла триста два человека, эти цифры ничего не сказали нашему воображению. С одной стороны, может, вовсе не все они умерли от чумы. И с другой – никто в городе не знал толком, сколько человек умирает за неделю в обычное время. В городе насчитывалось двести тысяч жителей. А может, этот процент смертности вполне нормален? И хотя такие данные представляют несомненный интерес, обычно никого они не трогают. В известном смысле публике недоставало материала для сравнения. Только много позже, убедившись, что кривая смертности неуклонно ползет вверх, общественное мнение осознало истину. И на самом деле, пятая неделя эпидемии дала уже триста двадцать один смертный случай, а шестая – триста сорок пять. Вот этот скачок оказался весьма красноречивым. Однако он был еще недостаточно резок, и наши сограждане, хоть и встревожились, все же считали, что речь идет о довольно досадном, но в конце концов преходящем эпизоде.
По - прежнему они бродили по улицам, по - прежнему часами просиживали на террасах кафе. На людях они не праздновали труса, не жаловались, а прибегали к шутке и делали вид, будто все эти неудобства, явно временного порядка, не могут лишить их хорошего настроения. Приличия были, таким образом, соблюдены. Однако к концу месяца, примерно в молитвенную неделю (речь о ней пойдет позже), более серьезные изменения произошли во внешнем облике нашего города. Сначала префект принял меры, касающиеся движения транспорта и снабжения. Снабжение было лимитировано, а продажа бензина строго ограничена. Предписывалось даже экономить электроэнергию. В Оран наземным транспортом и с воздуха поступали лишь предметы первой необходимости. Таким образом, движение транспорта уменьшалось со дня на день, пока не свелось почти к нулю, роскошные магазины закрывались один за другим, в витринах менее роскошных красовались объявления, сообщающие, что таких - то и таких - то товаров в продаже нет, между тем как у дверей выстраивались длинные очереди покупателей.
В общем. Оран приобрел весьма своеобразный вид. Значительно возросло число пешеходов, даже в те часы, когда улицы обычно пустовали, множество людей, вынужденных бездействовать в связи с закрытием магазинов и контор, наводняли бульвары и кафе. Пока что они считались не безработными, а были, так сказать, в отпуску. Итак, в три часа дня под прекрасным южным небом Оран производил обманчивое впечатление города, где начался какой - то праздник, где нарочно заперли все магазины и перекрыли автомобильное движение, чтобы не мешать народной манифестации, а жители высыпали на улицы с целью принять участие во всеобщем веселье.
Понятно, кинотеатры широко пользовались этими всеобщими каникулами и делали крупные дела. Но распространение фильмов в нашем департаменте прекратилось. Через две недели кинотеатры уже вынуждены были обмениваться друг с другом программами, а вскоре на экранах шли бессменно все одни и те же фильмы. Однако сборы не падали.
Точно так же и кафе благодаря тому, что наш город вел в основном торговлю вином и располагал солидными запасами алкоголя, могли бесперебойно удовлетворять запросы клиентов. Откровенно сказать, пили крепко– Одно кафе извещало публику, что «чем больше пьешь, тем скорее микроба убьешь», и вера в то, что спиртное предохраняет от инфекционных заболеваний – мысль, впрочем, вполне естественная, – окончательно окрепла в наших умах. После двух часов ночи пьяницы, в немалом количестве изгнанные из кафе, до рассвета толклись на улицах и делали оптимистические прогнозы.
Но все эти перемены в каком - то смысле были столь удивительны и произошли они так молниеносно, что нелегко было считать их нормальными и прочными. В результате для нас на первом плане по - прежнему стояли личные чувства.
Через два дня после того, как город был объявлен закрытым, Риэ, выйдя из лазарета, наткнулся на Коттара, который поднял на него сияющее радостью лицо. Риэ поздравил его с полным выздоровлением, если, конечно, судить по виду.
– Верно, верно, я себя прекрасно чувствую, – подтвердил Коттар. – Скажите - ка, доктор, а ведь эта сволочная чума начинает всерьез забирать, а?
Доктор признал это. А Коттар не без удовольствия заметил:
– И причин - то вроде нет, чтобы эпидемия прекратилась. Все пойдет шиворот - навыворот.
Часть пути они прошли вместе. Коттар рассказал, что владелец большого продовольственного магазина в их квартале скупал направо и налево продукты, надеясь потом перепродать их по двойной цене, когда же за ним пришли санитары и повезли его в лазарет, они обнаружили под кроватью целый склад консервов. «Ясно, помер, нет, на чуме не наживешься». Вообще у Коттара имелась в запасе целая серия рассказов об эпидемии, и правдивых, и выдуманных. Например, ходила легенда, что какой - то человек, заметив первые признаки заражения, выскочил в полубреду на улицу, бросился к проходившей мимо женщине и крепко прижал ее к себе, вопя во все горло, что у него чума.
– Чудесно! – заключил Коттар любезным тоном, не вязавшимся с его дальнейшими словами. – Скоро все мы с ума посходим, уж поверьте!
В тот же день, ближе к вечеру, Жозеф Гран наконец - то набрался решимости и пустился с Риэ в откровенности. Началось с того, что он заметил на письменном столе доктора фотографию мадам Риэ и вопросительно взглянул на своего собеседника. Риэ ответил, что жена его находится не в городе, она лечится. «В каком - то смысле, – сказал Гран, – это скорее удача». Доктор ответил, что это, безусловно, удача и остается только надеяться, что его жена окончательно выздоровеет.
– А - а, – протянул Гран, – понимаю, понимаю.
И впервые со дня их знакомства Гран разразился многословной речью. Правда, он еще подыскивал нужные слова, но почти тут же их находил, будто уже давным - давно все это обдумал.
Женился он совсем молодым на юной небогатой девушке, их соседке. Ради этого пришлось бросить учение и поступить на работу. Ни он, ни Жанна никогда не переступали рубежа их родного квартала. Он повадился ходить к Жанне, и ее родители подсмеивались над нескладным и на редкость молчаливым ухажером. Отец Жанны был железнодорожником. В свободные часы он обычно сидел в уголку у окна и задумчиво смотрел на снующий по улицам народ, положив на колени свои огромные лапищи. Мать с утра до ночи возилась по хозяйству, Жанна ей помогала. Была она такая маленькая и тоненькая, что всякий раз, когда она переходила улицу, у Грана от страха замирало сердце. Все машины без исключения казались ему тогда опасными мастодонтами. Как - то раз перед Рождеством Жанна в восхищении остановилась перед празднично украшенной витриной и, подняв на своего спутника глаза, прошептала: «До чего ж красиво! » Он сжал ее запястье. Так было решено пожениться.
Конец истории, по словам Грана, был весьма прост. Такой же, как у всех: женятся, еще любят немножко друг друга, работают. Работают столько, что забывают о любви. Жанна тоже вынуждена была поступить на службу, поскольку начальник не сдержал своих обещаний. Тут, чтобы понять дальнейший рассказ Грана, доктору пришлось призвать на помощь воображение. Гран от неизбывной усталости как - то сник, все реже и реже говорил с женой и не сумел поддержать ее в убеждении, что она любима. Муж, поглощенный работой, бедность, медленно закрывавшиеся пути в будущее, тяжелое молчание, нависавшее вечерами над обеденным столом, – нет в таком мире места для страсти. Очевидно, Жанна страдала. Однако она не уходила. Так бывает нередко – человек мучается, мучается и сам того не знает. Шли годы. Потом она уехала. Не одна, разумеется. «Я очень тебя любила, но я слишком устала… Я не так уж счастлива, что уезжаю, но ведь для того, чтобы заново начать жизнь, не обязательно быть счастливой». Вот примерно, что она написала.
Жозеф Гран тоже немало страдал. И он бы мог начать новую жизнь, как справедливо заметил доктор. Только он уже не верит в такие вещи.
Просто - напросто он все время думает о ней. Больше всего ему хотелось бы написать Жанне письмо, чтобы как - то оправдать себя в ее глазах. «Только трудно очень, – добавил он. – Я уже давным - давно об этом думаю. Пока мы друг друга любили, мы обходились без слов и так все понимали. Но ведь любовь проходит. Мне следовало бы тогда найти нужные слова, чтобы ее удержать, а я не нашел». Гран вытащил из кармана похожий на салфетку носовой платок в клеточку и шумно высморкался, потом обтер усы. Риэ молча смотрел на него.
– Простите меня, доктор, – сказал старик, – но как бы получше выразиться… Я чувствую к вам доверие. Вот с вами я могу говорить. Ну и, конечно, волнуюсь.
Было ясно, что мыслями Гран за тысячу верст от чумы.
Вечером Риэ послал жене телеграмму и сообщил, что город объявлен закрытым, что он здоров, что пусть она и впредь получше следит за собой и что он все время о ней думает.
Через три недели после закрытия города Риэ, выходя из лазарета, наткнулся на поджидавшего его молодого человека.
– Надеюсь, вы меня узнаете, – сказал тот.
И Риэ почудилось, будто он где - то его видел, но не мог вспомнить где.
– Я приходил к вам еще до всех этих событий, – проговорил незнакомец, – просил у вас дать мне сведения относительно условий жизни арабов. Меня зовут Раймон Рамбер.
– Ах да, – вспомнил Риэ. – Ну что ж, теперь у вас богатый материал для репортажа.
Рамбер явно нервничал. И ответил, что речь идет не о репортаже и что пришел он к доктору просить содействия.
– Я должен перед вами извиниться, – добавил он, – но я никого в городе не знаю, а корреспондент нашей газеты, к несчастью, форменный болван.
Риэ предложил Рамберу дойти с ним вместе до центра, доктору надо было заглянуть по делам в диспансер. Они зашагали по узким улочкам негритянского квартала. Спускался вечер, но город, когда - то шумный в этот час, казался теперь удивительно пустынным. Только звуки труб, взлетавшие к позлащенному закатом небу, свидетельствовали о том, что военные еще выполняют свои обязанности, вернее, делают вид, что выполняют. Пока они шли по крутым улицам между двух рядов ярко - синих, желтых и фиолетовых домов в мавританском стиле, Рамбер все говорил, и говорил очень возбужденно. В Париже у него осталась жена. По правде сказать, не совсем жена, но это неважно. Когда город объявили закрытым, он ей телеграфировал. Сначала он думал, что все это не затянется надолго, и стал искать способ наладить с ней регулярную переписку. Его коллеги, оранские журналисты, прямо так и сказали, что ничего сделать не могут, на почте его просто прогнали, секретарша в префектуре нагло расхохоталась ему в лицо. В конце концов, простояв на телеграфе два часа в длиннейшей очереди, он послал депешу следующего содержания: «Все благополучно. До скорого».
Но на другое утро, поднявшись с постели, он вдруг подумал, что в конце концов никто не знает, как долго все это продлится. Поэтому он решил уехать. Так как у него было рекомендательное письмо, он сумел пройти к начальнику канцелярии префектуры (журналисты все - таки пользуются кое - какими поблажками). Рамбер лично явился к нему и сказал, что никакого отношения к Орану не имеет, что нечего ему здесь торчать зря, что очутился он здесь чисто случайно и будет справедливо, если ему разрешат уехать, пусть даже придется пройти полагающийся карантин. Начальник канцелярии ответил, что прекрасно его понимает, но ни для кого исключения сделать не может, что он посмотрит, но, в общем - то, положение достаточно серьезное и что он сам ничего не решает.
– Но ведь я в вашем городе чужой, – добавил Рамбер.
– Совершенно верно, но все же будем надеяться, что эпидемия не затянется.
Желая подбодрить Рамбера, доктор заметил, что в Ора - не сейчас уйма материала для интереснейшего репортажа и что, по здравому рассуждению, нет ни одного даже самого прискорбного события, в котором не было бы своих хороших сторон. Рамбер пожал плечами. Они уже подходили к центру города.
– Но поймите меня, доктор, это же глупо. Я родился на свет не для того, чтобы писать репортажи… А может, я родился на свет, чтобы любить женщину. Разве это не в порядке вещей?
Риэ ответил, что такая мысль, по - видимому, вполне разумна.
На центральных бульварах не было обычной толпы. Им попалось только несколько пешеходов, торопившихся к себе домой на окраину города. Ни одного улыбающегося лица. Риэ подумалось, что, очевидно, таков результат сводки, опубликованной как раз сегодня агентством Инфдок. Через сутки наши сограждане снова начнут питать надежду. Но сегодняшние цифры, опубликованные днем, были еще слишком свежи в памяти.
– Дело в том, – без перехода сказал Рамбер, – дело в том, что мы с ней встретились совсем недавно и, представьте, прекрасно ладим.
Риэ промолчал.
– Впрочем, я вам, очевидно, надоел, – продолжал Рамбер. – Я хотел вас только вот о чем попросить: не могли бы вы выдать мне удостоверение, где бы официально подтверждалось, что у меня нет этой чертовой чумы. Думаю, такая бумажка пригодилась бы.
Риэ молча кивнул и как раз успел подхватить мальчугана, с размаху ткнувшегося головой в его колени, и осторожно поставил его на землю. Они снова тронулись в путь и очутились на Оружейной площади. Понурые, словно застывшие, фикусы и пальмы окружали серым пыльным кольцом статую Республики, тоже пыльную и грязную. Они остановились у постамента. Риэ постучал о землю ногой, сначала правой, потом левой, надеясь стряхнуть беловатый налет. Украдкой он взглянул на Рамбера. Тот стоял, сбив на затылок фетровую шляпу, небритый, обиженно надув губы, даже пуговку на воротничке – ту, что под галстуком, – не удосужился застегнуть, а в глазах застыло упрямое выражение.
– Поверьте, я вас отлично понимаю, – наконец проговорил Риэ, – но в ваших рассуждениях вы исходите из неправильных посылок. Я не могу выдать вам справку, потому что и в самом деле не знаю, больны вы этой болезнью или нет, и, даже если вы здоровы, я не могу поручиться, что как раз в ту долю минуты, когда вы выберетесь из моего кабинета и войдете в префектуру, вы не подхватите инфекцию. А впрочем, даже если…
– Что даже если? – переспросил Рамбер.
– Даже если бы я дал такую справку, она все равно вам бы не пригодилась.
– Почему это?
– Потому что в нашем городе есть тысячи людей, находящихся в таком же положении, как и вы, и, однако, мы не имеем права их отсюда выпускать.
– Но ведь они - то чумой не больны!
– Это недостаточно уважительная причина. Согласен, положение дурацкое, но мы все попали в ловушку. И приходится с этим считаться.
– Но ведь я не здешний.
– С известного момента, увы, вы тоже станете здешним.
Рамбер разгорячился:
– Но клянусь честью, это же вопрос человечности! Возможно, вы не отдаете себе отчет в том, что означает такая разлука для двух людей, которые прекрасно ладят друг с другом.
Риэ ответил не сразу. Потом сказал, что, очевидно, все - таки отдает. Больше того, всеми силами души он желает, чтобы Рамбер воссоединился со своей женой, чтобы вообще все любящие поскорее были вместе, но существуют, к сожалению, вполне определенные распоряжения и законы, а главное, существует чума; его же личная роль сводится к тому, чтобы делать свое дело.
– Нет, – с горечью возразил Рамбер, – вам этого не понять. Вашими устами вещает разум, вы живете в мире абстракций.
Доктор вскинул глаза на статую Республики и ответил, что вряд ли его устами вещает разум, в этом он не уверен, скорее уж голая очевидность, а это не всегда одно и то же. Журналист поправил галстук.
– Иными словами, придется изворачиваться как - нибудь иначе, так я вас понял? Все равно, – с вызовом заключил он, – я из города уеду.
Доктор сказал, что он опять - таки понимает Рамбера, но такие вещи его не касаются.
– Нет, касаются, – внезапно взорвался Рамбер, – я потому и обратился к вам, что, по слухам, именно вы настаивали на принятии драконовских мер. Ну я и подумал, что хотя бы в виде исключения, хотя бы только раз вы могли бы отменить подсказанные вами же решения. Но, видно, вам ни до чего нет дела. Вы ни о ком не подумали. Отмахнулись от тех, кто в разлуке.
Риэ согласился, в каком - то смысле Рамбер прав, он действительно отмахнулся.
– Знаю, знаю, – воскликнул Рамбер, – сейчас вы заговорите об общественной пользе! Но ведь общественное благо как раз и есть счастье каждого отдельного человека.
– Ну, знаете, – отозвался доктор не так рассеянно, как прежде, – счастье счастьем, но существует и нечто другое. Никогда не следует судить с налета. И зря вы сердитесь. Если вам удастся выпутаться из этой истории, я буду от души рад. Просто существуют вещи, которые мне запрещено делать по характеру моей работы.
Журналист нетерпеливо мотнул головой:
– Вы правы, зря я сержусь. Да еще отнял у вас уйму времени.
Риэ попросил Рамбера держать его в курсе своих дел и не таить против него зла. Очевидно, у Рамбера имеется план действий, и, пожалуй, в каком - то смысле они могут сойтись. Рамбер растерянно взглянул на врача.
– Я тоже в это верю, – сказал он, помолчав, – верю вопреки самому себе, вопреки тому, что вы здесь мне наговорили. – Он запнулся. – Но все равно я не могу одобрить ваши действия.
Он нахлобучил шляпу на лоб и быстро пошел прочь. Риэ проследил за ним взглядом и увидел, что журналист вошел в подъезд отеля, где жил Жан Тарру.
Доктор задумчиво покачал головой. Журналист был прав в своем нетерпеливом стремлении к счастью. Но вот когда он обвинял его, Риэ, был ли он и тогда прав? «Вы живете в мире абстракций». Уж не были ли миром абстракций дни, проведенные в лазарете, где чума с удвоенной алчностью заглатывала свои жертвы, унося за неделю в среднем по пятьсот человек? Да, несомненно, в бедствии была своя доля абстракции, было в нем и что - то нереальное. Но когда абстракция норовит вас убить, приходится заняться этой абстракцией. И Риэ знал только одно – не так - то это легко. Не так - то легко, к примеру, руководить подсобным лазаретом (теперь их насчитывалось уже три), ответственность за который возложили на него. В комнатке, примыкавшей к врачебному кабинету, устроили приемный покой. В полу сделали углубление, где стояло целое озерцо крезола, а посередине выложили из кирпичей нечто вроде островка. Больного укладывали сначала на этот островок, затем быстро раздевали донага, и одежда падала в раствор крезола. И только потом, когда больного обмывали с ног до головы, насухо вытирали и одевали в шершавую больничную рубаху, он переходил в руки Риэ, а после его направляли в одну из палат. Пришлось использовать внутренние школьные крытые дворики, так как в лазарете число коек доходило уже до пятисот и почти все они были заняты. После утреннего обхода, который проводил сам Риэ, когда всем больным вводили вакцину, вскрывали бубоны, доктор еще просматривал бумаги, содержащие статистические данные, а после обеда снова начинался обход. Наконец, вечерами он ездил с визитами к своим пациентам и возвращался домой только поздно ночью… Как раз накануне мать, вручая Риэ телеграмму от жены, заметила, что руки у него трясутся.
– Да, – согласился он, – трясутся. Но это нервное, я за собой послежу.
Натура у него была могучая, стойкая. Он и на самом деле пока еще не успел устать. Но ездить по визитам ему было невмоготу. Ставить диагноз «заразная лихорадка» означало немедленную изоляцию больного. Вот тут - то и впрямь начинались трудности, тут начинался мир абстракций, так как семья больного отлично знала, что увидит его или выздоровевшим, или в гробу. «Пожалейте нас, доктор», – твердила мадам Лоре, мать горничной, работавшей в том отеле, где жил Тарру. Но что значит жалеть? Ясно, он жалел. Но это ничего не меняло. Приходилось звонить. Через несколько минут раздавалась сирена машины «скорой помощи». Вначале соседи распахивали окна и выглядывали на улицу. А со временем, наоборот, стали спешно закрывать все ставни. И вот тогда - то, в сущности, и начинались борьба, слезы, уговоры, в общем абстракция. В комнатах, где, казалось, сам воздух пылал от лихорадки и страха, разыгрывались сцены, граничившие с безумием. Но больного все равно увозили. Риэ мог отправляться домой.
В первые дни эпидемии он ограничивался звонком по телефону и спешил к следующему больному, не дожидаясь кареты «скорой помощи». Но после его ухода родные наглухо запирали двери, они предпочитали оставаться лицом к лицу с заразой, лишь бы не выпускать из дому больного, так как знали, чем все это кончается. Крики, приказания, вмешательство полиции, а потом и военных – словом, больного брали приступом. В первые недели приходилось сидеть и ждать, пока не приедет «скорая». А потом, когда с врачом стал приезжать санитарный инспектор, которых вербовали из добровольцев, Риэ мог сразу бежать от одного больного к другому. Но тогда, в самом начале, все вечера, проведенные у больного в ожидании «скорой», походили на тот вечер, когда он явился к мадам Лоре в ее квартирку, щедро украшенную бумажными веерами и букетиками искусственных цветов, и мать, встретив его на пороге, проговорила с вымученной улыбкой:
– Надеюсь, у нее не та лихорадка, о которой все говорят?
А он, подняв простыни и подол ночной рубашки, молча смотрел на багровые пятна, покрывавшие живот и пах, на набрякшие железы. Мать тоже взглянула на обнаженный пах дочери и, не сдержавшись, крикнула во весь голос. Каждый вечер точно так же вопили матери, бессмысленно уставившись на обнаженный живот своего ребенка, уже отмеченный багровыми пятнами смерти; каждый вечер чьи - нибудь руки судорожно цеплялись за руки Риэ, слезы сменялись бесплодными мольбами и клятвами, каждый вечер на сирену «скорой помощи» отвечали истерические рыдания, столь же бесполезные, как сама боль. И к концу этой бесконечной череды вечеров, неотличимо похожих друг на друга, Риэ понял, что его ждет все та же череда одинаковых сцен, повторявшихся вновь и вновь, и ни на что другое уже не надеялся. Да, чума как абстракция оказалась более чем монотонной. Изменилось, пожалуй, лишь одно – сам Риэ. Он осознал это у статуи Республики, в тот вечер, когда глядел на двери отеля, поглотившие Рамбера, только одно ощутил он: его постепенно захватывает свинцовое безразличие.
К концу этих изнуряющих недель, когда все в тех же сумерках весь город выплескивался наружу и бессмысленно кружил по улицам, Риэ вдруг отдал себе отчет, что ему не требуется больше защищаться от жалости. Очень уж утомительна жалость, когда жалость бесполезна… И, поняв, как постепенно замыкается в самом себе его сердце, доктор впервые ощутил облегчение, единственное за эти навалившиеся на него, как бремя, недели. Он знал, что отныне его задача станет легче. Вот почему он и радовался. Когда мать доктора, встречая его в два часа ночи и ловя его пустой взгляд, огорчалась, она как раз и сожалела о том, что сын ее лишается единственного отпущенного ему утешения. Чтобы бороться с абстракцией, надо хоть отчасти быть ей сродни. Но как мог это почувствовать Рамбер? Абстракция в глазах Рамбера – это все то, что препятствует его счастью. И, положа руку на сердце, Риэ признавал, что в известном смысле журналист прав. Но он знал также, что бывают случаи, когда абстракция сильнее человеческого счастья, и тогда нужно отдавать себе в этом отчет. Только тогда. Вероятно, это и произошло с Рамбером, и доктор понял это много позднее из отдельных признаний журналиста. Он мог, таким образом, следить с новой позиции за мрачной битвой между счастьем каждого отдельного человека и абстракциями чумы, – битвой, которая составляла весь смысл жизни нашего города в течение долгого времени.
Но там, где одни видели абстракцию, другие видели истину. Конец первого месяца чумы был и впрямь омрачен новым явным ростом эпидемии и пылкой проповедью отца Панлю, иезуита, того, который помог добраться до дому заболевшему старику Мишелю. Отец Панлю был уже достаточно известен благодаря постоянному сотрудничеству в «Оранском географическом бюллетене», где он завоевал немалый авторитет трудами по расшифровке древних надписей. Но еще более широкую аудиторию он приобрел не как специалист - ученый, а как лектор, прочитавший серию докладов о современном индивидуализме. В своих лекциях он выступал в качестве пламенного поборника непримиримого христианства, равно далекого и от новейшего попустительства, и от обскурантизма минувших веков.
По этому случаю он не скупился высказывать аудитории самые жесткие истины.
Отсюда - то и пошла его репутация.
К концу первого месяца церковные власти города решили бороться против чумы собственными методами, объявив наступающую неделю неделей общих молений. Эти публичные манифестации благочестия должны были завершиться в воскресенье торжественной мессой в честь святого Роха, заступника зачумленных, ибо его также поразила чума. По этому случаю обратились к отцу Панлю с просьбой прочитать проповедь. На целые две недели этот последний оторвался от своих трудов, посвященных святому Августину  и африканской церкви, снискавших ему почетное место в их иезуитском ордене. Будучи натурой пламенной и страстной, он сразу согласился принять возложенную на него миссию. Еще задолго до того, как проповедь была произнесена, о ней много говорили в городе, и в известном смысле она тоже стала значительной вехой в истории этого периода.
Неделя молебствий собрала много народу. И вовсе не потому, что в обычное время наши оранцы отличались особой религиозностью. Воскресными утрами, например, морские пляжи являлись серьезными конкурентами церковным службам. И вовсе не потому, что наши сограждане во внезапном озарении обратилась к Богу. Но раз город был объявлен закрытым и вход в порт воспрещен, морские купания, естественно, отпадали – это с одной стороны, а с другой, оранцы находились в несколько необычном умонастроении, они не принимали душой свалившиеся на них неожиданные события, и все же они смутно ощущали, что многое изменилось. Правда, кое - кто все еще надеялся, что эпидемия пойдет на спад и пощадит их самих и их близких. А следовательно, они пока еще считали, что никому ничем не обязаны. Чума в их глазах была не более чем непрошеной гостьей, которая как пришла, так и уйдет прочь. Они были напуганы, но не отчаялись, поскольку еще не наступил момент, когда чума предстанет перед ними как форма их собственного существования и когда они забудут ту жизнь, что вели до эпидемии. Короче, они находились в ожидании. Чума довольно - таки причудливым образом изменила их обычные взгляды на религию, как, впрочем, и на множество иных проблем, и это новое умонастроение было равно далеко и от безразличия, и от страстей и лучше всего определялось словом «объективность». Большинство участвовавших в неделе молений могли бы с полным основанием подписаться под словами, сказанными одним из верующих доктору Риэ: «Во всяком случае, вреда от этого не будет». Сам Тарру записал в своем дневнике, что китайцы в аналогичных случаях бьют в барабаны, надеясь умилостивить духа чумы, и заметил, что абсолютно невозможно доказать, действительно ли барабан эффективнее профилактических мер. Он добавлял, что разрешить этот вопрос можно было бы, лишь располагая данными о существовании духа чумы, и что наше невежество в этой области сводит на нет все имеющиеся на сей счет мнения.
Так или иначе, наш кафедральный собор в течение недели почти всегда был заполнен молящимися. В первые дни многие из наших сограждан предпочитали толпиться у ворот собора под сенью пальм и гранатовых деревьев, куда волнами докатывались церковные песнопения и молитвы – отголоски их слышны были даже на улице. Но чужой пример заразителен, и мало - помалу те же самые слушатели входили, набравшись смелости, в собор и присоединяли свой робкий голос к общему хору голосов. А в воскресенье огромная толпа затопила весь неф, заняла всю паперть, даже на ступеньках лестницы стояли люди. Накануне, в субботу, небо начало хмуриться, разразился ливень. Не попавшие в храм открыли зонтики. Когда на кафедру поднялся отец Панлю, в храме реял аромат ладана и запах волглого шелка.
Отец Панлю был невысок ростом, но коренаст. Когда он ухватился крупными руками за край кафедры, молящимся было видно лишь что - то черное и широкое, а выше два красных пятна его щек, а еще над ними – очки в металлической оправе. Голос у него был сильный, страстный, разносившийся далеко; и когда святой отец обрушил на собравшихся свою первую фразу, пылкую и чеканную: «Братья мои, вас постигла беда, и вы ее заслужили, братья», по храму прошло движение, докатившееся до паперти.
Последующие фразы логически не особенно - то вязались с пафосом этой посылки. Только к середине речи наши сограждане уразумели, что преподобный отец ловким ораторским приемом вложил в первую фразу основной тезис своей проповеди, словно плетью ударил. Сразу же вслед за посылкой отец Панлю и впрямь привел стих из Исхода о египетской чуме и добавил: «Вот когда впервые в истории появился бич сей, дабы сразить врагов Божьих. Фараон противился замыслам Предвечного, и чума вынудила его преклонить колена, С самого начала истории человечества бич Божий смирял жестоковыйных и слепцов. Поразмыслите над этим хорошенько и преклоните колена».
Дождь снова припустил, и последняя фраза проповеди, произнесенная среди всеобщего молчания, подчеркнутого нудным стуком капель по витражам, прозвучала с такой силой, что кое - кто из молящихся после секундного колебания соскользнул со стула и преклонил колена на скамеечке. Остальные решили, что нужно последовать этому примеру, и мало - помалу в полном безмолвии, нарушаемом лишь скрипом стульев, вся аудитория опустилась на колени. Тут отец Панлю выпрямил свой стан, судорожно перевел дыхание и заговорил, выделяя голосом каждое слово: «Ежели чума ныне коснулась вас, значит, пришло время задуматься. Праведным нечего бояться, но нечестивые справедливо трепещут от страха. В необозримой житнице вселенной неумолимый бич будет до той поры молотить зерно человеческое, пока не отделит его от плевел. И мы увидим больше плевел, чем зерна, больше званых, чем избранных, и не Бог возжелал этого зла. Долго, слишком долго мы мирились со злом, долго, слишком долго уповали на милосердие Божье. Достаточно было покаяться во грехах своих, и все становилось нам дозволенным. И каждый смело каялся в прегрешениях своих. Но настанет час – и спросится с него. А пока легче всего жить как живется, с помощью милосердия Божьего, мол, все уладится. Так вот, дальше так продолжаться не могло. Господь Бог, так долго склонявший над жителями города свой милосердный лик, отвратил ныне от него взгляд свой, обманутый в извечных своих чаяниях, устав от бесплодных ожиданий. И, лишившись света Господня, мы очутились, и надолго, во мраке чумы! »
Кто - то из слушателей издал странный звук, похожий на лошадиное фырканье. Помолчав немного, преподобный отец снова заговорил, но тоном ниже: «В „Золотой легенде“  мы читали, что во времена короля Умберто Ломбардского Италия была опустошена чумой столь свирепой, что живые не успевали хоронить мертвецов своих, особенно же чума свирепствовала в Риме и Павии. И на глазах у всех явился добрый ангел и повелел злому ангелу, державшему в деснице охотничье копье, разить домы; и каждый раз, когда копье вонзалось в дом, любой, кто выходил из него, падал мертвым».
Здесь отец Панлю простер свои коротенькие руки к паперти, словно там, за трепетной завесой дождя, притаилось что - то. «Братья мои! – возгласил он с силой. – Эта смертоносная охота идет ныне на наших улицах. Смотрите, смотрите, вот он, ангел чумы, прекрасный, как Люцифер, и сверкающий, как само зло, вот он, грозно встающий над вашими кровлями, вот заносит десницу с окровавленным копьем над главою своею, а левой рукой указует на домы ваши. Быть может, как раз сейчас он простер перст к вашей двери, и копье с треском вонзается в дерево, и еще через миг чума входит к вам, усаживается в комнате вашей и ждет вашего возвращения. Она там, терпеливая и зоркая, неотвратимая, как сам порядок мироздания. И руку, что она протянет к вам, ни одна сила земная, ни даже – запомните это хорошенько! – суетные человеческие знания не отведут от вас. И поверженные на обагренное кровью гумно страданий, вы будете отброшены вместе с плевелами».
Здесь преподобный отец, не жалея красок, нарисовал ужаснувшую всех картину бича Божьего. По его словам, огромное деревянное копье кружит над городом, бьет вслепую и вновь, окровавленное, вздымается вверх, разбрызгивая кровь и болезни людские, «и из такого посева взрастет урожай истины».
Закончив этот длинный период, отец Панлю замолк, волосы упали ему на лоб, все тело сотрясалось, и дрожь сообщилась даже кафедре, в которую он вцепился обеими руками; потом он заговорил глуше, но все тем же обличительным тоном: «Да, пришел час размышлений. Вы полагали, что достаточно один раз в неделю, в воскресенье, зайти в храм Божий, дабы в остальные шесть дней у вас были развязаны руки. Вы полагали, что, преклонив десяток раз колена, вы искупите вашу преступную беспечность. Но Бог, он не тепел. Эти редкие обращения к небу не могут удовлетворить его ненасытную любовь. Ему хочется видеть вас постоянно, таково выражение его любви к вам, и, по правде говоря, единственное ее выражение. Вот почему, уставши ждать ваших посещений, он дозволил бичу обрушиться на вас, как обрушивался он на все погрязшие во грехах города с тех пор, как ведет свою историю род человеческий. Теперь вы знаете, что такое грех, как знали это Каин и его сыновья, как знали это до потопа, как знали жители Содома и Гоморры, как знали фараон и Иов, как знали все, кого проклял Бог. И, подобно всем им, вы с того самого дня, как город замкнул в свое кольцо и вас, и бич Божий, вы иным оком видите все живое и сущее. Вы знаете теперь, что пора подумать о главном».
Влажный ветер ворвался под своды собора и пригнул потрескивавшие огоньки свечей. Вязкий запах воска, смешанный с дыханием кашлявших, чихавших людей, подступил к кафедре, и отец Панлю, вновь вернувшись к своей посылке, с ловкостью, высоко оцененной слушающими, заговорил спокойным голосом: «Знаю, многие из вас спрашивают себя, к чему я, в сущности, веду. Я хочу привести вас к истине и научить вас радоваться вопреки всему, что я здесь сказал. Ныне уже не те времена, когда человека ведут к добру благие советы и рука брата. Ныне указует истина. И путь к спасению указует вам также багровое копье, и оно же подталкивает вас к Богу. Вот в этом - то, братья мои, проявляет себя небесное милосердие, вложившее во все сущее и добро и зло, и гнев и жалость, и чуму и спасение. Тот самый бич, что жестоко разит вас, возносит каждого и указует ему путь… Еще в давние времена абиссинцы христианского вероисповедания видели в чуме вернейшее средство войти в Царство Небесное и приписывали ей Божественное происхождение. Тот, кого пощадил недуг, укутывался в полотнища, которыми укрывали зачумленных, дабы наверняка умереть той же смертью. Разумеется, столь яростное стремление к спасению души мы рекомендовать не можем. Тут проявляет себя прискорбное поспешательство, граничащее с гордыней. Не следует опережать Господа своего и тщиться ускорить ход незыблемого порядка, установленного Творцом раз и навсегда. Это прямым путем ведет к ереси. Но так или иначе, пример сей поучителен. Самым проницательным умам он показывает лучезарный свет вечности в недрах любого страдания. Он, этот свет, озаряет сумеречные дороги, ведущие к освобождению… Он, этот свет, есть проявление Божественной воли, которая без устали претворяет зло в добро. Даже ныне он, этот свет, ведет нас путем смерти, страха и кликов ужаса к последнему безмолвию и к высшему принципу всей нашей жизни. Вот, братья, то несказанное утешение, которое мне хотелось бы вам дать, и пусть то, что вы слышали здесь, будет не просто карающими словесами, но несущим умиротворение глаголом».
По всему чувствовалось, что проповедь отца Панлю подходит к концу. Дождь прекратился. С неба сквозь влажную дымку лился на площадь новорожденный свет. С улицы долетал гул голосов, шуршание автомобильных шин – обычный язык пробуждающегося города. Стараясь не производить шума, слушатели потихоньку стали собираться, в храме началась тихая возня. Однако преподобный отец снова заговорил, он заявил, что, доказав Божественное происхождение чумы и карающую миссию бича Божьего, он больше не вернется к этой теме и, заканчивая свое слово, поостережется прибегать к красотам красноречия, что было бы неуместно, коль скоро речь идет о событиях столь трагических. По его мнению, всем и так все должно быть ясно. Он хочет лишь напомнить слушателям, что летописец Матье Марэ, описывая великую чуму, обрушившуюся на Марсель, жаловался, что живет он в аду, без помощи и надежды. Ну что ж, Матье Марэ  был жалкий слепец! Наоборот, отец Панлю решится утверждать, что именно сейчас каждому человеку дана Божественная подмога и извечная надежда христианина. Он надеется вопреки всем надеждам, вопреки ужасу этих дней и крикам умирающих, он надеется, что сограждане наши обратят к небесам то единственное слово, слово христианина, которое и есть сама любовь. А Господь довершит остальное.
Трудно сказать, произвела ли эта проповедь впечатление на наших сограждан. Например, мсье Огон, следователь, заявил доктору Риэ, что, на его взгляд, основной тезис отца Панлю «абсолютно неопровержим». Однако не все оранцы придерживались столь категорического мнения. Проще говоря, после проповеди они острее почувствовали то, что до сего дня виделось им как - то смутно, – что они осуждены за неведомое преступление на заточение, которое и представить себе невозможно. И если одни продолжали свое скромное существование, старались приспособиться к заключению, то другие, напротив, думали лишь о том, как бы вырваться из этой тюрьмы.
Поначалу люди безропотно примирились с тем, что отрезаны от внешнего мира, как примирились бы они с любой временной неприятностью, угрожавшей лишь кое - каким их привычкам. Но когда они вдруг осознали, что попали в темницу, когда над головой, как крышка, круглилось летнее небо, коробившееся от зноя, они стали смутно догадываться, что заключение угрожает всей их жизни, и вечерами, когда спускавшаяся прохлада подстегивала их энергию, они совершали порой самые безрассудные поступки.
Сначала – трудно сказать, было ли то простым совпадением, но только после этого вышеупомянутого воскресенья в нашем городе поселился страх; и по глубине его, и по охвату стало ясно, что наши сограждане действительно начали отдавать себе отчет в своем положении. Так что с известной точки зрения атмосфера в нашем городе чуть изменилась. Но вот в чем вопрос – произошли ли эти изменения в атмосфере самого города или в человеческих сердцах?
Через несколько дней после воскресной проповеди доктор Риэ вместе с Граном отправились на окраину города, обсуждая достославное событие, как вдруг путь им преградил какой - то человек: он неуклюже топтался перед ними, но почему - то не двигался с места. Как раз в эту минуту вспыхнули уличные фонари, теперь их зажигали все позже и позже. Свет фонаря, подвешенного к высокой мачте, стоявшей у них за спиной, вдруг осветил этого человека, и они увидели, что незнакомец беззвучно хохочет, плотно зажмурив глаза. По его бледному, искаженному ухмылкой безмолвного веселья лицу крупными каплями катился пот. Они прошли мимо.
– Сумасшедший, – проговорил Гран.
Риэ, взявший своего спутника под руку, чтобы поскорее увести его подальше от этого зрелища, почувствовал, как тело Грана бьет нервическая дрожь.
– Скоро у нас в городе все будут сумасшедшие, – заметил Риэ.
Горло у него пересохло, очевидно, сказывалась многодневная усталость.
– Зайдем выпьем чего - нибудь.
В тесном кафе, куда они зашли, освещенном единственной лампой, горящей над стойкой и разливавшей густо - багровый свет, посетители почему - то говорили вполголоса, хотя, казалось бы, для этого не было никаких причин. Гран, к великому изумлению доктора, заказал себе стакан рому, выпил одним духом и заявил, что это здорово крепко. Потом направился к выходу. Когда они очутились на улице, Риэ почудилось, будто ночной мрак густо пронизан стенаниями. Глухой свист, шедший с черного неба и вьющийся где - то над фонарями, невольно напомнил ему невидимый бич Божий, неутомимо рассекавший теплый воздух.
– Какое счастье, какое счастье, – твердил Гран. Риэ старался понять, что, собственно, он имеет в виду.
– Какое счастье, – сказал Гран, – что у меня есть моя работа.
– Да, – подтвердил Риэ, – это действительно огромное преимущество.
И, желая заглушить этот посвист, он спросил Грана, доволен ли тот своей работой.
– Да как вам сказать, думается, я на верном пути.
– А долго вам еще трудиться?
Гран воодушевился, голос его зазвучал громче, словно согретый парами алкоголя.
– Не знаю, но вопрос в другом, доктор, да - да, совсем в другом.
Даже в темноте Риэ догадался, что его собеседник размахивает руками. Казалось, он готовит про себя речь, и она и впрямь вдруг вырвалась наружу и полилась без запинок:
– Видите ли, доктор, чего я хочу – я хочу, чтобы в тот день, когда моя рукопись попадет в руки издателя, издатель, прочитав ее, поднялся бы с места и сказал своим сотрудникам: «Господа, шапки долой! »
Это неожиданное заявление удивило Риэ. Ему почудилось даже, будто Гран поднес руку к голове жестом человека, снимающего шляпу, а потом выкинул руку вперед. Там наверху, в небе, с новой силой зазвенел странный свист.
– Да, – проговорил Гран, – я обязан добиться совершенства.
При всей своей неискушенности в литературных делах Риэ, однако, подумал, что, очевидно, все происходит не так просто и что, к примеру, вряд ли издательские работники сидят в своих кабинетах в шляпах. Но кто его знает – и Риэ предпочел промолчать. Вопреки воле он прислушивался к таинственному рокоту чумы. Они подошли к кварталу, где жил Гран, и, так как дорога слегка поднималась вверх, на них повеяло свежим ветерком, унесшим одновременно все шумы города. Гран все продолжал говорить, но Риэ улавливал только половину его слов. Он понял лишь, что произведение, о котором идет речь, уже насчитывает сотни страниц и что самое мучительное для автора – это добиться совершенства…
– Целые вечера, целые недели бьешься над одним каким - нибудь словом… а то и просто над согласованием.
Тут Гран остановился и схватил доктора за пуговицу пальто. Из его почти беззубого рта слова вырывались с трудом.
– Поймите меня, доктор. На худой конец, не так уж сложно сделать выбор между «и» и «но». Уже много труднее отдать предпочтение «и» или «потом». Трудности возрастают, когда речь идет о «потом» и «затем». Но, конечно, самое трудное определить, надо ли вообще ставить «и» или не надо.
– Да, – сказал Риэ, – понимаю. Он снова зашагал вперед. Гран явно сконфузился и догнал доктора.
– Простите меня, – пробормотал он. – Сам не знаю, что это со мной нынче вечером.
Риэ ласково похлопал его по плечу и сказал, что он очень хотел бы ему помочь, да и все, что он рассказывал, его чрезвычайно заинтересовало. Гран, по - видимому, успокоился, и, когда они дошли до подъезда, он, поколебавшись, предложил доктору подняться к нему на минуточку. Риэ согласился.
Гран усадил гостя в столовой у стола, заваленного бумагами, каждый листок был сплошь покрыт микроскопическими буквами, чернел от помарок.. .
– Да, она самая, – сказал Гран, поймав вопросительный взгляд Риэ. – Может, выпьете чего - нибудь? У меня есть немного вина.
Риэ отказался. Он глядел на листки рукописи.
– Да не глядите так, – попросил Гран. – Это только первая фраза. Ну и повозился же я с ней, ох и повозился.
Он тоже уставился на разбросанные по столу листки, и рука его, повинуясь неодолимому порыву, сама потянулась к странице, поднесла ее поближе к электрической лампочке без абажура. Листок дрожал в его руке. Риэ заметил, что на лбу Грана выступили капли пота.
– Садитесь, – сказал он, – и почитайте.
Гран вскинул на доктора глаза и благодарно улыбнулся.
– Верно, – сказал он, – мне и самому хочется вам почитать.
Он подождал с минуту, не отрывая взгляда от страницы, потом сел. А Риэ вслушивался в невнятное бормотание города, которое как бы служило аккомпанементом к свисту бича. Именно в этот миг он необычайно остро ощутил весь город, лежавший внизу, превратившийся в наглухо замкнутый мирок, раздираемый страшными воплями, которые поглощал ночной мрак. А рядом глухо бубнил Гран: «Прекрасным утром мая элегантная амазонка на великолепном гнедом коне скакала по цветущим аллеям Булонского леса…» Затем снова наступила тишина и принесла с собой невнятный гул города - мученика. Гран положил листок, но глаз от него не отвел. Через минуту он посмотрел на Риэ:
– Ну как?
Риэ ответил, что начало показалось ему занимательным и интересно было бы узнать, что будет дальше. На это Гран горячо возразил, что такая точка зрения неправомочна. И даже прихлопнул листок ладонью.
– Пока что все это еще очень приблизительно. Когда мне удастся непогрешимо точно воссоздать картину, живущую в моем воображении, когда у моей фразы будет тот же аллюр, что у этой четкой рыси – раз - два - три, раз - два - три, – все остальное пойдет легче, а главное, иллюзия с первой же строчки достигнет такой силы, что смело можно будет сказать: «Шапки долой! »
Но пока что работы у него непочатый край. Ни за какие блага мира он не согласится отдать вот такую фразу в руки издателя. Хотя временами эта фраза и дает ему чувство авторского удовлетворения, он отлично понимает, что пока еще она полностью не передает реальной картины, написана как - то слишком легковесно и это, пусть отдаленно, все - таки роднит ее со штампом. Примерно таков был смысл его речей, когда за окном вдруг раздался топот ног бегущих людей. Риэ поднялся.
– Вот увидите, как я ее поверну, – сказал Гран и, оглянувшись на окно, добавил: – Когда все это будет кончено…
Тут снова послышались торопливые шаги. Риэ поспешно спустился на улицу, и мимо прошли два человека. Очевидно, они направлялись к городским воротам. И действительно, кое - кто из наших сограждан, потеряв голову от зноя и чумы, решил действовать силой и, попытавшись обмануть бдительность кордона, выбраться из города.
Другие, как, скажем, Рамбер, тоже пытались вырваться из атмосферы нарождающейся паники, но действовали если не более успешно, то упорнее и хитрее. Для начала Рамбер проделал все официальные демарши. По его словам, он всегда считал, что настойчивость рано или поздно восторжествует, да и с известной точки зрения умение выпутываться из любых положений входило в его профессию. Поэтому он посетил множество канцелярий и людей, чья компетенция обычно не подлежала сомнению. Но в данном случае вся их компетенция оказалась ни к чему. Как правило, это были люди, обладавшие вполне точными и упорядоченными представлениями обо всем, что касалось банковских операций, или экспорта, или цитрусовых, или виноторговли, люди, имевшие неоспоримые знания в области судебных разбирательств или страхования, не говоря уже о солидных дипломах и немалом запасе доброй воли. Как раз и поражало в них наличие доброй воли. Но во всем касающемся чумы их знания сводились к нулю.
И тем не менее Рамбер каждый раз излагал каждому из них свое дело. Его аргументы в основном сводились к тому, что он, мол, чужой в нашем городе и поэтому его случай требует особого рассмотрения. Как правило, собеседники охотно соглашались с этим доводом. Но почти все давали ему понять, что в таком точно положении находится немало людей и поэтому случай его не такой уж исключительный, как ему кажется. На что Рамбер возражал, что если даже так, суть его доводов от этого не меняется, а ему отвечали, что все - таки меняется, так как власти чинят в таких случаях препятствия, боятся любых поблажек, не желая создать так называемый прецедент, причем последнее слово произносилось с нескрываемым отвращением. Рамбер как - то сообщил доктору Риэ, что таких субъектов по созданной им классификации он заносит в графу «бюрократы». А кроме бюрократов, попадались еще и краснобаи, уверявшие просителя, что все это долго не протянется, а когда от них требовали конкретного решения, не скупились на добрые советы, даже пытались утешать Рамбера, твердя, что все это лишь скоропреходящие неприятности. Попадались также сановитые, эти требовали, чтобы проситель подал им бумагу с изложением просьбы, а они известят его о своем решении; попадались пустозвоны, предлагавшие ему ордер на квартиру или сообщавшие адрес недорогого пансиона; попадались педанты, требовавшие заполнить по всей форме карточку и тут же приобщавшие ее к делу; встречались неврастеники, вздымавшие к небу руки; встречались несговорчивые, отводившие глаза; и наконец, и таких было большинство, встречались формалисты, отсылавшие по привычке Рамбера в соседнюю канцелярию или подсказывавшие какой - нибудь новый ход.
Журналист издергался от всех этих хождений, зато сумел составить себе достаточно ясное представление, что такое мэрия или префектура, еще и потому, что вынужден был сидеть часами в ожидании на обитой молескином скамейке напротив огромных плакатов – одни призывали подписываться на государственный заем, не облагаемый налогами, другое – вступить в колониальные войска; а потом еще топтался в самих канцеляриях, где на лицах служащих можно прочесть не больше, чем на скоросшивателях и полках с папками. Правда, было тут одно преимущество, как признался не без горечи Рамбер доктору Риэ: все эти хлопоты заслонили от него истинное положение дел. Фактически он даже не заметил, что эпидемия растет. Не говоря уже о том, что дни в этой бесполезной беготне проходили быстрее, а ведь можно, пожалуй, считать, что в том положении, в котором находился весь город, каждый прошедший день приближает каждого человека к концу его испытаний, если, понятно, он до этого доживет. Риэ вынужден был признать, что такая точка зрения не лишена логики, но заключенная в ней истина, пожалуй, чересчур обща.
Наконец наступила минута, когда для Рамбера забрезжила надежда. Из префектуры он получил анкету с просьбой заполнить ее как можно точнее. Пославших анкету интересовало: его точные имя и фамилия, его семейное положение, его доходы прежние и настоящие, словом, то, что принято называть curriculum vitae. В первые минуты ему показалось, будто эту анкету разослали специально тем лицам, которых можно отправить к месту их обычного жительства. Кое - какие сведения, полученные в канцелярии, правда, довольно туманные, подтвердили это впечатление. Но после решительных шагов Рамберу далось обнаружить отдел, рассылающий анкеты, и там ему сообщили, что сведения собирают «на случай».
– Какой случай? – спросил Рамбер.
Тогда ему объяснили, что на тот случай, если он заразится чумой и умрет, и тогда, с одной стороны, отдел сможет сообщить об этом прискорбном факте его родным, а с другой – установить, будет ли оплачиваться содержание его, Рамбера, в лазарете из городского бюджета, или же можно будет надеяться, что родные покойного покроют эту сумму. Конечно, это доказывало, что он не окончательно разлучен с той, что ждет его, – раз их судьбой занимается общество. Но утешение было довольно жалкое. Более примечательно то – и Рамбер не преминул это заметить, – что в самый разгар сурового бедствия некая канцелярия хладнокровно занималась своим делом, проявляла инициативу в дочумном стиле, подчас даже не ставя в известность начальство, и делала это лишь потому, что была специально создана для подобной работы.
Последующий период оказался для Рамбера и самым легким, и одновременно самым тяжелым. Это был период оцепенения. Журналист уже побывал во всех канцеляриях, предпринял все необходимые шаги и понял, что с этой стороны, по крайней мере на данное время, выход надежно забаррикадирован. Тогда он стал бродить из кафе в кафе. Утром усаживался на террасе кафе перед кружкой тепловатого пива и листал газеты в надежде обнаружить в них хоть какой - то намек на близкий конец эпидемии, разглядывал прохожих, с неприязнью отворачивался от их невеселых лиц и, прочитав десятки, сотни раз вывески расположенных напротив магазинов, а также рекламу знаменитых аперитивов, которые уже не подавали, поднимался с места и шел по желтым улицам города куда глаза глядят. Так и проходило время до вечера, от одинокого утреннего сидения в кафе до ужина в ресторане. Именно вечером Риэ заметил Рамбера, стоявшего в нерешительной позе у дверей кафе. Наконец он, видимо, преодолев колебания, вошел и сел в дальнем углу зала. Близился тот час – по распоряжению свыше он с каждым днем наступал все позже и позже, – когда в кафе и ресторанах дают свет. Зал заволакивали сумерки, водянистые, мутно - серые, розоватость закатного неба отражалась в оконных стеклах, и в сгущающейся темноте слабо поблескивал мрамор столиков. Здесь, среди пустынной залы, Рамбер казался заблудшей тенью, и Риэ подумалось, что для журналиста это час отрешенности. Но и все прочие пленники зачумленного города проходили так же, как и он, свой час отрешенности, и надо было что - то делать, чтобы поторопить минуту освобождения. Риэ отвернулся.
Целые часы Рамбер проводил также и на вокзале. Выход на перрон был запрещен. Но в зал ожидания, куда попадали с площади, дверей не запирали, и иногда в знойные дни там укрывались нищие – в залах было свежо, как в тени. Рамбер приходил на вокзал читать старые расписания поездов, объявления, запрещающие плевать на пол, и распорядок работы железнодорожной полиции. Потом он садился в уголок. В зале было полутемно. Бока старой чугунной печки, не топленной уже многие месяцы, были все в разводах от поливки дезинфицирующими средствами. Со стены десяток плакатов вещал о счастливой и свободной жизни где - нибудь в Бандоле  или Каннах. Здесь на Рамбера накатывало ощущение пугающей свободы, которое возникает, когда доходишь до последней черты. Из всех зрительных воспоминаний самыми мучительными были для него картины Парижа, так по крайней мере он уверял доктора Риэ. Париж становился его наваждением, и знакомые пейзажи – вода и старые камни, голуби на Пале - Рояль, Северный вокзал, пустынные кварталы вокруг Пантеона  и еще кое - какие парижские уголки – убивали всякое желание действовать, а ведь раньше Рамбер даже не подозревал, что любит их до боли. Риэ подумал только, что журналист просто отождествляет эти образы со своей любовью. И когда Рамбер сказал ему как - то, что любит просыпаться в четыре часа утра и думать о своем родном городе, доктор без труда сопоставил эти слова со своим сокровенным опытом – ему тоже приятно было представлять себе как раз в эти часы свою уехавшую жену. Именно в этот час ему удавалось ощутить ее взаправду. До четырех часов утра человек, в сущности, ничего не делает и спит себе спокойно, если даже ночь эта была ночью измены. Да, человек спит в этот час, и очень хорошо, что спит, ибо единственное желание измученного тревогой сердца – безраздельно владеть тем, кого любишь, или, когда настал час разлуки, погрузить это существо в сон без сновидений, дабы продлился он до дня встречи.

Вскоре после проповеди наступил период жары. Подходил к концу июнь. На следующий день после запоздалых ливней, отметивших собой пресловутую проповедь, – лето вдруг расцвело в небе и над крышами домов. Приход его начался с горячего ураганного ветра, утихшего только к вечеру, но успевшего высушить все стены в городе. Солнце, казалось, застряло посредине неба. В течение всего дня зной и яркий свет заливали город. Едва человек покидал дом или выходил из - под уличных аркад, как сразу же начинало казаться, будто во всем городе не существует уголка, защищенного от этого ослепляющего излучения. Солнце преследовало наших сограждан даже в самых глухих закоулках, и стоило им остановиться хоть на минуту, как оно обрушивалось на них. Так как первые дни жары совпали со стремительным подъемом кривой смертности – теперь эпидемия уносила за неделю примерно семьсот жертв, – в городе воцарилось уныние. В предместьях, где на ровных улицах стоят дома с террасами, затихло обычное оживление, и квартал, где вся жизнь проходит у порога, замер; ставни были закрыты. Но никто не знал, что загнало людей в комнаты – чума или солнце. Однако из некоторых домов доносились стоны. Раньше, когда случалось нечто подобное, на улице собирались зеваки, прислушивались, судачили. Но теперь, когда тревога затянулась, сердца людей, казалось, очерствели, и каждый жил или шагал где - то в стороне от этих стонов, как будто они стали естественным языком человека.
Схватка у городских ворот, когда жандармам пришлось пустить в ход оружие, вызвала глухое волнение. Были, конечно, раненые, но в городе, где все и вся преувеличивалось под воздействием жары и страха, утверждали, что были и убитые. Во всяком случае, верно одно – недовольство не переставало расти, и, предвидя худшее, наши власти всерьез начали подумывать о мерах, которые придется принять в том случае, если население города, смирившееся было под бичом, вдруг взбунтуется. Газеты печатали приказы, где вновь и вновь говорилось о категорическом запрещении покидать пределы города, нарушителям грозила тюрьма. Город прочесывали патрули. По пустынным, раскаленным зноем улицам, между двух рядов плотно закрытых ставен, то и дело проезжал конный патруль, предупреждавший о своем появлении звонким цоканьем копыт по мостовой. Патруль скрывался за углом, и глухая, настороженная тишина вновь окутывала бедствующий город. Временами раздавались выстрелы – это специальный отряд, согласно полученному недавно приказу, отстреливал бродячих собак и кошек, возможных переносчиков блох. Эти сухие хлопки окончательно погружали город в атмосферу военной тревоги.
Все приобретало несуразно огромное значение в испуганных душах наших сограждан, и виной тому были жара и безмолвие. Впервые наши сограждане стали замечать краски неба, запахи земли, возвещавшие смену времен года. Каждый со страхом понимал, что зной будет способствовать развитию эпидемии, и в то же время каждый видел, что наступало лето. Крики стрижей в вечернем небе над городом становились особенно ломкими. Но июньские сумерки, раздвигавшие в наших краях горизонт, были куда шире этого крика. На рынки вывозили уже не первые весенние бутоны, а пышно распустившиеся цветы, и после утренней распродажи разноцветные лепестки густо устилали пыльные тротуары. Все видели воочию, что весна на исходе, что она расточила себя на эти тысячи и тысячи цветов, сменявших друг друга, как в хороводе, и что она уже чахнет под душившим ее исподволь двойным грузом – чумы и зноя. В глазах всех наших сограждан это по - летнему яркое небо, эти улицы, принявшие белесую окраску пыли и скуки, приобретали столь же угрожающий смысл, как сотни смертей, новым бременем ложившихся на плечи города. Безжалостное солнце, долгие часы с привкусом дремоты и летних вакаций уже не звали, как раньше, к празднествам воды и плоти. Напротив, в нашем закрытом притихшем городе они звучали глухо, как в подземелье. Часы эти утратили медный лоск загара счастливых летних месяцев. Солнце чумы приглушало все краски, гнало прочь все радости.
Вот в этом - то и сказался один из великих переворотов, произведенных чумой. Обычно наши сограждане весело приветствовали приход лета. Тогда город весь раскрывался навстречу морю и выплескивал все, что было в нем молодого, на пляжи. А нынешним летом море, лежавшее совсем рядом, было под запретом, и тело лишалось права на свою долю радости. Как жить в таких условиях? И опять - таки Тарру дал наиболее верную картину нашего существования в те печальные дни. Само собой разумеется, он следил лишь в общих чертах за развитием чумы и справедливо отметил в своей записной книжке как очередной этап эпидемии то обстоятельство, что радио отныне уже не сообщает, сколько сотен человек скончалось за неделю, а приводит данные всего за один день – девяносто два смертных случая, сто семь, сто двадцать. «Пресса и городские власти стараются перехитрить чуму. Воображают, будто выигрывают очко только потому, что сто тридцать, конечно, меньше, чем девятьсот десять». Запечатлел он также трогательные или просто эффектные аспекты эпидемии – рассказал о том, как шел по пустынному кварталу мимо наглухо закрытых ставен, как вдруг над самой его головой широко распахнулись обе створки окна и какая - то женщина, испустив два пронзительных крика, снова захлопнула ставни, отрезав густой мрак комнаты от дневного света. А в другом месте он записал, что из аптеки исчезли мятные лепешечки, потому что многие сосут их непрерывно, надеясь уберечься от возможной заразы.
Продолжал он также наблюдать за своими любимыми персонажами. В частности, убедился, что кошачий старичок тоже переживает трагедию. Как - то утром на их улице захлопали выстрелы, и, судя по записям Тарру, свинцовые плевки уложили на месте большинство кошек, а остальные в испуге разбежались. В тот же день старичок вышел в обычный час на балкон, недоуменно передернул плечами, перевесился через перила, зорко оглядел всю улицу из конца в конец и, видимо, решил покориться судьбе и ждать. Пальцы его нервно выбивали дробь по металлическим перилам. Он еще подождал, побросал на тротуар бумажки, вошел в комнату, вышел снова, потом вдруг исчез, злобно хлопнув балконной дверью. В последующие дни сцена эта повторялась в точности, но теперь на лице старичка явно читались все более и более глубокие грусть и растерянность. А уже через неделю Тарру напрасно поджидал этого ежедневного появления, окна упорно оставались закрытыми, за ними, видимо, царила вполне объяснимая печаль. «Запрещается во время чумы плевать на котов» – таким афоризмом заканчивалась эта запись.
Зато Тарру, возвращаясь к себе по вечерам, мог быть уверен, что увидит в холле мрачную физиономию ночного сторожа, без устали шагавшего взад и вперед. Сторож напоминал всем и каждому, что он, мол, предвидел теперешние события. Когда же Тарру, подтвердив, что сам слышал это пророчество, позволил себе заметить, что предсказывал тот скорее землетрясение, старик возразил: «Эх, кабы землетрясение! Тряхнет хорошенько – и дело с концом… Сосчитают мертвых, живых – и все тут. А вот эта стерва чума! Даже тот, кто не болен, все равно носит болезнь у себя в сердце».
Директор отеля был удручен не меньше. В первое время путешественники, застрявшие в Оране, вынуждены были жить в отеле в связи с тем, что город был объявлен закрытым. Но эпидемия продолжалась, и многие постояльцы предпочли поселиться у своих друзей. И по тем же самым причинам, по каким все номера гостиницы раньше были заняты, – теперь они пустовали, – новых путешественников в наш город не пускали. Тарру оставался в числе нескольких последних жильцов, и директор при каждой встрече давал ему понять, что он давным - давно уже закрыл бы отель, но не делает этого ради своих последних клиентов. Нередко он спрашивал мнение Тарру насчет возможной продолжительности эпидемии. «Говорят, – отвечал Тарру, – холода препятствуют развитию бактерий». Тут директор окончательно терял голову: «Да здесь же никогда настоящих холодов не бывает, мсье. Так или иначе, это еще на много месяцев! » К тому же он был убежден, что и после окончания эпидемии путешественники долго еще будут обходить наш город стороной. Эта чума – гибель для туризма.
В ресторане после недолгого отсутствия вновь появился господин Огон, человек - филин, но в сопровождении только двух своих дрессированных собачек. По наведенным справкам, его жена ухаживала за больной матерью и теперь, похоронив ее, находилась в карантине.
– Не нравится мне это, – признался директор Тарру. – Карантин карантином, а все - таки она на подозрении, а значит, и они тоже.
Тарру заметил, что с такой точки зрения все люди подозрительны. Но директор стоял на своем, и, как оказалось, у него на сей счет было вполне определенное мнение.
– Нет, мсье, мы с вами, например, не подозрительные. А они – да.
Но господин Отон ничуть не собирался менять свои привычки из - за таких пустяков, как чума, в данном случае чума просчиталась. Все так же входил он в зал ресторана, садился за столик первым, по - прежнему вел со своими отпрысками неприязненно - изысканные разговоры. Изменился один только мальчуган. Весь в черном, как и его сестренка, он как - то съежился и казался миниатюрной тенью отца. Ночной сторож, не выносивший господина Огона, ворчал:
– Этот - то и помрет одетым. И обряжать его не придется. Так и отправится прямехонько на тот свет.
Нашлось в дневнике место и для записи о проповеди отца Панлю, но со следующими комментариями: «Мне понятен, даже симпатичен этот пыл. Начало бедствий, равно как и их конец, всегда сопровождается небольшой дозой риторики. В первом случае еще не утрачена привычка, а во втором она уже успела вернуться. Именно в разгар бедствий привыкаешь к правде, то есть к молчанию. Подождем».
Записал Тарру также, что имел с доктором Риэ продолжительную беседу, но не изложил ее, а отметил только, что она привела к положительным результатам, упомянул по этому поводу, что глаза у матери доктора карие, и вывел отсюда довольно - таки странное заключение, что взгляд, где читается такая доброта, всегда будет сильнее любой чумы, и, наконец, посвятил чуть ли не страницу старому астматику, пациенту доктора Риэ.
После их беседы он увязался за доктором, отправившимся навестить больного. Старик приветствовал гостей своим обычным ядовитым хихиканьем и потиранием рук. Он лежал в постели, под спину у него была подсунута подушка, а по бокам стояли две кастрюли с горошком.
– Ага, еще один, – сказал он, заметив Тарру. – Все на свете шиворот - навыворот, докторов стало больше, чем больных. Ну как, быстро дело пошло, а? Кюре прав, получили по заслугам.
На следующий день Тарру снова явился к нему без предупреждения. Если верить его записям, старик астматик, галантерейщик по роду занятий, достигнув пятидесяти лет, решил, что достаточно потрудился на своем веку. Он слег в постель и уже не вставал. Однако в стоячем положении астма его почти не мучила. Так и дожил он на небольшую ренту до своего семидесятипятилетия и легко нес бремя лет. Он не терпел вида любых часов, и в доме у них не было даже будильника. «Часы, – говаривал он, – и дорого, да и глупость ужасная». Время он узнавал, особенно время приема пищи, единственно для него важное, с помощью горошка, так как при пробуждении у его постели уже стояли две кастрюли, причем одна полная доверху. Так, горошина за горошиной, он наполнял пустую кастрюлю равномерно и прилежно. Кастрюли с горошком были, так сказать, его личными ориентирами, вполне годными для измерения времени. «Вот переложу пятнадцать кастрюль, – говорил он, – и закусить пора будет. Чего же проще».
Если верить его жене, он еще смолоду проявлял странности. И впрямь, никогда ничто его не интересовало – ни работа, ни друзья, ни кафе, ни музыка, ни женщины, ни прогулки. Он и города - то ни разу не покидал; только однажды, когда по семейным делам ему пришлось отправиться в Алжир, он вылез на ближайшей от Орана станции – дальнейшее странствие оказалось ему не по силам – и первым же поездом вернулся домой.
Старик объяснил господину Тарру, который не сумел скрыть своего удивления перед этим добровольным затворничеством, что, согласно религии, первая половина жизни человека – это подъем, а вторая – спуск, и, когда начинается этот самый спуск, дни человека принадлежат уже не ему, они могут быть отняты в любую минуту. С этим ничего поделать нельзя, поэтому лучше вообще ничего не делать. Впрочем, явная нелогичность этого положения, видно, нисколько его не смущала, так как почти тут же он заявил Тарру, что Бога не существует, будь Бог, к чему бы тогда нужны попы. Но из дальнейшей беседы Тарру стало ясно, что философская концепция старика прямо объяснялась тем недовольством, которое вызывали у него благотворительные поборы в их приходе. В качестве последнего штриха к его портрету необходимо упомянуть о самом заветном желании старика, которое он неоднократно высказывал собеседнику: он надеялся умереть в глубокой старости.
«Кто он, святой? – спрашивал себя Тарру. И отвечал: – Да, святой, если только святость есть совокупность привычек».
Но в то же самое время Тарру затеял описать во всех подробностях один день зачумленного города и дать точное представление о занятиях и жизни наших сограждан этим летом. «Никто, кроме пьяниц, здесь не смеется, – записал Тарру, – а они смеются слишком много и часто». Затем шло само описание.
«На заре по городу проносится легкое веяние. В этот час, час между теми, кто умер ночью, и теми, кто умрет днем, почему - то чудится, будто мор на миг замирает и набирается духу. Все магазины еще закрыты. Но объявления, выставленные кое - где в витринах: „Закрыто по случаю чумы“, свидетельствуют, что эти магазины не откроются в положенное время. Не совсем еще проснувшиеся продавцы газет не выкрикивают последних известий, а, прислонясь к стенке на углу улицы, молча протягивают фонарям свой товар жестом лунатика. Еще минута - другая, и разбуженные звоном первых трамваев газетчики рассыплются по всему городу, держа в вытянутой руке газетный лист, где чернеет только одно слово: „Чума“. „Продолжится ли чума до осени? Профессор Б. Отвечает: „Нет! "“. «Сто двадцать четыре смертных случая – таков итог девяносто четвертого дня эпидемии“.
Несмотря на бумажный кризис, который становится все более ощутимым и в силу которого многие издания сократили свой объем, стала выходить новая газета «Вестник эпидемии», задача коей «информировать наших граждан со всей возможной объективностью о прогрессе или затухании болезни; давать им наиболее авторитетную информацию о дальнейшем ходе эпидемии; предоставлять свои страницы всем тем, известным или безвестным, кто намерен бороться против бедствия; поддерживать дух населения, печатать распоряжения властей, – словом, собрать воедино, в один кулак добрую волю всех и каждого, дабы успешно противостоять постигшему нас несчастью». В действительности же газета буквально через несколько дней ограничила свою задачу публикацией сообщений о новых и надежных профилактических средствах против чумы.
Часов в шесть утра газеты успешно раскупаются очередями, уже выстроившимися у дверей магазинов за час до открытия, а потом и в трамваях, которые приходят с окраин, переполненные до отказа. Трамваи стали теперь единственным нашим транспортом, и продвигаются они с трудом, так как все площадки и подножки облеплены пассажирами. Любопытная деталь – пассажиры стараются стоять друг к другу спиной, конечно, насколько это возможно при такой давке, – во избежание взаимного заражения. На остановках трамвай выбрасывает из себя партию мужчин и женщин, которые спешат разбежаться в разные стороны, чтобы остаться в одиночестве. Нередко в трамвае разыгрываются скандалы, что объясняется просто дурным настроением, а оно стало теперь хроническим.
После того как пройдут первые трамваи, город постепенно начинает просыпаться, открываются первые пивные, где на стойках стоят объявления вроде: «Кофе нет», «Сахар приносите с собой» и т. Д. И т. П. Потом открываются лавки, на улицах становится шумнее. Одновременно весь город заливают солнечные лучи, и жара обволакивает июльское небо свинцовой дымкой. В этот час люди, которым нечего делать, отваживаются пройтись по бульварам. Создается впечатление, будто многие во что бы то ни стало хотят заклясть чуму с помощью выставленной напоказ роскоши. Каждый день, часам к одиннадцати, на главных улицах города происходит как бы парад молодых людей и молодых дам, и, глядя на них, понимаешь, что в лоне великих катастроф зреет страстное желание жить. Если эпидемия пойдет вширь, то рамки морали, пожалуй, еще раздвинутся. И мы увидим тогда миланские сатурналии у разверстых могил.
В полдень, как по мановению волшебного жезла, наполняются все рестораны. А уже через несколько минут у двери топчутся маленькие группки людей, которым не хватило места. От зноя небо постепенно тускнеет. А в тени огромных маркиз чающие еды ждут своей очереди на улице, которую вот - вот растопит солнце. Рестораны потому так набиты, что они во многом упрощают проблему питания. Но не снимают страха перед заражением. Обедающие долго и терпеливо перетирают приборы и тарелки. С недавнего времени в витринах ресторанов появились объявления: «У нас посуду кипятят». Но потом владельцы ресторанов отказались от всякой рекламы, поскольку публика все равно придет. К тому же клиент перестал скупиться. Самые тонкие или считающиеся таковыми вина, самые дорогие закуски – с этого начинается неистовое состязание пирующих. Говорят также, что в одном ресторане поднялась паника: один из обедающих почувствовал себя плохо, встал из - за столика, побледнел и, шатаясь, поспешно направился к выходу.
К двум часам город постепенно пустеет, в эти минуты на улицах сходятся вместе пыль, солнце, чума и молчание. Зной без передышки стекает вдоль стен высоких серых зданий. Эти долгие тюремные часы переходят в пламенеющие вечера, которые обрушиваются на людный, стрекочущий город. В первые дни жары, неизвестно даже почему, на улицах и вечерами никого не было. Но теперь дыхание ночной свежести приносит с собой если не надежду, то хоть разрядку. Все высыпают тогда из домов. Стараются оглушить себя болтовней, громкими спорами, вожделеют, и под алым июльским небом весь город, с его парочками и людским говором, дрейфует навстречу одышливой ночи. И тщетно каждый вечер какой - то вдохновенный старец в фетровой шляпе и в галстуке бабочкой расталкивает толпу со словами: «Бог велик, придите к нему»: все, напротив, спешат к чему - то, чего они, в сущности, не знают, или к тому, что кажется им важнее Бога. Поначалу, когда считалось, что разразившаяся эпидемия – просто обычная эпидемия, религия была еще вполне уместна. Но когда люди поняли, что дело плохо, все разом вспомнили, что существуют радости жизни. Тоскливый страх, уродующий днем все лица, сейчас, в этих пыльных, пылающих сумерках, уступает место какому - то неопределенному возбуждению, какой - то неуклюжей свободе, воспламеняю - щей весь город.
И я, я тоже, как они. Да что там! Смерть для таких людей, как я, – ничто. Просто событие, доказывающее нашу правоту! »

Это сам Тарру попросил доктора Риэ о свидании, упомянутом в его дневнике. В вечер условленной встречи Риэ ждал гостя и глядел на свою мать, чинно сидевшую на стуле в дальнем углу столовой. Это здесь, на этом самом месте, она, покончив с хлопотами по хозяйству, проводила все свое свободное время. Сложив руки на коленях, она ждала. Риэ был даже не совсем уверен, что ждет она именно его. Но когда он входил в комнату, лицо матери менялось. Все то, что долгой трудовой жизнью было сведено к немоте, казалось, разом в ней оживало. Но потом она снова погружалась в молчание. Этим вечером она глядела в окно на уже опустевшую улицу. Уличное освещение теперь уменьшилось на две трети. И только редкие слабенькие лампочки еще прорезали ночной мрак.
– Неужели во время всей эпидемии так и будет электричество гореть вполнакала? – спросила госпожа Риэ.
– Вероятно.
– Хоть бы до зимы кончилось. А то зимой будет совсем грустно.
– Да, – согласился Риэ.
Он заметил, что взгляд матери скользнул по его лбу. Да и сам Риэ знал, что тревога и усталость последних дней не красят его.
– Ну как сегодня, не ладилось? – спросила госпожа Риэ.
– Да нет, как всегда.
Как всегда! Это означало, что новая сыворотка, присланная из Парижа, оказалась, по - видимому, менее действенна, чем первая, и Что цифры смертности растут. Но по - прежнему профилактическую вакцинацию приходится делать только в семьях, где уже побывала чума. А чтобы впрыскивать вакцину в нужных масштабах, необходимо наладить ее массовое производство. В большинстве случаев бубоны упорно отказывались вскрываться, они почему - то стали особенно твердыми, и больные страдали вдвойне. Со вчерашнего дня в городе зарегистрировано два случая новой разновидности заболевания. Теперь к бубонной чуме присоединилась еще и легочная. И тогда же окончательно сбившиеся с ног врачи потребовали на заседании у растерявшегося префекта – и добились – принятия новых мер с целью избежать опасности заражения, так как легочная чума разносится дыханием человека. И как обычно, никто ничего не знал.
Он посмотрел на мать. Милый взгляд карих глаз всколыхнул в нем сыновнюю нежность, целые годы нежности.
– Уж не боишься ли ты, мать?
– В мои лета особенно бояться нечего.
– Дни долгие, а меня никогда дома не бывает.
– Раз я знаю, что ты придешь, я могу тебя ждать сколько угодно. А когда тебя нет дома, я думаю о том, что ты делаешь. Есть известия?
– Да, все благополучно, если верить последней телеграмме. Но уверен, что она пишет так, только чтоб меня успокоить.
У двери продребезжал звонок. Доктор улыбнулся матери и пошел открывать. На лестничной площадке было уже темно, и Тарру походил в сером своем костюме на огромного медведя. Риэ усадил гостя в своем кабинете у письменного стола. А сам остался стоять, держась за спинку кресла. Их разделяла лампа, стоявшая на столе, только она одна и горела в комнате.
– Я знаю, – без обиняков начал Тарру, – что могу говорить с вами откровенно.
Риэ промолчал, подтверждая слова Тарру.
– Через две недели или через месяц вы будете уже бесполезны, события вас обогнали.
– Вы правы, – согласился Риэ.
– Санитарная служба организована из рук вон плохо. Вам не хватает ни людей, ни времени.
Риэ подтвердил и это.
– Я узнал, префектура подумывает об организации службы из гражданского населения с целью побудить всех годных мужчин принять участие в общей борьбе по спасению людей.
– Ваши сведения верны. Но недовольство и так уж велико, и префект колеблется.
– Почему в таком случае не обратиться к добровольцам?
– Пробовали, но результат получился жалкий.
– Пробовали официальным путем, сами почти не веря в успех. Им не хватает главного – воображения. Потому - то они и отстают от масштабов бедствия. И воображают, что борются с чумой, тогда как средства борьбы не подымаются выше уровня борьбы с обыкновенным насморком. Если мы не вмешаемся, они погибнут, да и мы вместе с ними.
– Возможно, – согласился Риэ. – Должен вам сказать, что они подумывают также о привлечении на черную работу заключенных.
– Я предпочел бы, чтобы работу выполняли свободные люди.
– Я тоже. А почему, в сущности?
– Ненавижу смертные приговоры.
Риэ взглянул на Тарру.
– Ну и что же? – сказал он.
– А то, что у меня есть план по организации добровольных дружин. Поручите мне заняться этим делом, а начальство давайте побоку. У них и без того забот по горло. У меня повсюду есть друзья, они - то и будут ядром организации. Естественно, я тоже вступлю в дружину.
– Надеюсь, вы не сомневаетесь, что я лично соглашусь с радостью, – сказал Риэ. – Человек всегда нуждается в помощи, особенно при нашем ремесле. Беру на себя провести ваше предложение в префектуре. Впрочем, иного выхода у них нет. Но…
Риэ замолчал.
– Но эта работа, вы сами отлично знаете, сопряжена со смертельной опасностью. И во всех случаях я обязан вас об этом предупредить. Вы хорошо обдумали. ?
Тарру поднял на доктора спокойные серые глаза:
– А что вы скажете, доктор, о проповеди отца Панлю? Вопрос этот прозвучал так естественно, что доктор Риэ ответил на него тоже вполне естественно:
– Я слишком много времени провел в больницах, чтобы меня соблазняла мысль о коллективном возмездии. Но знаете ли, христиане иной раз любят поговорить на эту тему, хотя сами по - настоящему в это не верят. Они лучше, чем кажутся на первый взгляд.
– Значит, вы, как и отец Панлю, считаете, что в чуме есть свои положительные стороны, что она открывает людям глаза, заставляет их думать?
Доктор нетерпеливо тряхнул головой:
– Как и все болезни мира. То, что верно в отношении недугов мира сего, верно и в отношении чумы. Возможно, кое - кто и станет лучше. Однако, когда видишь, сколько горя и беды приносит чума, надо быть сумасшедшим, слепцом или просто мерзавцем, чтобы примириться с чумой.
Риэ говорил, почти не повышая голоса. Но Тарру взмахнул рукой, как бы желая его успокоить. Он улыбнулся.
–Да, – сказал Риэ, пожав плечами. – Но вы мне еще не ответили. Вы хорошенько все продумали?
Тарру удобнее устроился в кресле и потянулся к лампе.
– А в Бога вы верите, доктор?
И этот вопрос прозвучал тоже вполне естественно. Но на сей раз Риэ ответил не сразу.
– Нет, но какое это имеет значение? Я нахожусь во мраке и стараюсь разглядеть в нем хоть что - то. Уже давно я не считаю это оригинальным.
– Это - то и отделяет вас от отца Панлю?
– Не думаю. Панлю – кабинетный ученый. Он видел недостаточно смертей и поэтому вещает от имени истины. Но любой сельский попик, который отпускает грехи своим прихожанам и слышит последний вздох умирающего, думает так же, как и я. Он прежде всего попытается помочь беде, а уж потом будет доказывать ее благодетельные свойства.
Риэ поднялся, свет лампы сполз с его лица на грудь.
– Раз вы не хотите ответить на мой вопрос, – сказал он, оставим это.
Тарру улыбнулся, он по - прежнему удобно, не шевелясь, сидел в кресле.
– Можно вместо ответа задать вам вопрос? Доктор тоже улыбнулся.
– А вы, оказывается, любите таинственность, – сказал он. – Валяйте.
– Так вот, – сказал Тарру. – Почему вы так самоотверженно делаете свое дело, раз вы не верите в Бога? Быть может, узнав ваш ответ, и я сам смогу ответить.
Стоя по - прежнему в полутени, доктор сказал, что он уже ответил на этот вопрос и что, если бы он верил во всемогущего Бога, он бросил бы лечить больных и передал их в руки Господни. Но дело в том, что ни один человек на всем свете, да - да, даже и отец Панлю, который верит, что верит, не верит в такого Бога, поскольку никто полностью не полагается на его волю, он, Риэ, считает, что, во всяком случае, здесь он на правильном пути, борясь против установленного миропорядка.
– А - а, – протянул Тарру, – значит, так вы себе представляете вашу профессию?
– Примерно, – ответил доктор и шагнул в круг света, падавшего от лампы.
Тарру тихонько присвистнул, и доктор внимательно взглянул на него.
– Да, – проговорил Риэ, – вы, очевидно, хотите сказать, что тут нужна гордыня. Но у меня, поверьте, гордыни ровно столько, сколько нужно. Я не знаю ни что меня ожидает, ни что будет после всего этого. Сейчас есть больные и их надо лечить. Размышлять они будут потом, и я с ними тоже. Но самое насущное – это их лечить. Я как умею защищаю их, и все тут.
– Против кого?
Риэ повернулся к окну. Вдалеке угадывалось присутствие моря по еще более плотной и черной густоте небосклона. Он ощущал лишь одно – многодневную усталость и в то же самое время боролся против внезапного и безрассудного искушения исповедоваться перед этим странным человеком, в котором он, однако, чувствовал братскую душу.
– Сам не знаю, Тарру, клянусь, сам не знаю. Когда я только еще начинал, я действовал в известном смысле отвлеченно, потому что так мне было нужно, потому что профессия врача не хуже прочих, потому что многие юноши к ней стремятся. Возможно, еще и потому, что мне, сыну рабочего, она далась исключительно трудно. А потом пришлось видеть, как умирают. Знаете ли вы, что существуют люди, нежелающие умирать? Надеюсь, вы не слышали, как кричит умирающая женщина: «Нет, нет, никогда! » А я слышал. И тогда уже я понял, что не смогу к этому привыкнуть. Я был еще совсем юнец, и я перенес свое отвращение на порядок вещей как таковой. Со временем я стал поскромнее. Только так и не смог привыкнуть к зрелищу смерти. Я больше и сам ничего не знаю. Но так или иначе…
Риэ спохватился и замолчал. Он вдруг почувствовал, что во рту у него пересохло.
– Что так или иначе?. . – тихо переспросил Тарру.
– Так или иначе, – повторил доктор и снова замолчал, внимательно приглядываясь к Тарру, – впрочем, такой человек, как вы, поймет, я не ошибся?. . Так вот, раз порядок вещей определяется смертью, может быть, для Господа Бога вообще лучше, чтобы в него не верили и всеми силами боролись против смерти, не обращая взоры к небесам, где царит молчание.
– Да, – подтвердил Тарру, – понимаю. Но любые ваши победы всегда были и будут только преходящими, вот в чем дело.
Риэ помрачнел.
– Знаю, так всегда будет. Но это еще не довод, чтобы бросать борьбу.
– Верно, не довод. Но представляю себе, что же в таком случае для вас эта чума.
– Да, – сказал Риэ. – Нескончаемое поражение.
Тарру с минуту пристально смотрел на доктора, потом поднялся и тяжело зашагал к двери. Риэ пошел за ним. Когда он догнал его, Тарру стоял, уставившись себе под ноги, и вдруг спросил:
– А кто вас научил всему этому, доктор?
Ответ последовал незамедлительно:
– Человеческое горе.
Риэ открыл дверь кабинета, а в коридоре сказал Тарру, что тоже выйдет с ним, ему необходимо заглянуть в предместье к одному больному. Тарру предложил его проводить, и доктор согласился. В самом конце коридора им встретилась госпожа Риэ, и доктор представил ей гостя.
– Познакомься, это мой друг, – сказал он.
– Очень рада с вами познакомиться, – проговорила госпожа Риэ.
Когда она отошла, Тарру оглянулся ей вслед. На площадке доктор тщетно попытался включить электричество. Лестничные марши были погружены во мрак. Доктор решил, что это действует новый приказ об экономии электроэнергии. Но впрочем, кто знает. С недавних пор все как - то разладилось и в городе, и в домах. Возможно, это был просто недосмотр привратников, а большинство наших сограждан сами уже ни о чем не заботились. Но доктор не успел додумать этой мысли, так как за спиной у него прозвучал голос Тарру:
– Еще одно замечание, доктор, пусть даже оно покажется вам смешным: вы абсолютно правы.
Риэ пожал плечами, хотя в темноте Тарру не мог видеть его жеста.
– Откровенно говоря, я и сам не знаю. Но вы - то, вы знаете?
– Ну - ну, – бесстрастно протянул Тарру, – я человек ученый.
Риэ остановился, и шедший за ним следом Тарру споткнулся в темноте на ступеньке. Но удержался на ногах, схватив доктора за плечо.
– Стало быть, по - вашему, вы все знаете о жизни? – спросил доктор.
Из темноты донесся ответ, произнесенный все тем же спокойным тоном:
– Да, знаю.
Только выйдя на улицу, они сообразили, что уже поздно, очевидно, около одиннадцати. Город был тихим, в нем все смолкло, кроме шорохов. Где - то очень далеко раздался сигнал «скорой помощи». Они сели в машину, и Риэ завел мотор.
– Зайдите - ка завтра в лазарет, – сказал он, – вам надо сделать предохранительный укол. Но чтобы покончить с этим и прежде чем вы ввяжетесь в эту историю, вспомните, что у вас только один шанс из трех выпутаться.
– Такие подсчеты не имеют никакого смысла, и вы сами, доктор, это прекрасно знаете. Сто лет назад во время чумной эпидемии в Персии болезнь убила всех обитателей города, кроме как раз одного человека, который обмывал трупы и ни на минуту не прекращал своего дела.
– Значит, ему выпал третий шанс, вот и все, – сказал Риэ, и голос его прозвучал неожиданно глухо. – Но ваша правда, мы еще не слишком осведомлены насчет чумы.
Теперь они ехали по предместью. Автомобильные фары ярко сверкали среди пустынных улиц. Доктор остановил машину. Закрывая дверцу, он спросил Тарру, желает ли тот зайти к больному, и Тарру ответил, что желает. Их лица освещал только отблеск, шедший с ночного неба. Внезапно Риэ дружелюбно расхохотался.
– Скажите, Тарру, – спросил он, – а вас - то что понуждает впутываться в эту историю?
– Не знаю. Очевидно, соображения морального порядка.
– А на чем они основаны?
– На понимании.
Тарру повернул к дому, и Риэ снова увидел его лицо, только когда они уже вошли к старику астматику.

На следующий же день Тарру взялся за работу и создал первую добровольную дружину, по образцу которой скоро должны были создаваться и другие.
В намерение рассказчика отнюдь не входит придавать слишком большое значение этим санитарным ячейкам. Правда, большинство наших сограждан, будь они на месте рассказчика, поддались бы искушению преувеличить роль этих дружин. Но рассказчик скорее склонен поддаться искушению иного порядка, он считает, что, придавая непомерно огромное значение добрым поступкам, мы в конце концов возносим косвенную, но неумеренную хвалу самому злу. Ибо в таком случае легко предположить, что добрые поступки имеют цену лишь потому, что они явление редкое, а злоба и равнодушие куда более распространенные двигатели людских поступков. Вот этой - то точки зрения рассказчик ничуть не разделяет. Зло, существующее в мире, почти всегда результат невежества, и любая добрая воля может причинить столько же ущерба, что и злая, если только эта добрая воля недостаточно просвещена. Люди – они скорее хорошие, чем плохие, и, в сущности, не в этом дело. Но они в той или иной степени пребывают в неведении, и это - то зовется добродетелью или пороком, причем самым страшным пороком является неведение, считающее, что ему все ведомо, и разрешающее себе посему убивать. Душа убийцы слепа, и не существует ни подлинной доброты, ни самой прекрасной любви без абсолютной ясности видения.
Вот почему, одобряя создание наших санитарных дружин, возникших по почину Тарру, следует сохранять объективность. Вот почему рассказчик не намерен выступать в роли чересчур красноречивого рапсода и воспевать добрую волю и героизм, хотя вполне отдает им должное. Он и в дальнейшем останется историком растерзанных и непримиримых сердец наших сограждан, ибо такими нас сделала чума.
Не так уж велика заслуга тех, кто самоотверженно взялся за организацию санитарных дружин, они твердо знали, что ничего иного сделать нельзя, и, напротив, было бы непостижимым, если бы они не взялись. Эти дружины помогли нашим согражданам глубже войти в чуму и отчасти убедили их, что, раз болезнь уже здесь, нужно делать то, что нужно, для борьбы с ней. Ибо чума, став долгом для нескольких людей, явила собою то, чем была в действительности, а была она делом всех.
И это очень хорошо. Но ведь никому же не придет в голову хвалить учителя, который учит, что дважды два – четыре. Возможно, его похвалят за то, что он выбрал себе прекрасную профессию. Скажем так, весьма похвально, что Тарру и прочие взялись доказать, что дважды два – четыре, а не наоборот, но скажем также, что их добрая воля роднит их с тем учителем, со всеми, у кого такое же сердце, как у вышеупомянутого учителя, и что, к чести человека, таких много больше, чем полагают, по крайней мере рассказчик в этом глубоко убежден. Правда, он понимает, какие могут воспоследовать возражения, главное из них, что эти люди, мол, рисковали жизнью. Но в истории всегда и неизбежно наступает такой час, когда того, кто смеет сказать, что дважды два – четыре, карают смертью. Учитель это прекрасно знает. И вопрос не в том, чтобы знать, какую кару или какую награду влечет за собой это рассуждение. Вопрос в том, чтобы знать, составляют ли или нет дважды два четыре. Тем из наших сограждан, которые рисковали тогда жизнью, приходилось решать первое – чума это или не чума, и второе – нужно или не нужно бороться с ней.
Многие Оранские новоявленные моралисты утверждали, что, мол, ничего сделать нельзя и что самое разумное – это стать на колени. И Тарру, и Риэ, и их друзья могли возразить на это кто так, кто эдак, но вывод их всегда диктовался тем, что они знали: необходимо бороться теми или иными способами и никоим образом не становиться на колени. Все дело было в том, чтобы уберечь от гибели как можно больше людей, не дать им познать горечь бесповоротной разлуки. А для этого существовало лишь одно средство – побороть чуму. Сама по себе эта истина не способна вызвать восхищение, скорее уж она просто логична.
Вот почему вполне естественно, что старик Кастель вложил всю свою веру и всю свою энергию в производство сыворотки здесь, на месте, из имеющихся под рукой материалов. И они с Риэ надеялись, что сыворотка, изготовленная из культур микроба, которым был поражен город, окажется более действенной, нежели сыворотка, полученная со стороны, ибо местный микроб слегка отличался от чумной бациллы, вернее, от классического ее описания, Кастель рассчитывал получить первую партию сыворотки в ближайшие же дни.
Именно поэтому также вполне естественно, что Гран – вот уж действительно личность не героическая – стал в эти дни как бы административным центром дружин. Часть Дружин, созданных Тарру, взяла на себя работу по оказанию превентивной помощи в перенаселенных кварталах. Члены дружины пытались внедрить здесь необходимую гигиену, вели учет чердаков и подвалов, еще не прошедших дезинфекции. Остальные дружины помогали непосредственно врачам – выезжали с ними по вызовам на квартиры, обеспечивали перевозку больных и даже со временем при отсутствии специального персонала сами водили машины «скорой помощи» или фургоны для перевозки трупов. Все это требовало статистического учета, который и взял на себя Гран.
С известной точки зрения рассказчик склонен считать, что Гран даже в большей степени, чем Риэ или, скажем, Тарру, являлся подлинным представителем того спокойного мужества, какое вдохновляло дружины в их работе. Он сказал «да» не колеблясь, с присущей ему доброй волей… Только он попросил, чтобы его использовали на несложной работе, для сложной он уже стар. Между восемнадцатью и двадцатью часами его время в распоряжении доктора. И когда Риэ горячо поблагодарил его, он даже удивился: «Это же не самое трудное. Сейчас чума, ну ясно, надо с ней бороться. Ах, если бы все на свете было так же просто! » И он возвращался к своей недописанной фразе. Иногда вечерами, когда статистические подсчеты были кончены, Риэ беседовал с Граном. Мало - помалу к этим вечерним беседам они привлекли и Тарру, и Гран с явным удовольствием открывал свою душу перед двумя приятелями. А они с неослабевающим интересом следили за кропотливыми трудами Грана, которые он не бросил даже в разгар чумы. В конце концов это стало для них обоих своего рода разрядкой.
«Ну как амазонка? » – нередко спрашивал Тарру. И Гран с вымученной улыбкой всякий раз отвечал одними и теми же словами: «Скачет себе, скачет! » Как - то вечером Гран сообщил, что он окончательно убрал эпитет «элегантная» применительно к своей амазонке и что отныне она будет фигурировать как «стройная». «Так точнее», – пояснил он. В другой раз он прочел своим слушателям первую фразу, переделанную заново: «Однажды, прекрасным майским утром, стройная амазонка на великолепном гнедом коне скакала по цветущим аллеям Булонского леса».
– Ведь правда, так лучше ее видишь? – спросил он. – И потом, я предпочел написать «майским утром» потому, что «утро мая» отчасти замедляет скок лошади.
Затем он занялся эпитетом «великолепный». По его словам, это не звучит, а ему требуется термин, который с фотографической точностью сразу обрисовал бы роскошного о коня, существующего в его воображении. «Откормленный» не пойдет, хоть и точно, зато чуточку пренебрежительно. Одно время он склонялся было к «ухоженный», но эпитет ритмически не укладывался во фразу. Однажды вечером он торжествующе возвестил, что нашел: «гнедой в яблоках». По его мнению, это, не подчеркивая, передает изящество животного.
– Но так же нельзя, – возразил Риэ.
– А почему?
– Потому что в яблоках – это тоже масть лошади, но не гнедая.
– Какая масть?
– Неважно какая, во всяком случае, в яблоках – это не гнедой.
Гран был поражен до глубины души.
– Спасибо, спасибо, – сказал он, – как хорошо, что я вам прочел. Ну, теперь вы сами убедились, как это трудно.
– А что, если написать «роскошный», – предложил Тарру.
Гран взглянул на него. Он размышлял.
– Да, – наконец проговорил он, – именно так! И постепенно губы его сложились в улыбку. Через несколько дней он признался друзьям, что ему ужасно мешает слово «цветущий». Так как сам он нигде дальше Орана и Монтелимара не бывал, он приступил с расспросами к своим друзьям и требовал от них ответа – цветущие ли аллеи в Булонском лесу или нет. Откровенно говоря, ни на Риэ, ни на Тарру они никогда не производили впечатления особенно цветущих, но убедительные доводы Грана поколебали их уверенность. А он все дивился их сомнениям. «Лишь одни художники умеют видеть! » Как - то доктор застал Грана в состоянии неестественного возбуждения. Он только что заменил «цветущие» на «полные цветов». Он радостно потирал руки. «Наконец - то их увидят, почувствуют. А ну - ка, шапки долой, господа! » И он торжественно прочел фразу: «Однажды, прекрасным майским утром, стройная амазонка неслась галопом на роскошном гнедом коне среди полных цветов аллей Булонского леса». Но прочитанные вслух три родительных падежа, заканчивающих фразу, звучали назойливо, и Гран запнулся. Он удрученно сел на стул. Потом попросил у доктора разрешения уйти. Ему необходимо подумать на досуге.
Как раз в это время – правда, узналось об этом позже – на работе он стал проявлять недопустимую рассеянность, что было воспринято как весьма прискорбное обстоятельство, особенно в те дни, когда мэрии с меньшим наличным составом приходилось справляться с множеством тяжелейших обязанностей. Работа явно страдала, и начальник канцелярии сурово отчитал Грана, заметив, что ему платят жалованье за то, что он выполняет работу, а он ее как раз и не выполняет. «Я слышал, – добавил начальник, – что вы на добровольных началах работаете для санитарных дружин в свободное от службы время. Это меня не касается. Единственное, что меня касается, – это ваша работа здесь, в мэрии. И тот, кто действительно хочет приносить пользу в эти ужасные времена, в первую очередь обязан образцово выполнять свою работу. Иначе все прочее тоже ни к чему».
– Он прав, – сказал Гран доктору.
– Да, прав, – подтвердил Риэ.
– Я действительно стал рассеянным и не знаю, как распутаться с концом фразы.
Он решил вообще вычеркнуть слово «Булонский», полагая, что и так все будет понятно. Но тогда во фразе стало непонятно, что приписывается «цветам», а что «аллеям». Он подумывал было написать: «Аллеи леса, полные цветов». Но тогда лес получался между существительным и прилагательным, и эпитет, который он сознательно отрывал от существительного, торчал, как заноза. Но что правда, то правда, в иные вечера вид у него был еще более утомленный, чем у Риэ.
Да, Грана утомили эти поглощавшие его с головой поиски нужного слова, но тем не менее он не прекращал делать подсчеты и собирать статистические данные, необходимые санитарным дружинам. Каждый вечер он терпеливо вытаскивал свои карточки, выводил кривую и изо всех сил старался дать по возможности наиболее точную картину. Нередко он заходил к Риэ в лазарет и просил, чтобы ему выделили стол в каком - нибудь кабинете или в приемной. Потом располагался со своими бумагами, совсем так, как у себя за столом в мэрии, и спокойно помахивал листком, чтобы поскорее высохли чернила, не замечая, что воздух вокруг словно бы сгущался от запаха дезинфицирующих средств и самой болезни. В такие часы он честно старался выкинуть из головы свою амазонку и делать только то, что положено.
И если люди действительно хотят, чтобы им давали некие возвышенные примеры и образцы, которые обычно именуют героическими, и если уж так необходимы нашей истории свои герои, рассказчик предлагает вниманию читателя совсем незначительного и бесцветного героя, у которого только и есть что сердечная доброта да идеал, на первый взгляд смехотворный. Таким образом, каждый получает свое: истина то, что ей положено по праву, два, умноженные на два, – свою вечную четверку, а героизм – второстепенное и от века полагающееся ему место, как раз «за» и никогда не «перед» требованием всеобщего счастья. Да и нашей хронике благодаря этому придается вполне определенный характер, какой и должен быть у любого рассказа о подлинных фактах, предпринятого с добрыми чувствами, то есть с чувствами, которые ни слишком явно плохи, ни слишком экзальтированы в дурном театральном смысле этого слова.
Таково по крайней мере было мнение доктора Риэ, когда он читал газеты или слушал по радио слова призыва и ободрения, которые слал зачумленному городу мир, лежащий вовне. Одновременно с помощью, посылаемой по суше или по воздуху, радиоволны или печатное слово каждый божий день обрушивали на город, отныне такой одинокий, потоки трогательных или восторженных комментариев. И всякий раз самый стиль и тон их, эпический или риторический, выводил доктора из себя. Конечно, он понимал, что эти знаки внимания вовсе не притворство. Но они могли выражать себя только на том условном языке, которым люди пытаются выразить то, что связывает их с человечеством. И язык этот не мог быть применим к незначительным каждодневным трудам, скажем, того же Грана, поскольку не мог дать представления о том, что значил Гран в разгар эпидемии.
Иной раз в полночь, среди великого молчания опустевшего ныне города, доктор, ложась в постель для короткого сна, настраивал радиоприемник. И из дальних уголков земли, через тысячи километров незнакомые братские голоса пытались неуклюже выразить свою солидарность, говорили о ней, но в то же самое время в них чувствовалось трагическое бессилие, так как не может человек по - настоящему разделить чужое горе, которое не видит собственными глазами. «Оран! Оран! » Напрасно призыв этот перелетал через моря, напрасно настораживался Риэ, вскоре волна красноречия разбухала и еще ярче подчеркивала главное различие, превращавшее Грана и оратора в двух посторонних друг другу людей. «Оран! Да, Оран! » «Но нет, – думал доктор, – есть только одно средство – это любить или умереть вместе. А они чересчур далеко».

Прежде чем перейти к рассказу о кульминации чумы, когда бедствие, собрав в кулак все свои силы, бросило их на город и окончательно им завладело, нам осталось еще рассказать о тех отчаянных, бесконечных и однообразных попытках, которые предпринимали отдельные люди, такие, как Рамбер, лишь бы вновь обрести свое счастье и отстоять от чумы ту часть самих себя, какую они упрямо защищали против всех посягательств. Таков был их метод отвергать грозившее им порабощение, и, хотя это неприятие внешне было не столь действенное, как иное, рассказчик убежден, что в нем имелся свой смысл и оно свидетельствовало также при всей своей бесплодности и противоречиях о том, что в каждом из нас живет еще гордость.
Рамбер бился, не желая, чтобы чума захлестнула его с головой. Убедившись, что легальным путем покинуть город ему не удастся, он намеревался, о чем и сообщил Риэ, использовать иные каналы. Журналист начал с официантов из кафе. Официант кафе всегда в курсе всех дел. Но первый же, к кому он обратился, оказался как раз в курсе того, какая суровая кара полагается за подобные авантюры. А в одном кафе его приняли без дальних слов за провокатора. Только после случайной встречи с Коттаром у доктора Риэ дело сдвинулось с мертвой точки. В тот день Риэ с Рамбером говорили о бесплодных хлопотах, предпринятых журналистом в административных учреждениях. Через несколько дней Коттар столкнулся с Рамбером на улице и любезно поздоровался с ним, с недавних пор при общении со знакомыми он был особенно обходителен.
– Ну как, по - прежнему ничего? – осведомился Коттар.
– Ничего.
– Да разве можно рассчитывать на чиновников. Не затем они сидят в канцеляриях, чтобы понимать людей.
– Совершенно верно. Но я пытаюсь найти какой - нибудь другой ход. А это трудно.
– Еще бы, – подтвердил Коттар.
Но оказалось, ему известны кое - какие обходные пути, и на недоуменный вопрос Рамбера он объяснил, что уже давным - давно считается своим в большинстве оранских кафе, что там у него повсюду друзья и что ему известно о существовании организации, занимающейся делами такого рода. Истина же заключалась в том, что Коттар, тративший больше, чем зарабатывал, был причастен к контрабанде нормированных товаров. Он перепродавал сигареты и плохонькие алкогольные напитки, цены на которые росли с каждым днем, и уже сколотил себе таким образом небольшое состояние.
– А вы в этом уверены? – спросил Рамбер.
– Да, мне самому предлагали.
– И вы не воспользовались?
– Грешно не доверять ближнему, – благодушно произнес Коттар, – я не воспользовался потому, что я лично не хочу отсюда уезжать. У меня на то свои причины.
И после короткого молчания добавил:
– А вас не интересует, какие именно причины?
– По - моему, это меня не касается, – ответил Рамбер.
– В каком - то смысле правильно, не касается. А с другой стороны… Ну, словом, для меня одно ясно: с тех пор как у нас чума, мне как - то вольготнее стало.
Выслушав слова Коттара, Рамбер спросил:
– А как связаться с этой организацией?
– Дело трудное, – вздохнул Коттар, – идите со мной. Было уже четыре часа. Под тяжело нависшим раскаленным небом город пекся, как на медленном Огне. Витрины магазинов были прикрыты шторами. На улицах ни души. Коттар с Рамбером свернули под аркады и долго шагали молча. Был тот час, когда чума превращалась в невидимку. Эта тишина, эта мертвенность красок и движений в равной мере могли быть приметой и Оранского лета, и чумы. Попробуй угадай, чем насыщен неподвижный воздух – угрозами или пылью и зноем. Чтобы постичь чуму, надо было наблюдать, раздумывать. Ведь она проявляла себя лишь, так сказать, негативными признаками. Так, Коттар, у которого были с нею особые контакты, обратил внимание Рамбера на отсутствие собак – в обычное время они валялись бы у порога, судорожно ловя раскрытой пастью горячий воздух, в поисках несуществующей прохлады.
Они прошли Пальмовым бульваром, пересекли Оружейную площадь и очутились во Флотском квартале. Налево кафе, выкрашенное в зеленую краску, пыталось укрыться под косыми шторами из плотной желтой ткани. Очутившись в помещении, оба одинаковым жестом утерли взмокшие лбы. Потом уселись на складных садовых стульчиках перед столиком, крытым железным листом, тоже выкрашенным зеленой краской. В зале не было ни души. Под потолком гудели мухи. Облезлый попугай, сидевший в желтой клетке, водруженной на колченогий прилавок, уныло цеплялся за жердочку. По стенам висели старые картины на батальные сюжеты, и все вокруг было покрыто налетом грязи и густо оплетено паутиной. На всех столиках и даже под самым носом Рамбера лежали кучки куриного помета, и журналист никак не мог понять, откуда бы взяться тут помету, но вдруг в темном углу что - то зашевелилось, завозилось и, подрагивая на голенастых лапах, в середину зала вышел роскошный петух.
С его появлением зной, казалось, еще усилился. Коттар снял пиджак и постучал по столику. Какой - то коротышка, путаясь в длинном не по росту синем переднике, вышел из заднего помещения, заметив Коттара, поклонился еще издали и направился к их столику, по пути отшвырнув петуха свирепым пинком ноги, и под негодующий клекот кочета спросил у господ, чем может им служить. Коттар заказал себе стакан белого и осведомился о каком - то Гарсиа. По словам официанта - карлика, Гарсиа уже несколько дней в их кафе не появлялся.
– А вечером он, по - вашему, придет?
– Поди знай, – ответил официант. – Вам же известно, в какие часы он бывает.
– Да, но, в сущности, дело терпит. Я только хотел познакомить его с моим приятелем.
Официант вытер взмокшие ладони о передник.
– Мсье тоже делами занимается?
– Ясно, – ответил Коттар.
Карлик шумно втянул воздух:
– Тогда приходите вечером. Я мальчика за ним пошлю.
На улице Рамбер спросил, о каких делах шла речь.
– Понятно, о контрабанде. Они провозят товары через городские ворота. И продают их по высоким ценам.
– Чудесно, – сказал Рамбер. – Значит, у них есть сообщники?
– А как же!
Вечером штора кафе оказалась поднятой, попугай без умолку трещал что - то в своей клетке, а вокруг железных столиков, сняв пиджаки, сидели посетители. Один из них, лет тридцати, в сбитом на затылок соломенном канотье, в белой рубашке, распахнутой на бурой груди, поднялся с места при появлении Коттара. Лицо у него было с правильными чертами, сильно загорелое, глаза черные, маленькие, на пальцах сидело несколько перстней, белые зубы поблескивали.
– Привет, – сказал он, – пойдем к стойке, выпьем.
Они молча выпили, угощали по очереди все трое.
– А что, если выйдем? – предложил Гарсиа.
Они направились к порту, и Гарсиа спросил, что от него требуется. Коттар сказал, что он хотел познакомить с ним Рамбера не совсем по их делу, а по поводу того, что он деликатно назвал «вылазкой». Зажав сигарету в зубах, Гарсиа шагал, не глядя на своих спутников. Задавал вопросы, говорил о Рамбере «он» и, казалось, вообще не замечал его присутствия.
– А зачем? – спросил он.
– У него жена во Франции.
– А - а!
И после паузы:
– Чем он занимается?
– Журналист.
– При ихнем ремесле язык за зубами держать не умеют.
Рамбер промолчал.
– Он друг, – сказал Коттар.
Снова они зашагали в молчании. Наконец добрались до набережной, вход туда был перекрыт высокими воротами. Но они направились прямо к ларьку, где торговали жареными сардинками, далеко распространявшими аппетитный аромат.
– Вообще - то, – заключил Гарсиа, – это не по моей части, этим Рауль занимается. А его еще найти надо. Дело сложное.
– Значит, он скрывается? – взволнованно осведомился Коттар.
Гарсиа не ответил. У ларька он остановился и впервые поглядел в лицо Рамберу.
– Послезавтра в одиннадцать часов на углу, у таможенной казармы в верхней части города.
Он сделал вид, что уходит, но вдруг повернулся к своим собеседникам.
– Расходы будут, – сказал он.
Прозвучало это как нечто само собой подразумевающееся.
– Ясно, – поспешил согласиться Рамбер.
Когда несколько минут спустя журналист поблагодарил Коттара, тот весело ответил:
– Да не за что. Мне просто приятно оказать вам услугу. И к тому же вы журналист, при случае сквитаемся.
А еще через день Рамбер с Коттаром шли по широким улицам, не знавшим зелени и тени, к верхней части города. Одно крыло казармы превратили в лазарет, и перед воротами стояла толпа: кто надеялся, что его пропустят внутрь, хотя посещения были строжайше запрещены, кто хотел навести справку о состоянии больного, забывая, что сведения почти всегда запаздывают. Так или иначе, увидев эту толпу и беспрерывное хождение взад и вперед, Рамбер понял, что, назначая свидание, Гарсиа учел эту толчею.
– Странно все - таки, – начал Коттар, – почему вам так приспичило уехать? Ведь сейчас в городе творятся интересные вещи.
– Только не для меня, – ответил Рамбер.
– Ну ясно, все - таки известный риск есть. Но в конце концов и до чумы риск был, попробуйте - ка перейти бойкий перекресток.
В эту минуту рядом с ними остановился автомобиль Риэ. За рулем сидел Тарру, а доктор, казалось, дремлет. Однако он проснулся и представил журналиста Тарру.
– Мы уже знакомы, – сказал Тарру, – в одном отеле живем.
Он предложил Рамберу довезти его до центра.
– Нет, спасибо, у нас здесь назначено свидание.
Риэ взглянул на Рамбера.
– Да, – подтвердил тот.
– Ого, – удивился Коттар, – значит, доктор тоже в курсе дела?
– А вот и следователь идет, – заметил Тарру и посмотрел на Коттара.
Коттар даже побледнел. И верно, по улице шествовал господин Отон, шагал он энергично, но размеренно. Поравнявшись с машиной, он приподнял шляпу.
– Добрый день, господин следователь! – сказал Тарру.
Следователь в свою очередь пожелал доброго дня сидящим в машине и, оглядев стоявших поодаль Коттара и Рамбера, важно наклонил голову. Тарру представил ему рантье и журналиста. Следователь вскинул на миг глаза к небу и, вздохнув, заявил, что настали печальные времена.
– Мне сообщили, господин Тарру, что вы взялись за внедрение профилактических мер. Не могу не выразить своего восхищения. Как по - вашему, доктор, эпидемия еще распространится?
Риэ выразил надежду, что нет, и следователь повторил, что никогда не нужно терять надежды, ибо пути Господни неисповедимы. Тарру осведомился, не повлияли ли последние события на объем работы.
– Напротив, дел, которые мы называем уголовными, стало меньше. В основном приходится рассматривать дела о серьезном нарушении последних распоряжений. Никогда еще так не чтили старых законов.
– А это значит, – улыбнулся Тарру, – что по сравнению с новыми они оказались хороши.
Со следователя мигом слетел подчеркнуто мечтательный вид, даже отрешенный взор оторвался от созерцания небес. И он холодно посмотрел на Тарру.
– Ну и что ж из этого? – сказал он. – Важен не закон, а наказание. Следствие здесь ни при чем.
– Вот вам враг номер один, – проговорил Коттар, когда следователь скрылся в толпе.
Машина отъехала от тротуара.
Через несколько минут Рамбер и Коттар увидели направляющегося к ним Гарсиа. Он подошел вплотную и вместо приветствия бросил: «Придется подождать».
Вокруг них толпа, состоявшая главным образом из женщин, ждала в полном молчании. Почти все принесли с собой корзиночки, питая несбыточную надежду как - нибудь передать их своим больным и еще более безумную мысль, что тому нужна эта передача. Вход охраняли часовые при оружии; время от времени со двора, отделявшего здание казармы от улицы, долетал странный крик. И сразу же вся толпа поворачивала к лазарету встревоженные лица.
Трое мужчин молча глядели на это зрелище, когда за их спиной вдруг раздалось отрывистое и важное «здрасьте», и они, как по команде, обернулись. Несмотря на жару, Рауль был одет, как будто собрался на прием. Двубортный темный костюм ладно облегал его высокую, сильную фигуру, а на голове красовалась фетровая шляпа с загнутыми кверху полями. Лицо у него было бледное, глаза темные, губы плотно сжаты, говорил он быстро и четко.
– Идите по направлению к центру, – приказал он, – а ты, Гарсиа, можешь уйти.
Гарсиа закурил сигарету и остался стоять на месте. Все трое шли быстро, и Рамбер с Коттаром старались приноровиться к шагу Рауля, который шествовал в середине.
– Гарсиа мне сказал, – проговорил Рауль. – Сделать можно. Во всяком случае, потянет десять тысяч франков. Рамбер сказал, что согласен.
– Позавтракаем завтра в испанском ресторане на Флотской.
Рамбер снова сказал, что согласен, и Рауль, пожав ему руку, впервые улыбнулся. После его ухода Коттар извинился, завтра он занят, впрочем, Рамбер обойдется и без его содействия.
Когда на следующий день журналист вошел в испанский ресторан, все головы повернулись в его сторону. Этот тенистый погребок, куда приходилось спускаться по нескольким ступеням, был расположен на желтой, иссушенной зноем улочке, и посещали его только мужчины, в основном испанского типа. Но когда Рауль, сидевший за дальним столиком, махнул журналисту, приглашая его подойти, и Рамбер направился к нему, все присутствующие сразу утратили к нему интерес и уткнулись в тарелки. За столиком рядом с Раулем восседал какой - то длинный небритый субъект с неестественно широкими при такой худобе плечами, с лошадиной физиономией и сильно поредевшей шевелюрой. Рукава рубашки были засучены и открывали длинные тонкие руки, густо обросшие черной шерстью. Рауль представил ему журналиста, и незнакомец трижды мотнул головой. Имя его Рамберу не назвали, и Рауль, говоря с ним, называл его просто «наш Друг».
– Наш друг надеется, что сможет вам помочь. Он вас…
Рауль замолчал потому, что к Рамберу подошла официантка принять заказ.
– Он вас сейчас сведет с двумя нашими друзьями, а те в свою очередь познакомят со стражниками, с которыми мы связаны. Но это еще не все. Стражники сами должны выбрать наиболее удобное время. Самое, по - моему, простое – это переночевать две - три ночи у кого - нибудь из стражников, живущих поблизости от ворот. Но предварительно наш друг обеспечит вам несколько необходимых контактов. Когда все будет улажено, деньги передадите ему.
«Наш друг» снова качнул своей лошадиной головой, не переставая жевать салат из помидоров и сладкого перца, на который он особенно налегал. Потом он заговорил с легким испанским акцентом. Он предложил Рамберу встретиться послезавтра в восемь утра на паперти собора.
– Еще два дня, – протянул Рамбер.
– Дело нелегкое, – сказал Рауль. – Надо ведь людей найти.
«Наш друг» Конь энергично подтвердил эти слова кивком головы, и Рамбер вяло согласился. Завтрак проходил и непрерывных поисках темы для разговора. Но когда Рамберу удалось обнаружить, что Конь еще и футболист, все чрезвычайно упростилось. В свое время и он сам усердно занимался футболом. Разговор, естественно, перешел на чемпионат Франции, на достоинства английских профессиональных команд и тактику «дубль ве». К концу завтрака Конь совсем разошелся, обращался к Рамберу уже на «ты», старался убедить его, что в любой команде «выгоднее всего играть в полузащите». «Пойми ты, – твердил он, – ведь как раз полузащита определяет игру. А это в футболе главное». Рамбер соглашался, хотя сам всегда играл в нападении. Но тут их спору положило конец радио, несколько раз подряд повторившее под сурдинку позывные – какую - то сентиментальную мелодию, – вслед за чем было сообщено, что вчера чума унесла сто тридцать семь жертв. Никто из присутствующих даже не оглянулся. Конь пожал плечами и встал. Рауль с Рамбером последовали его примеру.
На прощание полузащитник энергично потряс руку Рамберу и заявил:
– Меня зовут Гонсалес.
Два последующих дня показались Рамберу нескончаемо долгими. Он отправился к Риэ и во всех подробностях рассказал ему о предпринятых шагах. Потом увязался за доктором и распрощался с ним у дверей дома, где лежал больной с подозрением на чуму. В коридоре слышался топот ног и голоса: это соседи пришли предупредить семью больного о прибытии врача.
– Только бы Тарру не запоздал, – пробормотал Риэ.
Вид у него был усталый.
– Эпидемия, видно, набирает темпы, – сказал Рамбер.
Риэ ответил, что не в этом главное, что кривая заболеваний даже медленнее, чем раньше, ползет вверх. Просто нет еще достаточно эффективных средств борьбы с чумой.
– Нам не хватает материалов, – пояснил он. – В любой армии мира недостаток материальной части обычно восполним людьми. А у нас и людей тоже не хватает.
– Но ведь в город прибыли врачи и санитары.
– Верно, прибыли, – согласился Риэ. – Десять врачей и примерно сотня санитаров. На первый взгляд вроде как бы и много. Но этого едва хватает на данной стадии эпидемии. А если эпидемия усилится, тогда совсем уж не хватит.
Риэ прислушался к суматохе в доме и затем улыбнулся Рамберу.
– Да, – проговорил он, – советую вам не мешкать на пути к удаче.
По лицу Рамбера прошла тень.
– Ну вы же знаете, – глухо произнес он, – я вовсе не потому стремлюсь отсюда вырваться.
Риэ подтвердил, что знает, но Рамбер не дал ему договорить:
– Полагаю, что я не трус, во всяком случае трушу редко. У меня было достаточно случаев проверить это. Но есть мысли, для меня непереносимые.
Доктор взглянул ему прямо в лицо.
– Вы с ней встретитесь, – сказал он.
– Возможно, но я физически не могу переносить мысль, что все это затянется и что она тем временем будет стариться. В тридцать лет человек уже начинает стариться, и поэтому надо пользоваться каждой минутой… Не знаю, поймете ли вы меня?
Риэ пробормотал, что поймет, но тут появился весьма оживленный Тарру.
– Только что говорил с отцом Панлю, предложил ему вступить в дружину.
– Ну и что же он? – спросил доктор.
– Сначала подумал, потом согласился.
– Очень рад, – сказал доктор. – Рад, что он лучше, тем его проповеди.
– Все люди таковы, – заявил Тарру. – Надо только дать им подходящий случай. – Он улыбнулся и подмигнул Риэ: – Видно, у меня такая специальность – давать людям подходящие случаи.
– Простите меня, – сказал Рамбер, – но мне пора.
В назначенный четверг Рамбер явился на паперть собора без пяти восемь. Было еще довольно свежо. По небу расплывались белые круглые облачка, но скоро нарождающийся зной поглотит их без остатка. Волна влажных запахов еще долетала с лужаек, уже порядком выжженных зноем. Солнце, скрывавшееся за домами восточной части города, успело коснуться только каски Жанны д'Арк, ее позолоченная с головы до ног статуя была главным украшением площади. Часы пробили восемь. Рамбер прошелся взад и вперед под сводами пустынной паперти. Из собора долетали обрывки песнопений вместе с застарелым запахом ладана и подвальной сырости. Вдруг песнопения прекратились. Дюжина маленьких человечков в черном высыпала из храма и затопала по улицам. Рамбера взяло нетерпение. Тут новые черные фигурки поднялись по высоким ступеням и направились к паперти. Он зажег было сигарету, но тут же спохватился: место для курения выбрано не совсем удачно.
В восемь пятнадцать потихоньку, под сурдинку, заиграл соборный орган. Рамбер вошел под темные своды. Сначала он различил только маленькие черные фигурки, которые прошли мимо него к нефу. Они сгрудились в углу перед импровизированным алтарем, где недавно водрузили статую святого Роха, выполненную по срочному заказу в одной из скульптурных мастерских нашего города. Теперь коленопреклоненные фигурки, казалось, совсем сжались и здесь, среди этой извечной серости, были словно комочки сгустившейся тени, разве что чуть - чуть плотнее и подвижнее, чем поглощавшая их дымка. А над их головами орган без передышки играл все одну и ту же тему с вариациями.
Когда Рамбер вышел, Гонсалес уже спускался с лестницы, очевидно, направляясь к центру.
– А я думал, ты уже ушел, – сказал он журналисту. – И правильно бы сделал.
В пояснение своих слов он сообщил, что ждал друзей, с которыми у него было назначено свидание неподалеку отсюда в семь пятьдесят пять. Но только зря прождал целых двадцать минут.
– Что - то им помешало, это ясно. В нашем деле не все идет гладко.
Он предложил встретиться завтра в то же время у памятника павшим. Рамбер со вздохом сдвинул фетровую шляпу на затылок.
– Ничего, ничего, – смеясь, проговорил Гонсалес. – Сам знаешь, сколько приходится делать пасов, комбинаций, финтов, прежде чем забьешь гол.
– Разумеется, – согласился Рамбер. – Но ведь матч длится всего полтора часа.
Памятник павшим стоит как раз на том единственном в Оране месте, откуда видно море, на коротком променаде, идущем вдоль отрогов гор над портом. На следующий день Рамбер – на свидание он опять явился первым – внимательно прочитал список погибших на поле брани.
Через несколько минут появились еще какие - то двое, равнодушно взглянули на Рамбера, отошли, оперлись о балюстраду, огораживавшую променад, и, казалось, погрузились в созерцание пустых и безлюдных набережных. Оба бьим одинакового роста, оба одеты в одинаковые синие брюки и морские тельняшки с короткими рукавами. Журналист отошел от памятника, присел на скамью и от нечего делать стал разглядывать незнакомцев. Тут только он заметил, что с виду им было не больше чем по двадцати. Но в эту минуту он увидел Гонсалеса, который еще на ходу извинялся за опоздание.
– Вот они, наши друзья, – сказал он, подведя Рамбера к молодым людям, и представил их – одного под именем Марсель, а другого под именем Луи. Они и лицом оказались похожи, и Рамбер решил, что это родные братья.
– Ну вот, – сказал Гонсалес. – Теперь вы познакомились. Осталось только обговорить дело.
Марсель, а может, Луи, сказал, что их смена в карауле начинается через два дня, что продлится она неделю и важно выбрать наиболее подходящий день. Их пост из четырех человек охраняет западные ворота, и двое из постовых – кадровые военные. И речи быть не может о том, чтобы посвятить их в операцию. Во - первых, это народ ненадежный, а во - вторых, в таком случае вырастут расходы. Но иногда их коллеги проводят часть ночи в заднем помещении одного знакомого им бара. Марсель, а может, Луи, предложил поэтому Рамберу поселиться у них – это рядом с воротами – и ждать, когда за ним придут. Тогда выбраться из города будет несложно. Но следует поторопиться, потому что поговаривают, будто в ближайшие дни установят усиленные наряды с наружной стороны.
Рамбер одобрил план действий и угостил братьев своими последними сигаретами. Тот из двух, который пока еще не раскрывал рта, вдруг спросил Гонсалеса, улажен ли вопрос с вознаграждением и нельзя ли получить аванс.
– Не надо, – ответил Гонсалес, – это свой парень. Когда все будет сделано, тогда и заплатит.
Договорились о новой встрече. Гонсалес предложил послезавтра пообедать в испанском ресторане. А оттуда можно будет отправиться домой к братьям - стражникам.
– Первую ночь, хочешь, я тоже там переночую, – предложил он Рамберу.
На следующий день Рамбер, поднимавшийся в свой номер, столкнулся на лестнице с Тарру.
– Иду к Риэ, – сообщил Тарру. – Хотите со мной?
– Знаете, мне всегда почему - то кажется, будто я ему мешаю, – нерешительно отозвался Рамбер.
– Не думаю, он мне часто о вас говорил.
Журналист задумался.
– Послушайте - ка, – сказал он. – Если у вас к вечеру, пусть даже совсем поздно, выпадет свободная минутка, лучше приходите оба в бар, сюда, в отель.
– Ну, это уж будет зависеть от него и от чумы, – ответил Тарру.
Однако в одиннадцать часов оба – и Риэ и Тарру – входили в узкий, тесный бар отеля. Человек тридцать посетителей толклись в маленьком помещении, слышался громкий гул голосов. Оба невольно остановились на пороге – после гробовой тишины зачумленного города их даже ошеломил этот шум. Но они сразу догадались о причине такого веселья – здесь еще подавали алкогольные напитки. Рамбер, сидевший на высоком табурете в дальнем углу перед стойкой, помахал им рукой. Они подошли, и Тарру хладнокровно отодвинул в сторону какого - то не в меру расшумевшегося соседа.
– Алкоголь вас не пугает?
– Нет, напротив, – ответил Тарру.
Риэ втягивал ноздрями горьковатый запах трав, идущий из стакана. Разговор в таком шуме не клеился, да и Рамбер, казалось, интересуется не ими, а алкоголем. Доктор так и не мог решить, пьян журналист или еще нет. За одним из двух столиков, занимавших все свободное пространство тесного бара, сидел морской офицер с двумя дамами – по правую и левую руку – и рассказывал какому - то краснолицему толстяку, четвертому в их компании, об эпидемии тифа в Каире.
– Лагеря! – твердил он. – Там устроили для туземцев специальные лагеря, разбили палатки и вокруг выставили военный кордон, которому был дан приказ стрелять в родных, когда они пытались тайком передать больному снадобье от знахарки. Конечно, мера, может, суровая, но справедливая.
О чем говорили за другим столиком чересчур элегантные молодые люди, разобрать было нельзя – и без того непонятные отдельные фразы терялись в рубленом ритме «Saint James Infirmary», рвавшемся из проигрывателя, вознесенного над головами посетителей.
– Ну как, рады? – спросил Риэ, повысив голос.
– Теперь уже скоро, – ответил Рамбер. – Возможно, даже на этой неделе.
– Жаль! – крикнул Тарру.
– Почему жаль?
Тарру оглянулся на Риэ.
– Ну, знаете, – сказал доктор. – Тарру считает, что вы могли бы быть полезным здесь, и потому так говорит, но я лично вполне понимаю ваше желание уехать.
Тарру заказал еще по стакану. Рамбер спрыгнул с табуретки и впервые за этот вечер посмотрел прямо в глаза Тарру:
– А чем я могу быть полезен?
– Как это чем? – ответил Тарру, неторопливо беря стакан. Ну хотя бы в наших санитарных дружинах.
Рамбер задумался и молча взобрался на табуретку, лицо его приняло обычное для него упрямое и хмурое выражение.
– Значит, по - вашему, наши дружины не приносят пользы? – спросил Тарру, ставя пустой стакан и пристально глядя на Рамбера.
– Конечно, приносят, и немалую, – ответил журналист и тоже выпил.
Риэ заметил, что рука у него дрожит. И решил про себя: да, действительно, Рамбер сильно на взводе.
На следующий день, когда Рамбер во второй раз подошел к испанскому ресторану, ему пришлось пробираться среди стульев, стоявших прямо на улице у входа, их вытащили из помещения посетители, чтобы насладиться золотисто - зеленым вечером, уже приглушавшим дневную жару. Курили они какой - то особенно едкий табак. В самом ресторане было почти пусто. Рамбер выбрал тот самый дальний столик, за которым они впервые встретились с Гонсалесом. Официантке он сказал, что ждет знакомого. Было уже семь тридцать. Мало - помалу сидевшие снаружи возвращались в зал и устраивались за столиками. Официантки разносили еду, и под низкими сводами ресторана гулко отдавался стук посуды и приглушенный говор. А Рамбер все ждал, хотя было восемь. Наконец дали свет. Новые посетители уселись за его столик. Рамбер тоже заказал себе обед. И кончил обедать в половине девятого, так и не увидев ни Гонсалеса, ни братьев - стражников. Он закурил. Ресторан постепенно обезлюдел. Там, за его стенами, стремительно сгущалась тьма. Теплый ветерок с моря ласково вздувал занавески на окнах. В девять часов Рамбер заметил, что зал совсем опустел и официантка с удивлением поглядывает на него. Он расплатился и вышел. Напротив ресторана еще было открыто какое - то кафе. Рамбер устроился у стойки, откуда можно было видеть вход в ресторан. В девять тридцать он отправился к себе в отель, стараясь сообразить, как бы найти Гонсалеса, не оставившего ему адреса, и сердце его щемило при мысли, что придется начинать все заново.
Как раз в эту минуту во мраке; исполосованном фарами санитарных машин, Рамбер вдруг отдал себе отчет – и впоследствии сам признался в этом доктору Риэ, – что за все это время ни разу не вспомнил о своей жене, поглощенный поисками щелки в глухих городских стенах, отделявших их друг от друга. Но в ту же самую минуту, когда все пути снова были ему заказаны, он вдруг ощутил, что именно она была средоточием всех его желаний, и такая внезапная боль пронзила его, что он сломя голову бросился в отель, лишь бы скрыться от этого жестокого ожога, от которого нельзя было убежать и от которого ломило виски.
Однако на следующий день он с самого утра зашел к Риэ спросить, как увидеться с Коттаром.
– Единственное, что мне остается, – признался он, – это начать все заново.
– Приходите завтра вечерком, – посоветовал Риэ, – Тарру попросил меня зачем - то позвать Коттара. Он придет часам к десяти. А вы загляните в половине одиннадцатого.
Когда на следующий день Коттар явился к доктору, Тарру и Риэ как раз говорили о неожиданном случае выздоровления, происшедшем в лазарете Риэ.
– Один из десяти. Повезло человеку, – заметил Тарру.
– Значит, у него не чума была, – объявил Коттар.
Его поспешили заверить, что была как раз чума.
– Да какая там чума, раз он выздоровел. Вы не хуже меня знаете, что чума пощады не дает.
– В общем - то, вы правы, – согласился Риэ. – Но если очень налечь, могут быть и неожиданности.
Коттар хихикнул:
– Ну это как сказать. Последнюю вечернюю сводку слышали?
Тарру, благожелательно поглядывавший на Коттара, ответил, что слышал, что положение действительно очень серьезное, но что это, в сущности, доказывает? Доказывает лишь то, что необходимо принимать сверх меры.
– Э - э! Вы же их принимаете!
– Принимать - то принимаем, но пусть каждый тоже принимает.
Коттар тупо уставился на Тарру. А Тарру сказал, что большинство людей сидит сложа руки, что эпидемия – дело каждого и каждый обязан выполнять свой долг. В санитарные дружины принимают всех желающих.
– Что ж, это правильно, – согласился Коттар, – только все равно зря. Чума сильнее.
– Когда мы испробуем все, тогда увидим, – терпеливо договорил Тарру.
Во время этой беседы Риэ сидел за столом и переписывал набело карточки. А Тарру по - прежнему в упор смотрел на Коттара, беспокойно ерзавшего на стуле.
– Почему бы вам не поработать с нами, мсье Коттар?
Коттар с оскорбленной миной вскочил со стула, взял шляпу:
– Это не по моей части.
И добавил вызывающим тоном:
– Впрочем, мне чума как раз на руку. И с какой это стати"я буду помогать людям, которые с ней борются.
Тарру хлопнул себя ладонью по лбу, будто его внезапно осенила истина:
– Ах да, я забыл: не будь чумы, вас бы арестовали.
Коттар даже подскочил и схватился за спинку стула, будто боялся рухнуть на пол. Риэ отложил ручку и кинул на него внимательный, серьезный взгляд.
– Кто это вам сказал? – крикнул Коттар.
Тарру удивленно поднял брови и ответил:
– Да вы сами. Или, вернее, мы с доктором так вас поняли.
И пока Коттар в приступе неодолимой ярости лопотал что - то невнятное, Тарру добавил:
– Да не нервничайте вы так. Уж во всяком случае, мы с доктором на вас доносить не пойдем. Ваши дела нас не касаются. И к тому же мы сами не большие любители полиции. А ну, присядьте - ка.
Коттар недоверчиво покосился на стул и не сразу решился сесть. Он помолчал, потом глубоко вздохнул.
– Это уже старые дела, – признался он, – но они вытащили их на свет божий. А я надеялся, что все уже забыто. Но кто - то, видать, постарался. Они меня вызвали и велели никуда не уезжать до конца следствия. Тут я понял, что рано или поздно они меня зацапают.
– Дело - то серьезное? – спросил Тарру.
– Все зависит от того, что понимать под словом «серьезное». Во всяком случае, не убийство…
– Тюрьма или каторжные работы?
Коттар совсем приуныл:
– Если повезет – тюрьма…
Но после короткой паузы он живо добавил:
– Ошибка вышла. Все ошибаются. Только я не могу примириться с мыслью, что меня схватят, все у меня отнимут: и дом, и привычки, и всех, кого я знаю.
– А - а, – протянул Тарру, – значит, поэтому вы и решили повеситься?. .
– Да, поэтому. Глупо, конечно, все это.
Тут поднял голос молчавший до сих пор Риэ и сказал, что он вполне понимает тревогу Коттара, но, возможно, все еще образуется.
– Знаю, знаю, в данный момент мне бояться нечего.
– Итак, я вижу, вы в дружину поступать не собираетесь, – заметил Тарру.
Коттар судорожно мял в руках шляпу и вскинул на Тарру боязливый взгляд:
– Только вы на меня не сердитесь…
– Господь с вами, – улыбнулся Тарру. – Но хотя бы постарайтесь не распространять ради вашей же пользы чумного микроба.
Коттар запротестовал: вовсе он чумы не хотел, она сама пришла, и не его вина, если чума его устраивает. И когда на пороге появился Рамбер, Коттар энергично добавил:
– Впрочем, я убежден, все равно ничего вы не добьетесь.
От Коттара Рамбер узнал, что тому тоже не известен адрес Гонсалеса, но можно попытаться снова сходить в первое кафе, то, маленькое. Решили встретиться завтра. И так как Риэ выразил желание узнать результаты переговоров, Рамбер пригласил их с Тарру зайти в конце недели прямо к нему в номер в любой час ночи.
Наутро Коттар и Рамбер отправились в маленькое кафе и велели передать Гарсиа, что будут ждать его нынче вечером, а в случае какой - либо помехи завтра… Весь вечер они прождали зря. Зато на следующий день Гарсиа явился. Он молча выслушал рассказ о злоключениях Рамбера. Лично он не в курсе дел, но слыхал, что недавно оцепили несколько кварталов и в течение суток прочесывали там все дома подряд. Очень возможно, что Гонсалесу и братьям не удалось выбраться из оцепления. Все, что он может сделать, – это снова свести их с Раулем. Ясно, на встречу раньше, чем через день - другой, рассчитывать не приходится.
– Видно, надо начинать все сначала, – заметил Рамбер.
Когда Рамбер встретился с Раулем на условленном месте, на перекрестке, тот подтвердил предположения Гарсиа – все нижние кварталы города действительно оцеплены. Надо бы попытаться восстановить связь с Гонсале - сом. А через два дня Рамбер уже завтракал с футболистом.
– Вот ведь глупость какая, – твердил Гонсалес. – Мы должны были договориться, как найти друг друга. Того же мнения придерживался и Рамбер.
– Завтра утром пойдем к мальчикам, попытаемся что - нибудь устроить.
На следующий день мальчиков не оказалось дома. Им назначили свидание на завтра в полдень на Лицейской площади. И Тарру, встретивший после обеда Рамбера, был поражен убитым выражением его лица.
– Не ладится? – спросил Тарру.
– Да. Вот тебе и начали сначала, – ответил Рамбер.
И он повторил свое приглашение:
– Заходите сегодня вечером.
Вечером, когда гости вошли в номер Рамбера, хозяин лежал на постели. Он поднялся и сразу же налил приготовленные заранее стаканы. Риэ, взяв свой стакан, осведомился, как идут дела. Журналист ответил, что он уже заново проделал весь круг, что опять вернулся к исходной позиции и что скоро у него будет еще одна встреча, последняя. Выпив, он добавил:
– Только опять они не придут.
– Не следует обобщать, – сказал Тарру.
– Вы ее еще не раскусили, – ответил Рамбер, пожимая плечами.
– Кого ее?
– Чуму.
– А - а, – протянул Риэ.
– Нет, вы не поняли, что чума – это значит начинать все сначала.
Рамбер отошел в угол номера и завел небольшой патефон.
– Что это за пластинка? – спросил Тарру. – Что - то знакомое.
Рамбер сказал, что это «Saint James Infirmary». Пластинка еще продолжала вертеться, когда вдали послышалось два выстрела.
– По собаке или по беглецу бьют, – заметил Тарру.
Через минуту патефон замолчал, и совсем рядом прогудел клаксон санитарной машины, звук окреп, пробежал под окнами номера, ослаб и наконец затих вдали.
– Занудная пластинка, – сказал Рамбер. – И к тому же я прослушал ее сегодня раз десять.
– Она вам так нравится?
– Да нет, просто другой нету.
И добавил, помолчав:
– Говорю же вам, что это значит начинать все сначала…
Он осведомился у Риэ, как работают санитарные дружины. Сейчас насчитывается уже пять дружин. Есть надежда сформировать еще несколько. Журналист присел на край кровати и с подчеркнутым вниманием стал рассматривать свои ногти. Риэ приглядывался к коренастой сильной фигуре Рамбера и вдруг заметил, что Рамбер тоже смотрит на него.
– А знаете, доктор, – проговорил журналист, – я много думал о ваших дружинах. И если я не с вами, то у меня на то есть особые причины. Не будь их, думаю, я охотно рискнул бы своей шкурой – я ведь в Испании воевал.
– На чьей стороне? – спросил Тарру.
– На стороне побежденных. Но с тех пор я много размышлял.
– О чем? – осведомился Тарру.
– О мужестве. Теперь я знаю, человек способен на великие деяния. Но если при этом он не способен на великие чувства, он для меня не существует.
– Похоже, что человек способен на все, – заметил Тарру.
– Нет - нет, он не способен долго страдать или долго быть счастливым. Значит, он не способен ни на что дельное.
Рамбер посмотрел поочередно на своих гостей и спросил:
– А вот вы, Тарру, способны вы умереть ради любви?
– Не знаю, но думаю, что сейчас нет, не способен…
– Вот видите. А ведь вы способны умереть за идею, это невооруженным глазом видно. Ну, а с меня хватит людей, умирающих за идею. Я не верю в героизм, я знаю, что быть героем легко, и я знаю теперь, что этот героизм губителен. Единственное, что для меня ценно, – это умереть или жить тем, что любишь.
Риэ внимательно слушал журналиста. Не отводя от него глаз, он мягко проговорил:
– Человек – это не идея, Рамбер.
Рамбер подскочил на кровати, он даже покраснел от волнения.
– Нет, идея, и идея не бог весть какая, как только человек отворачивается от любви. А мы - то как раз не способны любить. Примиримся же с этим, доктор. Будем ждать, пока не станем способны, и, если и впрямь это невозможно, подождем всеобщего освобождения, не играя в героев. Дальше этого я не иду.
Риэ поднялся со стула, лицо его вдруг приняло усталое выражение.
– Вы правы, Рамбер, совершенно правы, и ни за какие блага мира я не стал бы вас отговаривать сделать то, что вы собираетесь сделать, раз я считаю, что это и справедливо и хорошо. Однако я обязан вам вот что сказать: при чем тут, в сущности, героизм. Это не героизм, а обыкновенная честность. Возможно, эта мысль покажется вам смехотворной, но единственное оружие против чумы – это честность.
– А что такое честность? – спросил Рамбер совсем иным, серьезным тоном.
– Что вообще она такое, я и сам не знаю. Но в моем случае знаю: быть честным – значит делать свое дело.
– А вот я не знаю, в чем мое дело, – яростно выдохнул Рамбер. – Возможно, я не прав, выбрав любовь.
Риэ обернулся к нему.
– Нет, не думайте так, – с силой произнес он, – вы правы!
Рамбер поднял на них задумчивый взгляд:
– По - моему, вы оба ничего в данных обстоятельствах не теряете. . Легко быть на стороне благого дела.
Риэ допил вино.
– Пойдем, – сказал он Тарру, – у нас еще много работы.
Он первым вышел из номера.
Тарру последовал за ним до порога, но, видимо, спохватился, обернулся к журналисту и сказал:
– А вы знаете, что жена Риэ находится в санатории в нескольких сотнях километров отсюда?
Рамбер удивленно развел руками, но Тарру уже вышел из номера.
Назавтра рано утром Рамбер позвонил доктору:
– Вы не будете возражать, если я поработаю с вами, пока мне не представится случай покинуть город?
На том конце провода помолчали, а затем:
– Конечно, Рамбер. Спасибо вам.

Часть третья

Так в течение долгих недель пленники чумы бились как умели и как могли. А ведь кое - кто из них воображал, как, например, Рамбер, в чем мы имели возможность убедиться выше, что они еще действовали как люди свободные, что им еще дано было право выбора. Но тем не менее в этот момент, к середине августа, можно было смело утверждать, что чума пересилила всех и вся. Теперь уже не стало отдельных, индивидуальных судеб – была только наша коллективная история, точнее, чума и порожденные ею чувства разделялись всеми. Самым важным сейчас были разлука и ссылка со всеми вытекающими отсюда последствиями – страхом и возмущением. Вот почему рассказчик считает уместным именно сейчас, в разгар зноя и эпидемии, описать хотя бы в общих чертах и в качестве примера ярость наших оставшихся в живых сограждан, похороны мертвых и страдания влюбленных в разлуке.
Как раз в этом году, посредине лета, поднялся ветер и несколько дней подряд хлестал по зачумленному городу. Жители Орана вообще имели все основания недолюбливать ветер: на плато, где возведен город, ветер не встречает естественных препятствий и без помех, как оголтелый, прорывается за городские стены. Ни одна капля влаги не освежила Оран, и после месяцев засухи он весь оброс серым налетом, лупившимся под порывами ветра. Ветер подымал тучи пыли и бумажек, с размаху льнувших к ногам прохожих, которых становилось все меньше. Те немногие, кого гнала из дома нужда, торопливо шагали, согнувшись чуть ли не вдвое, прикрыв рот ладонью или носовым платком. Теперь вечерами на улицах уже не толпился народ, стараясь продлить прожитый день, который мог оказаться последним, теперь чаще попадались лишь отдельные группки людей, люди торопились вернуться домой или заглянуть в кафе, так что в течение недели с наступлением рано спускавшихся сумерек в городе стало совсем пусто, и только ветер протяжно и жалобно завывал вдоль стен. От беспокойного и невидимого отсюда моря шел запах соли и водорослей. И наш пустынный город, весь побелевший от пыли, перенасыщенный запахами моря, весь гулкий от вскриков ветра, стенал, как проклятый Богом остров.
До сих пор чума косила людей чаще всего не в центре, а в более населенных и не столь комфортабельных окраинных районах. Но вдруг оказалось, что она одним скачком приблизилась к деловым кварталам и прочно там воцарилась. Жители уверяли, что это ветер разносит семена инфекции. «Все карты смешал», – жаловался директор отеля. Но что бы там ни было, центральные кварталы поняли, что наступил их час, ибо теперь все чаще и чаще раздавался в ночи прерывистый гудок машин «скорой помощи», бросавших под самые окна унылый и бесстрастный зов чумы.
Кто - то додумался оцепить даже в самом городе несколько особенно пораженных чумой кварталов и выпускать оттуда только тех, кому это необходимо по соображениям работы. Те, кто попали в оцепление, естественно, рассматривали эту меру как выпад лично против них; во всяком случае, они в силу контраста считали жителей других кварталов свободными людьми. А эти свободные в свою очередь находили в трудную минуту некое утешение в сознании, что другие еще менее свободны, чем они. «Они еще покрепче под замком сидят» – вот в этой - то фразе выражалась тогда единственно доступная нам надежда.
Приблизительно в это же время началась серия пожаров, особенно в веселых кварталах у западных ворот Орана. Расследования показали, что по большей части это было делом рук людей, вернувшихся из карантина и потерявших голову от утрат и бед; они поджигали свои собственные дома, вообразив, будто в огне чума умрет. Приходилось вести нелегкую борьбу с этой усилившейся манией поджогов, представлявших серьезную опасность для целых кварталов, особенно при теперешнем шквальном ветре. После многочисленных, но, увы, бесполезных разъяснений, что дезинфекция, мол, произведенная по приказу городских властей, исключает всякую возможность заражения, пришлось прибегнуть к более крутым мерам в отношении этих без вины виноватых поджигателей. И без сомнения, не сама мысль попасть за решетку испугала этих горемык, а общая для всех жителей города уверенность, что приговоренный к тюремному заключению фактически приговаривается к смертной казни, так как в городской тюрьме смертность достигала неслыханных размеров. Безусловно, убеждение это имело кое - какие основания. По вполне понятным причинам чума особенно бушевала среди тех, кто в силу привычки или необходимости жил кучно, то есть среди солдат, монахов и арестантов. Ибо, несмотря на то что некоторые заключенные были изолированы, тюрьма все же является своеобразной общиной, и доказать это нетрудно – в нашей городской тюрьме стражники платили дань эпидемии наравне с арестованными. С точки зрения самой чумы, с ее олимпийской точки зрения, все без изъятия, начиная с начальника тюрьмы и кончая последним заключенным, были равно обречены на смерть, и, возможно, впервые за долгие годы в узилище царила подлинная справедливость.
И напрасно городские власти пытались ввести некие иерархические различия в это всеобщее уравнительство, возымев мысль награждать стражников, погибших от чумы при выполнении служебных обязанностей. Так как город был объявлен на осадном положении, можно было считать с известной точки зрения, что стражники мобилизованы, поэтому их посмертно награждали воинской медалью. Но если арестанты безропотно примирились с таким положением, то военные власти, напротив, взглянули на дело иначе и объявили не без основания, что эта мера способна внести прискорбную путаницу в умы оранцев. Просьбу военачальников уважили и решили было, что проще всего награждать погибших от чумы стражников медалью за борьбу с эпидемией. Но зло уже совершилось – нечего было и думать о том, чтобы отбирать воинские медали у стражников, погибших первыми, а военные власти продолжали отстаивать свою точку зрения. С другой стороны, медаль за борьбу с эпидемией имела существенный недостаток: она не производила столь впечатляющего морального эффекта, как присвоение воинской награды, коль скоро в годину эпидемии получить медаль за борьбу с ней – дело довольно - таки обычное. Словом, все оказались недовольны.
К тому же тюремное начальство не могло действовать наподобие духовных властей и тем более военных. Монахи обоих имеющихся в городе монастырей были и в самом деле временно расселены по благочестивым семьям. И точно так же при первой возможности из казармы небольшими соединениями выводили солдат и ставили их на постой в школы или другие общественные здания. Получилось, что эпидемия, которая, казалось бы, должна была сплотить жителей города, как сплачиваются они во время осады, разрушала традиционные сообщества и вновь обрекала людей на одиночество. Все это вносило замешательство.
Мы не ошибемся, если скажем, что все эти обстоятельства плюс шквальный ветер и в иных умах тоже раздули пламя пожара. Снова ночью на городские ворота было совершено несколько налетов, но на сей раз небольшие группки атакующих были вооружены. С обеих сторон поднялась перестрелка, были раненые, и несколько человек сумели вырваться на свободу. Но караульные посты были усилены, и все попытки к бегству вскоре прекратились. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы по городу пронесся мятежный вихрь, в результате чего то там, то здесь разыгрывались бурные сцены. Люди бросались грабить горящие или закрытые по санитарным соображениям дома. Откровенно говоря, трудно предположить, что делалось это с заранее обдуманным намерением. По большей части люди, причем люди до того вполне почтенные, силою непредвиденных обстоятельств совершали неблаговидные поступки, тут же вызывавшие подражание. Так, находились одержимые, которые врывались в охваченное пламенем здание на глазах оцепеневшего от горя владельца. Именно полное его безразличие побуждало зевак следовать примеру зачинщиков, и тогда можно было видеть, как по темной улице, освещенной лишь отблесками пожарища, разбегаются во все стороны какие - то тени, неузнаваемо искаженные последними вспышками пожара, горбатые от взваленного на плечи кресла или тюка с одеждой. Именно из - за этих инцидентов городские власти вынуждены были приравнять состояние чумы к состоянию осады и прибегать к вытекающим отсюда мерам. Двух мародеров расстреляли, но сомнительно, произвела ли эта расправа впечатление на остальных, так как среди стольких смертей какие - то две казни прошли незамеченными – вот уж воистину капля в море. И по правде говоря, подобные сцены стали повторяться вновь, а власти делали вид, что ничего не замечают. Единственной мерой, которая, по - видимому, произвела впечатление на всех наших сограждан, было введение комендантского часа. После одиннадцати наш город, погруженный в полный мрак, словно окаменевал.
Под лунным небом он выставлял напоказ свои белесые стены и свои прямые улицы, нигде не перечеркнутые темной тенью дерева, и ни разу тишину не нарушили шаги прохожего или лай собаки. Огромный безмолвствующий город в такие ночи становился просто скоплением массивных и безжизненных кубов, а среди них лишь одни немотствующие статуи давно забытых благодетелей рода человеческого или навек загнанные в бронзу бывшие великие мира сего пытались своими лицами - масками, выполненными в камне или металле, воссоздать искаженный образ того, что было в свое время человеком. Эти кумиры средней руки красовались под густым августовским небом на обезлюдевших перекрестках, эти бесчувственные чурбаны достаточно полно олицетворяли собой то царство неподвижности, куда мы попали все скопом, или в крайнем случае – последний его образ, образ некрополя, где чума, камень и мрак, казалось, наконец - то надушили живой человеческий голос.

Но мрак царил также во всех сердцах; и легенды, и правда насчет практикуемой церемонии похорон вряд ли вселяли особую бодрость в наших сограждан. Ибо хочешь не хочешь, а надо рассказать о похоронах, и рассказчик заранее просит за это прощение. Он безропотно готов принять вполне законные упреки, но единственное его оправдание в том, что были же в течение всего этого периода похороны и что в какой - то мере он вынужден был, как и все наши сограждане, заниматься похоронами. Во всяком случае, он вовсе не такой уж любитель подобных церемоний, напротив, он предпочитает общество живых, к примеру, пляж, морские купания. Но морские купания были запрещены, и общество живых с утра до ночи пребывало в страхе, как бы их не вытеснило общество мертвецов. Такова очевидность. Разумеется, можно было бы попытаться не видеть ее, закрыть глаза и начисто ее отринуть, но очевидность обладает чудовищной силой и всегда в конце концов восторжествует. Ну скажите сами, как можно отринуть похороны в тот день, когда те, которых вы любите, должны быть похоронены.
Так вот, самой характерной чертой нашего погребального обряда была поначалу быстрота. Все формальности упростились, и траурная церемония как таковая была отменена. Больные умирали не дома, не на глазах у близких, традиционные ночные бдения были запрещены, так что тот, кто, скажем, умирал к вечеру, проводил ночь в полном одиночестве, а того, кто умирал днем, старались поскорее зарыть. Семью, понятно, извещали, но"в большинстве случаев родные не могли свободно передвигаться по городу, так как сидели в карантине, если они находились в контакте с больным. В тех же случаях, если покойный жил отдельно от родных, они являлись в указанный час, то есть к моменту отъезда на кладбище, когда тело было уже обмыто и положено в гроб.
Предположим, что подобная церемония происходила во вспомогательном лазарете, которым ведал доктор Риэ. Вход в школу находился позади главного здания. В большом подсобном помещении, выходившем в коридор, хранились гробы. В коридоре же семья обнаруживала один уже заколоченный гроб. И тут же переходили к основной части обряда, другими словами, давали главе семьи подписать нужные бумаги. Затем гроб ставили в закрытый автомобиль, иной раз это был самый обыкновенный фургон, иной раз специально оборудованная машина «скорой помощи». Родные рассаживались в такси, тогда еще не упраздненные, и весь кортеж галопом несся к кладбищу по окраинным улицам. У городских ворот жандармы останавливали кортеж, шлепали печать на официальный пропуск, без чего отныне не стало доступа к «последнему месту упокоения», как выражались наши сограждане, пропускали машины, и они останавливались у четырехугольной площадки, изрытой многочисленными рвами, ожидавшими загрузки. Священник выходил встречать покойника, так как отпевание в церкви было отменено. Под чтение молитв из машины вытаскивали гроб, обвязывали его веревками, волокли волоком, и он, скользнув в ров, стукался о дно; священник размахивал кадилом, и вот уже первые комья земли начинали барабанить по крышке. Фургон уезжал сразу же, так как ему полагалось пройти дезинфекцию; комья глины, падавшие с лопаты, звучали все глуше, а родственники тем временем уже рассаживались в такси. И через четверть часа они были дома.
Таким образом, все происходило поистине с максимальной быстротой и минимальным риском. И разумеется, по крайней мере в начале эпидемии, родные бывали оскорблены в своих самых естественных чувствах. Но во время чумы такие соображения в расчет не принимаются: жертвуют всем ради пользы дела. Впрочем, если поначалу дух нашего населения пострадал от подобной практики, поскольку желание быть похороненным прилично распространено гораздо шире, чем принято считать, то вскоре, к счастью, начались затруднения с продуктами питания, и жителей отвлекли более насущные заботы… Нас настолько поглощало многочасовое стояние в очередях, различные хлопоты и различные формальности, которые приходилось выполнять, ежели ты хочешь кушать, что у людей просто не оставалось времени размышлять о том, как умирают вокруг них и как сам ты умрешь, когда наступит твой час. Таким образом, материальные трудности, которые, вообще - то, сами по себе зло, обернулись, как это ни, странно, благом. И все было бы к лучшему, если бы, как мы уже видели, эпидемия не распространилась столь широко.
Ибо гробы становились редкостью, для саванов не хватало полотна, на кладбище не хватало мест. Приходилось что - то предпринимать. Самое простое – все по тем же соображениям пользы – было объединять несколько похоронных церемоний в одну и, раз уж возникла такая необходимость, участить рейсы между лазаретом и погостом. Так, в распоряжении лазарета, руководимого доктором Риэ, в наличии имелось к этому времени всего пять гробов. Когда все они бывали заполнены, их грузили в машину. На кладбище гробы опорожняли, трупы цвета ржавого железа клали на носилки и ставили в специально оборудованный сарай. Затем гробы обливали дезинфицирующим раствором, отвозили обратно в лазарет, и вся операция повторялась столько раз, сколько требовалось. Так что дело было поставлено образцово, и префект неоднократно выказывал свое удовлетворение. Он даже сказал Риэ, что видел в старинных летописях, посвященных чуме, рисунки, изображающие негров, которые отвозят на погост груды трупов в простых тележках, и что наша организация похорон куда совершеннее.
– Верно, – согласился Риэ, – похороны такие же, только нам - то еще приходится заполнять карточки. Так что прогресс налицо.
Несмотря на все достижения администрации в этой области, префектуре пришлось запретить родственникам присутствовать при погребении, так как со временем похоронный обряд превратился в довольно - таки неприглядную формальность. Родным разрешалось доходить только до кладбищенских ворот, да и то неофициально. И произошло это потому, что перемена коснулась в основном заключительной части погребения. В дальнем конце кладбища, на пустом еще пространстве, поросшем мастиковым деревом, вырыли два огромных рва. Один ров предназначался для мужчин, второй для женщин. Администрация в данном вопросе старалась еще придерживаться правил приличия и только уже значительно позже, силою обстоятельств, отказалась от последней попытки соблюдать благопристойность, и мертвецов стали хоронить кучно, вповалку, не разбирая мужчин и женщин, отбросив все заботы о целомудрии. К счастью, этот апокалипсический хаос был характерен только для последних этапов бедствия. В тот период, о котором идет речь, еще существовали раздельные могильные рвы, и префектура очень гордилась этим обстоятельством. На дне каждого из рвов булькала и шипела негашеная известь, налитая толстым слоем. На краю рвов лежали кучки такой же извести, и вздувавшиеся на них пузырьки лопались под воздействием свежего воздуха. Когда рейсы заканчивались, из сарая выносили носилки, выстраивали их бок о бок, потом сбрасывали в ров почти вплотную друг к другу голые, чуть скрюченные тела и тут же заливали их новым слоем извести; потом довольно скупо засыпали ров землей, чтобы оставить место для будущих гостей. На следующий день вызывали родственников и предлагали им расписаться в книге регистрации, что подчеркивало разницу, существующую между людьми, которых всегда можно было контролировать, и, скажем, собаками.
Для всех этих операций требовался персонал, и каждый день возникала опасность, что его вот - вот не хватит. Большинство санитаров и могильщиков, в первое время профессионалов, а потом взятых со стороны, погибали от чумы. Зараза все равно брала свое, какие бы меры предосторожности ни принимались. Но если хорошенько вдуматься, самое удивительное было то, что во время всей эпидемии охотники все - таки находились. Критический период наступил незадолго до того, как кривая заболеваний достигла потолка, и тревога доктора Риэ была тогда вполне законной. Рук не хватало ни для квалифицированной работы, ни, как он выражался, для черной. Но с той поры, когда чума по - хозяйски расположилась в городе, даже ее крайности в конечном счете пошли на пользу – из - за эпидемии разладилась вся экономическая жизнь Орана, а это, естественно, увеличило число безработных. Пополнять ими ряды специалистов в большинстве случаев не удавалось, но для черной работы они вполне годились. И в самом деле, именно в эти дни нищета оказалась сильнее страха, тем более что труд оплачивался в зависимости от степени риска. Санитарные службы располагали списками, куда были занесены ждущие работы, и, как только освобождалась вакансия, извещали первых, стоявших на очереди, и они неукоснительно являлись на вызов, если только за это время не исчезали из списка живых. Поэтому - то префекту, долго не решавшемуся использовать на подсобных работах заключенных пожизненно или на срок, удалось обойтись без этой крайней меры. Он считал, что, пока есть и будут безработные, вполне можно ждать.
Худо ли, хорошо ли, но до конца августа наши сограждане отходили в свое последнее жилище если не совсем как положено, зато в атмосфере образцового порядка, и власти, таким образом, пребывали в убеждении, что свой долг они выполняют. Но тут уместно немного опередить события и рассказать, к каким мерам вынуждена была прибегать под занавес служба, ведающая похоронами. Начиная с августа при тогдашнем взлете эпидемии количество жертв значительно превосходило возможности нашего скромного по размерам кладбища. И хотя часть ограды сняли, отдав в распоряжение мертвецов прилегающие участки, пришлось срочно изыскивать какие - то иные выходы. Поначалу решено было устраивать похороны ночью, что на первых порах избавляло персонал от излишней щепетильности – можно было набивать машины до отказа. И кое - кто из замешкавшихся горожан, после наступления комендантского часа находившихся на окраине вопреки запрету (или же вынужденных передвигаться ночью по роду своих занятий), нередко становились свидетелями того, как длинные, выкрашенные в белый цвет машины мчатся во весь опор и глухие гудки их будят эхо в черных провалах улиц. Затем трупы наспех бросали в ров. Они еще подпрыгивали от толчка, а шлепки извести уже расплывались по их лицам; земля покрывала без разбора всех этих безымянных, и их навсегда поглощали рвы, которые теперь рыли как можно глубже.
Спустя некоторое время пришлось, однако, искать новые пути и выйти на новые рубежи. По приказу префектуры были потревожены старые захоронения и останки бывших владельцев свезены к печам. Вскоре начали сжигать и трупы погибших от чумы. Для этой цели приспособили мусоросжигательную печь, находившуюся в восточной части города, уже за воротами. Посты отнесли дальше, а какой - то служащий мэрии значительно облегчил задачу администрации, присоветовав использовать для перевозки трупов трамваи, которые ходили раньше по горной дороге над морем, а сейчас стояли без употребления. Для этой цели в прицепах и моторных вагонах сняли сиденья и пустили трамваи до мусоросжигательной станции, которая и стала конечной остановкой на этой линии.
И в конце лета, и в самый разгар осенних ливней ежедневно можно было видеть, как глубокой ночью катит по горной дороге страшный кортеж трамваев без пассажиров и побрякивает, позвякивает себе над морем. В конце концов жители пронюхали, в чем тут дело. И несмотря на то что патрули запрещали приближаться к карнизу, отдельным группам лиц все же удавалось, и удавалось часто, пробраться по скалам, о которые бились волны, и бросить цветы в прицепной вагон проходившего мимо трамвая. Тогда летними ночами до нас докатывалось лязганье трамвайных вагонов, груженных трупами и цветами.
А к утру, во всяком случае в первое время, густой тошнотворный дым окутывал восточные кварталы города. По единодушному утверждению врачей, эти испарения, пусть даже весьма неприятные, не приносили никакого вреда. Но обитатели этих кварталов немедленно объявили, что покидают насиженные места, так как верили, будто чума валится на них с неба; пришлось поэтому воздвигнуть сложную систему дымоуловителей, и люди тогда успокоились. Только в дни шквальных ветров зловонная волна, идущая с востока, напоминала нам, что теперь» все мы живем при новом порядке и что пламя чумы ежевечерне требует своей дани.
Таковы были последствия чумы в ее апогее. Но к счастью, эпидемия стабилизовалась, ибо, надо думать, фантазия отцов города, изобретательность префектуры, издающей приказы, и даже пропускная способность печи уже истощились. Риэ слышал, что выдвигаются еще новые проекты, продиктованные отчаянием, например кто - то предложил бросать трупы в море, и воображение доктора без труда нарисовало страшную пену, вскипавшую на синих водах. Знал он также, что если число смертных случаев будет расти, любая, даже самая безупречная организация окажется бессильной, люди станут умирать кучно, а трупы вопреки всем ухищрениям префектуры будут разлагаться прямо на улицах, и город увидит еще, как на площадях и бульварах умирающие будут цепляться за живых, движимые вполне объяснимой ненавистью и глупейшей надеждой.
Во всяком случае, вот эта - то очевидность или опасения поддерживали в наших согражданах ощущение изгнания и отъединения. С этой точки зрения очень прискорбно – и рассказчик сам прекрасно это понимает, – что ему не удалось украсить свою хронику достаточно эффектными страницами, например, нарисовать вселяющий бодрость образ героя или какой - нибудь из ряда вон выходящий поступок, вроде тех, что встречаются в старинных хрониках. Ибо нет ничего менее эффектного, чем картина бедствия, и самые великие беды монотонны именно в силу своей протяженности. В памяти тех, кто пережил страшные дни чумы, они остались не в образе грозного и беспощадного пожара, а скорее уж как нескончаемое топтание на месте, все подминающее под себя.
Нет, чума не имела ничего общего с теми впечатляющими картинами, которые преследовали доктора Риэ в самом начале эпидемии. Прежде всего чума была неким административным механизмом, осмотрительным, безупречным, во всяком случае функционирующим безукоризненно. Рассказчик, заметим в скобках, боясь погрешить против истины, а главное – погрешить против самого себя, стремился в первую очередь к объективности. Почти ничем не поступился огради красот стиля, если, конечно, не считать примитивных требований связности изложения. И как раз объективность велит ему сейчас сказать, что если самым великим страданием этой эпохи, самым общим для всех и самым глубоким была разлука, если необходимо дать с полной чистосердечностью новое описание этой стадии чумы, то все же не надо скрывать, что страдания эти уже теряли свой первоначальный пафос.
Уж не начали ли привыкать наши сограждане, хотя бы те, что сильнее всего страдали от этой беды, к своему положению? Было бы несправедливо утверждать это со всей категоричностью. Куда точнее будет сказать, что не только в физическом, но и моральном смысле они страдали в первую очередь от бесплотности своих представлений. В начале эпидемии воображение четко рисовало себе близкое существо, с которым они расстались и о котором тосковали. Но если они ясно помнили любимое лицо, знакомый смех, тот или иной день, впоследствии осознанный как день счастья, то они с трудом представляли себе, что могут любимые делать там, в таком далеком краю, как раз в ту минуту, когда о них думают. В общем, в этот период у них работала память, но сдавало воображение. А на второй стадии чумы угасла и память. Не то чтобы они забыли дорогое лицо, нет, но образ стал бесплотным, что, в сущности, одно и то же, и они уже не находили его в глубинах своей души. В первые недели эпидемии они жаловались, что их любовь со всем ее многообразием обращена к теням, а потом вдруг убедились, что и тени - то могут, оказывается, стать еще более бесплотными, что тускнеет все, вплоть до мельчайших оттенков, свято хранимых памятью. Так что к концу этой бесконечной разлуки они уже не в силах были представить себе ни былой близости, ни того, как они жили раньше подле милого существа, которого в любую минуту можно было коснуться рукой.
Если смотреть на дело с этой точки зрения, они включились в распорядок чумы, вполне будничный и поэтому особенно действенный. Ни у кого из нас уже не сохранилось великих чувств. Зато все в равной мере испытывали чувства бесцветные. «Скорее бы все это кончилось», – говорили наши сограждане, потому что в период бедствий вполне естественно желать конца общих страданий, а еще и потому, что они действительно хотели, чтобы это кончилось. А говорилось это без прежнего пыла и без прежней горечи, и обосновывалось это мотивами, уже малоубедительными, но пока еще понятными. На смену яростному порыву первых недель пришло тупое оцепенение, которое не следует путать с покорностью, хотя оно все же было чем - то вроде временного приятия.
Наши сограждане подчинились или, как принято говорить, приспособились, потому что иного выхода не было. Понятно, внешне они –выглядели людьми, сраженными горем и страданиями, но уже не чувствовали первоначальной их остроты. Впрочем, Доктор Риэ, например, считал, что именно это - то и есть главная беда и что привычка к отчаянию куда хуже, чем само отчаяние. Раньше жившие в разлуке были несчастны не до конца, в их муках было какое - то озарение, ныне уже угасшее. А теперь где бы их ни встречали: на перекрестке, у друзей или в кафе, невозмутимых и немного рассеянных, взгляд у них был такой скучающий, что весь наш город казался сплошным залом ожидания. Те, у которых были какие - то занятия, выполняли их в ритме самой чумы – тщательно и без блеска. Все стали скромниками. Впервые разлученные без всякого неприятного осадка беседовали со знакомыми о своем отсутствующем, пользовались стертыми словами, оценивали свою разлуку под тем же углом, что и цифры смертности. Даже те, кто до сих пор яростно старался не смешивать своих страданий с общим горем, даже те шли теперь на это уравнительство. Лишенные памяти и надежды, они укоренялись в настоящем, в сегодняшнем дне. По правде говоря, все в их глазах становилось сегодняшним. Надо сказать, что чума лишила всех без исключения способности любви и даже дружбы. Ибо любовь требует хоть капельки будущего, а для нас существовало только данное мгновение.
Само собой разумеется, все это несколько огрублено. Ибо если верно, что все тоскующие в разлуке дошли до этого состояния, то справедливости ради добавим, что дошли не все в одно и то же время, что, хотя они сжились со своим новым положением, порой внезапные озарения, неожиданные возвраты, случайные просветления вновь и вновь возрождали всю свежесть и ранимость чувств. Им необходимы были эти минуты, когда, отвлекшись от злобы дня, они строили планы так, словно чума уже прекратилась. Необходимы были внезапные уколы беспредметной ревности, и это было благодеянием. Да и другие тоже переживали эту неожиданную полосу возрождения, скидывали с себя оцепенелость, хотя бы в известные дни недели, конечно в первую очередь в воскресенье и в субботний вечер, потому что дни эти во времена отсутствующего были связаны с каким - нибудь семейным ритуалом. Или, случалось, тоска, охватывавшая их к вечеру, давала им надежду, впрочем не всегда оправдывавшуюся, что к ним вернется память. Тот вечерний час, когда верующие католики придирчиво вопрошают свою совесть, этот вечерний час тяжел для узника или изгнанника, которым некого вопрошать, кроме пустоты. На какой - то миг они воспряли, но затем они снова впадали в состояние бесчувственности, замыкались в чуме.
Читатель, очевидно, уже догадался, что это означало полный отказ от самого личного. Тогда, в первые дни эпидемии, их уязвляли какие - нибудь пустяки, не имевшие для других никакого смысла, и именно благодаря сумме этих пустяков, столь важных для них, они накапливали опыт личной жизни, а теперь, напротив, их интересовало лишь то, что интересовало всех прочих, они вращались в круге общих идей и даже сама любовь приобретала абстрактное обличье. Они до такой степени предали себя в руки чумы, что подчас, случалось, надеялись только на даруемый ею сон и ловили себя на мысли: «Пусть бубоны, только бы все кончилось». Но они уже и так спали, и весь этот долгий этап был фактически долгим сном. Город был заселен полупроснувшимися сонями, которым удавалось вырываться из пут судьбы лишь изредка, обычно ночью, когда их с виду затянувшиеся раны вдруг открывались. И грубо пробужденные, они как - то рассеянно касались воспаленных губ, обнаруживая, словно при вспышке молнии, свое омоложенное страдание, а вместе с ним растревоженный лик своей любви. А поутру они покорно подставляли шею бедствию, то есть рутине.
Но, спросит читатель, как выглядели эти мученики разлуки? Да очень просто – никак. Или, если угодно, как и все, приобрели некий общий для нас вид. Они, как и весь город, жили в состоянии ребячливого благодушия и суеты. Они утратили видимость критического чувства, приобретя при этом видимость хладнокровия. Например, нередко можно было наблюдать, как самые, казалось бы, светлые головы притворялись, будто по примеру всех прочих ищут в газетах или в радиопередачах обнадеживающие намеки на близкое окончание эпидемии, загорались химерическими надеждами или же, напротив, испытывали ни на чем не основанный страх, читая рассуждения какого - нибудь досужего журналиста, написанные просто так, с зевком на губах. А во всем остальном они пили свое пиво или выхаживали своих больных, ленились или лезли вон из кожи, составляя статистические таблицы, или ставили пластинки и только этим отличались друг от друга. Иными словами, они уже ничего не выбирали. Чума лишила их способности оценочных суждений. И это было видно хотя бы по тому, что никто уже не интересовался качеством покупаемой одежды или пищи. Принимали все без разбора.
Чтобы покончить с этим вопросом, добавим, что мученики разлуки лишились любопытной привилегии, поначалу служившей им защитой. Они утратили эгоизм любви и все вытекающие отсюда преимущества. Зато теперь положение стало ясным, бедствие касалось всех без изъятия. Все мы под стрельбу, раздававшуюся у городских ворот, под хлопанье штемпелей, определяющих ритм нашей жизни и наших похорон, среди пожаров и регистрационных карточек, ужаса и формальностей, осужденные на постыдную, однако зарегистрированную по всей форме кончину, среди зловещих клубов дыма и невозмутимых сирен «скорой помощи», – все мы в равной степени вкушали хлеб изгнания, ожидая неведомо для себя потрясающего душу воссоединения и умиротворения. Понятно, наша любовь была по - прежнему с нами, только она была ни к чему не приложима, давила всех нас тяжелым бременем, вяло гнездилась в наших душах, бесплодная, как преступление или смертный приговор. Наша любовь была долготерпением без будущего и упрямым ожиданием. И с этой точки зрения поведение кое - кого из наших сограждан приводило на память длинные очереди, собиравшиеся во всех концах города перед продовольственными магазинами. И тут и там – та же способность смиряться и терпеть, одновременно беспредельная и лишенная иллюзий. Надо только умножить это чувство в тысячу раз, ибо здесь речь идет о разлуке, об ином голоде, способном пожрать все.
Во всяком случае, если кто - нибудь захочет иметь точную картину умонастроения наших мучеников разлуки, проще всего вновь вызвать в воображении эти пыльно - золотые нескончаемые вечера, спускавшиеся на лишенный зелени юрод, меж тем как мужчины и женщины растекались по всем улицам. Ибо как это ни странно, но из - за отсутствия городского транспорта и автомобилей вечерами к еще позлащенным солнцем террасам подымался уже не прежний шорох шин и металлическое треньканье – обычная мелодия городов, – а равномерный, нескончаемый шорох шагов и приглушенный гул голосов, скорбное шарканье тысяч подошв в ритм свисту бича в душном небе, непрерывное, хватающее за горло топтание, которое мало - помалу заполняло весь Оран и которое вечер за вечером становилось голосом, точным и унылым голосом слепого упорства, заменившего в наших сердцах любовь.

Часть четвертая

В течение сентября и октября чума по - прежнему подминала под себя город. Поскольку мы уже упоминали о топтании, следует заметить, что многие сотни тысяч людей топтались так в течение бесконечно долгих недель. Небо слало то туман, то жару, а то дождевые тучи. Безмолвные стаи дроздов и скворцов, летевших с юга, проносились где - то высоко - высоко, но упорно обходили стороной наш город, словно тот самый бич, о котором говорил отец Панлю, это деревянное копье, со свистом крутящееся над крышами домов, держало их на почтительном расстоянии от Орана. В начале октября ливневые дожди начисто смыли пыль с улиц. И в течение всего этого периода ничего существенного не произошло, если не считать тупого, неутихающего топтания.
Тут только обнаружилось, до какой степени устали Риэ и его друзья. И в самом деле, члены санитарных дружин уже не в силах были справиться с этой усталостью. Доктор Риэ заметил это, наблюдая, как прогрессирует в нем самом, да и во всех его друзьях, какое - то странное безразличие. Так, к примеру, эти люди, которые раньше с живейшим интересом прислушивались ко всем новостям касательно чумы, вовсе перестали интересоваться этим. Рамбер – ему временно поручили один из карантинов, расположенный в их отеле, – с закрытыми глазами мог назвать число своих подопечных. Мог он также в мельчайших подробностях рассказать о системе экстренной перевозки, организованной им для тех, у кого внезапно обнаруживались симптомы заболевания. Статистические данные о действии сыворотки на людей, содержащихся в карантине, казалось, навсегда врезались в его память. Но он не был способен назвать ежедневную цифру жертв, унесенных чумой, он действительно не имел представления, идет ли болезнь на убыль или нет. И вопреки всему этому он лелеял надежду на побег из города в самые ближайшие дни.
Что касается других, отдававших работе и дни и ночи, то они уже не читали газет, не включали радио. И если им сообщали очередные статистические данные, они притворялись, что слушают с интересом, на самом же деле принимали эти сведения с рассеянным безразличием, какое мы обычно числим за участниками великих войн, изнуренных бранными трудами, старающихся только не ослабеть духом при выполнении своего ежедневного долга и уже не надеющихся ни на решающую операцию, ни на скорое перемирие.
Гран, продолжавший вести столь важные во время чумы подсчеты, был явно не способен назвать общие итоги. В отличие от Тарру, Рамбера и Риэ, еще не окончательно поддавшихся усталости, здоровьем Гран никогда похвастаться не мог. А ведь он совмещал свои функции в мэрии с должностью секретаря у Риэ да еще трудился ночью для себя самого. Поэтому он находился в состоянии полного упадка сил, и поддерживали его две - три почти маниакальные идеи, в частности, он решил дать себе после окончания эпидемии полный отдых хотя бы на неделю и трудиться только ради своего «шапки долой» – по его словам, дело уже идет на лад. Временами на него накатывало необузданное умиление, и в этих случаях он долго и много говорил с доктором Риэ о своей Жанне, старался догадаться, где она может находиться сейчас и думает ли она о нем, читая газеты. Именно беседуя с ним, доктор Риэ поймал себя на том, что и сам говорит о своей жене какими - то удивительно пошлыми словами, чего за ним, до сих пор не водилось… Не слишком доверяя успокоительным телеграммам жены, он решил протелеграфировать непосредственно главному врачу санатория, где она находилась на излечении. В ответ он получил извещение, что состояние больной ухудшилось, и одновременно главный врач заверял супруга, что будут приняты все меры, могущие приостановить развитие болезни. Риэ хранил эту весть про себя и только состоянием крайней усталости мог объяснить то, что решился рассказать о телеграмме Грану. Сначала Гран многословно говорил о своей Жанне, потом спросил Риэ о его жене, и тот ответил. «Знаете, – сказал Гран, – в наше время такие болезни прекрасно лечат». И Риэ подтвердил, что лечат действительно прекрасно, и добавил, что разлука, по его мнению, слишком затянулась и что его присутствие, возможно, помогло бы жене успешнее бороться с недугом, а что теперь она, должно быть, чувствует себя ужасно одинокой. Потом он замолк и уклончиво отвечал на дальнейшие расспросы Грана.
Другие находились примерно в таком же состоянии. Тарру держался более стойко, чем остальные, но его записные книжки доказывают, что если его любознательность и не потеряла своей остроты, то, во всяком случае, круг наблюдений сузился. Так, в течение всего этого периода он интересовался, пожалуй, одним лишь Коттаром. Вечерами у доктора – Тарру пришлось переселиться к Риэ после того, как их отель отвели под карантин, только из вежливости он слушал Грана или доктора, сообщающих о результатах своей работы. И старался поскорее перевести разговор на незначительные факты оранской жизни, которые обычно его интересовали.
В тот день, когда Кастель пришел к Риэ объявить, что сыворотка готова, и они после обсуждения решили испробовать ее впервые на сынишке следователя Отона, только что доставленном в лазарет, – хотя Риэ лично считал, что случай безнадежный, хозяин дома, сообщая своему престарелому другу последние статистические данные, вдруг заметил, что его собеседник забылся глубоким сном, привалившись к спинке кресла. И, вглядываясь в эти черты, вдруг утратившие обычное выражение легкой иронии, отчего Кастель казался не по возрасту молодым, заметив, что из полуоткрытого рта стекает струйка слюны, так что на этом сразу обмякшем лице стали видны пометы времени, старость, Риэ почувствовал, как болезненно сжалось его гор - то.
Именно такие проявления слабости показывали Риэ, до чего он сам устал. Чувства выходили из повиновения. Туго стянутые, зачерствевшие и иссохшие, они временами давали трещину, и он оказывался во власти эмоций, над которыми уже не был хозяином. Надежным способом защиты было укрыться за этой броней очерствелости и потуже стянуть этот давящий где - то внутри узел. Он отлично понимал, что это единственная возможность продолжать. А что касается всего прочего, то у него уже почти не оставалось иллюзий, и усталость разрушала те, что еще сохранялись. Ибо он сознавал, что на данном этапе, границ которого и сам не сумел бы установить, он покончил с функцией целителя. Теперь его функцией стала диагностика. Определять, видеть, описывать, регистрировать, потом обрекать на смерть – вот какое у него было сейчас занятие. Жены хватали его за руки, вопили: «Доктор, спасите его! » Но он приходил к больному не затем, чтобы спасать его жизнь, а чтобы распорядиться о его изоляции. И ненависть, которую он читал на лицах, ничего не могла изменить. «У вас нет сердца! » – однажды сказали ему. Да нет же, сердце у него как раз было. И билось оно затем, чтобы помогать ему в течение двадцати часов в сутки видеть, как умирают люди, созданные для жизни, и назавтра начинать все сначала. Отныне сердца только на это и хватало. Как же могло его хватить на спасение чьей - то жизни?
Нет, в течение дня не помощь он давал, а справки. Разумеется, трудно назвать такое занятие ремеслом человека. Но кому в конце концов среди этой запуганной, изрядно поредевшей толпы дана была роскошь заниматься своим человеческим ремеслом? Счастье еще, что существовала усталость. Будь Риэ не так замотан, этот запах смерти, разлитый повсюду, возможно, способен был пробудить в нем сентиментальность. Но когда спишь по четыре часа в сутки, тут уж не до сантиментов. Тогда видишь вещи в их истинном свете, иными словами, в свете справедливости, этой мерзкой и нелепой справедливости. И те, другие, обреченные, те тоже хорошо это чувствовали. До чумы люди встречали его как спасителя. Сейчас он даст пяток пилюль, сделает укол – и все будет в порядке, и, провожая доктора до дверей, ему благодарно жали руку. Это было лестно, однако чревато опасностями. А теперь, напротив, он являлся в сопровождении солдат, и приходилось стучать в двери прикладом, чтобы родные больного решились наконец отпереть. Им хотелось бы его, да и все человечество, утащить с собой в могилу. Ох! Совершенно верно, не могут люди обходиться без людей, верно, что Риэ был так же беспомощен, как эти несчастные, и что он вполне заслуживал того же трепета жалости, который беспрепятственно рос в нем после ухода от больных.
Таковы, по крайней мере в течение этих бесконечно долгих недель, были мысли, которым предавался доктор Риэ, перемежая их другими, порожденными состоянием разлуки. Отблески тех же мыслей он читал на лицах своих друзей. Однако самым роковым следствием истощения и усталости, завладевшей постепенно всеми, кто боролся против бедствия, было даже не безразличие к событиям внешнего мира и к эмоциям других, а общее для всех небрежение, какому они поддавались. Ибо все они в равной степени старались не делать ничего лишнего, а только самое необходимое и считали, что даже это выше их сил. Поэтому - то борцы с чумой все чаще и чаще пренебрегали правилами гигиены, которую сами же ввели, по забывчивости манкировали дезинфицирующими средствами, подчас мчались, не приняв мер предосторожности против инфекции, к больным легочной чумой, только потому, что их предупредили в последнюю минуту, а им казалось утомительным заворачивать по дороге еще и на медицинский пункт, где бы им сделали необходимое вливание. Именно здесь таилась подлинная опасность, так как сама борьба с чумой делала борцов особенно уязвимыми для заражения. В сущности, они ставили ставку на случай, а случай он и есть случай.
И все же в городе оставался один человек, который не выглядел ни усталым, ни унылым и скорее даже являл собой олицетворенный образ довольства. И человеком этим был Коттар. Он по - прежнему держался в стороне, но отношений с людьми не порывал. Особенно он привязался к Тарру и при первой же возможности, когда тот бывал свободен от своих обязанностей, старался его повидать, потому что, с одной стороны, Тарру находился в курсе всех его дел и, с другой, потому что Тарру умел приветить комиссионера своей неистощимой сердечностью. Пожалуй, это было чудо, и чудо не кончавшееся, но Тарру, несмотря на свой адов труд, был, как всегда, доброжелателен и внимателен к собеседнику. Если даже иной раз к вечеру он буквально валился с ног от усталости, то утрами просыпался с новым запасом энергии. «С ним, – уверял Коттар Рамбера, – можно говорить, потому что он настоящий человек. Все всегда понимает».
Вот почему в этот период в записных книжках Тарру все чаще и чаще возвращается к Коттару. Тарру пытался воспроизвести полную картину переживаний и размышлений Коттара в том виде, как Коттар ему их поведал, или так, как сам Тарру их воспринял. Под заголовком «Заметки о Коттаре и о чуме» эти описания заняли несколько страниц записной книжки, и рассказчик считает небесполезным привести их здесь в выдержках. Свое общее мнение о Коттаре Тарру сформулировал так: «Вот человек, который растет». Впрочем, рос не столько он, сколько его бодрость духа. Он был даже доволен поворотом событий. Нередко он выражал перед Тарру свои заветные мысли в следующих словах: «Конечно, не все идет гладко. Но зато хоть все мы в одной яме сидим».
«Разумеется, – добавлял Тарру, – ему грозит та же опасность, что и другим, но, подчеркиваю, именно что и другом. И к тому же он вполне серьезно считает, что зараза его не возьмет. По - видимому, он, что называется, живет идеей, впрочем не такой уж глупой, что человек, больной какой - нибудь опасной болезнью или находящийся в состоянии глубокого страха, в силу этого защищен от других недугов или от страхов. „А вы заметили, – как - то сказал он, – что болезни вместе не уживаются? Предположим, у вас серьезный или неизлечимый недуг, ну рак, что ли, или хорошенький туберкулез, так вот, вы никогда не подцепите чумы или тифа – это исключено. Впрочем, можно пойти еще дальше: видели ли вы хоть раз в жизни, чтобы больной раком погибал в автомобильной катастрофе! “ Ложная эта идея или верная, но она неизменно поддерживает в Коттаре бодрое расположение духа. Единственное, чего он хочет, – это не отделяться от людей. Он предпочитает жить в осаде вместе со всеми, чем стать арестантом в единственном числе. Во время чумы не до секретных расследований, досье, тайных инструкций и неизбежных арестов. Собственно говоря, полиции больше не существует, нет старых или новых преступлений, нет виновных, а есть только осужденные на смерть, неизвестно почему ожидающие помилования, в том числе сами полицейские». Таким образом, по словам Тарру, Коттар склонен смотреть на симптомы страха и растерянности, пример коих являли наши сограждане, с каким - то снисходительным пониманием и удовлетворением, которое можно бы выразить следующей формулой: «Что ни говори, а я еще до вас все эти удовольствия имел».
«Напрасно я ему твердил, что единственный способ не отделяться от людей – это прежде всего иметь чистую совесть. Он злобно взглянул на меня и ответил: „Ну, знаете, если так, то люди всегда врозь“: И добавил: „Говорите что хотите, но я вам вот что скажу: единственный способ объединить людей – это наслать на них чуму. Да вы оглянитесь вокруг себя! “ И, откровенно говоря, я прекрасно понимаю, что он имеет в виду и какой, должно быть, удобной кажется ему наша теперешняя жизнь. Он на каждом шагу видит, что реакция других на события вполне совпадает с тем, что пережил он сам; так, каждому хочется, чтобы все были с ним заодно; отсюда любезность, с какой подчас объясняешь дорогу заблудившемуся прохожему, и неприязнь, какую проявляешь к нему в других случаях, и толпы, спешащие попасть в роскошные рестораны, и удовольствие сидеть и сидеть себе за столиком; беспорядочный наплыв публики в кино, бесконечные очереди за билетами, переполненные залы театров и даже дансингов. Одним словом, девятый вал во всех увеселительных заведениях; боязнь любых контактов и жажда человеческого тепла, толкающая людей друг к другу, локоть к локтю, один пол к другому. Ясно, Коттар испытал все это раньше прочих. За исключением, пожалуй, женщин, потому что с таким лицом, как у него… Я подозреваю даже, что ему не раз приходила охота отправиться к девочкам, но он отказывал себе в этом удовольствии потому, что все это, мол, неблаговидно и может сослужить ему впоследствии плохую службу.
Короче, чума ему на руку. Человека одинокого и в то же время тяготящегося своим одиночеством она превращает в сообщника. Ибо он явный сообщник, сообщник, упивающийся своим положением. Он соучастник всего, что попадает в поле его зрения: суеверий, непозволительных страхов, болезненной уязвимости встревоженных душ, их маниакального нежелания говорить о чуме и тем не менее говорить только о ней, их почти панического ужаса и бледности при пустяковой мигрени, потому что всем уже известно, что чума начинается с головной боли, и, наконец, их повышенной чувствительности, раздражительной, переменчивой, истолковывающей забывчивость как кровную обиду, а потерю пуговицы от брюк чуть ли не как катастрофу».
Теперь Тарру часто случалось проводить вечера с Коттаром. Потом он записывал, как они вдвоем ныряли в толпу, обесцвеченную сумерками или мраком, зажатые чужими плечами, погружались в эту бело - черную массу, лишь кое - где прорезанную светом фонарей, и шли вслед за человеческим стадом к жгучим развлечениям, защищающим от могильного холода чумы. Те мечты, которые лелеял Коттар всего несколько месяцев назад и не мог их удовлетворить, то, чего он искал в общественных местах, а именно роскошь и широкую жизнь, возможность предаваться необузданным наслаждениям, – как раз к этому и стремился сейчас целый город. И хотя теперь цены буквально на все неудержимо росли, у нас никогда еще так не швыряли деньгами, и, хотя большинству не хватало предметов первой необходимости, никто не жалел средств на различные ненужности и пустяки. Широко распространились азартные игры, на которые так падка праздность. Однако в нашем случае праздность была просто безработицей. Иной раз Тарру с Коттаром долго шагали за какой - нибудь парочкой, которая раньше пыталась бы скрыть свои чувства, а теперь и он и она упорно шли через весь город, тесно прижавшись друг к другу, не видя окружающей толпы, с чуточку маниакальной рассеянностью, свойственной великим страстям. Коттар умилялся. «Ну и штукари! » – говорил он. Он повышал голос, весь расцветал среди этой всеобщей лихорадки, королевских чаевых, звенящих вокруг, и интрижек, завязывающихся на глазах у всех.
Между тем Тарру отмечал, что в поведении Коттара никакой особой злобности не чувствовалось. Его «Я все это еще до них знал» – свидетельство скорее о несчастье, чем о торжестве. «Думаю даже, – писал Тарру, – что он постепенно начинает любить этих людей, заточенных между небом и стенами их родного города. К примеру, он бы охотно объяснил им, конечно если бы мог, что вовсе это не так уж страшно. „Нет, вы только их послушайте, – говорил он мне, – после чумы я, мол, то - то и то - то сделаю… Сидели бы спокойно, не отравляли бы себе жизнь. Своей выгоды не понимают. Вот я, разве я говорил: „После ареста сделаю то - то и то - то“? Арест – это самое начало, а не конец. Зато чума… Хотите знать мое мнение? Они несчастливы потому, что не умеют плыть по течению. Я - то знаю, что говорю“.
И в самой деле, он знает, – добавлял Тарру. – Он совершенно правильно оценивает противоречия, раздирающие наших оранцев, которые ощущают глубочайшую потребность в человеческом тепле, сближающем людей, и в то же самое время не могут довериться этому чувству из - за недоверия, отдаляющего их друг от друга. Слишком нам хорошо известно, что не следует чересчур полагаться на соседа, который, того гляди, наградит вас чумой, воспользуется минутой вашей доверчивости и заразит вас. Если проводить время так, как проводил его Коттар, то есть видеть потенциальных осведомителей во всех тех людях, общества которых ты сам добивался, то можно понять это состояние. Нельзя не сочувствовать людям, живущим мыслью, что чума не сегодня завтра положит руку тебе на плечо и что, может, как раз в эту самую минуту она готовится к прыжку, а ты вот радуешься, что пока еще цел и невредим. В той мере, в какой это возможно, он чувствует себя вполне уютненько среди всеобщего ужаса. Но так как все это он перечувствовал задолго до нас, думаю, он не способен в полной мере осознать вместе с нами всю жестокость этой неуверенности. Короче, в обществе всех нас, пока еще не умерших от чумы, он прекрасно ощущает, что его свобода и жизнь ежедневно находятся накануне гибели. Но коль скоро он сам прошел через это состояние ужаса, он считает вполне естественным, чтобы и другие тоже узнали его. Или, точнее, если бы он был один в таком положении, переносить это состояние ужаса ему было бы куда мучительнее. Тут он, конечно, не прав, и понять его труднее, чем прочих. Но именно в этом пункте он больше, чем прочие, заслуживает труда быть понятым».
Записи Тарру оканчиваются рассказом, ярко иллюстрирующим это особое умонастроение, которое возникало одновременно и у Коттара, и у зачумленных. Рассказ этот в какой - то мере воссоздает тяжкую атмосферу этого периода, и вот почему рассказчик считает его важным.
Оба они отправились в городской оперный театр, где давали глюковского «Орфея». Коттар пригласил с собой Тарру. Дело в том, что весной, перед самым началом эпидемии, в наш город приехала оперная труппа, рассчитывавшая дать несколько спектаклей. Отрезанная чумой от мира, труппа, по согласованию с дирекцией нашей оперы, вынуждена была давать спектакль раз в неделю. Таким образом, в течение нескольких месяцев каждую пятницу наш городской театр оглашали мелодичные жалобы Орфея и бессильные призывы Эвридики. Однако спектакль неизменно пользовался успехом у зрителей и давал полные сборы. Усевшись на самые дорогие места в бенуаре, Тарру с Коттаром могли сверху любоваться переполненным партером, где собрались наиболее элегантные наши сограждане. Входящие явно старались как можно эффектнее обставить свое появление. В ослепительном свете рампы, пока музыканты под сурдинку настраивали свои инструменты, четко вырисовывались силуэты, двигающиеся от ряда к ряду, грациозно раскланивающиеся со знакомыми. Под легкий гул светских разговоров мужчины разом обретали уверенность, какой им так не хватало всего час назад на темных улицах города. Чума отступала перед фраком.
Все первое действие Орфей легко, не форсируя голоса, жаловался на свой удел, несколько девиц в античных туниках изящными жестами комментировали его злосчастье, и любовь воспевалась в ариеттах. Зал реагировал тепло, но сдержанно. Вряд ли публика заметила, что в арию второго действия Орфей вводит не предусмотренное композитором тремоло и с чуть повышенным пафосом молит владыку Аида тронуться его слезами. Кое - какие чересчур судорожные жесты знатоки сочли данью стилизации, что, по их мнению, обогащало интерпретацию певца.
Только во время знаменитого дуэта Орфея с Эвридикой в третьем акте (когда Эвридика ускользает от своего возлюбленного) легкий трепет удивления прошел по залу. И словно певец специально ждал этого тревожного шевеления в публике, или, вернее, невнятный рокот голосов, дошедший из партера до сцены, внезапно подтвердил то, что он смутно чувствовал, только выбрал этот момент, чтобы нелепейшим образом шагнуть к рампе, растопырив под своей античной туникой руки и ноги, и рухнуть среди пасторальных декораций, которые и всегда - то казались анахронизмом, но сейчас в глазах зрителей впервые стали по - настоящему зловеще анахроничными. Ибо в то же самое время оркестр вдруг смолк, зрители партера, поднявшись с мест, стали медленно и молча выходить из зала, как выходят после мессы из церкви или из комнаты, где лежит покойник, к которому приходят отдать последний долг: дамы – подобрав юбки, опустив головы, а кавалеры – поддерживая своих спутниц за локоть, чтобы уберечь их от толчков откидных стульев. Но мало - помалу движение ускорилось, шепот перешел в крик, и толпа хлынула к запасным выходам. У дверей началась давка, послышались вопли. Коттар и Тарру только поднялись и стояли теперь лицом к лицу с тем, что было одним из аспектов нашей теперешней жизни: чума на сцене в облике бившегося в судорогах лицедея, а в зале вся ненужная теперь роскошь в образе забытых вееров и кружевных косынок, цеплявшихся за алый бархат кресел.

В течение первой недели сентября Рамбер всерьез впрягся в работу и помогал Риэ. Он только попросил доктора дать ему выходной в тот день, на который была назначена встреча у здания мужского лицея с Гонсалесом и братьями.
В полдень Гонсалес и журналист еще издали увидели братьев, чему - то на ходу смеявшихся. Братья заявили, что в прошлый раз им ничего не удалось сделать, что, впрочем, не было неожиданным. Так или иначе, на этой неделе они не дежурят. Придется подождать следующей. Тогда и начнем все сначала. Рамбер сказал, что вот именно сначала. Тут Гонсалес предложил встретиться в будущий понедельник. Но тогда уж Рамбера поселят у Марселя и Луи. «Мы с тобой только вдвоем встретимся. Если я почему - либо не приду, топай прямо к ним. Сейчас тебе объяснят, куда идти». Но Марсель, а может, Луи, сказал, что проще всего отвести сейчас же их приятеля к ним. Если Рамбер не слишком переборчивый, его там и накормят, еды хватит на четверых. А он таким образом войдет в курс дела. Гонсалес подтвердил: мысль и в самом деле блестящая, и все четверо двинулись к порту.
Марсель и Луи жили в самом конце Флотского квартала, возле ворот, выходивших на приморское шоссе. Домик у них был низенький, в испанском стиле, с толстыми стенами, с ярко раскрашенными деревянными ставнями, а в комнатах было пусто и прохладно. Мать мальчиков, старуха испанка, с улыбчатым, сплошь морщинистым лицом, подала им вареный рис. Гонсалес удивился: в городе рис уже давно пропал. «У ворот всегда чего - нибудь добудешь», – пояснил Марсель. Рамбер ел и пил. Гонсалес твердил, что это свой парень, а свой парень слушал и думал только о том, что ему придется торчать здесь еще целую неделю.
На самом же деле пришлось ждать не одну, а две недели, так как теперь сократили число караулов и стражники сменялись раз в полмесяца. И в течение этих двух недель Рамбер работал не щадя сил, работал как заведенный, с зари до ночи, закрыв на все глаза. Ложился он поздно и сразу забывался тяжелым сном. Резкий переход от безделья к изнурительной работе почти лишал его сновидений и сил. О своем скором освобождении он не распространялся. Примечательный факт: к концу первой недели он признался доктору, что впервые за долгий срок прошлой ночью здорово напился. Когда он вышел из бара, ему вдруг померещилось, будто железы у него в паху распухли и что - то под мышками мешает свободно двигать руками. Он решил, что это чума. И единственной его реакцией – он сам согласился с Риэ, весьма безрассудной реакцией, – было то, что он бросился бежать к возвышенной части города, и там, стоя на маленькой площади, откуда и моря - то не было видно, разве что небо казалось пошире, он громко крикнул, призывая свою жену через стены зачумленного города. Вернувшись домой и не обнаружив ни одного симптома заражения, он устыдился своего внезапного порыва. Риэ сказал, что он отлично понимает такой поступок. «Во всяком случае, – добавил доктор, – желание так поступить вполне объяснимо»
– Кстати, сегодня утром мсье Огон говорил со мной о вас, – вдруг добавил Риэ, когда Рамбер с ним прощался. – Спросил, знаю ли я вас. «А раз знаете, – это он мне сказал, – так посоветуйте ему не болтаться среди контрабандистской братии. Его засекли».
– Что все это значит?
– Значит, что вам следует поторопиться.
– Спасибо, – сказал Рамбер, пожимая доктору руку. Уже стоя на пороге, он неожиданно обернулся. Риэ отметил про себя, что впервые с начала эпидемии Рамбер улыбается.
– А почему бы вам не помешать моему отъезду? У вас же есть такая возможность.
Риэ характерным своим движением покачал головой и сказал, что это дело его, Рамбера, что он, Рамбер, выбрал счастье и что он, Риэ, в сущности, не имеет в своем распоряжении никаких веских аргументов против этого выбора. В таких делах он чувствует себя не способным решать, что худо и что хорошо.
– Почему же в таком случае вы советуете мне поторопиться?
Тут улыбнулся Риэ:
– Возможно потому, что и мне тоже хочется сделать что - нибудь для счастья.
На другой день они уже не возвращались к этой теме, хотя работали вместе. На следующей неделе Рамбер перебрался наконец в испанский домик. Ему устроили ложе в общей комнате. Так как мальчики не приходили домой обедать и так как Рамбера просили не выходить без крайней нужды, он целыми днями сидел один или болтал со старухой испанкой, матерью Марселя и Луи. Эта худенькая старушка, вся в черном, со смуглым морщинистым лицом под белоснежными, до блеска промытыми седыми волосами, была на редкость деятельна и подвижна. Она обычно молчала, и, только когда она смотрела на Рамбера, в глазах ее расцветала улыбка.
Иногда она спрашивала его, не боится ли он занести заразу жене, Рамбер отвечал, что имеется, конечно, некоторый риск, но он не так уж велик, а если ему оставаться в городе, они, чего доброго, вообще никогда не увидятся.
– А она милая? – улыбаясь, спросила старуха.
– Очень.
– Хорошенькая?
– По - моему, да.
– Ага, значит, поэтому, – сказала старуха.
Рамбер задумался. Конечно, и поэтому, но невозможно же, чтобы только поэтому.
– Вы в Господа Бога не верите? – спросила старуха, она каждое утро аккуратно ходила к мессе.
Рамбер признался, что не верит, и старуха добавила, что и поэтому тоже.
– Тогда вы правы, поезжайте к ней. Иначе что же вам остается?
Целыми днями Рамбер кружил среди голых стен, побеленных известкой. Трогал по дороге прибитые к стене веера или же считал помпоны на шерстяном коврике, покрывавшем стол. Вечером возвращались мальчики. Разговорчивостью они не отличались, сообщали только, что еще не время. После обеда Марсель играл на гитаре и все пили анисовый ликер. Казалось, Рамбер все время о чем - то думает.
В среду Марсель, вернувшись, сказал: «Завтра в полночь, будь готов заранее». Один из двух постовых, дежуривших с ними, заболел чумой, а другого, который жил с заболевшим в одной комнате, взяли в карантин. Таким образом, дня два - три Марсель и Луи будут дежурить одни. Нынче ночью они сделают последние приготовления. Видимо, завтра удобнее всего. Рамбер поблагодарил. «Рады? » – спросила старушка. Он сказал, да, рад, но сам думал о другом.
На следующий день с тяжко нависавшего неба лился душный влажный зной. Сведения о чуме были неутешительны. Только одна старушка испанка не теряла ясности духа. «Нагрешили мы, – говорила она. – Чего ж тут удивляться». Рамбер по примеру Марселя и Луи скинул рубашку. Но это не помогало, между лопатками и по голой груди струйками стекал пот. В полумраке комнаты с плотно закрытыми ставнями их обнаженные торсы казались коричневыми, словно отлакированными. Рамбер молча кружил по комнате. Вдруг в четыре часа пополудни он оделся и заявил, что уходит.
– Только смотри – ровно в полночь, – сказал Марсель. – Все уже готово.
Рамбер направился к Риэ. Мать доктора сообщила Рамберу, что тот в лазарете в верхнем городе. Перед лазаретом у караулки все по - прежнему топтались люди. «А ну, проходи», – твердил сержант с глазами навыкате. Люди проходили, но, описав круг, возвращались обратно. «Нечего тут ждать! » – говорил сержант в пропотевшей от пота куртке. Такого же мнения придерживалась и толпа, но все же не расходилась, несмотря на убийственный зной. Рамбер предъявил сержанту пропуск, и тот направил его в кабинет Тарру. В кабинет попадали прямо со двора. Рамбер столкнулся с отцом Панлю, который как раз выходил из кабинета.
В тесной грязной комнатенке с побеленными стенами, пропахшей аптекой и волглым бельем, сидел за черным деревянным столом Тарру; он засучил рукава сорочки и вытирал скомканным носовым платком пот, стекавший в углубление на сгибе локтя.
– Еще здесь? – удивился он.
– Да. Мне хотелось бы поговорить с Риэ.
– Он в палате. Но если дело можно уладить без него, лучше его не трогать.
– Почему?
– Он еле на ногах держится. Я стараюсь избавить его от лишних хлопот.
Рамбер взглянул на Тарру. Он тоже исхудал. В глазах, в чертах лица читалась усталость. Его широкие сильные плечи ссутулились. В дверь постучали, и вошел санитар в белой маске. Он положил на письменный стол перед Тарру пачку карточек, сказал только «шесть» глухим из - за марлевой повязки голосом и удалился. Тарру поднял глаза на журналиста и указал ему на карточки, которые веером держал в руке.
– Миленькие карточки, а? Да нет, я шучу – это умершие. Умерли за ночь.
Лоб его прорезала морщина. Он сложил карточки в пачку.
– Единственное, что нам осталось, – это отчетность. Тарру поднялся, оперся ладонями о край стола.
– Скоро уезжаете?
– Сегодня в полночь.
Тарру сказал, что он сердечно этому рад и что Рамберу следует быть поосторожнее.
– Вы это искренне?
Тарру пожал плечами:
– В мои годы хочешь не хочешь приходится быть искренним. Лгать слишком утомительно.
– Тарру, – произнес журналист, – мне хотелось бы повидаться с доктором. Простите меня, пожалуйста.
– Знаю, знаю. Он человечнее меня. Ну пойдем.
– Да нет, не поэтому, – с трудом сказал Рамбер. И замолчал.
Тарру посмотрел на него и вдруг улыбнулся.
Они прошли узеньким коридорчиком, стены которого были выкрашены в светло - зеленый цвет, и поэтому казалось, будто они идут по дну аквариума. У двойных застекленных дверей, за которыми нелепо суетились какие - то тени, Тарру повернул и ввел Рамбера в крохотную комнату, сплошь в стенных шкафах. Он открыл шкаф, вынул из стерилизатора две гигроскопические маски, протянул одну Рамберу и посоветовал ее надеть. Журналист спросил, предохраняет ли маска хоть от чего - нибудь, и Тарру ответил: нет, зато действует на других успокоительно.
Они открыли стеклянную дверь. И попали в огромную палату, где, несмотря на жару, все окна были наглухо закрыты. На стенах под самым потолком жужжали вентиляторы, и их скошенные лопасти месили горячий жирный воздух, гоня его над стоявшими в два ряда серыми койками. Из всех углов шли приглушенные стоны, иногда прерываемые пронзительным вскриком, и все эти звуки сливались в одну нескончаемую однообразную жалобу. Люди в белых халатах медленно двигались по палате под ярким до резкости светом, лившимся в высокие окна, забранные решеткой. Рамберу стало не по себе в этой душной до одури палате, и он с трудом узнал Риэ, который склонился над распластавшейся на постели и стонущей фигурой. Доктор вскрывал бубоны в паху больного, а две санитарки, стоя по бокам койки, держали того в позе человека, подвергающегося четвертованию. Выпрямившись, Риэ бросил инструменты на поднос, который подставил фельдшер, с минуту постоял не шевелясь и глядя на больного, которому делали перевязку.
– Что новенького? – спросил он подошедшего к нему Тарру.
– Панлю согласился замещать Рамбера в карантине. Он уже многое сделал. Теперь надо только организовать третью дружину, инспекционную, раз Рамбер уезжает.
Риэ молча кивнул.
– Кастель уже приготовил первые препараты. Предлагает испытать.
– Ото, вот это славно! – сказал Риэ.
– И наконец, здесь Рамбер.
Риэ обернулся. Разглядывая журналиста, он прищурил глаза, не закрытые маской.
– А вы почему здесь? – спросил он. – Вам полагается быть далеко отсюда.
Тарру сказал, что нынче вечером Рамбер будет далеко, а сам Рамбер добавил: «Теоретически».
Всякий раз при разговоре маска пучилась, промокала у рта. Разговор поэтому получался какой - то нереальный, как диалог статуй.
– Мне хотелось бы поговорить с вами, – сказал Рамбер.
– Если угодно, давайте вместе выйдем. Подождите меня в комнате у Тарру.
Через несколько минут Рамбер и Риэ уже сидели на заднем сиденье докторского автомобиля. Вел машину Тарру.
– Бензин кончается, – сказал он, включая скорость. – Завтра придется топать на своих двоих.
– Доктор, – проговорил Рамбер, – я не еду, я хочу остаться здесь, с вами.
Тарру даже не шелохнулся. Он по - прежнему вел машину. А Риэ, казалось, уже был не в силах вынырнуть из недр усталости.
– А как же она? – глухо спросил он.
Рамбер ответил, что он еще и еще думал, что он по - прежнему верит в то, во что верил, но, если он уедет, ему будет стыдно. Ну, короче, это помешает ему любить ту, которую он оставил. Но тут Риэ вдруг выпрямился и твердо сказал, что это глупо и что ничуть не стыдно отдать предпочтение счастью.
– Верно, – согласился Рамбер. – Но все - таки стыдно быть счастливым одному.
Молчавший до этого Тарру сказал, не поворачивая головы, что, если Рамберу угодно разделять людское горе, ему никогда не урвать свободной минуть! Для счастья. Надо выбирать что - нибудь одно.
– Тут другое, – проговорил Рамбер. – Я раньше считал, что чужой в этом городе и что мне здесь у вас нечего делать. Но теперь, когда я видел то, что видел, я чувствую, что я тоже здешний, хочу я того или нет. Эта история касается равно всех нас.
Никто ему не ответил, и Рамбер нетерпеливо шевельнулся.
– И вы ведь сами это отлично знаете! Иначе что бы вы делали в вашем лазарете? Или вы тоже сделали выбор и отказались от счастья?
Ни Тарру, ни Риэ не ответили на этот вопрос. Молчание затянулось и длилось почти до самого дома Риэ. И тут Рамбер снова повторил свой вопрос, но уже более настойчиво. И опять только один Риэ повернулся к нему. Чувствовалось, что даже этот жест дался ему с трудом.
– Простите меня, Рамбер, – проговорил он, – но я сам не знаю. Оставайтесь с нами, раз вы хотите.
Он замолчал, так как машина резко свернула в сторону. Потом снова заговорил, глядя в ветровое стекло.
– Разве есть на свете хоть что - нибудь, ради чего можно отказаться от того, что любишь? Однако я тоже отказался, сам не знаю почему.
Он снова откинулся на спинку сиденья.
– Просто я констатирую факт, вот и все, – устало произнес он. – Примем это к сведению и сделаем выводы.
– Какие выводы? – спросил Рамбер.
– Эх, нельзя одновременно лечить и знать, – ответил Риэ. – Поэтому будем стараться излечивать как можно скорее. Это самое неотложное.
В полночь Тарру и Риэ вручили Рамберу план квартала, который ему предстояло инспектировать, и вдруг Tapру поглядел на часы. Подняв голову, он встретил взгляд Рамбера.
– Вы предупредили?
Журналист отвел глаза.
– Послал записку, – с трудом проговорил он, – еще прежде, чем прийти сюда, к вам.
Сыворотку Кастеля испробовали только в конце октября. Практически эта сыворотка была последней надеждой Риэ. Доктор был твердо убежден, что в случае новой неудачи город окончательно попадет под власть капризов чумы независимо от того, будет ли хозяйничать эпидемия еще долгие месяцы или вдруг ни с того ни с сего пойдет на убыль.
Накануне того дня, когда Кастель зашел к Риэ, заболел сын мсье Огона, и всю семью полагалось отправить в карантин. Мать, сама только что вышедшая из карантина, вынуждена была возвратиться туда снова. Свято чтя приказы властей, следователь вызвал доктора Риэ, как только обнаружил на теле ребенка первые пометы болезни. Когда Риэ явился, родители стояли у изножья постели. Девочку удалили из дома. Мальчик находился в первой стадии болезни, характеризующейся полным упадком сил, и покорно дал себя осмотреть. Когда доктор поднял голову, он встретил взгляд отца, увидел бледное лицо матери, стоявшей чуть поодаль; прижимая к губам носовой платок, она широко открытыми глазами следила за манипуляциями врача.
– То самое, не так ли? – холодно спросил следователь.
– Да, – ответил Риэ, снова посмотрев на ребенка.
Глаза матери расширились от ужаса, но она ничего не сказала. Следователь тоже молчал, потом вполголоса произнес:
– Что ж, доктор, мы обязаны сделать то, что предписывается в таких случаях.
Риэ старался не смотреть на мать, которая по - прежнему стояла поодаль, зажимая рот платком.
– Если я сейчас позвоню, все сделают быстро, – нерешительно проговорил он.
Мсье Отон вызвался проводить его к телефону. Но доктор повернулся к его жене:
– Я очень огорчен. Вам придется собрать кое - какие вещи. Ведь вы знаете, как все это делается.
Мадам Отон в каком - то оцепенении выслушала его. Глаз она не подняла.
– Да, знаю, – сказала она, кивнув головой. – Сейчас соберу.
Прежде чем уйти от них, Риэ, не удержавшись, спросил, не нужно ли им чего - нибудь. Мать по - прежнему молча смотрела на него. Но на сей раз отвел глаза следователь.
– Нет, спасибо, – сказал он, с трудом проглотив слюну, – только спасите моего ребенка.
Вначале карантин был простой формальностью, но, когда за дело взялись Риэ с Рамбером, все правила изоляции стали соблюдаться неукоснительно. В частности, они потребовали, чтобы члены семьи больного помещались непременно раздельно. Если один из них уже заразился, сам того не подозревая, то не следует увеличивать риск. Риэ изложил эти соображения следователю, который признал их весьма разумными. Однако они с женой переглянулись, и, поймав их взгляд, доктор понял, как убиты оба предстоящей разлукой. Мадам Отон с дочкой решено было устроить в отеле, отведенном под карантин, которым руководил Рамбер. Но мест там было в обрез, и на долю следователя остался только так называемый лагерь для изолируемых, этот лагерь устроила на городском стадионе префектура, взяв заимообразно для этой цели палатки у дорожного ведомства. Риэ извинился за несовершенство лагеря, но мсье Отон сказал, что правила существуют для всех, и вполне справедливо, что все им подчиняются.
А мальчика перевезли во вспомогательный лазарет, который устроили в бывшей классной комнате, поставив десять коек. После двадцатичасовой борьбы Риэ понял, что случай безнадежен. Маленькое тельце без сопротивления отдалось во власть пожиравших его микробов. На хрупких суставах набухли совсем небольшие, но болезненные бубоны, сковывавшие движения. Мальчик был заранее побежден недугом. Вот почему Риэ решил испробовать на нем сыворотку Кастеля. В тот же день под вечер они сделали ему капельное вливание. Но ребенок даже не реагировал. А на заре следующего дня все собрались у постели ребенка, чтобы проверить результаты решающего опыта.
Выйдя из состояния первоначального оцепенения, мальчик судорожно ворочался под одеялом. С четырех часов утра доктор Кастель и Тарру не отходили от его постели, ежеминутно следя за усилением или ослаблением болезни. Тарру стоял в головах, чуть нагнув над посте лью свой могучий торс. Риэ тоже стоял, но в изножье, а рядом сидел Кастель и с видом полнейшего спокойствия читал какой - то старый медицинский труд. Но когда начало светать, в бывшем школьном классе постепенно собрались и другие. Первым пришел Панлю, он встал напротив Тарру и прислонился к стене. На лице его застыло страдальческое выражение, а многодневная усталость, связанная с постоянной угрозой заражения, прочертила морщины на его багровом лбу. Пришел и Жозеф Гран. Было уже семь часов, и Гран попросил извинения, что еще не отдышался. Он только на минутку, просто забежал узнать, нет ли каких новостей. Риэ молча указал ему на ребенка, который, зажмурив веки, сжав зубы, насколько позволяли ему силенки, неподвижно лежал с искаженным болью лицом и только все перекатывал голову справа налево по валику подушки без наволочки. А когда уже стало совсем светло и на черной классной доске, которую так и не удосужились снять, можно было различить нестертые столбики уравнения, явился Рамбер. Он прислонился к стене в изножье соседней койки и вытащил было из кармана пачку сигарет. Но, посмотрев на мальчика, сунул ее обратно.
Кастель, не вставая с места, бросил поверх очков взгляд на Риэ.
– Об отце что - нибудь известно?
– Нет, – ответил Риэ, – он в карантине, в лагере.
Доктор изо всех сил сжал перекладину кровати, на которой стонал мальчик. Он не спускал глаз с больного ребенка, который внезапно весь напрягся и, снова сжав зубки, как - то странно прогнулся в талии и медленно раскинул руки и ноги. От маленького голенького тела, прикрытого грубым солдатским одеялом, шел острый запах пота и взмокшей шерсти. Мало - помалу тело мальчика обмякло, он свел руки и ноги и, по - прежнему ничего не видевший, ничего не говоривший, как будто задышал быстрее. Риэ поймал взгляд Тарру, но тот сразу же отвел глаза.
Они уже не раз видели смерть детей, коль скоро ужас, бушевавший в городе в течение нескольких месяцев, не выбирал своих жертв, но впервые им пришлось наблюдать мучения ребенка минута за минутой, как нынче утром. И разумеется, недуг, поражавший невинные создания, они воспринимали именно так, как оно и было на самом деле, – как нечто постыдное. Но до сих пор стыд этот был в какой - то мере отвлеченный, потому что еще ни разу не следили они так долго за агонией невинного младенца, не смотрели ей прямо в лицо.
Но тут мальчик, словно его укусили в живот, снова скорчился, тоненько пискнув. Так он, скорчившись, пролежал несколько долгих секунд, его била дрожь, его сотрясали конвульсии, как будто маленький хрупкий костяк гнулся под яростным шквалом чумы, трещал под налетающими порывами лихорадки. Когда шквал прошел, тело его чуть обмякло, казалось, лихорадка отступилась и бросила его, задыхающегося на этом влажном от пота, зараженном микробами одре, где даже эта короткая передышка уже походила на смерть. Когда в третий раз его накрыла жгучая волна, приподняла с постели, мальчик скрючился, забился в уголок, напуганный сжигавшим его жаром, и яростно затряс головой, отбрасывая одеяло. Крупные слезы брызнули из - под его воспаленных век, поползли по свинцовому личику, а когда приступ кончился, он, обессилев, развел костлявые ножонки и ручки, которые за двое суток превратились в палочки, обтянутые кожей, и улегся в нелепой позе распятого.
Тарру нагнулся и отер своей тяжелой ладонью пот и слезы с маленького личика. Кастель захлопнул книгу и с минуту смотрел на больного. Он заговорил было, но в середине фразы ему пришлось откашляться, так как голос сорвался и прозвучал неестественно.
– Утренней ремиссии не было, Риэ?
Риэ сказал, что не было, однако ребенок сопротивляется болезни много дольше обычного. Панлю, устало привалившийся к стене, произнес глухим голосом:
– Если ему суждено умереть, он будет страдать много дольше обычного.
Доктор резко повернулся к нему, открыл было рот, но заставил себя промолчать, что, видимо, стоило ему немалого труда, и снова устремил взгляд на мальчика.
По палате все шире разливался дневной свет. Стоны, которые шли с пяти соседних коек, где беспокойно ворочались человеческие фигуры, свидетельствовали о какой - то сознательной сдержанности. Только из дальнего угла несся крик, который через равные промежутки сменялся короткими охами, в них было больше удивления, чем страдания. Казалось даже, сами больные уже притерпелись и не испытывают страха, как в начале эпидемии. В их теперешнем отношении к болезни чувствовалось что - то вроде ее приятия. Один только ребенок бился с недугом изо всех своих сил. Риэ время от времени щупал ему пульс, впрочем без особой надобности, а скорее чтобы выйти из состояния одолевавшего его цепенящего бессилия, и когда он закрывал глаза, то чувствовал, как ему самому передается чужой трепет, стучит в его жилах вместе с собственной его кровью. В такие мгновения он как бы отождествлял себя с истязуемым болезнью ребенком и старался поддержать его всеми своими еще не сдавшими силами. Но проходила минута – и два этих сердца бились уже не в унисон, ребенок ускользал от Риэ, и усилия врача рушились в пустоту. Тогда он отпускал тоненькое запястье и отходил на место.
Розоватый свет, падавший из окон на стены, выбеленные известкой, постепенно принимал желтый оттенок. Там, за оконными стеклами, уже потрескивало знойное утро. Вряд ли они, собравшиеся у постели, слышали, как ушел Гран, пообещав заглянуть еще. Они ждали. Ребенок, лежавший с закрытыми глазами, казалось, стал чуть поспокойнее. Пальцы его, похожие на коготки птицы, осторожно перебирали край койки. Потом они всползли кверху, поцарапали одеяло на уровне колен, и внезапно мальчик скрючил ноги, подтянул их к животу и застыл в неподвижности. Тут он впервые открыл глаза и посмотрел прямо на Риэ, стоявшего рядом. На лицо его, изглоданное болезнью, как бы легла маска из серой глины, рот приоткрылся, и почти сразу же с туб сорвался крик, один - единственный, протяжный, чуть замиравший во время вздохов и заполнивший всю палату монотонной надтреснутой жалобой, протестом до того нечеловеческим, что, казалось, исходит он ото всех людей разом. Риэ стиснул зубы, Тарру отвернулся. Рамбер шагнул вперед и стал рядом с Кастелем, который закрыл лежавшую у него на коленях книгу. Отец Панлю посмотрел на этот обметанный болезнью рот, из которого рвался не детский крик, а крик вне возраста. Он опустился на колени, и все остальные сочли вполне естественными слова, что он произнес отчетливо, но сдавленным голосом, не заглушаемым этим никому не принадлежавшим жалобным стоном: «Господи, спаси этого ребенка! »
Но ребенок не замолкал, и больные в палате заволновались. Тот, в дальнем углу, по - прежнему вскрикивавший время от времени, вскрикивал теперь в ином, учащенном ритме, и скоро отдельные его возгласы тоже превратились в настоящий вопль, сопровождаемый все усиливавшимся стоном других больных. Со всех углов палаты к ним подступала волна рыданий, заглушая молитву отца Панлю, и Риэ, судорожно вцепившись пальцами в спинку кровати, закрыл глаза, он словно опьянел от усталости и отвращения.
Когда он поднял веки, рядом с ним стоял Тарру.
– Придется мне уйти, – сказал Риэ. – Не могу этого выносить.
Но вдруг больные, как по команде, замолчали. И тут только доктор понял, что крики мальчика слабеют, слабеют с каждым мгновением и вдруг совсем прекратились. Вокруг снова послышались стоны, но глухие, будто отдаленное эхо той борьбы, которая только что завершилась. Ибо она завершилась. Кастель обошел койку и сказал, что это конец. Не закрыв молчавшего уже теперь рта, ребенок тихо покоился среди сбитых одеял, он вдруг стал совеем крохотный, а на щеках его так и не высохли слезы.
Отец Панлю приблизился к постели и перекрестил покойника. Потом, подобрав полы сутаны, побрел по главному проходу.
– Значит, опять все начнем сызнова? – обратился к Кастелю Тарру.
Старик доктор покачал головой.
– Возможно, – криво улыбнулся он. – В конце концов мальчик боролся долго.
Тем временем Риэ уже вышел из палаты; шагал он так быстро и с таким странным лицом, что отец Панлю, которого он перегнал в коридоре, схватил доктора за локоть и удержал.
– Ну - ну, доктор, – сказал он.
Все так же запальчиво Риэ обернулся и яростно бросил в лицо Панлю:
– У этого - то, надеюсь, не было грехов – вы сами это отлично знаете!
Потом он отвернулся, обогнал отца Панлю и направился в глубь школьного сада. Там он уселся на скамейку, стоявшую среди пыльных деревцев, и стер ладонью пот, стекавший со лба на веки. Ему хотелось кричать, вопить, лишь бы лопнул наконец этот проклятый узел, перерезавший ему надвое сердце. Зной медленно просачивался сквозь листья фикусов. Бирюзовое утреннее небо быстро заволакивало, как бельмом, белесой пленкой, и воздух стал еще душнее. Риэ тупо сидел на скамье. Он глядел на ветки, на небо, и постепенно дыхание его налаживалось, уходила усталость.
– Почему вы говорили со мной так гневно? – раздался за его спиной чей - то голос. – Я тоже с трудом вынес это зрелище.
Риэ обернулся к отцу Панлю.
– Вы правы, простите меня, – сказал он. – Но усталость это то же сумасшествие, и в иные часы для меня в этом городе не существует ничего, кроме моего протеста.
– Понимаю, – пробормотал отец Панлю. – Это действительно вызывает протест, ибо превосходит все наши человеческие мерки. Но быть может, мы обязаны любить то, чего не можем объять умом.
Риэ резко выпрямился. Он посмотрел на отца Панлю, вложив в свой взгляд всю силу и страсть, отпущенные ему природой, и тряхнул головой.
– Нет, отец мой, – сказал он. – У меня лично иное представление о любви. И даже на смертном одре я не приму этот мир Божий, где истязают детей.
Лицо Панлю болезненно сжалось, словно по нему прошла тень.
– Теперь, доктор, – грустно произнес он, – я понял, что зовется благодатью.
Но Риэ уже снова обмяк на своей скамейке. Вновь поднялась из самых глубин усталость, и он проговорил более мягко:
– У меня ее нет, я знаю. Но я не хочу вступать с вами в такие споры. Мы вместе трудимся ради того, что объединяет нас, и это за пределами богохульства и молитвы! Только одно это и важно.
Отец Панлю опустился рядом с Риэ. Вид у него был взволнованный,
– Да, – сказал он, – и вы, вы тоже трудитесь ради спасения человека.
Риэ вымученно улыбнулся:
– Ну, знаете ли, для меня такие слова, как спасение человека, звучат слишком громко. Так далеко я не заглядываю. Меня интересует здоровье человека, в первую очередь здоровье.
Отец Панлю нерешительно молчал.
– Доктор, – наконец проговорил он.
Но сразу осекся. По его лбу тоже каплями стекал пот. Он буркнул: «До свидания», поднялся со скамьи, глаза его блестели. Он уже шагнул было прочь, но тут Риэ, сидевший в задумчивости, тоже встал и подошел к нему.
– Еще раз простите меня, пожалуйста, – сказал он. – Поверьте, эта вспышка не повторится;
Отец Панлю протянул доктору руку и печально произнес:
– И однако я вас не переубедил!
– А что бы это дало? – возразил Риэ. – Вы сами знаете, что я ненавижу зло и смерть. И хотите ли вы или нет, мы здесь вместе для того, чтобы страдать от этого и с этим бороться.
Риэ задержал руку отца Панлю в своей.
– Вот видите, – добавил он, избегая глядеть на него, – теперь и сам Господь Бог не может нас разлучить.

С того самого дня, как отец Панлю вступил в санитарную дружину, он не вылезал из лазаретов и пораженных чумой кварталов. Среди членов дружины он занял место, которое, на его взгляд, больше всего подходило ему по рангу, то есть первое. Смертей он нагляделся с избытком. И хотя теоретически он был защищен от заражения предохранительными прививками, мысль о собственной смерти не была ему чуждой. Внешне он при всех обстоятельствах сохранял спокойствие. Но с того дня, когда он в течение нескольких часов смотрел на умирающего ребенка, что - то в нем надломилось. На лице все явственнее читалось внутреннее напряжение. И когда он как - то с улыбкой сказал Риэ, что как раз готовит небольшую работу – трактат на тему: «Должен ли священнослужитель обращаться к врачу? », доктору почудилось, будто за этими словами скрывается нечто большее, чем хотел сказать святой отец. Риэ выразил желание ознакомиться с этим трудом, но Панлю заявил, что вскоре он произнесет во время мессы проповедь и постарается изложить в ней хотя бы отдельные свои соображения.
– Буду очень рад, доктор, если вы тоже придете; уверен, что вас это заинтересует.
Вторая проповедь отца Панлю пришлась на ветреный день. Откровенно говоря, ряды присутствующих по сравнению с первым разом значительно поредели. Главное потому, что подобные зрелища уже потеряли для наших сограждан прелесть новизны. Да и слово «новизна» тоже утратило свой первоначальный смысл в те трудные дни, какие переживал наш город. К тому же большинство наших сограждан, если даже они еще не окончательно отвернулись от выполнения религиозных обязанностей или не сочетали их слишком открыто со своей личной, глубоко безнравственной жизнью, восполняли обычные посещения церкви довольно - таки нелепыми суевериями. Они предпочитали не ходить к мессе, зато носили на шее медальоны, , обладающие свойством предохранять от недугов, или амулеты с изображением святого Роха.
В качестве иллюстрации можно привести неумеренное увлечение наших сограждан различными пророчествами. Так, весной все мы с минуты на минуту дружно ждали прекращения чумы и никому не приходило в голову выспрашивать соседа его мнение о сроках эпидемии, поскольку все старались себя убедить, что она вот - вот затухнет. Но шли дни, и люди начади бояться, что беда вообще никогда не кончится, и тогда - то прекращение эпидемии стало объектом всеобщих чаяний. Тут - то и стали ходить по рукам различные прорицания, почерпнутые из высказываний католических святых или пророков. Владельцы городских типографий быстренько смекнули, какую выгоду можно извлечь из этого поголовного увлечения, и отпечатали во множестве экземпляров тексты, циркулировавшие по всему Орану. Но, заметив, что это не насытило жадного любопытства публики, дельцы предприняли розыски, перерыли все городские библиотеки и, обнаружив подходящие свидетельства такого рода, рассыпанные по местным летописям, распространяли их по городу. Но поскольку летопись скупа на подобные прорицания, их стали заказывать журналистам, которые, по крайней мере в этом пункте, выказали себя столь же сведущими, как их учителя в минувших веках.
Некоторые из этих пророчеств печатались подвалами в газетах. Читатели набрасывались на них с такой же жадностью, как на сентиментальные историйки, помещавшиеся на последней странице в благословенные времена здоровья. Некоторые из этих прорицаний базировались на весьма причудливых подсчетах, где все было вперемешку: и непременно цифра тысяча, и количество смертей, и подсчет месяцев, прошедших под властью чумы. Другие проводили сравнения с великими чумными морами, именуемыми в предсказаниях константными, и из своих более или менее причудливых подсчетов извлекали данные о нашем теперешнем испытании. Но особенно высоко ценила публика прорицания, составленные в стиле пророчеств Апокалипсиса и возвещавшие о череде событий, каждое из которых можно было без труда применить к нашему городу и до того путаных, что любой мог толковать их сообразно своему личному вкусу. Каждый день ворошили творения Нострадамуса  и святой Одилии  и всякий раз собирали обильную жатву. Все эти пророчества объединяла общая черта – утешительность их итогов. И только одна чума не обладала этим свойством.
Итак, суеверия прочно заменили нашим согражданам религию, и именно по этой причине церковь, где читал свою проповедь отец Панлю, была заполнена всего на три четверти. Когда вечером Риэ зашел в собор, ветер со свистом просачивался между створками входных дверей, свободно разгуливал среди присутствующих. И в этом промозглом, скованном тишиной храме, где собрались одни лишь мужчины, Риэ присел на скамью и увидел, как на кафедру поднялся преподобный отец. Заговорил он более кротким и более раздумчивым тоном, чем в первый раз, и молящиеся отмечали про себя, что он не без некоторого колебания приступил к делу. И еще одна любопытная деталь: теперь он говорил не «вы», а «мы».
Но мало - помалу голос его окреп. Для начала он напомнил о том, что чума царит в нашем городе вот уже несколько долгих месяцев и что теперь мы узнали ее лучше, ибо множество раз видели, как присаживалась она к нашему столу или к изголовью постели близкого нам человека, как шагала рядом с нами, поджидала нашего выхода с работы; итак, теперь мы, возможно, способны лучше внимать тому, что говорит она нам беспрестанно и к чему мы в первые минуты растерянности прислушивались, видимо, недостаточно. То, о чем уже вещал отец Панлю с этой самой кафедры, остается верным – или по крайней мере таково было тогда его убеждение. Но возможно, как и все мы – тут отец Панлю сокрушенно ударил себя в грудь, – быть может, он и думал и говорил об этом без должного сострадания. Но все же в речи его было и зерно истины: из всего и всегда можно извлечь поучение. Самое жестокое испытание – и оно благо для христианина. А христианин как раз в данном случае и должен стремиться к этому благу, искать его, понимать, в чем оно и как его найти.
В эту минуту люди, сидевшие вокруг Риэ, откинулись на спинки скамеек и расположились со всеми возможными в церкви удобствами. Одна из створок обитой войлоком двери, тихонько хлопала от ветра. Кто - то из присутствующих поднялся с места и придержал ее. И Риэ, отвлеченный этим движением, почти не слышал того, о чем заговорил после паузы отец Панлю. А тот говорил примерно так: не следует пытаться объяснять являемое чумой зрелище, а следует пытаться усвоить то, что можно усвоить. Короче, по словам проповедника, так по крайней мере истолковал их про себя рассеянно слушавший Риэ, выходило, что объяснять здесь нечего. Но он стал слушать с большим интересом, когда проповедник неожиданно громко возгласил, что многое объяснимо перед лицом Господа Бога, а иное так и не объяснится. Конечно, существуют добро и зло, и обычно каждый без труда видит различие между ними. Но когда мы доходим до внутренней сущности зла, здесь - то и подстерегают нас трудности. Существует, к примеру, зло, внешне необходимое, и зло, внешне бесполезное. Имеется Дон Жуан, ввергнутый в преисподнюю, и кончина невинного ребенка. Ибо если вполне справедливо, что распутник сражен десницей Божьей, то трудно понять страдания дитяти. И впрямь, нет на свете ничего более значимого, чем страдание дитяти и ужас, который влекут за собой эти страдания, и причины этого страдания, кои необходимо обнаружить. Вообще - то Бог все облегчает нам, и с этой точки зрения наша вера не заслуживает похвалы – она естественна. А тут он, Бог, напротив, припирает нас к стене. Таким образом, мы находимся под стенами чумы и именно из ее зловещей сени обязаны извлечь для себя благо. Отец Панлю отказывался даже от тех льгот и поблажек, что позволили бы перемахнуть через эту стену. Ему ничего не стоило сказать, что вечное блаженство, ожидающее ребенка, может сторицей вознаградить его за земные муки, но, по правде говоря, он и сам не знает, так ли это. И впрямь, кто возьмется утверждать, что века райского блаженства могут оплатить хотя бы миг человеческих страданий? Утверждающий так не был бы, конечно, христианином, ибо наш Учитель познал страдания плотью своей и духом своим. Нет, отец Панлю останется у подножия стены, верный образу четвертования, символом коего является крест, и пребудет лицом к лицу с муками младенца. И безбоязненно скажет он тем, кто слушает его ныне: «Братия, пришел час. Или надо во все верить, или все отрицать… А кто среди вас осмелится отрицать все?.. »
У Риэ на мгновение мелькнула мысль, что святой отец договорился до прямой ереси. Но тут оратор продолжал с новой силой доказывать, что это предписание свыше, это ясное требование идет на благо христианину. Оно же зачтется ему как добродетель. Он, Панлю, знает, что та добродетель, речь о коей пойдет ниже, возможно, содержит нечто чрезмерное и покоробит многие умы, привыкшие к более снисходительной и более классической морали. Но религия времен чумы не может остаться нашей каждодневной религией, и ежели Господь способен попустить, даже возжелать, чтобы душа покоилась и радовалась во времена счастья, то возжелал он также, чтобы религия в годину испытания стала неистовой. Ныне Бог проявил милость к творениям своим, наслав на них неслыханные беды, дабы могли они обрести и взять на рамена свои высшую добродетель, каковая есть Все или Ничего.
Много веков назад некий светский мыслитель утверждал, что ему - де открыта тайна церкви, заключавшаяся в том, что чистилища не существует. Под этими словами он разумел, что полумеры исключены, что есть только рай и ад и что человеку, согласно собственному его выбору, уготовано райское блаженство или вечные муки. По словам отца Панлю, это было чистейшей ересью, каковая могла родиться лишь в душе вольнодумца. Ибо чистилище существует. Но разумеется, бывают эпохи, когда нельзя говорить о мелких грехах. Всякий грех смертей, и всяческое равнодушие преступно. Или все, или ничего.
Отец Панлю замолк, и до слуха Риэ отчетливее донеслись жалобные стоны разгулявшегося ветра, со свистом просачивающегося в щель под дверью. Но святой отец тут же заговорил снова и сказал, что добродетель безоговорочного приятия, о коей он упомянул выше, не может быть понята в рамках того узкого смысла, какой придается ей обычно, что речь шла не о банальной покорности и даже не о труднодостигаемом уничижении. Да, он имел в виду уничижение, но то уничижение, на какое добровольно идет уничижаемый. Безусловно, муки ребенка уничижительны для ума и сердца. Но именно поэтому необходимо через них пройти. Именно поэтому – и тут отец Панлю заверил свою аудиторию, что ему нелегко будет произнести эти слова, поэтому нужно желать их, раз их возжелал Господь. Только так христианин идет на то, чтобы ничего не щадить, и раз все выходы для него заказаны, дойдет до главного, главенствующего выбора. И выберет он безоговорочную веру, дабы не быть вынужденным к безоговорочному отрицанию. И подобно тем славным женщинам, которые, узнав, что набухающие бубоны свидетельствуют о том, что тело естественным путем изгоняет из себя заразу, молят сейчас в церквах: «Господи, пошли ему бубоны», так вот и христианин должен уметь отдать себя в распоряжение воли Божьей, пусть даже она неисповедима. Нельзя говорить: «Это я понимаю, а это для меня неприемлемо»; надо броситься в сердцевину этого неприемлемого, которое предложено нам именно для того, дабы совершили мы свой выбор. Страдания ребенка – это наш горький хлеб, но, не будь этого хлеба, душа наша зачахла бы от духовного голода.
Тут приглушенный шум, обычно сопровождавший каждую паузу в проповеди отца Панлю, стал громче, но святой отец заговорил с внезапной силой и, словно поставив себя на место своих слушателей, вопрошал, как следует вести себя. Он уверен, что первой мыслью и первым словом будет страшное слово «фатализм». Так вот он не отступит перед этим словом, ежели ему дозволят добавить к слову «фатализм» эпитет «активный». Разумеется, он хочет напомнить еще раз, что не следует брать пример с абиссинцев христианского вероисповедания, о которых он уже говорил в предыдущей проповеди. И не следует даже в мыслях подражать персам, которые во время чумы кидали свое тряпье в христианские санитарные пикеты, громогласно призывая небеса ниспослать чуму на этих неверных, осмелившихся бороться против бича, посланного Богом. Но с другой стороны, не надо брать пример также и с каирских монахов, которые при чумной эпидемии, разразившейся в прошлом веке, брали во время причастия облатки щипчиками, дабы избежать соприкосновения с влажными горячечными устами, где могла притаиться зараза. И зачумленные персы и каирские монахи равно совершили грех. Ибо для первых страдания ребенка были ничто, а для вторых, напротив, вполне человеческий страх перед муками заглушил все прочие чувства. В обоих случаях извращалась сама проблема. И те и другие остались глухи к гласу Божьему. Но есть и иные примеры, какие хотел бы напомнить собравшимся отец Панлю. Если верить старинной хронике, повествующей о великой марсельской чуме, то там говорится, что из восьмидесяти одного монаха обители Мерси  только четверых пощадила злая лихорадка. И из этих четверых трое бежали куда глаза глядят. Так гласит летопись, а летопись, как известно, не обязана комментировать. Но, читая хронику, отец Панлю думал о том, что остался там один вопреки семидесяти семи смертям, вопреки примеру троих уцелевших братьев. И, ударив кулаком о край кафедры, преподобный отец воскликнул: «Братья мои, надо быть тем, который остается! »
Конечно, это не значит, что следует отказываться от мер предосторожности, от разумного порядка, который вводит общество, борясь с беспорядком стихийного бедствия. Не следует слушать тех моралистов, которые твердят, что надо - де пасть на колени и предоставить событиям идти своим чередом. Напротив, надо потихоньку пробираться в потемках, возможно даже вслепую, и пытаться делать добро. Но что касается всего прочего, надо оставаться на месте, положиться со смирением на Господа даже в кончине малых детей и не искать для себя прибежища.
Здесь отец Панлю поведал собравшимся историю епископа Бельзенса  во время марсельской чумы. Проповедник напомнил слушателям, что к концу эпидемии епископ, свершив все, что повелевал ему долг, и считая, что помочь уже ничем нельзя, заперся в своем доме, куда снес запасы продовольствия, и велел замуровать ворота; и вот марсельцы с непостоянством, вполне закономерным, когда чаша страданий бывает переполнена, возненавидели того, кого почитали ранее своим кумиром, обложили его дом трупами, желая распространить заразу, и даже перебрасывали мертвецов через стены, дабы чума сгубила его вернее. Итак, епископ, поддавшись последней слабости, надеялся найти убежище среди разгула смерти, а мертвые падали ему на голову с неба. Так и мы должны извлечь из этого примера урок: нет во время чумы и не может быть островка. Нет, середины не дано. Надо принять постыдное, ибо каждому надлежит сделать выбор между ненавистью к Богу и любовью к нему. А кто осмелится избрать ненависть к Богу?
«Братья мои, – продолжал Панлю, и по его интонациям прихожане догадались, что проповедь подходит к концу, – любовь к Богу – трудная любовь. Любовь к нему предполагает полное забвение самого себя, пренебрежение к своей личности. Но один лишь он может смыть ужас страдания и гибели детей, во всяком случае лишь один он может превратить его в необходимость, ибо человек не способен это понять, он может лишь желать этого. Вот тот трудный урок, который я желал усвоить вместе с вами. Вот она, вера, жестокая в глазах человека и единственно ценная в глазах Господа, к которой мы и должны приблизиться. Пред лицом столь страшного зрелища все мы должны стать равными. На этой вершине все сольется и все сравняется, и воссияет истина из видимой несправедливости. Вот почему во многих церквах Юга Франции погибшие от чумы покоятся под плитами церковных хоров и священнослужители обращаются к своей пастве с высоты этих могил, и истины, которые они проповедуют, воссияют из этого пепла, куда, увы, внесли свою лепту и малые дети».
Когда Риэ выходил из церкви, шквальный ветер ворвался в полуоткрытые двери, ударил в лицо расходившимся по домам прихожанам. Ветер нагнал в собор запахи дождя, мокрого асфальта, и молящиеся, еще не достигнув паперти, уже знали, каким откроется перед их глазами город. Впереди доктора шли старичок священник с молодым диаконом, оба боролись с порывами ветра, норовившего унести их шляпы. Старичок даже во время этой неравной борьбы не переставал обсуждать проповедь. Он отдавал должное красноречию отца Панлю, но его задела смелость высказанных проповедником мыслей. Он находил, что в проповеди звучала не столько сила, сколько тревога и что священнослужитель в возрасте отца Панлю не имеет права тревожиться. Молодой диакон нагнул голову, надеясь уклониться от ударов ветра, и заверил, что он часто бывает у отца Панлю, что он в курсе происшедшей с ним эволюции, что трактат его будет еще более смелым и, возможно, даже не получит imprimature.
– Какая у него все - таки главная идея? – допытывался старичок священник.
Они вышли уже на паперть, ветер с воем накинулся на них, и диакон не сразу ответил. Воспользовавшись минутой затишья, он сказал только:
– Если священнослужитель обращается за помощью к врачу, тут явное противоречие.
Тарру, которому Риэ пересказал проповедь отца Панлю, заметил, что он сам лично знал священника, который во время войны потерял веру, увидев юношу, лишившегося глаз.
– Панлю прав, – добавил Тарру. – Когда невинное существо лишается глаз, христианин может только или потерять веру, или согласиться тоже остаться без глаз. Панлю не желает утратить веры, он пойдет до конца. Это - то он и хотел сказать.
Возможно, замечание Тарру прольет известный свет на последующие злосчастные события и на поведение самого отца Панлю, загадочное даже для близких ему людей. Пусть читатель судит об этом сам.
Так вот, через несколько дней после проповеди отец Панлю задумал перебраться на новую квартиру. Как раз в это время в связи с усилением эпидемии весь город, казалось, менял свои привычные жилища. И так же как Тарру пришлось выехать из отеля и поселиться у доктора Риэ, точно так же и отец Панлю вынужден был выехать из отведенной ему их орденом квартиры и перебраться к одной старушке, завзятой богомолке, пока еще пощаженной чумою. Отец Панлю перебирался на новое жилище с чувством все возраставшей усталости и страха. И поэтому он сразу же потерял уважение своей квартирохозяйки. Ибо когда старушка стала горячо восхвалять чудесные прорицания святой Одилии, священник выказал легкое нетерпение, что объяснялось, конечно, его усталостью. И как ни старался он впоследствии добиться от старушки хотя бы благожелательного нейтралитета, ему это не удалось. Слишком плохое впечатление произвел он тогда, поначалу. И каждый вечер, удаляясь из гостиной в отведенную ему комнату, утопавшую в кружевах, собственноручно связанных хозяйкой, он видел только ее спину и уносил в памяти сухое: «Покойной ночи, отец мой», брошенное через плечо. И одним из таких вечеров, уже ложась в постель, он почувствовал, как в висках, в запястьях, в голове забушевали, заходили волны лихорадки, таившейся в нем уже несколько дней.
Все последующее удалось узнать только из рассказов его квартирохозяйки. Утром она, как обычно, поднялась очень рано. Напрасно прождав своего жильца, она, удивленная тем, что преподобный отец не выходил из спальни, решилась осторожненько постучать в дверь. Она обнаружила, что он не вставал после бессонной ночи. Он тяжело дышал, и лицо у него было еще краснее, чем всегда. По ее словам, она вполне вежливо предложила ему вызвать врача, но предложение это было отвергнуто с прискорбной резкостью, как она выразилась. Ей осталось только одно – уйти прочь. А через некоторое время отец Панлю позвонил и попросил ее зайти к нему. Он извинился за свою невольную резкость и заявил, что о чуме не может быть и речи, что он не обнаружил у себя ни одного из симптомов, очевидно, все дело в чрезмерной усталости, но это пройдет. На что старая дама с достоинством возразила, что ежели она и предложила вызвать врача, то отнюдь не потому, что встревожилась за себя, что бояться ей нечего, коль скоро ее живот и смерть в руке Божьей, просто она обеспокоилась состоянием преподобного отца, так как считает себя в какой - то мере ответственной за него. Но так как он промолчал, она снова предложила вызвать врача, считая, что выполняет свой прямой долг. Святой отец снова отказался, но на сей раз присовокупил к своему отказу какие - то весьма туманные, по словам старой дамы, объяснения. Поняла она как раз то, что, на ее взгляд, было непонятным из всей его тирады, а именно: святой отец отказался призвать врача, потому что это, мол, противоречит его принципам. Естественно, она сочла, что разум ее жильца несколько помутился от жара, и ограничилась тем, что принесла ему чашку лекарственного настоя.
Решившись как можно аккуратнее выполнять свои обязанности, раз уж так все получилось, квартирохозяйка заглядывала к жильцу регулярно каждые два часа. Больше всего ее поразило лихорадочное возбуждение, не оставлявшее больного в течение всего дня. Он то откидывал одеяло, то снова натягивал его, все время проводил ладонью по влажному лбу и, приподнявшись на подушках, пытался откашляться, кашель у него был какой - то странный, хриплый, сдавленный и в то же время влажный, словно все внутри у него отрывалось. Со стороны казалось, будто он старается выхаркнуть из гортани душившие его куски ваты. После этих приступов он падал на подушки, видимо, совсем обессилев. Потом он снова приподнимался и несколько секунд смотрел куда - то в стену, и смотрел с неестественной пристальностью, пожалуй еще более лихорадочной, чем предшествующее возбуждение. Но старая дама все еще не решалась вызвать врача, боясь раздражить больного. Впрочем, эта действительно устрашающая на вид болезнь могла оказаться приступами обычной лихорадки.
Однако к вечеру она набралась храбрости еще раз поговорить с отцом Панлю и получила весьма невразумительный ответ. Она повторила свое предложение, но тут святой отец приподнялся на постели и, хотя задыхался, вполне раздельно проговорил, что не желает показываться врачам. После этих слов хозяйка решила подождать утра и, если состояние отца Панлю не улучшится, позвонить по телефону в агентство Инфдок, благо соответствующий номер десятки раз на день повторяли по радио. Все так же неукоснительно выполняя свои обязанности, она решила заходить к больному ночью и присматривать за ним. Но вечером, дав ему чашку свежего настоя, она прилегла на минутку и проснулась только на заре. Первым делом она побежала к больному.
Отец Панлю лежал без движения. Вчерашняя багровость кожи сменилась мертвенной бледностью, тем более впечатляющей, что черты лица не потеряли своей округлости. Больной не отрываясь смотрел на лампочку с разноцветными хрустальными подвесками, висевшую над кроватью. При появлении квартирохозяйки он повернул к ней голову. По ее словам, вид у него был такой, будто всю ночь его били и к утру он от слабости уже потерял способность реагировать на происходящее. Она осведомилась, как он себя чувствует. И он ответил с той же странной, поразившей старую даму отрешенностью, что чувствует себя плохо, но что врача звать нет надобности и пусть его просто отправят в лазарет, согласно существующим правилам. Старая дама в испуге бросилась к телефону.
Риэ прибыл в полдень. Выслушав рассказ старушки, он сказал только, что отец Панлю совершенно прав, но что, к сожалению, его позвали слишком поздно. Отец Панлю встретил его все так же безучастно. Риэ освидетельствовал больного и, к великому своему изумлению, не обнаружил никаких характерных симптомов бубонной или легочной чумы, кроме удушья и стеснения в груди. Но так или иначе, пульс был такой слабый, а общее состояние такое угрожающее, что надежды почти не оставалось.
– У вас нет никаких характерных симптомов этой болезни, – сказал Риэ отцу Панлю. – Но поскольку нет и полной ясности, я обязан вас изолировать.
Отец Панлю как - то странно улыбнулся, словно бы из любезности, и промолчал. Риэ вышел в соседнюю комнату позвонить по телефону и снова вернулся в спальню. Он взглянул на отца Панлю.
– Я останусь при вас, – ласково проговорил он.
Больной, казалось, приободрился при этих словах и поднял на доктора чуть потеплевшие глаза. Потом он произнес, так мучительно выговаривая слова, что доктор не понял, звучит ли в его голосе печаль или нет.
– Спасибо, – сказал Панлю. – Но у священнослужителей не бывает друзей. Все свои чувства они вкладывают в свою веру.
Он попросил дать ему распятие, висевшее в головах кровати, и, когда просьба его была выполнена, отвернулся и стал смотреть на распятие.
В лазарете отец Панлю не открыл рта. Словно бесчувственная вещь, он подчинялся всем предписанным процедурам, но распятия из рук уже не выпускал. Однако случай его был неясен. Риэ терзался сомнениями. Это была чума, и это не было чумой. Впрочем, в течение последнего времени ей, казалось, доставляет удовольствие путать карты диагностики. Но в случае отца Панлю, как выяснилось в дальнейшем, эта неопределенность особого значения не имела.
Температура подскочила. Кашель стал еще более хриплым и мучил больного весь день. Наконец к вечеру отцу Панлю удалось выхаркнуть душившую его вату. Мокрота была окрашена кровью. Как ни бушевала лихорадка, отец Панлю по - прежнему безучастно глядел вокруг, и, когда на следующее утро санитары обнаружили уже застывшее тело, наполовину сползшее с койки, взгляд его ничего не выражал. На карточке написали: «Случай сомнительный».
В том году День всех святых  прошел совсем не так, как проходил он обычно. Конечно, сыграла тут свою роль и погода. Погода резко переменилась, и на смену запоздалой жаре неожиданно пришла осенняя прохлада. Как и в предыдущие годы, не переставая свистел холодный ветер. Через все небо бежали пухлые облака, погружая в тень попадавшиеся на их пути дома, но, стоило им проплыть, все снова заливал холодный золотистый свет ноябрьского солнца. На улицах появились первые непромокаемые плащи. Удивительное дело, вскоре весь город шуршал от прорезиненных блестящих тканей. Оказалось, газеты напечатали сообщение о том, что двести лет назад в годину великой чумы на юге Франции, врачи, стремясь уберечься от заразы, ходили в промасленной одежде. Владельцы магазинов сумели использовать это обстоятельство и выбросили на прилавки всякую вышедшую из моды заваль, с помощью которой наши сограждане надеялись защитить себя от бацилл.
Но как ни очевидны были приметы осени, все мы помнили и знали, что кладбища в этот день покинуты. В прошлые годы трамваи были полны пресным запахом хризантем, и женщины группками направлялись туда, где покоились их близкие, чтобы украсить цветами родные могилы. Раньше в этот день живые пытались вознаградить покойного за то одиночество и забвение, в котором он пребывал столько месяцев подряд. Но в этом году никто не желал думать о мертвых. Ведь о них и без того думали слишком много. И странно было бы снова навещать родную могилу, платить дань легкому сожалению и тяжкой меланхолии. Теперь покойники не были, как прежде, просто чем - то забытым, к кому приходят раз в году ради очистки совести. Они стали непрошеными втирушами, которых хотелось поскорее забыть. Вот почему праздник всех святых в этом году получился какой - то неестественный. Коттар, который, по мнению Тарру, становился все ядовитее на язык, сказал, что теперь у нас каждый день праздник мертвых.
И действительно, все веселее в печи крематория разгорался фейерверк чумы. Правда, смертность вроде бы стабилизовалась. Но казалось, будто чума уютненько расположилась на высшей точке и отныне вносит в свои ежедневные убийства старательность и аккуратность исправного чиновника. По мнению людей компетентных, это был, по сути дела, добрый знак. Так, например, доктор Ришар считал крайне обнадеживающим тот факт, что кривая смертности, резко поднявшись, пошла потом ровно. «Прекрасная, чудесная кривая», – твердил Ришар. Он уверял, что эпидемия уже достигла, как он выражался, потолка. И поэтому ей остается только падать. В этом он видел заслугу доктора Кастеля, вернее, его новой сыворотки, которая и на самом деле в некоторых случаях неожиданно давала прекрасные результаты. Старик Кастель не перечил, но, по его мнению, ничего предсказывать еще нельзя, так как из истории известно, что эпидемия неожиданно делает резкие скачки. Префектура, уже давно горевшая желанием внести успокоение в умы оранцев, что было весьма затруднительно, принимая во внимание чуму, предложила собрать врачей с тем, чтобы они составили соответствующий доклад, как вдруг чума унесла также и доктора Ришара, и именно тогда, когда кривая достигла потолка.
Узнав об этом безусловно впечатляющем случае, впрочем ровно ничего не доказывавшем, городские власти сразу же впали л пессимизм, столь же необоснованный, как и оптимизм, которому за неделю до того они предавались. Кастель же стал просто - напросто готовить свою сыворотку еще тщательнее, чем прежде. Так или иначе, не осталось ни одного общественного здания, не превращенного в больницу или в лазарет, и если до сих пор не посягнули на префектуру, то лишь потому, что надо было иметь какое - то место для различных сборищ. Не в общем - то, и именно в силу относительной стабилизации эпидемии в этот период, санитарная служба, организованная Риэ, вполне справлялась со своими задачами. Врачи и санитары, трудившиеся на износ, могли надеяться, что уж больших усилий от них не потребуется. Им надо было только как можно аккуратнее, если уместно употребить здесь это слово, выполнять свой нечеловеческий долг. Легочная форма чумы – сначала было зарегистрировано лишь несколько ее случаев – теперь быстро распространилась по всему городу, так, словно ветер разжигал и поддерживал пожар в груди людей. Больные, которых мучила кровавая рвота, погибали значительно скорее. При этой новой форме болезни следовало ждать более быстрого распространения заразы. Но мнения специалистов на сей счет расходились. В целях большей безопасности медицинский персонал продолжал работать в масках, пропитанных дезинфицирующим составом. На первый взгляд эпидемия должна была бы шириться. Но поскольку случаи заболевания бубонной чумой стали реже, итог сбалансировался.
Между прочим, городским властям и без того было о чем тревожиться – продовольственные затруднения все больше росли. Спекулянты, понятно, не остались в стороне и предлагали по баснословным ценам продукты первой необходимости, уже исчезнувшие с рынка. Бедные семьи попали в весьма тяжелое положение, тогда как богатые почти ни в чем не испытывали недостатка. Казалось бы, чума должна была укрепить узы равенства между нашими согражданами именно из - за той неумолимой беспристрастности, с какой она действовала по своему ведомству, а получилось наоборот – эпидемия в силу обычной игры эгоистических интересов еще больше обострила в сердцах людей чувство несправедливости. Разумеется, за нами сохранялось совершеннейшее равенство смерти, но вот его - то никто не желал. Бедняки, страдавшие от голода, тоскливо мечтали о соседних городах и деревнях, где живут свободно и где хлеб не стоит таких бешеных денег. Раз их не могут досыта накормить, пусть тогда позволят уехать – таковы были их чувства, возможно не совсем разумные. Словом, кончилось тем, что на стенах домов стал появляться лозунг. «Хлеба или воли», а иной раз его выкрикивали вслед проезжавшему префекту. Эта ироническая фраза послужила сигналом к манифестациям, и, хотя их быстро подавили, все понимали, насколько дело серьезно.
Естественно, газеты по приказу свыше действовали в духе оголтелого оптимизма. Если верить им, то наиболее характерным для годины бедствия было «исключительное спокойствие и хладнокровие, волнующий пример которого давало население». Но в наглухо закрытом городе, где ничто не оставалось в тайне, никто не обманывался насчет «примера», даваемого нашим сообществом. Чтобы составить себе верное представление о вышеуказанном спокойствии и хладнокровии, достаточно было заглянуть в карантин или в «лагерь изоляции», организованный нашими властями. Случилось так, что рассказчик, занятый другими делами, сам в них не бывал. Потому - то он может лишь привести свидетельство Тарру.
Тарру и в самом деле рассказал в своем дневнике о посещении такого лагеря, устроенного на городском стадионе, куда он ходил вместе с Рамбером. Стадион расположен почти у самых городских ворот и одной стороной выходит на улицу, где бегают трамваи, а другой – на обширные пустыри, тянущиеся до границы плато, на котором возведен город. Он обнесен бетонной высокой оградой, и достаточно поэтому было поставить у всех четырех ворот часовых, чтобы затруднить побеги. Кроме того, отделенные высокой стеной от улицы, несчастные, угодившие в карантин, могли не бояться досужего любопытства прохожих. Зато в течение всего дня на стадионе слышно было, как совсем рядом проходят с грохотом невидимые отсюда трамваи, и по тому, как крепчал в определенные часы гул толпы, отрезанные от мира бедолаги догадывались, что народ идет с работы или на работу. Таким образом, они знали, что жизнь, куда им ныне заказан доступ, продолжается всего в нескольких метрах от них и что бетонные стены разделяют две вселенные, более чуждые друг другу, чем если бы даже они помещались на двух различных планетах.
Тарру и Рамбер решили отправиться на стадион в воскресенье после обеда. С ними увязался Гонсалес, тот самый футболист; Рамбер разыскал его и уговорил взять на себя наблюдение за сменой караула у ворот стадиона. Рамбер обещал представить его начальнику лагеря. Встретившись со своими спутниками, Гонсалес сообщил, что как раз в этот час, ясно, до чумы, он начинал переодеваться, готовясь к матчу. Теперь, когда все стадионы реквизировали, податься было некуда, и Гонсалес чувствовал себя чуть ли не бездельником, даже вид у него был соответствующий. Именно по этой причине он и согласился взять на себя дежурство в лагере, но при условии, что работать будет только в последние дни недели. Небо затянуло облаками, и Гонсалес, задрав голову, печально заметил, что такая погодка – не дождливая и не солнечная – для футбола самое милое дело. В меру отпущенного ему природой красноречия он старался передать слушателям запах втираний, стоявший в раздевалке, давку на трибунах, яркие пятна маек на буром поле, вкус лимона или шипучки в перерыве, покалывающей пересохшую глотку тысячью ледяных иголочек. Тарру отмечает, что во время всего пути по выбитым улочкам предместья футболист беспрерывно гнал перед собой первый попавшийся камешек. Он пытался послать его прямо в решетку водосточной канавы и, если это удавалось, громогласно возглашал: «Один ноль в мою пользу». Докурив сигарету, он ловко выплевывал ее в воздух и старался на лету подшибить ногой. У самого стадиона игравшие в футбол ребятишки запустили в их сторону мяч, и Гонсалес не поленился сбегать за ним и вернул его обратно точнейшим ударом.
Наконец они вошли на стадион. Все трибуны были полны. Но на поле тесными рядами стояло несколько сотен красных палаток, внутри которых, они заметили еще издали, находились носилки и узлы с пожитками. Трибуны решено было не загромождать, чтобы интернированные могли посидеть там в укрытии от дождя или палящего солнца. Но с закатом им полагалось расходиться по палаткам. Под трибунами помещалось душевое отделение, его подремонтировали, а раздевалки переоборудовали под канцелярию и медпункты. Большинство интернированных облюбовали трибуны. Некоторые бродили по проходам. А кое - кто, присев на корточки у входа в свою палатку, рассеянно озирался вокруг. У сидевших на трибунах был пришибленный вид, казалось, они все ждут чего - то.
– А что они делают целыми днями? – обратился Тарру к Рамберу.
– Ничего не делают.
И действительно, почти все сидели вяло, опустив руки, раскрыв пустые ладони. Странное впечатление производило это огромное скопище неестественно молчаливых людей.
– В первые дни здесь оглохнуть можно было, – пояснил Рамбер. – Ну а потом, со временем, почти перестали разговаривать.
Если верить записям Тарру, то он вполне понимал этих несчастных, он без труда представил себе, как в первые дни, набившись в палатки, они вслушиваются в нудное жужжание мух или скребут себя чуть не до крови, а когда попадается сочувствующая пара ушей, вопят о своем гневе или страхе… Но с тех пор как лагерь переполнился народом, таких сочувствующих попадалось все меньше. Поэтому приходилось молчать и подозрительно коситься на соседа. Казалось, что и в самом деле с серенького, но все же лучистого неба кто - то сеет на этот алый лагерь подозрительность и недоверие.
Да, вид у всех у них был недоверчивый. Раз их отделили от остального мира, значит, это неспроста, и лица у них всех стали одинаковые, как у людей, которые в чем - то пытаются оправдаться и мучатся страхом. На кого бы ни падал взгляд Тарру, каждый праздно озирался вокруг, видимо, страдая от все абстрагирующей разлуки с тем, что составляло смысл его жизни. И так как они не могли с утра до ночи думать о смерти, они вообще ни о чем не думали. Они были как бы в отпуску. «Но самое страшное, – записал Тарру, – что они, забытые, понимают это. Тот, кто их знал, забыл, потому что думал о другом, и это вполне естественно. А тот, кто их любит, тоже их забыл, потому что сбился с ног, хлопоча об их же освобождении и выискивая разные ходы. Думая, как бы поскорее освободить своих близких из пленения, он уже не думает о том, кого надо освободить. И это тоже вполне в порядке вещей. И в конце концов видишь, что никто не способен по - настоящему думать ни о ком, даже в часы самых горьких испытаний. Ибо думать по - настоящему о ком - то – значит думать о нем постоянно, минута за минутой, ничем от этих мыслей не отвлекаясь: ни хлопотами по хозяйству, ни пролетевшей мимо мухой, ни принятием пищи, ни зудом. Но всегда были и будут мухи и зуд. Вот почему жизнь очень трудная штука. И вот они - то прекрасно знают это».
К ним подошел начальник лагеря и сказал, что их желает видеть некий мсье Отон. Усадив Гонсалеса в своем кабинете, начальник отвел остальных к трибуне, где в стороне сидел мсье Отон, поднявшийся при их приближении. Он был одет как и на воле, даже не расстался с туго накрахмаленным воротничком. Одну только перемену обнаружил в нем Тарру – пучки волос у висков нелепо взъерошились и шнурок на одном ботинке развязался. Вид у следователя был усталый, и ни разу он не поглядел собеседникам в лицо. Он сказал, что рад их видеть и что он просит передать свою благодарность доктору Риэ за все, что тот сделал.
Рамбер и Тарру промолчали.
– Надеюсь, – добавил следователь после короткой паузы, – надеюсь, что Жак не слишком страдал.
Впервые Тарру услышал, как мсье Отон произносит имя сына, и понял, что, значит, есть еще и другие перемены. Солнце катилось к горизонту, и лучи, прорвавшись в щелку между двух облачков, косо освещали трибуны и золотили лица разговаривавших.
– Правда, правда, – ответил Тарру, – он совсем не мучился.
Когда они ушли, следователь так и остался стоять, глядя в сторону заходящего солнца.
Они заглянули в кабинет начальника попрощаться с Гонсалесом, который изучал график дежурств. Футболист пожал им руки и рассмеялся.
– Хоть в раздевалку - то попал, – сказал он, – и то ладно.
Начальник повел гостей к выходу, но вдруг над трибунами что - то оглушительно затрещало. Потом громкоговорители, те самые, что в лучшие времена сообщали публике результаты матча или знакомили ее с составом команд, гнусаво потребовали, чтобы интернированные расходились по палаткам, так как сейчас начнут раздавать ужин. Люди не спеша спускались с трибун и, еле волоча ноги, направлялись к палаткам. Когда все разбрелись, появились два небольших электрокара, такие бывают на вокзалах, и медленно поползли по проходу между палатками, неся на себе два больших котла. Люди протягивали навстречу им обе руки, два черпака ныряли в два котла и выплескивали содержимое в две протянутые тарелки. Затем электрокар двигался дальше. У следующей палатки повторялась та же процедура.
– Научная постановка дела, – сказал Тарру начальнику.
– А как же, – самодовольно подтвердил начальник, пожимая посетителям на прощание руки, – конечно, по - научному.
Сумерки уже спустились, небо очистилось. На лагерь лился мягкий, ясный свет. В мирный вечерний воздух со всех сторон подымалось звяканье ложек и тарелок. Низко над палатками скользили летучие мыши и исчезали так же внезапно, как появлялись. По ту сторону ограды проскрежетал на стрелке трамвай.
– Бедняга следователь, – пробормотал Тарру, выходя за ворота. – Надо бы для него что - нибудь сделать. Да как помочь законнику?

Были в нашем городе еще и другие лагеря, и в немалом количестве, но рассказчик не будет о них говорить по вполне понятным соображениям добросовестности и за отсутствием точной информации. Единственное, что он может сказать, – так это то, что самосуществование таких лагерей, доносящийся оттуда запах людской плоти, оглушительный голос громкоговорителей на закате, стены, скрывающие тайну и страх перед этим окаянным местом, – все это тяжелым грузом ложилось на души наших сограждан и еще больше увеличивало смятение, тяготило всех своим присутствием. Все чаще возникали стычки с начальством, происходили различные инциденты.
Тем временем, к концу ноября, уже начались холодные утренники. Ливневые дожди, не скупясь, обмыли плиты мостовой, чистенькие безоблачные небеса лежали над доведенными до блеска улицами. Солнце, уже потерявшее летнюю силу, каждое утро заливало наш город холодным ярким светом. А к вечеру, напротив, воздух снова теплел. Как - то в один из таких вечеров Тарру решил приоткрыть свою душу доктору Риэ.
Часов в десять вечера, после длинного утомительного дня, Тарру вызвался проводить Риэ, решившего навестить старика астматика. Над крышами старого квартала кротко поблескивало небо. Мягкий ветерок бесшумно пробегал вдоль темных перекрестков. Старик астматик встретил их болтовней, чуть не оглушившей гостей после тишины улиц. Старик сразу же заявил, что многие не согласны, что куски пожирнее всегда достаются одним и тем же, что повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову сломить, что; возможно, – и он от удовольствия даже руки потер – будет хорошенькая заваруха. Пока доктор осматривал его, он болтал без умолку, комментируя последние события.
Над головой у них послышались шаги. Поймав удивленный взгляд Тарру, старушка, жена астматика, объяснила, что, должно быть, это на крыше, то есть на террасе, сошлись соседки. И тут же им было сообщено, что оттуда, с крыши, очень красивый вид и что многие террасы примыкают вплотную друг к другу, так что местные женщины ходят к соседям в гости, не спускаясь в комнаты.
– Верно, – подхватил старик. – Если хотите, подымитесь. Воздух там свежий.
На террасе, где стояло три стула, было пусто. Справа, насколько хватал глаз, видны были сплошные террасы, примыкавшие вдалеке к чему - то темному, каменистому, в чем оба признали первый прибрежный холм. Слева, бегло скользнув по двум - трем улочкам и невидимому отсюда порту, взгляд упирался в линию горизонта, где в еле заметном трепетании море сливалось с небом. А над тем, что, как они знали, было грядой утесов, через ровные промежутки вспыхивал свет, самого источника света отсюда не было видно: это еще с весны продолжали вращаться фары маяка, указывая путь судам, которые направлялись теперь в другие порты. В чистом после шквальных ветров, глянцевитом небе горели первозданным блеском звезды, и далекий свет маяка время от времени примешивал к ним свой преходящий пепельный луч. Ветер нес запахи пряностей и камня. Кругом стояла ничем не нарушаемая тишина.
– Хорошо, – сказал Риэ, усевшись на стул, – такое впечатление, будто чума никогда сюда не добиралась.
Тарру стоял, повернувшись к нему спиной, и смотрел на море.
– Да, – ответил он не сразу. – Хорошо. Он шагнул, сел рядом с доктором и внимательно посмотрел ему в лицо. Трижды по небу пробежал луч маяка. Из глубокой щели улицы доносился грохот посуды. В соседнем доме тихонько скрипнула дверь.
– Риэ, – самым естественным тоном проговорил Тарру, – вы никогда не пытались узнать, что я такое? Надеюсь, вы мне друг?
– Да, – ответил доктор, – я вам друг. Только до сих пор нам обоим все как - то времени не хватало.
– Прекрасно, теперь я спокоен. Не возражаете посвятить этот час дружбе?
Вместо ответа Риэ улыбнулся.
– Так вот, слушайте…
Где - то, не по их улице, проехала машина, и казалось, она слишком долго катится по мокрой мостовой. Наконец шорох шин стих, но воцарившуюся было тишину нарушили далекие невнятные крики. И только потом тишина всей тяжестью звезд и неба обрушилась на обоих мужчин. Тарру снова поднялся, подошел к перилам террасы, оперся о них как раз напротив Риэ, который сидел на стуле, устало привалившись к спинке. Он видел не фигуру Тарру, а что - то темное, большое, выделявшееся на фоне неба. Наконец Тарру заговорил, и вот приблизительный пересказ его исповеди.
«Для простоты начнем, Риэ, с того, что я был уже чумой поражен еще прежде, чем попал в ваш город в разгар эпидемии. Достаточно сказать, что я такой же, как и все. Но существуют люди, которые не знают этого, или люди, которые сумели сжиться с состоянием чумы, и существуют люди, которые знают и которым хотелось бы вырваться. Так вот, мне всегда хотелось вырваться.
В юности я жил с мыслью о своей невиновности, то есть без всяких мыслей. Я не принадлежу к разряду беспокойных, наоборот, вступил я в жизнь, как положено всем юношам. Все мне удавалось, науки давались легко, с женщинами я ладил прекрасно, и если накатывало на меня облачко беспокойства, оно быстро исчезало. Но в один прекрасный день я начал думать. И тогда…
Надо сказать, что в отличие от вас бедности я не знал. Мой отец был помощником прокурора, то есть занимал достаточно видный пост. Внешне это на нем не отражалось. Он от природы был человек благодушный, добряк. Мать моя была женщина простая, перед всеми тушевалась, я ее любил и люблю, но предпочитаю о ней не говорить. Отец много со мной возился, любил меня, думаю, даже пытался меня понять. У него на стороне – теперь - то я в этом уверен – были интрижки, и, представьте, я ничуть этим не возмущаюсь. Вел он себя именно так, как полагается себя вести в подобных случаях, никого не шокируя. Короче, человек он был не слишком оригинальный, и теперь, после его смерти, я понимаю, что прожил он жизнь не как святой, но и дурным человеком тоже не был. Просто придерживался середины, а к такому сорту людей обычно испытывают разумную привязанность, и надолго.
Однако имелась у него одна слабость: его настольной книгой был большой железнодорожный справочник Шэкса. Он даже и не путешествовал, разве что проводил отпуск в Бретани, где у него было маленькое поместьице. Но он мог вам без запинки назвать часы прибытия и отбытия поезда Париж – Берлин, порекомендовать наиболее простой маршрут, скажем, из Лиона в Варшаву, не говоря уже о том, что наизусть знал расстояние с точностью до полукилометра между любыми столицами, какую бы вы ни назвали. Вот вы, например, доктор, можете вы сказать, как проехать из Бриансона  в Шамоникс? Даже начальник вокзала и тот задумается. А отец не задумывался. Каждый свободный вечер он старался расширить свои знания в этой области и очень ими гордился. Меня это ужасно забавляло, и я нередко экзаменовал его, проверял ответы по справочнику и радовался, что он никогда не ошибается. Эти невинные занятия нас сблизили, так как он ценил во мне благодарного слушателя. А я считал, что его превосходство в области железнодорожных расписаний было ничуть не хуже всякого другого.
Но я увлекся и боюсь преувеличить значение этого честного человека. Ибо скажу вам, чтобы покончить с этим вопросом, прямого влияния на мое становление отец не имел. Самое большее – он дал мне окончательный толчок. Когда мне исполнилось семнадцать, отец позвал меня в суд послушать его.
В суде присяжных разбиралось какое - то важное дело, и он, вероятно, считал, что покажется мне в самом выгодном свете. Думаю также, он надеялся, что эта церемония, способная поразить юное воображение, побудит меня избрать профессию, которую в свое время выбрал себе он. Я охотно согласился, во - первых, хотел сделать отцу удовольствие, а во - вторых, мне самому было любопытно посмотреть и послушать его в иной роли, не в той, какую он играл дома. Вот и все, ни о чем другом я не думал. Все, что происходит в суде, с самого раннего детства казалось мне вполне естественным и неизбежным, как, скажем, праздник 14 июля  или выдача наград при переходе из класса в класс. Словом, представление о юстиции у меня было самое расплывчатое, отнюдь не мешавшее мне жить.
Однако от того дня моя память удержала лишь один образ – образ подсудимого. Думаю, что он и в самом деле был виновен, в чем – неважно. Но этот человечек с рыжими редкими волосами, лет примерно тридцати, казалось, был готов признаться во всем, до того искренне страшило его то, что он сделал, и то, что сделают с ним самим, – так что через несколько минут я видел только его, только его одного. Он почему - то напоминал сову, испуганную чересчур ярким светом. Узел галстука сполз куда - то под воротничок. Он все время грыз ногти, только на одной руке, на правой… Короче, не буду размазывать, вы, должно быть, уже поняли, что я хочу сказать, – он был живой.
А я, я как - то вдруг заметил, что до сих пор думал о нем только под углом весьма удобной категории – только как об «обвиняемом». Не могу сказать, что я совсем забыл об отце, но что - то до такой степени сдавило мне нутро, что при всем желании я не мог отвести глаз от подсудимого. Я почти ничего не слушал, я чувствовал, что здесь хотят убить живого человека, и какой - то неодолимый инстинкт подобно волне влек меня к нему со слепым упрямством. Я очнулся, только когда отец начал обвинительную речь.
Непохожий на себя в красной прокурорской мантии, уже не тот добродушный и сердечный человек, которого я знал, он громоздил громкие фразы, выползавшие из его уст, как змеи. И я понял, что он от имени общества требует смерти этого человека, больше того – просит, чтобы ему отрубили голову. Правда, сказал он только: «Эта голова должна упасть». Но в конце концов разница не так уж велика. И выходит одно на одно, раз он действительно получил эту голову. Просто не он сам выполнял последнюю работу. А я, следивший теперь за ходом судоговорения вплоть до заключительного слова, я чувствовал, как связывает меня с этим несчастным умопомрачительная близость, какой у меня никогда не было с отцом. А отец, согласно существующим обычаям, обязан был присутствовать при том, что вежливо именуется «последними минутами» преступника, но что следовало бы скорее назвать самым гнусным из убийств.
С этого дня я не мог видеть без дрожи отвращения справочник Шэкса. С этого дня я заинтересовался правосудием, испытывая при этом ужас, заинтересовался смертными приговорами, казнями и в каком - то умопомрачении твердил себе, что отец по обязанности множество раз присутствовал при убийстве и как раз в эти дни вставал до зари. Да - да, в таких случаях он специально заводил будильник. Я не посмел заговорить об этом с матерью, но стал за ней исподтишка наблюдать и понял, что мои родители чужие друг другу и что жизнь ее была сплошным самоотречением. Поэтому я простил ее с легкой душой, как я говорил тогда. Позже я узнал, что и прощать - то ее не за что было, до замужества она всю жизнь прожила в бедности, и именно бедность приучила ее к покорности.
Вы, очевидно, надеетесь услышать от меня, что я, мол, сразу бросил родительский кров. Нет, я прожил дома еще долго, почти целый год. Но сердце у меня щемило. Как - то вечером отец попросил у матери будильник, потому что завтра ему надо рано вставать. Всю ночь я не сомкнул глаз. На следующий день, когда он вернулся, я ушел из дому. Добавлю, что отец разыскал меня, что я виделся с ним, но никаких объяснений между нами не было: я спокойно сказал ему, что, если он вернет меня домой силой, я покончу с собой. В конце концов он уступил, так как нрава он был скорее мягкого, произнес целую речь, причем назвал блажью мое намерение жить своей жизнью (так он объяснял себе мой уход, и я, конечно, не стал его разубеждать), надавал мне тысячу советов и с трудом удержался от вполне искренних слез. После этой беседы я в течение довольно долгого времени аккуратно ходил навещать мать и тогда встречал отца. Эти взаимоотношения вполне его устраивали, как мне кажется. Я лично против него зла не имел, только на сердце у меня было грустно. Когда он умер, я взял к себе мать, и она до сих пор жила бы со мной, если бы тоже не умерла.
Я затянул начало только потому, что и в самом деле это стало началом всего. Дальнейшее я изложу короче. В восемнадцать лет я, живший до того в достатке, узнал нищету. Чего только я не перепробовал, чтобы заработать себе на жизнь. И представьте, в значительной мере преуспел. Но единственное, что меня интересовало, – это смертные приговоры. Мне хотелось уплатить по счету той рыжей соне. И естественно, я стал, как принято говорить, заниматься политикой. Просто не хотел быта» зачумленным, вот и все. Я думал, что то самое общество, где я живу» базируется на смертных приговорах и, борясь против него, я борюсь таким образом с убийством. Так ж думал, так мне говорили другие, и, если хотите, это в достаточной степени справедливо. Таким образом, я встал в ряды тех, кого я любил и до сих нор люблю. Я оставался с ними долго, и не было в Европе такой страны, где бы я не участвовал в борьбе. Ну да ладно…
Разумеется, я знал, что при случае и мы тоже выносили смертные приговоры. Но меня уверяли, что эти несколько смертей необходимы, дабы построен» мир, где никого не будут убивать. До известной степени эта было правдой, но я, должно быть, просто не способен держаться такого рода правды. Единственное, что бесспорно, – это то, что я колебался. Но я вспоминал сову и мог таким образом жить дальше. Вплоть до того дна, когда лично присутствовал при смертной казни (было это в Венгрии), и то же самое умопомрачение, застлавшее глаза подростка, каким я был некогда, застлало глаза ухе взрослого мужчины.
Вы никогда не видели, как расстреливают человека? Да нет, конечно, без особого приглашения туда не попадешь, да и публику подбирают заранее. И в результате все вы пробавляетесь в этом отношении картинками и книжными описаниями. Повязка на глазах, столбу и вдалеке несколько солдат. Как бы не так! А знаете, что как раз наоборот, взвод солдат выстраивают в полутора метрах от расстреливаемого? Знаете, что, если осужденный сделает хоть шаг, он упрется грудью в дула винтовок? Знаете, что с этой предельно близкой дистанции ведут прицельный огонь в область сердца, а так как пули большие, получается отверстие, куда можно кулак засунуть? Нет, ничего вы этого не знаете, потому что о таких вот деталях не принято говорить. Сон человека куда более священная вещь, чем жизнь для зачумленных. Не следует портить сон честным людям. Это было бы дурным вкусом, а вкус как раз и заключается в том, чтобы ничего не пережевывать – это всем известно. Но с тех пор я стал плохо спать. Дурной вкус остался у меня во рту, и я не перестал пережевывать, другими словами, думать.
Вот тут я и понял, что я, по крайней мере в течение всех этих долгих лет, как был, так и остался зачумленным, а сам всеми силами души верил, будто как раз борюсь с чумой. Понял, что пусть косвенно, но я осудил на смерть тысячи людей, что я даже сам способствовал этим смертям, одобряя действия и принципы, неизбежно влекшие ее за собой. Прочих, казалось, ничуть не смущало это обстоятельство, или, во всяком случае, они никогда об этом по доброй воле не заговаривали. А я жил с таким ощущением, будто мне перехватило глотку. Я был с ними и в то же время был один. Когда мне случалось выражать свои сомнения, те говорили, что следует смотреть в корень, и подчас приводили достаточно впечатляющие доводы, чтобы помочь мне проглотить то, что застряло у меня в глотке. Но я возражал, что главные зачумленные – это те, что напяливают на себя красные мантии, что и они тоже приводят в подобном случае весьма убедительные доводы, и, если я принимаю чрезвычайные и вызванные необходимостью доводы мелких зачумленных, я не вправе отбрасывать доводы главных. На это мне говорили, что лучший способ признать доводы красных мантий – это оставить за ними исключительное право на вынесение смертных приговоров. Но я думал про себя, что если уступить хоть раз, то где предел? Похоже, что история человечества подтвердила мою правоту, сейчас убивают наперегонки. Все они охвачены яростью убийства и иначе поступать не могут.
Не знаю, как другие, но я лично исходил не из рассуждений. Для меня все дело было в той рыжей сове, в той грязной истории, когда грязные, зачумленные уста объявили закованному в кандалы человеку, что он должен умереть, и действительно аккуратненько сделали все, чтобы он умер после бесконечно длинных ночей агонии, пока он с открытыми глазами ждал, что его убьют. Не знаю, как для других, но для меня все дело было в этой дыре, зиявшей в груди. И я сказал себе, что, во всяком случае, лично я не соглашусь ни с одним, слышите, ни с одним доводом в пользу этой омерзительнейшей бойни. Да, я сознательно выбрал эту упрямую слепоту в ожидании того дня, когда буду видеть яснее.
С тех пор я не изменился. Уже давно мне стыдно, до смерти стыдно, что и я, хотя бы косвенно, хотя бы из самых лучших побуждений, тоже был убийцей. Со временем я не мог не заметить, что даже самые лучшие не способны нынче воздержаться от убийства своими или чужими руками, потому что такова логика их жизни, и в этом мире мы не можем сделать ни одного жеста, не рискуя принести смерть. Да, мне по - прежнему было стыдно, я понял, что все мы живем в чумной скверне, и я потерял покой. Даже теперь я все еще ищу покоя, пытаюсь понять их всех, пытаюсь не быть ничьим смертельным врагом. Я знаю только, что надо делать, чтобы перестать быть зачумленным, и лишь таким путем мы можем надеяться на воцарение мира или за невозможностью такового – хотя бы на славную кончину. Вот каким путем можно облегчить душу людям и если не спасти их, то хотя бы, на худой конец, причинять им как можно меньше зла, а порой даже приносить немножко добра. Вот почему я решил отринуть все, что хотя бы отдаленно, по хорошим или по дурным доводам приносит смерть или оправдывает убийство.
Вот почему, кстати, эта эпидемия ничего нового мне не открыла, разве только одно – надо бороться против нее рука об руку с вами. Мне доподлинно известно (а вы сами видите, Риэ, что я знаю жизнь во всех ее проявлениях), что каждый носит ее, чуму, в себе, ибо не существует такого человека в мире, да - да, не существует, которого бы она не коснулась. И надо поэтому безостановочно следить за собой, чтобы, случайно забывшись, не дохнуть в лицо другому и не передать ему заразы. Потому что микроб – это нечто естественное. Все прочее: здоровье, неподкупность, если хотите даже чистота, – все это уже продукт воли, и воли, которая не должна давать себе передышки. Человек честный, никому не передающий заразы, – это как раз тот, который ни на миг не смеет расслабиться. А сколько требуется воли и напряжения, Риэ, чтобы не забыться! Да, Риэ, быть зачумленным весьма утомительно. Но еще более утомительно не желать им быть. Вот почему все явно устали, ведь нынче все немножко зачумленные. Но именно поэтому те немногие, что не хотят жить в состоянии зачумленности, доходят до крайних пределов усталости, освободить от коей может их только смерть.
Теперь я знаю, что я ничего не стою для вот этого мира и что с того времени, как я отказался убивать, сам себя осудил на бесповоротное изгнанничество. Историю будут делать другие. И я знаю также, что, по - видимому, не годен судить этих других. Для того чтобы стать здравомыслящим убийцей, у меня просто не хватает какого - то качества. Следовательно, это не превосходство. Но теперь я примирился с тем, что я таков, каков есть, я научился скромности. Я только считаю, что на нашей планете существуют бедствия и жертвы и что надо по возможности стараться не встать на сторону бедствия. Боюсь, мои рассуждения покажутся вам несколько упрощенными, не знаю, так ли это просто, знаю только, что это правильно. Я столько наслушался разных рассуждений, что у меня самого чуть было не пошла голова кругом, а сколько эти рассуждения вскружили вообще голов, склоняя их принять убийство, так что в конце концов я понял одно – вся беда людей происходит оттого, что они не умеют пользоваться ясным языком. Тогда я решил во что бы то ни стало и говорить и действовать ясно, чтобы выбраться на правильный путь. И вот я говорю: существуют бедствия и жертвы, и ничего больше. Если, сказав это, я сам становлюсь бедствием, то по крайней мере без моего согласия. Я стараюсь быть невинным убийцей. Как видите, притязание не такое уж большое.
Разумеется, должна существовать и третья категория, категория настоящих врачей, но такое встречается редко, и, очевидно, это очень и очень нелегко. Вот почему я решил во всех случаях становиться на сторону жертв, чтобы хоть как - нибудь ограничить размах бедствия. Очутившись в рядах жертв, я могу попытаться нащупать дорогу к третьей категории, другими словами – прийти к миру».
Закончив фразу, Тарру переступил с ноги на ногу и негромко постукал подметкой о поя террасы. Наступило молчание, затем доктор выпрямился на стуле и спросил Тарру, имеет ли он представление, какой надо выбрать путь, чтобы прийти к миру,
– Да, имею – сочувствие.
Где - то, вдалеке дважды прогудела санитарная карета. Разрозненный рокот голосов слился теперь. К сплошной гул где - то на окраине города, у каменистого холма. Почти одновременно раздались два хлепка, похожие на выстрелы. Потом снова наступила тишина. Риэ настигал две вспышки маяка. Ветер набирался силы, и в этот же миг дуновением с моря принесло запах соли. Теперь стали внятно слышны глухие вздохи волн, бившихся о скалу.
– В сущности, одно лишь мен» интересует, – просто сказал Тарру, – знать, как становятся святым.
– Но вы же в Бога не верите.
– Правильно. Сейчас дли меня существует только одна конкретная проблема – возможно ли стать святым без Бога.
Внезапно яркий свет брызнул с той стороны, откуда доносились крики, и сюда к ним течением ветра принесло смутный гул голосов. Свет внезапно погас, и только там, , где последняя терраса лепилась к скале, еще лежала узенькая багровая полоска. Порыв ветра снова донес до них отчетливые крики толпы, потом грохот залпа и. Негодующий рокот. . Тарру поднялся. , прислушался. Все смолкло.
– Опять у ворот дрались.
– Уже кончили, – сказал. Риэ.
Тарру буркнул, что такое никогда не кончается и снова будут жертвы, потому что таков порядок вещей.
– Возможно, – согласился доктора – но, как вы знаете, я чувствую себя скорее заодно с побежденными, а не со святыми. Думаю, я. Просто лишен вкуса к героизму и святости. Единственное, . Что мне важно, – это быть. Человеком.
– Да, оба мы ищем одно и то же, только я не имею столь высоких притязаний.
Риз подумал, что Тарру шутит, и поднял на него глаза. Но в слабом свете, лившемся с неба, он увидел грустное, серьезнее лицо. Снова поднялся ветер, и Риэ почувствовал всей кожей его теплое дыхание Тарру тряхнул головой.
– А знаете, что бы следовало сделать, чтобы закрепить нашу дружбу?
– Согласен на все, что вам угодно, – сказал Риэ.
– Пойдем выкупаемся в море. Удовольствие, вполне достойное даже будущего святого.
Риэ улыбнулся.
– Пропуска у нас есть, до дамбы мы доберемся без труда. В конце концов глупо жить только одной чумой! Разумеется, человек обязан бороться на стороне жертв. Но если его любовь замкнется только в эти рамки, к чему тогда и бороться.
– Хорошо, пойдем, – сказал Риэ.
Через несколько минут машина остановилась у ворот порта. Уже взошла луна. Небесный свод затянуло молочной дымкой, и тени были бледные, неяркие. За их спиной громоздился город, и долетавшее оттуда горячее, болезненное дыхание гнало их к морю. Они предъявили стражнику пропуска, и тот долго вертел их в пальцах. Наконец он посторонился, и они направились к дамбе через какие - то площадки, заваленные бочками, откуда шел запах вина и рыбы. А еще через несколько шагов запах йода и водорослей известил их о близости моря. Только потом они его услышали.
Оно негромко шелестело у подножия огромных каменных уступов, и, когда они поднялись еще немного, перед ними открылось море, плотное, как бархат, гибкое и блестящее, как хребет хищника. Они облюбовали себе утес, стоявший лицом к морю. Волны медленно взбухали и откатывались назад. От этого спокойного дыхания на поверхности воды рождались и исчезали маслянистые блики. А впереди лежала бескрайняя мгла. Ощущая под ладонью изрытый как оспой лик скалы, Риэ испытывал чувство какого - то удивительного счастья. Повернувшись к Тарру, он прочел на серьезном, невозмутимом лице друга выражение того же счастья, которое не забывало ничего, даже убийства.
Они разделись, Риэ первым вошел в воду. Поначалу вода показалась ему ужасно холодной, но, когда он поплыл, ему стало теплее. Проплыв несколько метров, он уже знал, что море нынче вечером совсем теплое той особой осенней теплотою, когда вода отбирает от земли весь накопленный ею за лето зной. Он плыл ровно, не спеша. От его бьющих по воде ступней вскипала пенная борозда, вода струилась по предплечью и плотно льнула к ногам. Позади раздался тяжелый плеск, и Риэ понял, что Тарру бухнулся в воду. Риэ перевернулся на спину и лежал не шевелясь, глядя на опрокинутый над ним небесный свод, полный звезд и луны. Он глубоко вздохнул. Плеск вспененной мощными взмахами рук воды стал ближе и казался удивительно ясным в молчании и одиночестве ночи. Тарру приближался, вскоре доктор различил его шумное дыхание. Риэ перевернулся на живот и поплыл рядом с другом в том же ритме. Тарру плавал быстрее, и доктору пришлось подналечь. Несколько минут они продвигались вперед в том же темпе, теми же мощными рывками, одни, далекие от всего мира, освободившиеся наконец от города и чумы. Риэ сдался первым, они повернули и медленно поплыли к берегу; только когда путь их пересекла ледяная струя, они ускорили темп. Не обменявшись ни словом, оба поплыли скорее, подстегиваемые этим неожиданным сюрпризом, который уготовило им море.
Они молча оделись и молча направились домой. Но сердцем они сроднились, и воспоминание об этой ночи стало им мило. Когда же они еще издали заметили часового чумы, Риэ догадался, о чем думает сейчас Тарру, – он, как и сам Риэ, думал, что болезнь забыла о них, что это хорошо и что сейчас придется снова браться за дело.
Да, пришлось снова браться за дело, и чума ни о ком надолго не забывала. Весь декабрь она пылала в груди наших сограждан, разжигала печи в крематории, заселяла лагеря бездействующими тенями – словом, все время терпеливо продвигалась вперед ровненькими короткими прыжками. Городские власти возлагали надежду на холодные дни, рассчитывая, что холод остановит это продвижение, но чума невредимо прошла сквозь первые испытания зимы. Приходилось снова ждать. Но когда ждешь слишком долго, то уж вообще не ждешь, и весь наш город жил без будущего.
Коротенький миг дружбы и покоя, выпавший на долю доктора Риэ, не имел завтрашнего дня. Открыли еще один лазарет, и Риэ оставался наедине только с тем или другим больным. Однако он заметил, что на этой стадии эпидемии, когда чума все чаще и чаще проявлялась в легочной форме, больные как бы стараются помочь врачу. Если в первые дни болезнь характеризовалась состоянием прострации или вспышками безумия, то теперь пациенты яснее отдавали себе отчет в том, что идет им на пользу, и по собственному почину требовали именно то, что могло облегчить их страдания. Так, они беспрестанно просили пить и все без исключения искали тепла. И хотя доктор Риэ по - прежнему валился с ног от усталости, все же в этих новых обстоятельствах он чувствовал себя не таким одиноким, как прежде.
Как - то, было это уже к концу декабря, доктор получил письмо от следователя мсье Огона, который еще до сих пор находился в лагере; в письме говорилось, что карантин уже кончился, но что начальство никак не может обнаружить в списках дату его поступления в карантин и потому его задерживают здесь явно по ошибке. Его жена, недавно отбывшая свой срок в карантине, ходила жаловаться в префектуру, где ее встретили в штыки и заявили, что ошибок у них не бывает. Риэ попросил Рамбера уладить это дело; и через несколько дней к нему явился сам мсье Огон. Действительно, вышла ошибка, и Риэ даже немного рассердился. Но еще больше похудевший мсье Огон вяло махнул рукой и сказал, веско упирая на каждое слово, что все могут ошибаться. Доктор отметил про себя, что следователь в чем - то изменился.
– А что вы собираетесь делать, господин следователь? Вас ждут дела, – сказал Риэ.
– Да ничего не собираюсь, – ответил следователь. – Хотелось бы получить отпуск.
– Верно, верно, отдохнуть вам не мешает.
– Нет, не для этого. Я хотел бы вернуться в лагерь.
Риз не мог скрыть удивления:
– Но вы же только что оттуда вышли!
– Вы меня не так поняли. Мне говорили, что в этот лагерь начальство вербует добровольцев.
Следователь перекатил справа налево свои круглые глаза и допытался пригладить хохол у виска.
– Я хочу, чтобы вы меня поняли. Во - первых, у меня будет занятие. А во - вторых, возможно, мои слова и покажутся вам глупыми, но там я буду меньше чувствовать разлуку с моим мальчиком.
Риэ взглянул на следователя. Может ли быть, что в этих жестких, ничего не выражающих глазах вдруг вспыхнула нежность. Но они затуманились, они утратили свой ясный металлический блеск.
– Разумеется, я займусь вашим делом, раз вы сами того хотите, – сказал доктор Риэ.
И действительно, доктор взял на себя хлопоты по делу мсье Огона, и вплоть до Рождества жизнь зачумленного города шла своим ходом. Тарру по - прежнему появлялся повсюду, и его неизменное спокойствие действовало на людей как лекарство. Рамбер признался доктору, что при помощи братьев - часовых ему удалось наладить тайную переписку с женой. Время от времени он получает от нее весточку. Рамбер предложил доктору воспользоваться его каналами, и Риэ согласился. Впервые за долгие месяцы он взялся за перо, но писание далось ему с трудом. Что - то из его лексикона исчезло. Письмо отправили. Но ответ задерживался. Зато Коттар благоденствовал и богател на своих махинациях. А вот Грану рождественские каникулы не принесли удачи.
В этом году Рождество походило скорее на адский, чем на евангельский праздник. Ничто не напоминало былых рождественских каникул – пустые, неосвещенные магазины, в витринах бутафорский шоколад, в трамваях хмурые лица. Раньше этот праздник объединял всех, и богатого и бедного, а теперь только привилегированные особы могли позволить себе отгороженную от людей постыдную роскошь праздничного пира, раздобывая за бешеные деньги все необходимое с черного хода грязных лавчонок. Даже в церквах слова благодарственного молебна заглушал плач. Только ребятишки, еще не понимавшие нависшей над ними угрозы, резвились на улицах угрюмого, схваченного холодом города. Но никто не осмеливался напомнить им о Боге, таком, каким был он до чумы, о Боженьке, щедром дарителе, древнем, как человеческое горе, но вечно новом, как юная надежда. В наших сердцах оставалось место только для очень древней угрюмой надежды, для той надежды, которая мешает людям покорно принимать смерть и которая не надежда вовсе, а просто упрямое цепляние за жизнь.
Накануне Гран не пришел в назначенный час. Риэ встревожился и заглянул к нему рано утром, но дома не застал. Он поднял всех на ноги. В одиннадцатом часу в лазарет к Риэ забежал Рамбер и сообщил, что видел издали Грана, но тот прошел мимо с убитым видом. И тут Рамбер потерял его след. Доктор и Тарру сели в машину и отправились на розыски.
Уже в полдень, в морозный час, Риэ, выходя из машины, издали заметил Грана, почти вжавшегося в витрину магазина, где были выставлены топорно вырезанные из дерева игрушки. По лицу старика чиновника беспрерывно катились слезы. И при виде этих льющихся слез у Риэ сжалось сердце – он догадался об их причине, и к горлу его тоже подступили рыдания. И он тоже вспомнил помолвку Грана перед такой же вот убранной к празднику витриной, Жанну, которая, запрокинув головку, сказала, что она счастлива. Он не сомневался, что из глубин далеких лет сюда, в цитадель их общего безумия, до Грана долетел свежий Жаннин голосок. Риэ знал, о чем думает сейчас этот плачущий старик, и он тоже подумал, что наш мир без любви – это мертвый мир и неизбежно наступает час, когда, устав от тюрем, работы и мужества, жаждешь вызвать в памяти родное лицо, хочешь, чтобы сердце умилялось от нежности.
Но Гран заметил его отражение в стекле. Не вытирая слез, он обернулся, оперся спиной о витрину, глядя на приближавшегося к нему Риэ.
– Ох, доктор, доктор! – твердил он.
Риэ не мог вымолвить ни слова и, желая приободрить старика, ласково кивнул ему головой. Это отчаяние было и его отчаянием, душу ему выворачивал неудержимый гнев, который охватывает человека при виде боли, общей для всех людей.
– Да, Гран, – произнес он.
– Мне хотелось бы успеть написать ей письмо. Чтобы она знала… чтобы была счастлива, не испытывая угрызений совести…
Риэ даже с какой - то яростью оторвал Грана от витрины. А тот покорно позволял себя тащить и все бормотал какие - то фразы без начала и конца.
– Слишком уж это затянулось. Не хочется больше сопротивляться, будь что будет! Ох, доктор! Это только вид у меня спокойный. Но мне вечно приходилось делать над собой невероятные усилия, лишь бы удержаться на грани нормального. Но теперь чаша переполнилась.
Он остановился, трясясь всем телом, и глядел на Риэ безумным взглядом. Риэ взял его за руку. Она горела.
– Пойдем - ка домой.
Гран вырвался, бросился бежать, но уже через несколько шагов остановился, раскинул руки крестом и зашатался взад и вперед. Потом, сделав полный круг, упал на скованный льдом тротуар, а по грязному лицу его все еще ползли слезы. Прохожие издали поглядывали на них, круто останавливались, не решаясь подойти ближе. Пришлось Риэ донести Грана до машины на руках.
Когда Грана уложили в постель, он начал задыхаться: очевидно, были задеты легкие. Риэ задумался. Родных у Грана нет. Зачем перевозить его в лазарет? Пусть лежит себе здесь, а Тарру будет за ним присматривать…
Голова Грана глубоко ушла в подушки, кожа на лице приняла зеленоватый оттенок, взор потух. Не отрываясь, он глядел на чахлое пламя, которое Тарру разжег в печурке, кинув туда старый ящик. «Плохо дело», – твердил он. И из глубин его охваченных огнем легких вместе с каждым произнесенным словом вылетал какой - то странный хрип. Риэ велел ему замолчать и сказал, что зайдет попозже. Странная улыбка морщила губы больного, и одновременно лицо его выразило нежность. Он с трудом подмигнул врачу: «Если я выкарабкаюсь, шапки долой, доктор! » Но тут же впал в состояние прострации.
Через несколько часов Риэ и Тарру снова отправились к Грану, он полусидел в постели, и врач испугался, увидев, как за этот недолгий срок преуспела болезнь. Но сознание, казалось, вернулось, и сразу же Гран каким - то неестественно глухим голосом попросил дать ему рукопись, лежавшую в ящике. Тарру подал ему листки, и Гран, не глядя, прижал их к груди, потом протянул доктору, показав жестом, что просит его почитать вслух. Рукопись была коротенькая, всего страниц пятьдесят. Доктор полистал ее и увидел, что каждый листок исписан одной и той же фразой, бесконечными ее вариантами, переделанными и так и эдак, то подлиннее и покрасивее, то покороче и побледнее. Сплошные месяц май, амазонка и аллеи Булонского леса, чуть измененные, чуть перевернутые. Тут же находились пояснения, подчас невыносимо длинные, а также различные варианты. Но в самом низу последней страницы было прилежно выведено всего несколько слов, видимо недавно, так как чернила были еще совсем свежие: «Дорогая моя Жанна, сегодня Рождество…» А выше – написанная каллиграфическим почерком последняя версия фразы. «Прочтите», – попросил Гран. И Риэ стал читать:
– «Прекрасным майским утром стройная амазонка на великолепном гнедом скакуне неслась среди цветов по аллеям Булонского леса., . »
– Ну как получилось? – лихорадочно спросил больной.
Риэ не смел поднять на него глаз.
– Знаю, знаю, – беспокойно двигаясь на постели, пробормотал Гран, – сам знаю. Прекрасным, прекрасным, нет, не то все - таки слово.
Риэ взял его руку, лежавшую поверх одеяла.
– Оставьте, доктор. У меня времени не хватит…
Грудь его мучительно ходила, и вдруг он выкрикнул полным голосом:
– Сожгите ее!
Доктор нерешительно взглянул на Грана, но тот повторил свое приказание таким страшным тоном, с такой мукой в голосе, что Риэ повиновался и швырнул листки в почти погасшую печурку. На мгновение комнату озарило яркое пламя, и ненадолго стало теплее. Когда доктор подошел к постели, больной лежал, повернувшись спиной, почти упираясь лбом в стену. Тарру безучастно смотрел в окно, будто его ничуть не касалась эта сцена. Впрыснув больному сыворотку, Риэ сказал своему другу, что вряд ли Гран дотянет до утра, и Тарру вызвался посидеть с ним. Доктор согласился.
Всю ночь он мучился при мысли, что Грану суждено умереть. Но утром следующего дня Риэ, войдя к больному, увидел, что тот сидит на постели и разговаривает с Тарру. Температура упала. Единственное, что осталось от вчерашнего приступа, – это общая слабость.
– Ах, доктор, – начал Гран, – зря я это. Но ничего, начну все заново. Я ведь все помню.
– Подождем, – обратился Риэ к Тарру.
Но и в полдень положение больного не изменилось. К вечеру стало ясно, что Гран спасен. Риэ ничего не понимал в этом воскресении из мертвых.
И между тем примерно в то же время к Риэ доставили больную, он счел ее случай безнадежным и велел изолировать от других больных. Молоденькая девушка бредила, все признаки легочной чумы были налицо. Но к утру температура упала. Доктор, как и в случае с Граном, решил, что это обычная утренняя ремиссия, а по его опыту это было зловещим признаком. Однако в полдень температура не поднялась. К вечеру поднялась всего на несколько десятых, а еще через день совсем упала. Девушка, хоть и ослабла, дышала ровно и свободно. Риэ сказал Тарру, что она спаслась вопреки всем правилам. Но в течение недели Риэ пришлось столкнуться с четырьмя аналогичными случаями.
К концу недели Риэ и Тарру, заглянувшие к старику астматику, нашли его в состоянии небывалого возбуждения.
– Ну и ну, – твердил он. – Опять лезут.
– Кто?
– Да крысы же!
С апреля никто ни разу не видел в городе ни одной дохлой крысы.
– Неужели начнется все сызнова? – спросил Тарру у Риэ.
Старик радостно потирал руки.
– Вы бы только посмотрели, как они носятся! Одно удовольствие.
Он сам видел двух живых крыс, которые преспокойно вошли к нему с улицы. А соседи рассказывали, что и у них тоже появились грызуны. Кое - где на стройках люди снова услышали уже давно забытые возню и писк. Риэ поджидал последней сводки с общим итогом – ее обычно печатали в начале недели. Согласно им, болезнь отступала.

Часть пятая

Вопреки этому непредвиденному спаду эпидемии наши сограждане не спешили предаваться ликованию. Долгие месяцы все росла их жажда освобождения, но за тот же срок они превзошли науку осмотрительности и постепенно отучились рассчитывать на близкий конец эпидемии. Между тем новость была у всех на устах и в глубине каждого сердца зарождалась великая, потаенная надежда. Все прочее отступало на задний план. Новые жертвы чумы казались чем - то маловажным по сравнению с ошеломляющим фактом: кривая заболеваний пошла вниз. Одним из характерных признаков ожидания эры здоровья – открыто на нее не надеялись, но втайне взывали, – так вот, характерным признаком было то, что в последнее время наши сограждане стали охотно строить планы о после - чумном существовании, правда, внешне равнодушно.
Все сходились на том, что былая жизнь со всеми ее удобствами вернется не сразу, что легче разрушать, чем создавать. Просто считалось, что с продовольствием, во всяком случае, будет легче и что хоть одной тягостной заботой станет меньше. Но по сути, под этими внешне безобидными замечаниями бушевала безумная надежда, и так сильно бушевала, что наши сограждане иной раз все же спохватывались и выпаливали одним духом, что при всех обстоятельствах избавление – дело не завтрашнего дня.
И впрямь, чума затихла не завтра, но по всем признакам она ослабевала быстрее, чем позволительно было надеяться. В первые дни января наступили необычно упорные для нас холода и, казалось, легли над городом хрустальным куполом. И однако, никогда еще небо не было таким синим. С утра до вечера его недвижное льдистое великолепие заливало наш город своим неугасающим сиянием. В течение трех недель чума в этом очищенном воздухе, пройдя через несколько спадов, по - видимому, истощила себя, ограничившись сильно поредевшим строем мертвых тел. В короткое время чума растеряла почти всю свою мощь, накопленную за долгие месяцы эпидемии. Уже по одному тому, как выпускает она из своих когтей явно обреченные на смерть жертвы, скажем, Грана или молоденькую пациентку доктора Риэ, бесчинствует в некоторых кварталах в продолжение двух - трех дней, а в соседних уже исчезла полностью, как в понедельник набрасывается она еще на свои жертвы, а в среду отступает по всему фронту, уже по тому, как она запыхалась и суетится, можно было с уверенностью сказать, как она издергана, устала, в чем - то разладилась, что, теряя власть над собой, чума одновременно утеряла свою царственную, математически неотвратимую действенность, бывшую источником ее силы. Если прежде сыворотка Кастеля почти не знала удач, то теперь одна удача следовала за другой. Любое врачебное мероприятие, бывшее прежде неэффективным, стало теперь спасительным. Создавалось впечатление, будто сейчас травят уже шаг за шагом саму болезнь и что внезапная слабость чумы придала силу притупившемуся оружию, которым с ней пытались раньше бороться. Только временами чума, отдышавшись, делала вслепую резкий скачок и уносила трех - четырех больных, хотя врачи надеялись на их выздоровление. Это были, так сказать, неудачники чумы, те, которых она убивала в самый разгар надежд. Такая судьба постигла, например, мсье Огона, которого пришлось увезти из карантина, и Тарру говорил, что следователю и в самом деле не повезло, при этом никто так и не понял, что он имеет в виду – смерть или жизнь следователя.
Но в общем - то, чума отступала по всей линии, и сводки префектуры, поначалу будившие в сердцах наших сограждан лишь робкую и тайную надежду, теперь уже полностью поселили в нас убеждение, что победа одержана и чума оставляет свои позиции. Откровенно говоря, трудно было утверждать, действительно ли это победа или нет. Приходилось лишь констатировать, что эпидемия уходит также неожиданно, как и пришла. Применявшаяся в борьбе с ней стратегия не изменилась, вчера еще бесплодная, сегодня она явно приносила успех. Так или иначе создавалось впечатление, будто болезнь сама себя исчерпала или, возможно, отступила, поразив все намеченные объекты. В каком - то смысле роль ее была сыграна.
Тем не менее внешне город вроде не изменился. Днем было по - прежнему тихо и пустынно, вечерами улицы заполняла все та же толпа, где теперь, впрочем, преобладали теплые пальто и кашне. Кинотеатры и кафе по - прежнему делали большие сборы. Но, приглядевшись попристальнее, можно было увидеть, что лица не так напряженно - суровы и кое - кто даже улыбается. И именно это дало повод заметить, что доныне никто на улицах не улыбался… И в самом деле, в мутной дымке, уже долгие месяцы окутывавшей наш город, появился первый просвет, и по понедельникам каждый, слушая радио, имел возможность убедиться, что просвет этот с каждым днем становится шире и наконец - то нам позволено будет вздохнуть свободно. Пока еще это было, так сказать, лишь негативное облегчение, ничем не выражавшееся открыто. Но если раньше мы с недоверием встретили бы весть об отбытии поезда, или прибытии судна, или о том, что автомобилям вновь разрешается циркулировать по городу, то в середине января, напротив, такие вести никого бы не удивили. Разумеется, это не так уж много. Но на деле этот оттеночек свидетельствовал о том, как далеко шагнули наши сограждане по пути надежды. Впрочем, можно также сказать, что с той самой минуты, когда население позволяет себе лелеять хоть самую крошечную надежду, реальная власть чумы кончается.
Тем не менее в течение всего января наши сограждане воспринимали происходящее самым противоречивым образом. Точнее, от радостного возбуждения их тут же бросало в уныние. Именно в то время, когда статистические данные казались более чем благоприятными, снова было зарегистрировано несколько попыток к бегству. Это обстоятельство весьма удивило не только городские власти, но и караульные посты, так как большинство побегов удалось. Но если разобраться строго, люди, бежавшие из города как раз в эти дни, повиновались вполне естественному чувству. В одних чума вселила глубочайший скептицизм, от которого они не могли отделаться. Надежда уже не имела над ними власти. Даже тогда, когда година чумы миновала, они все еще продолжали жить согласно ее нормам. Они просто отстали от событий. И напротив, в сердцах других – категория эта вербовалась в первую очередь из тех, кто жил в разлуке с любимым, – ветер надежды, повеявший после длительного затвора и уныния, разжег лихорадочное нетерпение и лишил их возможности владеть собой. Их охватывала чуть ли не паника при мысли, что они, не дай Бог, погибнут от чумы, когда цель уже так близка, что не увидят тех, кого они так безгранично любили, и что долгие страдания не будут им зачтены. И хотя в течение месяцев и месяцев они вопреки тюрьме и изгнанию мрачно и упорно жили ожиданием, первого проблеска надежды оказалось достаточно, чтобы разрушить дотла то, что не могли поколебать страх и безнадежность. Как безумные, бросились они напролом, лишь бы опередить чуму, уже не в силах на финише приноравливаться к ее аллюру.
Впрочем, в то же самое время как - то непроизвольно стали проявляться признаки оптимизма. Так, было отмечено довольно значительное снижение цен. С точки зрения чистой экономики этот сдвиг был необъясним. Трудности с продовольствием остались прежние, у городских ворот все еще стояли карантинные кордоны, да и снабжение не слишком - то улучшилось. Значит, мы присутствовали при феномене чисто морального характера, так, словно бы отступление чумы проецировалось на все. Одновременно оптимизм возвращался к тем, кто до чумы жил общиной, а во время эпидемии был насильственно расселен. Оба наши монастыря постепенно стали такими же, как прежде, и братия снова зажила общей жизнью. То же самое можно сказать и о военных, которых снова перевели в казармы, не занятые в свое время под лазарет, они тоже вернулись к нормальному гарнизонному существованию. Два эти незначительных факта оказались весьма красноречивыми знамениями.
В этом состоянии внутреннего волнения пребывали наши сограждане вплоть до двадцать пятого января. За последнюю неделю кривая смертности так резко пошла вниз, что после консультации с медицинской комиссией префектура объявила, что эпидемию можно считать пресеченной. Правда, в сообщении добавлялось, что из соображений осторожности, а это, несомненно, будет одобрено оранцами, город останется закрытым еще на две недели и профилактические мероприятия будут проводиться в течение целого месяца. Если за этот период времени появятся малейшие признаки опасности, «необходимо будет придерживаться статус - кво со всеми вытекающими отсюда последствиями». Однако наши сограждане склонны были' считать это добавление чисто стилистическим ходом, и вечером двадцать пятого января весь город охватило радостное волнение. Не желая оставаться в стороне от общей радости, префект распорядился освещать город, как в дочумные времена. На залитые ярким светом улицы, под холодное чистое небо высыпали группками наши сограждане, смеющиеся и шумливые.
Конечно, во многих домах ставни так и не распахнулись, и семьи в тяжком молчании проводили это вечернее бдение, звенящее от возгласов толпы. Но и тот, кто еще носил траур по погибшим, испытывал чувство глубочайшего облегчения, то ли потому, что перестал бояться за жизнь пощаженных чумой близких, то ли потому, что улеглась тревога за свою собственную жизнь. Но конечно, особенно чурались всеобщего веселья те семьи, где в этот самый час больной боролся с чумой в лазарете, или те, что находились в карантине или даже дома, ожидая, что бич Божий покончит с ними, как покончил он и со многими другими. Правда, и в этих семьях теплилась надежда, но ее на всякий случай хранили про запас, запрещали себе думать о ней, прежде чем не приобретут на нее полное право. И это ожидание, это немотствующее бодрствование где - то на полпути между агонией и радостью казалось им еще более жестоким среди всеобщего ликования.
Но эти исключения не умаляли радость других. Разумеется, чума еще не кончилась, она это еще докажет. Однако каждый уже заглядывал на несколько недель вперед, представляя себе, как со свистом понесутся по рельсам поезда, а корабли будут бороздить сверкающую гладь моря. На следующий день умы поуспокоятся и снова родятся сомнения. Но в ту минуту весь город как бы встряхнулся, выбрался на простор из мрачных стылых укрытий, где глубоко вросли в землю его каменные корни, и наконец - то стронулся с места, неся груз выживших. В тот вечер Тарру, Риэ, Рамбер и другие шагали с толпой и точно так же, как и все, чувствовали, как уходит из - под их ног земля. Еще долго Тарру и Риэ, свернув с бульваров, слышали у себя за спиной радостный гул, хотя уже углубились в пустынные улочки и шли мимо наглухо закрытых ставен. И все из - за той же проклятой усталости они не могли отделить страдания, продолжавшиеся за этими ставнями, от веселья, заливавшего чуть подальше центр города. Лик приближающегося освобождения был орошен слезами и сиял улыбкой.
В ту самую минуту, когда радостный гул особенно окреп, Тарру вдруг остановился. По темной мостовой легко проскользнула тень. Кошка! В городе их не видели с самой весны. На секунду кошка замерла посреди мостовой, нерешительно присела, облизала лапку и, быстро проведя ею за правым ушком, снова бесшумно двинулась к противоположному тротуару и исчезла во мраке.
Тарру улыбнулся. Вот уж старичок напротив будет доволен!. .

Но именно теперь, когда чума, казалось, уходит вспять, заползает обратно в ту неведомую нору, откуда она бесшумно выползла весной, нашелся в городе один человек, которого, если верить записям Тарру, уход ее поверг в уныние, и человеком этим был Коттар.
Если говорить начистоту, то с того дня, когда кривая заболеваний пошла вниз, записи Тарру приобрели какой - то странный характер. Было ли то следствием усталости – неизвестно, но почерк стал неразборчивым, да и сам автор все время перескакивал с одной темы на другую. Более того, впервые эти записи лишились своей былой объективности и, напротив, все чаще и чаще попадались в них личные соображения. Среди довольно длинного рассказа о Коттаре вкраплено несколько слов о старичке - кошкоплюе. По словам Тарру, чума отнюдь не умалила его уважения к этому персонажу, он интересовался им после эпидемии –так же, как и до нее, но, к сожалению, больше он уже не сможет им интересоваться, хотя по - прежнему относится к старику весьма благожелательно. Он попытался его увидеть. Через несколько дней после двадцать пятого января он занял наблюдательный пост на углу их переулка. Кошки, памятуя о заветном месте встреч, снова мирно грелись в солнечных лужицах. Но в положенный час ставни упорно оставались закрытыми. И все последующие дни Тарру ни разу не видел, чтобы их открывали. Из чего автор заключил, что старичок или обиделся, или помер; если он обиделся, то потому, что считал себя правым, а чума его опровергла, а если он помер, следовало бы поразмыслить о том, не был ли он святым, как и их старик астматик. Сам Тарру так не думал, но считал, что случай со старичком можно рассматривать как некое «указание». «Возможно, – гласят записные книжки, – человек способен приблизиться лишь к подступам святости. Если так, то пришлось бы довольствоваться скромным и милосердным сатанизмом».
Вперемешку с записями о Коттаре встречаются также многочисленные и разбросанные в беспорядке замечания то о Гране, уже выздоровевшем и снова взявшемся за работу, будто ничего и не случилось, то о матери доктора Риэ. Скрупулезно, с мельчайшими подробностями записаны беседы ее с Тарру, что неизбежно при совместном проживании под одной крышей; манеры старушки, ее улыбка, ее замечания насчет чумы. Особенно Тарру подчеркивает ее необыкновенную способность стушевываться, ее привычку изъясняться только самыми простыми фразами, ее особое пристрастие к окошку, выходящему на тихую улочку, возле которого она просиживала все вечера, тихонько сложив руки на коленях, чуть выпрямив стан, и все глядела, пока сумерки не затопят комнату, а сама она не превратится в черную тень, еле выделяющуюся на фоне серой дымки, которая, постепенно сгущаясь, поглотит ее неподвижный силуэт; о легкости, с которой она передвигается по квартире, о ее доброте, которой светится все ее существо, каждый ее жест, каждое ее слово, хотя непосредственно она вроде бы ничего особенною при Тарру не сделала, и, наконец, он пишет, что старушка постигает все не умом, а сердцем и что, оставаясь в тени, в молчании, она умеет быть равной любому свету, будьте даже свет чумы. Впрочем, здесь почерк Тарру становится каким - то странным, словно рука пишущего ослабла. Следующие за этим строчки почти невозможно разобрать, и как бы в доказательство этой слабости последние слова записи являются в то же время первыми личными высказываниями: «Моя мать была такая же, я любил в ней эту способность добровольно стушевываться, и больше всего мне хотелось бы быть с ней. Прошло уже восемь лет, но я никак не могу решиться сказать, что она умерла. Просто стушевалась немного больше, чем обычно, а когда я обернулся – ее уже нет».
Но вернемся к Коттару. С тех пор как эпидемия пошла на убыль, Коттар под разными выдуманными предлогами зачастил к Риэ. Но в действительности являлся он лишь затем, чтобы разузнать у врача прогнозы насчет дальнейшего развития эпидемии. «Значит, вы считаете, что она может кончиться вот так, сразу, ни с того ни с сего? » В этом отношении он был настроен скептически или, во всяком случае, хотел показать, что настроен именно так. Но его назойливость доказывала, что в душе он не так уж был в этом убежден. С середины января Риэ стал отвечать на его вопросы более оптимистическим тоном. И всякий раз ответы врача не только не радовали Коттара, но, наоборот, вызывали в нем различные эмоции – в иные дни уныние, в иные – досаду. Потом уж доктор Риэ стал говорить ему, что, несмотря на благоприятные признаки и статистические данные, рано еще кричать «ура».
– Другими словами, – заметил Коттар, – раз ничего не известно, значит, не сегодня завтра все опять может начаться сначала?
– Да, но в равной мере может случиться, что эпидемия пойдет на убыль еще быстрее.
Эта неуверенность, причинявшая тревогу всем и каждому, явно приносила успокоение Коттару, и в присутствии Тарру он не раз заводил разговоры с соседними торговцами и старался как можно шире распространить мнение доктора Риэ. Впрочем, особого труда это не представляло. Ибо после лихорадочного возбуждения, вызванного первыми победными реляциями, многих снова охватило сомнение, оказавшееся куда более стойким, нежели ликование по поводу заявления префектуры. Зрелище растревоженного города успокаивало Коттара. Но в иные дни он снова падал духом.
– Рано или поздно, – твердил он Тарру, – город все равно объявят открытым. И вот увидите, тогда все от меня отвернутся.
Еще до знаменитого двадцать пятого января все в Оране обратили внимание на переменчивый нрав Коттара. Сколько терпения потратил он, стремясь обаять весь квартал, всех своих соседей, – и вдруг на несколько дней круто порывал с ними, сиднем сидел дома. Во всяком случае, таково было внешнее впечатление, он отходил от людей и, как прежде, замыкался в своей диковатости. Его не видели ни в ресторанах, ни в театре, ни даже в любимых кафе. И все же чувствовалось, что он не вернулся к прежнему размеренному и незаметному существованию, какое вел до эпидемии. Теперь он не вылезал из дому и даже обед ему приносили из соседнего ресторанчика. Только вечерами он пробегал по улицам, делал необходимые покупки, пулей выскакивал из магазина и сворачивал в самые пустынные улицы. Тарру случайно натыкался на Кот - тара во время этих одиноких пробежек, но не мог вырвать у него ни слова, тот только бормотал что - то в ответ. Потом вдруг, без всякой видимой причины, Коттар снова делался общительным, много и долго распространялся о чуме, выведывал мнение других на этот счет и с явным удовольствием смешивался с текущей по улицам толпой.
В день оглашения декларации префектуры Коттар окончательно исчез с горизонта. Через два дня Тарру встретил его, одиноко блуждающего по улицам. Коттар попросил Тарру проводить его до окраины. Тарру, чувствовавший себя особенно усталым после долгого дня работы, согласился не сразу. Но Коттар настаивал. Он казался неестественно возбужденным, нелепо размахивал руками, говорил быстро и громко. Он спросил у своего спутника, считает ли тот, что сообщение префектуры и в самом деле означает конец эпидемии. Тарру, разумеется, полагал, что административными заявлениями бедствия не пресечешь, но есть основание думать, что эпидемия идет на убыль, если, конечно, не произойдет чего - нибудь непредвиденного.
– Верно, – подтвердил Коттар, – если только не произойдет. А непредвиденное всегда происходит.
Тарру возразил, что префектура, впрочем, в какой - то мере предвидела непредвиденное, поскольку, объявив город открытым, предусмотрела двухнедельный контрольный срок.
– И хорошо сделала, – проговорил все так же мрачно и возбужденно Коттар, – потому что, судя по ходу событий, вполне может быть, что зря эту декларацию опубликовали.
Тарру согласился, что, может, и зря, но, по его мнению, гораздо приятнее думать, что город в скором времени станет открытым и мы вернемся к нормальной жизни.
– Допустим, – прервал его Коттар, – допустим, но что именно вы подразумеваете под словами «вернемся к нормальной жизни»?
– Ну, хотя бы начнут демонстрировать новые фильмы, – улыбнулся Тарру.
Но Коттар не улыбался. Ему хотелось понять, значит ли это, что чума ничего не изменила в городе и все пойдет, как и раньше, то есть так, словно ничего и не произошло. Тарру полагал, что чума изменила и в то же время не изменила город, что, разумеется, наиболее сильным желанием наших сограждан было и будет вести себя так, словно ничего не изменилось, и что, следовательно, в каком - то смысле ничего не изменится, но, с другой стороны, все забыть нельзя, даже собрав в кулак всю свою волю, – чума, безусловно, оставит след, хотя бы в сердцах людей. Тут рантье отрезал, что людские сердца его ничуть не интересуют, более того, плевать ему на все сердца скопом. Ему интересно знать другое: не подвергнется ли перестройке система управления и будут ли, к примеру, все учреждения функционировать, как и прежде. И Тарру вынужден был признать, что ему это неизвестно. Но надо думать, учреждения, взбаламученные эпидемией, нелегко будет снова запустить на полный ход. Можно также думать, что перед ними возникнет множество новых вопросов, а это потребует хотя бы реорганизации прежних канцелярий.
– Возможно, – сказал Коттар, – тогда всем придется все начинать с самого начала.
Они уже добрели до дома Коттара. Коттар был возбужден, говорил с наигранным оптимизмом. Ему лично видится город, начинающий всю жизнь сначала, стерший начисто свое прошлое; чтобы начать с нуля.
– Что ж, – сказал Тарру. – Возможно, в конце концов также уладятся и ваши дела. В известном смысле начнется новая жизнь.
У подъезда они распрощались.
– Вы правы, – проговорил Коттар, уже не пытаясь скрыть волнения, – начать все с нуля – превосходная штука.
Но тут в дальнем углу подъезда внезапно возникли две тени. Тарру еле разобрал шепот Коттара, спросившего, что нужно здесь этим птичкам. А птички, похожие на принарядившихся чиновников, осведомились у Коттара, действительно ли он Коттар; тот, глухо чертыхнувшись, круто повернул и исчез во мраке прежде, чем птички да и сам Тарру успели шелохнуться. Когда первое удивление улеглось, Тарру спросил у незнакомцев, что им надо. Они ответили сдержанно и вежливо, что им надо навести кое - какие справки, и степенно зашагали в том направлении, где скрылся Коттар.
Вернувшись домой, Тарру записал эту сцену и тут же пожаловался на усталость (что подтверждал и его почерк). Он добавил, что впереди у него еще много дел, но это вовсе не довод и надо быть всегда готовым, и сам себе задавал вопрос, действительно ли он готов. И сам себе ответил – на этой записи и кончается дневник Тарру, – что у каждого человека бывает в сутки – ночью ли, днем ли – такой час, когда он празднует труса, и что лично он боится только этого часа.

На третьи сутки, за несколько дней до открытия города, доктор Риэ вернулся домой около полудня, думая по дороге, не пришла ли на его имя долгожданная телеграмма. Хотя и сейчас он работал до изнеможения, как в самый разгар чумы, близость окончательного освобождения снимала усталость. Он теперь надеялся и радовался, что может еще надеяться. Нельзя до бесконечности сжимать свою волю в кулак, нельзя все время жить в напряжении, и какое же это счастье одним махом ослабить наконец пучок собранных для борьбы сил. Если ожидаемая телеграмма будет благоприятной, Риэ сможет начать все сначала. И он считал, что пусть все начнут все сначала.
Риэ прошел мимо швейцарской. Новый привратник, сидевший у окошка, улыбнулся ему. Поднимаясь по лестнице, Риэ вдруг вспомнил его лицо, бледное от усталости и недоедания.
Да, когда будет покончено с абстракцией, он начнет все с самого начала, и если хоть немного повезет… С этой мыслью он открыл дверь, и в ту же самую минуту навстречу ему вышла мать и сообщила, что мсье Тарру нездоровится. Утром он, правда, встал, но из дому не вышел и снова лег. Мадам Риэ была встревожена.
– Может быть, еще ничего серьезного, – сказал Риэ.
Тарру лежал, вытянувшись во весь рост на постели, его тяжелая голова глубоко вдавилась в подушку, под одеялами вырисовывались очертания мощной грудной клетки. Температура у него была высокая, и очень болела голова. Он сказал Риэ, что симптомы еще слишком неопределенны, но возможно, что это и чума.
– Нет, пока еще рано выносить окончательное суждение, – сказал Риэ, осмотрев больного.
Но Тарру мучила жажда. Выйдя в коридор, доктор сказал матери, что, возможно, это начало чумы.
– Нет, – проговорила она, – это немыслимо, особенно сейчас!
И тут же добавила:
– Оставим его у нас, Бернар.
Риэ задумался.
– Я не имею права, – ответил он. – Но город не сегодня завтра будет объявлен открытым. Если бы не ты, я бы взял на себя этот риск.
– Бернар, – умоляюще проговорила мать, – оставь нас обоих здесь. Ты же знаешь, мне только что впрыскивали вакцину.
Доктор сказал, что Тарру тоже впрыскивали вакцину, но он, очевидно, так замотался, что пропустил последнюю прививку и забыл принять необходимые меры предосторожности.
Риэ прошел к себе в кабинет. Когда он снова заглянул в спальню, Тарру сразу заметил, что доктор несет огромные ампулы с сывороткой.
– Ага, значит, она самая, – сказал он.
– Нет, просто мера предосторожности.
Вместо ответа Тарру протянул руку и спокойно перенес капельное вливание, которое сам десятки раз делал другим.
– Посмотрим, что будет вечером, – сказал Риэ, глядя Тарру прямо в лицо.
– А как насчет изоляции?
– Пока еще нет никакой уверенности, что у вас чума. Тарру с трудом улыбнулся:
– Ну, знаете, это впервые в моей практике – вливают сыворотку и не требуют немедленной изоляции больного.
Риэ отвернулся.
– Мама и я будем за вами ухаживать. Вам здесь будет лучше.
Тарру замолчал, и доктор стал собирать ампулы, ожидая, что Тарру заговорит и тогда у него будет предлог оглянуться. Не выдержав молчания, он снова подошел к постели. Больной смотрел прямо на Риэ. На его лице лежало выражение усталости, но серые глаза были спокойны. Риэ улыбнулся ему:
– Если можете, поспите. Я скоро вернусь.
На пороге он услышал, что Тарру его окликнул. Риэ вернулся к больному.
Но Тарру заговорил не сразу, казалось, он борется даже против самих слов, которые готовы сорваться с его губ.
– Риэ, – проговорил он наконец, – не надо от меня ничего скрывать, мне это необходимо.
– Обещаю вам.
Тяжелое лицо Тарру чуть искривила вымученная улыбка.
– Спасибо. Умирать мне не хочется, и я еще поборюсь. Но если дело плохо, я хочу умереть пристойно.
Риэ склонился над кроватью и сжал плечо больного.
– Нет, – сказал он. – Чтобы стать святым, надо жить. Боритесь.
Днем резкий холод чуть смягчился, но лишь затем, чтобы уступить к вечеру арену яростным ливням и граду. В сумерках небо немного очистилось и холод стал еще пронзительнее. Риэ вернулся домой только перед самым ужином. Даже не сняв пальто, он сразу же вошел в спальню, которую занимал его друг. Мать Риэ сидела у постели с вязаньем в руках. Тарру, казалось, так и не пошевелился с утра, и только его побелевшие от лихорадки губы выдавали весь накал борьбы, которую он вел.
– Ну, как теперь? – спросил доктор.
Тарру чуть пожал своими могучими плечами.
– Теперь игра, кажется, проиграна, – ответил он.
Доктор склонился над постелью. Под горячей кожей набрякли железы, в груди хрипело, словно там беспрерывно работала подземная кузница. Как ни странно, но у Тарру были симптомы обоих видов. Поднявшись со стула, Риэ сказал, что сыворотка, видимо, еще не успела подействовать. Но ответа он не разобрал: прихлынувшая к гортани волна жара поглотила те несколько слов, которые пытался пробормотать Тарру.
Вечером Риэ с матерью уселись в комнате больного. Ночь начиналась для Тарру борьбой, и Риэ знал, что эта беспощадная битва с ангелом чумы продлится до самого рассвета. Даже могучие плечи, даже широкая грудь Тарру были не самым надежным его оружием в этой битве, скорее уж его кровь, только что брызнувшая из - под шприца Риэ, и в этой крови таилось нечто еще более сокровенное, чем сама душа, то сокровенное, что не дано обнаружить никакой науке. А ему, Риэ, оставалось только одно – сидеть и смотреть, как борется его друг. После долгих месяцев постоянных неудач он слишком хорошо знал цену искусственных абсцессов и вливаний, тонизирующих средств. Единственная его задача, по сути дела, – это очистить поле действия случаю, который чаще всего не вмешивается, пока ему не бросишь вызов. А надо было, чтобы он вмешался. Ибо перед Риэ предстал как раз тот лик чумы, который путал ему все карты. Снова и снова чума напрягала все свои силы, лишь бы обойти стратегические рогатки, выдвинутые против нее, появлялась там, где ее не ждали, и исчезала там, где, казалось бы, прочно укоренилась. И опять она постаралась поставить его в тупик.
Тарру боролся, хотя и лежал неподвижно. Ни разу за всю ночь он не противопоставил натиску недуга лихорадочного метания, он боролся только своей монументальностью и своим молчанием. И ни разу также он не заговорил, он как бы желал показать этим молчанием, что ему не дозволено ни на минуту отвлечься от этой битвы. Риэ догадывался о фазах этой борьбы лишь по глазам своего друга, то широко открытым, то закрытым, причем веки как - то особенно плотно прилегали к глазному яблоку или, напротив, широко распахивались, и взгляд Тарру приковывался к какому - нибудь предмету или обращался к доктору и его матери. Всякий раз, когда их глаза встречались, Тарру делал над собой почти нечеловеческие усилия, чтобы улыбнуться.
Вдруг на улице раздались торопливые шаги. Казалось, прохожий пытается спастись бегством от пока еще далекого ворчания, приближавшегося с минуты на минуту и вскоре затопившего ливнем всю улицу: дождь зарядил, потом посыпал град, громко барабаня по асфальту. Тяжелые занавеси на окнах сморщило от ветра. Сидевший в полумраке комнаты Риэ на минуту отвлекся, вслушиваясь в шум дождя, потом снова перевел взгляд на Тарру, на чье лицо падал свет ночника у изголовья кровати. Мать Риэ вязала и только время от времени вскидывала голову и пристально всматривалась в больного. Доктор сделал все, что можно было сделать. Дождь прошел, в комнате вновь сгустилась тишина, насыщенная лишь безмолвным бормотом невидимой войны. Разбитому бессонницей доктору чудилось, будто где - то там, за рубежами тишины, слышится негромкий, ритмичный посвист, преследовавший его с первых дней эпидемии. Жестом он показал матери, чтобы она пошла легла. Она отрицательно покачала головой, глаза ее блеснули, потом она нагнулась над спицами, внимательно разглядывая чуть не соскользнувшую петлю. Риэ поднялся, напоил больного и снова сел на место.
Мимо окон, воспользовавшись затишьем, быстро шагали прохожие. Шаги становились все реже, удалялись. Впервые за долгое время доктор понял, что сегодняшняя ночь, тишину которой то и дело нарушали шаги запоздалых пешеходов и не рвали на части пронзительные гудки машин «скорой помощи», была похожа на те, прежние ночи. За окном была ночь, стряхнувшая с себя чуму. И казалось, будто болезнь, изгнанная холодами, ярким светом, толпами людей, выскользнула из темных недр города, пригрелась в их теплой спальне и здесь вступила в последнее свое единоборство с вяло распростертым телом Тарру. Небеса над городом уже не бороздил бич Божий. Но он тихонько посвистывал здесь, в тяжелом воздухе спальни. Его - то и слышал Риэ, слышал в течение всех этих бессонных часов. И приходилось ждать, когда он и тут смолкнет, когда и тут чума признает свое окончательное поражение.
Перед рассветом Риэ нагнулся к матери:
– Пойди непременно ляг, иначе ты не сможешь меня сменить в восемь часов. Только не забудь сделать полоскание.
Мадам Риэ поднялась с кресла, сложила свое вязанье и подошла к постели Тарру, уже давно не открывавшего глаз. Над его крутым лбом закурчавились от пота волосы. Она вздохнула, и больной открыл глаза. Тарру увидел склоненное над собою кроткое лицо, и сквозь набегающие волны лихорадки снова упрямо пробилась улыбка. Но веки тут же сомкнулись. Оставшись один, Риэ перебрался в кресло, где раньше сидела его мать. Улица безмолвствовала, уже ничто не нарушало тишины. Предрассветный холод давал себя знать даже в комнате.
Доктор задремал, но грохот первой утренней повозки разбудил его. Он вздрогнул и, посмотрев на Тарру, понял, что действительно забылся сном и что больной тоже заснул. Вдалеке затихал грохот деревянных колес, окованных железом, цоканье лошадиных копыт. За окном еще было темно. Когда доктор подошел к постели, Тарру поднял на него пустые, ничего не выражающие глаза, как будто он находился еще по ту сторону сна.
– Поспали? – спросил Риэ.
– Да.
– Дышать легче?
– Немножко. А имеет это какое - нибудь значение?
Риэ ответил не сразу, потом проговорил:
– Нет, Тарру, не имеет. Вы, как и я, знаете, что это просто обычная утренняя ремиссия.
Тарру одобрительно кивнул головой.
– Спасибо, – сказал он. – Отвечайте, пожалуйста, и впредь так же точно.
Доктор присел в изножье постели. Боком он чувствовал длинные неподвижные ноги Тарру, ноги уже неживого человека. Тарру задышал громче.
– Температура снова поднимется, да, Риэ? – спросил он прерывающимся от одышки голосом.
– Да, но в полдень, и тогда будет ясно.
Тарру закрыл глаза, будто собирая все свои силы. В чертах лица сквозила усталость. Он ждал нового приступа лихорадки, которая уже шевелилась где - то в глубинах его тела. Потом веки приподнялись, открыв помутневший зрачок. Только когда он заметил склонившегося над постелью Риэ, взор его посветлел.
– Попейте, – сказал Риэ.
Тарру напился и устало уронил голову на подушку.
– Оказывается, это долго, – проговорил он.
Риэ взял его за руку, но Тарру отвел взгляд и, казалось, не почувствовал прикосновения. И внезапно, на глазах Риэ, лихорадка, словно прорвав какую - то внутреннюю плотину, хлынула наружу и добралась до лба. Когда Тарру поднял взгляд на доктора, тот попытался придать своему застывшему лицу выражение надежды. Тарру старался улыбнуться, но улыбке не удалось прорваться сквозь судорожно сжатые челюсти, сквозь слепленные белой пеной губы. Однако на его застывшем лице глаза еще блестели всем светом мужества.
В семь часов мадам Риэ вошла в спальню. Доктор из своего кабинета позвонил в лазарет и попросил заменить его на работе. Он решил также отказаться сегодня от всех визитов к больным, прилег было на диван тут же в кабинете, но, не выдержав, вскочил и вернулся в спальню. Тарру лежал, повернув лицо к мадам Риэ. Не отрываясь, глядел он на маленький комочек тени, жавшийся рядом с ним на стуле, с ладонями, плотно прижатыми к коленям. Глядел он так пристально, что мадам Риэ, заметив сына, приложила палец к губам, встала и потушила лампочку у изголовья постели. Но дневной свет быстро просачивался сквозь шторы, и, когда лицо больного выступило из темноты, мадам Риэ убедилась, что он по - прежнему смотрит на нее. Она нагнулась над постелью, поправила подушку и приложила ладонь к мокрым закурчавившимся волосам. И тут она услышала глухой голос, идущий откуда - то издалека, и голос этот сказал ей спасибо и уверил, что теперь все хорошо. Когда она снова села, Тарру закрыл глаза, и его изможденное лицо, казалось, озарила улыбка, хотя губы по - прежнему были плотно сжаты.
В полдень лихорадка достигла апогея. Нутряной кашель сотрясал тело больного, он уже начал харкать кровью. Железы перестали набухать, они были все те же, твердые на ощупь, будто во все суставы ввинтили гайки, и Риэ решил, что вскрывать опухоль бессмысленно. В промежутках между приступами кашля и лихорадки Тарру кидал взгляды на своих друзей. Но вскоре его веки стали смежаться все чаще и чаще, и свет, еще так недавно озарявший его изнуренное болезнью лицо, постепенно гас. Буря, сотрясавшая его тело судорожными конвульсиями, все реже и реже разражалась вспышками молний, и Тарру медленно уносило в бушующую бездну. Перед собой на подушках Риэ видел лишь безжизненную маску, откуда навсегда ушла улыбка. В то, что еще сохраняло обличье человека, столь близкого Риэ, вонзилось теперь острие копья, его жгла невыносимая боль, скручивали все злобные небесные вихри, и оно на глазах друга погружалось в хляби чумы. А он, друг, не мог предотвратить этой катастрофы. И опять Риэ вынужден был стоять на берегу с пустыми руками, с рвущимся на части сердцем, безоружный и беспомощный перед бедствием. И когда наступил конец, слезы бессилия застлали глаза Риэ и он не видел, как Тарру вдруг резко повернулся к стене и испустил дух с глухим стоном, словно где - то в глубине его тела лопнула главная струна.
Следующая ночь уже не была ночью битвы, а была ночью тишины. В этой спальне, отрезанной от всего мира, над этим безжизненным телом, уже обряженным для погребальной церемонии, ощутимо витал необыкновенный покой, точно так же, как за много ночей до того витал он над террасами, вознесенными над чумой, когда начался штурм городских ворот. Уже тогда Риэ думал об этой тишине, которая подымалась с ложа, где перед ним, беспомощным, умирали люди. И повсюду та же краткая передышка, тот же самый торжественный интервал, повсюду то же самое умиротворение, наступающее после битвы, повсюду немота поражения. Но то безмолвие, что обволакивало сейчас его друга, было таким плотным, так тесно сливалось оно с безмолвием улиц и всего города, освобожденного от чумы, что Риэ ясно почувствовал: сейчас это уже окончательное, бесповоротное поражение, каким завершаются войны и которое превращает даже наступивший мир в неисцелимые муки. Доктор не знал, обрел ли под конец Тарру мир, но хотя бы в эту минуту был уверен, что ему самому мир заказан навсегда, точно так же как не существует перемирия для матери, потерявшей сына, или для мужчины, который хоронит друга.
Там, за окном, лежала такая же, как и вчера, холодная ночь, те же ледяные звезды светились на ясном студеном небе. В полутемную спальню просачивался жавшийся к окнам холод, чувствовалось бесцветное ровное дыхание полярных ночей. У постели сидела мадам Риэ в привычной своей позе, справа на нее падал свет лампочки, горевшей у изголовья постели. Риэ устроился в кресле, стоявшем в полумраке посреди спальни. То и дело он вспоминал о жене, но гнал прочь эти мысли.
В ночной морозной тишине звонко стучали по тротуару каблуки прохожих.
– Ты все сделал? – спросила мать.
– Да, я уже позвонил.
И вновь началось молчаливое бдение. Время от времени мадам Риэ взглядывала на сына. Поймав ее взгляд, он улыбался в ответ. В привычном порядке сменялись на улице ночные шумы. Хотя официальное разрешение еще не было дано, автомобили опять раскатывали по городу. Они стремительно вбирали в себя мостовую, исчезали, снова появлялись. Голоса, возгласы, вновь наступавшая тишина, цоканье лошадиных копыт, трамвай, проскрежетавший на стрелке, затем второй, какие - то неопределенные звуки и снова торжественное дыхание ночи.
– Бернар!
– Что?
– Ты не устал?
– Нет.
Он знал, о чем думает его мать, знал, что в эту самую минуту она любит его. Но он знал также, что не так уж это много – любить другого, и, во всяком случае, любовь никогда не бывает настолько сильной, чтобы найти себе выражение. Так они с матерью всегда будут любить друг друга в молчании. И она тоже умрет, в свой черед – или умрет он, – и так никогда за вею жизнь они не найдут слов, чтобы выразить взаимную нежность. И точно так же они с Тарру жили бок о бок, и вот Тарру умер нынче вечером, и их дружба не успела по - настоящему побыть на земле. Тарру, как он выражался, проиграл партию. Ну а он, Риэ, что он выиграл? Разве одно –узнал чуму и помнит о ней, познал дружбу и помнит о ней, узнал нежность, и теперь его долг когда - нибудь о ней вспомнить. Все, что человек способен выиграть в игре с чумой и с жизнью, – это знание и память. Быть может, именно это и называл Тарру «выиграть партию»!
Снова мимо окна промчался автомобиль, и мадам Риэ пошевелилась на стуле. Риэ улыбнулся ей. Она сказала, что не чувствует усталости, и тут же добавила:
– Надо бы тебе съездить в горы отдохнуть.
– Конечно, мама, поеду.
Да, он там отдохнет. Почему бы и нет? Еще один предлог вспоминать. Но если это и значит выиграть партию, как должно быть тяжело жить только тем, что знаешь, и тем, что помнишь, и не иметь впереди надежды. Так, очевидно, жил Тарру, он - то понимал, как бесплодна жизнь, лишенная иллюзий. Не существует покоя без надежды. И Тарру, отказывавший людям в праве осуждать на смерть человека, знал, однако, что никто не в силах отказаться от вынесения приговора и что даже жертвы подчас бывают палачами, а если так, значит, Тарру жил, терзаясь и противореча себе, и никогда он не знал надежды. Может, поэтому он искал святости и хотел обрести покой в служении людям. В сущности, Риэ и не знал, так ли это, но это и неважно. Память его сохранит лишь немногие образы Тарру – Тарру за рулем машины, положивший обе руки на баранку, готовый везти его куда угодно, или вот это грузное, массивное тело, без движения распростертое на одре. Тепло жизни и образ смерти – вот что такое знание.
И разумеется, именно поэтому доктор Риэ, получив утром телеграмму, извещавшую о кончине жены, принял эту весть спокойно. Он был у себя в кабинете. Мать вбежала, сунула ему телеграмму и тут же вышла, чтобы дать на чай рассыльному. Когда она вернулась, сын стоял и держал в руке распечатанную телеграмму. Она подняла на него глаза, но он упорно смотрел в окно, где над портом поднималось великолепное утро.
– Бернар, – окликнула мадам Риэ.
Доктор рассеянно оглянулся.
– Да, в телеграмме? – спросила она.
– Да, – подтвердил доктор. – Неделю назад.
Мадам Риэ тоже повернулась к окну. Доктор молчал. Потом он сказал матери, что плакать не надо, что он этого ждал, но все равно это очень трудно. Просто, говоря это, он осознал, что в его страданиях отсутствует нечаянность. Все та же непрекращающаяся боль мучила его в течение нескольких месяцев и в течение этих двух последних дней.

Прекрасным февральским утром на заре наконец - то открылись ворота города; и событие это радостно встретил народ, газеты, радио и префектура в своих сообщениях. Таким образом, рассказчику остается лишь выступить в роли летописца блаженных часов, наступивших с открытием ворот, хотя сам он принадлежал к числу тех, у кого не хватало досуга целиком отдаться всеобщей радости.
Были устроены празднества, длившиеся весь день и всю ночь. В то же самое время на вокзалах запыхтели паровозы и прибывшие из далеких морей корабли уже входили в наш порт, свидетельствуя в свою очередь, что этот день стал для тех, кто стенал в разлуке, днем великой встречи.
Нетрудно представить себе, во что обратилось это чувство разъединенности, жившее в душе многих наших сограждан. Поезда, в течение дня прибывавшие в наш город, были так же перегружены, как и те, что отбывали с нашего вокзала. Пассажиры заранее, еще во время двухнедельной отсрочки, запасались билетами на сегодняшнее число и. До третьего звонка тряслись от страха, что вдруг постановление префектуры возьмут и отменят. Да и путешественники, прибывавшие к нам, не могли отделаться от смутных опасений, так как знали только, да и то приблизительно, о судьбе своих близких, все же, что касалось прочих и самого города, было им неведомо, и город в их глазах приобретал зловещий лик. Но это было применимо лишь к тем, кого за все время чумы не сжигала страсть.
Те, кого она сжигала, были и впрямь под властью своей навязчивой идеи. Одно лишь изменилось для них: в течение месяцев разлуки им неистово хотелось ускорить события, подтолкнуть время физически, чтобы оно не мешкало, а теперь, когда перед ними уже открывался наш город, они, напротив, как только поезд начал притормаживать, желали одного: чтобы время замедлило свой бег, чтобы оно застыло. Смутное и в то же время жгучее чувство, вскормленное этим многомесячным существованием, потерянным для любви, именно оно, это чувство, требовало некоего реванша – пусть часы радости тянутся вдвое медленнее, чем часы ожидания. И те, что ждали дома или на перроне, как, например, Рамбер, уже давно предупрежденный женой, что она добилась разрешения на приезд, равно страдали от нетерпения и растерянности. Любовь эта и нежность превратились за время чумы в абстракцию, и теперь Рамбер с душевным трепетом ждал, когда эти чувства и это живое существо, на которое они были направлены, окажутся лицом к лицу.
Ему хотелось вновь стать таким, каким был он в начале эпидемии, когда, ни о чем не думая, решил очертя голову вырваться из города, броситься к той, любимой. Но он знал, что это уже невозможно. Он переменился, чума вселила в него отрешенность, и напрасно он пытался опровергнуть это всеми своими силами, ощущение отрешенности продолжало жить в нем, как некая глухая тоска. В каком - то смысле у него даже было чувство, будто чума кончилась слишком резко, когда он еще не собрался с духом. Счастье приближалось на всех парах, ход событий опережал ожидание. Рамбер понимал, что ему будет возвращено все сразу и что радость, в сущности, сродни ожогу, куда уж тут ею упиваться.
Все остальные более или менее отчетливо переживали то же самое, и поэтому поговорим лучше обо всех. Стоя здесь, на перроне вокзала, где должна была с минуты на минуту начаться вновь их личная жизнь, они пока еще ощущали свою общность, обменивались понимающими взглядами и улыбками. Но как только они заметили вырывающийся из трубы паровоза дым, застарелое чувство отъединенности вдруг угасло под ливнем смутной и оглушающей радости. Когда поезд остановился, кое для кого кончилась долгая разлука, начавшаяся на этом самом перроне, на этом самом вокзале, и кончилась в тот миг, когда руки ликующе и алчно ощутили родное тело, хотя уже забыли его живое присутствие. Так, Рамбер не успел даже разглядеть бегущее к нему существо, с размаху уткнувшееся лицом в его грудь. Он держал ее в своих объятиях, прижимал к себе голову, не видя лица, а только знакомые волосы, – он не утирал катившиеся из глаз слезы и сам не понимал, льются ли они от теперешнего его счастья или от загнанной куда - то в глубь души боли, и все же знал, что эта влага, застилавшая взор, помешала ему убедиться в том, действительно ли это лицо, прильнувшее к его плечу, то самое, о котором так долго мечталось, или, напротив, он увидит перед собой незнакомку. Он поймет, но позже, верно ли было его подозрение. А сейчас ему, как и всем толпившимся на перроне, хотелось верить или делать вид, что они верят, будто чума может прийти и уйти, ничего не изменив в сердце человека.
Тесно жавшиеся друг к другу парочки расходились по домам, не видя никого и ничего, внешне восторжествовав над чумой, забыв былые муки, забыв тех, кто прибыл тем же поездом и, не обнаружив на перроне близких, нашел подтверждение своим страхам, уже давно тлевшим в сердце после слишком долгого молчания. Для них, чьим единственным спутником отныне оставалась еще свежая боль, для тех, кто в эти самые минуты посвящал себя памяти об исчезнувшем, для них все получилось иначе, и чувство разлуки именно сейчас достигло своего апогея. Для них, матерей, супругов, любовников, потерявших всю радость жизни вместе с родным существом, брошенным куда - то в безымянный ров или превратившимся в кучу пепла, – для них по - прежнему шла чума.
Но кому было дело до этих осиротелых? В полдень солнце, обуздав холодные порывы ветра, бороздившие небо с самого утра, пролилось на город сплошными волнами недвижимого света. День словно застыл. В окаменевшее небо с форта на холме без перерыва били пушки. Весь город высыпал на улицы, чтобы отпраздновать эту пронзительную минуту, когда время мучений уже кончалось, а время забвения еще не началось.
На всех площадях танцевали. За несколько часов движение резко усилилось, и многочисленные машины с трудом пробирались через забитые народом улицы. Все послеобеденное время гудели напропалую наши городские колокола. От их звона по лазурно - золотистому небу расходились волны дрожи. В церквах служили благодарственные молебны. Но и в увеселительных заведениях тоже набилось множество публики, и владельцы кафе, не заботясь о завтрашнем дне, широко торговали еще остававшимися у них спиртными напитками. Перед стойками возбужденно толпились люди, и среди них виднелись парочки, тесно обнявшиеся, бесстрашно выставлявшие напоказ свое счастье. Кто кричал, кто смеялся. В этот день, данный им сверх положенного, каждый щедро расходован запасы жизненных сил, накопленные за те месяцы, когда у всех душа едва тлела. Завтра начнется жизнь как таковая, со всей ее осмотрительностью. А пока люди разных слоев общества братались, толклись бок о бок. То равенство, какого не сумели добиться нависшая над городам смерть, установило счастье освобождения, пусть только на несколько часов.
Но это банальное неистовство все же о чем - то умалчивало, и люди, высыпавшие в послеобеденный час на улицу, шедшие рядом с Рамбером, скрывали под невозмутимой миной некое более утонченное счастье. И действительно, многие парочки и семьи казались с виду обычными мирными прохожими. А в действительности они совершали утонченное паломничество к тем местам, где столько перестрадали. Им хотелось показать вновь прибывшим разительные иди скрытые пометы чумы, зримые следы ее истории. В иных случаях оранпы довольствовались ролью гидов, которые, мол, всего навидались, ролью современника чумы, и в таких случаях о связанной с нею опасности говорилось приглушенно, а о страхе вообще не говорили. В сущности, вполне безобидное развлечение. Но в иных случаях выбирался более тревожащий маршрут, следуя которому любовник в приливе нежной грусти воспоминаний мог бы сказать своей подруге: «Как раз здесь в те времена я так тебя хотел, а тебя не было». Этих туристов, ведомых страстью, узнавали с первого взгляда: они как бы образовывали островки шепота и признаний среди окружающего их гула толпы. Именно они, а не оркестры; игравшие на всех перекрестках, знаменовали собой подлинное освобождение. Ибо эти восторженные парочки, жавшиеся друг к другу и скупые на слова, провозглашали всем торжеством и всей несправедливостью своего счастья, что чума кончилась и время ужаса миновало. Вопреки всякой очевидности они хладнокровно отрицали тот факт, что мы познали безумный мир, где убийство одного человека было столь же обычным делом, как щелчок по мухе, познали это вполне рассчитанное дикарство, этот продуманный до мелочей бред, это заточение, чудовищно освобождавшее от всего, что не было сегодняшним днем, этот запах смерти, доводивший до одури тех, кого еще не убила чума; они отрицали наконец, что мы были тем обезумевшим народом, часть которого, загнанная в жерло мусоросжигательной печи, вылетала в воздух жирным липким дымом, в то время как другая, закованная в цепи бессилия и страха, ждала своей очереди.
По крайней мере это первым делом бросилось в глаза доктору Риэ, который, торопясь добраться до окраины, шагал в этот послеобеденный час среди звона колоколов, грохота пушек, музыки и оглушительных криков. Его работа продолжалась, болезнь не дает передышки. На город спускался несравненно прекрасной дымкой тихий свет, и в него вплетались прежние запахи – жареного мяса и анисовой водки. Вокруг Риэ видел запрокинутые к небу веселые лица. Мужчины и женщины шли сцепив руки, с горящими глазами, и их желание выражало себя лихорадочным возбуждением и криком. Да, чума кончилась, кончился ужас, и сплетшиеся руки говорили, что чума была изгнанием, была разлукой в самом глубинном значении этого слова.
Впервые Риэ сумел найти общую фамильную примету того, что он в течение месяцев читал на лицах прохожих. Сейчас достаточно было оглядеться кругом. Люди дожили до конца чумы со всеми ее бедами и лишениями, в конце концов они влезли в этот костюм, – в костюм, который предписывался им ролью, уже давно они играли эту роль эмигрантов, чьи лица, а теперь и одежда свидетельствовали о разлуке и далекой отчизне. С той минуты, когда чума закрыла городские ворота, когда их существование заполнила собой разлука, они лишились того спасительного человеческого тепла, которое помогает забыть все. В каждом уголке города мужчины и женщины в различной степени жаждали некоего воссоединения, которое каждый толковал по - своему, но которое было для всех без изъятия одинаково недоступным. Большинство изо всех своих сил взывало к кому - то отсутствующему, тянулось к теплоте чьего - то тела, к нежности или к привычке. Кое - кто, подчас сам того не зная, страдал потому, что очутился вне круга человеческой дружбы, уже не мог сообщаться с людьми даже самыми обычными способами, какими выражает себя дружба, – письмами, поездами, кораблями. Другие, как, очевидно, Тарру – таких было меньшинство, – стремились к воссоединению с чем - то, чего и сами не могли определить, но именно это неопределимое и казалось им единственно желанным. И за неимением иного слова они, случалось, называли это миром, покоем.
Риэ все шагал. По мере того как он продвигался вперед, толпа сгущалась, гул голосов крепчал, и ему чудилось, будто предместья, куда он направлялся, отодвигаются все дальше и дальше от центра. Постепенно он растворился в этом гигантском громкоголосом организме, он все глубже вникал в его крик и одновременно понимал, что в какой - то степени это и его собственный крик. Да, все мы мучились вместе, и физически и душевно, во время этих затянувшихся, непереносимо трудных каникул, от этой ссылки, откуда нет выхода, от этой жажды, которую не дано утолить. Среди нагромождения трупов, тревожных гудков санитарных машин, знамений, подаваемых так называемой судьбой, упрямого топтания страхов и грозного бунта сердец беспрерывно и отовсюду шел ропот, будораживший испуганных людей, твердивший им, что необходимо вновь обрести свою подлинную родину. Для всех них подлинная родина находилась за стенами этого полузадушенного города. Она была в благоухании кустарника на склонах холмов, в морской глади, в свободных странах и в весомой силе любви. И к ней - то, то есть к счастью, они и жаждали вернуться, с отвращением отводя взоры от всего прочего.
Риэ и сам не знал, какой, в сущности, смысл заключался в их изгнании и в этом стремлении к воссоединению. Он шел и шел, его толкали, окликали, мало - помалу он достиг менее людных улиц, и тут он подумал, что не так - то важно, имеет все это смысл или не имеет, главное – надо знать, какой ответ дан человеческой надежде.
Отныне он - то знал, что именно отвечено, как - то яснее заметил это на ближних, почти пустынных улицах предместья. Были люди, которые держались за то немногое, что было им отпущено, жаждали лишь одного – вернуться под кров своей любви, и эти порой бывали вознаграждены, Конечно, кое - кто бродил сейчас одиноко по городу, так как лишился того, кого ждал. Счастливы еще те, которых дважды не постигла разлука, подобно тем, кто до начала эпидемии не сумел сразу построить здания своей любви и в течение многих лет вслепую пытался найти недостижимо трудное согласие, которое спаяло бы жизнь двух любовников - врагов. Вот эти, подобно самому Риэ, имели легкомыслие рассчитывать на все улаживающее время; этих навеки развело в разные стороны. Но другие, как, например, Рамбер, которому доктор сказал нынче утром: «Мужество, мужество, теперь мы должны доказать свою правоту», такие, как Рамбер, не колеблясь, нашли отсутствующего, которого, как им думалось, уже потеряли. Эти будут счастливы, хотя бы на время. Теперь они знали, что существует на свете нечто, к чему нужно стремиться всегда и что иногда дается в руки, и это нечто – человеческая нежность.
И напротив, тем, кто обращался поверх человека к чему - то, для них самих непредставимому, – вот тем ответа нет. Тарру, очевидно, достиг этого труднодостигаемого мира, о котором он говорил, но обрел его лишь в смерти, когда он уже ни на что не нужен. И вот те, кого Риэ видел сейчас, те, что стояли в свете уходящего солнца у порога своих домов, нежно обнявшись, страстно глядя в любимые глаза, – вот эти получили то, что хотели, они - то ведь просили то единственное, что зависело от них самих. И Риэ, сворачивая на улицу, где жили Коттар и Гран, подумал, что вполне справедливо, если хотя бы время от времени радость, как награда, приходит к тому, кто довольствуется своим уделом человека и своей бедной и страшной любовью.

Наша хроника подходит к концу. Пора уже доктору Бернару Риэ признаться, что он ее автор. Но прежде чем приступить к изложению последних событий, ему хотелось бы в какой - то мере оправдать свой замысел и объяснить, почему он пытался придерживаться тона объективного свидетеля. В продолжение всей эпидемии ему в силу его профессиональных занятий приходилось встречаться со множеством своих сограждан и выслушивать их излияния. Таким образом, он находился как бы в центре событий и мог поэтому наиболее полно передать то, что видел и слышал. Но он счел нужным сделать это со всей полагающейся сдержанностью. В большинстве случаев он старался передать только то, что видел своими глазами, старался не навязывать своим собратьям по чуме мысли, которые, по сути дела, у них самих не возникали, и использовать только те документы, которые волею случая или беды попали ему в руки.
Призванный свидетельствовать по поводу страшного преступления, он сумел сохранить известную сдержанность, как оно и подобает добросовестному свидетелю. Но в то же время, следуя законам душевной честности, он сознательно встал на сторону жертв и хотел быть вместе с людьми, своими согражданами, в единственном, что было для всех неоспоримо, – в любви, муках и изгнании. Поэтому - то он разделял со своими согражданами все их страхи, потому - то любое положение, в какое они попадали, было и его собственным.
Стремясь быть наиболее добросовестным свидетелем, он обязан был приводить в основном лишь документы, записи и слухи. Но ему приходилось молчать о своем личном, например о своем ожидании, о своих испытаниях. Если подчас он нарушал это правило, то лишь затем, чтобы понять своих сограждан или чтобы другие лучше их поняли, чтобы облечь в наиболее точную форму то, что они в большинстве случаев чувствовали смутно. Откровенно говоря, эти усилия разума дались ему без труда. Когда ему не терпелось непосредственно слить свою личную исповедь с сотнями голосов зачумленных, он откладывал перо при мысли, что нет и не было у него такой боли, какой не перестрадали бы другие, и что в мире, где боль подчас так одинока, в этом было даже свое преимущество. Нет, решительно он должен был говорить за всех.
Но был среди жителей Орана один человек, за которого не мог говорить доктор Риэ. Речь шла о том, о ком Тарру как - то сказал Риэ: «Единственное его преступление, что в сердце своем он одобрил то, что убивает детей и взрослых. Во всем остальном я его, пожалуй, понимаю, но вот это я вынужден ему простить». И совершенно справедливо, что хроника оканчивается рассказом об этом человеке, у которого было слепое сердце, то есть одинокое сердце.
Когда доктор выбрался из шумных праздничных улиц и уже собрался свернуть в переулок, где жили Гран с Коттаром, его остановил полицейский патруль – этого уж он никак не ожидал. Вслушиваясь в отдаленный гул празднества, Риэ рисовал в воображении тихий квартал, пустынный и безмолвный. Он вынул свое удостоверение.
– Все равно нельзя, доктор, – сказал полицейский. – Там какой - то сумасшедший в толпу стреляет. Подождите - ка здесь, ваша помощь может еще понадобиться.
В эту минуту Риэ заметил приближавшегося к нему Грана. Гран тоже ничего не знал. Его тоже не пропустили; одно ему было известно: стреляют из их дома. Отсюда был действительно виден фасад здания, позолоченный лучами по - вечернему нежаркого солнца. Перед домом оставалось пустое пространство, даже на противоположном тротуаре никого не было. Посреди мостовой валялась шляпа и клочок какой - то засаленной тряпки. Риэ и Гран разглядели вдалеке, на другом конце улицы, второй полицейский патруль, тоже заграждавший проход, а за спинами полицейских быстро мелькали фигуры прохожих. Присмотревшись внимательнее, они заметили еще нескольких полицейских с револьверами в руках, эти забились в ворота напротив. Все ставни в доме были закрыты. Но во втором этаже одна из створок чуть приоткрылась. Улица застыла в молчании. Слышались только обрывки музыки, доносившейся из центра города.
В ту же минуту из окон противоположного дома щелкнули два револьверных выстрела и раздался треск разбитых ставен. Потом снова наступила тишина. После праздничного гама, продолжавшего греметь в центре города, все это показалось Риэ каким - то нереальным.
– Это окно Коттара, – вдруг взволнованно воскликнул Гран. – Но ведь Коттар куда - то пропал!
– А почему стреляют? – спросил Риэ у полицейского.
– Хотят его отвлечь. Мы ждем специальную машину, ведь он в каждого, кто пытается войти в дом, целит. Одного полицейского уже ранил.
– Почему он стреляет?
– Поди знай. Люди здесь на улице веселились. При первом выстреле они даже не поняли, что к чему. А после второго начался крик, кого - то ранило, и все разбежались. Видать, просто сумасшедший!
Во вновь воцарившейся тишине минуты казались часами. Вдруг из - за дальнего угла улицы выскочила собака, первая, которую Риэ увидел за долгое время; это был грязный взъерошенный спаниель, очевидно, хозяева прятали его где - нибудь во время эпидемии, и теперь он степенно трусил вдоль стен. Добравшись до ворот, он постоял в нерешительности, потом сел и, вывернувшись, стал выгрызать из шерсти блох. Раздалось одновременно несколько свистков – это полицейские приманивали пса. Пес поднял голову, потом нерешительно шагнул, очевидно, намереваясь обнюхать валявшуюся на мостовой шляпу. Но сразу же из окна третьего этажа грохнул выстрел, и животное плюхнулось на спину, как блин на сковородку, судорожно забило лапами, стараясь повернуться на бок, сотрясаясь в корчах. В ответ раздалось пять - шесть выстрелов, это стреляли из ворот и снова попали в ставню, из которой брызнули щепки. Опять все стихло. Солнце спускалось к горизонту, и к окну Коттара уже подползла тень. За спиной Риэ раздался негромкий скрежет тормозов.
– Приехали, – сказал полицейский.
Из машины повыскакивали полицейские, вытащили канаты, лестницу, два каких - то продолговатых свертка, обернутых в прорезиненную ткань. Потом они стали пробираться по улице, шедшей параллельно этой, за домами, позади жилища Грана. И уже через несколько минут Риэ не столько увидел, сколько догадался, что под аркой ворот началась какая - то суетня. Потом все вновь застыло в ожидании. Пес уже не дергался, вокруг него расплылась темная лужа.
Внезапно из окна дома, занятого полицейскими, застрочил пулемет. Били по ставне, и она в буквальном смысле слова разлетелась в щепы, открыв черный четырехугольник окна, но Риэ с Граном со своего места ничего не могли разглядеть. Когда пулемет замолчал, в дело вступил второй, находившийся в соседнем доме, ближе к углу. Очевидно, целили в проем окна, так как отлетел кусок кирпича. В ту же самую минуту трое полицейских бегом пересекли мостовую и укрылись в подъезде. За ними по пятам бросилось еще трое, и пулеметная стрельба прекратилась. И снова все стояли и ждали. В доме раздалось два глухих выстрела. Потом послышался гул голосов, и из подъезда выволокли, вернее, не выволокли, а вынесли на руках невысокого человечка без пиджака, не переставая что - то вопившего. И как по мановению волшебной палочки все закрытые ставни распахнулись, в окнах замелькали головы любопытных, из домов высыпали люди и столпились за спинами полицейского заслона. Все сразу увидели того человечка, теперь он уже шел по мостовой сам, руки у него были скручены за спиной. Он вопил. Полицейский приблизился и ударил его два раза по лицу во всю мощь своих кулаков, расчетливо, с каким - то даже усердием.
– Это Коттар, – пробормотал Гран. – Он сошел с ума.
Коттар упал. И зрители увидели, как полицейский со всего размаха пнул каблуком валявшееся на мостовой тело. Потом группа зевак засуетилась и направилась к доктору и его старому другу.
– Разойдись! – скомандовал толпе полицейский.
Когда группа проходила мимо, Риэ отвел глаза.
Гран и доктор шагали рядом в последних отблесках сумерек. И словно это происшествие разом сняло оцепенение, дремотно окутывавшее весь квартал, отдаленные от центра улицы снова наполнились радостным жужжанием толпы. У подъезда дома Гран распрощался с докторам. Пора идти работать. Но с первой ступеньки он крикнул доктору, что написал Жанне и что теперь он по - настоящему рад. А главное, он снова взялся за свою фразу. «Я из нее все эпитеты убрал», – объявил он.
И с лукавой улыбкой он приподнял шляпу, церемонно откланявшись доктору. Но Риэ продолжал думать о Коттаре, и глухой стук кулака по лицу преследовал его всю дорогу вплоть до дома старика астматика. Возможно, ему тяжелее было думать о человеке преступном, чем о мертвом человеке.
Когда Риэ добрался до своего старого пациента, мрак уже полностью поглотил небо. В комнату долетал отдаленный гул освобождения, а старик, все такой же, как всегда, продолжал перекладывать из кастрюли в кастрюлю свой горошек.
– И они правы, что веселятся. Все - таки разнообразие, – сказал старик. – А что это давно не слыхать о вашем коллеге, доктор? Что с ним?
До них донеслись хлопки взрывов, на сей раз безобидные, – это детвора взрывала петарды.
– Он умер, – ответил Риэ, приложив стетоскоп к груди, где все хрипело.
– А - а, – озадаченно протянул старик.
– От чумы, – добавил Риэ.
– Да, – заключил, помолчав, старик, – лучшие всегда уходят. Такова жизнь. Это был человек, который знал, чего хочет.
– Почему вы это говорите? – спросил доктор, убирая стетоскоп.
– Да так. Он зря не болтал. Просто он мне нравился. Но так уж оно есть. Другие твердят: «Это чума, у нас чума была». Глядишь, и ордена себе за это потребуют. А что такое, в сущности, чума? Тоже жизнь, и все тут.
– Не забывайте аккуратно делать ингаляцию.
– Не беспокойтесь. Я еще протяну, я еще увижу, как они все перемрут. Я - то умею жить.
Ответом ему были отдаленные вопли радости. Доктор нерешительно остановился посреди комнаты.
– Вам не помешает, если я поднимусь на террасу?
– Да нет, что вы. Хотите сверху на них посмотреть? Сколько угодно. Но они отовсюду одинаковы.
Риэ направился к лестнице.
– Скажите - ка, доктор, верно, что они собираются воздвигнуть памятник погибшим от чумы?
– Во всяком случае, так в газетах писали. Стелу или доску.
– Так я и знал. И еще сколько речей напроизносят. – Старик одышливо захихикал. – Так прямо и слышу: «Наши мертвецы…», а потом пойдут закусить.
Но Риэ уже подымался по лестнице. Над крышами домов блестело широкое холодное небо, и висевшие низко над холмами звезды казались твердыми, как кремень. Сегодняшняя ночь не слишком отличалась от той, когда они с Тарру поднялись сюда, на эту террасу, чтобы забыть о чуме. Но сейчас море громче, чем тогда, билось о подножие скал. Воздух был легкий, неподвижный, очистившийся от соленых дуновений, которые приносит теплый осенний ветер. И по - прежнему к террасам подступали шумы города, похожие на всплеск волн. Но нынешняя ночь была ночью освобождения, а не мятежа. Там, вдалеке, красноватое мерцание, пробивавшееся сквозь темноту, отмечало линию бульваров и площадей, озаренных иллюминацией. В уже освобожденной теперь ночи желание ломало все преграды, и это его гул доходил сюда до Риэ.
Над темным портом взлетели первые ракеты официального увеселения. Весь город приветствовал их глухими и протяжными криками. Коттар, Тарру, та или те, кого любил Риэ и кого он потерял, все, мертвые или преступные, были забыты. Старик астматик прав – люди всегда одни и те же. Но в этом - то их сила, в этом - то их невиновность, и Риэ чувствовал, что вопреки своей боли в этом он с ними. В небе теперь беспрерывно распускались многоцветные фонтаны фейерверка, и появление каждого встречал раскатистый, крепнувший раз от раза крик, долетавший сюда на террасу, и тут - то доктор Риэ решил написать эту историю, которая оканчивается здесь, написать для того, чтобы не уподобиться молчальникам, свидетельствовать в пользу зачумленных, чтобы хоть память оставить о несправедливости и насилии, совершенных над ними, да просто для того, чтобы сказать о том, чему учит тебя година бедствий: есть больше оснований восхищаться людьми, чем презирать их.
Но вместе с тем он понимал, что эта хроника не может стать историей окончательной победы. А может она быть лишь свидетельством того, что следовало совершить и что, без сомнения, обязаны совершать все люди вопреки страху с его не знающим устали оружием, вопреки их личным терзаниям, обязаны совершать все люди, которые за невозможностью стать святыми и отказываясь принять бедствие пытаются быть целителями.
И в самом деле, вслушиваясь в радостные клики, идущие из центра города, Риэ вспомнил, что любая радость находится под угрозой. Ибо он знал то, чего не ведала эта ликующая толпа и о чем можно прочесть в книжках, – что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, что он может десятилетиями спать где - нибудь в завитушках мебели или в стопке белья, что он терпеливо ждет своего часа в спальне, в подвале, в чемодане, в носовых платках и в бумагах и что, возможно, придет на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города.