Зяфяр тагы

Эрих Марийа Ремарк
(Австрийа).

“Зяфяр Тагы”
(роман).

Э - няшр Н он беш.

Алман дилиндян тярджюмя эдяни: Вилайят Хаджыйев.

Бирь.

Гадын дюз Равикин устюня гялирди. О, ири аддымларла йерийир вя гярибя тярздя
сяндяляйирди. Равик ону лап чатанда гёрдю. Гёрдю ки, рянги авазыйыб, алмаджыг
сюмюкляри чыхыб, гёзляри аз галыр хядягясиндян чыхсын. Ифадясиз узюндя гярибя бир
мяджхуллуг вар иди. Адама эля гялирди ки, орада хеч бир хяйат аламяти йохдур вя
гёзляриндяки умидсиз парылты Равики истяр - истямяз дайанмага мяджбур этди.
Гадын эля йахындан кечирди ки, аз галырды, она тохунсун. Алини узадыб гадынын
голундан йапышды. Гадын сяндяляди, Равик тутмамыш олсайды, йыхыларды. Голундан
мёхкям йапышмышды.. .
– Хара беля?
Гадын гёзлярини дёйдю, пычылдады:
– Бурахын.
Равик динмяди. Хяля дя онун бурахмамышды.
– Бурахын дейирям! Бу ня демякдир? – додаглары гюджля тярпянирди.
Равикя эля гялди ки, гадын ону хеч гёрмюр. Гёзлярини она дикяряк, харайаса
узаглара бахыр. Санки, няся айагларыны гандалламышды, этиразы да эля буна иди:
– Бурахын дейирям мяни!
Равик гёрдю ки, о, кючя гадыны дейил. Хеч сярхоша да охшамыр. Али бошалды. Гадын
истясяйди, асанджа алиндян чыхарды. Анджаг о, буну хисс элямяди. Равик бир аз да
гёзляди.
– Догрудан, геджянин бу вахтында, озю дя Парисдя хара гедирсиниз? – дейиб гадынын
голуну тамам бурахды.
Гадын сусурду. Тярпянмяк исятмирди. Эля бил, ону бир дяфя дайандырдыглары учюн
йерийя билмирди. Равик кёрпюнюн сюрахисиня сёйкянди. Гёз - гёз олмуш ням дашлар
аллярини ушютдю.
– Бялкя, ора? – Башы иля ашагыны, тутгун парылтылы Сена чайынын «де Алма»
кёрпюсюнюн кёлгясиня чырпылдыгы йери гёстярди. Гадын джаваб вермяди.
Равик деди:
– Хяля чох тездир, чох тездир. Озю дя нойабрын бу сойугунда.. .
О, бир гуту сигарет чыхарыб, джибляриндя кибрит ахтарды. Тапанда гёрдю ки, гутуда икиджя
дяняси галыб вя ону чай тяряфдян асян кюлякдян горумаг учюн ашагы айилди.
– Бирини дя мяня верин, – гадын гюджля эшидиляджяк сясля диллянди.
Равик дикялиб, гутуну она гёстярди:
– Алджязаирдир, – деди, – гара тянбякидир. Сизин учюн чох сярт олар. Башгасы
йохумдур.
Гадын башыны булайараг сигарет гётюрдю. Равик хяля дя йанан кибрити она тяряф тутду.
О, тез - тез, озю дя дярин гуллабла чякирди. Равик кибрит чёпюню суйа атды. Чёп
гаранлыгда ахан улдуз кими парылдады вя йалныз суйа чатанда сёндю.
Кёрпюнюн устю иля бир такси аста - аста гялирди. Сюрюджю машыны сахлайыб, онлара бахды,
бир аз гёзляди. Сонра газ вериб, гаранлыгда парылдайан йаш бешинджи Георг проспекти иля
сюрятля узюйухары галхды.
Равик бирдян хисс этди ки, йаман йорулуб. Бютюн гюню ишляйиб алдян дюшмюш,
ахшамса гёзюня йуху гетмямишди. Буна гёря дя чыхмышды ки, бир аз богазыны
йашласын. Инди бирдян - биря она эля гялди ки, нямишлик йаган бу геджядян башына   йоргунлуг алянир. Гадына бахды. Ону нийя сахлады ахы? Мялум шейдир ки, она няся
олуб. Анджаг бунун Равикя ня дяхли? Башына иш гялян азмы гадын гёрмюшдю?
Хюсусиля геджяляр, озю дя Парисдя.. . Инди ися онун учюн фярги йох иди, бир - ики саат
йатмаг истяйирди.
– Гедин эвя! Геджянин бу вахты Парисин кючяляриндя ня ахтарырсыныз? Онсуз да йахшы
хеч ня тапмайаджагсыныз.
Равик палтосунун йахалыгыны галдырыб, гетмяк истяди. Гадын эля бахды ки, эля бил, ону
баша дюшмямишди:
– Эвя? – дейя тякрар этди.
Равик чийинлярини чякди:
– Эвя, галдыгыныз йеря, мехманханайа, ня билим хара.. . Хара олду. Йохса полися
дюшмяк истяйирсиниз?
– Мехманханайа? Пярвярдигара.. .
Равик дайанды. «Йеня хара гедяджяйини билмяйян бир адам», – дейя фикирляшди. Буну
аввялджядян гётюр - гой этмяк лазым иди. Эйни шейляр иди, тякрар олунурду. Ахшам
оланда хара гедяджяклярини билмирляр, анджаг сяхяр ачыланда ня вахт дуруб
гетдикляриндян хябярин олмур. Сонра хара гедяджяклярини билирляр. Чохданкы отяри
гаранлыг горхусу иди, онунла гялиб, онунла да гедирди. Сигарети атды. Озю беля
гюнляря азмы дюшмюшдю? !
– Гедяк, бир йер тапыб араг ичяк, – буну Равик деди. Ан асан йолу бу иди. Пулу
верян кими чыхыб гедяр, о да башына бир чаря гыларды. Гадын гярибя бир хярякятля
сяндяляди, Равик онун голундан йапышды.
– Йорулмусунуз? – дейя сорушду.
– Билмирям. Дейясян.. .
– О гядяр йорулмусунуз ки, йата да билмирсиниз?
Гадын башыны тярпятди.
– Беля шейляр олур. Гедяк, мян тутмушам.
Онлар Марсе проспекти иля узюйухары галхдылар. Равик гёрюрдю ки, гадын она сыгыныр.
Эля сыгынырды ки, дейярдин, йыхыладжаг, ондан тутуб дурур. Биринджи Пйер де Серп проспектини
кечдиляр. Шало кючясинин тининдян айры бир кючя узаныб гедирди вя узагда, тутгун,
йагышлы сямада «Зяфяр тагы»нын кёлгяси гёрюнюрдю.. .
Равик баладжа зирзямийя ачылан энсиз гапыны гёстярди:
– Бура гиряк. Хяр халда, бир шей тапылар.
Бура, адятян, сюрюджюлярин йыгышдыглары мейхана иди. Ичяридя ики - юч такси сюрюджюсю вя
бир нечя фахишя отурмушду. Сюрюджюляр карт ойнайыр, фахишяляр ися «Абсент» ичирдиляр.
Онлар гадына ани нязяр салыб, лагейдликля бахышларыны чякдиляр. Бир аз йашлы гёрюняни
асняди, о бири ися тянбял - тянбял додагларына бойа чякди. Залын о бири башында, уздян
тяляйя дюшмюш сичовула охшайан джаван хидмятчи даш дёшямяйя нефтли кяпяк сяпиб
силмяйя башлады. Онлар гапынын агзындакы бош стол архасында отурдулар. Бура йахшы
иди, гуртаран кими чыхыб гедярди. О хеч палтосуну да чыхармады.
– Ня ичяджяксиниз? – дейя сорушду.
– Билмирям.. . Ня олур, олсун.. .
– Ики гядях калвадос, – Равик хидмятчийя тяряф дёндю. Онун айниндя жилет вар иди,
кёйняйинин голуну да чырмаламышды. – Бир гуту да «Честерфлед» сигарети.
– Йохумуздур. Тякджя франсыз сигаретляри вар.  – Йахшы, онда бир гуту йашыл «Лоран» гятирин.
– Йашылы йохдур. Гёйдюр.. .
Равик хидмятчинин чылпаг гадын шякли дёйюлмюш голуна бахды. Гадын лай - лай
булудларын устю иля хараса гедирди. Хидмятчи онун бахышларыны о дягигя тутду,
йумругларыны дюйюнляди, азяляляри гяриляндя гадынын гарны галхды.
– Эля ися, гёйюню гятирин.
Хидмятчи иришди:
– Бахарам, бялкя, йашылдан галмыш олду, – дейяряк айагларыны сюрюйя - сюрюйя
узаглашды. Равик онун архасынджа бахды. – Айагында гырмызы башмаг, голунда
ряггася.. . Дейясян, тюрк донанмасында гуллуг эляйиб.
Гадын аллярини столун устюня гойду. Онлары эля рахатлады ки, дейярдин, бир дя гери
гётюрмяйяджяк. Дырнагларыны тямизляйиб лак чякмишди, лакин бу хяля хеч ня демяк
дейилди. Аслиндя, бунлары да сялигясиз элямишди. Равик гёрдю ки, орта бармагындакы
дырнагын уджу гопуб дюшюб, лап чох кясилиб, озю дя йонулмайыб вя лакы тёкюлюб.
Хидмятчи гядяхляри вя сигарети гятирди.
– Йашыл «Лоран»дыр, бири галыбмыш.. .
– Айдындыр! Дяниздя гуллуг элямисиниз?
– Хейр, сиркдя ишлямишям.
– Даха йахшы, – Равик гядяхин бирини гадынын габагына гойду – Ичин. Инди бундан
йахшысы йохдур. Бялкя, гяхвя истяйирсиниз?
– Хейр.
– Бирдяфяйя ичин.
Гадын башыны йыргалайыб, гядяхи башына чякди. Равик диггятля она бахды. Сир - сифяти
олгюнляшмишди, тамам ифадясиз иди, галын додаглары эля саралмышды ки, узюндян
сечилмирди. Анджаг ишылдайан сары сачлары гяшянг иди. Башына берет гоймушду, плашынын
алтындан мави рянгли костйуму гёрюнюрдю. Ону, дейясян, йахшы уста тикмишди.
Бармагындакы узюйюн йашыл рянгли гашы чох ири иди вя сахта олмадыгы билинирди.
Равик сорушду:
– Бялкя, бирини дя ичясиниз?
Гадын башыны йыргалады. Равик али иля хидмятчини чагырды:
– Ики гядях да калвадос гятирин. Анджаг гядяхляр бир аз бёйюк олсун.
– Ири гядяхлярдя? Долу?
– Бяли.
– Демяк, икигат олсун.
– Дюз тапдыныз.
Равик гят этди ки, калвадосу гятирян кими ичиб дурсун. Чох йорулмушду вя дарыхырды.
Аслиндя, хяр тясадюфя дёзюмлю иди, гырх иллик хяйатында чох шейляр гёрюб -
гётюрмюшдю, беля ишляря чох раст гялмишди. Нечя илдир ки, Парисдя йашайырды, геджяляр
хямишя гедж гайыдырды вя кючялярдя ня десян, гёрюрдю.
Хидмятчи гядяхляри гятирди. Равик тюнд, кяскин гохулу алма арагыны гётюрюб,
эхтийатла гадынын гаршысына гойду.
– Буну да ичин, – деди, – бир шей дейил, анджаг гызышарсыныз. Башыныза ня гялдийини
билмирям, анджаг уряйинизя салмайын. Чох шейи уряйя салмага дяймяз.
Гадын динмядян онун узюня бахырды. Арагы хяля ичмямишди.   – Догрудан, элядир. Хюсусиля геджяляр олан шейляри, хеч дяймяз. Геджяляр хяр шей
адама дяхшятли гялир.
Гадын хяля дя она бахырды, няхайят, диллянди:
– Мяня тясялли вермяк лазым дейил.. .
– Бу даха йахшы.. .
Равик бахышлары иля хидмятчини ахтарды. Бяси иди, беля гадынлары чох гёрмюшдю.
Уряйиндян кечирирди: «Йягин русдур. Чятини озюня йер элямякдир, сонра адамын
агзындан вурурлар».
– Руссунуз? – дейя сорушду.
– Хейр.
Равик хагг - хесабы кясиб, худахафизляшмяк учюн айага галхды. Гадын да сакитджя
онунла бярабяр дурду, санки, беля дя оламалы иди. Равик тяряддюдля она бахды, «ейби
йохдур, чыхан кими, айрыларам, » – дейя фикирляшди.
Байырда йагыш башламышды. Равик гапынын агзындаджа дайанды.
– Хансы тяряфя гедяджяксиниз? – дейя сорушду вя гят этди ки, гадын хараны деся, акс
тяряфя дёнсюн.
– Билмирям.. . Хара олса.. .
– Харада йашайырсыныз?
– Ора олмаз! Йох! Гедя билмярям.. . Ора олмаз!
Гадын диксинди.
Онун гёзляриндя гяфлятян дяхшятли бир горху гыгылджым кими парылдайыб йох олду.
«Далашыб, – Равик фикирляшди, – ня устюндяся сёзляри чяп гялиб, аджыг эляйиб чыхыб.
Сабах гюнортайа гядяр дюшюнюб - дашынаджаг, ахырда гери гайыдаджаг».
– Хеч кяси танымырсыныз ки, йанына гедясиниз? Танышыныз йохдур? Мейханадан зянг
вурмаг оларды.. .
– Хейр, хеч кясим йохдур.
– Хяр халда, бир йеря гетмялисиниз. Пулунуз да йохдур?
– Вар.
– Онда мехманханайа гедин. Бу йахын кючялярдя ня гядяр десяниз, вар.
Гадын динмяди.
– Ахы харайаса гетмялисиниз, – Равик хёвсялядян чыхырды. – Кючядя, йагышын алтында
галасы дейилсиниз ки.. .
Гадын плашыны дюймяляди.
– Дюз дейирсиниз, – деди вя санки, няся йадына дюшдю. – Дюз дейирсиниз. Тяшяккюр
едирям. Мяним учюн нарахат олмайын, бир йер тапыб гедярям. Тяшяккюр эдирям. – О
бири али иля плашынын йахалыгыны галдырды. – Чох саг олун.. .
Алтдан йухары нифрятля Равикя бахды, гюлюмсямяк истяди, анджаг алынмады. Сонра
сакит, гяти аддымларла думанлы - чискинли кючяйя аддымлады.. .
Равик бир анлыга йериндян тярпянмяди. «Лянят шейтана», – дейя тяяджджюбля,
тяряддюдля донгулданды. Хеч билмяди, ня олду, неджя олду, о йазыг тябяссюммю, йа
да бахышымы она бирдян деди ки, думанда азмыш ушага бянзяйян бу гадыны тяк
бурахмайаджаг. Тез онун архасынджа йёнялди:
– Мянимля гедяк, – деди, – сизин учюн бир шей фикирляшярик.. .
Онлар этуал мейданына чатдылар. Чянли - чискинли хавада бу мейдан эля бёйюк
гёрюнюрдю ки, дейярдин, уджу - буджагы йохдур. Думан гатылашмышды вя йан - йёрядя   чарпазлашыб айрылан кючяляр даха сечилмирди. Гёрюнян йалныз бу няхянг мейдан,
солгун ишыглы ара - сыра фянярляр вя бир дя «Зяфяр тагы»нын гёйлярдя думана гарышыб
итян даш гюлляси иди. Гюлля дя, санки, о чискинли - думанлы сяманын диряйи иди вя бу
геджянин тянхалыгында инсанлыгын сон мязарыны андыран намялум асгярин гябри
устюндяки сёнюк мяшяли гойнуна алмышды.. .
Онлар мейданы кяся кечдиляр. Равик тялясирди. О гядяр йорулмушду ки, фикирляшмяйя
дя хейи галмамышды. Тякджя гадынын йюнгюл аддым сяслярини эшидирди. Динмяз -
сёйлямяз онун ардынджа гедян гадын да башыны синясиня аймиш, аллярини плашынын
джибиндя гизлятмишди вя бирдян Равик бу мейданын тянхалыгында хисс этди ки,
танымадыгы, билмядийи бу гадын, гярибя дя олса, бирджя анлыга она лап догмалашды.
Бялкя дя, бунун сябяби эля тянхалыгын озю, гадынын да онун кими гяриб олмасы иди.
Халбуки гадын онун учюн йад бир адамдыр, гёрюнюр, иллярин тянхалыгы, гяриблийи
онлары йахынлашдырмышды.
Равик Терн мейданынын архасында, Варгам проспекти иля бирляшян дар дёнгядяки
баладжа мехманханада галырды. Бина озю чох кёхнялмишди, анджаг гиришиндяки лёвхя
тязяйди: «Интернасионал» отели.
Зянги басды.
– Бош отагыныз вар? – дейя гапыны ачан огландан сорушду. Оглан йухулу - йухулу,
кют нязярлярля онун узюня бахды.
– Нёвбятчи йохдур, – няхайят, о кякяляди.
– озюм гёрюрям. Сяндян бош отаг сорушдум.. .
Оглан тяряддюдля чийинлярини чякди. Равикин йанында гадын олдугуну гёрюрдю,
анджаг нийя бош отаг сорушдугуну анлайа билмирди. Эшидиб - билдийиня гёря беля
халларда икинджи отаг лазым гялмирди.
– Мадам йатыр. Ойатсам, мяни говар, – дейя оглан айагларыны бир - бириня сюртдю.
– Йахшы, онда озюмюз бахарыг.
Равик она чайпулу веряряк, ачары гётюрдю, габага дюшюб, пиллякянля галхды. Оз
отагыны ачмамыш гоншу гапыйа бахды. Астанада айаггабы йох иди. Гапыны ики дяфя
тыггылдатды. Джаваб гялмяди. Эхтийатла дястяйи бурду. Гапы баглы иди.
– Дюнян бош иди, – дейя Равик мызылданды, – пянджяря тяряфдян бахаг. Йягин, сахибя
озю баглайыб. Горхур ки, тахтабитиляр гачар.
Оз отагыны ачды.
– Бирджя дягигялийя отурун, – гырмызы ортюклю диваны гёстярди. – Индиджя гялирям.
Равик эйвана чыхан гапыны ачды, дямир аракясмяни ашыб, о бири отагын эйванына
дюшдю, гапыны итяляди. О да баглы иди. Кор - пешман гери гайытды.
– Бир шей чыхмады. Сизя йер дюзялдя билмядим.
Гадын диванын бир кюнджюня гысылмышды.
– Олар, бир аз да отурум?
Равик диггятля ону сюздю. Йоргунлугдан уз - гёзю гырышмышды. Адама эля гяляирди
ки, даха йериндян тярпяня билмяйяджяк.
– Гала да билярсиниз.
– Бирджя дягигялийя.. .
– Бурададжа йатын. Ан асан йолу будур.
Гадын, дейясян, ону эшитмяди. Аста - аста, демяк олар ки, гейри - ихтийари башыны
булады.   – Гяряк, мяни кючядя гойайдыныз. Инди.. . Дейясян.. . Гедя билмяйяджяйям.. .
– Мян дя эля фикирляширям. Галын, бурада йатын. Ан йахшысы будур. Сабах бахарыг.
Гадын онун узюня бахды:
– Мян сизя.. .
– Аллах хатириня.. . – Равик ону габаглады, – мяня мане олмурсунуз. Хара
гедяджяйини билмяйян адамларын бурада геджялядийи биринджи дяфя дейил. Бу
мехманхана гачгынлар учюндюр. Беля шейляр бурада хяр гюн олур. Чарпайы сизин
олсун, мян ися диванда йатарам. Ойряшмишям.. .
– Хейр, хейр! Мян эля бурада отураджагам. Бурададжа отурмага иджазя версяниз,
бясимдир.
– Йахшы, сиз дейян олсун.
Равик палтосуну чыхарыб асды. Сонра чарпайынын устюндяки адйалы, йастыгы гётюрюб,
стуллардан бирини дивана тяряф чякди. Ванна отагындан узун бир хамам халаты гятириб,
стулун башына асды.
– Оланым будур, – деди, – истясяниз, пижама да гётюрюн. Сийирмядя олмалыдыр. Даха
сизинля гуртардым. Истяйирсинизся, гедин, йуйунун. Мяним хяля бир аз ишим вар.
Гадын башыны булады. Равик гялиб онун гаршысында дайанды.
– Плашы ися инди чыхармалы оладжагсыныз, – деди, – тамам судур. Берети дя верин.
Гадын икисини дя чыхарыб верди. Равик йастыгы диванын бир кюнджюня гойду:
– Башынызы бура гойарсыныз. Стулу да она гёря гоймушам ки, йыхылмайасыныз.
О, стулу дивана бир аз да йахын чякди.
– Айаггабыларынызы да чыхарын. Ичиндя селляр - сулар ойнайыр. Йахшы сятялджямликсиниз.. .
О, гадынын айаггабыларыны чыхартды, сийирмядян бир джют гыса йун джораб гётюрюб,
айагына гейдирди.
– Бунунла биртяхяр кечинмяк олар. Адам, гяряк, ан чятин анларда беля рахатлыг
хагда дюшюнсюн. Кёхня асгярлик адятидир.
– Тяшяккюр эдирям, – гадын диллянди, – тяшяккюр эдирям.
Равик ванна отагына кечиб кранлары бурду. Су ваннайа пюскюрдю. Галстукуну
чыхарыб, гюзгюдя фикирли - фикирли озюня бахды. Ити гёзляри чухура дюшмюшдю. Сифятдян
арыг иди вя о гядяр азгин гёрюнюрдю ки, гёзляр олмасайды, дейярдин, олю сифятидир.
Додаглар.. . Бурун пярляриндян додагларын уджуна гядяр узанан назик гырышлар.. . Саг
гёзюнюн устюндяки узун чапыг сачларына гядяр гедиб чатмышды.. .
Телефон зянги ону хяйалдан айрыды. Лянят шейтана! Бирджя анлыга хяр шейи
унутмушду. Онда беля хисся гапылма халлары олурду. Хяля ичяридяки гадын.. .
– Гялирям, – дейя гышгырды.
– Горхдунуз? – дейя о, дястяйи галдырды. – Неджя? Бяли.. . Йахшы.. . Хя, Албяття, олар.. .
Бяли.. . Харада? Йахшы, бу дягигя гялирям.. . Исти гяхвя.. . Тюнд олсюн.. . Бяли.. .
О, дястяйи йавашджа йериня гойду, фикирли - фикирли диванын айаг тяряфиндя отурду.
Сонра:
– Мян гедяси олдум, – деди, – тялясикдир.. .
Гадын о дягигя айага дурду. Азаджыг сяндяляди, стула сёйкянди.
– Йох, йох! – Равик гадынын бу хярякятиндян риггятя гялди. – Сиз галын. Йатын.. .
Мян бир - ики саатлыга гедирям.. . Билмирям, ня гядяр чякяр.. . Галын.. .   Палтосуну гейди. Гяфлятян аглына бир фикир гялди вя о дягигя дя йоха чыхды. Гадын
огурлуг элямязди. Бу, элясиндян дейилди. Элялярини йахшы таныйырды. Бир дя огурланасы
няйи вар иди?
– Олар, мян дя гедим? – Гадын бу сёзляри дейяндя Равик артыг гапыйа чатмышды.
– Хейр, олмаз! Сиз галын. Ня лазым олса, гётюрюн. Истяйирсиниз, чарпайыда йатын.
Конйак да вар. Йатын.. . – О гери дёнюб чыхмаг истяди.
– Гойун ишыг йана - йана галсын. – Гадын бу сёзляри гяфлятян, тяляся - тяляся деди.
Равик алини дястякдян чякди.
– Горхурсунуз?
Гадын башыны булады. Равик башы иля ачара ишаря эляди:
– Гапыны архамджа баглайын, анджаг ачары чыхарын. Ашагыда бири дя вар, онунла
ачарам.. .
Гадын йеня башыны булады:
– Горхурам.. . Хахиш эдирям, гойун ишыг йана - йана галсын.
– Беля де.. . – Равик сынайыджы нязярляряля она бахды: – Онсуз да сёндюрмяк
истямирдим. Гойун беляджя галсын. Баша дюшюрям.. . Озюмюн дя башыма гялиб.
Акасийа кючясинин тининдя такси раст гялди.
– Лаурстан кючяси, он дёрд. Бир аз джялд олун.
Сюрюджю машыны дёндяриб Карно проспектиня чыхды. Онлар дё ле Гранд Арме
проспектиня чатанда саг тяряфдян баладжа, икиадамлыг бир машын чыхды. Агяр кючя йаш
вя сюрюшкян олмасайды, тоггушардылар. Айляджи басанда о бири машын дюз кючянин
ортасына кими сюрюшдю, аз галды, габагы таксийя дяйсин. «Рено» маркалы машын иди,
фырфыра кими фырланырды. Сюканын архасында эйнякли, гара шлйапалы бир киши отурмушду
вя машын фырландыгджа, хярдян авазымыш сифяти гёрюнюрдю. Сонра машын дюзялди,
кючянин башында, Аида дарвазасынын йанында, узю «Зяфяр тагы»на тяряф дайанды.
Узагдан йашыл бёджяйя охшайырды. Сюрюджю алини пянджярядян чыхарыб йумругу иля
онлары хядяляди. Таксинин сюрюджюсю Равикя тяряф дёндю:
– Белясини хеч гёрмюсюнюз?
– Бяли.
– Шлйапасына бах! Ким башына шлйапа гойуб, геджя вахты беля сюрятля машын сюряр?
– Гюнах сиздя иди, чюнки о, баш кючя иля гедирди. Нийя сёйюрсюнюз?
– Албяття, гюнах биздя иди. Эля она гёря дя сёйюрям.
– Бяс гюнах онда олса, нейляйярдиниз?
– Онда да сёйярдим.
– Дейясян, чох зарафатджыл адама охшайырсыныз.. .
– Онда башга джюр сёйярдим, – дейя сюрюджю машыны Фош проспектиня дёндярди. – Беля
дя тяяджджюблянмяздим. Айдын олду?
– Хейр. Тинлярдя бир аз йаваш сюрюн.
– Онсуз да йаваш гедирям. Кючяляря, эля бил, йаг чякилиб. Сиз ки мяня гулаг асмаг
истямирсиниз, нийя данышдырырсыныз?
– Чюнки йорулмушам, – Равик хёвсялядян чыхырды, – чюнки геджядир. Бир аз бярк
сюрюн.
– Бу, башга мясяля.. . – Сюрюджю алини фуражкасынын гюнлюйюня апарды. – Баша
дюшдюм.
Бирдян Равикин аглына няся гялди:   – Бура бахын, – деди, – сиз руссунуз?
– Хейр. Анджаг мюштяри гёзляйяндя алимя кечяни охуйурам.
«Бу гюн мянимки руслар сарыдан гятирмир, – дейя Равик уряйиндян кечирди вя
архайа сёйкянди. – Инди бир финджан гяхвя олайды.. . Озю дя тюнд, исти.. . Йягин, орада
вар.. . Гяряк, аллярим титрямясин.. . Йохса, Веберя ийня вурдурасы оларам».
О, шюшяни ашагы салыб, ням хаваны аджгёзлюкля джийярляриня чякди.. .


Икинджи.

Баладжа джяррахиййя отагы чох ишыглы иди вя тяртямиз сахланан саллагханайа охшайырды.
Хяр йанда гана бялянмиш памбыгла долу ведряляр, саргылар, тампонлар! Эля бил,
онлардан отага гырмызы ишыг сюзюлюрдю. Вебер узбяюз отагда, устюня лак чякилмиш
дямир столун архасында отуруб няся йазырды. Тибб баджысы алятляри гайнадырды. Су
пыггылдайыр вя бу заман, санки, отагдакы ишыг джызылдайырды. Анджаг джяррахиййя
столуна узадылмыш мейит бунларын хамысына биганя иди, хеч нядян хябяри йохдур.
Равик дуру сабуну алляриня тёкюб, йумага башлады. Чох аджыглы иди вя аллярини эля
бярк сюртюрдю ки, дейярдин, дярисини соймаг истяйир.
– Тфу… – о, кобуд бир сёйюш сёйдю. Тибб баджысы икрахла она бахды. Вебер башыны
галдырды:
– Сакит олун, Эжени, бютюн джяррахлар сёйюр. Хюсусиля, ишляри дюз гятирмяйяндя!
Гяряк, сиз индийя кими буна ойряшмиш олайдыныз.
Тибб баджысы хейли аляти гайнайан суйун ичиня атды, инджик тярздя диллянди:
– Профессор Пере хеч вахт пис сёз данышмазды. Буна бахмайараг, о да чох адама
хяйат бяхш эляйирди.
– Профессор Пере бейини сахясиндя мютяхяссис иди. Онунку зяриф, дягиг зяргяр ишидир,
Эжени. Биз ися гарын - багырсагла алляширик. Бу, тамам башга шейдир. – Вебер
дяфтярчяни ортюб айага дурду. – Йахшы ишлядиниз, Равик. Анджаг биздян аввял кимся
башдансову иш гёрюбся, нейлямяк олар? !
– Хейр, олар. Бязян олур… – Равик аллярини силиб, сигарет йандырды. Тибб баджысы хеч
ня демяйиб, наразылыгла пянджяряни ачды.
– Афярин, Эжени! – Вебер ону алгышлады. – Хямишя гайда - гануну гёзляйирсиниз.
– Мяним хяйатда хяля арзуларым вар, беля тез олмяк истямирям.
– Чох гёзял, Эжени, бу да бир тясяллидир.
– Анджаг эляляри вар ки, хеч няйи йохдур. Истямирляр дя олсун…
– Бу, сизя аиддир, Равик, – Вебер гюлдю. – Йахшысы будур, тез арадан чыхаг. Сяхярляр
Эжени чох аджыглы олур. Онсуз да бурада бизлик иш галмады.
Равик дёнюб хяйатда арзулары олан тибб баджысына нязяр салды. Гыз да чякинмядян
онун гёзляринин ичиня бахды. Гёзляриндяки никелли эйняк Эженин ифадясиз узюня няся
бир сяртлик верирди. О да Равик кими бир адам иди, анджаг нядянся она йовуша
билмирди.
Равик:
– Багышлайын, – деди, – сиз хаглысыныз.   Дюмаг столун устюня узадылан шей бир аз да бундан габаг озюндя умид ишартысы,
дёзюм йашадан титряк бир хяйат парчасы иди. Инди ися джансыз мейит олмушду вя
омрюндя хеч вахт сяхв аддым атмадыгы иля ойюнян Эжени адлы автомат инсан онун
устюня аг мяляфя чякиб апарды. «Беляляри хямишя хяр шейя дёзюрляр, – Равик
уряйиндян кечирди. – Гюняшин бу дашюряклилярдян хошу гялмир, она гёря дя онлары
унудур вя ахыр нятиджядя, беляляри чох йашайыр».
Вебер диллянди.
– Хялялик, Эжени, бу гюн дойунджа йатын.
– Хяляляик, доктор Вебер. Тяшяккюр эдирям, джянаб доктор.
– Хялялик. – Буну да Равик деди. – Байагкы сёйюшя гёря дя багышлайын.
– Сабаха гядяр. – Эжени чох сойуг тярздя джаваб верди. Вебер уз - гёзюню туршутду:
– Йаман тюндмяджаз гыздыр.
Байырда тутгун бир сяхяр ачылырды. Кючядян зибилдашыйан машынларын тырылтысы эшидилирди.
Вебер йахалыгыны галдырды:
– Чох пис хавадыр. Сизи апарым, Равик?
– Хейр, тяшяккюр эдирям. Пийада гедяджяйям.
– Беля хавада? Апара билярям. Хеч бир тин дя дейил.
Равик башыны йыргалады:
– Тяшяккюр эдирям, Вебер.
Вебер ону сынайыджы нязярлярля сюздю:
– Гярибядир, – деди, – бычагынызын алтындан кимся саг чыхмайанда хяля дя
хяйяджанланырсыз. Он беш илдир адам йарырсыныз, беля шейляри чох гёрмюсюнюз.
– Бяли, чох гёрмюшям. Амма йеня хяйяджанланырам.
Кёк, бой - бухунлу Вебер онунла узбяюз дайанмышды. Копуш йанаглары Нормандийа
алмасы кими гыпгырмызы иди. Йагыш ислатдыгындан гара, гыса быглары ишылдайырды.
Сякинин кянарында бир «Буик» дайанмышды вя о да беляджя ишылдайырды. Вебер инди она
миниб эвиня гедяджяк. Чяхрайы рянгли эви шяхярин кянарында иди. Бу эвдя ону
тяртямиз, гёзгамашдыран арвады, бир джют тяртямиз, гёзгамашдыран баласы, тяртямиз,
гёзгамашдыран бир хяйат гёзляйирди. Няфясини ичиня чякиб бычагы илк дяфя эхтийатла
атя вуранда шырымланан гыпгырмызы ганы, пярдя кими гат - гат ачылан бядяни гёряндя,
омрюндя ишыг ня олдугуну билмяйян азалар бир - бир узя чыханда, джянгялликдя ов
далынджа дюшмюш овчу кими ахтаранда, зядялянмиш тохумаларда, шишлярдя, вязилярдя
ан дяхшятли йыртыджыйа – олюмя раст гяляндя кечирдийин гяргинлийи, хяйяджаны белясиня
баша салмаг олардымы? Хямин йыртыджы иля дёйюшя гирирсян, анджаг алиндя ити бычагдан
ийнядян, сонсуз инамдан башга хеч ня олмур…Бютюн диггятини джямляшдириб урякля
ишлядийин анда гяфлятян хараданса горхундж бир кёлгя сюрюнюб, ганына ишляйир,
гяхгяхя чякяряк, «мян дя варам» дейир, санки, бычагы коршалдыр, ийня аз галыр сына,
аллярин агырлашыр вя о гизли, мюяммалы, дёйюнян хяйат бирдян - биря кейляшмиш
алляриндян чыхыр, гапгара горхундж бир далга ону гойнуна алыб, узаглара апарыр, ня
гядяр чалышырсан, габагыны кяся билмирсян, гедяндя дя далынджа чатмырсан… Ня
вахтса няфяс алан, хяйатда оз ады олан бир инсан о дягигя хечя дёнюр, олюм пярдяси
чякилмиш сифятиндя али хяр йандан узюлмюш зяиф бир мюгавимят нишаняси донуб
галыр… Бютюн бунларын ня демяк олдугуну о, харадан биляр? Бунлары она баша
салмаг олардымы? Ахы бурада баша салынасы ня вар иди?
Равик тязядян сигарет йандырды:   – Ийирми бирджя йашы варды… – деди.
Вебер йайлыгыны чыхарыб, быгларында ишылдайан йагыш дамджыларыны силди:
– Сиз чох йахшы ишлядиниз, Равик. Шяхсян мян баджармаздым. Киминся
башысойуглугу узюндян ону хилас эдя билмядиниз… Бу, сизин гюнахыныз дейил. Хяр
шейя беля йанашсаг, ахырымыз хара гедиб чыхар?
– Бяли, догрудан, хара гедиб чыхар? !
Вебер йайлыгы джибиня гойду.
– Сиз, гяряк, бу гядяр гёрюб - гётюряндян сонра чох дёзюмлю олайдыныз.
Равик истехза иля она бахды:
– Дёзюм хеч вахт олмур. Тякджя хяр шейя ойряшмяк мюмкюндюр…
– Мян дя эля ону нязярдя тутурдум.
– Анджаг бязиляриня хеч ойряшмяк дя олмур. Нийясини демяк чятиндир. Тутаг ки,
гяхвядян олду. Бялкя дя, эля, догрудан, гяхвядян олду. Биз дя ону хяйяджанла
гарышдырырыг.
– Йахшы гяхвя иди. Эля дейил?
– Чох йахшы иди.
– Гяхвя дямлямяйин устасыйам. Бирдян хисс элядим ки, гяхвя истяйирсиниз, она гёря
дя озюм хазырладым. Хяр халда, Эженинин дюзялтдийи гапгара хоррадан йахшы иди.
Дюз дейирям?
– Хеч мюгайисяйя гялмяз. Гяхвя дямлямякдя махирсиниз.
Вебер машина отуруб, ону ишя салды, башыны пянджярядян чыхарыб деди:
– Бялкя, догрудан, сизи апарым? Ахы чох йорулмусунуз.
«Порсуг кимидир, – Равик уряйиндян кечирди. – Шишмиш порсуга охшайыр. Бяс бу ня
демякдир? Харадан аглыма гялди? Нийя беля акс фикирляр гялир аглыма? »
– Йоргун дейилям, – деди, – гяхвя мяни айылдыб. Йухунуз ширин олсун, Вебер.
Вебер гюлдю. Гара быгларынын алтындан дишляри агарды:
– Йатмаг нядир? ! Гедиб багда ишляйяджям, занбаг, няргизгюлю басдыраджагам.
«Хя, занбаг, няргизгюлю… – Равик уряийндян кечирди. – Араларына чынгыл тёкюлмюш,
дырмыгланмыш ляклярдя… Занбаг, няргизгюлю – бахарын нарынджы, гызылы
мюждячиляри…»
– Хялялик, Вебер, – деди, – йягин, о бири ишляри озюнюз гёряджяксиниз.
– Албяття! Ахшам зянг вурарам. Тяяссюф ки, гонорар аз оладжаг. Хеч демяйя
дяймяз… Гыз касыб имиш вя дейясян, гохуму йохдур. Хяля бахарыг…
Равик алини йеллятди.
– Эженийя йюз франк вериб, – Вебер сёзюня давам этди, – дейясян. Оланы бу имиш.
Ондан ийирми беши сизиндир.
– Йахшы, йахшы… – Равикин сябри тюкянди. – Хялялик, Вебер.
– Хялялик. Сабах сяккизя гядяр…
Равик аста - аста Лауристон кючяси иля гедирди. Йай олсайды, Булон мешясиндяки
скамйалардан бириндя отурар, сяхяр гюняшиндя гызына - гызына хеч ня фикирляшмядян,
хяйяджаны совушуб кечяня, кими чайа, йашыл мешяйя тамаша эдяр, сонра да
мехманханайа гедиб йатарды.
Буасор кючясинин тининдяки бистройа гирди. Пиштахтанын йанына бир нечя фяхля вя йюк
машыны сюрюджюляри йыгышмышды. Онлар булка иля исти, тюнд гяхвя ичирдиляр. Равик бир
хейли онлара тамаша эляди. Ан этибарлы, ан садя хяйат… Ону оз зяхмятляри иля,  габарлы алляри иля газанмышдылар. Ахшам йоргун - аргын эвя гайыдыр, арвады габагына
йемяк гойур, сонра да йыхылыб йатыр. Эля агыр йатыр ки, йуху да гёрмюр…
– Бир гядях гилас арагы, – дейя сифариш верди.
Олян гызын саг айагында назик, уджуз, сахта гызылдан хазырланмыш зянджир варды. Беля
сяфехлийи анджаг зёвгсюз, хяйалпярвяр джаванлыгда элямяк оларды… Дюймясиндя
«Тоужоурс Джхарлес»(бир) йазылмыш бу зянджир айагына эля доланмышды ки, ачмаг
олмурду вя Сена чайынын сахилляриндя кечян базар гюнляриндян, эшгбазлыгдан, чылгын
гянджликдян, Нейдяки баладжа зяргяр дюканындан, талварда кечян сентйабр
геджяляриндян хябяр верирди. Вя гяфлятян гялян айрылыг, йолларда галан гёзляр, горху,
гяфил йоха чыхан Шарл… Харадаса бир мамача таныйан ряфигяси… Мамача, устюня
мюшямбя салынмыш стол, дяхшятли агрылар, ганахма… ган… гарынын горхудан
гырышмыш сифяти… Башындан элямяк учюн ону таксийя гойан алляр… Сонра о азаблы -
ишгянджяли гюнляр вя няхайят, тяджили йардым, хястяхана, алышыб – йанан тярли овджунда
сыхдыгы олан - олмазы – йюз франк вя бир дя… артыг гедж иди…
Радио хырылдамага башлады. Кимся танго устюндя гарт сясля мянасыз сёзляр
охуйурду. Равик бирдян хисс эляди ки, байагкы тяшрихин гедишини тязядян хатырлайыр,
хяр хярякятини саф - чюрюк эдир. Бир - ики саат аввял олсайды, йеня няся элямяк мюмкюн
иди. Вебер зянг элятдириб, анджаг мехманханада тапылмайыб. Демяк, о, де Алма
кёрпюсюнюн устюндя дайаныб чайа бахыб, гыз да буарда олюб. Вебер беля тяшрихи тяк
эляйя билмирди. Тясадюфя бах! Гызыл зянджир тахылмыш айаг сюст дюшяряк…
«Ай догур, гял гайыгла гязяк биз…» – сахта тенор сяс зиля галхды…
Равик пулуну вериб чыхды. Кючядя такси сахлатды.
– «Озирис»я сюрюн, – деди.
«Озирис» мёхкям гайда - ганунлу бёйюк бир фахишяхана иди. Няхянг бары Мисир
услубунда тикилмишди.
Гапычы ону гёрян кими:
– Баглайырыг, – деди, – хеч кяс галмайыб.
– Хеч кяс?
– Тякджя мадам Роландадыр. Гызлар дагылышыб.
– Чох йахшы.
Гапычы наразы тярздя айагындакы галошлары даш дёшямяйя сюртдю.
– Таксини бурахырсыныз? Сонра тапмаг чятин оладжаг. Ишин ахырыдыр.
– Буну бир дяфя дединиз. Нарахат олмайын, такси тапарам.
Равик гапычынын дёш джибиня бир гуту сигарет басыб ичяри гирди, асылганын йанындакы
энсиз гапыдан бёйюк зала кечди. Бар бомбош иди; атрафа дагылмыш шяраб, чеврилмиш
стуллар, дёшямядяки сигарет кётюкляри, тютюн, атир гохусу йениджя гуртармыш кеф
мяджлисиндян хябяр верирди.
– Роланда!
Роланда, устюндя чяхрайы рянгли ипяк палтарлар галагланмыш столун йанында
дайанмышды вя Равики гёряндя хеч тяяджджюблянмяди:
– Гедждир, Равик. Ня истяйирсян? Гыз, йохса ичмяк? Бялкя, икисини дя?
– Араг. Полша арагы.
Роланда шюшя вя гядях гятирди.  – Озюн сюз, ич. Мян, гяряк, бу палтарлары сечиб йазам. Джамашырхананын машыны
индиджя гяляджяк. Хамысыны бирджя - бирджя йазмасан, бу гырхгулдур чырпышдырыр.
Сюрюджюляри дейирям! Оз гызларына хядиййя эляйирляр…
– Мусиги чалдыр, Роланда. Озю дя лап уджадан.
– Йахшы.
Роланда джихазы ишя салды. Гур мусиги сяси бу няхянг, бош залы башына гётюрдю.
– Чох гур олду, Равик?
– Хейр.
«Чох гур? Ня иди чох гур олан? Йалныз бурадакы сюкут! Хавасыз отаг кими адамы
боган сюкут! »
– Гуртардым! – Роланд Равикя йахынлашды. Онун шах гамяти, айдын сифяти, сакит,
гара гёзляри варды. Айниндяки абырлы гара палтардан билинирди ки, дайядир вя бу палтар
ону, демяк олар ки, чылпаг гязян фахишядян фяргляндирирди.
– Мяня йолдашлыг эля, Роланда.
– Йахшы.
Равик бардан айры гядях гятириб араг сюздю. Гядях йарыйа чатанда Роланда шюшядян
йапышды:
– Бяс эляйяр. Чох ичян дейилям.
– Йарымчыг гядяхдян зяхлям гедир. Ичмядийин галар.
– Нийя? Бу ки бядхярджликдир.
– Бядхярджлийя бах! Франсызлар омрю бойу ондан горхублар! Гысмаг няйя лазымдыр?
Ахы сянин хяйатына хеч кяс гянаят элямир…
– Бу, алвердир, тамам башга шейдир.
Равик гюлдю:
– Гял онда эля бу саглыга ичяк! Гёрясян, алвер гайда - ганунлары олмасайды, дюнйа
нейляйярди? ! Джанилярля, идеалистлярля, тянбаллярля доларды.
– Сяня гыз лазымдыр, Равик. Истяйирсян, Кикийя зянг вурум. Гяшянг гыздыр, ийирми
бир йашы вар.
– Беля де… Бунун да ийирми бир йашы вар. Йох, о, бу гюн мяним малым дейил.
Равик гядяхини долдурду.
– Роланда, йухуйа гетмяздян аввял ня хагда фикирляширсян?
– Чох вахт хеч фикирляшмирям. Йаман йорулурам.
– Бяс чох йоргун олмасан?
– Тур барядя.
– Нийя?
– Халамын орада эви вар. Алты да магазадыр. Ики дяфя гиров хаггыны мян вермишям.
Йетмиш алты йашы вар, оляндя эв мяня галаджаг. Истяйирям. Магазаны кафе эляйим.
Ачыг рянгли гюллю диварлар, уч няфяр мусигичи – пиано, скрипка, виолончел… Архасы
да вар… Худмани бир кафе… эв гедишли - гялишли йердядяир. Мяня эля гялир,
пярдяляри, чилчырагы иля бир йердя доггуз мин беш йюз франка баша гятирмяк олар.
Истяйирям, илк гюнляр учюн беш мин франк да эхтийатым олсун. Бир дя икинджи, учюнджю
мяртябялярин кирайяси… Мян бунлар хагда дюшюнюрям, Равик.
– Сян Турда анадан олмусан?
– Бяли. Анджаг о вахтдан хара гетдийими билян йохдур. Ишляр йахшы гется, хеч
марагланан да олмайаджаг. Пул хяр шейи хялл эляйир.  – Хяр шейи йох, чох шейи…
Равик гиджгахларында кют агры хисс эляди, гёрдю ки, дили долашыр.
– Дейясян, чох ичдим, – дейя джибиндян пул чыхарды. – Турда аря гедяджяксян,
Роланда?
– Гедян кими йох. Бир аз кечсин, сонра… Орада адамым вар.
– Онун йанына гедирсян?
– Хярдян. Арабир озю мяктуб йазыр. Албяття, башга унвана. Эвлидир, анджаг арвады
хястяханада йатыр. Вярямдир. Хякимлярин дедийиня гёря, бир - ики иля анджаг йашайар.
Сонра тяк оладжаг.
Равик дурду.
– Аллах озю сяня кёмяк олсун, Роланда. Сянин чох саглам дюшюнджя тярзин вар.
Роланда инамла гюлюмсяди. Она эля гялди ки, Равик дюз дейир. Айдын сифятиндя даха
йоргунлуг аламяти гёрюнмюрдю. Гюмрах иди, эля бил йениджя йухудан дурмушду. Ня
истядийини йахшы билирди. Хяйатын ондан гизли хеч бир сирри йохдур.
Байырда хава ишыгланмышды. Йагыш да кясмишди. Гапычы гетмиш, геджя оз гынына
чякилмиш, гюндюз башламышды. Дястя - дястя тялясян адамлар басабасла метролара
долушурдулар. Санки, бу метролар йарганлар иди, адамлар да озлярини гядим Аллахлара
гурбан вермяк учюн ора гирирдиляр…
Гадын дивандан дик атылды. Гышгырмады, зяиф, богуг бир сяс эшидилди, дирсякляниб
йериндяджя донду.
– Горхмайын! – Равик тез диллянди. – Мяням. Сизи бура гятирян адамам.
Гадын дяриндян няфяс алды. Равик ону гюджля сечирди. Хяля дя йанан электрик ишыгы
пянджярядян сюзюлян гюняш ишыгына гарышараг отагы солгун, сарыйа олгюн бир ишыга
бялямишди.
– Зяннимджя, инди сёндюрмяк олар, – дейиб Равик дюймяни бурду. О, йеня дя
гиджгахларында кют агрылар хисс эдирди. – Сяхяр йемяйи истямирсиниз? – дейя сорушду.
О, гадыны бюсбютюн унутмушду, гялиб ашагыдан ачары гётюряндя хатырламыш вя эля
билмишди ки, гетмиш олар. Каш эля гетмиш олайды! Равик чох ичмишди, шюурунун
пярдяляри чякилмиш, заманын джингилтили зянджири сынмыш, горху - хюркю билмяйян джошгун
хатиря вя хяйаллар ону оз гойнуна алмышды. О, инди тяк галмаг истяйирди…
– Гяхвя истяйирсиниз? – дейя йеня сорушду. – Бурада ондан йахшы хеч ня олмур.
Гадын башыны булады. Равик диггятля ону сюздю.
– Ня олуб? Гялян вар иди?
– Хейр.
– Анджаг няся олуб. Мяня эля биртяхяр бахырсыныз ки…
Гадынын додаглары тярпянди вя «Ий вар» сёзляри эшидилди.
– Ий? – Равик хеч ня анламады. – Арагдан ий гялмяз. Гилас арагы, бренди дя эля…
Сигарет дя дейил, чюнки озюнюз чякянсиниз. Бурада горхмага озгя ня сябяб ола
биляр?
– Эля демяк истямирям…
– Аллах эшгиня, бяс няйи дейирсиниз?
– Хяминкидир… Хямин ийдир…
– Илахи, эфир ийи оладжаг!. . – Бу, бирдян Равикин аглына гялди. – эфирдир?
Гадын башыны тярпятди.
– Ня ватса тяшрих олунмусунуз?  – Хейр. Бу…
Равик даха гулаг асмады, гедиб пянджяряни ачды:
– Бу дягигя кечиб кедяджяк. Хялялик бир сигарет чякин.
О, ванна отагына кечиб, кранлары бурду. Гюзгюдя озюня бахды. Бир - ики саат бундан
габаг да беляджя дайанмышды. Бу арада инсан олмюшдю. Албяття, гёрюнмямиш шей
дейилди. Хяр ан минлярля адам олюр. Бу хагда дягиг хесабламалар да вар.
Гёрюнмямиш иш дейилди. Анджаг олян адам учюн чох шей демякдир, хятта оз
гедишиндя олан дюнйада да гиймятли.
Ваннанын кянарында отуруб айаггабыларыны чыхарды. Эйни шейляр иди, тякрар олунурду.
Хяр гюн гёрдюйю ашйалар вя онларын лал хёкмю! Байагылыг, абырсыз адятляр… Адам
лап чашбаш галыр! Мяхяббят дянизинин уряк адлы чичяклянян сахили… Ким олурсан ол,
истяйир шаир ол, истяйир йарымаллах, истяйир дя лап ахмагын бири, фярги йохдур, хяр ики -
юч саатдан бир оз дюнйандан гопуб айагйолуна гетмялисян. Хеч ким ондан йаха
гуртара билмяз! Тябият адамы беляджя долайыр! Бир йанда романтик хяйал дюнйасы, бир
йанда да ширя ифраз эляйян вязиляр, аджындан гурулдайан гарын… Инсана нядянся
ляззят алмаг учюн верилян узвляр хям дя няйися ичяридя сечиб айырыр… Равик
айаггабылары кюнджя итяляди. Бир дя бу зяхлятёкян сойунмаг адяти! Ондан йаха
гуртармаг олмур. Йалныз тяк йашайанлар буну дуйа биляр. Бу адятдя няся ийряндж бир
мютилик, узюнтю варды. Ондан джаныны гуртармаг учюн чох вахт гейимли йатмышды.
Анджаг ня хейри, буну да бир дяфя, ики дяфя эляйирсян… Йох, ондан йаха гуртармаг
олмаз.
Шырнагы ачды. Сярин су бядянини гыдыглады. Синя долусу няфяс алыб гуруланды. Бу да
хырда адятлярин тясяллиси! Су, няфяс вя бир дя ахшам йагышы. Йалныз тянха галмыш
адамлар ону йахшы биляр. Суйа «саг ол» дейян дяри, напназик, гёмгёй дамарлардан
ахан ган… Йашыл чямянлик… Узаныб динджялмяк… Джёкя агаджлары… Дюмаг йай
булудлары… Джаванлыгын хяйал дюнйасы… Гёрясян, гялбинин кёксюня сыгмадыгы анлар
харада галды? Хяйатын дяхшятли маджяралары онларын хамысыны богду…
Отага гайытды. Гадын диванын бир кюнджюня гысылыб отурмуш, адйалы богазына гядяр
чякмишди.
– Сойугдур? – Равик сорушду.
Гадын башыны булады.
– Горхурсунуз?
Бу дяфя башыны тярпятди
– Мяндян?
– Хейр.
– Кючядян? – Равик пянджяряни баглады.
– Тяшяккюр эдирям. – Гадын диллянди.
Равик онун бойун - богазына, чийинляриня бахды. Онлар джанлы иди. Догма олмаса да,
хяр халда, хяйат аламяти, хянирти иди, даха адамы буза дёндярян тянхалыг дейилди.
Адам адама хяниртидян башга ня веря билярди? Бундан йахшы дюнйада ня варды? !
Гадын йериндя гурджухду. Титряйя - титряйя Равикя бахырды. Равик хисс этди ки, байаг
шахя галхан хяйяджан далгалары сянгиди, джанына гярибя бир сяринлик йайылды, о, озюня
гялди, гёзляри онюндя сонсуз бир алям йаранды. Эля бил, она йад олан бир планетдя
кечирдийи гаранлыг геджядян ишыглы гюндюзюня гайытды. Хяр шей бирдян - биря садяляшди:
сяхяр чагы, гадын… Даха фикирляшмяйя дяймязди.. .  – Йахын гял, – деди.
Гадын дёйюкя - дёйюкя онун узюня бахырды.
– Йахын гялсяня! – Равикин сябри тюкянирди…

Учюньджю.

Равик ойанды. Она эля гялди ки, киминся бахышлары устюндя гязир. Гадын гейиниб
диванда отурмушду. Анджаг Равикя бахмырды. Гёзлярини пянджяряйя зиллямишди. Эля
билирди, чохдан гетмиш олар. Хяля дя отагда олмасы ону хеч ачмады. Сяхяр чагы
йанында башга адам оланда, озюню биртяхяр хисс эляйирди.
Билмяди тязядян йатсын, йохса дурсун. Анджаг гадын бурада ола - ола йата
билмяйяджякди. Гяряк, ону тез башындан элясин. Агяр пула галмышдыса, асан иди. Фярги
йохдур, няйя гёря галыр галсын… Равик диллянди:
– Чохдан дурмусунуз?
Гадын диксиняряк гери дёндю.
– Йата билмядим. Хеч йахшы олмады, сизи дя ойатдым.
– Хейр, озюм ойандым.
Гадын айага дурду:
– Гетмяк истяйирдим. Озюм дя билмирям нийя галдым…
– Дайанын, мян бу дягигя гейинирям. Чёряк йейин, бу мехманхананын мяшхур
кофесиндян ичин. Вахтымыз вар, икисиня дя чатар.
О дуруб зянги басды. Сонра ванна отагына кечди. Билди ки, гадын да бурада олуб.
Анджаг хяр шейи сялигя иля йериня гойуб, хятта ишлянмиш дясмаллары да асыб. Дишлярини
йуйанда гуллугчу гыз сяхяр йемяйини гятирди. Тялясди, гайыдан кими деди:
– Хеч йахшы олмады.
– Ня?
– Гыз сизи гёрдю. Хеч аглыма гялмямишди…
– Эйби йохдур, озюню о йеря гоймады. – Гадын мяджмяйийя бахды. Равик демяся
дя, гыз йемяйи ики адамлыг гятирмишди.
– Хеч гоймаз да. Ахы бура Парисдир! Гяхвя гётюрюн. Башыныз агрыйыр?
– Хейр.
– Лап йахшы. Мянимся башым бир аз агрыйыр. Инди кечиб гедяр. Булка да гётюрюн.
– Йейя билмярям.
– Йейярсиниз. Сизя эля гялир. Бир дадына бахын.
– Догрудан, йейя билмирям.
Гадын булка гётюрдю, анджаг тез дя гайтарыб йериня гойду.
– Онда гяхвя ичин, устюндян дя сигарет чякин. Бу, асгярлярин сяхяр йемяйидир.
– элядир.
Равик йемяйя башлады.
– Хяля дя аджмадыныз? – дейя о, бир аздан йеня сорушду.
– Хейр. – Гадын сигарети сёндюрдю. – Дейясян, мян… – дейиб сусду.
– Дейясян ня?
– Гетмяк лазымдыр.
– Йолу таныйырсыныз? Чыхан кими Ваграм проспектидир.
– Хейр, танымырам.  – Харада галырсыныз?
– «Вердён» мехманханасында.
– Бешджя дягигялик йолдур. Истяйирсиниз, гёстярим. Онсуз да сизи гапыдан
отюрмялийям.
– Бяли… анджаг… иш онда дейил… – Гадын йеня сусду.
«Пул истяйир, – Равик уряйиндян кечирди. – Мялум шейдир, пула гёря галыб! »
– Утанмайын, озюм билирям, сизя… – Равик пулгабыны чыхарды.
– Бу ня демякдир? Эйиб дейил? ! – Гадын бозарды.
– Хеч… хеч… – Равик пулгабыны джибиня гойду.
– Багышлайын… – Гадын айага дурду. – Сиз… чох саг олун… йохса… Геджя вахты
нейляйярдим…
Равик хяр шейи тязядян хатырлады. Гадынын буна беля бёйюк мяна вермяси она
гюлюндж гёрюндю. Ачыгы, тяшяккюр гёзлямирди вя она гёря дя бир аз тутулду.
– Догру сёзюмдюр, билмирдим… – Гадын хяля дя дайаныб тяряддюд эляйирди.
«Гёрясян, нийя гетмир? » – фикирляшян Равик няся демяк хатириня диллянди.
– Инди ки, билирсиниз…
– Хейр! – Гадын сямимиййятля онун узюня бахды. – Хяля дя билмирям. Бирджя ону
билирям ки, няся элямялийям. Билирям ки, ора гетмяк олмаз.
– Бу, башга мясяля! – Равик палтосуну гётюрдю. – Мян сизи ашагыдан отюрярям.
– Лазым дейил, бирджя ону дейин ки… – О йеня тяряддюд этди, эля бил, сёз тапмырды. –
Бялкя, сиз билясиниз… Нейлямяк лазымдыр…Агяр…
– агяр ня?
– Адам оляндя… – Гадын даха озюню сахлайа билмяди, аглады. Хычгырмырды, эляджя
сяссиз - сямирсиз, ичин - ичин аглайырды. Равик онун сакитляшмясини гёзляди. Сонра:
– олян вар? – сорушду. Гадын башыны тярпятди.
– Дюнян ахшам?
– Сиз олдюрмюсюнюз?
– Ня? Ня дединиз?
– Сиз элямисиниз? Ня эдяджяйинизи мяндян сорушурсунузса, онда, гяряк, дюзюню
дейясиниз.
– Олюб! – Гадын гышгырды. – Гяфилдян… – О, алляри иля узюню ортдю.
– Хястя иди?
– Бяли.
– Хяким чагырмышдыныз?
– Бяли. Анджаг хястяханайа гетмяди.
– Хяким дюнян гялмишди?
– Хейр, уч гюн габаг олуб. Ону… хякими сёйюб биабыр эляди, деди, бир дя гялмя.
– Айры хяким чагырмадыныз?
– Хеч кяси танымырдыг. Гялдийимиз учджя хяфтядир. Буну да хидмятчи тапмышды.
Гоймады, деди ки… эля билди ки, озю сагаладжаг.
– Хястялийи ня иди?
– Билмирям. Хяким деди, сятялджямдир. Анджаг озю инанмырды, дейирди ки, хякимлярин
хамысы фырылдагдыр. Дюнян йахшы иди. Бирдян…
– Нийя хястяханайа апармадыныз?  – Истямяди. Деди ки, йанымда олмаса, она хяйанят эдярям. О… Ону танымырсыныз…
Баджара билмядим.
– Инди мехманханададыр?
– Бяли.
– Мехманхана сахибиня демисиниз?
– Хейр. О кечиняндя… хянирти кясиляндя… Гёзляри… Даха дёзя билмядим, чыхыб
гачдым.
Равик отян геджяни хатырлады, чох пярт олду. Анджаг олан олмуш, кечян дя кечмишди,
хеч бири учюн инди фярги йох иди. Хюсусиля гадын учюн. Хямин геджя гадын учюн хяр
шей мянасыз иди, тякджя бир шей галмышды: дёзмяк! Хяйат тякджя сентиментал
мюгайисялярдян ибарят дейилди! Лавин арвадынын олюм хябярини алан геджяни
фахишяханада кечирмишди. Фахишяляр ону хилас этмишди! Аббатлар она хеч ня эляйя
билмязди. Буну баша дюшян, ону да баша дюшярди. Беля шейляри сёзля изах этмяк
олмаз. Бурада иш гёрмяк лазым иди, вяссалам…
Равик палтосуну гётюрдю.
– Гялин, – деди, – мян дя гедярям. Ариниз иди?
– Хейр.
«Ведён» мехманханасынын сахиби кёк бир адамдыр. Башында бирджя тюк олмаса да,
рянг чякилмиш гара быглары, гара, галын гашлары варды. Вестибюлдя иди, архасынджа да
хидмятчи, гуллугчу гыз, арыг - гуру кассир гадын дюзюлмюшдюляр. Хисс олунурду ки,
артыг хяр шейи билир, гадыны гёрян кими дя асиб - джошмага башлады. Рянги бозарды,
баладжа, атли аллярини ойнада - ойнада хюдюляйиб тёкдю, анджаг Равик гёрдю ки, онларын
гялиши, хяр халда, кишинин вязиййятини бир аз йюнгюлляшдириб. Полисля, хябсхана иля
хядялямяйя башлайанда Равик онун сёзюню кясди.
– Сиз прованслысыныз? – дейя сорушду
Киши дурухду:
– Хейр. Бу ня демякдир ки? – О лап чашбаш галмышды.
– Хеч ня. Садяджя олараг, сёзюнюзюн арасына гирмяк истядим. Беля халларда мятлябя
дяхли олмайан шейляр сорушмаг лазымдыр. Йохса, дюз бир саат данышардыныз.
– Сиз кимсиниз, мюсйё? Ня истяйирсиниз?
– Бу, сизин сяхярдян бяри данышдыгларынызын ичиндя ан агыллы сёз олду.
Киши озюню йыгышдырды.
– Сиз кимсиниз ки? – О, буну эля сакит, эля эхтийатла сорушду ки, санки, хёрмят -
иззятли бир адамы инджидяджяйиндян горхурду.
– Хяким.
Киши гёрдю ки, горхулу адам дейил.
– Бизя хяким лазым дейил! – О, тязядян асиб - джошмага башлады. – Полис лазымдыр! –
Диггятля гах Равикя, гах да гадына бахды, эля билди ки, индиджя горху, этираз,
йалварыш башлайаджаг.
– Йахшы фикирдир. Бяс нийя чагырмырсыныз? Сиз ки онун олдюйюню чохдан билирсиниз.
Киши хеч ня демяйиб, аджыгла Равики сюздю.
– Инди мян дейим нийя… – Равик бир аддым иряли гялди. – Чюнки мюштяриляринизин
дярдиндян хай - кюй галдырмаг истямирсиниз. Бундан хябяр тутан кими, чоху кёчюб
гедяджяк. Анджаг полис гялмялидир, чюнки ганун белядир, хяр шейи сакитджя йолуна
гоймаг ися озюнюздян асылыдыр. Аслиндя, бунун сизя дяхли йохдур. Горхмусунуз ки,  сизин бойнунуза атыб гачарлар. Нахаг йеря! Бир дя хагг - хесабдан горхмусунуз.
Хаггыныз чатаджаг. Мян инди мейитя бахмаг истяйирям, сонра хяр шейи озюм хялл
эдярм.
Равик кишинин йанындан кечиб гедяркян, гадындан сорушду:
– Хансы отагдыр?
– Он дёрд.
– Сиз лазым дейилсиниз, гялмяйин, хяр шейи озюм йолуна гойарам.
– Хейр, гала билмярям.
– Хамысыны тязядян гёрмяйин ня мянасы?
– Хейр, гала билмярям.
– Йахшы неджя истяйирсиниз…
Отаг алчаг таванлы иди вя пянджяряси кючяйя бахырды. Гуллугчу гызлар, мяртябя
нёвбятчиляри вя хидмятчиляр гапыйа йыгышмышдылар. Равик онлары дагытды. Отагда ики
чарпайы варды. Диварын йанындакы киши узанмышды. Рянги саралмышды, мумйаланмыш
кился хадими кими дюмдюз узанмышды, гара, гыврым сачлары, айниндя дя гырмызы ипяк
пижама варды. Алляри синясиня чарпазланмышды. Йанындакы баладжа кятилин устюндя
баладжа, уджуз, агадждан йонулмуш мадонна фигуру варды. Онун устюндя помада
лякяси галмышды. Равик фигуру гётюрюб архасына бахды: «Маде ин Германй»
йазылмышды. Диггятля мейитя бахды. Додагларына бойа чякмямишди. Уздян элясиня
дя охшамырды. Гёзляри йарыачыг иди. Бири о бириня нисбятян даха чох ачылмышды.
Онлардан биганялик йагырды вя узюндя, эля бил, абяди хясрят нишаняси донуб
галмышды…
Равик мейитя тяряф айилди. Столун устюндяки дярман шюшяляриня бахыб, ону мюайиня
этмяйя башлады. Зор ишлядилмямишди. Дикялди.
– Она бахан хякимин ады ня иди? – дейя гадындан сорушду. – Адыны билирсиниз?
– Хейр.
Равик диггятля онун узюня бахды: рянги гачмышды.
– Кечин отурун. – О, кюндждяки стулу гёстярди. – Йериниздян тярпянмяйин. Хяким
чагыран хидмятчи бурададыр? – Гапыдан ичяри бойлананлара гёз гяздирди.
– Бу мяртябяйя Франсуа бахыр, – дёшямясилян агаджы тюфянг кими синясиня сыхмыш
сюпюргячи гадын диллянди.
– Франсуа кимдир?
Хидмятчи иряли дурду.
– О хякимин ады ня иди?
– Бонне. Чарлз Бонне.
– Телефон нёмрясини билирсиниз?
Хидмятчи эшяляйиб джибиндян нёмряни тапды.
– Пасси, ики мин йедди йуз гырх уч.
– Йахшы… – Равик бойланан адамларын арасындан сахибкарын сифятини дя гёрдю. –
Бялкя, гапыны баглайаг? Йохса, истяйирсиниз, кючядян кечянляр дя тёкюлюшюб
гялсинляр?
– Хейр, хейр! Дагылышын. Хамыныз дагылышын! Няйя йыгышыбсыныз? Иш вахты дейил? Мян
ахы сизя пул верирям. – Киши хамыны чыхарыб, гапыны баглады.  Равик дястяйи гётюрюб аввялджя Веберя зянг вурду, онунла бир аз да данышды. Сонра
Бонненин нёмрясини йыгды. Бонне гябул отагында иди. О, гадынын дедиклярини тясдиг
эляди.
– Киши олюб. Олюм шяхадятнамясини йазмаг учюн гяля билмязсиниз?
– О, мяни говду. Озю дя тяхгир эляди!
– Даха тяхгир эляйя билмяз.
– Хеч хаггымы да вермяди. Мяня тамахкар, фырылдагчы деди.
– Бяс пулунузу да алмага гялмязсиниз?
– Адам гёндярярям.
– Йахшысы будур, озюнюз гялин. Йохса пулу гёрмяйяджяксиниз.
– Йахшы, гялярям, – Бонне бир аз тяряддюд эляйяндян сонра разылашды. – Анджаг пулу
алмамыш, хеч няйя гол чякян дейилям. Уч йюз франк эляйир.
– Чох гёзял, уч йюз франк олсун, верярик. – Равик дястяйи асыб гадына тяряф дёндю:
– Тяяссюф ки, бунларын хамысына сиз дя гулаг асмалы олдунуз. Башга чыхыш йолу йох
иди. О, бизя лазымдыр.
Гадын пулу чыхарды:
– Эйби йохдур, – деди, – бу мяним учюн йенилик дейил. Бу да пул…
– Хяля лазым дейил. Индиджя гяляджяк. Онда верярсиниз.
– Шяхадятнамяни озюнюз йаза билмяздиниз?
– Хейр, хяким гяряк франсыз олсун. Мюалиджя эляйян хяким олса, даха йахшыдыр…
Бонне гапыны архасынджа ортян кими, отага дярин сюкут чёкдю. Санки, ичяридян бирджя
адам дейил, гошун чыхмышды. Кючядян эшидилян сяс дя батмышды, эля бил о, гаты хаваны
йарыб дивара дяйир вя атрафа сяпялянирди. Бир нечя саатлыг гет - гялдян, чяк - чевирдян
сонра мейит илк дяфя озюню хисс этдирмяйя башлады. Онун йаратдыгы дяхшятли сюкут бу
касыб отагы башына гётюрмюшдю. Айниндяки ипяк пижама пар - пар парылдаса да, о
чохдан олмюш тялхяк тясири багышлайырды, чюнки тярпяниш йох иди. Бютюн джанлылар
хярякят эдир вя хярякят эдирся, демяк, онда гюдж олур, гяшянг олур, гюлюндж олур.
Бунларса абяди сюкута далмыш шейлярин йаратдыгы мювяггяти азямят дейилди. Беля
азямят йалныз олюмдя олур вя инсан оляндя, бирджя анлыга да олса, азямятли гёрюнюр.
– Эвлянмямишдиниз? – Равик сорушду.
– Хейр. Нийя сорушдунуз ки?
– Гануна, мирас галмыш шейляря гёря. Няйин сизя, няйин она мяхсус олдугуну полис
мюяййянляшдиряджяк. Няйиниз варса, гётюрюн. Онункулары полис апараджаг,
гохумларындан ким тапылса, она веряджяк. Гохуму вар?
– Франсада йохдур.
– Сиз онунла йашайырдыныз?
Гадын джаваб вермяди.
– Чохдан?
– Ики ил иди.
Равик йан - йёрясиня бойланды:
– Чамаданыныз йохдур?
– Вар иди… Орада… Диварын йанында иди… Дюнян ахшам орада иди…
– Аха, сахибкар… – Равик гапыны ачанда алиндя дёшямясилян агаджы тутмуш
сюпюргячи тез гери чякилди. – Бу хярякятиниз хеч йашыныза йарашмыр, анаджан.
Сахибкары чагырын.
Гадын этираз элямяк истяди, анджаг Равик она имкан вермяди:
– Дюз эляйирсиниз. Сизин йашда оланда адам хяр шейля марагланыр. Инди ися сахибкары
чагырын.
Гары няся мызылдады, агаджы сюрюйя - сюрюйя гёздян итди.
– Чох тяяссюфляр олсун… – Равик гадына тяряф дёндю. – Башга чыхыш йолу йохдур.
Бир аз йахшы чыхмыр, анджаг, гяряк, инди эляйяк. Бялкя дя, инди баша дюшмядиниз,
анджаг беля лазымдыр.
– Баша дюшюрям.
Равик диггятля она бахды:
– Баша дюшюрсюнюз?
– Бяли.
Сахибкар, алиндя кагыз, гапыны дёймядян ичяри гирди.
– Чамаданлар харададыр? – Равик ону габаглады.
– Аввялджя хагг - хесаб… Буйурун, аввялджя хагг - хесабы верин.
– Хейр, аввялджя чамаданлары гятирин. Индийя кими хеч кяс хагг - хесабдан бойун
гачырмайыб. Отаг хялялик бизимдир. Гялян дяфя ичяри гиряндя гапыны дёйюн. Хагг -
хесабы да бура верин, дейин ки, чамаданлары гятирсинляр.
Киши аджыглы - аджыглы она бахды.
– Горхмайын, пулунуз чатаджаг.
Киши чыхыб, гапыны ардынджа чырпды.
– Пул чамадандадыр? – Равик гадына тяряф дёндю.
– Мян… мян… хейр… Дейясян, йох…
– Билмирсиниз харададыр? Джибиндя? Бялкя, хеч йох иди?
– Пулгабында олурду.
– О харададыр?
– Орада… – Гадын тяряддюд этди. – Чох вахт йастыгынын алтына гойурду.
Равик галхыб эхтийатла йастыгы мейитгаршыг галдырды, гара рянгли дяри пулгабыны
гётюрюб гадына верди.
– Пуллары гётюрюн. Ня лазымдыр, гётюрюн. Тез олун! Хисся гапылмаг вахты дейил, сиз
йашамалысыныз. Бяс пул нядян отрюдюр? Полис идарясиндя киф атмаг учюн? !
О, пянджярядян чёля бахды. Кючядя бир йюк машынын сюрюджюсю гёй - гёйярти дашыйан
арабачынын устюня дюшмюшдю. Агыр йюк машыныны иля ики ат гошулмуш араба
арасындакы фярг, гёрюнюр, сюрюджюню гызышдырмышды, агзына гяляни дейирди. Равик гери
дёндю:
– Гуртардыныз?
– Бяли.
– Пулгабыны верин.
Равик ону йастыгынын алтына сохду. Хисс этди ки, пулгабы байагкына нисбятян
йюнгюлляшиб.
– Гётюрдюкляринизи чантаныза гойун.
Гадын динмяз - сёйлямяз онун дедийини эляди. Равик хагг - хесаб кагызыны гётюрюб
нязярдян кечирди.
– Бурада галандан хеч пул вермисиниз?
– Билмирям. Дейясян, вериб.  – Бурада ики хяфтя учюн хесабланыб. Хесабы верди… – Равик бир анлыга тяряддюд
этди. Нядянся, олмюш адамы джянаб Рачински адландырмаг она гярибя гялди. – Пулу
вахтлы - вахтында верирди?
– Бяли, хямишя. Тез - тез дейирди ки, беля вязиййятдя пулу вахтында вермяк лазымдыр.
– Бу сахибкарын аджлафлыгына бахын! Билмирсиниз, ахырынджы хагг - хесаб кагызы
харададыр?
Гапы дёйюлдю. Равик тябяссюмюню гизлядя билмяди. Нёвбятчи чамаданлары гятирди.
Киши дя онун далынджа гялди.
– Хамысы будур? – Равик гадына бахды.
– Бяли.
– албятт, будур! – киши донгулданды. – Бяс ня билирдиниз?
Равик баладжа чамадыны гётюрдю.
– Ачарыныз вар? Ачарлар харада олурду.
– Шкафда, пенджяйин джибиндя.
Равик шкафы ачды. Бомбош иди.
– Бяс ханы? – Равик кишидян сорушду. Киши хидмятчийя тяряф дёндю:
– Ханы?
– Пенджяк мяндядир… – хидмятчи кякяляди.
– Нийя?
– Тямизлямяйя, утюлямяйя вермишди.
– Бунлар даха она лазым дейил.
– Тез ол, гет гятир, огру аджлаф! – киши чямкирди.
Хидмятчи она гыйгаджы нязяр салыб, чыхды, аз кечмямиш, пенджяйи гятирди. Равик
аввялджя пенджяйи, сонра да шалвары силкяляди. Шалварын джибиндя няся джингилдяди. Бир
анлыга тяряддюд эляди. Алини олмюш адамын джибиня салмаг она биртяхяр гёрюндю. Эля
бил, шалвар да олмюшдю. Гярибя иди, бу, харадан аглына гялди? Палтар палтардыр…
Ачарлары чыхарыб чамаданы ачды. Лап устдя парусин бир говлуг вар иди.
– Будур? – дейя гадындан сорушду.
О, башыны тярпятди. Равик хагг - хесаб кагызыны о дягигя тапды. Пул верилмишди. Кагызы
кишийя гёстяриб деди:
– Бир хяфтяни артыг хесабламысыныз.
– элями? – Киши барыт кими ачылды. – Бяс бу дава - далаш? Бяс бу йарамазлыг? Бяс бу
гядяр хяйяджан, горху? Бунлар хеч нядир, элями? Уряйим агзыма гялиб, буна пул
дюшмюр? Байаг озюнюз дединиз, мюштяриляр гачаджаг! Зийаны хейриндян чох олур!
Бяс чарпайы? Отагы дезинфексийа элямяк лазым дейил? Бяс мурдарланмыш йорган -
дёшяк узляри?
– Йорган - дёшяк узляри хагг - хесабда вар. Хяля бурада ийирми беш франк да вар,
гуйа, дюнянки йемяйин хаггыдыр. – Равик гадына тяряф дёндю, – дюнян бурда бир
шей йемисиниз?
– Хейр. Бялкя, ня дейир, веряк? Билирсиниз… Истяйирям тез гуртараг…
«Тез гуртараг! – Равик уряйиндян кечирди. – Бяс сонрасы? Сонра йеня о сюкут…
мейит! О сюкутун гулагбатырыджы угултусу… Ийряндж дя олса, беля йахшыдыр». Столун
устюндяки карандашы гётюрюб хесабламага башлады. Гуртаран кими кагызы кишийя
узатды.
– Разысыныз?  Киши тез йекун рягяминя бахды:
– Мян хяля аглымы итирмямишям.
– Разысыныз? – Равик бир дя сорушду.
– Сиз кимсиниз ахы? Ня борджунуза галыб?
– Гардашыйам. Хя, разысыныз?
– Он фаизя дя алавя хидмятляр, верги учюн артырын. Йохса разы дейилям.
– Олсун! – Равик хагг - хесаба алавя эляди, гадына деди: – Ики йюз дохсан ики франк
веряджяксиниз.
Гадын уч дяня йюз франклыг чыхарыб кишийя верди. Киши пулу гётюрюб гетмяк истяди:
– Саат алтыйа кими отагы бошалдын. Йохса бир гюнюн дя пулуну вермяли оладжагсыныз.
– Сяккиз франкы гайтарын! – Равик тез диллянди.
– Бяс гапычы?
– Ону да, башга чайпулларыны да озюмюз верярик.
Киши донгулдана - донгулдана сяккиз франкы столун устюня гойду.
– Салес этрангерс (ики) – дейя мызылданыб чыхды.
– Франсада бязи мехманхана сахибляри онлары доландыран аджнябиляря нифрят этмякля
ойюнюрляр, – дейян Равик бирдян чайпулу гёзляйян хидмятчини гёрдю. – Гётюр, –
деди.
Хидмятчи аввялджя пула бахды. Сонра:
– Мерси, мюсйё! – дейиб чыхды.
– Инди полис гялиб бахаджаг, сонра апармаг олар, – дейя Равик гадына бахды. Гадын
сяссиз - сямирсиз бир кюндждя, чамаданларла йаваш - йаваш пянджярядян сюзюлян
гаранлыгын арасында отурмушду. – Адам оляндя матах олур, дири вахты хеч кяс
гядрини билмир. – О, йеня гадына бахды. – Ашагы гетмяк истямирсиниз? Ораларда
отурмага бош йер олар.
Гадын башыны булады.
– Мян дя гедирям. Полисля иши йолуна гоймаг учюн бир достум гялясидир. Доктор
Вебер… Ону ашагыда гёзляйярик.
– Хейр, мян бурада галмаг истяйирям.
– Няйя галырсыныз? Онсуз да хеч ня эляйя билмяйяджяксиниз.
– Билмирям… О… Индиджя апараджаглар… Мян тез - тез… О, мянимля хошбяхт
олмады… Мян тез - тез чыхыб гедирдим… Инди галаджагам! – Гадын бу сёзляри чох
сакит, инамла деди.
– Онун бундан хябяри олмайаджаг.
– Она гёря галмырам…
– Йахшы, онда, гяряк, бир шей ичясиниз. Лазымдыр… – Равик джаваб гёзлямяйиб зянги
басды. Хидмятчи, эля бил, гапынын агзында хазыр дайанмышды, о дягигя ичяри гирди.
– Ири гядяхлярдя ики конйак гятирин.
– Бурайа?
– Бяс харайа? Албяття, бурайа.
– Баш устя, мюсйё.
Хидмятчи бир шюшя «Курвуазе» конйакы вя ики гядях гятирди. Горха - горха кюнджя,
гаранлыгда ишлыдайан чарпайыйа тяряф бахды.
– Ишыгы йандырым? – дейя сорушду.
– Хейр. Шюшя дя галсын.  Хидмятчи мяджмяйини столун усютюня гойуб, икинджи дяфя гёзуджу чарпайыйа бахды, о
дягигя дя чыхыб гетди. Равик шюшяни гётюрюб гядяхляри долдурду.
– Ичин, – деди, – кёмяк эляйяджяк.
– Эля билирди, гадын ичмяк истямяйяджяк, о да башлайаджаг диля тутмага. Анджаг гадын
тяряддюд элямядян гядяхи башына чякди.
– Онун чамаданларында сизя лазым олан шей вар?
– Хейр.
– Эля шей ки сахламаг истяйирсиниз? Лазымыныз олар. Бялкя, бир дя бахасыныз?
– Хейр, хеч ня йохдур. Дягиг билирям.
– Баладжа чамаданда да?
– Бялкя дя, вар. Билмирям…
Равик чамаданы гётюрдю, ону пянджярянин йанындакы столун устюня гойуб ачды. Бир -
ики шюшя, алт палтары, гейд дяфтярчяляри, бир гуту йаглы бойа, фырча, бир дя китаб…
Икинджи гёздя парусин говлуг вя назик кагыза бюкюлмюш пул варды. Равик кагызы ишыга
тутду.
– Йюз доллардыр, – деди, – гётюрюн. Хейли доланмаг олар. Чамаданы да гойаг сизин
шейлярин йанына. О, сизин дя ола биляр.
– Тяшяккюр эдирям.
– Ола билсин ки, инди бютюн бунлар сизя ийряндж гёрюнюр. Анджаг беля лазымдыр. Илк
гюнляр учюн сизя лазымдыр.
– Ийряндж гёрюнмюр. Анджаг мян бунлары тякбашына эляйя билмяздим.
Равик гядяхляри долдурду.
– Буну да ичин.
Гадын бу дяфя йаваш - йаваш ичди.
– Инди бир аз йахшы олду?
Гадын онун узюня бахды:
– Ня йахшы олду, ня дя пис. Хеч фярг элямяди.
О, гаранлыгдан гюджля сечилирди. Хярдян кючядяки рекламларын гырмызы ишыгы гах
узюня, гах да алляриня дюшюрдю.
– Ня гядяр ки о, бурададыр, хеч ня хагда фикирляшя билмирям, – деди.
Санитарлар адйалы гётюрюб, хяряйи чарпайыйа йахын чякдиляр. Сонра мейити гётюрюб,
онун устюня гойдулар. Онлар буну чох джялд, ишгюзарлыгла элядиляр. Равик гадына
йахын дайанмышды ки, бирдян хушуну итиряр. Санитарлар мейитин узюню ортмямиш,
айилиб кятилин устюндяки мадонна фигуруну гётюрдю, гадына гёстярди:
– Дейясян, сизинкидир. Гётюрмяк истямирсиниз?
– Хейр.
Равик фигуру она узатса да, гадын гётюрмяди. Равик баладжа чамаданы ачыб, фигуру
ора гойду.
Санитарлар мейитин узюня мяляфя чякдиляр, хяряйи гётюрдюляр. Гапы энсиз, дяхлиз дя
дар иди. Онлар биртяхяр сивишдирмяк истядиляр, анджаг алынмады. Хяряк илиширди.
– Хяряксиз чыхармаг лазымдыр, – онлардан йашлысы диллянди. – Хярякдя гетмяйяджяк. –
О, Равикя бахды. Равик дя гадына тяряф дёндю:
– Гедяк ашагыда гёзляйяк.
Гадын башыны булады.
– Йахшы, – Равик санитарлара тяряф дёндю: – Неджя лазымдырса, эля дя эляйин.  Санитарлардан бири мейитин айагындан, бири дя башындан йапышыб ону дёшямянин
устюня гойдулар. Равик няся демяк истяди, гадынын узюня бахды. О хеч
гымылданмырды. Равик дя динмяди. Санитарлар бош хяряйи апардылар. Тязядян гаранлыг
отага гайыдыб, мейити дя арагаранлыг дяхлизя чыхардылар. Пиллякянлярдян кечирмяк
учюн ону чох йухары галдырасы олдулар. Мейитин агырлыгы онлары тярлятмиш,
пёртдюрмюшдю. Равик онлар ашагы дюшяняджян гёзляди, сонра отага гайытды.
Гадын пянджярянин габагында дайаныб, чёля бахырды. Машыны кючядя сахламышдылар.
Санитарлар мейити эля тулладылар ки, эля бил, чёрякчи печя чёряк атды, сонра да озляри
миндиляр. Мотор угулдады, санки кимся торпагын алтындан гышгырды вя машын дёнгядя
гёздян итди.
Гадын гери дёндю.
– Гяряк, ашагы дюшяйдиниз… – Равик диллянди. – Бунлара нахаг бахдыныз.
– Гедя билмяздим. Ондан габаг дюшя билмяздим. Мяни баша дюшюрсюнюз?
– Бяли! Гялин бир гядях дя ичин.
– Хейр!
Полисля санитарлар гяляндя Вебер ишыгы йандырмышды. Мейит чыхандан сонра отаг, эля
бил, бёйюмюшдю. Бёйюмюшдю вя санки, олмюшдю. Дейярдин, мейит гедиб, олюм ися
галыб…
– Бу мехманханада галаджагсыныз? Чох гюман ки, галмазсыныз?
– Хейр.
– Бураларда танышыныз вар?
– Хейр, хеч кясим йохдур.
– Башга мехманхана йери билмирсиниз? Орада галардыныз…
– Хейр.
– Йахында баладжа бир мехманхана вар, озю дя буна охшайыр. Тямиз, сакит… Орада
йер тапмаг олар. «Милан» мехманханасыдыр…
– О мехманхана галмаг олмаз? Орада… Сиз галан мехманханада?
– «Интернасионал»да?
– Бяли… Мян… ора… Ону хеч олмаса, бир аз таныйырам. Тамам йад олмагданса,
бу йахшыдыр…
– Ора гадын учюн йахшы дейил. – «Бирджя бу чатмырды! – Равик уряйиндян кечирди. –
Мянимля бир мехманханада… Йох, мян гуллугчу дейилям. Сонра да… Бялкя, эля
билир, она борджум вар? Хя, беля дя олур…» – Мясляхят гёрмюрям! – Бу сёзляр
истядийиндян кяскин алынды. – ан йахшысы «Милан»дыр. Хошунуза гялмяся,
дяйишярсиниз.
Гадын онун узюня бахды. Равикя эля гялди ки, ня фикирляшдийини о дуйду, она гёря дя
хяджалят чякди. Анджаг беля йахшыдыр. Сонралар рахат олмаг учюн бир анлыг хяджалятин
ейби йохдур.
– Йахшы, – гадын разылашды, – дюз дейирсиниз.
Равик чамаданлары дюшюртдюрюб таксийя гойду. «Милан»а бир - ики дягигялик йол иди.
Равик бир отаг алыб, гадынла йухары галхды. Икинджи мяртябядя диварларына гызылгюллю
кагыз чякилмиш отагдыр. Ичяридя бир чарпайы, шкаф, стол вя ики стул гойулмушду.
– Бяс эляйяр? – Равик сорушду.
– Бяли, чох йахшыдыр.
Равик гызылгюллю кагызлара бахды. Бунлар адамы лап вахимяйя салырды.  – Дейясян, хямишя ишыглы олур. Ишыглы, тямиз…
– Элядир…
Чамаданлары гятирдиляр.
– Бах беля… Инди хяр шей гайдасынджа олду.
– Бяли, тяшяккюр эдирям… Чох саг олун!
Гадын чарпайыда отурду. Рянги авазымышды.
– Йатмаг лазымдыр. Йата биляджяксиниз?
– Чалышарам.
Равик джибиндян узунсов алюмин гуту чыхартды, силкяляйиб бир - ики хяб гётюрдю.
– Йуху дярманыдыр. Бир стякан су иля ичярсиниз. Инди ичирсиниз?
– Хейр, сонра ичярям.
– Йахшы, мян гедирям. Сабахда, бириси гюндя дяйярям. Чалышын ки, тез йатасыныз. Бу
да дяфнетмя бюросунун унваны, лазым олар. Анджаг ора гетмяйин. Озюнюз барядя
дюшюнюн. Гялиб дяйяджяйям… – Равик бир анлыга тяряддюд этди. – Адыныз нядир?
– Маду. Жоан Маду.
– Жоан Маду. Йахшы, йадымда галар.
Равик билирди ки, ня йадда сахлайаджаг, ня дя гялиб дяйяджяк. Вя буну билдийи учюн дя
озюню сындырмаг истямяди:
– Йахшысы будур, йазым, – дейя джибиндян ресепт йаздыгы дяфтярчяни чыхарды. –
Буйурун, бялкя озюнюз йазасыныз? Бу даха йахшы олар.
Гадын дяфтярчяни алыб, адыны йазды. Равик вярягя бахды, сонра ону джырыб палтосунун
голтуг джибиня гойду.
– Тез йатын, – деди, – сабах хяр шей дюзяляджяк. Дюздюр, бир аз мянасыз вя гюлюндж
гёрюнюр, анджаг, аслиндя, беля лазымдыр. Инди сизин учюн ан ваджиби йатмаг вя бир аз
да вахт газанмагдыр. Озюнюзю аля алмаг учюн бир аз вахт лазымдыр. Буну баша
дюшюрсюнюз?
– Бяли, билирям.
– Хябляри атын, узанын.
– Олду! Тяшяккюр эдирям. Чох саг олун. Хеч билмирям сиз олмасайдыныз, ня
эдярдим. Догрудан, билмирдим.
Гадын алини она узатды. Али сойуг олса да, мёхкям иди. «Пис дейил, – Равик
уряйиндян кечирди. – Гятиййятин илк аламяти вар».
Равик кючяйя чыхды. Сярин, ням хаваны джийярляриня чякди. Йеня машынлар, инсанлар,
тинлярдя дайанан фахишяляр, пивяханалар, бистролар, тютюн, бензин гохусу, гюндян -
гюня лахлайан вяфасыз хяйат… Гери дёнюб, бинайа бахды. Бир нечя пянджярядян ишыг
гялирди. Гадын инди онлардан хансынынса гаршысында отуруб, гёзлярини мяджхул бир
нёгтяйя зиллямишди. Равик онун ады йазылмыш кагызы джибиндян чыхарыб джырды, хавайа
совурду. Унутмаг! Сёзя бах! Онда дяхшятляр дя вар, тясялли дя, вахимя дя! Ким
унутмаса йашайа биляр? Эля адам да тапылармы, истядикляринин хамысыны унуда
билсин? Онда хатирялярин гялпяляри урякляри парча - парча элямязми? Адам о вахт
азад олур ки, угрунда йашадыгы шейлярин хамысыны итирир…
Этуал мейданына тяряф гетди. Ора чохлу адам йыгышмышды. «Зяфяр тагы»нын арха
тярфиндя прожекторлар йандырылмышды. Онлар намялум асгярин мязарыны ишыгландырырды.
Мязарын башы узяриндяки мави, аг - гырмызы байрагы кюляк далгаландырырды. Мин доггуз йуз он сяккизинджи ил
сюлх мюгавилясинин ики илдёнюмю иди.  Сяма тутгунду вя прожеторларын гур ишыгы байрагын гарамтыл кёлгясини гойнуна алыб,
ангинликдя сюрюнян булудлара чырпырды. Эля бил, гёйдян, гаранлыгын йаваш - йаваш
гатылашдыгы йердян джырыг - джырыг олмуш бир байраг салланырды. Хардаса хярби оркестр
чалыр, сяси дя чох зяиф, олгюн чыхырды. Хеч кяс охумурду. Хяр шей сюкута гярг
олмушду.
– Сюлхя бах! – Равикин йанында дайанмыш бир гадын диллянди. – арим ахырынджы
мюхарибядя олдю. Инди дя нёвбя оглумундур. Бу да онларын сюлхю. Ким, билир хяля
няляр оладжаг…

Дёрьдюнджю.

Чарпайынын башындан асылмыш хярарят джядвяли тязя вя бош иди. Тякджя ады йазылмышды.
Люсйен Мартине. Бют Шамон, Клавел кючяси.
Гызын солгун бянизи йастыгдан гюджля сечилирди. Дюнян геджя тяшрих олунмушду. Равик
айилиб эхтийатла онун уряйиня гулаг асды, сонра дикялди:
– Бир аз йахшыдыр, – деди, – вурулан ган, дейясян, баладжа бир мёджюзя йаратды.
Сабаха кими дёзся, йашайа биляр.
– Чох йахшы! – Вебер севинди. – Тябрик эдирям. Умидсиз иди. Нябзи йюз гырх, ган тязйиги
сяксян… Кофеин, корамин… Лап аз галмышды.
Равик чийинлярини чякди:
– Бурада тябриклик бир шей йохдур. Садяджя олараг, бу, о бириндян тез гялмишди.
Айагында зянджир оланы дейирям. Вяссалам…– О, гызын устюню ортдю. – Бу хяфтядя
икинджи хадисядир. Беля гется, Бют Шамонда ушаг харидж этдирянляр учюн тязя хястяхана
ачмалы оладжагсыныз. О бирисини дя орадан гятирмямишдиляр?
Вебер башыны тярпятди:
– Бяли, Клавел кючясиндян… Дейясян, таныш имишляр, икиси дя эйни мамачанын
йанына гедиб. Бу да о бири кими ахшамчагы гялди. Йахшы ки, сизи мехманханада тапа
билдим. Горхурдум, тапмайам…
Равик она бахды:
– Мехманханада йашайан адамы эвдя тапмаг чох вахт чятин олур, Вебер. Хюсусиля
нойабр айында мехманханада урякачан хеч ня олмур.
– Тясяввюр эдирям. Бяс онда нийя мехманханада галырсыныз?
– Рахатдыр, сёзсюз - совсуздур. Хям тяксян, хям дя йох…
– озюнюз беля истяйирсиниз?
– Бяли.
– Буну башга йердя дя элямяк мюмкюндюр. Баладжа бир мянзил тутсаныз, орада да
беля йашамаг олар.
– Бялкя дя, эля элядим, – Равик тязядян гыза тяряф айилди.
– Дюз демирям, Эжени? – Вебер ал чякмяди. Тибб баджысы она бахды:
– Мюсйё Равик буну хеч вахт элямяйяджяк, – дейя сойуг тярздя диллянди.
– Доктор Равик, Эжени, – Вебер онун сяхвини дюзялтди. – О, Алманийада бёйюк бир
хястяхананын баш джяррахы олуб. Мяндян дя бёйюк адам имиш.
– Бурада ися… – тибб баджысы эйняйини дюзялтди.
– Йахшы, йахшы, билирик. Бурада хёкумят хариджи дипломлара инанмыр. Ахмаглыгдыр!
Бяс харадан билирсиниз ки, о, мянзил тутмайаджаг?  – Мюсйё Равик гяляджяйи олмайан адамдыр, хеч вахт озюня эв гурмайаджаг.
– Неджя? – Вебер лап чашды. – Ня данышырсыныз?
– Мюсйё Равик учюн дюнйада мюгяддяс хеч ня йохдур. Она гёря…
– Тамамиля дюздюр! – Равик башыны чарпайыдан галдырмадан диллянди.
– Озю беля дейиб? – Вебер диггятля гызы бахды.
– Инанмырсыныз, озюндян сорушун, доктор Вебер.
Равик дикялди:
– Лап орта хала вурдунуз, Эжени! Анджаг бу гюн кимин учюн дюнйада мюгяддяс хеч
ня галмайыбса, сабах хяр шей тязядян онун учюн мюгяддясляшяджяк, улвиляшяджяк,
хятта аллахын сохулджаны да йашадан, ону хярдянбир йер узюня чыхмага мяджбур
эляйян адиджя хяйат хявясиня дя сядждя эдяджяк. Эля билмяйин ки, няйяся ишаря
вурурам, Эжени!
– Сиз мяня ишаря вура билмязсиниз, чюнки агидяниз йохдур. – Эжени асяби халда аг
халатынын йахасыны дюзялтди. – Аллаха чох шюкюр ки, мяним агидям вар.
Равик палтосуну гётюрдю.
– агидя адамын гёзюню тез тутур. Она гёря дя бютюн динляр чох гана баис олуб. –
О, кинайя иля гюлдю: – Дёзюм дя шюбхянин гызыдыр, Эжени. Гялин гёряк хансымыз
хансымыза даха чох нифрят эдирик? Агидяли сизми, йохса агидясиз, мискин мянми?
Албяття, агидяли сиз!
Вебер гюлдю:
– Пайынызы алдыныз, Эжени? ! Джаваб гайтармайын, йохса лап бетярини эшидярсиниз!
– Мяним гадынлыг ляйагятим…
– Йахшы, йахшы, – Вебер онун сёзюню кясди. – оз агидяниздя галын. Эля йахшыдыр.
Индися мян гетмялийям, гябул отагында ишим вар. Гялин, Равик. Хялялик, Эжени.
– Хялялик, доктор Вебер.
– Хялялик, тибб баджысы Эжени, – Равик дя саголлашды.
Эжени, Вебер чеврилиб тярс - тярс она бахандан сонра агызуджу диллянди:
– Хялялик…
Веберин гябул отагы агзына кими гядими, гызыл хашийяли, кёвряк мебелля долу иди.
Йазы столунун узяриндян эви иля багынын шякли асылмышды. Диварын йанында энли,
мюасир дябли диван - тахт гойулмушду. Геджяляр бурада галмалы оланда Вебер онун
устюндя йатырды. Хястяхана онунку иди.
– Ня ичяджяксиниз Равик? Конйак, йохса «Дюбене»?
– Олса, гяхвя ичярдим.
– Албяття, вар. – Вебер электрик гяхвяданы йазы столунун устюня гойуб, чянгяляни
тахды. Сонра Равикя тяряф дёндю: – Гюнортадан сонра мяним авязимя «Озирис»я
гедя билярсиниз?
– Сёзсюз.
– Чятин олмаз ки?
– Зярря гядяр… Онсуз да бошам.
– Лап йахшы, бир дя дуруб орайа гетмярям. Авязиндя бир аз багда ишляйярям.
Фашондан хахиш эдярдим, анджаг мязуниййятдядир.
– Нахаг йеря! Хямишя мян гетмямишям?
– Элядир, анджаг…
– Инди «анджаг» йохдур. Хюсусиля мяним кимиси учюн…  – Бяли, лап ахмаглыгдыр! Беля гызыл алляри олан адамын ишлямяйя ихтийары йохдур,
онун - бунун авязиня джяррахлыг эляйир, узя чыха билмир!
– Лазым дейил, Вебер. Бу, кёхня сёхбятдир. Алманийадан гачан бютюн хякимлярин
вязиййяти белядир.
– Хяр халда, чох гюлюндждюр. Сиз Дюранын авязиня ан чятин тяшрихляри эляйирсиниз, о да
ад газаныр.
– Озю элямякдянся, бу, йахшыдыр.
– Гяряк, мян дя данышмайам. Ахы, мяним авязимя дя эляйирсиниз. Анджаг мян
гадын хякимийям, джяррах дейилям.
Гяхвядан фышылдамага башлады. Вебер ону сёндюрдю, шкафдан ики финджан гётюрюб
гяхвя сюздю.
– Бирджя шейи баша дюшмюрям, Равик, – деди, – сиз бу мискин «Интернасионал»да ня
тапмысыныз ки, орадан чыха билмирсиниз? Нийя Булон мешяси тяряфдяки тязя эвлярдян
бириндя мянзил тутмурсунуз? Харадан олса, бир - ики уджуз мебел тапа билярсиниз. Хеч
олмаса билярсиниз, няйинизся вар.
– Бяли, билярдим, няйим вар…
– Бяс онда нийя элямирсиниз?
Равик гяхвядян бир гуртум ичди. Чох аджы вя тюнд иди.
– Вебер, – деди, – сиз зяманямизин хястялийиня ан йахшы мисалсыныз. «Айдын
дюшюнмяк» хястялийини дейирям. Хям тяяссюфлянирсиниз ки, мян ачыг ишляйя
билмирям, хям дя сорушурсунуз, нийя эв тутмурам.
– Бунларын бир - бириня ня дяхли?
Равик сябрля гюлдю.
– Эв тутмалы олсам, гяряк, полися хябяр верям. Онда да паспорт, виза лазым
гяляджяк.
– Дюз дейирсиниз, бу, мяним аглыма гялмямишди. Бяс мехманханада лазым
гялмир?
– Гялмир… Анджаг, Аллаха шюкюр ки, Парисдя бязи мехманханалар эля шейя чох фикир
вермир. – Равик гяхвясиня конйак атды. – Онлардан бири дя «Интернасионал»дыр.
Буна гёря дя орада галырам. Хеч билмирям, сахибкар буну неджя эляйир. Дейясян,
йахшы алагяляри вар. Йа, догрудан, полисин хябяри йохдур, йа да озляри орт - басдыр
эляйир. Хяр халда, мян чохдандыр рахатджа орада галырам.
Вебер гери сёйкянди:
– Равик, – деди, – бунлардан хябярим йох иди. Эля билирям, тякджя ишлямяк
гадагандыр. Чох пис вязиййятдир.
– Алманийадакы хябс дюшяргяси иля мюгасийядя ися джяннятдир.
– Бяс полис? Бирдян гялиб йохласа?
– Тутсалар, бир - ики хяфтя хябсханада сахлайыб, олкядян чыхараджаглар. Чох вахт
Исвечряйя гёндярирляр. Икинджи дяфя тутуланда ися алты ай хябс джязасы кясилир.
– Ня гядяр?
– Алты ай.
– Ола билмяз! Бу ки вяхшиликдир!
– Оз башыма гяляня кими, мян дя эля билирдим.
– Неджя йяни оз башыма гяляня кими? Башыныза гялиб ки?  – Чо. . О.. . Х! Уч дяфя. Йюзюнюн башына гялян шейдир. Бунлардан хябярим
олмайанда, хуманизм дейилян шейя инанан вахты гялиб. Испанийайа гетмямишдян
габаг – онда мяня хеч паспорт да лазым дейилди, – алман вя италйан пилотларындан
икинджи хуманизм дярсини алдым. Сонралар, бир дяфя дя бурайа гайыданда олуб.
Албяття, онда хяр шейи билирдим.
– Илахи! – Вебер уряйиндя няйися хесаблады. – Демяк, дюз бир ил хеч няйя гёря
хябсханада галмысыныз.
– Аз галмышам. Икиджя ай…
– Неджя йяни? Озюнюз демядиниз, икинджи дяфя тутуланда алты ай верирляр?
Равик гюлюмсяди:
– Ахы адам тяджрюбя топлайандан сонра икинджи дяфя олмур. Бир адла говурлар, башга
адла гайыдырсан. Имкан дахилиндя, сярхяди башга йердян кечирсян. Онда икинджи дяфя
олмур. Сянядимиз олмадыгына гёря йалныз шяхсян таныйан адамын алиня дюшяндя,
икинджи дяфя олдугуну сюбут эдирляр. О да тясадюфян олар. Равик мяним артыг учюнджю
адымдыр. Ики иля лап аз галыр. О вахтдан хеч ня олмайыб. Дейясян, мяня дюшюр. Буна
гёря дя она мяхяббятим гюндян - гюня артыр. Хягиги адымы ися, демяк олар ки,
унутмушам.
Вебер башыны булады:
– Хамысы да она гёря гёрядир ки, насист дейилсиниз!
– Албяття, насистлярин дашдан кечян сянядляри олур, хара истясяляр, виза алырлар.
– Аджяб дюнйада йашайырыг. Хёкумятин дя веджиня дейил.. .
– Хёкумятин дя башы милйонларла ишсизя гарышыб. Озю дя тякджя Франсада беля дейил
ки! Хяр йердя эйни вязиййятдир. – Равик галхды. – Хялялик, Вебер. Ики саата гайыдыб
гыза баш чякярям. Бир дяфя дя геджя гялярям.
Вебер онунла гапыйа гядяр гялди.
– Бура бахын, Равик, бир ахшам да бизя гялин, бирликдя шам эляйяк.
– Мютляг! – Равик дягиг билирди ки, гетмяйяджяк. – Бир гюн гялярям.
– Хялялик, Равик. Мютляг гялин!
Равик габагына чыхан илк бистройа гирди. Пянджяряйя йахын отурду ки, кючяни гёря
билсин. Хеч ня фикирляшмядян бурада отуруб кючядян кечянляря бахмагы хошлайырды.
Парис эля шяхяр иди ки, хеч нясиз вахтыны истядийим кими кечиря билярдин.
Хидмятчи столу силиб сифариш гёзляди.
– Бир гядях «Перно» гятирин.
– Су да верим, мюсйё?
– Хейр, дайанын. – Равик няся фикирляшди. – «Перно» лазым дейил.
Озюню биртяхяр хисс эляйирди, бундан йахасыны гуртармалы иди, санки, богазына няся
илишиб галмышды. Бу ширин алма арагы она хеч ня эляйя билмязди.
– Бир гядях калвадос гятирин, – деди, – ири гядяхдя.
– Баш устя, мюсйё.
Ону сыхан Веберин дявяти, бу дявятдяки халыйананлыг иди. Веберин, хеч олмаса,
бирджя дяфя она эв шяраитиндя отурмага имкан йаратмаг арзусу иди! Франсызлар
тясадюфи халларда достларыны эвя дявят эдярляр. Адятян, ресторана апарырлар. О, хяля
Вебергилдя олмамышды. Вебер буну йахшылыг мянасында элямишди, анджаг Равик
башга джюр гябул эляди. Кимся сяни тяхгир эляйяндя, джавабыны верирсян, мярхямят
гёстяряндя ися галырсан беля.. .  Алма арагындан бир гуртум алды. Ня учюн «Интернасионал»да галдыгыны Веберя деди?
Лазым дейилди.. . Вебер она лазым шейлярин хамысыны билирди. Билирди ки, Равик бурада
джяррахлыг эляйя билмяз, бу да бяси иди. Ону оз йанына гётюрмяси дя оз иши иди.
Бундан йахшыджа газанырды, эля тяшрихляря бойун олурду ки, онлары тякбашына эляйя
билмязди. Хеч кимин дя бундан хябяри олмурду. Бир о билирди, бир дя тибб баджысы. О
да хеч кяся демязди. Дуранла да беля ишляйирди. Орада бир аз башга джюр эляйирдиляр.
Тяшрих заманы Дуран бихушдары тясир эляйяня кими хястянин йанында тяк олурду.
Сонра Равик гялиб ишя башлайырды. Беля тяшрихляри элямяйя годжа Дюранын гюджю
чатмазды. Хястя айыланда башы узяриндя вюгарла дайанмыш Дюраны гёрюрдю. Равик
гяляндя хястянин узю ортюлю олурду. Тякджя бядянин тяшрих учюн йол чякилмиш йери
гёрюнюрдю. Чох вахт кими тяшрих элядийини дя билмирди. Дюран диагнозу дейир, о да
йарырды. Алдыгы пулун хеч онда бирини дя Равикя вермирди. О да диллянмирди. Бош
галмагданса, беля сярфяли иди. Веберля мюнасибятляри, буна баханда, йахшы иди. О,
дёрддя бирини верирди. Вебер асл джентлмен иди!
Равик пянджярядян бахды. Даха нейляйяджякди? Она галан бирджя бу иди. Йашайырды,
бяси иди. Бир дюнйада ки хяр шей гялди - гедярди, бу гюн тикдийин сабах йерля - йексан
олур, орада няся элямяйя дяйярми? Йахшысы будур ки, ал - айагыны бош гойасан, хяйат
сяни хара апарыр, гедясян, гюджюню горуйуб сахлайасан, чюнки о, йеганя шейдир ки,
явязи йохдур. Ня вахтса, харадаса бир мягсядин олана кими дёзясян. Ня гядяр аз
гюдж сярф элясян, о гядяр йахшыдыр, сонралар лазым олур.. . Беля гармагарышыг дюнйада
гарышга кими озюня рахат йува гурмаг истяйян адамларын ахырыны чох гёрмюшдю. Бу,
адамын уряйини риггятя гятирирди, асл гяхряманлыг кими гёрюнюрдю, амма ахыры да
олмурду. Онда бютюн умидляр боша чыхырды. Йайындан чыхмыш оху сахламаг олмаз.
Ким тутмаг истяся, она дяйяджяк! Йахшысы будур, гёзляйясян, вахты чатанда
итирдиклярини бир - бир ахтарыб тапасан. Узаг йола чыхырсанса, йюкюню йюнгюл эля!
Дидяргин дюшяндя дя.. .
Равик саатына бахды. Люсейн Мартиненин йанына гетмяк вахты чатмышды. Сонра да
«Озирис»я гедяси иди.. .
«Озирис»ин гызлары йыгышыб ону гёзляйирди. Бялядиййя идарясинин хякими онлары вахтлы -
вахтында йохлайырды. Анджаг фахишяхана сахиби бунунла кифайятлянмирди. Истямирди ки,
кимся бурада йолухсун, она гёря дя озю Веберля айрыджа мюгавиля багламышды,
Вебер дя хяр джюмя гюню гялиб йохлайырды.
Бязян онун авязиня Равик гялирди.. .
Фахишяхана сахиби биринджи мяртябядя мюайиня учюн хюсуси отаг айырмыш, лазым олан
хяр шейи гойдурмушду, чох да фяхр эляйирди ки, сон бир илдя хеч кяс бурада хястялик
тапмайыб. Анджаг авязиндя, гызлар ня гядяр эхтийатла тярпянсяляр дя, он йедди
мюштяри озю иля бурайа зёхряви хястялик кечиря билмишди.
Гызларын дайяси Роланда бир шюшя «Бренди», гядях гятириб Равикин йанына гойду вя
деди:
– Дейясян, Мартада няся вар.
– Йахшы, ону диггятля йохлайарам.
– Дюнян ишлямяйя гоймамышам. Албяття, бойнуна алмыр, анджаг палтары.. .
– Олду, Роланда.
Гызлар нёвбя иля бирджя кёйнякдя гялирдиляр. Равик, демяк олар ки, хамысыны
таныйырды. Икиджя няфяри тязя иди.. .  Леона адлы гырмызысач гыз деди:
– Мяни йохламаг лазым дейил, доктор.
– Нийя?
– Бу хяфтя мюштярим олмайыб.
– Бяс мадам буна неджя бахыр?
– Хеч ня демир. Анджаг чохлу «Шампан» шярабы сатмышам. Тулуздан уч таджир
гялмишди. Эвли идиляр. Учю дя истяйирди, анджаг бир - бириндян чякинирдиляр. Горхурдулар
ки, хансы мянимля гется, о бириляр эвдя дейяр. Она гёря дя бир - бирини кефляндирмяк
истяйирдиляр. Учю дя эля билирди ки, ахыра о, айыг чыхаджаг. – Гыз гюляряк тянбял - тянбял
сачыны дюзялтди. – Сонра эля олду ки, ахыра айыг чыханы да йериндян дура билмяди.
– Лап йахшы. Анджаг, хяр халда, бахмаг лазымдыр.
– Эля ваджибдирся, буйурун. Сигаретиниз вар, доктор?
– Бяли, буйурун.
Равик гызын атини чяртиб, шюшяни ора сюртдю. Сонра микроскопла она бахды.
– Мян бир шейя баша дюшя билмирям. Билирсиниз няйи? – Леона Равикин неджя
ишлядийиня хейли бахандан сонра диллянди.
– Няйи?
– Бютюн бунлардан сонра, сиз гадынла неджя йата билирсиниз?
– Хеч озюм дя билмирям. Сяндя хеч ня йохдур, гедя билярсян. Нёвбя киминдир?
– Мартанын.
Марта гирдясифят, сарышын бир гыз иди. Рянги саралмышды. Уздян ряссам Боттичеллинин
мялакяляриня охшайырды, анджаг Блондел кючяси шивясиндя данышырды.
– Мяндя хеч ня йохдур, доктор.
– Лап йахшы. Инди бахарыг.
– Догру сёзюмдюр, хеч ня йохдур.
– Даха йахшы.
Бу анда Роланда ичяри гирди, Мартайа бахды. Гыз о дягигя сусду, гурджуха - гурджуха
Равикя бахды. Равик ону чох диггятля мюайиня этди.
– Гёрюрсюнюз, доктор, хеч ня йохдур. Озюнюз билирсиниз ки, мян чох эхтийатлыйам.
Равик динмяди. Гыз ися хей данышыр, кякяляйир, тязядян башлайырды. Равик онун атини
чяртиб, ганыны да йохлады.
– Сян хястясян, Марта, – деди.
– Ня? – Гыз дик атылды. – Ола билмяз!
– элядир.. .
Гыз онун узюня бахды, бирдян барыт кими ачылды, ня гядяр сёйюш билирдися, йагдырды:
– аджлаф! Аджлаф кёпяк оглу! Аввялджя инанмады. Иблис имиш! Деди ки, гуйа, тялябядир,
Эля шей олса, биляр, тибб факюлтясиндя охуйур.. . Ай аджлаф!
– Бяс нийя гойурдун?
– Гойурдум ки? Хяр шей бирджя анда олду. Деди ки, тялябядир.. .
Равик башыны булады. Кёхня сёхбят иди.. . Тибб факюлтясинин тялябяси сюзяняк
хястялийиня тутулур, озю озюню мюалиджяйя башлайыр. Ики хяфтядян сонра
йохлатдырмадан дейир ки, сагалдым.. .
– Ня гядяр чякяджяк, доктор?
– Алты хяфтя. – Анджаг билирди ки, даха чох чякяджяк.
– Алты хяфтя?  Демяк, алты хяфтя пулсуз галаджаг! Гёрясян, хястяханайа гёндяряджякляр?
– Хястяханада йатмалыйам?
– Бахарыг. Бялкя, сонралар эвдя мюалиджя эляйяси олдуг. Бу шяртля ки, сёз верясян.. .
– Сёз верирям! Тяки хястяханайа гёндярмяйин!
– аввялджя бир аз йатмаг лазымдыр. Башга джюр олмаз.
Гыз йазыг - йазыг Равикин узюня бахды. Бютюн фахишяляр хястяханадан горхурду.
Орада нязарят чох джидди иди. Башга джюр дя ола билмязди. Эвдя галанда, сёз версяляр
дя, бир - ики гюндян сонра гизлиджя чыхыб, озляриня пул газанмаг, йолухдурмаг учюнся
киши ахтарырдылар.
Равик ону сакитляшдирмяк истяди:
– Хярджини мадам озю веряджяк.
– Бяс мян? Алты хяфтя пулсуз галаджагам. Озюмя йениджя тюлкю дярисиндян палто
алмышдым. Пулуну аз - аз верирдим. Вахты кечяджяк.. . Хяр шей битди.. . – О аглады.
– Гял, Марта, – Роланда диллянди.
– Мяни бир дя гётюрмяйяджякляр! Билирям.. . – Марта хычгырмага башлады. – Бундан
сонра гётюрмяйяджякляр! Хеч вахт гётюрмязляр.. . Кючялярдя галаджагам.. . Хамысыны
о аджлаф эляди.. .
– Гётюряджяйик. Сян чох хейир верирдин. Мюштярилярин сяндян хошу гялир.
– Догрудан? – Марта башыны галдырды.
– Албяття! Гял, гял.. .
Марта Роланда иля гетди. Равик онларын архасынджа бахды. Ону даха
гётюрмяйяджякляр! Мадам ишини чох эхтийатла тутан адам иди. Онун йери, узагбашы,
Блондел кючясиндяки уджуз фахишяханалар ола билярди. Сонра кючя фахишяси.. . Лап
сонрасы наркоман, хястяхана, гюл, йа да сигарет алвери.. . Бяхти гятирся, бялкя дя,
мюфтяхор бир ограша раст гяляджяк, о да буну дёйяджяк, хесабына бир аз йашайандан
сонра ит кими говаджаг.. .
«Интерносионал» мехманханасынын йемякханасы зирзямидя иди. Буна гёря дя
сакинляри она «катакомба» дейирдиляр. Гюндюзляр хяйятя бахан пянджярялярин галын,
тутгун шюшясиндян ичяри зяиф ишыг сюзюлюрдю. Гышда ися, гяряк, хямишя лампа
йандырылайды. Бура, эйни заманда, папирос чякмяк, йазы йазмаг, иджлас кечирмяк
учюн зал, хям дя сяняди олмайан мюхаджирлярин эхтийат йолу иди. Полис гяляндя, онлар
бурадан хяйятдяки гаража кечир, орадан да кючяйя чыхырдылар.
Равик «Шяхризад» адлы геджя барынын гапычысы Борис Морзовла «катакомба»нын
кюнджюндя отурмушду. Сахибя буранын адыны «Палма залы» гоймушду. Назик гычлы
столун устюндяки чяллякдя акилмиш палма гурумуш, йарпаглары саралмышды, лап ахыр
няфяси иди.. . Морзов он беш ил иди ки, Парисдяйди. Биринджи Дюнйа мюхарибясиндян
гачаг дюшмюшдю вя «мян гвардийа забити олмушам», «задяган няслиндяням» –
дейя ойюнян руслардан дейилди.
Онлар шахмат ойнайырдылар. «Катакомба» тамам бош иди, тякджя бир столун архасында
адамлар отурмушдулар. Онлар да ичир, уджадан данышыр, бютюн вахты саглыг дейирдиляр.
Морозов асябиляшяряк онлара бахды:
– Бялкя, сян билясян, Равик, бу, ня сяс - кюйдюр? О мюхаджирляр нийя гедиб йатмырлар?
Равик гюлдю:
– О гюндя отуран мюхаджирлярля алагям йохдур. Ора мехманхананын фашист
болмясидир.  – Испанлардыр? Ахы сян орада олмусан, эля дейил?
– Элядир. Анджаг онларын тяряфиндя дейилдим. Бир дя ки, мян хяким кими олмушам.
Бунлар фашист джилдиня гирмиш монархистлярдир. О, тяшкилатын тёр - тёкюнтюсюдюр. Чоху
гайыдыб гедиб, бунлар ися хяля гяти гярара гяля билмяйянлярдир. Дейирляр, Франко чох
кобуддур. Вахтиля испанлары гырыб - чатан марварлар ися веджляриня дейил.
Морозов фигурлары дюздю:
– Чох гюман ки, онлар инди Герниканын вяхшиджясиня бомбардман эдилмясини, йа да
италйан, алман пулемйотларынын шахтачылар, кяндлиляр узяриндяки «гялябя»сини гейд
эдирляр. Бу гочаглары биринджи дяфядир бурада гёрюрям.
– Чохдан бурададырлар. Она гёря ки, бурада чёряк йемирсян.
– Озюн бурада йейирсян?
– Хейр.
Морозов иришди:
– Йахшы, – деди, – мяним нёвбяти суалымдан да, сянин веряджяйин джавабдан да йан
кечяк. Чюнки билирям, икимизин дя хятримизя дяйяджяк. Мяня ня дяхли, истяйир лап
бурада догулмуш олсунлар, бир аз йаваш данышсынлар. Хя, ойандым, бу да гёзял
гядим вязир гамбити.. .
Равик дя вязир пийадасыны иряли чякди. Илк гедишляри чох тез элядиляр. Сонра Морзов
фикирляшмяйя башлады:
– Бурада Алйохин варианты вар.. .
Испанлардан бири онлара тяряф гялди. Гёзляри аз гала бир - биринин ичиндя иди. Столун
йанында дайанды. Морозов наразылыгла ону сюздю. Испан гюджля айаг устя дурурду.
– Джянаблар, – дейя о, нязакятля сёзя башлады. – Полковник Гомес риджа эдир ки,
онунла бир гядях шяраб ичясиниз.
– Джянаб, – Морозов да эйни нязакятля джаваб верди, – биз инди Парисин он йеддинджи
Районунун чемпионатыны ойнайырыг. Сямими - гялбдян тяшяккюр эдирик, анджаг хяля
гяля билмяйяджяйик.
Испан озюню о йеря гоймады. Равикя эля тянтяня иля мюраджият этди ки, дейярдин, икинджи
Филиппин сарайындадыр:
– Сиз бу йахынларда полковник Гомеся лютфкарлыг гёстярмисиниз, она гёря дя
гетмямишдя габаг сизинля бир гядях ичмяк истяйир.
– Ойундашым сизя деди ки, ойуну бу гюн гуртармалыйыг. Полковник Гомеся мяним
тяшяккюрюмю йетирин. Чох тяяссюф эдирям.. .
Испан баш айиб гетди. Морозов гымышды:
– Лап тязя мюхаджирятя гялян руслара охшайыр. Богулан адам саман чёпюндян
йапышан кими, онлар да ад - санларындан, адаларындан йапышырлар. Сян о готтентота
нейлямисян ки?
– Бир дяфя исхал дярманы йазмышам. Латын олкяляриндя йемяйин тез хязм
олунмасына чох фикир верирляр.
– Пис дейил! – Морозов гёз вурду. – Бу, демократларын чохданкы зяиф джяхятидир.
Хямин шяраитдя фашист демократа азаб вермяк учюн арсен йазарды.
Испан тязядян гайытды.
– Мяним адым баш лейтенант Наварродур, – о, чох ичдийини гизлятмяйя чалышан
адамлар кими агыр - агыр данышырды. – Полковник бу геджя Париси тярк эдир.
Генералиссимус Франконун шёхрятли ордусунда хидмят учюн Испанийайа гайыдыр.  Буна гёря дя сизинля Испанийанын азадлыгы, Испанийа ордусу шяряфиня бир гядях
ичмяк истяйир.
– Оберлейтенант Наварро! – Равикин джавабы чох гыса олду. – Мян испан дейилям.
– Билирик! Сиз алмансыныз. – Наварро мюяммалы бир тябяссюмля гюлюмсяди. – эля
буна гёря дя полковник сизинля ичмяк арзусундадыр. Алманийа иля Испанийа достдур.
Равик Морозова бахды. Чох гяргин вязиййят йаранмышды. Морзовун додаглары
Асирди:
– Оберлейтенант Наварро, чох тяяссюфляр олсун ки, доктор Равикля бу партийаны
гуртармалыйыг. Нятиджя бу гюн телеграфла Нйу - Йорка вя Кялкюттяйя чатдырылмалыдыр.
– Джянаб, – Наварро сойуг тярздя диллянди. – Сизин имтина эдяджяйинизи онсуз да
билирдик, Русийа Испанийанын дюшмянидир. Аслиндя, дявят тякджя доктор Равикя аид
иди. Онунла бир йердя отурдугунуз учюн сизя дя демяли олдуг.
Морозов уддугу аты ири, дярин овджунда сыхараг, Равикя бахды:
– Бу ойуну гуртармаг вахты дейил?
– Элядир, – Равик гери дёндю. – Мяня эля гялир, чыхыб гетсяниз, даха йахшы олар,
джаван оглан. Советлярин дюшмяни олан полковник Морозову нахаг тяхгир эдирсиниз.
– О джаваб гёзлямядян шахмат тахтасы узяриня айилди. Наварро бир анлыга ня
эдяджяйини билмяди, сонра араланды. Равик деди:
– Сярхошдур. Бир дя ки латын олкяляриндян оланларын чоху кими, бунда да йумор хисс
йохдур. Анджаг бу о демяк дейил ки, биздя дя олмасын. Она гёря дя сяни полковник
елядим. Анджаг эшитдийимя гёря, мискин бир оберлейтенант олмусан. Хеч рява
гёрмяздим ки, рютбяджя Гомесдян ашагыда дурасан.
– Чох данышма, бала! Башым она гарышды, Алйохин вариантыны дюз ойнамадым.
Дейясян, забит алдян гедир. – Морозов башыны галдырды – Илахи, бири дя гялир! Озю дя
башга йавярдир. Ня сыртыг адамлардыр!
– Полковник Гомесин озюдюр, – Равик герийя сёйкяниб йерини рахатлады. – Инди ики
полковникин мюбахисяси башлайаджаг!
– озю дя чох гыса оладжаг, огул бала!
Полковник Наварродан да гуру иди. Морзовдан йавяринин сяхвиня гёря узр истяди.
Узюрхахлыг гябул олунду. Лакин бирдян, хяр шей оз йолуна гойуландан сонра,
полковник хюсуси бир тянтяня иля барышыг аламяти кими Франконун саглыгына бадя
галдырмагы тяклиф этди. Бу дяфя Равик разылашмады.
– Ахы сиз мюттяфиг алман кими.. . – Полковник лап карыхды.
– Полковник Гомес, – Равик йаваш - йаваш хёвсялядян чыхырды. – Гойун хяр шей
олдугу кими галсын. Кимин саглыгына истяйирсиниз ичин, мян ися шахмат ойнайырам.
Полковник бир анлыга фикря гетди.
– Демяк, сиз онда.. .
– Йахшысы будур, чох дяриня гетмяйин, – Морозов онун чёзюню кясди. – Йохса, бош
мюбахисяляр башланаджаг.
Гомес лап пярт олмушду:
– Анджаг сиз гяряк, аггвардийачы, чар забит кими буна.. .
– Хеч ня элямяли дейилик! Биз вахты кечмямиш адамларыг. Дюнйагёрюшюмюз дя
башгадыр, анджаг буна бахмайараг, бир - биримизин башыны йармалы дейилик.
Гомес, санки, хяр шейи йениджя анламага башлады, озюню дюзялтди.
– Айдындыр!. . – гырыг - гырыг деди. – Нярманазик, демократик.. .  – Азизим, ики гёзюм, – Морозов бирдян озюндян чыхлды. – Рядд олун! Сиз чохдан
рядд олуб гетмяли идиниз! Дюз Испанийайа! Дёйюшя! Йеринизя алманларла италйанлар
вурушур! Хош гетдин! – О айага дурду. Полковник Гомес бир аддым гери чякилди,
дёйюкя - дёйюкя Морозовун узюня бахды. Асгярсайагы гери дёнюб, оз столуна тяряф
гетди. Морозов тязядян отуруб, кёкс отюрдю, хидмятчи гызы чагырды:
– Бизя ири гядяхлярдя ики калвадос гятирин, Клариссе.
Гыз башыны тярпядиб гетди.
– Бу асл асгяр дяйаняти олду! – Равик гюлдю. – Адам сярхош оланда, ади дюшюнджя
тярзи дя, намус хаггындакы мюряккяб тясяввюрляр дя баша бяла олур.
– Билирям.. . Одур, бири дя гялир. Бу лап кеф олду ки! Инди кимдир? Франко озю?
Гялян Наварро иди. О, столун ики аддымлыгында дайаныб узюню Морозова тутду:
– Полковник Гомес сизи дуеля чагыра билмядийиня чох тяяссюфлянир, чюнки бу геджя
Париси тярк эдир. Бир дя онун гетдийи мягсяд полисдя гет - гяля дюшмякдян даха
ваджибдир. – Сонра Равикя тяряф дёндю: – Полковник Гомес вердийиниз мясляхятин
хаггыны гёндяриб. – О, бюкюлю бешфранклыгы столун устюня атыб гетмяк истяди.
– Бирджя дягигя! – Морозов ону сахлады. Хямин анда Клариссе, алиндя мяджмяйи
гялди. Морозов калвадос гядяхляриндян бирини гётюрюб ани нязярдян кечирди, башыны
булайыб, тязядян йериня гойду, сонра стяканларын бирини гётюрюб, ичиндяки суйу
Наварронун узюня атды. – Бу, сизи айылдар! – О, чох сакит данышырды. – Гяляджяк учюн
йадда сахлайын ки, пулу беля тулламазлар. Инди ися джяхянням олун! Балгабаг.. .
Наварро хейрятиндян донуб галмышды. Сонра уз - гёзюню силди. Бу вахт о бири испанлар
да гялдиляр. Дёрд няфяр идиляр. Морозов йаваш - йаваш галхды. О, испанларын
хамысындан бойджа узунду. Равик йериндян тярпянмир, Гомеся бахырды:
– озюнюзю гюлюндж вязиййятя салмайын, – деди, – хеч бириниз айыг дейилсиниз, хеч ня
дя эляйя билмяйяджяксиниз. Икиджя дягигянин ичиндя хурд - хяшил оларсыныз. Айыг
олсайдыныз да, бир шей эляйя билмяздиниз. – О, бирдян айага дуруб, джялд Наварронун
голундан йапышды, ону фырладыб Гомеся тяряф атды. Гомес тез йана чякилди.
– Инди ися биздян ал чякин. Сизи чагырыб гятирмямишик, – дейя Равик беш франклыгы
столун устюндян гётюрюб мяджмяйийя гойду: – Бу да сизин олсун, Клариссе. О
джянаблар верир.
– Биринджи дяфядир, онлардан няся гопарырам. Чох саг олун!
Гомес испанджа няся деди. Беши дя гери дёнюб столларына тяряф гетди.
– Хейиф! – Морозов диллянди. – Бу гочагларын дярсини йахшыджа верярдим. Анджаг
сяня гёря олмаз, ай йурдсуз - йувасыз йетим! Хярдян беляляринин джавабыны веря
билмяйяндя йаныб - тёкюлмюрсян?
– Беляляри хеч! Мяним ишим башгалары илядир.
Кюндждяки столдан испанджа сёзляр эшидилди. Онларын беши дя айага галхыб уч дяфя
«Вива» (уч) деди. Гядяхляри джингилти иля столун устюня гойуб, асгяри аддымларла
залдан чыхдылар.
– Аз галды, бу джюр гёзял калвадосу онун узюня чырпым, – Морозов гядяхи гётюрюб
башына чякди. – Инди Авропада беляляри агалыг эляйир. Гёрясян, биз дя кечмишдя
бунлар кими балгабаг олмушуг?
– Олмушуг.. .
Онлар, тяхминян, бир саат ойнадылар. Бирдян Морозов башыны галдырды:
– Чарлз гялир, – деди, – дейясян, сянинля ишим вар.  Равик дя башыны галдырды. Нёвбятчинин йаныда ал буйругчусу ишляйян оглан онлара
тяряф гялирди. Алиндя баладжа бир баглама варды.
– Бу, сизя чатаджаг, – деди.
– Мяня? – Равик багламайа бахды. Лап баладжа иди вя назик кагыза бюкюлюб
сарынмышды. Устюндя унван йазылмамышды.
– Мяня баглама гяляси дейил, сяхв дюшюб. Ким гятирди?
– Бир гадын.. . Ханым.. . – оглан кякяляди.
– Гадын, йохса ханым? – Морозов сорушду.
– Беля.. . Йяни хям ондан, хям дя бундан.. .
Морозов гюлдю:
– Сян ня фярасятли оглан имишсян!
– Бурада ад йазылмайыб. Озю деди ки, мяня чатаджаг?
– Эля демяди.. . Ад чякмяди.. . Деди ки, бурада йашайан хякимя вер. Сиз о ханымы
таныйырсыныз.
– озю деди?
– Хейр.. . – оглан кякяляди, – бу йахынларда сизинля геджя гялмишди.. .
– Дюз дейирсян, Чарлз, хярдян мянимля бурайа гадынлар гялир. Анджаг йадында сахла
ки, агзымёхкямлик мехманхана ишчисинин биринджи вязифясидир. Агзыйыртыглыг бу гениш
дюнйанын инджя - минджя кавалерляри учюндюр.
– Багламаны ач, – Морзов сёзя гарышды. – Сянинки олмаса да, ач! Онсуз да фани
дюнйада бундан да бетяр гюнах ишляр тутмушуг.
Равик гюлюб, багламаны ачды. Няся баладжа бир шей иди. Гёрдю ки, о гадынын отагында
гёрдюйю агадждан йонулмуш мадонна фигурудур. Фикря гетди. Ады ня иди?
Маделине.. . Мад.. . Йох, йадындан чыхмышды. Няся буна охшар иди. Кагызы бир дя
йохлады. Мяктуб йох иди.
– Йахшы, – оглана тяряф дёндю – дюздюр, мяня чатаджаг.
Мадоннаны столун устюня гойду. О, шахмат фигурларындан сечилирди.
– Русдур?
– Йох. Мян дя аввялджя эля билдим русдур. – Равик гёрдю ки, додаг бойасыны
фигурдан силибляр. – Инди буну нейляйим?
– Бир йеря гой. Чох шейи гоймага йер тапылыр. Бу дюнйада хяр шей учюн йер, ня
гядяр истясян вар. Тякджя адамлара чатмыр.
– Дейясян, кишини басдырыблар.
– Хямин гадындыр?
– Хя.
– Хеч онунла марагланмысан?
– Йох.
– Гярибядир, хямишя бизя эля гялир ки, няся элямишик, анджаг онюндяки чыхылмаз
вязиййятдя оланда хеч ня элямирик.
– Мян хейирхах хидмятляр бюросу дейилям, Борис. Бундан да дяхшятлисини
гёрмюшям, анджаг хеч ня элямямишям. Онун вязиййяти инди нийя чятин олмалыдыр ки?
– Она гёря ки, йалгыз галыб. Индийя кими киши, олмюш дя олса, йанында иди. О, йерин
юзюндя иди. Индися алтындадыр, гетди.. . Даха гайытмайаджаг. Бу да – Морозов фигуру
гёстярди, – тяшяккюр учюн дейил. Кёмяк истяйир.
– Хеч нядян хябярим олмайыб, онунла йатмышам. Индися унутмаг истяйирям.  – Бош - бош данышма! Мяхяббят олмайан йердя беля шейляр чох олур. Мян бир гадын
таныйырдым, дейирди ки, кишийя «сян» – дейя мюраджият этмякдянся, онунла йатмаг
асандыр. – Морозов бир аз иряли мейиллянди вя онун йекя, даз башы ишыгда парылдады.
– Йадында сахла, Равик, агяр имканымыз варса, баджарана гядяр мехрибан олмалыйыг.
Чюнки хяля чох беля джинайятляр эдяджяйик. Хеч ким элямяся дя, мян эдяджяйям.
Йягин, сян дя эляйяджяксян.
– элядир.
Морозов алини гурумуш палманын устюня гойду. Агадж аста - аста йыргаланды.
– Хяйат, киминся хесабына йашамаг демякдир. Биз хамымыз бир - биримиздян йейирик.
Анджаг инсанда, хярдян дя олса, хейирхахлыг гыгылджымы олур, гяряк, она
тохунмайасан, гойасан гала. Йашамаг чятинляшяндя, о, кёмяйя гялир.
– Йахшы, сабах она дяйярям.
– Чох гёзял! Эля мян дя буну истяйирдим. Дейишмяйи дя гырага гой! Агаларла ким
ойнайаджаг?

Бешинджи.

Мехманхана сахиби Равики о о дягигя таныды.
– Ханым отагындадыр, – деди.
– Гялдийими она дейя билярсиниз?
– Отагда телефон йохдур. Озюнюз дя чыха билярсиниз.
– Хансы отагдыр?
– Ийирми йедди.
– Адыны да унутмушам. Неджя иди?
Киши хеч тяяджджюблянмяди:
– Маду. Жоан Маду. – Сонра алавя этди: – Инанмырам, бу асл адыдыр. Дейясян,
тяхяллюсюдюр.
– Неджя йяни тяхяллюсюдюр?
– Биздя актриса кими гейд олунуб. Эля дейил?
– Билмирям. Мян бир актйор таныйырдым, адыны Густав Шмидт дейирди. Асл ады
Александр Мари Граф фон Самбона иди. Густав Шмидти тяхяллюс гётюрмюшдю. Хеч
актйор тяхяллюсюня охшамыр. Дюз демирям?
Киши тяслим олмаг истямяди:
– Инди беля шейляр чох олур, – деди.
– О гядяр дя чох олмур. Тарихиня бахсаныз, гёрярсиниз ки, биз чох сакит бир
зяманядя йашайырыг.
– Тяшяккюр эдирям, мяня бяс эляйир.
– Мяня дя! Анджаг инсан, гяряк, хяр шейдя тясялли ахтарсын. Ийирми йедди дединиз?
– Бяли, мюсйё.
Равик гапыны дёйдю. Джаваб гялмяди. Бир дя дёйяндя богуг сяс эшидилди. Ачан кими
гадыны гёрдю. Диварын йанындакы чарпайыда отурмушду, башыны агыр - агыр галдырды.
Гейиниб - кечинмишди. Айниндяки онда Равикин гёрдюйю гёй палтар иди. Бялкя дя,
башы - гёзю дагыныг, халатда узанмыш олсайды, беля тянха, беля йалгыз гёрюнмязди.
Инди хеч бир сябяб олмадан, бош йеря, йалныз адят хатириня беля гейиниб - кечинмяси
Равикин уряйини гёйнятди. Бу, она йахшы таныш иди: йюзлярля адамын беляджя  отурдугуну, йюзлярля гачгынын бу джюр гяриблийини, гямгинлийини чох гёрмюшдю.
Мискин бир тясялли иди, беля отуруб ня эдяджяклярини билмирдиляр вя онлары йашадан да
адятляр иди.
Гапыны архасынджа чякди.
– Чох гюман ки, мане олмадым, – деди вя о дягигя дя хисс эляди ки, бу сёзлярин
йери дейилди. Бундан сонра гадына ня мане ола билярди? Мане олмалы бир шей
галмамышды.
Шлйапасыны столун устюня гойду.
– Ишляри йолуна гойа билдиниз?
– Бяли. Чох дейилди…
– Чятин олмады ки?
– Хейр.
Отагдакы йеганя креслойа отурду. Креслонун йайлары джырылдады вя Равик хисс эляди
ки, бири гырылыб.
– Гетмяк истяйирдиниз? – Равик сорушду.
– Бяли… Ня вахт олса… Сонра… Гедяси йерим дя йохдур. Эля - беля… озгя
нейляйясийям ки?
– Хеч ня. Дюз эляйирсиниз. Хялялик беля лазымдыр. Парисдя хеч кяси танымырсыныз?
– Хейр!
– Хечджя кяси?
Гадын башыны агыр - агыр галдырды:
– Сиздян, мехманахана сахибиндян, хидмятчидян, гуллугчу гыздан башга… хеч
кяси. – О, аджы - аджы гюлюмсяди. – Чох дейил, элями?
– элядир. Бяс о… – Равик олян кишинин адыны хатырламага чалышды, анджаг йадына
дюшмяди.
– Хейр, Рачинскинин бурада танышы йох иди. Йа да, ола билсин ки, мян гёрмямишям.
Эля бура чатан кими хястялянди.
Равик чох галмаг истямирди. Анджаг гадыны бу вязиййятдя гёряндян сонра фикрини
дяйишди.
– Шам элямисиниз?
– Хейр, адж дейилям.
– Бу гюн бир шей йемисиниз?
– Бяли, гюнорта йемишям. Гюндюзляр чятин дейил, анджаг ахшам…
Равик йан - йёрясиня бахды. Тянхалыг, пайыз сойугу бу баладжа, бомбош отагы башына
гётюрмюшдю.
– Гетмяк вахтыдыр, – деди, – гялин чыхаг, бир йердя шам эляйяк.
Равик гёзляйирди ки, гадын этираз эдяджяк. Эля отурмушду ки, дейярдин, хеч ня
истямир вя хеч ня дя ону йериндян тярпядя билмяз. Анджаг о, тез дуруб плашыны
гётюрдю.
– Беля йарамаз, – Равик диллянди. – Плаш чох назикдир. Галын палтарыныз йохдур?
Байыр сойугдур.
– Индиджя йагыш йагырды…
– Йагыш йеня дя йагыр. Анджаг сойугдур. Алтындан бир шей гейя билмязсиниз? Башга
палтонуз йохдур? Жакет дя олар…
– Жакетим вар.  О, ири чамадана тяряф гетди. Равик гёрдю ки, хеч няйя ал вурмайыб. Гадын
чамадандан гара рянгли бир жакет чыхарыб, ону сыгаллады. Дюмдюз, гяшянг чийинляри
вар иди. Сонра барети гётюрдю. Аввялджя жакети, устюндян дя плашы гейди.
– Беля йахшыдыр?
– Байагкына баханда, чох йахшыдыр.
Онлар пиллякяни дюшдюляр. Мехманхана сахиби гетмишди. Онун авязиня ачарлар
асылан йердя нёвбятчи отуруб мяктублары йерябяйер эдирди. Ондан сарымсаг ийи
гялирди. Йанында сяссиз - сямирсиз отуран халлы пишик дя кишийя бахырды.
Кючяйя чыханда Равик сорушду:
– Йеня дя аджлыг хисс элямирсиниз?
– Билмирям. Дейясян, о гядяр дя йох…
Равик ал эляйиб такси чагырды.
– Йахшы, онда «Бел Арор»а гедяк, – деди, – орада йюнгюл йемякляр олур.
«Бел Арор» ресторанында сейряклик иди, чюнки геджя йарыдан кечмишди. Онлар икинджи
мяртябядя баладжа, алчаг таванлы залда бош стол сечирдиляр. Ичяридя онлардан башга бир
киши иля гадын отуруб пендир йейирдиляр. Арыг бир киши дя тякджя айляшиб, габагына хейли
дяниз иблизи йыгмышыды. Хидмятчи гялиб, булашмыш ортюйя наразылыгла бахды, ону
дяйишяси олду.
– Ики гядях араг, – Равик сифариш верди, – сойугундан. – Сонра гадына тяряф дёндю:
– Бир аз ичяк, гялйаналты гётюряк. Зяннимджя, сизин учюн беля даха йахшы олар. Бу
ресторан «Хорс д’оеуврес» (дёрд) иля мяшхурдур. Башга хеч ня олмур. Адам озю дя
истямир. Истиси дя, сойугу да ня гядяр истясян, вар, хамысы да чох йахшыдыр.
Бахарыг…
Хидмятчи арагы гятириб, дяфтячясини чыхарды.
– Бир графин дя «Вин росе» (беш). «Анжун»уз вар?
– Ачыгы вар, чяхрайыдыр… Баш устя, мюсйё, – Хидмятчи гетди. Гапыда башына лялякли
гырмызы шлйапа гоймуш бир гадынла тоггушду. Гадын ону итяляйиб, габагына дяниз
иблизи йыгмыш кишийя тяряф гетди. (
– Алберт! – деди. – Ай аджлаф…
– С. . С. . С, – дейя Алберт атрафына бойланды.
– «С. . С. . С»нядир? – Гадын йаш чятирини столун устюня гойуб отурду. Алберт хеч
кефини дя позмады.
– Джхеире (алты), – дейиб няся пычылдамага башлады.
Равик гюлюмсяйиб, гядяхини гётюрдю:
– Гялин буну бирдяфяйя ичяк, – деди, – нуш олсун!
– Нуш! – дейя Жоан да ичди.
Гялйаналытыны ал арабасынада гятирдиляр.
– Ня буйураджагсыныз? – Равик гадына бахды. – Зяннимджя, мян озюм сечсям, йахшы
олар.
О, бир бошгаб долдуруб гадынын гаршысына гойду.
– Эйби йохдур, хошунуза гялмяся дя олар. Индиджя йеня гятиряджякляр. Бу, хяля
башлангыдждыр.
Бир бошгаб озю учюн долдуруб, гадына фикир вермядян йемяйя башлады. Бирдян хисс
эляди ки, о да йейир. Ири дяниз хярчянгляриндян бирини тямизляйиб гадына узатды:  – Бунун дадына бахын, хырдаларындан беляси йахшыдыр, – деди. – Инди «Пате Маисон»
(йедди) гётюрюн. Аг чёрякля ала олур. Сонра да шяраб. Турш шяраб… Сяриндир…
– Сизи чох азиййятя салдым…
– Бяли, лап ресторан хидмятчиси кими гуллуг эдирям, – Равик гюлдю.
– Хейр, догрудан, азиййятя салмышам.
– Чёряйи тяк йейя билмирям, вяссалам. Мян дя сизин кими…
– Мян йахшы йолдаш дейилям.
– Нийя? – Равик этираз этди. – Йемяк учюн ала йолдашлыгыныз вар. Бошбогаз
адамлардан, уджадан данышанлардан зяхлям гедир.
О, Албертя тяряф бахды. Хямин анда гырмызы шлйапалы гадын алиндяки чятири стола вура -
вура уджадан ня учюн аджлаф олдугуну она баша салырыды. Алберт ися сябирля гулаг асыр,
хеч няйи веджиня алмырды.
Жоан хяфифджя гюлюмсяди:
– Мян эля шейи баджармарам.
– Будур, йеня гятирдиляр. Инди башлайаг, йохса аввялджя бир сигарет чякяк?
– Сигарет йахшыдыр.
– Олду. Бу гюн йахшысыны гётюрмюшям. Ондакы гара тянбяки дейил…
Гадынын сигаретини йандырды. Жоан гери сёйкяниб, дярин бир гуллаб вурду, диггятля
Равикя бахды.
– Беляджя отурмаг ня йахшыдыр! – деди вя Равикя бирдян эля гялди ки, о, индиджя
аглайаджаг…
Гяхвяни «Колизе» кафесиндя ичдиляр. «Йелисей чёлляри»ня бахан бёйюк зал долу иди
вя онлар ашагыда – барда бош йер тапыб отурдулар. Диварларын йухары тяряфиндя шюшя
гяфясляр асылмышды, ичяридя тутугушулар отурмушду, алабязяк тропик гушлар ися о йан -
бу йана учушурдулар.
– Инди ня эдяджяйини фикирляшмисинизми? – Равик сорушду.
– Хейр, хяля йох.
– Бура гяляндя мюяййян бир мягсядиниз вар иди?
Гадын тяряддюд этди:
– Хейр, эля бир мягсядим йох иди.
– Сорушмаг хатириня сорушмурам.
– Билирям. Дейирсиниз ки, няся ишляся мяшгул олмалыйам. Озюм дя истяйирям. Хяр
гюн дя фикирляширям. Анджаг.. .
– Мехманхана сахиби дейирди ки, актрисасыныз. Мян марагланмырдым, озю деди.. .
Адынызы сорушанда.. .
– Адымы унутмушдунуз?
Равик бахышларыны галдырды. Гадын да сакитджя она бахырды.
– Бяли. Кагыз йадымдан чыхыб мехманханада галмышды. Ня гядяр элядим, йадыма
дюшмяди.
– Инди билирсиниз?
– Бяли. Жоан Маду.
– Мян танынмыш актриса дейилям. Хямишя хырда ролларда чыхыш этмишям. Ахыр
заманлар ися хеч ойнамамышам. Франсызджа да йахшы даныша билмирям.
– Бяс хансы дили йахшы билирсиниз?  – Италйан дилини. Орада бёйюмюшям. Бир аз да ингилисджя, румынджа даныша билирям.
Атам румын иди. Олюб. Анам ися ингилисдир, хяля дя Италийада йашайыр. Анджаг йерини -
йурдуну билмирям.
Равик онун дедикляринин чохуну эшитмирди. Йаман дарыхырды вя инди ня эдяджяйини дя
билмирди.
– Башга хеч ня алиниздян гялмир? – дейя няся демяк хатириня сорушду. –
Ойнадыгыныз хырда роллары демирям.. .
– Гялир. Анджаг онлар да бунун кими шейлярдир.. . Охумагы, ойнамагы да бир аз
билирям.. .
Равик шюбхяли нязярлярля ону сюздю. Хеч демяздин беля ишляр алиндян гялир. Онда
няся бир олгюнлюк, мяджхуллуг варды вя гёзягялимли дейилди. Хеч актрисайа да
охшамырды. Халбуки бу, асассыз сёз дейилди.
– Беля шейляри бурада да элямяк олар, – деди, – бунун учюн франсыз дилини гёзял
билмяк лазым дейил.
– Элядир. Анджаг, гяряк, ону тапасан. Таныш олмайанда, чятиндир.
Равик бирдян Морозову хатырлады. «Шяхризад».. . Озюдюр ки, вар! Морозовун беля
шейлярдян башы чыхмалыдыр. Бу фикир бейниня йаман батды. Ону бу нямли - йагышлы
геджядя бура гятирян о олуб, инди дя гой йахасыны ондан озю гуртарсын. Борис, аввял -
ахыр, няйя гадир олдугуну гёстярмяли иди.
– Русджа билирсиниз? – дейя сорушду.
– Лап аз. Бир - ики махны билирям. Гарачы махныларыдыр. Румын махныларына охшайыр.
Нийя сорушурсунуз?
– Беля ишлярдян башы чыхан бир няфяр таныйырам. Бялкя, кёмяйи дяйди. Унваныны
верярям.
– Горхурам бир шей чыхмасын. Театр сахиблярини йахшы таныйырам, онлара демяйин
хейри йохдур.
Равик гёрдю ки, гадын онун беля асан йолла гуртармага чалышдыгыны дуйду. Хягигят
олдугу учюн этираз этди:
– Мян дедийим адам театр сахиби дейил. «Шяхризад» ресторанында гапычыдыр.
Монмартрда русларын геджя кулубудур.
– Гапычы? – Жоан Маду башыны галдырды. – Бу, башга мясяля! Гапычылар онлардан чох
билир. Бурадан бир шей чыхар. Ону йахындан таныйырсыныз?
– Бяли.
Гадынын бирдян - биря беля ишгюзар тярздя данышмасы Равики хейрятляндирди.
– Достумдур. Ады да Борис Морзовдур, – деди, – он илдир «Шяхризад»да ишляйир.
Онларын програмы чох бёйюкдюр, тез - тез дяйишир. Морозов инзибатчы иля йахындыр.
«Шяхризад»да олмаса, башга йердя бир шей тапар. Истяйирсиниз, гедин.
– Бяли. Ня вахт гедим?
– Ан йахшысы ахшам саат доггуздур. Онда иш олмур, сизя вахт тапар. Озюм дя
дейярям.
Равик Морзовун ону йахшы гаршылайаджагыны билдийи учюн аввялджядян севинди.
Бирдян - биря озюндя рахатлыг дуйду. Хямишя хисс элядийи джюзи мясуллийят йоха чыхды.
Баджардыгыны элямишди, сонрасыны озю билярди.
– Йорулмамышам, – деди, – анджаг билирям ки, мянимля бурада отурмаг сизя хош
дейил. Мяня йазыгыныз гялдийи учюн чох саг олун. Мехманханадан гопарыб дярдими  дагытдыныз. Бу, мяним учюн бёйюк шей олду. Нечя гюн иди ки, кялмя кясмяйя адам
да йохду. Индиджя гедирям. Сиз мяня бёйюк йахшылыг элядиниз. Бу нечя гюнюн
хамысында.. . Йохса, ахырым хара чыхарды? !
«Илахи! – Равик уряйиндян кечирди. – Инди дя беля башлады! » О, нарахат халда
бахышларыны шюшя гяфясляря чевирди. Орада бир гёйярчин зорла тутугушунун белиня
чыхмаг истяйирди. Тутугушу бу тянхалыгдан эля безмишди ки, хеч гымылданмады, она
ахямиййят вермяйиб, тянбял - тянбял дянлямякдя давам этди.
– Йазыгы гялмяк дейилди, – Равик диллянди.
– Бяс ня иди?
Гёйярчин сюрюшюб тутугушунун белиндян дюшдю, ляляклярини димдиклямяйя башлады.
Тутугушу да силкинди.. .
– Инди биз бу кёхня, гёзял «Арманака»ынызы гётюрюн. Нуш олсун! – Равик бадясини
ичди. – Беля.. . Инди дя бу хейванханадан сюрюшяк. Сиз хяля мехманханайа гетмяк
истямирсиниз, эля дейилми?
Жоан Маду башыны булады.
– Йахшы, онда хара гялди, гедяк. Даха догрусу, «Шяхризад»а.. . Ичярик.. . Бу, икимизя
дя лазымдыр. Хям дя орадакы хянгамяляря бахарсыныз.
Геджя саат учя йахын иди, онлар «Милан»ын габагында дайанмышдылар.
– Йахшы ичя билдинизми? – Равик сорушду.
– «Шяхризад»да оланда, эля билирдим, бясдир. Анджаг инди, бу гапыйа баханда,
гёрюрям ки, аз олуб.
– Аладж тапылар. Бялкя, мехманханада бир шей олду. Олмаса, мейханаларын бириня
гириб аларыг. Гялин.. .
Гадын аввялджя она, сонра да гапыйа бахды:
– Гедяк, – гятиййятля диллянди, анджаг йериндян тярпянмяди. – Ах, йеня ора.. . О
бомбош отага.. .
– Мян дя сизинля йухары галхарам. Бир шюшя дя гётюрярик.
Гапычы ойанды.
– Ичмяйя бир шейиниз вар? – Равик сорушду.
– «Шампан» гарышыг коктейл олар? – Гапычы йухулу - йухулу асняди.
– Тяшяккюр эдирям, бир аз тюнд олса йахшыдыр. Конйак олсун. Бир шюшя.. .
– «Курвазе», «Мортел», «Энесс», «Бискйе Дюбене».. . Хансындан?
– Баш устя, мюсйё. Озюм ачыб гятирярям.
Онлар пиллякянля йухары галхдылар.
– Ачарыныз вар? – Равик сорушду.
– Гапы ачыгдыр.
– Пулунузу, сянядляринизи огурлайарлар.
– Гясдиндя дуран олса, баглайанда да огурлайарлар.
– О да дюздюр. Беля килидляри ачмага ня вар! Анджаг, хяр халда, чох асан олмур.
– Бялкя дя.. . Анджаг тяк - тянха кючядян гялиб, ачары гётюрюб, гапыны ачыб бомбош
отага гиря билмирям. Онда, эля бил, гября гирирям. О йердя ки сяни чамаданлардан
башга хеч ня гёзлямир, ора беляджя ачарсыз гирмяк дя бёйюк шейдир.
– Адамы хеч йердя хеч ня гёзлямир. Гяряк, хяр шейи озюнля гятирясян.
– Ола биляр.. . Анджаг бу да озюню алдатмагдыр.  Жоан плашла беретини чарпайынын устюня атыб, Равикя бахды. Авазымыш сифятиндя ири
гёзляри ишылдайырды вя онларда гязяб долу бир умидсизлик донуб галмышды. О бир
анлыга беляджя дайанды, сонра алляри жакетин джибиндя, баладжа отагда ири аддымларла вар -
гял элямяйя башлады. Хяр дяфя гери дёняндя, эластик бядяни гыврылырды. Равик
диггятля она бахды. Гадына хараданса гюдж, джошгун бир шухлуг гялмишди вя отаг,
санки, она дарлыг эдирди.
Гапы дёйюлдю. Киши конйакы гятирди.
– Джянаблар йемяк истямир? Сойутма тойуг, сендвич вар.
– О, чох вахт апарар, гардаш, – дейя Равик пулуну вериб, ону йола салды. Сонра
гядяхляри долдурду. – Бу да беля!. . Чох садя, чох да гуру! Анджаг чятин анларда
примитивлик йахшыдыр. Инджялик архайын вахтлар учюндюр. Бир буну ичин.. .
– Бяс сонра?
– Сонра да бирини ичярсиниз.
– Йохламышам, хейри йохдур. Тяк галанда сярхош олмаг да йахшы дейил.
– Азаджыг сярхош олмаг хеч ня элямяз.
Равик чарпайы иля узбяюз диварын йанындакы энсиз, баладжа тахтда отурду. О дяфя
буну гёрмямишди.
– Сиз кёчяндя бу вар иди?
Гадын башыны булады:
– Озюм гойдурдум. Чарпайыда йатмаг истямирдим. Няся мянасыз гёрюнюрдю.
Чарпайы.. . Сойунмаг.. . Хяр гюн.. . Кимя, няйя лазымдыр? Сяхяр чагы да, гюндюзляр дя
биртяхяр дёзмяк олур. Анджаг ахшамлар.. .
– Бир мяшгулиййят тапмаг лазымдыр, – Равик сигарет йандырды. – Хейиф ки, Морозову
тапа билмядик. Онун истирахят гюню олдугуну билмирдим. Сабах ахшам гедин.
Доггуз радяляриндя.. . Бир шей тападжаг. Лап мятбяхдя дя олса, ишляйин. Онда геджяляр
бош галмазсыныз. Озюнюз беля истямирдиниз?
– Бяли. – Жоан дайанды, конйакыны ичиб, чарпайынын устюндя отурду. – Хяр ахшам
гязмяйя чыхырдым. Адам гязяндя, йахшы олур. Эля ки, отурдун, санки таван башына
учур.
– Кючялярдя башыныза бир иш гялмяйиб ки? Хеч сизи сойублар?
– Хейр. Бахан кими билирляр, мяндя соймага бир шей йохдур. – О, бош гядяхи
Равикя узатды. – Бяс йалгызлыг? О гядяр киминляся сёхбят элямяк хясрятиндя
олмушам ки! Онда, ан азы, билирсян, сян дя адамсан, даха бош - бошуна, мянасыз
йеря вурнухмурсан. Ан азы, гёзлярин кимяся бахыр, киминся гёзлярини гёрюр. Даха
даша - дивара бахмырсан! Ан азы, башга планетя дюшмюш адам кими тяк - тянха кючяляри
долашмырсан.. . – Сачларыны гери атыб, Равикин узатдыгы гядяхи алды. – Хеч билмирям,
бунлары нийя данышырам. Истямирям, анджаг.. . Бялкя дя, бу бир нечя гюню сусдугум
учюн беля данышырам, бялкя дя, бу ахшам биринджи дяфядир ки.. . – нядянся дайанды. –
Мяня фикир вермяйин.. .
Мян ичмякля мяшгулам, – Равик тез диллянди. – Ня истяйирсиниз, данышын. Геджя вахты
хеч ким эшитмяз. Мян озюм озюмя гулаг асырам. Сабах хяр шей йаддан чыхыб
гедяджяк. – О, гери сёйкянди. Хараданса су шырылтысы эшидилди, гыздырыджыдан сяс гялди.
Нарын йагыш дамджылары хяля дя аста - аста пянджяряни дёйяджляйирди.. .  – Гайыдыб ишыгы сёндюряндя, – Жоан сёзюня давам этди, – гаранлыг адамын узюня
гара пярдя чякир. Дуруб ишыгы йандырырсан, гёзлярини бир нёгтяйя зилляйиб бахыр, хей
бахырсан.. .
«Дейясян, сярхош олмушам, – Равик уряйиндян кечирди. – Бу гюн йаман тез тутду.
Бялкя, эля отаг озю алагаранлыгдыр? Йохса, хям элядир, хям дя беля? Бу, байагкы
гёзягялимсиз, рянги авазымыш гадын дейил. Бах, бу да гёзляри.. . Сифяти.. . Няся мяня
бахыр. Дейясян, кёлгядир, бейнимдяки зяиф ишылтыдыр, онун узюня дюшюр. Сярхошлугун
илк ишартысы.. . »
Жоанын дедиклярини эшитмирди. Онсуз да хамысыны билирди, гёрмюшдю, даха бяс иди.
Йеня тянхалыг – хяйатын абяди нягарят! О бириляри иля мюгайисядя ня йахшы иди, ня дя
пис. Анджаг ондан йаман чох данышырлар. Онсуз да адам гах хямишя тянха олур, гах
да хеч вахт. Хараданса гулагларына скрипка сяси гялди.. . Алаторанлыг.. . Будапешт
йамаджларында баг.. . Шабалыд агаджларынын кяскин гохусу.. . Кюляк.. . Чийинляриня тярлан
кими гонмуш хяйаллар.. . Гёзляри гаранлыгда ишылдайан хяйаллар.. . Гюндюзля баджара
билмяйян геджя.. . Бютюн гадынларын гёзял гёрюндюкляри ан.. . Вя бир дя ганадларыны
кяпяняк кими сярмиш геджя.. .
О, бахышларыны галдырды.. .
– Чох саг олун! – Жоан тяшяккюр эляди.
– Няйя гёря?
– Гулаг асмайа - асмайа мяни данышдырдыныз. Йахшы олду.. . Мяня чох лазым иди.. .
Равик башыны тярпятди. Гёрдю ки, Жоанын гядяхи бошдур.
– Йахшы, – деди, – шюшядяки дя сизя галсын.
Айага дурду. Отаг.. . Гадыг.. . Вяссалам.. . Вя бир дя авазымыш, олгюнляшмиш сифят.. .
– Гедирсиниз? – дейя Жоан йан - йёрясиня бойланды. Эля бил, отагда кимся
гизлянмишди.
– Бу да Морозовун унваны. Адыны да йазырам ки, бирдян йадыныздан чыхар. Сабах
ахшам доггузда.. . – Равик ону ресепт дяфтярчясиня йазды, вяряги джырыб чамаданын
устюня гойду.
Жоан да дурмушду. О, плашыны вя беретини гётюрдю. Равик она бахды:
– Мяни отюрмяк лазым дейил, – деди.
– отюрмюрям. Садяджя олараг, бурда галмаг истямирям. Инди хеч гала билмярям.
Истяйирям, бир аз гязям.
– Анджаг ня вахтса йеня гайытмалы оладжагсыныз. Эйни шейдир.. . Нийя гала билмирсиниз?
Хяр шей кечиб гедиб.. .
– Инди сяхяр ачылар. Гайыданда ачылмыш оладжаг. Онда асандыр.. .
Равик пянджяряйя тяряф гетди. Йагыш хяля дя йагырды. Кюляк онун бомбоз теллярини
фанарларын сарымтыл ишыгында йелляндирирди.
– Гялин бир гядях дя ичяк, сонра йатын. Беля хавада гязмяйя гетмязляр. – О, шюшяни
гётюрдю. Гадын лап йанында дайанмышды.
– Мяни бурада гойма.. . – Жоан бу сёзляри тяляся - тяляся, йаныглы - йаныглы дейяндя,
Равик онун няфясини узюндя хисс эляди. – Мяни бурада тяк гойма. Бирджя бу гюн.. .
Билмирям ня олуб.. . Бирджя бу гюн! Сабах озюмю аля аладжагам, анджаг бу гюн
баджармырам. Йаман кёврялмишям.. . Хейим галмайыб.. . Йыхыладжам.. . Гяряк, мяни
апармайайдыныз.. . Бу гюн хеч олмазды.. . Инди тяк гала билмярям.. .
Равик шюшяни эхтийатла йеря гойуб, голуну онун алиндян чыхарды.   – Лап ушагсыз! – деди. – Геджи - тези хамымыз буна ойряшмялийик.. . – сонра тахты
гёстярди: – Йахшы, бурада йатарам. Гетмяйин дя мянасы йохдур. Сабах доггузда
тяшрих эдясийям. Лап оз эвим кими йатарам. О гядяр геджя нёвбясиндя галмышам ки!
Разы галдыныз?
Жоан башыны тярпятди. Хяля дя Равикин йанында дайанмышды.
– Гяряк, сяккизин йарысында чыхам. Чох тездир, сизи ойададжагам.
– Эйби йохдур. Дуруб сизя сяхяр йемяйи хазырлайарам.
– Хеч ня лазым дейил. Йахындакы кафедя йейярям. Садя фяхля кими ромла гяхвя, бир
дяня дя кёкя гётюрярям. Сонрасы да хястяханада.. . Эженийя дейярям, ванна
хазырлайар. Йахшы, галаг.. . Ики дидяргин бир йердя.. . Чарпайы сизин олсун. Истяйирсиниз,
сойунуб йеринизя гиряня кими, ашагы, – о годжа гапычынын йанына гедим.
– Хейр.
– Гачмарам! Бизя бязи шейляр дя лазымдыр: балындж, адйал.. .
– Зянги чаларам, гялиб гятиряр.. .
– Буну озюм дя эляйярям, – Равик дюймяни ахтарды. – Беля шейляри киши эляся,
йахшыдыр.
Гапычы о дягигя гялди. Алиндя конйак шюшяси тутмушду.
Равик:
– Бизи ня хесаб эляйирсиниз? – деди. – Чох саг олун, анджаг унутмайын ки, биз
мюхарибядян сонракы няслин нюмайяндясийик. Бир адйал, балындж, бир дяня дя мяляфя
гятирин. Бурада галасы олдум. Байыр сойугдур, бярк йагыр. Икиджя гюндюр
сятялджямдян дурдугум. Веря билярсиниз?
– Албяття, мюсйё. Эля аглыма гялмишди дя.. .
– Йахшы, – дейя Равик сигарет йандырды. – Дяхлиздя гёзляйирям. Астанадакы
айаггабылары сайаджагам. Бу идманла чохдан мяшгул олурам. – Бирдян Жоанын
бахышларыны оз узяриндя хисс эляди. – Гачмарам! Мян мисирли Йусиф дейилям ки,
палтому гойуб гачам.. .
Гапычы шейляри гятирди. Равики дяхлиздя гёряндя уз - гёзю ишыгланды:
– Беля шейя тясадюфи халда раст гялмяк олур, – деди.
– Мян дя тясадюфи халларда беля эляйирям. Бир ад гюнюмдя, бир дя милад
байрамында. Бура верин, гедяндя озюм апарарам. Бу нядир беля?
– Икинджисидир. Дединиз, сятялджям олмусунуз.
– ала! Анджаг мян джийярлярими конйакла гызышдырырам. – Равик джибиндян пул чыхарды.
– Мюсйё, йягин ки, пижаманыз йохдур. Веря билярям.
– Саг ол, гардаш, – Равик годжайа бахды: – Мяня баладжа олар.
– Аксиня, лап айнинизя оладжаг. Тяптязядир. Оз арамызда галсын, бир америкалы пай
вериб. Она да бир гадын багышлайыбмыш. Мян беля шейляр геймирям. Мянимки
туман - кёйнякдир. Лап тязядир, мюсйё.
– Йахшы, гятирин. Бахаг, гёряк неджя шейдир.
Равик дяхлиздя гёзляди. Гапыларын агзында уч джют айаггабы варды. Онлардан бир джют
богазы резинли чякмя иди. Хямин отагдан бярк хорулту сяси гялирди. О бириляр ися
гяхвяйи рянгли киши айаггабысы вя дикдабан дюймяли, лак гадын чякмяляри иди. Онлар
да хямин гапынын агзына гойулмушду вя йанашы дурсалар да, эля бил, хяряси бир
дяряйя атылмышды.. .  Гапычы пижаманы гятирди. Антигя шей иди.. . Сюни гёй ипякдян тикилмишди, устюня дя
гызылы улдузлар чякилмишди. Равик бир хейли динмяз - сёйлямяз она тамаша эляди.
– антигя шейдир, элями? – гапычы гюрур хисси иля сорушду.
– Хейиф! – Равик тяяссюфлянди. – Буну сечян гадына мямнуниййятля бахардым. –
Пижама лап тязя иди вя «Магазин де Лувр»да бюкюлдюйю кагыздан ачылмамышды.
– Бу геджялик сизин олсун. Алмаг лазым дейил, мюсйё.
– Хаггы ня оладжаг?
– Ня верясяниз.. .
– Франсыз дейилсиниз?
– Хейр, франсызам. Сян - Назарлыйам.
– Онда американларла алагя сизи корлайыб.. . Буна бахмайараг.. . Беля пижамайа ня
версян, дяйяр.
– Хошунуза гялдийи учюн чох шадам. Геджяниз хейря галсын, мюсйё. Сабах гялиб
ханымдан аларам.
– Сяхяр тездян озюм гятириб верярям. Мяни сяккизин йарысы ойадын. Гапыны астаджа
дёйюн, эшидярям. Геджяниз хейря галсын.. .
– Бир буна бахын, – дейя Равик ичяри гирян кими пижаманы Жоана гёстярди. – Шахта
бабанын палиарына охшайыр. Бу гапычы лап алямдир. Хяля гейяджяйям дя! Бир аз
гюлмяли гёрюнмяк учюн тякджя джясарят йох, хям дя уряк лазымдыр.
О, йумшаг тахтда озюня йер дюзялтди. Харада йатмагынын фярги йох иди: йа бура
олсун, йа да оз мехманханасы. Дяхлиздя бабат бир ванна отагы тапмышды вя
гапычыдан да тямиз диш шоткасы алмышды. Башга хеч ня лазым дейилди. Бу гадын да
олсун онун хястяляриндян бири.. .
О, су стяканыны конйакла долдурду, гадынын йанына гойду.
– Зяннимджя, бу, сизя бяс эляйяр, – деди, – беля йахшыдыр. Хяр дяфя тязядян дуруб
сюзяси олмарам. Шюшя иля о бири гядях дя мяним.
– Гядях лазым дейил, эля ондан ичярдим.. .
– Даха йахшы. – Равик йумшаг тахтда йерини рахатлады. Гадынын онун йери иля
марагланмамасы хошуна гялди. Истядийи дя эля бу иди. Аллаха шюкюр ки, бир пара
евдар гадынлар кими зяхлятёкянлик элямирди.
Равик гядяхини долдуруб, шюшяни дёшямянин устюня гойду.
– Нуш олсун!
– Нуш олсун! Хям дя саг олун ки.. .
– Хяр шей гайдасындадыр. Онсуз да, беля йагышда гетмяйя хеч озюмюн дя хявясим
йох иди.
– Йеня йагыр?
– Бяли.
Байырдан гялян зяиф тыггылты отага чёкмюш сюкуту сяксяндирирди. Эля бил, няся
бомбоз, гярибя, хеч няйя охшамайан, кядярин озюндян дя кядярли бир шей ичяри
гирмяйя йол ахтарырды. Санки, узаг, пюнхан бир хатиря, сону гёрюнмяйян далга иди,
аввялляр габагына гатыб гова - гова гятирдийи, сонралар хансы ададаса йаддан чыхарыб
гойдугу шейляри – зярря гядяр инсанлыгы, ишыгы, дюшюнджяляри тязядян гётюрюб
апармаг, харадаса басдырмаг истяйирди.. .
– Ичмяк учюн йахшы геджядир.
– Бяли. Анджаг тяк галмаг учюн дя пис.  Равик бир анлыга сусду, сонра деди:
– Хамымыз буна ойряшмялийик. Аввялляр бизи баглайан телляр инди гырылыб. Биз, сапы
гырылмыш мунджуг кимийик, хярямиз бир тяряфя дагылмышыг. Инди хеч ня этибарлы дейил. –
О, гядяхини тязядян долдурду. – Ушаг вахты бир геджя чямянликдя йатмышдым. Йай
иди, сяма да лап айдын.. . Йухуйа гетмямишдян габаг гёрдюм ки, Гютб улдузу
мешялярин гуртараджагында уфюгдян асылыб. Сонра геджянин бир йарысы айылдым. Гютб
улдузу инди дюз башымын устюндя иди. Бу хеч вахт йадымдан чыхмыр. Баша дюшдюм
ки, йер дя бир улдуздур, фырланыр. Буну эшитмишдим, китабларда охумушдум, анджаг
гёрмямишдим. Инди биринджи дяфя хисс элядим ки, догрудан да, элядир. Йерин
няхайятсиз бир бошлугда сяссиз - сямирсиз учдугуну дуйдум. Буну о гядяр айдын
хисс элядим ки, хятта сюрюшюб йыхылмагдан горхдум. Бялкя дя, дярин йухудан айылыб
хяля озюмя гялмямиш няхайятсиз сямайа бирдян - биря бахдыгым учюн беля олду.
Онда мяня эля гялди ки, устюндя дайандыгымыз йер дя чох этибарлы дейил. Эля о
вахтдан да хеч мёхкямлянмяйиб.. . – алиндяки долу гядяхи ичди. – Бу, бязи шейляри
чятинляшдирся дя, чох шейи асанлашдырыр.. . – Жоана тяряф бахды. – Билмирям, бялкя дя,
йатмысыныз. Йорулмусунузса, хеч джаваб вермяйин.
– Хяля йох. Бейнимин харасыса хяля ойагдыр. Хям ойаг, хям дя буз кими.. .
Равик шюшяни дёшямянин устюня гойду. Отагын исти хавасындан джанына гярибя бир
йоргунлуг йайылды. Кёлгяляр йеня сайрышмага башлады.. . Йад отаг.. . Геджя.. . Байырда
ися йагышын узаглардан гялян тябил сяси кими йекнясяг шырылтысы.. . Сонсузлугун лап
гуртараджагында зяиф ишыг гялян бир кома.. . Няхайятсиз хечликдя кёзярян мянасыз бир
ишарты.. . Вя бир дя гёзюню зилляйиб данышдыгын бир сифят.. .
– Сиз буну хеч хисс элямисиниз? – дейя сорушду.
Гадын бир анлыга сусду:
– Элямишям, – деди. – Анджаг беля йох.. . Башга джюр.. . Гюнлярля кялмя кясмяйя
адам олмайанда, геджяляр тяк - тянха кючяляри долашанда.. . Хяр йердя хараса тялясян,
оз эв - ешийи олан адамлар.. . Бирджя мяним хеч няйим йох иди. Сонра хяр шей йаваш -
йаваш думанланмага башлады, эля бил, богулмушдум, суйун алтында, гярибя бир
шяхярдя долашырдым.
Пиллякяндян аддым сясляри эшидилди. Ачар джингилдяди, гапы чырпылды. Сонра су шырылтысы
гялди.
– Хеч кяси танымырсынызса, онда нийя Парисдя галырсыныз? – дейян Равик хисс эляди ки,
йуху ону йаваш - йаваш апарыр.
– Билмирям. Бяс хара гедим?
– Гайыдасы йериниз йохдур?
– Хейр, гедяси йерим йохдур.
Кюляк йагышы пянджяряйя чырпырды.
– Бяс Парися няйя гялмишдиниз?
Жоан джаваб вермяди. Равикя эля гялди ки, о йатыб.
– Рачински иля Парися айрылмага гялмишдик. – Гадынын сонрадан вердийи бу джаваб
Равики хейрятляндирмяди. Адамын хяйатында эля анлар олур ки, ону хеч ня иля
хейрятляндирмяк олмур. Узбяюз отагда байаг гялян киши ойюмяйя, гусмага
башлады. Онун богуг инилтиси бура гялирди.
– Бяс онда нийя бу хала дюшдюнюз? – Равик сорушду.  – Чюнки о олдю. Олдю! Бирдян гетди! Гайтара билмядим! Олдю! Хеч ня эляйя
билмядим! Баша дюшмюрсюнюз? – Жоан йериндя дирсякляниб, диггятля Равикя тяряф
бахырды.
«Чюнки о, сяни габаглады. Сяндян габага дюшюб, сяни тяк гойду». – Равик
уряйиндян кечирди.
– Мян.. . Мян, гяряк, она башга джюр олайдым.. . Мян.. .
– Унудун гетсин! Дюнйада пешманчылыгдан мянасыз шей йохдур. Онсуз да хеч няйи
гери гайтармаг олмаз. Йохса, хамымыз мюгяддяс олардыг. Хяйат бизя камиллик
бяхш элямяйиб. Камиллярин йери музейдир!
Жоан джаваб вермяди. Равик хисс этди ки, о, гядяхини ичиб тязядян узанды.
Фикирляшмяйя йеня няся вар иди.. . Анджаг йорулмушду. Бир дя онун учюн ня фярги,
йатмаг истяйирди. Сабах тяшрих этмяли иди, бунларын она дяхли йохдур. Алиндяки бош
гядяхи шюшянин йанына гойду: «Гярибядир.. . Адамын башына няляр гялмир!.. »

Алтынджы.

Равик гяляндя Люсйен Мартине пянджярянин гаршысында отурмушду.
О:
– Хя, неджядир? – сорушду. – Дуруб гязмяк хошунуза гялир?
Гыз аввялджя она бахды, сонра тутгун хавайа гёз гяздирди, тязядян Равикя тяряф
дёндю.
– Чох пис хавадыр. – Йеня Равик диллянди.
– Нийя? – Гыз этираз этди. – Мяним учюн йахшыдыр.
– Ня учюн?
– Она гёря ки, хеч йеря чыхасы дейилям.
О, креслода бюзюшюб отурмуш, чийниня уджуз, памбыг бир кимоно салмышды. Сейряк
дишляри олан арыг, чялимсиз бир гыз иди. Анджаг бу анда о, Равикин гёзюндя тройалы
Йеленадан да гёзял иди. Онун оз алляри иля хилас этдийи хяйат парчасы иди. Анджаг чох
да ойюнмяйя дяймязди, бундан габаг бирини итирмишди. Бялкя, бундан сонра гялян
дя эля оладжагды. Ахырда беля - беля хамысыны итиряджяк, озю дя онлара гошуладжаг. Анджаг
бу гыз хялялик хилас эдилмишди.
– Беля хавада она - буна шлйапа дашымаг адама ляззят вермяз. – Буну Люсйен
деди.
– Шлйапа дашыйырсыныз?
– Бяли, мадам Ланвер учюн.. . Ателйе Матинон проспектиндядир. Саат бешя гядяр
ишляйирдик. Сонра мян онлары мюштяриляря чатдырырам. Инди алтынын йарысыдыр, гяряк,
мян йолда олайдым.. . – О, пянджярядн кючяйя бахды. – Хейиф, йагыш кясди. Дюнян
йахшы иди; йагышдан тут, гёйя чых.. . Инди ким ися апарыр.. .
Равик пянджярянин габагында онунла узбяюз отурду. «Гярибядир, – дейя фикирляшди, –
хямишя эля билирсян ки, олюмюн пянджясиндян хилас оланлар ан хошбяхт адамлардыр.
Анджаг, демяк олар ки, хеч бири озюню эля хесаб элямир. Бу да хошбяхт дейил.
Бурада кичик дя олса, мёджюзя баш вериб, ону ися севиндирян йагышда кючяйя
чыхмамасыдыр.. . »
– Люсйен, ня йахшы бирбаша бу хястяханайа гялдиниз?
Гыз чякиня - чякин она бахды:  – Бир няфяр демишди.
– Ким?
– Таныш иди.
– Хансы таныш?
Гыз тяряддюд эляди. Сонра:
– О да бурада олуб, – деди. – Гапыйа гядяр озюм гятирмишдим. О вахтдан
таныйырам.
– Бу, ня вахт олуб?
– Мян гяляндян бир хяфтя габаг.
– Тяшрих заманы олян гызы дейирсиниз?
– Бяли.
– Бунунла беля, йеня бура гялдиниз?
– Бяли, – Люсйен биганяликля джаваб верди. – Ня учюн гялмяйяйдим ки?
Равик демяк истядийини удду. Гызын баладжа, донуг сифятиня бахды. О сифят ня вахтса
зяриф олмуш, сонралар хяйат ону беля вахтсыз кобудлашдырмышды.
– Сиз дя аввялджя хямин мамачанын йанына гетмишдиниз?
Люсйен джаваб вермяди.
– Билмирям, бялкя дя, хякимдир. Архайынджа дейя билярсиниз. Ону хеч танымырам
да.. .
– Аввялджя Марийа гетмишди. Бир хяфтя габаг.. . Бялкя дя, он гюн.. .
– Марийанын башына ня гялдийини биля - биля йеня ора гетдиниз?
– Бяс ня эдяйдим? Рисг этмяк лазым иди. Озгя хеч кяси танымырдым. Ушаг олса,
нейляйярдим? – О, пянджярядян бахды. Узбяюз эвин эйванында башына чятир тутмуш
бир киши дайанмышды. – Мян хяля ня гядяр галаджагам, доктор?
– Тяхминян ики хяфтя?
– Хяля ики хяфтя дя?
– Чох дейил ки! Ня олуб?
– Хамысы пулдур ахы?
– Бялкя, бир - ики гюн тезляшдиря билдик.
– эля билирсиниз, онун пулуну веря биляджяйям? О гядяр пулум харадандыр? Чох
бахадыр! Гюню отуз франк.. .
– Буну сизя ким дейиб?
– Тибб баджысы.
– Хансы? Хя, Албяття, Эжени.. .
– БялиХяля дейирди, тяшрихля саргыларын хаггы айры оладжаг. Онлар чох бахадыр?
– Тяшрихин хаггыны вермисиниз.
– Дейир ки, чох аздыр.
– Тибб баджысы беля шейляри дягиг билмяз, Люсйен. Сонра доктор Веберин озюндян
сорушсаныз, йахшы олар.
– Индидян билсям, йахшыдыр.
– Няйя гёря?
– Дягиг хесаблайырам ки, бунун учюн ня гядяр ишлямялийям. – Люсйен алляриня
бахды. Бармаглары напназик, гёз - гёз иди. – Хяля бир айлыг эв кирайяси дя верясийям.
Бура гяляндя он учю иди. Он бешиндя чыхасы идим. Хеч нядян бир ай да устюня
гялди.. .  – Эля бир адам йохдур ки, сизя кёмяк элясин?
Люсйен башыны галдырды. Хямин анда ан азы он ил бирдян годжалды.. .
– озюнюз йахшы билирсиниз, доктор. Эшидяндя хяля аджыгланды да. Деди ки, мяним беля
сяфех олдугуму билмяйиб, йохса йахын гялмязди.. .
Равик башыны йыргалады. Беля шейляри чох эшитмишди.
– Люсйен, чалышаг, бялкя, о мамачадан бир шей гопара билдик. Ахы онун гюнахы
олуб. Бирджя адыны бизя дейин.
Гыз бирдян дикялди, санки, бютюн варлыгы иля кимдянся горунмага чалышды:
– Полис? Йох, озюм илишярям.
– Полиссиз.. . Эляджя хядя - горху гялярик.
Гыз аджы - аджы гюлдю:
– Хеч ня гопара билмязсиниз. Полад кими мёхкямдир.. . Дюз уч йюз франк вердим,
ахыры да беля.. . – О, кимонону сыгаллады. – Адамын бяхти гятирмяйяндя, гятирмир.. . –
Гыз бу сёзляри эля деди ки, эля бил, озюндян йох, башгасындан данышырды.
– аксиня, – Равик этираз этди, сизин бяхтиниз лап йахшы гятирди!
Эженини джяррахиййя отагында тапды. Гыз йеня дя никелли алятляри силя - силя парылдадырды.
Бу, онун ан севимли мяшгулиййятляриндян бири иди вя ишя эля гапылмышды ки, Равикин
гялдийини хисс элямяди.
– Эжени!
Гыз диксинди.
– Ах, сизсиниз? Гяряк, адамы мютляг горхудасыныз?
– Инанмырам, мяндя эля зяхм олсун. Анджаг сиз дя хястяляри гонорарла, мюалиджя
хаггы иля горхутмайын.
Эжени, алиндя асги, дикялди:
– О фахишя ня тез хябярчилик эляйиб? !
– Эжени, бундан озюня чёрякпулу чыхаранларла мюгайисядя, омрюндя киши гёрмямиш
гадынларын чоху фахишядир. Хяля арли арвадлары демирям. Бир дя ки о, хябярчилик
елямяйиб. Садяджя олараг, онун бу гюнюню корламысыныз, вяссалам.. .
– Пахо билмямишдик! О джюр ишлярля мяшгул оласан, озюн дя.. .
«Ай сяни.. . Икиайаглы ахлаг катехизиси (сяккиз).. . – Равик уряйиндян кечирди. –
Няджибликдян дям вуран алчаг ловга.. . Сян, ондан аввял ряфигясини ганына бялядийи
мамачанын йанына гетмиш, сонра да онун олдюйю хястяханайа гялмиш, эля тякджя «ня
едяйдим? », «пулу харадан веряджяйям? » дейян бу джясур, заваллы гызджыгазын дярдини
харадан баша дюшясян?! »
– Сиз, гяряк, индийя кими аря гетмиш олайдыныз, Эжени! Йа ушаглы дул кишийя, йа да
гябиргазана.. .
– Мюсйё Равик! – Гыз гюрурла джаваб верди. – Бялкя, мяним шяхси ишляримя
гарышмайасыныз? Йохса джянаб доктор Веберя шикайят эдяси оладжагам!
– Онсуз да буну хяр гюн эляйирсиниз. – Равик разылыгла онун алланмыш йанагларына
бахды. – Нийя мёмин адамлар тясадюфи халларда хягигятпяряст олурлар, Эжени? Ан
йахшы хасиййятляр хяйасыз адамлара верилиб, ан дёзюлмяз адамлар ися
идеалпярястлярдир. Бу, сизи хеч дюшюнмяйя вадар этмир?
– Аллаха шюкюр ки йох!  – Эля олдугуну мян дя билирдим. Инди ися талейин бядбяхт бяндяляринин йанына
гедирям. Йяни «Озирис»я.. . Она гёря дейирям ки, бялкя, доктор Веберя лазым
олдум.. .
– Инанмырам, доктор Веберя лазым оласыныз.. .
– Бакирялик хяля узаггёрянлик демяк дейил, Эжени! Билмяк олмаз, бирдян лазым
оларам. Тяхминян, бешя гядяр орада оладжагам, сонра да мехманханайа
гедяджяйям.
– Аджяб мехманханадыр! Йяхуди тёвляси.. .
Равик гери дёндю:
– Эжени, гачгынларын хамысы йяхуди дейил. Йяхудилярин чоху да йяхуди дейил! Эля
адам бирдян йяхуди чыхыр ки, аглына гятирмязсян. Мян хятта бир зянджи йяхуди дя
таныйырам. Кимсясиз, йазыг адам иди, Чин хёряклярини хошлайырды. Дюнйанын беля
ишляри дя вар.. .
Гыз джаваб вермяди. Инди дя пар - пар парылдайан никелли мяджмяйини тямизляйирди.. .
Равик ону гёряндя, Буасер кючясиндяки бистрода отуруб селляр - сулар ойнайан
пянджярядн чёля бахырды. Гяфлятян, эля бил, башына бир газан гайнар су тёкюлдю.
Аввялджя лап шок вязиййятиня дюшдю, ня олдугуну кясдиря билмяди. Лакин бирдян
сычрайыб галхды, столу йана итяляйиб, агзына кими долу залла гапыйа тяряф йюйюрдю.
Санки, башына хава гялмишди.
Кимся голундан бярк - бярк йапышды. Гери дёндю, хеч ня анламады:
– Нядир? Ня олуб?
Ону тутан хидмятчи иди.
– Пул вермядиниз, мюсйё!
– Ня? Хя, бу дягигя гайыдырам.. . – Голуну дартыб чыхарды.
Хидмятчи гызарды:
– Биздя эля гайда йохдур. Сиз.. .
– Алын.. . – Равик джибиндян пул чыхарыб, онун устюня туллады вя озюню гапыйа вурду.. .
Бир дястя адамы йарыб, тини сага бурулду, Буасер кючяси иля йюйюрмяйя башлады.. .
Кимся архасынджа сёйдю. Бир аз озюня гялди, даха йюйюрмяйиб, диггяти озюня джялб
етмямяк учюн йеримяйя башлады. «Ола билмяз! – уряйиндян кечирди. – Хеч ола
билмяз! Мян аглымы итирмишям.. . Ола билмяз! Бу сифят.. . Онун сифяти.. . Охшатмышам.. .
Ах, бу лянятя гялмиш охшарлыг! Асяблярим мяни ойнадыр.. . О, Парисдя ола билмяз.. .
Алманийададыр.. . Берлиндядир.. . Шюшя тамам су иди, йахшы сечя билмямишям.
Дейясян, йанылмышам.. . Йягин, элядир.. . »
Кинодан чыхмыш адамларын арасы иля тялясир, чатдыгджа диггятля бир - бир хамынын узюня,
шлйапасына бахыр, гах тяяджджюблю, гах да наразы бахышларла растлашырды. Гетдикджя башга
сифятляр. Башга шлйапалар.. . Боз, гара, гёй шлйапалар.. . Онлары бир - бир отюб кечир,
чевирилиб бахыр, бахырды.. .
Клебер проспектиня чатанда дайанды. Хя, гадын.. . Йанында да ит.. . Бирдян йадына
дюшдю! О да архасынджа гялирди.. . Хямин гадыны чохдан отюб кечмишди. Тез гери
гайытды. Гадыны узагдан гёряндя сякинин кянарына чякилди. Аллярини джибиндя
йумруглайараг, диггятля, бирджя - бирджя йанындан кечян адамлара бахды. Ит фяняр
асылмыш тирин йанында дайанды, ону имсиляди, йаваш - йаваш айагынын бирини галдырды.
Кючяни «сулайандан» сонра гачмага башлады. Равик бирдян хисс эляди ки,
бойнундан тяр сел кими ахыр. Бир нечя дягигя гёзляди, анджаг о гёрюнмюрдю.. .  Кючядя дайанмыш машынларын ичиня бахды. Хеч кяс йох иди. Гери гайыдыб Клебер
проспектиндяки метройа гядяр гетди. Ичяри гириб билет алды, ашагы дюшюб перронда
гязишди. Адам чох иди. Бир гатар гялиб дайанды, сонра тунелдя йох олду. Перрон
бошалды.
Йаваш - йаваш бистройа гайытды. Йеня байагкы стол архасында отурду. Йарым гядях
калвадосу хяля дя дурурду. Онун индийяджян бурада галмасы Равикя йаман гярибя
гялди.. .
Хидмятчи чякиня - чякиня она йахынлашды:
– Багышлайын, мюсйё, билмядим.. .
– Йахшы, йахшы, – Равик онун сёзюню кясди. – Мяня бир гядях айры калвадос гятирин.
– Башгасыны? – Хидмятчи столун устюндяки йарымчыг гядяхя бахды. – Буну
ичмяйяджяксиниз?
– Хейр, айрысыны гятирин.
Хидмятчи гядяхи гётюрюб ийляди.
– Бу, йахшы дейил?
– Йахшыдыр.. . Анджаг айрысыны гятирин.
– Баш устя, мюсйё.
«Йанылмышам, – Равик уряйиндян кечирди. – Шюшяляр сулу иди, йарысы тутулмушду.
Йахшы сечмяк олардымы? » Нязярлярини пянджяряйя, сонра да кючяйя зилляди, диггятля
пусгуда дурмуш овчу кими гялиб - гедянляря бахды вя хямин анда кёхня хатиряляр
тязядян ойанды, кёлгяли, тутгун кино ленти кими гёзляри онюндя бир - бир кечмяйя
башлады.. .
.. . Берлин. Мин доггуз йюз отуз дёрдюнджю илин йай ахшамы. Гестапонун бинасы.. . Ган.. . Пянджярясиз, бомбош
отаг.. . Электрик лампаларынын гёзгамашдырыджы ишыгы.. . Гана бялянмиш, кямярли стол.. .
Хушуну итиряндя башыны ведряйя сохмалары, няфясинин даралмасы вя сонра да геджяляр
айылмасы. Бёйрякляри, эля бил, гопуб ичиня дюшмюшдю, даха агрымырды. Сибилланын
язилмиш, танынмаз сифяти.. . Бир нечя мундирли джяллад ону тутуб, бири дя гюлюмсяйир,
илтифатла, бойнуна алмаса, арвадыны няляр гёзлядийини дейир. Сибилланын мейити уч
гюндян сонра тапылды. Гуйа, озюню асымышды.. .
Хидмятчи алиндяки гядяхи столун устюня гойду:
– Башга нёвдюр, мюсйё. Кёхнядян галмадыр.
– Йахшы, йахшы, тяшяккюр эдирям. – Равик гядяхи башына чякди. Джибиндян бир гуту
сигарет чыхарды, бирини гётюрюб йандырды. Алляри хяля дя титряйирди. Кибрит чёпюню йеря
атыб, бир гядях дя калвадос сифариш верди.
Она эля гялмишди ки, хямин о тябяссюмлю сифят иди гёзюня гёрюнян. Йох, ола
билмязди! Ола билмяз ки, Хааке Парися гялсин. Ола билмязди!
Хатиряляри говмага чалышды. Алиндян бир иш гялмяйя - гялмяйя озюню бу кёкя
салмагын ня мянасы? Онун да вахты вар. Онларын иши битяндя.. . Гери гайыданда.. . О
вахта гядяр.. .
Хидмятчини чагырыб пулуну верди. Йолда ня гядяр чалышдыса да, йеня диггятля
йанындан отюб кечянлярин узюня бахырды.. .
Морозовла «катакомба»да отурмушду.
– Онун олдугуна инанмырсан? – Морозов сорушду.
– Йох. Анджаг, эля бил, озю иди. Йягин, чох охшайырмыш. Йа да йаддашым корланыб.
– Хейиф ки, бистрода олмусан.  – Хя.. .
Морозов бир анлыга сусду вя сонра деди:
– Адамы лап дяли эляйир. Дюздюр?
– Йох, няйя гёря?
– Она гёря ки, дягиг билмирсян.
– Билмирям.
Морозов йеня сусду.
– Йеня гара басыр, – Равик сёзюня давам этди. – эля билирдим, ондан джаным
гуртарыб.
– Беля шейдян хеч вахт йаха гуртармаг олмаз. Мяним дя башыма гялиб. Хюсусиля
илк гюнлярдя! Илк беш - алты илдя! Учюню Русийада тутаджагам. Йедди идиляр. Дёрдю
олюб. Икисини эля оз партийасында олан адамлар гюлляляйиб. Дюз ийирми илдян чохдур
гёзляйирям. Мин доггуз йюз он йеддинджи илдян. Саг галанлардан биринин йетмиш, икисинин ися гырх - алли
йашлары вар. Чох гюман ки, онлары тутаджагам, атамын хейфини аладжагам.
Равик Борися бахды. Йашы алтмышы кечся дя, чох гюмрах гёрюнюрдю.
– Тападжагсан.. .
– Хя.. . – Морозов йумругларыны дюйюнляди. – эля ону гёзляйирям. Она гёря дя
эхтийатла гязиб - доланырам. Даха ичмяйи дя азалтмышам. Бялкя, чох чякяси олду.
Гяряк, голумда гюввя галсын. Гюлля иля, бычагла элямяк истямирям.
– Мян дя.. .
Онлар бир хейли отурдулар.
– Шахмат ойнайагмы? – Морозов сорушду.
– Ойнайаг. Анджаг гёзюмя бош тахта дяймир.
– Профессор индиджя гуртараджаг. Леви иля ойнайырды. Йеня дя удду.
Равик шахматы гятирмяйя гетди.
– Сиз чох ойнамысыныз, профессор, – деди. – Демяк олар ки, бютюн гюню.. .
Годжа башыны тярпятди.
– Адамын фикрини дагыдыр. Шахмат картдан агыллы ойундур. Картда бяхтин гятиря, йа
гятирмяйя.. . Она гёря дя адамын фикрини дагытмыр. Шахмат ися бир алямдир. Ону
ойнайанда хариджи алям йаддан чыхыр. – О, батыг гёзлярини галдырды. – Хариджи алям дя
хяля камала йетмяйиб.
Онун рягиби Леви ися мызылдады, лакин тез дя сясини кясиб, горха - горха йан - йёрясиня
бойланды, сонра профессорун далынджа гетди.
Онлар ики партийа ойнадылар. Сонра Морозов айага дурду:
– Вахтдыр, гедим, бяшяриййятин чичяклянмяси учюн гапылары ачым. Сян нийя хеч биз
тяряфлярдя гёрюнмюрсян?
– Билмирям. Тясадюфидир.. .
– Сабах ахшам неджя?
– Сабах ахшам гяля билмярям. Йемяйя гедяджяйям. «Максим» ресторанына.. .
– Бура бах, сян, эля бил, гачгын дейилсян, башыны хяр йеря сохурсан. Парисин ан йахшы
ресторанларына айаг ачмысан.
– эля йерляр чох этибарлыдыр, Борис. Озюню гачгын кими апарсан, тез аля кечярсян.
Сян, гяряк, беля шейляри йахшы билясян, ай дашдан кечян паспорт сахиби Морозов!
– элядир! Бяс киминля гедяджяксян? Йохса, алман сяфири иля онун хавадары кими
гедирсян?  – Кет Хегстремля.
Морозов фит чалды.
– Хя.. . А.. . Кет Хегстрем.. . Гайыдыб?
– Сабах тездян Вйанадан гяляджяк.
– Демяк, ондан сонра гяляджяксян.
– Бялкя дя, гялмядим.
Морозов алини йеллятди.
– Ола билмяз! Кет Хегстрем Парися гяляндя асас игамятгахы «Шяхризад» олур.
– Инди вязиййят айры джюрдюр. Хястяханада йатмага гялир. Бир - ики гюня тяшрих
олунаджаг.
– Эля она гёря дя мютляг гяляджяк. Сян гадынлары йахшы танымырсан. – Морозов
гёзлярини сюздюрдю. – Йохса ора гялмяйини истямирсян?
– Нийя?
– Инди йадыма дюшдю ки, о гадыны мяним йаныма гёндяряндян сонра оралара
гялмямисян. Жоан Мадуну дейирям. Дейясян, бурада няся вар.
– Бош шейдир! Онун орада олдугуну хеч билмирдим. Бир ишя йарады?
– Хя, аввялджя хорда охуду. Инди кичик бир соло нёмряси вар. Ики, йа уч махныдыр.
– Оралара ойряшя билдими?
– Албяття! Нийя ойряшмясин ки?
– умидини тамам итирмишди. Йазыг гыз.. .
– Ня дедин?
– «Йазыг гыз» дедим.
Морозов гюлюмсяди вя аталыг гайгысы иля:
– Равик! – деди, хямин анда онун узюндя бу дюнйанын бомбоз сяхралары, йамйашыл
чямянляри, бютюн севинджи вя агры - аджысы акс олунду. – Бош - бош данышма! О, чох
дяхшятли бир иблисдир!
– Ня?
– Фахишя йох, иблисдир. Рус олсайдын, билярдин.
Равик гюлдю:
– Онда, йягин, чох дяйишиб. Хялялик, Борис, Аллах озю сянин о ити гёзлярини сахласын!

Йеддинджи.

– Хястяханайа ня вахт гетмялийям, Равик? – дейя Кет Хегстрем сорушду.
– Ня вахт истяйирсиниз. Сабах, бириси гюн, ня вахт олса.. . Бир гюн эля, бир гюн беля хеч
ня элямяз.. .
Инди онунла узбяюз дайанмыш Кет арыг, гядди - гамятли, инамлы, гяшянг бир гыз иди вя
хямишяки кими чох джаван гёрюнюрдю.. .
Равик ики ил габаг ону кор багырсагдан тяшрих элямишди. Бу, онун Парисдя иля тяшрихи
иди. Кетин айагы йюнгюл олду, эля хямин гюндян ишлямяйя башлады, полися дюшмяди.
Инди о гыз Равик учюн тилсимя бянзяр бир шей иди.
– Бу дяфя горхурам, – Кет диллянди. – озюм дя билмирям нийя.. . Анджаг горхурам!
– Нахаг горхурсунуз, су ичмяк кими бир шейдир.  Кет пянджяряйя йахынлашыб чёля бахды. Бу тяряф «Ланкастер» мехманханасынын
хяйяти иди. Няхянг, годжаман шабалыд агаджы арыг голларыны су алянян сямайа догру
узатмышды.. .
– Бу йагыш да бир йандан.. . Мян Вйанадан чыханда башлады. Сюрихдя айылдым, хяля
дя йагырды. Инди дя бурада тёкюр.. . – Кет пярдяляри чякди. – Хеч билмирям мяня ня
олуб. Дейясян, годжалырам.. .
– Адам джаван оланда, хямишя эля билир.
– Мян башга джюр олмалыйдым. Ики хяфтядир, бошанмышам. Гяряк, кефим кёк олайды.
Анджаг йаман йоргунам. Хяр шей тязядян тякрар олунур, Равик. Гёрясян, нийя
белядир?
– Хеч ня тякрар олунмур, Кет. Биз озюмюз озюмюзю тякрар эдирик, вяссалам.
Кет гюлюмсяйяряк, сюни бухарынын йанындакы диванда отурду.
– Йахшы ки, гайытдым, – деди, – Вйана дустагханайа дёнюб. Адамын ганы гаралыр.
Алманлар ону йаман айагладылар, Равик. Австралийалылар да онлара гошулдулар.
Австралийалылар да, Равик! Эля билирдим, тябиятин сяхвидир, Австрийада насизм олмаз.
Анджаг оз гёзюмля гёрдюм!
– Бурада тяяджджюблю хеч ня йохдур. Хёкмранлыг дюнйанын ан тез йолхуджу
хястялийидир.
– элядир. Хям дя инсанлары ан чох шикяст эляйян хястяликдир. Эля она гёря дя
бошандым. Эвляндийимиз икиджя ил иди. Алиндян хеч ня гялмяйян бу авара бирдян - биря
бёр - бёр бёйюрян штурмбанфюрер олду, годжа профессор Бернштайна кючяни йудуртду,
гендян она бахыб гюлдю. Бернштайн бир ил бундан габаг ону бёйряк илтихабындан
мюалиджя элямишди. Бяханяси дя бу олду ки, гуйа, гонорары чох олуб.. . – Кет
додагларыны бюздю. – Ону да мян вермишдим, о йох.. .
– Севинин ки, ондан джанынызы гуртармысыныз.
– Бошанмаг учюн ики йюз алли шиллинг истяйирди.
– Баха дейил! Пулла баша гялян хяр шей уджуз дюшяр.
– Анджаг хеч ня вермядим! – Кет башыны галдырды. Онун зяриф, йарашыглы сифятини, эля
бил, зяргяр ишлямишди. – озю, партийасы, фюрери хаггында уряйимдя ня вар идися,
хамысыны бирджя - бирджя узюня охудум. Дедим ки, бундан сонра лап ачыг данышаджагам.
Мяни гестапо, хябс дюшяргяси иля хядяляди. Гюлдюм, дедим ки, хяля Америка
вятяндашы кими сяфирлийин химайясиндяйям, хеч ня эляйя билмязляр, мяня
евлянмяйин ися озюн учюн писдир! – О гюлдю. – Буну гёзлямирди. Даха зяхлями
тёкмяди.
«Ах, сяфирлик, химайя, танышбазлыг.. . » – Равик уряйиндян кечирди. Гыз, эля бил, башга
планетдян данышырды.. .
– Чох мараглыдыр, – деди, – ня йахшы, Бернштайна хяля дя ишлямяйя иджазя верирляр?
– Даха гоймурлар. Мяндя дя биринджи дяфя ганахма оланда, хялвяти йохлады. Аллаха
шюкюр ки, ушага галмаг олмазды. Йох бир.. . Насистдян ушага да галайдым.. . – О
чимчяшди.
Равик айага дурду:
– Мян гедим. Вебер гюнортадан сонра сизя бахаджаг. Эля - беля, форма хатириня.. .
– Билирям. Буна бахмайараг, бу дяфя йаман горхурам.
– Кет, биринджи дяфя дейил ки! Кор багырсагдан да асандыр. – Равик нявазишля алини
онун чийниня гойду. – О, мяним Парисдя илк тяшрихим иди. Бу да илк мяхяббят кими  бир шейдир, горумаг лазымдыр. Бу, бир йана, сиз мяним бяхт улдузумсунуз, мяня
хошбяхтлик гятирмисиниз вя йеня дя гятирмялисиниз!
– элядир, – дейя Кет онун узюня бахды.
– Йахшы, хялялик, Кет. Саат сяккиздя гялиб гётюрярям.
– Хялялик, Равик. Мян дя инди «Майнбоша» гедирям. Гедим, озюмя абырлы бир
палтар алым, бу кясалятдян чыхмаг лазымдыр. Инди, эля бил, тикан устя отурмушам. Ах,
Вйана.. . – О, аджы - аджы гюлдю. – Арзулар бешийи.. .
Равик лифтля дюшяряк, барын йанындан кечиб, дяхлизя чыхды. Орада бир нечя америкалы
отурмушду. Лап ортада, столун устюндя бир дястя гладиолус вар иди вя бомбоз,
сейряк ишыгда гана охшайырды. Анджаг йахынлашанда гёрдю ки, лап тязядир, байырдан
дюшян тутгун ишыгда эля гёрюнюрмюш.. .
Айниня гызылы хашийяли фрак геймиш Борис Морозов «Шяхризад»ын габагында
дайанмышды вя таксинин гапысыны да озю ачды. Аввялджя Равик дюшдю. Морозов
гымышды:
– эля билирдим, даха буралара гялмяйяджяксян.
– Гялмяк дя истямирдим.. .
– Мян гятирмишям, Борис, – дейя Кет Морозову гуджаглады. – Аллаха мин шюкюр ки,
йеня сизинля бир йердяйям.
– Сиздя рус уряйи вар, Катйа. Бирджя Аллах озю билир, сиз Бостонда дюнйайа
гялмисиниз. Гял, Равик, – Морозов гапыны ачды. – Инсанлар ниййят элямякдя
устадырлар, анджаг ону хяйата кечиряндя зяиф олурлар. Бизим бядбяхтлийимиз дя эля
бундадыр.
«Шяхризад» Гафгаз услубунда бязядилмишди. Хидмятчиляр рус идиляр вя гырмызы рянгли
чяркязи чуха геймишдиляр. Оркестрда чалыб - охуйанлар да руслар, румын гарачылар иди.
Мюштяриляр дивар бойу дюзюлмюш тахтларда отурдулар. Хярясинин дя гаршысында баладжа
бир стол гойулмушду. Зал алагаранлыг иди вя ичяридя хейли адам отурмушду.
– Ня ичяджяксиниз, Кет? – Равик сорушду.
– Араг. Гой гарачылар да чалыб - ойнасын. Хярби марш устюндя «Вйана мешяляри»ня
гулаг асдыгым йетяр. – О, айаггабыларыны чыхарыб, тахтда бардаш гурду. – Йоргунлуг
кечиб гетди. Равик. Парис мяни бир - ики саатын ичиндяджя дяйишди. Анджаг хяля дя эля
билирям, хябс дюшяргясиндян йениджя гачмышам. Тясяввюр эдирсян?
Равик она бахды:
– Тяхминян, бяли.. . – деди.
Чяркязи чухалы хидмятчи баладжа шюшядя араг вя гядях гятирди. Равик гядяхляри
долдуруб, бирини Кетя узатды. Гыз ону су кими башына чякди, гядяхи йериня гойуб,
йан - йёрясиня бахды:
– асл тахтабити мяскянидир, – деди вя гюлюмсяди, – анджаг ахшамлар тяркидюнйалыгын,
хяйалларын ойлагына чеврилир. – О, гери сёйкянди. Столун алтындан сюзюлян зяиф ишыг
онун узюня дюшюрдю. – Нийя белядир, Равик? Геджяляр хяр шей беля ал - алван гёрюнюр,
хяр шей асанлашыр, адама эля гялир ки, ня истяся эляйя биляр. Хягигятдя эляйя
билмядийини ися хяйалларында эляйирсян. Нийя белядир?
Равик гюлюмсяди:
– Хяйаллар бизя она гёря лазымдыр ки, онларсыз хяйата дёзя билмярик.
Оркестрдя алятляри кёклямяйя башладылар. Квинт вя скрипка дангылтысы эшидилди.
– Анджаг сиз хеч хяйалларын алдатдыгы адама охшамырсыныз, Равик.  – Адам озюню хягигятля дя алдада биляр. Бу лап тяхлюкяли хяйалдыр.
Оркестр чалды. Аввялджя симбал башлады. Гаранлыгын кёксюндян гопан ахястя, хязин
мелодийа симлярин кёвряк инилтисиня гарышды, сонра скрипкалар да она гошулду.. .
Гарачы йаваш - йаваш рягс мейданчасы иля онлара тяряф гялди. Скрипканы чийниня
сыхараг, дайаныб тябяссюмля, сирайятедиджи нязярлярля онлара бахырды. Узюню дя она
сёйкямишди вя гюджля сечилян сир - сифятиндян хярислик йагырды. Алиндя скрипка
олмасайды, дейярдин, мал - хейван алверчисидир, анджаг инди йетим сяхраларын, хатиряйя
дёнмюш геджялярин, няхайятсиз ангинликлярин – бир сёзля, герчяк олмайан шейлярин бу
дюнйадакы элчисидир.. .
Хязин мелодийа сярин булаг суйу кими Кетин уз - гёзюня, бютюн варлыгына чилянирди.
Гулагына акс - сяда гялди, анджаг ону чагыран йох иди. Пычылтылы сясляр эшитди, кёвряк
хатиряляр ганад чалды, няся зярхара кими ишылдады, анджаг бирдян хамысы бурулгана
дюшдю, далга - далга чякилиб йох олду. Хеч ким ону чагырмырды. Хечджя ким.. .
Гарачы баш айди, Равик столун алтындан онун овджуна пул басды. Кет, санки, йухудан
айылды:
– Хеч хошбяхт олмусунузму, Равик?
– Чо. . О. . Х!
– Ону демирям. Мян асл хошбяхтлийи нязярдя тутурам: озюндя олмайасан.. . Хяр
шейи унудасан.. . Бютюн варлыгынла онун оласан.. .
Равик Кетин титряйян зяриф сифятиня бахды. О йалныз бирджя хошбяхтлик таныйырды. Озю
дя ан кёвряйини – мяхяббяти.. . Хеч няйи йох, йалныз мяхяббяти!
– Чох олмушам, Кет, – дейян Равик тамам башга шейи нязярдя тутурду вя эйни
заманда билирди ки, хеч о да хошбяхтлик дейил.
– Сиз мяни баша дюшмяк истямирсиниз, йа да бу хагда данышмага горхмусунуз.
Оркестрдя охуйан кимдир?
– Танымырам. Чохдандыр буралара йолум дюшмюр.
– Бурадан гёрюнмюр. Гарачыларын йанында да дейил. Йягин, хансы стол архасында
отуруб.
– Гонаглардан олар. Бурада эля шейляр чох олур.
– Гярибя сяси вар. Хям кядярлидир, хям дя чылгын.
– Махнылары элядир.
– Бялкя дя, мян озюм эляйям. Ня охудугуну баша дюшюрсюнюз?
– «Йа вас лйубил» «мян сяни севирдим» демякдир. Пушкинин сёзляридир.
– Русджа билирсиниз?
– Морозов бир - ики сёз ойрядиб. Чоху да сёйюшдюр. Сёймяк учюн рус дилинин авязи
йохдур.
– Сиз озюнюз хагда данышмагы севмирсиниз, эля дейилми?
– Хеч фикирляшмяйи дя хошламырам.
Кет бир анлыга сусду, сонра деди:
– Хярдян мяня эля гялир ки, о гюнляр даха кечиб гетди. Гайгысызлыг да, умид дя.. .
кечмишдян галан ня вар идися, хамысы.. .
Равик гюлюмсяди:
– Кечиб гетмяйиб, Кет. Хяйат ади шей дейил. Аксиня, чох мюряккябдир. Ня гядяр ки
няфясимиз вар, демяк, онлар да вар.
Кет Раивкя хеч гулаг асмырды.  – Мяни тез - тез вахимя басыр, Равик. Хеч озюм дя билмирям нядир. Чох гярибя
горхудур. Бах, мясялян, мяня эля гялир ки, бурадан чыханда гёряджяйик ки, дюнйа
гопур. Сиздя дя беля шейляр олур?
– Олур, Кет. Бу, хамыда олур. Авропада хястяликдир. Ийирми илдир йараныб.
Гыз сусду.
– Даха русджа охумур. – Кет диггятля мусигийя гулаг асырды.
– Хейр, италйанджадыр. «Санта Лучийа Лунтана»дыр.. .
Прожекторун ишыгы гязя - гязя скрипканын устюндян кечиб баладжа бир стола тяряф гялди.
Равик охуйан гадыны гёрдю. Жоан Маду иди. Тякджя отуруб, алини стола сёйкямишди,
хараса узаглара бахырды, хяйал дярйасына джуммушду вя санки, бурада тяк иди.
Дюмаг ишыгда сифяти солгун гёрюнюрдю. Анджаг Равикин о вахтлар гёрдюйю
мяджхуллугдан, олгюнлюкдян асяр - аламят йох иди. Равик бирдян хямин уздя
джазибядар, кёвряк бир гёзяллик гёрдю вя йадына дюшдю ки, бунлары бир дяфя дя онун
йанында галдыгы геджя отяри гёрюб. Анджаг онда эля билмишди ки, сярхошлуг гёзюню
тутуб вя хямин дягигя дя о гёзяллик солмуш, гейбя чякилмишди. Инди тязядян
гайытмышды вя ондакындан да бетяр иди.. .
– Сизя ня олду, Равик?
Онун бахышлары гери гайытды.
– Хеч ня. Махны танышдыр. Неапол хаггында сентиментал махныдыр.
– Кечмиш хатиряляри ойатды?
– Хейр, мяним хатирям йохдур.
Бу сёзляр онун истядийиндян кяскин чыхды вя Кет диггятля Равикин узюня бахды:
– Хярдян сизя ня олдугуну лап дягиг билмяк истяйирям, Равик.
Равик алини йеллятди.
– Мян дя башгалары кими. Бу дюнйа гёзлянилмяз маджяраларла долудур. Гачгынларын
мяскян салдыгы мехманханаларын хамысында вар. Хярянин дя талейи бир джюрдюр.
Александр Дюма, Виктор Хюго учюн бунлар сенсасийа оларды. Анджаг инди онлара
гулаг асанда адамы аснямяк тутур. Сизя араг сюзмюшям, Кет. Сакит, диндж йашамаг
бу гюнюн ан бёйюк маджярасыдыр.
Оркестр ойун хавасы чалыр, анджаг йахшы алынмырды. Гонаглардан бир - икиси ойнамага
башлады. Жоан дуруб гапыйа тяряф гетди. Эля гедирди ки, дейярдин, ондан башга залда
адам йохдур. Бирдян Равикин йадына Морозовун сёзляри дюшдю. Жоан дюз онларын
йанындан кечди. Равикя эля гялди ки, хятта гыз ону гёрдю. Анджаг Жоанын бахышлары,
йад адамлар кими, онун устюндян сюрюшюб, башга сямтя йёнялди вя о, залдан чыхды.
– Бу гадыны таныйырсыныз? – дейя Равики диггятля мюшахидя эдян Кет сорушду.
– Хейр.

Сяккизинджи.

– Гёрюрсюнюзмю, Вебер? – Равик сорушду. – Бах, бу. . Бу.. .
Вебер йарайа тяряф айилди.
– Бяли.. .
– Бу баладжа вязляря бахын.. . Будур.. . Ня хора дейил, ня дя битишмя.
– Хейр.. .
Равик дикялди.  – Хярчянгдир, – деди, – йюз фаиз хярчянгдир. Чохдандыр беля шейя раст гялмирдим.
Гюзгю иля мюайиня бир шей гёстярмир, алля йохлайанда гёрюрсян ки, йан тяряф
йумшагдыр, бир аз да шишиб. Эля билирсян, йа кистадыр, йа да миома, эля горхулу шей
дейил. Анджаг кясмямиш ишлямяк олмур. Йарыб, ичяридя гёзлянилмядян хярчянг
тапырсан.
Вебер она бахды:
– Фикриниз нядир?
– Бир аз кясиб гётюряк, биопсийа эляйяк. Бассион лабораторийададыр?
– Албяття.. .
Вебер тибб баджысына лабораторийайа зянг вурмагы тапшырды. Башга шейин хейри
йохдур. Ан дяхшятлиси дя одур ки, озю хеч ня билмир.
– Нябзи неджядир? – Равик бихушдары верян тибб баджысындан сорушду.
– Гайдасындадыр. Дохсан.. .
– Ган тязйиги?
– Йюз ийирми.
– Йахшы, – Равик джяррахиййя столунда Тренделенгбург усулунда узадылмыш Кетя
бахды. – озю аввялджядян билмяли иди, разылыг вермялийди. Онун бядяниндя
истядийимиз йери кясиб гётюрмяйя ихтийарымыз йохдур. Йохса, вар?
– Гануна гёря, йохдур. Йохса, вар?
– Мяджбур олдуг. Ашагыдан гашыйыб тямизлямяк мюмкюн дейил, инди ися тамам
башга тяшрих алынды. Ушаглыгы кясиб гётюрмяк гашыйыб тямизлямяк дейил.
– Зяннимджя, о, сизя инаныр, Равик.
– Билмирям. Бялкя дя, элядир.. . Анджаг разылыг верярдими? – О, дирсяйи иля аг халатын
устюндян тахдыгы резин онлюйю дюзялтди. – Хяр халда, чалышаджагам ки, бир аладж
еляйим. Хистроктамийаны сонра да элямяк олар. Эжени, бычагы.. .
Кясийи гёбяйя гядяр узатды, хырда ган дамарларыны сыхды, бёйюклярини ися икигат ипяк
сапла тикди, башга бир бычаг гётюрюб фассийаны кясди. Онун алтындакы азяляляри
бычагын архасы иля айырды, пертениму галдырыб, гарын бошлугуну ачды.
– Айырыджы!
Тибб баджысы ону хазыр тутмушду вя уджуна агыр даш багланмыш зянджири Кетин айаглары
арасына салды, уфюрюлян лёвхяни она бяркитди.
– Дясмал!
Равик йаранын йан - йёрясиня ням, исти дясмал дюздю, корсангы эхтийатла ора йеритди.
Сонра башыны галдырды.
– Бура бахын, Вебер.. . Бир дя бура.. . Гёрюрсюнюз, неджя бяркийиб? ! Галын, мёхкям
кютлядир. Хеч ня элямяк олмаз, лап дяриня ишляйиб.
Вебер диггятля Равик гёстярян йеря бахды.
– Бир буна бахын, – Равик сёзюня давам этди, – артерийалары баглайа билмярик, чох
назикдир. Хяля метастас да вериб. Умид йохдур.
Эхтийатла хямин йердян нюмуня кясиб гётюрдю.
– Бассион лабораторийададыр?
– Бяли. – Тибб баджысы джаваб верди. – Зянг вурмушдум, гёзляйир.
– Йахшы, гёндярин. Нятиджяни гёзляйяк. Он дягигя анджаг чякяр.
Вебер деди:
– Дейин ки, зянг вурсун. О дягигя вурсун. Тяшрихи дайандырырыг.  Равик дикялди:
– Нябзи неджядир?
– Дохсан беш.
– Ган тязйиги?
– Йюз он беш.
– Олду. Вебер, мяня эля гялир ки, разылыг хагда фикирляшмяк лазым дейил. Артыг хеч
ня элямяк олмаз.
Вебер башыны тярпятди.
– Тикмяк лазымдыр. – Равик сёзюня давам этди. – Ушагы гётюрмяк, вяссалам!
Сонра да тикмяк вя озюня хеч ня демямяк!
Бир анлыга дайаныб, дюмаг дясмалларын арасындакы ачыг йарайа бахды. Гур ишыг
дясмаллары даха да аг гёстярирди. Эля бил, йениджя йагмыш гар иди, арасыдан гёрюнян
ганлы йара ися, санки, агзыны гениш ачыб асняйирди. Няся гёрюнмядян, билинмядян
ону ичин - ичин йемиш вя отуз дёрд йашлы, шылтаг, инджя, шах гамятли, хяйат хявясли Кет
Хегстерми олюмя мяхкум элямишди.. .
Йеня джансыз джясядя тяряф айилди:
– Биз хяля.. .
Ушаг! Бу дограм - дограм олмуш бядяндя хеч нядян хябяри олмайан баладжа бир
варлыг йаваш - йаваш бёйюйюрдю. Демяк, о да олюмя мяхкум олмушду. О, хяля
анасынын ганындан йейир, ширясиндян сорурду ки, бёйюйюб бу дюнйайа гялсин, йа
асгяр, йа да киминся гатили олсун. Бир сёзля, инсан олсун, йашасын, севинсин,
кядярлянсин, учуруб дагытсын.. . – алиндяки алят эхтийатла гёрюнмяйян йерлярля
ирялиляди, ону тапды, астаджа орадан гопарды, чёля чыхарды. Вя хяр шей дя гуртарды.
Дюнйа ишыгы гёрмямиш, няфяс алмамыш, севиндж - кядяр дадмамыш, бёйюйюб баша
чатмамыш, хеч йаранмамыш олдю.. . Инди бир парча рянги солмуш, олмюш, гана
бялянмиш ат парчасы иди.. .
– Бассиондан хябяр чыхмады?
– Хяля йох. Инди гяляр.. .
– Бир - ики дягигя дя гёзляйя билярик.
Равик гери чякилди:
– Нябзи?
Экранда Кетин гёзлярини гёрдю. Бу гёзляр она дикилмишди, анджаг хеч ня
сорушмурду, санки, хяр шейи билир, йазыг - йазыг она бахырды. Бирдян Равикя эля гялди
ки, о айылыб. Бир аддым атыб дайанды. Ола билмязди! Она эля гялмишди. Узюня ишыг
дюшюбмюш.. .
– Нябзи неджядир?
– Йюз. Ган тязйиги йюз он ики. Дюшюр.. .
– Вахтыдыр, – Равик нарахат олду. – Бассион гуртармалы иди.
Ашагыдан богуг телефон зянги эшидилди. Вебер гапыйа бахды. Равик о тяряфя хеч
бахмады да. Сакитджя гёзляди. Гапы сяси эшитди.. . Тибб баджысы гялди.
– Элядир! – Буну Вебер деди. – Хярчянгдир!
Равик башыны йыргалайыб, тязядян ишя башлады. Санджаглары чыхарды, тикишляри сёкдю,
дясмаллары гётюрдю. Онун йанында дайанмыш Эжени алятляри сайырды. Тикмяйя
башлады. Чох сялигя иля, усталыгла, дягиг ишляйирди. Бютюн диггяти орда иди, хеч ня  хагда фикирляшмирди. Гябрин устю ортюлдю, дяри гатлары бир - бир агыз - агыза гялди, уст
дяринин дя тикишини вуруб дикялди:
– Гуртарды.
Эжени джяррахиййя столуну йеня маили вязиййятя гятирди. Кетин устюню ортдю. Равикин
хатирляри йеня ойанды: «Шяхризад». .. Срагагюн.. . «Майнбошдан» алдыгы палтар.. . «Хеч
хошбяхт олмусунузму? », «Лап чох», «.. . Горхурам», «ади шейдир.. . », гарачылар
ойнайыр.. .
Гапыны устюндян асылмыш саата бахды. Он ики иди. Нахар вахты бютюн идярялярин,
фабриклярин гапылары ачылыр, саглам адамлар дястя - дястя чёля ахышыр.. . Тибб баджылары
хяряйи джяррахиййя отагындан апардылар. Равик резин алджякляри чыхарыб, ванна отагына
гетди, йуйунмага башлады.
– Сигарети атын! – Онунла йанашы йуйунан Вебер диллянди. – Додагларынызы
йандырарсыныз.
– Хя.. . Тяшяккюр эдирям. Бяс бунлары она ким дейяджяк, Вебер?
– Сиз, – дейя Вебер тяряддюд этмядян джаваб верди.
– Гяряк, нийя йардыгымызы баша салаг. Эля билирди, ади гайда иля эдяджяйик. Хягигяти
ися дейя билмярик.
– Бир шей тапыб уйдурарсыныз. – Вебер инамла диллянди.
– Догрудан? Тапа билярям?
– Албяття! Хяля ахшама кими вахтымыз вар.
– Бяс сиз?
– Мяня инанмаз. Билир ки, сиз тяшрих элямисиниз, она гёря дя сиздян сорушаджаг. Мян
гялсям, ахвалы позуладжаг.
– элядир.
– Баша дюшмюрям, неджя ола биляр ки, беля аз вахтда бу гядяр бёйюсюн.. .
– Олур.. . Каш она ня дейяджяйими биляйдим!
– Бир шей тапарсыныз, Равик. Дейярсиниз, кистадыр, йа да миома.. .
Геджя йеня хястяханайа гетди. Кет йатырды. Ахшамюстю ойанмыш, гусмуш, тяхминян,
бир саат сакитляшя билмямиш, сонра йеня йатмышды.
– Хеч ня сорушмады?
– Хейр, – дейя гырмызыйанаг тибб баджысы джаваб верди. – Хушу озюндя дейилди, хеч ня
сорушмады.
– Мяня эля гялир, сабахаджан йатаджаг. Айылыб сорушса, дейярсиниз ки, хяр шей
гайдасындадыр. Архайынджа йатсын. Лазым гялся, дярман верин. Бир шей олса, йа
доктор Веберя, йа да мяня зянг вурун. Харада олдугуму мехманханада
биляджякляр.
Кючядя эля дайанмышды ки, дейярдин, джаныны киминся алиндян йениджя гуртарыб. Байаг
инамла она дикялян гёзляря баха - баха ону алдатмага бир нечя саат галмышды.. .
Бирдян она эля гялди ки, улдуз кими сайрышан бу геджя йаман истидир. Талейин она
багышладыгы бу бир нечя мярхямят сааты аг гёйярчин кими ганад чала - чала гялиб ону
хяйатын дяхшятли гирдабындан гопарды. Эля бунун озю дя бир йалан иди, тале адама
хеч ня багышламазды. Садяджя олараг, мювяггяти мёхлят иди. Аслиндя, хяр шей мёхлят
дейилдими?
Бистролардан бириня гириб, пянджярянин габагындакы мярмяр стол архасында отурду.
Отаг сигарет тюстюсю, сяс - кюйля долмушду. Хидмятчи гялди.  – Бир гядях «Дюбене», бир гуту да «Колониал» сигарети.
Равик гутуну ачды, гара тянбякидян долдурулмуш сигаретлярдян бирини чыхарыб
йандырды. Гоншу стол архасындакы франсызлар оз сатгын хёкумятляриндян, Мунхен
сазишиндян данышырдылар. Хярдян бязи сёзляр гулагына дяйирди. Инди хамы билирди ки,
дюнйа лагейд - лагейд йени бир мюхарибяйя догру гедир. Хеч ким дя этираз элямирди.
Инди адамын бирджя шейя гюджю чатарды ки, о да мёхлят угрунда мюбаризя апармаг иди,
бирджя иллик мёхлят! Бурада да мёхлят.. . Хяр йердя мёхлят.. .
«Дюбене»сини ичди. Конйакын ширин дады, кяскин гохусу уряйини буландырды. Ахы
нийя бундан истяди? Хидмятчийя ал эляди:
– Бир гядях «Фине».
Пянджярядян баха - баха гара фикирляри озюндян говмага чалышды. Агяр алиндян бир иш
гялмирся, нийя бош йеря озюню дяли эляйирсян? ! Бу ибрят дярсини алдыгы гюню
хатырлады. Хяйатын она вердийи бёйюк ибрят дярсляриндян бири дя о иди.. .
.. . Бу хадися мин доггуз йюз он алтынджы илин август айында Ипери йахынлыгында олмушду. Бёлюк бир гюн
габаг он хятдян гайытмышды. Джябхяйя гялдикляри гюндян илк дяфя иди ки, беля сабитлик
йаранмышды. Итки олмамышды. Инди август гюняши башларыны дёйя - дёйя тонгалын
гырагына йыгышыб, кимсясиз тарлалардан тапдыглары картофлары кёздя биширирдиляр. Бирджя
дягигя сонра ися хяр шей дяйишди. Гяфлятян топлар гурулдады вя мярмилярдян бири дюз
тонгалын ортасына дюшдю. Озюня гяляндя гёрдю ки, она хеч ня олмайыб, хятта
йараланмайыб да, анджаг ики йолдашы олюб. Онлардан бир аз о тяряфдя ися Паул
Месман йыхылыб галмышды. Онун гарны йыртылмыш, ичалаты чыхмышды.. . Паулу лап айаг
ачыб йеридикляри вахтдан таныйырды. Хямишя бир ойнамыш, бир йердя мяктябя гетмиш
вя хеч вахт айрылмамышдылар.. .
Ону брезент чадыра бюкюб сяхра хястяханасына гятирдиляр. Йол тахыл зямисиндян вя
бёйюк бир йамадждан кечирди. Дёрд няфяр идиляр, хяряси дя чадырын бир кюнджюндян
тутмушду. Гяхвяйи рянгли чадырын арасында гыврылан Месман, дюмаг, пийли, гана
бялянмиш ичалатыны гуджагламышды. Агзы ачыг иди, гёзляри чеврилмишди.. .
О, ики саатдан сонра джаныны тапшырды. Бу ики саатын бирини ара вермядян гышгырды.. .
Равик неджя гери гайытдыгларыны хатырлады. Лал - динмяз, ганыгара халда баракда
отурмушду. Омрюндя биринджи дяфя иди ки, беля шей гёрюрдю. Дястя командири
Качински – о, мюхарибядян габаг чякмячи олмушду – гяляндя дя беляджя
отурмушду.
Качински:
– Дур, – деди, – баварларын йемякханасына пивя, араг гялиб. Колбаса да вар.
Хейрятля онун узюня бахды. Качинскидян беля гансызлыг гёзлямирди. Качински дя бир
хейли ону сюзюб деди:
– Сян гедяджяксян. Лап дёйя - дёйя дя олса, апараджагам. Амялли - башлы йейиб – ичиб
дямляняджяксян, сонра да фахишяханайа гедяджяксян.
Джаваб вермяди. Качински онун йанында отурду:
– Баша дюшюрям.. . Мяним хаггымда инди ня фикирляшдийини дя билирям. Сянин
гялдийин икиджя хяфтядир, анджаг мян ики илдир бурадайам. Гял мяни эшит! Бундан
сонра Месмана кёмяк эляйя билярик? Йох! Билирсян ки, агяр ону хилас этмяйя зярря
гядяр имкан олсайды, хяр шейдян кечярдик.
Башыны галдырды. О, буну билирди. Хеч ким элямяся дя, Качински эляйярди.. .  – Йахшы, о олдю гетди, – Качински сёзюня давам этди. – Даха хеч ня эляйя билмярик.
Ики гюндян сонра йеня он джябхяйя гедирик. Бу дяфя аввялки тяк асан олмайаджаг.
Бурада отуруб Месман хаггында фикирляшя - фикирляшя озюню узюрсян. Асяблярин
корланыр, инамын итир. Бу да кифайятдир.. . Бу дяфя топ атыланда джялд тярпяня
билмяйяджяксян. Йарымджа санийя геджиксян, бясиндир.. . Сонра сяни дя Месман кими
алимиздя апараджагыг. Бу, кимя лазымдыр? Месмана? Йох! Бялкя, башгасына? Йох!
Чанаг оз башында чатлайаджаг, вяссалам. Анладын?
– Хя.. . А.. . Анджаг баджармарам.
– Мумла, баджарарсан. Башгалары да беля эляйиб. Сян биринджи дейилсян!
Хямин гюндян сонра хейли йюнгюлляшди. Качински иля гетди, илк хяйат дярсини алды:
баджарырсанса, кёмяк эля, алиндян гяляни асиргямя. Эля ки гёрдюн баджармырсан, унут!
Узюню чевир гет! Озюню тох тут! Халыйананлыг диндж дёврляр учюндюр, олум, йа олюм
мясялясиндя артыгдыр. Олянляри басдыр, озюн дя башла хяйаты бир тяряфдян сёкюб
йемяйя. Бир вахт гяряйин оладжаг. Кядяр гой оз кядярлийиндя галсын, анджаг
хягигятдян дя гачма. Хягигятлярля барыша - барыша да йас сахламаг олар.. . Йалныз
беля дёзмяк мюмкюндюр.. .
Равик конйакыны ичди. Гоншу столдакы франсызлар йеня дя оз хёкумятляри, Италийа,
Чемберлен хаггында чярянляйирдиляр. Эх, йеня сёзляр, сёзляр.. . Иш гёрянляр ися
башгалары олду. Онлар гюджлю олмасалар да, гятиййятли идиляр. Джясарятли олмасалар да,
билирдиляр ки, гаршыдакы мюгавимят гёстярмяйяджяк. Мёхлят алдылар.. . Бяс ондан неджя
истифадя элядиляр? Йохса силахландылар, о бириляриня чатдылар, йа да гюввя топладылар?
Башгаларынын неджя сюрятля силахландыгыны гёрдюляр, анджаг хеч ня элямирдиляр, алляри
гойнунда няся гёзляйирдиляр, тязя бир мёхлятя умид бясляйирдиляр. Лап о моржларын
башына гялян ишя охшайыр. Сахиля йюзю бирдян чыхыр. Овчу гялиб алиндяки дяйянякля
онлары бир - бир гырыр. Хамысы кёмякляшсяйди, ону биртяхяр эляйярдиляр. Анджаг
архайынджа узаныб, овчунун йолдашларыны неджя гырдыгына тамаша эляйир, хеч бири дя
йериндян тярпянмир. Овчу да дюз онун йанындакынын олдюрюр, беля - беля хамысынын
ахырыны чыхырды. Бу да Авропа моржларынын тарихчяси.. . Сивилизасийанын гюруб чагы.. .
Гядим Аллахларын горгун - аргын, кёлгя кими чякилиб гетмяси.. . Инсан хюгуглары
барядя гурултулу вядляр.. . Бир гитянин йерли - дибли сатылмасы.. . Ахыр гиймят устюндя
чярчилик.. . Гетдикджя йахынлашан туфан.. . Пюскюрян вулкан гойнунда йаллы гедян
заваллы инсанлар.. . Йаваш - йаваш йеня дя фялакятя сюрюклянян халглар.. . Ат олсяйди,
итин байрамы оларды.. . Хямишя дя беля олуб!
Равик сигаретини сёндюрдю, йан - йёрясиня бахды. Бютюн бунлар ня демякди? Мягяр
ётян геджя дя зяриф боз гёйярчиня бянзямирдими? Олянляри басдыр, озюн дя башла
хяйаты бир тяряфиндян сёкюб йемяйя.. . Вахт гёзлямир. Чох шейя дёзмяк лазымдыр.
Ня вахтса, кимяся гяряк оладжагсан. Гяряк, она хазыр оласан.. .
Хидмятчини ишаря иля йанына чагырыб, пулуну верди.
Равик ичяри гиряндя «Шяхризад» гаранлыг иди. Гарачылар чалырдылар. Прожекторун гур
ишыгы йалныз оркестрин йанында отурмуш Жоан Мадунун столуну ишыгландырырды.. .
Гапынын агзында дайанды. Хидмятчилярдян бири йахынлашыб столу она тяряф чякди.
Гёзляри Жоанда олан Равик йериндян тярпянмяди.
– Араг ичяджяксиниз? – хидмятчи сорушду.
– Бяли, бир графин гятирин.  Отурду. Араг сюзюб башына чякди. Байаг кючядя фикирляшдиклярини унутмаг истяйирди.
Хамысыны – кечмишин хатирялярини, дяхшятли олюмю, мярминин дармадагын этдийи
Месманы, хярчянгин ичин - ичин йедийи Кети.. . Гёрдю ки, ики гюн аввял Кетля отурдугу
стол архасында отуруб. Гоншу стол бошалды, анджаг ора гетмяди. Ня фярги, йа бурада
отурсун, йа да орада, онсуз да бунун Кетя хеч бир хейри йох иди. Вебер онда неджя
демишди? Тяшрихин кёмяйи олмайанда нийя хяйяджанланырсыныз? Адам баджардыгыны
эляйир, сонра да чыхыб эвиня гедир. Бяс харада галсын? Жоан Маду охуйурду. Кет
дюз дейирмиш, онун сяси адамы риггятя гятирир. Ичиндя араг олан графини гётюрдю. Бу,
Эля бир ан иди ки, бютюн рянгляр итирди вя хеч няйя гюджю чатмайан аллярин алтында
хяйат йаваш - йаваш сёнюрдю. Габармыш дянизин мюяммалы шякилдя гынына
чякилмяси.. . Няфяс аларкян бирджя анлыга йаранан сяссиз - сямирсиз фасиля.. . Урякляри
аста - аста парчалайан заман.. . Жоан «Санта Лучийа»ны охуйурду. Онун сяси далга -
далга, санки, унудулмуш бир сахилдян гялирди вя хямин сахилдя дя няся
чичякляйирди.. .
– Хошунуза гялир?
– Ким? – Равик айага дурду.
Ресторанын баш хидмятчиси лап йанында дайанмышды вя Жоана ишаря эдирди:
– Йахшыдыр.. . Чох йахшыдыр.
– Анджаг сенсасийа дейил. Башга мусиги нёмряляринин арасында охутмаг олар.
Хидмятчи сюрюшюб гетди. Ишыг бирджя анлыга онун гапгара саггалыны парылдатды.
Гаранлыгда гёздян итди. Равик онун архасынджа бахды вя гядяхи гётюрдю.
Прожектор сёндю. Оркестр танго чалмага башады. Йеня дя алтында рянгбярянг ишыглар
йанан столлар, онларын узяриня айилмиш сифятляр гёрюндю. Жоан айага дуруб столларын
арасы иля ирялилямяйя башлады. Гонаглар рягс мейданчасына гетдикляри учюн бир нечя
дяфя айаг сахламалы олду. Равик она бахды. Жоанын узюндя тяяджджюб ифадяси йох иди
вя озю дя дюз она тяряф гялирди. Дуруб столу кянара чякди. Хидмятчилярдян бири тез
кёмяйя тялясди.
– Тяшяккюр эдирям, – Равик этираз эляди, – озюм дюзялдярям. Бизя бир гядях верин.
Столу йериня чякиб, хидмятчинин гятирдийи гядяхи долдурду.
– Арагдыр, – деди, – ичирсинизми?
– Бяли. Ахы бир дяфя ичмишик.. . «Бел Орор»да.. .
– Дюздюр.
«Хяля бир дяфя дя бурада олмушуг, – Равик уряйиндян кечирди. – Лап чохдан.. . Уч
хяфтя габаг.. . Онда бурада чёряк дя йедин. Онда плашын ичиндя эля бюзюшмюшдюн ки,
аз гала гаранлыга гарышмышдын, гёрюнмюрдюн. Онда бядбяхтликдян башга хеч ня
дейилдин.. . Анджаг инди.. . »
– Нуш олсун, – деди.
Жоанын сифяти ишыгланды. Тябяссюм дейилди, эляджя ишыгланмышды.
– Чохдан бу сёзю эшитмирдим, – деди, – нуш олсун!
Арагыны ичиб, гадыны нязярдян кечирди. Чатма гашлар, бир - бириндян узаг дюшмюш
гёзляр, агзы.. . Бунлар о вахт нязяря чарпмырды, анджаг инди хамысы бир йеря йыгышыб бу
ишыглы, сирли - сораглы сифяти йаратмышды. Хямин сифятин сирри онун сямимиййятиндя иди.
Хеч няйи гизлятмирди, хеч няйи дя бюрузя вермирди. «Неджя олуб ки, мян буну
аввялляр гёрмямишям? – Равик уряйиндян кечирди. – Йягин, онда беля дейилмиш.
Онда орада горхудан, хяйяджандан башга хеч ня йох имиш.. . »  – Сигаретиниз вар? – Жоан сорушду.
– алджазаир сигаретидир. Гара тянбякидир, озю дя чох аджы.. .
Хидмятчини чагырмаг истяди, анджаг Жоан гоймады.
– О гядяр дя аджы дейил. Бир дяфя вермисиниз. Йадыныздадырмы, «де Алма»
кёрпюсюндя.. .
– Дюз дейирсиниз.. .
«Хям дюз дейирсиниз, хям дя йох.. . – Равик уряйиндян кечирди. – Сян онда
перикдирилмиш, саралыб - солмуш бир вюджуд идин. Хеч озюн дейилдин. Онда арамызда
няся олду вя бирдян эля йаддан чыхды ки, эля бил, хеч олмамышды.. . »
– Бура гялмишдим, – деди, – срагагюн.. .
– Билирям. Гёрдюм.. .
О, Кет барядя хеч ня сорушмады. Сакитджя, хеч ня олмамыш кими, бир кюнджя гысылыб
сигарет чякирди вя санки, бютюн фикри - зикри бу сигаретин йанында иди. Сонра йеня
сакитджя, арам - арам ичмяйя башлады вя санки, йеня бютюн фикри - зикри арагын йанында
иди. Эля бил, ня иш гёрюрдюся, хятта икинджи дяряджяли дя олса, ону ахыраджан гёрюрдю.. .
«Онда тамам умидсиз иди, – Равик уряйиндян кечирди. – Индися онлардан асяр -
аламят йохдур». Жоан бирдян - биря эля догмалашды, эля гайгысыз гёрюндю ки! Равик
билмяди, бялкя дя, она гёря беля олду ки, хямин анда хеч бир дярди - сяри йох иди.
Бирджя ону хисс эляди ки, Жоанын хяниртиси ону иситди.. .
Графин бошалмышды.
– Йеня ичякми? – Равик сорушду.
– Онда мяня ичиртдийиниз ня иди?
– Ня вахт? Бурада? Дейясян, бурда хамысыны гатыб - гарышдырдыг.
– Хейр, бурадакыны демирям. Лап биринджи геджя.. .
Равик фикря гетди.
– Йадыма гялмир, – деди, – конйак дейилди ки?
– Хейр, конйака охшайырды, анджаг тамам айры шейди. Истядим йеня ичям, анджаг тапа
билмядим.
– Нийя? Йяни эля йахшы иди?
– Она гёря йох.. . Омрюмдя беля тюнд шей ичмямишдим.
– Харада ичдик ону?
– «Зяфяр тагы»нын йанындакы бистрода. Пиллякянля ашагы дюшдюк.. . Ичяридя дя
сюрюджюляр, гызлар отурмушду. Хидмятчинин дя голунда чылпаг гадын шякли
дёйюлмюшдю.. .
– Хя, инди билдим, калвадос оладжаг. Нормандийанын алма арагыдыр. Бурадан
сорушмусунуз?
– Дейясян, йох.
Равик ишаря иля хидмятчини чагырды.
– Калвадос вар?
– Тяяссюф ки, йохумуздур. Бурада истяйян олмур.
– Албяття, бураларда йарашмаз! Калвадос оладжаг. Хейиф ки, дягиг билмирик. Ан асан
йолу ора гетмякдир. Инди ися олмаз.. .
– Нийя олмур?
– Бурада ишиниз йохдур?
– Хейр, гуртармышам.  – Лап йахшы! Гедяк?
– Гетдик!
Равик мейхананы о дягигя тапды. Демяк олар ки, бош иди. Голунда чылпаг гадын
шякли дёйюлмюш хидмятчи гёзюнюн уджу иля онлара бахды, гялиб столу силди.
– Бир аз инкишаф вар, – Равик диллянди. – Онда силмямишди.
– Бу столу йох.. . – Жоан да диллянди. – О бирини силин.
Равик гюлюмсяди:
– Мёхвумата инанырсыныз?
– Хярдян.. .
Хидмятчи йанларында дайанмышды:
– Дюз дейир, – деди вя голуну ойнаданда чылпаг гадын да тярпянди. – Онда да
бурада отурмушдунуз.
– Йадыныздадыр?
– Бяс неджя.. .
– Сиз бу йаддашла, гяряк, генерал олайдыныз.
– Мяним йадымдан хеч ня чыхмыр.
– Бяс неджя олуб ки, хяля дя йашайырсыныз? Онда ня ичдийимиз дя йадыныздадыр?
– Калвадос! – Хидмятчи тяряддюд элямядян джаваб верди.
– Йахшы, эля инди дя ондан ичяджяйик. – Равик гадына тяряф дёндю: – Гёрюрсюнюз,
бязи проблемляр неджя тез хялл олунур? Инди гёряк хяминки дады веряджякми?
Хидмятчи калвадосу гятирди.
– Онда да беля ири гядяхлярдя ичмишдиниз, – деди.
– Бура бахын, сиз лап мёджюзясиниз ки! Бизим онда неджя гейиндийимиз дя
йадыныздадыр?
– Плаш геймишдиниз. Ханымын башында берет дя вар иди.
– Сизин йериниз бура дейил! Гяряк, варйетдя олайдыныз.
– Орада ишлямишям. – Хидмятчи тяяджджюблянди. – Сиркдя.. . Ахы сизя демишдим.
Йадыныздан чыхыб?
– Бяли, бядбяхтликдян элядир.
– Бу джянаб тез унудандыр, – Жоан диллянди. – Сиз йаддаш устасы олдугунуз кими, о
да унутмагын устасыдыр.
Равик башыны галдыранда бахышлары тоггушду. О гюлюмсяди.
– Бялкя дя, хеч эля дейил, – деди. – Инди дя калвадосун дадына бахаг. Нуш олсун!
– Нуш!
Хяля дя йанларында дайанмыш хидмятчи диллянди:
– Адам инди унутдугу шейи сонралар омрю бойу ахтармалы олур, мюсйё. – Онун
фикринджя сёхбят хяля ахыра чатмамышды.
– Элядир. Анджаг унудулмайан шейляр дя адамын омрюню джяхянням азабына
дёндярир.
– Мянимкини дёндярмир. Отюб кечян шейдир, о нийя хяйаты джяхянням азабына
дёндярсин?
Равик башыны галдырды:
– Эля кечмиш олдугу учюн, гардаш. Сиз артист олмагла бярабяр, хям дя хошбяхт
адамсыныз. – Жоана тяряф дёндю: – О калвадосун дадыны верир?
– Ондан да йахшыдыр.  Равик Жоана бахды. Йанаглары алланды. Бунунла ня демяк истядийини баша дюшюрдю,
анджаг беля ачыг данышмасы ал - голуну баглайырды. Жоан ися озюню эля апарырды ки,
гуйа, бу ишарянин Равикя неджя тясир этдийини веджиня алмыр. Бу мискин мейханада эля
отурмушду ки, дейярдин, эвиндядир. Устюачыг электрик лампаларынын ишыгы йаман гур
иди вя бир - ики стол о тяряфдя отурмуш ики фахишяни лап няняляри йашда гёстярирди. Анджаг
онун Жоана гюджю чатмырды. Байаг ресторанын алагаранлыгында гёрдюйю адам иди, хеч
дяйишмямишди. О, джясарятли, ишыглы сифяти олан адам иди, хеч ня сорушмурду, сакитджя
отуруб гёзляйирди. Фикирляширди ки, чох мюяммалы сифятдир, кюляк харадан асся, о
тяряфя дёнюр, тез дяйишир. Она бахыб истядийини фикирляшя билярсян. Халча - палаз,
бязяк - дюзяк гёзляйян бомбош эвя бянзяйир. Хяр джюр шяраити вар, истясян сарай
эляйярсян, истясян дя фахишяхана. Ону бязяйян адамдан асылыдыр.. . Бу эв агзынаджан
долу топдагытмаз имарятлярдян, хариджян дябдябяли гёрюнян эвлярдян ня гядяр фяргли
иди!
Гёрдю ки, онун гядяхи бошдур.
– Эхтийатлы олун, – деди, – гядяхляри иридир. Йеня ичмяк истяйирсиниз?
– Бяли. Агяр вахтыныз варса.. .
«Нийя вахтым олмур? » – дейя уряйиндян кечирян Равикин бирдян йадына дюшдю ки,
Жоан ону ахырынджы дяфя Кетля гёрюб. Онун узюня бахды, анджаг хеч ня охуйа
билмяди.
– Вахтым вар, – деди, – Сабах доггузда тяшрих эдяджяйям, вяссалам.
– Беля геджяйя галанда чятин олмур?
– Хейр, бунун она дяхли йохдур. Адят элямишям. Озю дя хяр гюн тяшрих элямирям.
Хидмятчи гядяхляри долдурду. Шюшя иля бирликдя столун устюня бир гуту да сигарет
гойду. Йашыл «Лоран» иди.
– Онда да истямишдиниз, эля дейилми? – дейя озюндян разы халда Равикя бахды.
– Йадымда дейил. Сиз билян, дюз олар. Даха ня десяниз инанырам.
– Элядир! – Жоан сёзя гарышды. – Йашыл «Лоран» иди.. .
– Гёрдюнюз? ! Ханымын йаддашы сизинкиндян йахшыдыр, мюсйё.
– Билмяк олмаз. Анджаг сигарет галсын, лазым олар.
Равик гутуну ачыб Жоана узатды.
– Йеня хямин мехманханада галырсыныз? – дейя сорушду.
– Бяли. Анджаг айры отага кёчмюшям. Бёйюкдюр.. .
Бир дястя сюрюджю ичяри гирди. Онлар гоншу стол архасында отуруб уджадан данышмага
башладылар.
– Гедяк? – Равик сорушду. Жоан башыны тярпятди. Равик хидмятчини ишаря иля чагырыб
пулуну верди.
– «Шяхризад»а гайытмайаджагсыныз?
– Хейр.
Равик онун палтосуну тутду. Жоан ися палтосуну геймяйиб, эляджя чийниня салды.
Уджуз, бялкя дя, сюни хяз иди, анджаг онун айниндя бахалы гёрюнюрдю. Фикирляшди ки,
кёнюлсюз гейилян шей уджуз гёрюняр. Беля уджуз таджлары чох гёрмюшдю.. .
Кючяйя чыхыб нарын йагышын алтында дайандылар.
– Онда сизи мехманханайа отюрюм.. .
Жоан агыр - агыр она тяряф дёндю:
– Бяс сянин отагына гетмирик?  Жоанын сифяти лап йахында иди, алтдан йухары она бахырды. Гапынын башында асылымыш
фянярин ишыгы дюз узюня дюшюрдю. Сачына гонмуш йагыш дамджылары пар - пар
парылдайырды. Бир такси гялиб дайанды. Сюрюджю бир аз гёзляди, сонра няся донгулданыб
ялини йеллятди вя тярпяняндя машыны йердян чох сярт гётюрдю.
Жоанын гёзляри фянярин ишыгында парылдады. Онлар эля дярин иди ки, уджу - буджагы
билинмирди.. .
– Мян сяни бу гюн гёрдюм, – Равик диллянди. – аввялджя беля дейилдин.
– Йох.. .
– Аввялляр хеч ня олмайыб.. .
– Йох.. . Мян тамам унутмушам.
Онун няфяси далга - далга узюня вурурду. Бу гяриб геджянин гяриб бяндяси аста - аста,
ширин - ширин, инамла, умидля няфяс алырды. Бирдян оз дамарларындан ахан ганын
шырылтысыны эшитди. Лап гыжылты иля ахырды. Эля бил ган дейил, хяйатын озю иди. Мин дяфя
гаргыйыб, мин дяфя охшадыгы, гах да тапдыгы хяйат.. . Бирджя саат бундан габаг о
хяйат бомбош, бомбоз сяхра иди, йалныз дюняня баглыйды, сабахы йохду.. .
Анджаг инди йеня джошмушду, омрюндя тясяввюр элямядийи сирли - сораглы бир анын лап
йанында иди. Йеня дяниз сахилиндя дайанмыш ибтидаи инсана чеврилмишди, далгаларын
арасындан няся аг бир шей баш галдырмышды, парылдайырды, суалы да озю иди, джавабы да.. .
Ган ися ахыр, ахыр, гёзлярини ортюрдю.. .
– Мяни тут.. . – Жоанын сяси ону хяйалдан айырды.
Равик она бахды.. . Вя голуну бойнуна долады. Жоанын чийинляри она тяряф йеллянди,
Эля бил, лиман хясрятли гями сахиля учунурду.. .
– Тутмаг лазымдыр? – пычылдады.
– Хя.. .
Жоанын алляри синясиня сёйкянмишди.
– Мян тутарам.
– Тут.. .
Икинджи такси дайананда тякярляр хырчылдады, сякийя сюртюндю. Сюрюджю хеч ня
олмайыбмыш кими онлара бахырды. Чийниндя баладжа бир ит отурмушду. Она тохунма
жилет гейдирмишдиляр.
– Такси гёзляйирсиниз? – узун быглары кятана охшайан сюрюджю хырылтылы сясля сорушду.
– Ишя бах! – Равик диллянди. – Онун хеч нядян хябяри йохдур. Билмир, башымыза ня
гялиб! Бизя бахыр, анджаг гёрмюр ки, о адамлар дейилик! Дюнйанын бу ишиня хеч
йохам. Истяйирсян Джябрайыл ол, ахмаг ол, йа да лап джани, хеч ким гёрмяз. Амма
бирджя дюймян чатмайанда, хамы гёрюр.
– Беля йахшыдыр. Онда биз эля озюмюз кими галырыг.
Равик ону сюздю. «Биз! » – уряйиндян кечирди. Ня гёзял сёздюр! Дюнйанын ан сехрли
сёзюдюр!
– Такси лазым дейил? – сюрюджю уджадан, сябирсизликля сорушду вя сигарет йандырды.
Равик:
– Гял, – деди, – ал чякмяйяджяк. Нейлясин, сяняти белядир.. .
– Минмяйяк. Пийада гедяк.
– Йагыш башлайыр.
– Йагыш йохдур, эляджя думандыр. Таксийя минмирям. Сянинля гетмяк истяйирям.
– Йахшы, хеч олмаса, гедим ону баша салым.  Равик гедиб сюрюджю иля няся данышды. Киши ширин бир тябяссюмля гюлюмсяди, Жоана
бахыб, тякджя франсызлара мяхсус бир ада иля алини йеллятди, машыны сюрюб гетди.
Равик гери гайытды.
– Неджя баша салдын?
– Пулла. Ан асан йолудур. Геджя нёвбясиндя ишляйянляр йаман сыртыг олур. О дягигя
баша дюшдю. Лютфкар бир хягарятля бахыб, хейирхахлыг эляди.. .
Жоан гюлюмсяйиб она сыгынды. Равик хисс эляди ки, гялбиндя няся баш галдырды, бютюн
бядяниня йайылды. Няся исти, йумшаг бир шей иди вя эля бил, гырх алли ондан йапышыб
ашагы дартды, бирдян - биря онунла беляджя йанашы айаг устя дик дайанмаг, энсиз
пиллялярдя сяндяляйя - сяндяляйя мювазинятини сахламаг йаман чятинляшди. Хяр шейи
унудараг тяслим олмаг, уряйиня, асрлярин архасындан – хяля камалын, суалларын,
язаб - азиййятин, шюбхялярин дюнйайа гялмядийи вахтлардан, тякджя ган рянгли бир
сяадятин олдугу заманлардан эшидилян чагырыша гулаг асмаг авязиня.. .
– Гял, – деди.
Онлар нарын йагышын алтында бомбош, бомбоз кючя иля узюйухары галхдылар вя онун
ахырына чатанда, гаршыларында няхянг, уджу - буджагы олмайан бир мейдан ачылды,
гёйляря баш вуран «Зяфяр тагы»нын лянгярлянян гюмюшю кёлгяси гёрюндю.. .

Доггузунджю.

Равик мехманханайа гайытды. Сяхяр - сяхяр Жоаны йатмыш гойуб гетмишди. Фикирляшди
ки, бир саата гайыдар, анджаг уч саат чякмишди.. .
– Салам, доктор! – Икинджи мяртябяйя галхан пиллякяндя ким ися чагырды.. . Равик
диггятля кишийя бахды. Рянги саралмыш, гара пыртлашыг сачлы, эйнякли бир адам иди,
танымады.
– Алварес, – киши адыны деди, – жаим Алварес. Йадыныза дюшмяди?
Равик башыны булады. Киши айилиб шалварынын бир айагыны йухары чякди. Топугундан
башлайан чапыг дизиня чатмышды.
– Инди йадыныза дюшдю?
– Мян йармышам?
Киши башыны тярпятди:
– Джябхядя, мятбях столунун устюндя. Аранхуенин сяхра хястяханасында. Бадам
багларындакы баладжа аг мюлкдя.. . Йадыныза дюшмяди?
Равик бирдян бадам ийини хисс этди. Бу Ий, санки, алагаранлыг пиллякяндян галхырды
вя онун ширин, бир аз да чюрюк гохусуна урякбуландыран кясиф ган ийи дя
гарышмышды.. .
– Хя, – деди, – йадыма дюшдю.
Йаралылары ай ишыгына гярг олмуш талвара узатмышдылар. Онлары бу кёкя алман вя
италйан бомбардманчы тяййаряляри салмышды. Бомба гялпяляринин парча - парча элядийи
ушаглар, гадынлар, кишиляр иди. Ушаглардан биринин сифятини тамам апармышды. Бир
хамиля гадынын да гарны дёшляриня гядяр йыртылмышды. Годжа бир киши дя гопуб дюшмюш
бармагларыны горха - горха о бири алиндя бярк - бярк сахлайырды, эля билирди ки, тязядян
йериня йапышдырмаг олар.. . Онларын инилтиси геджянин бу агыр хавасына, йаваш - йаваш
ятрафа йайылмага башлайан бюллур шех гохусуна гарышмышды.. .
– Айагыныз инди йахшыдыр? – Равик сорушду.  – Пис дейил. Анджаг ахыра кими гатланмыр. – Киши гюлюмсяди. – Мяни Пиреней
дагларындан кечирди, бясимдир. Гонсалес олдю.
Равик, Гонсалесин ким олдугуну хатырлайа билмяди. Анджаг йадына кёмяк элядийи
джаван бир тялябя дюшдю.
– Маноладан хябяриниз олмады?
– асир дюшдю, гюллялядиляр.. .
– Бяс бригада командири Серна?
– олдю. Лап Мадридин йахынлыгында.. . – Киши йеня гюлюмсяди. Анджаг бу чох донуг,
гейри - ихтийари, хиссиз - дуйгюсюз, отяри бир тябяссюм иди. – Мура иля Ле Пен дя асир
дюшдюляр, гюлляляндиляр.
Хеч бири Равикин йадына дюшмяди. Испанийада алтыджа ай галмышды; джябхя йарылыб
дагылан кими орадан чыхды.. .
– Карнеро, Орта вя Голдштайн хябс дюшяргясиндядир, – Алварес сёзюня давам этди,
– Франсададырлар. Блатски дя саг галды. Сярхяд тяряфлярдя гизляниб.
Равик тякджя Голдштайны хатрылады. Онда о гядяр идиляр ки!
– Бу мехманханайа дюшмюсюнюз? – дейя сорушду.
– Бяли, дюнян гялмишик, – киши учюнджю мяртябяни гёстярди, – сярхяддяки дюшяргядя
чох сахладылар, ахырда бурахдылар. Пулумуз вар иди, – о йеня гюлюмсяди, – йахшы
мехманханадыр, амялли - башлы чарпайылары вар. Хятта дивардан бизим ряхбярлярин
шякилляри дя асылыб.
– Дюздюр. – Равикин сясиндя кинайя аламяти йох иди. – эля шейляри гёряндян сонра,
бура адама джяннят кими гялир.
О, Алваресля худахафизляшиб, оз отагына гетди.
Отаг йыгышдырылмышды, хеч кяс дя йох иди. Жоан гетмишди. Равик ора - бура бахды: хеч
ня гоймамышды. Аслиндя, беля дя гёзляйирди.
Зянги басды. Аз кечмямиш сюпюргячи гыз гялди.
– Ханым гетди! – О, Равики габаглады.
– Гёрюрям. Бурада айры адам олдугуну сиз харадан билдиниз?
– Йахшы, йахшы, мюсйё Равик.. . – Гыз сёзюню ахыра чатдырмады, анджаг уз - гёзюндян
гёрюнюрдю ки, ачыгджа хятриня дяйиб.
– Сяхяр - сяхяр бир шей йеди?
– Хейр, мян ону гёрмядим, йохса гятирярдим. О вахтдан йадымда галыб.
Равик онун узюня бахды; сон сёзляри хошуна гялмямишди. Пул чыхарыб гызын
онлюйюнюн джибиня басды.
– Чох гёзял, – деди, – гялян дяфя дя беля эляйин. Озюм демямиш, сяхяр йемяйи
гятирмяйин. Отагы йыгышдырмага гяляндя дя аввялджя дягиг билин ки, бошдур.
– Баш устя, мюсйё Равик! – Гыз гюлюмсяди.
Равик наразылыгла онун архасынджа бахды. Гызын ня фикирляшдийини билирди. Она эля
гялирди ки, Жоанын ари вар, истямир гёрян олсун. Аввялляр Равик буна гюлмюшдю,
анджаг инди хошуна гялмяди. Нийясини озю дя билмирди. Чийинлярини чякиб, пянджяряйя
тяряф гетди. Мехманхана оз мехманханалыгында галырды, ону дяйишмяк олмазды.. .
Пянджяряни ачды. Булудлар сяманы гойнуна алмышды. Эвлярин дамында сярчяляр
дживилдяширди. Ашагы мяртябядя ики няфяр мюбахися эдирди. Голбергляр олджагды. Киши
арвадындан ийирми йаш бёйюк иди. Озю Братислав шяхяриндян иди, тахыл алверчиси  олмушду. Гадын мюхаджир Визенхофла гязир вя эля билирди ки, хеч кясин бундан хябяри
йохдур. Анджаг ону билмяйян тякджя ари иди.. .
Пянджяряни баглады. Сяхяр - сяхяр кимися од кисясиндян тяшрих элямишди. Дюранын
авязиня киминся од кисясини кясиб гётюрмюшдю. Танымадыгы бир кишинин гарныны
йармышды, ики йюз франк да гонарар алмышды. Сонра Кетя баш чякмишди. Онун
гыздырмасы варды, озю дя чох галхмышды. Бир саат орада галды. Гыз нарахат йатырды.
Эля горхулу бир шей йох иди. Аслиндя, беля дя олмалы иди.. .
Диггятля пянджярядян кючяйя бахды. Ня ися олуб гуртарандан сонра адам озюндя
гярибя бир бошлуг дуйур.. . Чарпайы да сусур вя инди ачылан гюндюз гёдян йыртан
чаггал кими сирли - сораглы дюняни парчалайырды. Геджянин гаранлыгындан бойланан
фюсункар мешяляр чякилиб узаглара гетмишди вя харадаса заманын бошлугунда тутгун
хяйал кими гёрюнюрдю.. .
Гери чеврилди, столун устюндя Люсйен Мартиненин унваны гёзюня дяйди. Ону бу
йахынларда эвя бурахмышдылар. Ал чякмямишди… Онун йанына ики гюн аввял
гетмишди, инди хеч лазым дейилди. Анджаг эля бир иши дя йохду вя гят этди ки, йеня
гетсин.
Эв Клавел кючясиндя иди. Биринджи мяртябясиндя ат дюканы йерляширди. Кёк бир гадын
яти шаггалайыб сатырды. О, гара гейинмишди. Ари ики хяфтя бундан габаг олмюшдю вя
инди шяйирдля бирликдя озю алвер эдирди. Равик ону кечиб гедяндя гёрдю. Дейясян,
гонаг гетмяйя хазырлашырды. Шлйапасына гара рянгли узун рюбянд тахмышды вя таныш
гадына – башгасы олса, элямязди – бир буд донуз ати кясирди. Рюбянд йеллянди, балта
гёйдя пайылдады вя атя йериди.
– Бах, бирджя дяфяйя! – дейя о, озюндян разы халда, буду тярязийя гойду.
Люсйен лап йухары мяртябядяки баладжа отагда йашайырды. О, тяк дейилди. Тяхминян
ийирми беш йашында джаван бир оглан стула сярялянмишди. Башында, адятян, велосипед
сюрян идманчыларын гойдугу узундимдик кепка варды. Агзындакы эшмя сигарет,
данышанда уст додагына йапышыб галырды. Равик ичяри гиряндя, йериндян дя
гымылданмады. Люсйен ися чарпайыда узанмышды. О, хяйяджандан гызарды:
– Доктор… Бу гюн гяляджяйинизи билмирдим… – Оглана тяряф дёндю: – Бу да…
– Адамдыр, вяссалам! – Оглан кобудлугла онун сёзюню кясди. – Адыны демяк
лазым дейил. – О, гери сёйкянди. – Демяк, о доктор сизсиниз?
– Неджясиниз, Люсйен? – Равик она фикир вермяди. – Узанмагда лап агыллы иш
гёрюрсюнюз.
– Истяся, чохдан галхарды, – оглан йеня сёзя гарышды, – хеч ня йохдур. Ишя гетмир,
пул да йох…
Равик она тяряф дёндю:
– Чыхын отагдан, – деди.
– Ня?
– Чыхын, гапыны да ортюн. Люсйеня бахаджагам.
Оглан шагганаг чякди.
– Бу джюр дя баха билярсиниз. Биз эля инджя - минджя адамлар дейилик. Бахмаг ня
учюндюр? Срагагюн гялиб бахмысыныз. Демяк, бунун ; аггы да айры оладжаг, элями?
– Азизим, – Равик чох сакит данышырды, – сиз ; еч пул веряня охшамырсыныз. Хаггы
оладжаг, олмайаджаг, бунун сизя дяхли йохдур. Инди ися сюрюшюн бурадан!  Оглан иришя - иришя йерини ра; атлады, айагыны айагынын устюня ашырды. Айагында уджу биз
кими лак айаггабы вя бянёвшяйи рянгли джораб варды.
– Ха; иш эдирям, Бобо, – Люсйен диллянди, – лап аз чякяджяк.
Бобо она фикир вермяди. Гёзюню Равикя зиллямишди.
– Йахшы ки гялдиниз, – деди, – бязи шейляри эля озюнюзя дейяджяйям. Сиз эля билирсиниз,
мяним азизим, бёйюк бир сийа; ы гятириб дейяджяксиниз, бу хястяхана ; аггы, бу тяшри;
хаггы, бу ня билим ня ; аггы.. . Йох, кечмяз! Аввяла, сиздян ону хястяханайа
гоймагы ха; иш элямямишдик. Тяшри; барядя дя ; еч данышмага дяймяз. Демяк, о
бойда пул ; еч! Хяля Алла; ыныза шюкюр эляйин ки, дяйян зяряри одятмирик. Озюндян
хябярсиз тяшри; элямисиниз.. . –О, сапсары саралмыш дишлярини гёстярди. –Гёзлямирдиниз,
елями? Хя, беля ишляр.. . Бобо ; яр шейи билир, онун башыны пийлямяк чятиндир!
Огланын гёрюнюшюндян разылыг йагырды. Эля билирди ки, чох кясярли данышыб. Люсйенин
рянги гачмышды. Горху ичярисиндя га; оглана, га; да Равикя бахырды.
– Айдын олду? – Бобо галиб бир ада иля сорушду.
– Бу кимдир? – Равик Люсйеня бахды. Гыз джаваб вермяди.
– Хя, демяк, одур, – дейя Равик огланы диггятля сюздю. Арыг, джылыз сяфе; ин бири иди.
Хиртдяйи гёрюнян назик богазына сюни ипяк шал сарымышды. Сюмюйю чыхмыш чийинляри,
узун бурну, ийряндж чяняси.. . Бир сёзля, узаг кянддян гялиб шя; ярдя фа; ишялярин
хесабына йашайан ограш иди.. .
– «О» ня демякдир? – Оглан гейзля сорушду.
– Дейясян, лап айдын дедим ки, байыра чыхын, гызы мюайиня эдяджяйям.
– Хох, горхдум!
Равик да; а дёзя билмяди, йаваш - йаваш она тяряф гетди. Оглан сычрайыб галхды, далы -
далы чякилди, ; араданса алиня тяхминян бир метр узунлугунда кяндир парчасы кечирди.
Равик онун нейлямяк истядийини билирди. Истяйирди, о йахынлашан кими, йана туллансын,
тез архасына кечиб кяндири богазына кечирсин, богсун. Агяр гаршысындакы буну баша
дюшмяйиб йумруг атса, йахшы фянд иди.
– Бобо! – Люсйен гышгырды. – Лазым дейил, Бобо!
– Ай бурнуфыртыглы ушаг! Бу ки лап чохданын фяндидир! Озгя ; еч ня билмирсян? –
Равик гюлдю.
Бобо бир анлыга чашараг озюню итирди. Равик чялд икиялли онун жакетиндян йапышыб
чийинляриня гядяр чыхарды; оглан да; а голларыны тярпядя билмязди.
– Дейясян, бундан хябярин йох иди, элями? – дейиб гапыны айагы иля вуруб ачды,
озюню тамам итирмиш огланы байыра вызылдатды. – Беля шейлярдян хошун гялирся,
асгярлийя гет, йарамазын бири йарамаз! Бир дя бёйюкляря долашма!
О, гапыны ичяридян баглады.
– Бу да беля, Люсйен.. . – деди. – Инди дя гялин сизя бахым.
Гыз тир - тир асирди.
– Сакит олун, сакит олун, ; яр шей кечиб гетди.
Равик дидик - дидик олмуш памбыг ортюйю гётюрюб столун' устюня гойду. Сонра йашыл
адйалы гери гатлады.
– Пижама? ! Буну нийя геймисиниз? Ра; ат дейил ахы! Сизя чох гязмяк олмаз,
Люсйен.
Гыз бир анлыга сусду, сонра:
– Бирджя бу гюн геймишям, – деди.  – Геджя кёйняйиниз эля бирджя дянядир? Хястяханадан икисини гёндярярям.
– Хейр, она гёря дейил. Билирдим ки.. . – о, гапыйа тяряф бахыб астадан пычылдады, –
гяляджяк, она гёря гейдим. Дейир, да; а сагалмышам.. . Гёзлямяк истямир.. .
– Ня? Хейиф ки, аввялджядян билмямишям! – Равик аджыгла гапыйа бахды. –Джаны чыха -
чыха гёзляйяджяк!
Бютюн ганы аз гадынлар кими, Люсйенин дя дяриси дюмаг, пиля кими иди, гёмгёй
дамарлары билинирди. Анджаг бу, арыглыгдан дейилди, садяджя олараг, дяриси сыгаллы,
шумал иди вя чох гяшянг гёрюнюрдю. «Дюнйада ня гядяр беля гыз вар? ! – Равик
уряйиндян кечирди. – Адам онлара баханда фикирляшир ки, гёрясян, тябият сонрадан
кобудлашдыраджагыны, сахталыг, чиркаб долу ; яйатда оз гёзялликлярини итиряджяйини биля -
биля, бунлары нийя беля зяриф хялг эляйиб?! »
– Хяля бир ; яфтя дя йатмалы оладжагсыныз, Люсйен. Дуруб бураларда гязишя билярсиниз.
Анджаг э; тийатлы олун, агыр шей гётюрмяйин, бир - ики гюн пиллякяни чыхыб - дюшмяйин.
Эля бир адам йохдур ки, сизя бахсын? Бободан башга?
– Эв са; ибяси бахыр. Да; а о да дейинмяйя башлайыб.
– Озгя ; еч кясиниз йохдур?
– Хейр. Аввялляр йеня Марийа вар иди.. . О да беля гетди.. .
Равик отагы нязярдян кечирди. Касыб олса да, тямиз иди. Пянджярянин габагында бир
нечя гырмызы анилин бойасы варды.
– Бяс Бобо? Демяк, хяр шей кечиб гедяндян сонра йеня зюхур эляди.. .
Люсйен джаваб вермяди.
– Нийя ону рядд элямирсиниз?
– Эля пис оглан дейил, доктор. Бир аз кобуддур.. .
Равик гыза бахды. «Мяхяббят! –дейя уряйиндян кечирди. – Бу да мяхяббятдир. Лап
мёджюзядир бу мяхяббят! Тякджя гюндялик хяйатын тутгун сямасы, рянгарянг гёй
гуршагы дейил, хям дя дюнйанын ан ийряндж шейлярини гёзяллик донунда гёстярир.. . Хям
мёджюзядир, хям дя талейин ан аджы кинайяси! » Гяфлятян ону гярибя бир хисс бюрюдю:
санки, гызын бу бядбяхтлийиндя онун да харадаса пайы олмушду.. .
– Йахшы, Люсйен, – деди, – ганынызы гаралтмайын. Чалышын ки, тез сагаласыныз.
Гыз бир аз йюнгюлляшди, башыны йыргалады.
– Пул мясяляси дя.. . – о, утана - утана, тяляся - тяляся диллянди. – Инанмайын. Эля - беля
деди. Хамысыны веряджяйям. Хамысыны.. . Аз - аз.. . Бяс ня вахт ишя чыхаджагам, доктор?
– Сяфехлик элямясиниз, тяхминян, ики хяфтядян сонра. Бобону да йахын бурахмайын.
Гяти олмаз, Люсйен. Йохса олярсиниз.. . Айдындыр?
– Бяли, – гызын сясиндя инамсызлыг варды.
Равик адйалы онун устюня чякди. Дикяляндя гёрдю ки, гыз аглайыр.
– Тез олмаз, доктор? Эля отура - отура ишляйярям. Ахы мян.. .
– Бялкя, олду. Бахарыг.. . Бу, сизин озюнюзю неджя апармагыныздан асылыдыр. Люсйен,
сёз вермишдиниз ки, о мамачанын адыны дейяджяксиниз.
Гызын гёзляри тялашла парылдады.
– Полисин хябяри олмайаджаг, сёз верирям. Чалышыб, вердийиниз пулу биртяхяр
гопарарам, хеч олмаса рахат няфяс аларсыныз. Ня гядяр иди?
– уч йюз франк. Бош шейдир, ала билмяйяджяксиниз.
– Хяр халда, чалышарам. Адыны, унваныны дейин, вяссалам. Бундан сонра о, сизя
лазым олмайаджаг, Люсйен. Даха ушага галмаг гетди.. . Нейляйя биляр сизя?  Гыз тяряддюд этди, сонра:
– Сийирмядядир, – деди.
– Будур?
– Бяли.
– Йахшы, бир - ики гюня гедярям. Сиз горхмайын! – Равиг палтосуну гейди. – Ня
олуб? Нийя дурурсунуз?
– Сиз Бобону танымырсыныз…
Равик гюлюмсяди.
– Ондан да пислярини гёрмюшям. Сиз дурмайын. Диггятля бахдым, горхулу хеч ня
йохдур. Хялялик, Люсейн, йеня гяляджяйям.
Равикин ачары бурмагы иля гапыны ачмагы бир олду. Хеч кяс йох иди. Аслиндя, хеч
гёзлямирди дя. Бобо кимилярини чох гёрмюшдю.
Ат дюканында шяйирд тяк галмышды. Сарыбяниз бир киши иди вя байагкы гадын кими
хявясля ишлямирди. Хявяссиз - хявяссиз ат дограйырды. Киши оляндян сонра йаман
йорулмушду. Узбяюз бистродакы сюпюргясатан лап уджадан деди ки, онун гадына
евлянмяк имканы чох аздыр вя чох гюман ки, буну да гябиристанлыга о, оз чийниндя
апарасы оладжаг. Киши амялли - башды дюшмюшдю, гадын ися аксиня, бир аз да устюня
гоймушду.
Равиг гарагат арагыны ичиб, пулун верди. Эля билмишди Бобо бурада олар. Анджаг йох
иди…
Жоан Маду «Шяхризад»дан чыхды. Равик таксидя ону гёзляйирди. Жоан озю гапыны
ачыб отурду вя деди:
– Бурадан араланаг. Сизя гедяк.
– Няся олуб?
– Йох, хеч ня. Бу геджя ресторанлары мяни лап богаза йыгды…
– Бирджя дягигя… – Равик гапынын агзында дайанмыш гюлсатан гадыны ишаря иля
йанына чагырды. – Анаджан, о гызылгюллярин хамысыны вер. Анджаг чох йухарыдан тутма.
– Сизин учюн алтмышджа франк. Бир дяфя мяня йел хястялийи учюн дярман йазмысыныз,
она гёря…
– Хейри олду?
– Йох, харадан олсун? ! Бютюн геджяни йагышын алтында айаг устя дурурам.
– Сиз мяним омрюм бойу мюалиджя этдийим хястялярин ан агыллысысыныз, – дейя Равик
гюлляри гётюрюб айаг алтына сяря - сяря Жоана тяряф дёндю: – Гюнахымы йуйурам.
Сяхяр сяни тяк гоймушам, адж гетмисян. Бяс инди бир шей ичмяджяйяксян?
– Йох, гедяк. Гюлляри дя ора йох, отураджагын устюня гой.
– Бура йахшыдыр. Гюлю севмяк лазымдыр, анджаг чох шиширтмяк дя олмаз.
– Сянин демяйиндян беля чыхыр ки, адам севдийи шейи чох азизлямяз?
– Йох, демяк истяйирям ки, гёзял шейляри чох да шиширтмяк лазым дейил. Индики
вязиййятдя арамызда гюл олмасыны истямирям.
Жоан бир анлыга шюбхяли нязярлярля ону сюздю, сонра сифяти ишыгланды:
– Билирсян, бу гюн нейлямишям? Мян йашамышам! Тязядян йашамышам! Няфяс
алмышам! Тязядян няфяс алмышам! Тязядян дюнйайа гялмишям. Чохдандыр беля
олмамышды. Йеня аллярим, гёзлярим, дилим - агзым.. .  Такси дар кючядя гедян машынларын арасындан сивишиб чыхды вя бирдян сюрят
гётюряндя Жоан Равикин устюня йыхылды. Равик ону бирджя анлыга гуджаглады, няфясини
дуйду. Эля бил, исти кюляк иди, асди ки, бютюн гюню узюндя донуб галмыш изтираблары
яритсин, гялбиня чёкмюш гярибя сойуглугу иситсин, инди йанында отуруб хисся гапыла -
гапыла данышан гадыны она хисс этдирсин.
– Бютюн гюню селляр - сулар ойнайыб. Дюнйа, санки, уммана дёнмюшдю, фявваря
вурурду уз - гёзюмя, бойун - богазыма чилянирди, эля бил, мян дя агадж кими чичяк
ачмалы, йарпагламалы, бар гятирмялийдим. Бютюн гюню ал чякмяди ки, чякмяди.. .
Ахыр ки, гопдум, инди бурада.. . Сянин йанындайам.
Равик она бахды. Жоан бир аз габага айилмишди вя гара рянгли байырлыг палтарынын
арасындан чийинляри парылдайырды. Чох сямими иди, хеч ня веджиня дейилди,
фикирляшдийини чякинмядян дейирди. Онунла мюгайисядя Равик озюня йаман йазыг,
йаман гуру гёрюндю.
«Тяшрих эдирдим. – уряйиндян кечирди. – Сяни унутмушдум. Люсйеня баш чякдим.
Харадаса, лап кечмишдя идим.. . Сян йох идин орада. Ахшам дюшяндя ися йаваш -
йаваш хянирти хисс элямяйя башладым. Онда сянинля дейилдим, Кет хаггында
дюшюнюрдюм.. . ».
– Жоан! – дейя аллярини онун отураджага сёйкядийи алинин устюня гойду. – Инди бизя
гедя билмярик. Хястяханайа дяймялийям. Бир - ики дягигялийя.. .
– Тяшрих элядийин гадыны йохлайаджагсан?
– Бугюнкюню йох, башгасыдыр.. . Бялкя, мяни бир йердя гёзляйясян?
– эля инди гетмялисян?
– Инди йахшыдыр. Истямирям, сонрадан зянг элясинляр.
– Сянин отагында гёзляйярям. Мехманханайа гетмяйя вахт чатар?
– Хя.
– Онда гедяк. Сян сонра гялярсян. Гёзляйярям.. .
– Йахшы. – Равик унваны сюрюджюйя деди.
Гери сёйкянди, башыны да сёйкяняджяйя гойду. Алляри хяля дя Жоанын алинин устюндя
иди. Хисс этди ки, Жоан онун данышмасыны истяйир. Озю хагда, йа да ондан.. . Анджаг
баджармырды. О озю чох шей данышмышды. Фикирляшди ки, хеч бу гядяр лазым дейилди.. .
Машын дайанан кими Жоан диллянди:
– Сян дюшмя, озюм гедярям. Даха горхмурам, ачары вер.
– Нёвбятчидядир.
– озюм аларам. Беля шейляря ойряшмяк лазымдыр. – О, гюлляри гётюрдю. –Бир киши ки
мяни йата - йата гойуб гедир, гёзлянилмядян бир дя гайыдыр, демяк, бязи шейляря
ойряшмяк лазымдыр. Эля индидян башласам, йахшыдыр.
– Мян дя сянинля гедяджяйям. Гял хяр шейи дя беля шиширтмяйяк. Онсуз да, йеня сяни
тяк гойуб гедирям, бу, бяс эляйир.
Жоан гюлдю вя хямин анда эля джаван гёрюндю ки!
Равик сюрюджюйя деди:
– Хахиш эдирям, бир аз гёзляйин.
Сюрюджю гёзлярини йаваш - йаваш йумду:
– Чох да гёзляйярям, – деди. Онлар йухары чыханда Жоан деди:
– Ачары мяня вер.
– Нийя?  – Мяня вер!
О, гапыны ачды, анджаг ичяри гирмяди. Отаг гаранлыг иди. Пянджярядян булудларла
гизлянпач ойнайан ай гёрюнюрдю.
– Ня гёзялдир! – Жоан бу сёзляри гаранлыглара деди.
– Гёзялдир? Бу дахмайа гёзял дейирсян?
– Хя, гёзялдир. Хяр шей гёзялдир.
– Ола билсин, хяля гёзялдир, чюнки гаранлыгдыр. Анджаг.. . – Равик алини дюймяйя
узатды.
– Дяймя! Озюм йандырарам. Сян гедя билярсян. Анджаг сабах гюнортайа галма.
Жоан йарыачыг гапынын агзында дайанмышды вя пянджярядян сюзюлян гюмюшю ишыг
узюня, чийинляриня дюшюрдю. Чох мюяммалы, севдалы гёрюнюрдю, адамы лап йериндян
ойнадырды. Плашы сюрюшюб йеря, айагларынын алтына дюшмюшдю вя гара рянгли кёпюйя
охшайырды. Озю ися гапыйа сёйкянмишди, дяхлиздян сюзюлян ишыг бир голуна
доланмышды.
– Гет.. . Тез гайыт, – дейиб гапыны ортдю.
Кетин хяраряти дюшмюшдю.
– Ойанмышды? – дейя Равик йухулу тибб баджысындан сорушду.
– Бяли, саат он бирдя ойанмышды. Сизи сорушду. Дедикляринизин хамысыны чатдырдым.
– Бяс сорушмады бу ня саргыдыр?
– Сорушду. Дедим ки, йармалы олдулар. Йюнгюл шейдир. Сабах озю дейяр.
– Вяссалам?
– Бяли. Деди ки, агяр беля лазым билибся, демяк, хяр шей гайдасындадыр. Бу геджя
гялсяниз, сизя салам йетирим вя дейим ки, сизя инаныр.
– Хя.. . Беля.. .
Равик бир хейли дайаныб тибб баджысынын йана айрылмыш гара сачларына бахды вя бирдян
сорушду:
– Нечя йашыныз вар?
Гыз тяяджджюбля башыны галдырды:
– Ийирми уч.
– Ийирми уч.. . Ня вахтдан ишляйирсиниз?
– Ики ил йарымдыр. Йанварда ики ил йарым тамам оладжаг.
– Бу сянятдян хошунуз гялир?
Гызын алма кими йумру йанагларына тябяссюм гонду:
– Хошума гялир, – деди. –Албяття, бязи хястялярля чятин олур, анджаг аксяриййяти
йахшыдыр. Мадам Бриссо мяня дюнян чох гяшянг бир дон багышлайыб. Кечян хяфтя дя
мадам Лернер бир джют лак айаггабы вермишди. Йазыг гетди эвдя олдю.. . – О, йеня
гюлюмсяди. – Демяк олар ки, озюмя хеч палтар алмырам. Хямишя няся верирляр.
Хошума гялян шей олмайанда ряфигямин йанында дяйиширям. Магазада ишляйир.
Вязиййятим чох йахшыдыр. Мадам Хегстрем дя чох алиачыгдыр, пул верир. Ахырынджы
дяфя йюз франк верди. Онджа гюня.. . Инди ня гядяр галаджаг, доктор?
– Чо.. . О..Х. . Бир нечя хяфтя.
Гызын кефи лап дурулду. Онун айдын, гырыш танымайан гашлары дартылды, хисс олунду ки,
гялирини хесаблайыр. Равик йеня Кетя тяряф айилди. О, сакит няфяс алырды. Йаранын ийи
сачларындан гялян кяскин атир гохусуна гарышмышды. Бирдян - биря йаман йазыглашды.
Гыз она инанырды. Ах,. Бу инам! Дограм - дограм элядийи, хярчянгин ичин - ичин йедийи  арыг бядян йеня гялиб гёзляри онюндя дайанды. Хеч ня эляйя билмяди, тез тикди.. .
Инама бах.. .
– Геджяниз хейря галсын.. .
– Хейря гаршы, доктор. .
Йумрусифят тибб баджысы кюндждяки креслойа отурду, узю чарпайыйа олан столюстю
лампаны о бири тяряфя чевирди, айагларынын устюня адйал салыб, шякилли журналы гётюрдю.
Детектив хекайяляр, мюхтялиф филмлярдян кадрлар чап олунан уджуз бир журнал иди. Гыз
йерини рахатлайыб, охумага башлады. Йанындакы баладжа столун устюня бир гуту
шокалад гойулмушду. Равик гёрдю ки, о гёзюню галдырмадан бирини гётюрдю.
«Бязян адам ади шейляри дя баша дюшя билмир, – дейя уряйиндян кечирди. – эйни
отагда бири олюм айагындадыр, о бирининся дюнйа веджиня дейил.. . » О, гапыны ортдю.
«Мян дя эля дейилямми? Инди бу отагдан чыхыб.. . »
Ичяри гаранлыг иди. Ванна отагынын гапысы азаджыг аралы галмышды, орадан ишыг дюшюрдю.
Равик тяряддюд этди: бялкя, Жоан ванна отагындадыр? Сонра онун хяниртисини эшитди.
Хеч ня демяйиб, ванна отагына кечди. Билирди ки, Жоан ичяридядир, йатмайыб, анчаг
динмир. Отаг бирдян - биря сюкутла, изтирабла, гяргинликля долду. Санки, сяссиз - кюйсюз
бир гасырга галхмышды вя онун йаратдыгы дярин учурумлардан атрафа адамы бихуш
эляйян, башгиджялляндирян лаля атри чилянирди.
Ванна отагынын гапысыны баглады. Лампаларын гур ишыгы йеня хяр шейи она
догмалашдырды. Шырнагын ачарларыны бурду. Бу, мехманханада йеганя шырнаг иди, оз
хярджиня дюзялтдирмишди. Билирди ки, бурада олмайанда сахибя франсыз гохум вя
танышларыны гятириб, ону мехманхананын фяхри кими онлара гёстярир.
Исти су бядяниня чилянди. Жоан отагда узаныб, ону гёзляйирди. Дяриси зяриф иди, сачлары
далга - далга олуб йастыгы гуджагламышды, гёзляри дя парылдайырды. Хятта отага гаранлыг
чёкяндя онун бу гёзляри, эля бил, гышын хястя узлю улдузларынын пянджярядян сюзюлян
солгун ишартысыны йыгыб - йыгыб, тязядян отагы ишыгландырырды. Инди ися узаныб ону
гёзляйирди, йумшалмышды, дяйишмишди, адамы йериндян ойнадырды, чюнки бир саат
бундан габагкы гадын дейилди, гёзялляшмишди, джазибядар олмушду. Анджаг нядянся,
бирдян - биря озюндя она гаршы лагейдлик хисс эляди. Чох гярибя хисс иди, эля онун
озюндя дя гюджлю, гяфил бир мараг, истяк варды. Гейри - ихтийари йан - йёрясиня бойланды:
агяр ванна отагынын икинджи гапысы олсайды, гейиниб ораданджа чыхарды, гедиб бир шей
ичярди.
Гуруланды вя бир хейли ня эдяджяйини билмяди. Гярибя иди, хяр шей лап хеч нядян олду.
Кёлгяляр.. . Хечлик.. . Бялкя, Кетин йанына гетдийи учюн беля олду? Йохса, Жоанын
байаг таксидя дедикляри эляди? Чох тез баша гялди. Озю дя асанджа.. . Бялкя дя, она
гёря беля олду ки, озю гёзлямяк авязиня ону гёзляйирдиляр.. . Уз - гёзюню туршутду,
гапыны ачды.
– Равик! – Гаранлыгдан Жоанын сяси эшидилди. – Калва.. Дос пянджярянин йанында,
столун устюндядир.
Дайанды. Хисс эляди ки, чох гяргинляшибмиш. Жоан башга сёз деся, дёзя билмязмиш.. .
Жоан дюз эляди. Гяркинлик азалды, о, йаваш - йаваш озюню аля алды.
– Шюшяни тапа билдин? – дейя сорушду.
– Ня чятин шей иди ки? Лап ачыгда иди. Гётюрюб ачдым. Ачаны да сянин шейляринин
арасындан тапдым. Бир гядях дя мяня вер.
Ики гядях сюзюб, бирини она верди:  – Ал!
Шяффаф алма арагынын ийини хисс этмяк ня гёзял иди! Йахшы ки, Жоан лазым олан сёзю
тапыб демишди!
Жоан башыны гери сёйкяйиб, арагы ичди. Сачы чийинляриня дагылды вя хямин анда, санки,
ону марагландыран йалныз ички иди. Равик бу халы онда бир дяфя гёрмюшдю. О, бютюн
варлыгыны гёрдюйю ишин ихтийарына верирди. Бунда гёзялликля бярабяр, няся гизли бир
тяхлюкя дя дуйду: ичяндя хяр шейи унудурду, севяндя мяхяббятя, инамы итяндя ися
шюбхяйя дёнюрдю. Онун унутмасы да дяхшят оларды.
Жоан гядяхи йеря гойуб, гёзлянилмядян гюлдю.
– Равик, – деди, – билирям, инди ня фикирляширсян.. .
– Догрудан?
– Хя.. . Сяня эля гялди ки, аз гала, эвлисян. Мян дя.. . Киминся сяни гапынын агзында
гойуб гетмяси эля бёйюк шей дейил.. . Устялик, алиндя дя бир дястя гызылгюл.. . Аллаха
шюкюр ки, калвадос вар иди. Она хясислик элямя.
Равик калвадос сюздю.
– Сян чох бёйюк адам имишсян, – деди. – Дюз сёзюмдюр. Ачыгы, ванна отагында
оланда сяндян хошум гялмирди. Инди ися хейран галмышам. Нуш олсун!
– Нуш!
Равик арагыны ичиб:
– Бу, икинджи геджядир, – деди, – бир аз горхулу олур. Намяхрямлийин гёзяллийи кечиб
гедиб, мяхрямлийинки ися хяля гялиб чыхмайыб. Гяряк, мёхкям дайанаг.
Жоан гядяхи йеря гойду:
– Дейясян, беля шейлярдян йахшы башын чыхыр.. .
– аслиндя, хеч ня билмирям, эля - беля дедим. Адам хеч вахт хеч няйи дягиг билмир.
Хяр шей хямишя тярсиня олур. Эля инди дя.. . Дюнйада икинджи геджя йохдур, хямишя
биринджи олур. Икинджидя ися хяр шей гуртарыр.
– Йахшы ки, биринджи геджядир. Йохса, билирсян ня оларды? Сонсузлуга гедиб чыхардыг.
Йахын гял! Йухум гялмир, сянинля ичмяк истяйирям. Сойугдан донан улдузлары
гёрюрсянми? ! Адам тянха оланда йаман ушюйюр. Лап истидя икиликдя ися хеч вахт!
– Адам икиликдя дя донар.. .
– О бизя аид дейил.
– Албяття, бизя аид дейил! – Жоан гаранлыгда онун узюня гонан гярибя ифадяни гёря
билмяди. – Бизя аид дейил.. .
– Мяня ня олмушду, Равик? – дейя Кет сорушду.
О, чарпайыда ики йастыга сёйкяниб отурмушду. Атир ийи отагы башына гётюрмюшдю.
Няфяслик бир аз аралы иди. Ичяри долан шахталы хава отагын истисиня гарышырды, дейярдин,
йанвар дейил, апрел айыдыр.
– Гыздырманыз вар иди, Кет. Бир - ики гюн дюшмяди. Сонра йухуйа гетдиниз, аз гала
бютюн гюню йатдыныз. Кечиб гетди, хяр шей гайдасына дюшдю. Инди озюнюзю неджя хисс
едирсиниз?
– Хяля дя йоргунам. Анджаг габагкына баханда бир аз йахшыйам, даха эля зяиф
дейилям. Агры да азалыб.
– Агры хяля галаджаг. Анджаг чох чякмяз, эля эляйярик, билинмяз. Йаваш - йаваш
чякилиб гедяджяк. Буну ки озюнюз билирсиниз.. .  Кет башыны тярпятди.
– Тяшрих элядиниз, Равик?
– Бяли.
– эля ваджиб иди?
– Бяли.. . –Равик сусуб гёзляди; гой озю сорушсун!
– Ня гядяр йатасы оладжагам?
– Бир - ики хяфтя.
Кет бир анлыга сусду.
– Мяня эля гялир, йахшы олду. Динджялмяк лазымдыр. Чох йыгмышдым.. . Йорулмушдум,
анджаг инанмаг истямирдим. Равик, тяшрих дя хямин шейля баглы иди?
– Албяття! Йюз фаиз!
– Вахтындан аввял башлайан ганахма да?
– О да, Кет!
– Йахшы ки, инди вахтым вар. Бялкя дя, беля йахшыдыр. Инди галхасы олсам, о
дяхшятлярля йеня гаршылашанда дёзя билмярям.
– Хеч лазым да дейил. Унудун гетсин. Ан чох ваджиб олан шейляр хаггында дюшюнюн.
Мясялян, сяхяр йемяйи барядя.. .
– Йахшы.. . – Кетин узюндя уркяк бир тябяссюм гязди. – Онда гюзгюню мяня верин.
Равик баладжа джиб гюзгюсюню столун устюндян гётюрюб она верди. Гыз диггятля озюня
бахды.
– Бу гюлляри сиз гятирмисиниз, Равик?
– Хейр, хястяхананындыр.
Кет гюзгюню чарпайынын устюня гойду:
– Хястяханада йанвар айынын ортасында йасямян олмаз. Узагбашы чайырчичяйи гюлю
олар, йа да айрысы.. . Бир дя ки хястяхана ня билир, йасямян мяним ан чох севдийим
гюлдюр.. .
– Бу хястяхана билир. Ахы сиз буранын ветеранысыныз, Кет! – Равик айага дурду. –
Мян гедясийям. Саат алтыйа йахын гялиб сизя бир дя дяйярям.
– Равик.. .
– Бяли.. . – Гери дёндю. «Башланды.. . –дейя дюшюндю. – Инди сорушаджаг.. . »
Гыз алини она узатды:
– Чох саг олун, – деди. – Бу гюлляря гёря чох саг олун! Бир дя беля диггятинизя
гёря.. . Сиз йанымда оланда хеч нядян горхмурам.
– Йахшы, Кет, йахшы.. . Буна да диггят дейирсиниз? ! Баджарсаныз, йатын. Агрысаныз,
зянги басыб тибб баджысыны чагырын. Дярман йазарам. Гюнортадан сонра йеня
гяляджяйям. Саг олун, – дейя Веберин отагына гетди.
– Вебер, араг хардадыр?
– Чятин олду? Бурададыр.. . Эжени, бир гядях верин.
Эжени, кёнюлсюз дя олса, гядях гятирди.
– Бу ки лап ускюкдюр! – Вебер аджыгланды. – амяллисини гятирин. Йа да дайанын, эля
бил, алинизи дишляйяджяк. Озюм гедярям.
– Билмирям, джянаб доктор Вебер, – Эжени тиканлы - тиканлы диллянди, – хямишя мюсйё
Равики гёряндя, сиз.. .
– Йахшы, гуртарын! – Вебер онун сёзюню кясяряк, конйак сюздю. –Гётюрюн, Равик.
Хя, ня деди?  – Хеч ня сорушмур. Ня дейирсян дя, инаныр.
– Гёрдюнюз? ! – Вебер севиндж хисси иля диллянди. – Мян о вахт дедим ахы!
– Кёмяк эляйя билмядийиниз хястя хеч сизя тяшяккюр эдиб, Вебер?
– О гядяр.. .
– Ня десяниз, инаныб?
– Албяття.. .
– Бяс сиз онда озюнюзю неджя хисс этмисиниз?
– Йюнгюлляшмишям. – Вебер тяяджджюблянди. – амялли - башлы йюнгюлляшмишям.
– Мянимся уряйим буланыр. Эля бил, фырылдаг иш тутмушам.
Вебер гюлюб, шюшяни йериня гойду.
– уряйим буланыр.. . – Равик тякрар эляди.
– Биринджи дяфядир сиздя беля инсани хисс гёрюрям. – Эжени диллянди. – Анджаг демяк
тярзиниз йеня хяминки кимидир.
– Эжени, сиз хярдян ихтирачы дейил, тибб баджысы олдугунузу унудурсунуз.. . –дейиб
Вебер Равикя тяряф дёндю: – Демяк, хяр шей гайдасындадыр? !
– Хялялик элядир.
– Беля йахшыдыр. Бу гюн сяхяр - сяхяр тибб баджысына дейирмиш ки, хястяханадан чыхан
кими Италийайа гедяджяк. Бизим дя джанымыз гуртарар. – Вебер аллярини овушдурду.
– Гой орадакы хякимляр дярдиня галсын. Истямирям, бурада олян олсун. Адамын ад -
санына лякя гялир.
Равик Люсйени ганына бяляйян мамачанын зянгини басды. Хейли кечяндян сонра
гапыны гарайаныз бир киши ачды. Равики гёряндя гапыны бурахмады.
– Ня истяйирсиниз? – дейя хырылтылы сясля сорушду.
– Мадам Буше лазымдыр.
– Иши вар.
– Эйби йохдур, ня гядяр олса, гёзляйярям.
Киши гапыны багламаг истяди.
– Бурада гёзлямяк олмазса, он беш дягигядян сонра гялярям. Анджаг онда тяк
олмайаджагам. Эля адамла гялячяйям ки, мютляг чыхасы оладжаг.
Киши диггятля она бахды:
– Бу ня демякдир? Сизя ня лазымдыр?
– Индиджя дедим ки, мяня мадам Буше лазымдыр.
Киши няйися гётюр - гой эляди, сонра:
– Гёзляйин, – дейиб, гапыны ортдю.
Равик гяхвяйи рянгли сыныг - салхаг гапыйа, ондан асылмыш тянякя почт гутусуна вя
устюндя мадамын ады йазылмыш миналы лёвхяйя бахды. Бу гапыдан ня гядяр дярд -
ялям, горху кечмишди. Сябяби дя джаван - джаван гызлары хяким авязиня бу джюр
кюпягирянляря урджах эляйян бир пара мянасыз ганунлар иди. Аслиндя, бу ганунлар
бирджя ушага да хяйат бяхш элямямишди. Ону истямяйян онсуз да бир йол тапырды, истяр
гануни олсун, истярся дя гейри - гануни.. . Фярги бирджя онда иди ки, хяр ил минлярля гадын
шикяст олурду.. . Гапы тязядян ачылды.
– Полисдянсиниз? – байагкы узютюклю киши сорушду.
– Полисдян гялмиш олсайдым, гапыда галмаздым.
– Ичяри кечин.  Киши Равики гаранлыг дяхлиздян кечириб, мебелля долу бир отага гятирди. Ичяридя,
устюня узун ховлу мяхмяр чякилмиш диван, гызылы хашийяли стуллар, сюни Хябяшистан
халчасы, гоз агаджындан дюзялдилмиш декоратив шкафлар вар иди вя диварлардан Нух
аййамындан галма дёймя шякилляр асылмышды. Пянджярянин гаршысында, метал
дайанаджагын устюндяки гяфясдя бюлбюл отурмушду. Бош йерлярин хамысына чини
габлар, фигурлар дюзюлмюшдю.
Мадам Буше гялди. Хяддян зийадя кёк иди вя йерля сюрюнян чиркли кимоно
геймишди. Лап дивя охшайырды. Ойур - ойур ойнайан гёзлярини чыхмаг шяртиля, узю
хамар, йарашыглы иди.
– Ня буйурурсунуз, мюсйё? – дейя о, ишгюзар гёркям алды.
Равик айага дурду.
– Люсйен Мартинейя гёря гялмишям. Онун ушагыны харидж элямисиниз.
– Аглыныза гяляни данышмайын! – Буше хеч халыны да позмады. – эля адам
танымырам. Бир дя ки мян ушаг харич элямирям. Йа сяхв салмысыныз, йа да
алдадыблар.
Озюню эля гёстярди ки, гуйа сёхбят гуртарды вя гетмяк истяйир. Анджаг гетмяди.
Равик дя йериндян тярпянмяди. Няся гёзляйирди. Гадын гери дёндю:
– Башга сёзюнюз йохдур ки?
– Пис элямисиниз. Гызы ган апармышды, аз галмышды, олсюн. Тяшрих элямяк лазым гялди.
Мян элядим.
– Йаландыр! – Буше фысгырды. – Йаландыр! Хяйасызларын ишиня бах! Озлярини аллах
йолуна гойурлар, сонра да башгаларыны гатырлар. Мян о хяйасыза гёстярярям. Вякилим
озю бу ишля мяшгул олар. Бурада мяни хамы таныйыр, вергилярими вахтлы - вахтында
верирям. Гёрярик, бу сыртыг.. . Кючя фахишяси.. .
Равик хейрятля она тамаша эдирди. Топ кими партласа да, узюнюн ифадяси хеч
дяйишмяди, эля йарашыглы галды. Тякджя додаглары бюзюлюр, сёзляри дя гюлля кими
йагдырырды.
– Гызын тяляби бёйюк дейил, – Равик онун сёзюню кясди. – Вердийи пулу гери истяйир.
Буше гюлдю.
– Пул? Гери истяйир? Ня вахт алмышам ондан бу пулу? Гябзи вар?
– Албяття, йохдур. Сиз гябз вермирсиниз ахы.. .
– Она гёря ки, узюню гёрмямишям. Ким инанар она?
– Инанан тапылар. Шахидляри вар.. . Доктор Веберин хястяханасында тяшрих олунуб.
Мюайиня хяр шейи айдын гёстярди. Протокол тяртиб олунуб.
– Истяйир лап йюз протокол баглансын! Харда йазылыб ки, мян она ал вурмушам?
Хястяханайа, доктор Веберя бах! Адамы лап гюлмяк тутур. Беля лячяр гедиб эля
дябдябяли хястяханайа дюшсюн! Башга зарафат тапмадыныз?
– Зарафат дейил. Гулаг асын: гыз сизя уч йюз франк вериб. Зярярин одянмяси учюн иш
галдыра биляр.. .
Гапы ачылды, гарайаныз киши ичяри гирди.
– Ня олуб, эделйа?
– Хеч ня! Зяряри одядяр? Шикайят эляся, озюню тутуб басаджаглар. Биринджи озюню.. .
Мютляг эля оладжаг.. . Чюнки ушаг харидж элятдийини бойнуна алмыш олур.. . Хяля ондан
сонра, гяряк, сюбут элясин ки, мян идим. Ону да баджармайаджаг!
Гарайаныз киши няся кякяляди.  – Сакит ол, Роже! –Мадам Буше она тяряф дёндю. – Сян гет.
– Брюне гялиб.
– Йахшы.. . Де ки, гёзлясин. Гёрюрсян.. .
Киши башыны йыргалайыб чыхды. Онунла бярабяр ичяри долмуш конйак ийи дя чякилди.
Равик бурнуну чякди.
– Лап кёхня конйакдыр, – деди, – ан азы отуз, гырх илдян галыб. Гюнюн гюнорта чагы
беля конйак ичян хошбяхт адамдыр.
Мадам Буше бир анлыга карыхыб гёзлярини дёйдю. Сонра додаглары аста - аста тярпянди:
– Элядир.. . Истяйирсиниз?
– Нийя истямирям?
Буше кёклюйюня йарашмайан бир чялдликля гапыйа йёнялди.
– Роже!
Гарайаныз киши гапыда гёрюндю.
– Дейясян, о гёзял конйакдан йеня вурмусан. Йалан данышма, ийиндян билирям.
Шюшяни гятир. Дедим ки, данышма, шюшяни гятир!
Роже конйакы гятирди.
– Бир гядях Брюнейя вердим. Мяджбур эляди, бирини дя озюм ичдим.
Буше она хеч ня демяди. Гапыны баглайыб, баладжа шкафдан фигурлу бир гядях
гётюрдю. Равик икрахла гядяхя бахды. Устюндя гадын башы ойулмушду. Буше конйак
сюзюб, гядяхи товуз гушу чякилмиш сюфрянин устюня, онун габагына гойду.
– Сиз агыллы адама охшайырсыныз, мюсйё, – деди.
Равик дана билмязди: бу арвадда няся хоша гялян бир шей варды. Анджаг Люсйенин
дедийи кими, поладдан дейилди, . Ондан да бетяр, резиндян иди. Полады сындырмаг олур,
резин ися.. . Аслиндя, зярярин одянмяси мясялясиндя хаглыйды.
– Иши йахшы гёрмямисиниз, нятиджяси дя пис олуб, – деди, – пулу гайтармаг учюн эля бу
кифайятдир.
– Тяшрихдян сонра хястя оляндя сиз пулу гайтарырсыныз?
– Хейр. Анджаг эля олур ки, хеч пул алмырыг. Мясялян, Люсйендян.. .
Буше онун узюня бахды:
– Чох аджяб.. . Бяс бу ня хоггадыр чыхарыр? Хяля севинмялидир ки!
Равик гядяхи галдырды.
– Мадам, – деди, – даха сёзюм йохдур. Сизинля баджармаг чятин имиш.. .
Буше шюшяни эхтийатла столун устюня гойду.
– Мюсйё, чох адам буна джяхд эляйиб. Анджаг онларын ичиндя ан агыллысы сизсиниз. Эля
билирсиниз, беля ишдян хошум гялир, йа да газанджы чохдур? О уч йюз франкын йюзю
полися гедир. Йохса, гойарлар ишлямяйя? Одур, бах, бири гялиб гапыны кясдириб,
хаггыны истяйир. Гяряк, хамысынын агзына бир шей атасан. Башга джюр ола билмяз.. .
Буну оз арамызда дейирям: иши гурдаласаныз, батыраджагам. Полис озю орт - басдыр
эляйяджяк. Буна там амин ола билярсиниз.
– Аминям, аминям.. .
Буше диггятля она бахды, истехза элямядийиня амин олан кими стул чякиб отурду. Бу
бядхейбят бядяндя бядхейбят бир гюдж вар имиш: эля бил, стул йох, тюк гётюрдю.
Гялянин агзыны йуммаг учюн сахладыгы конйакдан бир гядях дя сюздю.
– Аслиндя, уч йюз франк аз пул дейил. Анджаг полисдян алавя, билирсиниз ня гядяр дярди
вар? Мянзил хаггы, озюнюз шахидсиз ки, бурада чох бахадыр. Пал - палтар, алятляр,  хякимляря бахмайын, мяня икигат бахасына баша гялир.. . Сонра бунун мюштяри
гятиряни вар, шейтанлайаны вар.. . Гяряк, хамыны разы саласан. Тязя илдя, ад гюнюндя
вязифяли шяхслярин озляриня дя, арвадларына да ичкидян, хядиййядян апарасан. Озгя
хансыны дейим, мюсйё? ! Чох вахт озюмя хеч ня галмыр.
– Бунлара этиразым йохдур.
– Бяс няйя вар?
– Люсйенин башына гяляня.
– Хякимлярин алиндян хата чыхмыр?
–Тясадюфи халларда.. .
– Мюсйё! – Буше дикялди. – Мян инсафлы адамам. Гяляня бу тяряфини дя баша
салырам. Анджаг хеч бири гайытмыр. Йалварыб - йахарырлар, аглайыб - сытгайырлар, билмирляр
нейлясинляр. Элямяйяндя дя, гедиб озлярини олдюрюрляр. Бурада ня ойунлар галыб,
чыхармасынлар? ! Айагларыма дёшяниб йалварыблар. О кюндждяки баладжа, пардаглары
тёкюлмюш шкафы гёрюрсюнюз? Варлы - халлы бир гадын эляйиб. Билмяйиб нейлясин, озюню
она чырпыб. Инди мятбяхдяки он кирвянгя гавалы джемини о гёндяриб. Истяйирсиниз,
гёстярим. Пулуну вермишди, буну да эля - беля, миннятдарлыг аламяти кими гёндяриб.
Сизя бир шейи дя дейим, мюсйё, – Буше сясини бир аз да уджалтды – истяйирсиниз мяня
лап фырылдагчы дейин, анджаг башгаларынын гёзюндя мян хейирхах адамам, лап
мялакяйям.. .
О дурду, айниндяки кимоно йеллянди. Гяфясдяки бюлбюл буну гёзляйирмиш кими
охумага башлады. Равик дя галхды. Бу джюр сяхняляри чох гёрмюшдю. Анджаг ону да
билирди ки, Буше хягигяти дейир.
– Чох гёзял, – деди, – мян гедирям. Анджаг Люсйен учюн хейирхах адам дейилсиниз.
– Каш ону бура гяляндя гёряйдиниз! Инди ня истяйир? Сагалыб, ушагы да йохдур.. .
Истядийи бу дейилди? Хяля хястяханайа да пул вермяйяджяк.. .
– Даха ушагы олмайаджаг.
Буше бир анлыга тутулду.
– Лап йахшы.. . –сонра биганяликля диллянди: – Гетсин бирини йесин, бирини дя итя
тулласын.. .
Равик гёрдю ки, ондан бир шей чыхмайаджаг.
– Хялялик, Мадам Буше, – деди, – сизинля сёхбят этмяк чох мараглы иди.
Буше она бир аз да йахынлашды. Равик ал вермяк истямирди. Бушенин озю дя хеч о
фикирдя дейилди. О, сакит, анджаг сирайятедиджи сясля сёзя башлады:
– Сиз агыллы адамсыныз, мюсйё. Таныдыгым хякимлярин чохундан агыллысыныз. Хейиф
ки.. . Сиз.. . – дайанды, сынайыджы нязярлярля ону сюздю. – Бязян эля халлар олур ки.. .
баджарыглы хяким лазым гялир.. .
Равик динмяди, гёзляди гёрсюн даха ня дейяджяк.
– Зийан элямяз.. . Хямишя йох.. . Бязи халларда.. . – Гушлара шырванан пишик кими онун
агзы суланды. – Хярдян йаглы мюштяриляр дюшюр. Сёз йох ки, хаггыны аввялджядян
верир.. . Онда архайынчылыг олар.. . Полис мясялясиня дя сёз ола билмяз. Мяня эля гялир,
мюфтя йердян бир нечя йюз франк газанмаг сизя зийан элямяз.. . –ялини онун чийниня
гойду. – Сизин кими йарашыглы кишийя лазым олар.. . – О бидж - бидж гюлюмсяйяряк алини
шюшяйя узатды. – Хя, ня дейирсиниз?
– Тяшяккюр эдирям, – дейя Равик шюшяни алыб йериня гойду. Чох ала конйак иди, ону
тутмушду. Шюшянин устюня фабрик этикети вурулмамышды. Демяк, киминся шяхси  зирзямисиндян иди. – Галды о бири мясяляляря, фикирляшярям. Йеня гяляджяйям. Чох
бёйюк мямнуниййятля истифадя этдийиниз алятляря бахардым. Лазым гялся, мясляхят
дя верярдим.
– Гялян дяфя мян алятляри гёстярярям, сиз дя сянядляринизи. Этибар этибара баглыдыр.
– Сиз, хяр халда, мяня этибар элядиниз.
– Зярря гядяр дя! – Буше гюлюмсяди. – Садяджя олараг, тяклиф элядим, истядийим вахт
да имтина эдя билярям. Ня гядяр йахшы данышсаныз да, франсыз олмадыгыныз билинир.
Хеч гёркяминиз дя охшамыр. Йягин, гялмясиниз.. . – О, йеня иришди, сойуг нязярлярля
Равики сюздю. – Сизя хеч ким инанмазды, дейярдиляр ки, франсыз дипломуну гёстяр. О
да йохунуздур.. . Байырда отуран полис ишчисидир. Истяйирсиниз, мяни сатын. Анджаг
элямязсиниз! Тяклифим барядя ися дюшюнюн. Адынызы, унванынызы мяня вермязсиниз,
Эля дейилми?
– Хейр! – Равик билди ки, удузуб.
– Беля дя дюшюнюрдюм. – Буше инди, догрудан да, йейиб синиря билмяйян бядхейбят
пишийя охшайырды. – Хялялик, мюсйё. Тяклифим барядя дюшюнюн. Мян чохдан гялмя
бир хякимля алагя йаратмаг истяйирдим.. .
Равик гюлюмсяди. Бунун сябябини билирди: гялмя хякими бюсбютюн аля алмаг асанды.
Бир шей олса да, гюнахкар о иди.. .
– Фикирляшярям, – деди, – хялялик, мадам.
Гаранлыг дяхлиздян кечяндя хансы гапыданса зарылты эшитди. Баша дюшдю ки, отагларын
бири палата кими дюзялдилиб, чарпайылар гойулуб. Гадынлар сюрюня - сюрюня эвляриня
гетмямишдян габаг бир аз бурада узанырлар.
Габаг отагда уджабой, быгларынын уджу гыса вурулмуш бир киши отурмушду, сифяти
зейтун рянгиня чалырды. О, диггятля Равикя бахды. Роже дя онун йанында отурмушду
вя Равики гёряндя, гейри - ихтийари, столун устюндяки икинджи конйак шюшясини
гизлятмяк истяди. Сонра иришиб, аллярини йанына салды.
– Хош гетдиниз, доктор, – дейя о, саралмыш дишлярини гёстярди. Дейясян, гапынын
агзында дайаныб гулаг асырмыш.
– Саламат гал, Роже.
Равикя эля гялди ки, онунла мяхрям адам кими данышмаг олар. Йарымджа саатын
ичиндяджя о мяглубедилмяз гадын, аз гала ону кин - кюдурятли дюшмяндян шярикиня
чевирмишди.. . Буна гёря дя Роже иля беля мяхрям - мяхрям данышанда йюнгюлляшди,
шахиди олдугу дяхшятлярдян сонра киши она мяляк сифятиндя гёрюндю.
Пиллякяндя ики гызла растлашды. Онлар хансы гапыныса ахтарырдылар. Ахырда бири озюню
топлайыб Равикдян сорушду:
– Мюсйё, мадам Буше бурада йашайыр?
Равик тяряддюд эляди. Онлара няся демяйин мянасы вар идими? Хейри олмазды,
онсуз да гедяджякдиляр. Бир дя ки кимин устюня гёндяря билярди? !
– учюнджю мяртябяйя галхын, ады гапыда йазылыб.. .
Саатын ишылдайан сиферблаты гаранлыгда, булудларын архасындан бойланан гюняш кими
зяиф ишыг сачырды. Сяхяр саат беш иди. Жоан учдя гялмяли иди. Ола билсин, бундан сонра
гяляджяк.. . Йа да чох йоргун олуб, чыхан кими галдыгы мехманханайа гедиб.
Равик тязядян узанды ки, йатсын. Анджаг йухусу гялмирди. Хейли беляджя узаныб,
юзбяюз эвин дамындакы рекламын таванда титряйян гырмызымтыл ишыгына бахды.
Озюндя гярибя бир бошлуг хисс эдирди вя сябябини дя билмирди. Эля бил, джанындакы  истилик дамджы - дамджы харайаса ахыб гедирди. Эля бил, ганы харадаса дайаг ахтарыр, тапа
билмир, ахыр, ахыр, хансы думанлы бир бошлугаса тёкюлюрдю. Аллярини башынын алтында
чарпазлайыб, бир аз да беляджя узанды. Инди билди ки, кимися, няйися гёзляйир. Вя бир
дя ону билди ки, Жоаны гёзляйян тякджя аглы, дюшюнджяси дейил, алляри дя, дамарларындан
ахан ганы да, бютюн джанына - ганына йайылмыш гярибя гяфил кёвряклик дя онун
хясрятиндядир.. .
Дуруб халатыны гейди, пянджярянин габагында отурду. Зяриф йунун хяраряти джанына
йайылды. Халат кёхня иди, чохдан озю иля гяздирирди. Дидяргин дюшдюйю вахтлардан
ондаджа йатмышды. Испанийанын шахталы геджяляриндя хястяханадан йоргун - аргын
барака гайыданда онун истисиня гызынмышды. Гёзляриндян сяксян йашлы гарыйа
охшайан он ики йашлы Хуана Мадридин бомбардман эдилмиш мехманханасында
онун арасындаджа джан вермиш, ня вахтса беля бир йумшаг йундан дон геймяк,
анасыны гёзляринин габагында неджя зорладыгларыны, атасыны олюнджяйя гядяр тапдалайыб
азишдирдиклярини бирйоллуг унутмаг арзусу гёзюндя галмышды.. .
Гери дёндю: отаг, чамаданлар, бир - ики башга шей, бир гуджаг кёхнялмиш, охумагдан
дидик - дидик олмуш китаб.. . Кишийя йашамаг учюн чох шей лазым олмур. Беля
гармагарышыг зяманядя чох шейя ойряшмяк йахшы дейил. Йа атыб гедирсян, йа да
озюнля апармалы олурсан. Гетмяк ися хяр гюн гёзлянилирди. Тяк йашамагынын да
сябяби бу иди. Йола чыханда, гяряк, сяни бурада сахлайан хеч ня олмасын, уряйинин
йарысы галмасын. Айлянджядян о йана кечмяк йарамаз.. .
Чарпайыйа бахды. Дидик - дидик олмуш, рянги солмуш мяляфя.. . Гёзлямяйин эйби йох
иди. О гядяр беляджя гёзлямишди ки! Анджаг онда башга джюр гёзлямишди, эля - беля, нийя
гёзлядийини билмишди. Хятта бязян сябри дя тюкянмишди. Хярдян дя оз эхтирасыны
пярдялямяк учюн гизли бир кёврякликля гёзлямишди. Анджаг чохдан иди ки, беля
гёзляйирди. Няся ондан хябярсиз уряйиндя озюня йер элямишди. Йеня няся баш
галдырмышды? Ня истяйирди? Ня вахтдан башланмышды? Няся кечмишин мави
янгинликляриндян бойланыб йеня ону чагырмырдымы? Бу, йеня чямянликдян галхан,
топа - топа гёйляря йайылан, наня гохулу апрел мешяляринин атри дейилдими? Йох, хеч
бирини истямирди. Лазым дейилди бунлар она! Истямирди, йеня онларын сехриня дюшсюн.
Ахы йол устюндя иди.. .
Галхыб гейинмяйя башлады. Сярбястлийи итирмяк олмазды. Хяр шей йаваш - йаваш,
тядриджи асылылыгдан башлайыр. Адам фикир вермир, бир дя гёрюр ки, адятлярин торуна
дюшюб. Бу адятлярин чох ады олур, бири дя мяхяббятдир. Гяряк, хеч кимя, хеч няйя
ёйряшмяйясян.
Гапыны багламады. Жоан гялся, ону тапа билмяйяджяк.. . Истяся галсын. Истяди кагыз
йазыб гойсун. Анджаг ня йалан данышмаг, ня дя хара гетдийини билдирмяк истяйирди.. .
Саат сяккизя йахын гайытды. Сяхярин айазында хяля дя фянярляр йанан кючялярдя
гязишмиш, бейниндяки думан чякилмиш, йюнгюлляшмишди. Анджаг мехманханайа
чатанда хисс элямишди ки, асябляри йеня йай кими дартылыр.
Жоан гялмямишди. Озюню инандырмага чалышды ки, эля буну да гёзляйирмиш. Анджаг
отаг аввялкиндян дя кимсясиз гёрюндю. Йан - йёрясиня бахыб, ондан бир нишаня
ахтарды, хеч ня тапа билмяди.. .
Зянги басыб хидмятчи гызы чагырды. Гыз гяляндя:
– Сяхяр йемяйи гятирин, – деди.  Гыз динмяйиб она бахды. Равик дя сусду. Сорушмага да бир шей йох иди.
– Эва, гяхвя иля кёкя гятирин.
– Баш устя, мюсйё Равик.
Равик чарпайыйа бахды. Жоан гялмиш олсайды да, беля сялигясиз, азик - юзюк йорган -
дёшякдя тяк йатмазды. Чох гярибядир: инсан бядянинин дяйдийи хяр шей –чарпайы,
палтар, хятта ванна отагы да онун хянирини гёрмяйяндя, тамам олюрмюш! Инсан
няфясини, инсан хярарятини итиряндя, онлар ня пис олурмуш!
Сигарет йандырды. Бялкя, Жоан эля билиб ки, ону хястя йанына чагырыблар? Йох, онда,
гяряк, кагыз йазыб гоймуш олайды. Бирдян она эля гялди ки, аглыны итириб. Сярбяст
олмаг истяйя - истяйя озюню хёрмятдян салыб. Озюню няйяся инандырмага чалышан он
сяккиз йашлы оглан ушагы кими ахмаг вязиййятя дюшюб. Асылылыг бу вязиййятдя даха
чох иди. Бялкя дя, отуруб гёзлясяйди, бу гядяр олмазды.. . Гыз йемяйи гятирди.
– Йеринизи йыгым? – дейя сорушду.
– Нийя? Бялкя, йатасы олдум.
– Лап йатасы олсаныз да.. . Адам сялигяли йорган - дёшякдя даха рахат йатар. –Гыз ади
нязярлярля она бахды.
– Бура гялян олуб?
– Билмирям, мян йеддидя гялмишям.
– Эва, хяр сяхяр танымадыгын адамларын йерини йыгышдырмаг неджядир?
– Пис дейил, мюсйё Равик. Джянаблар озгя хеч ня тяляб элямяйяндя, йахшы олур.
Анджаг эляси дя вар ки, чох шей истяйир. Халбуки, Парисдя ня чохдур уджуз
фахишяханалар.. .
– Фахишяханайа сяхяр - сяхяр гетмязляр, эва. Бязи кишиляр дя эля шейи сяхяр - сяхяр
даха чох истяйир.
– Бяли, хюсусиля гочалар.. . – Гыз чийинлярини чякди. – Разы олмайанда, чайпулуну
итирирсян, вяссалам. Эляляри дя вар ки, о дягигя бир бяханя тапыб сяндян шикайятя
башлайыр: отаг тямиз дейил.. . Кобуд ряфтар элямишям.. . Даха ня билим няляр.. . Няляр.. .
хамысыны да йандыгларындан эляйирляр. Хеч ня дя дейя билмирсян. Нейляйясян, дюнйа
беля гурулуб.. .
Равик джибиндян пул чыхарды.
– Эва, гял бу гюн дюнйаны бир аз дюзялдяк. Гётюрюн, озюнюзя шлйапа, йа да йун
кофта алын.
Гызын гёзляриня ишыг гялди:
– Чох саг олун, мюсйё Равик. Гёряк, бу гюн йахшы башлады.. . Сонра гялиб йеринизи
йыгышдырым?
– Бяли.
Гыз онун узюня бахды:
– Чох мараглы гадындыр, – деди, – сон гюнляр гялян гадыны дейирям.
– Бах, бирджя артыг сёз дя десяниз, пулу гери аладжагам –Равик аркля ону гапыйа тяряф
итяляди. – Годжа арвадбазлар йолунузу гёзляйир. Онлары наюмид гоймайын.
Отуруб йемяйя башлады. Йемяйин дады - тамы йохду. Дуруб айаг устя йеди. Инди бир
аз йахшы иди.
Гюняшин гызылы сачаглары эвлярин дамына сяпялянирди. Бютюн мехманхана ойанырды.
Бир мяртябя ашагыда йашайан годжа Голдберг йеня сяхяр консертиня башлады. Эля
асгырыб - ёскюрюрдю ки, дейярдин, ики авязиня, йедди джийяри вар. Мюхаджир Визенхоф  пянджяряни ачыб, фитля тянтяняли бир марш сядаларыны чалды. Йухары мяртябядя су
шырылдады.
Гапылар таггылдады. Тякджя испанлар тяряфдя сакитлик иди. Равик гярняшди. Геджя отюб
кечмишди. Гаранлыгла гялян чылгын эхтирас да онунла бярабяр сёнмюшдю. Гят этди ки,
бир нечя гюн хеч кяся йахын гетмясин.
Кючядя гязет сатан ушаглар тязя хябярляри йайырдылар: Чехословакийа сярхядиндя
хадися.. . Алман гошунлары Судет сярхядиндя.. . Мюнхен сазиши тяхлюкя алтындадыр.. .

Он биринджи.


Оглан гышгырмырды. Гёзлярини дёйя - дёйя хякимлярин узюня бахырды. Озюню эля
итирмишди ки, агры да йадындан чыхмышды. Равик онун хынджым - хынджым олмуш гычына
бахыб, анасындан сорушду:
– Нечя йашы вар?
– Ня? – гадын баша дюшмяди.
– Нечя йашы вар?
Башы йайлыглы гадынын додаглары гюджля тярпянди:
– Айагы.. . – дейя билди. – Айагы.. . Йюк машыны иди.. . – Равик огланын уряйиня гулаг
асды.
– Аввялляр хеч хястяляниб?
– Айагы.. . Айагыдыр.. .
Равик дикялди. Ушагын уряйи гуш уряйи кими чырпынырды. Аслиндя, горхулу шей йох иди.
Анджаг, гяряк, бу арыг - гуру рахит ушага бихушдары веряндя, чох эхтийатлы ола. Тез
башламаг лазым иди. Азилмиш гычы кючянин тоз - торпагына булашмышды.
– Айагым кясиляджяк? – оглан сорушду.
– Йох! – Анджаг Равик буна инанмырды.
– Айагымы гатлайа билмяйяджямся, кясмяйиниз йахшыдыр.
Равик диггятля ушагын агыллы сифятиня бахды. Орада хяля агры аламяти гёрюнмюрдю.
– Бахарыг, – деди. – Анджаг аввялджя сяни йатыртмаг лазымдыр. Горхма, чятин дейил,
веджиня дя алма.. .
– Бирджя дягигя, мюсйё! Нёмряси ФО ики мин он доггуз иди. Хахиш эдирям, йазын, анама лазым
оладжаг.
– Ня? Ня дедин, Жанно? – Гадын диксинди.
– Нёмрясини гёрдюм.. . Машынын нёмрясини.. . ФО ики мин он доггуз.. . Лап йахындан гёрдюм.
Гырмызы ишыгда кечди. Гюнах онда олду. . – Огланын няфяси даралмага башлады. –
Сыгорта идаряси пул веряджяк.. . Нёмряси.. .
– Йаздым, йаздым, – Равик ону сакитляшдирди. – Архайын ол, хамысыны йазмышам.
Эженийя ишаря эляди ки, бихушдары вермяйя башласын.
– Анам полися гетсин.. . Сыгорта идаряси одяйяджяк.. .
Бирдян онуи узюндя тяр пучурланды, эля бил, ора йагыш йагырды.
– Кяссяниз, пулу чох веряр.. . Беля галса.. .
Онун гёзляри хялгялянди, агы гедиб, гарасы галды. Санки, буланыг голмячя иди.
Зарыйа - зарыйа йеня няся демяк истяди:  – Анам.. . Баджармаз.. . Сиз.. . Кёмяк.. . – даха даныша билмяди, богуг сясля гышгырмага
башлады, чабалады, эля бил, устюня дяйирман дашы гойулмушду.. .
– Дюнйада ня йенилик вар, Равик? – Кет Хегстрем сорушду.
–Няйинизя лазымдыр, Кет? Сиз хямишя йахшы шейляр барядя дюшюнюн.
– Хярдян мяня эля гялир ки, чохдан бурадайам. Хяр шей дя кечмишдя галыб, сулара
гярг олуб.
– Гойун бир анлыга хяр шей сулара гярг олсун.. .
–Хейр! Йаман горхурам, эля билирям, дюнйаны су басыб, мян дя Нухун гямисиндя
отурмушам. Дюнйада ня вар, ня йох, Равик?
– Тязя хеч ня йохдур, Кет. Дюнйа бёйюк бир хявясля озюню мяхв этмяйя
хазырлашыр, анджаг бойнуна алмаг да истямир.
– Мюхарибя оладжаг?
– Мюхарибянин оладжагыны хамы билир. Тякджя вахты мялум дейил. Хамы няся бир
мёджюзя гёзляйир. – Равик гюлюмсяди. – Мян омрюмдя Ингилтяря вя Франсадакы кими
мёджюзяйя чох умид бясляйян, Алманийада ися, аксиня, буна инанмайан дёвлят
хадимляри гёрмямишям.
Гыз хейли сусду.
– Догрудан, мюхарибя ола биляр? ! – дейя, няхайят, диллянди.
– Бяли, адам хеч инанмаг истямир ки, бир гюн башлайаджаг. Она гёря башлайыр ки,
адам инанмыр, инанмадыгы учюн дя хазыр олмур. Йеня агрыйырсыныз, Кет?
– Инди эля дяхшятли агрылар йохдур, дёзмяк олур. – О, башынын алтындакы йастыгы
дюзялтди. – Мян бунлардан ген гачмаг истяйирям, Равик.
– Бяли.. . – Равикин сясиндян инамсызлыг дуйулурду. – Ким истямир буну?
– Бурадан чыхан кими Италийайа гедяджям. Фезолайа… Орада багын ичиндя кёхня,
сакит бир эвим вар. Бир аз галмаг истяйирям. Оралар хяля сярин олар. Солгун бянизли
пайыз гюняши, гюнорталар джянуб тяряфдяки дивардан бойланышан кяртянкяляляр,
ахшамлар да Флоренсийа зянгляринин сяси.. . Геджяляр ися сярв агаджларынын архасындан
бойланан ай, улдузлар.. . Чохлу китаб да вар... . Бир дяня дя ири, дашдан хёрюлмюш
соба.. . Габагында тахта скамйа.. . Устюндя отуруб озюню печя верирсян. Габагына
чякилмиш дямир тора йасты лёвхяляр бяркидилиб, устюня бадя гойурсан. Гырмызы шярабы
беля исидиб ичирляр. Хечджя кяс дя йох.. . Тякджя годжадыр, бир дя гарысы.. . Йыр - йыгыш
эдирляр.. . – Кет Равикя бахды.
– Гёзялдир! – Равик диллянди. – Сакитлик, оджаг, китаблар, динджлик.. . Аввялляр беля шейя
мешшанлыг кими бахырдылар. Инди ися итирилмиш джяннят хаггында афсаняйя дёнюб.
Кет башыны тярпятди:
– Орада бир хейли галмаг истяйирям. Бир - ики хяфтя.. . Бялкя дя, бир - ики ай чякди, хяля
билмирям. Динджялмяк истяйирям. Сонра гялиб бурадан Америкайа гедяджяйям.
Равик дяхлиздян ахшам йемяйи гятирян ал арабаларынын сясини эшитди. . Габ - гаджаг
джингилдяди.
– Йахшы, Кет.. .
– Мяним ушагым оладжаг, Равик? – Кет тяряддюдля сорушду.
– Хялялик йох.. . Гяряк тамам сагаласыныз.
– Инди йох.. . Сонралары дейирям. Бу тяшрихдян сонра.. . Хеч няйи.. .
– Хейр, – Равик тез диллянди. – Хеч няйи кясиб гётюрмямишик. Хечджя няйи.. .  Кет дяриндян няфяс алды.
– Бирджя буну билмяк истяйирдим.
– Анджаг чох чякяджяк, Кет. Гяряк, бютюн организм тязялянсин.
– Эйби йохдур, ня гядяр чякир, чяксин.. . – О, сачларыны али иля гери сыгаллады.
Бармагындакы узюйюн гашы парылдады. – Беля шейи сорушмагым гюлмяли дейилми?
Озю дя инди.. .
– Хейр, олан шейдир. Лап тез - тез сорушурлар.
– Бирдян - биря хяр шейдян бездим. Истяйирям, гайыдыб, аиля гурам. Асл аиля.. . Лап
гядимлярдяки кими чохлу ушагым олсун, сакитджя йашайым, Аллаха дуа эдим,
хяйатдан зёвг алым.. .
Равик пянджярядян бахды. Гюруб эдян гюняшин гыпгырмызы телляри эвлярин дамына
сяпялянмишди. Реклам ишыглары онларын ичиндя итиб - батмышды.. .
– Мяни йахшы таныдыгыныз учюн, йягин, инди уряйиниздя мяня гюлюрсюнюз.. . –Кет бу
сёзляри онун архасынджа деди.
– Йох, хеч вахт! Хеч вахт, Кет!
Жоан геджя саат дёрддя гялди. Равик гапынын сясиня ойанды. Гёзлямяйиб йатмышды.
Гёрдю ки, астанада дайаныб, гуджагындакы пайызгюлю дястяси гапыйа сыгмыр. Узюню
сечмирди, тякджя кёлгясини вя бир дя пардагланмыш гюлляри гёрюрдю.
– Бу, нядир? Эля бил, пайызгюлю мешясидир. Аллах, сян сахла, бунлары харадан
алмысан?
Жоан гюлляри биртяхяр гапыдан кечириб чарпайынын устюня атды. Онлар ням, сойуг иди,
йарпагларындан торпаг, пайыз атри гялирди.
– Багышлайыблар. Сяни таныйан гюндян хядиййя алмага башламышам.
– Гётюр бунлары. Хяля олмямишям ки, гюля бяляйирсян. Озю дя пайызгюлюня.. .
«Интернасионал»ын бу кёхня, вяфалы чарпайысы лап табута охшады.
– Йох! – Жоан тез гюлляри йыгышдырыб йеря атды. – эля данышма! Хеч вахт!
Равик она бахды. Неджя таныш олдугларыны тамам унутмушду.
– Унут гетсин, эля - беля дедим.
– Бир дя беля данышма! Хеч эля зарафат да элямя! Сёз вер! – онун додаглары
титряйирди.
– Жоан.. . Догрудан, о, сяни беля горхудур?
– Хя.. . Горхудан да бетярдир.. . Билмирям, нядир? !
Равик дурду.
– Бир дя эля зарафат элямярям, – деди, – разы галдын?
Жоан, Равикин чийниня сёйкядийи башыны тярпятди.
– Билмирям нядир.. . Хеч дёзя билмирям. Эля бил, гаранлыгдан бир ал узаныб мяни
озюня тяряф чякир. Горхудур.. . Дяхшятли бир горхудур, хардаса дайаныб мяни
гёзляйир.. – Равикя сыгынды. –Гойма гялсин!
Равик ону багрына басды.
– Горхма, гоймарам.
Жоан йеня башыны тярпятди.
– Сянин алиндядир.. .
– Хя.. . – Кети хатырлайан Равикин сясиндя гюсся, кинайя вар иди. – Бяс неджя! Хяр шей
мяним алимдядир.. .
Жоан онун голлары арасында гымылданды:  – Дюнян гялмишдим.. .
Равик хеч тяяджджюблянмяди:
– Гялмишдин?
– Хя.. .
Равик сусду. Хяр шей бирдян олду. Озюню лап ушаг кими апармышды. О «гёзляйим,
йа йох?! » мясяляси няйя лазым иди? Эля бил, киминляся гидж - гиджи бир ойун ойнайырсан,
о ися буну истямир.
– Эвдя йох идин.. .
– Хя.. .
– Билирям, хара гетдийини сорушмаг лазым дейил.
– Хя.. .
Жоан онун голлары арасындан чыхды.
– Йуйунмаг истяйирям. – Онун сяси тамам дяйишди. –Буз кимийям, олар? Бютюн
мехманхананы ойатмарам ки?
Равик гюлюмсяди:
– Бир иш тутмаг истяйяндя, габагджадан онун нятиджясини сорушма, йохса
елямяйяджяксян.
Жоан онун узюня бахды:
– Беля хырда ишлярдя сорушмаг лазымдыр. Бёйюк ишлярдя сян дейяндир.
– О да дюздюр.
Жоан ванна отагына кечиб суйу ачды. Равик пянджярянин габагында отуруб, бир гуту
сигарет чыхарды. Эвлярин дамы гырмызымтыл ишыга бойанмышды, гар да йагырды. Кючядян
бир такси кечди. Дёшямяйя сяпялянмиш пайызгюлляри ишылдайырды. Диванын устюндя бир
гязет вар иди, ахшам алмышды: Чехословакийа сярхядляриндя тоггушма.. . Чиндя
дёйюш.. . Ултиматум.. . Харадаса чеврилиш олуб.. . Гязети гётюрюб гюллярин арасына
сохду.
Жоан гайытды. Уз - гёзюндян буг галхырды вя дёшямянин устюндя, гюллярин арасындаджа
онунла йанашы отурду.
– Дюнян геджя хара гетмишдин?
Равик она сигарет узатды.
– Догрудан билмяк истяйирсян?
– Хя.. .
Тяряддюд этди, сонра:
– Бурадайдым, – деди, – сяни гёзляйирдим. Эля билдим, гялмяйяджяксян, чыхыб
гетдим.
Жоан динмяди, сигарети гаранлыгда кёзяриб сёндю.
– Вяссалам, – Равик алавя этди.
– Ичмяйя гетмишдин?
– Хя.. .
Жоан диггятля онун узюня бахды:
– Равик, догрудан эля буна гёря гетмишдин?
– Хя.. .
Жоан алини онун дизиня гойду. Равик халатын устюндян онун алинин хярарятини хисс
эляди. Бир Жоанын хяраряти иди, бир дя халатын чохдан таныш олан догма истиси вя бирдян  Равикя эля гялди ки, онларын икиси дя чохдан бирляшиб, Жоан да ня вахтса кечмишлярдя
онун хяйатында олуб, инди тязядян гайыдыб.. .
– Равик, ахы мян хяр ахшам гялирдим. Гяряк, биляйдин ки, дюнян дя гяляджяйям.
Бялкя, мяни гёрмяк истямямисян, она гёря чыхыб гетмисян?
– Йох.. .
– агяр мяндян хошун гялмирся, ачыг де!
– Эля шей олса, дейярдим.
– Демяк, эля дейил?
– Йох, догрудан, эля дейил.
– Онда мян хошбяхтям.
Равик онун узюня бахды:
– Ня дедин?
– Мян хошбяхтям, – Жоан тякрар эляди.
Равик бир анлыга сусду.
– Ня дедийини билирсян?
– Хя.. . – Байырдан сюзюлян тутгун ишыг гадынын гёзляриндя парылдады.
– Беля шейляри, харада гялди демязляр, Жоан.
– Мян харада гялди, демирям.
– Билирсян, о хошбяхтлик харадан башлайыб, харада гуртарыр?
Равик айагы иля пайызгюллярини гурдалады. «Ах, хошбяхтлик! – уряйиндян кечирди. –
Гянджлийин абяди бахары! Хяйатын гызыл хярфлярля йазылан сяхифяси! Ах, хошбяхтлик!
Илахи, гёрясян, о хошбяхтлик инди харададыр? ».
– Сянинля башлайыб, сянинля дя гуртарыр, – Жоан диллянди. – Буну билмяйя ня вар!
Равик хеч ня демяди. Фикирляшди ки, гёрясян, ня дейир.. .
– Хяля бир аздан дейяджяксян ки, мяни дя севирсян, – хейли сонра диллянди.
– Хя, севирям.. .
Равик йериндя гурджаланды.
– Мяни хяля йахшы танымырсан ахы.. .
– Бунун она ня дяхли?
– Чохдур. Севмяк, киминляся омрю баша вурмаг демякдир.
– эля шейлярдян башым чыхмаз. Бирджя ону билирям ки, кимдирся, онсуз йашамаг
олмаз.
– Калвадос харададыр?
– Столун устюндя. Сян дурма, озюм гятирирям.
Шюшя иля бир гядях гятириб йеря, гюллярин арасына гойду.
– Билирям.. . Мяни севмирсян, – деди.
– Демяк, мяндян чох билирсян. – Жоан сярт нязярлярля она бахды.
– Севяджяксян!
– Йахшы, гял эля бунун саглыгына ичяк.
– Дайан! – Жоан гядяхи долдуруб башына чякди. Сонра агзынаджан сюзюб Равикя
узатды. Равик ону алыб бир аз лянгиди. Фикирляшди ки, бунларын хеч бири хягигят дейил,
аримякдя олан геджянин ширин йухусудур. Гаранлыгдан гялян сёзляр неджя дюз ола
биляр? Хягигят учюн парлаг ишыг лазымдыр.
– Сян бунлары беля дягиг харадан билирсян?
– Сяни севдийимдян.. .  «Бу сёзю лап ойунджага дёндяриб, –уряйиндян кечирди–хеч дяриня гетмир, эля дейир
ки, санки, алиндя бош бир нимчя тутуб, ичиндякинин тёкюляджяйиндян горхмур.
Нимчяни, аглына гялян шейлярля долдурур, адыны да мяхяббят гойур. Ня галыб онун
ичиня долдурмасын? Тянхалыг горхусу, башга бир «мян»ин хяйяджанлары, ашыб - дашан
мянлик хисси, хяйал фантазийасынын тутгун гюзгюсю.. . Анджаг бунлары дягиг билян
вармы? Индиджя дедийим «киминляся омрю баша вурмаг» сёзляри дюнйанын ан сяфех
сёзляри дейилми? Чох дяриня гетмямякдя, бялкя, Жоан дюз эляйир? Мян нийя гышын
бу узун гечясиндя, икинджи мюхарибянин гапыны кясдирдийини биля - биля бурада отуруб
бошбогаз мяктяб мюяллимляри кими сёз гюляшдирирям? Нийя гёзюмю йумуб озюмю
бу хяйат гирдабына атмаг авязиня, мюгавимят гёстярирям?! »
– Сян нийя беля мюгавимят гёстярирсян? – дейя Жоан бирдян сорушду.
– Ня?
– Нийя беля мюгавимят гёстярирсян? – Жоан тякрар эляди.
– Мюгавимят гёстярмирям.. . Няйя мюгавимят гёстярмялийям ки?
– Билмирям. Эля бил, уряйиндя няйися гизлятмисян, хеч кими, хеч няйи ора
бурахмырсан.
– Йахын гял.. . Ичмяйя бир шей вер.. .
– Мян хошбяхтям.. . Истяйирям сян дя хошбяхт оласан. Чох хошбяхтям. Йатанда да
гялбимдя сянсян, дуранда да. Озгя хеч ня билмирям. Икимиз хагда дюшюняндя
бейним сары симя дёнюр. Хяр йан мусигийя гярг олур. Хярдян киминся сяси дя
ешидилир. Хяр шей гёзюм онюндян кино ленти кими кечиб гедир, анджаг мусиги йеня
галыр. Хямишя галыр.. .
«Бир аз бундан габаг бядбяхт идин, – Равик уряйиндян кечирди. – Мяни дя
танымырдын. Йаман тез хошбяхт олдун! » Калвадосу ичди.
– Аввялляр дя тез - тез хошбяхт олурдун?
– Хямишя йох.. .
– Демяк, хярдян олуб. Ахырынджы дяфя бейнин сары симя ня вахт дёнюб?
– Нийя сорушурсан?
– Эля - беля.. . Няся сорушмаг хатириня.. .
– Йадымдан чыхыб. Хеч хатырламаг да истямирям. Онда башга джюр иди.
– Дюнйада хеч ня бир - бириня охшамыр.
Жоан тябяссюмля она бахды. Сифяти йеня ишыгланмышды, саф иди, хеч няйи гизлятмирди,
Эля бил, лячяк ачмыш гюл иди.
– Ики ил бундан габаг, – деди, – Миланда.. . Анджаг чох чякмяди.
– Тяк идин онда?
– Йох, бири варды. Озю дя чох бядбяхт адам иди.. . Хям дя гысгандж. Мяни баша
дюшмюрдю.
– Албяття, баша дюшмязди.
– Сян олсайдын, баша дюшярдин. Эля ойунлар чыхарырды ки! – Жоан дикялиб диванын
устюндяки йастыгы гётюрдю, диванла кюряйинин арасына гойду, гери сёйкянди. –
Агзына гяляни дейирди. Дейирди ки, фахишяйям, хяйаняткарам, нашюкюрям. Анджаг
хеч бири дюз дейилди. Севдийим вахтларда она хяйанят этмямишдим. Баша дюшмюрдю
ки, даха севмирям.
– Адам ону хеч вахт баша дюшмюр.  – Сян баша дюшярдин. Анджаг сяни хямишя севяджяйям. Сян тамам башга адамсан.
Сянинля мюнасибятимиз дя башгадыр. Мяни олдюрмяк истяйирди.. . – Жоан гюлдю. –
Беляляри хямишя олдюрмяк истяйир. Бир нечя айдан сонра башгасы да олдюрмяк истяди.
Анджаг хеч биринин али гялмяди. Сян ися хеч вахт мяни олдюрмяк истямяздин.
– Олдюрсям дя калвадосла олдюрярям. Шюшяни бяри вер. Аллаха шюкюр ки, инди адам
кими данышырыг. Байаг йаман горхмушдум.
– Сяни севдийим учюн?
– Гял йеня башламайаг. Онда, эля бил, айниндя кринолин, башында да парик, гязмяйя
чыхырсан. Инди бир йердяйик, бясимиздир! Аз чякяджяк, чох чякяджяк, буну да билян
йохдур. Бир йердяйик, вяссалам! Гурулту няйя лазымдыр?
– «Аз чякяджяк, чох чякяджяк» хошума гялмир. Йахшы ки, бунлар эляджя сёздюр. Сян
мяни атмазсан! Эля бунлар да сёздюр. Озюн билирсян.. .
– Элядир.. . Хеч эля олуб ки, севдийин адам сяни атсын?
– Олуб.. . – Жоан онун узюня бахды: – Ики севянин бири ахырда мютляг атыр.. . Йа сян
габага дюшюрсян, йа да о.. .
– Бяс нейлядин?
– Хяр шей! – Гядяхи онун алиндян алыб, дибиндя галаны башына чякди. –Ялимдян
гяляни элядим, анджаг бир шей чыхмады. Йаман бядбяхт идим онда.
– Чох чякди?
– Бир хяфтя.
– Бу ки чох дейил.
– Адам, догрудан да, бядбяхт оланда, бир хяфтя абядиййят гядяр чякир. Мян
элясиндян идим. О гядяр бядбяхт идим ки, бир хяфтядян сонра хяр шей кечиб гетди.
Онда сачларым да бядбяхт иди, бютюн бядяним дя, чарпайым да, хятта палтарым да.. .
О гядяр бядбяхт идим ки, хяр шей гёзюмдя олмюшдю. Адамын да гёзюндя хяр шей
оляндя бядбяхтлик даха бядбяхтлик олмур, чюнки хяйатда ону мюгайися элямяйя
хеч ня галмыр. Онда хяр шей оз мянасыны итирир, кечиб гедир, сян дя йаваш - йаваш
озюня гялирсян.. .
Жоан онун алини опдю. Равик йумшаг, титряк додагларыны хисс этди.
– Ня фикирляширсян? – Жоан сорушду.
– Хеч ня.. . Эля шей дейил.. . Фикирляширям ки, сяндя вяхши бир мяшумлуг вар, хям
иблиссян, хям дя мялакя. Дюнйада бундан тяхлюкяли хеч ня йохдур. Гядяхи бяри
вер, махир инсан сяррафы олан достум Морозовун саглыгына ичмяк истяйирям.
– Морозовдан хошум гялмир. Башга саглыга ичмяк олмаз?
– Албяття, хошуна гялмяз. Чюнки онун гёзляри сярраф гёзюдюр. Онда сянин саглыгына
ичяк.
– Мяним саглыгыма?
– Хя, сянин саглыгына.
– Мян эля тяхлюкяли адам дейилям. Аксиня, мяни хямишя тяхлюкя гёзляйир, озюм ися
тяхлюкяли дейилям.
– Сяня эля гялир.. . Сяня хеч вахт хеч ня олмайаджаг. Нуш!
– Нуш олсун! Анджаг мяни баша дюшмюрсян.
– Инди баша дюшмяк истяйян адам тапылар? Дюнйадакы бютюн анлашылмазлыгларын
сябяби дя эля будур. Шюшяни бяри вер.
– Чох ичирсян. Нийя бу гядяр ичирсян ахы?  – Жоан, бир гюн гяляджяк, дейяджяксян: лап чох олду! Дейяджяксян, йаман чох ичирсян
вя эля биляджяксян ки, мяним йахшылыгымы истяйирсян. Аслиндя ися, мяни алин чатыб
юнюн йетмядийи бир алямя гачмагдан горуйаджагсан. Нуш олсун! Бу гюн
байрамдыр! Сяхярдян пянджярямизин габагыны гара булуд кими алмыш джошгунлугу
ичяри бурахмадыг, ону эля джошгунлугун озю иля дагытдыг. Нуш олсун!
Хисс этди ки, Жоан диксикди. О, аллярини дёшямяйя сёйкяйяряк бир аз дикялди, диггятля
Равикя бахды. Гёзляри гениш ачылмыш, халаты сюрюшюб чийинляриня дюшмюш, сачлары гери
даранмышды вя гаранлыгда гёзляри ишылдайан диши джанавар баласына охшайырды.
– Билирям, уряйиндя мяня гюлюрсян.. . – Жоан чох сакит данышырды. – Буну билирям,
анджаг веджимя алмырам. Хисс эдирям ки, йашайырам. Буну бютюн варлыгымла
дуйурам. Инди башга джюр няфяс алырам, йухум да олюм йухусу дейил. Бармагларым
да, аллярим дя аввялки кими бумбуз олмур.. . Инди мяним учюн фярги йохдур, ня
фикирляширсян фикирляш, ня дейирсян де! Истяйяндя учаджагам, истяйяндя гачаджагам,
фикирляшмядян озюмю хяйат кирдабына атаджагам. Мян хошбяхтям вя буну дейяндя,
ня горхурам, ня дя чякинирям. Истяйирсян гюл, истяйирсян дя лаг эля.. . Равик бир хейли
динмяди, сонра:
– Сяня лаг элямирям, – деди, – озюмя гюлюрям, Жоан!
Жоан она сыгынды.
– Нийя? Ахы гёзлярин буну демир. Нийя эляйирсян?
– Онлар хеч нядир. Садяджя олараг, мян сянин кими чевик дейилям.
Жоан башыны булады:
– Йох, тякджя бу дейил. Эля бил, сяндя няся вар, хямишя тянхалыг истяйир. Хисс
эляйирям.. . Арамыза хямишя сядд чякир.
– Бу, сядд дейил, Жоан, арамыздакы он беш илин йаш фяргидир. Хамынын хяйаты оз эви
дейил ки, хятри истяйян мебелля бязясин. Чохунун омрю мехманханада кечир. Илляр
дя онун архасынджа хямин мехманханаларын гапылары кими багланыр. Галан тякджя
джюзи гейрят хиссидир. Тяяссюф хисси ися хеч вахт галмыр.
Жоан сусурду. Равик онун гулаг асыб - асмадыгыны кясдиря билмяди. Пянджярядян
кючяйя бахды вя хисс эляди ки, калвадос йаваш - йаваш бейниня ишляйир. Уряйинин
дёйюнтюляри кясилди, чахнашмыш дюнйанын топ гурултусуну удан заманын сакит,
арамсыз дёйюнтюляриня гарышды. Чёхряси алланмыш сирли - сораглы ай, эля бил, эвлярин
дамына гонмушду вя булудлар гойнунда уйуйан мясджидин гюббясиня охшайырды.
Санки, йер узю гара бяляндикджя, мясджид аста - аста гёйляря галхырды.. .
– Билирям, – онун дизиня сёйкянмиш Жоан алини чянясиня дайаг вермишди, –оз
кечмишими сяня данышмаг ахмаглыгдыр. Истясям, хеч ня демяздим, йалан
данышардым.. . Анджаг истямирям.. . Башыма гялянляри сяня нийя данышмайым? Нядян
чякинмялийям? Инди мян озюм дя онлары унутмаг истяйирям, чюнки гюлмяли гялир,
думанлыдыр. Оз ишиндир, истяйирсян, онлара гюл, истяйирсян, мяня.. .
Равик онун узюня бахды. Жоанын дизляри байаг гюллярин алтында гизлятдийи гязети
гюлгарышыг дёшямяйя сыхмышды. «Гярибя геджядир.. . –уряйиндян кечирди, – инди
харадаса гыргындыр, инсанлар тягиб эдилир, тутулур, дёйюлюр, олдюрюлюр.. . Харадаса бир
парча хяйат позулур вя адам да бунларын хамысыны гёрюр, анджаг алиндян хеч ня
гялмир. Гур ишыглы бистроларда хяйат гайнайыр, хеч кясин дя веджиня дейил, хамы гедиб
рахатджа йатыр. Мян дя бир гадынла солгун пайызгюлляринин арасында отурмушам,
йанымда да бир шюшя калвадос вя сяксякяли, гюссяли бир мяхяббят кёлгяси бизи йаваш - йаваш агушуна алыр.. . Кечмишин гайгысыз гюлюстанындан говулмуш бу мяхяббят дя
тянхадыр, чылгындыр, утанджагдыр, эля бил, гялдийиня пешмандыр, санки, хаггы йох
имиш.. . »
– Жоан! – Равик аста - аста сёзя башлады. Санки айры шей барядя данышырды. –Ня йахшы
ки сян бурадасан,. .
Жоан она бахды. Равик онун алляриндян йапышды:
– Билирсян бу ня демякдир? Мин сёзя дяйяр!
Жоан башыны йыргалады вя бирдян гёзляри долду.
– Хеч ня дейил, – деди, – озюм билирям.. .
– Дюз демирсян, – Равик этираз этди вя эйни заманда билди ки, о, дюз дейир.
– Йох, хечджя ня дейил! Сян мяни севмялисян, азизим! Севмялисян, вяссалам!
Равик джаваб вермяди.
– Севмялисян мяни! – Жоан тякрар эляди. – Йохса, мяхв оларам!
«Мяхв олар! – Равик уряйиндян кечирди. – Дили неджя дёнюр буну демяйя? ! Мяхв
олан хеч вахт буну дилиня гятирмяз!.. »

Он икинджи.
– Айагымы кясдиниз? –Жанно сорушду.
Онун ганы гачмыш назик сифяти авазымышды. Узюндяки чилляр гаралмышды вя чилдян чох
гара рянгля гойулмуш нёгтяляря охшайырды. Кясилмиш айагынын устюня мяфтил хёрмя
гойуб адйал чякмишдиляр.
– Агрыйыр? –Равик сорушду.
– Бяли, айагым.. . Аманымы кясиб! Тибб баджысындан сорушдум. Кюпягирян гары хеч
ня демяди.
– Кясмишик.
– Диздян йухары, йа ашагы?
– Он сантиметр йухары. Дизин азик - азик олмушду, хеч ня элямяк мюмкюн дейилди.
– Йахшы олду. Сыгорта идаряси тягаюдю, тяхминян, он фаиз артыраджаг. Чох йахшы олду.
Дюзялтмя айаг онсуз да дюзялтмядир, ня фярги, диздян ашагы олсун, йа йухары.
Анджаг он беш фаиз пул демякдир, хяр ай гойаджагсан джибиня.. . – О, бир анлыга
тяряддюд этди. – Йахшысы будур, анама хяля хеч ня демяйин. Онсуз да дямир
гяфясдян гёрмяйяджяк.
– Демярик, Жанно.
Огланын уз - гёзю гырышды.
– Гёзляри кяллясиня чыхаджаг. Он учджя йашым вар, гёр ня гядяр веряси оладжаглар? !
Билирсиниз, хансы идаря веряджяк?
– Хяля йох. Анджаг машынын нёмряси алимиздядир. Озюн гёрмюшдюн. Полис дя
гялмишди, сяни соргу - суал элямяк истяйирди, анджаг йатмышдын. Дедиляр ки, ахшам
гяляджякляр.
Жанно фикря гетди, сонра:
– Бяс шахид? – деди. – Шахид мютляг лазым оладжаг. Вар?
– Дейясян, анан ики адамын унваныны гётюрюб. Кагыз алиндяйди.
Оглан нарахат олду.
– Итиряджяк. Бялкя дя, чохдан итириб! Годжалары таныйырсыныз да.. . Инди харадады о?  – Бютюн геджяни сянин йанында отурмушду. Гюнорта биртяхяр эвя гёндярдик, инди
гяляр.
– Йягин, хяля итирмяйиб. Полис.. . – Жанно сюмюкляри чыхмыш алини астаджа тярпятди. –
Аджлафлар! – дейя оз - озюня донгулданды. – Хамысы аджлафдыр. Полис дя, сыгорта
идарясинин ишчиляри дя албирдир. Анджаг йахшы шахидлярин олса.. . Анам ня вахт гяляджяк?
– Инди гяляр. Буна гёря озюню узмя, хяр шей гайдасында оладжаг.
Жаннонун агзы тярпянди, эля бил, няся чейняйирди.
– Бязян пулу эля бир дяфяйя верирляр. Дяббя пулу.. . Тягаюд авязиня.. . Версяляр,
анамла баладжа бир дюкан ачарыг.
– Инди йахшы - йахшы динджял, бу барядя сонра да фикирляшмяк олар.
Оглан башыны булады.
– Динджялмяк лазымдыр ки, полис гяляндя даныша билясян, – Равик исрар этди.
– Дюз дейирсиниз. Инди нейлямялийям?
– Йатмалысан.
– Бяс бирдян.. .
– Гялся, галдыраджаглар.
– Гырмызы ишыг йанырды. Гырмызыда кечди.
– Дюз дейирсян. Чалыш, бир аз йатасан. Няся лазым олса, бу зянги басарсан.
– Доктор.. .
Равик гери дёндю.
– Ишляр дюз гятирся.. . – Жанно башыны йастыгларын арасына сохмушду вя агыллы сифятиндя,
сяйрийян йанагларында тябяссюмя охшар няся гёрюндю. – Хярдян адамын бяхти
гятирир, элями, хя? !
Хямин ахшам хавада нямишлик олса да, исти иди. Парча - парча олмуш булудлар лап
алчагдан шяхярин башына доланырды. «Фуке» ресторанынын габагына дяйирми кёмюр
печляри, бир нечя стол, стул гойулмушду. Морозов да хямин столлардан биринин
архасында отурмушду вя Равики гёрян кими ал эляди:
– Гял, гонагым ол.
Равик гялиб отурду.
– Дёрд дивар арасында чох отуруруг, – дейя Морозов сёзя башлады. – Хеч бу хагда
дюшюнмямисян?
– Бу, сяня аид дейил. Хямишя «Шяхризад»ын габагында, кючядя дурурсан.
– Бу йохсул мянтиги бурах, бала. Ахшамлар мян тябиятин гойнунда азад няфяс алан
инсан йох, «Шяхризад»ын икиайаглы гапысы кими бир шейям. Дедим ки, дёрд дивар
арасында чох отуруруг, дёрд дивар арасында чох фикирляширик, дёрд дивар арасында да
хяйатымыздан безирик. Тябиятин гойнунда хяйатдан безмяк олар?
– Олар! Озю дя лап кефин истяйян кими!
– Чюнки дёрд дивар арасында чох галырыг. Тябиятин гойнунда чох олсан, безмязсян.
Тябиятин гойнунда безикмяк хара, мятбяхи, ваннасы олан биротаглы «имарят»дя
безикмяк хара! Лап ня гядяр рахат олур, олсун.. . Этираз элямя. Этираз элямяк,
аксиня гетмяк Гярб дюнйасынын мяняви касадлыгыдыр. Хя, инди ким хаглыдыр? Бу
ахшам бошам, она гёря дя хяйатдан зёвг алмаг истяйирям. Йери гялмишкян, дёрд
дивар арасында да чох ичирик.
– Дёрд дивар арасында ичдийимизи дёрд дивар арасында да ахыдырыг.. .  – Сян аллах, бу кинайяни бурах! Хяйат фактлары чох ади вя байагыдыр. Онлары
джанландыран бизим фантазийамыздыр. Бу фантазийа палтар зивясини бяркитмяк учюн
басдырылан ади дирякляря инсанларын арзу вя хяйал байрагларыны баглайыб йеллядир. Дюз
демирям?
– Йох.
– Албяття, дюз демирям! Хеч дюз демяк истямирям дя.
– Онда дюз дейирсянмиш.
– Йахшы, демяк, разысан. Дёрд дивар арасында чох йатырыг. Беля - беля дя дёнюрюк эв
яшйасына. Даш эвляр бизим бел сюмюйюмюзю сындырыб. Инди йерийян дивана, мятбях
столуна, палтар шкафына, кирайя мюгавилясиня, кирайячи - кирайянишиня, шорба газанына,
даха ня билим, няляря дёнмюшюк.. .
– элядир! Икиайаглы сийаси ойунджага, хярби заводлара, корлар джямиййятиня,
дялиханайа чеврилмишик.. .
– Йеня сёзюмю кясмя! Йе, ич, дилини диндж гой, сакитджя йаша, ай скалпелли гатил. Гёр
ахырымыз хара гялиб чыхды! Билдийимя гёря, тякджя гядим йунанларын шяраб вя зёвги -
сяфа Аллахлары олуб: Вакх иля Дионис. Бунун авязиндя, бизим психи анализля мяшгул
олан, нагислик комплексиндян дям вуран Фрейдимиз вар. Бу нязяриййя дя мяхяббят
хаггында тянтяняли сёзлярдян гачыр, сийасятдя ися буна мейил эдир. Чох бядбяхт
нясил олдуг.. . – Морозов гёз вурду. Равик дя гёз эляди:
– оз арамыздыр, сян кёхнянин хяйасызы имишсян!
Морозов иришди:
– Сян ися йер узюндя мювяггяти Равик адланан, хяйал дюнйасы тармар олмуш,
заваллы бир романтиксян.
– Хя, лап мювяггятидир. Галды ад мясяляси, бу артыг учюнджюсюдюр. Полша арагыдыр
бу?
— эстонийадыр. Ригадан гялиб. Ан йахшы арагдыр. Сюз гялсин! Озю дя гой сакит
отуруб, дюнйанын ан гёзял кючясиня тамаша эляйяк, бу асрарянгиз геджядян хязз
алаг, умидсизлийин дя башына йекя бир даш салаг!
Кёмюр печинин алову чыртылдады. Бир киши сякидя дайаныб скрипкада «упрес де ма
блонде» (доггуз) махнысыны чалырды. Кючядян кечянляр она тохундугджа йай скрипканын
симляриня илишир, мелодийа позулур, лакин киши чалмагда давам эдирди, эля бил, бу
дюнйада озюндян башга хеч кяс йох иди. Скрипканын сясиндя няся бир гурулуг,
бошлуг варды, санки, донмушду. Ики мяракешли столларын арасы иля гязишяряк,
мюштяриляря уджуз халчалар тяклиф эдирди. Гязет сатан ушаглар сон хябярляри гятирдиляр.
Морозов «Пари суар» (он) вя «Энтрансижан» (он бир) гётюрдю, башлыглара гёз гяздириб,
онлары столун бир кянарына гойду.
– Сахта пулкясянляр! – дейя донгулданды. – Хеч сяня эля гялмирми, биз сахта
пулкясянляр зяманясиндя йашайырыг?
–Йох, мян эля билирдим консерв зяманясиндя йашайырыг.
– Консерв? Бу ня демякдир?
Равик гязетляря ишаря этди:
– Бизя даха фикирляшиб баш сындырмаг лазым дейил. Хяр шейи габагджадан фикирляшибляр,
гётюр - гой эдибляр, дуйублар. Лап консерв кимидир, тякджя агзыны ачмаг лазымдыр.
Гюндя уч дяфя эвя гёндярирляр. Даха бизя акиб - беджярмяк, тяряддюд, шюбхя, хясрят
оджагында биширмяк лазым гялмир. – О иришди. – Беля хяйат асан йох, уджуздур, Борис.  – Йох, биз сахта пулкясянляр зяманясиндя йашайырыг. – Морозов гязетляри алиня
гётюрдю. – Бир бунлара бах! Хярби заводлары она гёря тикирляр ки, сюлх истяйирляр,
хябс дюшяргялярини она гёря йарадырлар ки, хягигяти севирляр!
Адалят дя сийасятбазлар учюн пярдя олуб. Сийаси джаниляр инди хиласкара чеврилиб.
Азадлыг ися агалыг иддиасында оланларын гюрултулу шюарыдыр. Сахта пуллардыр! Мяняви
сахталыгдыр! Хамысы да тяблигатын уйдурмасыдыр, рийакарлыгдыр! Позгун унсюрлярин
алиндя идеализм силахыдыр! Каш бир аз да виджданлары олайды.. . – О, гязетляри
бюрмяляйиб туллады.
– Дёрд дивар арасында гязети дя чох охуйуруг, – Равик диллянди.
Морозов гюлдю:
– Бяс неджя! Тябиятин гойнунда гязет тякджя тонгал.. .
О дайанды. Равик йоха чыхмышды. Гяфлятян йериндян сычрайыб, озюню кафенин
гаршысындакы издихама вурду, бешинджи Георг проспектиня тяряф уз гойду.. .
Хейрятлянмиш Морозов бир - ики санийя ня эдяджяйини билмяди, сонра джибиндян пул
чыхарыб столун устюндяки чини габлардан бириня туллады вя Равикин гарасынджа дюшдю.
Ня олдугуну билмирди, хяр эхтимала гаршы гедирди ки, бирдян она лазым олар. Гёзюня
полис дяймирди. Мюлки палтарда ону изляйян дя йох иди. Сяки адамла долу иди.
Фикирляшди ки, лап йахшы олду, агяр полис таныйыбса, асанджа арадан чыха биляджяк. Ону
бешинджи Георг проспектиня чатанда гёрдю. Хямин анда йолун ишыгы дяйишди вя узун машын
карваны Равикин онюню кясди. Буна бахмайараг, о, озюню иряли атды, аз галды
таксинин алтына дюшсюн. Сюрюджю озюндян чыхды. Морозов архадан чатыб ону гери
дартды:
– Дяли олмусан? – дейя гышгырды. – озюня гясд эляйирсян? Ня олуб?
Равик джаваб вермяйиб, диггятля кючянин о бири узюня бахырды. Кючя йаман сыхлыг
иди, дёрд джяркядя кечян машынлар да аз гала бир - биринин устюня чыхырды. Кечмяк
мюмкюн дейилди. Равик ися сякинин лап гуртараджагында хазыр вязиййятдя дайаныб,
диггятля о тяряфя бахырды.
Морозов ону силкяляди:
– Ня олуб? Полисдир?
– Йох. – Равик гёзлярини машынлардан чякмирди.
– Бяс ня олуб? Ня олуб, Равик?
– Хааке.. .
– Ня? – Морозовун гёзляри бяряля галды. – Гёркями неджядир? Тез ол!
– Боз палто.. .
«Йелисей чёлляри»нин дюз ортасындан йолгёстярян полисин кяскин фити эшидилди. Равик
ахырынджы машынлары гёзлямяйиб озюню иряли атды. Боз палто! – йадында галан бирчя бу
иди. Бешинджи Георг проспектини кечиб Бассон кючясиня чыхды. Гёрдю ки, боз палтолу адам
чохдур. Йаглы бир сёйюш сёйюб, иряли джумду. Галилей кючясинин тининдя йашыл ишыга
дюшдю. Тез кечиб, о бири уздяки издихама гарышды, ону йара - йара «Йелисей чёлляри»
иля ирялиляди, ахырда гялиб Прессбург кючясиня чыхды, йюйюря - йюйюря тини кечди вя
бирдян дайанды: гаршысында няхянг, адамы чаш - баш гойан этуал мейданы ачылырды.. .
Машынла долу иди, хяр тяряфя дя бир кючя айрылырды.. . Вяссалам! Бурада хеч кими тапа
билмяздин!  Гери дёнюб йаваш - йаваш, йанындан кечян адамларын узюня баха - баха гери гайытды,
хяйяджаны совушуб гетмишди. Гяфлятян дахилиндя бир бошлуг хисс эляди. Ола билсин,
йеня йанылмышды, йа да Хааке икинджи дяфя алиндян чыхмышды. Анджаг ики дяфя
йанылмаг олардымы? Ики дяфя йер йарылыб, адамы удардымы? Хяр тяряфя бир кючя
айрылыр. Ким билир, хансына дёнюб? Гёзлярини Прессбург кючясиня зилляди. Машынлар,
машынлар.. . Адамлар, адамлар.. . Кючялярин дя гур вахты.. . Тязядян ахтармагын хейри
йох иди. Йеня геджикди!
– Тапмадын? – Она тяряф гялян Морозов сорушду.
Равик башыны булады:
– Дейясян, мяни йеня гара басыб.. .
– Дягиг билирсян ки, о иди?
– Дейясян. . Бир аз бундан габаг дягиг билирдим, инди ися хеч ня билмирям.. .
Морозов онун узюня бахды:
– Йер узюндя бир - бириня охшайан о гядяр адам вар ки.. .
– Хя. . Анджаг эляси дя вар ки, омрюн бойу йадындан чыхмыр!
Равик дайанды.
– Нейлямяк истяйирсян? – Морозов сорушду.
– озюм дя билмирям. Бундан сонра нейлямялийям?
Морозов диггятля инсан ахынына бахды:
– Адамын бяхти гятирмяйяндя, гятирмир. Гяряк, эля бу вахт олайды? Джамаатын ишдян
чыхан вахты.. . Адам алиндян тярпянмяк олмур.
– Хя.. .
– Хяля, устялик дя, гырмызы ишыг.. . Гаш да гаралыб.. . Догрудан, о иди?
Равик джаваб вермяди. Морозов онун голундан йапышды:
– Бура бах, – деди, – даха бу кючялярдя ора - бура гачмагын мянасы йохдур. Бунда
оланда, эля биляджяксян о бириндядир. Бош шейдир. Гял ресторана гайыдаг, ан йахшы йер
орадыр. Бураларда вурнухмагданса, орада отуруб бахмаг йахшыдыр. Гери гайыдасы
олса, гёряджяксян.
Онлар лап гырагдакы стол архасында отурдулар, хяр йан гёрюнюрдю. Хейли дя
отурдулар.
– Бир дя раст гялся, нейляйяджяксян? – Няхайят, Морозов диллянди. – Ня эдяджяйини
билирсян?
Равик башыны булады.
– Бу барядя фикирляш. Аввялджядян хяр шейи гётюр - гой этсян йахшыдыр.
Хяйяджанланмагын, сяфехлик элямяйин ня мянасы? ! Озю дя сянин индики
вязиййятиндя.. . Йохса, хябсханаларда чюрюмяк истяйирсян?
Равик башыны галдырыб онун узюня бахды, анджаг динмяди.
– Мян дя хеч няйя бахмаздым. Озюмю дейирям.. . Анджаг бурада сёхбят сяндян
гетдийи учюн разы олмарам. Тутаг ки, ону бу тиндя тутдун, нейляйяджяксян?
– Билмирям, Борис. Догрудан, билмирям.. .
– Йанында хеч няйин йохдур, элями?
– Хя.. .
– Тутаг ки, гёрян кими устюня атылдын, сонрасы? О дягигя аралайаджаглар. О, бир - ики
йумруг йейяджяк, узагбашы, уз - гёзю гёйяряджяк, сян ися полися дюшяджяксян.
Сонрасыны да озюн билирсян.. .  – Хя… а.. . – Равикин гёзю кючялярдя иди.
Морозов да бир анлыг фикря гетди.
– Узагбашы, чалышаджагсан ки, тинлярин бириндя итяляйиб машынын алтына саласан. Бу да
бош шейдир, бир - ики йердян йараланаджаг, сонра да сагаладжаг.
– Машынын алтына атмарам.. . – Равик хяля дя гёзюню кючялярдян чякмирди.
– Билирям.. . Хеч мян дя элямяздим.
Морозов сусду, сонра:
– Равик, – деди, – агяр, догрудан да, о идися, тута билсян, гяряк, алдян
бурахмайасан. Озюн билирсян, беля имкан бир дя дюшмяйяджяк.. .
– Хя.. . А.. . Билирям.. . – Равик эля хей кючяляря бойланырды.
– Раст гялся, далынджа дюш. Ал вурма, эляджя изля, ойрян, гёр харада галыр. Озгя хеч
ня лазым дейил. Бир аз вахт газан, хяр шейи архайынджа гётюр - гой эля. Сяфехлик
элямя.. . Эшидирсян?
– Хя.. . –хяля дя кючяляря бахан Равикин фикри хеч озюндя дейилди.
Стола бир пюстясатан йахынлашды. Алиндя ойунджаг сичан тутмуш оглу да далынджа
гялирди. Йайлы ойунджагы мярмяр дёшямянин устюня гойанда, сичан хоппаныб -
дюшмяйя башлады вя огланын али устюня дырмашды. Скрипкачы йеня гялди. Бу дяфя
башында шлйапа вар иди вя Парлез мои джамоур (он ики) чалырды. Йашлы, уз - гёзюндян
хястялик йаган бир гадын онлара бянёвшя тяклиф эляди.
Морозов саатына бахды:
– Сяккиздир, – деди, – даха гёзлямяйин мянасы йохдур, Равик. Ики саатдан чохдур
отурмушуг. О бу вахта галмаз. Инди бютюн Франса шам йемяйиня мяшгулдур.
– Сян архайынджа чых гет, Борис, нийя хядяр йеря бурада отурурсан?
– Бир дя эля шейляр данышма. Ня гядяр лазым олса, отураджагыг. Анджаг истямирям, сян
озюню беля узясян. Саатларла бурада отуруб гёзлямяйин хейри йохдур. Инди она хяр
йердя раст гялмяк олар. Бу эхтимал инди ресторанларда, геджя клубларында,
фахишяханаларда даха чохдур.
– Билирям, Борис.
Морозов ири, тюклю алини Равикин алинин устюня гойду:
– Равик, – деди, – гял сян мяня гулаг ас. Агяр она раст гялмяк алнына йазылыбса,
мютляг гяляджяксян. Йазылмайыбса, бош шейдир, истяйирсян, лап он ил гёзля. Ня
дедийими озюн йахшы билирсян. Хямишя, хяр йердя гёзюачыг ол, хазырджа дайан! Анджаг
озюню эля апар ки, гуйа, йанылмысан. Чох гюман ки, белядир. Бу, йеганя дюзгюн
йолдур. Йохса, озюн оз ахырына чыхарсан. Мяним дя башыма гялиб. Тяхминян, ийирми
ил бундан габаг. Хяр дягигя мяня эля гялирди ки, индиджя атамын гатилляриндян бириня
раст гяляджяйям. Гара басыр.. . – О, гядяхдя галаны башына чякди. – Лянятя гялсин, .
адамы гара басыр. Дур, гедяк, бир йер тапыб шам эляйяк.
– Сян гет, чёряйини йе, Борис. Бир аздан гяляджяйям.
–Йеня бурада галмаг истяйирсян?
– Бир - икиджя дягигя.. . Сонра мехманханайа гедяджяйям, ишим вар.
Морозов онун узюня бахды. Мехманханайа ня учюн гетдийини билирди. Ону да
билирди ки, сахлайа билмяйяджяк, Равик гедяджяк. Гой гетсин, оз ишидир.. .
– Йахшы, – деди, – мян «Мери - Мери» дяйям, сонра да «Бублик»я гедяджяйям. Йа
зянг эля, йа да гял. – Онун галын гашлары чатылды. – Бош йеря рисг элямя. Беля йердя  гяхряманлыг гёстярмяк дюшюклюк, сяфехликдир. Эля йердя вур ки, арадан чыха
билясян. Бу, сянин учюн ня ушаг ойунудур, ня дя маджяра филми.
– Билирям, Борис, нарахат олма.. .
Равикин «Интернасионал» мехманханасына гирмяси иля чыхмасы бир олду. Йолу
«Милан»ын йанындан кечирди. Саата бахды. Доггузун йарысы иди, Жоан хяля эвдя
оларды.
Жоан озю габагына чыхды.
– Равик? ! – О, чох тяяджджюблянди. – Мяним йаныма гялмисян?
– Хя.. .
– Сян ки бура гялян дейилдин? ! Мяни бура кёчюрян гюндян гялмямисян.. .
Равик далгын халда гюлюмсяди:
– элядир, Жоан. Биз сянинля гярибя хяйат сюрюрюк.
– Хя, лап гёстябяк, йа да йараса кимийик. Йа да байгуш.. . Гаранлыг гарышанда узя
чыхырыг.
О, ири сяссиз аддымларла отагда гязиширди. Айниндя тюнд - гёй рянгли халат варды, киши
халатына охшайырды, кямярини дя чох сыхмышды. Хямишя «Шяхризад»а гейдийи байырлыг
палтары чарпайынын устюня атылмышды. Чох гёзял, хям дя алчатмаз бир узаглыгда иди.. .
– Гетмяк вахтын дейил, Жоан?
– Хяля йох, йарым саат вар. Бу йарым саат ан чох севдийим вахтдыр. Бир аздан йеня
гедяджяйям.. . Гёр бир няйим вар! Гяхвя, дюнйанын озю бойда вахт. . Бу гюн хятта
сян дя гялиб чыхмысан! Хяля калвадосум да вар.
Шюшяни гятирди. Равик ону алыб, ачмадан столун устюня гойду. Сонра эхтийатла онун
алляриндян тутду:
– Жоан! – деди.
Жоанын гёзляриндяки гыгылджым сёндю, она сыгынды:
– Тез ол де, ня олуб?
– Неджя мягяр? Ня олмалыдыр ки?
– Няся олуб. Сян беля гялмисянся, демяк, няся вар. Она гёря гялмисян?
Равик хисс этди ки, онун алляри алиндян сюрюшюр. Анджаг, аслиндя, Жоанын ня озю, ня дя
алляри тярпянирди. Санки, алляринин ичиндя няся вар иди, онлары гери чякирди.
– Бу ахшам гялмя, Жоан! Бу ахшам. . Бялкя, сабах да.. . О бириси гюн дя.. .
– Хястяханада галаджагсан?
– Йох, башга шейдир, дейя билмярям. Анджаг эля шейдир ки, бизим мюнасибятляря
гарышаджагы йохдур.
Жоан бирджя анлыга, санки, йериндя донду, сонра:
– Йахшы, – деди.
– Баша дюшюрсян, Жоан?
– Йох! Агяр сян дейирсянся, демяк, эля лазымдыр.
– Инджимирсян ки?
Жоан онун узюня бахды:
– Аман Аллах, Равик! Беля шейдян отрю сяндян инджийя билярям?
Равик бахышларыны галдырды. Бирдян она эля гялди ки, кимся кёксюндян бярк - бярк
сыхды. Албяття, Жоан бу сёзляри гясдян демяди, анджаг ону йериндян ойнатмага эля
бу да бяс иди.. . Геджяляр онун кясик - кясик пычылдадыгы сёзляря ахямиййят  вермямишди, бомбоз думанлы сяхяр гёзюню ачыб пянджярядян ичяри бойлананда,
хамысыны унутмушду. Билирди ки, Жоан йанында отуранда, йа узананда ону
тилсимляйян джазибядарлыгы отяри хисслярдир, бирджя анын няшяси, хёкмюдюр, озгя хеч ня
дейил. Инди ися омрюндя илк дяфя гюняшля гизлянгач ойнайан дюмаг булудларын
арасындан пар - пар йанараг, йашылы, гяхвяйи рянгя чалан йер кюрясини гёрян тяййарячи
кими, хяр шей гёзляриндя дяйишди. Бир анын джазибядарлыгында вургунлуг, няшясиндя
кёвряк хиссляр, пычылтысында ися садя бир инам гёрдю. Эля билмишди, индиджя шюбхя, чяк -
чевир, анлашылмазлыг башлайаджаг.. . Бирджя буну гёзлямямишди. Хырда шейляр хямишя
тез баша дюшюлюр, бёйюкляр ися гедж! Бёйюклярдя мелодрам, алданыб - алдатмаг
ехтималы даха чох олур!
Отаг. Мехманхана отагы.. . Бир - ики чамадан, чарпайы, ишыг, пянджярянин о тяряфиндя
ися кечмишля геджянин зюлмят долу бошлугу, йанында ися уз - гёзюндян нур чилянян,
алагёзлю, чатмагашлы, ипяксачлы бир гадын – хямишя гюняшя тяряф бойланан олеандр
колу кими она бахан кёвряк бир хяйат.. . О лап алйетян йахынлыгда иди, дайаныб
сяссиз - сямирсиз бир харайла она дейирди: гялмишям ки, сянин олум! Бурахма мяни!
Ня вахтса, лап кечмишлярдя она демямишдими, сяни гетмяйя гоймарам? !
О айага дурду:
– Геджян хейря галсын, Жоан.
– Хейря гаршы, Равик.
«Фуке» ресторанынын габагында, йеня хямин столун архасында отурмушду. Саатларла
беляджя отуруб кечмишин зюлмят кими хатиря дюнйасына баш вурду. О зюлмятдя тяк
бирджя ишарты варды; гисас умиди!
Ону мин доггуз йюз отуз учюнджю илин августунда тутдулар. Гестапонун ахтардыгы ики достуну он дёрд
гюн йанында гизлядиб, сонра гачмаларына кёмяк этмишди. Бири мин доггуз йюз он йеддинджи илдя
Фландрийада ону олюмюн агзындан алмышды, кимсясиз бир чёллюкдя ган апаранда,
долу кими йаган пулемйот гюлляляринин арасындан кечиряряк архайа чатдырмышды.
Икинджиси ися чохдан таныдыгы йяхуди йазычы иди. Соргу - суал башланды: хансы тяряфя
гедибляр, ня сянядляри вар, онлара йолда ким кёмяк эдяси иди? Истинтаг эляйян Хааке
иди. Биринджи дяфя хушуну итириб, сонра айыланда, тапанчаны алиндян гапыб ону вурмаг,
йа да джаны чыханаджан дёймяк истяди. Сонрасыны фикирляшмяйиб дёрд няфяр силахлы,
бойлу - бухунлу адамын йанында онун устюня джуммаг мянасыз шейдир.. . Дюз уч гюн
хушсуз галды, хярдян йаваш - йаваш айылырды, дяхшятли агрыларын ичиндя говрулурду,
Хаакенин сойуг нязярляри, кинайяли тябяссюмю гёзляри онюндян чякилмирди. Дюз уч
гюн эйни суаллар, эйни азаб - азиййят.. . Вя ахырда эля гюня дюшдю ки, даха агры хисс
элямяди. Сонра учюнджю гюнюн нахар вахты Сибилланы гятирдиляр. Онун да хеч нядян
хябяри йох иди. Равики она гёстярдиляр ки, горхуб данышсын. О, чох зяриф, гяшянг,
йюнгюл вя гайгысыз хяйат кечирмиш бир гадын иди. Равикя эля гялирди ки, гышгырыб
байыладжаг. Анджаг о, озюню итирмяди, джялладлара эля сёзляр деди ки, иликляриня ишляди.
Бу сёзлярдян олюм гохусу гялирди вя озю дя буну йахшы билирди. Хаакенин кинайяли
тябяссюмю гейбя чякилди, соргу - суалы кясди. Сяхяри гюн Равикя баша салды ки,
бойнуна алмаса, Сибилланы гадынлар учюн хябс дюшяргясиндя няляр гёзляйир. Равик
джаваб вермяди. Онда Хааке хябс дюшяргясиня гёндяриляня гядяр Сибилланын башына
няляр гяляджяйини сёйляди. Равик йеня сусду, чюнки дейиляси бир шей дя йох иди. Сонра
Хаакени инандырмага чалышды ки, гадынын хеч нядян хябяри йохдур, деди ки, ону хеч   йахындан танымыр да. Сибилла Равик учюн йалныз гёзял бир гадын олмушдур, она гёря
дя этибар эляйиб беля шейляри демязди.. . Бу, догрудан да, эля иди. Хааке онда хеч ня
демяйиб гюлюмсямишди. . Уч гюндян сонра Сибилла олдю. Хябс дюшяргясиндя озюню
асмышды. Бир гюн сонра ися гачанлардан бирини гятирдиляр. Йазычы иди. Равик онун ня
озюню, ня дя сясини таныды. Хаакенин соргу - суалы бир хяфтя дя узанды, Равик олюмджюл
хала дюшдю. Ахырда ону да хябс дюшяргясиня гёндярдиляр. Сонра хястяхана.. . Даха
сонра ися хястяханадан гачмасы.. .
Гюмюшю рянгли ай «Зяфяр тагы»нын тушунда дайанмышды. Кюляк «Йелисей чёлляри»
бойунджа дюзюлмюш фянярляри йеллядирди вя онларын гур ишыгы столларын устюндяки
гядяхлярдя акс олунурду. Бирдян она эля гялди ки, бунларын хеч бири хягигят дейил –
ня гядяхляр, ня ай, ня бу кючя, ня бу геджя, ня дя бу ан. Бу ан гах догмалашыр, гах
да йадлашырды вя эля бил, ону ня вахтса, хансы планетдяся бир дяфя йашамышды. Хеч
бири хягигят дейил – ня бейниндя отян иллярин фосфор кими ишылдайан, донуб сёзляря
дёнмюш, гах олюб, гах дирилян хатиряляри, ня дя дамарларындан шырылты иля ахан илыг
майе.. . Бир аз шоран дады верян бу дёрд литр сирли майенин ады ган иди, бядянин бютюн
язаларына сюзюлюб ола хяйат верирди, хансы бир хечликдяся гёзя гёрюнмяйян бир
анбара йыгылырды вя онун да адына йаддаш дейирдиляр. Бу ган да сюзюлдюкджя
улдузлары, илляри бир - бир чевирирди. Онларын бязиляри айдын, бязиляри ися ган рянгиндя
олур, санки, Марс планети фырланыб Берри кючясинин устюня гялиб. Бязиляри дя лякя -
лякядир, тутгун парылты иля ишылдайыр.. . Бютюн бунларын хамысы хатирялярин сирли - сораглы
сямасы иди вя зяманя дя онун алтында билдийини эляйирди.
Гисас умидинин йашыл рянгли гыгылджымы.. . Солгун ай ишыгында, автомобил моторларынын
угултусунда аста - аста йыргаланан шяхяр.. . Уджу - буджагы гёрюнмяйян сыра эвляр,
пянджяряляр вя онларын архасында кючялярин озю гядяр няхайятсиз инсан талеляри.. .
Милйонларын уряк дёйюнтюляри.. . Бу урякляри, санки, милйон ат гюджюндя бир мотор
дёйюндюрюр, арам - арам, аста - аста ону хяйат йолу иля дартыб апарыр вя хяр дёйюнтю
иля бирджя миллиметр олюмюня йахынлашдырырды.. .
О дурду. «Йелисей чёлляри», демяк олар ки, бомбош иди. Кюндж - буджагда бир - ики фахишя
вурнухурду. Узюашагы дюшюб Пйер Шардон, Марбеф, Маринйон кючялярини кечди,
Пион кёрпюсюня чатанда гери дёнюб, «Зяфяр тагы»на тяряф гетди. Зянджирлярин
устюндян ашыб, намялум асгярин мязары онюндя дайанды. Баладжа, гёйюмтюл фяняр
гаранлыгда титряйирди. Гябрин устюндя гюлляри солмуш бир аклил варды.. . Этуал
мейданыны кечиб, биринджи дяфя Хаакени гёрдюйю бистройа гялди. Ичяридя сюрюджюляр
отурмушду. Йеня пянджярянин йанында айляшди, гяхвя ичмяйя башлады. Сюрюджюляр
Хитлердян данышырдылар. Она лаг эляйир вя дейирдиляр ки, Мажино хяттиня хюджум эляся,
мютляг мяглуб оладжаг. Равик гёзлярини кючяйя зиллямишди. «Нийя бурада отурурам?
– уряйиндян кечирди. – Парисин хяр йериндя она раст гялмяк олар.. . » Саата бахды. Учя
аз галырды. Чох гедж иди. Хааке – агяр, догрудан да, о идися – бу вахт кючялярдя
вейиллянмязди.
Гёрдю ки, кючядян бир фахишя кечир. О, пянджярядян ичяри бойланыб гетди. «О
гайыданда дурарам», – дейя уряйиндян кечирди. Фахишя гайытды, анджаг дурмады. Гят
эляди ки, бир дя гялиб кечяндя мютляг галхаджаг. Демяк, Хааке Парисдя дейил. Фахишя
гайытды, башы иля она ишаря эляйиб кечди. Равик йериндян тярпянмяди. О бир дя гялиб
кечди, йеня дурмады.. .   Хидмятчи стуллары столларын устюня йыгырды. Сюрюджюляр пулларыны вериб чыхдылар.
Хидмятчи пиштахтанын йанындакы ишыгы сёндюрдю. Отага чёкян гаранлыгда хяр шей
биртяхяр гёрюнюрдю. Равик йан - йёрясиня бойланды:
– Пулунузу алын, – деди.
Байырда кюляк галхмыш, хава сойумушду. Булуд топалары сюрятля йухары галхырды.
Жоан йашайан мехманхананын йанындан кечяндя айаг сахлады. Бириндян башга
бютюн пянджяряляр гаранлыга гярг олмушду. О пянджярянин пярдяляриндян зяиф ишыг
гялирди. Жоанын отагы иди. Билирди ки, гаранлыг отага гайытмагдан хошу гялмир. Ишыгы
она гёря йана - йана гоймушду ки, Равикин йанына гетмяйяджяйини билирди. Башыны
галдырыб пянджяряйя бахды вя бирдян - биря нийя эля хярякят этдийини озю дя анламады.
Жоандан нийя гачырды? Сибилланын озю хагда олан хатиряляри чохдан сёнюб гетмиш,
тякджя олюмю йадында галмышды.. .
Бяс о бири? Онун Жоана ня дяхли? Лап эля озюня ня дяхли вар иди? Думанлы
хатирялярин торуна дюшюб дягиг билмяйя - билмяйя кимися излямяси, тясадюфи бир
охшарлыг нятиджясиндя отюб кечмиш иллярин зыг - палчыгында тязядян эшялянмяси, чюрюйюб
гетмиш кечмиши йенидян гурдаламасы, гайсагланмыш йараны тязядян ганатмасы вя
бунунла да гялбиндя йениджя кёк салмага башлайан умиди сындырмасы, йахшы - пис она
багланмыш йеганя адамы итирмяси сяфехлик дейилдими? Онун бунлара ня гарышаджагы?
Хямишя хяр шейин оз йери олдугуну озюня тялгин элямямишдими? Йохса, джаныны
онлардан неджя гуртарарды? Беля элямясяйди, ахыры хара чыхарды?
Хисс этди ки, дамарларындан ахан ган гургушун кими донду. Дяриндян няфяс алды.
Кюляк бяркийирди. Йеня ишыг гялян пянджяряйя бахды. Орада онун гядрини билян,
лазымы олан, ону гёряндя рянги дяйишян бир адам галырды. Равик ися ону бош
хяйаллара, гисас умидинин йаратдыгы мянасыз бир тякяббюря гурбан вермяк
истяйирди.. .
Ахы тяляби ня иди? Нийя озюню чякирди? Нийя этираз эдирди? Хяйат озю гялиб онун
йан - йёрясиндя долашыр, о ися наз эляйирди. Озю дя бу хяйатын она бяхш элядийи
немятин аз йох, чох олдугу учюн наз эляйирди. Ахы буну анламаг учюн няйя гёря
тязядян кечмишин ганлы - гадалы бурулганына дюшмяли иди? Чийинлярини чякди. «Юряк! –
дейя фикирляшди. – уряк йаман шейдир! Гёр неджя хяссасдыр! Неджя шиддятля дойюнюр! »
Инди гаранлыгда парылдайан о тянха пянджяря дя бютюн варлыгы иля озюню онун
ихтийарына верян вя ону тилсимляйян башга бир джошгун хяйатын нишаняси дейилдими? !
Йеня няшя алову, йеня зярифлийин мюгяддяс оджагы, йеня дамарларындан ахан ганын
парылтысы.. . Хамысы она таныш иди, хамысыны гёрмюшдю вя эля билмишди ки, бу зяриф, ширин
дуйгулар хеч вахт бейнини думанландыра билмяйяджяк. Бунлары биля - биля дя инди
ючюнджю дяряджяли бир мехманхананын габагында дайанмышды вя хямин дуйгулар да,
санки, сфалтдан буг кими галхырды, эля бил, дюнйанын о башындан, мави Кокос
адаларындан йайылан тропик бахарын илыг няфяси иди, океанлардан, мави рянгли
джянгялликлярдян, вулканлардан, гаранлыглардан сюзюля - сюзюля кечиб гялир, Парися ахыр,
гисасла, кечмишлярля долу бир геджядя мискин Понсел кючясиня мюшк, кюсдюмагаджы
атри чиляйир. Хеч ня дейя билмирсян, хеч ня эляйя билмирсян, бир дя гёрюрсян ки, аста -
аста уйуйурсан.. .
«Шяхризад» адамла долу иди. Жоан бир нечя адамла отурмушду вя гапынын агзында
дайанмыш Равики о дягигя гёрдю. Тюстю долу залы мусиги сядалары башына
гётюрмюшдю. Жоан йанындакылара няся дейиб, джялд она йанашды.
– Равик.. .
– Бурада ишин чохдур?
– Няйя гёря сорушурсан?
– Сяни апармага гялмишям.
– Бяс дейирдин ки.. .
– Кечиб гетди. Ишин чохдур?
– Йох. Бирджя онлара демяк лазымдыр ки, гедирям. .
– Тез эля, таксидя гёзляйирям.
– Олду.. . – Анджаг Жоан йериндян тярпянмяди. – Равик... . – Равик она бахды.
– Мяня гёря гайытмысан, Равик?
Равик бирджя анлыга тяряддюд этди, сонра йавашдан:
– Хя, – деди. Жоан эля йахын дайанмышды ки, онун няфясини узюндя хисс эляйирди. –
Хя, Жоан.. . Сяня гёря.. . Тякджя сяня гёря!
Жоан о дягигя фикрини дяйишди:
– Гял гедяк, – деди, – джяхянням олсун хамысы.. .
Такси Лиже кючяси иля гедирди.
– Ня олмушду, Равик?
– Хеч ня.
– Йаман горхдум.
– Унут гетсин, хеч ня йох иди.
Жоан онун узюня бахды:
– эля билирдим, даха гайытмайаджагсан.
Равик она тяряф айилди, хисс этди ки, Жоан титряйир.
– Жоан, – деди, – аглына хеч ня гятирмя, хеч ня дя сорушма. Кючялярдяки фяняр
ишыгларыны, ал - алван лёвхяляри гёрюрсянми? Биз олюмя догру гедян бир зяманядя
йашайырыг, бу шяхярдя ися хяйат гайнайыр. Хяр шей алимиздян чыхыб, олан - галан бирджя
уряйимиздир. Айдогана гетмишдим, гайытмышам. Инди ися сян йанымдасан. Демяк,
хяйат сянсян! Озгя хеч ня сорушма. Сянин сачларын мин бир суалдан да
мюяммалыдыр. Геджя бизи йеня оз гойнуна алыб, бу саатлар да гюняш пянджярямизи
дёйяня гядяр абядиййятя чевриляджяк. Инсанларын бир - бирини севмяси няйя десян,
дяйяр! Мяхяббят дюнйада олан шейлярин ан мёджюзялиси, хям дя ан садясидир. Буну
мян бу гюн, геджя арийиб чичяк ачан коллара дёняндя, кюлякдян чийяляк атри гяляндя
дуйдум вя билдим ки, севмяйян адам бу дюнйайа мязуниййятя гялмиш олюдюр.
Онун да гуруджа ады, догулдугу айы, или вар, вяссалам.. . Севмяйян адам учюн,
аслиндя, олюм йахшыдыр.
Кючядяки фянярлярин ишыглары, гаранлыгда фырланан майак прожекторлары кими таксинин
шюшяляриндя долашырды. Солгун бянизли Жоанын гёзляри дя гах ишылдайыр, гах да гапгара
гёрюнюрдю.
– Биз олмяйяджяйик, – дейя о, Равикин голлары арасындан пычылдады.
– Йох, озюмюзю демирям. Зяманяни дейирям, лянятя гялмиш зяманяни! Олян
хямишя одур, йашайанса биз! Йухудан айыланда дюнйа гёзюня бахар гёрюнюр,
йухуйа даланда ися хяр шей пайыза чеврилир, арада да нечя гыш, нечя йай отюб кечир.   Агяр биз бир - биримизи урякдян севирикся, демяк, йагыш кими, кюляк кими абядийик,
олюм бизя йахын дюшя билмяз. Бизя ня галырса, гюнлярдян галыр, гюлюм, илляр хеч ня
вермир. Анджаг буну билян, озюня дярд эляйян адам тапылармы? ! Асл хяйат бирджя анын
сяадятиндядир. Бу бирджя ан абядиййятя лап йахындыр. Онда сянин гёзлярин бярг вурур,
няхайятсиз гёйлярдян дамджы - дамджы улдуз йагыр, аллахлар годжалыр, сянин додагларын
ися тяравятли галыр, тапмаджалы гизлянгач ойуну башлайыр: «Гялдим! – Гял!».. .
Гаранлыглардан севянлярин биринин харайы, о биринин джавабы эшидилир, вюсал хясряти
адамы мяст эляйир, тякхюджейряли организмдян башлайыб Руфи, эсфери вя Йеленайа
гядяр узун бир йол кечмиш, хятта йер узюндяки бютюн хейванлара да хас олан азгын
ехтирас сяня дя, мяня дя гял - гял дейир.. .
Жоан Равикин голлары арасында уйумушду, рянги авазымышды вя озюню бюсбютюн онун
ихтийарына вермишди. Равик ися она тяряф айиляряк данышыр, хей данышырды.. . Аввялджя
она эля гялди ки, кимся чийинляри узяриндян айилиб бахыр. Кёлгяйя охшайырды,
мюяммалы бир тябяссюмля, сяссиз - сямирсиз онунла бярабяр няся пычылдайырды. Бир аз
да айилди, хисс эляди ки, Жоан да она тяряф учунур.. . Бу да бирджя ан чякди, сонра хяр
шей итиб гетди.. .


Он учюнджю.

– Рюсвайчылыгдыр! – дейян гадын Кетля узбяюз отурмушду, бармагында да зюмрюд
гашлы узюк варды. – Бёйюк биабырчылыгдыр! Бютюн Парис гюлюр. Сян хеч билирдин, Луи
хомосексуалистдир? Харадан билярдин? ! Хеч ким билмирди. Йахшы малалайырмыш. Лина
де Небур онун рясми мяшугяси хесаб олунурду. Инди гёр няляр олуб: бир хяфтя
бундан габаг Ромадан гайыдыр. Дедийиндян дя уч гюн габаг. Эля хямин ахшам да
бу Никенин йанына йолланыр ки, ону севиндирсин. Орда кими гёрся йахшыдыр?
– Оз арвадыны, – Равик тез диллянди.
Зюмрюд гашлы узюк тахмыш гадын башыны галдырыб она бахды, бирдян эля хала дюшдю ки,
дейярдин, рюсвай олан онун оз аридир.
– Бу ахвалаты сиз дя эшидибсиниз? – дейя сорушду.
– Хейр, анджаг эля олмалыдыр.
– Баша дюшмядим! – Гадын хейрятлянди. – Ахы хеч ким демязди ки.. .
Кет гюлюмсяди:
– Доктор Равикин озюнюн хюсуси нязяриййяси вар, Дези. Адыны да тясадюфляр системи
гойуб. Бу нязяриййяйя гёря хягигятя уйгун олмайан шейляр, аз гала, хямишя
хягигят олур.
– Мараглыдыр.. . – Дези нязакятля гюлюмсяди. Анджаг уз - гёзюндян билинирди ки, бурада
мараглы хеч ня гёрмяди.
– Луи орда галмагал гопармасайды, билинмязди. – О, сёзюня давам этди. –Киши
йаман озюндян чыхыбмыш. Инди «Крилон» мехманханасында галыр, айрылмаг истяйир.
Хамы да марагланыр ки, гёрясян, бяханяси ня оладжаг. – О, креслойа йайханараг,
суаледиджи нязярлярля Кетя бахды: – Хя, буна сёзюн нядир?
Кет тез Равикя тяряф дёндю. О ися столун устюндяки сяхляб будагына бахырды.
Устюндя гырмызы халлар олан дюмаг лячякляр кяпяняйя охшайырды. Бундан алавя,
орада бир нечя шлйапа вя узюм, шафталы иля долу сябят вар иди.  – Эля шей олмаз, Дези, хеч инаныласы дейил.
Дези озюндян разы халда Равикя бахды:
– Йягин ки, буну аввялджядян дейя билмяздиниз, эля дейилми?
Равик будагы эхтийатла тязядян бюллур гюлдана гойду:
– Хейр, буну дейя билмяздим.
Дези разылыгла башыны йыргалайыб, чантасыны, анлийини вя алджяклярини гётюрдю:
– Гетмяк лазымдыр, – деди, – Луиза саат бешдя коктейля дявят эляйиб. Назири дя
гяляджяк. Орада йаман гейбятляр олур!
О айага дурду.
– Бунлар бир йана, Фери иля Марта йеня айрылыблар. Бютюн даш - гашыны да озюня
гайтарыб. Учюнджю дяфядир.. . Няся беля шейлярдян йаман хошу гялир. Йазыг лап гойун
кимидир, эля билир, онун озюндян хошлары гялир. Хамысыны гайтараджаг, хяля, бялкя,
устюндя бир шей дя верди. Хямишя эля эляйиб. Онун хябяри йохдур, Марта Остертагын
йанына гедиб, истядийини дя сечиб. Даш - гашы хямишя орадан алыр. Йагут гашлы
санджагдыр, ири, дёрдкюндж дашлары вар, халис гёйярчин ганыдыр. Марта чох агыллы
гадындыр.. . – О, Кети опдю. – Хялялик, гузум, хеч олмаса инди дюнйадан бир аз
хябярин олду. Бурада чох галаджагсан? – дейиб Равикя бахды. Равик хисс эляди ки,
Кетин дя гёзляри она дикилиб.
– Тяяссюф ки, бир аз да галмалы оладжаг, – деди.
Равик Дезинин палтосуну тутду. Йахалыгсыз, озю дя самур дярисиндян иди. «Асл
Жоанын малыдыр», – дейя уряйиндян кечирди. Дези деди:
– Кет иля сиз дя чай ичмяйя гялин. Чяршянбя гюнляри адам лап аз олур, архайынджа
отуруб лаггырты вурарыг. Мян озюм дя джяррахиййя иля чох марагланырам.
– Мямнуниййятля!
Равик гапыны онун архасынджа ортюб, гери гайытды.
– Антигя зюмрюдляр иди.
Кет гюлдю:
– Бир вахт мян дя онлары чох севярдим, Равик. Билдиниз нийя?
– Албяття. Гядрини билян учюн аладыр, адамы чох шейдян горуйур.
– Инди ися мяним учюн мянасы йохдур.. . – Кет дуруб эхтийатла чарпайысына тяряф
гетди.
Равик онун архасынджа бахды:
– Харда йашамагын эля бир мянасы йохдур, Кет. Узагбашы, харадаса бир аз рахат
олар, анджаг бу, асас дейил. Асас одур ки, ондан неджя истифадя эдирсян. Чох вахт хеч
бунун озю дя ваджиб олмур.
Кет чарпайыда отуруб, узун, гяшянг гычларыны адйалын алтында гизлядя - гизлядя:
– Хяфтялярля йорган - дёшякдя галыб, сонра гязишяндя хяр шей мянасыны итирир, – деди.
– Истяйирсиниз, чыхын мехманханайа гедин. Анджаг бир шяртля ки, озюнюзля тибб баджысы
да гётюрясиниз.
Кет башыны булады.
– Сяйахятя чыхана гядяр галаджагам. Бурада Дези кимиляриндян узаг олурам.
– эляляри гяляндя говун гетсин. Лаггыртыдан чох адамы бездирян хеч ня йохдур.
Кет йаваш - йаваш чарпайыда узанды:
– Хеч аглыныза гялярдими, гявязялийиня бахмайараг, Дези чох йахшы анадыр?
Ушагларынын икисини дя гёзял тярбийя эдир.  – Хярдян олур, – Равик этинасызлыгла джаваб верди.
Кет адйалы синясиня чякди:
– Хястяхана монастыр кими бир шейдир, – деди, – хяр хырда шейин гядрини билирсян.
Мясялян, гязмяк, няфяс алмаг, гёрмяк.. .
– Элядир. Хошбяхтлик хямишя харадаса лап йахында олур. Садяджя олараг, айилиб
гётюрмяк лазымдыр.
Кет онун узюня бахды:
– Мяним догру сёзюмдюр, Равик.
– Мяним дя, Кет. Йалныз садя шейляр адамы хеч вахт наюмид гоймур. Хошбяхтлийи
чох узагларда ахтармаг лазым дейил, о да садя шейлярдян башланыр.
Жанно йериндя узаныб, йанына чохлу журнал йыгмышды.
– Ишыгы нийя йандырмырсан? – Равик сорушду.
– Хялялик гёрюрям. Гёзлярим итидир.
журналларда чохлу сюни айаг шякли вар иди. Жанно онлары бёйюк чятинликля тапыб
йыгмышды. Ахырынджылары анасы гятирмишди. Онлардан ан гяшянгини сечиб Равикя
гёстярди. Равик ишыгы йандырды. Жанно деди:
– Лап бахалысы будур.
– Анджаг йахшысы дейил.
– Ан бахалысыдыр. Сыгорта идарясиндян гяляня дейяджяйям ки, бундан истяйирям.
Аслиндя, озю няйимя лазымдыр, пулуну версинляр. Мяня тахта айаг да бяс эляйяр,
тяки пул олсун.
– Сыгорта идарясинин озюнюн хякимляри вар, Жанно, хяр шейя гёз гойурлар.
Оглан дикялди:
– Дейирсиниз, мяня айаг дюзялтдирмяйяджякляр?
– Йох, дюзялтдиряджякляр. Бялкя дя, беля бахалы олмайаджаг.. . Анджаг пулу озюня
вермязляр, чалышаджаглар ки, протези аласан.
– Онда гётюрярям, тез дя сатарам. Билирям, бир аз итиряджяйям. Гёрясян, ийирми фаиз
азалтсам, неджя олар? Аввялджя он фаиз дейяджяйям. Бялкя дя, габагджадан алверчи иля
данышдым. Сыгорта идарясинин ня борджуна, мян протези гётюрдюм, йа гётюрмядим? !
Онун борджу пулу вермякдир, галанын да пя иши? ! Эля дейил?
– элядир. Бахарсан. .
– Йеня бир аз хейри олар. Хямин пула пиштахта дюзялтдирярик, баладжа бир сюд кёшкю
учюн лазым олан шейляри аларыг. – Жанно бидж - бидж гюлдю. – Гатланан айаг.. . Онун
зирзибилляри.. . Чох бахадыр. Чюнки зяргяр ишидир. Лап йахшы олду.. .
– Сыгорта идарясиндян гялян олду?
– Ня айагыма гёря, ня дя дяббя пулу учюн гялян олмайыб. Тякджя хястяхана, тяшрих
хаггы учюн гялмишдиляр. Гёрясян, вякил тутмаг лазымдыр? Сиз ня дейирсиниз? Гырмызы
ишыгда кечди, озюм гёрдюм. Полис.. .
Тибб баджысы ахшам йемяйини гятириб Жаннонун йанындакы столун устюня гойду.
Оглан о чыхыб гедяня кими гёзляди, сонра деди:
– Бурада йемяк болдур, омрюмдя беля йахшы хёрякляр йемямишям. Тяк
ёхдясиндян гяля билмирям, галаныны анам гяляндя йейир. Икимизи дя дойдурур.
Эвдякиня дя гянаят эдир. Палатанын хаггы да чох бахадыр.. .
– Буну сыгорта идаряси верир. Харада галсан, веряджяк.   Огланын бомбоз сифятиндя уркяк бир тябяссюм гязди:
– Доктор Веберля данышмышам, он фаизини озюмя веряджяк. Ахырда сыгорта идарясиня
хагг - хесаб гябзи гёндяряджяк, пулу алан кими он фаизини озюмя гайтараджаг.
– Сян чох агыллы оглансан, Жанно.
– Касыб, гяряк, агыллы олсун.
– Бурасы да дюздюр. Агрыйан йерин вар?
– Кясиб гётюрдюйюнюз айагым агрыйыр.
– асяблярдир, хяля там кейимяйиб.
– озюм дя билирям. Анджаг гюлмялидир, олмайан шей агрыйыр. Бялкя дя, айагымын
руху хяля галыб, агрыйан одур. – Жанно иришди. Зарафаты озюнюн дя хошуна гялмишди.
Сонра бошгабларын устюндяки ортюйю галдырды. – Шорба, тойуг, гёйярти, гогал.. .
Хамысы да анамын пайыдыр, тойугдан йаман хошу гялир. Эвимиздя айда - илдя бир дяфя
олан шейдир.. . – О, йерини рахатлады. – Геджяляр хярдян ойанырам, эля билирям ки,
хамысынын пулуну озюмюз веряджяйик. Адам геджя вахты ойананда бир анлыга озюндя
олмур, ня десян, фикирляшир. Сонра йадыма дюшюр ки, бёйюклярин ушагы кими беля
хястяханада галырам, ня истясям, гятирдярям, зянги басан кими тибб баджысы
гялмялидир, хамысынын да пулуну озгяси веряджяк.. . Антигядир. Хя?
– Дюз дейирсян, лап антигядир.

***

О, «Озирис»дя, гызлары хямишя йохладыгы отагда отурмушду.
– Галан вар? – дейя сорушду.
– Бяли, – Леони джаваб верди. – Ивонна галыб, ахырынджыдыр.
– Гёндяр, гялсин. Сяндя хеч ня йохдур, Леони.
Ивонна ийирми беш йашлы, атли - ганлы, сарышын бир гыз иди вя бютюн фахишяляр кими, онун
да йасты бурну, хырда тотуг алляри, топпуш гычлары варды. О, озюндян разы халда,
йыргалана - йыргалана ичяри гирди, гёдяк ипяк палтарыны йухары галдырды.
– Ора кеч.
– Беля олмаз, доктор?
– Нийя орада узанмаг истямирсян?
Гыз хеч ня демядян гери дёнюб, атли - ганлы йамбызларыны она гёстярди: гёмгёй
кясилмиш, ганчыр багламышды. Дейясян, кимся ону йахшыджа кётяклямишди.
– Зяннимджя, мюштяри бунун хаггыны артыгламасы иля вермиш олар. Зарафат дейил.. .
Ивонна башыны булады:
– Бирджя сантим дя вермяди, доктор. Мюштяри дейилди.
– Онда оз кёнлюня дюшюбмюш. Беля шейлярдян хошун гялдийини хеч билмяздим.. .
Ивонна йеня башыны булады, узюндя мюяммалы бир тябяссюм ойнады. Равик гёрдю ки,
онун бу сёхбятдян хошу гялир, озюню бунунла гярякли адам хесаб эляйир.
– Мян мазохист дейилям! – Бу сёзю билмяси озюня дя ляззят эляди.
– Бяс нядян олуб? Далашыбсан?
Ивонна бирджя анлыга лянгиди, сонра:
– Мяхяббят! – дейиб ляззятля чийинлярини чякди.
– Гысганджлыг?
– Бяли! – Ивоннанын уз - гёзю ишыгланды.  – Чох агрыдыр?
– Беля шей адамы агрытмаз. – О, эхтийатла тахта узанды. – Билирсиниз, доктор, мадам
Роланда аввялджя мяни ишя чыхмага гоймурду. Дедим, бирджя саатлыга иджазя верин,
сонрасына бахарсыныз. Инди бу ганчыр йамбызларла ишлярим аввялкиндян гат - гат йахшы
кедир.
– Нийя?
– озюм дя билмирям. Эляляри вар ки, бундан отрю дяли - диванядир, гёрян кими джуша
гялир. Сон уч гюндя ики йюз алли франк артыг гялир гятирмишям. Бу ня гядяр галар,
доктор?
– ан азы ики, йа уч хяфтя.
Ивонна агзыны марчылдатды:
– Ишляр беля гется, озюмя хяз палто аладжагам. Асл пишик дярисиндян.
– Чатмаса, достун бир дяфя дя гёйярдяр.
– Гёйяртмяз. Эля адам дейил. Сиз дейян гядяр дярин дюшюнян аджлаф дейил.
Эхтирасдан беля эляйир. Хяля бу эхтирас да ола, йа олмайа.. . Йохса, лап айагларына
дюшюб йалварсам да элямязди.
– Хасиййятя бах! – Равик дикялди. – Сяндя хеч ня йохдур, Ивонна.
– Онда гедим ишими гёрюм, ашагыда бир годжа гёзляйир. Саггалына дян дюшюб.. .
Гёмгёй ганчырлары гёстярдим. Беля шейин дялисидир. Эвиндя хеч диня билмир.
Дейясян, хяйалындан гарысыны бу кёкя салмаг кечир.. . –О, шагганаг чякиб гюлдю. –
Доктор, дюнйанын гярибя ишляри вар.. . Дюз демирям?
О, йеня озюндян разы халда йыргалана - йыргалана отагдан чыхды.
Равик аллярини йуду, сонра ишлятдийи алятляри йериня йыгды, пянджяряйя йахынлашды. Гаш
гаралмышды, бомбоз сяма гюмюшю рянгя чалырды. Асфалтын устюндяки чылпаг агаджлар,
Эля бил, мейитлярин гаралмыш алляри иди, гябирдян чыхырды. Йан - йана дюзюлмюш
сянгярлярдян чыхан беля алляри чох гёрмюшдю. Пянджяряни ачыб
байыра бахды. Ишыгла гаранлыгын арасында тяряддюд эдян бир вахт иди, онда хеч ня
хягигят олмур. Эвли кишилярин баладжа мехманханаларда мяхяббятляринин джошан вахты
иди, ахшам ися ляйагятли аиля башчысы кими эвляриня гайыдырдылар.. . Ломбардийа
чёлляриндя италйан гызларынын фелиджлссима нотте (он уч) демяйя башладыглары вахт, адамы
юмидсизлик бюрюйян ан, хяйалларын пярвазландыгы саатлар иди.. .
Пянджяряни ортдю. Эля бил, отаг бирдян - биря гаранлыглашды. Санки, ачыг пянджярядян
кёлгяляр учушуб ичяри долмушдулар вя инди кюндж - буджага гонуб, сяссиз - сямирсиз
пычылдашырдылар. Байаг Роланданын гятирдийи бир шюшя конйак столун устюндя ал - алван,
джилаланмыш топаз дашына охшайырды. Бир анлыга хярякятсиз галды, сонра ашагы дюшдю.
Гур ишыга гярг олмуш бёйюк залда мусиги чалынырды. Чяхрайы рянгли ипяк палтар
геймиш гызлар ики джяргядя йумшаг кятиллярдя айляшмишдиляр. Хамысынын да синяси ачыг
иди, мюштяриляр аладжаглары мала бахмаг истяйирдиляр. Артыг беш - алты няфяри гялмишди.
Чоху да орта йашлы хырда - буржуалар, ишлярини эхтийатла тутан мютяхяссисляр иди,
йохлама вахтыны дягиг билир вя эля хямин анда гялирдиляр ки, сюзяняк тутмасынлар.
Ивонна оз годжасы иля тапышмышды. Кишинин габагында бир гядях «Дюбене» варды, онун
йанында дайанмыш Ивонна ися бир айагыны кятилин устюня гойуб «Шампан» ичирди.
Хяр шампан шюшясиндян он фаизи она чатырды. Киши, дейясян, аглыны итирмиш, йа да
пулунун башындан кечмишди. «Шампан» алмаг тякджя аджнябиляря йарашырды вя Ивонна
да буну йахшы билирди. Мехрибан сирк тялимчиси кими кишинин башынын устюню алмышды.  – Гуртардын, Равик? – гапынын агзында дайанмыш Роланда сорушду.
– Бяли, хяр шей гайдасындадыр.
– Бир шей ичмяк истямирсян?
– Йох, Роланда, мехманханайа гедяджяйям, бютюн гюню ишлямишям. Инди мяня бу
саат исти хамам, тямиз йорган - дёшяк лазымдыр, вяссалам.
Асылганла барын йанындан кечиб, кючяйя чыхды. Бянёвшя гёзлю ахшам гапыны
кясдирмишди. Мави сямада тянха бир тяййаря угулдайырды. Чылпаг агаджларын
хансынынса уджа будагында гара, баладжа бир гуш джях - джях вурурду.
Хярчянгин йыртыджы хейван кими ичин - ичин йедийи бир гадын, оз тягаюдюню хесаблайан
шикяст ушаг, йамбызлары гызыл кясян фахишя, будагдан - будага гонан гаратойуг.
Бунларын хамысы бир - бир архада галыр, о ися, санки, хеч бирини гёрмюр, исти йорган -
дёшяк атирли гаранлыгда йаваш - йаваш бир гадынын йанына йол алыр.. .
– Бир калвадос да гятирдим?
– Хя, бир аз да гятирсин.
Равик ишаря иля баш хидмятчини йанына чагырды.
– Бундан тюнд калвадосунуз йохдур?
– Бу йахшы дейил ки?
– Нийя? ! Йахшыдыр. Бялкя, зирзямидя башгасы ола.. .
– Бахым, гёрюм.
Хидмятчи кассайа догру гетди. Сахибкарын арвады, гуджагында да пишийи, кассанын
архасындаджа йухуйа гетмишди.
Хидмятчи орадан кечиб тутгун шюшяли бир гапынын архасында йоха чыхды. Ичяридя
сахибкарын озю кагыз - кугузла алляширди. Хидмятчи бир аздан джидди, ишгюзар гёркямля
орадан чыхды, Равик тяряфя гёзюнюн уджу иля дя бахмайыб, пиллякянля зирзямийя
дюшдю.
– Дейясян, дюзялир, – Равик диллянди.
Хидмятчи, алиндя шюшя, гайытды. Ону эля эхтийатла тутмушду ки, дейярдин, бялякли
чаганы гуджагына алыб. Кирли - пасаглы бир шюшя иди. Анджаг туристляри алдатмаг учюн тоз -
торпага булашдырыб гятирдикляри шюшялярдян дейилди. Догрудан да, узун мюддят
зирзямидя галдыгындан тоз - торпаг басмышды.
Хидмятчи эхтийатла шюшянин агзыны ачараг, тыхаджы ийляди, гедиб ики ири гядях гятирди.
– Бахын, мюсйё, – дейиб калвадосдан бир аз гядяхя тёкдю. Равик ону гётюрюб
ийляди, сонра ичди, герийя сёйкяниб башыны тярпятди. Хидмятчи дя разылыгла башыны
тярпядиб, гядяхляри йарыйа гядяр долдурду. Равик Жоана деди:
– Дадына бах.
Жоан бир гуртум алыб, гядяхи йеря гойду. Хидмятчинин гёзю онда иди. Жоан хейрятля
Равикя бахды:
– омрюмдя белясини ичмямишям, – дейяряк бир гуртум да алды. – эля бил, хеч ня
ичмирсян, йаг кими гедир.. .
– Эля озюдюр ки, вар, ханым! – Хидмятчийя лап ляззят элямишди. – Дюз тапдыныз.
– Равик, сян хеч йахшы иш гёрмядин. Беля калвадосдан сонра айры хеч ня ичя
билмяйяджяйям.
– Йахшы, йахшы, горхма, ичяджяксян.  – Анджаг бунун дады дамагымдан гетмяйяджяк.
– Эйби йохдур, ахырда романтик бир калвадос ичян оладжагсан.
– Бундан сонра башгалары ляззят вермяйяджяк.
– Аксиня, башгасы даха ширин оладжаг. Биринин хясряти иля о бирини ичяджяксян. Эля буна
гёря дя ичдийин ади калвадос олмайаджаг.
Жоан гюлдю:
– Бош шейдир. Озюн дя билирсян.. .
– Албяття, бош шейдир. Бяс бизи йашадан эля бу бош шейляр дейилми? Гуру - гуру
фактлардан ня чыхар? ! Бяс онда мяхяббят нейляйярди?
– Бунун мяхяббятя ня дяхли?
– Дяхли чохдур. Мяхяббяти йашадан одур. Йохса бирджя дяфя севярдик, сонра хяр
шейдян гачардыг. Анджаг беля оланда йа атыб гетдийин, йа да сяни атыб гедян адамын
кёвряк хясряти тязя гялянин шёхрят чялянгиня чеврилир. Сянин аввялджя итирдийин шей
йени гяляни ал - алван бир рянгя бойайыр. Тясялли учюн гядим, мюгяддяс бир йалан.. .
Жоан она бахды:
– Сян беля данышанда уряйим буланыр.
– Эля озюмюн дя.
– Бир дя беля данышма. Хеч зарафатла да демя. Онда ширин - ширин мёджюзяляр дя
уджузлашыр.
Равик динмяди.
– Онда, эля бил, лап джана доймусан, мяни атмаг учюн йоллар ахтарырсан.
Равик кёвряк бир нявазишля она бахды:
– О барядя хеч нарахат олма, Жоан. Вахт гялиб чатанда мян йох, сян мяни атыб
гедяджяксян. Буна шюбхян олмасын.
Жоан гядяхи йеря гойду:
– Бош - бош данышма! Мян сяни хеч вахт атмарам. Инди мяни хара аздырмаг
истяйирсян?
«Бир бунун гёзляриня бах! – Равик уряйиндян кечирди. – эля бил, орада шимшяк чахыр.
Эля бил, шамларын кёзяртиси орада шимшяйя дёнюр.. . »
– Жоан, – деди, – аздырмаг истямирям. Анджаг истяйирям сяня далга иля бир гайанын
хекайятини данышым. Чохдан олмуш шейдир. Биздян аввял олуб.. . Гулаг ас, бири вар
имиш, бири йох имиш, бир далга вар имиш. Бу далга хансы дяниздяся, мясялян дейяк ки,
Капри бухтасында бир гайайа вурулубмуш. О, хяр гюн озюню бу гайанын гойнуна
атыр, ону йалайыр, геджя - гюндюз опюб охшайыр, дюмаг голларыны бойнуна долайыр,
аглайыр, сызлайыр, йалварыр ки, она мехман олсун. Далга хямин гайаны беляджя севя -
севя, охшайа - охшайа, йаваш - йаваш, алтдан - алтдан ойур, ойур.. . Вя гюнлярин бир гюню
гайа тамам овулур, учуб онун гойнуна йыхылыр…
Равик калвадосдан бир гуртум алды. Жоан дёзмяди:
– Сонрасы?
– Вя далга бирдян гёрюр ки, даха гуджагламага, севиб охшамага, вюсал хясряти иля
йанмага гайа йохдур. О, чилик - чилик олуб, озюнюн гуджагындаджа богулуб, дянизин
дибиня гедиб.. . Билир ки, алданыб.. . Чох фикирляшир ки, нейлясин, ахырда гедиб озюня айры
гайа ахтарыр.. .
– Бяс сонра? – Жоан уркяк бахышларла ону сюздю. – Далганын ня гюнахы? ! Гайа,
гяряк, учмайайды, гайа кими галайды.  – Далгалар хямишя беля дейир.. . Хярякятдя олан шейляр, сюкунятдя оланлардан
гюджлюдюр. Демяк, су гайадан гюджлюдюр…
Сябри тюкянян Жоан алини йеллятди:
– Бунларын бизя ня дяхли? ! Чох мянасыз хекайятдир. Йохса, йеня мяни аля салырсан?
Агяр эля шей олса, сян мяни атаджагсан.. . Дягиг билирям!
Равик гюлдю:
– Бу да мяни атыб гедяндя, дейяджяйин сон сёзляр оладжаг. Дейяджяксян ки, гуйа, мян
сяни атмышам. Истядийин гядяр дя бяханя тападжагсан, хамысына да инанаджагсан.. . Вя
дюнйанын ан улу мяхкямяси олан тябиятин гаршысында бяраят газанаджагсан.. . – Равик
хидмятчини ишаря иля йанына чагырды. – Бу калвадосу бизя верярсиниз?
– Апармаг истяйирсиниз?
– Агяр иджазя версяйдиниз.. .
– Мюсйё, биздя беля гайда йохдур, бютёв шюшя сатмырыг.
– Сахибкардан сорушун.
Хидмятчи гедиб, алиндя гязет гайытды. «Пари суар» иди.
– Сахибкар деди ки, сизя вермяк олар, – дейиб тыхаджы мёхкям сыхды, аввялджя гязетин
ичиндяки идман алавясини гётюрдю, сялигя иля бюкюб джибиня гойду, сонра шюшяни «Пари
суар»а бюкдю. – Буйурун, мюсйё, анджаг гаранлыгда, сярин йердя сахлайын.
Сахибкарын бабасындан галмадыр.
– Олду!
Равик пулуну вериб шюшяни алды, диггятля она бахды:
– Сян эй йайын истисиндя, мави пайызын сяринлийиндя Нормандийа багларында
кюляклярин сыгалладыгы алмалары гыздыран гюняш шюасы, гял бизимля гедяк! Йаман
лазымсан бизя! Анджаг хансы бир кюндждяся йатыб галмысан!
Кючяйя чыхдылар. Йагыш башламышды. Жоан дайанды:
– Мяни севирсян, Равик?
– Хя, Жоан! Сян дюшюндюйюндян дя чох севирям.
Жоан она сыгынды:
– Бу, бязян хеч хисс олунмур.
– аксиня! Йохса, сяня эля нагыллар данышардым?
– Башгаларыны данышсан, даха йахшы олар.
Равик йагыша бахыб гюлюмсяди.
– Мяхяббят дупдуру, баладжа бир голмячя дейил ки, шяклин хямишя ора дюшсюн, Жоан.
Онун туфаны вар, фыртынасы вар.. . Онда гямиляр, шяхярляр гярг олур, сяккизайаглы
илбизляр, гызыл кюпяляри, мирвариляр батыр. Анджаг мирвариляр чох дяриня гедир.. .
– Мяним эля шейлярдян башым чыхмаз. Бирджя ону билирям ки, мяхяббят омюрлюк бир -
бириня багланмаг демякдир.
«Омюрлюйя бах! – Равик уряйиндян кечирди. – Лап ушаг нагылы данышыр. Бирджя дягигя
дёзя билсян, бёйюк шейдир.. . »
Жоан палтосуну дюймяляди.
– Каш инди йай олайды, – деди, – омрюмдя йайы индики кими истямямишдим.. .
Жоан гара рянгли палтарыны шкафдан гётюрюб, чарпайынын устюня атды:
– Хярдян бу палтара лап нифрят эдирям. Эля хямишя бу гара палтар, эля хямишя
«Шяхризад». .. Хяр гюн дя эйни шейляр.. . Эйни шейляр.. .  Равик она бахды, анджаг динмяди.
– Чатмады сяня?
– Нийя ки.. .
– Нийя мяни гётюрюб буралардан гетмирсян, азизим?
– Хара?
– Хара гялди.. . Хара олур - олсун.. .
Равик гязети ачыб, шюшянин тыхаджыны чыхартды, сонра бир гядях гятириб долдурду.
– Гял, – деди, – ич!
Жоан башыны булады:
– Хейри йохдур. Бязян ичмяйин дя хейри олмур. Бязян дя хечджя няйин! Бу ахшам о
сяфехлярин йанына гетмяк истямирям.
– Зянг вур, де хястясян.
– Ня фярги вар, сабах йеня гедяси олачагам. Бу даха пис.. .
– Адам бир нечя гюн хястя ола биляр.
– Бунун да хейри йохдур. – Жоан она бахды. – Нийя беля олду? Мяня ня олуб,
язизим? Гюнахкар, бялкя, йагышдыр? Йохса, нямишлик йаган бу гаранлыг? Хярдян
мяня эля гялир ки, гябирдяйям. Ахшама дёняндя адам лап богулур. Бир аз бундан
габаг хяр шейи унутмушдум, о баладжа ресторанда сянинля отуранда хошбяхт идим.. .
Бу атыб - атылмаг сёхбятини нийя арайа салдын? Мян о хагда хеч ня билмяк, хеч ня
эшитмяк истямирям. Эля данышанда мяни гюсся бюрюйюр, вахимяли гюнляр гёзлярим
онюндя тязядян джанланыр, онда да билмирям, нейляйим. Билирям, сян эля мянада
демирсян, анджаг мяня тясир эляйир. Мяня тясир эляйир, йеня йагыш, йеня гаранлыглар.. .
Сян беля шейляри билмязсян, чюнки мёхкямсян.
– Мёхкямям?
– Хя.
– Сян буну харадан билирсян?
– Чюнки горхмурсан.
– Мян даха хеч нядян горхмурам. Анджаг бунлар айры - айры шейлярдир, Жоан.
Жоан онун дедиклярини эшитмяди. Ири аддымларла отагда гязиширди вя отаг беля
аддымлар учюн чох дарлыг эдирди. «Хямишя эля гязир ки, эля бил, узю кюляйя гедир! » –
Равик уряйиндян кечирди.
– Каш йахамы бунлардан гуртара биляйдим! Бу мехманханадан, геджя
ресторанларындан, адамын узюня йапышган кими йапышан сыртыг бахышлардан гачмаг,
узаглашмаг истяйирям.. . – Жоан дайанды. – Равик, биз хямишя беля, индики кими
йашамалыйыг? Биз дя бир - бирини севян адамлар кими йашайа билмярик? Хямишя бир
йердя олаг, бизим дя оз шейляримиз олсун, ахшамлар хеч нядян горхмайаг, рахат
олаг, бу джамаданлардан, мянасыз кечян гюнлярдян, адамы хямишя гярибсядян
мехманханалардан джанымыз гуртарсын.
Равикин уз - гёзюндян хеч ня анышдырмаг олмазды. «Башланды! » – дейя фикирляшди.
Онсуз да буну чохдан гёзляйирди!
– Жоан, догрудан, биз дя эля йашайа билярик?
– Нийя йашамайаг ахы? Башгалары нийя йашайыр? Хамынын исти йувасы вар, гоша
гязирляр, мянзилляри вар, гапыны ортян кими, бютюн дярд - алям чякилиб гедир, даха
бурадакы кими диварлара хопуб галмыр.. .
– Догру сёзюндюр? –Равик бир дя сорушду.  – Хя.. .
– Демяк, баладжа, рахат бир мянзил.. . Кичик, рахат бир мешшан сяадяти.. . Вулканын
икиджя аддымлыгында кичик, рахат бир динджлик. Сянин догру сёзюндюр?
– Башга джюр дя демяк олар. Беля йох.. . Адам лап нифрят эляйир. Севянляр башга сёз
тапыб дейяр.. .
– О сёзляр хеч няйи дяйишмир, Жоан. Бу, сянин догру сёзюндюр? Ахы хеч биримиз
дюнйайа беля хяйат учюн гялмямишик.
Жоан айаг сахлады:
– Мяни чых.. .
Равик гюлюмсяди. Бу тябяссюмдя нявазиш дя, кинайя дя, гюсся нишаняляри дя вар иди.
– Жоан, – деди, – сян дя беля хяйат учюн йаранмамысан. Сян мяндян дя бетярсян.
Анджаг бу, йеганя сябяб дейил. Башгасы да вар.. .
– Хя, – Жоан аджы - аджы тясдиг эляди. – Билирям.. .
– Йох, Жоан, сян ону билмирсян. Инди озюм дейяджяйям. Десям, йахшыдыр. Сян дя
индики кими аглына башга шей гятирмязсян.
Жоан онунла узбяюз дайанды.
– Ня гядяр тез десям, о гядяр йахшыдыр. Анджаг дейяндян сонра мяни чох соргу -
суала чякмя.
Жоан динмирди. Бирдян - биря сифяти байагкы ифадясини итирди, йеня аввялки сифят олду.
Равик онун алляриндян йапышды:
– Мян Франсада хялвяти йашайырам, – деди. – Сянядим йохдур. Асл сябяб будур.
Она гёря дя мянзил тута билмярям, севдийим адамла да эвляня билмярям. Бунун
учюн, гяряк, сянядим, визам олсун. Дюзюня бахсан, хеч ишляйя дя билмярям.
Гяряк, гизлиндян, онун - бунун авязиня иш гёрям. Мян башгалары кими йашайа
билмярям.
Жоан гёзлярини бярялдиб она бахырды:
– Дюз сёзюндюр?
Равик чийинлярини чякди:
– Бу джюр йашайанлар йюзлярля, минлярлядир. Йягин, сянин дя хябярин вар. Инди буну
хамы билир. Мян дя о йюзлярдян, минлярдян бирийям. – О гюлюмсяйиб Жоанын аллярини
бурахды. – Морозов белясиня «гяляджяйи олмайан адам» дейир.
– Хя.. . Бяс.. .
– Хятта дейярдим ки, беля йахшыдыр. Ишляйирям, доланырам.. . Бир дя сян варсан.. .
Бунларын йанында хырда - хуруш чатышмазлыг хеч нядир.
– Бяс полис?
– Даха полисин дя веджиня дейил. Тясадюфян илишсям, олкядян чыхараджаглар, вяссалам.
Бу да нисйя сёхбятдир. Йахшы, гет ресторана зянг эля, де ки, гялмяйяджяйям. Гой бу
геджя тякджя бизим икимизин олсун. Бютюн геджя! Де ки, хястясян. Арайыш истясяляр,
Вебердян дюзялдярям.
Жоан йериндян тярпянмяди.
– олкядян чыхараджаглар.. . –Жоан бу сёзляри эля деди ки, эля бил, мянасыны йени - йени
анлайырды. – Чыхараджаглар? Франсадан? Демяк, чыхыб гедяджяксян?
– Бир нечя гюнлюйя.. .
Жоан, санки, бу сёзляри эшитмяди.
– Гедяджяксян! – деди. – Гедяджяксян! Бяс онда мян нейляйяджяйям?  Равик гюлюмсяди:
– Хя, догрудан, нейляйяджяксян?
Жоан алини дизинин устюня гойуб эля отурмушду ки, дейярдин, донуб.
– Жоан, ики илдир бурадайам, гёрюрсян ки, хеч ня олмайыб.
Бу сёзляр онун халына тяфавют элямяди.
– Бирдян олса, неджя?
– Тез гайыдаджагам. Ики, уч хяфтяйя бурадайам. Эля билярсян, гязмяйя гетмишям.
Йахшы, дур зянг эля.
Жоан тяряддюдля айага дурду.
– Неджя дейим?
– Де ки, бронхларына сойуг олуб. Бир аз да хырылты иля даныш.
Жоан телефона тяряф гетди, лакин чатмамыш тялясик гери гайытды. Равикя сарылды.
– Равик.. .
Равик эхтийатла ону озюндян аралады.
– Гет, – деди, – хамысыны да унут. Бялкя дя, беля йахшыдыр, бизи эхтирасын гулу
олмага гоймаз. Эшгимиз саф олар, абяди мяшял кими аловланар, устюндя кялям
говурдугун мятбях газы кими гах йаныб, гах да сёнмяз. Инди гет, зянг эля.
Жоан дястяйи галдырды. Равик онун неджя данышдыгына гёз гойурду. Аввялджя хеч
озюндя дейилди, гёзлярини Равикдян чякмирди, эля бил, ону индиджя гялиб
апараджагдылар. Анджаг гетдикджя инамла, чякинмядян йалан данышмага башлады. Хятта
лазым олмайан шейляр дя уйдурду. Уз - гёзю джанланды, синясиндяки агрылары тясвир
еляйяндя, она уйгун гырышды. Сясиндян йоргунлуг йагырды, хырылты да гетдикджя
чохалырды вя ахырда осгюрмяйя башлады. Даха Равикя бахмырды, гёзлярини харайаса
лап узаглара зилляйиб, бютюн варлыгы иля рола гирмишди. Равик дя динмядян онун неджя
данышдыгына фикир верирди вя сонра бир гуртум калвадоа ичди. «Хеч няйи гарышдырмады,
– дейя уряйиндян кечирди. – Гюзгю кимидир, хяр шейи антигя гёстярир, анджаг хеч няйи
тутуб сахлайа билмир.. . »
Жоан дястяйи асыб, алини сачларына чякди:
– Инандылар, – деди.
– Сян лап ала актйор имишсян.
– Дедиляр ки, йатагдан дурмайым. Сабаха гядяр кечиб гетмяся, Аллах хатириня, бир
гюн дя галым.
– Гёрдюн? ! Сабахын да иши дюзялди.
– Хя.. . –Жоанын узюня бирджя анлыга гаранлыг чёкдю. – Дюзялди.. .
Сонра Равикя йахынлашды:
– Сян мяни йаман горхутдун, Равик. Де ки, онларын хамысы йалан иди. Ахы сянин
хярдян беля данышмагын олур. Де ки, хамысы йалан иди. Индиджя дедикляринин хамысы
йалан иди!
– Хамысы йаландыр.. .
Жоан башыны онун синясиня сёйкяди:
– эля шей герчяк ола билмяз. Мян йеня йалгыз галмаг истямирям. Сян хямишя
мянимля олмалысан. Тяк галанда, хеч няйям. Сянсиз хеч няйям, Равик!
Равик йухарыдан - ашагы она бахды:
– Жоан, – деди, – сян хярдян ади чобан гызы олурсан, хярдян дя мешяляр йарашыгы
Диана! Гах да хяр икисиндян!  Жоан хеч гымылданмады:
– Инди хансынданам?
Равик гюлюмсяди:
– Сян инди гюмюшю сачлы Дианасан! Рам эдилмязсян, олюм гохулу бир илахясян!
– Буну тез - тез десян, ня олар? !
Равик сусду. Жоан онун ня фикирляшдийини баша дюшмяди. Хеч лазым да дейилди.
Хошуна гяляни, она йарашаны гётюрюр, галанына фикир вермирди. Равики она баглайан
да эля бу хасиййяти дейилдими? Хяр джяхятдян озюня охшар адамы ким истярди?
Мяхяббятдя ахлаг нормасы ахтаран кимдир? Бу, зяиф адамларын тапынтысы иди!
Мяхяббят гурбанларынын шикайят долу сызылтысы иди!
– Ня фикирляширсян? – Жоан сорушду.
– Хеч ня.
– Хеч ня?
– Йох, – деди, – бир нечя гюнлюйя чыхыб гедярик, Жоан. Гюняш бол олан йеря гедярик.
Йа Канна, йа да Антибя. Джяхянням олсун бу чякиняджякляр! Джяхянням олсун
ючотаглы мянзил, мешшан рахатлыгы хаггындакы хяйаллар! Онлар бизим учюн дейил.
Геджяляр, исти йай хясрятли дюнйа гёйлярдя сюзян айла бирликдя йухуйа гедяндя, сян
озюн Будапештин шабалыд атирли багларына дёнмюрсянми? ! Дюз дейирсян, гял бу
гаранлыглардан, сойугдан, йагышдан узаглашаг! Хеч олмаса, бир нечя гюнлюйя!
Жоан башыны галдырыб онун узюня бахды:
– Догру сёзюндюр?
– Хя.
– Бяс полис?
– Полис дя джяхянням олсун! Буралар орадан тяхлюкялидир. Туристляр галан йерляря чох
фикир вермирляр. Хюсусиля бахалы мехманханалара! О тяряфлярдя олмамысан?
– Йох, хеч вахт. Бирджя Италийада, Адриатик дянизинин сахилляриндя олмушам. Ня вахт
чыхырыг?
– Ики, йа уч хяфтяйя. Ан йахшы вахтдыр.
– Пулумуз вар ки?
– Бир аз вар. Ики хяфтяйя, ня гядяр лазымдырса, оладжаг.
– Эйби йох, уджуз пансионда галарыг.
– Уджуз пансион сяня йарашмаз. Сянинки йа беля дараджаг бир отагдыр, йа да биринджи
дяряджяли мехманханалар. Антибдяки «Кап» мехманханасына дюшярик. Беля
меххманханалар чох этибарлы олур, сяняд дя сорушмурлар. Индилярдя танынмыш бир
хейванын, хансы мямурунса гарныны йараджагам, пулун галаныны да о веряджяк.
Жоан гахды. Онун сифяти йеня ишыгланмышды.
– Гял, – деди, – мяня бир аз калвадос вер. Дейясян, догрудан да, сяадят шярбятидир.
О, чарпайыйа тяряф гедиб, байырлыг палтарларыны гётюрдю:
– Илахи, – деди, – мяним дя олуб - галаным бу ики гара кёхня джыр - джындырдыр.
– эйби йохдур, онун да хаггында бир шей фикирляшярик. Бу ики хяфтядя бир шей олар.
Йа варлы бир адамын кор багырсагынын агрысы тутар, йа да хансы милйончунунса гычы
сынар.. .


Он дёрьдюнджю.


Андре Дюран йаман озюндян чыхмышды.
– Даха сизинля ишлямяк олмаз, – дейирди.
Равик чийинлярини чякди. Вебердян эшитмишди ки, Дюран хяр тяшрихя он мин франк алыр.
Агяр аввялджядян оз шяртини демясяйди, Дюран йеня икиджя йюз гёндярярди. Ахырынджы
дяфя дя эля о гядяр гёндярмишди.
– Озю дя тяшрихя йарымджа саат галмыш! Хеч сиздян гёзлямяздим, доктор Равик.
– Озюм дя гёзлямирдим.
– Озюнюз дя билирсиниз ки, мяним алиджянаблыгыма хямишя бел багламаг оларды.
Билмирям, бирдян - биря нийя сёвдяляшмяйя башладыныз. Хястянин талейи биздян асылы
олдугу анда хагг барядя данышмагдан зяхлям гедир.
– Мянимся йох!
Дюран диггятля Равикин узюня бахды. Онун гырышмыш дюмаг тякясаггал сифятиндя
ляйагят, гязяб нишаняси варды. Гызыл саганаглы эйняйини дюзялтди.
– Йахшы, ня гядяр истяйирсиниз? – дейя кёнюлсюз халда сорушду.
– Ики мин франк.
– Ня? – эля бил, Дюрана гюлля дяймишди, анджаг буна инанмаг истямирди. Бирджя
кялмя: – Гюлмялидир, – деди.
– Чох гёзял, башга адам тапмаг сизин алиниздя нядир ки! Бинойа дейин, ала
джяррахдыр.
Равик палтосуну гётюрдю. Дюран хейрятля она бахды, ляйагят йаган сифяти йедди йеря
айилди. Равик папагына ал атанда, дёзя билмяди:
– Дайанын! – деди. – Адамы беля дарда гоймазлар! Буну нийя дюнян демядиниз?
– Дюнян бага гетмишдиниз, неджя дейяйдим?
– Ики мин франк! Билирсинизми, мян озюм хеч бу гядяр пулу истяйя билмярям? !
Хястя достумдур, ондан узагбашы, тяшрихя чякилян хярджи ала билярям.
Андре Дюран инди ушаг нагылларындакы няджиб Аллахлара охшайырды. Йетмиш йашы варды,
чох дягиг диагноз гойса да, камил джяррах дейилди. Бу тяджрюбяни дя она кечмиш
кёмякчиси Бино газандырмышды. Бино да ики ил бундан габаг озюня хястяхана
ачмышды. Хямин вахтдан Дюран чятин тяшрих оланда Равики чагырырды. Равик эля
зяргяр дягиглийи иля ишляйир, эля ифчин тикишляр гойурду ки, йара хеч билинмирди. Дюран
ися Бордо шярабларынын махир билиджиси иди вя тез - тез йюксяк сявиййяли зийафятляря
гедирди. Онун хястяляри дя чох вахт адлы - санлы адамлар олурду.
– Габагджадан билсяйдим.. . – Дюран оз - озюня мызылданды.
Анджаг, аслиндя, хямишя билмишди. Эля она гёря дя чятин тяшрихляря бир - ики гюн
галанда багдакы эвиня гедирди, бунунла да тяшрихдян габаг гиймят хагда
данышмагдан гачырды - Сонрасы асан иди: Равик умидини гялян дяфяйя баглайыр, анджаг
онда да беля олурду. Бу дяфя ися – Дюран хеч гёзлямирди – лап сон анда дейил,
тяшрихя йарым саат галанда гялмишди. Хястяйя бихушдары верилмямиш ону
йахаламышды. Буна гёря дя Дюранын сёхбяти тез кясмяйя бяханяси галмамышды.
Тибб баджысы башыны гапыдан узадыб сорушду:
– Бихушдары веряк, джянаб профессор?
Дюран аввялджя гыза, сонра да йалварыджы, инсаф диляйян нязярлярля Равикя бахды.
Равик дя инсанпярвяр, анджаг гятиййятли бахышларла джаваб верди.  – Сиз ня дейирсиниз, джянаб доктор Равик?
– Сёз сизиндир, профессор.
Дюран тибб баджысына тяряф дёндю:
– Бирджя дягигя дя сябир эдин. Тяшрихин гедишиндя бязи гейляри дягигляшдирмялийик.
Гыз башыны гери чякди. Дюран тязядян Равикя тяряф дёндю:
– Йахшы, нейляйяк? – дейя тяня иля сорушду.
Равик аллярини джибиня гойду:
– Сабаха сахлайын, йа да бир саат геджикдириб Бинону чагырын.
Бино аз гала ийирми ил Дюранын йериня тяшрих элямиш, газанджы ися хеч ня олмушду.
Чюнки Дюран, бир гайда олараг, ону сярбяст ишлямяйя гоймамыш, хямишя баджарыглы
кёмякчи кими гялямя вермишди. Буна гёря дя Бинонун Дюрандан зяхляси гедирди
вя ан азы беш мин франк истяйяджякди. Буну Равик дя, Дюранын озю дя йахшы билирди.
– Доктор Равик, бу джюр сёвдяляшмяк бизим сянятимизя йарашан иш дейил.
– Мян дя о фикирдяйям.
– эля ися нийя мяним йашыма хёрмят гойуб, хяр шейи озюмюн хялл элямяйимя
имкан вермирсиниз? ! Ахы индийя кими мяндян хямишя разы галмысыныз.
– Хеч вахт галмамышам.
– Бяс нийя демирдиниз?
– Чюнки мянасы йох иди. Онда пул мяни о гядяр дя марагландырмырды. Инди ися
марагландырыр. Чюнки лазымдыр.
Тибб баджысы йеня гялди:
– Хястя нарахат олур, джянаб профессор.
Дюранла Равик бахышдылар. Равик билирди ки, франсыздан пул гопармаг чятин
мясялядир. Хятта йяхудилярдян гопармагдан да мюшкюлдюр. Йяхудини гялир
марагландырыр, франсызы ися вердийи пул.
Дюран тибб баджысына тяряф дёндю:
– Бирджя дягигя дя гёзляйин.. . Нябзини, ган тязйигини, хярарятини йохлайын.
– Хамысыны элямишям.
– Онда бихушдарыны башлайын.
Тибб баджысы гетди.
– Йахшы, – Дюран гятиййятля диллянди. – Мин франк веряджяйям.
– Ики мин! – Равик дюзялиш верди.
Дюран разылашмады, алини дюмаг тякясаггалына чякди:
– Бура бахын, Равик! – О, бирдян гызышды. – Ишлямяк хюгугу олмайан бир гялмя
кими.. .
– Хеч сизин дя авязинизя тяшрих элямяйя ихтийарым йохдур! – Равик сакитджя онун
сёзюню кясди вя фикирляшди ки, о аняняви миннят башлайаджаг: хяля саг ол десин ки, бу
олкядя гизляниб.. . Анджаг Дюран бундан ваз кечди, гёрдю ки, бир шей чыхмайаджаг.
Вахт ися гёзлямирди.. .
– Йахшы, ики мин олсун! –О, бу сёзляри эля йаныглы - йаныглы деди ки, эля бил, агзындан
чыхан сёз йох, ики мин франкын озю иди. –Ня олар, оз джибимдян верярям. Анджаг эля
билирдим, элядийим йахшылыглар йадыныздан чыхмайыб.
Дюран джаваб гёзляди. Равик ися уряйиндян кечирди: «Бу ганичянлярин ахлаг дярси
вермякдян йаман хошлары гялир. Дюймя илгяйиня фяхри Легион ленти тахмыш бу годжа  гурд утанмаг авязиня, мяня инсафсыз дейир, озю дя эля билир ки, догрудан да,
белядир.. . »
– Демяк, ики мин! – Дюран йеня озю диллянди. – Ики мин! – Бир дя тякрар эляди. Вя
бунлары дейяндя эля кёврялди ки, санки догма вятяня, азиз Аллаха, йамйашыл
чямянликляря, хыналы кякликляря, улу «Сян - Эмилион»а алвида дейирди! – Инди башлайа
билярик?
Кишинин ал - голу, айаглары арыг олса да, гарны йекя иди, пий багламышды. Равик
тясадюфян онун ким олдугуну ойрянмишди. Ады Левал иди вя озю дя мюхаджирлярин
ишиня бахырды. Буну она Вебер демишди, гюля - гюля кими тяшрих эдяджяйини баша
салмышды. Левалы «Интернасионал»дакы бютюн гачгынлар таныйырдылар. Равик скалпели
чякди вя Левалын гарны китаб кими ачылды, кясийин уджларыны тялясик бярк - бярк сыхды,
пыртлайыб чыхмыш сарымтыл пий гатына бахды:
– Пулсуз - парасыз бир аз арыгладарыг, сонра озю тязядян йыгар, – деди.
Дюран джаваб вермяди. Равик пий гатыны кясиб гётюрдю ки, азяляляри тапсын. «Бу да
гачгынларын йердяки Аллахы! – дейя уряйиндян кечирди. – Йюзлярля адамын талейи
онун бу сюмюйю чыхмыш, инди хярякятсиз галмыш алляриндядир. Годжа профессор
Майери олкядян чыхармаг хаггында гёстяриши дя бу вермишди. Анджаг Майерин о
язаблы йоллары бир дя кечмяйя хейи галмамышды вя чыхарыландан бир гюн габаг озюню
палтар шкафындан асмышды. Она гёря палтар шкафындан асмышды ки, хеч йердя гармаг
тапмамышды. Чятинлик дя чякмямишди. О гядяр адж - сусуз галмыш, о гядяр арыгламышды
ки, шкафдакы чянгял дя ону сахламышды. Сяхяр - сяхяр хидмятчи гыз ону тапанда,
аввялджя эля билмишди ки, эляджя палтардыр, ичиндяки джясяди сонра гёрмюшдю. Агяр бу
пий басмыш гарында бир азджа инсаф олсайды, Майер хяля дя йашайарды.. »
– Сыхадж!. . Тампон!
Йеня кясмяйя башлады. Ити джяррах бычагы зяргяр дягиглийи иля кясирди. Адамы хейран
гойан дягиг олчю дуйгусу! Бу да гарын бошлугу.. . Гыврыла - гыврыла бир - бириня
доланмыш ичалат.. . Бу гарныйыртыг кишинин дя оз ахлаг принсипляри варды. Онун да бир
инсан кими Майеря йазыгы гялирди, анджаг онунла бярабяр, башга хисс дя варды, адына
милли бордж дейирди. Хямишя бир пярдя тапыб архасында гизлянмяйя ня вар? ! Хяр
бёйюйюн дя бир бёйюйю вар! Амрляр, гёстяришляр, бордж, вязифя вя бир дя йеддибашлы
аждаха – ахлаг нормасы, мяджбуриййят, сярт герчяклик, мясулиййят.. . Даха ня билим
няляр.. . Адиджя инсанлыг ганунларындан гачыб архасында гизлянмяк учюн пярдя
тапмага ня вар!
Бу да од кисяси.. . Иринляйиб сырадан чыхыб.. . Йаглы хёрякляр, нёвбянёв Бордо
шяраблары, асябилик ону бу кёкя салмышды.. . Агяр инди пис кясся, ону лап бёйюк, йа да
дярин эляся неджя? Онда бирджя хяфтядян сонра гачгынларын титряйя - титряйя «олум, йа
олюм» хёкмюню гёзлядикляри, саралмыш кагыз - кугуз, кясиф гювя гохулу отагда
бундан йахшысы отурмазмы? ! Йахшысы! Бялкя дя, бетяри гялди, ня билмяк олар.. . Инди
гур ишыгларын алтындакы джяррахиййя столуна хушсуз узадылмыш бу алтмыш йашлы киши дя,
шюбхясиз, озюню инсанпярвяр хесаб эляйирди. Йягин ки, мехрибан ата, гайгыкеш ар
иди. Анджаг кабинетя гирян кими «хеч джюр мюмкюн дейил», «бяс онда неджя олар.. . »
кими ибарялярин архасында гизлянян зюлмкара чеврилирди. Майер бурада галыб оз
касыбчылыгыны элямякля, дул галмыш Розентал «Интернасионал» мехманханасында
хидмятчиляр учюн айрылмыш баладжа кюндждя бюзюшюб, гестапонун чохдан о дюнйайа  гёндярдийи оглунун йолуну гёзлямякля, джийяр хястялийиня тутулмуш Шталман оз
баладжа дюканында чах - чух элямякля Франса дагылмазды.. . Йазыг Шталман сярхяди
гизли кечдийи учюн алты ай хябсханада йатды, сонра, эля бил, олмяк учюн орадан чыхды.
Хеч сярхядя дя чатдыра билмяди.. .
Йахшы.. . Кясик йахшы алынды.. . Ня бёйюк дейилди, ня дя дярин. Сап.. . Инди дя лигатура
сапы.. . Бу да од кисяси.. . Ону Дюрана гёстярди. Устюндяки пий гаты ишыгда
парылдайырды. Ведряйя атды, тязядян йарайа тяряф айилди. Нийя Франсада тикиши бу
сапла гойурлар? Сыхачы гётюр! Иллик гялири отуз - гырх мин франк олан орта сявиййяли бир
мямурун алышыб - йанан гарны.. . Бяс о, тяшрих учюн он мин франкы нядян верир?
Галаныны харадан газаныр? Бу йекягарын да ня вахтса учдаш ойнайыб.. . Тикиш дя
йахшы алынды.. . Ифчин - ифчин.. . Тякясаггалы гёрюнмяся дя, ики мин франкын агрысы хяля
дя Дюранын узюндя галмышды. Гёзляриндян билинирди. Хяр гёзюндя мин франк.. .
Мяхяббят дашы да аридяр! Йохса о гядяр пулу бу годжа гурддан зорла гопарыб, онун
«сойгунчулуг танры буйругудур» кими инамыны алт - юст эляйя билярдми? Сабах
рийакар бир мехрибанлыгла гедиб бу йекягарыны йанында отураджаг, онун
миннятдарлыгыны гябул эдяджяк.. . Эхтийатлы ол, бир сыхадж да бурда имиш! Бу йекя гарын,
жоапла мяним учюн бир хяфтя Антибдя галмаг демякдир. Зяманянин тоз - думанлы
гасыргасында бир хяфтялик ишыгдыр. Туфангабагы бир парча мави сямадыр! Инди ися
дяриалты лайы тикмяк лазымдыр. Тикишя сёз ола билмяз, ики мин франка дяйяр. Гяряк
гайчынын бирини Майердян хатиря кими ичяридя гойайдым! Бу ишыг нийя беля
гюйюлдяйир? Адамын фикри нийя беля чох гарышыр? Йягин, гязетлярдяндир. Бир дя
радио.. . Йаланчылар, горхаглар бютюн гюню чярянляйирляр. Сёз йыгыны адамы лап чашбаш
гойур. Ах, бу долашыг фикирли бейинляр! Гапылары хяр джюр джяфянгийатын, зирзибилин
узюня ачыгдыр! Хяля дя идракын аджы тяджрюбясиня алыша билмир. Ах, бу кясярсиз
бейинляр! Джяфянгийатлар! Хя, бу да гуртарды.. . Инди галды дяринин озюню тикмяк.. .
Бир - ики хяфтядян сонра тир - тир асян гачгынлары говаджаг. Бялкя дя, од кисясиз бир аз
инсафлы оладжаг.. . Агяр олмяся.. . Анджаг беляляри сяксян йашына кими галыр, хамы да
она эхтирам гёстярир, озю дя хёрмят - иззятини сахлайыр, нявя - нятиджяси онунла фяхр
эдир. Хазырдыр! Апарын!
Равик алиндяки алджякляри, узюндяки тянзифи чыхарды. Мётябяр мямуру резин тякярли
хяряйин устюндя сяссиз - сямирсиз джяррахиййя отагындан апардылар. Равик онун
архасынджа бахды. «Каш биляйдин, Левал, – уряйиндя деди, – сянин халалджа, гануни од
кисян мяня, бурада гейри - гануни йашайан бир гачгына Риверада бир нечя гейри -
гануни хошбяхт гюн бяхш эдяджяк! »
Йуйунмага башлады. Онунла йанашы Дюран да, неджя лазымдырса, дамарлары чыхмыш
аллярини йуйурду. Бармагларыны тямиз - тямиз сюртдюкджя онун ритминя уйгун алт
чяняси дя аста - аста тярпянирди, эля бил, агзында няся чейняйирди. Озю дайананда,
чяняси дя дайаныр, башлайанда ися тязядян тярпянирди. О, бу дяфя тялясмядян,
хямишякиндян чох йуйунду. Равик фикирляшди ки, ики мин франкла видалашаджагы аны бир
аз да узадыр.. .
– Инди ня гёзляйирсиниз? – Дюран бир аздан сорушду.
– Пулу.
– Хястя верян кими гёндяряджяйям. Бир нечя хяфтя чякяр. О чыхасы.. . Веряси.. .
Дюран аллярини силмяйя башлады. Сонра бир шюшя «джОрсе» одеколону гётюрюб овчуна
чиляди, аллярини овушдурду:  – Сиз ки мяня инанырсыныз, эля дейилми?
«Аджлаф! – Равик уряйиндян кечирди. – Мяни алчалтмаг истяйир».
– Бяс дейирдиниз, хястя достунуздур, тякджя хястяхана хярджлярини веряджяк? !
– Бяли.. . –Дюран билмяди, ня десин.
– Эля ися бу хярджляр аз оладжаг. Ишлядилян шейляр, бир дя тибб баджыларынын хаггы…
Хястяхана сизинкидир. Хамысына бир йердя йюз франк чякин, устюндян чыхын, галаныны
верин.
– Хястяхана хярджляри, доктор Равик, – Дюран дикялди, – тяяссюф ки, мян
гёзлядийимдян чох олду. Сизин ики мин франк да она аиддир, ону да, гяряк, хястядян
алам. – О, аллярини ийляди. – Гёрюрсюнюзмю…
Дюран гюлюмсяди. Сапсары дишляри гар кими аг саггалы иля гярибя тязад йарадырды.
«Эля бил, гарын устюня чиркли су тёкюбляр. – Равик уряйиндян кечирди. – Ня истяйир
элясин, пулу веряджяк. Хялялик Вебердян аларам. Бу годжа гурд истяйир миннят эляйим.
Бирджя ону гёрмяйяджяк! »
– Йахшы, – деди, – агяр инди эля чятиндирся, сонра гёндярярсиниз.
– Эля бир чятинлийи йохдур. Сизин бу тяклифиниз гяфилдян, гёзлянилмяз олса да … Ахы
гайда вар, ганун вар…
– Эйби йохдур, онда биз дя хяр шейи гайда - ганунла эляйярик. Эйни шейдир.
– Хеч дя эйни шей дейил.
– Нятиджяси бирдир. Инди ися мяни багышлайын, гедим араг ичим. Хялялик…
– Хялялик… – Дюран лап мат галмышды.
Кет Хегстрем гюлюмсяди:
– Нийя мянимля гетмяк истямирсиниз, Равик?
Зяриф, узун, шах гамятли, мягрур Кет онунла узбяюз дайаныб, аллярини палтосунун
джибиня гоймушду.
– Инди Фезолада Форсите гюлляри ачмыш олар. Багын хасары онларын сарымтыл аловуна
бюрюнюб. Соба, китаблар, сакитлик.. .
Гючядя бир йюк машыны угулдады. Хястяхананын баладжа гябул отагында асылмыш
шякиллярин чярчивясиндяки шюшяляр джингилдяди. Шартр килсясинин шякилляри иди.. .
– Геджялярин сюкуту. Тянхалыг.. . Бунлар хошунуза гялмир?
– Гялир. Анджаг, бялкя дя, дёзя билмядим.
– Нийя дёзмюрсюнюз?
– Сюкут о вахт йахшы олур ки, адам озю дя сакит олсун.
– Мян озюм дя хеч сакит дейилям.
– Анджаг ня истядийинизи билирсиниз. Тяхминян, бу, эля о демякдир.
– Сиз билмирсиниз?
– Мян хеч ня истямирям.
Кет йаваш - йаваш палтосунун габагыны дюймялямяйя башлады:
– Буну неджя баша дюшмяк лазымдыр, Равик? Хошбяхтликдир, йохса бядбяхтлик?
Равик нарахат халда гюлюмсяди:
– Чох гюман ки, хяр икисидир. Ахы онлар хямишя гоша олур. Бу хагда чох дюшюнмяк
дя лазым дейил.
– Бяс нейлямяк лазымдыр?
– Севинмяк.   Кет она бахды:
– Бунун учюн икинджи адам лазым дейил.
– Аксиня, лазымдыр.. .
Равик сусду, «Гёр няляр данышырам? ! – дейя уряйиндян кечирди. – Кимися йола
саланда, адам хямишя беля олур. Айрыланда билмир нейлясин, башлайыр кешиш кими
хейир - дуа вермяйя.. . »
– Йадыныздадырмы, Кет, бир дяфя джюзи сяадятдян данышырдыныз? Беляляри, йанмыш эвин
йан - йёрясиндя битян бянёвшя кими, хяр йердя чохдур. Хяйатын чох йахшы гануну
вар: хеч ня гёзлямирсянся, мяйус галмайаджагсан. Сонракылар о гядяр дя тясирли
олмур.
– Эля дейил! – Кет этираз этди. – Сиз дейянляр, адам хястя оланда, горха - горха
гяляджяк хаггында дюшюняндя олур. Эля ки сагалыб дурдун, хамысы кечиб гедир,
башлайырсан чох шей истямяйя.. .
Бу вахт пянджярядян Кетин узюня гур ишыг дюшдю вя онун гёзляри кёлгядя итди, тякджя
зяриф додаглары гёрюндю.
– Флоренсийада таныш хякиминиз вар? – Равик сорушду.
– Хейр. Лазым оладжаг ки?
– Демяк олмаз. Билсям, орада хякиминиз вар, рахат оларам.
– Озюмю лап йахшы хисс эдирям. Бир шей олса, гайыдарам.
– Албяття, гайытмаг лазымдыр. Анджаг инди эхтийат учюн дейирям. Флоренсийада бир
йахшы хяким вар, профессор Феола. Йадынызда галар? Феола.. .
– Галмаз. Лазым дейил, Равик.
– Она мяктуб йазаджагам, хярдян сизи йохлайар.
– Няйя лазымдыр? Ахы мяндя хеч ня йохдур.
– Профессионал эхтийаткарлыгдыр, Кет, хеч ня йохдур. Она йазарам, озю зянг вуруб
сизи тапар.
– Неджя истяйирсиниз.. . – О, чантасыны гётюрдю. – Саламат галын, Равик, мян гетдим.
Бялкя, Флоренсийадан эля бирбаша Канна, орадан да «Джонте ди Савой»ла Нйу - Йорка
гетдим. Агяр йолунуз Америкайа дюшся, гёряджяксиниз ки, уджгар бир кянддя
йашайырам, арим, ушагларым вар, ат, ит сахлайырам. Сизин таныдыгыныз Кет Хегстреми
бурада гойуб гедирям. Онун гябри «Шяхризад»да оладжаг. Оралара гедяндя хярдян
мяни дя хатырлайын, саглыгыма ичин.
– Йахшы, араг ичярям.
– Хя, араг ичин.
Кет йарыгаранлыг отагда дайанмышды вя ня эдяджяйини билмирди. Байагкы ишыг инди
шякиллярдян биринин устюня дюшюрдю. Уджунда хач олан баш мехраб иди.. .
– Гярибядир, – Кет диллянди. – Гяряк мян инди севиняйдим. Анджаг нядянся хеч
севинмирям.. .
Инди онунла узбяюз дайаныб тяряддюд эляйян Кет кёврялмишди, артыг няйися гят
элямишди, бир аз да гюссяли иди.
– Айрылыг заманы ан йахшысы тез чыхыб гетмякдир, – Равик сюкуту позду. –Гялин, мян
сизи отюрярям.
– Элядир.. .
Мюлайим хавадан нямишлик гохусу гялирди. Гюняш гюруб эдирди, сяма да полад
кими гёзярмишди.  – Гедим, сизя такси гятирим, Кет.
– Лазым дейил, тиня гядяр пийада гетмяк истяйирям. Орада озюм тапарам. Эля бил,
биринджи дяфядир, кючяйя чыхырам.
– Неджядир?
– Шяраб кимидир, адам мяст олур.
– Бялкя, такси гятирим?
– Хейр, пийада гедяджяйям. – О, йаш кючяйя бахыб гюлдю. –Гялбимин харасындаса
горху хисси хяля дя галыб. Бу да айрылыгдандыр?
– Бяли, ондандыр.
– Саламат галын, Равик.
– Хялялик, Кет.
Кет бирджя анлыга йеня тяряддюд эляди, санки, няся демяк истяди. Сонра аста - аста,
эхтийатла, сярраст аддымларла пиллякяни дюшюб, кючяйя чыхды, бянёвшяйи рянгя чалан
гаранлыга, харадаса гизляниб ону гёзляйян олюмюня догру аддымлады, бир даха
дёнюб гери бахмады.
Равик гери гайытды, Кет йатан палатанын йанындан кечяндя гулагына мусиги сядасы
дяйди. Тяяджджюбля дайанды. Билирди ки, тязя хястя гётюрмяйибляр.. .
Эхтийатла гапыны ачанда гёрдю ки, тибб баджысы дизи устя отуруб, габагында да
граммофон вар. О, Равики гёрян кими дикялди, сычрайыб галхды. Граммофонда
гядим бир мусиги – «Ле дерниер валсе» (он дёрд) чалынырды.
Гыз халатынын гырышыгыны дюзялтди:
– Буну мисс Хегстрем багышлайыб, –деди. –Американындыр, бураларда тапылан шей
дейил. Парисин хеч йериндя йохдур, тякджя мяндядир. О дягигя йохладым. Беш валы бир
дяфяйя гойурсан, озю дяйишя - дяйишя охудур! – Онун уз - гёзюндян бяхтийарлыг
йагырды. – Гиймяти, ан азы, уч мин франк олар. Хяля валларыны демирям, дюз алли алты
дянядир. Радиосу да вар. Асл хошбяхтликдир!
«Йеня дя хошбяхтлик! – Равик уряйиндян кечирди. – Инди дя граммофон хошбяхтлик
олду.. » О дайаныб мусигийя гулаг асды. Скрипканын инилтиси, сентиментал ах - наляси
оркестрин башы узяриндя гёйярчин кими сюзюрдю. Бязян беля дюшюк махнылар адамын
юряйиня Шопенин ноктюрнляриндян тез йол тапыр! Равик отагы нязярдян кечирди.
Чарпайы йыгышдырылмыш, йорган - дёшяк чеврилмишди. Дёшякагы, йастыгюзю вя башга
ишлянмиш шейляр гапынын агзында бир йеря йыгылмышды. Пянджяряляр ачыг иди вя геджя,
кинайяли бир тябяссюмля ичяри бойланырды. Бу отагда инди Кетдян йалныз йаваш - йаваш
учуб гедян атир гохусу вя бир дя йюнгюл валсын сон аккордлары галмышды.. .
– Хамысыны бир дяфяйя апара билмярям. – Гызын сяси ону хяйалдан айырды. –Чох агыр
олар. Аввялджя озюню апарарам, сонра да ики дяфя гайыдыб, валлары. Бялкя дя, уч дяфя
гайыдасы олдум. Антигя шейдир, бунун хатириня лап бир кафе дя ачмаг олар.
– Йахшы фикирдир. – Равик диллянди. –Эхтийатлы олун, сынар!

Он бешинджи.


Равик йаваш - йаваш айылды. Бир хейли йуху иля герчяклик арасында тяряддюд эляди.
Гярибя алям иди: йуху хяля тамам гетмямишди, гырыг - гырыг да олса давам эдирди, о,  эйни заманда билирди ки, бунларын хамысы йухудур. Гёрюрдю ки, алман сярхядинин лап
йахынлыгында – Швартсвалдда, баладжа бир дямир йолу стансийасындадыр. Хараданса су
шырылтысы эшидилирди. Даглардан шам агаджларынын атри гялирди. Йай иди вя хяр йаны гатран
ийи, чямян гохусу бюрюмюшдю. Гюруб эдян гюняшин гыпгырмызы сачаглары релсляря
доланмышды, санки, онларын устю иля тякярляриндян ган даман бир гатар кечмишди.
«Мян бурада нейляйирям? – Равик уряйиндян кечирди. – Мяним Алманийада ня
ишим? Мян ки Франсадайам.. . Парисдяйям.. . » Йумшаг, ал - алван ляпяляр ону
гойнуна алыб тязядян йуху аляминя апарды. Парис далгаларын гойнунда чалханды,
думана гарышды, харадаса гярг олуб гетди. О, Парисдя дейилди.. . Алманийада иди.. .
Тязядян бурайа нийя гайытмышды?
Баладжа вагзалда вурнухурду. Бялядчи гязет кёшкюнюн йанында дайанмышды.
Ортайашлы бу киши «Фолкишер Беобахтер» гязети охуйурду вя атли йанаглары, сапсары
гашлары вар иди.
– Нёвбяти гатар ня вахт оладжаг? – Равик ондан сорушду.
Бялядчи сюст нязярлярля ону сюздю:
– Хара гедирсиниз?
Равикин уз - гёзюню гяфил бир горху далгасы гарсалады. Хара гялиб чыхмышды? Бура
хара иди? Хансы стансийа иди? Фрайбурга гетдийини десинми? Лянят шейтана, харада
олдугуну нийя билмирди? Гёзляри перрону дёрд доланды: хеч йердя хеч ня
йазылмамышды. Гюлюмсяди:
– Мязуниййятдяйям, – деди.
– Бяс хара гедирсиниз? – Бялядчи йеня сорушду.
– Гязмяйя чыхмышам.. . Гёрмязя - билмязя дюшмюшям. Пянджярядян баханда чох
хошума гялди.. . Инди ися гялмир.. . Шялалядян зяхлям гедир.. . Чыхыб гетмяк истяйирям.
– Ахы хара гетмяк истяйирсиниз? Хара гетдийинизи билмирсиниз?
– Бириси гюн Фрайбургда олмалыйам. Хяля ики гюн вахтым вар. Хара гялди
гетмякдян, гязмякдян йаман хошум гялир.. .
– Бу, Фрайбург йолу дейил. – Бялядчи диггятля ону сюздю.
«Бу ня гялятдир элядим? ! – Равик уряйиндян кечирди. – Нийя сорушурам? Няйимя
лазымды? Сакитджя отуруб гёзлямирям? Неджя гялиб чыхмышам бура? »
– Билирям, – деди, – хяля вахтым чохдур. Бураларда албалы арагы тапылар? Асл
Швартсвалд арагы олсун
– Ичяридя, буфетдя вар. – Бялядчи гёзлярини ондан чякмирди.
Равик сал дашлар дёшянмиш перронла йаваш - йаваш буфетя тяряф гетди. Стансийанын устю
ачыг иди вя онун аддым сясляри хяр йанда айдынджа эшидилирди. Биринджи вя икинджи
дяряджяли гёзлямя залында ики киши отурмушду. Онларын бахышлары Равикин кюряйиня
санджылмышды. Эйванда бир джют гарангуш вурнухурду. Озюню эля гёстярди ки, гуйа,
гарангушлара тамаша эдир вя гёзюнюн уджу иля бялядчийя сары бахды. О, гязети
бюрмяляди вя Равикин далынджа гялди. Равик буфетя гирди. Ичяридян пивя ийи гялирди,
хеч кяс дя йох иди. Гери дёндю. Бялядчи байырда дайанмышды вя онун гялдийини
гёрюб зала гирди. Равик аддымларыны йейинлятди. Бирдян хисс эляди ки, ондан
шюбхялянибляр. Бинанын тининя чатанда дайаныб йан - йёрясиня бойланды. Перронда хеч
кяс йох иди. Тез озюню багаж шёбяси иля бош кассаларын арасына верди, синя - синя
платформа сютунларынын алтындан кечиб телеграф отагына чатды. Ичяридян тыггылты гялирди;  отагын пянджяряси алтындан сивишиб, бинанын о бири башына чыхды. Огрун - огрун атрафа
гёз гяздирди, джялд релсляри адлайыб, йамйашыл чямянликля шам мешясиня тяряф
гётюрюлдю. Зянджиротунун тозлу лячякляри атрафа сяпялянди. Мешяйя чатан кими
дайаныб гери бахды, гёрдю ки, дямирйолчу иля кишиляр перронда дайаныблар.
Дямирйолчу али иля ону гёстярди вя кишиляр йюйюрмяйя башладылар. Равик озюню
шамлыга вурду, тиканлы будаглар уз - гёзюню далады. Бир хейли йана сапыныб дайанды,
йерини билдирмямяк учюн сясини ичиня чякди. Кишилярин кол - косу йара - йара, будаглары
шаггылдада - шаггылдада бу тяряфя гялдийини гёрюб йеня гачмага башлады. Анджаг
диггяти архада иди. Бязян хеч ня эшидилмирди вя онда дайаныб диншяйирди. Инди йеря
узанмышды вя шыггылты гялян кими, сяс салмамаг учюн иряли сюрюнюрдю. Атрафы
диншяйяндя йумругларыны сыхараг няфясини ичиня чякирди. Бютюн бядяни гыдж олмушду,
аз галырды дуруб гачсын. Анджаг бунунла йерини билдирярди. Йалныз кишиляр хярякятя
гяляндя тярпянмяк оларды. Чямянликдя, мави Хепатиджа трилоба чичякляринин арасында
узанмышды. О, бу чичякляри йахшы таныйырды.. . Эля бил, мешянин уджу - буджагы йох иди.. .
Инди хяр тяряфдян шыггылты гялирди.. . Хисс этди ки, бядяниндян тяр сел кими ахыр. Бирдян,
санки, айагы диздян ашагы гопуб дюшдю, ойнаглары сусталды. Истяди галхсын, анджаг
йеря чёкдю, эля бил, батаглыга дюшмюшдю. Тез йеря бахды: бярк иди. Демяк, айаглары
уйюшмюшдю. Онлар, санки, сюмюкдян дейил, резиндян иди. Кишиляр гетдикджя
йахынлашырдылар. Гюдж вериб бир дя галхды, анджаг «резин айаглары» йеня бяркимяди. О,
йеря чёкдю. Уйюшмюш айагларыны джырмаглады. Иряли сюрюндю, хисс этди ки, шыггылты
гетдикджя йахынлашыр вя бу анда мави сяма будагларын арасындан бойланды, хяр тяряф
ишыгланды, билди ки, дуруб гачмаса, ахыры чатыб.. . Йеня бютюн гюджюню топлайыб,
айагларыны архасынджа сюрюдю.. . Сюрюдю.. . Дёнюб гери бахды вя аджы тябяссюмлю бир сифят
гёрдю. Бу, Хаакенин сифяти иди.. . Батырды, йер ону удурду, хеч ня эляйя билмирди,
йаваш - йаваш батырды, йаваш - йаваш богулурду.. . Вя алини йахасына апарыб
дартышдырмага башлады, эля бил, озюню чякиб чыхармаг истяйирди.. . Сонра инилдяди.
Инилдяйирди? Харада иди? Хисс эдирди ки, алляри богазына кечиб. Али дя, богазы да
суйун ичиндяйди.. . Синяси дя, уз - гёзю дя.. . Гёзлярини ачды. Харада олдугуну хяля дя
кясдиря билмирди. Хара иди? Кёрпя шам мешясиндяки батаглыг, йохса?. . Парис хяля
аглына гялмирди. Танымадыгы бир алямя дюшмюшдю вя эля бил, ай гёйдя чармыха
чякилмишди. Гюджля сезилян хачын архасында солгун бир ишыг парчасы асылмышды, санки,
ишгянджя ичиндя говрулан мюгяддясин фярйады иди. Агымтыл, солгун ишыг бомбоз
сямада сяссиз - сямирсиз фярйад гопарырды. Бядирлянмиш ай иди, «Интернасионал»
мехманханасындакы отагын хачшякилли пянджярясиндян беля гёрюнюрдю.. .
Равик дикялди. Бу ня демяк иди? Ган долу гатар ганы сюзюля - сюзюля ганлы релслярин
юстю иля шютюйюрдю.. . Бу йухуну йюз дяфя гёрмюшдю. Гёрмюшдю ки, йеня
Алманийададыр, йеня говулур, излянир, адам олдюрмяйи ганун халына салмыш ганлы
режимин джялладлары ону тягиб эдир. Бир йухуну ня гядяр гёрмяк оларды? ! Диггятля айа
бахды. О, санки, хараданса чохлу ишыг бордж алыб, йер узюндяки бютюн рянгляри удурду.
Гёрдюйю бу йухулар хябс дюшяргяляринин дяхшятляри, ганына гялтан эдилмиш
достларынын донуг сифяти, бютюн бу дяхшятляря дёзмяли олан адамларын гурумуш гёз
йашлары даша дёнмюш агрылары, чятин айрылыг анлары вя зюлмлярин зюлмю олан тянхалыгла
долу иди. Гюндюзляр йеня биртяхяр унутмаг олурду. Хямин гюнлярля индинин арасына
уджа бир хасар чякирсян, онда хеч ня гёрюнмюр. Бу хасар йаваш - йаваш, хямин агыр  илляр узуну тикилмиш, бютюн арзулары арсызлыг богмуш, кечмиш хатиряляр торпагын дярин
гатларына гёмюлюб устю дёйюлмюш, лап адын озюня кими кечмишля баглы хяр шей
гопарылыб атылмыш, хиссляр даша - дямиря дёнмюшдю. Вя ня вахтса, озюню унутдугун
анда кечмишин аджылы - ширинли хатиряляри баш галдырыб сяня «гял - гял»» дейяндя, хушун
башындан чыханаджан ичирсян, хяр шейи унудурсан. Анджаг буну тякджя гюндюзляр
элямяк олур. Геджяляр ися озюндя олмурсан, хатиря кёхлянинин джилову бошалыр, шахя
галхыб шюурун сярхядлярини кечир вя бир вахт торпагын дярин гатларына басдырдыгын
анлар тязядян баш галдырыр, хатирялярин дону ачылыр, кёлгяляр сайрышыр, йаралар гёз - гёз
олуб суланыр, дяхшятли бир туфана дёнюб, гурдугун бютюн бянд - бяряни йерля - йексан
эляйир! Унутмаг! Анджаг бу да о вахт мюмкюн олур ки, дюнйа инсан ирадясинин
нуруна бойанмыш олсун. Хямин нурлу ишыг сёнюб, хятта сохулджанларын хышылтысы беля
эшидиляндя, чохдан олюб гетмиш дюнйа Винета (он беш) кими далгаларын гойнундан баш
галдырыб тязядян джанланмага башлайанда ися хяр шей башга джюр олур. Онда, гяряк,
хяр ахшам аглын башындан чыханаджан ичясян, хяр шейи унудасан, геджяляри гюндюзя,
гюндюзю дя геджяляря чевирясян. Гюндюзляр гёрдюйюн йуху геджяляр гёрдюйюн йуху
кими дяхшятли олмур. Озю азмы беля элямишди? Чох вахт бютюн геджяни кючялярдя
долашыб, сяхярин гёзю ачыланда мехманханайа гайытмамышдымы? Йа да бютюн
геджяни «катакомба»да бир йолдаш тапыб ичя - ичя Морозовун «Шяхризад»дан
гайытмасыны гёзлямиш, сонра онунла сюни палмаларын «кёлгясиндя» азмы вурмушду?
Хямишя дя бу пянджярясиз отагда сяхярин ачылдыгыны дивардакы саатдан билмишдиляр.. .
Адятян, суалты гайыгда галанлар беля чох ичяр.. . Албяття, башыны булайа - булайа «даха
йетяр, бир аз агыллы олмаг лазымдыр» демяйя ня вар! Анджаг гёрюрсян ки, лянят
шейтана, бундан чятин хеч ня йох имиш. Нейляйясян, хяйат оз хяйатлыгында галыр,
гах хеч ня олур, гах да хяр шей.. . Ондан ал чякмяк дя лап асандыр. Анджаг бу хям
дя интигам арзусундан, хяр гюн, хяр саат аля салыб тюпюрдюйюня, гёздян салмага
чалышдыгына бахмайараг, тяхминян, «адамлыга, инсанлыга инам» адланан шейдян ал
чякмяк дейилми? Хяйат ня гядяр мянасыз олса да, ону бош гилиз кими тулламаг
олмаз. Лазым гяляндя, мюбаризя вахты чатанда о хямишя мяналы олур. Хяйат адама
тякджя оз шяхси истякляри, гисас, лап ганына ишляся дя – худпясяндлик, озюню йаддан
чыхарыб башгаларына кёмяк элямяк, чох ваджиб хесаб эляйиб дюнйаны бирджя аддымлыга
да олса, бу ган чанагындан, чиркабдан узаглашдырмаг учюн лазым дейил. Хяйат
адама бир дя она гёря лазымдыр ки, мюбаризя апарсын, садяджя олараг, няфяси ня гядяр
гедиб - гялир, мюбаризя учюн фюрсят гёзлясин. Анджаг гёзлямяк дя адамы ичин - ичин
йейир, умидляр алт - юст олур, устялик, сяни гизли бир горху хисси дя бюрюйюр ки, тамам
ялдян дюшяджяксян, гёзлямякдян узюляджягсян, йоруладжагсан, хяйатла айаглаша
билмяйяджяксян. Адам эля буна гёря дя асяблярини йериндян ойнадан хяр шейи йерли -
дибли унутмаг, амансызджасына, ришхяндля, аджы кинайя иля, пешманчылыг хисси
дуймадан онун башыны бирйоллуг азмяк, сонра ися тамам башга адам, озгя бир
«мян» олмаг истямирми? Анджаг бир аздан йеня йатырсан, озюндя олмурсан вя о
дяхшятли хатиряляр тязядян сяни оз гойнуна алыр.. .
Бядирлянмиш ай йаваш - йаваш пянджярядян чякилирди. Инди о, чармыха чякилмиш
мюгяддяс Исайа дейил, узагда дайаныб сыртыг - сыртыг онун - бунун пянджярясиня,
йатагына тамаша эляйян хяфиййяйя охшайырды. Равик тамам айылмышды. Аслиндя, о
гядяр дя дяхшятли йуху дейилди, бундан да бетярини гёрмюшдю. Анджаг чохдан иди ки,
йуху гёрмюрдю. Фикря гетди: хя, тяк йатмагын дашыны атандан бяри йуху гёрмюрдю.. .  Али иля йан - йёрясини йохлады. Шюшя йох иди. Чохдан ону бура гоймурду, кюндждяки
столун устюндя олурду. Бир анлыга тяряддюд эляди. Билирди ки, ичмяся дя кечиняр. Ичся
ня оларды ки? Дуруб айагйалын стола тяряф гетди, бир гядях тапыб, шюшяни ачды. Онда
гятирдикляри калвадосдан галмышды. Гядяхи йеня долдуруб, пянджяряйя тутду. Айын
ишыгында опал кими бярг вурурду. «Арага, гяряк, ишыг дюшмясин, – дейя фикирляшди. –
Ня гюняш, ня дя ай ишыгы.. . Бютюн геджяни бядирлянмиш айын ишыгында галан йаралы
асгярляр ади геджялярдян чох зяифляйирди.. . » Башыны булайыб гядяхи галдырды. Йеня
сюздю. Гери дёняндя гёрдю ки, Жоан гёзлярини ачыб она бахыр. Гымылданмады.
Гёрясян, Жоан, догрудан да, айылмышды? !
– Равик.. . – Жоан диллянди.
– Хя.. .
Жоан диксинди, эля бил, йениджя ойанды.
– Равик.. . – Онун сяси дяйишди. – Равик.. . Орада нейляйирсян?
– Ичирям.. .
– Нийя? – Жоан дикялди, хяйяджанланды. – Ня олуб? Няся олуб?
– Йох, хеч ня.
Жоан али иля сачларыны гери сыгаллады:
– Аллах, сян сахла! – деди. – Йаман горхдум.
– Билсям хеч галхмаздым. Дедим, ойанмазсан.
– Гёзюмю ачанда гёрдюм, кюндждя дурмусан.. . Озю дя лап биртяхярсян.. .
– Багышла, Жоан, эля билдим, ойанмазсан.. .
– Бирдян хисс элядим ки, йанымда йохсан. Сойуг иди, эля бил, кюляк асирди.. . Диксиниб
айылдым. Сяни о кюндждя гёряндя, лап горхдум. Няся олуб?
– Йох, Хеч ня.. . Хечджя ня, Жоан. Ойанмышдым, истядим ичям. .
– Бир гуртум да мяня вер.
Равик гядяхи долдуруб она тяряф гетди:
– Инди лап ушага охшайырсан, – деди.
Жоан гядяхи икиялли алыб ичмяйя башлады. Йаваш - йаваш ичир, шюшядян Равикя бахырды.
– Нийя айылдын, Равик?
– Билмирям, дейясян, ай ишыгы ойатды.
– Мяним айдан зяхлям гедир.
– Антибдя ися хошун гяляджяк.
Жоан гядяхи йеря гойду.
– Догрудан, гедирик?
– Хя, гедирик.
– Бу лянятя гялмиш думандан, чискиндян джанымыз гуртараджаг?
– Хя, джанымыз бу лянятя гялмиш думандан, чискиндян гуртараджаг.
– Онда бир гядях дя сюз.
– Йатмаг истямирсян?
– Йох! Адамын йатмага хейфи гялир. Хяйатымызын чоху эля йухуда кечир. Бир гядях
араг вер. Хансындандыр? Бяс ону да озюмюзля гётюрмюрдюк?
– Хеч ня гётюрмяк лазым дейил.
Жоан диггятля онун узюня бахды:
– Хямишя беля оладжаг?  – Хямишя.
Равик гедиб пянджярянин пярдялярини чякди. Анджаг онлар аралы галырды. Ачыг йердян
ичяри сюзюлян ай ишыгы отагы ики болюрдю.
– Нийя гялиб узанмырсан, Равик?
Равик диванын йанында дайанмышды. Инди хяряси ай ишыгынын бир тяряфиндя галмышды.
Чарпайынын устюндя отурмуш Жоан кёлгя кими гёрюнюрдю. Тутгун парылтылы сачлары
бойун - богазына дагылмышды. Чылпаг иди. Онларын хяряси бир гаранлыг сахиля
бянзяйирди вя пянджярядян сюзюлян бу сойуг ишыг няхайятсиз дяниз кими онлары
айырмышды. Йуху атирли бу ишыг отагын кюнджюня дюшюрдю вя эля бил эфир, гохулу,
хавасыз бир узун йолдан кечиб гялмишди, эля бил, исти гюняш шюасы иди, лап узагларда
сёнмюш бир улдуза дяйиб сойуйур, орадан да йаваш - йаваш отага сюзюлюр вя хеч йана
чыхыб гетмяся дя, ону долдура билмирди.. .
– Нийя гялмирсян, Равик?
Она сары гетди; гаранлыгдан чыхыб ишыга дюшдю, сонра йеня гаранлыга гирди. Икиджя
аддымлыг йол иди, анджаг Равикя йаман узаг гёрюндю.. .
– Шюшяни дя гятирдин?
– Хя.
– Гядяхи истяйирсян? Саат нечядир?
Равик баладжа саатын фосфорлу агрябляриня бахды:
– Бешя аз галыр.
– Демяк, бешдир.. . Анджаг уч дя ола билярди.. . Йа да йедди.. . Геджяляр заман дайаныр,
тякджя саатлар ишляйир.
– Хя.. . Анджаг буна бахмайараг, хяр шей геджяляр олур. Бялкя дя, эля она гёрядир.
– Ня олур?
– Эля шейлярдир ки, нятиджяси гюндюзляр билинир.
– Мяни горхутма. Сян адамлар йатанда олан шейляри дейирсян?
– Хя.
Жоан гядяхи онун алиндян алыб ичди. О, чох гёзял иди вя Равик хисс этди ки, ону
севир. Бу гёзяллик хейкял гёзяллийи, шякил гёзяллийи дейилди. О, кюляйин хяр гюн
сыгалладыгы чямянлик кими гёзял иди. Гялби хяйат эшги иля дойюнюрдю. Бу, хямин
хяйат иди ки, ики сехирли хюджейряни бирляшдириб, бомбош ана бятниндя ону бу джюр гёзял
йаратмышды. Сирли бир тапмаджа иди: баладжа бир тохумун микроскопла гёрюнян
хюджейряляриндя гяляджяйин бёйюк бир агаджы йатыр вя аввялджядян билинир ки, хямин агадж
бёйюйюб гол - будаг атаджаг, бар гятиряджяк, хяр илин хансы апрел сяхяриндяся чичяк
ачаджаг. Йа да бирджя вюсал геджясиндя киминся узю, чийинляри, гёзляри, бах, лап эля бу
чийинляр, бу гёзляр йараныб, сонралар дюнйанын хансы нёгтясиндяся милйонларын
арасында итиб - батаджаг вя гюнлярин бир гюню, сойуг нойабр геджясиндя, Парисдя, «де
Алма» кёрпюсюнюн устюндя она раст гяляджяк.. .
– Нийя хяр шей геджяляр олур, Равик?
– Она гёря ки.. . Йахын гял, азизим, эй мяним дяхшятли йухуларын чянгиндян
гопардыгым, айлы чямянлярин гойнунда тапдыгым мяляйим, йахын гял.. . Хя, она гёря
ки, геджя дя, йуху да сатгындыр. Йадындадырмы, бу геджя бир йердя йатдыг. Эля йахын
йатдыг ки, йалныз инсанлар беля йахын йата билярляр. Уз - гёзюмюз, бютюн бядянимиз
бирляшди, фикирляримиз, няфясляримиз бир - бириня гарышды. Сонра йуху аста - аста арамыза
гирди. Аввялджя бомбоз, гёзя гёрюнмяйян бир лякя кими гялди, сонра джюзам  хястялийи тяки бейнимизя, ганымыза ишляди, дамджы - дамджы шюурумуза чилянди,
гёзляримизи йумду вя ахырда бизи айырды. Хярямиз гаранлыг бир канала дюшюб уздюк,
танымадыгымыз йерляря гедиб чыхдыг, башымыза няляр гяляджяйини билмядик.. . Мян
айылан кими сяня бахдым, гёрдюм ки, йатырсан. Анджаг чох узагларда идин,
итирмишдим сяни.. . Мяндян хябярин йох иди.. . Эля йеря гетмишдин ки, алим чатмырды.. . –
Равик онун алиндян опдю. – Бу неджя мяхяббятдир ки, хяр геджя йуху сяни мяним
алимдян алыр? !
– Мян ки сяня сыгыныб йатмышдым. Йанындаджа узанмышдым.. . Голларынын
арасындаджа... .
– Йох, сян йад бир олкядя идин. Йанымда узанмышдын, анджаг озюн узагларда идин.
Бялкя дя, гедиб Сириуса чыхмышдын. Сян гюндюзляр чыхыб гедяндя беля олмур. Чюнки
хара гетдийини билирям. Бяс геджяляр?
– Йанында идим.. .
– Йох, йанымда дейилдин. Йанымда узанмышдын, анджаг озюн йох идин. Адам,
шюурун нязаряти итян бир алямдян неджя гайытдыгыны билмир. Озюнюн хябяри олмур,
башгалашыб гайыдыр.
– Сян дя элясян.
– Хя, мян дя эляйям. Гядяхи бура вер, мян бош - бош данышырам, сян ися ичирсян.
Жоан гядяхи она узатды:
– Йахшы ки, айылдын, Равик. Саг олсун ай! О олмасайды, инди йатырдыг, бир - биримиздян
хябяримиз йох иди. Йа да хансымызынса гялбиня айрылыг тохуму дюшярди. Ахы
озюмюздян хябяримиз йох иди! О да йаваш - йаваш, гизли - гизли джюджяряр, бой атар,
бёйюйяр вя гюнлярин бириндя.. .
Равик астадан гюлдю:
– Беля шейляр сянин бейниня батмаз.. . Дюз демирям, Жоан?
– Элядир. Бяс сянин?
– Мяним дя. Анджаг, гёрюнюр, няся вар, она гёря дя фикир вермирик. Инсанын
бёйюклюйю дя эля бундадыр.
Жоан йеня гюлдю:
– Мян беля шейлярдян горхмурам. Она гёря ки, бядянимизя архайынам. Онлар ня
истядиклярини хяр джюр зирзибилля долмуш башымыздан йахшы билир.
Равик гядяхи башына чякди:
– Йахшы, о да дюздюр, – деди.
– Бундан сонра йатмасаг ня олар?
Равик шюшяни айын гюмюшю рянгли ишыгына тутду. Калвадос йарыдан гечмишди.
– Аз галыб, – деди. – Хяр халда, чалышарыг.
Шюшяни чарпайынын йанындакы баладжа столун устюня гойду, сонра гери дёнюб Жоанын
узюня бахды:
– Сян бютюн кишилярин арзуладыгы бир гадынсан, Жоан! Хяля бир аз да артыгсан, хеч бир
тясяввюря сыгмазсан.
– Йахшы, Равик, онда гял хяр геджя ойанаг. Сян геджяляр башга адам олурсан.
– Йахшы олурам?
– Башга джюр олурсан. Геджяляр адамы лап мат гойурсан, эля бил, сехирли бир алямдян
гайыдырсан.. .
– Гюндюзляр беля олмурам?  – Хямишя йох.. . Хярдян олурсан.
– Йахшы этирафдыр. Анджаг ики - юч хяфтя аввял буну дейя билмяздин.
– Йох. Онда сяни йахшы танымырдым.
Равик диггятля онун узюня бахды. Бу сёзлярин сямимилийиня сёз ола билмязди.
Жоанын догру сёзю иди вя эля билирди ки, беля дя олмалыдыр. Ня Равикин уряйиня
тохунмаг, ня дя ону хейрятляндирмяк учюн демишди.. .
– Эля ися ишляримиз йахшы оладжаг.
– Няйя гёря?
– Бир - ики хяфтядян сонра мяни даха йахшы таныйаджагсан, лап адиляшяджяйям.
– Мяним кими оладжагсан. – Жоан гюлдю.
– Сянин кими йох.
– Нийя?
– Бунун джавабыны алли мин ил тарихи олан биоложи инкишаф веря биляр. Мяхяббят гадыны
агылландырыр, кишини ися дайазлашдырыр.
– Севирсян мяни?
– Хя.. .
– Буну йаман аз дейирсян! – Жоан гярняшди.
«Гарны тох пишикдир, – Равик уряйиндян кечирди. – Гарны дойуб, билир ки, ову алиндян
гача билмяз.. . » Вя деди:
– Хярдян, аз галыр сяни пянджярядян атам.
– Бяс нийя атмырсан?
Равик онун узюня бахды.
– Догрудан атарсан? – Жоан дикялди.
Равик джаваб вермяди. Жоан тязядян узанды:
– Кимися олдюр ки, ону чох севирсян? Чох севдийин учюн кимися олдюрярляр?
Равик шюшяни гётюрдю:
– Пярвярдигара, – деди, – гюнахым ня иди? Бу сёзляри эшитмяк учюнмю айылдым?
– Дюз демирям?
– Дюз дейирсян. Бу, гондарма шаирляр вя гадынлар учюндюр, онларын башына беля шей
гялмяз.
– Беля иш гёрянлярин дя.. .
– Гой сян дейян олсун.
– Беля иш гёрярдин?
– Бош - бош данышма, Жоан, эля шейляр мяним алимдян гялмяз. Онсуз да чох адамын
ганына баис олмушам. Хям хявяскар, хям дя пешякар кими. Йяни асгяр кими дя
олдюрмюшям, хяким кими дя.. . Олдюрянин газанджы нифрят, биганялик вя бир дя хяйата
эхтирам олур. Ондан хеч кяс хейир гёрмяйиб. Пешякар гатил дя севяндян сонра адам
олдюря билмяз. Олюм онда гюлюндж вя мянасыз оларды. Анджаг о хеч вахт гюлюндж,
мянасыз олмаз. Бунлар хамысы киши ишидир, гадынлара аид дейил.. . – Равик сёзюня бир
аз ара верди. – Гёр няляр данышырыг? – дейиб она тяряф айилди: – Бяс сян мяним
няхайятсиз сяадятим, хям думанлы, хям дя парлаг хяйат эшгим дейилсянми? ! Гял
сяни опюм! Бу вяфасыз хяйат хеч вахт беля ширин олмайыб.. .

Он алтынджы.


Ишыг! Йеня ишыг. Эля бил, гёмгёй дянизин мави сяма иля бирляшдийи уфюгдян дюмаг
кёпюк йагырды, хям шишир, хям сянгийирди, гах парылдайыр, гах да бярг вурурду. Бу
джюр парылдамаг, бу джюр сайрышмаг, гёйлярин гойнунда бу джюр сюзмяк улу бир сяадят
дейилдими? «Жоана бах, эля бил, башына нур аляниб, тамам ишыга гярг олуб.. . –Равик
уряйиндян кечирди. – Гёр чийинляриня неджя чилянир! Эля бил, сюддюр, гюняшин
сачагларындан тохунмуш ипякдир. Беля ишыгда хеч кяс чылпаг галмаз, онун озю эля
палтардыр. Дяниз озюню гайалара чырпан кими, о да адамын дярисиня дяйиб гери
гайыдыр. Кёпюклянмиш ишыг, гёз йашы кими дупдуру сел, дюмаг думандан бичилмиш
назик палтар.. . »
– Нечя гюндюр бурадайыг, Равик?
– Сяккиз.
– Анджаг, эля бил, сяккиз илдир.. . Дюз демирям?
– Йох. Эля бил, сяккиз саатдыр. Даха догрусу, уч мин ил сяккиз саатдыр. Дюз уч мин ил
бундан аввял инди дурдугун йердя этрюск гябилясиндян олан гяндж бир гыз да сянин
кими дайаныбмыш. Онда да Африка тяряфдян беля кюляк асир, ону гойнуна алыб
дянизин о тайына апарыр.. .
Жоан гялиб гайанын устюндя онунла йанашы отурду:
– Парися ня вахт гайыдырыг?
– Она бу ахшам казинода бахарыг.
– Бир шей удмушуг?
– Бир аз.. .
– Сян эля ойнайырсан ки, эля бил, омрюн бойу гумар ойнамысан. Ня билим, бялкя дя,
ойнамысан.. . Ахы, сянин кечмишин барядя мян хеч ня билмирям. Бяс гумархананын
хидмятчиси сянинля нийя хярби завод сахиби кими гёрюшдю?
– Мяни хансы хярби завод сахиби иляся дяйишик салмышды.
– Дюз демирсян, сян дя ону таныдын.
– Нязакят хатириня озюмю эля гёстярдим ки, гуйа, таныйырам.
– Ахырынджы дяфя бурада ня вахт олмусан?
– Билмирям. Дейясян, лап чохдан олмушам. Ня йаман гаралмысан, Жоан? ! Анджаг
йахшы йарашыр сяня!
– Онда, гяряк, хямишялик бурада галам.
– Галмазсан?
– Хямишялик йох. Анджаг бу джюр йашамагы хямишя истярдим. – О, сачларыны гери атды.
– Йягин, уряйиндя мяня йюнгюл дейирсян.. . Эля дейил?
–Йох.
Жоан гюлюмсяйиб узюню она тутду:
– озюм дя билирям ки, йюнгюллюкдюр, азизим. Анджаг бизим бу лянятя гялмиш
хяйатымызда йюнгюллюкляр азмы олуб? Мюхарибя, аджлыг, дагынты, ингилаб, инфлйасийа
ня гядяр истясян олуб. Анджаг хеч вахт бир тикя инам, рахатлыг, сакитлик, бош вахтымыз
олмайыб. Хяля дейирсян, бир мюхарибя дя гялир. Валидейнляримиз биздян рахат
йашайыблар, Равик.
– Элядир.
– Хяйат адама бирджя дяфя верилир. О да чох гыса олур, тез гуртарыр. – О, аллярини исти
гайанын устюня гойду. – Мян баладжа адамам, Равик, беля тарихи кешмякешлярдян  баш чыхара билмярям. Истяйирям, хошбяхт олум. Истямирям, хяр шей беля чятин, беля
агыр олсун. Озгя диляйим йохдур.
– Буну ким истямир, Жоан?
– Сян дя?
– Албяття.
«Мавилийя бах! – Равик уряйиндян кечирди. – Гёйлярин дянизя баш вурдугу йер о
гядяр мавидир ки, аз галыр, рянгини итирсин. Орадан сюзюлян мави ишыг сели дянизи,
ангинликляри йара - йара гялиб, онун гёзляриня долур. Бу гёзляр Парисдя хеч вахт беля
мавиляшмязди.. . »
– Каш истядийимиз кими йашайа биляйдик!
– Инди эля йашамырыг?
– Хя, инди эля йашайырыг. Анджаг чох чякмяйяджяк. Бир аздан йеня Парися
гайыдаджагыг. Йеня хямин йекнясяг геджя клубу, йеня хямин чиркли мехманхана,
йеня о хяйат.. .
– Чох шиширдирсян, Жоан. Сянин галдыгын мехманхана чиркли дейил, мянимки
дяхшятдир. Бирджя мян галдыгым отагы чыхмаг шяртиля.
Жоан дикялиб аллярини гайайа сёйкяди. Кюляк онун сачларыны йеллятди.
– Морозов дейир, сян чох йахшы хякимсян. Хейиф ки, ишлямяйя ихтийарын йохдур,
йохса джяррах кими йахшы газанардын. Профессор Дюран.. .
– Сян ону харадан таныйырсан?
– Хярдян «Шяхризад»а гялир. Баш хидмятчи Рене дейир ки, он миндян аз оланда
Дюран йахын гоймур.
– Рене дюз дейир.
– Бир гюндя ики, уч тяшрих эляйир. Гяшянг эви, «Паккард» машыны вар.
«Гярибядир.. . –Равик уряйиндян кечирди. – узюнюн ифадяси хеч дяйишмир. Миниллик
тарихи олан ади гадын бошбогазлыгыны тякрар эляйяндя дя адам она мяфтун олур. Ширин
хюлйалардан данышанда гёзляри мави дянизя охшайан Амазонкайа бянзяйир. Анджаг
дюз элямирми? Беля гёзяллийин сахиби хагсыз олармы? Бу дюнйада хяр шей онларын
дейилми? !
Равик бирмоторлу гайыгын кёпюклю далгалары йара - йара онлара тяряф гялдийини гёрдю,
анджаг йериндян тярпянмяди. Онун нийя гялдийини билирди.. .
– Достларын гялир, – деди.
– Нийя? – Жоан гайыгы чохдан гёрмюшдю. – Нийя мяним достларым олур? Оз
достларым десян, даха дюз олар. Мяндян габаг сяни таныйырдылар.
– Хя, сяндян он дягигя габаг таныш олмушам.
– Хяр халда, аввялдир.
Равик гюлдю:
– Йахшы, сян дейян олсун, Жоан.
– Йахшысы будур, хеч гетмяйим. Гетмирям, вяссалам. .
– Албяття, гетмяйяджяксян.. .
Равик гайанын устюня сяряляниб гёзлярини йумду. Гюняш хямин дягигя оз исти, гызылы
сачаглы ортюйюню онун устюня чякди. Ня оладжагыны билирди.. .
– Биз, сян дейян гядяр дя нязакятли дейилик, – Жоан бир аздан диллянди.
– Вуруланлар хеч вахт нязакятли олмурлар.  – Онлар бизя гёря гялибляр, истяйирляр, биз дя гедяк. Агяр гетмирикся, хеч олмаса,
ашагы дюш, онлара де.
– Йахшы, – Равик гёзлярини бир аз ачды. – Гял чох узатмайаг. Сян озюн ашагы дюш,
де ки, мяним ишим вар, онларла гет. Дюнян дя эля элямядик?
– «Иш» бир аз гярибя чыхыр. Ким бурада ишляйир? Сян нийя гетмирсян? Икисинин дя
сяндян йаман хошу гялиб. Дюнян дя гетмядийиня чох хейифсиляндиляр.
– Аллах эшгиня, гуртар, Жоан, – Равик гёзлярини тамам ачды. – Нийя бютюн гадынлар
бу джюр бош - бош данышмагы хошлайырлар? ! Сян дяниздя гязмяк истяйирсян, мянимся
гайыгым йохдур. Омюр чох гысадыр, бизим дя бурада бир - ики гюнюмюз галыб. Ахы
мян ня учюн озюмю алиджянаб кими гёстяриб, сяни хяр дяфя онсуз да гёряджяйин ишляря
мяджбур этмялийям? Она гёря ки, сян видждан азабы чякмяйясян?
– Мяни мяджбур этмяк лазым дейил, озюм эляйярям. – Жоан диггятля ону сюздю.
Онун гёзляри йеня дя алышыб - йанырды. Бирджя анлыга додаглары гачды вя бу, эля ани
олду ки, Равик аз галды йанылдыгына инансын. Анджаг билирди ки, йанылмыр.. .
Дяниз шаппылты иля озюню кёрпюдяки гайалара чырпырды. Шахя галханда кюляк атрафа
сяпялянян дамджылары йухары совурурду. Бу сойуг дамджылар хярдян Равикин бядянини
гыдыглайырды.
– Сянин далгандыр, Равик, Парисдя сёйлядийин нагылдакы далга.
– Йадында галыб?
– Хя.. . Анджаг сян гайа дейилсян.. . Бетон, сал дашсан.. .
Жоан кёрпюйя энди. Бютюн сяма онун гёзял чийинляри устюндя иди вя дейярдин, ону
да озю иля апарыр. Она хеч ня демяк олмазды. «Индиджя гайыгда отураджаг, кюляк
сачларыны йелляйяджяк. Мянся ахмагам, гетмядим. – Равик уряйиндян кечирди. –
Анджаг мян бу ролу хяля ойнайа билмярям. Чюнки о кёхнялиб вахты кечмиш
тякяббюр, донкихотлуг джанымдан чыхмайыб. Бунлардан башга бизя ня галыб ки? Айлы
геджялярдя чичякляйян анджир агаджы, Сенека иля Сократын фялсяфяси, Шуманын веолончел
учюн консерти вя бир дя гяляджякдяки иткини аввялджядян дуймаг баджарыгы.. . »
Ашагыдан Жоанын сяси гялди. Сонра моторун богуг угултусу эшидилди. Равик дикялди.
Жоан инди гайыгын арха тяряфиндя отуруб.. . Дянизин харасындаса бир ада, хямин адада
да монастыр вар. Хярдян орада хорузлар банлайырды.. . Гёр гюняш неджя гызарыб!
Ушаглыгын зяриф чямянлийинин хясрят чичякляри – лаляляр ал гана бойанмышды.. .
Дянизин улу лайласы.. . Винетанын харай долу зянгляри.. . Хеч ня хагда дюшюнмямяк,
догрудан да, сехирли бир сяадят имиш.. . Равик о дягигя йухуйа гетди.
Гюнортадан сонра машыны гараждан чыхарды. «Талбо» маркалы бу машыны онун учюн
Морозов Парисдя кирайяйя гётюрмюшдю, Жоанла она миниб гялмишдиляр.
Равик ону сахилля сюрюрдю. Сяма айдын вя ишыглы иди. Нитсаны кечиб Монте Карлойа,
орадан да Вилл - Франша гялди. Равикин бу гядим, баладжа лимандан чох хошу гялирди
вя сахилдяки бистроларын биринин габагында хейли отурду. Сонра Монте - Карлодакы
казинонун гаршысындагы паркда гязишди, дянизин йанындакы тяпянин башында салынмыш
гябиристанлыга гетди. Бу, озюню олдюрянлярин гябиристанлыгы иди вя Равик хансы
гябирися ахтарыб тапды, хейли онун йанында дайанды, сонра гюлюмсяди. Гядим
Нитсанын дар кючяляриндян, тязя шяхярин хейкаллярля бязянмиш мейданларындан
кечди. Сонра Канна гайытды, ону да кечиб, сахилля шютюмяйя башлады. Бурдан о йана
гыпгырмызы гайалар, адларыны «Инджил»дян гётюрмюш балыгчы кяндляри узаныб гедирди.. .  Жоан йадындан чыхмышды. Хятта озюню дя унутмушду. Бютюн ихтийарыны бу парлаг
гюндюзя, даг йолларынын гары аримямиш сахили чичякляндирян гюняшя, дянизя, торпага
– тябиятин бу уч сехирли гюввясиня вермишди. Франсанын сямасыны йагыш,
Авропанынкыны ися туфан бюрюмюшдю. Анджаг, дейясян, бу баладжа сахилин хеч нядян
хябяри йох иди вя о, тябиятин йадындан чыхмышды. Хяйатын нябзи бурада башга джюр
вурурду. Бир аз о тяряфдя алям дярд - алямдян, тяхлюкядян хябяр верян боз думана
бюрюнмюш, бурада ися гюняш чыхмышды. Бу гюняш гюлюмсяйирди вя олмякдя олан
дюнйанын бютюн гёпюкляри онун ишыгына йыгышмышды.. .
Эля бил, пярваня сёнмякдя олан шамын башына доланыр, анджаг бир хейри олмурду.
Дюнйа геджя барларында чалынан йюнгюл, байагы мусиги кими оз мянасыны итирмишди вя
артыг октйабр айында ушюмяйя башлайан ганады халлы кяпяняйя охшайырды: туфан
гопуб ону су басынджа гах рягс эляйир, гах гюссялянир, гах севиб - севилир, гах
хяйанят эдир вя хярдян дя тялхяк ойуну чыхарырды... .
Равик машыны Сян - Рафаеля дёндярди. Баладжа, дёрдкюндж лиман йелкянли вя моторлу
гайыгларла долу иди. Сахилдяки кафелярин габагында рянгбярянг чятирляр ачылмышды.
Столларын атрафында гюн вуруб гаралтмыш гадынлар айляшмишди.. . Бунларын хамысы она
йахшы танышды; хяйатын ал - алван, зяриф шякли иди, адамы мяст эляйир, дярд - гямини
унутдурур, йюнгюлляшдирирди. Арадан лап чох кечся дя, бу хяйат она йахшы таныш иди.
Ону ня вахтса йашамышды вя эля билмишди ки, кяпяняк кими чичякдян - чичяйя гонма
хяр шейя дяйяр.. .
Дёнгядян гюлля кими чыхан машын гюруб эдян гюняшин гызылы сачагларына бюрюндю.. .
Мехманханайа чатанда она дедиляр ки, Жоан зянг эляйиб, шам йемяйиня
гялмяйяджяк. Равик «Эден Рок» ресторанына дюшдю. Адам аз иди. Джамаатын чоху
инди Жюан - ле - Пендя, йа да Каннда оларды. О, артырмадакы чятирин алтында отурду.
Гайанын устюндя тикилмиш бу артырма гяминин гёйяртясиня охшайырды. Ашагыдан
гайайа чырпылан далгаларын шаппылтысы эшидилирди. Санки, уфюгдян баш алыб гялян гызылы
рянгя бойанмыш мави далгалар бурайа йахынлашдыгджа рянгини дяйишир, ал - гырмызыйа,
нарынджыйа чалыр, асимандан дянизя сюзюлян гаранлыгы да гойнуна алыб, озюню
сахилдяки гайалара чырпыр, чилик - чилик олурду.. .
Равик бурада хейли отурду. Ахырда бу тянхалыгдан безикиб ушянди. Фикри
дурулмушду вя айыг башла гяляджяк хагда дюшюнюрдю. Билирди ки, туфанын габагыны,
мювяггяти дя олса, алмаг мюмкюндюр. Ня чох иди дюнйада биджликляр, атишлямяз
йоллар! Чохундан да хябяри вар иди вя ону да билирди ки, бунлардан хеч вахт истифадя
етмяйяджяк, чюнки онун иши артыг бунларлыг дейилди. Биджлик хырда - хуруш фырылдаглар
учюн иди. Бурада ися бирджя йол галырды: дёзмяк! Озюню алдатмадан, гери
чякилмядян, мярд - мярданя дёзмяк!
Равик шяффаф Прованс шярабы иля долу гядяхи ишыга тутду. Сярин геджя, дянизин
хышылтысына гярг олмуш артырма, гюруб эдян гюняшин гызылы тябяссюмю, кяхкяшанда
сайрышмага башлайан улдузлар.. . «Мянимся бейнимдя прожектор йаныр. – Равик
уряйиндян кечирди. – Онун бумбуз ишыгы гяляджяйин лал - динмяз айларына гядяр гедиб
чыхыр, онларын устю иля сюрюшюб о тяряфляря кечир. Хямин айлар йеня гаранлыгда галыр
вя мян дя хяля агры хисс элямирям, анджаг билирям ки, беля галмайаджаг, ня вахтса
агрыйаджаг, онда хяйатым инди алимдя тутдугум гядях кими дупдуру оладжаг. Йад  олкянин шяффаф шярабы иля долу бир гядях! Бу шярабы орада чох сахламаг да олмаз,
чюнки гыджгырыб сиркяйя дёняджяк.. . Тюнд сиркя оладжаг! »
Йох, о, чох галмаз. Бу джюр озгя хяйатда чох шей тязядян башланырды вя онун да
бунлара омрю чатмазды. Онда да хеч ня иля хесаблашмайыб, гюняш хясрятли биткиляр
кими, озюню бу сынагларын, йюнгюл, эйш - ишрятля долу бир хяйатын гойнуна атды. Хяйат
ондан гяляджяк истяди, Равикся она инди йашадыгы мискин омрю верди.. . Аслиндя, эля
бир шей олмамышды. Хеч лазым да дейилди. Онсуз да хяр шей аввялджядян хялл олунур.
Анджаг адам бундан хябяр тутмур, хансы драматик аны ися гёзляйир, билмир ки, бу ан
чохдан, нечя ай бундан габаг сяссиз - сямирсиз гялиб дя, гедиб дя.. .
Равик гядяхи башына чякди. Шяраб аввялки дады вермяди. Ону бир дя долдуруб ичди.
Бу, башга мясяля.. . Йеня хяминки шяраб иди.. .
Равик дуруб Канндакы казинойа гетди.
Чох сакит ойнайыр, аз пул гойурду. Байагкы ушяргялянмя хяля дя джанындан
чыхмамышды вя билирди ки, хялялик удаджаг. Ики нёмряйя ойнайырды вя бир саата уч мин
франк удмушду. Пулу икигат артырыб, бир нёмря дя гётюрдю.
Ичяри гирян Жоан гёзюндян йайынмады. Палтарыны дяйишмишди. Дейясян, Равик чыхан
кими мехманханайа гайыдыбмыш. Моторлу гайыгда ону гязмяйя апаран кишиляр дя
йанында иди. Равик билирди ки, белчикалынын ады Леклерк, америкалынынкы ися Наджентдир.
Жоан ири гюллю аг палтар геймишди вя чох гёзял гёрюнюрдю. Равик ону бура гяляндя
алмышды. Жоан палтары гёрян кими, севинджиндян гышгырыб озюню онун устюня атмышды.
«Сянин беля палтарлардан ня йахшы башын чыхыр? – дейя сорушмушду. –Мяним
палтарымдан мин дяфя йахшыдыр». Бир аз бахандан сонра: «Хям дя бахадыр! » –
демишди. Равик дя о саат уряйиндян кечирмишди: «Чийнимя гонмуш гушдур,
ганадларыны йыгмыр, билир ки, бир аздан учаджаг.. . »
Гумархананын хидмятчиси йумру шарлары онун габагына чякди. Нёмряси дюшмюшдю.
Равик уддугу пулу гётюрдю, майайа ися тохунмады. Жоан баккара ойнайанлара
тяряф гетди. Равик Жоанын ону гёрюб - гёрмядийини кясдиря билмяди. Гырагда дайаныб
ойуна тамаша эдянляр онун далынджа бахдылар. Эля йерийирди ки, дейярдин, узю
кюляйядир вя хара; ня учюн гетдийини дя билмир. Бирдян чеврилиб Наджентя няся деди
вя Равик хямин анда алиндяки шарлары туллайыб йашыл мешинли столу чевирмяк, гача -
гача гедиб Жоаны гуджагына алмаг, адамларын арасындан кечиб гапылардан чыхмаг,
ону Антибдяки узаг адалардан бириня апармаг, хамыдан гизлядиб озю учюн
сахламаг истяди.. .
Тязядян пул гойду. Йеддинджи нёмря чыхды. «Адалар хеч кими гизлятмир.. . Уряк
чырпынмага башлайанда, ону сахламаг олмур.. . Алиндя олан шей тез итиб гедир,
харадаса гойуб гетдийин ися хеч вахт итмяз! » Шар йаваш - йаваш дийирлянди. Он ики
чыхды. Равик йеня пул гойду.
Башыны галдыранда, нязярляри тоггушду. Жоан столун йанында дуруб она бахырды.
Равик башыны тярпядиб гюлюмсяди. Жоан гёзлярини ондан чякмирди. Равик рулеткайа
бахыб, чийинлярини чякди. Бу дяфя он доггуз чыхды. Йеня пул гойуб, Жоана тяряф
бахды. Анджаг о йох иди. Дуруб гетмякдян озюню гюджля сахлады. Столун устюндяки
гутудан сигарет гётюрдю. Хидмятчи кибрит чякди. Дазбаш, йекягарын бир киши иди вя
фрак геймишди.
– Зяманя дяйишиб.. . – Буну хидмятчи деди.
– Элядир.. . –Равик ону хеч танымырды.  – Ийирми доггузда башга алям иди.. .
– Элядир.. .
Равик билмяди, догрудан да, мин доггуз йюз ийирми доггузунджю илдя Каннда олуб, йа хидмятчи чяня йолдашы
ахтарыр. Бахмамыш билди ки, дёрд чыхды, диггятини джямлямяйя чалышды. Анджаг джибиня
азаджыг пул гойуб Антибдя бир - ики гюн дя артыг галмагын хатириня гумар ойнамаг
она мянасыз гёрюндю. Няйя лазым иди? Бураларда ня иши варды? Лянятя гялсин, зяифлик
элямишди, вяссалам! Бу зяифлик йаваш - йаваш, сяссиз - сямирсиз, ичин - ичин ону йемишди,
хябяр тутанда гёрмюшдю ки, иш ишдян кечиб. Морозов дюз дейирмиш, гадындан джаныны
гуртармаг истяйирсянся, она ики - юч гюнлюйяджя гёрмядийи бир хяйат бяхш эля. Хямин
хяйаты йеня истяйяджяк, гёряндя ки, сяндян бир шей чыхмыр, гедиб башгасыны тападжаг.
Элясини ки, бу джюр хяйаты она хямишялик бяхш эляйя билсин. «Дейяджяйям ки, даха
бясдир! – Равик уряйиндян кечирди. – Ня гядяр ки гедж дейил, Парися чатан кими
айрыладжагам.. . »
Истяди гедиб башга столда ойнасын. Анджаг гёрдю ки, хявяси йохдур. Хяр шейи бу
гядяр хырдаламаг лазым дейил. Йан - йёрясиня бойланды. Жоан гёрюнмюрдю. Бара
гедиб бир гядях конйак ичди. Сонра дайанаджага гетди, машыны гётюрюб, бир аз
гязмяк истяди. Йениджя мотору ишя салмышды ки, Жоан гача - гача гялди. Тез машындан
дюшдю.
– Эвя мянсиз гедирдин? – Жоан сорушду.
– Истядим бир саат фырланыб гайыдам.
–Йалан дейирсян! Гайытмаг истямирдин! Истяйирдин, мяни о сяфехлярин йанында гойуб
гедясян.. .
– Жоан, индиджя дейяджяксян ки, сяни о сяфехлярин йанына да мян гёндярмишдим.
– Сян элямядин? Аджыгла гетдим. Нийя мян гайыданда мехманханада йох идин?
– Ахы сян о сяфехлярля йемяйя гетмишдин.. .
Жоан бир анлыга тутулду, сонра:
– Она гёря гетдим ки, йох идин, – деди. – Гайыданда сян йох идин.. .
– Йахшы, Жоан, даха бу хагда данышмайаг. Гязмяк хошуна гялди?
– Йох!
Сакит геджянин мави гаранлыгында дайанмыш Жоан хяйяджанлы иди, тёвшюйюрдю. Ай, эля
бил, онун сачларына гонмушду. Сифяти авазымыш, гырмызы бойанмыш додаглары гара
рянгя чалырды. Мин доггуз йюз отуз доггузунджю илин феврал айы иди вя Парися гайыдан кими о чякишмяляр, о
тяхгирляр, о йаланлар йаваш - йаваш, гизли - гизли оз ишини гёрмяйя башлайаджагды. Бютюн
бунлар башламамыш, Равик ондан айрылмаг истяйирди. Анджаг хялялик бурада идиляр вя
гетмяйя лап аз галмышды.. .
– Хара гедирсян? – Жоан сорушду.
– Хеч йеря.. . Эля - беля фырланмаг истяйирдим.. .
– Мян дя гедирям.
– Бяс сянин о сяфехлярин ня дюшюняр?
– Хеч ня. Онларла худахафизляшдим, дедим ки, сян гёзляйирсян.
– Пис дейил.. . Сян агыллы ушагсан.. . Гой онда машынын ортюйюню чяким, сонра отур.
– Лазым дейил, айнимдя исти палто вар. Йаваш - йаваш сюрярсян. Хеч бир кафенин
йанында дайанмарыг. Ичяри адамла долу олур. Хамысынын да истяйи хошбяхт олмагдыр,
анджаг хеч бири буну бюрузя вермяк истямир.  Равикин йанында отуруб, ону опдю.
– Риверайа биринджи дяфядир гялирям, Равик. Гынама мяни! Биринджи дяфядир ки, сёзюн
асл мянасында, сянинля бир йердяйям, даха геджяляр ушюмюрям.. . Хошбяхтям.. .
Равик машыны гур йердян чыхарды, «Карлтон» мехманханасынын йанындан гечиб,
жюан - Ле - Пен тяряфя уз гойду.
– Биринджи дяфядир.. . – Жоан тякрар эляди. – Биринджи дяфядир, Равик! Хамысыны баша
дюшюрям.. . Дейяджяксян ки, бунун мясяляйя ня дяхли?! –Равикя сыгыныб, башыны онун
чийниня сёйкяди. – Бу гюню унут гетсин, Равик! Хамысыны унут! Билирсян ня йахшы
машын сюрюрсян? Индиджя лап сякдирирдин! О сяфехляр дя беля дейирляр. Дюнян неджя
сюрдюйюню гёрюбляр.. . Сянинля адамы вахимя басыр.. . Сянин кечмишин йохдур.. . Хеч
билинмир.. . О сяфехлярин биографийасыны сянинкиндян йюз дяфя йахшы билирям. Гёрясян,
бураларда калвадос олур? Бу гядяр хяйяджандан сонра уряйим геджя калвадос
истяйяджяк. Сянинля омюр сюрмяк ня чятин имиш!
Машын алчагдан учан гуш кими кючялярдя сюзюрдю.
– Бярк сюрюрям?
–Йох, бир аз да бярк сюр. Гой кюляк мяни йарпаг кими йелляндирсин! Геджянин
угултусуна бах! Мяхяббят мяни хялбиря дёндяриб, бахсам, озюм оз дахилими
гёрярям! Сяни о гядяр севирям ки, уряйим йериндян ойнайыр, гах да дага дёнюр.. .
Торпаг, чямянлик хясрятиндядир.. . Гах сярилмяк, гах да учмаг истяйир! Лап аглыны
итириб, ня истядийини озю дя билмир! Инди дя машын сюрмяйиня вурулуб! Гял бир дя
Парися дёнмяйяк! Бир зяргяр дюканы, йа да банк йараг, бу машыны да огурлайаг,
баш гётюрюб гачаг.. .
Равик машыны баладжа бир барын габагында сахлады. Моторун угултусу кясилди. Лап
узагларда дяниз арам - арам, дяриндян няфяс алырды.. .
Равик:
– Гял, – деди, – бурада калвадос олур. Бу гюн ня гядяр ичмисян?
– Чо.. . О.. . Х! Озю дя сянин аджыгына! О сяфехлярин чярянлямясиня дёзя билмирдим.
– Бяс онда нийя гайыдыб йаныма гялмядин?
– Гайытмадым? !
– Хя, эля билдин, чыхыб гедирям, она гёря гайытдын. Бир шей йемисян?
– Лап аз.. . Аджмышам. Сян уддун?
– Хя.
– Онда гял бахалы ресторана гедяк, гюрю йейяк, шампан ичяк, ата - аналарымыз
мюхарибялярдян габаг неджя гайгысыз, сентиментал, горхусуз - юркюсюз, зёвгсюз -
филансыз отурубларса, эляджя дя отураг! Гёзюйашлы олеандр коллары.. . Бир йанда скрипка,
бир йанда дяниз.. . Бир йанда да ай.. . Мяхяббят.. . Аз галыр, инанам ки, ня вахтса
бизим дя эв - ешийимиз, ушагымыз, багымыз, сянин ися паспортун, гяляджяйин оладжаг.
Мян дя шёхрятими сяня гурбан веряджяйям, лап годжаланда да бир - биримизи беля
севяджяк, гысганаджагыг, сянин гёзляриндя хямишя гёзял галаджагам, бир геджя эвя
гялмяйяндя гёзюмя йуху гетмяйяджяк!
Равик гёрдю ки, онун йанагларындан гёз йашы сел кими ахыр. Жоан бирдян гюлюмсяди:
– Бунларын хамысы, азизим, зёвгсюзлюйюн нишанясидир.
– Гетдик! «Шато Мадрид» ресторанына гедирик. Дагларын гойнундадыр.. . Рус
гарачылары да вар.. . Орада ня истясян тапарсан!
Дан сёкюлюрдю. Бомбоз дяниз сакит иди. Булудсуз сяманын рянги сечилмирди. Тякджя
юфюгдя судан гюмюшю рянгли бир зех кечирди. Эля сакитликдик ки, бир - биринин няфясини
дя эшидирдиляр.. . Ресторандан ахырынджы чыхдылар. Онлардан габаг гарачылар кёхня бир
«Форд»а, хидмятчиляр ися «Ситроен»ляря отуруб, дагларын арасы иля гыврылан асфалт йола
чыхдылар. Ашпаз ися мин доггуз йюз ийирми доггузунджю илин истехсалы олан алтыйерлик «Делае»йя миниб арзаг
далынджа гетди.
– Гюн гюнорта олуб! – Равик диллянди. – Анджаг дюнйанын харасындаса хяля дя
геджядир. Бир вахт эля тяййаряляр чыхаджаг ки, онунла заманы хаглайаджагсан. Онларын
сюряти Йерин фырланма сюряти гядяр оладжаг. Агяр сян мяни геджя саат дёрддя севмяйя
башламысанса, эля эляйярик, саат хямишя дёрддя галар. Бу лап асан оладжаг: биз Йер
кюряси иля бирликдя фырланаджагыг, заман ися дайанаджаг
Жоан она сыгынды:
– Даха дёзя билмирям.. . Оф, неджя гёзялдир! Адамын уряйини йериндян ойнадыр! Гюл,
ня гядяр истяйирсян, мяня гюл.. .
– Догрудан, гёзялдир, Жоан!
Жоан она бахды:
– Ханы инди о дедийин тяййаря? Ону дюзялдиб хазырлайана кими биз годжалыб
гедяджяйик, азизим. Мян дя годжалмаг истямирям.. . Сян неджя?
– Мян истяйирям.
– Догрудан?
– Хя.. . Мян имкан дахилиндя чох годжалмаг истяйирям.
– Нийя?
– Бахым, гёрюм бу дюнйанын ахыры ня олур!
– Мян ися годжалмаг истямирям.
– Хеч годжалмайаджагсан да. Хяйат сянин йанагларыны сыгаллайыб кечяджяк, онлар даха
да гёзялляшяджяк.. . Вяссалам.. . Адам о вахт годжалыр ки, артыг хеч ня хисс элямир.
– Йох, адам севмяйяндя годжалыр.
Равик джаваб вермяди. «Айрылмаг! – дейя йеня уряйиндян кечирди. – Сяндян
айрылмаг? ! Бир аз бундан аввял Каннда аглыма няляр гялмишди?! »
Жоан онун голлары арасында тярпянди:
– Байрам гуртарды, Равик. Инди эвя гедиб геджяни бир йердя галарыг. Ах, ня гёзялдир!
Хяйаты хяйат кими йашамаг ня ширин имиш! Адам йалныз сяадятдян дойанда
сакитляшир, чюнки озгя хеч ня истямир. Хечджя няйя орада йер галмыр. Гял оз
мювяггяти эвимизя, агардылмыш баг эвиня охшайан мехманханайа гедяк!
Равик айагыны газдан чякся дя, машын дагларын арасы иля гыврылан йолларда
шютюйюрдю. Хава йаваш - йаваш ишыглашырды. Торпагдан шех атри галхырды. Равик ишыглары
сёндюрдю. Корниш (он алты) йолуна чыханда гюл, тярявязля долу фургонлара раст гялдиляр.
Хамысы Нитсайа гедирди. Сонра сювари дястясини отдюляр. Атларын таппылтысы моторун
угултусунда айдынджа эшидилирди. Асфалтын кянарына сяпилмиш чынгыл хырчылдайырды.
Чийинляриня плаш салмыш атлыларын сифяти гапгара гёрюнюрдю.
Равик Жоана бахды. О да тябяссюмля джаваб верди. Рянги гачмыш, уз - гёзюндян дя
йоргунлуг йагырды вя даха да зярифляшмишди. Жоан оз зяриф йоргунлугу иля дюнянин
аджы хатирялярини удмуш бу сехирли, алагаранлыг, сакит сяхярчагы хямишякиндян дя
гёзял гёрюнюрдю. Анджаг хямин сяхярин озюндя дя бир гейри - мюяййянлик вар иди.  Йер узюню аста - аста нура гярг эляся дя, вахты - вядяси хяля билинмирди вя эля бил, ня
истядийиндян озюнюн дя хябяри йох иди!
Гуршага охшайан Антиб бухтасы сюрятля онлара тяряф гялирди. Хяр йан гетдикджя
ишыглашырды. Йаваш - йаваш мавиляшян гюндюз дяниздяки дёрд хярби гяминин бомбоз
кёлгясини аридирди. Онларын бири крейсер, галан учю ися эскадра мина гямиси иди.
Дейясян, геджя гялмишдиляр. Гетдикджя агаран сяманын фонунда лал дянизин гойнуна
синмиш бу гямиляр адамы горхудурду. Равик Жоана бахды. Жоан башыны онун чийниня
сёйкяйиб йатмышды.. .

Он йеддинджи.


Равик хястяханайа йолланды. Риверадан гайытдыгы бир хяфтя иди. Гяфлятян дайанды.
Гёзляри онюндя ачылан мянзяря ушаг ойунуна бянзяйирди. Тикилмякдя олан тязя
бина гюняш ишыгында эля бярг вурурду ки, дейярдин, дашдан дейил, ушаг ойунджагындан
гурашдырылыб. Тахта кёрпюляр айдын сяманын фонунда тюк кими назик гёрюнюрдю вя
гяфлятян онлардан хансыса сынды, тирлярдян бири айрылыб гёйдя йеллянмяйя башлады.
Онун устюндя инсан фигуруна охшар бир шей вар иди вя санки, устюня милчяк гонмуш
кибрит чёпю узюашагы йеря гялирди.. . Тир хяля гёйдя иди, йол гялирди, йеря чатмырды ки,
чатмырды.. . Фигур тирдян араланмышды, бош хавада ал - гол атыб дайаг ахтаран баладжа
куклайа бянзяйирди. Санки, йер узюндяки хяйат бирджя анлыга донду, дюнйайа олюм
сюкуту чилянди, хеч ня тярпянмяди.. . Кюляк дя, няфяс дя, хянирти дя дайанмышды. Йер
узюндя тярпянян тякджя о фигурла тир иди, онлар да эля хей гялир, гялирди.. .
Бирдян хамы хярякятя гялди, сяс - кюй эшидилди. Равик инди хисс этди ки, байагдан
няфясини ичиня чякиб гёзляйирмиш. Йюйюрмяйя башлады.
Йыхылан адам асфалта сярилмишди. Бирчя санийя аввял кючя, демяк олар ки, бомбош
иди, индися адам алиндян тярпянмяк олмурду. Хяр йандан ахышыб гялирдиляр, эля бил,
хяйяджан сигналы верилмишди. Равик джамааты йара - йара ирялиляди. Гёрдю ки, ики фяхля
йаралыны галдырмаг истяйир.
– Тярпятмяйин! Гойун эляджя галсын! – дейя гышгырды.
Хамы она йол верди. Фяхляляр йаралыны йердян узмюшдюляр.
– Аста - аста йеря гойун! Эхтийатла! Йаваш - йаваш.. .
– Нячисиниз? – фяхлялярдян бири сорушду. – Хякимсиниз?
– Бяли.
– Йахшы олду!
Фяхляляр йаралыны асфалтын устюня узатдылар. Равик дизи устя чёкюб, онун уряйини
динляди. Эхтийатла, ган - тяря батмыш кёйняйинин йахасыны ачды, али иля бядянини
йохлады. Сонра айага дурду.
– Ня олуб? – байагкы фяхля сорушду. – Хушуну итириб?
Равик башыны булады:
– Олюб! – деди.
– Олюб? !
– Бяли.
– Ола билмяз! – Киши хеч ня баша дюшмяди. – Ахы биз индиджя бир йердя нахар элядик? !  – Хяким гялди? – Архада дайаныб иряли бойланан адамлардан хансыса сорушду.
– Ня олуб? – Равик гёзляри иля ону ахтарды.
– Хяким гялиб? Тез олун!
– Ня олуб?
– Гадын.. .
– Хансы гадын?
– Тир она дяйиб! Ган апарыр.. .
Равик джамааты йара - йара о тяряфя гетди. Бястябой, гёй рянгли ири онлюк тахмыш бир
гадын ахянг гуйусунун йанындакы гум йыгынынын устюня йыхылмышды. Гырышмыш сифяти
авазымыш, бир нёгтяйя зилляниб галмыш гёзляри ися кёмюр кими гаралмышды.
Богазындан сызан ган кичик фявваряйя бянзяйирди, бир аз йухары галхан кими айилир,
йана тёкюлюрдю. Башынын алтында артыг гапгара бир голмячя йаранмышды.
Равик артерийа дамарыны сыхды. Хямишя йанында гяздирдийи ал чантасындан саргы
чыхарды, чантаны йанындакылара узатды:
– Буну тутун, – деди.
Дёрд ал бирдян узанды, анджаг чанта йеря дюшюб ачылды. Равик тез гайчыны, тампону
гётюрдю, саргыны ачды.
Гадын динмирди. Гёзляри дя байагкы кими бирджя нёгтяйя зилляниб галмышды. Бютюн
азяляляри гярилмиш, бядяни тахтайа дёнмюшдю.
– Хеч ня йохдур, анаджан, – Равик диллянди. – Хеч ня йохдур.
Тир онун чийни иля богазыны тутмушду. Чийни бярг азилмишди. Кёрпюджюк сюмюйю
сынмышды. Хынчым - хынджым олмуш ойнаг сюмюйю даха битишмязди.
– Сол голудур, – Равик алини йаваш - йаваш онун бойнуна тяряф апарды. Йалныз дяриси
сыйрылмышды, галан хяр шей саламат иди. Айагы бурхулмушду. Равик топугу, сюмюйю
йохлады. Боз рянгли джораблары чох йердян гёзянмишди, анджаг дешийи йох иди. Диздян
бир аз ашагы гара лентля багланмышды. Равик бунлары о гядяр гёрмюшдю ки! Гара
гайтанлы йамаглы айаггабылар, илгяк вурулмуш баглар.. . Чохунун да бурну дешик
олурду.. .
– Тяджили йардыма зянг вуран олуб? – дейя сорушду. Джаваб верян олмады.
– Дейясян, полис зянг эляди. – Кимся бир аздан диллянди. Равик дикялди.
– Полис? Харададыр?
– Орада.. . О биринин йанында.
Равик айага галхды:
– Демяк, хяр шей гайдасындадыр.. .
Араланмаг истяди. Эля бу вахт полис джамааты йара - йара гялди. Алиндя гейд дяфтярчяси
тутмуш джаван бир оглан иди вя асяби халда уджу йейилмиш баладжа карандашы
тюпюрджякляйирди.
– Хяр шей гайдасындадыр.
– Бирджя дягигя, –дейя о, няся йазмага башлады. – Бирджя дягигя, мюсйё!
– Тялясирям, агыр хястям вар.
– Бирджя дягигя, мюсйё! Хякимсиниз?
– Дамары тапыб багладым, вяссалам. Инди тяджили йардымы гёзлямяк лазымдыр.
– Бирджя дягигя, мюсйё! Гойун адынызы гейд эляйим, сизин шахидлийиниз ваджибдир.
Гадын оля биляр.. .
– олмяз.  – Ким билир? ! Хяля дяйян зийанын одянмяси дя вар.
– Тяджили йардыма зянг вурмусунуз?
– Йолдашым вурасы иди. Мане олмайын, даха да узанаджаг.
– Гадын чан верир, сиз ися гетмяк истяйирсиниз, – фяхлялярдян хансыса гилей - гюзар
эляди.
– Мян олмасайдым, олярди.
– Лап йахшы! – Фяхля чох мянтигсиз данышырды. – Демяк, галмалысыныз.
Йанында фотоапарат чыггылдады. Шлйапалы бир киши озюню иряли тяпмишди вя тябяссюмля
дейирди:
– Бялкя, йеня айилясиниз? Гуйа йараны сарыйырсыныз? !
– Хейр!
– Мян гязетдяням, шяклинизи веряджяйик. Адыныз, унванынызда гёстяриляджяк.
Йазаджагыг ки, гадыны хилас эдибсиниз. Йахшы рекламдыр. Хахиш эдирям, бу тяряфя
кечин, бура йахшы ишыг дюшюр.
– Джяхянням олун! Гадына инди тяджили йардым лазымдыр. Саргыны чох сахламаг олмаз,
гяряк дяйишилсин. Сиз тяджили йардымын дярдиня галын.
– Хяр шейин оз вахты вар, мюсйё, –полис арайа гирди. – аввялджя протокол тяртиб этмяк
лазымдыр.
– олян киши адыны сяня деди? – йенийетмя бир оглан сорушду.
– Тфу! Сян мумла!
– Бу тяряфдян дя чякин! – Ким ися фотографа гёстяриш верди.
– Нийя?
– Чяпярлянмиш сякидян кечдийи дя гёрюнсюн. Бу кючядян, гетмяк олмазды. Ора
бахын, – о, устюня «Диггят! Гириш гадагандыр! » сёзляри йазылмыш чап лёвхяни
гёстярди. – эля чякин ки, о да гёрюнсюн, бизя лазым оладжаг. Бурада зийандан,
тягаюддян сёхбят ола билмяз!
– Мян фотомюхбирям, – шлйапалы киши онун дедикляриня фикир вермяди, – озюм няйи
мараглы хесаб эдирямся, ону да чякирям.
– Бу ки мараглыдыр! Мараглы няйя дейирсиниз? Лёвхянин фонунда гадынын шякли.. .
– Лёвхя хеч.. . Хадисянин озю мараглыдыр.
– Онда дедиклярими протокола салын! – Киши полисин чийинляриня тохунду.
Полис няфяри аджыгланды:
– Сиз кимсиниз?
– Тикинти фирмасынын нюмайяндяси.
– Чох гёзял, сиз дя гетмяйин! –Полис гадына тяряф айилди: –Адыныз нядир? Ону да
билмирсиниз?
Гадынын додаглары тярпянди, кирпикляри галхыб - енди.
«Кяпяняйя, йорулуб хейдян дюшмюш кяпяняйя охшайыр! – Равик уряйиндян кечирди
вя о дягигя дя озюню сёйдю: – Ай ахмаг, сян оз дярдиня гал, гёр биртяхяр арадан
чыха билирсянми.. . »
– Лянят шейтана! – Полис дейинди. – Бялкя дя, аглыны итириб. Ишя дюшмядик? ! Нёвбям
дя саат учдя гуртарыр.
– Марсел.. . –Няхайят, гадындан сяс чыхды.
– Ня? Сакит! Ня? – Полис йеня она тяряф айилди.
Гадын сусурду.. .  – Ня? – Полис джаваб гёзляйирди. – Бир дя дейин! Ону бир дя дейин!
Гадын сусурду.. .
– Бош - бош чярянлямяйи гуртараджагсыныз, йа йох! – Полис тикинти фирмасынын
нюмайяндясиня аджыгланды. – Гял бурада протокол йаз, гёрюм неджя йазырсан.. .
Хямин анда фотоапарат чыггылдады.
– Чох саг олун – Фотограф севинди. – Тябии олду.
– Бизим лёвхя дя дюшдю? – Полися фикир вермяйян нюмайяндя сорушду. –Агяр
дюшюбся, алтысыны индидян мян озюм сифариш верирям.
– Йох! Мян сосиалистям. Сыгортаны версяниз, даха йахшы олар! Милйончуларын овчу
туласына бах!
Хяйяджан сигналы эшидилди. Тяджили йардым гялирди. «Йахшы фюрсятдир», –Равик уряйиндян
кечирди вя эхтийатла бир аддым атды. Анджаг полис няфяри бярк - бярк ондан йапышды:
– Мянимля полис мянтягясиня гедяджяксиниз, мюсйё. Озюм дя чох тяяссюф эдирям,
анджаг хяр шей йазылмалыдыр.
Икинджи полис дя бурадайды. Иш ишдян кечмишди.. . «Чох гюман ки, хеч ня олмаз», –
дейя дюшюнян Равик онларла гетди.
Полис мянтягясиндяки нёвбятчи динмяз - сёйлямяз тязядян протокол тяртиб эляйян
полисля жандарма гулаг асды, бирдян Равикя тяряф дёндю:
– Франсыз дейилсиниз, –деди. Бу, суал дейилди, о дягигя баша дюшмюшдю.
– Хейр! –Равик джаваб верди.
– Харалысыныз?
– Чехям.
– Бяс бурада неджя хякимлик эдирсиниз? Ахы аджняби кими иджазясиз хяким ишлямяйя
ихтийарыныз йохдур? !
Равик гюлюмсяди:
– Ишлямирям. Туристям, гязмяйя гялмишям.
– Паспортунуз йаныныздадыр?
– Бу, няйя лазымдыр, Фернан? – О бири мямур сёзя гарышды. –Мюсйё гадына кёмяк
эляйиб, унваны да биздя вар, бяс эляйяр. Онсуз да шахид чохдур.
– Мяним учюн мараглыдыр. Паспортдан, вясигядян йанынызда бир шей вар?
– Харадан олсун? Ким паспортуну хямишя йанында гяздирир ки?
–Бяс харададыр?
– Сяфирликдя. Кечян хяфтя вахтыны узатмага вермишям.
Равик билирди ки, мехманханададыр деся, полис гёндяриб, йаланынын устюню ачарлар.
Бундан башга да, эхтийат учюн озгя мехманхананын адыны вермишди. Сяфирликля
джаныны гуртара билярди.
– Хансы сяфирликдя? – Фернан сорушду.
– Чехословакийа сяфирлийиндя. Озгя харада ола биляр?
– Бу дягигя зянг вуруб сорушарыг. – Фернан диггятля онун узюня бахды.
– Буйурун.
Фернан бирджя анлыга фикря гетди, сонра:
– Йахшы, – деди, – сорушарыг.
О дуруб гоншу отага кечди. Равики гятирян мямур парт олмушду:  – Багышлайын, мюсйё, – деди, – о гядяр дя ваджиб дейилди. Бу дягигя айдынлашаджаг.
Кёмяк учюн чох саг олун.
«Бяли, айдынлашаджаг! » – дейя уряйиндян кечирян Равик эхтийатла йан - йёрясиня
бахды, сигарет чыхарды. Жандарм гапынын агзында дайанмышды. Тясадюф иди, хяля хеч
ким ондан джидди шюбхялянмирди. Итяляйиб гача билярди, анджаг тикинти фирмасынын
нюмайяндяси иля ики фяхля дя бурада иди. Фикриндян ваз кечди. Адятян, гапынын
агзында да полисляр дайанырды, арадан чыхмаг мюшкюл мясяля иди.
Фернан гайытды:
– Сяфирликдя сизин адыныза паспорт йохдур.
– Ола биляр.
– Неджя йяни ола биляр?
– Тяк бир мямур хамынын паспортуну таныйа билмяз. Бу ишля орада чох адам
мяшгул олур.
– О, дягиг билир.
Равик динмяди.
– Сиз чех дейилсиниз.
– Бура бах, Фернан.. . – о бири мямур сёзя башлады.
– Ляхджяниз чех ляхджясиня охшамыр.
– Бяс нядир?
– Алмансыныз, – Фернан озюндян разы халда диллянди. – устялик, паспортунуз да
йохдур.
– Хейр! –Равик этираз этди. – Мяракешлийям, ня джюр франсыз паспорту десяниз,
варымдыр.
– Гуртарын, мюсйё! –Фернан гышгырды. – Бу, ня джясарятдир? ! Сиз Франсанын
мюстямлякя империйасыны тяхгир эдирсиниз.
– Зибили чыхды! – фяхлялярдян хансыса сёз атды. Тикинти фирмасынын нюмайяндяси озюню
Эля йыгышдырды, дейярдин алини индиджя гиджгахына апараджаг.
– Бурах, Фернан.. .
– Йалан данышырсыныз. Сиз чех дейилсиниз. Паспортунуз вар, йа йох? Джаваб верин!
«Инсанын дахилиндя хямишя бир сичовул гизлянир, ону хеч вахт богуб олдюрмяк
олмур.. . –Равик уряйиндян кечирди. – Бу сяфехлярин ня борджуна, мяним паспортум
вар, йа йох? ! Хя, сичовул ийи алыб, башыны дешикдян чыхарыр.... »
– Джаваб верин! – Фернан бёйюрдю.
«Бир парча кагызын хюняриня бах! О олсайды, бу алчаглар икигат олуб узр истяйярдиляр.
Фярги йохдур, истяйир бир аилялик адам гыр, йа да банк йар, алини гиджгахына апарыб
«хош гетдин! » дейярдиляр. Паспорт олмаса, Хязрят Исанын озюню дя газамата
гёндярярляр. Йазыгы орададжа олдюрярляр, отуз уч йашына чатмага да гоймазлар! »
– Ким олдугунуз мюяййянляшяня кими гетмяк йохдур. Мян бу дягигя тапарам.. .
– Чох гёзял.. .
Фернан ири аддымларла чыхды. Икинджи мямур кагызлары гурдалады.
– Мюсйё, – деди, – мян чох тяяссюф эдирям! О, беля шейлярин дялисидир.
– эйби йохдур.
– Биз гуртардыг? – фяхлялярдян бири сорушду.
– Бяли.  – Йахшы, онда саламат галын! – Сонра Равикя сары дёндю. – Дюнйа ингилабындан
сонра сизя паспорт лазым олмайачаг.
– Ону да баша дюшмяк лазымдыр, мюсйё, – мямур давам этди. – Фернанын атасы
дюнйа мюхарибясиндя олюб, она гёря дя алманлардан зяхляси гедир, бу ойунлары
чыхарыр. – О, пешман - пешман Равикя бахды. Дейясян, ишин ня йердя олдугуну баша
дюшмюшдю. – Чох тяяссюф эдирям, мюсйё! Тяк олсайдым.. .
– Эйби йохдур, – Равик йан - йёрясиня бойланды. – Фернан гайыдана кими зянг
вурмаг олар?
– Буйурун! Одур, столун устюндядир. Анджаг бир аз тез эляйин.
Равик Морозова зянг вурду, алманджа башына гяляни она данышды, деди ки, Веберя
дя чатдырсын.
– Жоана да дейим?
Равик тяряддюд этди:
– Йох, хяля лазым дейил. Эляджя де ки, бир - ики гюнлюйя сахлайыблар, хяр шей
гайдасында оладжаг. Онда гёзюн олсун.
– Олду! – Дейясян, бу сон сёзляр Морозову ачмады, – Олду, Войчек!
Равик дястяйи асанда, Фернан ичяри гирди.
– Инди хансы дилдя данышырдыныз? – О иришди. – Чех дилиндя?
– Эсперанто (он йедди) дилиндя.. . – Равик джаваб верди.
Вебер сяхяри гюн гялди.
– Ня пис йердир, – дейиб йан - йёрясиня бахды.
– Франсанын хябсханалары хяля дя асл хябсхана кими галыр.. . – Равик джаваб верди. –
Ичиндя йаланчы хуманизм киф атмайыб, он сяккизинджи асрин гядим хябсхана гохусуну
сахлайыб.
– Адамын лап уряйи буланыр.. . Гёр гялиб хара дюшмюсян.. . Уряйим буланды.. .
– Хеч кяся йахшылыг этмяк лазым дейилмиш, о дягигя джязасыны чякирсян. Гяряк, ал
вурмайайдым, гадыны ган апарайды. Чох пис зяманядя йашайырыг, Вебер!
– Писдян дя писдир. Бурада хялвяти галдыгыны достларын эшяляйиб тапдылар?
– Бяс неджя.. .
– Харада галдыгыны да?
– эля шей олар? ! Мян хеч о вяфалы «Интернасионал»ы сатарам? Гейдиййатсыз адам
сахладыгына гёря сахибкары да джяримяляйярдиляр. Сюряк эляйиб гачгынлары тутардылар.
Бу дяфя «Ланкастер» мехманханасыны нишан вердим. Габаглар бир дяфя орада
галмышам, баладжа, худмани мехманханадыр.
– Тязя адыныз Войчекдир?
– Владимир Войчек, – Равик иришди, – дёрдюнджюдюр.. .
– Тфу! – Вебер сёйдю. – Нейляйяк, Равик?
Бейнялхалг сюни дил.
– Хеч ня.. . Асас мясяля одур ки, аввялляр дя бурада олдугуму достларым билмясин,
йохса алты ай басаджаглар.
– Лянят шейтана.. .
– Бяли, дюнйа гюндян - гюня дюзялир. Нитше дейирди ки, хямишя горху ичиндя йаша.
Мюхаджирляр, истяр - истямяз, беля йашайырлар.  – Агяр билмясяляр?
– Зяннимджя, ики хяфтя.. . Сонра да олкядян чыхараджаглар.
– Бяс сонра?
– Сонра да гайыдаджагам.
– аля кечяня кими галаджагсан.. .
– элядир. Анджаг бу дяфя чох галдым. Дюз ики ил! Аз гала, бир инсан омрюдюр.
– Няся фикирляшмяк лазымдыр, йохса беля олмайаджаг.. .
– Олар, олар! Нейлямяк истяйирсиниз?
Вебер фикря гетди.
– Дюран! – Бирдян йадына дюшдю. – Онун таныш - билиши чохдур, сёзю дя гечир.. .
нядянся дайанды, – аман Аллах, Хеч йадыма дюшмюр, онларын бёйюйюню ки озюнюз
тяшрих элядиниз! Од кисясини кясдийинизи дейирям!
– Мян йох, Дюран озю.. .
Вебер гюлдю:
– Горхмайын, буну билдийими годжа гурда демярям. Анджаг о, няся эляйя биляр.
Элямяся, джаныны аларам.
– Бир шей чыхмайаджаг! О гюн ики мин франкыны гопартмышам, эля шейи унудан
типлярдян дейил.
– Эляйяр! – Вебер архайын иди. –Ону сатмагыныздан горхачаг. О гядяр тяшрих
элямисиниз! Бундан алавя, она лазымсыныз.
– Истяся, башгасыны тапар. Бино.. . О да олмаса, ня чохдур гялмя джяррах.. .
Вебер быгларыны тумарлады:
– Беля гызыл алляри тапа билмяз. Хяр халда, чалышарыг, бялкя, бир шей чыхды. Эля бу гюн
башлайарам. Сизя бир шей лазымдыр? Йемякляри неджядир?
– Ийряндж! Озюм пул вериб гятиртдирирям.
– Бяс сигарет?
–Варымдыр. Мяня инди лазым олан шей хамамдыр, она да гюджюнюз чатмаз.. .
Равик хябсханада ики хяфтя галды. Ондан башга камерада бир сучякян уста, бир
йазычы вя бир няфяр дя полйак галырды. Уста тямиз, йазычынынса бир тяряфи йяхуди иди.
Уста Берлиндян отрю дарыхыр, йазычынынса ондан зяхляси гедирди. Полйакынса хеч ня
веджиня дейилди. Сигарет ишиня Равик бахырды. Йазычы ися йяхуди лятифяляри данышырды.
Айагйолундан ичяри долан ийи кясмякдя устанын авязи йохду.
Ики хяфтядян сонра Равики апардылар. Ону аввялджя инспекторун йанына гятирдиляр, о
да Равикдян пулу олуб - олмадыгыны сорушду. Равик:
– Вар, – деди.
– Чох йахшы, онда такси иля гедин.
Мямурлардан бири дя онунла гедирди. Байырда гюняш чыхмышды. Тямиз хавайа
чыхмаг ня гёзял имиш! Гапынын агзында годжа бир киши хава шары сатырды. Равик ня
гядяр баш сындырса да, онун бу шарлары ня учюн хябсхананын йанында сатдыгыны
кясдиря билмяди. Мямур таксийя ал эляди.
– Хара гедирик? – Равик сорушду.
– Шефин йанына.  Равик онун хансы шеф олугуну билмирди. Ня фярги вар, ким олур олсун, тяки алман
ёлюм дюшяргясинин шефи олмасын. Бу дюнйада бирджя дяня асл дяхшят вар иди: амансыз
террорун чянгиня дюшясян, хеч ня дя эляйя билмяйясян! Галаны бош шейдир!
Машында радио вар иди вя Равик ону ишя салды. Аввялджя базарда мейвя - тярявязин
гиймяти хагда мялумат, сонра ися сийаси хябярляр верилди. Мямур асняди. Равик
дюймяни бир аз да бурду. Эстрада мусигиси башлады. Мямурун гырышы ачылды.
– Шарл Тренедир, – деди, – «Мениллмантон»! Сёз ола билмяз!
Такси дайанды, Равик пулуну верди. Ону гёзлямя отагына гятирдиляр. Йер узюндяки
бютюн гёзлямя отаглары кими, ону да тяр, тоз, умид гохусу долдурмушду.
Йарым саат бурада отуруб, киминся гойуб гетдийи кёхня «Ле ви Паризан» (он сяккиз)
гязетиня бахды. Ики хяфтя китаб узю гёрмядийи учюн ону классик адябиййат нюмуняси
кими охуду. Сонра ону шефин йанына апардылар. Бу бястябой, кёк кишини о дягигя
танымады. Адятян, тяшрих элядийи адамларын узюня бахмырды. Ону марагландыран
йалныз хястя олан йер иди, йардыгынын ким олмасынын мянасы йохду. Анджаг бу сифятя
тяфяринджля, диггятля бахмышды. Левал иди, сагалмыш, гарны йеня пий багламышды. Од
кисяси йох иди. Равик Веберля, Дюран хагда олан сёхбятини тамам унутмушду вя
шяхсян Левалын йанына гятириляджяйини хеч гёзлямирди.
Левал ону тяпядян - дырнагаджан сюздю, бир хейли динмяди, сонра мызылданды:
– Албяття, сизин адыныз Войчек дейил.. .
– Хейр.
– Бяс нядир?
– Нойман. – Равик Веберля беля сёзляшмиш, о да Дюрана чатдырмышды. Войчек няся
бир аз гейри - ади сяслянирди.
– Алмансыныз, элями?
– Бяли.
– Гачмысыныз?
– Бяли.
– Адам хеч аглына сыгышдыра билмир.. . Элясиня охшамырсыныз.
– Гачгынларын хамысы йяхуди дейил.
– Нийя йалан данышмысыныз? Адынызы дюз демямисиниз?
Равик чийинлярини чякди:
– Бяс нейляйяйдим? Биз баджардыгымыз гядяр аз йалан данышырыг. Анджаг мяджбуруг,
кефдян элямирик.
Левал барыт кими партлады:
– эля билирсиниз сизинля чяня дёймяк бизя чох хошдур?
«Онда бомбоз олмушду.. . – Равик хямин гюню хатырлады. – Агармыш башы боз рянгя
чалырды. Гёзляринин алты да торбаланыб гёйярмишди, додаглары араланмышды.. . Онда
данышмырды.. . Онда ийлянмиш бир джямдяк идин, од кисян дя иринлямишди.. . »
– Харда галырсыныз? Унван да дюз чыхмады.
– Хара гялди.. . Бир гюн бурада, бир гюн орада.. .
– Ня вахт гялмисиниз?
– уч хяфтядир. Уч хяфтя бундан габаг Исвечрядян кечмишям. Орадан говуб сярхяди
кечиртдиляр. Озюнюз билирсиниз, сянядимиз олмадыгы учюн бизи хеч йана гоймурлар,
хялвяти галырыг, чохумуз озюню олдюрмяйя горхур. Сизи нарахат этмяйимизин сябяби
будур.. .  – Онда Алманийада галын, – Левал донгулданды. – Орада вязиййят о гядяр дя пис
дейил, чохуну да шиширдирляр.
«Башга джюр кяссяйдим, инди бурада отуруб беля мянасыз данышмаздын, – Равик
уряйиндян кечирди. – Чох йох, лап азджа.. . Онда сохулджанлар сянядсиз - филансыз сянин
сярхядлярини кечярдиляр.. . Йа да йёндямсиз гутуда бир овудж кюл идин.. . »
– Харада галырсыныз? – Левал бир дя сорушду.
«Башгаларыны да тутмаг учюн буну билмяк сяня мютляг лазымдыр», – дейя уряйиндян
кечирян Равик джаваб верди:
– Бахалы мехманханаларда. Хярясиндя дя ики - юч гюн, башга - башга адларла
галмышам.
– Дюз демирсиниз!
Равик йаваш - йаваш джана дойурду:
– агяр дюзюню билирсинизся, мяндян нийя сорушурсунуз?
Левал хирсля алини стола чырпды:
– озюнюзю арсыз йериня гоймайын! – О дягигя дя диггятля алинин ичиня бахды.
– алиниз гайчыйа дяйди!
Левал алини джибиня гойду:
– Сизя эля гялмирми ки, хяддян артыг хяйасызлыг эляйирсиниз? ! – Левал
гаршысындакынын тамамиля онун ихтийарында олдугуну дюшюняряк, озюню тез аля
алмагы баджаран адам кими, сакит данышмага башлады.
– Хяйасызлыг? ! – Равик тяяджджюбля она бахды. – Буна хяйасызлыг дейирсиниз? Бура ня
мяктябдир, ня дя пешман олмуш джаниляр учюн пансион! Мяним башга йолум
йохдур.. . Дейирсиниз, озюмю инди джязасыны йюнгюлляшдирмяк учюн йалваран джани кими
апарым? Она гёря ки, насист дейилям, сянядим дя йохдур? Йалныз йашамагын
хатириня чох тяхгирляр, хябсханалар, полис гёрсяк дя, биз хеч вахт озюмюзю джани
хесаб этмирик. Нийя баша дюшмюрсюнюз ки, бизи йашадан да эля будур? Бу,
хяйасызлыг дейил, Аллах билир, няся башга шейдир.. .
Левал бу сёзляри джавабсыз бурахды.
– Бурада хякимлик эляйирдиниз? – дейя сорушду.
– Хейр.
«Тикиш инди билинмяз, – Равик уряйиндян кечирди. – Онда чох йахшы тикди. Эля пийин
ичиндя ишлямяк хюняр истяйирди. Сонрадан о гядяр йейиб - ичиб ки, йеня пий
баглайыб.. . »
– Ан дяхшятлиси одур ки, сизляр имтахансыз - филансыз, нязарятсиз хяр ишя башынызы
сохурсунуз. Аллах билир, ня вахтдан башламысыныз! Эля дюшюнмяйин ки, уч хяфтя
дединиз, мян дя инандым. Ким билир, индийяджян ня гядяр фырылдаг ишлярдя алиниз олуб.
«Дюз дейирсян, алим сянин пий басмыш гарнында олуб, шишмиш гара джийяриня, иринлямиш
ёд кисяня тохунуб.. . – Равик уряйиндян кечирди. – Анджаг мяним алим олмасайды, о
достун сяни рюсвайчы бир инсанпярвярликля олдюрярди, сонра да мяшхур джяррах кими ад
чыхарарды, тяшрихин гиймятини галдырарды.. . »
– Чох бёйюк тяхлюкядир, – Левал тякрар этди. – Ишлямяйя ихтийарыныз йохдур, она
гёря дя ня иш тяклиф элясяляр, гёрюрсюнюз. Бу барядя бизим адлы - санлы
мютяхяссислярдян бири иля сёхбят элямишям. О да бу фикирдядир. Агяр, догрудан да,
тябабят элминя аз - чох бялядлийиниз варса, ону таныйарсыныз.. .  «Йох! – Равик уряйиндян кечирди. – эля шей йохдур, Дюранын адыны чякмяк олмаз.
Хяйат беля зарафатлары хошламыр.. . »
– Профессор Дюран! – Левал гюрурла сёзюня давам этди. – О, мяня баша салды.. .
Санитарлар, йениджя гуртармыш тялябяляр, массажчылар, ассистентляр, хамысы озюню
бурада Алманийанын танынмыш хякимляри кими гялямя верир. Хансынын далынджа
дюшясян? Гадаган олунмуш тяшрихляр эляйир, ушаг салдырыр, мамачаларла албир олуб
чохуну шикяст эляйир.. . Аллах билир, даха ня ойунлардан чыхырлар. Хамысынын изи ня
дюшмяк дя олмур.. .
«Дюранын ишидир, – Равик уряйиндян кечирди. – Ики мин франкын авязини чыхыб. Бяс
бундан сонра ким онун учюн тяшрих эляйяджяк? Албяття Бино! Барышмыш оларлар.. . »
Бирдян хисс эляди ки, Левала гулаг асмыр. Йалныз Веберин ады гулагына дяйяндя,
диггятини топлады.
– Доктор Вебер адлы бир няфяр сизи хахиш эдирди. Таныйырсыныз?
– Эля - беля.. .
– Гялмишди.. . – Левал бир анлыга гёзлярини дёйя - дёйя хансы нёгтяйяся бахды, сонра
бяркдян асгырды, джиб дясмалыны чыхарыб агыз - бурнуну тямиз - тямиз силди, дясмала
бахды, ону гатлайыб джибиня гойду. – Сизя хеч джюр кёмяк эдя билмярям. Биз, гяряк,
джидди олаг. Олкядян чыхарыладжагсыныз.. .
– Билирям.
– Франсада аввялляр дя олмусунуз?
– Хейр.
– Бир дя гайытсаныз, алты ай.. . Буну да билирсиниз?
– Бяли.
–Чалышарам ки, сизи тез апарсынлар. Башга джюр кёмяк эляйя билмярям. Пулунуз вар?
– Бяли.
– Лап йахшы.. . Онда сизи мюшайият эдян полисин дя, озюнюзюн дя сярхядя кими йол
пулуну верярсиниз. – О, башыны йыргалады. – Гедя билярсиниз.. .
– Гайытмаг учюн дягиг вахт гойулуб? – дейя Равик ону гери апаран мямурдан
сорушду.
– Хейр, ишин гедишиндян асылыдыр. Нийя сорушурсунуз?
– Бир гядях «Аперятив» ичмяк истядим.
Мямур шюбхяли нязярлярля ону сюздю.
– Гачмарам, – дейя Равик джибиндян бир ийирми франклыг чыхарыб алиндя ойнатды.
– Эйби йох, бир - ики дягигя иля хеч ня олмаз.
Таксини гаршыларына чыхан илк бистронун габагында сахлатдылар. Сякийя бир - ики стол
гойулмушду. Гюн чыхса да, хава сойуг иди.
– Ня ичяджяксиниз? – Равик сорушду.
– «Амер Пикси». Беля хавада озгя шей ичмязляр.
– Мяня ися ири гядяхдя конйак гятирин. Су лазым дейил.
Равик сакитджя отуруб синядолусу няфяс алырды. Тямиз хава няйя десян, дяйярди.
Сякидяки агаджларын будагларындакы тумурджуглар гяхвяйи рянгя чалырды. Тязя чёряк
атри, йениджя чякилмиш шяраб гохусу хяр йаны бюрюмюшдю. Хидмятчи гядяхляри гятирди.
– Бураларда телефон вар? – Равик ондан сорушду.
– Ичяридядир. Саг тяряфдя, туалетин йанында.. .  – Билирсиниз.. . – Мямур диллянди.
Равик ийирми франклыгы онун овджуна басды:
– Гуйа, баша дюшмюрсюнюз, кимя зянг вурурам? ! Гачмарам. Истяйирсиниз, сиз дя
гялин.
Мямур чох тяряддюд элямяди:
– Йахшы, – дейиб айага дурду. – Нейляйясян, инсан йеня оз инсанлыгында галыр.. .
– Жоан.. .
– Равик! Аман аллах! Харадасан? Бурахдылар? Де гёрюм харадасан?
– Бистрода.. .
– Зарафаты бурах! Догрудан, де, гёрюм харадасан?
– Бистрода.. .
– Харада? Хябсдян бурахдылар? Бу нечя гюню харадайдын? Бу Морозовун.. .
– О, сяня хягигяти дейиб.
– Ня гядяр элядим, хара апардыгларыны демяди. Йохса о дягигя.. .
– Эля она гёря демяйиб, Жоан. Беля йахшыдыр.
– Бяс нийя бистродан зянг вурурсан? Ня учюн гялмирсян?
– Гяля билмярям, вахтым чох аздыр. Мямуру биртяхяр йола гятириб, ики дягигялийя
сахламышам. Бир - ики гюня мяни Исвечряйя гечиряджякляр, Жоан! Анджаг.. . –Равик
огрун - огрун телефон кёшкюнюн шюшясиндян мямура тяряф бахды. О, пиштахтайа
сёйкяниб сатыджы иля сёхбят эдирди. –Анджаг гайыдаджагам.. . –Азаджыг ара верди. –Жоан.. .
гялмя! Сянин йанындан бура йарым саатлыг йолдур.. . Мянимся бир - ики дягигя вахтым
галыб.
– Мямуру диля тут, пул вер! Озюм пул гятирярям.. .
– Мюмкюн дейил, Жоан! Гялмясян, йахшыдыр.. . Беля йахшыдыр.. .
Равик телефонда онун неджя няфяс алдыгыны эшидирди.
– Мянимля гёрюшмяк истямирсян? –Жоан сорушду.
Ня десин? «Гяряк, хеч зянг элямяйяйдим! –дейя уряйиндян кечирди. – Гёз - гёзя
дайанмасан, кимя няйи баша сала билярсян?! »
– Инди сяни гёрмякдян башга, хеч ня истямирям, Жоан!
– Онда гял! Гой о киши дя гялсин!
– Олмаз, Жоан! Вахтым гуртарыр, тез ол, де, гёрюм инди нейляйирсян?
– Ня? Няйи нейляйирям?
– Ня гейинмисян? Харадасан?
– Отагымда.. . Узанмышам.. . Дюнян гедж гайытмышам.. . Бу дягигя гейиниб гялирям.
Дюнян гедж гайыдыб! Дюз дейир! Ня олсун, сян хябсдясян, хяр шей  гайдасы иля
гедир. . Хяр шей йаддан чыхыр.. . Инди узаныб, йаваш - йаваш ону йуху тутур, сачлары
йастыга сяпяляниб.. . Джорабларыны, палтарыны неджя гялди, столун устюня туллайыб.. . Бютюн
бунлары, санки, исти телефон кёшкюнюн няфяси иля тярлятдийи шюшясиндян гёрюрдю.
Мямурун башы лап узагда гёрюнюрдю, эля бил, аквариумда узюрдю.. . Озюню аля алды:
– Вахтым битди, Жоан!
Дястякдян онун гетдикджя зяифляйян сясини эшидирди.
– Ола билмяз! Неджя йяни гедирсян? Эля шей олар? Хара гедирсян? Нийя гедирсян?
«Дуруб. Йастыг йеря дюшюб.. . Алиндяки телефон дястяйи хям силахыдыр, хям дя
дюшмяни.. . Ах, онун чийинляри.. . Билмир, нейлясин.. . Гёзляри дёрд олуб.. . »  –Мян ки мюхарибяйя гетмирям, Жоан! Садяджя олараг, Исвечряйя сяйахятя гедирям,
тез гайыдаджагам. Эля бил ки, таджирям, Миллятляр Иттифагына пулемйот сатмага
гедирям.. .
– Гайыданда хяр шей аввялки кими оладжаг? Мян горхудан олярям.. .
– Ахырынджы сёзляри бир дя тякрар эля.. .
– Дюз сёзюмдюр.. . – Онун сясиндя йангы вар иди. – Мяня хамыдан сонра дейирсян.
Вебер сянин йанына гедя биляр, мян йох! Морозова зянг вурурсан, мяня йох! Инди
дя чыхыб гедирсян.. .
– Аман Аллах! Гял сёз гюляшдирмяйяк, Жоан!
– Сёз гюляшдирмирям, хягигяти дейирям.
– Йахшы, вахтдыр.. . Саламат гал, Жоан!
– Равик! – О, телефонда гышгырды. – Равик!
– Хя.. .
– Гайыт! Гайыт! Сянсиз мяним ня гюнюм? !
– Гайыдаджагам.. .
– Мютляг! Мютляг!
– Хялялик, Жоан! Тезликля гайыдаджагам.. .
Равик дар, бюркюлю кёшкдя бир аз да дайанды. Гёрдю ки, дястяк хяля дя алиндядир.
Гапыны ачды. Мямур гери дёндю, мехрибанлыгла гюлюмсяди.
– Гуртардыныз?
– Бяли.
Гайыдыб байагкы йердя отурдулар. Равик гядяхини ахыра кими ичди. «Гяряк, зянг
вурмайайдым, – дейя фикирляшди. – Зянгдян габаг рахат идим, индися дяли кими
олмушам. Гяряк, аввялджядян биляйдим ки, бу телефон сёхбяти бизя хеч ня
вермяйяджяк. Ня мяня, ня дя Жоана.. . » Истяди дуруб тязядян зянг вурсун, аслиндя,
байаг демяк истядийинин хамысыны десин. Десин ки, нийя онунла гёрюшмяк истямяди.
Десин ки, хябсхананын чирк - пасыны она гёстярмяк истямяди.. . Анджаг йеня дя бир йол
тападжаг, хяр шей аввялки кими оладжаг.. .
– Зяннимджя, дурмаг вахтыдыр, –мямур диллянди.
– элядир.. .
Равик хидмятчийя ал эляди:
– Ики баладжа шюшя конйак, ня гядяр гязетиниз варса, хамысыны, бир дя он гуту
«Капорал» сигарети гятирин. Хесабымызы да дейин. – Мямура тяряф бахды: – Олар?
– Инсан инсанлыгында галыр! – Мямур джаваб верди.
Хидмятчи онун дедиклярини гятирди.
– Тыхаджларыны чыхарын, – дейя Равик гязетляри бёлюб, сялигя иля хяр джибиня бир - икисини
гойду, сонра тыхаджлары йарыйаджан шюшяляря эля тахды ки, орада бургусуз чыхара билсин
вя палтосунун хяр голтуг джибиня бирини гойду.
– Сиз лап уста имишсиниз. – Мямур диллянди.
– Нейляйим, адяткар олмушам. Ушаг вахты аглыма гятирмяздим ки, бёйюйяндя дя
«хинду - хинду» ойуну ойнайаджагам.. .
Йазычы иля полйак конйакы гёряндя билмядиляр, нейлясинляр! Устанынса спиртли
ичкилярдян хошу гялмирди. Онунку пивя иди вя дейирди ки, ан йахшысы Берлин пивясидир.
Равик гуру тахтын устюндя узаныб гязет охуйурду. Полйак франсызджа билмядийи учюн
алиня гязет алмырды. О, чохлу сигарет чякди, кефи кёкялди. Геджя уста агламага  башлады. Равик ойаг иди. Устанын богуг хычгыртыларына гулаг аса - аса, баладжа
пянджярядян чёля бахды. Йата билмирди.. . Уста сакитляшяндян сонра да гёзюня йуху
гетмяди. Фикирляшди ки, уста йахшы доланырмыш. О гядяр йахшы йашайыб ки, ону
итирдийиня йаныр.. .

Он сяккизь.

Равик вагзалдан гялирди. Пал - палтары чиркли, озю ися йоргун иди. Он уч саат уст - башы
сарымсаг ийи верян адамларла, йаны тулалы овчуларла, зянбиллярдя тойуг - джюджя,
гёйярчин апаран гадынларла бюркюлю вагонда йол гялмишди. Бундан аввял ися уч ай
сярхяддя галмышды.. .
Ахшамын йениджя дюшян торанлыгында няся парылдады. Равик башыны галдырды. Санки,
Рон - Пуенин атрафына пирамидашякилли гюзгюляр дюзюлмюшдю вя индиджя гюруб этмиш
май гюняшинин сон шяфягляри онлара илишиб галмышды.. .
Дайаныб бир хейли онлара бахды. Догрудан да, пирамидашякилли гюзгюляр иди вя
занбаг лякляринин кянарына сыра иля дюзюлмюшдю.
– Бунлар нядир? – дейя о, йениджя дюзялдилмиш ляки дырмыглайан багбандан сорушду.
– Гюзгюдюр, – багбан башыны галдырмадан джаваб верди.
– Гюзгю олдугуну гёрюрям, анджаг мян ахырынджы дяфя бурада оланда йох иди.
– Чохдан буралара гялмирсиниз?
– Уч айдыр.
– Вах, уч ай! Бунлары ики хяфтядир гойублар. Ингилис падшахы учюндюр.. . Гонаг
гяляджяк! Сир - сифятини гёряр.. .
– Адамын тюкю урпяшир.. .
– элядир.. . –Багбан хеч тяяджджюблянмяди.
Равик йолуна давам этди. Уч ай.. . Уч ил.. . Уч гюн.. . Гёрясян, вахт, заман ня олан
шейдир? ! Хям хеч ня, хям дя хяр шей.. . Шабалыд агаджлары инди чичяк ачыр.. . Анджаг
Алманийа йеня дя мюгавиляляри позуб Чехословакийаны бюсбютюн тутанда хеч
пучурламамышды.. . Бу вахт арзиндя мюхаджир Йозеф Блументал чылгын гюлюшлярля
озюню Дженеврядяки «Миллятляр Иттифагы»нын сарайы онюндя гюллялямишди.. . Белфорда
Гюнтер ады иля йашайаркян кечирдийи сятялджямин изляри кёксюнюн харасындаса гизляниб
галмышды.. . Инди ися гадын синяси кими йумшаг бир геджядя йеня бура гялмишди... .
Санки, бунларын хамысы мяхз беля дя олмалы имиш.. . Хяр шейи неджя гябул эдирсянся,
бунлара да эляджя «гисмятдир» дейиб, умидсизлийин йеганя силахы олан тямкинля
дёзюрсян. Сяма хяр йердя эйнидир, йер узюндяки гятллярин, нифрятин, мяхяббятин,
гурбанларын устюня чадыр кими чякилиб.. . Хеч нядян хябяри олмайан гёзял гюлляр ися
хяр ил ачыр, мави торанлыг гюндюзля гизлянгач ойнайыр, ня паспорт дярди чякирляр, ня
дя сатгынлыгдан, тянхалыгдан, умидсизликдян горхурлар.. . Ня йахшы ки йеня
Парисдядир! Онун гюмюшю рянгя бойанмыш кючяляриндя хеч няйи дюшюнмядян,
йаваш - йаваш гязишмяк ня гёзял имиш! Беля саатлары йашамаг ня йахшы имиш! Санки,
хяйатдан мёхлят алмышды, узаг кечмишдя галмыш гюсся - кядярля, садяджя олараг, хяля
олмяйиб йашадыгына гёря кечирдийи улви сяадят хиссляринин говушдугу уфюглярдя
аста - аста сюзюрдю.. . Бу саат эля саат иди ки, Парися йениджя чатмышды, уряйинин башы
хяля нештярлянмямишди.. . Бир дя бу гярибя хягарят хисси.. . Синядолусу няфяс алмаг.. .
Бу няфяс, санки, хяфиф бир мех иди, хараданса лап узаглардан, уряйин дамар - дамар  йолларындан, герчяклийин гюсся долу аловундан, чармыха чякилмиш кечмишлярдян,
гяляджяйин нештярли кешмякешляриндян сюзюлюрдю.. . Бир дя атрафа чилянмиш бу сюкут.. .
Олюмля хяйат арасындакы бир анлыг фасиля.. . Айдын олдугу гядяр дя зюлмятля долу бир
омюр.. . Улу дюнйанын хязин абядиййят нягмяси.. .
Морозов «Интернасионал»ын «Палма залы»нда отурмушду. Габагында бир графин ачыг
чахыр вар иди.
– Борис! Салам, годжа! Дейясян, лап вахтында гялиб чыхмышам. «Вувре» шярабыдыр?
– Бяс неджя! Бу дяфя отуз дёрдилликдир. Хям шириндир, хям дя гаты. Ня йахшы гялдин,
Равик! Уч ай чякди, элями?
– Хя, бу дяфя йаман чох олду.. .
Морозов столун устюндяки гядими зянги гётюрюб силкяляди. Эля бил, кянд килсясинин
хидмятчиляри зянг чалырды.. . «Катакомба»да электрик хятти олса да, электрик зянги
йох иди. Буна хеч эхтийадж да йохду, чюнки мюхаджирляр чох тясадюфи халда ондан
истифадя эдирдиляр.
– Инди адын нядир? – Морозов сорушду.
– Йеня Равикдир. Полисдя бу ады чякмямишям, гах Войчек, гах Нойман, гах да
Гюнтер олдум. Хеч ня, шылтаглыгдыр, чох хошума гялир, она гёря дя дяйишмяк
истямядим.
– Чох гюман ки, бурада галдыгыны сяндян гопара билмяйибляр, элями?
– Албяття!
– Айдындыр. Йохса, мютляг сюряк эляйярдиляр. Онда йеня бурада галарсан, отагын
бошдур.
– Гарынын бу ишдян хябяри олмады?
– Йох, хеч ким билмяди. Дедим ки, Руана гетмисян. Шейлярин мяним отагымдадыр.
Хидмятчи гыз, алиндя мяджмяйи, гялди.
– Клариссе, мюсйё Равикя дя гядях гятирин.
– Ах, мюсйё Равик! – Гыз дишлярини агартды. – Гайытдыныз? Гетдийиниз йарым илдян
чохдур, мюсйё.. .
– Уч ай, Клариссе.
– Ола билмяз! Эля билирдим, йарым илдир.. .
О, айагыны сюрюйя - сюрюйя гетди. Бир аз кечмямиш «гата - гомба»нын пий басмыш
хидмятчиси, алиндя гядях гялди.. . О, мяджмяйи гётюрмязди. Бурада чохдан ишлядийи
учюн озюню бир аз сярбяст апарырды. Морозов онун сир - сифятиндян билди ки, бу саат
соргу - суал башланаджаг вя тез ону габаглады:
– Жан, де гёрюм, мюсйё Равик ня гядяр бурада олмайыб? Дягиг дейя билярсян?
– Бу ня сёздюр, мюсйё Морозов? ! Албяття, дейярям! Лап гюнюню дя билирям.
Дюз.. . –О, сюни шякилдя фасиля верди, гюлюмсяди вя деди: – Дёрд хяфтя йарымдыр.
– Элядир! –Равик Морозову габаглады.
– Элядир! – Морозов да тясдигляди.
– Гёрдюнюз? ! Мян хеч вахт сяхв элямярям, – дейя жан араланды.
– Озюм ону пярт элямяк истямядим, Борис.
– Мян дя. Гёрюрсянми, заман кечмишя чевриляндя оз мянасыны итирир. Адама хям
тясялли верир, хям диксиндирир, хям дя биганяляшдирир. Преображенски гвардийа
полкунун поручики Белскини мин доггуз йюз он йеддинджи илдя Москвада гёздян итирдим. Дост идик. О,  Финландийайа кечиб шимала гетди. Мянимся йолум Манджурийадан Йапонийайа
дюшдю. Сяккиз илдян сонра гёрюшяндя, мяня эля гялди ки, ону ахырынджы дяфя мин доггуз йюз он доггузунджю
илдя Харбиндя гёрмюшям. О да деди ки, мин доггуз йюз ийирми биринджи илдя Хелсинкидя гёрюшмюшюк.
Хярямиз ики ил вя нечя мин километр сяхв элядик. – Морозов графини гётюрюб шяраб
сюздю. – Гёрюрсянми, сяни бурада унутмайыблар. Она гёря дя адама эля гялир ки,
вятяня гайыдыб.. . Дюз демирям?
Равик шярабдан бир аз ичди. Сярин вя хош иди.
– Бир дяфя лап Алманийанын сярхядиндя олдум. Кючянин бир тяряфи Исвечрянин иди, о
бири тяряфи ися Алманийанын.. . Мян дя Исвечря тяряфдя гилас йейирдим. Истясям,
чийидини Алманийайа тюпюрярдим.. .
– Онда озюню вятяня йахын хисс эляйя билмядин?
– Йох! Мян ондан хеч вахт беля узаг олмамышдым. Морозов иришди:
– Баша дюшюрям. Бяс йоллар неджядир?
– Хямишяки кими. Гетдикджя дя чятинляшир, вяссалам. Сярхяддя нязаряти артырыблар. Бир
дяфя Исвечрядя, бир дяфя дя Франсада тутулдум.
– Бяс нийя хеч йерини - йурдуну билдирмядин?
– Мяндян сонра полисин няйи эшяляйиб тапдыгыны билмирдим. Ахы хярдян йаман
гудузлашыр. Фикирляшдим ки, хеч кясин хяйатыны тяхлюкяйя салмасам йахшыдыр. Ахы,
бизим гюнахсызлыгымыз хяля хяр шей демяк дейил. Мюхарибянин улу ганунудур:
сакитджя йеря йат, сонра арадан чых! Сян няся гёзляйирдин?
– Мян йох.
Равик диггятля онун узюня бахды:
– Мяктуб гёзляйирмишсян, – деди, – ахы мяктубун озю нядир ки? ! Онун хеч вахт
хейри олмур.
– Элядир.
Равик джибиндян бир гуту сигарет чыхарды.
– Гярибядир, – деди, – адам бурада олмайанда, чох шей дяйишир.. .
– Хеч няйи веджиня алма.
–Эля дя эляйирям.
– Узагда олмаг йахшыдыр. Гайыданда гёрюрсян ки, хяр шей дяйишиб. Сонра йаваш -
йаваш ойряширсян.
– Бялкя дя.. . Бялкя дя, хеч эля дейил.
– Сян хяддян артыг бюрюнджякли данышырсан. Йахшы ки, хяр шейи бу джюр гябул эдирсян.
Шахмат ойнайаг? Профессор да олдю. Йеганя лайигли рягибим иди. Леви дя
Бразилийайа гетди. Ресторанда хидмятчи ишляйир. Хяйат инди ганад тахыб учур, хеч
няйя ойряшмяк лазым дейил.
– Лазым дейил.. .
Морозов диггятля онун узюня бахды:
– Мян эля демирям.. .
– Мян дя. Бу ийли - гохулу гябирдян чыхмайаг? Уч ай олмамышам, анджаг йеня дя
мятбях, тоз - торпаг гохусу, горху.. . Ишя ня вахт гедяджяксян?
– Бу гюн гетмяйяджяйям, бош гюнюмдюр.
– Йахшы олду! – Равик отяри тябяссюмля гюлюмсяди. – Демяк, бу ахшам гёзяллик,
кёхня Русийа, бёйюк гядяхляр ахшамыдыр!  – Мянимля гедирсян?
– Йох, бу гюн олмаз, йорулмушам. Ахырынджы геджяляри хеч йата билмямишям.
Йатанда да сяксякяли йатмышам. Гял, чыхаг, бир - ики саат фырланаг, бир йер тапыб
отураг. Чохдандыр беля элямямишям.. .
– Йеня «Вувре»? – Морозов тяяджджюблянди. Онлар «Колизе» кафесинин габагында
отурмушдулар. – Нийя? Ахшам инди дюшюр, годжа, арагын асл вахтыдыр.
– Элядир. Анджаг буна бахмайараг, «Вувре» йахшыдыр. Мяня бяс эляйяр.
– Ня олуб? Бялкя, конйак ичясян?
Равик башыны булады. Морозов ал чякмяди:
– Бир йеря гялиб чатанда, эля биринджи ахшамы дям олмаг лазымдыр, гардаш. Бу джюр
гяхряманлыг эляйиб, айыг гёзля гюсся долу тутгун кечмишин гёзляриня бахмаг кимя
лазымдыр?
– Мян хеч йана бахмырам, Борис, хяйатдан йаваш - йаваш зёвг алырам.
Равик гёрдю ки, Морозов она инанмыр. Инандырмага да чалышмады. Лап сякинин
гырагындакы стол архасында сакитджя отуруб озю учюн шяраб ичир, ахшам гязинтисиня
чыхмыш джамаата тамаша эдирди. Парисдян узагларда хяр шей онун учюн гяти вя айдын
иди. Инди ися хамысы думанланмышды, гах солур, гах да мин рянгя чалырды, ширин - ширин
хумарланырды, эля бил, хансы дагыса йюйюря - йюйюря дюшмюшдю, гулаглары
гюйюлдяйирди.. .
– Мехманханадан габаг бир йеря гетмишдин? – Морозов сорушду.
– Йох.
– Вебер сяни сорушурду.
– Зянг эляйярям.
– Хеч хошума гялмирсян.. . Дюзюню де, ня олуб?
– Эля бир шей дейил. Дженеврядя сярхяд чох мёхкям иди. Аввялджя орадан кечмяк
истяйирдим, сонра Базеля гялдим. Гёрдюм, бура да чятиндир. Анджаг биртяхяр
адладым. Хяр геджя гарын - йагышын алтында галдым, сойуг дяйди. Тез кечя билмядим,
сятялджям хаглады. Белфорда бир хяким хястяханайа дюзялтди. Эля эляди ки, билян
олмады. Сонра он гюн дя эвиндя сахлады. Гяряк, пулуну гёндярям.
– Инди йахшысан?
– Бир аз.
– Она гёря араг ичмирсян?
Равик гюлюмсяди:
– Бу сёхбятляр няйя лазымдыр, Борис? Бир аз йорулмушам, гяряк, буралара тязядян
ойряшям. Дюз сёзюмдюр.. . Гярибядир, адам узюбяри йолда оланда няляр фикирляшмир? !
Гялиб чатанда ися аксиня олур.
Морозов алини йеллятди, ата гайгысы иля деди:
– Равик, сян атан йериндя олан Борисля отурмусан! О, инсан уряйинин махир
билиджисидир. Нала - мыха дёймя, уряйиндя ня варса, соруш, джанымыз да гуртарсын.
– Йахшы. Жоан харададыр?
– Билмирям. Ики - юч хяфтядир ки, хябярим йохдур. Хеч гёрмямишям дя.. .
– Бяс ондан аввял?
– Бир - ики дяфя сяни сорушду. Сонра ону да элямяди.
– Инди «Шяхризад»да ишлямир?  – Йох, тяхминян, беш хяфтядир чыхыб. Арада ики - юч дяфя гялди, сонра айагы тамам
кясилди.
– Парисдя дейил?
– Дейясян, йохдур. Парисдя олана охшамыр, йохса, хярдян «Шяхризад»а гялярди.
– Харада ишлядийини дя билмирсян?
– Дейясян, филмя чякилир. Асылганда ишляйян гадына дейиб. Беля шейляри сян йахшы
билярсян. Бяханядир дя.. .
– Бяханя?
– Албяття, бяханядир! –Морозов аджы - аджы гюлдю. –Бяханя олмайанда нядир? Йохса,
башга джюр гёзляйирдин, Равик?
– Хя.. .
Морозов сусду.
– Гёзлямякля билмяк айры - айры шейлярдир, – Равик диллянди.
– Йалныз мискин романтикляр учюн элядир. Бу лимонады бурах, амялли шей ич. Хеч
олмаса калвадос гётюр.
– Калвадос хеч олмаз. Йахшы, конйак ичярям, гой уряйин йериня гялсин. Лап эля
калвадос да ичярям.. .
– Бу, башга мясяля!
Пянджяряляр.. . Дамларын мави силуети. . Кёхнялмиш гырмызы диван. Чарпайы. . Равик
билирди ки, бунларын хамысына дёзмялидир. Диванын устюндя отуруб сигарет чякирди.
Морозов онун чамаданыны гятирмиш, харада оладжагыны дейиб гетмишди.
Яйниндяки кёхня пенджяйи чыхарыб атмышды. Сонра исти суда йуйунмуш, чохлу - чохлу
сабунланмышды. Сон уч айын чирк - пасыны джанындан чыхармышды, неджя дейярляр,
дярисиндян гашымышды. Тямиз алт палтары, айры пенджяк геймиш, узюню гырхмышды. Чох
гедж олмасайды, хяля тюрк хамамына да гедярди. Бютюн бунлардан сонра хейли
гюмрахлашмышды. Хяля чох шей эляйярди, анджаг пянджярянин габагында отуранда,
гяфлятян джанына кюндж - буджагдан гярибя бир бошлуг долмага башлады.. .
Бир гядях калвадос сюздю. Шейляринин арасындакы шюшянин дибиндя бир аз галыбмыш.
Ону, Жоанла ичдийи ахырынджы геджяни хатырлады, анджаг бу хатиряляр ляззят вермяди.
Чохдан олмушду.. . Оз - озюня бирджя ону деди ки, кёхнядян галыб, йахшы
калвадосдур.. .
Ай аста - аста эвлярин дамына галхырды. Чиркли хяйят кёлгяйя, гюмюшю рянгли сарайа
дёнюрдю. Зярря гядяр фантазийа бу зирзибили гюмюшя дёндярирди.. . Пянджярядян ичяри
гюл атри долду. Кяскин гярянфил гохусу иди. Айилиб пянджярядян ашагы бахды. Алт
мяртябядяки пянджяряйя тахта гюлдан гойулмушду. Бу гюлляр – агяр гетмямишдися –
мюхаджир Визенхофун иди. Равик бир дяфя онун мядясини йумушду. Отян илин милад
байрамында.. .
Шюшя бош иди. Ону чарпайынын устюня туллады. Шюшя узагдан гара лякяйя охшайырды.
Айага дурду. Гёзюню зилляйиб чарпайыйа нийя бахырды? Гадын лазымдырса, гет, тап,
гятир! Парисдя бундан асан хеч ня йохдур.. .
Дар кючялярля этуал мейданына тяряф гетди. «Йелисей чёлляри» кючясиндяки гайнар
хяйатын далгалары уз - гёзюню гарсалады. Гери дёндю. Аввялджя ири, сонра аста
аддымларла гетди. «Милан» мехманханасына гялиб чыхмышды.. .
– Ишляр неджядир? –дейя нёвбятчидян сорушду.
– Ах, мюсйё, сизсиниз? ! – Нёвбятчи айага дурду. – Мюсйё чохдан гёрюнмюрдю.  – Бяли, бир аз вар.. . Парисдя дейилдим.
Нёвбятчи зиряк бахышларла ону сюздю:
– Мадам даха бурада галмыр.
– Билирям, чохдан кёчюб.
Нёвбятчи ариф адам иди, демясяляр дя, ондан ня истядиклярини билирди:
– Дёрд хяфтядир, – деди. – Дёрд хяфтя бундан аввял кёчдю. Равик сигарет чыхарды.
– Мадам Парисдя дейил?
– Канндадыр.
– Ах, Канн! – Нёвбятчи алини узюня чякди. – Десям ки, он сяккиз ил аввял Нитсадакы
«Рул» мехманханасында нёвбятчи ишлямишям, инанмайаджагсыныз.. . Эля дейил?
– Нийя? Инанырам.
– Айры зяманя иди. Ня гядяр чайпулу оларды? ! Мюхарибядян сонракы ан гёзял гюнляр
иди. Анджаг инди.. .
Равик дя ариф иди, ачыг демяся дя, онун няйя ишаря вурдугуну билирди. Бир дяня
бешфранклыг чыхарыб столун устюня гойду.
– Чох саг олун, мюсйё! Кефиниз кёк, дамагыныз да чаг олсун.. . Сиз лап джаван
гёрюнюрсюнюз, мюсйё!
– Озюмю джаван кими дя хисс эляйирям. Геджяниз хейря галсын.
Кючядя дайанмышды. Мехманханайа нийя гялди? Инди бирджя о галмышды ки,
«Шяхризад»а гедиб, кефляняня кими вурсун!
Улдуз долу гёйляря бахды. Гяряк, севиняйди ки, иш беля гятирди. Узун - узады, мянасыз
соргу - суалдан джаны гуртармышды. Беля оладжагыны озю дя билирди, Жоан да. Ан азы, сону
беля олмалыйды.. . Жоан йеганя дюзгюн йолу сечмишди. Соргусуз - суалсыз.. . Соргу - суал
икинджи дяряджяли шейлярдир. Дуйум олан йердя ня соргу - суал? Асас ишдир, амялдир.. .
Аллаха шюкюр ки, хяр шей чяк - чевирсиз гуртарды. Аллаха шюкюр ки, Жоанын беля
шейлярдян хябяри йох иди. Онунку иш гёрмяк иди. Гёрдю, гуртарды. Ня инджиклик олду,
ня дя кюсюшмя.. . Онун озю дя дайанмады. . Эля ися бурада нийя дурмушду? Йягин,
хавадан иди. Парис ахшамынын, май хавасынын торуна дюшмюшдю, тярпяня билмирди.
Бир дя геджянин тору. Адам геджяляр нядянся башга джюр олур.. .
Гайыдыб мехманханайа гирди:
– Зянг вурмаг олар?
– Албяття, мюсйё! Анджаг телефон кёшкю йохдур, оланымыз бу апаратдыр.
– Эйби йохдур.
Равик саатына бахды. Чох гюман ки, Вебер хястяханада оларды. Инди ахшам
йохламасынын вахты иди.
– Доктор Вебери олар? – дейя о, тибб баджысындан сорушду. Дейясян, гыз тязялярдян
иди, сясини танымады.
– Хейр.
– Орада йохдур?
– Бурададыр, анджаг иши вар.
– Гедин, она дейин ки, Равик телефона чагырыр. Тез олун, тяджилидир, гёзляйирям.
– Йахшы.. . –Гыз тяряддюд эляди. –Демяйиня дейярям, анджаг гялмяйяджяк.. .
– Бахарыг. Сиз гедин дейин ки, Равик чагырыр.
Вебер о дягигя гялди.
– Равик! Харадан зянг вурурсунуз?  – Парисдян. Бу гюн гялмишям. Тяшрих эляйирсиниз?
–Бяли, ийирми дягигядян сонра башлайырам. Кор багырсагдыр, гяфил тутуб. Сонра
гёрюшяк?
– озюм гялярям.
– Лап йахшы! Бяс ня вахт?
– эля инди.
– Йахшы, гёзляйирям.
Вебер:
– Йахшы арагым вар, – деди. – Бу да гязетляр, тибб журналлары.. . Динджялин.. .
– Аввялджя бир гядях араг верин, сонра да халат, алджяк.. .
Вебер диггятля онун узюня бахды:
– Адиджя кор багырсагдыр, сизя йарашан иш дейил. Тибб баджылары кёмяк эляйяр, бирджя
дягигяйя гуртарарам. Сиз йорулмуш оларсыныз.. .
– Вебер, агяр мяня йахшылыг элямяк истяйирсинизся, гойун тяшрихи эляйим.
Йорулмамышам, озюмю дя йахшы хисс эляйирям.
Вебер гюлдю:
– Ишя башламага йаман тялясирсиниз. Йахшы, неджя истяйирсиниз.. . Баша дюшюрям.
Равик аллярини йуду, тибб баджысы халаты она гейдириб, алджякляри тахды. Бу да
джяррахиййя отагы.. . Эфир гохулу хаваны аджгёзлюкля джийярляриня чякди. Эжени хястянин
башы узяриндя дайаныб бихушдары верирди. Чох гяшянг олан бир тибб баджысы да алятляри
гайдайа салырды.
– Ахшамыныз хейир, Эжени! – Равик салам варди. Аз галды дярман Эженинин алиндян
дюшсюм.
– Ахшамыныз хейир, доктор Равик, – деди.
Вебер иришди. Биринджи дяфя иди ки, Эжени она доктор дейирди. Равик хястяйя тяряф
айилди. Дюмаг джяррахиййя ишыгы йаман гур иди, атрафда ня вардыса, хамысыны, хятта
бейниндяки кянар фикирляри дя удмушду. Бу ишыгдан ишгюзарлыг, сойуглуг, айыглыг
йагырды.. . Гяшянг тибб бачысынын узатдыгы скалпели алды. Назик алджякдян поладын буз
кими сойуглугуну дуйду! Тяряддюдлярля долу намялум бир дюнйадан айдын, дягиг
бир алямя гайытмаг ня гёзял имиш! Скалпели атя чякди. Назик ган шырымы чёзялянди.. .
Бирдян - биря хяр шей адиляшди. Гайыдандан сонра илк дяфя асл озю олду. Гур ишыгын
сясиз - сямирсиз хышылтысы.. . «Бу да эв! –уряйиндян кечирди. –Ахыр ки, эвдяйям.. . »

Он доггуз.
Морозов ону гёрян кими:
– Бурададыр, –деди.
– Ким?
Морозов фракынын гырышыгыны сыгаллады:
– Зарафаты бурах, гуйа, билмирсян кими дейирям? Сян гял атан йериндя олан Бориси
кючянин ортасында озюндян чыхарма! Эля билирсян, икиджя хяфтянин ичиндя уч дяфя
«Шяхризад»а нийя гялдийини баша дюшмюрям? Бир дяфя мави гёзлю, гара сачлы бир
назянинля, ики дяфя дя тяк гялмисян. Инсан чох зяиф мяхлугдур, йохса о бу гядяр
гёзял оларды? !  – Джяхянням ол, чярянчинин бири чярянчи! Мяня инди мёхкям дайанмаг лазымдыр,
сян ися адамы алчалдырсан.
– Демясям, йахшы оларды?
– Албяття.
Морозов гери чякилиб, ики америкалыны ичяри бурахды.
– Онда гайыт, гет, – деди, – башга вахт гялярсян.
– Тякдир?
– Сян озюн йахшы билирсян ки, йанында киши олмаса, хеч алахязрят кнйагинйаны да
ичяри бурахмарыг. Бу суалын Зигмунд Фрейдин хошуна гялярди.
– Сян ня билирсян, Зигмунд Фрейд кимдир? ! Сярхошсан.. . Шефин капитан Чеченидзейя
шикайят эдячяйям.. .
– Капитан Чеченидзе о вахтлар мян подполковник олдугум полкда поручик иди,
огул бала! О, буну йадындан чыхармыр. Истяйирсян, гет, шикайят эля.. .
– Йахшы, гой кечим.
– Равик! –Морозов агыр аллярини онун чийниня гойду. – эшшяк олма! Гет о мави
гёзлю назяниня зянг эля, онунла буйур. Дюнйагёрмюш гочанын агыллы мясляхятиня
гулаг ас. Уздян эля гиймятли сёзя охшамыр, анджаг тутарлыдыр.
–Йох, Борис, – Равик онун узюня бахды. – эля кялякляр бурада кечмир. Хеч озюм
дя истямирям.
– Онда эвя гет.
– Ийли - гохулу «Палма залы»на? Йохса, йатдыгым тёвляйя?
Морозов, Равики бурахыб, такси ахтаран гадынла кишийя кёмяйя гетди. Равик ону
гёзляди.
– Сян, мян дюшюндюйюмдян дя агыллы имишсян, йохса инди кечиб отурмушдун.. . –
Морозов гызылы хашийяли фуражкасыны пейсяриня итяляди вя йеня няся демяк истяйяндя,
яйниндя аг смокинг олан сярхош бир джаван оглан гапыда гёрюндю:
– Джянаб полковник, бир йарыш машыны!
Морозов нёвбяти таксинин сюрюджюсюня ал эляди, сяндляйян огланы машына отуртду.
– Нийя гюлмядиниз? ! – Оглан тяяджджюблянди. – «Полковник»и йаман дедим.. . Эля
дейил?
– Йахшы дединиз. Анджаг «йарыш машыны» ондан да йахшы чыхды.
Морозов гери гайытды:
– Фикрими дяйишдим, – деди, – кеч отур, тюпюр гетсин. Мян дя олсам, гедярдим. Бу,
ня вахтса олмалыдыр, тез олса, йахшыдыр. Гуртар гетсин! Йа эля, йа да беля.. . Бязян
ушаг кими хярякят этмирикся, демяк, годжалмышыг.
– Мян дя фикрими дяйишдим, башга йеря гедяджяйям.
Морозов севинджля она бахды:
– Йахшы, – деди, – онда йарым саатдан сонра гёрюшярик
– Бялкя дя, йох.
– Бир саат олсун.
Ики саат сонра Равик «Клош джОр» мейханасында отурмушду. Адам лап аз иди.
Ашагыдакы барда фахишяляр тара дюзюлмюш тутугушлары кими джяргя иля отуруб лаггырты
вурурдулар. Алляриндя кокаин тутмуш ики алверчи турист гёзляйирди. Йухарыдакы залда
соган шорбасы йейирдиляр. Равикля узбяюз диванда ики лесбос гадын отуруб «Шерри
Бренди» ичир, няся пычылдашырды. Бири киши костйуму гейиб, галстук багламыш, гёзюня  монокл вурмушду. О бирининся озю кёк, сачы гыпгырмызы иди вя дар, чох йери ачыг,
ишылдайан палтар геймишди.
«Ахмаглыга бах! – Равик уряйиндян кечирди. – «Шяхризад»а нийя гирмядим? Нядян
горхурам? Кимдян гачырам? Билирям, она гаршы олан хисслярим даха да гюджляниб.
Бу уч айын айрылыгы онлары бога билмяйиб, аксиня, даха да мёхкямляндириб. Артистлик
елямяйим хавайыдыр. Гаранлыг дёнгялярдян синя - синя кечяндя, онун - бунун эвиндя
гизляняндя, улдузсуз гяриб геджялярдян гялбимя дамджы - дамджы тянхалыг сюзюляндя,
онлар мяним йеганя хямдямим олуб. Айрылыг онлары эля чошдуруб ки, Жоан озю ону
беля джошдура билмязди. Анджаг инди.. . »
Богуг бир гышгырты ону хяйал дюнйасындан гопарды. Башы оз аляминя гарышанда, ичяри
бир нечя гадын гирмишди. Онлардан бири агдярили зянджийя охшайырды, гюджля айаг устя
дайанырды, башындакы гюл тахылмыш шлйапаны бойнунун ардына итялямишди вя алиндяки
мятбях бычагыны туллайыб, йаваш - йаваш пиллякянля ашагы дюшюрдю. Хеч кяс онун
габагына дурмады. Пиллякянля бир хидмятчи галхырды. Гадынлардан бири йухарыда
дайанмышды вя онун йолуну кясди:
– Хеч ня йохдур, – деди, – хечджя ня йохдур.
Хидмятчи чийинлярини чякиб гери дёндю. Равик гёрдю ки, кюндждяки гырмызыбаш гадын
айага дурду. Хямин анда байаг хидмятчинин йолуну кясян гадын тялясик бара
дюшдю. Гырмызыбаш алини атли андамына сыхыб дайанмышды. Эхтийатла ики бармагыны
галдырыб, ора бахды. Палтар дешилмишди вя йара айдынджа билинирди. Дяриси гёрюнмюрдю.
Гёрюнян йалныз пар - пар парылдайан йашыл палтарынын алтындакы йара иди. Гырмызыбаш
диггятля она бахыр, санки, гёзляриня инанмырды.
Равик, гейри - ихтийари, йериндя гурджухду, анджаг дурмады. Бир дяфя джязасыны
чякмишди, бяси иди. Киши палтары геймиш гадын гырмызыбашы чякиб дивана отуртду.
Хямин анда икинджи гадын, алиндя бир гядях араг, бардан гайыдырды. Киши палтары
геймиш гадын дизлярини дивана дайайыб бир али иля гырмызыбашын агзыны тутараг, о бири
иля онун алини йаранын агзындан чякди. Икинджи гадын арагы йарайа тёкдю. «Бу да
дезинфексийанын примитив нёвюдюр», – Равик уряйиндян кечирди. Гырмызыбаш зарыды,
дартынды, анджаг о бири мёхкям тутмушду. Гадынларын икиси дя столун габагыны эля
кясмишди ки, хеч ким хеч ня гёрмюрдю. Хяр шей бирдян, озю дя лап тез олду, хеч
ким дя хеч ня хисс элямяди. Хямин дягигя бир дястя лесбос гадын вя
хомосексуалист ичяри долушду, санки, ий билмишдиляр. Онлар кюндждяки столу дёвряйя
алдылар, икиси гырмызыбашы галдырыб голуна гирди, галанлары онлары дёвряляди, дейя - гюля
мейханадан чыхдылар, эля бил, хеч ня олмамышды. Ичяридякилярдян чоху хеч ня хисс
элямяди.. .
– Гёзял сяхня иди, элями? – кимся архадан диллянди. Хидмятчи иди. Равик башыны
йыргалады:
– Ня олмушду? – дейя сорушду.
– Гысганджлыг! Бу позгунлар лап гызышыб! Озю дя бир дястядир.. .
– Бяс о бириляр ня тез гялдиляр? Асл телепатийа иди.
– Онлар ий билир, мюсйё!
–Йягин хансыса гедиб зянг вуруб. Анджаг йеня дя.. . Хеч бир дягигя чякмяди.
– Онлар ийи билирляр. Озю дя азрайылла шейтан кими бир йердя гязирляр, бири о бирини
сатмаз. Бунларынкы бирджя одур ки, полис гарышмасын, озляри оз араларында дюзялиширляр.
– Хидмятчи онун гядяхини гётюрдю.  – Йеня гятирим? Ня ичирдиниз?
– Калвадос.
– Олду, бир гядях дя калвадос.
Хидмятчи араланды. Равик башыны галдыранда гёрдю ки, Жоан бир - ики стол о тяряфдя
отуруб. Хидмятчи иля сёхбят эляйяндя гялмишди. Йанында ики киши варды. Равик она
бахан анда Жоан да гёзлярини галдырды вя нязярляри тоггушду. Онун гюндян
гаралмыш сифяти сапсары олду. Бирджя санийялийя бахышларыны Равикдян чякмядян
отуруб галды, сонра сярт бир хярякятля столу итяляйиб галхды, она тяряф гялди. Гяля - гяля
дя узюнюн рянги дяйишди, байагкы ифадя арийиб йох олду; узю авазыды, тякджя бюллур
тяки айдын гёзляр аввялки кими она зиллянмишди. Равикя эля гялди ки, бу гёзляр хеч
вахт беля ишылдамайыб. Онлардан кин - кюдурят йагырды.
– Демяк, гайытмысан.. . – дейя пычылдады, санки, няфяси чатмырды.
Равикя лап йахын дайанмышды. Бирджя анлыга она тяряф мейиллянди, санки, гуджагламаг
истяйирди. Анджаг гуджагламады, хеч ал дя узатмады.
– Демяк, гайытмысан.. . –тякрар эляди.
Равик динмяди.
– Ня вахт гайытмысан? –Йеня байагкы кими пычылты иля сорушду.
– Ики хяфтядир.. .
– Ики хяфтя! Мянимся хябярим йохдур! Бяс йадына дюшмяди ки.. .
– Сянин йерини билян олмады. Ня мехманханада, ня дя «Шяхризад»да.
– «Шяхризад»да олмушам ахы! – О нядянся дайанды. – Нийя мяктуб йазмырдын?
– Йаза билмядим.
– Йалан дейирсян.
– Йахшы, истямирдим.. . Гайыдачагымы билмирдим.
– Йеня йалан данышырсан.. . Бу, бяханя дейил.
– Йох, гайыда да билярдим, гайытмайа да.. . Баша дюшмяк истямирсян.
– Йох, мян бирджя ону баша дюшюрям ки, гайытдыгын ики хяфтядир, анджаг мян йадына
дюшмямишям.
– Жоан, – Равик чох сакит данышырды. – Сянин чийинлярини гюн Парисдя йандырмайыб.. .
Хидмятчи горха - горха онлара сары гялди, гах Жоана, гах да Равикя бахды. Байагкы
сяхнядян сюмюйю сяксянмишди. Гуйа, тясадюфян столун устюндяки артыг бошгабла
чянгял - бычагы гётюрдю.. . Бу, Равикин нязяриндян йайынмады:
– Хяр шей гайдасындадыр, – деди.
– Гайдасында олан нядир? – Жоан сорушду.
– Хеч ня.. . Байаг бурада бир хадися олду.. .
Жоан диггятля онун узюня бахды:
– Сян гадын гёзляйирсян?
– Аман аллах! Йох! Байаг бурада далашдылар, бири йараланды. Бу дяфя гарышмадым.. .
– Гарышмадын? ! – Жоан йениджя баша дюшдю, рянги дяйишди. – Бурада ня ишин вар? !
Йеня тутаджаглар. Инди хяр шейи билирям, икинджи дяфя тутуланда алты ай верирляр. Арадан
чых! Сянин Парисдя олдугуну билмирдим. Эля билирдим, гайытмайаджагсан.. .
Равик динмяди.
– эля билирдим, гайытмайаджагсан.. . – О, йеня тякрар эляди. Равик она бахды:
– Жоан.. .
– Йох! Бунлар хягигят дейил! Хеч бири хягигят дейил! Хеч бири!
– Жоан! – Равик бу сёзляри эхтийатла деди: – оз столуна гайыт!
Жоанын гёзляри долду.
– Оз столуна гайыт, Жоан!
– Гюнахкар сянсян! – О хычгырды. – Сян! Сян озюн!
О, сярт бир хярякятля дёнюб гетди. Равик столу бир аз йана чякиб отурду. Калвадосла
долу гядях гёзюня саташды, гётюрюб ичмяк истяди, анджаг нядянся ичмяди, Жоанла
данышанда сакит иди. Индися хяйяджанланмышды. «Гярибядир.. . » – уряйиндян кечирди.
Синясиндяки дяриалты азяляляр титряйирди. Нийя мяхз онлар титряйирди? Гядяхи гётюрюб,
диггятля алиня бахды. Титрямирди.. . Жоан тяряфя бахмадан ичди.
Йанындан кечян хидмятчийя:
– Бир гуту «Капорал» гятирин, – деди.
Сигарет йандырыб, калвадосун галаныны ичди. Хисс эляди ки, Жоан она бахыр. «Ня
истяйир? – уряйиндян кечирди. – Истяйир, онун гёзляри габагында гюссядян ичиб сярхош
олум?! » Ишаря иля хидмятчини чагырыб, пулуну верди. О галхан анда Жоан
йанындакылардан бири иля сёхбятя башлады. Онларын йанындан кечяндя, башыны да
галдырмады. Гяргин бир тябяссюмля гюлюмсяйяндя уз - гёзюндян амансызлыг,
сойуглуг йагырды, хеч билинмирди, ня истяйир.. .
Равик кючяляри хейли долашандан сонра гёрдю ки, йеня гялиб «Шяхризад»а чыхыб. Ону
гёряндя Морозовун узюня тябяссюм гонду:
– Йахшы дайандын, асгяр гардаш! Эля билирдим, бирйоллуг гетдин. Адамын
пейгямбярлийи узя чыханда кефи ачылыр!
– Севинмяйя тялясмя.
– Сян дя тялясмя, геджикмисян.
– Билирям.. . Гёрюшмюшюк.. .
– Ня?
– «Клош джОр» ресторанында растлашдыг.
– Ишя бах! –Морозов лап чашбаш галмышды. – Ана тябиятин дя беля ишляриндян
кечмяйясян.
– Ишдян ня вахт чыхырсан, Борис?
– Индиджя гуртарырам, адам галмайыб. Гедим гейимими дяйишим. Она кими ичяри кеч,
бёйюклярин хесабына бир аз араг ич.
– Йох, гёзляйирям.
Морозов она бахды:
– Озюню неджя хисс эляйирсян?
–Чох пис.
– Эля билирдин, башга джюр оладжаг?
– Хя. Адам хямишя няся башга джюр гёзляйир.. . Гет, гейимини дяйиш.
Равик дивара сёйкянди. Лап йанында гюлсатан йашлы гадын гюлляри йыгышдырырды. Она
тяклиф элямяди. Уряйиндян кечян озюня дя гюлюндж гялирди, анджаг тяклиф элясяйди,
аларды. Бу ися о демяк иди ки, гадын онун гюл аладжагына инанмырды. Джяргя иля
дюзюлмюш эвляря бахды. Пянджярялярин бязиляриндян хяля дя ишыг гялирди. Таксиляр
йаваш - йаваш о тяряф - бу тяряфя кечирди. Озгя ня гёзляйирди? Беля оладжагыны
аввялджядян билмирдими? Гёзлямядийи бирджя о иди ки, Жоан биринджи башлайаджаг. Нийя
дя башламамалы иди? Биринджи вуран газанар, дейибляр.. .  Хидмятчиляр бир - бир чыхмага башлады. Бютюн геджяни гафгазлы олмуш, гырмызы рянгли
чяркязи чуха, узунбогаз чякмя геймишдиляр. Инди ися адиджя йоргун адамлар идиляр
вя Равикя гярибя гёрюнян гюндялик гейимдя йаваш - йаваш эвляриня дагылышырдылар.
Лап ахырда Морозов чыхды.
– Хара гедирик? –дейя сорушду.
– Бу гюн хяр йердя олмушам.
– Онда гял мехманханайа гедяк, шахмат ойнайаг.
– Ня?
– Шахмат ойнайаг. Тахта фигурлар адамын хям фикрини дагыдыр, хям дя диггятини
топлайыр.
– Йахшы, –Равик разылашды, –нийя дя ойнамайаг? !
Равик ойанды вя о дягигя дя хисс эляди ки, Жоан отагдадыр. Гаранлыг иди, гёря
билмирди, анджаг хисс эляйирди ки, гялиб. Отаг да, пянджяря дя, хава да, хятта озю дя
башгалашмышды.. .
– Ойун чыхарма, –деди, –ишыгы йандыр, йахын гял!
Жоан йериндян тярпянмяди, эля бил, хеч няфяс дя алмырды.
– Гизлянгач ойнама, Жоан!
– Йахшы.. . – О, астадан диллянди.
– Онда йахын гял!
– Билирдин ки, гяляджяйям?
– Йох, гапы хямишя ачыг олур.
Жоан бир анлыга сусду, сонра:
– Эля билирдим, хяля гайытмамысан, –деди. –Истяйирдим.. . Эля билирдим.. . Дедим, инди
харадаса отуруб ичирсян.. .
– Мян дя эля билирдим. Анджаг гялиб шахмат ойнадым.
– Ня?
– Шахмат ойнадым. Морозовла.. . Ашагыда, сусуз аквариума охшайан залда.. .
– Шахмата бах! –О, бир аз иряли гялди. –Шахмат! Бу ки.. . Шахматы эля адам ойнайар
ки.. .
– Мян дя эля билирдим, анджаг ойнадым. Хятта йахшы ойнадым, бир партийа да уддум.
– Сян дюнйанын ан сойуг, ан дашгялбли адамысан!
– Артистлик элямя, Жоан! Мяним озюмюн дя артистликдян хошум гялир, анджаг бу гюн
лазым дейил.
– Артистлик элямирям. Мян бядбяхтлярин бядбяхтийям.
– Йахын гял! Бунлары да бир тяряфя гойаг.. . Адам бир аз бядбяхт оланда артистлик
элямяйи йахшыдыр. Мян бир киши таныйырдым, арвады олян дягигядян торпага гойулана
кими оз отагына чякилиб, шахмат мясяляси хялл эляди. Хамы она дашюрякли дейирди,
анджаг бирджя мян билирдим ки, арвадыны дюнйада хяр шейдян чох истяйирди. Садяджя
олараг, ня эдяджяйини билмир, геджя - гюндюз шахмат мясяляси хялл эляйирди ки, ону
йадындан чыхара билсин.. .
Жоан инди дюз отагын ортасында дайанмышды:
– Сян дя она гёря ойнайырдын?
– Йох! Дедим ки, башгасы иди. Сян гяляндя йатырдым.
– Хя, йатмышдын! Йата да билирсян.. .   Равик йерин ичиндя дирсяклянди:
– Арвадыны итирян башга бир киши дя таныйырдым. Узюгойлу йыхылыб, ики гюн, ики геджя
йатды. Арвадын анасы йаман озюндян чыхмышды. Баша дюшмюрдю ки, адам
бядбяхтлярин бядбяхти оланда да хямин бядбяхтлийя йарашмайан ишляр гёря биляр.
Гёрюрсянми, бядбяхтлийин олчюсю ня олуб? ! Гялиб гёрсяйдин, аглым башымда дейил,
сярхошам, онда хяр шей тябии оларды. Анджаг шахмат ойнамагым, сонра да йатмагым
о демяк дейил ки, дашюряклийям. Инди айдын олду?
Няся йеря дяйиб чилик - чилик олду. Жоан гюлгабыны гётюрюб дёшямяйя чырпмышды.
– Эйби йохдур, онсуз да ондан зяхлям гедирди. Эхтийатлы ол, гырыглары айагына
батар.. .
Жоан айагы иля шюшя гырыгларыны йана итяляди:
– Равик, – деди, – нийя беля эляйирсян?
– Догрудан, нийя эляйирям? Озюм озюмя уряк - диряк верирям.. . Эля дейил, Жоан?
Озюню тез Равикя тяряф чевирди:
– Охшайыр. . Анджаг сяндян баш ачмаг чятин мясялядир.
О, дёшямяйя сяпялянмиш шюшя гырыгларынын арасындан эхтийатла кечиб, чарпайынын
айаг тяряфиндя отурду. Хава ишыгланмышды вя Равик онун сифятини айдынджа сечирди. Ишя
бах, орада йоргунлугдан асяр - аламят йох иди! Аксиня, джаван гёрюнюрдю, тяравятли
иди. Айниндя тязя плаш варды вя «клош дґОр»а гейдийи палтары да дяйишмишди.
– эля билирдим, хеч вахт гайытмайаджагсан, Равик!
– Хя, чох чякди, тез гайыда билмядим.
– Нийя мяктуб йазмадын?
– Хейри оларды?
Жоан бахышларыны башга сямтя дёндярди:
– Йазсан, йахшы оларды.. .
– Гайытмасам, даха йахшы оларды. Анджаг нейляйим, башга олкядя, башга шяхярдя
гярар тута билмирям. Исвечря чох баладжадыр, галан олкяляр дя фашистлярля долудур.
– Бура да.. . Полисля.. .
– Полис элядир ки, хямишяки кими, тута да биляр, тутмайа да.. . Бу да бир тясадюф иди,
хаггында фикирляшмяйя дяймяз.
Равик сигарет гутусуну гётюрдю. Йахындакы столун устюндя иди. Бир аз ири, рахат стол
иди, устюня китаб, сигарет, башга шейляр гойурду. Адятян, чарпайыларын йанына
гойулан долабчалардан, айаглары дийирджякли, устю сюни мярмярдян дюзялдилмиш алчаг
столлардан зяхляси гедирди.
– Мяня дя сигарет вер, –Жоан диллянди.
– Ичмяк истяйирсян? –Равик сорушду.
– Хя. Анджаг сян дурма, озюм гятирярям.
Шюшяни гятириб гядяхляри долдурду. Бирини Равикя верди, бирини дя озю ичди. Ичяндя,
плаш сюрюшюб чийинляриндян дюшдю. Равик гетдикджя ишыглашмага башлайан
алагаранлыгда онун айниндяки дону гёрдю. Антибя гедяндя алдыгы иди. Нийя буну
геймишди? Она алдыгы йеганя палтар иди. О хагда хеч дюшюнмямишди. Хеч
дюшюнмяк дя истямирди.. .
– Сяни гёряндя.. . Равик.. . Бирдян.. . Гуруйуб галдым. . Гурудум. Чыхыб гедяндя.. . Эля
билдим, сяни хеч вахт.. . Гёрмяйяджяйям. Йох.. . О дягигя йох.. . Аввялджя гёзлядим ки,
бялкя, гайыдасан. Эля билирдим, мютляг гайыдачагсан.. . Нийя гайытмадын?  – Няйя гёря гайытмалыйдым?
– Гайытсан, сянинля гялярдим.
Равик билирди ки, йалан дейир, анджаг устюню вурмады. Бирдян - биря хяр шейи унутмаг
истяди. Аглына гятирмязди ки, онун гялиши иля беля йумшаладжаг. Няйя гялдийини, ня
истядийини билмирди, анджаг бу гялиш ону, гярибя дя олса, сакитяшдирди, йумшалтды. «Бу,
нядир? – уряйиндян кечирди. – Йеня башланды? Йенями оз дюнйасындан гопурду?
Йенями ганы кюкряди, хяйалы чошду, о тилсимли гаранлыг алямя дюшдю? !
– эля билдим, мяни хямишялик атырсан, – Жоан диллянди. – Догрудан да, атмаг
истяйирдин. Дюзюню де!
Равик динмяди. Жоан диггятля онун узюня бахды:
– озюм билирдим, – дейя инамла тякрар этди.
– Калвадосдан бир гядях дя вер.
– Калвадос иди?
– Хя. Хисс элямядин?
– Йох! – Жоан гядяхляри долдуранда, бир али иля шюшяни тутду, о бири алини ися Равикин
синясиня гойду. Равик синясиндя агырлыг дуйду. Жоан оз гядяхини гётюрюб ичди.
– Хя, калвадос имиш! – Йеня Равикин узюня бахды: –Йахшы ки, гялдим. Беля
оладжагыны билирдим. Йахшы ки, гялдим.. .
Хава ишыглашырды. Ачылан пянджярялярин аста тыггылтысы эшидилирди. Сяхярин хяфиф мехи
ичяри сюзюлюрдю.
– Гялмякдя йахшы элядим? – Жоан сорушду.
– Билмирям, Жоан.
Жоан она тяряф айилди:
– Билирсян.. . Билмялисян!
О гядяр айилмишди ки, сачлары Равикин чийинляриня дагылмышды. Бу сачлара бахырды.
Таныш мянзяря иди. Хям догма иди, хям дя йад.. . Гах дяйишир, гах да эйни олурду.. .
Гёрдю ки, узюнюн дяриси габыг гойуб. Гёрдю ки, уст додагынын гырмызы бойасы хал -
хал олуб. Гёрдю ки, сир - сифятини диггятля бойамайыб.. . Бютюн бунлары онун сифятиндян
гёрюрдю. Жоанын узю аз галырды онун узюня тохунсун, бютюн дюнйанын габагыны
кясмишди. Равик ондан башга хеч ня гёрмюрдю. Тякджя ону гёрюрдю вя билирди ки,
ону беля сирли - сораглы эляйян озюнюн вургун кёнлюдюр. Билирди ки, бундан да гяшянг,
бундан да агыллы, бундан да саф узляр вар. Анджаг ону да билирди ки, башга уз йох,
мяхз бу уз онун гялбиня хаким кясилиб. Бу хакимлийи дя она озю вермишди!
– Хя, – деди, – йахшы ки, гялдин. О да йахшы иди, бу да йахшыдыр.. .
– Дёзя билмяздим, Равик!
– Ня?
– Мяни атмагына дёзя билмяздим. Тамам атмагына.. .
– Индиджя озюн дедин ки, гайыдаджагыма инанмырдын.
– Бу, башга шейдир. Айры олкядя галсайдын, беля олмазды Онда айры дюшмюш олардыг.
Ня вахтса сянин йанына гедя билярдим. Йа да хеч олмаса, бу умидля йашайардым.. .
Анджаг бурада, бир шяхярдя.. . Баша дюшмюрсян?
– Дюшюрям.
Жоан дикялиб, сачларыны гери атды:
– Мяни йалгыз гоймага ихтийарын йохдур! Сян мяня чавабдехсян!
– Йалгыз галмысан?  – Сян мяня джавабдехсян, – дейя Жоан гюлюмсяди.
Равик бирджя анлыга бу сёзляря, бу тябяссюмя гёря она нифрят эляди.
– Бош - бош данышма, Жоан!
– Йох, джавабдехсян! Эля о вахтдан.. . Сян олмасайдын.. .
– Йахшы, йахшы, Чехословакийанын ишгал олунмасына да джавабдех мяням. Даха
бясдир, гуртар! Хава ишыглашыр, индиджя гедяджяксян.
– Ня? – Жоан диггятля онун узюня бахды. – Галмагымы истямирсян?
– Йох!
– Беля де.. . –пычылты иля дейян Жоан бирдян асябиляшди: – Демяк, беля олду! Мяни
даха севмирсян.. .
– Илахи, бирджя бу чатмырды! Бу уч айда хансы ахмаг сянин аглыны огурлайыб?
– Ахмаг дейилди! Бяс нейляйяйдим? Бютюн гюню мехманхада отуруб диварлара
баха - баха дяли олайдым?
Равик бир аз дикялди:
– Этираф лазым дейил. Мягсядим няйися этираф элятдирмяк дейилди. Истяйирдим,
сёхбятин сявиййясини бир аз галдырым.. .
Жоан гёзлярини дёйя - дёйя она бахырды. Додаглары бюзюлмюш, гёзляри гыйылмышды:
– Нийя хямишя мяня аджыгланырсан? Башгалары хеч беля элямир, тякджя сян хяр шейи о
дягигя проблемя чевирирсян.
– Элядир, – дейя Равик калвадосдан бир гуртум алыб, тязядян узанды.
– Догру сёзюмдюр! Адам, билмир сянинля неджя долансын. Ону мяджбур эляйиб,
истямядийи шейляри данышдырырсан, сонра да аджыгланырсан.. .
Равик дяриндян няфяс алды. Бир аз бундан габаг ня фикирляшмишди? Зюлмят кими
гаранлыг мяхяббят алями, ашыб - дашан хяйал дюнйасы – хансы тяряфя истясян, чякярсян!
Буну инсанлар озю эляйир. Хямишя дя озляри эляйиб! Онлар бютюн арзу вя хяйаллары
чилик - чилик элямякдя махирдирляр. Алляриндян озгя ня гялир? Догрудан да, дюнйанын
ан гёзял мяхлугу, хям дя ан бяхтигарасы нейляйя биляр? Харадаса йерин алтында
бёйюк бир магнит гизляниб, устюндя ися рянгарянг фигурлар гязишир вя эля билирляр ки,
хярясинин оз арзусу, оз талейи вар.. . Беля олан халда нейляйя билярсян? ! О да хямин
инсанлардан бири дейилдими? ! Озю дя ан инамсызы вя хяр шейин беля оладжагыны биля -
биля мискин бир эхтийатын, уджуз бир кинайянин гуйругундан йапышыб дурмушду.. .
Жоан чарпайынын айаг тяряфиндя бюзюшюб отурмушду. Гах няйяся аджыгы тутмуш эвдар
гадына, гах да башга планетдян учуб гялмиш, хяля дя буралара уйушмайан бяни -
инсана бянзяйирди. Дан йери сёкюлмюшдю вя гюняшин гызылы шяфягляри онун устюня
дюшюрдю. Йениджя ачылмыш сяхярин тямиз хавасы ийли - гохулу хяйятлярдян кечиб, хисли -
гурумлу дамлардан ашараг пянджярядян ичяри долур, озю иля мешя, хяйат атри
гятирирди.. .
– Жоан! – Равик сюкуту позду. – Нийя гялдин, Жоан? !
– Нийя сорушурсан?
– Хя, догрудан, нийя сорушурам?
– Нийя сян хямишя няся сорушурсан? Гялмишям, бу, бяс дейилми?
– Дюз дейирсян, Жоан, бясдир.
Жоан башыны галдырды:  – Ахыр ки, мян дейяня гялдин! Анджаг габагджа, гяряк, адамын бютюн севинджини
алиндян аласан!
Севиндж! Буна севиндж дейир! Гара йеллярин адамы габагына гатыб чёлляря салмасына,
бу йеллярин джайнагындан гуртармаг арзусуна севиндж демяк олармы? Севиндж байаг
бирджя анлыга байырда олду: гюняш йер узюню нура бялямямишдян габаг онджа
дягигялик сюкут чёкдю, сяхяр шехи дюшдю.. . Гой джяхянням олсун, бунлар кимя лазым
иди? Жоан хаглы дейилдими? О да бу сяхяр шябнями, гарангушлар, кюляк, дамарларда
ахан ган кими хаглы дейилдими? Нийя ону соргу - суала тутмушду? Ойрянмяк истядийи
ня иди? Инди йанында иди, пярваня кими учуб онун отагына гонмуш, гялиб чичяк кими
онун отагында ачылмышды, товуз гушу кими джилвялянирди. О ися йаны устя йыхылыб онун
ганадларындагы халлары, йарыглары сайырды, гёзлярини дёйя - дёйя рянгдян - рянгя дюшян
сифятиня бахырды. «Озю гялди.. . Вя эля озю гялдийи учюн дя мян мянасыз йеря озюмю
дартырам, – дейя уряйиндян кечирди. – Анджаг гялмясяйди, узаныб бютюн геджяни
фикирляшярдим, гялбимин хансы гушясиндяся огрун - огрун онун гялмясини арзулайа -
арзулайа гюджля озюмю алдадардым ки, истямирям! » Адйалы кянара туллайыб галхды,
чякяляклярини айагына кечирди.
– Нийя дурдун? – Жоан хейрятлянди. – Мяни байыра атаджагсан?
– Йох, опяджяйям! Буну чохдан элямяли идим! Ня йахшы ки гялдин, Жоан
Жоанын гёзляри парылдады:
– Мяни опмяк учюн галхмаг лазым дейил, –деди.
Сяхярин ал шяфягляри эвлярин дамына санджылмышды. Сяма тутгун мави рянгя чалырды.
Ангинлигляря догру сюрюнян бир - ики топа булуд йатмыш фламинголара охшайырды.. .
– Бир она бах, Жоан, гёр ня гёзял гюндюр! О лейсан йагышлар йадындадыр?
– Хя, йаман йагырды, азизим. Хава хеч ачылмырды, бютюн гюню йагырды.
– Йагышлар мян гедяндя башламышды. Сянин бютюн умидлярини дя алт - юст эляйян о
йагышлар олуб. Анджаг инди.. .
– Хя, инди.. .
Жоан она лап йахын узанмышды.
– Инди хяр шей тязядян гайыдыб. Хятта багымыз да вар. Мюхаджир Визенхофун
пянджяряси онюндяки гярянфилляри дейирям. Хяйятдяки шабалыд агаджларынын
будагларында гушлар нягмя дейир.. .
Гёрдю ки, Жоан аглайыр.
– Нийя мяндян хеч ня сорушмурсан, Равик?
– Сон вахтлар сяня чох суал верирям. Индиджя озюн демядин?
– Бунлар айры суалдыр.
– Сорушмага хеч ня йохдур.
– Сян гедяндян сонра олан шейляри соруш.
– Хеч ня олмайыб.. .
Жоан башыны булады.
– Мяни ня хесаб элайирсян, Жоан? ! Бир байыра бах! Гёр нечя рянгя чалыр! Гырмызы,
гызылы, мави.. . Гюняш чыханда хеч сорушармы дюнян йагыб? Чиндя, йа Испанийада
мюхарибя олуб? Хямин анда нечя мин адам гырылыб, нечя мин адам дюнйайа гялиб?
Гюняш чыхыб, бу, хяр шейя дяйяр! Сян дя дейирсян, суал верим? ! Сянин чийинлярин
онун ишыгында тунджа дёнюб, мян дя сяня суал верим? Онун ал шяфягляриндя сянин  гёзлярин гядим йунанларын дянизиня бянзяйир, гах бянёвшяйи, гах да мин джюр шяраб,
рянгиня чалыр, мян дя олуб - кечмиш хадисяляри сорушум? ! Сян йанымда ола - ола
сяфехлик эляйиб, кечмишин хязял кими саралмыш хатирялярини тязядян ойадым? ! Мяни
ня хесаб эляйирсян, Жоан? !
Жоан даха агламырды:
– Чохдан беля сёзляр эшитмирдим, – деди.
– Демяк, индийя гядяр балгабагларла отуруб - дурмусан. Гадына йа сядждя элямяк,
йа да ону бирйоллуг атмаг лазымдыр! Галанлары йалан шейдир!
Жоан йухуйа гетмишди. Равики эля гуджагламышды ки, дейярдин, ону хеч вахт
бурахмайаджаг. Дярин йухуйа гетмишди вя онун илыг, ахянгдар няфяси Равикин
синясини гыдыглайырды. О, хейли ойаг галды. Мехманхана йаваш - йаваш ойанырды. Су
шырылдайыр, гапылар таггылдайыр, ашагыдан мюхаджир Визенхофун оскюряк сяси эшидилирди.
Жоанын чийинляри Равикин голлары арасындайды, онун хярарятли дяриси хярдян титряйирди
вя агяр башыны бир аз галдырсайды, онун саф, мясум сифятини гёрярди. О эля мясум иди
ки, эля бил, гюнахсыз кёрпя иди. «Сядждя элямяк, йа да атмаг!.. » – дейя уряйиндян
кечирди. Бёйюк сёзляр иди. Кимин буна гюджю чатарды? Инди бунлары элямяк истяйян
тапылардымы? !

Ийирьминджи.

Равик ойанды. Жоан йанында йох иди. Ванна отагында су шырылдайырды. Равик дикялди,
о дягигя дя тамам айылды. Сон айлар буна тязядян ойряшмишди. «Тез айылан тез
гачар», – дейибляр. Саата бахды. Он иди. Жоанын палтары иля плашы йердяйди. Зярли
айаггабылары пянджярянин габагында галмышды. Бири йаны устя чеврилмишди.. .
– Жоан! Геджя вахты чимирсян?
Жоан гапыны ачды:
– Багышла, сяни ойатдым.
– эйби йохдур, йатмага вахт тапылар. Нийя дурмусан?
Жоанын башына гойдугу чимярлик папагындан су дамджылайыр, чийинляри ишым - ишым
ишылдайырды. Башына дябилгя гоймуш амазонкайа охшайырды.
– Мян даха йараса дейилям, Равик, «Шяхризад»дан чыхмышам.
– Билирям.
– Ким дейиб?
– Морозов.
Жоан сынайыджы нязярлярля она бахды:
– Морозов чохданын гарайаханыдыр. Озгя ня дейиб?
– Хеч ня. Демяйя няся вар ки?
– Йох, мян эля иш тутмарам ки, гапычыларын дилиня дюшсюн. Онлар да асылганда
ишляйян гадынлар кимидир, агызларыны аллах йолуна гойурлар.. .
– Морозовла ишин олмасын. Геджя ресторанларынын гапычылары иля хякимляр пешякар
бядбинлярдир. Онлары йашадан хяйатын гара гюнляридир. Анджаг агызларыны аллах йолуна
гоймаз, онун - бунун сёзюню данышмазлар.
– Йеня хяйатын гара гюнляри.. . Ондан кимин хошу гялир?
– Хеч кимин. Анджаг чох адам эля бу гара гюнлярдя йашайыр. Бунлар бир йана, онда
сяни «Шяхризад»а дюзялдян Морозов олуб.  – Буна гёря омрюм бойу онун габагында гул кими дайанмалыйам? Кимин башыны
ашагы элядим? Пулума миннят, йохса, бирджя гюн дя сахламаздылар. Бир дя ки ону
мяня йох, сяня гёря эляйиб.
Равик сигарет чыхарды:
– Морозов сяня нейляйиб ахы?
– Хеч ня! Анджаг ондан хошум гялмир. Адама биртяхяр бахыр. Мян она инанмырам.
Сян дя инанма!
– Ня?
– Она чох да бел баглама. Озюн билирсян ки, Франсадакы бютюн ресторан гапычылары
полися ишляйир.
– Эля бу?! –Равик хеч ахвалыны позмады.
– Албяття, мяня инанмайаджагсан, анджаг «Шяхризад»да хамы билирди. Ким билир,
бялкя дя, эля о, сяни.. .
– Жоан! – Равик адйалы туллайыб галхды. – Бош - бош данышма! Сяня ня олуб?
– Хеч ня! Ня олмалыдыр ки? Ондан зяхлям гедир, вяссалам. Адамы тез йолдан
чыхарыр. Сян дя онунла джанбир гялбдясян.
– Беля де.. . Хамысы буна гёря имиш.. .
Жоан бирдян гюлюмсяди:
– Хя, она гёрядир.
Равик хисс эляди ки, тякджя буна гёря дейил, арада башга шей дя вар.
– Сяхяр йемяйиня ня истяйирсян? –дейя сорушду.
– Аджыгын тутду? – Жоан джаваб авязиня сорушду.
– Йох.
Жоан ванна отагындан чыхды вя гялиб алини онун чийниня гойду. Айниндяки назик
пижамадан онун йаш атини хисс эляди, бютюн бядянини, дамарларындан ахан ганыны
дуйду.
– Сяни достларына гысганмагыма аджыгын тутду? – дейя бир дя сорушду.
Равик башыны булады. Йеня дябилгя.. . Амазонка.. . Далгалар гойнундан чыхмыш су
пярисидир, памбыг кими йумшаг дярисиндян су атри, гянджлик гохусу гялир.. .
– Алини чяк, – деди.
Жоан динмяди. Йеня о йанаглар, о агыз, чатма гашлар вя бир дя пижаманын ачыг
йериндян синясиня йол ахтаран дёшляр.. .
– алини чяк, йохса.. .
– Йохса нейляйярсян? !
Ачыг пянджярянин габагында бир ары вызылдайырды. Равик бахышлары иля ону изляди.
Йягин, ону бура мюхаджир Визенхофун гярянфилляри чякиб гятирмишди, инди ися айры гюл
ахтарырды. Ары ичяри гириб, пянджярянин габагындагы бош гядяхин устюня гонду.
– Мяндян отрю дарыхырдын? – Жоан сорушду.
– Хя.
– Чох?
– Хя.
Ары галхды, бир хейли гядяхин башына доланды. Сонра ачыг пянджярядян чыхыб, гюняшя
сары – Визенхофун гярянфилляриня тяряф учду.  Равик Жоанын йанында узанмышды. «Йай гялиб, – дейя фикирляширди. – Йай гялиб, йеня
чямянляря шех дюшюб, Жоанын сачларындан гурумуш отларын атри, дярисиндян ися йонджа
гохусу гялир». Она хяйат верян ганы сакит - сакит ахан чай кими дамарлары иля йухары
галхыр, агына - бозуна бахмайыб, бютюн сахилляри басыр, гёллянир вя онун суларында
тябяссюмлю бир сифят акс олунурду. Санки, бирчя анлыга хяр шей джанланыр, су хясрятли
агджагайынлар, говаг агаджлары чичяк ачыр, сонра сюкут чёкюрдю. Йалныз хязин бир
пычылты эшидилирди, эля бил, узаг - узаг ангинликлярин акс - сядасы иди, дамарларындан ахан
ганы далгаландырырды.. .
– Сянин йанында галмаг истяйирям! – Жоан башыны онун чийниня гоймушду.
– Гал! Йатарыг.. . Аз йатмышыг.. .
– Йох, гетмялийям.
– Бу байырлыг палтарында хара гедяджяксян?
– Палтар гятирмишям.
– Харада гятирмисян?
– Плашын алтындан геймишдим. Айаггабым да вар, чантамдадыр. Хя шей
гётюрмюшям.. .
О, хара гедяджяйини демяди. Ня учюн гетдийини дя билдирмяди. Равик дя хеч ня
сорушмады.. .
Ары тязядян гайытды. Инди бош - бошуна фырланмады, бирбаша гядяхя сары учду, она
гонду. Дейясян, онун да калвадосдан башы чыхырды. Йа да ширниси хошуна гялмишди.. .
– Гяляндя галаджагыны дягиг билирдин?
– Хя.. . –Жоан гымылданмадан джаваб верди.
Роланда мяджмяйидя шюшя вя гядях гятирди. Равик этираз этди:
– Ичмяйяджяйям.
– Араг истямирсян? «Зубровка»дыр.
– Бу гюн истямирям. Гяхвя гятир, тюнд олсун.
– Йахшы.
Микроскопу йеря гойуб сигарет йандырды, пянджярянин габагына гялди. Чинарларын
йарпаглары ирилянмиш, йамйашыл олмушду. Ахырынджы дяфя бура гяляндя, онлар тамам
кечял иди.. .
Роланда гяхвя гятирди.
– Гызларыныз чохалыб, Роланда.
– Бяли, ийирми няфяр.. .
– Алвер хяля йахшы гедир ки? Инди ийун айы дейил?
Роланда онун йанында отурду:
– Мюштяри о гядяр чохалыб ки, лап башымызы итирмишик. Дейясян, джамаатын аглы чашыб.
Гюнортадан сонра долу олур. Ахшамлар ися.. .
– Бялкя дя, хавадандыр.
– Йох, хавадан дейил. Май, ийун айларында хеч вахт беля олмайыб. Бу да дялилийин
бир нёвюдюр. Бара бахсан, гёзляриня инанмазсан. Хеч аглына гятирярдин ки,
франсызлар гялиб бурда «Шампан» сифариш веряджякляр?
– Хейр!  – аджнябиляр хеч, онлар хямишя алыблар. Бяс франсызлар? Озю дя парисли ола? !
«Шампан»! Пулуну да озляри верир! Даха «Дюбене», «Фине», пивя ичян йохдур.
Инанмырсан?
– Гёрмясям, инанмарам.
Роланда гяхвя сюздю:
– Ня гядяр мюштяри олар? Адам лап башыны итирир. Ашагы дюшяндя озюн гёряджяксян.
Индидян гялиб долублар. Озю дя хямишя сянин гялишини гюдян пешякарлар дейил, айры
дястядир. Бу адамлара ня олуб, Равик?
Равик чийинлярини чякди:
– Сулара гярг олан океан гямиси хаггындакы ахвалат йадыма дюшдю.
– Хейр, биз сулара гярг олмуруг. Аксиня, ишляримиз йаг кими гедир.
Гапы ачылды. Ийирми бир йашлы, джаван огланлар кими шах гамятли, айниня чяхрайы рянгли
гыса ипяк палтар геймиш Нинетта ичяри гирди. Мяляк сифятли бу гыз «Фирма»нын ан йахшы
фахишяляриндян хесаб олунурду. Алиндяки мяджмяйидя чёряк, йаг вя ики болмя джем
гятирмишди.
– Мадам эшидиб ки, доктор гяхвя ичир, – о, богуг сясля деди. – Дейир, джемин дадына
бахсын. Озю хазырлайыб. – Нинетта иришди вя онун мяляк сифяти бирдян - биря кючя
ушагларынын сыртыг сифятиня охшады. Мяджмяйини столун устюня гойуб, йыргалана -
йыргалана чыхды.
– Гёрюрсян? ! – Роланда кёкс отюрдю. – О дягигя сыртылырлар. Билирляр ки, ишимиз
онлардан кечир.
– элядир. Анчаг инди сыртылмайыб ня вахт сыртыладжаглар? Бунлар ня джемидир?
– Мадамын фяхридир! Озю дюзялдир, Риверада бостаны вар. Догрудан, йахшыдыр.
Дадына бахмаг истямирсян?
– Джемдян зяхлям гедир. Хюсусиля, ону милйончулар дюзялдяндя.. .
Роланда шюшя гапагы ачыб джемдян ики - юч гашыг гётюрдю, галын кагызын устюня гойду,
йанына бир аз йаг, ики - юч дилим чёряк алавя эляди, сонра хамысыны бир йердя бюкюб
Равикя узатды:
– Йолда атарсан, – деди, – хятриня дяймясин. Сян гедяндян сонра мютляг сорушаджаг.
Годжалмага башлайан бир гадынын сон тясяллисидир. Онун хяйал дюнйасы чохдан
дагылыб. Хёрмят хатириня гётюр!
– Йахшы! – Равик дуруб гапыны ачды. Ашагыдан мюхтялиф сясляр, мусиги, гюлюш,
гышгырты эшидилирди. – Ня чох сяс - кюй вар? Франсызлардыр?
– Франсызлар дейил. Чоху аджнябидир.
– Америкалы?
– Ан гярибяси дя одур ки, эля дейил. Чоху алмандыр. Индийя кими бура бу гядяр
алман гялмирди.
– Бурада гярибя хеч ня йохдур.
– Чоху да франсызджа лап йахшы данышыр. Бир - ики ил бундан габагкы алманлар хара,
бунлар хара.. .
– Беля оладжагыны билирдим. Асгярляр дя чох гялир? Чагырышчылар, мюстямлякядян
гялянляр.. .
– Онлар хямишя гялирляр.
Равик башыны йыргалады:  – Алманлар йахшы пул хярджляйир, эля дейилми?
Роланда гюлдю:
– Кимин кёнлюндян ичмяк кечирся, гонаг эляйирляр.
– Дейясян, бунлар айры аскярлярдир. Алманийада валйута мясяляси гялизляшиб, бютюн
сярхядляр дя баглыдыр. Бир йана гетмяк учюн хёкумятдян иджазя алмалысан. Он
маркадан артыг гётюрмяйя дя гоймурлар. Догрудан да, бу шян, пуллу алманларын
франсызджа беля сярбяст данышмасы гярибядир, эля дейилми?
Роланда чийинлярини чякди:
– Ня билим, тяки пуллары сахта олмасын.
Эвя саат доггуза ишляйяндя чатды.
– Мяня зянг вуран олуб? – дейя гапычыдан сорушду.
– Хейр.
– Гюнортадан сонра да?
– Хейр, бу гюн хеч кяс зянг элямяйиб.
– Гялиб сорушан неджя?
Гапычы башыны булады:
– Хеч ким гялмяйиб.
Равик пиллякянлярля йухары галхды. Биринджи мяртябядя ар - арвад Голдбергляр йеня
дейиширди. Икинджидя ися ушаг аглайырды. Бу, Франса вятяндашы Люсйен Зилберман иди.
Атасы Зигфрид Зилберман гяхвя алверчиси иди, гызлыг фамилийасы Леви олан анасы фрау
Нелли Франкфурт - Майнда догулмушду. Ушаг онлар учюн мюгяддяс олдугу гядяр дя
йахшы бяханя иди, чюнки Франсада дюнйайа гялмишди вя онун сайясиндя вахтындан
ики ил аввял франсыз паспорту аладжагларына умид бясляйирдиляр. Буна гёря дя Люсйен,
бютюн бирйашлы ушаглар кими, аилянин зюлмкарына чеврилмишди. Учюнджю мяртябядя
граммофон охуйурду. Гачгын Волмайер иди, алман халг махныларына гулаг асырды.
Дидяргин дюшмяздян Оранненбург хябс дюшяргясиндя олмушду. Дяхлиздян кёмюр,
гаранлыг гохусу гялирди.. .
Равик оз отагына гирди. Охумаг истяйирди. Ня вахтса «Дюнйа тарихи» китабынын бир
нечя джилдини алмышды вя онлары ахтарыб тапды. Анджаг бу китаблар да ляззят вермяди.
Мяйуседиджи олса да, гярибя бир тясялли тапды ки, инди баш верян хадисялярин хеч бири
тязя дейил, хамысы бир нечя дяфя баш вермишди. Алыб - алдатма, хяйанят, гыргынлар,
Валпургийа геджяляри, капитал дюнйасында тахт - таджа сахиб олмаг учюн сатгынлыг,
рюшвятхорлуг, бир - бириня чаланан мюхарибяляр.. . Бяшяр тарихи ганла, гёз йашлары иля
йазылмышды вя тарихин минлярля гана бялянмиш абидяляри арасында тясадюфян хансыса
хейирхахлыгын гюмюш суйуна чякилмиш олурду.. . Демагоглар, фырылдагчылар, ата
гатилляри, дост ганына сусайанлар, хакимлик арзусундан мяст олмуш эгоистляр,
мяхяббяти гылынджла гябул элятдирян фанатик пейгямбярляр.. . Тарих тякрар олунурду вя
хямишя дя императорлар йолунда, дин йолунда мянасыз йеря бир - бирини гыран сябирли
халглар, ахмаглар тапылмышды.. . Бунларын сону йох иди.. .
Китаблары ортюб бир тяряфя гойду. Ачыг пянджярядян ичяри сяс - кюй долду. О дягигя
таныды: Визенхофла фрау Голдберг иди.
«Олмаз! – Буну Рут Голдберг деди. – Индиджя гайыдаджаг. Бир саата гяляр».
«Бир саат аз вахт дейил.. . »
«Бялкя дя, тез гайытды.. . »
«Хара гедиб? »  «Америка сяфирлийиня. Хяр ахшам гедир, кючядя дайаныб, она тамаша эдир,
вяссалам.. . Сонра да гайыдыб гялир.. . »
Визенхоф няся деди, анджаг Равик баша дюшмяди.
«Бяс неджя, – Рут Голдберг аджыгланды. – Инди аглы озюндя олан адам вар? !
Годжалдыгыны мян дя билирям».
«Гуртар! » – О бир аз ара веряндян сонра йеня диллянди: – «Инди хявясим йохдур,
истямирям.. . »
Визенхоф няся деди.
«Данышмага гочагсан! – фрау Голдберг джаваб верди. – Ахы пул ондадыр.. . Мяндя
бирджя сантим дя йохдур, сян дя башламысан.. . »
Равик дурду, телефона бахды, тяряддюд эляди. Саат она аз галырды. Жоан сяхяр гетдийи
иди, хябяр - атяр чыхмамышды. Бу ахшам гялиб - гялмяйяджяйини дя сорушмамышды.
Билирди ки, гяляджяк. Инди ися инанмырды.. .
«Сянин ня веджиня? ! – Фрау Голдбергин сяси эшидилди. – Сяня бирджя кеф олсун,
вяссалам.. . »
Равик Морозовун отагына гетди. Гапы баглы иди. «Гата - комба»йа дюшдю. Йолда
гапычыйа деди:
– Зянг вуран олса, мян ашагыдайам.
Морозов бурада иди, гырмызыбаш бир киши иля шахмат ойнайырды. Кюндж тяряфлярдя
гадынлар отурмушдулар. Кими тохуйур, кими дя гязет, китаб охуйурду. Хамысынын да
юз - гёзюндян гайгы йагырды.
Равик хейли шахмата бахды. Гырмызыбаш кишинин вязиййяти йахшы иди. Чох фикирляшмир,
тез - тез ойнайырды. Морозов удузурду.
– Гёрюрсян, башыма ня ойун гятирир? – Морозов диллянди. Равик чийинлярини чякди.
Гырмызыбаш киши она бахды.
– Джянаб Фингенштайн, –Морозов ону тягдим этди. –Алманийадан йениджя гялиб.
Равик башыны тярпятди.
– Ораларда вязиййят инди неджядир? – дейя эля - беля, няся сорушмаг хатириня диллянди.
Гырмызыбаш киши динмяйиб, чийинлярини чякди. Равик дя башга джюр гёзлямирди.
Адятян, илк гюнлярдя беля олурду: суалы суал устюндян йагдырырдылар, хясрятля
гёзляйирдиляр ки, индиджя «чеврилиш олду! » эшидяджякляр, «Ючюнджю Рейх дагылды»
дейяджякляр. Анджаг инди хамы билирди ки, ону йалныз мюхарибя дагыда биляр. Аз - чох
аглы олан адамлар ону да билирди ки, ишсизлик проблемини хярби сянайени
гюджляндирмякля хялл эляйян хёкумятин ахыры ики чюр ола биляр: йа мюхарибя, йа да
дахилян сарсылмаг! Бунунку мюхарибя олмалы иди.. .
– Мат! – дейя Финкенштайн сакитджя айага дурду, Равикя тяряф дёндю: –Йатмаг учюн
нейлямяк лазымдыр? Бурада йата билмирям, гёзюмя йуху гедян кими айылырам.
– Ичмяк лазымдыр, – Морозов диллянди. – «Бургунд» шярабы.. . Чохлу «Бургунд»
шярабы, йа да пивя.. .
– Ичян дейилям. Бютюн гюню кючяляри айагдан салырам, хейдян дюшяняджян
кюллянирям, анджаг хейри йохдур, йеня йата билмирям.
Равик:
– Бир - ики хяб верярям, – деди, – гедяк йухары.
– Гайыт гял, Равик! – Морозов онларын архасынча гышгырды. – Мяни тяк гойма,
гардаш!  Гадынлардан бир - икиси башыны галдырды, сонра йеня тохумага, охумага башладылар,
санки, хяйатлары бундан асылы иди.
Равик Финкештайны оз отагына апарды. Гапыны итяляйяндя, ачыг пянджярядян ичяри
долмуш сярин хава далга кими узюня вурду. Дяриндян няфяс алыб, ишыгы йандырды,
тялясик отагы нязярдян кечирди. Хеч кяс йох иди. Финкенштайна хяб верди.
– Тяшяккюр эдирям, – дейян Финкенштайнын узюндя бирджя азяля дя тярпянмяди вя о,
кёлгя кими чякилиб гетди.
Равик бирдян хисс эляди ки, Жоан гялмяйяджяк. Билди ки, буну сяхяр дя дуймушду,
анджаг онда инанмаг истямямишди. Йан - йёрясиня бойланды, эля бил, сяс эшитмишди.
Бирдян - биря хяр шей айдынлашды, садяляшди. Равикля истядийиня чатмышды, даха
тялясмирди. Башга джюр дя ола билярдими? Равикя гёря хяр шейдян кечмяли иди? Йеня
хямишяки кими гайыдардымы? Ахмаглыга бах! Албяття, башгасыны тапмышды! Озю дя
тякджя адам йох, хям дя эля бир хяйат тапмышды ки, ал чякмяк истямирди.. .
Ашагы дюшдю. Озю озюндян ийрянирди.. .
– Зянг вуран олду?
Йениджя нёвбяйя башлайан гапычы агзындакы сарымсаглы колбасаны чейняйя - чейняйя
башыны булады.
– Зянг вурасыдырлар.. . Мян хялялик ашагыдайам, – дейиб Морозовун йанына гетди.
Онлар бир партийа шахмат ойнадылар. Ойуну удан Морозов озюндян разы халда
атрафа бойланды. Гадынлар сяссиз - сямирсиз чыхыб гетмишдиляр. О, зянги чалды:
– Клариссе, бир графин чяхрайы шяраб гятир, – деди. – Бу Финкенштайн да лап автомат
кими ойнайыр. Гой рядд олсун! Рийазиййатчыдыр. Бу джюр камил адамлардан зяхлям
гедир, инсанлыглары олмур. – Равикин узюня бахды: – Хейир ола, сян бу вахт бураларда
нейляйирсян?
– Зянг гёзляйирям.
– Йеня элмин кёмяйи иля киминся ахырына чыхаджагсан?
– Дюнян биринин мядясини кясиб гётюрмюшям.
Морозов гядяхляри долдурду:
– Инди дя бурада отуруб вурурсан, – деди. – Сянин гурбанын ися орада сайыглайыр.
Бунун озюндя дя инсанлыга хас олмайан няся вар. Гяряк, хеч олмаса, сянин дя
мядян агрыйайды.
– Дюз дейирсян, Борис! Дюнйанын бядбяхтлийи дя эля ондадыр ки, няляр элядийимизи
озюмюз дя билмирик. Анджаг сян бу ислахаты нийя хякимлярдян башлайырсан? Сийаси
хадимлярдян, генераллардан башласайдын, йахшы оларды, мюхарибядян джанымыз
гуртарарды.
Морозов архайа сёйкяниб, диггятля Равикя бахды:
– Хякимляри шяхсян танымаг йахшы дейилмиш, – деди. – Онлара инамын итир. Сянинля о
гядяр бир йердя ичиб кефлянмишик ки! Бундан сонра хеч гойарам сян мяни тяшрих
эляйясян? ! Лап тутаг ки, мяним танымадыгым джяррахдан гат - гат йахшысан, анджаг
йеня онун йанына гедярям. Танымадыгына даха чох инанмаг адамын ганында вар,
ай саггаллы ушаг! Хякимляр, гяряк, хямишя хястяханада галалар, адам арасына
чыхмайалар. Сизин сяляфляр – джадугярляр вя логманлар буну йахшы билибляр. Мян
озюмю о вахт бычагын алтына верярям ки, габагымдакынын гейри - ади адам олдугуна
инанам!
– Мян сяни тяшрих элямярям, Борис.  – Нийя?
– Хеч бир джяррах гардашыны йармаз.
– Нарахат олма, беля хош тясадюф гоймарам сяня гисмят олсун! Йата - йата уряйим
бирдян дайанаджаг. Бунун учюн алимдян гяляни эляйирям.. . – Морозов дяджял ушаглар
кими Равикя бахды, айага дурду. – Мян гедим, йохса Монмартрдакы мядяниййят
мяркязинин гапылары баглы галар! Инсан ня учюн йашайыр, Равик?
– Эля бу хагда дюшюнмяк учюн. Йеня суалын вар?
– Вар. Ня учюн о, бу хагда дюшюня - дюшюня камала чатан кими олюр?
– Бязиляри камала чатмамыш да олюр.
– Агзымы боза салма! Инди башлайаджагсан ки, рух гязир.. .
– Башламамышдан габаг мяним дя сяня бир суалым вар. Бах, ширляр дагкечиляринин,
хёрюмчякляр милчяклярин, тюлкюляр дя тойугларын гянимидир. Инди де гёрюм, йер
озюнюн хансы йеганя джанлысыдыр ки, хямишя бир - бири иля чякишир, вурушур, бир - биринин
гяними олур?
– Бу лап ушаг суалы олду! Албяття, «мяхяббят», «йахшылыг», «халыйананлыг» кими
сёзляри иджад эляйян инсан – йер узюнюн ашряфи!
– Йахшы, о, тябиятин хансы джанлысыдыр ки, озюню олдюря биляр вя олдюрюр дя?
– Йеня дя «ахирят дюнйасы», «Аллах», «зюхур элямяк» сёзлярини иджад эляйян
инсанлар.
– Ала! Озюн гёрюрсян ки, хяйатымыз зиддиййятлярля долудур, озюн дя сорушурсан нийя
олюрюк.. .
Морозов хейрятля ону сюздю:
– Ай софист! – деди. – Ай тянбял.. .
Равик дя она бахды. «Ах, Жоан! – Буну озюндян хябярсиз уряйи деди. – Каш инди бу
чиркли шюшя гапыдан гиряйди! »
– Борис, биз онда сяхв элядик ки, фикирляшмяйя башладыг. Агяр эхтирас, вяхшилик кими
бир сяадятдян гачмасайдыг, беля олмазды. Кимся бизим устюмюздя тяджрюбя апарыр,
анджаг, дейясян, джавабыны хяля тапмайыб. Гял талейимиздян шикайятлянмяйяк. Хятта
юзяриндя тяджрюбя апарылан хейванларда беля пешякар гюрур олмалыдыр.
– Бу сёзляри окюзляр йох, гяссаблар дейяр! Алимляр дейяр, дяниз хейванлары демяз!
Аг сичовуллар демяз, анджаг хякимляр дейяр!
– Элядир! Йашасын «хяр шейин бир сябяби вар» дейян ганун! Борис, гял гёзяллийин,
бирджя андакы абяди сяадятин саглыгына бадя галдыраг! Билирсянми, инсана йеганя
варлыг кими бир дя ня бяхш олунуб? Гюлмяк вя агламаг!
– Хям дя сярхош олмаг! Арагла, чахырла, фялсяфя иля, гадынларла, умидля, тянхалыгла
кефлянмяк! Хябярин вармы, о, йеганя джанлы кими бир дя няйи билир? Билир ки, оляджяк!
Буна гёря дя она дярман кими ширин хяйаллар верилиб. Даш да реал варлыгдыр, биткиляр
дя! Хейванлар да элядир. Хамысыны да тябият йарадыб. Анджаг хеч бири оляджяйини
билмир. Инсан ися билир! Ойан, эй рух! Гёйляря баш вур! Сян дя чох ах - вай элямя, эй
гануни гатил! Мягяр биз индиджя бир йердя бяшяриййятин сяадят химнини охумадыг?! –
Морозов гурумуш палманы эля силкяляди ки, тоз галхды. – алвида, эй урякляри риггятя
гятирян джянуб хясрятинин хягиги символу, мехманхана сахибясинин севимли агаджы!
Сян дя саламат гал, эй вятянсиз инсан, кёкюндян гопмуш сармашыг гюлю, олюм
огурлайан джибгир! Гет фяхр эля ки, романтиксян!  Морозов иришди. Анджаг Равикин додагы да гачмады. Гёзю гапыда иди. Гапы ачылды,
нёвбятчи ичяри гирди, онлара сары гялди. «Зянг эляди! – Равик уряйиндян кечирди. –
Ахыр ки, эляди! » Йериндян тярпянмяди, гёзляди. Хисс этди ки, голларынын - азяляляри
дартылыр.. .
– Бу сигарет сизя чатачаг, мюсйё Морозов, оглан индиджя гятирди.
– Тяшяккюр эдирям, – дейя Морозов рус сигаретини алыб чибиня гойду. –Хялялик,
Равик! Бу гюн йеня гёрюшяджяйик?
– Бялкя дя.. . Хялялик, Борис.
Мядяси кясилмиш киши гёзлярини Равикя зиллямишди. Уряйи буланыр, анчаг гайтара
билмирди. Гайтармага бир шей дя йох иди. Гычлары кясиляндян сонра онун агрысыны хисс
эляйян адам кими иди.. .
Рахатлыг тапа билмирди. Равик ийня вурду. Йашамасына умид аз иди. Уряйи зяифлямиш,
джийяринин бир тайы да сырадан чыхмышды. Отуз бешчя йашы олса да, чох хястяликляр
гечирмишди. Узун мюддят мядя хорасындан азиййят чякмиш, сонра вярям олмушду
вя ону да йахшы мюаличя этдирмямишди. Инди дя хярчянг йахаламышды. Хястялик
тарихиндян билинирди ки, дёрд ил эвли олуб. Арвады ушаг устя олмюшдю. Уч ил кечяндян
сонра ушаг да вярямдян гетмишди.. . Озгя хеч кяси йох иди. Инди бурада узаныб
гёзлярини Равикя зиллямишди вя олмяк истямирди. Сябирли, дёзюмлю иди вя хябяри йох
иди ки, мядясини кясиб гётюрюбляр, йемяк бирбаша оникибармаг багырсага тёкюляджяк,
адама аз - чох ляззят верян шор хийары, гызардылмыш донуз атини хеч вахт йейя
билмяйяджяк. Бурададжа узанмышды, бядяни дограм - дограм иди, йаваш - йаваш
чюрюмяйя башламышды, гёзляриндя няся тярпянирди вя онун да адына рух дейирдиляр.
Гет фяхр эля ки, романтиксян! Бу да бяшяриййятин хяйат химни!
Равик хярарят чядвялини йериня асды. Тибб баджысы дуруб гёстяриш гёзляйирди. Йеничя
тохумага башладыгы кёйняйи йанындакы столун устюня гоймушду. Милляр устюндя иди,
йу - маг йеря дюшмюшдю. Столдан салланан назиг йун ип узагдан, сызгы иля ахан гана
охшайырды. Санки кёйнякдян ган дамырды.. .
«Бурададжа узаныб галыб.. . – Равик уряйиндян кечирди. – Индиджя вурулан ийняйя
бахмайараг, геджя халы хараблашаджаг, дяхшятли агрылар башлайаджаг, йериндян тярпяня
билмяйяджяк, тянгняфяс оладжаг, йухусуну гарышдыраджаг. Мян ися гадын гёзляйирям
вя дюшюнюрям ки, гялмяся, бу геджя ан агыр геджя оладжаг.. . Джан устя олан бу киши,
гоншу палатадакы голлары азик - азик олмуш Гастон Пере.. . Бу геджя бютюн дюнйада баш
веряджяк мин джюр хадися иля мугайисядя мяним дярдимин гюлюндж олдугуну озюм дя
билирям, анджаг йеня дя хейри йохдур... . Хеч хейри йохдур, кёмяк элямир, хеч няйи
дяйишмир, хяр шей олдугу кими галыр.. . Морозов неджя деди? Нийя сянин дя мядян
агрымыр? Хя, догрудан, нийя агрымыр? »
Тибб баджысына:
– Бир шей олса, мяня зянг эляйин, – деди. Бу, Кетин граммофон багышладыгы гыз иди.
– Бу джянаб чох фагыр адамдыр.. . – Гыз диллянди.
– Неджядир? –Равик хейрятлянди.
– Чох фагырдыр.. . Йахшы хястядир.. .
Равик йан - йёрясиня бахды. Бурада она хядиййя эдиляси хеч ня йох иди. Чох фагырдыр!
Бу тибб баджылары бязян гярибя сёзляр тапырлар! Йазыг олуб - галан гюджюню, бютюн
асяблярини топлайыб олюмля чарпышыр. Йох, фагыр адам дейил!  Равик мехманханайа гайытды. Гапыда Голдбергля растлашды. Саггалына дян дюшмюш
йашлы адам иди, дёш джибиндян гызыл саатынын галын зянджири салланырды.
– Гёзял ахшамдыр! – Голдберг ону сёхбятя тутду.
– Бяли.. . – Равик онун инди Визенхофун отагында олан арвадыны хатырлады. –Бялкя, бир
аз гязяк?
– Гяздим.. . «Конкор» мейданына гядяр гетмишдим.. .
Хя, «Конкор» мейданына гядяр! Америка сяфирлийи орада йерляширди. Аг рянгли бина
иди, дамында улдузлу байраг йеллянирди. Гедиш - гялиш аз олан, сакит бир йерди. Орада
бир мюджрю варды вя хямин мюджрюнюн ичиндя сахланылан мёхюрля визалар тясдиг
олунурду. Алчатмаз йер иди! Голдберг дя «Крило» мехманханасынын йанында
дайаныб, гёзлярини онун баглы гапысына, ишыг гялмяйян пянджяряляриня дикир вя эля
бахырды ки, дейярдин, Рембрандтын хансы асяриняся, йа да афсаняви «Кохинор» (он доггуз)
брилйантына тамаша эдир.. .
– Бялкя, бир аз да гязяк? «Зяфяр тагы»на чатыб гайыдарыг, – дейя Равик фикирляшди:
агяр йухарыдакы ики няфяри хилас эдя билсям, гедиб гёрячяйям, Жоан гялиб, йа да бир
аздан гяляджяк.
Голдберг башыны булады:
– Эвя гедирям. Йягин, арвадым инди мяни гёзляйир. Ики саатдан чохдур гетдийим.. .
Равик саата бахды. Бирин йарысына аз галырды. Инди хеч кяси хилас этмяк лазым дейилди.
Гадын чохдан оз отагына гайытмыш оларды. О, пиллякяни йаваш - йаваш галхан
Голдбергин архасынджа бахды, сонра нёвбятчийя йахынлашды.
– Мяня зянг вуран олуб? – дейя сорушду.
– Хейр.
Отагындан ишыг гялирди. Йадына дюшдю ки, чыханда озю сёндюрмямишди. Столун
устюндяки кагыз парчасы эля ишылдайырды ки, дейярдин, устюня гар йагыб. Йазмышды ки,
йарым саатдан сонра гайыдаджаг. Ону гётюрюб джырды. Ичмяйя бир шей ахтарды, анджаг
хеч ня тапмады. Тязядян ашагы дюшдю. Нёвбятчидя калвадос тапылмады. Тякджя
конйак вар иди. Равик бир шюшя «Энесси», бир шюшя дя «Вувре» гётюрдю. Нёвбятчи иля
хейли сёхбят эляди. Киши она сюбут этмяйя чалышырды ки, икийашлыларын Сян - Клудакы
нёвбяти гачыш йарышында икинджисинин Лудунун имканлары даха бёйюкдюр. Испанийалы Алварес
гялиб кечди. Равик гёрдю ки, о, азаджыг ахсайыр. Бир гязет дя гётюрюб отагына гайытды.
Геджя хеч джюр гуртармаг билмирди. «Севян адам мёджюзяйя инанмырса, батыб! » Бу
сёзляри мин доггуз йюз отуз учюнджю илдя вякил Аренсен Берлиндя демишди. Уч хяфтядян сонра ону хябс
дюшяргясиня гёндярдиляр, чюнки севгилиси шейтанламышды.. . Равик «Вувре»ни ачды,
Платонун китабыны алиня гётюрдю. Бир - ики дягигя кечмямиш, гайтарыб йериня гойду,
гялиб пянджярянин габагында отурду.
Гёзлярини телефона зиллямишди. Лянятя гялмиш бу гара апаратдан да кёмяк йох иди.
Жоанын нёмрясини билмядийи учюн зянг эляйя билмязди. Харада йашадыгыны да
билмирди. Озю сорушмамыш, Жоан да демямишди. Бялкя дя гясдля демямишди. Онсуз
да бяханя тападжагды.. .
Тюнд олмайан шярабдан бир гядях ичди. «Лап ахмагам, – дейя уряйиндян кечирди.
– Бу гюн сяхяр йанымда олан гадыны гёзляйирям. Уч ай йарым айры дюшдюм, веджимя
олмады, инди бирджя гюн гялмяйиб, дёзя билмирям. Ондан сонра гёрмясяйдим, беля
олмазды. Озюмю хазырламышдым. Анджаг инди.. . »  Айага дурду. Йох, гюнах бунда дейил. Гюнах онун ичини гямирян мяджхуллугда иди.
Саатбасаат бейниня пярчимлянян инамсызлыгда иди.. .
Гапыйа тяряф гетди. Билирди ки, ачыгдыр. Анджаг йеня йохлады. Гязет охумага башлады.
Хярфляри гюджля сечирди. Полша мюнагишяляри.. . Лабюд тоггушмалар.. . Торпаг иддиасы.. .
Ингилтяря вя Франсанын Полша иля мюгавиля багламасы.. . Гетдикджя йахынлашан
мюхарибя.. . Гязети йеря атыб, ишыгы сёндюрдю. Гаранлыгда узаныб гёзлямяйя башлады.
Йата билмирди. Дюймяни басыб ишыгы тязядян йандырды. «Энесси» столун устюндя иди.
Анджаг ачмады. Дуруб пянджярянин онюндя отурду. Хава сярин иди, узаг сямада
улдузлар сайрышыр, хяйятдя пишикляр богушурду. Узбяюз эвин эйванында бир киши
туман - кёйнякдя дайаныб ора - бурасыны гашыйырды. Сонра уджадан асняйиб, ишыг гялян
отагына гирди. Равик чарпыйыйа бахды. Билирди ки, йата билмяйяджяк. Охумагын да
мянасы йох иди. Индиджя охудугларынын хеч бири йадында галмамышды. Йахшысы будур
ки, чыхыб гетсин. Анджаг хара? Эйни шей иди. Гетмяк дя истямирди. Анджаг бир хябяр
билмяк истяйирди. Лянят шейтана, конйак шюшяси йеня алиндя иди! Ону йериня гойду.
Сонра ал чантасындан хяб гётюрдю. Бунлардан байаг гырмызыбаш Финкенштайна да
вермишди. О инди йатмыш оларды. Хябляри атды. Озюнюн бунларла йухуйа гедяджяйи ися
шюбхяли иди.. . Бирини дя атды. Жоан гялся, ойанарды. Анджаг о гялмяди. Хеч сонракы
ахшам да гялмяди.. .

Ийирьми бирь.

Равик мядяси кясилмиш кишинин йанында иди. Эжени башыны палатанын гапысындан ичяри
узатды:
– Телефона, мюсйё Равик!
– Кимдир?
– Билмирям, сорушмадым. Телефончу гыз байырда деди.
Равик Жоанын сясини аввялджя танымады. Сяс лап узагдан гялирди вя анлашылмырды.
– Жоан, сянсян? Харадасан?
Сяс эля гялирди ки, дейярдин, Парисдян данышмыр. Гёзляйирди ки, Жоан индиджя дяниз
сахилиндяки шяхярлярдян биринин адыны чякяджяк. О, индийя кими хястяханайа зянг
вурмамышды.
– Эвимдяйям, – деди.
– Парисдя?
– Албяття! Озгя харада оласыйам?
– Хястясян?
– Йох. Нийя эля дейирсян?
– Хястяханайа зянг элядийин учюн.
– Мехманханайа зянг вурмушдум, йох идин. Она гёря дя хястяханайа вурдум.
– Бир хадися олуб?
– Йох! Ня олмалы иди? Кефини сорушмаг истяйирдим.
Онун сяси инди айдынлашмышды. Равик сигарет вя кибрит чыхарды. Кибритин бир тяряфини
стола дайайыб, чёп чыхарды, сигаретини йандырды.
– Бура хястяханадыр, Жоан, – деди, – адам хяр дягигя няся гёзляйир. Гяза олур,
хястялянян олур.. .
– Мян хястя дейилям. Дюздюр, узанмышам, анджаг хястя дейилям.  – Лап йахшы.. . –Равик алиндяки кибрит гутусуну столун устюндя ойнатмага башлады.
Жоанын ня дейяджяйини гёзляйирди.
Жоан да няся гёзляйирди. Равик онун няфясини айдынджа эшидирди. Жоан гёзляйирди ки, о
башласын. Онда иши асан аларды.. .
– Жоан, телефонда чох гала билмярям. Йараны ачмышам, тез гайыдыб сарымаг
лазымдыр.
Жоан бир анлыга сусду, сонра:
– Нийя гёрюнмюрсян? – деди.
– Она гёря ки, ня телефон нёмряни билирям, ня дя галдыгын йери.
– Демямишям?
– Йох, Жоан.
– Эля шей олмаз, демишям.. . –онун айагы йер алды. – Дягиг йадымдадыр, дедим.
Йеня унутмусан.
–Йахшы, унутмушам, бир дя де. Йанымда гялям вар.
Жоан унваны да, телефону да деди.
– Дягиг билирям ки, вермишдим, Равик. Дюз сёзюмдюр.
– Олду, Жоан. Мян гетдим. Бу ахшам бир йердя шам эляйяк?
Жоан бир анлыга лянгиди, сонра:
– Нийя гялиб мяня баш чякмирсян? – деди.
– Йахшы, буну да эляйярям. Ахшам сяккиздя гялим?
– Нийя инди гялмирсян?
– Ишим вар.
– Чох чякяр?
– Тяхминян, бир саат.
– Гуртаранда гял.
«Хя, баша дюшюрям, ахшам вахтын йохдур», – дейя фикирляшян Равик сорушду:
– Ахшам нийя олмур ки?
– Равик, сян хярдян лап ади шейляри дя баша дюшмюрсян. Она гёря ки, инди гялмяйини
истяйирям.. . Ахшама гядяр гёзлямяк истямирям.. . Йохса бу вахт хястяханайа нийя
зянг вурурдум? !
– Йахшы, гуртаран кими гялярям.
Равик алиндяки кагызы фикирли - фикирли гатлайыб, гери гайытды.. .
Бина Паскал кючясинин тининдя иди. Жоан йухары мяртябядя йашайырды. Гапыны озю
ачды:
– Гял, – деди, – ня йахшы гялиб чыхдын! Ичяри кеч.
Айниндя ади, гара рянгли киши халаты варды. Онун бу хасиййяти Равикин хошуна
гялирди. Хеч вахт тюл, ипяк палтар геймязди. Рянги хямишякиндян дя чох гачмышды,
бир аз да хяйяджанлы иди.
– Гял, – деди, – сяхярдян гёзляйирям. Бах, гёр нечя йашайырам.
О, габага дюшдю. Равик гюлюмсяди. Йаман бидж иди, ону габаглайыб, суал вермяйя
гоймады. Онун гяшянг, шах чийинляриня бахды. Ишыг дюз сачларына дюшюрдю. Бирджя
анлыга няфяси тутулду, она эля гялди ки, Жоана амялли - башлы вурулуб.. .
Жоан ону бёйюк бир зала гятирди. Ишыглы эмалатханайа охшайырды. Энли, хюндюр
пянджяряси Рафаел проспекти иля Прудон проспектинин арасындакы бага ачылырды. Бир аз  сагда ися Порт - де - ла - Моте гёрюнюрдю. Онун арха тяряфиндя ися Булон мешяси гызылы -
йашылы рянгя чалырды.
Отаг йарымчыг да олса, мюасир дябдя бязядилмишди. Бёйюк диванын устюндяки ортюк
гёмгёй иди. Креслолар уздян чох рахат гёрюнся дя, о гядяр дя рахат дейилди. Столлар
да чох алчаг иди. Орталыга хямишяйашыл фикус агачы гойулмушду. Бунлардан алавя,
бир американ граммофону вар иди вя Жоанын чамаданларындан бири дя кюнджя
гойулмушду. Хяр шей йерли - йериндя иди, анджаг буна бахмайараг, Равикин о гядяр
дя хошуна гялмяди. Йа лап йахшы олсун, йа да лап пис, йарымчыг шейляри хошламырды.
Фикусдан да лап зяхляси гедирди.. .
Хисс эляди ки, Жоан она бахыр. Равикин буну нечя гябул эдяджяйини билмирди, анджаг
джясарят эляйиб ону бура чагырмасы бёйюк рисг иди.
– Чох гёзялдир, – дели, – бёйюкдюр, гёзялдир.
О, граммофонун гапагыны галдырды. Антигя джихаз иди, валлары озю автоматла
дяйиширди. Столун устюндя бир галаг вал варды вя Жоан бир - икисини гётюрюб дискин
устюня гойду:
– Ишлятмяйи билирсян?
Равик бился дя, «йох» деди.
Жоан дюймялярдян бирини басды:
– Антигя шейдир, саатларла чалыр. Валлары дяйишдирмяк, сёндюрмяк учюн тез - тез
дурмаг лазым дейил. Узан, гулаг ас, гюняшин гюруб этмясиня бах, хяйала дал.. .
Догрудан да, ала джихаз иди. Равик ону гёрмюшдю вя билирди ки, гиймяти, тяхминян
ийирми мин франкдыр. Хязин мусиги сядалары атрафа йайылды. Парисин сентиментал
махныларындан иди.. . «Жжаттендраи». (ийирми)
Жоан бир аз ашагы айилиб диггятля гулаг асырды.
– Хошуна гялир? –дейя сорушду.
Равик башыны тярпятди. О, граммофона дейил, Жоанын мусигинин сехриня дюшмюш
джазибядар сифятиня бахырды. О истядийи анда вурула билирди вя Равик дя озюндя
олмайан бу хасиййятиня гёря она йаман вурулмушду. Уряйиндян кечирди: «Даха
гуртарды! » уряйи агрымады. Эля бил, гюняшли Италийадан думанлы - чискинли шимала
гайытды.. .
Жоан дикялиб гюлюмсяди:
– Гял, – деди, –хяля йатаг отагыны гёрмямисян.
– Мютляг гёрмялийям?
Жоан сынайыджы нязярлярля она бахды:
– Истямирсян? Ня учюн бахмырсан?
– Догрудан, ня учюн бахмырам? Албяття, бахаджагам!
Жоан онун йанагларыны сыгаллайыб опдю. Ня учюн беля элядийини Равик баша дюшдю.. .
– Гял, – дейя Жоан онун алиндян йапышды.
Йатаг отагы франсызсайагы бязядилмишди. Чарпайы ири иди, сюни нахышларла он алтынджы
Людовик услубуна охшадылмышды. Баладжа долабча да онун эйни иди вя бёйряйя
охшайырды. Гюзгю барокко услубуну хатырладырды. Дивардан мюасир Хябяш халчасы
асылмышды. Стуллары, креслолары, санки, уджуз маджяра филмляриндян гётюрмюшдюляр.
Устюндя «он алтынджы аср» йазылмыш нахышлы Флоренсийа сандыгы бурдакыларын хеч бириня  йарашмырды, эля бил, гёзял шахзадя гыз гёрмямиш джаванларын арасына дюшмюшдю. Бир
кюнджя атылыб галмышды вя устюндя бянёвшя тахылмыш шлйапа, бир джют гюмюшю айаггабы
варды.
Чарпайы йыгышдырылмамышды. Равик онун байаг харада узандыгыны гёрдю. Долабчанын
устюня чохлу атир шюшяси дюзюлмюшдю. Дивардакы шкафлардан бири ачыгды. Ичярисиндя
хейли палтар асылмышды. Аввялляр онун бу гядяр палтары йох иди.. .
Жоан Равикин алини хяля дя бурахмамышды вя она сыгынды:
– Хошуна гялир?
– Йахшыдыр. Сяня йаман йарашыр.. .
Жоан башыны тярпятди. Равик онун йумшаг голуну, дёшлярини хисс этди вя гейри -
ихтийарн ону озюня тяряф чякди. Жоан мюгавимят гёстярмяди. Чийинляри бир - бириня
тохунду. Жоан сакитляшмиш, байагкы йюнгюл хяйяджанындан асяр - аламят галмамышды.
Сифяти айдын иди вя Равикя эля гялди ки, онун гизлятмяйя чалышдыгы разылыг
хиссляриндян башга, узюндя гюджля сезилян бир галибиййят кёлгяси дя долашыр.. .
«Гярибядир, бунлара алчаглыг да йарашыр, – дейя уряйиндян кечирди. – Инди мян икинджи
дяряджяли йелбейин бир мяшуг ролуну ойнайырам, о да утаныб - гызармадан биринджи
дяряджяли мяшугун багышладыгы бярбязякли отаглары мяня гёстярир вя ондары гёстяря -
гёстяря дя зяфяр илахяси Никейя охшайыр.. . »
– Хейиф ки, сянин дя беля мянзил алмага ихтийарын йохдур. О мискин
мехманханалар хара, бу хара.. . Бу, башга алямдир.
–Дюз дейирсян. Чох саг ол ки, бунлары мяня гёстярдин. Индися гедим, Жоан.
– Гедирсян? Беля тез? Индиджя гялмядин?
Равик онун алляриндян йапышды:
– Гедирям, Жоан.. . Хямишялик гедирям.. . Сян башгасы иля йашайырсан.. . Мян ися
севдийим гадыны башга кишилярля бёлюшмяк истямирям!
Жоан аллярини гери чякди:
– Ня? Ня дедин? Мян? Буну сяня ким чатдырыб? Йарамазлыга бах! – О, диггятля
Равикин узюня бахды: – Хя, билдим! Йягин, Морозов дейиб. Ай.. .
– Ня Морозов? Буну демяк лазым дейил ки. Озюм гёрмюрям?
Хирсиндян Жоанын рянги агарды. О, байаг гялябя чаладжагына амин иди, анджаг вязиййят
бирдян - биря дяйишди.
– Хя, баша дюшдюм! Беля мянзилдя галдыгыма, «Шяхризад»дан чыхдыгыма гёря
дейирсян! Беля чыхыр, кимся мяни сахламалыдыр.. . Башга джюр ола билмяз.. .
– Демядим ки, сяни сахлайан вар.
– Эйни шейдир! Мясяля айдындыр! Аввялджя мяни о лянятя гялмиш геджя ресторанында
ишя дюзялдирсян, сонра да тяк гойуб гедирсян, мян дя киминляся сёхбят эдяндя, йа
да кимся гейдимя галанда, дейирляр ки, сяни сахлайан вар! Ресторан гапычысынын
уйдурдугу бундан артыгмы оладжаг! Киминся мянлийи олмасыны, ишляйиб озюня гюн
агламасыны дилянчи кими чайпулу йыган бир адам харадан баша дюшяр? Сян, сян дя
онун сёзюня инанырсан. Хеч утанмырсан?
Равик гери дёнюб, онун голларындан йапышды, гёйя галдырыб, чарпайынын устюня атды:
– Гёрдюн? ! – деди. – Бош - бош данышма!
Бу, Жоан учюн о гядяр гёзлянилмяз олду ки, о, йериндяджя узаныб галды.
– Бялкя, гялиб дёйясян дя? ! – деди.
– Йох! Истяйирям, сян бош - бош данышмайасан.  – Беля дя олмалы иди.. . –Жоан астадан, богуг сясля диллянди. – Беля олмалыйды.. .
Сакитджя узанмышды. Сифяти ифадясиз, дюмаг иди, ганы гачмышды, бир нёгтяйя зиллядийи
гёзляри шюшя кими парылдайырды. Синяси йарыйаджан ачылмыш, чылпаг балдыры чарпайыдан
салланмышды.
– Мян дя сяня зянг вурурам, севинирям ки, гяляджяксян.. . Сян дя гялиб беля ойун
чыхарырсан.. . –О, икрахла бир дя тякрар эляди: – Ойун чыхарырсан! Эля билирдим, сян
башга адамсан.. .
Равик йатаг отагынын гапысында дайанмышды. Зёвгсюз бязядилмиш отага, чарпайыда
узаныб галмыш Жоана бахыр вя гёрюрдю ки, онлар бир - бириня йарашыр. Бу сёхбяти
салдыгына пешман олду, озюню данлады. Гяряк, бу сёхбяти башламайайды, динмязджя
чыхыб гедяйди, вяссалам.. . Йох, эля эляся, Жоан далынджа гялярди, хямин сёз - сёхбят
орада башланарды.
– Демяк, сян беля имишсян! – Жоан бир дя тяркар эляди. – Хеч гёзлямяздим.. . Эля
билирдим, сян башга адамсан.. .
Равик динмирди, анджаг беля уджуз - уджуз данышмасына да дёзя билмирди. Неджя олуб ки,
юч гюн эля билиб, о гялмяся, гёзюня йуху гетмяйяджяк? Инди буну хатырламагын
мянасы вардымы? Сигарет чыхарыб йандырды. Агзы гурумушду. Гоншу отагда
граммофон хяля дя охуйурду. Йеня хямин махны иди: Ижаттендраи.. . Гедиб ону
сёндюрдю.
Гери гайыданда Жоан хяля дя узанмышды. Санки, хеч гымылданмамышды. Анджаг
халатын атяйи бир аз да ачылмышды.
– Бу барядя ня гядяр аз данышсаг, о гядяр йахшы олар, Жоан.. .
– Сян озюн башладын.
Равик аз галды атир шюшяляриндян бирини гётюрюб онун тяпясиня чырпсын.. .
– Билирям, – деди, – мян башладым, мян дя гуртарырам.. .
Гери дёнюб гапыйа тяряф гетди. Анджаг Жоан ону габаглады, гапынын джяфтясини вуруб,
узюню Равикя чевирди, голлары ия йолуну кясди:
– Беля олду? Неджя йяни гуртарырам? Гуртарыб гедирсян? Гетмяк ня йахшы беля асан
имиш? Анджаг мян хяля гуртармамышам, сёзюм галыб! Чох сёзюм галыб! Сян, сян
озюн мяни «Клош д жОр»да гёрдюн! Гёрдюн ки, йанымда киши вар, анджаг геджя йанына
гяляндя бу веджиня олмады, мянимля йатдын, сяхяри дя фикир вермядин, доймамышдын,
йеня мянимля бир йастыга баш гойдун.. . Онда хошума гялдин, чюнки агыллы идин, хеч
ня сорушмурдун вя эля буна гёря дя сяни аввялкиндян дя чох севдим, дедим ки, ня
йахшы башга джюр йох, мяхз белядир.. . Сян йатанда дойунджа агладым, опдюм.. . Онда
хошбяхт идим вя эвя гайыданда Аллаха мин шюкюр дедим. Анджаг инди.. . Инди гялиб, о
вахт мянимля йатмаг хатириня алини йеллядяряк «джяхяннямя ки! » дедийин шейи
тязядян узюмя чырпырсан, озюню намусу лякялянмиш адам кими апарырсан, гысгандж
ар тяки хай - кюй салырсан. Ня истяйирсян мяндян? Аркин чатырмы буна?
– Йох, чатмыр.
– Гёрдюн? Йахшы ки, бунуса бойнуна алырсан. Онда нийя бунлары мяним башыма
гахырсан? О геджя йанына гяляндя нийя демядин? Хя, онда.. .
– Жоан!
О сусду. Тёвшюйюр, гёзлярини Равикдян чякмирди.
– Жоан, сян о геджя гяляндя эля билдим, гайытмысан.. . Мяня озгя шей лазым дейилди.
Анджаг йанылмышам.. . Сян гайытмамышдын.. .  – Сянин йанына гайыдан мян дейилдим? Йохса, башгасы иди? Бялкя, кёлгям олуб?
– Сян гялмишдин.. . Анджаг гайытмамышдын.. .
– Чох гялиз олду. Бунларын да фярги вар?
– Фяргини озюн йахшы билирсян. Аввялляр мян дя билмирдим. Анджаг инди билирям! Сян
башгасы иля йашайырсан.. .
– Йеня башлады! Башгасы иля йашайырам! Бир - ики дост - танышым варса, демяк, башгасы
иля йашайырам!. . Бялкя, бютюн гюню дёрд дивар арасында гахылыб отурум, хеч кясля
данышмайым ки, мяня «киминляся йашайыр» демясинляр?
– Беля гюлюндж олма, Жоан.
– Гюлюндж? Гюлюндж кимдир? Гюлюндж сян озюнсян.
– Йахшы, гой мян олум. Инди дейирсян, сяни зорла гапыдан аралайым?
Жоан йериндян тярпянмяди:
– Мяним киминляся йашамагымын сяня исти - сойугу вар? Озюн дейирдин ки, бу, сяни
марагландырмыр.
– Дюз дейирсян, догрудан да, марагландырмырды. Эля билирдим, буна сон гоймусан.
Кечмишин мяня дяхли йох иди. Анджаг сяхв элямишям, гяряк, марагланайдым.. . Ола
билсин ки, озюм озюмю алдатмаг истямишям.. . Зяифлик элямишям.. . Анджаг бу да хеч
няйи дяйишмир!
– Неджя йяни хеч няйи дяйишмир? Озюн гёряндя ки, дюз элямирсян.. .
– Бурада сёхбят дюз, йа сяхв элямякдян гетмир. Сян тякчя киминляся
йашамамысан, инди дя йашайырсан! Ондан ал чякмяк дя истямирсян. Онда буну
билмирдим.. .
– Йалан данышма! –Жоан гяфилдян, сакитджя онун сёзюню кясди. – Хямишя билмисян!
Онда да билирдин! – дейиб Равикин гёзляринин ичиня бахды.
– Йахшы, тутаг ки, билирдим, анджаг онда билмяк истямирдим. Билирдим, анджаг
инанмырдым. Сян буну баша дюшмязсян. Гадынлар беля шейи билмяз.. . Бунун да
мясяляйя дяхли йохдур.
Жоанын узюня гяфил, дяхшятли бир горху чёкдю:
– Мяня хеч бир пислийи кечмямиш адамы бирдян - биря, хеч нядян нечя атым? Нядир,
нядир, сян гялиб чыхмысан.. . Нийя баша дюшмюрсян?
– Баша дюшюрям.
Жоан инди кюнджя гыснанмыш пишийя охшайырды. Эля бил, тулланмаг истяйяндя, йери
айагынын алтындан чякиб апармышдылар.. .
– Баша дюшюрсян? ! – О, хейрятля сорушду. Хямин дягигя дя гёзляриндяки гяргинлик
йоха чыхды, габармыш чийинляри йериня дюшдю. – Баша дюшюрсянся, нийя мяня зюлм
эдирсян? – дейя йоргун сясля сорушду.
– Чякил гапыдан! –Равик чох да рахат олмайан креслолардан бириндя отурду. Жоан
тяряддюд эляди. – Гял! Горхма, гачмарам.. .
Жоан аста аддымларла гапыдан араланды, озюню диванын устюня салды. Гуйа, хейи
галмамышды вя Равик гёрдю ки, бу да гондармадыр.
– Ичмяйя бир шей вер, – деди.
Равик баша дюшдю ки, о вахт газанмаг истяйир. Анджаг онун учюн фярги йох иди, гой
газансын.. .
– Харададыр?
– Долабда.  Равик долабы ачды. Хейли шюшя варды. Чоху да наняли араг. Икрахла онлара бахды,
хамысыны бир тяряфя йыгды. Кюндж тяряфдя йарым шюшя «Мортел» конйакы вя калвадос
тапды. Калвадос шюшяси хяля ачылмамышды. Равик она тохунмайыб, конйакы гётюрдю.
– Инди дя наняли араг ичирсян? –дейя чийни устюндян сорушду.
– Йох!
– Онда конйак гятирирям.
– Орада калвадос да вар, ону ач.
– Конйак бяс эляйяр.
– Калвадосу ач!
– Башга вахт.. .
– Конйак истямирям, калвадос гятир! Хахиш эдирям, ону ич!
Равик тязядян долаба бахды. Сол тяряфдяки калвадос Равик учюн иди, сагдакы наняли
араг ися о бири учюн. Эля бил, бунлары сялигяли эвдар гадын йербяйер дюзмюшдю,
адамын уряйи шан - шан олурду. Калвадосу гётюрдю. Нийя дя гётюрмяйяйди? ! Хяр
икисинин севимли ичкиси иди, онларын мяхяббят рямзиня чеврилмишди вя бу сентиментал
айрылыг сяхняси дя онунла бится, йахшы оларды. Ики гядях дя гётюрюб, стола йахынлашды,
Жоанын бахышлары алтында калвадос сюздю.
Гюн гюнорта йериня галхмыш, онун гызылы сачаглары пянджяряйя сяпялянмишди. Асл ишыг
бу иди! Мин рянгя чалырды вя сяма да она бойанмышды.. . Равик саата бахды. Дёрдя
йениджя ишляйирди. Бахышлары санийяёлчяня илишиб галды. Она эля гялди ки, саат йатыб.
Анджаг санийяёлчян баладжа, гырмызы гуш димдийи кими чеврядяки хятляри, рягямляри
бир - бир дянляйирди.. . Дюз тапды, бура гялдийи йарым саат анджаг оларды. «Наняли араг! –
уряйиндян кечирди. – Зёвгя бах! »
Жоан устюня гёй ортюк салынмыш диванда отурмушду.
– Равик!.. –Чох эхтийатла, йоргун, хязин сясля данышырды. – Буну баша дюшмяйин
нёвбяти кяляйин иди, йохса догру дейирдин?
– Кяляк дейилди, догру сёзюм иди.
– Баша дюшюрсян?
– Хя.. .
– Билирдим, беля оладжаг.. . –Онун чёхрясиня тябяссюм гонду. – Билирдим, Равик!
– Буну баша дюшмяйя ня вар ки.. .
Жоан башыны тярпятдн:
– Мяня бир аз вахт вер.. . Инди дейя билмярям.. . Пислик элямяйиб ахы.. . Харадан
биляйдим ки, гайыдаджагсан? ! Беля тез дейя билмярям... .
Равик калвадосу бир дяфяйя атды:
– Хырдаламаг няйя лазымдыр?
– Йох, билсян, йахшыдыр. Гяряк, баша дюшясян! Бу эля шейдир ки.. . Мяня бир аз вахт
лазымдыр. Бялкя дя, озю.. . Хеч билмирям нейляйяджяк.. . Мяни севир.. . Она лазымам.. .
Онун гюнахы йохдур... .
– Албяття, йохдур! Вахт да ня гядяр истясян, вар. Дюнйанын бютюн вахтлары сяня
гурбандыр, Жоан.
– Йох, бир аз олса, бясимдир. Инди дейя билмярям… – О, диванын мютяккясиня
сёйкянди. – Бу мянзил дя, Равик, сян фикирляшдийин кими дейил. Озюм ишляйирям,
аввялкиндян чох газанырам.. . О, мяня кёмяк эляйиб. Актйордур. Мян дя филмлярдя
хырда роллара чякилирям. О дюзялдиб.. .  – Билирдим.. .
Жоан она фикир вермяди:
– Мян о гядяр дя истедадлы дейилям. Озюм озюмю дя алдатмырам. Мягсядим
йалныз геджя ресторанларындан узаглашмаг иди. Орада иряли гетмяк олмур. Бурада ися
имкан вар.. . Истедадсыз да олар.. . Мюстягил олмаг истяйирям.. . Бунлар сяня гюлюндж
гёрюняджяк, анджаг.. .
– Йох, аглабатандыр.
Жоан онун узюня бахды.
– О вахт Парися дя эля бу ниййятля гялмямишдин? –Равик сорушду.
– Хя.
«Инди о, аджы - аджы аглайан гюнахсыз кёрпяйя охшайыр. Хяйат да, мян дя онунла сярт
ряфтар элядик. Анджаг инди бир аз сакитляшиб, илк туфан сянгийиб. Гюнахымдан кечяджяк
вя инди чыхыб гетмясям, сон уч айда башына гялянляри бирджя - бирджя данышачаг. Хяр
шейя сон гоймаг учюн йанына гялдийим бу сяхляб чичяйи поладдандыр, мяни эля
кёкя салыб ки, аз галыр дейям, дюз элямисян!.. »
– Йахшы, Жоан, арзуна чатмысан. Иряли гедяджяксян.. .
– Догру сёзюндюр?
– Мютляг, гедяджяксян!
– Догрудан, Равик?
Равик айага дурду. Учджя дягигя дя лянгися, хансы филм хагдаса пешякар сёхбят
башланаджаг! Фикирляшди ки, онларла мюбахисяйя гиришмяйин хейри йохдур, онсуз да
удузачаг.. . Беляляри мянтиги мума дёндярир! Бурада сёзюн хейри йохдур, иш
гёрмяк лазымдыр, вяссалам.
– Мян о мянада демядим. Йахшысы будур, оз мютяхяссисиндян соруш!
– Гедирсян?
– Гетмялийям.
– Нийя бир аз да галмырсан?
– Хястяханада ишим вар.
– Бяс байаг дейирдин, ишини гуртарыб гяляджяксян? –дейя Жоан онун голундан йапышыб,
узюня бахды.
Инди нейлясин? Она десинми, хеч вахт гялмяйяджяк? Йох, бу гюн учюн бяс иди. Она
да, Жоана да. Демяк истямишди, анджаг озю имкан вермямишди. Анджаг гойса да,
гоймаса да, беля оладжаг.. .
– Гетмя, Равик!
– Гетмялийям!
Жоан айага дуруб, она сыгынды. «Йеня башланды! Кёхня сёхбят! Уджузлугдур, чох
эляйиб буну! Хяр шейя ал атыр.. . Фягят пишийя от йедиртмяк олармы?! »
Онун алиндян чыхды:
– Гедясийям, –деди, –хястяханада бир киши джан устядир.
– Хякимляр хямишя бяханя тапыр! –Бу сёзляри Жоан аста - аста деди.
– Гадынлар кими, Жоан! Биз олюмля ойнайырыг, сиз ися мяхяббятля.. . Дюнйанын бютюн
бяханяляри дя, хягигятляри дя бунун устюндя бяргярар олуб.
Жоан динмяди.  – Бизим мядямиз дя сагламдыр, –о, сёзюня давам этди, – озю дя бу, бизя лазымдыр,
йохса чох шейи хязм эдя билмярик. Башгалары хейдян дюшяндя, биз чанланмага
башлайырыг.. . Алвида, Жоан!
– Даха гялмяйяджяксян, Равик?
– Буну озюня дярд элямя.. . Тялясмя, озюн бир йол тападжагсан.
О, бир дя гери дёнмядян, тялясик гапыйа йёнялди. Жоан йериндян тярпянмяди. Анджаг
Равик билирди ки, онун архасынджа бахыр.

Ийирьми икинджи.


Бирдян гулаглары батды, санки, дянизин дибиня энирди.. . Гышгырты Голдбергин
пянджярясиндян гялирди. Равик бир аз да диншяди. Годжа Голдбергин арвадыны
дёйяджяйини, онун башына няся чырпаджагыны хеч джюр аглына сыгышдыра билмирди. Сюкут
чёкдю. Сонра кимся дяхлизля йюйюрдю, мюхаджир Визенхофун отагындан хяйяджанлы
сясляр эшидилди, гапылар ачылыб - ёртюлдю. Аз сонра онун да гапысы дёйюлдю,
мехманхана сахибяси озюню ичяри салды:
– Тез олун.. . Тез.. . Мюсйё Голдберг.. .
–Ня олуб?
– озюню асыб.. . Пянджярядян.. . Тез олун!
Равик алиндяки китабы гырага гойду:
– Полис гялиб?
– Йох, йох, полис гялсяйди, сизи чагырардым? Арвады индиджя гёрюб.
Равик ашагы йюйюрдю:
– Кяндири кясибляр?
– Хяля йох.. . Бир аз йухары галдырыблар.
Алагаранлыг отагын пянджяряси онюндя бир дястя адам гаралырды. Рут Голдберг,
мюхаджир Визенхоф вя бир дя кимся вар иди. Равик ишыгы йандырды. Визенхофла Рут
Голдберг гоча Голдберги кукла кими гуджагларына алмышдылар вя учюнджю киши тяляся -
тяляся пянджярянин дястяйиня багланмыш галстукун дюйюнюню ачмага чалышырды.
– Кясин!
– Бычагымыз йохдур, – Рут Голдберг гышгырды.
Равик ал чантасындан гайчы чыхарыб, кясди. Галстук галын, шюмал ипякдян иди вя
кясилмяси хейли чякди. Равик ону кясяндя аз галырды узю Голдбергин сифятиня
тохунсун. Кишинин гёзляри бярялмиш, агзы ачыла галмыш, дили чыхмышды. Сейряк
саггалына дян дюшмюшдю вя аг халлы тюнд - йашылы галстук гырыш - гырыш олуб, шишмиш
богазынын атиня ишлямишди. Мейит Визенхофла Рутун голлары арасында аста - аста
йеллянирди. Онлар, санки узюндя тябяссюмю донмуш гоча Голдберги сяссиз - сямирсиз
йыргалайырдылар.. .
Рут Голдбергин йанаглары гызармышды, гёз йашы да сел кими ахырды, Визенхоф ися даш
кими агыр мейитин алтында тяр тёкюрдю. Годжа, саглыгында беля агыр олмазды! Онларын
икисини дя тяр басырды, горхудан сифятляри гырыш - гырыш олмушду, инилдяйирдиляр.. .
Чийинляри узяриндяки баш ися сяссиз - сяссиз, аста - аста йыргаланыр, санки, кимяся,
няйяся дишлярини агардырды. Равик галстуку кясяндя, баш Рут Голдбергя тяряф айилди.
О, диксиняряк гышгырды, аллярини бурахды, мейит йана айилди, бир голу галхды, эля бил,  тялхяк кими йаландан йыхыла - дура арвадын далынджа гетмяк истяди.. . Равик ону тутуб,
Визенхофун кёмяйи иля дёшямяйя узатды. Галстукун дюйюнюню ачараг, мюайиняйя
башлады.
– Мяни.. . –Рут гырыг - гырыг данышмага башлады. – Мяни кинойа гёндярди. «Рютхен, –
деди, – бютюн гюню эвдя отуруб дарыхырсан. Нийя кинойа гетмирсян? «Курсел»
кинотеатрына гет, «Кралича Кристиана» филми гедир, Грете Гарбо ойнайыр. Нийя гедиб
бахмырсан? Йахшы йеря билет ал, йа партер олсун, йа да ложа, отур бах; ики саатлыга бу
джяхяннямдян айрылмагын озю дя бёйюк шейдир». Эля сакит, эля мехрибан данышырды
ки! Сонра башымы сыгаллады, «Кинодан чыханда да Монсе паркынын йанындакы
ширниййат дюканында шоколадлы, йа да сюдлю дондурма йейярсян. Гет, бир аз айлян»,
– деди. Мян дя гетдим. Гайыданда.. .
Равик айага дуранда Рут Голдберг сясини кясди.
– Дейясян, сиз чыхан кими асыб.. .
Гадын дюйюнлянмиш йумругларыны агзына апарды:
– о.. . Олюб?
– Хяля демяк олмаз, бахарыг.. . Инди сюни няфяс вермяк лазымдыр. Билирсиниз, неджя
эляйирляр? – дейя Визенхофдан сорушду.
– Хейр.. . Бир аз.. . Лап аз.. .
– Онда бура бахын!
Голдбергин голларыны гениш ачыб, тязядян синясиня гатлады, бир - ики дяфя беля эляди.
Голдбергин богазында хырылты эшидилди.
– Сагдыр! – Гадын гышгырды.
– Хейр, ора йыгылыб галмыш хавадыр.
Равик онун голларыны бир аз да хярякят элятдирди, сонра Визенхофа тяряф дёндю:
– Инди дя сиз эляйин, – деди.
Визенхоф тяряддюдля мейитин йанында диз чёкдю.
– Тез олун! – Равик хёвсялядян чыхды. – Билякляриндян тутун.. . Йох, бир аз
йухарыдан тутсаныз, йахшыдыр.
Визенхофу тяр басды.
– Бир аз бярк эляйин! Джийярлярдя галмыш хаванын хамысы чыхсын.
Сонра мехманхана сахибясиня тяряф дёндю. Онларын башы гарышанда, отаг адамла
долмушду. Ишаря иля сахибяни йанына чагырды, дяхлизя чыхдылар.
– Кечиниб, – деди, – инди элядийимиз дя бош шейдир. Гайда белядир, гяряк, эляйясян.
Ону йалныз мёджюзя хилас эляйя биляр.
– Бяс нейляйяк?
– Хямишя элядийинизи.
– Тяджили йардым? Бу о демякдир ки, он дягигядян сонра полис гяляджяк.
– Полися, онсуз да, хябяр вермялисиниз. Голдбергин сяняди вар иди?
– Бяли, йахшы сянядляри вар. Паспорту да, шяхси вярягяси дя.. .
– Бяс Визенхофун?
– Мювяггяти иджазяси вар. Визасы узадылыб.
– Йахшы олду. Демяли, хяр шей гайдасындадыр. Онларын икисиня дя дейин ки, мяним
адымы чякмясинляр. Гадын эвя гайыданда ону беля гёрюб, харай салыб, Визенхоф
кяндири кясиб, тяджили йардым гяляня кими сюни няфяс вериб.. . Дейя билярсиниз?
Сахибянин хырда, гуш гёзляри она зиллянди:  – Албяття. Онсуз да полис гяляндя озюм йанларында оладжагам, гоймарам.. .
– Олду.
Онлар отага гайытдылар. Визенхоф Голдбергин узяриня айиляряк ишляйирди. Санки,
онларын икиси дя сяхяр идманы эдирди. Сахибя гапынын агзында дайанды:
– Ханымлар вя агалар, – деди, – тяджили йардым чагырасыйам. Орадан гялян хяким, йа
санитарлар полися зянг вураджаглар, о да йарым саата бурада оладжаг. Кимин сяняди
йохдурса, шейлярини йыгышдырсын, ан азы алдя - айагда оланлары гётюрюб,
«катакомба»йа дюшсюн, орада гёзлясин. Ола билсин, полис отаглары ахтараджаг,
шахидляри диндиряджяк.
Отаг о дягигя бошалды. Сахибя башыны тярпятмякля Равики архайын эляди ки, Рут
Голдберги дя, Визенхофу да ойрядяджяк. Равик дёшямяйя атылмыш галстукун
йанындакы ал чантасыны вя гайчыны гётюрдю. Галстук эля дюшмушдю ки, устюндяки
фирма нишаны гёрюнюрдю: «С. Фёрдёр. Берлин». Онун ан азы он марка гиймяти варды,
Голдберг кефинин кёк вахтларында алмыш оларды. Бу фирма Равикя танышды, озю онун
галстугларыны тахарды.
О, шейлярини йыгышдырыб, Морозовун отагына гойду. Эхтийат учюн беля эляйирди. Чох
гюман ки, полис хеч ня иля марагланмайаджаг. Анджаг беля йахшыдыр, Фернандан
сюмюйю сяксянмишди.
О, «катакомба»йа дюшдю.
Хейли адам ичяридя хяйячанла ора - бура вурнухурду. Хамысы да сяняди олмайан
мюхачирляр, «гизли бригада» иди. Клариссе иля жан онлара кёмяк эдиб, чамаданлары
«катакомба»дакы зирзямийя охшайан отага йыгырдылар. Залын озю ися шам йемяйи
учюн хазырланырды. Столлар ачылмыш, чёряк гойулмушду вя мятбяхдян гызардылмыш
балыг ийи гялирди.
– Вахт чохдур, тялясмяйин, – дейя жан хяйяджанланмыш мюхаджирляри сакитляшдирмяйя
чалышырды. – Полис хара, беля тезликля гялмяк хара!
Мюхаджирляр ися тялясирдиляр. Онларын бяхти ня вахт гятирмишди ки? ! Алляриндя
чамадан, басабасла зирзямийя долушурдулар. Испан Алварес дя онларын арасында иди.
Сахибя бютюн мехманханайа джар чякмишди ки, полис гяляджяк. Алварес Равики
гёряндя гюнахкар - гюнахкар гюлюмсяди. Равик дя билмяди ня учюн.. .
Арыг бири киши архайын аддымларла она тяряф гялди. Филологийа вя фялсяфя элмляри
доктору эрнст Зайденбаум иди.
– Маневр башланды? – дейя Равикя мюраджият этди. – Ахырынджы мяшгдир.
«Катакомба»да галаджагсыныз?
– Хейр.
Мехманхананын алтыиллик ветераны Зайденбаум чийинлярини чякди:
– Мян галаджагам, – деди, – гетмяйя хявясим йохдур. Мяня эля гялир, узагбашы,
протокол баглайыб гедяджякляр. Годжа, олю йяхуди кимин няйиня лазымдыр? !
– О, лазым дейил. Анджаг дириляр, сяняди олмайан гачгын калвадос лар чох лазымдыр.
Зайденбаум пенснесини дюзялтди:
– Мяним учюн фярги йохдур. Билирсиниз, ахырынджы дяфя полис бура сюряк эляйяндя
нейлядим? Ики илин сёхбятидир.. . Бир сержант да ашагы дюшмюшдю. Жанын аг фракларындан
бирини гейиб, хёряк пайладым, хяля онун озюня дя араг гятирдим!
– Йахшы аглыныза гялиб.. .
Зайденбаум башыны тярпятди:  – Вахт гяляджяк ки, бу ора - бура калвадос гачмаг да адамы бездиряджяк.. .
О, аста аддымларла ахшама ня веряджяклярини ойрянмяк учюн мятбяхя сары гетди.
Равик «катакомба»нын арха гапысындан хяйятя чыхды. Айагынын алтында бир пишик
галды. Онун габагынджа гачгын калвадослар гедирди. Онлар кючяляря сяпяляндиляр.
Алварес бир аз ахсайырды. «Бялкя дя, икинчи дяфя тяшрих олунса, сагалар», – дейя
Равик, фикри дагыныг олса да, уряйиндян кечирди.
Терн мейданындакы кафедя отурмушду вя гяфлятян хисс эляди ки, Жоан бу ахшам
гялячяк. Бунун харадан аглына гялдийини озю дя билмяди, анджаг хисс эляди ки,
гяляджяк.. .
Йемяйин пулуну вериб, тялясмядян мехманханайа гайытды. Хава бюркю иди вя дар
кючялярдяки бир - ики саатлыга кирайя верилян мехманханаларын гаршысындакы лёвхяляр,
хяля ахшам йеничя дюшдюйюня бахмайараг, ишыгландырылмышды. Пянчярядяки пярдянин
арасындан ишыг сюзюлюрдю. Бир дястя матрос фахишялярин далынджа дюшмюшдю. Джаван
идиляр, шяраб, исти йай ахшамы онлары гызышдырмышды вя хямин мехманханалардан
бириня гирдиляр.. . Хараданса гармон сяси гялирди. Гяфлятян бир фикир бейниндя шимшяк
кими чахды, сонра дурулду, йаваш - йаваш сюзмяйя башлады, гаранлыгдан сехирли бир
мянзяря баш галдырды: Жоан мехманханада отуруб Равики гёзляйирди ки, ичяри гирян
кими озюню онун устюня салсын, аглайа - аглайа хяр шейи атдыгыны, гайытдыгыны десин.. .
Дайанды. «Мяня ня олуб? –Уряйиндян кечирди. –Нийя дайандым? Нийя аллярим
хаваны онун сачлары кими гуджаглайыр? Даха гедждир, хеч няйи гайтармаг олмаз! Хеч
кяс дя гайытмаз! Ня вахтса йашанмыш анлар бир дя гери дёнярми? »
Йолуна давам этди, хяйятя кечиб, арха гапыдан «катакомба»йа гирди. Эля
астанадан гёрдю ки, ичяридя хейли адам вар. Зайденбаум да онларын арасындайды,
анджаг хидмятчи кими йох, мюштяри тяки отурмушду. Дейясян, тяхлюкя совушмушду.
Ичяри кечди.
Морозов отагында иди.
– Чыхмага хазырлашырдым, –деди, –чамаданларыны гёряндя эля билдим, йеня Исвечряйя
гёндярибляр.
– Сакитликдир?
– Хя, полислик иш галмады. Хятта мейити сахибиня гайтардылар. Дейибляр ки, гаранлыг
мясяля йохдур, озюню олдюрюб. Йухарыдадыр, индиджя апараджаглар.
– Йахшы, онда мян дя кёчюмю апарым отагыма.
Морозов гюлдю:
– Бу Зайденбаум лап кеф имиш! Бютюн вахты орада олду. Алиндя говлуг, кагыз -
кугуз, гёзюндя дя пенсне.. . Дейирди ки, вякилдир, сыгорта идарясиндян гялиб. Полися
хеч аман вермяди, годжа Голдбергин паспортуну салдырды. Деди ки, она лазымдыр,
полис тякджя шяхси вясигясини апара биляр. Онларын охдясиндян йахшы гялди.. . Онун
озюнюн кагыз - кугузу вар?
– Ня гязир!
– Онда йахшы эляйиб. Паспорт инди гызыл гиймятинядир. Хяля бир ил вахты вар, кимся
истифадя эляйяр. Анджаг хямин адам Зайденбаум кими хяйасызлыг элямяся, Парисдя
йашайа билмяз. Шякли дяйишмяйя ня вар? ! Тязя Арон Голдберг джаван олса,
мютяхяссисляр лап уджуз гиймятя тарихляри дя дяйишяр. Бу да рухун олмямясинин йени
нёвюдюр, бир паспортла ики - юч адам йашайа биляр.. .
– Демяли, бундан сонра Зайденбаум Голдберг олду?  – Зайденбаум истямяди. Озюня сыгышдырмыр. О да йурдсуз - йувасызларын,
дидяргинлярин Дон Кихотудур. Гисмятя инанан адамдыр, киминся сахта паспорту иля
йашайыб идеалына хяйанят этмякдянся, отуруб башына ня гяляджяйини гёзлямяйи устюн
тутур. Бялкя, сян гётюрясян?
Равик башыны булады:
– Мян дя истямирям. Зайденбаум дюз эляйир.. .
Джамаданлары гётюрюб ашагы дюшдю. Голдберг йашайан мяртябянин дяхлизиня чатанда
узун архалыг геймиш йашлы бир йяхуди ону отдю. Узун саггалы, гиджгахларында
сахладыгы сач ону уздян «Инджил»дя тясвир олунан йепископлара охшадырды. Резин
алтлыглы айаггабы геймиш годжа эля сяссиз гедирди ки, дейярдин, гаранлыг дяхлиздя
тутгун кёлгя кими сюзюр. О, Голдбергин гапысыны ачды вя шамларын гырмызымтыл ишыгы
бир анлыга дяхлизя дюшдю. Равик гярибя, бир аз богуг, бир аз да йад, эйни заманда
гямли, йекнясяг сызылты эшитди. Фикирляшди ки, агы дейян гадынлардыр. Инди дя эля шейляр
вар? Йохса Рут Голдберг тякджя озю иди?
Равик гапыны ачанда гёрдю ки, Жоан пянджярянин габагында отуруб. О диксинди.
– Сянсян? Ня олуб. Бу чамаданлар нядир? Йеня гедирсян?
Равик чамаданлары чарпайынын йанына гойду:
– Хеч ня олмайыб, эхтийат учюн апармышдым. Бир няфяр олюб.. . Полис гялмишди.. .
Кечиб гетди.. .
– Зянг вурмушдум. Дястяйи кимся гётюрюб деди ки, даха бурада галмырсан.
– Сахибямиздир. Чох агыллы, эхтийатлы гадындыр.
–Йюйюря - йюйюря гялдим, гапы ачыг, отаг да бомбош.. . Равик, эля билдим.. . –Онун
сяси титряди.
Равик гюджля гюлюмсяди:
– Гёрюрсян, мян чох этибарсыз аджлафам, оркянимин устюня одун йыгмаг олмаз.
Гапы дёйюлдю. Морозов алиндя ики шюшя тутмушду:
– Равик, йараг - йасагын йадындан чыхыб галыб.. .
О, гаранлыгда дайанмыш Жоаны таныды, анджаг озюню гёрмязлийя вурду. Равик буну
сезмяди. Морозов шюшяляри Равикя узадыб, гапынын агзындаджа худахафизляшди, ичяри
гялмяди.
Равик калвадосла «Вувре» шярабыны столун устюня гойду. Байаг дяхлиздян эшитдийи
сяс инди пянджярядян гялирди. Дил дейиб аглайырдылар. Сяс далга - далга галхыр, энир вя
тязядян башлайырды. Чох гюман ки, хава исти олдугундан, Голдбергин пянджяряси ачыг
иди вя гызылагадждан гайрылмыш мебелли отагда годжа Аронун мейити йаваш - йаваш
чюрюмяйя башлайырды.. .
– Равик! – Жоан сёзя башлады. – Йаман дарыхырам.. . Билмирям, нядяндир. Бютюн
гюню беляджя олуб.. . Гой бурада галым.. .
Равик джавабында лянгиди. Йаман йердя йахаланмышды. О, башга джюр гёзляйирди. Беля
башлайаджагыны фикирляшмямишди.. .
– Ня гядяр? – дейя сорушду.
– Сабаха кими.
– Чох олмады ки!
Жоан чарпайынын устюндя отурду:
– Бунлары унуда билмярик, Равик?  – Йох, Жоан!
– Хеч ня истямирям. Гой йанындаджа узаныб йатым. Йа да эля дивандаджа.. .
– Олмаз, инди хястяханайа гедясийям.
– эйби йохдур, гёзляйярям. Азмы гёзлямишям?
Равик джаваб вермяди. Беля сакит олдугуна озю дя тяяджджюблянирди. Байаг кючядя
хисс элядийи бюркю, хяйяджан бирдян - биря йоха чыхмышды.
– Сян дя хястяханайа гетмя!
Равик хялялик сусурду. Билирди ки, онунла йатса, удузаджаг. Бу хеч ня иля одяйя
билмяйяджяйи бир вексели имзаламаг кими бир шей иди. Сонра хяр гюн гяляджяк, чалдыгы
гялябя иля ойюняджяк, озю хеч бир гюзяштя гетмядян, ондан хяр дяфя йени бир шей
истяйяджяк, ону бюсбютюн аля алана кими беля эляйяджяк, ахырда да озю безячяк, ону
зяифлийин, эхтирасын гурбаны эляйиб, ахлагсыз адам кими атаджаг. Албяття, инди о
ниййятля гялмяйиб, беля шейлярдян хеч башы чыхмазды да, анджаг, , хяр халда, ахыр
нятиджяси бу чюр олмалы иди. «Бир геджя хеч ня эляйя билмяз! » – демяйя ня вар ки!
Анджаг хяр дяфя дя мюгавимят хисси бир аз зяифляйяджяк. Мюгавимят хисси дя йеганя
шейдир ки, онунла алвер элямяк олмаз. Католиклярин шярият китабында буна чох
эхтийатла, горха - горха «рухун гюнахына батмаг» дейилир вя сонра да орада
йазыланларын аксиня олараг, долайы йолла ишаря вурулур ки, о ня бу дюнйада, ня дя о
бириндя багышланыр.. .
– Дюз дейирсян, Жоан, хястяханалыг ишим йохдур. Анджаг бурада галмагыны
истямирям.
Эля билирди, Жоан индиджя барыт кими партлайаджаг. Анджаг о, чох сакит халда сорушду:
– Нийя истямирсян?
Сябябини она изах элясинми? Изах эляйя билярдими?
– Сян даха буранын адамы дейилсян, Жоан.
– Буранын адамыйам!
– Йох!
– Нийя йох?
Равик сусду. «Ня йаман бидждир! – уряйиндян кечирди. – Адиджя суалларла мяни
данышдырды, изах элятдирди. Изаха башлайырсанса, демяли, озюню мюдафия эдирсян! »
– озюн билирсян, – деди, – беля ахмаг суаллар вермя.
– уряйин даха истямир мяни?
– Йох! – деди вя гейри - ихтийари алавя эляди: – эля дейил.. .
Голдбергин отагындакы йекнясяг аглашма сяси пянджярядян ичяри долурду. Агы
дейирдиляр. Ишя бах, Ливан дагларындакы чобанларын йас мярасими Парисин уджгар бир
кючясиня гялиб чыхмышды.. .
– Сян мяня кёмяк дурмалысан, Равик!
– Сяни озбашына бурахмагым ан бёйюк кёмякдир. Сян дя мяни бурах.
Жоан она фикир вермяди:
– Мяня кёмяк этмялисян, – деди. – Истясям, йалан данышардым. Анджаг истямирям.
Элядир, мяним айры адамым вар! Анджаг онунла олан мюнасибятим сянинля олан
мюнасибятим кими дейил. Эйни шей олсайды, дуруб бура гялмяздим.. .
Равик сигарет чыхарды, хисс эляди ки, чох гурудур. Беля де! Инди баша дюшдю! Бычаг,
улгюдж кими ити оланда агрытмаз! Бир шей ки йягинляшди, агры о дягигя кясилир. Агры
хямишя о дярд йягинляшяня кими, бир дя йягинляшиб гуртарандан сонра башлайыр.. .  – Эйни шей хеч вахт ола билмяз, – деди. – Анджаг, аслиндя, эйни шейдир.
«Нийя беля уджуз - уджуз данышырам? –дейя уряйиндян кечирди. – Гязетлярин вердийи
парадоксдур. Хягигяти уджадан дейяндя ня йаман мискин олурмуш! »
Жоан дикялди:
– Равик! – деди.
– Озюн дя билирсян «адам йалныз бирджяджийини севя биляр» фикри дюзгюн дейил. Дюздюр,
Эля адамлар вар ки, йалныз бирини севир. Беляляри хошбяхтдир! Анджаг эляляри дя вар ки,
онларда тярсинядир. Буну да билирсян.. .
Сигаретини йандырды. Узюня бахмаса да, Жоанын инди неджя гёрюндюйюню билирди.
Рянги саралмышды, гёзляри кёлгялянмишди, сакит иди, фикрини джямлямишди вя эля
кёврялмишди ки, дейярдин, индиджя йалвармага башлайаджаг.. . Анджаг гюруруну
сындырмырды.. . Гюнорта оз мянзилиндя дя беля иди, мюждя гятирян мялакяйя охшайырды,
инамла гёйлярдя пярвазланырды, озюню эля гёстярирди ки, гуйа, кимися хилас этмяк
истяйир, анджаг алиндян чыхмасын дейя, ону йаваш - йаваш чармыха чякирди.. .
– Билирям, – деди, – о да бир бяханядир.
– Бяханя - зад дейил! Онда адам бядбяхт олур. Хямин бурулгана дюшян хилас ола
билмир. Дяхшятли шейдир, баш ачмаг олмур, адамла албяйаха дёйюшюр.. . Эля шейдир ки,
гача билмирсян, хара гетсян, далынджа дюшюб сяни тапыр. Сян истямирсян, анджаг о
гялир.. . Озю дя чох гюджлюдюр.. .
– Нийя буну озюня дярд эляйирсян? Агяр беля гюджлюдюрся, табе ол!
– Табе олурам. Билирям ки, башга йолум йохдур. Анджаг.. . – онун сяси бирдян
дяйишди. –Сяни дя итирмяк истямирям, Равик!
Равик сусурду. Сигарети сюмюрся дя, тюстюсюню хисс элямирди. «Мяни итирмяк
истямирсян, – дейя уряйиндян кечирди, – анджаг о бирини дя алдян гоймурсан. Мясяля
бундадыр! Буну да озюня сыгышдырырсан! Она гёря дя сяндян узаг гачмалыйам. Озю
дя бир няфяр дейил! Эля олса, дярд йары иди! Хамысына да бяханя тапырсан.. . Дярд
ондадыр ки, инди бярк илишмисян, арадан чыха билмирсян.. . Анджаг йеня чыхаджагсан,
хамысы тязядян башлайаджаг.. . Бири иля гуртаран кими, о бири гяляджяк.. . Беляджя давам
еляйяджяк.. . Чюнки бу, сянин ганындадыр! Мян дя бир вахт эля олмушам.. . Анджаг
сянинля баджармарам.. . Она гёря дя сяндян узаг гязмялийям! Инди буна гюджюм
чатар. Гялян дяфя ися.. . »
– Сян эля билирсян ки, тякджя бизим башымыза гялиб, – деди. –Анджаг, аслиндя, хамынын
башына гялян ишдир: ар, йохса ойнаш? !
– Эля дейил!
– Элядир! Анджаг онун нёвляри чохдур, бири дя гялиб сяни тапыб.. .
– Беля данышмага неджя дилин гялир? ! – Жоан айага дурду. – Сян бунларын хеч
бириндян дейилсян. Хеч вахт олмамысан вя олмайаджагсан да! О.. . – Жоан дурухду. –
Йох, о да беля дейил.. . Сёз тапыб дейя билмирям!
– Онда гял беля дейяк: хям диндж хяйат, хям дя маджяра! Йахшы сяслянир! Мяна да
дяйишмир.. . Бириндян хошун гялир, о бирини дя алдян вермяк истямирсян.
Жоан башыны булады:
– Равик! – Гаранлыглардан гялян бу сяс Равикин уряйини йериндян ойнатды. –Буну
изах элямяк учюн йахшы сёзляр дя тапмаг олар, писини дя.. . Иш онда дейил! Мян сяни
севирям вя ня гядяр омрюм вар, севяджяйям! Бу, озюмя гюн кими айдындыр! Сян эля
бир уфюгсян ки, мяним бютюн фикир вя дуйгуларым орада бирляшир! Гой ня истяйир  олсун, бу хеч вахт дяйишмяйяджяк! Догру сёзюмдюр.. . Сян бурада хеч ня итирмирсян.
Эля буна гёря гялмишям.. . Эля буна гёря дя тяяссюфлянмирям, озюмю гюнахкар
саймырам.. .
– Севян адамын гюнахы олмаз, Жоан! Бу харадан аглына гялиб?
– Сяндян сонра фикирляшдим. Чох фикирляшдим, Равик. Сянин хаггында да, оз
хаггымда да.. . Сян мяня там сахиб олмаг истямядин. Бялкя, хеч озюн дя
билмирсян.. . Хямишя няся габагымы кясирди, истядийим кими сянин гялбиня гирмяйя
гоймурду. Мян ися буну чох истяйирдим. Лап чох! Хямишя мяня эля гялиб ки,
индиджя чыхыб гедяджяксян. Инамым йох иди.. . Бу дяфя полис говмушду, гетмяли идин,
анджаг башга джюр дя ола билярди, гюнлярин бир гюню кефин истясяйди, гедярдин, мян дя
тяк галардым, хара гетдийини дя билмяздим.. .
Равик диггятля гаршысындакы кёлгяйя бахырды. Онун дедикляриндя няся бир хягигят
варды.. .
– Хямишя дя эля олуб! – Жоан сёзюня давам этди. – Хямишя! Онда да ортайа айрысы
чыхды. О, мяндян башга хеч кяси истямирди, дейирди ки, омрюм бойу онун олум.
Чох дяриня дя гетмирди. Мян ися истямирдим, она гёря дя гюлдюм, талейимля
ойнамага башладым, эля билдим ки, горхусу йохдур, истядийим анда йыгышдырарам.. .
Лакин бирдян хяр шей дяйишди, гялбимдя няся баш галдырды, мяни она тяряф чякмяйя
башлады.. . Чох мюгавимят гёстярдим, анджаг хейри олмады. Билирдим ки, ону бютюн
варлыгымла севмирям, истяйян гялбимин баладжа бир гушясидир, анджаг баджармырдым.. .
Эля бил, йер йаваш - йаваш йыргаланмага башлайыр, сян дя веджиня алмайыб гюлюрсян вя
бир дя гёрюрсян ки, йарылды, тутуб дайанмага хеч ня галмады. Онда да гедирсян
гуйунун дибиня.. . Анджаг мян онун йох, сяниням, Равик!
Равик сигарети пянджярядян атды. О, ишылдагуш кими уджа - уджа хяйятя дюшдю.
– Олан олуб, кечян дя кечиб, Жоан, – деди, – даха хеч няйи гери гайтармаг олмаз!
– Мян хеч няйи гайтармаг истямирям. Хяр шей кечиб гедяджяк.. . Асас мясяля будур
ки, мян сяниням! Йохса, гайыдыб гялмяздим! Йохса, гялиб сянин гапыны
кясдирмяздим! Йохса, отуруб гёзлямяздим вя сян дя гяляндя мяни говмаздын!
Говсан да, гайыдаджагам! Билирям, мяня инанмырсан, уряйиндя дейирсян ки, башга
ниййятля гялиб. Хансы ниййятля гяля билярям? Агяр о бири гялбими мяхяббятля
долдура билсяйди, гялмяздим, сяни дя унудардым.. . Дейирсян ки, сянин йанында диндж
хяйат ахтарырам.. . Эля дейил, Равик, мян сяндян мяхяббят умурам!
«Сёзляря бах! – Равик уряйиндян кечирди. – Чох ширин сёзлярдир.. . Адамын джанына
йаг кими йайылыр. Анджаг.. . Кёмяк эля.. . Севирям.. . Гайытдым.. . Сяниням.. . –бунлар
хамысы ширин сёзлярдир. Эляджя сёзлярдир, вяссалам. Ики бядянин вяхшиджясиня бир - бириня
говушмасы кими адиджя бир шей учюн гёр ня гядяр сёз вар! Бу сёзлярдя дя ня гядяр
йалан, уйдурма, сахта хиссляр, озюнюалдатма гизляниб! О да бу айрылыг геджясиндя
гаранлыгда дайаныб, хямин ширин сёзляр дя башындан йагыш кими алянир.. . Анджаг
хамысынын да бирджя мянасы вар: айрылыг, айрылыг, йеня дя айрылыг! Агяр сёхбят бу
хяддя чатыбса, демяли, хяр шей гуртарыб! Мяхяббят аллахынын гёзляриндян ган дамыр,
онун беля бош сёзлярля арасы йохдур.. . »
– Инди ися чых гет, Жоан!
Жоан айага дурду:
– Хеч гетмяк истямирям.. . Гой галым.. . Бирджя геджялийя.. .
Равик башыны булады:  – Мяни ня хесаб эдирсян, Жоан? Мян мюгявва дейилям!
Жоан она сыгынды. Равик хисс эляди ки, о титряйир.
– Мяним учюн фярги йохдур.. . Гой галым!
Равик эхтийатла ону озюндян аралады.
– Башгасыны алдатмаг учюн нахаг мяндян башладын. Онсуз да, онун чякмяйя дярди
чох оладжаг.
– Мян инди эвя тяк гайыда билмярям.
– Тяк галмазсан…
– Йох, тякям… уч гюндюр йалгызам… Чыхыб гедиб… Парисдя дейил.
– Беля де…е! – Равик чох сакит данышыр вя диггятля Жоанын узюня бахырды. – Бирджя о
хасиййятин хошума гялир ки, ачыг данышырсан! Адам сянинля неджя ряфтар эдяджяйини
билир…
– Мян бундан отрю гялмямишям.
– озюм билирям.
– Истясям, хеч демяздим…
– элядир.
– Мян эвя тяк гайытмаг истямирям, Равик!
– Йахшы, эвя гядяр отюрярям.
Жоан бир аддым гери чякилди, астадан:
– Мяни даха севмирсян! – деди. Онун сясиндя хядя дя вар иди.
– Буну ойрянмяйя гялмишдин?
– Хя, хям дя буна гёря… Тякджя бу дейилди… анджаг бу да вар иди!
– Аллах эшгиня гуртар, Жоан! – Равик хёвсялядян чыхырды. – Хесаб эля ки, мян сон
сёзюмю дедим, уряйимдякиляри ачыб тёкдюм.
Жоан динмязджя онун узюня бахырды.
– эля билирсян, бундан сонра сянин башгасы иля йашадыгына гёз йумуб, «бурада гал! »
дейяджяйям? !
Жоан йаваш - йаваш гюлюмсямяйя башлады. Анджаг бу ади тябяссюм дейилди.
Дахилиндян сюзюлян парылтыйа охшайырды, эля бил, орада мяшял йандырмышдылар вя онун
алову йаваш - йаваш гёзляриня галхырды…
– Чох саг ол, Равик! – деди. Бир аз ара веряндян сонра онун узюня баха - баха
сорушду: – Сян мяни унутмайаджагсан?
– Нийя сорушурсан?
– Мяни гёзляйяджяксян? Мяни унутмайаджагсан?
– Мяня эля гялир, бунун чох да горхусу йохдур. Тяджрюбя озю гёстярди…
– Чох саг ол! – Жоан тамам дяйишмишди.
«Гёр ня тез тясялли тапды! Нийя дя тапмасын? ! Эля билир бурада галмаса да, арзусуна
чатды…»
Жоан ону опдю:
– Беля оладжагыны билирдим, – деди. – Сян башга джюр ола билмяздин! Индися гедирям!
Отюрмяк лазым дейил, озюм гедярям!
Гапыйа чатанда дайанды.
– Бир дя гялмя, Жоан! Хеч няйи дя озюня дярд элямя! Горхма, сяня хеч ня олмаз!
– Йахшы, геджян хейря галсын, Равик.
– Хейря гаршы, Жоан.  Равик ишыгы йандырды. «Сян башга джюр ола билмяздин! » ушюргялянди. «Бютюн
гадынларын хямряси гилля гызылдан, йаланла рязалятдян, рийа иля чылпаг хягигятдян
тутулуб! » – дейя уряйиндян кечирди. Гедиб пянджярянин габагында отурду. Ашагыдан
йеня хязин, йекнясяг аглашма сяси гялирди. Ариня хямишя хяйанят этмиш бир гадын
инди онун олюмюня аджыйырды.. . Бялкя дя, динляри тяляб этдийи учюн беля аглайырды.. .
Равик тяяджджюблянди ки, ня йахшы озюню чох да бядбяхт хисс элямяди.. .


Ийирьми учюнджю.

– Мян йеня гайытдым, Равик! – Бу сёзляри Кет Хегстрем дейирди.
О, «Ланкастер» мехманханасындагы отагында отурмушду. Чох арыгламыш, дярисинин
алтында ат дейилян шей галмамышды. Санки, ону зяриф бир алятля дешиб хамысыны
чыхармышдылар. Бютюн азяляляри гёрюнюрдю. Дяриси ипяк кими иди, дейярдин, индиджя
дешиляджяк.. ,
– Мян эля билирдим, сиз инди Флоренсийада, йа да Канндасыныз, Кет! Йа да чохдан
Америкайа гетмисиниз.. .
– Бютюн вахты Флоренсийада олмушам. Фезолада галырдым. Ахырда дёзя билмядим.
Йадыныздадырмы, сизи дя товлайыб апармаг истяйирдим? Дейирдим, китаблар, соба,
геджяляр, сакитлик.. . Китаблар да, соба да вар иди. Сакитлик ися.. . Хятта Франсиска фон
Ассинин шяхяри дя сяс - кюйлю иди, Равик! Бютюн Италийа кими, ора да сяс - кюйлю,
нарахат иди! Франсисканын бир вахтлар гушлара да мяхяббяти мядх элядийи йерлярдян
инди фашист формасы геймиш асгярляр кечир. Гурултулу сёзляр, башга миллятляря нифрят
онларын гёзюню тутуб, бёйюк амаллярдян дям вурурлар.. .
– Бу, хямишя беля олуб, Кет.
– Беля дейилди. Бир - ики ил бундан габаг мяним тясяррюфат ишляримя бахан киши
мехрибан адам иди, велвет шалвар, чарыг гейярди. Анджаг инди узунбогаз чякмя, гара
кёйняк гейян миллят гяхряманы олуб, гызыл дястякли хянджяр гуршайыр, йыгынджагларда
чыхыш эляйиб дейир ки, Аралыг дянизи Италийанын олмалыдыр, Ингилтяряни дагытмаг
лазымдыр, Нитса, Корсика, Савай Италийайа гайтарылмалыдыр. Чохдан гялябя севинджи
дадмайан бу мехрибан миллят Хябяшистанда, Испанийада галиб гяляндян сонра лап
аглыны итириб. Уч ил бундан габаг аглы башында олан достларым инди гёз гырпмадан
дейирляр ки, Ингилтяряни учджя айын ичиндя алмаг олар. Бютюн олкя гайнайыр. Ня олду
бирдян - биря? Бир вахт гяхвяйи кёйняк гейян адамларын гяддарлыгы мяни Вйанадан
дидяргин салды, инди дя гара кёйняк гейянлярин ахмаглыгы Италийадан гачыртды.
Дейирляр, харадаса йашыл кёйняк гейянляр дя пейда олуб. Йягин, Америкада да
гюмюшю кёйняк гейирляр. Дюнйа да инди бу кёйняклилярин алиндя галыб?
– Дейясян. Анджаг бир аздан дяйишяджяк, хамы бир няфяр кими гырмызы гейяджяк.
– Гырмызы?
– Бяли, ган кими гырмызы.
Кет айилиб пянджярядян хяйятя бахды. Гюруб эдян гюняшин солгун шяфягляри шабалыд
агаджларынын йарпагларындан сюзюляряк йашылы рянгя чалырды.
– Адам хеч инанмаг истямир, Равик! Ийирми илдя ики мюхарибя. Чохдур.. . Биринджинин
йоргунлугу джанымыздан хяля чыхмайыб.
– Тякджя галиблярин! Бу мяглуб оланлара аид дейил. Галиб гялян йоргунлуга бахмыр.  – Бялкя дя, элядир. – Кет онун узюня бахды. – Дейясян, лап аз галыб, эля дейил?
– Горхурам, аздан да аз галмыш олсун.
– Гёрясян, мян о вахта галаджагам?
– Нийя галмырсыныз? –Равик дюз онун гёзляринин ичиня бахды. Кет бахышларыны
гачыртмады. – Фиолонун йанына гетдиниз?
– Бяли, бир - ики дяфя гетдим. Гара таун бязилярини йахалайа билмяйиб. О да хямин
адамлардан биридир.. .
Равик динмяйиб онун даха ня дейяджяйини гёзляди. Кет столун устюндяки мирвари
мунджугу гётюрюб алиндя ойнатмага башлады. Назик, узун бармагларын арасында
гязишян мирвари дяняляри гиймятли даш - гаша бянзяйирди.
– Инди мян омрю бойу динджлик ахтаран йяхудийя охшайырам. Анджаг, дейясян, пис
вахтда башламышам, ону хеч йердя тапмаг олмаз. Бир азджа бурада галыб.. .
Равик мирвари дяняляриня бахды. Онлар, гишасына йад тохум – баладжа бир гум дяняси
дюшмюш кяляк - ётюр, бомбоз тякхюджейрялярдян йаранмышды. Тясадюфи гыджыгланмадан
зяриф бир гёзяллик йаранмышды. «Бу да бир хикмятдир», – дейя уряйиндян кечирди.
– Сиз ки Америкайа гетмяк истяйирдиниз, Кет? Кимин Авропадан чыхмаг имканы
вар, алдян вермясин, гяряк. Онсуз да бурада хеч ня эляйя билмяйяджяксиниз.
– Говурсунуз?
– Хейр! Ахырынджы дяфя озюнюз демядиниз ки, ишляринизи гайдайа саландан сонра
Америкайа гедяджяксиниз?
– Бяли, дедим. Анджаг инди истямирям. Хяля йох.. . Бир аз бурада галаджагам.
– Парис йайда чох исти олур, адам хеч дёзя билмир.
Кет мунджугу столун устюня гойду:
– Хейр, ахырынджы йай эля олмаз.. .
– Ахырынджы?
– Бяли, бу, мяним ахырынджы йайым оладжаг.
Равик сусду. «Гёрясян, билирми? – дейя фикирляшди. – Фиоло она ня дейиб? »
– «Шяхризад»да ишляр неджя гедир? – Кет бирдян сорушду.
– Чохдан ора гетмямишям. Морозов дейир ки, хяр ахшам долу олур. Инди бютюн
геджя ресторанлары белядир.
– Йайда да?
– Бяли, йайда да! Адятян, бу вахтлар бютюн айлянджя йерляри багланарды.. .
Гёзлямирдиниз?
– Хейр, гёзляйирдим. Хамы сон няфясиндя хяйатдан няся гопармаг истяйир.
– Элядир.
– Мяни ора апараджагсыныз?
– Албяття, Кет, ня вахт истясяниз! Эля билирдим, ора даха хошунуза гялмир.
– Мян дя эля билирдим, анджаг фикрими дяйишдим. Мян дя баджардыгджа няся
гопармалыйам.
Йеня Кетин узюня бахды:
– Йахшы, – деди, – ня вахт истясяниз, апарарам.
Равик дурду. Кет онунла гапыйа кими гялди. Йаман арыгламышды.. . Гурумуш дяриси
ипяк кими иди вя адама эля гялирди ки, ал вурса, хышылдайар. Гёзляри дупдуру иди,
аввялкиндян дя ири гёрюнюрдю. Сюмюйю чыхмыш хярарятли алини Равикя узатды:  – Нийя онда хястялийими озюмя демядиниз? –Буну эля саймазйана деди ки, эля бил,
чёлдяки хаваны сорушурду.
Равик диггятля онун узюня бахды, амма динмяди.
– Дёзярдим.. . –Кетин йанагларына хяфиф, кинайяли бир тябяссюм гонду. Анджаг бу
кинайядя инджиклик аламяти йох иди. – Хялялик, Равик!
Мядяси кясилмиш киши олдю. Дюз уч гюн зарыды. Даха морфи дя кёмяк элямирди.
Равик дя, Вебер дя билирди ки, оляджяк. Истясяйдиляр, ону уч гюн беля азаб чякмяйя
гоймаздылар. Анджаг элямядиляр, чюнки бу дюнйада бир дин вар иди вя хямин дин дя
бютюн бяндяляри севмяйи нясихят эдир, онларын азабларыны гысалтмага гоймурду вя
бир ганун да ону мюдафия эдирди.. .
– Гохумларына телеграм вурдунуз? –дейя Равик сорушду.  – Гохуму йохдур, –Вебер джаваб верди.
– Бир симсары да йохдур?
– Хеч кяси йохдур.
– Хеч кяси?
– Хечджя кяси! Гуллугчусу гялмишди. Хеч кясля мяктублашмырмыш, тякджя универмаг
каталоглары, алкоголизм, вярям, зёхряви хястяликляр вя с. Хаггында тибби бюллетенляр
алырмыш. Гедиб - гяляни дя йох имиш. Тяшрихин, бир дя дёрд хяфтялик хястяхананын
хаггыны габагджадан вермишди. Анджаг ики хяфтяси артыг галды. Гуллугчу дейирди ки,
кишийя озю бахырмыш вя буна гёря дя хяр шейини она сёз верибмиш. Ики хяфтянин
пулуну да гери истяйирди. Гуйа, она ана авязи олубмуш. Каш бу ананы озюнюз
гёряйдиниз! Дейирди ки, она хярджи чох чыхыб, мянзил кирясини дя вериб. Дедим ки, о,
хяр шейин пулуну бурада аввялджядян верди, гёрясян, мянзил хаггыны нийя беля
элямяйиб? ! Бир дя ки полис хяр шейи айдынлашдыраджаг. Агзына гяляни мяня деди.. .
– Пул адамы хансы йола салмыр ки!
Вебер гюлдю:
– Лазыми йерляря хябяр верярик, гой хяр шейи айдынлашдырсынлар, дяфн ишини дя тяшкил
етсинляр.
Равик мядяси кясилмиш гохум - аграбасыз кишийя нязяр салды. О, хярякятсиз узаныб
галмышды, уз - гёзю эля хала дюшюрдю ки, ону отуз беш иллик хяйатында гёрмямишди.
Сон няфясиндя гыдж олан сифятиндян аджялин боз узю йаваш - йаваш баш галдырырды.
Узюндяки башга ифадяляр гетдикджя арийир, олюм нишаняси чякилир, онларын йериня аста -
аста, сяссиз - сямирсиз абядиййят нишаняси гонурду. Бирджя саатдан сонра узюндя тякчя
хямин нишаня галаджагды.. .
Равик палатадан чыхды. Дяхлиздя нёвбятчи тибб бачысы иля растлашды. Гыз йениджя
гялирди.
– Он икинджи палатадакы джянаб олдю. Йарым саат бундан габаг гечиниб, даха нёвбя
чякмяк лазым дейил.. . –Диггятля гызын узюня бахандан сонра сорушду: –Сизя бир шей
вермяди?
Гыз тяряддюд эляди:
– Хейр.. . Чох гарадинмяз адам иди.. . Ахыр заманлар хеч кялмя дя кясмирди.
– эдядир, данышмырды.
Тибб баджысы хяр шейин гядрини билян эвдар гадынлар сайагы Равикя бахды:  – Гяшянг бир несессери варды. Хамысы да гюмюш! О гядяр зяриф иди ки, кишиляря
йарашмазды. Асл гадынларын малы иди.. . –деди.
– Бунлары она демядиниз?
– Бир дяфя дедим. Чяршянбя ахшамы бир аз сакитляшмишди, онда сёхбят салдым. Анджаг
деди ки, гюмюш кишиляря дя йарашыр. Гяшянг дя диш шоткалары вар иди. Эляляри инди
тапылмыр. Озгя хеч ня демяди.. .
– Гюмюш полися галды. Гохум - агрябасы йох имиш.. .
Гыз башыны тярпятди:
– Хейиф! Гюмюш гараладжаг! Ишлятмяйяндя, диш шоткалары да хараб олур. Онлары йахшы -
йахшы йумаг лазым иди.. .
– Дюз дейирсиниз, хейиф олду. Гяряк, сизя веряйди. Хеч олмаса, кимися
севиндирярди.. .
Гыз миннятдарлыг хисси иля гюлюмсяди:
– эйби йохдур. Онсуз да билирдим ки, хеч ня вермяйяджяк. Олюм айагында оланлар
тясадюфи халларда няся багышлайар. Ня верся, сагаланлар верир. Джан устя оланлар
оляджяйиня инанмырлар, она гёря дя хеч ня вермирляр. Бязиляри дя аджыгла вермирляр.
Сиз тясяввюр эдя билмязсиниз, джянаб доктор, олянляр йаман дяхшятли олурлар.
Олмямишдян габаг адама эля сёзляр дейирляр ки!
Гызын ушаг узю кими алланмыш узю саф вя айдын иди. Атрафында баш верян хадисяляр
онун баладжа дюнйасына аид олмайанда веджиня дейилди. Олюм айагында оланлар онун
учюн йа аркёйюн, йа да йетим ушаг кими иди. Джанларыны тапшырана гядяр онлара гуллуг
эдир, сонра тязяляри гялирди. Бязиляри сагалыр, йахшылыгын авязини чыхыр, бязиляри хеч ня
вермир, бязиляри дя олюрдю. Дюнйанын иши беля иди, уряйя салмага дяймязди.
Магазаларда, «Бонмарше»дя гиймятлярин беш фаиз дюшюб - дюшмяйяджяйи, жанын оз
халасы гызы Анне Кюбюре иля эвляниб - евлянмяйяджяйи бундан ваджиб иди.. . «Йахшы да
эляйир, – Равик уряйиндян кечирди, – бу баладжа алям ону чалханан дюнйадан
горуйур. Йохса ахыры хара гедиб чыхарды?! »
«Зяфяр» кафесинин габагында отурмушду. Геджя тутгун, булудлу, анджаг бюркюлю иди,
лап узагларда шимшяк дя чахырды. Кючялярдя ийня атсайдын, адам алиндян йеря
дюшмязди. Башына мави атлаздан шлйапа гоймуш бир гадын гялиб онун йанында
отурду.
– Мяня бир гядях «Вермут» аларсан? – дейя сорушду.
– Аларам! Анджаг ичян кими аралан, адам гёзляйирям.
– Ня олар, бир йердя гёзляйярик.
– Аралансан, йахшыдыр. Гёзлядийим гадын идман сарайынын боксчусудур.
Гадын гюлюмсяди. Уз - гёзюню эля бойамышды ки, тябяссюмю тякджя додагларында хисс
олунурду, галан йерляря, санки, аг маска тахылмышды.
– Мянимля гедяк, – деди, – гяшянг мянзилим вар.. . Сяня бир кеф верярям ки.. .
Равик башыны булады, джибиндян бир бешфранклыг чыхарыб столун устюня атды:
– Гётюр! Хош гетдин! Саламат гал!
Гадын пулу гётюрдю, ону гатлайыб джорабынын богазына гойду.
– Хиффят эляйирсян?
– Йох.  – Онун дярманы мяндя! Гяшянг бир ряфигям вар, лап сютюлдюр.. . – Бир аз ара верди. –
Дёшляри эйфел гюлляси кимидир!
– Гялян дяфя.. .
– озюн бил.. . – Гадын дуруб бир - ики стол о тяряфдя отурду. Йеня Равикя сары бойланды,
сонра бир идман гязети алыб, хябярляри охумага башлады.
Равик диггятля столларын арасында гязишян ахына бахырды. Ичяридя оркестр Вйана
валслары чалырды. Бир дястя джаван хомосексуалист хай - кюйля, бир - бириня наз сата - сата
гялиб гоншу столда отурду. Лап сон дябдя саггал бурахмышдылар, айинляриндяки
пенджяйин чийинляри энли, бели ися дар иди.
Бир гыз йанында дайаныб, узюня бахырды. Чох таныш гялирди, анджаг йадына сала
билмирди. Гыз омрю бойу талейиндян шикайятлянян фахишяляря охшайырды.. .
– Танымадыныз? – дейя о сорушду.
– Албяття, таныдым, – дейян Равик, аслиндя, ону танымамышды. – Неджясиниз?
– Йахшыйам. Анджаг, дейясян, танымадыныз.
– Ад йадымда галмыр, амма таныйырам. Чохдан гёрюшмямишик.. .
– Бяли.. . Онда Бобону йаман горхутдунуз! –Гыз гюлюмсяди. –О вахт хяйатымы хилас
етдиниз, индися танымырсыныз.. .
Бобо.. . Хяйатымы хилас этдиниз.. . Мамача.. . Инди йадына дюшдю.
– Люсйенсиниз, – деди – Албяття, таныдым! Онда хястя идиниз, индися саглам адам.. .
Она гёря чашдым.
Люсйенин кефи ачылды:
– Догрудур! Хамысы йадынызда имиш. Мамачадан алыб гёндярдийиниз йюз франка
гёря саг олун.
– Хя, йадыма дюшдю.. . – Мадам Бушедян ала билмяйяндя оз джибиндян гёндярмишди.
– Хейиф ки, хамысыны ала билмядим.
– Бяс эляди. Мян умидими тамам узмюшдюм.
–Йахшы, Люсйен, мянимля бир шей ичярсиниз?
Гыз башыны тярпядиб чякиня - чякиня отурду:
– Мядян суйу иля бир гядях «Чинзано» ичярям.
– Ишляриниз неджядир, Люсйен?
– Чох йахшы!
– Йеня дя Бобонун йанында галырсыныз?
– Албяття! Анджаг о, инди тамам дяйишиб, йахшылашыб.
– Ала!
Сорушмага озгя хеч ня галмады. Баладжа тохуджу гыз баладжа бир фахишяйя чеврилмишди.
Равик ону эля буна гёря сагалтмышды. Бобо да мюалиджяни давам этдирмишди. Ушаг
сарыдан чякяджяйи галмамышды. Фахишя олмаг учюн бир сябяб дя бу иди. Хяля йениджя
башлайырды вя ондакы ушаг садялёвхлюйю йашлы шоргёзляри озюня чякя билирди. Эля бил,
чох ишлянмямиш чини габ иди, ширяси хяля тёкюлмямишди. Люсйен лап гуш кими дуруха -
дуруха ичирди, гёзляри иля кимися ахтарырды. Кядярли сяхня олса да, чох
тяяссюфлянмяйя дяймязди. Адиджя бир хяйат парчасы иди, йаваш - йаваш кечиб гедирди.. .
– Талейиндян разысан, Люсйен?
Гыз башыны тярпятди. Равик гёрдю ки, о, догрудан да, разыдыр. Хяр шей она тябии
гёрюнюр, хеч няйи бёйюдюб озюня дярд элямирди.. .
– Тяксиниз? .  – Тякям, Люсйен.
– Беля бир геджядя?
– Бяли.
Гыз уркяк - юркяк она бахыб гюлюмсяди:
– Мян бошам, – деди.
«Мяня ня олуб? – Равик уряйиндян кечирди. – Ня кёкя дюшмюшям ки, хяр йетян
фахишя мяня мяхяббят сядягяси тяклиф эляйир?! »
– Сян узагда олурсан, Люсйен, мянимся вахтым аздыр.
– Бизя гетмяйяк.. . Гяряк, Бобо билмясин.. .
Равик онун узюня бахды:
– Бобонун бундан хябяри йохдур?
– Вар.. . Башгаларыны билир. Ахы гёз гойур! – Гыз гюлюмсяди. – Лап ушаг кимидир, эля
билир, газанджымы ондан гизлядяджяйям. Анджаг сиздян пул истямирям.. .
– Бобо она гёря билмясин?
– Она гёря йох! Гёрся, гысганаджаг. Гысгананда да вяхшийя дёнюр!
– Хамыйа гысганыр?
Люсйен тяяджджюбля она бахды:
– Хейр, хамыйа гысганмыр. Билир ки, пулдан отрюдюр.
– Гысганджлыг пулсуз оланда баш галдырыр?
– Она гёря йох.. . Биляндя ки, арада айры шей дя вар.. . – О, йеня дурухду. –Биляндя
ки, уряйим.. .
Гыз гёзлярини йеря дикди. Равик онун столун устюндя озюня йер тапа билмяйян
алляриндян йапышды:
– Люсйен, – деди, – чох саг ол ки, гялиб гёрюшдюн. Чох саг ол ки, мянимля гетмяк
истяйирсян! Сян гяшянг гызсан, мямнуниййятля апарардым. Анджаг ня вахтса тяшрих
элядийим гадынла йата билмярям.. . Мяни баша дюшюрсянми, Люсйен? !
Гыз гара, узун кирпиклярини галдырыб, тялясик башыны тярпятди:
– Бяли, – дейиб айага дурду. – Онда гедим.. .
– Хялялик, Люсйен, саламат гал. Озюню гёзля, бир дя хястялянмя.. .
– Йахшы.. .
Равик кагыза няся йазыб она верди:
– Йохундурса, бундан ал, – деди, – ан йахшы дярмандыр. Пулун хамысыны да Бобайа
вермя!
Гыз гюлюмсяйиб башыны тярпятди. О да, Равик дя билирди ки, хамысыны веряджяк. Люсйен
адамларын арасында гёздян итяня кими Равик онун архасынджа бахды, сонра ишаря иля
хидмятчини чагырды. Гёй шлйапалы гадын йеня йолуну онун йанындан салды. Хяр шейя
гёз гоймушду. Алиндяки гатланмыш гязетля озюню йелляйя - йелляйя гайырма дишлярини
агардырды:
– Сян йа импотентсян, йа да натараз, азизим! – Равикя чатанда мехрибанлыгла
диллянди. – Чох саг ол, сяня мювяффягиййятляр.. .
Равик дуруб, бюркюлю гаранлыга гарышды. Шяхярин башы узяриндя тез - тез шимшяк чахса
да, хава сакит иди. «Лувр» музейинин гапысындан ишыг гялирди. Ачыг иди. Ичяри гирди.. .
Музей бу гюн геджя йарыйаджан ишляйирди. Бязи заллардан ишыг гялирди. О, гур ишыга
гярг олмуш няхянг гября охшайан Мисир павилйонуна кечди. Уч мин аввял йашамыш
фиронлар даша дёнмюшдю. Бязиляри отурмуш, бязиляри дя айаг устя дайанмышды вя  гранит гёзляри дястя - дястя гязишян тялябяляря, башларында дябдян дюшмюш шлйапа олан
гадынлара, дарыхдыгларындан бура гялян йашлы кишиляря зиллянмишди. Бурада тоз, мейит,
абядиййят гохусу бир - бириня гарышмышды.. .
Йунан павилйонундакы гёзяллик илахяси Венеранын хейкяли онюндя она охшары
олмайан гызлар дайаныб няся пычылдашырды. Равик айаг сахлады. Мисирлилярин
гранитиндян, йашыл рянгя чалан сийенитляриндян сонра йунанларын мярмяри адама
зяриф декадент тясири багышлайырды. Инджя нахышларла ишлянмиш Венера мямнун -
мямнун чимян эвдар гадына бянзяйирди. Гянирсиз гёзял иди вя озюню бюсбютюн
унутмушду. Гюняш Аллахы Аполлон ися гёркяминдян хомосексуалистя охшайырды,
гяряк, идманла чох мяшгул олайды. Хейкаллярин хамысыны заллара гоймушдулар,
онлары олдюрян дя бу иди. Анджаг хямин заллар мисирлиляря хеч ня эляйя билмирди,
чюнки онлар эля илкиндян гябир вя сярдабяляр учюн дюзялдилмишди. Йунанлара ися
гюняш, хава, Афинанын гызылы шяфягляриня бялянмиш сютунлар лазым иди.. .
Равик хейкалляря баха - баха ирялиляди. Пиллякянли бёйюк зал гуртармаг билмирди.
Бирдян лап хюндюрдя зяфяр илахяси Нике гёрюндю.. .
Ону ахырынджы дяфя гёрдюйю вахтдан чох кечмишди. Онда хава тутгун иди вя бу
мярмяр хейкял диггяти о гядяр дя джялб элямирди; музейин пянджярясиндян сюзюлян
гыш гюняшинин солгун шюалары зяфяр илахясини, санки, ушюдюрдю, она гёря дя
бюзюшмюшдю. Анджаг инди пиллякянин башында, мярмяр гями тясвиринин устюндя
дайанмышды, прожекторларын гур ишыгы дюз устюня дюшюрдю, о да пар - пар парылдайырды,
ганадларыны гярмишди, эля бил, кюляк онун палтарыны бир аз габага айилмиш бядяниня
сыхмышды вя дейярдин, индичя учаджаг. Адама эля гялирди ки, онун арха тяряфиндя
шяраб рянгли Саламина дянизи угулдайыр вя башы устюндяки сяманын узюня гара
мяхмярдян хясрят пярдяси чякилиб.. .
Бу зяфяр илахяси ахлаг нормаларындан бихябяр иди, хеч бир дярд - сяр дя танымырды.
Таныдыгы бир гялябя иди, бир дя мяглубиййят вя онларын да арасында, демяк олар ки,
фярг гёрмюрдю. Адамын аглыны чашдырмыр, анджаг «гял - гял» дейирди. Джазибядар
дейилди, анджаг «дурма, гял» дейирди. Хеч няйини дя гизлятмирди, анджаг али иля эйиб
йерини ортяряк, хамыны мяхз ора бахмага мяджбур эдян Венерадан чох чялб эдирди.
О, гушларла, гямилярля, кюлякля, далгаларла, уфюгля гохум иди.. . Йурду - йувасы йох
иди онун!
«Йурду - йувасы йохду.. . – Равик уряйиндян кечирди. – Хеч лазым да дейил. Бютюн
гямиляр она йурд - йува олуб. Бютюн мюхарибя вя гяхряманлыг мейданлары, хятта
йениляндя беля она йурд - йува олуб! Тяки умидини итирмясин! О тякджя зяфяр илахяси
дейил, хям дя мюхтялиф маджяралар вя бир дя гылынджы гынына гоймайан мюхачирлярин
илахясидир».
Йан - йёрясиня бахды. Залда хеч кяс галмамышды. Тялябяляр дя, алляриндя «бялядчи»
заллары долашан адамлар да эвляриня гетмишдиляр. Бяли, эвляриня! Бяс о? Йурдсуз -
йувасыз бир адамын эви, узагбашы, киминся хяйяджанлы гялбинин бир гушяси оларды вя
чох чякмязди ки, о да учуб - дагыларды.. . Вятянсиз адамын гялбиня гонан мяхяббятин
она там хаким кясилмясинин, уряйини шан - шан элямясинин сябяби дя эля бу
дейилдими? Эля буна гёря дя мяхяббятдян узаг гачмага чалышмырдымы? Бу
мяхяббят дя ал чякмяйиб онун далынджа дюшмядими? Ахырда да тапыб диз
чёкдюрмядими? Йох, дуруш гятиря билмяди, чюнки гяриб олкянин сюрюшкян бузу
догма торпагын этибарлы агушу дейилди.. .  Гёзляри няйися алды. Баладжа, аг бир шей иди, учурду.. . Гёрдю ки, кяпянякдир.
Дейясян, ачыг гапыдан гирмишди. Бялкя дя, Тюлери паркындакы гызылгюллярин исти
гойнунда мяст ола - ола йатаркян севгилилярин пычылтысына сяксяниб ойанмышды,
ойряшдийи гюняш ишыгына бянзямяйян гур лампа ишыглары гёзлярини гамашдырмыш, о,
озюню ора - бура вурмага башламыш, ахырда музейин чох да ишыглы олмайан гиришини
сыгынаджаг билиб, ичяри гирмишди. Инди ися тезликля оляджяйи бу бёйюк залда инадла
вурнухур, чыхмага йол ахтарырды. Анджаг бир аздан йоруладжаг, йа карнизин устюня, йа
пянджярянин габагына, йа да лап йухарыда ишыг сачан илахянин чийниня гонуб йатаджаг,
сяхяр ойанан кими лячякляриня гонуб ширя йыгмаг учюн гюл – хяйат ахтараджаг,
анджаг тапа билмяйяджяк вя беляликля, ахшам дюшяджяк, о, йеня йоруладжаг, миниллик
тарихи олан мярмярин устюндя йатаджаг, гетдикджя зяифляйяджяк вя гюнлярин бир гюню
зяриф джайнаглары бошаладжаг, вахтсыз хязан вурмуш йарпаг кими йеря дюшяджяк.. .
«Сентименталлыга бах! – Равик уряйиндян кечирди. – Зяфяр илахяси вя дидяргин
дюшмюш кяпяняк! Ня уджуз бянзятмядир! Анджаг адамын гялбини даха чох риггятя
гятирян бу уджуз шейляр – уджуз бянзяйишляр, уджуз хиссляр, уджуз сентименталлыг
дейилми? Бяс онлары уджузлашдыран ня иди? Онлардакы айдын хягигятми? Бычаг
сюмюйя дайананда озюню кюбарлара бянзятмяк арзусу йаддан чыхыр! »
Кяпяняк алагаранлыг гюббядя гёздян итди.. .
Равик музейдян чыхды. Байырын исти хавасы узюня вурду, эля бил, илыг су иля долу
ваннайа гирди. Дайанды. Уджуз хиссляр! Инди озю уджузларын уджузу дейилдими? Узаг -
узаг асрлярин кёлгяси гонмуш бёйюк хяйятя бахды вя бирдян она эля гялди ки, ким
ися баш - гёзюню йумруглайыр. Аз галды, бу йумруг селиня таб гятирмяйиб сяндялясин.
Ганадларыны гярмиш дюмаг Нике гёзляри онюндян хяля чякилмямишди, анджаг онун
архасындан, гаранлыглардан башга бир гадын суряти дя баш галдырмышды. Гах уджуз, гах
да гиймятли гёрюнян бу сурят онун хяйалыны эля чашдырмышды ки, эля бил, ипяк
Хиндистан орпяйи тиканлы гызылгюл колунун устюня дюшмюшдю: сян дартырсан, о
гопмур, тиканлар гызылы рянгя чалан илмяляри бярк - бярк тутуб бурахмыр вя онлар бир -
бириня эля сармашыб ки, гёзюн тиканлы будагларла ишылдайан саплары сечя билмир.. .
Сурят! Сурят! О гяляндя ким сорушур ки, уджуздур, йа гиймятли, бирдяфяликдир, йа
миндяфялик? ! Гялмямишдян габаг ня гядяр истяйирсян, соруш! Анджаг эля ки гялиб
сяни тапды, бютюн суаллар гуртарыр. Гялиб сяни асир эляйян дя мяхяббятин озю олур,
даха тясадюфян онун адыны дашыйан адам йох! Ал - алван хяйал дюнйасынын кор
элядийи адам йахшыны писдян сечя билярми? Мяхяббят хара, олчю хисси хара.. .
Галын думан, аз гала, йерля гёйю бирляшдирмишди. Сяссиз чахан шимшякляр хярдян
кюкюрд гохулу бу думаны бирджя анлыга геджянин гаранлыгындан гопарырды. Индиджя
йагыш йагаджагыны хябяр верян бюркю синя - синя гялиб эвлярин дамына гонмушду.
Равик, Риволи кючясиля узюашагы гедирди. Магазаларын айпарашякилли витринляри гур
ишыга бялянмишди. Кючядя адам чох идн. Бир - биринин ардынджа дюзюлмюш автомобилляр
сайрышан зянджир хялгяляриня охшайырды. «Мян дя бу минлярля адамын бирийям, –
Равик уряйиндян кечирди, – аллярим джибимдя, ахшам гязинтисиня чыхмыш адамларла
даш - гашлы, бярбязкяли витринлярин йанындан саймазйана кечиб гедирям, анджаг
дамарларымдан ахан ган йеня джошуб, бейним думанланыб, хяр шейи гарышдырыр, агы
гара, гараны аг гёстярир. Йанымдан кечян адамларын алляри алимя, палтарлары
палтарларыма тохунур, узюмя йад бахышлар гонур, машынларын угултусуну, адамларын
сясини эшидирям, бу гайнар хяйатын герчяклийини дуйурам вя билирям ки, мян дя  хямин адамлардан бирийям. Анджаг озюмю лап узагда, айдан да о тяряфдя хисс
эдирям, санки, узаг бир планетя дюшмюшям, мянтигин, хягигятин уню оралара йетмир
вя дахилимдян гялян бир сяс киминся адыны харайлайыр. Билирям ки, мяни сехирляйян
бу ад дейил, анджаг буна бахмайараг, харайлайыр, гёрюр, джаваб гялмир, йеня
харайлайыр, бу дяфя дя джавабы сюкут олур. Бу сюкутда нечя - нечя харайлар батыб, хеч
бириня джаваб чыхмайыб.. . Озю дя буну билир, анджаг йеня харайлайыр. Бу харай вюсал
геджяляринин, олюмюн харайыдыр, няшянин вя гетдикджя итирилян шюурун харайыдыр,
джянгялликлярин, сяхраларын харайыдыр! Бу харайлара мин джюр джаваб тапарам, анджаг хеч
бири мян дейян олмайаджаг, чюнки о джаваб мяним имканым хариджиндядир, она хеч
вахт алим йетмяйяджяк.. . »
Мяхяббят! Бирджя сёздя гёр няляр гизлянир! Онда шяхвят хиссиндян тутмуш мюгяддяс
гялб чырпынтылары, адиджя аиля гурмаг хявяси, вяхши эхтирас вя Йакобун мялакя иля
тякбятяк дёйюшюня гядяр хяр шей вар! «Ишя бах! – Равик гедя - гедя дюшюнюрдю. –
Йашым гырхы отюб, нечя - нечя хяйат мяктяби кечмишям, гах йыхылмышам, гах
дурмушам, хяйат тяджрюбяси газанмышам, билик ойрянмишям, иллярин сюзгяджиндян
кечмишям, бяркимишям, йахшыны писдян айырмагы, сойугганлы олмагы ойрянмишям,
анджаг хеч вахт мяхяббят сорагында олмамышам, она инанмамышам вя билмямишям
ки, ня вахтса гялиб мяни дя тападжаг. Инди будур, гялиб чыхыб вя хеч бир хяйат
тяджрюбяси дя кёмяк элямир, аксиня, ону даха да гызышдырыб аловландырыр. Хисслярин
аловунда ганлы - гадалы иллярин гурумуш одунундан вя бир дя гахаджа дёнмюш
арсызлыгдан башга йахшы йанан озгя шей тапылармы?! »
Равик гедир, хей гедирди.. . Гуртармаг билмяйян геджя дя онун аддым сясляриндян
сяксянирди. Хеч няйя фикир вермирди, эляджя гедирди.. . Ня гядяр гетдийини билмяди вя
бир дя гёзюню ачыб гёряндя ки, Рафаел проспектиндяки парка гялиб чыхыб, о гядяр дя
тяяджджюблянмяди. .
Бу да Паскал кючясиндяки эв! Бу да мяртябяляр вя гетдикджя гаранлыга гарышан
евляр.. . Бязиляриндян ишыг гялирди. Жоанын пянджярясини тапды. Орада да ишыг йанырды,
евдяйди. Ким билир, бялкя дя, йох иди, озю йана - йана гоймушду. Гаранлыг отага
гирмякдян зяхляси гедирди. Озю дя беля дейилдими? Эвя йахынлашды. Бинанын
габагында хейли машын дайанмышды. Онларын ичиндя сары рянгли бир «Родстер» дя
варды. Пис дейилди, йарыш машынларына охшадылмышды. Бялкя дя, «о»нун машыны иди. Асл
актйор малы иди. Гырмызы рянгли дяри отураджаглар, тяййарядяки кими ичи лазымсыз
алятлярля долу бёйюк гуту.. . Албяття, «о»нунку иди.. . «Гысганмага башламышам? –
дейя тяяджджюбля уряйиндян кечирди. – Ону тясадюфян илишдийи адама гысганырам?
Мяня дяхли олмайан бирисиня гысганырам? Йох, адамдан уз дёндярмиш мяхяббятин
озюня гысганмаг олар, даха онун йёнялдийи адама йох! »
Тязядян парка гайытды. Гаранлыглардан гялян гюл - чичяк гохусу торпагын, шех
дюшмюш йарпагларын атриня гарышмышды. Бу атир эля гюджлю иди ки, адятян, туфангабагы
беля оларды. Бош отураджаг тапыб айляшди.. . «Йох, ону атмыш гадынын эвинин
габагындакы отураджагда айляшиб гёзюню пянджяряйя зилляйян геджикмиш мяшуг мян
дейилям! Гялбиндя баш галдырмыш арзуларын йериндян ойнатдыгы адам мян дейилям!
Онлары алт - юст элямяйя гюджюм чатар, анчаг нейляйим, озюмля баджармырам! Йох,
инди тарихин тякярини гери фырладараг бир аз бундан габаг эйни шейляри гулагыма
пычылдайан о сарышын ифритяни гайтармаг учюн омрюмюн йарысындан кечмяйя хазыр  олан ахмаг мян дейилям! Йох, лянят шейтана, бурада мискин - мискин отуруб
гысганджлыгдан сарсылан, аз гала, дуруб о сары машына од вурмаг истяйян дя мян
дейилям! » Джибляриндя сигарет ахтарды. Зяиф гёзярти.. . Гёзя гёрюнмяйян тюстю.. .
Хавада одлу гёвс джызараг йеря дюшян гибрит чёпю… Нийя йухары галхмады? Галхса,
ня оларды? Хяля гедж дейилди, ишыг йанырды. Озюню, нечя лазымдырса, эля дя апара
билярди. Нийя гедиб ону озю иля апармады? Инди хяр шей артыг айдын оландан сонра?
Нийя гётюрюб апармады, онун айагыны бирйоллуг бу эвдян кясмяди?
Гаранлыглара бахды.. . Ня хейри оларды? Бир шей чыхардымы? Бяс о бири? Башгасынын
уряйиндян хеч кяси, хеч няйи, хеч вахт чыхарыб атмаг олмазды.. . О геджя, йанына
гяляндя сахласайды, неджя оларды? Нийя беля элямяди?
Сигарети атды.. . Хя, она гёря ки, бу гялиш бяс элямирди.. . Она гёря.. . О, чох шей
истяйирди, о гялиш бяс элямязди. Бундан сонра лап йеня гялсин, гой мин дяфя гялсин,
хяр шей унудулсун, изи - тозу галмасын, хейри йох иди, бяс элямязди.. . Чох гярибя, чох
дяхшятли олса да, бяс элямязди.. . Чюнки ня вахтса, няся дюз гятирмямишди, ня вахтса
ону гойнуна алыб алова дёндяряджяк гюзгюйя туш гялмямиш, йанындан отюб зюлмят
долу бир бошлугда азмышды вя инди хямин гыгылджымы хеч кяс иля гайтармаг олмазды.
Бир гюзгю йох, лап мин гюзгю олсун, хейри йох иди. Ола билсин ки, бу гюзгюляр онун
бир парчасыны тутсун, анджаг ня хейри, гайтара билмяйячякдир. О гыгылджым чохдандыр
мяхяббятин сонсуз ангинликляриндя хяйал кими сюзюр, онун гойнунда думанлы,
гарышыг изляр салырды вя мялум шейдир ки, о думанлы йоллар хеч вахт гёй гуршагына
дёнюб, хясрятиндя олдугу зирвянин башына долана билмяйяджяк! Кечмишин сехирли
алями дагылмыш, умидляр чилик - чилик олмушду вя галан йалныз инилти - сызылты иди.. .
Бинадан бир адам чыхды. Киши иди. Равик дикялди. Сонра бир гадын да гялди. Няйяся
гюлюшдюляр. Онлар дейилди. Машынлардан бириня отуруб гетдиляр. Йеня сигарет
йандырды. Онлар олса, нейляйярди? Жоаны сахлайа билярдими? Умумиййятля, бу
дюнйада няйися тутуб сахламаг олардымы? Йох, узагбашы хюлйалары тутуб сахламаг
олар.. . Анджаг хюлйалар да бяс эдярдими? Даха няйи сахламаг оларды? Дуйгуларын
алтында гизлинджя джошан омюр бурулганындан баш ачан тапылармы? Хисс вя дуйгулар
онун богуг угултусуну маса, чыраг, вятян, инсан, мяхяббят кими варлыглара
чевирир.. . Узагбашы, уряйиня няся дамыр, няйися алаторан шякилдя гёрюрсян.. . Бу, бяс
дейилдими?
Йох, бяс дейилди! О вахт бяс оларды ки, буна инанасан. Агяр шюбхя далгасы бюллуру
бир дяфя сындырыбса, ону, узагбашы, йапышдырмаг олар. Йапышдырыб, бир вахт ишым - ишыл
ишылдайан бюллурун сыныг парылтысына баха - баха озюню алдадарсан. Йох, хеч няйи
гайтармаг олмаз, хеч няйи илкин шяклиня салмаг мюмкюн дейил. Хечджя няйи! Хятта
Жоан бундан сонра гайытса да, аввялкинин эйни олмайаджаг. Йапышдырылмыш бюллур
кими.. . О ан кечиб гетмишди, даха гери гайтара билмяздин.. .
Кяскин, дёзюлмяз бир агры хисс эляди. Няся ичини дограйыр, парча - парча эдирди. «Илахи,
илахи! Гёряджяйим гюнляр вар имиш! Мяхяббят мяни гёр ня кёкя салыб! Дёнюб озюмя
бахырам, анджаг хейри йохдур. Билирям ки, инди гайытса да, бир вахт йеня итиряджяйям,
анджаг гялбимдяки истяйи бога билмирям. Ону мейитханадакы гуру джясяд кими
дограм - дограм эляйирям, анджаг мян доградыгджа гызышыр, джанланыр. Билирям ки, ня
вахтса хяр шей совушуб гедяджяк, йеня хейри йохдур.. . »
Гёзляри гамаша - гамаша пянджяряйя бахды вя бирдян - биря оз - озюня лап гюлюндж
гёрюндю, анджаг бунун да хейри олмады.. .  Шяхярин башы узяриндя гяфлятян илдырым чахды, ири йагыш дамджылары йарпаглары
дёйяджляди. Равик айага дурду. Эля бил, кючяляря гюмюшю нур чилянирди, йагыш да
астадан зюмзюмя эляйирди. Узюня дяйян илыг дамлалардан хошхалланды. Вя бирдян
озюня гюлюндж гёрюнмяси дя, мискинлийи дя, агрылары да йадындан чыхды, бирджя ону
билди ки, йашайыр. Бяли, о йашайырды! Йашайырды вя хяйат да ону бяркя - боша салырды.
Даха тамашачы кими хяр шейя кянардан бахмырды, йеня хиссляри джошмушду, домна
собаларынын бухарыларындан чыхан алов кими гёйляря пярвазланырды. Инди фярги йох иди,
истяйир хошбяхт олсун, истяйир бядбяхт, асас мясяля о иди ки, йашайырды, йашадыгыны да
бютюн варлыгы иля дуйурду вя бу да она бяс иди!
Пулемйот атяши кими гёйлярдян башына алянян йагышын алтында дайанмышды. Дайаныб
да йагыша, туфана, дянизя, торпага дёнмюшдю вя гёйлярин шимшяйи инди онун
бейниндя чахырды. Кюкрямиш тябиятин бир хиссясиня чеврилмишди; инди хяр шей
гарышмышды, адларын гойдугу сярхяд гётюрюлмюшдю, мяхяббят дя, чошгун дянизляр
дя, эвлярин дамына гонмуш солгун ай ишыгы да, далгайа бянзяйян Йер кюряси дя бир
олмушду, бютюн бянд - бяря дагылмышды, онун озю дя бунлардан бири иди.. . Йашамаг
вя бу йашамагы дуймаг хисси хошбяхтлийи дя, бядбяхтлийи дя бош гилиз кими узаглара
атмышды.. .
– Сян, эй гёйлярин ишартысы! – Бу сёзляри о, ишыг гялян пянджяряйя деди, гюлдю вя
гюлдюйюндян дя озюнюн хябяри олмады. – Сян, эй гюлюзлю мяляк! Йер узюндя
сяндян дя йахшысы, гёзяли, агыллысы, мехрибаны, этибарлысы, хяссасы олмасына
бахмайараг, гялбимя абяди хаким кясилян афят! Сян, эй талейин бир геджя йолума
чыхарыб омрюмя абяди хякк элядийи тясадюф! Сян, эй чайлар кими чаглайан, урякляри
даглайан, мяндян хябярсиз гялбимя йол тапан гяфил мяхяббят! Сян, эй мяндя
мюгавимятдян башга хеч няйя раст гялмяйян, лакин бу мюгавимяти сындырмайынджа
ял чякмяйян вя сонра даха чох шейляр тяляб этмяйя башлайан мяляк, сяня саламлар
олсун! Хеч инанмаздым ки, ня вахтса гялиб сянин пянджярян онюндя беля
дайанаджагам. Йагыш бядянимдян сел кими ахыр, анджаг о, сянин алляриндян дя, бютюн
бядяниндян дя хярарятлидир, сойугдур, йумшагдыр. Бойнуму бюкюб дайанмышам,
гысганджлыг хисси гялбими дидир, истяйя - истяйя, нифрят эляйя - эляйя, хейран гала - гала,
дуа эдя - едя сяни арзулайырам, сяня «саг ол! » дейирям! Чюнки гёйдян атдыгын
шимшяк мяни аловландырды! Бу бир парча шимшякдян хамынын гялбиндя вар! Сян
мяним гялбимя хяйат гыгылджымы, ани бир алов салдын!
Мян инди бу дюнйайа мязуниййятя гялян, арсыз - арсыз кимяся джясарятля, ришхяндля
бахан мейит дейилям! Хеч няйя дя биганя галмырам! Азаб чяксям дя, йашайырам,
хяйат ня деся, ону да эляйирям, онун хяр туфанына да дёзмяйя хазырам. Гой танры
озю сяня йар олсун, эй урякдян уряйя гонан мадонна, румын ляхджясиндя данышан
зяфяр илахяси Нике! Эй ширин арзу вя йаланчы хяйал, хансы Аллахынса сындырдыгы гюзгю,
сян, эй хеч нядян хябярсиз, мин йаша! Бунлары сянин озюня хеч вахт демяйяджяйям,
чюнки инсафсызсан, истифадя эляйярсян! Анджаг сян мяня ня Платонун, ня дя
пайызгюлляринин, ня гюдрятли поезийанын, ня дя мярхямят хиссинин, ня дюшкюнлюйюн,
ня дя бёйюк - бёйюк умидлярин гайтара билмяйяджяйи бир шейи гатардын! Бу, адиджя,
мяналы, чылпаг хяйатдыр! Хямин хяйаты йашамаг ики мюхарибянин арасындакы дёврдя
мяня джинайят кими гёрюнюрдю.. . Сяня саламлар олсун! Сяни мин йаша! Бунлары
билмяк учюн сяни итирмяли идим! Бир дя саламлар олсун!  Йагыш гёйюн узюня гюмюшю пярдя чякмишди. Кол - кос атри хяр йаны бюрюмюшдю.
Джана гялмиш торпаг оз атри иля йагыша «саг ол! » дейирди. Узбяюз эвдян кимся
йюйюря - йюйюря гялиб сары «Родстер»ин чадырыны галдырды. Гой ким олурса олсун, даха
фярги йох иди!
Геджя дюшмюшдю вя улдузлардан алянян йагыш даша дёнмюш шяхярин хийабанларына,
баг - багчаларына джан верир, бяхяр гятирирди. Милйон - милйон чичякляр, агаджлар ал - алван
лячяклярини онун габагына сярмишди вя о да чякинмядян озюню бу милйонларын гениш
ачылмыш гойнуна атыр, ляляк - ляляк олмуш будагларын арасы иля сюзюляряк торпагын
дярин гатларына ишляйир, милйон - милйон вюсал хясрятли кёклярин бойнуна доланырды!
Йагыш да, геджя дя, тябият дя, бой атан кёкляр дя оз ишиндя иди, ня дагынты, ня олюм,
ня джани, ня мюгяддяс фюрер, ня гялябя, ня дя мяглубиййят дярди чякирди. Онлар хяр
ил беля иди, Равик дя бу геджя онлара йолдаш олмушду.. . «Сян, эй пийаля гёнчя, сян,
эй онюмдя ачылан хяйат, хяйат, бир дя хяйат, хош гялмисян! Танры сяня йар олсун! »
Тяляся - тяляся багларла, гючялярля гери гайыдырды. Хеч дёнюб архайа да бахмыр, эля
хей гедир, гедирди. Бир аз сонра ары пятяйи кими гайнашан Булон мешяси ону оз
гойнуна алды. Йагыш агаджларын йарпаг чятирлярини дёйяджляйир, онлар да, санки,
йелляня - йелляня она джаваб верирди.. . Вя бирдян Равикя эля гялди ки, джаванлашыб,
омрюндя илк дяфя гыз йанына гедир.. .

Ийирьми дёрьдюнджю.

– Ня буйурурсунуз? – Хидмятчи Равикдян сорушду.
– Мяня бир.. .
– Ня? – Равик сусурду. – Сизи баша дюшмядим, мюсйё.
– Ня олурса олсун.. . Няся бир шей гятирин.. .
– Бир гядях «Перно» олар?
– Олар.. .
Равик гёзлярини йумуб, тязядян йаваш - йаваш ачды. Киши йериндя иди! Йох, бу дяфя
йаныла билмязди.. .
Хааке гапынын агзындакы столун архасында отурмушду. Тяк иди, чёряк йейирди.
Столун устюндяки гюмюш мяджмяйидя ики бёлюнюб гызардылмыш дяниз хярчянги, ичиндя
буз олан баладжа ведрядя ися бир шюшя «Шампан» шярабы варды. Йанында дайанмыш
хидмятчи салата помидор дограйырды. Равик бунларын хамысыны эля айдын гёрюрдю ки,
дейярдин, хямин мянзяряни кимся гёзляри онюндя мумдан дюзялдирди.. . Хааке
шюшяни сярин судан чыхаранда бармагындакы узюйю гёрдю. Гырмызы гашына герб
чякилмиш бу узюк хям дя шяхси мёхюр авязи иди. Дюмаг коппуш алляр дя, хямин
юзюк дя Равикя йахшы таныш иди. Икисини дя о джялладлар «хушсузлашдырма» методуна ал
атанда гёрмюшдю: хушу башындан чыханаджан дёйдюляр, сонра узюня гур ишыг салыб,
айылтмаг учюн бир ведря су тёкдюляр. Хямин анда Хааке, шах палтарына су дюшмясин
дейя, эхтийатла гери чякилди, дюмаг коппуш алини Равикя узадараг бидж - бидж гюлдю:
«Бу хяля муштулугдур.. . Хяля ня гёрмюсян ки.. . Инди о адлары дейирсиниз, йохса
давам элятдиряк? Хяр шейя гюджюмюз чатар.. . Гёрюрям ки, дырнагларыныз да хяля
йериндядир.. . »
Хааке башыны галдырды вя дюз Равикин гёзляринин ичиня бахды. Равик гюджля озюню
сахлайыб йериндян тярпянмяди. Гядяхи гётюрюб бир гуртум алды, бахышларыны биртяхяр
салат габына тяряф дёндярди, санки, онун, неджя хазырландыгы иля марагланырды.  Хаакенин ону таныдыгыны дягигляшдиря билмяди. Хисс этди ки, бирджя анын ичиндя бютюн
кюряйи суйа дёндю. Бир аз кечяндян сонра гёзюнюн уджу иля йеня о тяряфя бахды.
Хааке йейирди вя гёзляри дя бошгабында иди. Даз кялляси ишым - ишым ишылдайырды. Равик
йан - йёрясиня нязяр салды. Ресторан агзына кими долмушду, хеч ня элямяк олмазды.
Йанында силах йох иди вя бош алля онун устюня атылса, о дягигя беш - он адам
тёкюлюшюб аралайаджаг.. . Ики дягигядян сонра да полис озюню йетиряджяк.. . Башга чыхыш
йолу йох иди, гяряк, гёзляйяйди, Хааке чыханда далынджа дюшяйди, харада галдыгыны
ойряняйди.. .
Озюню мяджбур эляйиб сигарет йандырды, йалныз ону чякиб гуртарандан сонра Хааке
тяряфя бахды. Архайын - архайын атрафына нязяр салды, гуйа, кимися ахтарырды. Хааке
йемяйи гуртармышды. Дясмалла додагларыны силирди. Озю дя буну икиялли эляйирди.
Дясмалы дарта тутуб, аввялджя алт додагыны, сонра да уст додагыны гурулады, эля бил,
гадын кими додагларындакы бойаны гётюрюрдю. Силя - силя дя тяфяринджля Равикя
бахырды.. .
Равик бахышларыны дёндярди. Хисс этди ки, Хааке хяля дя она бахыр. Ишаря иля
хидмятчини чагырыб, бир «Перно» да гятиртди. Башга бир хидмятчи дя Хаакенин столуну
йыгышдырырды. О, хярчянгин сюр - сюмюклярини бир йеря йыгыб, бош гядяхи долдурду,
гедиб, ичиндя джюрбяджюр пендир олан тязя бир мяджмяйи гятирди. Хааке «Бри» пендирини
гёстярди.
Равик йеня сигарет йандырды. Гёзюнюн гулагы иля бир дя о тяряфя баханда гёрдю ки,
Хааке хяля дя нязярлярини ондан чякмяйиб. Артыг буна тясадюф демяк олмазды.
Равик хисс эляди ки, титряйир. Агяр Хааке ону таныйыбса.. . Йанындан кечян
хидмятчини сахлады:
– Бу «Перно»ну мяним учюн байыра апарарсыныз? Артырмада отурмаг истяйирям, ора
сяриндир.
Хидмятчи тяряддюд эляди:
– Пулуну бурада версяниз, йахшы олар. Ора башгасы бахыр. Сонра мян озюм
гятирярям.. .
Равик башыны булайыб, пул чыхарды:
– Йахшы, буну бурада ичярям, байырда айрысыны сифариш верярям. Онда гарышыг
дюшмяз.
– Олду, мюсйё! Тяшяккюр эдирям, мюсйё!
Равик тялясмядян гядяхини бошалтды. Билирди ки, Хааке хамысына гулаг асыр. Равик
данышанда йемяйиня ара вермишди, инди ися тязядян башлады.. . Равик дя бир хейли
сакитджя отуруб галды. Агяр, догрудан да, Хааке ону танымышдыса, онда бирджя йолу
галырды: озюню эля гёстярсин ки, гуйа, ону танымайыб вя артырмадан излясин.
Бир аз сонра дуруб, тялясмядян байыра чыхды. Демяк олар ки, бютюн столлар
тутулмушду. Равик дайаныб гёзляди, стол бошалан кими кечиб отурду. Бурадан
Хаакенин столунун йарысы гёрюнюрдю. Онун озюню ися гёря билмирди.. . Анджаг, гяряк,
галхдыгыны биляйди, тез далынджа чыхайды. Бир гядях «Перно» гятирдиб, пулуну да
аввялджядян верди ки, истядийи анда дура билсин.. .
– Равик! –Лап йанында адыны чякдиляр. Эля диксинди ки, дейярдин, кимся она гяфил
зярбя эндирди. Жоан иди.. .
Гёзюню дёйя - дёйя Жоанын узюня бахырды.  – Равик! – О, йеня тякрар эляди. – Даха мяни танымырсан?
– Нийя танымырам? ! – Онун гёзляри Хаакенин столунда иди. Дяриндян няфяс алды.
Хяля вахт вар иди. – Жоан! – О, гюджля данышырды. – Сян хара, буралар хара?
– Бу, ня суалдыр? Хяр гюн «Фуке»йя гялмяйян адам олар?
– Тяксян?
– Тякям.
Гёрдю ки, Жоан хяля дя айаг устядир, озю ися отуруб. Тез айага дурду. Инди
Хаакенин столуну гёря билирди.
– Мяним айры ишим вар, Жоан.. . – Бу сёзляри онун узюня бахмадан, тяляся - тяляся
деди. – Ня олдугуну дейя билмярям. Анджаг сянлик иш дейил, гетмяйин мясляхятдир.
– Гетмяйяджяйям, –Жоан отурду, –бахым, гёрюм, о, неджя гадындыр.
– Хансы гадын? –Равик хеч ня анламады.
– Гёзлядийин.. .
– Гадын дейил.
– Бяс нядир?
Жоанын узюня бахды, динмяди.
– Мяни хеч танымаг истямирсян! – Жоан шикайятлянди. – Говурсан! Озюн дя
хяйяджанлысан. Билирям, кимися гёзляйирсян.. . Гой гёрюм, кимдир.. .
«Гяхвя ичмяйи дя беш дягигя чякяр, – Равик уряйиндян кечирди. – Йа да он, он беш
дягигя.. . Сонра да бир сигарет чякяджяк. Йягин, сигарет чякяр.. . »
Гяряк, о вахта гядяр Жоаны биртяхяр башындан эляйяйди.
– Йахшы, – деди, – оз ишиндир! Анджаг гет, башга столда отур.
Жоан джаваб вермяди. Гёзляри парылдады, рянги тутулду.
– Гадын гёзлямирям.. . Лянят шейтана, лап тутаг ки, гадын гёзляйирям, бундан сяня
ня? Гюлюндж олма, Жоан, озюн бир актйорла кефдясян, мяни дя башгасына гысганырсан.
Жоан динмяди. Гёзлярини Равик бахан сямтя чевирди, онун кимя бахдыгыны
мюяййянляшдирмяк истяди.
– Гуртар, Жоан!
– О да озюня башгасыны тапыб?
Равик ня фикирляшдися, бирдян отурду. Хааке онун артырмайа чыхаджагыны эшитмишди вя
агяр, догрудан да, танымышдыса, онун артырмада отурдугуну билмяк учюн мютляг
гялмяли иди.. . Эля ися гадынла отурмагы йахшы иди, даха тябии гёрюнярди.
– Йахшы, – деди, – гал! О дедикляринин дя хамысы бош шейдир. Бир аздан дуруб
гедяджяйям. Мяни таксийя гядяр отюрярсян, анджаг сяни апармайаджагам, разысан?
– Нийя беля мюяммалысан?
– Мюяммалы дейилям. Бурада бир киши вар, чохдандыр ону гёрмюрдюм. Инди онун
харада йашадыгыны ойрянмяк истяйирям, вяссалам.. .
– Гадын дейил?
– Йох, кишидир.. . Озгя хеч ня дейя билмярям. – Хидмятчи онлара йахынлашды. – Ня
ичяджяксян? – дейя Равик сорушду.
– Калвадос.
– Бир гядях калвадос гятирин!
Хидмятчи айагыны сюрюйя - сюрюйя гетди.
– озюн ичмирсян?
– Йох, мян буну ичирям.  – Хеч билирсян, хярдян сяня неджя нифрят эдирям?
– Олан шейдир! –Равик Хаакенин столуна бахды. «Шюшяйя бах, –дейя уряйиндян
кечирди, –титряйир, эля бил, харайаса ахыб гедир.. . Кючя дя, столлар да, адамлар да бу
тутгун шюшянин ичиндяки буланыг мейвя ширясиндя узюрляр.. . »
– Сян буз кими сойугсан, худпясяндсян!
– Жоан, буну башга вахт айырд эдярик.. .
Хидмятчи гядяхи гятириб онун габагына гойанда Жоан сусду. Равик о дягигя
калвадосун пулуну верди.
– Мяни бу гюня салан сян олдун! –Жоан, санки ону дёйюшя чагырырды.
– Билирям.. . –Бирджя анлыга Хаакенин гянд гётюрян коппуш алини гёрдю.
– Сян! Тякджя сян олдун! Хеч вахт мяни севмядин, мяхяббятимля ойнадын, эля ки
гёрдюн вурулмушам, сайа салмадын!
– Дюз дейирсян.. . –Равик онун узюня бахмадан тякрар эляди. – Хяр шей сонрадан
дяйишди.
– Хя, сонра.. . Сонра.. . Хяр шей бир - бириня гарышды. Онда да гедж иди.. . Сян, сянсян
гюнахкар!
– Билирям.. .
– Мянимля бу джюр данышма! – Хирсиндян Жоанын рянги авазыды. – Хеч мяня гулаг да
асмырсан!
– Асырам.. . –Равик онун узюня бахды. Данышмаг лазым иди, няся демяк лазым иди.
Ня олурса олсун, фярги йох иди.. .
– Актйорунла сёзя гялмисян?
– Хя!
– Кечиб гедяр.. .
Гапы тяряфдян мави тюстю галхырды. Хидмятчи йеня гяхвя сюздю. Хааке, дейясян,
тялясмирди.
– Истясям, «йох» дейярдим. Истясям, дейярдим ки, тясадюфян бурадан кечирдим.
Анджаг тясадюф дейил, сяни ахтарырдым. Даха онун йанында галмаг истямирям.
– Хамынын башына гялян ишдир. Беля дя олмалыйды.. .
– Горхурам ондан! Хядяляйир, дейир ки, гюлля иля вураджаг.
– Ня? –Равик, санки, йухудан айылды. –Ня дедин?
– Дейир ки, сяни вураджагам.. .
– Кими? –Равикин фикри айры йердя иди, она гёря дя гедж баша дюшдю. –Беля де..Е. . Сян
дя инанырсан?
– Йаман тез озюндян чыхандыр.
– Бош шейдир.. . Олдюрян адам хеч вахт эля демяз! О да ола актйор.. .
«Мян нийя беля данышырам? –Равик уряйиндян кечирди. – Бу, ня демякдир? Мян
бурада нейляйирям? Бу, кимин сясидир? Бу, кимин сифятидир? Гулагларым нийя
гюйюлдяйир? Бунун мяня ня дяхли? »
– Бунлары мяня нийя дейирсян?
– Онунла узюлюшмяк истяйирям! Истяйирям, сянин йанына гайыдым.. .
«Агяр таксийя минся, геджикяджяйям, такси тапмагым хейли чякяджяк, – Равик
уряйиндян кечирди. – О да йериндян тярпяняня кими гедж оладжаг! »
Айага дурду:
– Гёзля, индиджя гайыдырам, –деди.  – Нейлямяк истяйирсян?
Джаваб вермяди. Тез сякинин о бири тяряфиня кечди, такси сахлатды:
– Бу он франкы гётюрюн, – деди, –мяни бир - ики дягигя гёзляйя билярсиниз? Ичяридя ишим
вар.
Сюрюджю аввялджя пула, сонра да Равикя бахды. Равик гёз вурду. Сюрюджю дя гёз
басыб, пулу алиндя ойнатды.
– Йол хаггы айры оладжаг.. . Озюнюз баша дюшярсиниз.. .
– Айдындыр! –Сюрюджю иришди. –Йахшы, гёзляйирям.
– эля йердя сахлайын ки, тез тярпяня билясиниз.
– Баш устя, шеф!
Равик кючядян кечян адамлары йара - йара гери гайытды. Бирдян гёзю кяллясиня чыхды.
Хааке гапынын агзында дайанмышды. Жоан няся деди, анджаг о эшитмяди.
– Дайан! – деди. – Бу дягигя.. . Бирджя санийя.. .
– Йох! – Жоан дурду. – Пешман оладжагсан!
Жоан аз галырды агласын. Равик озюню биртяхяр гюлюмсямяйя мяджбур этди, бярк - бярк
онун голундан йапышды. Хааке хяля дя орада дайанмышды.
– Отур! Бирджя санийя дя отур!
– Йох!
Жоан дартынды, Равик дя бурахды. Хай - кюй салмаг истямирди. Жоан ири аддымларла
столларын арасындан кечиб гапыйа тяряф гетди. Хааке онун архасынджа бахды. Сонра
бахышларыны аста - аста герийя, Равикя сары дёндярди вя йеня тязядян Жоан гедян тяряфя
чевирди. Равик отурду. Ган бейниня вурду. Пулгабыны чыхарды, санки, няся ахтарырды.
Хисс эляди ки, Хааке столларын арасы иля она тяряф гялир. Биганяликля акс тяряфя бахды,
йохса бахышлары тоггуша билярди.
Гёзляйирди вя бу гёзлямяк дя абядиййятин озю гядяр узун чякирди. Гяфлятян ону
дяхшятли бир горху бюрюдю. Бирдян Хааке гайытмыш олса, нейляйяр? ! Тез о тяряфя
чеврилди. Хааке гёрюнмюрдю. Дюнйа башына фырланды.
– Иджазя олар? – Кимся лап йанында сорушду.
Равик эшитмяди. Гёзляри гапыда иди. Хааке ичяри гайытмамышды. «Тез галхмаг
лазымдыр! Далынджа гачмаг, мютляг тутмаг лазымдыр! » Архадан йеня сяс эшидилди вя
гери дёняндя дёйюкя - дёйюкя галды. Хааке арха тяряфдян гялиб онун йанында
дайанмышды, байаг Жоан отуран бош стула ишаря эдирди:
– Иджазя олар? Бютюн столлар тутулуб, йохса.. .
Равик башы иля: «хя», – деди, чюнки данышмага хейи галмамышды. Байаг бейниня
вуран ган инди гери сюзюлюрдю. Хей ахыр, ахырды вя санки, столун алтына тёкюлюрдю,
бядяни бош кися кими дик дайана билмирди. Кюряклярини бярк - бярк сёйкяняджяйя сыхды.
Гёзю, ичиндя сюд кими майе олан гядяхи биртяхяр сечя билди. Гётюрюб ичди. Гядях
даш кими иди. Ону тутан алиня бахды: титрямирди. Титряйян дамарлары, азяляляри иди.. .
Хааке «Финшампан» конйакы сифариш верди. Деди ки, кёхняси олсун. Франсызджа чятин,
озю дя алман ляхджясиндя данышырды. Равик ишаря иля гязетсатан огланы чагырды, «Пари
суар» истяди. Оглан гапыйа тяряф бахды. Гязетсатан арвадын хямишя орада
дайандыгыны билирди. Бюкюлмюш гязети гизлиджя Равикя узатды, пулу алыб арадан чыхды.
«Танымыш олар! – Равик уряйиндян кечирди. – Йохса нийя дуруб гялирди?! »  Буну гёзлямирди. Инди аладж она галырды ки, дайаныб Хаакенин ня эдяджяйини гёзлясин,
она уйгун да хярякят этсин.. . Гязети гётюрюб башлыглара бахды, сонра гатлайыб столун
устюня гойду. Хааке она бахырды.. .
– Гёзял геджядир, –буну Хааке алманджа деди. Равик башыны тярпятди. Хааке
гюлюмсяди:
– Гёзляримя сёз ола билмяз, дюздюр?
– Дейясян.. .
– Сизи аввялджя ичяридя гёрдюм.
Равик диггятини топлайыб, биганяликля башыны тярпятди. Синирляри тарымланмышды,
Хаакенин ниййятини хеч джюр баша дюшя билмирди. Равикин гизлинджя Франсайа кечдийини
билмязди. Анджаг, ола билсин, гестапо буну да билирди.. . Эйби йох, хяля вахт вар.. .
– О дягигя таныдым, – Хааке диллянди.
Равик дёйюкя - дёйюкя онун узюня бахырды.. .
– Чапыгдан таныдым! – Хааке Равикин алнына ишаря этди. – Билдим ки, тялябя
джямиййятинин узвю олмусунуз. Демяли, алмансыныз. Йа да Алманийада
охумусунуз.
Буну дейиб, Хааке гюлдю. Равикин гёзю хяля дя онун узюндя иди. Ола билмязди!
Лап гюлюндж иди! Гяргинлик о дягигя йоха чыхды, дяриндян няфяс алды, йюнгюлляшди.
Хааке ону танымамышды. Эля билмишди ки, алнындакы чапыг тялябя дуелиндя олуб.
Равик дя гюлдю. Хаакейя гошулуб гюлдю. Гюлмяйини сахламаг учюн дя
йумругларыны эля сыхды ки, дырнаглары атиня йериди.. .
– Дюз тапдым? –Хааке мямнун халда сорушду.
– Бяли, дюз тапмысыныз.
Алнындакы чапыгын тарихи йадына дюшдю. Ону гестапонун зирзямисиндя, Хаакенин
гёзляри габагында элямишдиляр. Ган гёзляриня, агзына долурду. Хааке ися инди
дейирди ки, тялябя дуелиндя олуб вя буну тапмасы иля дя ойюнюрдю.. .
Хидмятчи Хаакенин конйакыны гятирди. О, ляззятля гядяхи ийляди.
– Конйакларына сёз ола билмяз, – деди, – антигя олур! Галан шейлярдя.. . –Равикя гёз
басды – олкя батыр. Бордж ичиндя богулур. Бунларынкы диндж вя йюнгюл хяйатдыр.
Бизимля баджармайаджаг!
Равикя эля гялирди ки, даныша билмяйяджяк. Эля билирди ки, данышса, алиндяки гядяхи
стола чырпаджаг, шюшя гырыгларынын хамысыны онун гёзюня сохаджаг.. . Эхтийатла даш кими
агыр гядяхи гётюрдю, ахыраджан ичди, сакитджя гайтарыб йериня гойду.
– Бу, нядир? – Хааке сорушду.
– «Перно». «Абсент» авязидир.
– «Абсент» барядя эшитмишям. Франсызлары кишиликдян салан о дейил? – Хааке иришди. –
Багышлайын, сизи нязярдя тутмурам.
– «Абсент» гадагандыр. Бу да онун авязинядир, зийансыздыр. «Абсент» адамы
кишиликдян салмыр, анджаг нясил артырмага гоймур, она гёря дя гадаган олунуб. Мян
ичдийим анис алмасындан чякилмиш арагдыр, бийан дады верир.
Йох, даныша билирмиш! Хятта хеч хяйяджанланмыр да! Суаллара да сакитджя, сярраст
джаваб верирди. Туфан харадаса дахилиндя иди, хай салырды, угулдайырды, анджаг уздян
сакит иди.. .
– Бурада йашайырсыныз? – Хааке сорушду.
– Бяли.  – Чохдан?
– Анадан оландан.
– Айдындыр! Хариджи олкядя йашайан алман! Бурада анадан олмусунуз?
Равик башыны тярпятди. Хааке конйакыны ичди:
– Халгымызын ан йахшы огулларындан бир нечяси дя харидждя йашайан алманлардыр, –
деди. – Фюрерин мюавини Мисирдя анадан олуб. Розенберг Русийада, Дарре ися
Аргентинада догулуб. Хяр шей дюнйагёрюшюндян асылыдыр, дюз демирям?
– Тамамиля дюздюр.
– Сизин дя беля фикирляшяджяйинизи билирдим! – Хаакенин уз - гёзюндян разылыг йагырды.
О, бир аз стола тяряф айилди вя дейясян, столун алтында дабанларыны да джютляди. –Йери
гялмишкян, озюмю тягдим эдим: фон Хааке!
Равик дя эйни ада иля джаваб верди:
– Хорн!
Аввялки лягябляриндян бири иди.. .
– Фон (ийирми бир) Хорн? –Хааке сорушду.
– Бяли.
Хааке башыны тярпятди, там архайынлашды. Оз зюмрясиндян олан адама туш гялмишди.
– Париси йахшы таныйырсыныз, эля дейилми?
– Бир баладжа.. .
– Музейляри нязярдя тутмурам, –Хааке бидж - бидж гюлдю.
– Няйи нязярдя тутдугунузу баша дюшюрям.
«Ариляр няслиндян олан бу али адам, дейясян, озю батаглыга дюшмяк истяйир, анджаг
йахшы йер тапа билмир.. . –Равик уряйиндян кечирди. –Каш башыны товлайыб ону далда
йеря, йа гёздян ираг бир мейханайа, йа да уджгар бир фахишяханайа чякя биляйдим! –
Бу фикир онун бейниндян илдырым сюряти иля кечди. –Эля йеря ки, габагыма дуран,
алимдян алан олмасын! »
– Бурада йахшы йерляр чохдур, элями?
– Тязяликджя Парисдясиниз?
– Ики хяфтядян бир ики - юч гюнлюйя гялирям. Бу да бир нёв нязарятдир. Чох ваджиб ишдир.
Сон илдя ишляримизи бурада йахшы гурмушуг, ала гедир! Ня иш олдугуну дейя
билмярям, анджаг.. . –Хааке гюлдю. –Бурада хяр шейи пулла алмаг олар. Сатгын
миллятдир. Аз гала истядикляримизин хамысыны ойрянмишик. Чох азиййят чякмирик,
ёзляри гялиб дейирляр. Вятяни сатмаг да бунларда вятянпярвярлийин бир нёвюня
чеврилиб. Чохпартийалылыг белядир. Галиб гялмяк учюн партийалар бир - бирини, беляликля
дя, вятяни сатырлар. Бу, бизим хейримизядир. Чохлу хямфикир тапмышыг, хамысы да
тясирли даирялярдяндир.. . –О, гядяхини галдырыб ичиня бахды, бош олдугуну гёрюб, йеря
гойду. – Хеч силахланмыр да.. . Эля билир, силахланмаса, онларла ишимиз олмайаджаг.
Тяййаряляринин, танкларынын сайыны билсяниз, озюня гябир газан бу халга гюлмякдян
ёлярсиниз.. .
Равик онун дедикляриня гулаг асырды. Бютюн диггятини джямлямишди, анджаг буна
бахмайараг, хяр шей – столлар да, хидмятчиляр дя, ахшам сяринлийиндя гайнайан
хяйат да, кючялярдя шютюйян машынлар да, эвлярин башына доланан ай да, кючялярдя
сайрышан ал - алван рекламлар да, хятта бир вахт онун хяйатыны мяхв элямиш, индися
узбяюз отуруб бошбогазлыг эляйян гатилляр гатили дя она йуху кими гялирди.. .  Ики шыг гейинмиш гыз онларын йанындан кечяндя Равикя бахыб гюлюмсяди. «Озирис»дя
ишляйян Иветта иля Марта иди. Бу гюн истирахят эдирдиляр.. .
– Лянят шейтана, антигя шейлярдир! – дейя Хааке онларын далынджа бахды.
«Каш далда бир кючядя алимя дюшяйди! Дар, бомбош кючя олайды. . Йа да Булон
мешясиндя.. . » – Равик уряйиндян кечирди.
– Бу ханымларын чёряк пулу мяхяббятдян чыхыр, – деди.
Хааке онларын архасынджа бахды:
– Пис дейилляр. Зяннимджя, сизин башыныз беля шейлярдян йахшы чыхмалыдыр, –дейиб
Хааке йеня конйак сифариш верди. – Иджазя верин, сизи дя гонаг эляйим.
– Тяшяккюр эдирям. «Перно» ичяджяйям.
– Дейиляня гёря, бурада йахшы йерляр вар, адам гёряндя аглы башындан чыхыр. –
Хаакенин гёзляри парылдады. О вахт гестапонун зирзямисиндяки гур ишыгда да беляджя
парылдамышды.. .
«Инди онлары йада салмаг лазым дейил, – Равик уряйиндян кечирди. – Инди олмаз! »
– Хеч бириндя олмамысыныз?
– Бир нечясиндя олмушам. Албяття, танышлыг мягсядиля гетмишям. Бу халг хара
йуварланыр? Чох гюман ки, мян хяля йахшыларында олмамышам. Албяття, эхтийат
элядим, адам эля йерлярдя тез илишяр.
Равик башыны тярпятди:
– О сарыдан нарахат олмага дяймяз. Бурада эля йерляр вар ки, ора турист айагы
дяймир.
– Элясини таныйырсыныз?
– Албяття, лап уряйиниз истяйян кими.
Хааке икинджи конйакы да ичди. Лап архайынлашды. Алманийадакы ангалляр бурада йох
иди. Равик гёрдю ки, о хеч нядян шюбхялянмир вя деди:
– Эля мян озюм дя бу гюн бир аз айлянмяк истяйирдим.
– Догрудан?
– Бяли. Хярдян эляйирям.. . Адам баджардыгы гядяр чох гёрюб - гётюрмялидир.
– Дюздюр! Чох дюздюр!
Хааке ону бирджя анлыга донуг нязярлярля сюздю. «Сярхош элямяк лазымдыр, –дейя
Равик уряйиндян кечирди. –Башга джюр алынмаса, сярхош эляйиб гаранлыг йеря чякмяк
лазымдыр! »
Хаакенин узюндяки ифадя дяйишди. Сярхош дейил, садяджя олараг, фикря гедибмиш.. .
– Хейиф! –няхайят диллянди. –Мян дя гедярдим!
Равик динмяди. Ону хюркютмяк олмазды.
– Бу гюн Берлиня гайытмалыйам, – дейя Хааке саатына бахды. –Саат йарым вахтым
галыб.
Равик халыны позмады. «Мян дя гедярям, – уряйиндян кечирди. –Йягин, хансы
мехманханайаса дюшюб.. . Эвдя галмаз.. . Онунла отагына гедярям, ичяридяджя ишини
битирярям.. . »
– Ики таныш гялясидир, онлары гёзляйирям. – Хааке сёзюня давам этди. –Инди гялирляр.
Онлар да мянимля гедирляр. Чаманданлары вагзала гоймушам. Бурадан бирбаш ора
гедяджяйик.  «Алдян чыхды! –Равик уряйиндян кечирди. Нийя тапанчаны гётюрмядим? Мян ахмаг
нийя эля билдим ки, онда йанылмыш оларам? Инди кючяйя чыхан кими вурардым, гачыб
метрода гизлянярдим.. . »
– Хейиф! –Хааке йеня тяяссюфлянди. – Анджаг эйби йохдур, бялкя, гялян дяфя гетдик.
Ики хяфтядян сонра йеня бурадайам.
Равик дяриндян няфяс алды:
– Олсун, –деди.
– Харада йашайырсыныз? Гялян дяфя зянг вурардым.
– «Принс де Галл» мехманханасында. Эля бу кючядядир.
Хааке джиб дяфтярчясини чыхарыб, унваны йазды. Равик дяфтярчянин йумшаг дяридян
дюзялдилмиш зяриф уз габыгына бахды. Назик гялями дя гызылдан иди. «Гёрясян орада
ня йазылыб? –дейя уряйиндян кечирди. –Йягин, кимися ишгянджяйя, олюмя апаран
хябярлярдир.. . »
Хааке джиб дяфтярчясини йериня гойду.
– Индиджя сёхбят элядийиниз дя гяшянг иди, –деди.
Равик бир анлыга чашды:
– Ону дейирсиниз? Бяли, чох гяшянгдир.
– Актрисадыр?
– Она охшар шейдир.
– Йахындан таныйырсыныз?
– Бяли, йахын танышымдыр.
Хааке далгын халда хараса бахды.
– Бурада ан чятин шей беля бир гяшянг гадынла таныш олмагдыр. Вахт чох аз олур, эля
бир тясадюф дя дюшмюр.
– Дюзялян ишдир.
– Догрудан? Озюнюзюн марагыныз йохдур?
– Няйя?
Хааке сыхыла - сыхыла гюлюмсяди:
– Мясялян, индиджя сёхбят элядийиниз гадына.. .
– Зярря гядяр дя.. .
– Лянят шейтана, пис олмазды. Франсыздыр?
– Дейясян, италйандыр. Хяля башга миллятдян дя гарышыгы вар.
Хааке иришди:
– Пис дейил. Биздя беляси олмур. Бурайа да, неджя дейярляр, башга адла гялирсян.. .
– Башга адла гялирсиниз?
Хааке бир анлыга дурухду, сонра гюлюмсяди:
– Айдындыр! Албяття, йахшы адамлар учюн оз адым вар. Анджаг башгалары учюн тамам
айры адамам. Йери гялмишкян, йахшы йадыма дюшдю, гачгынларла хеч бир алагяниз
йохдур?
– Чох аз, –Равик эхтийатла джаваб верди.
– Хейиф! Бизя бу джюр мялуматлар чох лазымдыр. Хятта авязиндя пул да веририк. –
Хааке алини галдырды. –Мялум шейдир ки, сизин алагяниз олмаз. Анджаг йеня дя ан ади
мялумат беля.. .
Равик хисс этди ки, Хааке онун узюня бахыр.
– Ола биляр, –деди. –Билмяк олмаз, бялкя, ня вахтса раст гялярям.. .  Хааке стулуну она йахын чякди:
– Билирсинизми, мяним бир ишим дя будур, алагяляри тапыб ойрянмяк. Хярдян изя
дюшмяк чятин олур. Бурада йахшы адамларымыз вар.. . –О, мяналы - мяналы гашларыны
дартды. –Бизя гёря бу ишин башга мянасы вар. Шяряфли вязифядир.. . Бир сёзля, вятян
гаршысындагы борджумуздур.. .
– Буна сёз ола билмяз!
Хааке башыны галдырды:
– Танышларым гялди. –Юряйиндя хесаблайандан сонра пул чыхарыб чини бошгабын ичиня
гойду. –Гиймятлярин бошгабын устюня йазылмысы чох рахатдыр. Буну биздя дя тятбиг
отмяк лазымдыр.. . – О дуруб, алини Равикя узатды. – Хялялик, джянаб фон Хорн, сизинля
таныш олдугума чох шадам. Ики хяфтядян сонра зянг вураджагам, –дейиб гюлюмсяди. –
Шюбхясиз ки, хяр шей арамызда галаджаг.
– Сёзсюз! Зянг вурмагы унутмайын.
– Унутмарам. Мян бир дяфя гёрдюйюм сифяти, вердийим вяди хеч вахт унутмурам.
Ёзюмя рява билмярям, сянятим белядир.
Равик онунла узбяюз дайанмышды. Она эля гялирди ки, инди бетон бир дивары
йармалыдыр. Сонра Хаакенин алини оз алиндя хисс эляди. Онун али баладжа вя хяддиндян
артыг йумшаг иди.
Хааке гедяндян сонра ня эдяджяйини билмяйиб, бир анлыга йериндян тярпянмяди.
Сонра отурду. Хисс эляди ки, титряйир. Бир аз отурандан сонра пулуну вериб чыхды.
Хааке гедян тяряфя уз гойду. Бирдян йадына дюшдю ки, о, ики досту иля таксийя
минди. Онда далынджа гетмяйин мянасы йох иди. Хаакейя хансы мехманханайа
дюшдюйюню демишди. Ону тясадюфян башга йердя гёрся, шюбхялянярди. Равик галдыгы
мехманханайа гайытды.
***
Морозов деди:
– Чох агыллы хярякят элямисян.
Онлар Рон - Пуен кючясиндяки кафелярдян бириндя отурмушдулар.
Равик саг алиня бахды. Ону бир нечя дяфя арагла йумушду. Озю билирди ки, сяфехлик
эляйир, анджаг йумаса, дёзя билмязди. Алинин дяриси инди пергамент кими гупгуру
олмушду.
– Башга джюр хярякят этмиш олсайдын, сяфехлик оларды. Йахшы ки, йанында хеч ня йох
имиш.
– Хя, –дейя Равик инамсыз сясля диллянди.
Морозов онун узюня бахды:
– Сян о гядяр дя ахмаг дейилсян ки, гятл устюндя, йа да она джяхд элядийиня гёря
мяхкямяйя дюшясян.
Равик джаваб вермяди.
– Равик! –Морозов алиндяки шюшяни аджыгла столун устюня гойду. –Хяйалпярвяр олма!
– Хяйалпярвяр дейилям. Нийя баша дюшмюрсян, уряйимя дамыб ки, ону алдян
гачыртдым. Икиджя саат аввял гёрсяйдим, гизли бир йеря чякярдим, йа да башга джюр
эляйярдим.. .
Морозов гядяхляря араг сюздю:
– Буну ич, арагдыр.. . Она йеня раст гяляджяксян.
– Бялкя дя, гялмядим.  – Тападжагсан! О озю гяляджяк. Эля гармаг атмамысан ки, дюшмяйя. Нуш олсун!
Равик дя ичди.
– Гяряк, вагзала гедиб онун гатара миндийини оз гёзюмля гёряйдим.
– Бяс неджя? ! Хяля гюлля дя атайдын! Ан азы ийирми ил каторга алардын. Беля агыллы
идейалардан йеня варындыр?
– Вар! Хеч олмаса, онун гатара миндийиня бахардым.
– О да сяни гёряйди вя хяр шей дя битяйди!
– Гяряк, хансы мехманханайа дюшдюйюню сорушайдым.
– Сорушайдын да, шюбхяйя салайдын да! – Морозов гядяхляри йеня долдурду. –
Гулаг ас, Равик, инди сяня эля гялир ки, дюз элямямисян. Бу фикри башындан чыхар
гетсин! Агяр баджармырсанса, няйися вур, дагыт. Эля шей дейирям ки, хяджмджя ири,
гиймятджя уджуз олсун. Зяннимджя, «Интернасионал»ын «Палма залы»ны дагытсан,
бясиндир.
– Хейри олмайаджаг.. .
– Онда даныш! Йорулана гядяр даныш! Даныш ки, йюнгюлляшясян, сакитляшясян. Рус
дейилсян, йохса бунун хейрини баша дюшярдин.
Равик башыны галдырды:
– Борис, – деди, – билирям, сичовулу олдюрмяк лазымдыр ки, гайыдыб сяни дишлямясин.
Анджаг мян бу хагда даныша билмярям. Онун авязиня фикирляшярям. Фикирляшярям ки,
бир дя раст гяляндя, неджя эляйим. Тяшрихя хазырлашан кими хазырлашаджагам.
Баджардыгым гядяр йахшы хазырлашаджагам. Мяшг эдяджяйям. Хяля он дёрд гюн вахтым
вар. Беля йахшыдыр. Чох йахшы олду. Озюмю сакит апармага ойряшярям. Сян дюз
дейирсян. Сакитляшиб фикрини джямлямяк учюн данышмаг лазымдыр. Буну дюшюнмякля
дя элямяк олар. Сойугганлылыгла дюшюнюрсян, нифрятин даха да артыр. Ону хяйалымда
о гядяр олдюряджяйям ки, гёрюшяндя, артыг ойряшмиш оладжагам. Ойряшяндя адам
биринджи дяфяйя нисбятян чох гятиййятли, сакит олур. Индися гял сёхбят эляйяк. Анджаг
башга шей барядя данышаг. Мяня галса, агаппаг гызылгюллярдян данышарыг. Бир онлара
бах! Бу бюркюлю геджядя гара охшайыр? Эля бил, бу нарахат геджянин ляпядёйяниндяки
кёпюкдюр! Хя, инди разы галдын?
– Йох!
– Йахшы, онда бу йайа бах! Мин доггуз йюз отуз доггузунджю илин йайына! Барыт гохусу верир. Бу гызылгюлляр
дя гялян гыш милйонларла гябрин устюню ортяджяк гара охшайыр. Биз дя бунун саглыгына
бадя галдырырыг.. . Дюз демирям? Йашасын нейтраллыг асри! Йашасын дашгялблиляр
зяманяси! Бу геджя ня гядяр адам гырылыр, Борис! Хяр геджя белядир.. . Чох адам олюр!
Шяхярляр йаныр, харадаса йяхудиляр фярйад гопарыр, чехляр мешялярдя гырылыр,
чинлилярин устюня йапон нефти тёкюб од вурурлар, хябс дюшяргяляриндя азаб, ишгянджя
долу олюм кабусу долашыр.. . Беля бир зяманядя хансы гатилися ганына гялтан эдяркян
кёвряк арвадлар кими гёз йашы ахытмаг йарашармы бизя? Ону тапыб чыраг кими
сёндюряджяйик, вяссалам! Онсуз да айнимиздя башга джюр хярби гейим олдугуна гёря
чох гюнахсыз адамын ганына баис олмушуг. Бу да онлардан бири.. .
– Бу, башга мясяля! Беля данышмаг йахшыдыр. Бычагла неджя давранмагы
ёйрянмисян? Бычаг сяс элямир.. .
– Бу гюн эля шейи мяндян узаг эля. Гой бир аз йатым. Гедиб сакитджя йеримя
гиряджяйям, анджаг, аллах билир, гёзюмя ня вахт йуху гедяджяк. Баша дюшюрсян?
– Хя.  – Бу геджя сяхяряджян ону олдюряджяйям. Он дёрд гюн арзиндя автомата дёняджяйям.
Инди асас мясяля бу он дёрд гюню саламат галмагдыр. Хямин гюн илк дяфя гёзюмя
йуху гедяджяк. Ичмяйин хейри йохдур. Ийня дя кёмяк элямяз. Гяряк, чох йорулам
ки, гёзюмя йуху гетсин. Сяхяр ойананда йеня гюмрах оладжагам. Айдын олду?
Морозов хейли динмязджя отурду, сонра:
– Озюня бир гадын тап, – деди.
– Бунун ня хейри?
– Няйяся хейри олар. Гадынла йатмагын хямишя хейри олуб. Жоана зянг вур, гяляджяк.
Жоан.. . Дюз дейир.. . О да орада иди.. . Няся деди.. . Ону тамам унутмушду.
– Мян рус дейилям, Борис! Башга тяклифин йохдур? Бир аз садя олсун. Лап садя.. .
– Аллах хатириня, бурах, беля мюряккяб олма. Гадындан джан гуртармагын ан садя
йолу хярдян онунла йатмагдыр. Хяйал дюнйасыны чох шиширтмяк олмаз. Тябиятин
адиджя ганунуна бу чюр бязяк - дюзяк вурмаг кимя лазымдыр?
– Догрудан, кимя лазымдыр?
– Эля ися, гой гедиб, зянг вурум. Сянин хатириня эляйирям. Хавайы йеря ресторан
гапычысы дейилям ки.. .
– Гетмя! Хяр шей гайдасындадыр. Гял ичя - ичя гызылгюлляря тамаша эляйяк. Гёйдян
йагыш кими сяпялянян пулемйот гюлляляриндян сонра мейитлярин сифяти дя ай ишыгында
беля агарыр.. . Буну бир дяфя Испанийада гёрмюшям. Онда фяхля Пабло Нона дейирди
ки, сяманы фашистляр иджад эляйиб.. . Бир айагы да йох иди.. . Мяндян дя бир аз инджимишди,
дейирди ки, нийя кясилян гычыны спиртин ичиндя консервляшдириб сахламадым. Эля билирди
ки, бядянинин дёрддян бирини, йяни кясилмиш айагыны гября гойублар. Хябяри йох иди
ки, итляр ону огурлайыб йейиб.. .

Ийирьми бешинджи.


Вебер саргы отагына гялди. Равикя ишаря эляди, икиси дя отагдан чыхды.
– Дюран зянг вурмушду. Тяджили сяни истяйир. Демяйиня гёря, гейри - ади ишдир,
мюряккяб вязиййятдир.
Равик Веберин узюня бахды:
– Даха догрусу, тяшрихи корлайыб, инди мяним богазыма багламаг истяйир. Эля
дейил?
– Мянджя, йох. Хяйяджанлыдыр. Чох гюман ки, чятин вязиййятя дюшюб, ня эдяджяйини
билмир.
Равик башыны булады. Вебер сусурду.
– Мяним гайытдыгымы харадан билир?
Вебер чийинлярини чякди:
– Билмирям. Тибб баджыларынын иши оладжаг.
– Нийя Бинойа зянг элямир? О ки йахшы чяррахдыр.
– Мян дя эля мясляхят гёрдюм. Анджаг дейир ки, чох мюряккяб вязиййятдир, сизин
сахя иля баглыдыр.
– Бош шейдир. Парисдя хяр сахя узря ала джяррахлар вар. Нийя Мартеля зянг вурмур? О
да дюнйанын ан мяшхур джяррахларындан биридир.
– Сябябини озюнюз билмирсиниз?  – Албяття, билирям! Хямкарларынын йанында рюсвай олмаг истямир. Йурдсуз - йувасыз
хякимин йанында ися хяр шей олар, чюнки о, дилини гарнына гойаджаг.. .
Вебер онун узюня бахды:
– Тяджилидир.. . Гедяджяксиниз?
Равик халатынын багларыны дартыб ачды:
– Албяття! Башга йолум да вар? Анджаг бу шяртля ки, сиз дя гялясиниз.
– Йахшы, мяним машынымла гедярик.
Онлар пиллякянля ашагы дюшдюляр. Веберин машыны хястяхананын габагында
дайанмышды вя гюнюн алтында пар - пар йанырды. Миндиляр.
– Сиз ичяридя олмасаныз, тяшрихи бойнума гётюрян дейилям. Аллах билир, достумун ня
планы вар.
– Инанмырам ки, беля вязиййятдя башга планы да олсун.
Машын тярпянди.
– Мян чох шейляр гёрмюшям, – Равик сёзя башлады. – Берлиндя чаван бир ассистент
таныйырдым, гяляджякдя йахшы джяррах олмаг учюн хяр джюр имканы вар иди. Бир дяфя
профессор тяшрих эляйяркян дюз кясмир, устюню вурмайыб, герисини ассистентя
елятдирир. О да баша дюшмюр, профессор йарым саатдан сонра хай - кюй галдырыр, хяр
шейи онун бойнуна йыхыр. Хястя тяшрих заманы олюр. Бир гюн сонра да оглан озюню
олдюрдю.. . Хямин профессор йеня дя оз тяшрихиндя, йеня дя ичмяйиндядир.
Марсо проспектиндя дайанмалы олдулар. Галилей кючясиндя чохлу йюк машыны
гатарланмышды. Пянджярялярдян ичяри сюзюлян гюняш шюалары онлары биширирди. Вебер
дюймялярдян бирини басды, машынын устюндяки чадыр йаваш - йаваш гери йыгылды. О,
гюрурла Равикя бахды:
– Тязяджя дюзялтдирмишям, электрикля ишляйир. Антигя шейдир. Гёрюрсюнюз, инсанлар
няляр кяшф эляйир?
Кюляк ачыг дамдан ичяри долду. Равик башыны тярпятди:
– Бяли, антигядир. Ан йени кяшфляр ися магнитли миналар вя бир дя суалты гайыглардыр.
Дюнян харадаса охудум. Хядяфя дяймяйяндя, дёвря вуруб тязядян гайыдыр, хара
гется, тутур.. . Биз инсанлар аджяб ихтирачыларыг!
Вебер гырмызы сифятини она тяряф чевирди, мехрибан бир тябяссюмля гюлюмсяди:
– Сизинки дя мюхарибядир, Равик. Анджаг о мюхарибя биздян улдузлар гядяр узагдыр.
Онун хаггында гедян сёз - сёхбят дя сийаси тязйигдян башга бир шей дейил. Инанын ки,
елядир!
Хястянин дяриси гёй рянгли сядяфя чалырды. Бянизи кюля дёнмюшдю. Гызылы сачлары ися
Эля бил, йухарыдан алянян гур ишыгдан од алыб йанырды, шёляляри дя кюл рянгли сифятиндя
титряйирди. Йеганя хяйат ишартысы тякджя бу сифятдя галмышды, о да, санки, бу ишартынын
сюзюля - сюзюля гедиб сачлара илишдийи учюн фярйад гопарырды.. .
Джяррахиййя столуна узадылмыш гяндж гадын чох гяшянг иди. Хятта индики байгынлыг да
бу уджабойлу, шах гамятли гызын зяриф сифятинин гёзяллийини поза билмямишди,
дейярдин, танры ону йалныз мяхяббят вя зинят учюн хялг эляйиб.. .
Ганахма, демяк олар ки, дайанмышды.
– Ушаглыгы ачмысыныз? – Равик Дюрандан сорушду.
– Бяли.
– Сонра?  Дюран джаваб вермяди. Равик башыны галдыранда гёрдю ки, Дюран гёзлярини дёйя -
дёйя онун узюня бахыр.
– Айдындыр. Тибб баджылары хялялик бизя лазым дейил. Уч хяким бяс эляйяр.
Дюран онун сёзлярини башы иля тясдигляди. Тибб баджылары да, ассистент дя гери
чякилдиляр.
– Ня олмушду? –Онлар узаглашан кими Равик бир дя сорушду.
– озюнюз ки гёрюрсюнюз.
– Хейр!
Равик ня олдугуну гёрюрдю, анджаг истяйирди ки, Веберин йанында Дюран озю этираф
элясин. Бу даха этибарлы оларды.
– Хамилялийин учюнджю айы.. . Ганахма.. . Мячбур олуб джянгялдян истифадя элядим.
Дейясян, ич тяряфдян зядялянди.
– Сонра? – Равик Дюранын узюня бахды. Орада зяиф бир хиккя дюйюнлянмишди:
«Омрю бойу мяня нифрят эдяджяк, –дейя Равик уряйиндян кечирди. – Чюнки Вебер
хамысыны эшидир».
– Ушаглыг дешилиб, –Дюран диллянди.
– Чянгялля?
– Албяття, –Дюран дурухду. –Ёзгя ня иля дешмяк олар?
Ганахма тамам дайанмышды. Равик динмядян мюайиняни давам этдирди. Сонра
дикялди:
– Дешмисиниз, –деди, –анджаг хябяриниз олмайыб. Бир багырсаг илмяси хямин дешикдян
ичяри кечиб. Ня олдугуну баша дюшмямисиниз. Эля билмисиниз, дёл пярдясидир,
гашымысыныз, зядяляниб.. . Элядир?
Дюраны тяр басды. Узюня чякдийи тянзифин алтындан саггалы тярпянди, эля бил, агзына
гюджля сыгышан бир шей чейняйирди.
– Ола биляр.. .
– Чохдан башламысыныз?
– Сиз гяляня кими хамысы бир йердя гырх беш дягигя чякмишди.
– Ган ичяри ахыб. Назик багырсаг зядяляниб. Сепсис тяхлюкяси чохдур. Тяджили олараг
багырсагы тикмяк, ушаглыгы ися кясиб гётюрмяк лазымдыр.
– Ня? –Дюран аз гала гышгырды.
– Ня олдугуну озюнюз йахшы билирсиниз.
Дюран гёзлярини дёйдю:
– Бяли, билирям.. . Анджаг сизи буна гёря чагырмамышдым.. .
– Бундан артыг хеч ня дейя билмярям. Адамларынызы чагырын, давам этдирин. Джялд
тярпянмяк мясляхятдир.
Дюранын саггалы йеня тярпянди:
– Мян чох хяйяджанлыйам. Авязимя тяшрих элямяк истямирсиниз?
– Хейр, озюнюз билирсиниз ки, мяним Франса паспортум йохдур, она гёря дя тяшрих
эляйя билмярям.
– Сиз.. . –Дюран сёзюнюн далыны демяди.
«Санитарлар, алайарымчыг тялябяляр, масажчылар, ассистентляр озлярини бурада
Алманийанын мяшхур хякимляри кими гялямя верирляр.. . » Дюранын Левала дедийи бу
сёзляри Равик хяля дя унутмамышды.
– Мяни олкядян чыхаранда мюсйё Левал бязи шейляри баша салды.  Вебер о дягигя дикялди, Дюран ися динмяди.
– Доктор Вебер сизин авязинизя тяшрих эляйяр.
– Сиз мяним авязимя чох тяшрихляр элямисиниз. Агяр гонорар.. .
– Сёхбят гонорардан гетмир. Гайыдандан сонра тяшрих элямирям. Озю дя беля
тяшрихя разылыг вермямиш адамы хеч элямярям!
Дюран дёйюкдю:
– Ахы хястяни айылдыб ондан сорушмаг да олмаз.. .
– Ким дейир? Олар! Анджаг унутмайын ки, сепсис тяхлюкяси вар.
Дюраны тяр басмышды. Вебер Равикя бахды. Равик башыны тярпятди.
– Тибб баджыларына бел багламаг олар? –Вебер Дюрандан сорушду.
– Олар.. .
– Ассистент лазым дейил! –Вебер Равикя тяряф дёндю: –Юч хяким, ики тибб баджысы бяс
эляйяр.
– Равик.. . –Дюран няся демяк истяди.
– Бинойа зянг элямяк лазым иди.. . –Равик ону габаглады. –Йа Маллона, йа да
Мартеля.. . Хамысы биринджи дяряджяли джяррахлардыр.
Дюран динмяди.
– Инди Веберин йанында этираф эдирсинизми, ушаглыгы дешмисиниз, назик багырсагы дёл
пярдяси билиб зядялямисиниз?
Дюранын джавабы бир аз лянгиди.
– Бяли.. . –няхайят, о, хырылтылы сясля диллянди.
– Бундан алавя, мянимля, йяни тясадюфи бир ассистентля хистректомийа элямяйи,
багырсагы кясиб гётюрмяйи, аностомийа элямяйи Вебердян хахиш эдирсинизми?
– Бяли.. .
– Тяшрихин бютюн мясулиййятини, онун нятиджясини, хястянин хябяри вя разылыгынын
олмамасынын сябябини оз бойнунуза гётюрюрсюнюзмю?
– Албяття! Бу, ня сёздюр?! –Дюран хырылдады.
– Йахшы, эля ися тибб баджыларыны чагырын. Ассистент лазым дейил. Она дейин ки, Веберля
мяня мюряккяб бир вязиййятля алагядар ассистентли гетмяйя иджазя верирсиниз. Гуйа,
чохдан сёз верибмишсиниз. Йа да.. . Ня истяйирсиниз, дейин.. . Анестезийа иля озюнюз
мяшгул олун. Тибб баджыларына тязядян стерилизасийа лазым гяляджяк?
– Лазым дейил, этибарлы гызлардыр, хеч няйя ал вурмуш олмазлар.
– Даха йахшы.. .
Гарын бошлугу ачыг иди. Равик чох эхтийатла багырсаг илгяйини ушаглыгдан чякмяйя
башлады. Чыхардыгджа ону сепсисдян горумаг учюн хисся - хисся стериля олунмуш
тянзифляря бюкдю, ахырда зядялянмиш йери тапды. Сонра ушаглыгын йан - йёрясиня дя
хямин тянзифлярдян дюздю, додагалты Веберя деди:
– Хамилялик гарын бошлугундадыр. Бура бахын, йарысы ушаглыгдадыр, йарысы да боруда.
Ону да чох гынамаг олмаз.. . Надир тясадюфдюр. Анджаг буна бахмайараг.. .
– Ня? –Дюран джяррахиййя столунун баш тяряфиндяки экранын архасындан сорушду. –Ня
дединиз?
– Хеч ня, –дейя Равик багырсагы ики тяряфдян сыхды, ортада галан йери кясиб гётюрдю,
сонра уджлары агыз - агыза гойуб, джялд хярякятля тикди, маили аностомийа эляди.  Беля ити ишлямяси озюня дя ляззят верирди. Дюран йаддан чыхмышды. Боруну да, она
бирляшян ган дамарларыны да сыхды, борунун уджуну кясди. Сонра ушаглыгы кясиб
гётюрмяйя башлады. «Нийя беля аз ганайыр? –Уряйиндян кечирди. – Нийя хяйатын
кимяся омюр бяхш эдян мёджюзясини кясиб гётюряндя адамын уряйи ондан чох
ганайыр?! »
Инди бурада узанмыш инсан олмюшдю. О дирилиб йашайа биляр, анджаг, аслиндя, олю кими
оладжаг. Нясил агаджынын гурумуш будагыдыр, чичяк ачаджаг, лакин бяхяр ляззяти
гёрмяйяджяк. Бир вахтлар дярин - дярин, галын - галын мешялярдя няхянг инсанабянзяр
меймунлар йараныб вя сонралар мин - мин няслин сюзгяджиндян кечиб, зярифляшиб. Бир
аз сонра мисирлиляр уджа - уджа мябядляр тикиб, элладанын чичяклянмя дёврю башлайыб.. .
Хямин мюяммалы ган нясилдян - нясля кечиб вя ахырда бу гёзял гадын йараныб.
Анджаг о, бош сюнбюл кими бар вермяйяджяк, оз ганыны хеч кимя, ня оглуна, ня дя
гызына кечиря билмяйяджяк. Дюранын габа алляри бу зянджири гырмышды. Бяс Дюранын озю
дя хямин мин - мин нясилдян тёрямямишдими? Эллада да, Интибах дёврю дя онун
озюню, тякясаггалыны йаратмаг учюн чичяклянмямишдими?
– Аджлаф.. .
– Ня? –Вебер сорушду.
Хеч, бош шейдир.. .
Равик дикялди:
– Гуртарды.. .
Равик аввялджя саралмыш мяшум сифятя, ишым - ишым ишылдайан сачлара, сонра да
ведрянин ичиндяки гана бялянмиш тянзифляря бахды. Бу сифяти гёзялляшдирян хямин ган
иди.. . Ахырда да Дюрана бахды.. .
– Гуртарды, – дейя бир дя тякрар эляди.
Дюран бихушдарыны кясди. Равикин узюня баха билмирди. Гёзляйирди ки, тибб баджылары
хяряйи гятирсинляр. Ахырда да хеч ня демяйиб, онларын далынджа гетди. Равик Веберя
тяряф дёндю:
– Сабах ондан беш мин франк да алавя истяйяджяк. Дейяджяк ки, олюмдян гуртарыб.. .
– Индики гёркяминдян элясиня охшамыр.
– Бир гюн аз вахт дейил. Пешманчылыгын да омрю аз олур. Хюсусиля ортада газандж
сёхбяти оланда.. .
Равик аллярини йуду. Алюзйуйанын йанындакы пянджярядян баханда гёрдю ки, узбяюз
эвин пянджярясиндя атиршах гюлляри чичяк ачыб вя онларын алтында да бомбоз бир пишик
отуруб.. .
Геджя саат бирдя Дюранын хястяханасына зянг вурду. «Шяхризад»дан данышырды.
Нёвбятчи тибб баджысы деди ки, гадын йатыр. Ики саат бундан аввял халы пис олуб. Вебер
орада имиш вя агрыкясян дярман вуруб. Дейясян, инди хяр шей гайдасына дюшюб.. .
Телефон кёшкюнюн гапысыны ачанда кяскин атир гохусу узюня вурду. Сачларыны сары
рянгя бойамыш бир гадын палтарыны хышылдада - хышылдада, адама «гял - гял» дейя - дейя
дяхлизин о башындакы айагйолуна тяряф гедирди. Хястяханадакы гадынын сары сачлары
ися сюни дейилди. Гызылы рянгя чалыр, ишым - ишым ишылдайырды.. . Сигарет йандырыб, зала
гайытды. Рус хору озюнюн хямишяки «Гара гёзляр» махнысыны охуйурду. Онлар бу
махныны ийирми ил иди ки, дюнйанын хяр йериндя охуйурдулар «Фаджия ийирми ил давам  оляйяндя, онун комедийайа чеврилмяк горхусу олур! – Равик уряйиндян кечирди. –
Асл фаджиянин омрю гыса олсун гяряк! »
– Багышлайын, –дейя о, Кетдян узр истяди, – зянг вурмалы идим.
– Хяр шей гайдасындадыр?
– Хялялик элядир.
«Нийя сорушур? –Равик тяшвишя дюшдю. – Ахы озюнюн вязиййяти хеч дя йахшы дейил?! »
– Арзунуза чатдыныз? – дейя о, араг долу графини гёстярди.
– Хейр.
– Хейр?
Кет башыны булады:
– Инди йайдыр, – деди. – Йайда адам геджя ресторанларында йох, ачыг хавада,
артырмада отурар. Мяня галса, лап эля чор вурмуш агаджын йанында да отурмаг олар.
Гой дёрд тяряфиня дя дямир хасар чякилмиш олсун.. .
Равик башыны галдыранда бахышлары Жоанла тоггушду. Чох гюман ки, о, зянг вурмага
гедяндя гялмишди. Аввялджя йох иди.. . Инди ися онунла узбяюз кюндждя отурмушду.
– Бялкя, башга йеря гетмяк истяйирсиниз? – Кетдян сорушду.
Кет башыны булады:
– Хейр. Бяс сиз? Чор вурмуш агаджын йанына?
– Эля йердя араг да чор дадар.. . Бура йахшыдыр.
Хор даха охумурду. Оркестр ойун хавасы чалмага башлады. Жоан дуруб рягс
мейданчасына сары гетди. Равик ону йахшы гёря билмирди. Киминля ойнадыгыны да
сечмирди. Йалныз ишыгвуранларын зяиф, гёйюмтюл ишыгы гязя - гязя рягс мейданчасына
гяляндя о, бир анлыга гёрюнюр, сонра алагаранлыгда гёздян итирди.. .
– Бу гюн тяшрих элямисиниз? – Кет сорушду.
– Бяли.
– Тяшрихдян сонра ресторанда отурмаг неджядир? Эля бил, джябхядян эвя гайытмысыныз?
Йа да агыр бир хястяликдян дурмусунуз?
– Хямишя эля олмур. Бязян адам гярибя бир бошлуг хисс эдир.. .
Жоанын гёзляри ишыгвуранларын солгун шюаларында парылдады. Равикя тяряф бахырды.
«Йох, гятиййян, уряйим дейил.. . –Равик дюшюндю. – Няся башга шейдир.. . Бялкя дя,
мядям агрыйыр. Гюняш кяляфиня няся тохунуб.. . Бу хагда минлярля шеир йазылыб.. .
Йох, ора дяйян зярбя сян тяряфдян гялмяйиб, эй рягс мейданчасында тярляйя -
тярляйя сюзян дашгялбли афят! О зярбя бейнимин гаранлыг гушяляриндян гопур. Сян
орада ишыгла гизлянгач ойнайанда, тясадюфян хансы хятлярся бирляшир, хямин зярбя дя
гюввятлянир.. . »
– О, кечян дяфя бурада охуйан гадын дейил? – Кет сорушду.
– Одур.
– Даха охумур?
– Дейясян, охумур.
– Гёзялдир.. .
– Догрудан?
– Бяли, гёзялдир, хяля бир аз да о йана.. . Уз - гёзюндя хяйат гайнайыр.
– Ола билсин.. .
Кет Равикя гыйгаджы бир нязяр салыб, кёвряк тябяссюмля гюлюмсяди. Беля тябяссюмюн
сону чох вахт гёз йашлары олурду.. .  – Мяня бир гядях дя араг сюзюн, Равик. Ону да ичим, гедяк.. .
Равик дуранда хисс эляди ки, Жоан она бахыр. Кетин голуна гирди. Бу хеч лазым
дейилди, Кет озю гедя билирди. Анчаг Равикя эля гялди ки, буну гёрмяйи Жоана тясир
елямяз.. .
Онлар «Ланкастер» мехманханасына чатанда Кет деди:
– Мяня бир йахшылыг да эдярсиниз, Равик?
– Албяття! Баджардыгым гядяр.. .
– Мянимля Манфор балына гедярсиниз?
– Бу, ня олан шейдир? Биринджи дяфядир эшидирям.
Кет креслойа отурду. Кресло чох бёйюк иди, ону даха да арыг гёстярирди, лап Чин
ряггасясиня охшайырды. Гашлары чатылмышды.
– Манфор балы Парисин йюксяк джямиййяти учюн йай мёвсюмюнюн ан бёйюк хадисяси
хесаб олунур. Гялян джюмя гюню Люиз Манфорун эвиндя башлайыб, багында
гуртараджаг. Бу да сизя хеч ня демир?
– Хечджя ня.. .
– Мянимля гедярсиниз?
– Мяни ора бурахарлар?
– Дявятнамя тапарам.
Равик онун узюня бахды:
– Чох ваджибдир, Кет?
– Мян гетмяк истяйирям.. . Анджаг тяк йох.. .
– Мян олмасам, тяк гедярдиниз?
– Бяли. Аввялджя гетдийим адамларын хеч бири иля гедя билмярям. Даха дёзя
билмирям. Билирсиниз нийя?
– Бяли.. .
– Бу, мяним Парисдя ан гёзял, хям дя ахырынджы байрамым оладжаг. Сон дёрд илдя
хямишя гетмишям. Инди сёзюнюз нядир?
Равик Кетин ня учюн онунла гетмяк истядийини билирди. Билирди ки, озюню инамлы хисс
эдир. Она гёря дя «йох» дейя билмязди.. .
– Гедярям, Кет. Мяня хюсуси дявятнамя дя лазым дейил. Зяннимджя, тяк
гялмяйяджяйинизи десяниз, кифайят эляйяр.
– элядир. Тяшяккюр эдирям, Равик! Бу саат Софи Манфора зянг эдярям.
Равик дурду:
– Онда джюмя гюню гялиб гётюрярям. Ня гейяджяксиниз?
Кет гёзлярини галдырыб ону сюздю. Гур ишыг онун башына йапыхмыш сачларында бярг
вурурду. «Лап кяртянкяля башына охшайыр.. . –Равик уряйиндян кечирди –Ёлюмгабагы
йеткинлийин бу джюр зяриф, сойуг, амансыз гёзяллийи хеч сагламлыгын озюня дя гисмят
олмур.. . »
– Индийячян уряйимдян кечянлярин бири дя эля бу иди.. . – Кет азаджыг тяряддюддян
сонра диллянди. – Маскарад балыдыр. Равик, он дёрьдинджи Людовикин сарай багында
кечириляджяк.. .
– Аллах, сян сахла! –Равик тязядян отурду.
Кети гюлмяк тутду. Бу гюлюш саф, мясум ушаг гюлюшю иди.
– Йахшы конйакым вар, Равик, ичирсиниз?
Равик башыны булады:  – Гёр джамаат няляр фикирляшиб тапыр!
– Хяр ил буна бянзяр мюсамиряляр дюзялдилир.
– Бу, о демякдир ки, мян дя.. .
– Хяр шей мяним бойнума.. . –Кет тялясик онун сёзюню кясди. –Сиз нарахат олмайын,
костйуму озюм тапарам. Садя оладжаг.. . Хеч гейиб йохламаг да лазым дейил.. .
Тякджя олчюнюзю дейин.
– Дейясян, уряйим конйак истяди.
Кет шюшяни она узатды:
– Анджаг «йох» демяйин, Равик!
Конйак сюзюб ичди. «Он ики гюн! –Равик уряйиндян кечирди. – Он ики гюндян сонра
Хааке Парися гяляджяк.. . Бу он ики гюню биртяхяр дёзмялийям. Он ики гюн! »
Инди хяйаты тякджя бу он ики гюндян ибарят иди, ондан башга хеч ня хагда дюшюня
билмирди. Бу он ики гюнюн архасындан дярин бир учурум агзыны гениш ачыб асняйирди.. .
Бу он ики гюню неджя кечирмяйин хеч бир фярги йох иди.. . Гейим балы.. . Мюяммаларла
долу хямин он ики гюндя бундан да гюлмяли бир шей ола билярдими?
– Олду, Кет!
Гайыданда йолуну Дюранын хястяханасындан салды. Сарышын гадын йатырды. Алнында
тяр дамджылары дюйюнлянмишди.
Юзюнюн рянги йериня гялмиш, додаглары азаджыг араланмышды.
– Хяраряти нечядир? – Тибб баджысындан сорушду.
– Отуз йедди вя сяккиз.
– Пис дейил.
Тяр басмыш сифятя тяряф айилди. Гадынын зяиф няфяси узюня вурду. Бу няфясдян даха
эфир ийи гялмирди. Саф бир няфяс иди, кякликоту гохусу верирди. Кякликоту! Няйися
хатырлады.. . Швартсвалдакы Алп чямянлийи.. . Тёвшюйя - тёвшюйя, няфяси тутула - тутула
гачыр, ашагыдан далынджа дюшмюш адамларын гышгыртысы эшидилир, кякликоту ийи адамы лап
мяст эдирди.. . Гярибя иди, хяр шей йаддан чыхыр, гоху ися бурунда галыр. Кякликоту!
Онун гохусу ийирми илдян сонра да хатирялярин гурумуш гайсагыны гопараджаг,
Швартсвалда гачдыгы гюнляри гёзляри онюндя эля джанландыраджаг ки, дейяджяксян,
бунлар хамысы дюнян олуб.. . «Йох, нийя ийирми ил? – Равик уряйиндян кечирди. –Он
икиджя гюн!.. »
Шяхярин бюркюлю кючяляри иля мехманханайа гайытды. Саат учя аз галырды. Пиллякянля
йухары галхды. Гапынын агзына аг рянгли бир зярф гойулмушду. Гётюрюб, ора - бурасына
бахды. Устюндя онун ады йазылмышды, анджаг ня маркасы, ня мёхюрю варды «Жоанын
ишидир», –дейя фикирляшя - фикирляшя зярфи ачды. Ичиндян чек чыхды. Дюран гёндярмишди.
Равик биганяликля рягямляря бахды. Гёзляриня инанмады. Адятян, ики йюз франк
оларды. Анджаг инди ики мин иди! «Дейясян, чох горхуб! –уряйиндян кечирди. –Дюран?
Ики мин франк? Озю дя гёнюллю? Бу ки дюнйанын сяккизинджи мёджюзясидир! »
Чеки пулгабына гойду, бир нечя китаб гётюрюб, чарпайынын йанындакы баладжа столун
устюня йыгды. Онлары ики гюн бундан габаг алмышды ки, гёзюня йуху гетмяйяндя
охусун. Бу китаблар да гярибя олмушду, Равик гетдикджя мехрини онлара салырды.
Дюздюр, онлар хяр шейи авяз эляйя билмирди, анджаг Равикя чох шейин веря
билмядийини бяхш эдирди. Хатырлады ки, дидяргин дюшдюйю илк иллярдя алиня бирджя китаб
да гётюрмязди. Хяр гюн раст гялдийи дяхшятлярин габагында онлар чох зяиф
гёрюнюрдю. Инди ися дага дёнмюшдю, адамы хяр шейдян горуйа билмяся дя, онлара  архаланмаг оларды. Равикя эля бёйюк кёмяйи дяймирди, анджаг зюлмятлярля долу бир
зяманядя ону умидсизлик гирдабына дюшмяйя гоймурду. Эля бу да йетярди! Ня
вахтса, киминся аглына фикирляр гялмишди вя инди хямин фикирляр хамыйа гюлюндж
гёрюнся дя, хамынын онлардан зяхляси гется дя, ня вахтса инсанларын аглына гялмиш
фикир кими галыр, йашайырды.. . Эля бу да йетярди.. .
Анджаг китабы алиня гётюрмямиш телефон сяслянди. Дястяйи гётюрмяди. Зянг ара
вермирди. Хейли гёзляди вя телефон сусан тяки дястяйи галдырды, нёвбятчидян кимин
зянг элядийини сорушду.
– Адыны демяди. – Нёвбятчи джаваб верди. Равик дястякдян онун марчылтысыны
ешидирди.
– Гадын иди?
–Бяли.
–Ляхджя иля данышырды?
– Билмирям.. . –Дястякдян йеня марчылты сяси гялди.
Равик Веберин хястяханасына зянг вурду. Орадан зянг эляйян олмамышды. Дюранын
хястяханасындан да ахтармамышдылар. «Ланкастер» мехманханасына да зянг эляди.
Телефончу гыз деди ки, орадан да зянг вуран олмайыб. Эля ися Жоан иди. Йягин,
«Шяхризад»дан зянг эляйирди.. .
Бир саатдан сонра телефон йеня сяслянди. Равик китабы столун устюня гойду. Дуруб
пянджяряйя сары гетди. Дирсяклярини чярчивяйя сёйкяйиб, кючяйя бахды. Хяфиф кюляк
занбаг ийини йухары вурурду. Мюхаджир Визенхоф солмуш гярянфилляри занбагла авяз
етмишди. Она гёря дя йай геджяляриндя эви гябристанлыг, монастыр гохусу
бюрюйюрдю.. . Равик айырд эдя билмяди ки, нийя Визенхоф гярянфилляри занбагла авяз
эляйиб; Годжа Голдбергин рухуну йад этмяк учюнмю, йохса тахта дибчякдя йахшы
галдыгына гёрями.. . Телефон сусурду. «Бялкя, бу геджя гёзюмя йуху гетди», –дейиб
Равик йериня узанды.. .
Жоан гяляндя йатмышды. О ичяри гирян кими ишыгы йандырыб, гапынын агзында дайанды.
Равик гёзлярини ачды.
– Тяксян? –Жоан сорушду.
–Йох! Ишыгы сёндюр, озюн дя чых гет!
Жоан бир анлыга тяряддюд этди, сонра гедиб ванна отагынын гапысыны ачды.
– Йаланчы! –О гюлюмсяди.
– Джяхянням ол, йорулмушам.. .
– Йорулмусан? Нядян?
– Йорулмушам! Хош гетдин!
Жоан йахына гялди:
– Эвя йениджя гайытмысан.. . Хяр он дягигядян бир зянг вурурдум.
Жоан огрун - огрун она тяряф бахды. Равик онун йаланыны узя вурмады. Палтарыны
дяйишмишди. «Мяшугу иля бир дяфя йатыб, сонра ону эвя гёндяриб. Бура да гялиб ки,
мяня йаныг версин, эля билиб, Кет йанымдадыр вя она да гёстярсин ки, мян алчаг бир
арвадбазам, хяр геджя йаныма джюрбяджюр гадынлар гялиб - гедир, мяндян узаг гязсин»,
–дейя уряйиндян кечирди. Озюню мяджбур эляйиб гюлюмсяди. Хейиф ки, беля агыллы,
хийлягяр гургулара, лап зийанына да олса, хямишя мяфтун олмушду.. .
– Няйя гюлюрсян? –Жоан асябиляшди.  – Кефим истяйир, гюлюрям, сяня ня? Сёндюр ишыгы! Гёркяминдян адам хюркюр.. . Чых
гет!
Жоан она фикир вермяди.
– Байаг голуна гириб гетдийин фахишя ким иди?
Равик йериндя дирсяклянди:
– Джяхянням ол, йохса алимя кечяни тяпяня чырпарам!
– Беля де.. . –Жоан диггятля онун узюня бахды. – Беля олду? ! Гёр хара гялиб чыхды.. .
Равик сигарет гётюрдю:
– Гюлюндж олма, Жоан! Озюн башгасы иля йашайырсан, сонра да гялиб бурада гысганджлыг
театры чыхарырсан. Чых гет оз актйорунун йанына, мяни дя рахат бурах!
– Бу айры шейдир.. .
– Албяття!
– Албяття, айры шейдир! –Жоан гюлля кими ачылды. – озюн йахшы билирсян ки, айры шейдир!
Эля шейдир ки, онунла баджармырам, мяни дя бядбяхт эляди. Хеч билмирям, неджя
гялди.. .
– Адам эля шейи хеч вахт билмир.
Жоан гёзлярини гырпмадан она бахырды:
– Сян.. . Сян озюня хямишя беля архайын олмусан. Сянин бу архайынлыгын адамы дяли
эляйир. Хеч ня сянин озюня олан бу инамыны сындыра билмяди. Сянин бу олчюлю - бичили
хярякятиня нифрят эдирям! Хямишя дя элямишям! Мяня эля адам лазымдыр ки, мяфтун
олмагы баджарсын! Эля адам лазымдыр ки, дярдимдян дяли олсун! Эля адам лазымдыр
ки, мянсиз йашайа билмясин! Сян ися мянсиз йашайа билирсян. Хямишя дя йашамысан.
Мян сяня лазым олмамышам! Сян сойугсан! Сян уряксизсян! Сянин мяхяббятдян
хябярин йохдур! Мян сяни хеч вахт урякдян севмямишям. Онда да йалан данышдым,
дедим ки, ики айын айрылыгы беля эляди. Лап гетмямиш олсайдын да, беля оларды!
Гюлмя! Сянинля «о»нун фяргини билирям.. . Билирям ки, «о», сянин кими агыллы дейил,
анджаг озюню мяним йолумда гурбан эляйяр, онун учюн бу дюнйада вар да мяням,
йох да мян! Бютюн фикри, дюшюнджяси мяням! Мяндян башга хеч кяси истямир, хеч
кяси танымыр.. . Мяня дя беляси лазымдыр!
Жоан тёвшюйя - тёвшюйя чарпайынын йанында дайанмышды. Равик алини калвадос
шюшясиня узатды:
– эля ися бура нийя гялмисян?
Жоан о дягигя джаваб веря билмяди, сонра лап йавашдан:
– Озюн билирсян, –деди. –Ня учюн сорушурсан? !
Равик гядяхи долдуруб она узатды.
– Истямирям.. . О гадын ким иди?
– Хястямдир. –Равикин йалан данышмага хявяси йох иди. –Озю дя чох агыр хястядир.
– Йалан дейирсян! Эля шей уйдур ки, бир аз инандырыджы олсун. Хястя гадын
хястяханада олар, геджя ресторанына гетмяз!
Равик гядяхи гайтарыб йериня гойду. Нейляйясян, чох вахт хягигятин озю дя йалан
кими сяслянирди!
– Дюз сёзюмдюр.
– Ону севирсян?
– Бунун сяня ня дяхли?
– Севирсян, йа йох?  – Догрудан, бунун сяня ня дяхли?
– Дяхли чохдур! Ня гядяр ки сян хеч кяси севмирсян.. . – Жоан дурухду.
– Индиджя она фахишя дейирдин, беля йердя мяхяббятдян данышмаг олар?
– Озюм гясдля эля дедим.. . О дягигя гёрдюм ки, элясиндян дейил. Буна гёря дя эля
дедим. Фахишядян отрю дуруб сянин йанына гялмяздим. Севирсянми ону?
– Сёндюр ишыгы, озюн дя чых гет!
Жоан бир аз да она йахын гялди:
– Билирям.. . Гёрдюм.. . –деди.
– Рядд ол, гет! Йорулмушам.. . Бу уджуз хянгамяляри дя йыгышдыр. Озюн дя билирсян
ки, онларын йери дейил. Бирини эхтирасыны сёндюрмяк, айлянмяк, шан - шёхрят газанмаг
учюн алиндя сахлайырсан, о бириня дя дейирсян ки, сяни севирям, лап урякдян севирям,
башга джюр севирям.. . Анджаг габагындакы да эшшяк дейил, билир ки, ону да эхтийатда
сахлайырсан. Рядд ол, гет! Беля гёрюрям ки, сян чох мяхяббят нёвляриня бялядсян.
– Эля дейил! Сян дедийин кими дейил! Башга шейдир.. . Сян дейян кими дейил.. . Мян
гайытмаг истяйирям.. . Сянин йанына гайыдаджагам.. .
Равик гядяхи йеня долдурду:
– Ола билсин ки, истяйирсян. Анджаг бу да озюню алдатмагдыр. Озюн озюню гюджля
алдадырсан ки, дюшдюйюн вязиййятдян джаныны гуртарасан. Сян хеч вахт
гайытмайаджагсан!
–Гайыдаджагам!
–Йох! Гайытсан да, чох галмайаджагсан! Чюнки сабах башгасы чыхаджаг, о да тякджя
сяни истяйяджяк, вары да, йоху да сян оладжагсан вя хяр шей тязядян башлайаджаг.
Хямишя дя беля оладжаг.. . Гёряджякли гюнлярим вар имиш.. .
– Йох! Йох! Хеч йеря гетмяйяджяйям.. .
Равик гюлдю:
– азизим, ики гёзюм, –онун сясиндя няся нявазишя охшар бир шей вар иди, –сян мяним
йанымда галан дейилсян. Кюляйи дя, ахар суйу да тутуб сахламаг олмаз. Суйу
сахласан, ийляняджяк, кюляйин габагыны кяссян, богуг хавайа дёняджяк.. . Сян бир
йердя гярар тутуб галмаг учюн йаранмамысан, Жоан!
– Эля сян дя.. .
– Мян? –Равик гядяхи башына чякди, «сяхяр - сяхяр о сарышын, сонра да олюмюню
гойнунда гяздирян, дяриси кёвряк ипяйя дёнмюш Кет, –дейя уряйиндян кечирди. –Инди
дя бу.. . Тяклиф гёзлямядян гялир, хяйат эшги иля алышыб - йаныр, ня этдийини дя билмир,
анджаг эля инамла эляйир ки, кишиляр ондан баш ача билмир, гах садялёвх олур, гах да
адамы валех эдир, оз аляминдя этибарлыдыр, анджаг, аслиндя, анасы тябият кими
этибарсыздыр, адамы дидяргин салыр, анджаг озюнюн дя йурду - йувасы йохдур, кимися
тутуб сахламаг истяйир, лакин ахырда озю гойуб гедир.. . »
– Мян? –Бир дя тякрар эляди. –Сян мяним няйимя бялядсян? Хяйаты суалларла долу
олан бир адамын гялбиня мяхяббят оду дюшмясини сян харадан билярсян? Сянин уджуз
эхтирасын онун йанында нядир ки? ! Омрю бойу йыхылыб - дурмага мяхкум олмуш бир
адам тясадюфян озюня дайаг тапанда, сонсуз «нийя»ляр сону гёрюнян «сян»я
чевриляндя, сюкут сяхрасындан хисс вя дуйгулар илгым кими баш галдыранда, сяндян
ихтийарсыз ганын джуша гялиб, тялхяклик эляйя - эляйя ади мешшан хяйатындан да, ширин -
ширин арзулардан да фюсункар бир алям йараданда сянин о уджуз эхтирасын нейляйяр?  Сян хеч билирсянми, гюмюшю рянгя бойанмыш алям, эвляри сядяфдян вя гызылгюл
кварсындан хёрюлмюш, гыпгырмызы ган кими бярг вуран шяхяр ня демякдир? Эля
билирсян, бунлар хагда о дягигя данышмаг олар? Эля билирсян, дил о дягигя дёнюб
онлары сёз вя хисслярин хазыр гялбиня сала билир? Сян ня билирсян, гябирлярин агзыны
аждаха кими ачыб гёзлямяси, дюнянин, зюлмят долу геджялярин дяхшятли горхусу ня
демякдир? Гябирляр горхуйа бахмыр, агзыны ачыб гёзляйир, сян дя гёрюрсян ки, онун
ичиндя хеч скелет дя галмайыб, хамысы торпага дёнюб. Бу торпаг гяляджяк мяхсулун
рюшеймидир, илк джюджяртисидир! Сянин беля шейлярдян хябярин вармы? Йох, сян тякджя
эхтирасы, хямишя галиб гялмяйи хошлайырсан. Элясини истяйирсян ки, арийиб сяня
гарышмага хазыр олсун, анджаг баджармасын.. . Сян джошгунлугу, чылгынлыгы хошлайырсан,
она гёря дя уряйин хямишя бош галаджаг.. . Чюнки адам эля шейи сахлайа биляр ки,
онун оз гялбиндя битмиш олсун. Беля туфан олан йердя дя чох шей битмяз! Онлар
йалныз тянхалыгын зюлмят долу геджяляриндя битир.. . Анджаг бу шяртля ки, умидсизлийя
гапылмайасан.. . Сянин беля шейлярдян хябярин вармы? – О, бу сёзляри йаваш - йаваш,
Жоанын узюня бахмадан деди, санки, ону тамам унутмушду.. . Вя гуртаран кими она
бахды: – Гёр бир няляр данышырам? ! Бу чейнянмиш сяфех сёзляр кимя лазымдыр? Бу
гюн хяддян артыг ичмишям.. . Гял, сян дя бир аз ич, сонра да чых гет.. .
Жоан онун йанында чарпайыйа отуруб, гядяхи алды:
– Баша дюшдюм! –деди. Узюнюн ифадяси тамам дяйишмишди.
«Сифяти йеня гюзгюйя дёндю! –Равик уряйиндян кечирди. – Ня дейирсян, орада акс
олунур.. . »
Бу сифят инди мяналы вя гёзял иди!
– Баша дюшдюм.. . –Жоан тякрар эляди. – Бязилярини дя дуйдум.. . Анджаг, Равик, сян дя
мяхяббятя, хяйата чох вурулдугун учюн мяни тез - тез унудурдун. Мян сянин учюн
хямишя бяханя олмушам.. . Йанына гялян кими оз гюмюшю аляминя гапылмысан,
мяня фикир вермямисян.. .
Равик хейли онун узюня бахандан сонра:
– Бялкя дя.. . –деди.
– Сян хямишя оз аляминля мяшгул олмусан вя орада эля шейляр тапмысан ки, мян
чох вахт сянин хяйатындан узагларда галмышам.. .
– Бялкя дя.. . Анджаг сянин ипинин устюня одун йыгмаг олмаз, Жоан. Буну озюн дя
билирсян.. .
– Ня вахт истямисян ки?
– Хеч вахт.. . –Равик бир аз фикирляшяндян сонра диллянди. –Адам оз исти йувасындан
дидяргин дюшяндя башына бязян чох гярибя ишляр гялир, озю дя гярибя ишляр гёрюр.. .
Мян ися буну истямирдим.
Гяфлятян геджянин гялбиня дярин сюкут чёкдю. Вя бирдян абядиййятин озю гядяр узаг
кечмишдя Жоанын онунла йанашы узандыгы геджялярдян бириня чеврилди.. . Бютюн шяхяр
йеня дя харайаса кёчюб гетмишди, йалныз уфюглярдян хязин бир зюмзюмя эшидилирди
вя эля бил, саатларын зянджири гырылмыш, заман да сяссиз - сямирсиз дайанмышды.
Дюнйанын ан ади, ан сирли мёджюзяси йеня гялиб онлары тапмышды: ики инсан бир - бири иля
сёхбят эдир вя хяряси дя оз аляминдя.. . Сёзляр адланан о сясляр дя бейинлярин
гаранлыг гушяляриндя бир - бириня охшайан сяксякяли лёвхяляр, хиссляр ойадыр, сяс
телляринин тясадюфи титряйишиндян, о титряйишин сехирли акс - сядасындан, бомбоз, тутгун
тясяввюрлярин арасындан йеня бир сяма бойланыр вя булудлар, чайлар, узаг кечмишляр,  чичяклянян, солан гюлляр, аджылы - ширинли хяйат тяджрюбяси дя хямин сямада акс
олунурду.. .
– Сян мяни севирсян, Равик? ! – Бу сёзляр хям суал иди, хям дя джавабы.. .
– Хя.. . Анджаг сяндян узаг гязмяк учюн алимдян гяляни эдирям.. .
Равик бу сёзляри эля йавашдан деди ки, эля бил, хеч бириня дяхли йох иди. Жоан она
фикир вермяди:
– Хеч джюр тясяввюр эдя билмирям ки, биз ня вахтса айрыладжагыг. Мювяггяти айрылыг
ола биляр, анджаг хямишялик айрыла билмярик. Хеч вахт омюрлюк айрылмарыг.. . –Жоан озю
оз дедийиндян ушюркялянди. –«Хеч вахт» дяхшятли сёздюр, Равик! Тясяввюр эдя
билмирям ки, биз хеч вахт бир йердя ола билмяйяджяйик.. .
Равик джаваб вермяди.
– Гой бурада галым, Равик, –Жоан сёзюня давам эляди. – Хеч гери гайытмаг
истямирям.. . Хеч вахт!
– Инди дя гайытмасан, сабах гайыдаджагсан.. . Озюн ки билирсян.. .
– Сянин йанына гяляндя ня вахтса ора гайыдаджагымы тясяввюр эдя билмирям.
– Фярги йохдур, гедяджяксян.. . Озюн дя билирсян.. .
Заманын ахынында йеня бошлуг йаранмышды. Йеня о баладжа, ишыглы отаг.. . Йеня
севдийи адам.. . Йеня о мёджюзя.. . Хямин адам лап йахында иди, алини узатса,
чатарды.. . Анджаг бу йахынлыгын озюндя эля бир узаглыг вар иди ки, али хеч джюр
чатмырды.. .
Равик гядяхи йеря гойду:
– Билирсян ки, йеня чыхыб гедяджяксян. Йа сабах, йа бириси гюн, йа да хачанса.. .
Жоан башыны ашагы салды:
– Элядир.. .
– Озюн дя билирсян, бир дя гялсян, йеня дя чыхыб гедяджяксян.. .
– Элядир.. . –Жоан башыны галдырды. Гёзюндян йаш сел кими ахырды. –Бу, ня демякдир,
Равик? Нийя беля олду?
– озюм дя билмирям, –дейян Равикин узюня хяфиф бир тябяссюм гонду. –Мяхяббят
бязян адама гюсся гятирир.. . Дюз демирям?
– Йох! Жоан онун узюня бахды. –Бизя ня олуб, Равик?
Равик чийинлярини чякди:
– Мян озюм дя билмирям, Жоан. Бялкя дя, она гёрядир ки, гёйдян асыла галмышыг.
Аввялляр чох шей вар иди: инам, сёйкяняджяк, айдын мягсяд.. . Мяхяббят сяни гяфил
силкяляйяндя этибарлы дайаг кими онлардан тутуб дурурдун. Индися хеч няйимиз
галмайыб.. . Узагбашы, бир аз умидсизлик, бир аз да джясарят галмыш олар.. . Озгяляря дя,
озюня дя йадлашмысан.. . Беля вязиййятдя мяхяббятин гялиб сяни йахаламасы гуру
саман тайасына од дюшмяси кими бир шейдир.. . Гялбиндя мяхяббятдян башга хеч ня
олмур вя бу тянхалыг да ону гызышдырыр, вяхшиляшдирир, азгынлашдырыр.. . –О, гядяхи
йенидян долдурду. –Бу хагда чох фикирляшмяйя дяймяз. Чох фикирляшмяйя хеч
халымыз да галмайыб. Фикирляшдикджя дя дяли олуруг.. . Анджаг биз дяли олмаг истямирик,
Эля дейилми?
Жоан башыны тярпятди:
– Элядир.. . О гадын ким иди, Равик?
– Хястямдир. Онунла «Шяхризад»а бир дяфя дя гетмишям. Сян орада охуйан вахт.. .
Йюз ил бундан габаг.. . Инди ня ишля мяшгул олурсан?  – Хырда роллара чякилирям. Анджаг, дейясян, мян гирян кола охшамыр.. . Пулу ися
йахшыдыр, хеч кяся эхтийаджым галмыр. Истядийим вахт орадан чыхарам. Мян шёхрят
дюшкюню дейилям, Равик!
Жоанын гёз йашлары гурумушду. Гядяхи башына чякиб, айага дурду. Йаман йоргун
гёрюнюрдю.. .
– Нийя адам бу гядяр зиддиййятли олур, Равик? Ахы ня учюн? Бунун бир сябяби
олмалыдыр. Йохса бу гядяр суал верярик? !
Равик гюссяли - гюссяли гюлюмсяди:
– Бу, бяшяриййятин улу суалыдыр, Жоан! «Ня учюн» эля суалдыр ки, бютюн мянтиг дя,
фялсяфя дя, галан элмляр дя онун гаршысында аджиз галыр.. .
Гедир.. . Гедир.. . Гапыйа чатыб.. . Эля бил, Равикин дахилиндя няся баш галдырды. Гедир.. .
Гедир.. . Дикялди. Бирдян дёзя билмяди. Нейляся дя, баджармады. Бирджя геджя дя
галсын.. . Бирджя геджя.. . Башыны онун чийниня гойуб йатсын.. . Сабах истямяйяджяк.. .
Онун няфясини бирджя дяфя дя хисс элясин, йеня о ширин хяйал аляминя баш вурсун, мяст
олсун.. . Гетмя! Гетмя! Онсуз да азаблар ичиндя йашайыр, азаблар ичиндя олюрюк!
Гетмя! Гетмя! Мяня ня олуб? Бу мискин гейрят кимя лазымдыр? Хара гедир? Бирджя
сян герчяксян, эй гюлюзлю хяйал! Ах, харада галдын, эй тяркидюнйалыгын олюм
гохулу чямянлийи, бирджя дяфя дя гайыт! Сян, эй абядиййят гыгылджымы! Ахы мян
озюмю кимин учюн сахлайырам? Хансы гюсся, кядяр долу гяляджяк учюн горуйурам?
Хансы зюлмят долу мяхджуллуг учюн сахлайырам? Онсуз да, дири икян олмюшям,
торпага гёмюлмюшям, он икиджя гюнюм галыб.. . Он икиджя гюн.. . Бу он ики гюндян
сонра хяр шей бошлуга, хечлийя дёняджяк.. . Он ики гюн вя бир дя бу геджя.. . Ипяк кими
сачлар.. . Нийя сян улдузлардан айры дюшюб кечмиш йухуларын думанлы гойнунда
сюзян бу геджядя гялдин? Нийя мяхз бу геджя гялиб бютюн хасар - чяпярляри
дармадагын элядин? Эля бир геджядя ки, хамы йатыб, тякджя биз ойаг галмышыг! Бу,
нядир? Далгалар йенями шахя галхды? Озюню йенями.. .
– Жоан!
Жоан гери дёндю. Сифятиндя гяфил, ани, джошгун бир гыгылджым парылдады. Хеч билмяди, ня
вахт сойунду, озюню онун устюня атды.. .


Ийирьми алтынджы.


Машын Вожирор кючясинин тининдя дайанды.
– Ня олуб? –Равик сорушду.
– Нюмайиш дястяси кечир, –сюрюджю гери дёнмядян джаваб верди.. . – Бу дяфя
коммунистлярдир.
Равик Кетя бахды. О, бир кюнджя гысылыб отурмушду. Он дёрьдюнджю Людовикин сарай ханымы
кими гейинмишди вя бу маскарад палтары ону даха да арыг, инджя гёстярирди. Узюня
чохлу бойа йахмышды. Анджаг рянгинин сарылыгы йеня дя билинирди. Алмаджыг сюмюкляри
чыхмышды.. .
– Чох гёзял! – Равик диллянди. – мин доггуз йюз отуз доггузунджю ил, ийул айы.. . Беш дягигя бундан аввял
«Одлу хач» джямиййятиндян олан фашистлярин нюмайиши кечди, инди дя коммунистляр.. .
Биз дя айнимиздя мяшхур он йеддинджи асрин бал палтары, онларын арасында.. . Гёзялдир, Кет!  – Эйби йохдур! – Кет гюлюмсяди.
Равик гайыга охшайан айаггабыларына бахды. Аджяб дёвран иди! Хяля бунлар бир йана
галсын, истянилян полис айниндяки палтара бахмайыб ону тута билярди.. .
– Башга йолла гедим? – Сюрюджю сорушду.
– Дёня билмязсиниз. –Кетин авязиня Равик джаваб верди. –Архада машын чохдур.
Нюмайишчиляр сяссиз - сямирсиз кясмя кючядян кечирдиляр. Алляриндя байраг, шюар вар
иди, анчаг махны охумурдулар. Бир дястя полис дя онлары мюшайият эдирди. Вожирор
кючясинин тининдя дя бир дястя полис дайанмышды. Диггяти джялб этмямяк учюн аралы -
аралы дюзюлмюшдюляр вя хярясинин дя бир велосипеди варды. Онлардан бири кючя бойу
гязишир, патруллуг эляйирди. Хямин полис йахынлашыб машынын ичиня бахды, хеч ня
демяйиб, йолуна давам этди.
Кет Равикин бахышларыны о дягигя тутду вя деди:
– Гёрдюнюз, хеч тяяджджюблянмяди. Озю билир.. . Полисин хяр шейдян хябяри вар.
Манфорларын тяшкил этдийи бу бал йай мёвсюмюнюн хадисяси хесаб олунур. Инди эви
дя, багы да полис узюк гашы кими арайа алыб.
– эля ися мян лап архайын ола билярям.
Кет гюлюмсяди. Равикин башына гялянлярдян хябяри йох иди.. .
– Бу гюн Парисдяки бютюн даш - гашлар ора йыгышаджаг. Тарихи гейимляр, халис даш -
гашлар.. . Беля мяджлислярдя полис рисгя гетмяз. Хяля гонагларын арасында да,
шюбхясиз, хяфиййяляр оладжаг.. .
– Бал палтарында?
– Ола билсин.. . Нийя сорушурсунуз?
– Билмяйим йахшыдыр, йохса Ротшилд зюмрюдлярини огурламаг истяйирдим.
Кет пянджярянин шюшясини бир аз ашагы салды:
– Билирям, дарыхаджагсыныз, –деди, – анджаг бу дяфя алимдян чыха билмязсиниз.. .
– Хейр, дарыхмарам. Аксиня, йахшы оладжаг, чюнки эля озюм дя бу гюн гетмяйя йер
ахтарырдым. Орада ичмяйя бир шей оладжаг?
– Дейясян, оладжаг. Олмаса да, баш лакейя бирджя ишарям бясдир.. . Арамыз чох
йахшыдыр.
Нюмайишчилярин аддым сясляри эшидилирди. Онлар низамсыз, истядикляри кими
йерийирдиляр. Кючядян, санки, нюмайишчиляр дейил, бир дястя йоргун - аргын адам
кечирди.. .
– Равик, агяр сечмяк имканыныз олса, йашамаг учюн хансы асри гётюрярдиниз?
– Бу асри. Йохса, мян чохдан олмюш олардым вя ахмагын бири дя инди мяним бу
костйумуму гейиб бала гедярди.. .
– Ону демирям, Равик. Дедийим одур ки, хансы асрдя тязядян йашамаг истярдиниз?
Равик костйумунун мяхмяр голларына бахды:
– Сёзюмдян дёнян дейилям, – деди, – оз асримиздя. Билирям, ан ийряндж, ан ганлы, ан
сяфех, ан симасыз, ан горхаг, ан натямиз зяманядир, анджаг бунлара бахмайараг,
йеня гётюрярдим.
– Мян ися йох! – Гет аллярини гойнуна гойду, санки ушюйюрдю. Йумшаг зярхара
дирсяклярини удду.. . –Бу асри хеч гётюрмяздим. Он йеддинджи аср, йа да бир аз ондан габаг
йахшыдыр.. . Хансы олур олсун, тяки бу олмасын! Лап сон айларда гялмишям бу гярара.
Аввялляр хеч бу хагда дюшюнмяздим. – О, шюшяни тамамиля ашагы салды. –Гёр ня
истидир! Хям дя бюркю! Нюмайиш гуртармады?  – Гуртарыр. Лап аз галыб, сону гёрюнюр.
Камброн кючяси тяряфдян гюлля сяси эшидилди. Тиндя дайанмыш полисляр о дягигя
велосипедя миндиляр. Гадын фярйады эшидилди. Дястядян гяфил бир угулту гопду.
Велосипедли полисляр алляриндяки дяйяняйи йеллядя - йеллядя озлярини нюмайишчилярин
арасына вурдулар.
– Ня олду? – Кет горха - горха сорушду.
– Хеч ня, хансы машынынса тякяри партлады.
Сюрюджю гери дёндю. Онун рянги гачмышды.
– Бу.. .
– Сюрюн! –Равик она аман вермяди. –Инди кечмяк олар. Кючя тамам бошалмышды. –
Санки, кюляк хяр шейи сюпюрюб апармышды. – Тез олун! –Равик сяслянди.
Камброн кючяси тяряфдян гышгырты эшидилирди.. . Йеня гюлля ачылды.. . Сюрюджю машыны
тярпятди.
Онлар узю бага дюзялдилмиш артырмада дайанмышдылар. Хамы бал палтарында иди.
Агаджларын кёлгя дюшян аралаларында гызылгюлляр ачмышды. Чырагларын ичиндяки шамларын
кёзяртиси сайрышырды. Хансы павилйондаса баладжа бир оркестр менует чалырды. Бютюн бу
мянзяря Ваттонун асярини хатырладырды. Эля бил, хяр шей джанланмышды.. .
– Гёзялдир? –Кет сорушду.
– Бяли.
– Догрудан?
– Бяли, Кет. Ан азы узагдан йахшы гёрюнюр.
– Гялин бир аз багда гязяк.
Хюндюр, годжаман агаджларын алтында гейри - ади бир мянзяря йаранмышды. Сайсыз -
хесабсыз шамларын титряк шёляси гюмюшю, гызылы зярхараларын, гёмгёй, чяхрайы, дяниз
рянгли, бахалы мяхмярлярин устюня дюшюр, кишилярин узунсачлы парикляриндя,
гадынларынса хязин скрипка сясинин охшадыгы чылпаг, анлик - киршанлы чийинляриндя бярг
вурурду. Адамлар джют - джют, дястя - дястя гязишир, гылынджларын гябзяляри ишылдайыр,
харадаса фявваря шырылдайыр вя фыстыг агаджлары да, санки, бунлардан мяст олуб, сяссиз -
сямирсиз уйуйурду.. .
Равик гёрдю ки, хидмятчиляр дя бал палтары гейиб. Фикирляшди ки, хяфиййяляр дя
палтарларыны дяйишмиш олар. Бирдян Молйер, йа да Расин гялиб ону йахалайа.. . Лап
кеф олар! Йа да эля, ляззят учюн, сарай тялхяйи.. .
Гяфлятян алинин устюня ири бир йагыш дамласы дюшдю. Башыны галдырыб гёйя бахды.
Байаг гызылы рянгя чалан сяманы гара булудлар гойнуна алмышды.. .
– Йагыш йагыр, Кет.
– Ола билмяз! Баг.. .
– Йагаджаг, тез гачаг.. .
Равик онун голундан тутуб артырмайа гятирди. Йениджя чатмышдылар ки, лейсан башлады,
ня башлады! Эля бил, гёйдян су алянирди. Чырагдакы шамлар сёндю, бир нечя санийя
кечмямиш рянгарянг декорасийалар йаш аскийя дёндю; чахнашма дюшдю. Маркизалар,
херсогинйалар, сарай ханымлары зярхара палтарларынын атяклярини йыгышдырараг,
артырмайа гачдылар. Графлар, алахязрятляр, фелдмаршаллар париклярини тута - тута
хюркюдюлмюш тойуг - джюджя кими пярян - пярян дюшмюшдюляр. Йагыш париклярин,  йахалыгларын, чийни ачыг палтарларын устю иля сел кими ахыр, анлик - киршаны йуйуб
апарырды. Гёйдя богуг бир шимшяк ойнады, баг бирджя анлыга тутгун ишыга бойанды вя
сонра илдырым чахды.
Чадырын алтында хярякятсиз дайанмыш Кет, Равикя гысылмышды.
– Хеч вахт беля олмамышды.. . –Кет лап озюню итирмишди. –Мян бура тез - тез гялирям.
Хеч вахт беля олмамышды.. . Хеч вахт!
– Зюмрюдляри чырпышдырмаг учюн ала шяраитдир.
– Догру дейирсиниз. Илахи, бу.. .
Айинляриня плаш гейиб башларына чятир тутмуш хидмятчиляр багда ора - бура
гачышырдылар. Гайыга охшайан ипяк мястляри плашын алтындан гярибя гёрюнюрдю. Онлар
багда азараг исланмыш сарай ханымларынын алиндян тутуб, артырмайа гятирир, сонра
гайыдыб, харадаса дюшюб галмыш бюрюнджякляри, итян шейляри ахтарырдылар. Хансыса бир
чют гызылы айаггабы гятирди. Онлар чох зяриф иди вя хидмятчи онлары эхтийатла
тутмушду. Йагыш бош галмыш столларын устюню йуйур вя тарым чякилмиш гюнлюкляри эля
дёйяджляйирди ки, дейярдин, сяма бюллур чубугларла тябил чалыр, кимися йюрюшя
чагырырды.. .
– Ичяри гедяк, Равик.
Отаглар гонаглар учюн дарлыг эляйирди. Дейясян, хеч гяс беля хава оладжагыны
гёзлямямишди. Йагышдан габагкы бюркюнюн хамысы ичяри долмушду. Устялик дя
джамаатын няфяси.. . Гадынларын йерля сюрюнян атякляри айаг алтда галыр, ипяк о дягигя
дя джырылырды. Эля сыхлыг иди ки, тярпянмяк олмурду.. .
Равикля Кет гапынын йанында дурмушдулар. Лап йахында дайанмыш маркиза де
Монтеспанын няфяси Равикин узюня вурурду. Гадын тамам суйун ичиндя иди, сачы
пырпызланмышды. Ири мясамяли богазындан армудшякилли брилйант бойунбагы асылмышды,
Эля бил, исланыб джюджяйя дёнмюш гёйсатан карнавала гялмишди. Онун йанында да
гюдмюлчяня, дазбаш бир киши оскюрюрдю. Равик ону таныды: хариджи ишляр назирлийиндя
ишляйян Бланше иди, озюню Колберя охшатмышды. Ондан бир аз о йана ики гяшянг, шах
гамятли сарай ханымы дайанмышды вя йан тяряфдян баханда ов итляриня охшайырдылар.
Кёк, уджадан данышан, башына даш - гашла бязядилмиш шлйапа гоймуш йяхуди барон да
ляззятля онларын чылпаг чийинлярини сыгаллайырды. Паж палтарында бир нечя джянуби
америкалы да тяяджджюбля, диггятля она бахырды. Маркиза Лавалер кими гейинмиш
графинйа Беллен дя онларын арасында иди вя йеря энмиш мялакяйя охшайырды, чохлу да
йагут тахмышды. Йадына дюшдю ки, бир ил габаг Дюранын диагнозу иля онун
йумурталыгыны кясиб гётюрдю.. . Умумиййятля, бунларын хамысы Дюранын адамлары иди.
Бир - ики аддым о тяряфдя дайанмыш гяндж, варлы баронесса Ранплары да таныды.
Баронесса ингилися аря гедяндян сонра Равик Дюранын сяхв диагнозу иля онун
ушаглыгыны кясиб гётюрмюшдю. Катибясинин дедийиня гёря, Дюран ондан беш мин
франк алмышды. Равикя ися икиджя йюз чатмышды. Бунунла гадынын омрю он ил азалмыш,
ушагы олмаг имканыны да тамам итирмишди.. .
Йагыш гохусу, боганаг хава, атир, тяр ийи, ням сачларын райихяси бир - бириня
гарышмышды. Йагыш узлярдяки анлик - киршаны йуйуб апармышды вя онлар париклярин
алтында олдугундан да чылпаг гёрюнюрдюляр. Равик атрафына гёз гяздирди. Чох
гёзалляр гёрдю, чох арифляря, хяр шейя шюбхя иля йанашан зяка сахибляриня раст гялди.
Анджаг гюджля сезилян хястялик аламятляри дя гёзюндян гачмады. Эйибсиз хариджи
гёркямляр ону чашдыра билмязди! Билирди ки, джямиййятин мюяййян даиряляри бютюн  асрлярдя, истяр бёйюк олсун, истярся дя кичик, дяйишмяз галыр. Бир дя ону билирди ки,
гыздырма, тяняззюл ня демякдир вя онун симптомларына йахшы бяляд иди: хара гялди,
киминля олду хявяссиз эйш - ишрят, тябиятян зяиф олдугларындан хяр шейя дёзмяк,
хейирсиз идман, тямкинсиз арифлик, йумор хатириня йумор, кимяся йухарыдан
бахмаг, маджяра хявяси, шит тамахкарлыг, джилаланмыш фатализм, мягсядсизлик.. .
«Беляляри дюнйаны хеч вахт хилас эляйя билмяз, –дейя уряйиндян кечирди. –Бяс ким
хилас эляйя биляр? » Кетин узюня бахды.
– Ичмяйя бир шей олмады, –Кет тяяссюфля диллянди. – Хидмятчиляр бу гядяр адамын
арасындан кечя билмяз.
– Эйби йохдур.
Онлары йаваш - йаваш гоншу отага сыхышдырдылар. Диварын дибиндя устюня «Шампан»
дюзюлмюш столлар вар иди вя онлары ортайа чякиб, тялясик ачдылар.
Харадаса бир - ики шам йандырмышдылар. Байырда чахан шимшяклярин гыгылджымлары
онларын зяиф ишыгына гарышанда адамларын сифяти бирджя анлыга саралыр, мейит рянгиня
чалырды. Сонра илдырым чахыр, отагдакы сяс - кюйю оз гурултусунда итириб - батырыр, бирджя
анлыга отага хаким кясилир, хамыны горхудурду. Сонра шамларын зяиф ишыгы тязядян
гайыдыр вя озю иля джанланма, бюркю гятирирди.. .
Равик устюня «Шампан» дюзюлмюш столлара ишаря этди:
– Сизя дя гятирим?
– Хейр, чох истидир. –Кет онун узюня бахды. –Бу да мяним байрамым.. .
– Бялкя, йагыш тез гясди.
– Хейр, кясмяз. Кясся дя, хейри йохдур, хамысыны корлады. Билирсиниз, инди ня
истяйирям? Гетмяк.. .
– Йахшы олду, эля мян дя. Эля бил, индиджя Франса ингилабы башлайаджаг, санскюлётляр
бёйюрдян чыхаджаг.. .
Чох чятинликля чыха билдиляр. Кетин палтары эля кёкя дюшмюшдю ки, дейярдин, бир нечя
саат айниндя йатыб. Байырда селлямя гопмушду. Узбяюз эвляря, санки, пянджярясиндя
селляр - сулар ойнайан гюл магазасындан бахырдын: суйун ичиндя узюрдю.. . Машын
онларын габагына гялди.
– Хара гедяджяксиниз, Кет? Мехманханайа?
– Хяля йох. Анджаг бу палтарда да хеч йеря гетмяк олмаз. Шяхярдя бир аз фырланаг.
– Олду.
Машын аста - аста Парисин гаранлыга бюрюнмюш кючяляри иля сюзюрдю. Йагыш ара
вермядян озюню машына чырпыр вя онун сясиндян башга хеч ня эшидилмирди. «Зяфяр
тагы»нын бомбоз кёлгяси гюмюш рянгли йагышын арасындан бойланыб йох олду.
«Йелисей чёлляри»ндя сыраланмыш магазаларын витринляри мин рянгя чалырды. Рон - Пуен
кючясини гюл - чичяк гохусу, атир бюрюмюшдю вя о, тюстю - думан ичиндян баш галдыран
рянгарянг далгайа охшайырды. Узагда гаралан «Конкор» мейданы тританларын,
няхянглярин мяскяни олан дяниз кими няхайятсиз иди.. . Риволи кючяси оз ишыглы таглары
иля онлара тяряф узюрдю вя санки, Венесийанын парылтысы бирджя анлыга гачыб бура
гялмишди. Сонра Лувр музейинин бомбоз, азямятли бинасы, уджу - буджагы билинмяйян
хяйяти, ишыг сюзюлян пянджяряляри гёрюндю. Даха сонра ися сахил паркы.. . Сакит ахан
чайларын устюндя аста - аста йыргаланан кёрпюляр.. . Йюкдашыйан гайыглар.. . Йедякчи
гяминин хярарят, тясялли долу ишыгы.. . Бу ишыг, санки, оз хярарятли гойнунда мин - мин
гачгына вятян бяхш элямишди.. . Сена чайы.. . Булварлар автобусла, сяс - кюйля,  адамларла, магазаларла долу иди. Люксембург сарайынын дямир бармаглыглары, ондан
бир аз о тяряфдя ися Рилкенин кёвряк шеирлярини андыран парк.. . Унудулмуш, сюкута
гярг олмуш Монпарнас гябиристанлыгы.. . Тез - тез бир - бири иля кясишян гядим энсиз
кючяляр, эвляр, гёзлянилмядян габагына чыхан сакит мейданлар, агаджлар, кюляк
дёйян фасадлар, килсяляр, овулмуш абидяляр, кюляйин йелляндирдийи фянярляр,
торпагдан баш галдырмыш истехкамлара охшайан баладжа айагйолулар, отагларыны
саатхесабы кирайяйя верян мехманханаларла долу дёнгяляр, хямин дёнгялярин
арасында да гядим кючяляр вя бу кючялярдя дя халис рококо, барокко услубунда
тикилмиш эвляр, Прустун романларында олдугу кими, гаранлыга гярг олмуш
дарвазалар.. .
Кет кюнджя гысылыб отурмушду вя сусурду. Равик сигарет чякирди. Эля бил, гаранлыг
машынын ичиндя отуруб, тюстюсюз сигарет чякирди вя гетдикджя хяр шей оз герчяклийини
итирирди. Санки, бу гязинти дя, йагышын алтында сяссиз - сямирсиз сюзян машын да, бир - бир
геридя галан кючяляр дя, бир кюнджя гысылыб отуран гадын да, онун айниндяки гейри - ади
палтар да, бу палтарын устюндя сайрышан алван ишыглар да, зярхаранын устюня сюст
дюшюб галмыш олюм нишаняли алляр дя хягигят дейил, хяйали Парисдя хисс вя
дуйгуларынын, намялум, сябябсиз айрылыгын гёвряклик долу хяйали бир сяйахяти иди.. .
Хааке йадына дюшдю. Онунла ня эдяджяйини дягигляшдирмяк истяди. Анджаг бир шей
чыхмады, санки, йагыш бютюн фикир вя дюшюнджялярини йуйуб апарырды. Тяшрих элядийи
гадыны, сонра да Ротенбургдакы йагышлы геджяни, хямин геджяни бирликдя кечирдийи
гадыны хатырлады. Ону тамам унутмушду. Бир дя «Айзенхут» мехманханасы, хансы
пянджярядянся сюзюлян скрипка сяси.. . Мин доггуз йюз он йеддинджи илдя Фландрийанын лаляли чёлляриндя
човгуна дюшюб олмюш Ромберг дя йадына дюшдю. О човгун башга човгун иди вя
алов кими пюскюрюрдю, угултусундан гулаг тутулурду. Санки, Аллах йер узюндяки
бяндяляриндян безмишди, онлары атяшя тутмушду.. . Сонра хот - холтсда дяниз нийадасы
баталйонундан бир асгярин гармон чалдыгыны, хямин гармонун сясиндяки инилтини,
сызылтыны, дёзюлмяз хясряти хатырлады. Йагышлы Рома, Руанын ням шосеси, хябс
дюшяргяси, абяди нойабр йагышларынын дёйяджлядийи бараклар хяйалындан бир - бир гялиб
кечди.. . Олмюш испан кяндлиляри.. . Агызлары бир аз аралы галмышды вя йагыш да орада
гёллянмишди.. . Клерин ням, айдын сифяти.. . Хайделберг университетинин йасямян атриня
бюрюнмюш йолу.. . Кечмишин сехирли чырагы.. . Орадан баш галдыран няхайятсиз хатиряляр
Парисин кючяляри кими бир - бир архада галыр, гах зяхяр олурду, гах да тясялли.. .
Сигарети сёндюрюб дикялди. Даха бясдир! Тез - тез герийя бахан адам йа гедиб
няйяся дяйяр, йа да йыхылар.. .
Машын Монмартрын дёнгяляри иля шютюйюрдю. Йагыш кясмишди. Гёйдя гюмюшю рянгли
булудлар агыр - агыр сюрюнюр, гах да йейинляшир вя бойлу аналар кими баладжа бир ай
догмага тялясирди.. . Кет машыны сахлатдырды. Онлар дюшюб, бир нечя дёнгяни
узюйухары пийада галхдылар, сонра тиня бурулдулар.. .
Инди Парис айагларынын алтында иди. Уджу - буджагы гёрюнмяйян, ишыглары сайрышан, сулара
гярг олмуш Парис! Бу да онун кючяляри, мейданчалары.. . Геджяси айлы, булудлу Парис!
Бу да онун чялянгя охшайан булварлары.. . Сарымтыл ишыга бялянмиш йамаджлары,
гюлляляри, дамлары иля озюню гаранлыгларын гойнуна атмыш Парис! Уфюглярдян асян
кюляк, ишыг сачан дюзянликляр, гах агаран, гах гаралан кёрпюляр, Сена чайы, лап
узагларда онун устюндян ойнайыб кечян шимшяк, лейсан йагыш, машынларын сайсыз -
хесабсыз ишыглары.. . Ары пятяйи кими гайнар хяйаты иля геджяни дёйюшя чагыран, алтындан  милйон - милйон чиркли архлар кечян, торпагын алтындакы уфунятдян гидаланыб
чичяклянян, гойнунда хярчянг хястялийи гяздирян, озю ися Мона Лизайа охшайан
Парис!
– Бирджя дягигя мяни гёзля, Кет, гедим, ичмяйя бир шей алым.
Равик йахындакы мейханайа гирди. Тязя ич - джийяр колбасасынын ийи узюня вурду. Хеч
ким онун айниндяки палтара фикир вермяди. Бир шюшя конйак, ики дяня дя гядях
гётюрдю. Хидмятчи тыхаджы чыхарыб, ону тязядян шюшянин агзына гойду.
Кет йериндян тярпянмямишди. Айниндяки палтар лянгяр вуран сяманын фонунда ону
Эля арыг гёстярирди ки, дейярдин, башга асрдян галыб, Бостонда догулуб, Исвечдя
йашайан америкалы Кет дейил.. .
– Буйурун, Кет! Сойугун да, йагышын да, тянхалыг горхусунун да ан йахшы дярманы
будур! Гялин бу шяхярин саглыгына ичяк!
– Ичяк! –Кет гядяхи гётюрдю. –Йахшы ки, бура гялдик Равик. Дюнйанын хеч бир
байрамы буна чатмаз.. .
О, гядяхи башына чякди. Айын ишыгы чийинляриня, палтарына, узюня дюшюрдю.
– Конйак! Озю дя йахшысы!
– элядир, Кет. Агяр сиз бунун дадыны хисс эдирсинизся, демяк, хяр шей
гайдасындадыр.
– Бир гядях дя сюзюн! Сонра шяхяря гайыдаг, икиниз дя палтарымызы дяйишяк,
«Шяхризад»а гедяк. Бу гюн сентименталлашмаг, шярабдан мяст олмаг, кёврялмяк,
хяйатын ан ширин айлянджяляри иля видалашмаг истяйирям. Сабахдан философлары
охуйаджаг, вясиййятнамя йазаджаг вя озюмю олюмя мяхкум олунмуш адам кими
ляйагятля апараджагам!
Равик мехманхананын пиллякяниндя сахибя иля растлашды. Гадын ону сахлады:
– Бирджя дягигя вахтыныз олар?
– Албяття, буйурун.
Гадын ону биринджи мяртябяйя гятирди, эхтийат ачарла отаглардан бирини ачды. Равик
гёрдю ки, бурада адам йашайыр.
– Бу, ня демякдир? –дейя сорушду. –Бура нийя хюджум чякирсиниз?
– Бу отагда Розенфелд галыр.. . Чыхмаг истяйир.
– Ахы мян отагымы дяйишмяк истямирям? !
–Чыхмаг истяйир, анджаг сон уч айын пулуну вермяйиб.
– Шейляри ки бурададыр, онлары да сиз вермяйин!
Гадын икрахла чарпайынын йанында бёйрю устя галмыш ачыг чамаданы айагы иля итяляди:
– Бурада ня вар ки? Гиймятли хеч ня йохдур. Кёхня чамадан, узюлмюш кёйнякляр.
Костйуму да озюнюз гёрюрсюнюз, икиджя дястдир. Хамысы бир йердя хеч йюз франка да
гетмяз.. .
Равик чийинлярини чякди:
– Чыхмагыны озю деди?
– Хейр! Анджаг билинир.. . Бу гюн узюня дедим.. . Бойнуна алды! Дедим ки, сабаха
гядяр пулу тапыб версин. Пулуну вермяйян кирайячини чох сахлайа билмярям.
–Йахшы элямисиниз. Бяс мянлик бурада ня иш вар?
– Шякилляря гёря гятирмишям. Бунлар да онундур. Дейир ки, чох гиймятлидир, пулу
кирайяйя чатар, хяля артыр да галар. Бир бу шякилляря бахын.. .  Равик диварлара фикир вермямишди. Башыны галдыранда чарпайынын узяриндя асылмыш
Ван Гогун йарадыджылыгынын чичякляндийи дёврдя чякдийи «Арле мянзяряляри»ни
гёрдю. Бир аддым да иряли гетди, онун асли олдугуна шюбхяси галмады.
– Баханда адамын ати урпяшир, дюз демирям? – Гадын сорушду. –Бу айри - юйрю шейляр
дя гуйа, агадждыр! Хяля бир буна да бахын.. .
Алюзйуйанын устюндя Гоген асылмышды. Чылпаг джянублу гыз тропик мянзярянин
фонунда.. .
– Айагларына бах! – Сахибя ришхяндля давам этди. – Топуглары фил топугуна охшайыр.
Сир - сифятиндян дя гиджлик йагыр.. . Хяля онун бир дурушуна бахын! Бир шякил дя вар,
йарымчыг галыб.. .
Йарымчыг шякил Сезанын оз арвадынын портрети иди.
– Агзына бахын, айридир. Йанагларына да рянг чатмайыб.. . Гёр ня иля мяним башымы
пийлямяк истяйир! Мяндяки шякилляри гёрмюсюнюз? Хамысы натурадан чякилиб, эля бил,
озляридир. Йемякханадакы гыш мянзяряси, мараллар.. . Онлар хара, бу зирзибил хара.. .
Тяхяр - тёхюрюндян озю чякяня охшайыр, эля дейил?
– Тяхминян, элядир.
– Мян дя эля буну билмяк истяйирдим. Ахы сиз охумуш адамсыныз, беля шейлярдян
башыныз чыхыр. Хеч чярчивяляри дя йохдур!
Шякиллярин учю дя чярчивясиз асылмышды. Чиркли дивар кагызынын устюндя башга бир
дюнйайа ачылан пянджяряйя охшайырды.
– Хеч олмаса, гызыл суйуна чякилмиш чярчивяляри олсайды, гётюрярдим. Анджаг бу
кёкдя.. . Дейясян, мяня галан ахырда бу зирзибил олачаг! Аджяб гюня дюшдюм! Бу да
йахшылыгын.. .
– Инанмырам ки, бунлар сизя лазым олсун.
– Бяс нечя оладжаг?
– Розенфелд пулу тапыб веряджяк.
– Харадан тападжаг? –Гадын бирдян Равикя бахды, узюнюн рянги дяйишди. –Бунлар бир
шейя дяйяр? Бязян беляляри чох гиймятя минир. –О дягигя хисс олунду ки, бейниндя
няйися гётюр - гой эдир. –Истясям, сон айын авязиня бирини гётюрярям. Хансыны
мясляхят гёрюрсюнюз? Чарпайынын устюндяки бёйюйю?
– Хеч бирини. Розенфелдин озюню гёзляйин. Мян аминям ки, пул тападжаг.
– Мянся инанмырам. Мян мехманхана сахибийям, гёзляйя билмярям.
– эля ися бу гядяр вахты нийя гёзлямисиниз? Йохса эля шей элямяздиниз?
– Агзымы ачмага гойурду? Эля дилляр тёкюрдю ки! Озюнюз ки белялярини йахшы
таныйырсыныз.. .
Гяфлятян Розенфелд гапыда гёрюндю. Баладжа, сакит бир адам иди. Гадына агзыны
ачмага имкан вермяди, чибиндян пул чыхарыб деди:
– Буйурун, бу да мяним хагг - хесабым. Лютфян, гябз верин.
Гадын хейрятля чекляря, шякилляря вя сонра йеня пула бахды. Няся демяк истяди,
анджаг сяси чыхмады. Ахырда биртяхяр:
– Бу, чохдур, –деди.
– Билирям. Артыгыны инди гайтара билярсиниз?
– Гайтарарам, анчаг устюмдя йохдур. Касса ашагыдадыр, хырдалайарам.
О, эля гетди ки, дейярдин, кимся хятриня бярк дяйиб. Розенфелд Равикя бахды.  – Багышлайын! –Равик узр истяди.. . –Мяни зорла чякиб гятирди. Няйя гятирдийини хеч
билмирдим. Шякиллярин гиймятини ойрянмяк истяйирди.
– Дединиз?
– Хейр.
– Йахшы элямисиниз.. . –Розенфелд Равики гярибя бир тябяссюмля сюздю.
– Беля шякилляри бурадан асмаг олар? –Равик тяяджджюблянди. –Сыгорта элятдирмисиниз?
– Хейр. Шякли ким огурлайар? ! Тясадюфян, ийирми илдя бир дяфя музейдян
огурлайарлар, йа йох.. .
– Отаг йана биляр.
Розенфелд чийинлярини чякди:
– Бязян рисгя гетмяк лазымдыр. Сыгорта элятдирмяйя пулум чатмаз.
Равик Ван - Гога бахды. Ан азы бир милйон франк гиймяти вар иди. Розенфелд онун
бахышларыны тутду.
– Ня фикирляшдийинизи билирям, –деди, –беля шякилляри оланын онлары сыгорта элятдирмяйя
пулу да олмалыдыр. Анджаг йохумдур. Мяни доландыран бу шякиллярдир, йаваш - йаваш
сатырам. Анджаг уряксиз сатырам.. .
Портретин алтындакы столун устюндя спирт лампасы, бир гуту гяхвя, чёряк, йаг, баладжа
кагыз торбалары варды. Отаг да баладжа вя касыб иди. Анджаг диварлардан дюнйанын
гёзяллийи гюлюрдю.
– Баша дюшюрям.. . –Равик диллянди.
– Эля билирдим, чатдыраджагам. Гатара да, гямийя дя билет алмышам. Хяр шейя чатды,
тякджя бу уч айын пулуну веря билмядим. Амялли - башлы чёряк дя йемирдим, анджаг
йеня чатмады. Виза алмаг чох чякди. Бу ахшам Монени сатмалы олдум. Ветейл
мянзяряси иди. Эля билирдим, ону да озюмля апара биляджяйям.
– Онсуз да, харада олса сатмалы дейилдиниз?
– Элядир.. . Анджаг доллара сатардым, икигат артыгына дюшярди.
– Америкайа гедирсиниз?
Розенфелд башыны тярпятди:
– Бурадан узаглашмаг вахты чатыб.
Равик суаледичи нязярлярля онун узюня бахды.
– Кор йапалаг да гедир, – Розенфелд алавя этди.
– Кор йапалаг кимдир?
– Танымырсыныз? Маркус Майери дейирям. Онун адыны кор йапалаг гоймушуг. Ий
билир, гачмаг вахты гяляндя дуйур.
– Майер? Хярдянбир «катакомба»да пиано чалан дазбаш киши дейил?
– Одур. Прага хадисясиндян сонра ады кор йапалаг галды.
–Йахшы аддыр.
–Хямишя ий билиб, Хитлер хакимиййятя гялмямишдян ики ай габаг Алманийадан
чыхыб. Вйанада да насистляри уч ай габаглайыб. Алманлар Прагайа гирмямишдян ай
йарым габаг да орадан гачыб. Хяр шейи онун дедийи иля олчюрям. Хямишя! Ий билир.. .
Эля она гёря дя шякилляри горуйа билмишям. Алманийадан чыханда пул гётюря
билмядим, марканы бурахмырдылар. Милйон йарым пул гоймушдум. Истядим хамысыны
нягд гери алам, анджаг насистляр гялди, чатдыра билмядим. Майер агыллы тярпянди, бир
хиссясини арадан чыхара билди. Мянимся асяблярим дёзмяди, йарымчыг бурахдым.
Инди Америкайа гедир, мян дя она гошулурам. Хейиф Монедян.. .  – Эйби йохдур, онун пулундан галаны гётюрярсиниз. Франкы апармаг гадаган дейил.
– Элядир. Анджаг орада сатсайдым, узун мюддят долана билярдим. Гёрюнюр, Гогени
дя гурбан веряси оладжагам.. . –Розенфелд спирт лампасынын ора - бурасына бахды. –Инди
бу учю галыб. Гяряк, онларла доланам. Иш тапмага умидим йохдур, эля мёджюзя инди
харададыр? ! Хяля учю галыб! Хяряси омрюмдян бир парча озю иля апарыр.. . – О, инди
чамаданын йанында йазыг - йазыг дайанмышды. –Вйанада беш ил йашадым. Чох бахалыг
дейилди, биртяхяр башымы гирляйирдим.. . Анджаг йеня дя ики Ренуара вя Деганын бир
пастелиня баша гялди. Прагада ися бир сисле вя беш рясм асяри йедим: икиси Деганын,
бири Ренуарын графикасы, икиси дя Делакруанын сепийалары иди.. . Хеч кяс рясм асяриня
пул вермяк истямирди.. . Бунлар Америкада мяним хяйатымы бир ил узадарды.
Гёрюрсюнюзмю, инди учджя шяклим галыб.. . – Онун сясиндя дярин бир хюзн варды. –
Дюнян дёрд иди.. . Бу виза мяня ан азы ики ил омюр бахасына баша гялди! Бялкя дя, уч
ил.. .
– Анджаг эля адамлар да вар ки, доланмага хеч шякилляри дя йохдур.
Розенфелд сюмюйю чыхмыш чийинлярини чякди:
– Бу, тясялли дейил.. .
Равик этираз этди:
– Хейр, догрудан, элядир.. .
– Гяряк, бу уч шякилля мюхарибяни баша вурам. Мюхарибя дя чох чякяджяк.. . Равик
динмяди.
– Буну кор йапалаг дейир, –Розенфелд алавя этди. –Анджаг озю дя Американын
кянарда галаджагына инанмыр.
– Бяс онда хара гетмяк истяйир? Даха йер галмады ки!
– озю дя дягиг билмир. Кёнлюндян Хаити кечир. Зянджи республикасынын мюхарибяйя
гошуладжагына инанмыр. –Розенфелд тамамиля джиддиляшмишди. –Йа да Хондураса.
Джянуби Америкада кичиджик бир республикадыр. Сан Салвадор.. . Бялкя дя Йени
Зелландийайа гетди.. .
– Йени Зелландийайа? Ора чох узаг дейил?
– Узагдыр? –Розенфелд гюссяли - гюссяли гюлюмсяди. –Бахыр харадан.. .

Ийирьми йеддинджи.


Дяниз.. . Дяхшятли угултусу иля гулаглары батыран дяниз.. . Тюкюрпярдиджи хяйяджан
сигналлары.. . Сигнал веря - веря сулара гярг олан гями.. . Геджя.. . Айылдыгджа йаваш - йаваш
догмалашан отаг, пянджярянин кёлгяси.. . Сигналлар кясилмяк билмир.. . Телефон имиш!
Равик дястяйи галдырды:
– Бяли.. .
– Равик!
– Ня олуб? Данышан кимдир?
– Мяням.. . Танымадын?
– Инди таныдым. Ня олуб?
– Бура гял, Равик! Тез ол! Йубанма!
– Ня олуб!
– Тез ол, Равик! Башыма иш гялиб.. .  – Ня иш?
– Башыма иш гялиб.. . Горхурам.. . Гял! Тез гял! Кёмяк эля, Равик! Гял!
Дястякдян шыггылты эшидилди. Равик гёзляди. Гырыг - гырыг зянгляр эшидилди. Жоан дястяйи
асмышды. О да дястяйи йериня гойуб, гёзлярини алагаранлыг геджяйя зилляди. Ичдийи
дярманын тясири хяля дя галмыш, о, тамам айылмамышды. Аввялджя эля билмишди ки,
Хаакедир. Анджаг пянджяряни гёряндя билди ки, «Принс де Галл» мехманханасы дейил,
«Интернасионал»дадыр. Демяк, Хааке ола билмязди. Саата бахды. Бешя ийирми дягигя
ишлямишди. Бирдян сычрайыб галхды. Хаакейя раст гяляндя Жоан няся демишди:
тяхлюкя.. . Горху.. . Агяр.. . Хяр шей ола билярди! Беля сяфехликляри азмы гёрмюшдю?
Тялясик лазым олан шейляри йыгышдырды, гейинди.
Эля биринджи тиндя такси дюшдю. Сюрюджюнюн йанында баладжа бир ит дя варды вя онун
чийниндя эля отурмушду ки, дейярдин, бойнуна хяз йахалыг тахыб. Машын
силкяляндикджя, о йыргаланырды вя бу да Равикин асябляриня тохунурду, аз галырды ки,
ону гётюрюб отураджагын устюня тулласын. Анджаг Парисин такси сюрюджюляриня йахшы
бяляд иди.. .
Машын бюркюлю ийул геджясиндя угулдайырды. Хараданса хязин - хязин пычылдашан
йарпагларын атри гялди. Харадаса джёкя чичяк ачды, кёлгя салды.. . Йасямян рянгли
сяманын гойнунда улдузлар сайрышыр, онларын арасы иля бир тяййаря учур, онун да
йашыл, гырмызы хябярдарлыг ишыгы гёз вурур.. . Санки, няхянг бир бёджяк ишылдагушларын
арасына дюшюб! Кимсясиз кючяляр, угулдайан бошлуг, махны охуйан ики сярхош,
хансы зирзямидянся гялян аккордеон сяси.. . Вя гяфил бир горху.. . Аз гала, няфяси
тутулурду. Санки, дахилиндя няся ону дидир, «тез ол, тез ол! » дейирди. Бялкя дя, артыг
гедж иди.. .
Бу да эв! Мюргю дёйян гаранлыг.. . Лифт сюрюня - сюрюня гялир.. . Эля бил, ишылдайан
илбиздир, аста - аста сюрюнюр.. . Равик артыг икинджи мяртябяйядяк пиллякянлярин йарысыны
чыхмышды, анчаг ня фикирляшдися, гери гайытды. Ня гядяр йаваш гется дя, лифт ондан тез
чатарды.. .
Бу да Парисин ойунджаг лифтляри! Тякадамлыг камерайа охшайыр, джырылдайыр,
гурулдайыр, устюачыг, йаны ачыг, тякджя айагынын алтында бир парча дямир.. . Лампанын
бири дя йанмыр, хятляр бирляшяндя гёзярир, о бири ися.. . Бу да ахырынджы мяртябя! Тор
гапыны ачыб чыхды, зянги басды.. .
Гапыны Жоан ачды. Равик диггятля ону сюздю: ган лякяси йох иди, рянги дя озюндя.. .
Хеч ня йох иди.. .
– Ня олуб? Харададыр? –дейя сорушду.
– Ня йахшы гялдин, Равик!
– Харададыр? Нейлямисян?
Жоан гери чякилди, Равик ичяри гирди, отага гёз гяздирди: хеч кяс йох иди.
– Хардадыр? Йатаг отагында?
– Ким? –Жоан тяяджджюблянди.
– Йатаг отагында адам вар? Ким вар орада?
– Хеч ким. Нийя сорушурсан? – Равик диггятля онун узюня бахды. – Бурада айрысы
олса, сяни чагырардым?
Равик гёзлярини хяля дя ондан чякмямишди. Хеч ня олмамышды, саг - саламатджа
дайаныб гюлюмсяйирди.
– Бу, ня ойундур?   Жоан тябяссюмля:
– Равик! –деди.
Эля бил, башына бир газан гайнар су тёкюлдю: Жоан эля билирди ки, о гысганыр вя бундан
ляззят алырды! Ичиндя алятляр олан баладжа ал чантасы бирдян - биря эля агырлашды ки! Санки,
пудлуг даш иди.. . Ону стуллардан биринин устюня гойду:
– Сян лап ифритя имишсян! –деди.
– Ня? Ня дедин?
– Ифритясян! –Равик тякрар эляди. –Мян дя эшшяйям ки, сяня инандым!
Чантаны гётюрюб гапыйа тяряф дёндю. Жоан о дягигя онун габагыны кясди:
– Нейляйирсян? Гетмя! Мяни тяк гойма! Тяк галсам, нейляйярям? !
– Йаланчысан! Мискин бир йаланчы! Йалан даныш, эйби йохдур, анджаг бу джюр уджуз
йалан адамы ийряндирир.. . Беля зарафат олмаз!
Жоан дарта - дарта ону гапыдан аралады:
– Бир йан - йёряня бах! Гёрмюрсян, няся олуб? ! Гёрмюрсян, неджя озюндян
чыхыбмыш? Горхурам, йеня гайыдар. Сян ону танымырсан.. .
Стуллардан бири йаны устя чеврилмишди. Йердя бир лампа вя шюшя гырыглары варды.
– Отагда гязяндя айаггабы гей ки, шюшя гырыгы батмасын! Бу да сяня йеганя
мясляхятим.. .
Шюшя гырыгларынын арасында бир шякил варды. Равик айагы иля гырыглары бир тяряфя эляйиб,
шякли гётюрдю.
– Бу да сянин.. . – шякли столун устюня атды, – даха мяндя ишин олмасын!
Жоан онунла узбяюз дайаныб узюня бахырды. Рянги дяйишмишди.
– Равик, –дейя астадан, йазыг - йазыг диллянди. –Эйби йохдур, мяня ня ад гойурсан
гой. Чох йалан данышмышам.. . Чюнки, из озюнюз беля истяйирсиниз! –Шякли али иля
итяляди. Шякил столун устю иля сюрюшя - сюрюшя эля дайанды ки, Равик орадакы адамы
гёрдю. Анджаг Жоанла «Клош джОр»да гёрдюйю киши дейилди. –Хамы эля истяйир, –дейя
Жоан нифрятля сёзюня давам этди. –Йалан данышма! Йалан данышма! Хямишя дюз
даныш! Дюзюню дейяндя дя дёзя билмирляр! Хеч бири дёзмюр! Анджаг сяни чох
алдатмамышам.. . Сяни йох.. . Сяни алдатмаг истямирдим.. .
– Йахшы, –дейя Равик онун сёзюню кясди. –Буну инди саф - чюрюк элямяк лазым дейил.. .
Бирдян - биря нядянся уряйи шан - шан олду.. . Няся ону кёврялтди.. . Озюня аджыгы тутду.
Она кёврялмяк олмазды!
– Дюз сёзюмдюр, сяня йалан данышмага эхтийадж йох иди, – дейя Жоан имдад диляйян
бахышларла ону сюздю.
– Жоан.. .
– Инди дя алдатмырам. Хамысы йалан дейил, Равик! Она гёря зянг вуруб чагырдым ки,
горхурдум. Йахшы ки, ону биртяхяр гапыдан байыра сала билдим, о дягигя дя джяфтяни
вурдум. Аглыма гялян илк фикир бу олду.. . Пис элямишям?
– Мян гяляндя чох сакит идин, горхдугун хеч билинмирди.
– Чюнки гетмишди. Чюнки билирдим, сян, гялиб, кёмяк дураджагсан.
– Йахшы, демяли, хяр шей гайдасындадыр, мян дя гедя билярям.. .
– Гайыдаджаг! Гедя - гедя гышгырды ки, гайыдаджаг. Инди харадаса отуруб ичир.
Билирям.. . Сярхош олан кими гайыдаджаг. О, сянин кими дейил, ичя билмир.. .  –Бясдир! –Равик онун сёзюню кясди. –Гуртар, гетсин, бош шейдир. Гапын да
мёхкямдир.. . Бир дя эля шей элямя!
Жоан йериндян тярпянмяди:
– Бяс нейляйим? –дейя гяфилдян хычгырды.
– Хеч ня.
– Сяня зянг вурурам.. . Уч дяфя, дёрд дяфя.. . Джаваб вермирсян. Джаваб веряндя дя
дейирсян ки, мяни рахат бурах.. . Буну неджя баша дюшюм?
– Неджя вар, эля.
– Неджя вар, эля? Бу, ня демякдир? Мягяр биз автоматыг ки, истяйяндя ишя салыб,
истямяйяндя дя дайандырсынлар? Геджя хяр шей гёзял олур, мяхяббят ашыб - дашыр,
сабах ачылан кими.. .
Равик узюня бахан кими сясини кясди.
– Билирдим, беля оладжаг, –Равик астадан диллянди. –Билирдим ки, сян бундан истифадя
этмяйя чалышаджагсан. Беля шейляр сяня чох йарашыр. Онда билирдин ки, ахырынджы
дяфядир, гяряк, буну элямяйяйдин! Онда озюн гялдин вя оланлар да она гёря олду
ки, ахырынджы дяфя иди.. . Йахшы да олду, айрылыг геджясиндя бир - биримиздян дойдуг вя
хямин геджя дя хош хатиряйя дёндю.. . Анджаг сян башга йол сечдин, алверчи кими
ондан истифадя эляйиб, алчаг ниййятини хяйата кечирмяк, бирджя анын ичиндя бирджя дяфя
олан мюгяддяс бир шейи эйбяджяр эйш - ишрятя чевирмяк истядин. Гёряндя ки, мян
йахынлыг вермирям, бу ийряндж хийляйя ал атдын вя инди дейилянляри тязядян чейнямяк
лазым гялир. О сёзляри ки, адам бир дя демяйя утаныр.. .
– Мян.. .
– Билирдин, –Равик она аман вермяди. –Йеня йалан данышма! Сянин онда дедиклярини
тякрар элямяк истямирям. Мян хяля эля шейляри баджармырам! Икимиз дя билирдик.. .
Дедин ки, бир дя гялмяйяджяксян.. .
– Гялмядим дя.
Равик диггятля онун узюня бахды. Йаваш - йаваш озюню аля алырды:
– Разыйам.. . Анджаг зянг элядин.
– Она гёря зянг элядим ки, горхурдум.
– Илахи, хяйасызлыгын дяряджясиня бах! Йахшы, мян тяслим!
Жоан гюлюмсямяйя башлады:
– Мян дя, Равик! Гёрмюрсян, йеганя мягсядим сяни бурада сахламагдыр?
– Мяним дя йеганя мягсядим гетмякдир.
Жоан хяля дя гюлюмсяйирди:
– Нийя?
Равикя эля гялди ки, даха тагяти галмайыб. Жоан, садяджя олараг, ону баша дюшмяк
истямирди. Нийясини она изах элямяйя башласа, Аллах билир, ня вахт, харада
гуртараджагды.. .
– Она гёря ки, бу ийряндж бир ахлагсызлыгдыр! –няхайят, диллянди. –Сян буну баша
дюшмязсян.
– Баша дюшюрям, –дейя Жоан астадан тякрар этди. –Бялкя дя, элядир. Анджаг нийя бир
хяфтя бундан габаг эля иди, инди беля?
– Онда да беля иди.
Жоан динмяйиб, хейли ону сюздю, сонра:
– Мяни марагландырмыр, ня ад гойурсан, гой, –деди.  Инди дя Равик сусурду. Хисс эдирди ки, инандыра билмяйяджяк.
– Равик! –Жоан она йахын гялди. –Элядир! Онда дедим ки, ахырынджыдыр. Дедим ки, бир
дя мяни гёрмяйяджяксян. Анджаг она гёря дедим ки, сян беля истяйирдин. Эля
олмайачагыны биля - биля дедим.. . Баша дюшмюрсян? –дейя Жоан онун узюня бахды.
– Йох! –Равик кобуд джаваб верди. –Мян бирчя буну баша дюшюрям, сян ики киши иля
бирдян йатмаг истяйирсян!
Жоанын хеч тюкю дя тярпянмяди:
– Эля дейил.. . –няхайят, диллянди. –Анджаг, тутаг ки, лап элядир, бунун сяня ня дяхли? –
Равик дёйюкя - дёйюкя галды. – Догрудан, бунун сяня ня дяхли? –Жоан бир дя тякрар
эляди. –Мян сяни севирям, бу, бяс дейил?
– Йох!
– Гысгандж олма, Равик! Сяня хеч йарашмыр.. . Аввялляр дя олмамысан.
– Бу джюр олум?
– Йох.. . Сян хеч билмирсян, гысганджлыг ня олан шейдир.
– Албяття, билмярям! Чюнки сянин о джювяллагын кими артистлик элямирям.
Жоан гюлюмсяди:
– Гысганджлыг аввялджя рягибин няфяс алдыгы хавадан башлайыр, Равик.
Равик динмяди. Жоан инди гаршысында дайаныб, узюня бахырды. Бахыр вя сусурду.
Гяфлятян хяр шей – хава да, бу баладжа дяхлиз дя, зяиф ишыг да Жоанын озюня, гизли бир
хясрятя дёндю. Эля бил, уджа бир гюллянин башында дайаныб, гёзлярин гарала - гарала
ашагы бахырсан вя йер дя, санки, сяни озюня тяряф чякир.. .
Равик хисс эдирди ки, няся ону чякир. Анджаг бу тилсимя дюшмяк истямирди. Даха
гетмяк хагда да дюшюнмяк истямирди, Гетсяйди, хямин шей ал чякмяйиб, онун
далынджа гялярди. О ися истямирди, далынджа гялян олсун! Хяр шейин ахырына йетмяк,
айдынлашдырмаг истяйирди. Бу айдынлыг сабах учюн лазым иди.. .
– Ичмяйя бир шейин вар? –дейя сорушду.
– Вар. Ня истяйирсян? Калвадос?
– Варса, конйак вер. Анджаг калвадос да олар, фярги йохдур.
Жоан баладжа долаба тяряф гетди. Равик онун архасынджа бахды. Сян демя, о мяджхул
тилсим бу отагын хавасында, гур ишыгында гизлянибмиш: адама: «гял бурада мяскян
сал, кюкряйиб шахя галхмыш ганын абяди сакитлик тападжаг», – дейир. Анджаг инанма,
джошмуш хиссляр йеня сяни алдадыр, бу абяди сакитлийин омрю бирджя геджядир!
Гысганджлыг.. . Онун ня олдугуну билмирди? Камала чатмамыш мяхяббятляри азмы
гёрмюшдю? Гысганджлыг дейилян шей адама бютюн дярдляриндян дя чох азаб верян
кёхня бяла дейилдими? ! Гысганджлыг дейилян шей ики севяндян биринин габагджа
оляджяйини билян гюндян башламырмы? !
Жоан калвадос гятирмяди. Алиндя бир шюшя конйак тутмушду. «Йахшы олду, –дейя
Равик уряйиндян кечирди. –Бязян о да хяссас олмагы баджарыр.. . » Гядяхи гоймаг
учюн шякли бир аз о тяряфя итяляди. Анджаг тез дя алиня гётюрюб бахды. Йаранмыш
психоложи сядди арадан галдырмагын ан асан йолу оз сяляфинин шяклиня бахмаг иди.. .
– Гярибядир, – деди, – ня пис йаддашым вар имиш. Сянин о джювяллагыны тамам башга
джюр тясяввюр эдирдим.
Жоан шюшяни столун устюня гойду:
– Бу хеч о дейил, –деди.
– Беля де.. . Бу да айрысы имиш.. .  – Хя, хамысы да онун уджбатындан олду.
Равик конйакдан ири бир гуртум алды:
– Бяс билмирдин ки, кёхня мяшугун гяляндя уздяки киши шякиллярини йыгышдырмаг
лазымдыр? Умумиййятля, эви шякилля долдурмаг лазым дейил. Зёвгсюзлюкдюр.. .
– уздя дейилди, озю эшяляйиб тапды. Шякил дя хамыда олан шейдир. Сян беля шейляри
баша дюшмязсян.. . Ону йалныз гадынлар биляр. Истямирдим, о, бу шякли гёрсюн.
– Она гёря дя давайа дюшдюн. Ондан асылылыгын вар?
– Йох, озюм ики иллийя мюгавиля багламышам.
– Буну да о дюзялдиб?
– Нийя дюзялтмясин ки? –Жоан, догрудан да, хейрятлянди. –Бунун да бир мянасы вар?
– Йох.. . Анджаг эля адамлар вар ки, буну нанкорлуг хесаб эдир.. .
Жоан чийинлярини чякди. Бу чийинляри гёрян кими кечмиш хатиряляр йеня баш галдырды.
Ня вахтса Жоан йанында узананда няфяс алдыгджа бу чийинляр аста - аста, бир гайдада
галхыб - дюшюрдю. Санки, гызылы рянгя бойанмыш сямада гызылы рянгя чалан бир дястя
гуш ганад чала - чала йоха чыхды. Догруданмы, бунлар узагда галмышды? Чохму
узагларда иди? Даныш, сян, эй ширин хатирялярин гёзягёрюнмяйян хесабдары, даныш!
Догруданмы, о зяиф ишартылар чохдан торпага гёмюлюб? Йохса, бунлармы
ахырынджыдыр? Йох, буну хеч ким дейя билмяз.. .
Пянджяряляр тайбатай ачыг иди. Няся гара, гырчынлы парчайа охшайан бир шей уча - уча
ичяри гирди, озюню ора - бура вурду, сонра лампанын чятириня гонуб, ганад чала - чала
джайнагларыны илишдирди вя озюню онун устюня сярди. Ал - гырмызы, гёй, боз рянгляря
чалырды вя дейярдин, геджянин ипяк чятиря санджылмыш орденидир. . Гёрдю ки, гаранлыгда
йол азмыш кяпянякдир. Мяхмяр ганадлары аста - аста тярпянирди вя инди онунла узбяюз
дайанмыш гадын да няфяс алдыгджа синяси назик палтарынын алтында эляджя титряйирди. Ня
вахтса кяпяняйи бир дяфя дя беля гёрмюшдю. Ня вахт? Йюз илми кечмишди о
вахтдан?
Лувр музейи.. . Нике.. . Йох, ондан да аввял гёрмюшдю. Лап гядимдя, тоз - думан
ичиндя итмиш гызылы рянгли улу кечмишдя гёрюб.. . Онда мин рянгя чалан дашлардан
тикилмиш уджа мехрабларын тюстюсю аршя галхмышды.. . Вулканларын угултусундан гулаг
тутулурду, йер узюня эхтирасдан, джошгунлугдан думанлы бир пярдя чякилмишди.. .
Онда идракын гайыгы чох баладжа иди, беля фыртынайа таб гятиря билмязди.. . Онда хяр
йандан алов пюскюрюрдю, аждаха кими агзыны ачараг, йер узюндяки бютюн джанлылары
удурду.. . Вя бир аз сонра медуза зяманянин гумлу сахилиня сярилиб галмыш,
хероглифя охшайан инсан рухларына бахыб ришхяндля гюлюрдю.. .
Кяпяняк тярпянди, йерийя - йерийя чятирин алтына гирди вя ганадларыны исти электрик
лампасына чырпмага башлады, бянёвшяйи тоз галхды.. . Равик ону гётюрюб, пянджярянин
габагына гялди, гаранлыгын гойнуна атды.. .
– Йеня гайыдаджаг! –Жоан диллянди.
– Бялкя дя, гайытмады.. .
– Хяр геджя гялирляр.. . Паркдан учуб гялирляр. Бир гялян, бир дя гялир.. . Кечян хяфтя
гялянляр сапсары лимон рянгиндя идиляр. Инди дя беляляри.. .
– Элядир, бир гялян, бир дя гялир. Сонра да башгалары гялир. Гах аввялкиляр, гах да
сонракылар.. .
Нийя беля данышырды? Санки, кимся архасында дайаныб онун авязиня данышырды. Санки,
лап узаглардан, сон умид гыгылджымлары ишаран йердян акс - сяда гялирди. Няйя умид  эдирди? Бу зяиф вахтында она дяйян зярбя ня иди? Чохдан гайсагланыб сагалдыгыны
гюман этдийи йеря скалпел кими чякилян ня иди? Бялкя, инди инанмаг истямядийи о
умид гыгылджымы, догрудан да, хяля галмышды, харадаса гизлянмишди, джилдини дяйишиб,
гыш йухусуна гетмишди?
Столун устюндяки шякли гётюрюб йахындан бахды. Сифят.. . Киминся сифяти.. .
Милйонлардан биринин сифяти.. .
– Бунунла ня вахтдан башламысан? – дейя сорушду.
– Бу йахынларда.. . Бир йердя ишляйирик. Ики - юч гюндюр. Агяр сян «Фуке» ресторанында
мяни.. .
Равик алини йеллятди:
– Йахшы, йахшы, билирям, ня дейяджяксян! Агяр о геджя.. . Озюн дя билирсян, эля дейил!
Жоан тяряддюд эляди:
– Йох.. .
– Билирсян! Йалан данышма! Хягиги хисслярин омрю хеч вахт беля гыса олмаз!
Инди ня истяйирди? Буну нийя деди? Бялкя, йеня мярхямят долу бир йалан эшитмяк
истяйирди?
– Хям элядир, хям дя йох.. . – Жоан сюкуту позду. – Мян озюмля баджармырам,
Равик. Эля бил, няся мяджбур эдир.. . Санки, няся алимдян гедир. Ону тутурам,
сахламаг истяйирям, анджаг гёрюрям ки, мян истяйян дейилмиш. Онда да тязясиндян
йапышырам. Аввялджядян дя билирям ки, бунун да ахыры о бири кими оладжаг, анджаг йеня
дя йапышырам.. . Эля бил, няся мяни мяджбур эляйир, харайаса чякиб апарыр, бир анлыга
гёзюм дойур, анджаг ахырда йеня бурахыр. Озюмдя гярибя бир бошлуг хисс эдирям,
санки аджмышам, онда йеня башлайыр.. .
«Гетди! – Равик уряйиндян кечирди. – Бу дяфя, догрудан да, хямишялик гетди! »
Бир дя йанылмайаджаг, бир дя тора дюшмяйяджяк, кечмиш хатиряляр бир дя баш
галдырмайаджаг! Йахшы ки, буну билди! Джошан хяйал йеня оз ганадлары иля идрак
гюзгюсюнюн габагыны кясмяк истяйяндя лазым оладжаг!
Бу заваллы кимйяви тяркиб ня йаман амансыз, ня йаман кинли олурмуш! Ня вахтса
гарышыб бир йердя ахан ики ган, инди бир - бириндян узаг гачыр.. . Онун гялбиндя эля бир
гушя вар иди ки, Жоан хяля ора йол тапа билмямишди, она гёря дя хярдян гайыдырды.
Ора йол тапан кими, хямишялик гедяджяк, хеч вахт гайытмайаджаг! Ким о гюню
гёзляйярди? Ким буна имкан верярди? Ким озюню бу йолда гурбан эдярди?
– Каш мян дя сянин кими гюджлю олайдым, Равик!
Равик гюлдю. Бирджя бу чатмырды!
– Сян мяндян дя гюджлюсян.
– Йох.. . Озюн гёрюрсян ки, мян хямишя сянин далынджа гачырам.
– Эля она гёря дя мяндян гюджлюсян. Сян буну озюня рява гёрюрсян, мян ися йох.. .
Жоан ону бир анлыга диггятля сюздю. Узюндя ани бир гыгылджым ойнады:
– Сян севя билмязсян, – деди. – Сян хеч вахт озюню севдийиня тяслим этмязсян!
–Сян ися хямишя эля эдирсян! Она гёря дя хямишя кимся хилас эдир.. .
– Мянимля джидди даныша билярсян?
– Джидди сёзюмдюр!
– Агяр мяни хилас эляйян варса, онда джанымы сяндян нийя гуртара билмирям?
– Горхма, гуртараджагсан!  – Бошла, Равик! Озюн дя билирсян ки, бунлар башга - башга шейлярдир. Агяр джанымы
гуртара билсяйдим, далынджа беля дюшмяздим. Башгаларыны тез унутдум, сяни ися
баджармадым.. . Ахы нийя?
Равик конйакдан бир гуртум да алды:
– Бялкя дя, она гёря ки, мяни тамамиля оз торуна сала билмядин!
Жоан аввялджя дурухду, сонра башыны булады:
– Мян хамыны, сян фикирляшдийин кими, тора сала билмямишям. Чоху хеч йахын
гялмяйиб. Анджаг хамысыны унутдум гетди.. . Дюздюр, бир аз кядярляндим, анджаг йеня дя унутдум.
– Мяни дя унудаджагсан.
– Йох, сянинля баджармырам.. . Йох, хеч вахт!
– Адам бязян инанмаг истямир ки, о, чох шейи унуда биляр. Бу хям мюгяддяс бир
алгышдыр, хям дя дяхшятли бир гаргыш.. .
– Сян йеня дя бизим ахырымызын нийя беля олдугуну демядин.
– Бу, эля шейдир ки, ня гядяр данышсаг да, бир - биримизи баша сала билмяйяджяйик.
Данышдыгджа да зибили чыхаджаг. Эля шейляр вар ки, ону изах элямяк олмур! Эляляри дя
вар ки, баша дюшюлмюр. Аллаха шюкюр ки, бизим арамызда, аз да олса, джянгяллик
галыб.. . Йахшы, мян гетдим.
Жоан тез айага дурду:
– Мяни тяк гоймаг истяйирсян?
– Мянимля йатмаг истяйирсян? – Жоан онун узюня бахды, динмяди. – Гюман
елямирям.. . – Равик алавя этди.
– Буну нийя сорушурсан?
– Кефими бир аз ачмаг учюн.. . Гет йат, хава ишыглашыр. Инди йас гурмаг вахты дейил.
– Галмаг истямирсян?
– Йох! Даха гялмяйяджяйям дя!
Жоан чох сакит иди:
– Хеч вахт?
– Хеч вахт! Сян дя гялмяйяджяксян!
Жоан аста - аста башыны тярпятди, сонра шякля ишаря этди:
— Буна гёря?
– Йох.
– Сяни баша дюшя билмирям. Анджаг биз.. .
– Йох! – Равик тез онун сёзюню кясди. – О да олмаз! Дейирсян, дост олаг? Сел
апармыш гюл багчасынын йериндя баладжа бир бостан акяк? Йох, баджармарыг.. . Бизя
хеч олмаз! Ортада ади бир фырылдаг иш олсайды, бялкя дя, сян дейян кими дюзялярди.. .
Анджаг онун да ахыры йохдур. . Мяхяббяти достлуг иля лякялямяк олмаз! Айрылыг
айрылыгдыр!
– Нийя мяхз инди?
– Дюз дейирсян, гяряк, чохдан олайды. Мян Исвечрядян гайыданда.. . Анджаг хеч ким
хяр шейи аввялджядян билмир. Бязян дя озю билмяк истямир. Онда.. . – Равик нядянся
сёзюню ахыра чатдырмады.
– Онда ня? – Жоан онун кясмишди, санки, няйися баша дюшмямишди вя мютляг баша
дюшмяк истяйирди. Рянги саралмышды, гёзляри парылдайырды.  – Бизи бу гюня гойан ня олду, Равик? – дейя пычылдады.
Жоанын сачлары архасындакы алагаранлыг дяхлиз, санки, йол иди вя бу шахтадан бютюн
вядляр арийиб йох олурду. Бу шахта нечя - нечя няслин гёз йашы, нечя - нечя тязя
йаранан умид шябнями иля суланмышды…
– Мяхяббят… – деди.
– Мяхяббят?
– Мяхяббят… эля она гёря дя хяр шей битди!
Гапыны архасынджа чякди. Бу да лифт. Дюймяни басды. Анджаг онун сюрюня - сюрюня
гялмясини гёзлямяди, горхду ки, Жоан далынджа гяляр. Йюрюйя - йюрюйя пиллякянляри
дюшдю. Йухарыдан сяс гялмядийиня чох тяяджджюблянди. Ики мяртябя дюшяндян сонра
дайанды, атрафы диншяди. Сяс - сямир йох иди. Хеч ким дя гялмирди…
Такси хяля дя эвин габагында гёзляйирди. Равик ону бюсбютюн унутмушду. Сюрюджю
башыны булайыб бидж - бидж гюлдю.
– Ня гядяр верясийям? – Равик сорушду.
– Он йедди франк йарым.
Равик пулу верди.
– Гайытмырсыныз? – Сюрюджю тяяджджюблянди.
– Гайыдырам. Анджаг пийада гедяджяйям.
– Чох узаг олар, мюсйё.
– Билирям.
– Онда мяни нахаг йеря гёзлятдиниз, хеч нядян дя он бир франк зийана дюшдюнюз.
– эйби йохдур.
Сюрюджю уст додагына йапышыб саралмыш сигарет кётюйюню йандырмаг истяди:
– Дейясян, орада галмагыныза дяйяр, – деди.
– Хяля бир аз да артыг…
Хийабанлар сяхярин айазында бюзюшмюшдю. Хава исинся дя, сяхяр сойугу дуйулурду.
Йасямянлярин, отураджагларын устюня бозумтул тоз гонмушду… Бу скамйалардан
биринин устюндя узюня «Пари суар» гязети сярмиш киши йатмышды– Равик о йагышлы
геджядя отурдугу скамйа иди. Дайаныб, йатан кишийя бахды. О няфяс алдыгджа гязет
аста - аста тярпянирди, санки джанлы иди, йа да дейярдин, пярванядир, индиджя сямайа
галхыб, озюндяки хябярляри дюнйайа йайаджаг. Йаглы хярфлярля йазылмыш ири башлыг,
санки, аста - аста няфяс алырды: Хитлер бяйанат вериб ки, Полшада Гданск кечидиндян
башга арази иддиасында дейил. Бир аз ашагыда ися палтар утюляйян гадын алиндяки исти
ютю иля кишини олдюрюр. Йазынын алтындакы шякилдян байырлыг палтар геймиш андамлы бир
гадын бахырды. Онунла бярабяр йанындакы шякил дя йеллянирди: Чемберлен беля хесаб
эдир ки, сюлхю горумаг олар! Шякилдяки чятир тутмуш типик банк мямуру уздян
хошбяхт гойуна охшайырды. Онун айагынын алтында хырда хяфтялярля йазылмыш башга
бир башлыг о гядяр дя нязяря чарпмырды: сярхяддя минлярля йяхуди гырылыб…
Бу дюнйа хябярлярини сяхярин шехиндян вя гёзюня дюшян гюняшдян горунмаг учюн
узюня сярмиш киши сакит, дярин йухуйа гетмишди… Айагында парусин айаггабы,
айниндя гяхвяйи рянгли йун шалвар вя джырыг - джырыг олмуш кёйняк варды. Гязетдя
йазыланлар веджиня дейилди. Хяйатын эля дярин гатына энмишди ки, хеч биринин она дяхли
йох иди, хямишя суйун дибиндя йашайан балыг кими океанын уст гатындакы туфандан
хябяр тутмурду.  Равик «Интернасионал» мехманханасына гайытды. Тамам йюнгюлляшмиш, бейни
дурулмушду. Хяр шей айдынлашмыш, кечмишдян хеч ня галмамышды. Инди хеч ня она
мане ола билмязди. Бу гюн «Принс де Галл» мехманханасына кёчмяк истяйирди.
Хяля ики гюн галмышды онун гялмяйиня. Хаакени ики гюн гедж гёзлямякдянся, ики
гюн тез гёзлямяк йахшы иди…

Ийирьми сяккизинджи.


Равик ашагы дюшяндя «Принс де Галл» мехманханасынын вестибюлюндя хеч кяс йох
иди. Нёвбятчи столунун устюндя ал радиосу охуйурду. Кюндж - буджагда сюпюргячиляр
тямизлик иши апарырдылар. Равик нязяря чарпмадан ири аддымларла залы кечиб гетди.
Гапынын йанындакы стата бахды. Сяхяр саат беш иди.
бешинджи Георг проспекти иля узюйухары галхыб, «Фуке» ресторанына тяряф гетди. Ресторан
чохдан багланмышды, хеч кяс дя йох иди. Бир анлыга дурухду, сонра такси сахлатдырыб,
«Шяхризад»а сюрдюрдю.
Морозов гапынын агзында дайаныб суаледиджи нязярлярля она бахырды.
– Бир шей йохдур, – дейя Равик ону габаглады.
– Билирдим. Ахы бу гюн хеч гёзлямирдин дя.
–Йох, бу гюн зянг вурмалы иди. Он дёрд гюн кечиб.. .
– Бир гюнюн эйби йохдур. Бютюн вахты «Принс де Галл» - да олмусан?
– Хя, дюнян сяхярдян индийя кими.
– Сабах зянг вураджаг. Ола билсин, бу гюн иши вар имиш, йа да орадан бир гюн гедж
чыхыб.
– Сабах тездян тяшрихим вар.
– Тездян зянг элямяз.
Равик хеч ня демяди, йениджя дайанан таксийя бахды. Ресторанын аг смокинг
геймиш муздлу ряггасы, онун далынджа да рянги саралмыш габандиш бир гадын дюшдю.
Морозов гапыны ачды. «Шанел» атри кючяни башына гётюрдю. Гадын айагыны йюнгюлджя
чякирди. Киши дя таксинин пулуну вериб, тянбял - тянбял онун архасынджа гетди. Гадын
гапыныы агзында кишини гёзляди. Фянярин ишыгында гёзляри йашыл рянгя чалырды.
Бябякляри эля баладжа иди ки, лякяйя охшайырды.. .
Морозов гери гайыданда:
– Инанмырам, бу вахт зянг вурмаз, – деди.
Равик динмяди.
– Ачары версян, сяккиздя чыхан кими ора гедярям, сян гайыданадяк гёзляйярям.
– Сян йатмалысан ахы.
– Бош - бош данышма! Лазым гялся, сянин йериндя йатарам. Билирям, зянг вуран
олмайаджаг, анджаг гедирям ки, нигаран галмайасан.
– Саат он биря кими тяшрихим вар.
– Йахшы, ачары вер. Истямирям, фикирли оласан, гадынын ушаглыгыны мядясиня джалайасан,
о да доггуз айдан сонра ушаг гуса. Ачар йанындадыр?
– Хя, гётюр.. .  Морозов ачары алыб джибиня гойду. Сонра бир гуту наняли хяб чыхарыб Равикя узатды.
Равик башыны булады. Морозов хяблярдян бир - икисини гётюрюб агзына атды. Хябляр
саггалынын арасында гёздян итди, санки, дюмаг гушлар мешяйя гирди.. .
– Адамын йухусуну гачырыр, – деди.
– Хеч омрюндя мяхмяр узлю мебел гойулмуш отагда отуруб бютюн гюню кимися
гёзлямисян? – Равик сорушду.
– Ондан да чох! Сян гёзлямямисян?
– Мян дя. Анджаг белясини гёзлямямишям.
– Охумаг учюн бир шей апармамысан?
– Апармышам, анчаг бирчя сятир дя охумамышам. Бурада ишин чох оладжаг?
Морозов таксинин гапысыны ачыб, американлары ичяри отюрдю.
– Ан азы ики саат. – Морозов гери гайытды. – Вязиййяти озюн гёрюрсян. Чохдан беля
сяфех йай олмамышды.. . Жоан да ичяридядир.
– Догрудан?
– Хя. Чох марагланырсанса, адамы да йанындадыр.
– Йох, марагланмырам.. . – Равик гетмяйя хазырлашды. – Онда сабах гёрюшярик.
– Равик! – Морозов онун архасынджа гышгырды. О гайытды. Морозов ачары джибиндян
чыхарды:
– Гётюр, – деди, – бяс «Принс де Галл»дакы отагына инди неджя гиряджяксян? Ахы
сабаха гядяр сяни гёрмяйяджяйям. Чыханда гапыны ачыг гойарсан.
– Орада йатмайаджагам, – дейя Равик ачары гётюрдю. – «Интернасионал»да
галаджагам. О тяряфлярдя ня гядяр аз гёрюнсям, о гядяр йахшыдыр.
– Анчаг йатмага, гяряк, ора гедясян. Орада галырсан, демяли, орада да йатмалысан.
Йохса, полис шюбхяляняр.
– Дюз дейирсян, анджаг беля дя йахшыдыр. Сонра полися сюбут этмяк олар ки, мян
хямишя «Интернасионал»да галмышам. «Принс де Галл»да хяр шейи эля дюзялтмишям
ки, бахан дейяр, сяхяр - сяхяр бурада имиш: чарпайыны йыгышдырмамышам, дясмаллары
да ванна отагында хара гялди атмышам.
– Йахшы элямисян. Онда ачары гайтар.
Равик башыны булады:
– Сяни дя орада гёрмясяляр, йахшыдыр.
– Эйби йохдур, гой гёрсюнляр.
– Лазым дейил, Борис, гял ахмаглыг элямяйяк. . Беля саггал хамыда йохдур. Сян дя
бир шейдя хаглысан: озюмю эля апармалыйам ки, хеч кяс шюбхялянмясин. Агяр
Хааке, догрудан да, сяхяр - сяхяр зянг вураджагса, демяли, гюнортадан сонра да
вураджаг. Йохса бютюн гюню телефонун йанында отуруб гёзлясям, мяндя асяб
дейилян шей галмаз.
– Инди хара гедирсян?
– Йатмага. Аглым кясмир ки, бу вахт зянг вурар.
– Истяйирсян, ишдян сонра бир йердя гёрюшяк.
– Йох, Борис. Чох гюман ки, сян чыханда мян йатмыш оладжагам. Сяккиздя дя
тяшрихим вар.
Морозов шюбхяли бахышларла ону сюздю:
– Йахшы, – деди, – онда сабах гюнорта озюм гялиб сяни «Принс де Галл»да тапарам.
Агяр о вахта кими бир шей олса, мехманханайа зянг вурарсан.  – Олду.
Кючяляр.. . Шяхяр.. . Гызылы рянгя бойанмыш сяма.. . Гах гырмызы, гах аг, гах да мави
рянгя чалан эвляр.. . Мейханаларын диварларыны баладжа пишик кими сыгаллайан кюляк.. .
Бюркюлю мехманхана отагында бир гюн гёзляйяндян сонра йеня адамлар, тямиз
хава.. . Равик «Шяхризад»ын арха тяряфиндяки проспектля гедирди. Дямир хасарлара
алынмыш агаджлар бу гургушун рянгли геджядя хярдян мешя иля, йашыллыгла баглы
хатиряляри ойадырды.. . Бирдян - биря озюню эля йоргун, эля азгин хисс эляди ки, аз галды
йыхылсын. «Бялкя, бурахым гетсин? ! – Дахилиндя няся бир сяс баш галдырды. – Хамысыны
унудум, илан хяр ил габыгыны дяйишян кими, бейнимдякилярин хамысыны сыйырыб атым? !
Аз гала бюсбютюн унудулмуш бир кечмишин бу джюр мелодрамы инди мянями галыб?
Зюлмятля долу орта асрлярин дяхшятли механизминин ахямиййятсиз бир хиссяси,
Мяркязи Авропа узяриндя тутулмуш гюняшин зярряджийи олан, киминся алиндя алятя
чеврилмиш бир йарамазы олдюрмяк мянями галыб?! »
Догрудан да, ня ишиня галмышды? Бир фахишя ону далда йеря чагырды. Гаранлыгда
йахасыны ачды. Палтар эля тикилмишди ки, кямярин ачылмасына бянд иди, о дягигя халат
кими араланды, чылпаг бядяни гёрюндю. Узун джораблары да, синяси дя, гёз чухурлары да
гапгара иди вя бу гаралыгдан гёзляри дя сечилмирди. Гырышмыш, лалыхламыш дяриси
гаранлыгда фосфор кими ишылдайырды.. .
Фахишялярин хесабына доланан бир аййаш да, дамагында сигарет, агаджа сёйкяниб
гёзлярини она зиллямишди. Тярявяз дашыйан бир нечя фургон гялиб кечди. Дярисинин
алтындан гярилмиш азяляляри гёрюнян атлар башларыны тярпядя - тярпядя, агыр - агыр
гедирдиляр.. . Джюрбяджюр гёйяртилярин, йашыл йарпаглар ичиндя даша дёнмюш бейинляря
охшайан гюл кялямлярин кяскин гохусу кючяйя йайылды. Гыпгырмызы помидор, лобйа,
соган, гилас, кярявиз долу сябятляр.. .
Догрудан да, ня ишиня галмышды? Бири чох, бири аз – ня фярги? Хааке кими вя йахуд
ондан да бетяр йюз минлярля йарамазын бири чох олсун, йа аз.. . Бири аз.. . Гяфлятян
дайанды. Мясяля эля бунда иди! Бирдян - биря тамам айылды. Мясяля эля бунда иди!
Хааке кимиляр дя она гёря беля гол - ганад ачмышдылар ки, чох адам йорулмушду,
мюбаризяни атмышды вя дейирди: «Мяня ня дяхли?! » Мясяля эля бунда иди! Бири
азаларды.. . Бяли, бири азаларды вя бу бир тяряфдян хеч ня идися, дигяр тяряфдян дя хяр
шей иди! Хяр шей! Йаваш - йаваш джибиндян сигарет чыхарды, тялясмядян йандырды. Вя
бирдян кибритин сапсары алову, диварлары чат - чат олмуш магарайа бянзяйян овджуну
ишыгландыранда билди ки, хеч ня ону Хаакени олдюрмякдян чякиндиря билмяйяджяк! Вя
бирдян, гярибя дя олса, баша дюшдю ки, хяр шей эля бунун башында имиш! Йох, бу,
тякджя шяхси интигам хисси дейилди, ондан чох - чох о йана кечирди.. . Она эля гялди ки,
бу иши элямяся, дяхшятли бир джинайят тёрятмиш оладжаг, алини гойнуна гойуб отурса,
дюнйа няся итиряджяк. Эйни заманда да дягиг билирди ки, бунларын хеч бири олмайаджаг,
анджаг буна бахмайараг, харадаса лап узагларда, мянтигин, хягигятин уню
йетмяйян бир нёгтядя бютюн варлыгы иля хисс эдирди ки, мютляг элямялидир! Санки,
бундан гизли - гизли далгалар йаранаджаг вя ахырда туфан гопаджаг! Билирди ки, Хааке
зюлм оджагынын кичик бир мямурудур, эля бёйюк адам дейил.. . Анджаг бирдян - биря ону
да билди ки, мютляг, мютляг олдюрмяк лазымдыр.. .
Овджундакы магарада алов сёндю, о, кибрит чёпюню туллады. Дан сёкюлюрдю вя эля бил,
агаджларын башына гюмюшю тор чякилмишди. Йениджя ойанмыш сярчялярин джиккилтиси алями  башына гётюрмюшдю. Равик тяяджджюбля атрафына бойланды. Дахилиндя няся баш
вермишди. Уряйиндя гурдугу гапалы мяхкямя оз хёкмюню вермишди! Хяля хеч вахт
агаджлары, эвлярин сары рянгли диварларыны, лап йанындакы бомбоз дямир хасары, мави
думана бюрюнмюш кючяни беля айдын гёрмямишди.. . Хисс эляди ки, бунлары хеч вахт
унутмайаджаг. Вя эля хямин андаджа билди ки, Хаакени, догрудан да, олдюряджяк вя
бу, онун шяхси иши дейил, чох шей демякдир! Башлангыдждыр.. .
Йолу «Озирис»ин гапысындан дюшдю. Ичяридян сяндяляйя - сяндяляйя бир нечя сярхош
чыхды. Хамысынын да гёзю шюшя кими парылдайырды, йанаглары гыпгырмызы олмушду.
Такси йох иди. Сярхошлар бир аз гёзляйяндян сонра сёйя - сёйя, лянгярляня -
лянгярляня, сяс - кюйля узаглашдылар. Алманджа данышырдылар.. .
Равик мехманханайа гайытмаг истяйирди, анджаг инди фикрини дяйишди. Йадына дюшдю
ки, Роланда сон вахтлар алман туристляринин «Озирис»я тез - тез гялдиклярини демишди.
Ичяри гирди.
Роланда йеня гара рянгли дайя палтарында, барын пиштахтасына сёйкяниб, сойуг
нязярлярля зала бахырды. Пианоланын гур сяси Мисир услубунда нахышланмыш диварлара
дяйиб гери гайыдырды.. .
– Роланда!
О, гери дёндю:
– Равик! Чохдан гёрюнмюрдюн. Йахшы ки, гялдин, – деди.
– Ня олуб?
Инди Роланда иля йанашы дайаныб, залы нязярдян кечирирди. Мюштяри аз иди. Адда -
будда отуруб мюргю дёйюрдюляр.
– Бурадан чыхырам, Равик. Бир хяфтяйя гедирям!
– Хямишялик?
Роланда башыны тярпядяряк, гойнундакы телеграмы чыхарды:
– Будур, – деди.
Равик ону охуйуб, гайтарды:
– Халан? Ахыр ки, олдю?
– Бяли, ора гайыдырам. Мадама баша салдым. Дюздюр, аджыгланды, анджаг баша дюшдю.
Йеримдя жанетта галаджаг. Анджаг, гяряк, ишин йёнюню она ойрядям. – Роланда
гюлдю. – Йазыг мадам! Истяйирди, бу йайы Каннда динджялсин, озюню гёстярсин.
Кечян ил задяган няслиндян олан тулузалы бир аййаша аря гедиб, графинйа олуб. Инди
вилласында чохлу гонагы вар. Кишийя дя айда беш мин франк верир ки, Тулузадан хеч
йана чыхмасын.. . Даха гедя билмяди!
– Дедийин кафени ачаджагсан?
– Бяли. Бютюн гюню ора - бура гачырам, лазым олан шейляри сифариш верирям. Парисдя
уджуз дюшяр. Пярдялик сифариш вермишям. Беляси йахшыдыр?
Гойнундан ал бойда азик - юзюк парча чыхарды. Гюллю парчанын йерлийи сары иди.
– антигядир! – Равик тярифляди.
– Гиймяти йетмиш фаиз дюшюб. Кечян илдян йатыб галыб, – Роланданын гёзляри
севинджля парылдады. – Бунунла йюз йетмиш франка гянаят эляйирям. Йахшы дейил?
– Лап антигядир! Аря гедяджяксян, Роланда?
– Бяли.
– Ня тез? Нийя бир аз да гёзляйиб, бютюн ишлярини гайдайа салмырсан?
Роланда гюлдю:  – Сянин алвердян башын чыхмаз, Равик. Кишисиз хеч ня элямяк олмур. Киши дя эля
алвер демякдир. Мян нейлядийими йахшы билирям!
Роланда чох сакит вя инамла данышырды. Хяр шейи олчюб - бичмишди. Киши дя она алвер
учюн лазым иди!
– Пулу онун адына тез кечирмя! – Равик нясихятя башлады. – Бир аз гёзля, ишляр
тамам гайдасына дюшсюн.. .
Роланда йеня гюлдю:
– Неджя оладжагыны билирям. Биз агыллы адамларыг, билирик ки, бир - биримизя алвер учюн
лазымыг. Пулу арвадында олан киши ня кишидир? Мяня мюфтяхор киши лазым дейил! Мян
арими хямишя хёрмятли тутаджагам. Гоймарам, хяр дягигя гялиб мяндян пул истясин.
Баша дюшмюрсян?
– Баша дюшюрям, – дейя Равик буну баша дюшмяся дя, джаваб верди.
– Бу, башга мясяля! – Роланда разылыгла башыны тярпятди. – Ичмяк истяйирсян?
– Истямирям, гедясийям. Эля бурадан кечирдим, она гёря гирдим. Сяхяр тездян
тяшрихим вар.
Роланда диггятля она бахды:
– Сян тамам айыгсан, – деди. – Гыз истяйирсян?
– Хейр.
Роланда ишаря иля ики гыза эля диванда отура - отура йухуйа гетмиш кишини гёстярди.
Гызлардан бир нечяси залын ортасында ики сыра дюзюлмюш баладжа кятиллярдя отурмуш,
галаны ися кефдя иди. Дяхлиздяки шюшя кими даш дёшямянин устюндя ушаглар гышда
бузун устюндя сюрюшян кими сюрюшюрдюляр. Бири чёмялир, икиси онун алиндян тутуб
узун дяхлизля о баш - бу баша чякирди. Сачлары йеллянир, дёшляри атылыб - дюшюр, чылпаг
чийинляри ишылдайырды. Айинляриндяки бирджя гарыш ипяк хеч няйи гизлядя билмирди. Гызлар
ляззятдян гышгырышырды, «Озирис» дя бирдян - биря гюнахсыз мяляклярин йыгышдыгы
джяннятя дёнмюшдю.. .
– Йайдыр, – Роланда изахат верди, – онлара сяхяр - сяхяр бир аз сярбястлик вермяк
лазымдыр.. . – Сонра Равикин узюня бахды: – Джюмя ахшамы мадам мяним шяряфимя
зийафят верир. Гялярсян?
– Джюмя ахшамы?
– Бяли.
«Джюмя ахшамы? – Равик уряйиндян кечирди. – Йедди гюндян сонра.. . Йедди гюн.. .
Йедди ил кими чякяджяк.. . –Джюмя ахшамы хяр шей битмиш оладжаг! Джюмя ахшамы.. . Ким
билир, о вахта кими няляр оладжаг.. . »
– Албяття! – деди. – Харада?
– Бурада. Саат алтыда.
– Йахшы, мютляг гялярям. Геджян хейря галсын, Роланда.
– Хейря гаршы, Равик.
Хяр шей ретрагтору гойанда баш верди. Гяфлятян узюня кяскин, исти бир далга вурду.
Бир анлыга ня эдяджяйини билмяди. Гыпгырмызы ачыг йара, багырсагларын арасына
гойдугу исти, йаш тянзифлярдян галхан сейряк бухар, сыхылмыш назик дамарлардан
сызан ган.. . Бирдян Эженинин суаледиджи бахышларыны, джяррахиййя лампаларынын бумбуз
ишыгында Веберин ири сифятинин гырышларыны, саггалындакы тюкляри гёрдю, озюню аля алыб,
сакитджя ишиня давам этди.  Йараны тикирди. Тикян йалныз алляри иди.. . Йаранын агзы йумулду. Хисс этди ки, тяр
бядяниндян сел кими ахыр.. .
– Тикиши ахыра чатдырмаг истямирсиниз? – дейя Вебердян сорушду.
– Истяйирям. Ня олуб?
– Хеч ня.. . Йаман истидир.. . Йухудан доймамышам.. .
Эженинин тяяджджюблю бахышларыны Вебер дя гёрдю.
– Беля шейляр олур, Эжени, – деди. – Хятта мёмин адамларын да башына гялир.
Гяфлятян отаг башына фырланды. Дяхшятли бир йоргунлуг хисс эляди. Вебер тикиш гойур,
Равик дя гейри - ихтийари она кёмяк эдирди. Дили шишиб агзына сыгмырды. Дамагы
памбыг кими олмушду. Агыр - агыр няфяс алырды.. . «Лаляляр.. . –Эля бил, бу сёзляри кимся
она дейирди, – Фландрийа чёлляриндяки лаляляр.. . Гыпгырмызы гызаран йарылмыш гарын
бошлугу.. . Хяйатын бу ачыг - сачыг сирри бычаг тутан алинин алтындадыр.. . Али бир баладжа
титряди, вяссалам, дёвря гапанаджаг, олюм йаваш - йаваш она тяряф сюрюняджяк.. . Йох,
даха тяшрих эляйя билмярям, – дейя уряйиндян кечирди. – О иши гёрюб гуртарандан
сонра.. . »
Вебер йарайа йод чякиб деди:
– Гуртарды.
Эжени хястянин айагларыны дюзялтди, хяряк сяссиз - сямирсиз отагдан чыхды.
– Сигарет верим? – Вебер сорушду.
– Хейр, гетмялийям, ишим вар. Мянлик хеч ня галмады ки?
– Хейр. – Вебер тяяджджюбля онун узюня бахды. – Хара тялясирсиниз? Бялкя, содалы
«Вермут», йа да сярин бир шей ичясиниз?
– Хеч ня истямирям, гетмяк лазымдыр. Беля гедж олдугуну билмирдим. Хялялик,
Вебер.
Тялясик хястяханадан чыхды. Такси лазым иди. Тез бир такси тапмаг! Гёрдю ки, бир
«Ситроен» гялир, тез ону сахлатды.
– «Принс де Галл» мехманханасына! Джялд олун!
«Гяряк, Веберя дейям ки, бу бир нечя гюню мянсиз кечинсин, – дейя уряйиндян
кечирди. – Бу джюр йарамаз! Тяшрихин ширин йериндя йадыма дюшся ки, Хааке инди зянг
вурур, хушум башымдан чыхар! »
Таксинин пулуну вериб, мехманханайа гирди. Лифтин гялиб чыхмасы абядиййят гядяр
узун чякди.. . Энли дяхлиздян кечиб отагын гапысыны ачды. Бу да телефон! Дястяйи эля
галдырды ки, эля бил, ондан даш асылмышды.
– Данышан фон Хорндур, мяня зянг эляйян олуб?
– Бирджя дягигя, мюсйё!
Равик гёзляди. Няхайят, телефончу гызын сяси эшидилди:
– Хейр, хеч кяс зянг элямяйиб.
– Тяшяккюр эдирям.
Морозов гюнортадан сонра гялди.
– Чёряк йемисян? – дейя ондан сорушду.
– Йох, сяни гёзляйирям, бурада йейярик.
– Сяфехликдир, диггяти джялб эляйяр. Парисдя йалныз хястя адамлар эвдя чёряк йейир.
Гет чёряйини йе, мян галарам. Бу вахт хеч ким зянг вурмаз, хамынын башы йемяйя  гарышыб. Чох мюгяддяс адятдир.. . Зянг эляся, сянин хидмятчиням, телефонуну
йазарам, дейярям ки, йарым саата гайыдаджаг.
Равик тяряддюд этди:
– Йахшы, – дейя, няхайят, разылашды, – ийирми дягигяйя гайыдырам.
– Тялясмя, онсуз да чох гёзлямисян, гой асяблярин бир аз сакитляшсин. «Фуке»йя
гедяджяксян?
– Хя.
– Онда отуз йеддинджи илин ачыг «Вувре» шярабындан гётюр. Индиджя ондан ичмишям,
антигядир.
– Йахшы.
Равик лифтля ашагы дюшдю. Тез кючянин о бири тяряфиня кечиб, артырмайа гёз гяздирди.
Сонра ресторана гирди, хяр йана бойланды. Хааке гёрюнмюрдю. Бешинджи Георг проспекти
тяряфдя бош стол тапыб отурду, гызартма, салат, кечи пендири вя бир графин дя «Вувре»
сифариш верди.
Йейя - йейя алляриня, ора - бура бахырды. Озюню мяджбур эляйиб шярабын дадына бахды,
гёрдю ки, бир аз туршдур. Аста - аста йейир, йан - йёрясиня, «Зяфяр тагы»нын устюндя ипяк
байраг кими йеллянян сямайа бахырды. Сонра гяхвя гятиртди, дадына бахыб гёрдю,
аджыдыр, тялясмядян сигарет йандырды ки, бир аз да отурсун, кючядян кечянляря бахсын.
Сонра дуруб «Принс де Галл» мехманханасына тяряф гетди вя хяр шейи унутду.. .
– «Вувре» неджя иди? – дейя Морозов сорушду.
– Йахшы.
Морозов джиб шахматыны чыхарды:
– Бир партийа ойнайаг?
– Ойнайаг.
Фигурлары баладжа тахтанын устюндяки дешикляря тахдылар. Морозов креслойа айляшди.
Равик дя диванда отуруб деди:
– Инанмырам, мяни бурада паспортсуз уч гюндян артыг сахласынлар.
– Мюдириййятдян сорушан олуб?
– Хяля йох. Бязян паспортла визаны отагы веряндя сорушурлар, она гёря дя геджя
гялдим. Нёвбятчи оглан чох соргу - суала тутмады. Дедим ки, мяня беш гюнлюйя бир
отаг лазымдыр.
– Бахалы мехманханаларда эля шейя чох фикир вермирляр.
– Гялиб паспорт истясяляр, чятин оладжаг.. .
– Хяля гялмязляр. «бешинджи Георг» вя «Ритс» мехманханаларындан ойрянмишям.. .
Америкалы кими гейд олунмусан?
– Йох, Утрехтдян гялмиш холландийалы кими йаздырдым. Адым бир аз шюбхяли
гёрюнярди, эхтийат учюн ону да бир аз дяйишдим, «Фон» Хорн авязиня, «Ван»
йаздырдым. Хааке зянг эляся, баш ачмайаджаг, икиси дя эйни сяслянир.
– Йахшы элямисян. Мяня эля гялир, хяр шей йахшы оладжаг. Ахы сян уджуз отаг
тутмамысан, она гёря дя фикир верян олмайаджаг.
– Йягин, эля олар.
– Хейиф ки, онда адыны Хорн демисян. Шяхси вясигя йери билирдим, хяля бир ил вахты
галмышды. Йедди ай бундан габаг олян дёстумун иди. Мейити йохлайанда дедик ки,
Алманийадан гачыб, сяняди йохдур. Вясигяни хилас этдик. Йозеф Вайс ады иля
торпагын алтында йатмагын она хеч бир зийаны олмайаджаг, анджаг ики мюхаджир о  сянядля хейли йашайыб. Ады Иван Клуке иди. Рус адына охшамыр. Шякли дя саралыб,
профилдян чякилиб, мёхюрю дя йохдур, асанджа дяйишмяк олар.
– Йох, беля йахшыдыр. Бурадан чыхандан сонра ня Хорн, ня дя онун сяняди оладжаг.
– Полися гёря дейирдим. Анджаг о да гялмяз. Хяр нёмряси йюз франкдан артыг олан
мехманханалара гялмирляр. Мян бир гачгын таныйырам, беш илдир «Ритс»дя сянядсиз
галыр. Бундан бирджя геджя нёвбятчисинин хябяри вар. Анджаг бютюн бунлара
бахмайараг, достларын сянинля марагланса, ня дейяджяйини фикирляшмисян?
– Албяття! Паспортуму виза алмаг учюн Аргентина сяфирлийиня вермишям.
Дейяджяйям ки, сабах алыб гятирярям. Чамаданымы гойуб чыхарам, бир дя бу
тяряфляря фырланмарам. Она кими вахтым чох галыр. Аввялджя полисин озю гялмир,
мюдириййятдян сорушурлар. Мян дя буна умидлийям. Башга джюр олса, бурада
галмагым мянасыз шейдир.
– Хяр шей йахшы оладжаг.
Онлар доггузун йарысына кими ойнадылар. Ахырда Морозов деди:
– Инди дя гет шам эля, мян хяля бурадайам, бир аздан гедяджяйям.
– Сян гет, озюм сонра бурада йейярям.
– Бош - бош данышма! Гет амялли - башлы чёряк йе! Достун зянг эляся, чох гюман ки,
аввялджя онунла вурасы оладжагсан. О вахта кими йахшыджа йемяк лазымдыр. Ону хара
апараджагыны билирсян?
– Хя.
– Дедийим одур ки, бялкя, харайаса гетмяк, йа да ичмяк истяди.
– Чох йер таныйырам, хеч ким мане олмайаджаг.
– Индися гет, чёряйини йе. Анджаг ичмя. Йаглы шей гётюр ки, уряйини бассын.
– Олду.
Равик йеня «Фуке»йя тяряф гетди. Бирдян она эля гялди ки, бунларын хеч бири герчяк
дейил. Санки, хамысыны китабда охуйур, мелодраматик филмя бахыр, йа да йухусунда
гёрюрдю. Йеня байагкы кими ресторанын хяр ики тяряфини йохлады. Ишыглы артырмалар
адамла долу иди. Бютюн столлары бирджя - бирджя йохлады. Хааке гёрюнмюрдю.
Гапыйа йахын йердя отурду. Бурадан ичяри гирянляр дя, кючядян кечянляр дя
гёрюнюрдю. Гоншу столда ики гадын «Менбош» вя «Скапарелли» магазаларындан
данышырдылар. Чянясаггал бир киши дя онларын йанында отуруб сусурду. Бир аз о тяряфдя
франсызлар сийасятдян дям вурурдулар. Бири «Джроих де феи» (ийирми ики) тяшкилатыны, дигяри ися
коммунистляри мюдафия эдирди, галанлары да хяр икисини лага гойурду. Хамысы да
арабир гоншу столда «Вермут» ичян ики гяшянг, озюнючякян америкалы гыза бахырды.
Равик шяраб ичя - ичя кючяйя бахырды. О гядяр ахмаг дейилди ки, тясадюфя инансын.
Тясадюфляр тякджя мараглы асярлярдя тапылмаз, хяйатын озюндя ися аддымбашы раст
гялирсян, чоху да ахмаг тясадюф олур.. . «Фуке»дя йарым саат да лянгиди.
Гюнортадан инди йахшы иди. Бир дяфя дя «Йелисей чёлляри» тяряфдян артырмайа бахды,
сонра мехманханайа гайытды.
– Бу да машынын ачары, – дейя Морозов ачары она узатды. – Дяйишдим, инди гёй
рянгли «Талбо»дур. Отураджаглары да дяридир. О бирининки парчадан иди. Дярини асан
йумаг олур. Бу, кабриолетдир, истяйирсян, устюачыг сюр, истяйирсян дя баглы. Анджаг
пянджяряляри хямишя ачыг гой. Ортюлю машында гюлля атасы олсан, арха пянджяряни ачыг
гой, гюлля чёля чыхсын, хеч йери дешмясин. Ики хяфтялийя гётюрмюшям. О дягигя дя  гаража салма. Гой хямишя машын чох олан уджгар бир кючядя галсын, хавасы дяйишсин.
Инди «Ланкастер» мехманханасы иля узбяюз Берри кючясиндядир.
– Йахшы, – дейя Равик ачары алыб телефонун йанына гойду.
– Бу да онун сянядляри. Анджаг сяня сюрюджю вясигяси тапа билмядим. Чох адама
агыз ачмаг истямядим.. .
– Лазым дейил. Антибдя оланда онсуз сюрюрдюм, – дейя Равик сянядляри дя ачарын
йанына гойду.
– Машынын йерини дя бу ахшам дяйиш, – дейя Морозов алавя этди.
«Мелодрамдыр! – Равик уряйиндян кечирди. – озю дя чох пис мелодрамдыр! »
– Дяйишярям, чох саг ол, Борис.
– Мян дя сянинля гедярдим.. .
– Лазым дейил, беля иши тяк гёрярляр.
– Элядир. Бош йеря рисгя гетмя, имканы да алдян бурахма. Ишини битир, вяссалам.
Равик гюлюмсяди:
– Бунлары мяня йюз дяфя демисян, Борис!
– Демяйин зийаны йохдур. Вай о гюня ки, хялледиджи анда башына сяфех бир фикир
гялсин. Мин доггуз йюз он бешинджи илдя Москвада Волковскинин башына эля бир иш гялмишди. Бирдян - биря
шяряф хисси баш галдырмышды. Хярдян овчулар да беля инсафлы олур. Гуйа, адамы
сойугганлыгла олдюрмяк олмаз вя буна охшар шейляр.. . Ахырда аджлафын бири ону гюлля
иля вурду. Сигаретин чатар?
– Хяля артыг да галар. Бурада истядийин шейи телефонла сифариш вермяк олур.
– «Шяхризад»да олмасам, мехманханайа гял, мяни ойат.
– Онсуз да гяляджяйям. Олду, йа олмады.. .
– Йахшы, саламат гал, Равик.
– Хош гетдин.
Равик гапыны онун архасынджа баглады. Отага гяфлятян дярин бир сюкут чёкдю. Гялиб
диванын бир гюнджюндя отурду, диварлара бахды. Мави золаглы дивар кагызы
чякилмишди.. . Бу икиджя гюндя онлара илляр узуну йашадыгы мехманхананын
диварларындан йахшы бяляд олмушду. Гюзгюню дя, боз рянгли велюр халы чякилмиш
дёшямяни дя, пянджярядяки гара лякяни дя, чарпайынын да, столун да джизгилярини,
креслонун устюндяки ортюкляри дя йахшы таныйырды, хамысына битдя - битдя, ийряня -
ийряня бяляд олмушду. Бирджя телефон галмышды.. .


Ийирьми доггузунджу.

«Талбо» Бассона кючясиндя «Рено» иля «Мерседес - Бенс»ин арасында дайанмышды.
«Мерседес» лап тязя иди вя она италйан нёмряси тахылмышды. Равик «Талбо»ну
фырладыб арадан чыхарды. Анджаг сябри о гядяр тюкянмишди ки, диггятини топлайа
билмяди, «Талбо»нун арха буфери «Мерседес»ин сол бёйрюня тохунуб джызды. Равик
буна фикир вермяйиб машыны сюрятля Осман булварына сюрдю.
Чох бярк гедирди. Йахшы ки, алинин алтында машын вар иди, уряйиндян даш кими асылмыш
гара фикирляри дагыдырды.  Сяхяр саат дёрд иди. Чох гёзлямяли олмушду. Анджаг бирдян - биря хяр шей мянасыны
итирмишди. Чох гюман ки, Хааке о тясадюфи гёрюшю чохдан унутмушду. Бялкя дя,
ондан сонра хеч Парися гялмямишди. Онларын иши инди чох оларды.. .
Морозов «Шяхризад»ын габагында дайанмышды. Равик машыны бир тин узагда
сахлайыб, пийада гери гайытды. Морозов ону узагдан гёрдю.
– Хябяр гёндярмишдим, алдын?
– Йох, Борис, ня олуб ки?
– Бешджя дягигя бундан аввял зянг элямишдим. Ичяридя бир дястя адам отуруб, бири
сян дейяня охшайыр.
– Харада отурублар?
– Оркестрин йанында. Тякджя хямин столда дёрд няфяр отуруб. Гапыдан да гёрярсян.
– Олду.
– Гапынын йанындакы баладжа стол архасында отур, сяня сахлатмышам.
– Йахшы йахшы, Борис.. .
Равик гапынын агзында дайанды. Зал гаранлыг иди. Рягс мейданчасы прожекторларын
ишыгына гярг олмушду. Гюмюшу палтар геймиш мюгянни мейданчанын ортасында
дайанмышды. Ишыг о гядяр гур иди ки, рягс мейданчасындан башга хеч няйи сечмяк
олмурду. Равик диггятля оркестрин йанындакы стола бахды, анджаг хеч ня сечя
билмяди. Прожекторун титряйян дюмаг ишыгы онун габагыны кясмишди.. .
Гапынын йанындакы стол архасында отурду. Хидмятчи бир графин араг гятирди. Оркестр,
санки, инилдяйирди. Хязин мусиги далгалары эля аста - аста йайылырды ки, эля бил, илбиз
сюрюнюрдю: «Ж аттендраи… ж аттендраи» (ийирми уч).
Мюгянни гыз баш айди, алгыш сядалары гопду. Равик башыны бир аз да иряли узатды.
Ишыгвуранларын сёнмясини гёзляйирди. Мюгянни гыз оркестря тяряф дёндю. Гарачы
башыны тярпядиб, скрипканы чянясиня сёйкяди. Симбалын богуг руладасы эшидилди. Тязя
махны башлады:
Ла джхапелле ау элаи де ла луне (ийирми дёрд)
Равик гёзлярини йумду. Даха дёзя билмирди, сябри тюкянмишди. Махны гуртармамыш
дикялди. Ишыгвуранлар сёндю, столларын алтындакы лампалар йанды. Прожекторун ишыгына
чох бахдыгы учюн аввялджя гаранлыг кёлгялярдян башга хеч ня сечя билмяди.
Гёзлярини йумуб, тязядян ачды. Столу о дягигя тапды.
Йаваш - йаваш гери сёйкянди. Кишилярдян хеч бири Хааке дейилди. Хейли беляджя отурду.
Гяфлятян дяхшятли бир йоргунлуг хисс эляди. Хятта гёзляри дя йорулмушду. Залдакы
шейляр гах бирдян, гах да далга - далга устюня гялирди. Мусиги, тез - тез эниб - галхан
сясляр, залдакы богуг угулту мехманханадакы сюкутдан вя йени бир мяйуслугдан
сонра онун бейнини думанландырды. Санки, джюрбяджюр, рянгарянг йухулар гёрюрдю,
агыр дюшюнджяляря далмыш, гёзлямякдян йорулмуш бейин хюджейряляри ширин бир
хипнозла уйуйурду…
Харадаса лап узагларда, тутгун бир ишыг лякясиндя рягс эдянлярин арасында Жоаны
гёрдю. Башы аз галырды ойнадыгы кишинин чийниня дяйсин. Бу, Равикя хеч тясир
элямяди. «Хеч кяс сяня бир вахтлар севдийин адам кими йадлаша билмяз, – дейя
йоргун - йоргун уряйиндян кечирди. – Чятини адамын хяйал дюнйасы иля ону баглайан
сехирли сап гырылана кимидир. Гырыландан сонра, бялкя дя, хямин сапын уджлары гетдикджя
сёнян улдуз кими кёзяря - кёзяря гах сяня, гах да она тяряф йеллянсин, анджаг хейри
йохдур, о кёзярти дя ону аловландырмыр, чюнки урякляр арасындакы кёрпю учуб…»  Башыны диванын сёйкяняджяйиня гойду. «Дярин - дярин учурумларын устюндян салынмыш
гыл кёрпю… Думанлы шяхвят хисслярини джилалайан ширин сёзляр… Дяниз узяриндя битян
чайыр чичякляри… Дярмяк истяйирсян, алин боша чыхыр, сулара гярг олурсан…»
Дикялди. Йуху апармамыш бурадан чыхмаг лазым иди. Ишаря иля хидмятини чагырды:
– Ня верясийям?
– Хеч ня.
– Неджя йяни?
– Хеч ня ичмямисиниз.
– Ах, дюз дейирсиниз… – Она чайпулу вериб чыхды.
– О дейил? – Морозов байырда сорушду.
– Йох.
Морозов пешман - пешман онун узюня бахды.
– Даха бясдир! – Равик сюкуту позду. – Гой джяхянням олсун, гюлюндж ишдир, ушаг
ойунудур… Беш гюндюр гёзляйирям. Озю дейирди ки, Парисдя ики - юч гюн галыр. О
хесабла гетмиш олар. Бялкя дя, хеч гялмяйиб… Йата билмирям. Инди «Принс де
Галл»а гедирям. Чамаданымы гётюрюб, отагы тяхвил веряджяйям.
– Йахшы, онда сабах гюнорта орада гёрюшярик.
– Харада?
– «Принс де Галл» мехманханасында.
Равик онун узюня бахды:
– Хя, дюз дейирсян.. . Мян йеня бош - бош данышырам.. . Бялкя дя, догру сёзюмдюр.. .
Ня билим.. .
– Сабах ахшама кими гёзля.
– Йахшы, бахарам. Геджян хейря галсын, Борис.
– Хейря гаршы, Равик.
«Озирис»ин йанындан кечирди. Машыны тиндя сахлады. «Интернасионал»да галаджагыны
фикирляшяндя джанына ушютмя дюшюрдю. Бялкя, бурада бир - ики саат гёзюнюн аджысыны ала
билди. Базар эртяси иди вя бу гюн фахишяханаларда сакитлик олурду. Гапычы чёлдя йох
иди. Чох гюман ки, ичяридя дя адам галмамышды.
Роланда гапынын агзында дайаныб бёйюк залы нязярдян кечирирди. Пианоланын сяси,
демяк олар ки, бош галмыш залы башына гётюрмюшдю.
– Дейясян, бу гюн сакитликдир, Роланда?
– Элядир. Тякджя бу балгабаг гыр - саггыз олуб йапышыб. Лап хейван кими гызышыб,
анджаг гуйруг аля вермир. Белялярини озюн йахшы таныйырсан: уряйиндян кечир, анджаг
горхур. Бу да алмандыр. Анджаг пулуну вериб, инди дурар.
Равик лагейд - лагейд о тяряфя бахды. Кишинин архасы она сары иди. Йанында ики гыз
отурмушду. Киши гызлардан бириня тяряф айилиб дёшляриндян тутанда, Равик онун
юзюню гёрдю: Хааке иди!
Роланда няся деди, анджаг Равик хеч ня баша дюшмяди. Сяс, санки, гуйудан гялирди.
Тякджя ону хисс этди ки, бир аз гери чякилиб, гапыда эля дайаныб ки, йалныз столун бирджя
тяряфини гёря билир. Озю ися гёрюнмязди.
– Конйак истяйирсян? – Роланданын сяси йеня, эля бил, гуйудан гялирди.  Органын хышылтылы сяси.. . Равик хяля дя сянтирляйирди, эля бил, дамарларындакы ганы да
донмушду. Йумругларыны эля сыхмышды ки, дырнаглары атя йеримишди. Гяряк, Хааке
ону гёрмясин! Гяряк ону таныдыгыны Роланда билмясин!
– Хейр.. . –Инди дя оз сясини эшитди. –Чох ичмишям. Дейирсян, алмандыр? Таныйырсан?
– Харадан таныйырам? –Роланда чийинлярини чякди. – Хамысы бир - бириня охшайыр.
Дейясян, бу, биринджи дяфядир гялиб. Бялкя, бир шей ичясян?
– Хейр, эля - беля гялмишдим.. .
Хисс этди ки, Роланда она бахыр, гюджля озюню йыгышдырды:
– Зийафятин вахтыны дягигляшдирмяйя гялмишдим. Джюмя ахшамы дедин, йа джюмя
гюню?
– Джюмя ахшамы. Озюн демядин ки, гяляджяксян?
– Мютляг гяляджяйям! Она гёря дя дягигляшдирмяк истядим.. .
– Джюмя ахшамы саат алтыда.
– Йахшы, бир дягигя дя о йан - бу йана олмайаджаг. Эля буна гёря гялмишдим. Мян
гетдим, геджян хейря галсын, Роланда.
– Хейря гаршы, Равик.
Айдынлыг геджя бирдян - биря угулдамага башлады. Эвляр эвликдян чыхыб даш йыгнагына,
пянджяря джянгялликляриня дёндю. Санки, мюхарибя башламышды, кяшфиййатчылар бомбош
кючя иля сюрюня - сюрюня гедирдиляр. Машыны гизлятмишдиляр, мотору угулдайырды, озю
дя дюшмяни пусурду. .
Чыханда тапанча иля вурсунму? Диггятля кючя узуну бахды. Бир - ики машын, сары
ишыглар, пишикляр.. . Лап узагда, фянярин алтында кимся дайаныб, полися охшайыр.
Машынын нёмряси, гюлля сяси, ону индиджя бурада гёрмюш Роланда.. . Гулагына
Морозовун сяси гялди: «Хеч вахт, хеч вахт рисг элямя.. . Рисг этмяйя дяйян иш
дейил. »
Ня гапычы вар, ня дя такси. Базар эртяси бу вахтлар миник хямишя аз олур. О, бунлары
уряйиндян кечирян анда бир такси гялиб гапынын агзында дайанды. Сюрюджю сигарет
йандырыб, асняди. Равик хисс этди ки, бютюн бядяни ушюргялянир, анджаг йериндян
тярпянмяди.. .
Инди нейлясин? Бялкя, дюшюб сюрюджюйя десин ки, ичяридя хеч кяс йохдур? Йох, эля
йарамазды. Ону харайаса гёндярмяк лазымдыр. Пулуну версин, няся тапшырсын,
Морозовун йанына гёндярсин. Тез дяфтярчядян бир вяряг чыхарыб няся йазды, сонра
ону джырыб, тязясини йазды. Морозов ону «Шяхризад»ын габагында гёзлясин, алтында да
аглына гялян бир ад йазды.. .
Такси бирдян тярпянди. Тез пянджярядян чёля бахды, анджаг хеч ня гёря билмяди.
Бялкя, о йазанда, Хааке минмишди? Тез машыны ишя салды. «Талбо» таксинин
архасынджа тини бурулду. Арха шюшядян хеч ким гёрюнмюрдю. Анджаг Хааке бир аз
йана да чякилмиш оларды.. . Машынлар йаваш - йаваш гошалашды. Ичяри гаранлыг иди,
сечмяк олмурду. Бир аз гери галыб, тязядян таксийя чатды. Инди лап йахын сурюрдю.
Таксинин сюрюджюсю она тяряф бахыб сёйдю:
– эй, балгабагын бири балгабаг, мяни хара сыхырсан?
– Сянин машынында бир достум отуруб.. .
– Сярхош хейван, гёрмюрсян ки, машын бошдур?
Равик озю дя хямин анда гёрдю ки, таксинин хесаблайыджысы гошулмайыб. Тез гери
дёнюб, машыны «Озирис»я говмага башлады.  Хааке сякидя дайанмышды вя она ал эляди:
– Эй такси, такси.. .
Равик она йахынлашыб, айляджи басды,
– Таксидир? –Хааке сорушду.
– Хейр, –дейя Равик башыны пянджярядян чыхарды. –Саламлар!
Хааке диггятля она бахды, гёзляри гыйылды.
– Ня?
– Дейясян, биз танышыг.. . –Равик алманджа данышырды.
Хакке иряли айилди вя узюндяки шюбхя аламяти о дягигя йох олду:
– Илахи! Джянаб фон.. . Фон.. .
– Хорн.
– Элядир, элядир! Джянаб фон Хорн! Йадыма дюшдю! Тясадюфя бах! Бу нечя вахты
хараларда идиниз, дост?
– Парисдя. Гялин айляшин. Гялдийинизи билмирдим.
– Бир - ики дяфя зянг элядим. Башга мехманханайа кёчмюсюнюз?
– Хейр, хяля дя «Принс де Галл»да галырам. –Равик машынын гапысыны ачды. –Гялин
апарым, бу вахт такси тапа билмязсиниз.
Хааке бир айагыны машынын айаг йериня гойду. Равик онун няфясини дуйду,
гыпгырмызы, алланмыш йанагларыны гёрдю.
–Хя, «Принс де Галл». .. –Хааке тякрар эляди. –Лянят шейтана, догрудан да, эля иди.
«Принс де Галл! ». Мян «бешинджи Георг»а зянг вурурам.. . – Уджадан гюлдю. – Сизи
танымадылар.. . Инди баша дюшдюм.. . Дюз дейирсиниз, «Принс де Галл» иди!
Гарышдырмышам.. . Кёхня гейд дяфтярчями гётюрмядим, эля билдим, йадымда галыб.
Равикин гёзю «Озирис»ин гапысында иди. Ордакыларын чыхмасы хейли чякяджякди. Гызлар
палтарыны дяйишмяли иди.. . Буна бахмайараг, Хаакени машына тез чякмяк лазымды.
Хааке ися тялясяня охшамырды:
– Ора гетмяк истяйирсиниз?
– О мягсядля гялмишдим, анджаг, дейясян, гедждир.
Хааке фысылдады:
– элядир, азизим, ахырынджы мян чыхдым. Баглайырлар.
– эйби йохдур! Онсуз да, сян дейян, йер дя дейил. Башгасына гедярик. Гялин!
– Башгасы да вар?
– Албяття! Йахшылары хяля бундан сонра башлайыр. Бу, туристляр учюндюр.
– Догрудан? Мян эля билирям, ан йахшысы будур.
– Хейр, бундан да йахшылары вар. Бу, онларын йанында хеч нядир.
Равик бир - ики дяфя газ верди, мотор угулдайыб сакитляшди. Дюз хесабламышды, Хааке
онун йанында йерини рахатлайырды:
– Сизи гёрмяйимя чох шадам, –деди. –Догрудан да, чох шадам.
Равик онун арха тяряфиндян алини узадыб гапыны чякди.
– Мян дя чох шадам, –деди.
– Бура да пис йер дейил, лют гызлар чохдур. Полис дя буна иджазя верир! Йягин, чоху
хястя олар, элями?
– Бялкя дя. Беля йерляря адам урякля гедя билмир, – дейя Равик машыны тярпятди.
Хааке сигарет чыхарды:  – Там этибарлы йерляр вар? Сёзюн дюзю, эвя сюзянякля гайытмаг истямирям. Бир
тяряфдян дя адам дюнйайа бирджя дяфя гялир.. .
– Элядир, –дейя Равик электрик алышганы она верди.
– Инди хара гедирик?
– Башлангыдж учюн «Маисон де Ренда - рвоус» (ийирми беш) неджя олар?
– Бу, ня олан шейдир?
– Орада йюксяк джямиййятин гадынлары маджяра ахтарыр.
– Ня? Догрудан, йюксяк джямиййятин ханымларыдыр?
– Бяли. Киминин ари годжадыр, кимининки джансыхыджыдыр, бязилярининки дя йахшы пул
газанмыр.
– Бяс неджя.. . Ахы онлар бирдян - биря.. . Бу, неджя олур?
– Хямин гадынлар бир - ики саатлыга ора гялирляр. Неджя дейярляр, коктейл ичмяйя
йыгышырлар. Бязиляри дя зянг вурандан сонра гялир. Албяття, ора Монмартрдакы
фахишяхана кими ачыг - сачыг дейил.. . Хяля Булон мешясиндя антигя бир эв таныйырам,
сахибя хариджи гёркяминдян херсогинйайа охшайыр. Орада хяр шей гёзял, интим,
абырлыдыр.
Равик йаваш - йаваш, сакит - сакит данышыр, аста - аста няфяс алырды. Санки, тяджрюбяли бир
турист бялядчиси иди, анджаг йеня озюню данышмага мяджбур эдирди ки, сакитляшсин.
Голунун дамарлары титряйирди. Сюкандан икиялли йапышмышды ки, титрядийи билинмясин.
– Отаглара валех оладжагсыныз. Мюасир мебелляр.. . Дёшямядя, диварларда гядим
халчалар.. . Сечмя шяраб, ала хидмят.. . Гадынлара да сёз ола билмяз, хамысы гюл кими
тямиз!
Хааке агзындакы тюстюню хавайа уфюрюб, Равикя бахды:
– Бура бахын, джянаб фон Хорн, азизим, бунлар хамысы гёзял сяслянир! Анджаг бирджя
шей гаранлыг галды: йягин, чох баха олар? !
– аксиня, чох уджуздур.
Хааке пярт олса да, гаггылты иля гюлдю:
– Бахыр, кимя уджуздур! Биз алманлар да.. .
Равик башыны булады:
– Сахибя иля арам йахшыдыр. Она чох йахшылыгым кечиб, бизи хюсуси гонаг кими гябул
эдяджяк. Сиз ора мяним достум кими гедирсиниз, она гёря дя хеч ня алмайаджаглар.
Узагбашы кимяся чайпулу веряджяксиниз. «Озирис»дя бир шюшя шампан шярабы бундан
чох эляйир.
– Догрудан?
– Озюнюз гёряджяксиниз.
Хааке йерини рахатлады:
– Лянят шейтана, бу, няйя десян дяйяр! –Равикин узюня бахыб иришди. –Дейясян, беля
шейлярдя устасыныз, гадына да бёйюк йахшылыг элямисиниз.
Равик дюз онун гёзляринин ичиня бахды:
– Беля эв сахлайанлар хёкумят органлары иля тез - тез тоггушурлар. Хярдян онлары бир
аз сыхма - богмайа салырлар. Няйи нязярдя тутдугуму озюнюз йахшы баша
дюшярсиниз.. .
– Лап йахшы баша дюшюрям! –Хааке бирджя анлыга фикря гетди. –Бурада алагяляриниз
генишдир?
– Бир аз вар. Ики - юч достум йюксяк даирялярдя ишляйир.  – Аз иш дейил! Бизя лазым олар. Бу хагда сизинля сёхбят этмяк олар?
– Албяття! Парисдя ня гядяр галаджагсыныз?
Хааке гюлдю:
– Дейясян, сизя хямишя гедян вахт раст гялирям. Сяхяр тездян, сяккизин йарысында
йола дюшюрям. –О, машындакы саата бахды. –Ики саат йарым галыб. Эля инди ону
сорушмаг истяйирдим. Шимал вагзалына гедясийям, чатарыг?
– Албяття! Аввялджя мехманханайа гедяджяксиниз?
– Хейр, чамаданым вагзалдадыр. Отагы гюнорта тяхвил вердим, бир гюня гянаят
елядим. Биз алманлар.. . –О, йеня гюлдю.
Равик бирдян хисс эляди ки, озю дя гюлюр. Аллярини бярк - бярк сюкана сыхды. «Ола
билмяз! –уряйиндян кечирди. – Ола билмяз! Хеч ня олмайаджаг, арайа хеч ня
дюшмяйяджяк! Бу гядяр тясадюф олмаз.. . »
Тямиз хава шярабын тясирини даха да артырды. Хааке гюджля, йаваш - йаваш данышырды.
Кюнджя чякилиб йерини рахатлады вя мюргюлямяйя башлады. Алт чяняси бир аз да ашагы
дюшдю, гёзляри йумулду. Машын Булон мешясинин сюкута далмыш гаранлыгына баш
вурду.
Фянярлярин ишыгы машынын габагында сяссиз - сямирсиз, хяйал кими сюзюр вя агаджлары
бир - бир гаранлыгын джайнагындан гопарырды. Акасийа агаджларынын атри ачыг пянджярядян
ичяри долурду. Тякярляр асфалтын устюндя эля хышылдайырды ки, дейярдин, машын хеч вахт
дайанмайаджаг. Моторун аста, ахянгдар угултусу бу геджянин нямли хавасына
гарышмышды. Узагдакы баладжа чай ишылдайыр, гаранлыг джёкялярин фонунда сёйюдлярин
силуети ишыг сачырды. Шех дюшмюш чямянликляр сядяф кими парылдайырды. Мадрид шосеси,
сонра Сян - жем шосеси, Нейийя гедян йол.. . Гаранлыгда мюргю дёйян бир эв. Су атри.. .
Сена чайы.. .
Равик Сена булварына чыхды. Ай ишыгына бялянмиш суларда ики балыгчы гайыгы гаралырды.
Харадаса лап узагларда ит хюрюрдю. Чайдан сяс гялирди. Биринджи гайыгын тяряфиндя
фяняр йанырды. Равик машыны сахламады. Сюрятин ахянгини позмады ки, машын
силкяляняндя Хааке ойанар. Вя Сена бойунджа ирялилямяйя башлады. Бурада
дайанмаг истяйирди, анджаг мюмкюн дейилди. Гайыглар сахиля чох йахын иди. Фам
шосесиня бурулду, чайдан узаглашараг, Лоншан хийабанына тяряф сюрдю. Орадан да
«Кралича Маргарите» хийабанына кечиб, йан тяряфдяки энсиз хийабанлара сары дёндю.
Хааке тяряфя баханда гёрдю ки, гёзляри ачыгдыр вя диггятля она бахыр. Гёзляри гёй
рянгли шюшя шар кими парылдайырды. Равики, санки, электрик джяряйаны вурду.. .
– Айылдыныз?
Хааке джаваб вермяди. Гёзлярини Равикдян чякмирди. Гымылданмырды. Хеч гёзляри
дя тярпянмирди.
– Харадайыг? –дейя няхайят сорушду.
– Булон мешясиндя, «Каскада» ресторанынын лап йанында.. .
– Чохдан йолдайыг?
– Он дядигядир.
– Чох олар.
– Олмаз.
– Йатмаздан аввял саата бахдым. Йарым саатдан чохдур ки, йол гялирик.
– Догрудан? Эля билирдим, аз гетмишик. Индиджя чатырыг.. .
Хааке гёзлярини хяля дя Равикдян чякмямишди.  – Хара чатырыг?
– «Гёрюш эви»ня.
Хааке гымылданды:
– Гери гайыдын, –деди.
– Инди?
– Бяли.
Сярхошлуг кечиб гетмиш, о, тамам айылмышды. Узюнюн рянги дя дяйишмишди. Байагкы
шян овгатдан, сямимиййятдян нишаня галмамышды. Равик инди биринджи дяфя артыг
гестапонун азаб - ишгянджя долу диварлары арасында бейниня абяди хякк олунмуш таныш
сифяти гёрдю. Хааке йанында отуран андан ону бюрюйян хяйяджан хиссляри бирдян - биря
йоха чыхды. Индийяджян она эля гялирди ки, танымадыгы йад бир адамы олдюрмяйя
хазырлашыр. Санки, йанында отуран мискин бир шяраб дюшгюню иди вя о да нахаг йеря
кишинин узюндя, оз бейниндя аввялджядян дягигляшдирдийи, индися йадына салмаг
истядийи сябябляри ахтарырды. Лакин гяфлятян о вахтлар дяхшятли агрылардан хушуну
итириб тязядян озюня гяляндя гёрдюйю гёзляри таныды. Йеня хямин сойуг бахышлар,
йеня хямин сойуг, сакит, тякид долу сяс.. .
Хямин анда бейниндя, санки, чеврилиш олду. Эля бил, электрик джяряйаны оз ахын
сямтини дяйишди. Гяргинлик галмышды, анджаг сяхярдян бяри ону узян гармагарышыг,
зиддиййятли, тез - тез истигамятини дяйишян хиссляр йыгышыб бирджя мягсядя йёнялян ахына
чеврилди. Инди бейниндя хямин мягсяддян башга хеч ня йох иди.. . Иллярин тутгун
пярдяси йаныб гюля дёндю, бомбоз диварлы бина, гур ишыглы чятирсиз лампалар, ган, тяр
гохусу, азаб - ишгянджя долу анлар тязядян баш галдырды.. .
– Нейчин? –Равик сорушду.
– Гайытмалыйам, мехманханада гёзляйяджякляр.
– Инди дейирдиниз, шейляриниз вагзалдадыр?
– Вагзалдадыр, анджаг башга ишим вар. Йадымдан чыхмышды.. . Гери гайыдын!
– Олду.
Равик бир хяфтя бундан аввял Булон мешясиндя геджя - гюндюз мяшг элямишди. Инди
харада олдугларыны билирди. Бир - ики дягигя дя лазым иди.. .
Сол тяряфдяки энсиз хийабана тяряф дёндю.
– Гайыдырыг?
– Бяли.
Хятта гюндюзляр беля гюняш ишыгыны бурахмайан агаджларын алтындакы богуг хава
ичяри долду. Зюлмят гаранлыг.. . Равик гюзгюдя гёрдю ки, Хааке сол алини йаваш -
йаваш, эхтийатла гапынын тутаджагындан гери чякди. «Ня йахшы ки, «Талбо»ун сюканы
сагдадыр», –дейя Равик уряйиндян кечирди. Дёнгяни бурулду, сюканы тякджя сол али иля
тутуб, Хааке тяряфя мейиллянди, санки, дёнгядя мювазинятини сахлайа билмяди,
дюмдюз хийабана чыхан кими газ верди. Машын иряли атылды вя бир нечя санийядян
сонра о вар гюджю иля айляджи басды.. . «Талбо», эля бил, йеря мыхланды, тякярляр
хырчылдады. Бир айагы айлядждя, бир айагыны да дёшямяйя дайайан Равик мювазинятини
сахлайа билди. Бу тяканы гёзлямяйян Хаакенин айаглары илишяджяк тапа билмяди, башы
габага айилди. Алини вахтында джибиндян чыхара билмяди, алны машынын шюшяси иля алятляр
йыгылан гутунун тининя дяйди. Хямин анда Равик саг джибиндян чыхардыгы агыр ачарла
онун бойнунун кёкюндян вурду.. .  Хааке бир даха дикялмяди. Йана айиляряк, йаваш - йаваш отураджагдан сюрюшдю, чийни
гапыйа илишяндя дайанды. О бири чийни дя алятляр йыгылан гутуйа сёйкянди.. .
Равик машыны о дягигя тярпятди. Хийабаны кечиб, фянярлярин ишыгыны азалтды. Сюря - сюря
атрафы диншяди, билсин ки, айляджи басаркян хырчылтыны эшидян олдуму.. . Гётюр - гой
этмяйя башлады. Гялян олса, Хаакени тез сюрюйюб колларын арасында гизлятсинми? Бир
аз гедяндян сонра дайанды, мотору да, ишыглары да сёндюрдю, джялд машындан дюшюб
гапагы галдырды, Хааке тяряфдяки гапыны ачыб хазыр гойду, атрафы диншяди. Эля йердя
дайанмышды ки, гялян олса, хям гёрярди, хям дя айаг сясини эшидярди. Хаакени
сюрюйюб колун далында гизлятмяйя вахт чатарды. Озюню эля гёстярди ки, гуйа, мотор
хараб олуб.
Сюкутун озю дя харайа дёнмюшдю. Эля гяфилдян, эля гёзлянилмядян чёкдю ки, бейни
угулдамага башлады. Ати агрыйанаджан йумругларыны сыхды. Билирди ки, гулагларындакы
кюйюлтю оз ганынын сясидир.. . Йаваш - йаваш, дяриндян няфяс алды.. .
Угулту хышылтыйа чеврилди. Бир аз сонра хямин хышылтынын арасындан шыггылты эшидилди вя
гетдикджя уджалмага башлады. Равик бютюн варлыгы иля диггят кясилди. Сяс уджалырды, озю
дя метал джингилтисиня охшайырды. Вя бирдян гёрдю ки, джырджырамалардыр. Хышылты о дягигя
кясилди. Инди бир озю иди, бир дя гаршысындакы баладжа чямянликля сяхярля биргя ойанан
джырджырамалар.. .
Дан сёкюлюрдю. Равик моторун гапагыны салды. Вахт иди, ишыглашмамыш
гуртармалыйды. Атрафына бойланды. Бура алверишли дейилди. Умумиййятля Булон
мешясиндя йахшы йер олмазды. Сенайа да атмаг йарамазды, чюнки хава ишыглашырды.
Онунла беля гедж растлашаджагыны хесабламамышды. Бирдян диксинди. Хышылты эшидилди.
Эля бил, няйися джырмаглайырдылар.. . Сонра инилти эшитди. Хаакенин бир али ачыг гапыдан
чыхыб, айаг йерини джырмаглайырды.. . Равик гёрдю ки, ачар хяля дя алиндядир. Онун
пенджяйинин йахасындан тутуб озюня тяряф чякди, башы чёля чыхан тяки ачарла ики дяфя
пейсяриня вурду. Инилти кясилди.. .
Няся шыггылдады. Равик йериндян тярпянмяйиб, гулаг верди. Сонра гёрдю ки,
Хаакенин тапанчасыдыр, отураджагдан айаг йериня дюшюб. Айляджи басмамышдан габаг
ялиндя имиш.. . Равик ону гётюрюб машына атды. Йеня атрафы диншяди. Джырджырамалар,
баладжа чямянлик.. . Йаваш - йаваш агаран сяма, эля бил, гери чякилирди. Тезликля гюняш
чыхаджаг! Равик гапыны ачыб Хаакени чыхарды, габаг отураджагы иряли чякди, ону
отураджагларын арасындакы айагалтына гоймаг истяди, анджаг алынмады, йер чох дар иди.
Архайа гачды, йюк йерини ачыб, орадакыларын хамысыны бир тяряфя йыгды. Тязядян
гайыдыб, Хаккени чыхарды, арха тяряфя гятирди. Хяля олмямишди. Чох агыр иди. Тяр
юзюндян сел кими ахырды. Биртяхяр ону йюк йериня йерляшдирди. Дизлярини гатламышды
вя Хааке инди ана бятниндя бюзюшмюш кёрпяйя охшайырды.. .
Сонра йеря гойдугу алятляри: бели вя галдырыджыны гятириб машынын ичиня гойду. Лап
йахынлыгдакы агаджын башында бир гуш джях - джях вурду. Равик диксинди. Она эля гялди
ки, омрюндя беля уджа сяс эшитмяйиб.. . Чямянлийя бахды. Хава гетдикджя ишыглашырды.. .
Рисг этмяйя дяймязди. Гери гайыдыб, йюк йеринин гапагыны йарыйаджан галдырды. Сол
айагыны арха буферин устюня гойуб, дизи иля гапагы сахлады. Чох галдырмады, алляри
гирся бяс иди. Гёрян олса, дейярди ки, джидд - джяхдля иш гёрюр. Истядийи анда гапагы
саларды. Йолу узун иди вя Хаакени индидян олдюрмяк лазымды.. .
Онун башы сол кюнджя йахын иди вя гёрюнюрдю. Богазы назилмишди. Додагларына ган
хяля дя ишляйирди. Икиялли хиртдяйиндян йапышыб, сыхмага башлады. Хаакенин олмяси,  санки, абядиййятин озю гядяр узун чякди. Башы азаджыг тярпянди, бядяни дикялмяйя
чалышды, санки, палтар сыхырды.. . Сонра додаглары араланды, гуш йеня дя джях - джях
вурду.. . Дили агзындан чыхды. Шишиб сапсары олмушду. Вя гяфлятян Хааке бир гёзюню
ачды. Хямин гёз бярялди, санки, ишыг тапыб Равикя бахды, сонра да, эля бил, йериндян
гопуб она тяряф гялди.. . Анджаг хямин анда бядян сусталды.. . Равик ону бир аз да
сахлады. Няхайят, Хакке кечинди.. .
Гапагы салды. Бир - ики аддым атды. Гёрдю ки, дизляри асир. Агаджа сёйкяниб ойюдю. Эля
бил, уряйи агзына гялди. Ня гядяр чалышса да, озюню сахлайа билмяди, гусду.. .
Башыны галдыранда гёрдю ки, чямянликля бир киши гялир. Киши Равикя бахды. Равик
йериндян тярпянмяди. Киши йахынлашырды. Чох аста йериши варды. Гейиминдян багбана,
фяхляйя охшайырды. Равикя тяряф бахды. Равик тюпюрюб, бир гуту сигарет чыхарды, бирини
йандырыб, тюстюню джийярляриня чякди. Тюстю аджы иди, богазыны йандырды. Киши хийабана
бурулду. Онун гусдугу йеря, машына, сонра да Равикин озюня бахды. Хеч ня
демяди вя Равик дя онун узюнюн ифадясиндян хеч ня анлайа билмяди. Киши аста
аддымларла тини бурулуб гёздян итди.
Равик бир нечя санийя дя гёзляди. Сонра йюк йерини баглайыб, мотору ишя салды. Даха
Булон мешясиндя хеч ня элямяк олмазды. Хава чох ишыглашмышды. Сян - жерменя
гетмяк лазым иди, орадакы мешяляря йахшы бяляддир.. .

Отузунджю.

Бир саатдан сонра машыны баладжа мехманхананын габагында сахлады. Чох адж иди,
башы хярлянирди. Машыны бинанын габагына чякди. Байыра ики стол вя стуллар
гойулмушду. Гяхвя иля кёкя сифариш вериб, алини йумага гетди. Ванна отагындан пис
ий гялирди. Бир стякан алыб, агзыны йахалады. Сонра аллярини йуйуб, гери гайытды.
Сяхяр йемяйи столун устюндя иди. Бу гяхвянин дя ийи бютюн дюнйадакы гяхвялярин
ийи кими иди вя гарангушлар дамларын устюндя дёвря вурур, гюняш озюнюн илк гызылы
сачагларыны эвлярин диварларына долайыр, адамлар ишя гедир, мейхананын
пянджяряляринин ипяк пярдяси архасында атяйини белиня санджыб даш дёшямяни силян
хидмятчи гыз гёрюнюрдю.. . Равик чохдан беля сакит йай сяхяри гёрмямишди! Исти
гяхвяни ичди, анджаг йемяйя уряк элямяди. Кёкяляри алиня гётюрмяйя горхурду.
Алляриня бахды. «Бош шейдир.. . – уряйиндян кечирди. –Лянят шейтана, васвасы олуб
гетмишям. Йемяк лазымдыр.. . » Бир финджан да гяхвя ичди. Сигарет чыхарды, биля - биля али
дяймяйян тяряфини агзына апарды. «Йох, беля олмаз! »–дейя фикирляшди. Анджаг йеня
дя йемяди. Гят этди ки, аввялджя иши гуртармаг лазымдыр вя дуруб пулуну верди.
Нахыр.. . Кяпянякляр.. . Чёллярля, машынын шюшяси иля гуджаглашан гюняш.. . Машынын
устюндяки чадыры гыздыран гюняш.. . Хаакенин устюндяки метал гапагда бярг вуран
гюняш.. . О олдю, анджаг ким олдюрдю, нийя олдюрдю, билмяди! Гяряк, башга джюр
олайды. Башга джюр.. .
«Мяни таныдын, Хааке? Билирсян кимди? »
Онун гыпгырмызы сифяти гёзляри онюндя чанланды:
«Хейр, нечя бяйям? Кимсиниз? Аввялляр дя гёрюшмюшюк? »
«Бяли».  «Ня вахт? Бир - биримизя «сян» дейд мюраджият этмишик? Бялкя хярби мяктябдя?
Йадыма дюшмюр. »
«Йадына дюшмяди, Хааке, Хярби мяктябдя олмайыб. Сонралар иди»,
«Сонралар? Бяс сиз харидждя йашамамысыныз? Мян ися Алманийадан кянара
чыхмамышам. Тякджя сон ики илдя Парися гялирям. Бялкя хардаса вурмушуг? »
«Хейр, ички йолдашы олмамышыг. Бурда йох… Алманийада гёрюшмюшюк, Хааке! »
Шлагбаум.. . Дямирйол хятляри.. . Гызылгюл, флокс, гюнябаханларла долу баг.. . Дайаныб
гёзляди. Вагонлары гаралан тянха бир гатар бу няхайятсиз сяхярин гойнунда
фысылдайыр. Машынын шюшясиндян бир джют гызармыш гёз бахырды. Йюк йериндяки тозун
хамысы онлара долмушду.. .
«Алманийада? Аха баша дюшдюм! Партийа гурултайында… Нюрнбергдя… Дейясян,
йадыма дюшдю. Нюрнбергдя гёрюшмюшюк? »
«Хейр, Хааке, – Равик бу сёзляри аста - аста шюшяйя деди вя хис эляди ки, о дяхшятли
илляр далга - далга гери гайыдыр. – Нюрнберг йох… Берлиндя…»
«Берлиндя? » – Машынын шюшясиндя титряйян кёлгяли сифятдя гюлюмсяр, сябрсизлик долу
бир ифадя ойнады. – Гуртарын, азизим, охуну атыб йайыны гизлятмяйин, озюнюз дейин!
Нейчин мяня бу гядяр азиййят верирсиниз? Ня вахт гёрюшмюшюк? »
Санки йердян бир далга баш галдырды, йаваш - йаваш Равики гойнуна алмага башлады.
«Язиййят веряндя, Хааке! Элядир! Азиййят веряндя! »
Эхтийатлы, инамсыз бир гюлюш…
«Лаглагы элямяйин! »
«Азиййят веряндя, Хааке! Инди билдин, мян кимям? »
Эхтийатлы, инамсыз, хядя долу бир гюлюш…
«Хардан билим? Агяр гизли дёвлят полисиня ишаря вурурсунузса…»
«Бяли, Хааке, гестапону дейирям».
Чийинлярини чякир. Тяфяринджля бахыр.
«Агяр сизи орда диндирмишямся…»
«Бяли. Йадына дюшдю? »
Йеня чийинлярини чякир.
«Хардан йадыма дюшсюн? Минлярля адам диндирмишик…»
«Диндирмисиниз! Ишгянджя вермисиниз, хушуну итиряняджян дёймюсюнюз, вуруб
бёйряклярини ичиня салмысыныз, сюмюклярини сындырмысыныз, сонра да бош кися кими
зирзямиляря атмысыныз, тязядян апармысыныз, уз - гёзюндя тутар гоймамыныз, хайасыны
йыртмысыныз! Бютюн бунлара сиз «диндирмяк» дейирсиниз! Гышгырмага хейи галмайан
инсанларын фярйад долу дяхшятли инилтисиня «диндирмяк» дейирсиниз! Хушсузлугдан
айыланда, онун сызылтысына, гарнына дяйян тяпикляря, резин топпузлара, гамчылара
адиджя «диндирмяк» дейирсиниз! »
Равик гёзлярини шюшядяки хяйали сифятдян чякмирди. Тахыл зямиляри, лаляли чёлляр,
итбурну коллары хямин сифяти йалайыб кечирди. О ися гёзлярини шюшядян чякмирди,
додаглары тярпянир, демяк истядийи вя йа ня вахтса дейилмяли олан сёзлярин хамысыны
бирджя - бирджя дейирди.. .
«Аллярини тярпятмя, йохса бейниня бир гюлля чахарам! Баладжа Макс Розенберг
йадындадыр? Зирзямидя мяним йанымда узанмышды, бядяниндя саламат йер йох иди,
башыны бетон дивара вурмага чалышырды ки, бир дя диндирмяйя апармасынлар. Нийя
диндирирдиниз? Чюнки демократ иди! Бяс ган гусан Виллман? Икиджя саат  «диндириляндян» сонра агзында бирджя диши дя галмады, гёзюнюн бири дя гетди…Нийя
диндирирдиниз? Чюнки католик иди, сизин фюрерин икинджи Муса пейгямбяр олдугуна
инанмырды! Бяс башы, бядяни чий ат парчасына дёнмюш Ризенфелд? Бизя йалварырды ки,
онун венасыны дишимизля дешяк! Чюнки сян «диндиряндян» сонра озюнюн бирджя диши дя
галмамышды. Нийя диндирирдин? Она гёря ки, мюхарибя истямирди, бомбаларын, одлу
силахларын ан йюксяк мядяниййят аламяти олдугуна инанмырды! Диндирмяк! Бяли, сиз
минлярля адамы «диндирмисиниз! » ал - гол атма, донуз! Инди йахшы дюшмюсян алимя,
бир аз о тяряфя гедяк! Орда галын диварлары олан бир бина вар, сяни озюм
«диндиряджяйям! » озю дя йаваш - йаваш, геджя - гюндюз… Бир вахтлар мяни,
Розенберги, Ризенфелди, Виллманы салдыгын гюнляря саладжагам сяни! Сонра да
бунлары гуртаран кими…»
Равик бирдян хисс этди ки, машын ганад ачыб учур. Айагыны газдан чякди. Эвляр.. .
Кянд.. . Тойуг - джюджя.. . Чямянликдя башларыны дик тутараг дёрданла чапан атлар.. . Эля
бил, бураларда кёчяри тайфалар йашайыр.. . Кентаврлар.. . Хяр йанда хяйат гайнайыр.. . Бир
гадын гюля - гюля палтар сярир. Ипдян асылмыш рянгарянг палтарлар абяди сяадят байрагы
кими далгаланыр.. . Хяйятлярдя ушаглар ойнайыр.. . Бютюн бунлары санки шюшя дивардан
гёрюрдю вя хям йанында иди, хям дя алйетмяз бир узаглыгда! Уряйини шан - шан
эляйян бу гёзяллик, бу сакитлик, бу мяшумлуг ондан узаглашмышды, бу геджя хамысыны
алиндян алыб апармышды. Анджаг хейифсилянмяди. Нейляйясян, тале беля йазыбмыш.. .
Йаваш сюрмяк лазымдыр. Инди бирджя шейин горхусу галмышды: кяндлярин арасы иля беля
бярк сюрся, сахлайа билярдиляр! Бяс вахт? Йол гялдийи аз галырды ики саат олсун. Эля
шей олар? Озю хеч хисс элямяйиб.. . Байаг сёхбят этдийи сифятдян башга хеч ня
гёрмяйиб.. .
Бу да Сян - жермен! Парк. Санки, мави сямайа санджылмыш гапгара дямир хасар вя
агаджлар. Агаджлар.. . Агаджларла долу хийабанлар. Чохдан гёзлядийи, арзуладыгы галын
парк. Вя бир аз о тяряфдя мешя. Машын йавашымышды. Гызылы, йашылы далга кими баш
галдыран мешя сага, сола сяпялянмишди, уфюгю гойнуна алмышды, хяр шейи, хятта онун
синясиндяки чынгыллы йолларда ишылдайан бёджяк кими шыггылты сала - сала гедян машыны да
удмушду.. .
Кол - кос басмыш торпаг йумшаг иди. Шоседян гёрюнмязди. Равик машыны бир аз аралы
сахламышды, анджаг йанындан гёрюнюрдю. Бели гётюрюб газмага башлады. Асан
газылырды. Бу тяряфляря гялян олса, бели гизлядярди, озю учюн гязмяйя чыхмыш адам
кими машынын йанына гайыдарды.
Хейли газды ки, орадан чыхан торпаг мейитин устюню ортя билсин. Сонра машыны йахын
чякди. Мейит агыр оларды. Анджаг йеня дя йумшаг торпага чатмамыш сахлады, йохса
тякярлярин изи галарды.
Мейит хяля сойумамышды. Равик ону гуджагына алыб, газдыгы йеря гятирди, айниндяки
палтарлары чыхарыб, бир йеря йыгды. Сян демя, бу, о гядяр дя чятин дейилмиш. Чылпаг
мейити йеря узадыб, палтарлары машынын йюк йериня гойду, ону байагкы йериня
гайтарды. Гапылары, йюк йерини баглады, озю иля бир чякидж дя гётюрюб гери гайытды.
Фикирляшди ки, мейит тясадюфян тапыла биляр, ону эля хала салмаг лазымдыр ки,
танынмасын. Бирджя анлыга, гайытмаг она йаман чятин гялди. Аз галырды, мейити эляджя
дя гойуб, машына минсин, буралардан узаглашсын. Дайаныб атрафына нязяр салды.
Йахынлыгдакы агаджын кёкюндя ики дяля ойнашырды. Онларын гызылы хяз дяриляри гюнюн
алтында парылдайырды. Равик мейитя тяряф гетди.  Мейит шишмишди, гёй рянгя чалырды. Машын йагына булашмыш аскини онун узюня сярди,
чякиджи галдырды. Бирджя дяфя вуран кими дайанды. Сяс йаман богуг чыхырды. Сонра тез -
тез вурмага башлады. Бир аздан аскини галдырды. Сифят гана бялянмиш, танынмаз
олмушду. «Ризенфелдин башы да беля иди.. . – дейя уряйиндян кечирди. Хисс этди ки,
дишляри бир - бириня сыхылыб. – Йох, Ризенфелдин башына охшамыр. О, бундан бетяр иди.
Чюнки олмямишди, хяля няфяси варды.. . »
Бу да саг алиндяки узюк! Ону чыхарыб, мейити гуйуйа саллады. Бир аз гыса элямишди.
Дизлярини гарнына тяряф гатлады. Устюню торпаглады. Ишляр йахшы гедирди. Торпагы
айаглайыб хамарлады, аввялджядян белля кясдийи чимляри устюня дюздю. Хамысы дюз
гялди. Лап айилиб баханда агыз - агыза гойулан йерляр гюджля сечилирди. Чимлярин
устюндяки йапыхмыш от - алагы дюзялтди.
Бу чякидж, бу бел, бу да аски.. . Хамысыны гятириб, йюк йериндяки палтарын йанына
гойду. Сонра бир дя гайытды, тялясмядян, диггятля бахды ки, бялкя, из галыб. Хеч ня
галмамышды. Олса да, йагыш йуйуб апараджаг, бир - ики гюня тязя от галхаджаг, хяр шейи
итиряджяк.. .
Гярибядир, бу, олян адамын айаггабылары, бу да джораблары.. . Бу да алт палтары.. .
Костйуму диггятини о гядяр дя джялб этмяди. Джорабларын да, кёйняйин дя, алт
палтарларынын да рянги солмушду, мейит гохусу верирди вя эля бил, онлар дя олмюшдю.. .
Бунлары тязядян бир - бир алиня гётюрюб монограмлары, фирма йарлыгларыны ахтармага
ийрянирди.. . Джаныны дишиня тутараг хамысыны тапды, кясиб гётюрдю. Галан палтарлары бир
йеря йыгыб баглады, мейити басдырдыгы йердян чох аралыда басдырды ки, икиси бир йердя
тапылмасын.. .
Машыны иряли сюрюб, бир чайа чатды. Кясиб гётюрдюйю йарлыглары кагыза бюкдю. Сонра
онун гейд дяфтярчясини хырда - хырда джырды, пулгабыны йохлады. Ики мин франклыг чек,
Берлиня гядяр билет, он алман маркасы, унван йазылмыш бир нечя кагыз парчасы вя
паспортуну тапды. Франсыз пулуну джибиня гойду. Хаакенин шалвар джибиндян дя бир
нечя беш франклыг чыхмышды.. .
Бахышлары бир анлыга йол билетиня илишиб галды. Устюндяки «Берлин» сёзю она лап гярибя
гёрюнюрдю. Ону да джырды. Паспорта ися хейли бахды. Хяля уч ил вахты вар иди. Истяйирди,
сахлайыб онунла йашасын. Бу, онун хяйат тярзиня дя уйгун гялирди. Агяр тяхлюкяли
олмасайды, чох гётюр - гой этмязди.. .
Ону да джырды. Алман пулларыны да.. . Ачары, тапанчасыны вя бир дя вагзала гойдугу
чамаданын гябзини сахлады. Фикирляшди ки, бялкя, Парисдяки изи тамам итирмяк учюн
ону гётюрмяли олду. Мехманхананын хагг - хесаб гябзини дя тапыб джырды.
Сонра хамысыны йандырды. Бу ися гёзлядийиндян чох чякди. Анджаг, йахшы ки, парча
кясиклярини арасына гойуб йандырмаг учюн гязет гётюрмюшдю. Кюлю чайа совурду.
Даха сонра машыны диггятля йохлады ки, бялкя, ган изи галыб. Хеч ня тапмады.
Чякиджля ачары тямиз - тямиз йуду, апарыб йюк йериня гойду. Гайыдыб аллярини йахшы -
йахшы йуду, сигарет чыхарыб йандырды, бир хейли беляджя отурду.. .
Хюндюр фыстыг агаджларынын арасындан гюняш бойланырды. Равик дя отуруб сигаретини
чякирди. Тамам йюнгюлляшмишди вя хеч ня хагда дюшюнмюрдю.. .
Йалныз галайа тяряф узанан шосейя буруланда Сибилланы хатырлады. Гала он сяккизинджи асрин
абяди сямасындан бойланан парлаг йай гюняшинин шюалары алтында бярг вурурду.
Гяфлятян Сибилла йадына дюшдю вя о вахтдан бяри илк дяфя мюгавимят гёстярмяди,
онун хаггындакы хатиряляри богмаг истямяди, озюндян узаглашдырмага чалышмады.  Сибилла хаггында хатиряляр хямишя Хааке ону гятиртдийи анда кясилярди. Узюндя
гёрдюйю вахимядян, дяхшятли горхудан о йана гедя билмирди. Галанлары бунун
йанында итиб - батырды. Бир дя онун озюню асмасы хябяри йадында иди. Инанмамышды.
Халбуки эля шей ола билярди. Анджаг ондан габаг няляр олдугуну ким билирди? Сибилла
хаггында дюшюняндя бейни гыдж олурду, алляри алликдян чыхыб пянджяйя дёнюрдю, няся
синясини деширди вя узун мюддят ган рянгли умидсиз интигам думанында
чабалайырды.. .
Инди хатырлайанда ися о гыджолма да, синясини дешян шей дя, думан да бирдян - биря
гейбя чякилди. Няся арийиб йох олду, хансы манеяся дяф эдилди вя о дяхшятли анлары
йашамыш донуг сурят йаваш - йаваш джанланды, арийя - арийя отян иллярин бузундан
айрылмага башлады. Айилмиш агзы дюзялди, гёзляриндяки донуглуг ариди, ахянг кими
агармыш сифятиня ган гялди. Инди хямин сурят абяди горху мюджяссямяси дейил, йахшы
таныдыгы, ики ил бир йердя йашадыгы, зяриф дёшлярини хямишя синясиндя хисс этдийи,
омрюнюн ики илиндян илыг ийун геджяси кими кечиб гедян Сибилла иди.
Гюндюзляр, геджяляр бир - бир баш галдырды. Санки, лап узагларда, уфюгдян дя о тяряфдя
тянха бир мяшял аловланды. Кечмишин бярк - бярк багланыб ганла мёхюрлянмиш гапысы
гяфилдян, оз - озюня, сяссиз - сямирсиз ачылды вя Равик онун архасында гестапонун
зирзямиси авязиня, гюллю - чичякли бир баг гёрдю.. .
Бир саатдан артыг иди ки, йол гедирди. Анджаг узю Парися тяряф дейилди. Сян - жермендян
бир аз о йанда Сенанын кёрпюсюню кечяркян дайанды, Хаакенин ачарыны да,
тапанчасыны да суйа туллады. Сонра машынын устюндяки чадыры гери йагыб, йолуна
давам этди.
Бютюн Франсада онун узюня гюняш ачылмышды. Архада галан геджяни, демяк олар ки,
унутмушду. Эля бил, хямин геджя он ил, йюз ил бундан габаг олмушду. Бир нечя саат
бундан аввял баш верян хадисяляр думана бюрюнмюшдю. Иллярин йаддаш гуйусунда
батанлар ися мюяммалы - мюяммалы баш галдырыр, йаваш - йаваш узя чыхырдылар. Инди
онларын арасында хеч бир учурум йох иди.. .
Она ня олдугуну озю дя анламырды. Эля билмишди ки, озюндя няся бир бошлуг,
йоргунлуг, биганялик хисс эдяджяк, хяйяджанлы оладжаг. Гёзляйирди ки, озю озюндян
ийряняджяк, уряйиндя озюня бяраят газандырмага чалышаджаг, араг ичиб кефлянмяк, хяр
шейи унутмаг истяйяджяк. Анджаг бирджя буну гёзлямирди. Гёзлямирди ки, беля
йюнгюлляшяджяк, азад няфяс аладжаг, санки, кечмишин агыр дагы чийинляриндян
гётюрюляджяк. Атрафына бахды, гёзляри онюндя алван бир мянзяря чанланды: йолларын
устюндя вюгарла дайанмыш говагларын башында, санки, йашыл мяшалляр йандырылмышды.
Лаляйя, пейгямбяр чичяйиня бялянмиш чёллярин сону гёрюнмюрдю. Баладжа кяндлярин
чёрякханаларындан исти чёряк атри гялирди. Ушаглар мяктябдя скрипканын мюшайиятиля
махны охуйурдулар.. .
Байаг бурадан кечяндя ня хагда дюшюнмюшдю? Бир нечя саат бундан габаг
кечмишди, анджаг, дейярдин, чохдан, лап чохдан кечиб. Байагкы шюшя дивар, байагкы
йалгызлыг хара гетди? Думан гюняш ишыгында арийян кими, арийиб йох олду. Йеня
евлярин габагындакы пиллякянлярдя ойнайан ушаглары гёрдю. Гёрдю ки, итляр, пишикляр
хяйятдя узаныб озлярини гюня верир. Гёрдю ки, кюляк рянгарянг палтарлары йеня
йеллядир, атлар чямянликдя дёрднала чапыр вя байагкы гадын да алиндя санджаг
чямянликдяки зивяйя чохлу кёйняк сярир. Инди бунлары гёрюр вя хисс эдирди ки, онун
да бу хяйатда пайы вар вя хямин пай хеч вахт беля чох олмайыб. Эля бил, дахилиндя  няся аримяйя башлады, суйа дёнюб чёля сюзюлдю, йаныб гюля дёнмюш торпаг джана
гялди, гёйярди вя чохдан итирдийи бир шей тязядян йериня гайытды, хачанса позулмуш
таразлыг йаваш - йаваш дюзялмяйя башлады.
Сюканын архасында сакитджя отурмушду вя гымылданмырды. Горхурду ки, тярпянся бу
ширин дуйгулар хюркяр. Онлар да гетдикджя чохалыр, нур кими устюня чилянирди. О ися
сакитджя отурмушду, хяля тамам инанмырды, анджаг буна бахмайараг, онлары хисс эдир
вя билирди ки, хамысы хягигятдир. Гёзляйирди ки, Хаакенин кёлгяси йанында отуруб
гёзлярини ондан чякмяйяджяк. Лакин инди оз хяйаты гайыдыб, онунла йанашы
отурмушду вя узюня бахырды.
Нечя иллярдян бяри сяссиз - сямирсиз узюня баха - баха няся тяляб эляйян, ону иттихам
едян бир джют аз гала хядягясиндян чыхан гёз о дягигя йумулду, изтирабла долу
додаглар гапанды, дяхшятля иряли узанмыш голлар йана дюшдю. Хаакенин олюмю
Сибилланын узюндяки олюм ифадясини йуйуб апарды, онун суряти бирджя анлыга тязядян
джанланды вя сонра йеня йаваш - йаваш гёрюнмяз олду. Сибилла ахыр ки, сакитляшди,
бирйоллуг чякилиб гетди ки, хеч вахт гери дёнмясин. Говаглар, джёкяляр ону охшайа -
охшайа оз йарпаглары арасында дяфн эляди.. . Инди хяр йанда йай иди, арылар вызылдашырды
вя Равики дя ширин бир йоргунлуг бюрюйюрдю, эля бил, нечя геджя иди ки йатмырды, инди
дярин бир йухуйа гедяджяк, йа да омрю бойу йата билмяйяджякди.. .
Машыны Понсел кючясиндя гойду. Йалныз мотору сёндюрюб дюшян анда хисс эляди ки,
йаман йорулуб. Бу, узун йолун йоргунлугу дейил, дяхшятли, чылгын бир йуху хясряти
иди. «Интернасионал»а тяряф аддымлады. Гюджля йерийирди, гюняш, эля бил, агыр йюкя
дёнюб бойнундан асылмышды. Бирдян йадына дюшдю ки, «Принс де Галл»дакы отагыны
тяхвил вермялидир. Тамам унутмушду. Анджаг эля йорулмушду ки, аз галды буну да
сонрайа сахласын. Озюню мяджбур эляйиб, такси тутду, ора сюрдюрдю. Пулуну вериб
гуртарандан сонра йадына дюшдю ки, чамаданы да гятиртмяк лазымдыр. Сярин залда
отуруб гёзляди. Саг тяряфдяки барда бир нечя адам «Мартини» ичирди. Хидмятчи
чамадан гятиряндя, демяк олар ки, ону йуху тутмушду. Она чайпулу вериб, такси
сахлатды:
– Джянуб вагзалына! –Буну эля уджадан деди ки, гапычы да, чамаданы гятирян хидмятчи
дя эшитдиляр.
Бети кючясинин тининя чатанда таксини айлятди.
– Бир саат сяхв элямишям, –деди, –чох тез гедирям. Мейхананын йанында сахлайын.
Пулуну вериб чамаданы гётюрдю, мейханайа гирди, такси гёздян итинджя гёзляди.
Сонра чыхыб башгасыны тутду, «Интернасионал»а сюрдюрдю.
Ашагыда мюргю дёйян огландан башга хеч кяс йох иди. Саат он икини вурурду.
Сахибя инди нахара гетмиш оларды. Равик, алиндя чамадан, оз отагына чыхды.
Сойунуб шырнагын алтына гирди, узун - узады, тямиз - тямиз йуйунду. Сонра спиртля
бядянини овушдурду, бир аз да гюмрахлашды. Чамаданы ачыб, ичиндякиляри чыхарды.
Тямиз алт палтары гётюрдю, айры пенджяк гейиб, Морозовун йанына дюшдю.
– эля дуруб сянин йанына гетмяйя хазырлашырдым! –Морозов диллянди. –Бу гюн
бошам, икимиз дя «Принс де Галл».. . – сусараг, диггятля Равикин узюня бахды.
– Даха лазым дейил, Борис.
Морозов хяля дя онун узюня бахырды.
– Гуртарды.. . Бу гюн сяхяр.. . Хеч ня сорушма. Йатмаг истяйирям.
– Даха хеч ня лазым дейил?  – Хечджя ня.. . Гуртарды.. . Бяхтим гятирди.. .
– Машын харададыр?
– Понсел кючясиндя. Хяр шей гайдасындадыр.. .
– Хеч ня элямяк лазым дейил?
– Хечджя ня.. . Башым бирдян - биря йаман агрыды. Йатмаг истяйирям.. . Сонра гялярям.
– Йахшы, гет. Гёрюляси бир иш галмайыб ки?
– Йох, Борис, хеч ня галмады.. . Асан имиш.. .
– Хеч няйи унутмадын ки?
– Мянджя, йох.. . Йох.. . Инди бир - бир йадыма сала билмярям. Гяряк, аввялджя йатам.
Сонра.. . Бурада оладжагсан?
– Албяття.
– Йахшы, онда озюм дюшярям.
Равик отагына гайытды. Башы чох бярк агрыйырды. Бир хейли пянджярянин габагында
дайанды. Ашагыда мюхаджир Визенхофун занбаглары парылдайырды. Узбяюз бинанын
бом - боз дивары, бомбош пянджяряляри.. . Хяр шей гуртармышды. Беля дя олмалы иди.
Йахшы да олмушду. Анджаг хяр шей битмишди, сабаха, о бири гюня хеч ня галмамышды.
Сабах учюн мянасыз бир адам иди. Пянджяряси онюндя гюн йаваш - йаваш айилирди.. .
Сойунуб бир дя йуйунду. Аллярини узун - узады спиртля овушдурду, сонра гюня вериб
гурутду. Бармагларындакы ойнагларын дяриси дартылды. Башы агырлашмышды, бейни ися
онун ичиндя бош - бошуна узюрдю. Шприс гётюрюб, ону пянджярянин агзындакы баладжа
электрик гыздырыджысы иля гайнатды. Су хейли пыггылдады. Бу сяс она чайы хатырлатды.
Йалныз чайы.. . Ики ампуланын башыны сындырыб, шяффаф майени шприсля чякди. Озюня
ийня вуруб, йериня гирди. Бир аздан дуруб кёхня халатыны устюня салды. Бирдян - биря
она эля гялди ки, он ики йашында огландыр, йорулуб, йалныз тязяджя бой атмага
башлайан йенийетмяляря хас гярибя бир тянхалыгда йалгыз галыб.. .
Шяр гарышанда айылды. Гюруб эдян гюняшин гызылы шюалары эвлярин дамына санджылмышды.
Ашагыдан Визенхофла фрау Голдбергин сяси гялирди. Ня данышдыгларыны баша дюшмяди.
Хеч дюшмяк истямирди дя. Инди гюндюзляр йатмага ойряшмяйян адамлар кими иди:
тясадюфян гюнортадан сонра йухуйа гетмиш, бирдян - биря оз мяхвяриндян гопмушду
вя бирджя анын ичиндя хеч нядян озюню олдюрмяйя хазыр иди.. . Уряйиндян кечирди ки,
каш инди тяшрих элямяйя бир адам олайды. Вязиййяти ня гядяр умидсиз олса да, чаря
тапарды. Бирдян йадына дюшдю ки, бу гюн хеч ня йемяйиб. Эля хямин дягигя дя гарны
аджындан догранмага башлады. Башагрысы кечиб гетмишди. Гейиниб, ашагы дюшдю.
Морозов отагында иди вя кёйняйинин голуну чырмалайыб шахмат мясяляси хялл
эдирди. Отаг, демяк олар ки, бомбош иди. Дивардан ливрейасы асылмышды. Бир кюндждя
иконашякилли лампа, башга кюндждя ися устюндя самовар олан стол, о бириндя дя
мюасир сойудуджу гойулмушду. Морозов бу сойудуджу иля фяхр эдирди. Онун ичиндя
араг, йемяк шейляри, сярин пивя сахлайырды. Чарпайынын гаршысында ися тюрк халысы
салынмышды.
Морозов динмядян дуруб, ики гядях, бир шюшя дя араг гятирди, гядяхляри долдурду.
– «Зубровка»дыр, –деди.
Равик отурду.
– Ичмяк истямирям, Борис. Йаман аджмышам.  – Йахшы, онда чёряк йемяйя гедярик. Хялялик.. . –Морозов эшяляйиб сойудуджудан
гара рус чёряйи, туршу хийар, йаг вя бир баладжа гуту да кюрю чыхарды. –Бунлары гётюр!
Кюрюню «Шяхризад»ын баш ашпазы багышлайыб. Хяр адама вермир.. .
– Борис, гял гизлянгач ойнамайаг. Она «Озирис»дя раст гялдим, Булон мешясиндя
олдюрдюм, Сян - жермендя дя басдырдым.
– Гёрян олду?
– Йох, хеч «Озирис»ин габагында да гёрян олмады.
– Хеч йердя?
– Булон мешясиндя бир няфяр гёрдю. Онда да хяр шей гуртармышды. Машында иди. Бир
машыны гёрдю, бир дя мяни.. . Мян дя гусурдум. Бурада эля бир шей йохдур, чох
ичмишям, озюмю пис хисс элямишям.. .
– Бяс онун шейлярини нейлядин?
– Басдырдым. Монограмлары, йарлыглары кясиб гётюрдюм, галан кагыз - кугузу иля бир
йердя йандырдым. Йалныз пулу вя бир дя Шимал вагзалына гойдугу чамаданын гябзи
галыб. Отагыны тяхвил вермишди, бу гюн тездян гетмяли иди.
– Лянят шейтана, бяхти гятирмяк буна дейярляр! Ган изи галмады?
– Йох. Хеч ганы чыхды ки? «Принс де Галл»дакы отагы да тяхвил вердим, чамаданымы
да гятирдим. Бурада алагяси олан адамлар эля биляджяк чыхыб гедиб. Чамаданыны
орадан гётюрмяк мюмкюн олса, хеч бир из галмазды.
– Берлиндя гёряджякляр гялмяди, бурадан сорушаджаглар.
– Чамадан орада олмаса, хара гетдийини билмяздиляр.
– Биляджякляр. Гатарда йери бош гедиб. Билети йандырдын?
– Хя.
– Онда гябзи дя йандыр.
– Бялкя, багаж комиссийасына гёндяряк? Ону Берлиня, йа да лазым олан йеря
верярляр.
– Фярги йохдур. Йандырмаг йахшыдыр. Ня гядяр чох хийля ишлятмяйя чалышсан, о
гядяр пис олачаг, из гойаджагсан. Анджаг инди, садяджя олараг, кимся йоха чыхыб.
Парисдя беля шейляр чох олур. Ахтарыш башланаджаг, о саат биляджякляр ки, ахырынджы дяфя
«Озирис»дя олуб. Ичяри гирмишдин?
– Хя, бирджя дягигялийя гирдим вя ону гёрдюм. Озюнюн хябяри олмады. Чыхыб
байырда гёзлядим. Хеч кяс дя гёрмяди.
– Соруша билярляр ки, хямин вахт «Озирис»дя озгя ким олуб. Роланда да сяни
дейяджяк.
– Бунун зийаны йохдур, мян ора тез - тез гедирям.
– Йахшы оларды ки, сяни хеч соргу - суала чякмяйяйдиляр. Озюн мюхаджир, сянядин дя
йох.. . Роланда харада галдыгыны билир?
– Йох, анджаг Веберин унваныны билир. Рясми хяким одур. Роланда да орадан бир - ики
гюня гедир.
– Хара гетдийини ойряняджякляр, –Морозов озюня бир гядях дя сюздю. –Равик, мяня
Эля гялир ки, бир нечя хяфтялийя арадан чыхсан, йахшы олар.
Равик онун узюня бахды:
– Демяк асандыр, Борис. Хара?
– Хара гялди. Адам чох олан йеря. Йа Канна, йа да Дёвиля гет. Оралар инди
гарышыгдыр, нязяря чарпмазсан. Йа да Антибя гет. Орада олмусан, хеч кяс сяндян  паспорт истямяйяджяк. Мян дя бурада Веберля, Роланда иля алагя сахлайарам,
полисин сяни шахид кими диндирмяк истядийини ойрянярям.
Равик башыны булады:
– Йахшысы будур, хеч йериндян тярпянмяйясян, озюню эля гёстярясян ки, гуйа, хеч
ня олмайыб.
– Йох, бу дяфя эля йарамаз.
Равик йеня Морозовун узюня бахды:
– Хеч йеря гачан дейилям, бурададжа галаджагам. Бу да хямин ишин бир тяряфидир.
Баша дюшмюрсян?
Морозов онун суалыны джавабсыз бурахды.
– Аввялджя сян о гябзи йандыр, –деди.
Равик гябзи джибиндян чыхарыб кюлгабында йандырды. Морозов мис кюлгабыны гётюрюб
нарын кюлю пянджярядян чёля совурду.
– Бу да беля.. . Озгя няйи галыб?
– Пулу.
– Бахым.
Чекляри диггятля йохлады. Хеч бир ишаря йох иди.
– Буну истифадя элямяк олар. Нейлямяк истяйирсян?
– Гачгынларын фондуна кечиря билярям. Оз адымы йазмарам.
– Сабах онлары дяйишдир, анджаг ики хяфтядян сонра гёндяр.
– Йахшы.
Равик пулу гайтарыб джибиня гойду. Ону гатлайанда бирдян - йадына дюшдю ки, бу али
иля индиджя чёряк йейирди. Огрун - огрун алляриня бахды. Гёр сяхяр - сяхяр аглына няляр
гялмишди! Гара чёрякдян бир дилим дя гётюрдю.
Морозов сорушду:
– Йемяйя хара гедяджяйик?
– Хара олурса олсун.
Морозов онун узюня бахды. Равик гюлюмсяди. Биринджи дяфя иди ки, гюлюмсяйирди.. .
– Борис, –деди, –мяня эля бахма! Эля бил, тибб баджысы хястясини инфаркт вураджагындан
горхур.. . Мян эля бир хейваны олдюрмюшям ки, о, буна мин гат лайиг иди. Хяйатымда
чох гюнахсыз адам гырмышам, авязиндя дя, медал алмышам, анджаг хеч бирини
юзбяюз дёйюшдя олдюрмямишям, аксиня, синя - синя гёзлямишям, хябярляри олмайыб,
архадан вурмушам. Онда мюхарибя иди вя бу да мяним шяряфли вязифям хесаб
олунурду. Лакин мяни инди бирджя шей йандырды ки, олдюрмямишдян габаг хяр шейи
узюня охуйа билмядим. Хеч билирсян буну неджя истяйирдим? ! Хяр халда, олдюрдюм,
даха хеч кяся ишгянджя веря билмяйяджяк. Сонра да гялиб йатдым вя инди, эля бил, буну
ня вахтса гязетдя охумушам.. .
Морозов пенджяйинин йахасыны дюймяляди:
– Йахшы, онда гедяк. Ичмяк истяйирям.
Равик хейрятля она бахды:
– Сян?
– Хя, мян! Мян! –Морозов бирджя анлыга тяряддюд эляди. –Бу гюн биринджи дяфя
годжалдыгымы хисс элядим!


Отуз биринджи.
Роланданын вида зийафяти дюз саат алтыда башлады вя бирджя саат чякди. Саат йеддидя
ися алвер башлады.. .
Стол башга отагда ачылмышды. Гызларын хамысы палтар геймишди. Чохунун айниндя
гара ипяк дон вар иди. Онлары хямишя лют вя йа гыса ипяк палтарда гёрмюш Равик инди
чохуну таныйа билмяди. Йалныз беш - алтысы, хяр эхтимала гаршы, залда галмышды. Онлар
да дюз саат йеддидя палтарларыны дяйишиб гялмяли идиляр. Хеч бири иш палтарында
Роланда иля видалашмага гялмязди. Бу, мадамын гёстяриши иля дейилди, гызларын озю
беля истямишди. Равик башга джюр дя гёзлямирди. Фахишялярин гайда - гануну мёхкям
олурду, хятта йюксяк джямиййятин гадынларындан да джидди идиляр.
Гызлар пул йыгыб Роланданын гяляджяк кафеси учюн алты адяд хёрмя кресло алмышдылар.
Мадам ися бир касса, Равик дя креслолар учюн ики мярмяр стол багышламышды. О, бу
зийафятдя йеганя кянар адам вя хям дя йеганя киши иди.
Йемяк йеддийя беш дягигя ишляйяндя башлады. Масабяйи мадам озю иди. Сагында
Роланда, солунда ися Равик отурмушду. Сонра тязя дайя, онун кёмякчиси вя гызлар
яйляшмишдиляр.
Хёрякляр сечмя иди: газ пятяняйиндян хазырланмыш Страсбург сайагы паштет, «Шерри -
бренд» ичкиси. Равикин габагына бир шюшя араг гойулмушду, чюнки онун «Шерри -
бренд»дян зяхляси гедирди. Сонра ала кейфиййятли «Вичоз» вя тюрбо балыгы иля -
джю илдян галмыш «Мерсо» шярабы гялди. Балыг «Максим» ресторанындакындан пис
хазырланмамышды. Шяраб да чох тюнд дейилди, балыгын йанында тюндлюйю хеч
билинмяди. Сонра гёмгёй кёрпя гуланчар верилди. Онун далынджа да шишдя гызардылмыш
джюджя, устюня азаджыг сарымсаг вурулмуш салат вя «Шато Сян - Эмилион» шярабы
гятирдиляр. Столун баш тяряфиндя бир шюшя мин доггуз йюз ийирми биринджи илдян галмыш «Романе конте»
шярабы ачылды. Мадам деди ки, гызлар бунун ляззятини билмяз. Равик ися она йахшы
бяляд иди. Ня «Шампан», ня дя ширин «Мос шоколад» ичди, авязиндя, бир шюшя дя
вердиляр. Мадамла бирликдя шярабын устюндян аг чёрякля сыйыг «Бри» йедиляр.
Стол архасында гедян сёхбятляр гыз пансионуну хатырладырды. Креслоларын устюня
рянгарянг лентляр багланмышды. Касса пар - пар парылдайыр, столлар ися ишылдайырды.
Анджаг отага гюсся гонмушду. Мадам озю дя гара геймиш, брилйант тахмышды.
Анджаг чох дейилди: бир санджаг, бир дя узюк. Онларын гёй рянгя чалан гашларына сёз
ола билмязди. Чохдан графинйа олса да, чялянг гоймамышды. Йахшы зёвгю вар иди,
брилйантдан хошу гялирди. Дейирди ки, йагут да, зюмрюд дя гиймятдян дюшя биляр,
анджаг брилйант этибарлыдыр.. . Гах Роланда иля, гах да Равикля лаггырты вурурду.
Охумуш гадын иди. Ширин сёхбяти варды, чох сярбяст, урякдян данышыр, тез - тез
Монтендян, Шато - бриандан, Волтердян мисаллар гятирирди. Бир аз гёй рянгя чалан аг
сачлары–мадам ону рянгляйирди–хярдян агыллы, кинайяли ифадяси олан сифятиня
дагылырды.
Дюз саат йеддидя, гяхвядян сонра гызлар пансион тярбийяси гёрмюш ушаглар кими
айага дурдулар. Нязакятля мадама тяшяккюр эдиб, Роланда иля видалашдылар. Мадам
бир аз да отурду. Бир шюшя «Арманйак» гятиртди. Равик омрюндя белясини ичмямишди.
Байаг нёвбя чякян «кёмякчи бригада» гялди. Тяртямиз йуйунмуш, палтарларыны
дяйишмишдиляр. Анлик - киршаны да чох вурмамышдылар. Гызлар тюрбо балыгыны – йейяня
кими мадам отурду. Онларын хяряси иля бир - ики кялмя кясиб, бир саат вахтларыны бу
зийафятя гурбан вердикляри учюн тяшяккюр этди. Сонра чох инджя ада иля видалашды:  – Йола дюшмямишдян габаг сизи гёряджяйям, Роланда.
– Албяття, мадам.
Сонра Равикя тяряф дёндю:
– Иджазянизля, «Арманйак»ын галаныны бурада гойурам.
Равик тяшяккюр этди. Мадам байагкы дурушундан да, индики зяриф йеришиндян дя
йюксяк джямиййятин гадынларына бянзяйирди.. .
Равик шюшяни гётюрюб, Роландайа йахын отурду.
– Ня вахт гедирсян? –дейя сорушду.
– Сабах гюнортадан сонра. Саат бешя йедди дягигя ишляйяндя.. .
– Мян дя вагзала гяляджяйям.
– Лазым дейил, Равик. Йахшы чыхмаз. Нишанлым бу ахшам гялир, бир йердя гедяджяйик.
Инди билдин, нийя ора гялмяк олмаз? Фикирляшяр ки, гёрясян, бу, кимдир?
– Дюз дейирсян.
– Сабах тездян бязи шейляр алыб гёндярмялийик. Бу ахшам «Белфор»
мехманханасына кёчяджяйям. Йахшы йердир, хям уджуз, хям дя тямиз.. .
– О да хямин мехманханада галаджаг?
– Ня данышырсан?! –Роланда тяяджджюблянди. –Биз хяля кябин кясдирмямишик.
– Дюздюр.. .
Равик билирди ки, о, йаландан джилдя гирмир. Роланда буржуа аилясиндян чыхмышды вя
бурада да ишчи кими оз вязифясини йериня йетирмишди. Фярги йох иди, истяр гызлар
пансиону олсун, истярся дя фахишяхана, о, вязифясини йериня йетирмишди вя инди дя
чыхыб гедир, тязядян оз бюргер аляминя гайыдырды. Бурадакыларын да хамысы бурдаджа
галырды. Фахишялярин дя чоху беля иди. Онлардан бязиляри хятта йахшы арвад олурду.
Фахишялик джидди пешя иди, ахлагсызлыг хесаб олунмурду. Онлары дюшкюнлюкдян хилас
эдян дя эля бу иди.. .
Роланда шюшяни гётюрюб Равикя «Арманйак» сюздю, сонра ал чантасындан бир вяряг
чыхарды:
– Хачанса Парисдян гедяси олсан, бу да бизим эвин унваны. Ня вахт истясян, гяля
билярсян.
Равик унвана бахды.
– Ики ад йазылыб, –Роланда изахат верди – илк ики хяфтя мяним адыма оладжаг, сонра ися
нишанлымын.
Равик вяряги джибиня гойду.
– Чох саг ол, Роланда, хялялик Парисдя галаджагам. Гялсям дя, нишанлын
тяяджджюбляняджяк, дейяджяк, бу, харадан чыхды.
– Байагкы «вагзала гялмя» сёзляриня гёря дейирсян? О айры, бу айры. Буну она
гёря верирям ки, бирдян Парисдян гедяси олдун. Озю дя тяджили. Она гёря вердим.. .
Равик онун узюня бахды:
– Нийя гедяси олурам?
– Равик, сян гачгынсан! Гачгынлар да бязян чятиня дюшюрляр. Хямин анда билярсян
ки, полисдя гачыб гуртармаг учюн сянин дя харадаса бир сыгынаджагын вар.
– Гачгын олдугуму сян харадан билирсян?
– Билирям.. . Анджаг хеч кяся демямишям. Хеч кимя дя дяхли йохдур. Унваны йахшы
сахла! Лазым олса, гялярсян. Биздя сярбястликдир.
– Йахшы, гялярям. Чох саг ол, Роланда.  – Срагагюн полисдян бир няфяр гялмишди, бир алман хагда сорушурду, дейирди, бялкя,
бурада олуб.. .
– Догрудан? –Равик диггятини топлады.
– Бяли. Сян ахырынджы дяфя гяляндя о да бурада иди. Йягин, йадында галмаз. Кёк,
дазбаш киши иди, ичяридя Ивонна вя Клерля отурмушду. Сорушурду ки, о, бурада оланда
даха ким вар иди.
– Йадыма гялмир.. .
– Чох гюман ки, сян ону хеч гёрмядин. Албяття, хямин анда сянин бир дягигялийя
бура гялдийини демядим.. .
Равик башыны тярпятди.
– Беля йахшыдыр, – Роланда сёзюня давам этди. –Бу джасуслара гюнахсыз адамлардан
паспорт сорушмага имкан вермяк лазым дейил.
– элядир.. . Ня истядийини демяди?
Роланда чийинлярини чякди:
– Хейр. Бизя ня дяхли? Дедим ки, бурада хеч ким олмайыб. Бизим кёхня ганундур:
хеч вахт хеч ня билмирик вя гёрмямишик. Беля йахшыдыр.. . О да чох дяриня гетмяди.
– Гетмяди?
Роланда гюлюмсяди:
– Равик, франсызларын ня веджиня ки, ади бир алман туристинин башына няляр гялир? !
Бизим оз дярди - сяримиз озюмюзя бясдир.
О айага дурду:
– Мян гедясийям.. . Саламат гал, Равик.
– Хош гетдин, Роланда! Сянин йерин бурада хямишя билиняджяк.
Роланда гюлюмсяди:
– Бялкя дя, о дягигя билинмяди.. . Бир аздан билиняр.. .
Видалашмаг учюн гызлара тяряф гетди. Гедя - гедя кассайа, креслолара, столлара бахды.
Лап йериня дюшян хядиййяляр иди. Хамысыны бир анлыга кафедя тясяввюр эляди.
Хюсусиля касса.. . Гялир, гяляджяйя инам, эв - ешик, рахат хяйат демяк иди. Роланда бир
анлыга тяряддюд эляди, озюню сахлайа билмяди, ал чантасындан пул чыхарыб ишым - ишым
ишылдайан апаратын йанына гойду, дюймяляри вурду. Касса шыггылдады, ики франк алли
сантим гёстярди, сийирмя чыхды, Роланданын узюня тябяссюм гонду, ушаг кими
севинди. Гызлар марагла ону дёвряйя алдылар. Роланда дюймяляри йеня басды, бир
франк йетмиш беш сантим вурду.
– Сиздя бир франк йетмиш беш сантимя ня дюшюр?
Роланда фикря гетди:
– Бир гядях «Дюбене» вя ики «Перно».
– Бир гядях «Амер пикон», бир дяня дя пивя нечя эляйир?
– Йетмиш сантим. –Роланда дюймяляри басды. –Он франк йетмиш сантим.
– Уджуздур! –«Кюрян» лягябли Маргарита тяяджджюблянди.
– Биз тяряфдя уджуз олмалыдыр да.. .
Гызлар хёрмя креслолары мярмяр столларын атрафына дюздюляр вя эхтийатла отурдулар.
Палтарларыны сыгалладылар вя Роланданын гяляджяк кафесинин мюштяриляриня чеврилдиляр.
– Бизя ингилис бисквити иля уч финджан чай верин, мадам Роланда! –Хюсусиля эвли
кишилярин чох хошуна гялян сарышын, арыг Дези сифариш верди.  – Йедди франк сяксян сантим, –Роланда кассаны ишя салды. –Тяяссюф ки, ингилис бисквити
чох бахадыр.
Гоншу столдакы «Кюрян» хейли гётюр - гойдан сонра башыны галдырды:
– Ики шюшя «Поммери»! –Хюсуси ада иля диллянди. Онун Роландадан чох хошу гялирди
вя буну гёстярмяк истяйирди.
– Дохсан франк. Йахшы «Поммери»дир.
«Кюрян» фынхырды:
– Дёрд гядях дя конйак! Ад гюнюмдюр.
Касса шыггылдады.
– Дёрд франк гырх сантим.
– Бяс «Безе» иля дёрд финджан гяхвя?
– Уч франк алтмыш сантим.
Эхтизаза гялмиш «Кюрян» гёзюню дёйя - дёйя Роланданын узюня бахды. Озгя ня
сифариш веряджяйини билмирди. Гызлар йеня кассанын башына йыгышдылар.
– Хамысы бир йердя ня гядяр эляди, мадам Роланда?
Роланда устю рягямли кагызы онлара гёстярди:
– Йюз беш франк сяксян сантим.
– Бунун ня гядяри халис гялирдир?
– Тяхминян, отуз франкы. «Шампан» шярабынын сайясиндя бу гядяр олду. Онун гялири
чохдур.
– Ала! –«Кюрян» севинджля гышгырды. –Яладыр! Газанджыныз хямишя беля чох олсун!
Роланда Равикин йанына гайытды. Онун гёзляри парылдайырды. Йалныз севян, йахуд
алвердя бяхти гятирян адамларын гёзляри беля парылдайарды.. .
– Саламат гал, Равик! Дедиклярим йадындан чыхмасын.
– Чыхмаз! Йахшы йол, Роланда!
Роланда гяти, шах аддымларла гапыйа тяряф гетди. Гяляджяк онун учюн айдын, хяйат ися
мяналы иди.. .
Морозовла «Фуке» ресторанынын артырмасында отурмушду. Ахшам саат доггуз иди.
Адам чохду. Лап узагда, «Зяфяр тагы»нын архасындан ики фянярин дюмаг, бумбуз
ишыгы гёрюнюрдю.. .
– Сичовуллар Парисдян гачыр.. . –Морозов диллянди. – «Интернасионал»да ики отаг
бошалыб. Мин доггуз йюз отуз учюнджю илдян бяри беля олмамышды.
– Башга мюхаджирляр гялиб доладжаг.
– Ким гялясидир? Руслар да, италйанлар да, полйаклар да, испанлар да, алманлар да
олду, гуртарды.. .
– Франсызлар! Сярхяд тяряфдян гачанлар. Отян мюхарибядяки кими.. .
Морозов гядяхини гётюряндя гёрдю ки, бошдур. Ишаря иля хидмятчини чагырды:
– «Пуйи»дян бир графин дя гятирин. –Сонра Равикя тяряф дёндю: –Бяс сян ня
фикирляширсян?
– Мяни дя о сичовуллара тай тутурсан?
– Хя.
– Инди сичовуллара да паспорт, виза лазымдыр.
Морозов наразы бахышларла ону сюздю:  – Индийя кими сяндя хансы олуб? ! Гязмядийин йер дя галмайыб.. . Вйанада, Сюрихдя,
Испанийада, Парисдя.. . Сянин дя арадан чыхмаг вахтын йетишиб.
– Хара? –Равик хидмятчинин йениджя гятирдийи графини гётюрдю. Шюшя сойуг вя
кялякётюр иди. Тюнд олмайан шярабдан гядяхляря сюздю. –Италийайа? Гестапо
сярхяддя дайаныб гёзляйир. Испанийайа? Фаланкистляр дя орада гёзляйир.. .
– Исвечряйя гет!
– Исвечря дя чох баладжадыр. Орада уч дяфя олмушам. Хамысында да полис бирджя
хяфтядян сонра йахалайыб, Франсайа гайтарыб.
– Ингилтяряйя! Белчикадан гизлинджя кечярсян.
– Мюмкюн дейил. Лиманда тутуб Белчикайа гайтарачаглар. Ора да мюхаджирляря ал
вермир.
– Америкайа да гедя билмязсян. Бяс Мексика неджядир?
– Мюхаджирлярля долудур. Ора гетмяк учюн дя сяняд лазымдыр.
– Сянин хеч няйин йохдур?
– Хябсханалардан бурахылыш сянядлярим олуб. Сярхяди кечяндя мюхтялиф адларла
йатмышам. Беляляри адама лазым олмур, она гёря дя джырыб атмышам.
Морозов сусду.
– Даха гачмага йер галмайыб, Борис баба! –Равик кинайя иля диллянди. –Ня вахтса
гуртармалы иди.. .
– Билирсян, мюхарибя башласа, бурада няляр оладжаг?
– Мялум шейдир, франсыз конслагерляри.. . Кейфиййяти дя лап ашагы оладжаг, чюнки
хазырлыг гёрмяйибляр.
– Бяс сонра?
Равик чийинлярини чякди:
– Чох узагы фикирляшмяк лазым дейил.
– Гой беля олсун.. . Анджаг билирсян, бурада гармагарышыглыг дюшюб, сяни дя
конслагеря гёндярсяляр, ахырын неджя оладжаг? Алманларын алиня дюшя билярсян!
– Бялкя дя, дюшдюм.. . Чоху беля оладжаг.. . Бялкя дя, бизи онлар гялмямиш
бурахдылар.. . Ким билир, неджя оладжаг?
– Бяс сонрасы?
Равик сигарет чыхарды:
– Гял бу сёхбятляри бир йана гойаг, Борис. Мян Франсадан хеч йана гедян дейилям.
Башга йерляр тяхлюкялидир, гетмяк мюмкюн дейил. Хеч озюм дя даха гетмяк
истямирям.
– Даха истямирсян?
– Йох! Чох олчюб - бичмишям. Сяни баша сала билмярям. Сёзля демяк дя чятиндир.
Гетмяк истямирям, вяссалам!
Морозов сусараг, артырмада отуранлара бахды:
– Жоан да бурада имиш, –деди.
О, бешинджи Георг проспекти тяряфдян узаг бир стол архасында киши иля отурмушду.
Морозов Равикдян сорушду:
– Кишини таныйырсан?
Равик хямин тяряфя бахды:
–Йох.
–Дейясян, гюндя бирини тапыр.  –Хяйатла айаглашыр, – Равик лагейдликля диллянди. – Чохумуз эляйик. Няфяси тутула -
тутула онун архасынджа гачырыг ки, алдян чыхмасын.
– Буну башга джюр дя демяк олар.
– Олар, анджаг мянасы дяйишмяйяджяк. Нигаранчылыгдыр, годжа! Сон ийирми беш илин
дябдя олан хястялийидир. Даха хеч кяс хяйатынын галан хиссясини сакитджя баша вуруб
годжаладжагына инанмыр. Хамы йангын гохусуну дуйур, хяйатдан няся гопармага
чалышыр. Тякджя сяндян башга.. . Сяня ади севинджляр дя бяс эляйир.
Морозов динмяди.
– Анджаг шлйападан башы чыхмыр, – дейя Равик сёзюня давам этди. –Башына гойдугу
шлйапайа бах! Умумиййятля, зёвгю писдир. Онун гюджю дя эля бундадыр. Чох
мядяни олмаг адамы зяифлядир. Анджаг ахыр нятиджядя хамы ади, чылпаг хяйат
хягигятляриня гялиб чыхыр. Сян озюн буна ан йахшы мисалсан.
Морозов иришди:
– Мяним мискин сяадятимдя ишин олмасын, эй хяйалы хямишя гёйлярдя сюзян инсан!
Зёвгю ади олан адамын чох шей хошуна гялир, хеч вахт али бошда галмыр. Алтмыш
йашында мяхяббят далынджа гачан ахмагдыр, гаршысындакыларын маншыр картла
ойнадыгыны биля - биля онлары удмаг хяйалына дюшюр. Йахшы фахишяханада адамын уряйи
динджлик тапыр. Мян гетдийим йердя он алты джаван гыз вар. Азаджыг пулла пашалыг
еляйирям. Мяним орада гёрдюйюм нявазиши бязи мяхяббят гуллары омрю бойу
гёрмюр. Йеня дейирям, мяхяббят гуллары!
– Баша дюшдюм, Борис.
– Йахшы, онда гял бу сярин, йюнгюл «Пуйи» шярабыны ахыраджан ичяк, Парисин хяля
зяхярлянмямиш хавасындан дойунджа удаг!
– Мян разы! Сян шабалыд агаджларынын бу ил икинджи дяфя чичяк ачдыгыны хисс элядин?
Морозов башыны тярпятди, гырмызы рянгя чалан няхянг Марс планетинин ишыг сачдыгы
сяманы гёстярди:
– Хисс элядим! Дейирляр, Марс да чохдан бяри йеря беля йахынлашхмайыб. – О
гюлдю. –Бир аздан гязетлярдя охуйарыг ки, харадаса йениджя догулмуш ушагын
юзюндяки хал гылынджа охшайыр. Йа да харадаса йагыш авязиня, ган йагыб! Бу гярибя
аламятляри тамамламаг учюн тякджя орта асрлярин мюяммалы гуйруглу улдузу
чатмыр.
– О гуйруглу улдуз да гялиб! –Равик редаксийанын бинасы устюндя хярякят эдян
реклам–йазыны гёстярди. Хярфляр, санки, бир - бирини тягиб эдирди. Ора хейли адам
йыгышмышды вя башларыны гери айяряк, динмядян онлара тамаша эдирдиляр.. .
Равикля Морозов бурада хейли отурдулар. Бир гармончалан сякидя дайаныб
«Гёйярчиним мяним» махнысыны чалырды. Сонра халча алверчиляри гялди, хяряси бирини
чийининя алмышды. Бир оглан да столларын арасы иля гязя - гязя пюстя сатырды.
Гязетсатанлар гяляня кими хяр шей аввялки гайда иля йериндя иди. Анджаг онлар
гёрюняр - гёрюнмяз тязя хябярляри алляриндян гапдылар вя бир нечя санийянин ичиндя
хяря бир гязет ачды. Эля бил, артырмайа бир дястя ири, дюмаг, гансыз гювя долмушду
вя ганадларыны аста - аста тярпядяряк, аджгёзлюкля оз гурбанларыны дидишдирирди.. .
– Жоан гедир, –Морозов диллянди.
– Ханы?
– О тяряфя бах.. .  Жоан кючяни кечиб, «Йелисей чёлляри»ндяки устюачыг машына тяряф гедирди. Равики
гёрмяди. Йанындакы киши машынын о бири тяряфиня кечиб, сюканын архасында отурду.
Шлйапа гоймамышды вя чох джаван гёрюнюрдю. Усталыгла машыны о бирилярин арасындан
чыхарды. «Делое» иди.. .
– Гёзял машындыр.. . – Равик сюкуту позду.
– Тякярляри гёзялдир! –дейя Морозов фысгырды. –Полад гятиййятли, айилмяз Равикя
бах! – Сонра да тяяссюф хисси иля алавя эляди. –Вятяниндян дидяргин дюшюб, гялиб
мяркязи авропалы олуб. Гёзял машына бах! Мурдар бир аджлаф десяйдин, йеня бир аз
баша дюшярдим.
Равик гюлюмсяди:
– Бу, няйися дяйишир? Аджлаф, йа мюгяддяс, ня фярги, хяр шей она мюнасибятдян
асылыдыр. Омрю бойу сакит бир фахишяхана ахтаран он алты гызын пашасы беля шейи баша
дюшмяз! Мяхяббят гялир гюдян таджир дейил. Хяйал аляминя оз пярдясини асмаг учюн
ики - юч мисмар бяс эляйяр. Истяйир гызылдан олсун, истяйир гургушундан, йа да лап
пасланмыш олсун, она фярг элямир. Харада кефи гялир, орада да адамы йахалайыр.
Истяйир, гаратикан колу олсун, истяйир, гызылгюл, фярги йохдур, сядяф кими парылдайан
ай ишыгына бюрюняндя «Мин бир гечя» нагылына дёнюр.
Морозов шярабдан бир гуртум алды.
– Сян йаман чох данышырсан, –деди, –хеч бири дя дюз дейил.
– озюм билирям. Анджаг гаты гаранлыгда адиджя бир майак да гур ишыгдыр, Борис.
Этуал мейданындан гюмюшю рянгя бялянмиш бир сяринлик гялди. Равик ичиндя шяраб
олан кёбяли гядяхи овджуна алды. Алиня сяринлик йайылды. Уряйи дя беля сойуг иди. Бу
сойуглуг геджянин няфяси иля гялирди вя озю иля бярабяр Равикин талейиня сонсуз бир
биганялик дя гятирирди. Хям талейиня, хям дя гяляджяйиня.. . Хачанса бир дяфя дя беля
олмамышдымы? Хя, йадына дюшдю, Антибдя.. . Жоанын ону атыб гедяджяйини биляндя.. .
Бу, сонрадан этинасызлыга чеврилян биганялик иди. Хеч йана гетмямяйи гярара аланда
да беля сойугганлы олду. Даха хеч йеря гедян дейил! Бу да хямин ишин давамыдыр.
Интигамын да, мяхяббятин дя дадыны гёрдю. Бяси иди! Бунлар хяр шей олмаса да, хяр
халда, чох шей иди! Кишийя бундан артыг ня лазымдыр? ! Аслиндя, хеч бириня умид
елямирди. Хаакени олдюрдю вя Парисдян гачмады! Хеч гачмайаджаг да! Бу да хямин
ишин давамыдыр! Бир йандан долан бир йандан бошалмалыдыр.. . Йох, мяйуслуг дейилди
бу! Садяджя олараг, адам гяти гярара гялян кими сакитляшир, фярги йохдур, гой бу
гярар хеч бир мянтигя сыгмасын! Чох йыхылыб - дурандан сонра айагы йер тутмушду,
няся гялиб йериня дюшмюшдю. Инди бир аз ара вермяк, озюню топлайыб диггятля атрафа
бахмаг лазымдыр. Бу, чох мюяммалы бир инам иди, санки, йаранан фасилядян истифадя
едяряк, няйяся хазырлашырды. Артыг хяр шей мянасыны итирмишди. Ахар сулар дайаныб
гёл олуб, геджянин гойнунда уйуйур. Бу гёлюн хара ахыб тёкюляджяйини ачылан сяхяр
гёстяряджяк.. .
– Мян гедим, –дейя Морозов саата бахды.
– Олду, Борис. Мян бир аз да отураджагам.
– Ахыры чатмыш бир дюнйанын сон геджяляриндян няся гопармаг истяйирсян, хя?
– Дюз тапдын! Бунларын хеч бири гайыдан дейил.. .
– Гайытса йахшыдыр?
– Йох! Хеч биз дя гайыдан дейилик! Кечян гюн кечиб гетди, ону гёзйашы иля,
йалвармагла гайтармаг олмаз!  – Сян йаман чох данышырсан! –Морозов айага дурду. – Аллахына шюкюр эля ки, хансы
ясринся сон гюнлярини гёрюрсян. Анджаг хеч дя йахшы аср олмады.. .
– Хяр халда, оз асримиздир. Сян ися йаман аз данышырсан, Борис!
Морозов гядяхин дибиндя галаны айаг устя ичди. Ону столун устюня эля эхтийатла
гойду ки, дейярдин, иджиндя динамит вар вя саггалыны силди. О, ади гейимдя Равикя
чох няхянг, джюссяли гёрюндю.
– Эля билмя ки, сянин ня учюн гетмядийини баша дюшмюрям.. . –Бу сёзляри аста - аста
деди. –Нийя гетмядийини лап йахшы билирям, ай: «Оладжага чаря йохдур! »– дейян
сыныгчы.. .
Мехманханайа сяхяр ачыланда гайытды. Ичяри гиряндя вестибюлдяки диванда баладжа
бир кёлгя бюзюшюб отурмушду вя ону гёрян кими аллярини гярибя тярздя йеллядяряк,
сычрайыб айага дурду. Равик гёрдю ки, онун бир гычы йохдур. Шалварынын алтындан
чыхан тахта айаг кяля - кётюр вя чиркли иди.
– Доктор! Доктор!
Равик диггятля она бахды. Вестибюлюн зяиф ишыгында гёрдю ки, оглан ушагыдыр,
дишлярини агардыр.
– Жанно! –Лап мат галды. –Хя дя, Жаннодур!
– Озюдюр ки, вар! Таныдыныз. Бютюн геджяни отуруб гёзлямишям. Унванынызы бу гюн
гюнортадан сонра тапа билдим. Хястяханадакы ифритядян чох сорушдум. Баш тибб
баджысыны дейирям.. . Хяр дяфя дя деди ки, Парисдя йохсунуз.
– Дюз дейир, бурада хейли олмадым.
– Ахыр ки, бу гюн гюнорта бурада галдыгынызы деди. О дягигя дя гялдим!
Огланын уз - гёзюндян севиндж йагырды.
– Йохса, айагына няся олуб?
– Хеч ня! –Жанно тахта гычыны шаппылдатды, эля бил, садиг итинин кюряйиня вуруб: «саг
ол! » – дейирди. –Хечджя ня! Хисс олунмур да.. .
Равик онун тахта гычына бахды:
– Дейясян, истядийиня чатмысан. Сыгорта идаряси иля неджя дюзялишдин?
– Пис олмады. Механики протезя разылашдылар, магаза да он беш фаизини сахлайыб,
галаныны нягд пулла озюмя верди. Хяр шей гайдасындадыр.
– Бяс дюкан?
– эля она гёря гялмишям. Сюд дюканы ачдыг. Баладжадыр, анджаг бизи доландырыр.
Анам сатыр. Малы озюм гедиб алырам, сонра да хагг - хесаб ишиня бахырам. Этибарлы
адамларым вар, бирбаша кянддян гятирирям.
Жанно тайтыйа - тайтыйа сыныг - салхаг дивана тяряф гетди, мёхкям - мёхкям сарынмыш
гяхвяйи бир баглама гятирди.
– Буйурун, доктор, сизин учюндюр! Озюм гятирмишям! Эля шей дейил.. . Хамысы оз
дюканымыздандыр: чёряк, йаг, пендир, йумурта.. . Бир йана чыхмаг хявяси
олмайанда, ала - бабат ахшам йемяйи олар, хя? – дейя Жанно аркля Равикин
гёзляринин ичиня бахды.
– Бундан йахшы шам йемяйи олмаз, Жанно.
Оглан разылыгла башыны тярпятди:
– Мяня эля гялир, сиз пендири чох хошлайырсыныз. «Бри» вя «Пон ле эвег»дир.. .
– Лап уряйимджя олан пендирлярдир.  – Ала! –Жанно севинджля алини айагынын джалаг йериня вурду. – «Пон ле эвек» анамын
аглына гялди! Мян эля билирдим, «Бри» хошунуза гялир. «Бри» асл киши пендиридир.
– Икиси дя аладыр. Бундан йахшы хядиййя олмаз, –дейя Равик багламаны алды. – Чох
саг ол, Жанно! Хястяляр чох надир халларда оз хякимлярини хатырлайырлар. Чох вахт да
вердикляри пулдан бир аз гери алмага гялирляр.
– Эляляри варлылар олар, дюз демирям? –Жанно бидж - бидж гюлдю. –Бизляря аид дейил. Ахы
сизя чох борджлуйуг! Айагым эля тахта кими дюмдюз галсайды, алимиз дя бошда
галарды.. .
Равик онун узюня бахды. «Бялкя оглан, эля билир, айагыны кефдян кясмишям? »–дейя
уряйиндян кечирди.
– Башга йолумуз йох иди, Жанно, –деди, –мютляг кясилмяли иди.
– Албяття! –Жанно гёз вурду. –Айдын мясялядир! –О, папагыны гёзюнюн устюня
басды. –Индися гедим. Анам инди нигарандыр, чохдан чыхмышам эвдян.. . Хяля бир
няфярля дя гёрюшмялийям. Тязя гойун пендири учюн.. . Хялялик, доктор! Умид эдирям
ки, хошунуза гяляджяк.
– Хялялик, Жанно! Чох саг ол! Хошбяхт ол!
– Хошбяхт олмагына оладжагыг!
Баладжа кёлгя узагдан ал эляди вя инамла ахсайа - ахсайа гапыйа тяряф гетди.
Равик отага гирян кими багламаны ачды. Ахтарыб кёхня бир спирт лампасы тапды. Нечя
ил иди ки, ону ишлятмирди. Ора - бураны эшяляйиб бир гуту гуру спирт вя баладжа бир тава
чыхарды. Гахаджлардан икисини гётюрюб лампанын пилтя йериня гойду, од вурду. Мави
алов дилляри шёлялянди. Тавайа бир аз йаг атды, ики йумурта сындырыб чырпды. Сонра
тязя, бюрюштя аг чёряйи дилимляди, столун устюня бир - ики кёхня гязет сяриб, таваны да
онун устюня гойду, пендир чыхарды, бир шюшя дя «Вувре» ачыб, йемяйя башлады.
Чохдан беля йемямишди. Фикирляшди ки, сабах бир баглама гуру спирт алсын. Спирт
лампасы ачылыб - йыгылан иди, ону озю иля хябс дюшяргясиня дя апара билярди.. .
Аста - аста йейирди. Сонра да «Пон ле эвек»ин дадына бахды. Жанно дюз дейирмиш,
антигя шам йемяйи олду.. .

Отуз икинджи.

– Мисир кёчю башланды! – Бу сёзляри филологийа вя фялсяфя элмляри доктору
Зайденбаум Равикля Морозова дейирди. –Озю дя Муса пейгямбярсиз!
Рянги саралыб, арыгламыш Зайденбаум «Интернасионал»ын гапысында дайанмышды.. .
Кючядя Штернляр, Вагнерляр аиляси вя бир дя субай Штолтс кёчлярини тутдуглары мебел
машынына йюкляйирдиляр.
Хямин гюняшли август гюнюндя кючяйя чохлу мебел йыгылмышды. Узюня хябяш халысы
чякилмиш гызыл хашийяли диван, бир нечя гызыл хашийяли кресло вя тязя бир хябяш
халчасы.. . Хамысы да Штернляр аилясинин иди. Инди дя гызылагадждан дюзялдилмиш ири столу
гятирирдиляр. Солгунбянизли, гонургёзлю Селма Штерн ону, гырт тойуг джюджялярини
горуйан кими горуйурду:
– Эхтийатлы олун! Устюню джызмайын! Йаваш.. . Бир аз йаваш!  Пардагланмыш стол ишым - ишым ишылдайырды. Эвдар гадынлар беля шейдян отрю нядян
кечмяздиляр! Селма Штерн столун йан - йёрясиндя вурнухур, йюкдашыйанлар ися она
мяхял гоймурдулар. Онлар столу кючяйя чыхардылар.
Гюняш столун устюндя бярг вурурду. Селма бир аз айиляряк, алиндяки аски иля устюнюн
тозуну алыр, кюндж - буджагыны силирди. Столун пардагланмыш лёвхяси тутгун гюзгю кими
онун солгун бянизини акс этдирирди. Эля бил, мин йашлы улу няняси суаледиджи нязярлярля
зяманянин гюзгюсюндян она бахырды.. .
Йюкдашыйанлар гызылагадждан хазырланмыш серванты чыхардылар. О да стол кими
пардагланмышды вя ишым - ишым ишылдайырды. Кишилярдян бири вахтындан аввял дёндю вя
сервантын бир тяряфи «Интернасионал» мехманханасынын гириш гапысына тохунуб
джызылды.
Селма Штерндян сяс чыхмады, эля бил, даша дёндю. Асгини бир аз йухары галдырмышды,
агзы да азаджыг ачылмышды.. . Санки, асгини агзына басмаг истяйяндяджя дашлашмышды.. .
Баладжабой, эйнякли, саллагдодаг ари Йозеф Штерн она йахынлашды:
– Йахшы, Селма, азизим.. .
Гадын ону гёрмюрдю, гёзлярини харайаса узаглара зиллямишди.. .
– Сервант.. .
– Йахшы, Селма, азизим, ахы алимиздя виза.. .
– Анамдан галмышды.. . Ата - анамдан.. .
– Йахшы, Селма, азизим, ня бёйюк шейдир? Бир аз джызылыб. Асас мясяля одур ки, виза
ялимиздядир.. .
– Галаджаг.. . Омюрлюк галаджаг.. .
– Мадам! –Йюкдашыйан алманджа билмяся дя, сёхбятин нядян гетдийини йахшы баша
дюшюрдю. –Эля ися зирзибилинизи озюнюз йюкляйин. Гапылары мян беля энсиз
дюзялтмямишям!
– Салес боджхес (ийирми алты) –О бири йюкдашыйан да донгулданды.
Йозеф Штерн дикялди:
– Биз «Босхе» дейилик, –деди. – Биз мюхаджирик!
– Гой олсун «Салес рефугийс» (ийирми йедди) – Киши йеня донгулданды.
Штерн арвадына тяряф дёндю:
– Гёрюрсян, Селма, башымыза няляр гялир? Инди нейляйяк? Сянин бу гызылагадж
мебеллярин бизим башымыза чох ойунлар гятирди. Кобленсдя дёрд ай лянгидик, чюнки
сян онлардан ал чякмяк истямядин. Сонра орадан чыхмаг бизя он сяккиз мин
маркайа баша гялди. Инди дя галмышыг кючянин ортасында, гями дя бир аздан йола
дюшюр.. .
Штерн буну дейиб йазыг - йазыг Морозова бахды:
– Инди нейляйясян? Гах «Салес боджхе», гах да «Салес рефугийс» олдуг! Десям ки,
йяхудийик, онда да «Салес жуфс» (ийирми сяккиз) дейяджяк, хяр шей дя битяджяк!
– Пул верин!
– Пул? Тяпямя чырпар!
– Хеч вахт! –Равик дя сёхбятя гарышды. –Бу джюр агыздан йава адамлары тез йола
гятирмяк олур.
– эля шейи баджармарам.. . Кимся мяни тяхгир элясин, мян дя она пул верим!
Морозов этираз этди:  – Асл тяхгир одур ки, бирбаша сянин озюня дейилсин. Бунунку умуми тяхгирдир. Сиз
дя она чайпулу вериб тяхгир эляйин!
– Йахшы.. . Йахшы, –дейян Штернин гёзляриня тябяссюм гонду.
Пул чыхарыб йюгдашыйанлара верди. Икиси дя ону икрахла гётюрдю. Штерн дя эйни икрах
хисси иля пулгабыны гайтарыб джибиня гойду. Йюкдашыйанлар ора - бура бахыб, Хябяшистан
стулларыны машына йыгмага башладылар. Серванты гясдля лап ахырда йюклядиляр. Ону
гойанда бир аз йана айдиляр, саг тяряфи машына дяйди. Селма ичини чякди, анджаг
динмяди. Штерн ися буну хеч гёрмяди. Эля хей дёня - дёня визасыны, кагызларыны
йохлайырды.
Морозов:
– Хеч ня кючяйя йыгылмыш мебел гядяр адама пис тясир элямир, –деди.
Нёвбя Вагнерляр аилясиня чатды. Бир нечя стул вя гёркяминдян гюсся - кядяр йаган
чарпайы.. . Ону да утанмадан дюз кючянин ортасына гоймушдулар.. . Устюня «Гранд -
Отел», «Гардоне» вя «Адлон», «Берлин» шякилляри йапышдырылмыш ики чамадан.. . Гызыл
чярчивяли ачылыб - йыгылан гюзгю. Кючянин шякли инди дя ора дюшюрдю. Вя бир дя мятбях
лявазиматы. Билинмирди ки, бунлары Америкайа няйя апарырдылар.. .
– Гохумларымыз.. . –Леоне Вагнер диллянди. –Чикагодакы гохумларымыз дюзялтди
хамысыны.. . Пул, виза гёндярдиляр, гонаг чагырдылар. Орадан да Мексикайа
гедяджяйик. Гохумларымыз! Гохумларымыз эляди!
Гадын утанырды. Бурада галанларын бахышларыны узяриндя хисс этдикджя озю озюня фярари
кими гёрюнюрдю. Она гёря дя тез гетмяк истяйирди. Хятта йюкдашыйанлара да кёмяк
эляди. Йалныз биринджи тини буруландан сонра рахат няфяс аладжагды. Анджаг онда да йени
бир горху башлайаджагды. Гёрясян, гями йола дюшяджякми? Онлары сахиля
бурахаджаглармы? Гёрясян, гери гёндярмязляр ки? Бир горху гедян кими, айрысы
гялирди. Нечя илди ки, беляйди.. .
Субай Штолтсун, демяк олар ки, китаблардан башга хеч няйи йох иди. Бирджя чамадан
пал - палтары вя бир дя китаблары.. . Илк чаплар, гядим няшрляр, тязя китаблар.
Гядди айилмиш бу гырмызыбаш киши лап йазыглашмышды.. .
Галан гачгынлар йаваш - йаваш мехманхананын гапысы агзына йыгышырдылар. Чоху
динмир, йалныз шейляря, мебел машынына бахырды.. .
Шейляри йюкляйиб гуртаран кими асябляшмиш Леони Вагнер деди:
– Хя, инди хялялик! Йа да гуд бай! – О, хяйяджанлы - хяйяджанлы гюлдю. –Йа да адйе!
Инди хамысы бир - бириня гарышыб, адам озю дя чашыб галыр!
О, гапыда дайананларын бязиляриня ал верди:
– Орадакы гохумларымыз, – деди. – Онлар эляди. Бизя галса, хеч вахт.. .
Леони бир аздан сясини кясди. Доктор эрнст Зайденбаум алини онун чийниня гойду:
– эйби йохдур, –деди, –киминин бяхти гятирир, кимининки дя йох.. .
– Чохунунку гятирмир! –Мюхаджир Визенхоф алавя этди. –Эйби йохдур, йахшы йол!
Йозеф Штерн, Равик, Морозов вя бир нечя няфярля видалашды. Гюнахкар бир
тябяссюмля гюлюмсяйирди, эля бил, алиндя сахта пул тутулмушду:
– Ким билир, ахыры неджя оладжаг? ! Бялкя дя, «Интернасионал»дан отрю уряйимизин башы
гёйняди.. .
Селма Штерн артыг машында иди. Субай Штолтс хеч кясля халаллашмады. О, Америкайа
гетмирди, сянядляри Португалийайа гядяр иди. Буну да мянасыз шей хесаб эдир вя она  гёря дя башгалары кими тянтяня иля видалашмырды. Йалныз машын тярпяняндя о ал
эляди.. .
Гапыда дайананлар йагыша дюшмюш тойуг - джюджя кими хейли бюзюшюб дурдулар.
Морозов Равикя тяряф дёндю:
– Гял, – деди, –бирбаша «катакомба»йа! Бу йангыны тякджя калвадос сёндюряр!
Онлар отурмамыш башгалары да гялди. Санки, кюляк хязан вурмуш йарпаглары ойнада -
ойнада ичяри долдурурду. Сейряк саггаллы, солгун бянизли ики йяхуди руханиси,
Визенхоф, Рут Голдберг, автомат - шахматчы Финкенштайн, фаталист Зайденбаум, бир
нечя ар - арвад, хейли ушаг, импрессионист шякиллярин сахиби, хяля дя чыхыб гедя
билмяйян Розенфелд, бир - ики йенийетмя вя бир нечя годжа - голтуг.. .
Шам йемяйиня хяля чох галырды, анджаг, дейясян, хеч кяс о отагларын тянхалыгына
гайытмаг истямирди.. . Хамы бир йердя отурду. Хеч бири данышмырды, хамы оз талейи иля
барышмышды. Эля бядбяхтликляр гёрмюшдюляр ки, бундан сонра башларына ня
гяляджяйинин хеч бир фярги йох иди.
– Кюбарлар гетди! –Зайденбаум диллянди. –Бурада да омюрлюк хябс джязасына, йа да
ёлюмя мяхкумларын иджласы башлады. Сечмя халглар! Йеховванын азиз - хяляфляри!
Йалныз фялакят учюн йаранмышлар! Йашасын хяйат!
– Хяля Испанийа дурур, –дейя Финкенштайн сёз атды. Онун алиндя шахмат мясяляляри
дярдж олунмуш «Матйен» гязети вя габагында шахмат тахтасы варды.
– Хя, Испанийа.. . Фашистляр ора кечян йяхудиляри опюб гёзляринин устюня гойаджаглар!
Кёклюйюндян йырым - йырым йыргаланан хидмятчи гадын калвадос гятирди.
Зайденбаум пенснесини тахды:
– Чохумуз амялли - башлы ичиб кефлянмяйи дя баджармырыг. Хеч олмаса, бирджя геджя бу
дяхшятлярдян узаг олардыг. Бу да алимиздян гялмир! Озюмюз дя Агасферин
варислярийик. Инди о годжа сяййахын озю дя чашыб галар, сянядсиз чох узага гедя
билмязди.
Морозов деди:
– Бизимля бир гядях ичин. Калвадос йахшыдыр. Аллаха шюкюр ки, сахибя буну билмир,
йохса гиймятини галдырарды.
Зайденбаум башыны булады:
– Ичян дейилям.
Равик бир аз о тяряфдяки узютюклю кишийя бахырды. О, тез - тез джибиндян гюзгю чыхарыб
озюня бахыр, йериня гойур, тязядян бир дя чыхарырды.
– Бу, кимдир? – дейя Равик Зайденбаумдан сорушду. – Ону бураларда хеч
гёрмямишям.
Зайденбаум додагларыны бюздю:
– Тязя Арон Голдбергдир.
– Неджя? Гадын ня тез аря гетди?
– Гетмяйиб. Олмюш Голдбергин паспортуну она ики мин франка сатыб. Годжа
Голдбергин чал саггалы варды. Инди дя бу тайы саггал бурахыр. Паспорт учюн шякилдян
отрю.. . Саггалы чыхмамыш паспортдан истифадя элямяйя горхур. Заманы габагламаг
истяйир!
Равик йеня асябиликля джод саггалыны дидишдиря - дидишдиря ону паспортдакы шякилля
мюгайися эляйян кишийя бахды:
– Узагбашы, десин ки, саггалымы йандырмышам.  – Йахшы фикирдир, она дейярям. – Зайденбаум пенснесини гётюрюб алиндя ойнатды,
гюлюмсяди. –Джянджял ишдир! Ики хяфтя бундан габаг халис алвер иди. Инди ися Визенхоф
гысганмага башлайыб, хеч Рут Голдбергин дя халы озюндя дейил. Бу да сянядин
иблислийи! Кагыза асасян, киши онун халалджа аридир.. .
О дуруб тязя Арон Голдбергя тяряф гетди. Морозов Равикя бахды:
– «Сянядин иблислийи»ни йаман деди. Бу гюн нейляйяджяксян?
– Кет Хегстрем ахшам «Нормандийа» гямиси иля гедир, ону Шербура апараджагам.
Оз машынында гедир, ону гайтарыб гаража саладжагам. Машыны гараж сахибиня сатыб.
– Йол гедя биляр?
– Албяття. Инди онун учюн нейлямяйин фярги йохдур. Гямидя йахшы хяким вар. Нйу -
Йоркда да.. . – Равик чийинлярини чякиб, гядяхини бошалтды.
«Катакомба»нын хавасы агыр, богуджу иди. Пянджяряси йохду. Тоза бялянмиш сюни
палманын алтында годжа ар - арвад отурмушду. Гюсся - кядяр онларын дёрд йанына чяпяр
чякмишди. Ал - аля тутуб хярякятсиз отурмушдулар вя бахан дейярди ки, онлар бир дя
айага дура билмяйяджякляр.. .
Равикя бирдян - биря эля гялди ки, дюнйанын бютюн дярд - алями бу гаранлыг зирзямийя
долуб. Дивардан асылмыш олгюн ишыглы сапсары электрик лампалары бу отагы даха да
йохсуллашдырырды. Сюкут, пычылты, гюндя мин дяфя охунан кагыз - кугузларын хышылтысы,
лал - динмяз отуруб дёня - дёня гюнляри саймаг, умидсиз - юмюдсиз оз сонуну
гёзлямяк, джюзи, мискин бир гейрят хисси, мин дяфя алчалдылмыш, мин дяфя тяхгир
едилмиш хяйат! О хяйаты инди бир кюнджя гыснайыблар, дяхшятя гялиб, ня эдяджяйини
билмир! Бирдян - биря о бунларын хамысыны дуйду, ийини алды. Бу, горху ийи иди.
Сонунджу няхянг, лал бир горху иди вя о да буну дуйурду. Билди ки, ону бир дяфя дя
хябс дюшяргясиндя, адамлары кючялярдян, йатан йердян гятириб бараклара долдуранда
вя хямин адамлар да башларына ня гяляджяйини гёзляйяндя хисс этмишди.. .
Гоншу стол архасында ики няфяр отурмушду: сачыны тагдан айырмыш гадын вя онун ари.
Гаршыларында, тяхминян, йедди - сяккиз йашларында бир оглан ушагы дайанмышды.
Столларын арасында чох вурнухмуш, хярядян бир - ики сёз эшидяндян сонра гайыдыб
гялмишди.
О:
– Нийя биз йяхудийик? – дейя анасындан сорушду.
Гадын джаваб вермяди.
Равик Морозова бахды:
– Мян хястяханайа гедясийям, –деди.
– Мян дя чыхырам.
Онлар пиллякянля йухары галханда Морозов деди:
– Чох билмяйин озю дя йахшы дейил. Буну сяня кёхня антисемит кими дейирям!
«Катакомба»дан сонра хястяхана адама джяннят кими гёрюнюрдю. Албяття, бурда да
дярд - алям, азаб - ишгянджя, хястялик варды, анджаг билирдин ки, онларын няся агласыган
бир сябяби вар. Нийя беля олдугуну билирдин вя бир дя ону билирдин ки, няйи элямяк
олар, няйи йох.. . Хяр шей герчяк иди вя гёрюрдюн, она гаршы няся элямяйя чалышырдын.. .
Вебер мюайиня отагында отуруб гязет охуйурду. Равик онун чийинляри узяриндян
ётяри гязетя бахыб:
– Йахшы йазыблар, элями? –деди.
Вебер гязети йеря туллады:  – Сатгынлар! Бизим сийасятчилярин алли фаизини асмаг лазымдыр!
– Дохсан фаизини, –дейя Равик дюзялиш верди. –Дюранын хястяханасында йатан
гадындан хябяр вар?
Вебер хирсли - хирсли сигарет чыхарды:
– Йахшыдыр.. . Сизин ня веджинизя, Равик? ! Анджаг мян франсызам!
– Мян ися хеч няйям.. . Анджаг истярдим ки, Алманийанын бютюн бядбяхтлийи дя бу
джюр сатгынлыгдан ибарят олсун.
Вебер башыны галдырды:
– Мян йеня бош - бош данышдым, багышлайын! –Сигарети йандырмаг да йадындан
чыхмышды. –Мюхарибя ола билмяз, Равик! Садяджя олараг, мюмкюн дейил! Хамысы
хядя - горху, хай - кюйдюр! Сон анда няся оладжаг.. . –О сусду. Аввялки инамындан
нишаня галмамышды. –Узагбашы, бизим Мажино хяттимиз вар!
Сон сёзляри дейяндя, эля бил, кимяся йалварырды.. .
– Албяття! –Анджаг Равикин сясиндя дя инамсызлыг варды. Буну йюз дяфя эшитмишди.
Франсызларла сёхбят хямишя бунунла битирди.
Вебер алнынын тярини силди:
– Дюран вар - йохуну Америкайа гёндяриб. Катибяси деди.
– Эля дя олмалы иди!
Веберин бярялмиш гёзляри Равикя дикилди:
– озю дя Дюран тяк дейил. Мяним гайным да франсыз аксийаларыны американ
аксийаларына дяйишиб. Гастон Нере дя бютюн пулларыны доллара чевириб сейфиндя
сахлайыр. Дейирляр, Дюпон да багында бир нечя кися гызыл басдырыб.. . –О айага
дурду. –Данышмага дилим дя гялмир. Хеч инанмаг истямирям! Ола билмяз ки,
Франсаны сатсынлар, дагытсынлар. Тяхлюкя йаранан кими хяр шей бирляшяджяк! Хяр шей!
– Хяр шей.. . –дейя Равик дя гюссяли - гюссяли тякрар этди. –Сянайе дя, индидян
Алманийа иля алверя башламыш сийасятчиляр дя.. .
Вебер озюню гюджля аля алды:
– Равик! Бялкя.. . Бялкя, башга шей хагда данышаг?
– Йахшы.. . Мян Кет Хегстреми Шербура апараджагам. Геджяйары гайыдарам.. .
– Олду.. . –Вебер тёвшюйюрдю. –Бяс сиз.. . Сиз ня фикирляширсиниз, Равик?
– Хеч ня. Франсыз конслагериня дюшяджяйям. Хяр халда, алманларынкындан йахшы олар.
– Ола билмяз! Франса гачгынлара тохунмаз!
– Бахарыг! Мютляг элядир, бурада айры сёхбят ола билмяз.
– Равик.. .
– Йахшы, бахарыг. Умид эдяк ки, сиз дейяндир. «Лувр» музейиндяки йыр - йыгышдан
хябяриниз вар? Ан йахшы шякилляри Мяркязи Франсайа кёчюрюрляр.
– Хейр. Буну харадан билирсиниз?
– Гюнортадан сонра гетмишдим. Шартр килсясинин витражларыны да габлашдырыблар.
Дюнян дя орадайдым. Чох сентиментал кёчхакёчдюр! Истяйирдим, онлара бир дя
бахым, анджаг йыгышдырмышдылар. Ахы тяййаря мейданы ора лап йахындыр! Йериня тязя
шюшяляр дя салыныб. Лап кечян ил Мюнхен конфрансы кечириляндя элядикляри кими.. .
– Гёрюрсюнюз?! –Вебер эля бу сёзлярдян йапышды. –Онда да хеч ня олмады. Йаландан
хай - кюй галхды, анджаг Чемберлен сюлх чятири иля озюню йетирди.  – элядир. Анджаг унутмайын ки, сюлх чятири Лондондадырса, зяфяр илахяси дя
«Лувр»дадыр. Дюздюр, башы йохдур, анджаг галаджаг.. . Чох агырдыр, апара билмирляр.
Йахшы, мян гетдим, Кет Хегстрем гёзляйир.
Дюмаг «Нормандийа» гямиси гаранлыг лиманда оз алван ишыглары иля мин рянгя
чалырды. Дяниздян сярин, дузлу кюляк асирди. Кет палтосунун йахасыны бярк - бярк
баглады. Чох арыгламышды. Алмаджыг сюмюкляри чыхмыш сифятиндяки горхундж ири гёзляри
гаранлыг чёкмюш бир джют гёля бянзяйирди.
– Галсайдым, йахшы оларды.. . – Кет диллянди. –Гетмяк бирдян - биря эля агыр гялир ки!
Равик диггятля онун узюня бахды. О няхянг гями гялиб дайанмышды, пиллякянляри
ишыглы иди вя джамаат да ичяри долурду. Чоху да эля тялясирди ки, эля бил, сон анда
геджикмякдян горхурду.. . О ишым - ишым ишылдайан сарай гялиб дайанмышды вя инди
онун ады «Нормандийа» дейил, «Джан гуртармаг», «Арадан чыхмаг», «Хилас
олмаг» иди. О, инди Авропанын мин - мин шяхяриндя, эвляриндя, мискин
мехманханаларында, зирзямиляриндя йашайан мин - мин адам учюн алчатмаз бир
хяйал иди вя олюмюн ичин - ичин йедийи бир адам да йанында дайаныб мехрибан, хялим
сясля дейирди: «Галсайдым, йахшы оларды.. . »
Хяр шей оз мянасыны итирмишди. Истяр «Интернасионал»да галан мюхаджирляр, истярся дя
Авропанын мин - мин «Интернасионал»ларындакы дидяргинляр, азабкешляр, нядянся
гачыб джаныны биртяхяр гуртаранлар, умидсизляр бу гямийя миня билсяйдиляр, «мин
шюкюр! » дейярдиляр, билет тапсайдылар, севиндждян дяли олар, хычгыра - хычгыра аглайар,
пиллякянляри гуджаглайыб опяр, мёджюзяйя инанардылар.. . О билет ки инди кюляк олюмюня
догру гедян бир адамын йоргун алиндя йелляндирирди вя хямин адам да дейирди:
«Галсайдым, йахшы оларды.. . »
Бир дястя америкалы гялди. Йаваш - йаваш, дейя - гюля, сяс - кюй сала - сала.. . Дюнйанын
озю бойда вахтлары варды. Онлары гетмяйя сяфирлик тялясдирмишди. Инди дя ону
мюзакиря эдирдиляр. Хейиф, бир аз да галардылар! Галыб бютюн бу ишлярин сонуну
гёрсяляр, лап фин (ийирми доггуз) оларды! Онлара ня оласы иди ки? Ах, бу сяфирлик! Америка ки
битяряфдир! Хейиф!
Атир гохусу. Бярбязяк. Бир - бириня гёз вуран брилйантлар. Бир аз бундан габаг
«Максим» ресторанында отурмушдулар. Долларла ня уджуз дюшюрмюш! Ахырда да
«Картон ийирми доггуз», «Пол Роже ийирми сяккиз» ичдиляр. Инди дя гями.. . Гедиб барда отураджаг, «Трик -
Трак» ойнайаджаг, бир нечя гядях дя виски ичяджякляр.. . Анджаг консуллугларын
габагында инди ня гядяр умидсиз адам дайаныб, олюм горхусу да башларынын устюню
алыб вя артыг гетмяйя хазырлашан амякдашлар, йа да хырдаджа бир мямур хярби сяхра
мяхкямяси кими хёкм верир, башыны булайыр: «Йох! Виза олмайаджаг Йох, мюмкюн
дейил! » Беляликля дя, бу сяссиз - сямирсиз гюнахсызлара сяссиз - сямирсиз олюм хёкмю
охунурду. Равик диггятля гямийя бахды. О, инди ади гямиликдян чыхыб, Нухун
гямисиня дёнмюшдю. Чох йюнгюл иди вя туфан гопмамыш гетмяк истяйирди. Бу
туфандан бир дяфя йаха гуртармышды. Анджаг бу дяфя чятин иди.. .
– Вахтдыр, Кет.
– Вахтдыр? Алвида, Равик!
– алвида, Кет.
– Бир - биримизя йалан сатмага эхтийадж йохдур, элями?
– элядир.  – Сиз дя гялин Америкайа.. .
– Мютляг, Кет. Лап тезликля.. .
– Алвида, Равик! Чох саг олун! Индися гедирям.. . Гёйяртядян ал эляйяджяйям. Гями
тярпяняня кими гёзляйин, мяня ал эляйин.
– Йахшы, Кет.
О, аста - аста, гюджля сезиляджяк гядяр лянгяр вура - вура гямийя галхды. Йанынджа
гедянлярин хамысындан арыг иди, шах иди вя санки, бядяниндя ат дейилян шей
галмамышды, лабюд олюмюн гюсся долу гёзяллийиня бюрюнюб гедирди.. . Уз - гёзюндян
джясарят йагырды, башы мисирлилярин тундж пишик хейкялинин башына охшайырды, фярги бирджя
онда иди ки, бунун узюндя джизгиляр, хяйат нишаняси, гёзляр варды.. .
Ахырынджы сярнишинляр.. . Ган - тяря батмыш бир йяхуди хяз палтосуну голтугуна вуруб,
аз галыр аглы башындан чыхсын, ики хамбал да онун йюкюню гятирир.. . О гах йюйюрюр,
гах да дайаныб гышгырырды. Ахырынджы америкалылар да гялдиляр. Пиллякянляри йаваш -
йаваш чякдиляр. Равики гярибя бир хисс бюрюдю. Пиллякянляр, санки, абядилик йыгылды.. .
Бу да сону! Су тярпянди. Сярхяд.. . Икиджя метр су йолундан сонра Америка иля
Авропа сярхяди башлайыр. Хяйатла фялакятин сярхяди.. .
Равик гёзляри иля Кети ахтарды вя о дягигя дя тапды. Гёйяртядя дайаныб ал эляйирди.
Равик дя алини йеллятди.. .
Дейясян, гями аста - аста тярпянди. Санки, сахил озю гери чякилди. Лап азджа.. . Хеч хисс
олунмады да.. . Вя дюмаг гями бирдян - биря сахилдян гопду, гаранлыг сяманын
гойнундакы гаранлыг суларда алчатмаз узаглыга догру сюздю. Кет даха
гёрюнмюрдю. Сахилдя галанлар динмяз - сёйлямяз, пешман - пешман, сахта тябяссюмля
бир - бириня бахдылар вя кими тяляся - тяляся, кими дя тяряддюдля орадан узаглашды., .
Машын гаранлыг геджядя Парися тяряф уз гоймушду. Нормандийанын мейвя баглары,
хасарлары бир - бир архада галырды. Бядирлянмиш ай булудлу сямадан асылмышды. Гями
йаддан чыхмыш, йалныз бу геджя мянзяряси, гуру от, йетишмиш алма атри, сюкут вя бир
дя абяди олан шейлярин хязин сядасы галмышды.. .
Машын, демяк олар ки, сяссиз гедирди. Эля гедирди ки, хеч демяздин, онда бу агырлыг
вар.. . Эвляр, килсяляр, кяндляр, ишыг гялян баладжа кафеляр, бистролар, ишылдайан чайлар,
дяйирманлар бир - бир отдю, гаршыда, санки, сону лап йахындаджа гёйля бирляшян бир
дюзянлик ачылды. Хямин дюзянлийин устюндя гюббялянмиш сяма дя няхянг
балыггулагынын ич тяряфиня охшайырды вя онун сюдрянгли сядяфиндя ай мирвари кими
бярг вурурду.. .
Хяр шей баша чатыб тамама йетмишди. Равик буна охшар хиссляри артыг бир дяфя
кечирмишди. Анджаг бу дяфяки хямишякиндян айдын, хямишякиндян гюджлю иди, ондан
гачмаг олмурду, хиссляр ону джайнагына алырды. Хеч озю дя мюгавимят гёстярмирди.
Санки, хяр шей чякисизликдя сюзюрдю.. . Гяляджякля кечмиш гёрюшмюшдю. Анджаг
онларын ня бир арзусу, ня бир чякяджяйи галмышды. Инди кечмиш дя, гяляджяк дя эйни иди,
хеч ня иля фярглянмирди. Уфюгляр эйниляшмиш вя хансы мёджюзяли андаса хяйат
тярязисинин гёзляри дя таразлашмышды.. . Тале хеч вахт она гаршы гойулан джясарят
хиссиндян гюджлю олмайыб! Гёрдюн, дёзя билмирсян, о вахт озюню олдюрюрсян. Йахшы
ки, адам буну билир. Вя бир дя ону билмяк йахшыдыр ки, ня гядяр няфясин гедиб - гялир,
хеч ня итирилмяйиб.. .
Равик ону ня гёзлядийини билирди. Хара гетдийини дя билирди. Вя бир дя ону билирди ки,
сабах йеня озюню горуйаджаг. Анджаг бу геджя, итирилмиш зирвянин сахилляриндян  гяляджяк бядбяхтлийин ган гохусуна бялянмиш бир дюнйайа гайытдыгы саатда хяр шей
дяйишиб мянасыны итирмиш, бир - бириня гарышмышды. Тяхлюкя оз тяхлюкялилийиндя галырды,
анджаг хяля гялмямишди. Тале озю хям гурбан иди, хям дя гурбан гябул эдян бир
сядждягах. Ачылан сабах ися намялум бир дюнйа.. .
Хяр шей йахшы иди. Олан да, оладжаг да! Бяси иди. Агяр сону чатыбса, эйби йохдур, гой
чатсын. Бирини севиб итирмиш, башгасына да нифрят эдиб олдюрмюшдю. Икисиндян дя джаны
гуртармышды. Бири онун хисс вя дуйгуларыны торпага басдырмыш, о бири ися кечмиш
хагда хатиряляри бирдяфялик сёндюрмюшдю. Даха хеч нядян нигаранчылыгы галмамышды.
Ня бир арзусу, ня бир нифряти, ня дя бир шикайяти варды. Агяр бунунла тязядян няся
башлайырдыса, эйби йохдур, гой башласын. Онсуз да чох шей гёрюб - гётюрмюш,
зяифлямяк авязиня, гюввятлянмишди, бир дя башлайарды. Думан чякилмиш, ифлидж вуран
йерляр сагалмыш, мискинлик гюджя чеврилмишди. Хяр шей йахшы олмушду.. .
Канна чатмамыш йолда чохлу ат гёрдю. Дястя - дястя атлар, атлар.. . Ай ишыгында
кёлгяйя охшайырдылар. Сонра да дёрд джяргя дюзюлмюш кишиляр.. . Алляриндя дя
баглама, кагыз торба, чанта.. . Сяфярбярлик башланмышды!
Демяк олар ки, сясляри чыхмырды. Хеч кяс охумурду. Данышан да йох иди. Бу кёлгя
дястяляри сяссиз - сямирсиз гаранлыг геджядя йолун сагы иля аддымлайырды. Йолун солу
ися машынлара галмышды.. .
Равик онлары бир - бир отдю. «Атлар, –дейя уряйиндян кечирди. –Атлар! Мин доггуз йюз он дёрдюнджю илдяки
кими.. . Танк гёрюнмюрдю. Атлар.. . »
Йанйурда чатанда дайанды, бензин тёкдюрдю. Баладжа гясябянин пянджяряляриндян
ишыг гялирди, анджаг сюкута гярг олмушду. Бир дястя дя гялиб кечди. Джамаат онларын
архасынджа бахды, хеч кяс дя ал элямяди.. .
– Мян дя сабах гедирям.. . –Бензинсатан киши диллянди.
Онун кяндлиляря мяхсус айдын, гюндян гаралмыш сифяти варды.
– Атам ахырынджы мюхарибядя олдю. Бабам ися мин сяккиз йюз йетмиш биринджи - ил мюхарибясиндян гайытмайыб.
Сабах да мян гедирям. Хяр шей тякрар олунур. Артыг нечя йюз илдир ки, бу йолун
йолчусуйуг, анджаг хеч няйин хейри йохдур, йеня дя гедирик.. . – Киши бирджя бахышла
кёхня насосу, баладжа эви вя йанында динмяз дайанмыш гадыны сюздю. –Ийирми сяккиз
франк отуз сантим, мюсйё.
Йеня мянзяря.. . Ай.. . Дястяляр, дястяляр.. . Атлар.. . Сюкут.. . Равик машыны баладжа бир
ресторанын габагында сахлады. Кючяйя ики стол гойулмушду. Сахибя деди ки, йемяйя
хеч ня йохдур. Анджаг шам йемяйини отюрмяк олмазды. Франсада гайганагла пендир
ахшам йемяйи сайылмырды. Ахыр ки, сахибя йола гялди, устялик, салат, гяхвя, бир графин
дя ала шяраб гятирди.
Равик чяхрайы рянгли эвин габагында тякджя отуруб чёряк, йейирди. Чямянликляря
думан чёкюрдю. Гурбагалар гурулдайырды. Сакитлик иди, йалныз йухары мяртябядян
радионун сяси гялирди. Тясялли, инам долу бир сясдя хям дя анлашылмаз бир умидсизлик
варды. Хамы она гулаг асыр, анджаг хеч ким инанмырды.
Йемяйин пулуну верди.
– Парисдя ишыглары гизлядяджякляр, –сахибя диллянди. – Индиджя радио деди. Бяли.. . Хава
хюджумундан горунмаг учюн.. . Эхтийат учюн.. . Радио дейир ки, хамысы эхтийат
ючюндюр. Мюхарибя олмайаджаг. Данышыглар гедир. Буна сиз ня дейирсиниз?
– Хеч инанмырам ки, мюхарибя олар.. . –Равик билмяди озгя ня десин.  – Аллах элясин, сиз дейян кими олсун. Бунун ня хейри? Алманлар Полшаны аландан
сонра элзас - Лотарингийаны истяйяджякляр.. . Сонра да мюстямлякяляр.. . Сонра да башга
шейляр. Биз тяслим олана, йа да мюхарибяйя башлайана кими тялябляр артаджаг.. . Эля
индидян башласа, йахшыдыр.. .
Сахибя агыр аддымларла эвя тяряф гетди. Кючядя тязя бир дястя гёрюндю.. .
Юфюгдя Парисин ал - гырмызы ишыглары сайрышырды. Гаранлыга бюрюняджяк! Парис гаранлыга
бюрюняджяк.. . Хягигят олса да, чох гярибя сяслянирди: Парис гаранлыга гярг оладжаг!
Эля бил дюнйа гаранлыга гярг олурду.. .
Гясябяляр. Сена чайы. Уджгар кючялярдяки гайнар хяйат. Бирбаша «Зяфяр тагы»на
чыхан дюмдюз проспект.. . «Зяфяр тагы»нын тутгун кёлгяси этуал мейданынын думанлы
ишыгындан баш галдырмышды. Онун архасында ися хяля дя сайрышан ишыглары бярг вуран
«Йелисей чёлляри».. .
Равик дяриндян няфяс алды. Шяхяря гирди вя бирдян гёрдю ки, Парис, догрудан да,
гаранлыга бюрюнюр. Адда - будда хястя узлю зюлмятин лякяляри гёрюнюрдю, санки,
ишым - ишым ишылдайан дяринин устюня готур дюшмюшдю. Рекламларын гизлянгач ойнайан
алван ишыгларыны бязи йерлярдя синя - синя гялиб онларын титряк гырмызы, аг, мави
рянгляринин арасында гизлянмиш кёлгяляр удмушду. Кючялярин бир нечяси артыг кор
олмушду. Санки, гара - гара сохулджанлар оралара долушуб, бютюн ишартыларын габагыны
кясмишдиляр. Бешинджи Георг проспектиндя бирджя ишыг да йанмырды, Монтен
проспектиндякиляр дя артыг джан верирди. Геджяляр оз ишыглары иля улдузлара кямянд атан
евлярин чылпаг, бомбоз фасадлары гюджля сечилирди. Учюньджю эммануил Виктор проспектинин
йарысы гаранлыга бюрюнмюшдю, йарысы ися хяля дя ишыглы иди, дейярдин, бир тяряфини ифлидж
вурмуш бядяндир, джан верир, йарысы олюб, йарысы хяля йашайыр. Хястялик йаваш - йаваш
бютюн шяхяря йайылырды вя Равик «Конкор» мейданына гайыданда гёрдю ки, онун
гениш гойнуна да олюм сюкуту чёкюб.
Назирликлярин биналары да бомбоз гёрюнюрдю. Ишыг бойунбагылар сынмыш, дюмаг
кёпюклю геджялярдя рягс эдян трионлар вя нереидалар оз делфинляринин гойнунда
бомбоз, тутгун лякя кими дюшюб галмыш, фявварялярин суйу гурумуш, ахар сулар
дайанмыш вя ня вахтларса ишыг сачан обелискин бозармыш кёлгяси абядиййятин хядя -
горху гялян няхянг бармагы кими гетдикджя гаранлыглашан сяманын багрына
тушланмышды. Хава хюджумундан мюдафия хидмятинин гёй рянгли зяиф, гюджля сезилян
ишыглары хырдаджа микроблар кими шяхярин джанына дарашыр, кёзяря - кёзяря космик вярям
кими сяссиз - сямирсиз мяхв олан Париси бюрюйюрдю.. .
Равик машыны тяхвил верди, таксийя миниб «Интернасионал»а гялди. Сахибянин оглу
гапынын агзына бир нярдиван гойуб, орадакы лампаны гёй рянглиси иля дяйиширди.
Гапынын устюндяки ишыгда мехманхананын ады айдынджа охунурду, анджаг инди гёй
рянгли зяиф ишартыда сёзюн йарысы итмишди вя «насионал» хиссяси дя гюджля сечилирди.
Сахибя ону гёрян кими:
– Йахшы ки, гялдиниз, –деди, –бири дяли олуб. Йеддинджи отагда. Отагы бошалтса,
йахшыдыр. Мян мехманханада дяли сахлайан дейилям.
– Бялкя, хеч дяли олмайыб, тутмасы вар?
– Фярги йохдур! Дялилярин йери дялиханадыр. Озляриня дя дедим. Албяття, чыхмаг
истямирляр. Адам ня ойунлардан чыхармыш? ! Сакитляшмяся, чыхараджагам. Беля
олмаз, джамаат йатмаг истяйир.. .  – Бу йахынларда бири «Ритс»дя дяли олмушду. Озю дя шахзадя! Американлар онун
отагынын устюндя дава салмышдылар.. .
– О башга шейдир. Шахзадя гарабасмадан дяли олмушду. Бу, йахшы шейдир. Анджаг
бизимки эхтийадждан дяли олуб.
Равик диггятля она бахды:
– Хяйатдан башыныз чыхыр, мадам!
– Чыхмалыдыр. Мян пис адам дейилям, гачгынлары ганадымын алтына алмышам.. .
Хамысыны.. . Пис элямирям ки! Дюздюр, бундан газанырам, анджаг лап аз. Амма
бютюн гюню гышгыран дялийя дёзмяк олмаз. Сакитляшмяся, чыхараджагам.
Бу, ушагы ня учюн йяхуди олдугларыны сорушан гадын иди. Бир кюнджя гойулмуш
чарпайыда отуруб алляри иля гёзюню тутмушду. Отаг чох ишыглы иди. Бютюн лампалардан
алавя столун устюндя ики шам да йандырылмышды.
– Мятбяхбёджяйи, –дейя гадын мызылданды. –Мятбяхбёджяйи! Гапгара, йепйекя.. .
Мятбяхбёджяйи.. . Ишым - ишым ишылдайыр.. . Одур, бах, кюндждя отурублар. Гёр ня
гядярдир, мин дяня.. . Йох, сайы - хесабы йохдур.. . Ишыгы йандырын.. . Ишыг.. . Йохса
гяляджякляр.. . Ишыг.. . Ишыг.. . Бах, гялдиляр, гялдиляр.. .
Гадын гышгырыб гюнджя гысылды. Айагларыны йыгышдырмыш, аллярини дя узюня тутмушду.
Гёзляри шюшя кими иди, аз галырды хядягясиндян чыхсын.
Киши онун алляриндян тутмаг истяди:
– Хеч ня йохдур, азизим, кюндждя хеч ня йохдур.. .
– Ишыг, ишыг! Гялдиляр! Мятбяхбёджяйи!
– Ишыг йаныр, азизим. Бир онлара бах! Хятта столун устюндя шам йандырмышыг.
О, джиб фянярини чыхарыб, ишыглы отагын ишыг долу кюнджлярини бир аз да ишыгландырды.
– Гёрюрсян, кюндждя хеч ня йохдур? ! Озю дя неджя ишыглыдыр, хечджя ня йохдур.. .
– Мятбяхбёджяйи! Мятбяхбёджяйи! Гялдиляр! Гялирляр! Хамысы да гарадыр. Кюндж -
буджаг долудур! Ишыг! Ишыг! Диварда йерийирляр.. . Таванда.. . Таванда.. .
Гадын хырылдайыб, аллярини башына апарды. Равик кишидян сорушду:
– Ня вахтдан башлайыб?
– Гаранлыг дюшяндян. Мян йох идим. Демишдиляр, Хаити консуллугуна гедим, бялкя,
бир шей чыхды. Ушагы да гётюрдюм. . Анджаг хеч ня чыхмады.. . Хечджя ня.. . Гайыданда
гёрдюк ки, чарпайынын устюндя отуруб гышгырыр.. .
Равик ийня хазырлады.
– Йатырмыш?
Киши йазыг - йазыг онун узюня бахды:
– Билмирям.. . Хеч беля олмамышды. Мюалиджя учюн пулумуз йохдур. Бизим.. . Хеч
сянядимиз дя гайдасында дейил.. . Каш сакитляшяйди! Азизим, хамы бурададыр.. . Мян
дя, Зигфрид дя.. . Хяким дя гялиб. Мятбяхбёджяйи ня гязир!
Гадын онун сёзюню агзында гойду:
– Мятбяхбёджяйи! Хяр йандан гялир… Гёр неджя сюрюнюрляр…
Равик она ийня вурду.
– аввялляр дя беля олуб?
– Хейр. Баша дюшмюрям мяхз.. .
Равик алини галдырды:  – Йадына салмайын. Бир - ики дягигядян сонра алдян дюшюб йатаджаг. Ола билсин,
йухуда гёрюб, сяксяниб. Сабах айыланда, бялкя дя, хеч хатырламады. Сиз дя йадына
салмайын, озюнюзю эля апарын ки, гуйа, хеч ня олмайыб.
– Мятбяхбёчяйи. –Гадын йухулу - йухулу мызылданды. – Ири - ири.. .
– Бу ишыгларын хамысы лазымдыр ки?
– эля хей гышгырыб «ишыг, ишыг» дейирди, она гёря йандырдыг.
– Ишыгы сёндюрюн, шамлара ися хялялик дяймяйин, гойун тамам йухуйа гетсин.
Индиджя йатаджаг, дозаны чох элямишям. Сабах он бирдя гялиб дяйярям.
– Тяшяккюр эдирям. Доктор, демяйинизя гёря.. .
– Хейр. Инди беля шейляр чох олур. Бир нечя гюн эхтийатлы доланын, кядяринизи бюрузя
вермяйин.
«Демяк асандыр! » –Равик оз отагына гедяркян уряйиндян кечирди.
Ишыгы йандырды. Чарпайынын йанында чохлу китаб варды: Сенека, Шопенхауер, Платон,
Хераклит, Рилке, Лао - Тсзы, Ле Тайбо, Паскал вя бир дя «Инджил.. . » ан мятин, ан хялим
китаблар.. . Чоху да баладжа форматда няфис тяртиб олунмушду. Бу китаблар гязярги
адамлар учюн иди, чюнки онлар озляри иля чох шей гётюря билмяздиляр. Аввялджя озю иля
апараджагы, сонра да галаджаг шейляря бахды. Атылмалысы чох аз иди. Хямишя бу гюн, йа
сабах тутуладжагыны гёзюнюн алтына алыб йашамышды. Адйал да, палто да кёхня достлары
кими йеня она хяйан оладжагды.. . Бир дя ичяриси овулмуш медалдакы зяхяр.. . Ону озю
иля алман конслагериня дя апармышды, хямишя йанында олмасы о демяк иди ки,
истядийи анда озюню олдюря биляр вя бу да онун дёзюмюню артырырды. Медалы гизлятди.
Йанында олса, йахшыдыр! Адамы сакитляшдирир. Ким билир, башына хяля няляр гяляджяк? !
Йеня гестапонун алиня дюшя билярди.. . Столун устюндя йарым шюшя калвадос да
галмышды. Бир гядях ичди. «Франса! –дейя уряйиндян кечирди. –Хяйатын динджлик ня
олдугуну билмяйян беш или! Уч ай хябсханада йатды, гизлиджя галыб йашады, дёрд дяфя
говулду, йеня гайытды! Бешиллик хяйат! Пис хяйат олмады.. . »

Отуз учюньджю.

Телефон сяслянди. Йухулу - йухулу дястяйи галдырды:
– Равик! –Дястякдян сяс гялди.
– Бяли.
Жоан иди.
– Гял! –Йаваш - йаваш, астадан данышырды. –Тез гял, Равик!
– Йох.
– Мютляг гял.. .
– Йох! Мяни рахат бурах. Тяк дейилям. Гялмяйяджяйям!
– Кёмяк эля.. .
– Хеч бир кёмяк эляйя билмярям.
– Башыма иш гялиб.. . –Сяс гырыг - гырыг чыхырды. – Мютляг.. . Тез.. .
– Жоан! –Равикин сябри тюкянди. –Инди артистлик вахты дейил! Бу тяляни бир дяфя гурдун,
мян дя дюшдюм. Инди алдада билмязсян! Мянимля ишин олмасын, гет озюня айрысыны
тап!
Джаваб гёзлямяйиб дястяйи йериня гойду. Йатмаг истяди, анджаг бир шей чыхмады.
Телефон йеня сяслянди. Гётюрмяди. Арамсыз зянг сясляри бу бомбоз тянха кечянин  багрыны дялирди. Йастыгы гётюрюб телефонун устюня гойду. Богуг сяс бир аз да
эшидилди, сонра тамам кясилди.
Равик гёзляди. Сакитлик иди. Дуруб сигарет йандырды. Анджаг ляззят алмады, ону
сёндюрдю. Калвадосун галаны столун устюндя иди. Бир гуртум алыб, шюшяни кянара
гойду. «Гяхвя йахшыдыр, – дейя уряйиндян кечирди. – Исти гяхвя, йаг, тязя кёкя.. . »
Сяхяря кими ишляйян бир бистро таныйырды.. .
Саата бахды. Икиджя саат йатмышды, анджаг бютюн йоргунлугу джанындан чыхмышды. Икинджи
дяфя дярин йухуйа гедиб азгин - юзгюн ойанмагын мянасы йох иди. Ванна отагына
кечиб ачарлары бурду.
Гулагына сяс гялди. Йеня телефон иди? Ачарлары гери бурду. Гапы тыггылдады. Озю дя
онун гапысыны дёйюрдюляр.
Равик хамам халатыны чийниня салды. Гапы йеня бяркдян дёйюлдю. Жоан ола
билмязди, йохса, ичяри гялярди. Гапынын джяфтяси вурулмамышды. Ачмага тяряддюд
эляди. Агяр полисдирся.. .
Гапыны ачды. Астанада танымадыгы бир киши дайанмышды. Анджаг кимяся охшадырды.
Онун айниндя смокинг вар иди.
– Доктор Равик?
Равик динмяйиб ону башдан - айага сюздю, сонра:
– Ня лазымдыр? –дейя сорушду.
– Доктор Равик сизсиниз?
– Йахшысы будур, ня истядийинизи дейин.. .
– Агяр доктор Равиксинизся, тяджили Жоан Мадунун йанына гедин.
– Догрудан?
– Бядбяхт хадися уз вериб.
– Ня хадися? – дейя Равик гюлюмсяди. Инанмырды.
– Силахла.. . Гясд олуб. .
– Дяйиб? –Равик хяля дя гюлюмсяйирди. «Чох гюман ки, бу заваллы хейванджыгазы
горхутмаг учюн озюню вурмаг истяйиб», – дейя уряйиндян кечирди.
– Илахи.. . О джан устядир.. . – киши пычылдады, – гялин! Олюр.. . Мян вурмушам.. .
– Ня? !
– Бяли.. . Мян.. .
Равик халаты туллайыб, палтарларыны гётюрдю.
– Такси ашагыдадыр?
– Машыным вар.
– Лянят шейтана! – Равик халаты тязядян чийниня атды, чантасыны, айаггабыларыны,
кёйняйини вя пенджяйини гётюрдю. – Машында гейярям. Гетдик! Тез олун!
Машын сюдрянгли геджя иля сюзюрдю. Шяхяр гаранлыга бюрюнмюшдю. Кючяляр думана,
ахар сяхрайа дёнмюшдю, бир - бириндян сечилмирди.. . Хярдян мави ишыглы тянха
лампалар гёзя дяйирди. Машын, санки, суйун алты иля гедирди.. .
Равик кёйняйини, айаггабыларыны гейди, айниня тахыб гялдийи халаты бюрмяляйиб бир
кюнджя дюртдю. Ня джораб гётюрмюшдю, ня дя галстук.. .
Нигаран бахышлары гаранлыг геджяйя зиллянмишди. Сюрюджюдян няся сорушмагын хейри
йохду. О бютюн диггятини топлайыб машыны бярк сюрюрдю, гёзлярини йолдан айыра
билмязди. Данышмага вахты йох иди, чалышырды ки, башга машынла тоггушмасын, адят  етмядийи гаранлыгда йолу итирмясин. «Он беш дягигя итирдик! – Равик уряйиндян
кечирди. – ан азы он беш дягигя! »
– Бярк сюрюн! – деди.
– Баджармырам.. . Фянярсиз гаранлыгдыр.. . Хава хюджуму.. .
– Джяхяннямя олсун, фянярляри йандырын!
Киши узагвуран ишыглары йандырды. Тиндя дайанмыш полисляр гышгырышдылар. Гаршыдан гялян «Рено»нун сюрюджюсюнюн гёзю гамашды, аз галды онларын белиня чыхсын.. .
– Сюрюн! Джялд олун!
Машын сярт бир тяканла эвин габагында дайанды. Лифт ашагыда иди, гапысы да ачыг.. .
Кимся йухарыда зянги хирсли - хирсли басырды. Чох гюман ки, киши чыханда, гапыны
ортмяйи унутмушду. «Йахшы олду! –Равик фикирляшди. – Бир - ики дягигя тез олар.. . »
Лифт сюрюня - сюрюня йухары галхырды.. . Бир дяфя дя беля олмушду! Онда йахшы
гуртарды! Инди дя эля оладжаг.. . Лифт бирдян дайанды. Кимся пянджярясиндян бахыб,
гапыны ачды:
– Бу, ня демякдир? Лифти дя бу гядяр ашагыда сахламаг олар?
Байаг зянги басан киши иди. Равик ону гери итяляйиб гапыны ортдю:
– Бирджя дягигя! –деди. –Биз галхаг, сонра.. .
Киши онлары сёйдю. Лифт сюрюнмяйя башлады. Дёрдюнджю мяртябядяки киши эля хей
хирсля зянги басырды. Лифт дайанды. Равик гапыны тез ачды ки, киши ашагыда сяфехлик
эляйяр, онлар чыхмамыш лифти тярпядяр.. .
Жоан чарпайыда узанмышды. Гейимли иди. Айниндяки ахшам палтарынын дюймяляри
богазынаджан баглы иди. Устюндя ган лякяси варды. Дёшямя дя ганлы иди. Бурада
йыхылмышды.. . О сяфех дя гуджагына гётюрюб, чарпайыйа узатмышды.. .
– Сакит ол! –Равик она уряк - диряк верди. –Сакит ол! Хяр шей гайдасына дюшяджяк.
Горхулу шей дейил.. .
О, палтарын дёш хиссясини кясиб эхтийатла ашагы гатлады. Синяси саламат иди. Богазына
дяймишди. Гыртлага тохунмайыб, йохса, даныша билмязди.. . Артерийа да саламат иди.. .
– Агрыйыр? –дейя сорушду.
– Хя.. .
– Чох?
– Хя.. .
– Инди кечиб гедяр.
Ийня хазыр иди. Жоанын гёзляринин ичиня бахды:
– Хеч ня дейил.. . Агрыны кясмяк учюндюр. Бу дягигя кясяджяк.. .
Ийня вурду.
– Вяссалам, гуртарды.. . –Сонра кишийя тяряф дёндю. – Пасси – - а зянг эляйин, тяджили
йардым чагырын. Дейин ки, ики санитар да гялсин. Тез олун!
– Мяня ня олуб? –Жоан гюджля данышырды.
– Пасси –! – Равик тякрар этди. –Тез олун! Джялд! Зянг эляйин!
– Мяня ня олуб.. . Равик?
– Горхулу хеч ня йохдур. Бурада мюайиня этмяк олмаз. Хястяханайа гетмялисян.. .
Жоан диггятля она бахды. Узюндяки анлик - киршан бир - бириня гарышмышды, гёзляриня
чякдийи гара бойа кирпикляриня сюзюлюрдю, додагындакы рянгин йарысы да силинмишди.
Сифятинин бир тяряфиндян Жоан уджуз сирк тялхяйиня, бир тяряфиндян дя йашы отмюш
йоргун - аргын фахишяйя охшайырды. Сачлары ися йеня аввялки кими парылдайырды.  – Тяшрих олунмаг истямирям, – дейя о пычылдады.
– Бахарыг. Бялкя дя, хеч лазым гялмяди.
– Бундан.. . –О, сёзюню ахыра чатдырмады.
– Йох. . Хеч ня олмаз.. . Лазым гялян алятлярин хамысы орададыр.
– Алятляр.. .
– Йохламаг учюндюр. Мян инди.. . Горхма, агрытмайаджаг.. .
Ийня тясир элямишди. Равик эхтийатла йарайа баханда онун гёзляриндя донуб галмыш
горху аримишди. Киши гайытды:
– Тяджили йардым йола дюшдю.
– Отей он уч–ялли йеддийя зянг вурун. Хястяханадыр, озюм данышаджагам.
Киши итаятля чыхды.
– Кёмяк эдяджяксян? –Жоан пычылдады.
– Бяс неджя.. .
– Агрыдан горхурам.. .
– Агры олмайаджаг.
– Баджармарам.. . Агрыйа дёзя билмярям.. . –Ону йаваш - йаваш йуху апарыр, сяси
батырды. –Дёзя билмярям.. .
Равик гюлля дяйян йеря бахды. Галын дамарлара тохунмамышды. Озю дя ичяридя
галмышды. Хеч ня демяди. Йаранын агзына компрес гойуб сарыды. Горхдугу шейи
Жоана демяди.. .
– Сяни чарпайыйа ким узандырды? Озюн гялдин?
– О.. .
– Сян озюн йерийя.. . Билирдин?
Тязядян горху чёкян гёзляр она зиллянди, санки, бир чют буланмыш гёл иди.. .
– Ня?. . Элядир? Мян.. . Йох.. . Айагымы тярпядя билмядим.. . Гычым.. . Ня олуб, Равик?
– Хеч ня.. . Беля оладжагыны билирдим.. . Дюзяляджяк.
Киши гайытды:
– Хястяхана.
Равик тялясик телефона тяряф гетди.
– Кимдир? Эжени? Палата.. . Бяли.. . Веберя дя зянг эляйин. –Сонра йатаг отагына тяряф
бойланыб, йавашдан алавя эляди. –Хазырлайын, гялян кими башлайаджагыг. Тяджили йардым
чагырмышам.. . Бядбяхт хадисядир.. . Бяли, бяли, элядир.. . Бяли.. . Он дягигяйя.. .
Дястяйи асды. Бир хейли йериндян тярпянмяди. Стол. Бир шюшя наняли араг. Адам лап
ийрянир.. . Гядяхляр.. . Йумшаг, атирли сигаретляр.. . Тфу! Лап о дяхшятли филмлярдя
олдугу кимидир. Халчанын устюндя дя тапанча.. . Ган лякяси.. . Хеч хягигятя
охшамыр.. . «Йох, нийя озюмю алдадырам, хамысы хягигятдир! – Инди билди ки, ону
гятирян киши кимдир. Дюмдюз чийинляри олан пенджяк, лак вуруб сялигя иля даранмыш
сачлар, йол узуну асябляриня тохунан «Шевалйе джОрсе» атри, бармагларындакы
юзюк.. . Онда хядя - горхусуна лаг элядийи актйор иди. –Йахшы нишан алыб.. . Йох, хеч
нишан алмайыб.. . Беля дюз нишан алмаг олмаз! Йалныз вурмаг истямяйяндя, беля
дяйяр.. . »
Гери гайытды. Актйор чарпайынын йанында диз чёкмюшдю. Бяли, диз чёкмюшдю. Башга
джур дя ола билмязди. Эля хей данышыр, сызылдайыр, данышыр.. . Ня дедийини озю дя
билмир.. .
– Дурун!  Киши итаятля айага галхды. Гейри - ихтийари шалварынын дизлярини чырпды. Равик онун
узюня бахды. Актйор аглайырды. Бирджя бу чатмырды!
– Вурмаг истямирдим, мюсйё.. . Анд ичирям! Вурмаг истямирдим.. . Истямирдим.. .
Тясадюфян.. . Бядбяхтлик олду.. . Кор бир тясадюф.. .
Равикин уряйи буланды. Кор тясадюф! Индиджя башлайаджаг гафийя иля данышмага!
– Билирям. Индися ашагы дюшюн, тяджили йардымы гёзляйин.
Киши няся демяк истяди.
– Гедин! О лянятя гялмиш лифти хазыр сахлайын! Аллах билир, хяряйи ора неджя
йерляшдиряджяйик.. .
– Мяня кёмяк эдяджяксян, Равик? – Жоан йухулу - йухулу диллянди.
– Хя.. . –Равикин сясиндян умидсизлик йагырды.
– Гялдин.. . Сян гяляндя рахат олурам.. . – анлик - киршаны гарышмыш сифятя тябяссюм
гонду.
– Азизим, мян.. . –Киши гапынын агзындан диллянди.
– Рядд олун! –Равик гышгырды. –Рядд олун, гедин!
Жоан бир анлыга сакитджя узаныб галды. Сонра гёзлярини ачды.
– О, сяфехдир! – деди. Гярибя дя олса, бу сёзляри чох айдын тяляффюз эляди. –Дюз дейир,
йазыг эляджя горхутмаг истяйирди. – Онун гёзляриндя гярибя, демяк олар ки, хийлягяр
бир ифадя ойнады. –Хеч мян дя инанмадым, даха да гызышдырдым.. .
– Сяня данышмаг олмаз. .
– озюндян чыхардым.. . – Онун гёзляри гыйылды. – Гёр ахыры да ня олду, Равик.. .
Мяним хяйатым.. . Вурмаг истямирди.. . Дяйди.. . Беля олду.. .
Гёзляр йумулду, тябяссюм йоха чыхды. Равик гапыны диншяди.. .
– Хяряйи лифтя йерляшдиря билмярик, чох дардыр. Гяряк, маили гётюряк.
– Пиллякянлярдяки дураджаглардан кечиря билярсиниз?
Санитарлар чыхдылар.
– Бялкя дя.. . Бир аз галдырсаг, кечяр. Ону мёхкям - мёхкям багласаг, йахшыдыр.
Жоаны бярк - бярк хяряйя сарыдылар. Алайухулу иди, хярдян зарыйырды. Санитарлар ону
гётюрюб чыхдылар.
– Ачарыныз вар? –дейя Равик актйордан сорушду.
– Мян.. . Хейр.. . Няйя гёря?
– Гапыны багламаг учюн.
– Хейр. Анджаг харадаса, бураларда олмалыдыр.
– Тапын, гапыны да баглайын! –Санитарлар артыг биринджи дураджага чатмышдылар. –
Тапанджаны да гётюрюн, йолда туллайарсыныз.
– Мян.. . Мян.. . Полися гедяджяйям, Йарасы агырдыр?
– Бяли.
Кишинин бойун - богазындан тяр эля ахырды ки, дейярдин, дяринин алтында судан башга
хеч ня йохдур. Гайыдыб отага гирди.
Равик хяряйи дюшюрян санитарларын архасынджа гетди. Пиллякянлярдя электрик лампалары
варды, учджя дягигя йаныб, оз - озюня сёнюрдю. Онлары йандырмаг учюн хяр мяртябядя
бир дюймя гойулмушду. Санитарлар дюз пиллякянляри рахат дюшюрдюляр, дёнгяляря
чатанда ися вязиййят чятинляширди. Кечирмяк учюн хяряйи башлары узяриня галдырмалы
олурдулар. Диварларда ири кёлгяляр ойнашырды. «Ня вахтса бир дяфя дя беля  олмамышдымы? – Равик уряйиндян кечирди. – Дейясян, харадаса гёрмюшям.. . »
Йадына дюшдю. Лап аввялляр, йени таныш оланда Рачинскини беля апарырдылар.. .
Санитарларын уджадан данышмагына, хяряк тохундугджа дивардан гопан сувагын сясиня
гапылар ачылды вя онларын арасындан мараг долу сифятляр, дагыныг сачлар, пижамалар,
йухулу гёзляр, илан зяхяри кими йамйашыл, гюллю, ал - гырмызы ипяк геджякёйнякляри
гёрюндю. Ишыг йеня сёндю. Санитарлар гаранлыгда донгулдана - донгулдана
дайандылар:
– Ишыг!
Равик дюймяни ахтарды. Али киминся дёшюню гармалады, узюня няфяс дяйди, айагы
няся йумшаг шейя тохунду. Ишыг йанды. Сачлары сары рянгя бойанмыш бир гадын
гёзлярини она зиллямишди. Атли йанаглары гырыш - гырыш иди, узюня чякдийи колдкрем
ишылдайырды, али иля дя мин джюр хашийяли - бязякли ипяк халатынын йахасыны тутмушду. Эля
бил, пий басмыш булдог иди, йоргана бюкмюшдюляр.. .
– олюб? – дейя гадынын гёзляри ишылдады.
– Хейр.
Равик йолуна давам этди. Няся зингилдяди, фынхырды. Пишик имиш, айагынын алтындан
сычрады.
– Фифи! –Гадын гюджля ашагы айилди. –Илахи, Фифи, сяни айагладылар?
Равик ашагы дюшдю. Хяряк лянгяр вура - вура гедирди. .
Жоанын йалныз башы гёрюнюрдю, санитарларын хярякятиня уйгун тярпянирди. Гёзлярини
сечя билмирди.
Ахырынджы дураджаг. Ишыг йеня сёндю. Равик йухары йюйюрюб дюймяни ахтарды. Хямин
анда лифт хырылдайа - хырылдайа ашагы дюшюрдю. Санки, ишыг сача - сача гёйлярдян энирди.
Гызыл суйуна чякилмиш мяфтил сябятин ичиндя актйор дайанмышды, хяйал кими сяссиз -
сямирсиз, Равикин дя, хяряйин дя йанындан отюб кечди. Лифти йухарыда тапыб
минмишди ки, онлара чатсын. Агыллы тярпянмишди, анджаг нядянся йериня дюшмюрдю,
адама гюлюндж гёрюнюрдю.. .
Равик башыны галдырды. Джанындакы асмяджя кечиб гетмишди. Алляри дя даха резин
ялджяклярин ичиндя тярлямирди. Онлары дюз ики дяфя дяйишмишди.
Вебер онунла узбяюз дайанмышды.
– Истяйирсиниз Мартойа зянг эляйин, Равик. Он беш дягигяйя бурададыр. О ишляйяр,
сиз дя ассистентлик эдярсиниз.
– Хейр, даха гедждир. Дайаныб кянардан баха да билмярям. Озюм элясям йахшыдыр.
Равик дяриндян няфяс алды. Сакитляшмишди. Ишя башлады. Бу да дяри.. . Дюмаг.. . Жоанын
дяриси.. . Оз - озюня деди ки, хамынын дяриси кимидир. Ган.. . Жоанын ганы.. . Хамынын
ганы кимидир.. . Тампон.. . Зядялянмиш азяля.. . Тампон. . Эхтийатлы ол! Бир аз да
иряли.. . Гюмюш санджагын зярряси.. . Саплар.. . Бир аз да иряли.. . Гюлля йери! Гялпяляр.. .
Бир аз да иряли! Гюлля йери гедир, хей гедир вя.. .
Равик бирдян дурухду. Йаваш - йаваш дикялди.
– Бахын, Вебер.. . Гёрюрсюнюзмю? Йеддинджи фягяря.. .
Вебер йарайа тяряф айилди:
– Вязиййят агырдыр.. .
– Агырдыр! Умидсиздир.. . Хеч ня элямяк олмаз.
Равик алляриня бахды. Онлар резин алджяклярин ичиндя титряйирди. Бу алляр гюввятли иди,
баджарыглы иди, мин дяфя йарыб, дограм - дограм олмуш бядянляри мин дяфя тикмишди.. .  Бязян алынмаса да, аксяриййяти йахшы олмушду. Хятта бир нечя дяфя мёджюзя
гёстяриб, «олмаз»ы «олар» элямишди.. . Анджаг инди.. . Инди.. . Хяр шейин онлардан асылы
олдугу бир анда.. . Алляр аджиз галмышды... . Хеч ня эляйя билмязди. Хеч кяс дя
баджармазды. Тяшрихлик бир шей галмамышды.. . Дайаныб эляджя йарайа бахырды.
Истясяйди, Мартону чагырарды, анджаг о да беля дейяджяк.. .
– Хеч ня элямяк олмаз? –Вебер сорушду.
– Хечджя ня.. . Ал дяйся, даха да писляшяджяк, зяифлядяджяк.. . Гёрюн гюлля хара илишиб
галыб? ! Чыхармаг да олмаз.. .
Экранын архасындан Эженинин сяси гялди:
– Нябзи чох бярк вурур! Галхыр! Йюз отуз!
Йарайа кёлгя гонду, эля бил, она гара няфяс дяйди. Кофеин ийняси алиндя хазыр иди.. .
– Корамин! Тез! Бихушдарыны кясин! Икинджи ийняни вурду.
– Инди неджядир?
– Дяйишмяди.
Жоанын ганы хяля дя гургушун рянгиня чалырды.
– Адреналин ийняси, тяняффюс апаратыны хазырлайын.
Ганын рянги гетдикджя гаралырды. Эля бил, байырда булудлар сюрюнюр, кёлгяси йаранын
устюня дюшюрдю.. . Санки, кимся пянджярянин гаршысында дайаныб пярдяляри салырды.
– Ган.. . –Равик умидсиз - юмидсиз диллянди. – Ган вурмаг лазымдыр. Анджаг групуну
билмирям.
Апарат йеня ишлямяйя башлады.
– Ня олду? Нябзи неджядир? Хейри олмады?
– Дюшюр. . Йюз ийирми.. . Зяифдир.. .
Хяйат йаваш - йаваш гайыдырды.. .
– Инди неджядир? Фярг эляди?
– Дяйишмир.
Бир аз да гёзляди.
– Бяс инди? Дяйишмяди?
– Йахшыдыр. Гайдасына дюшдю.
Кёлгяляр чякилди. Йаранын кянарлары йеня гызармага башлады. Ган оз ган рянгиня
дюшюрдю.. . Ган кими дя ишляйирди. Апарат да ишляйирди.
– Кирпикляри тярпянир.. . –Эженинин сяси эшидилди.
– Эйби йохдур, гойун айылсын.
Равик йараны сарыды.
– Нябзи неджядир?
– Гайдасында.
Вебер диллянди:
– Лап аз галмышды.. .
Равик хисс этди ки, кирпикляри агырлашды. Тяр иди. Ири - ири дамджылар.. . Дикялди. Апарат
угулдайырды.. .
– Гойун хяля ишлясин, – дейя столун баш тяряфиня гедиб, орада хейли дайанды. Хеч ня
хагда фикирляшмирди. Гах апарата, гах да Жоанын узюня бахырды. Жоанын йанаглары
сяйрийирди. Хяля саг иди. Веберя тяряф дёндю:
– Шок олуб. Ганындан анализя гёндярмяк лазымдыр. Харадан ган ала билярик?
– Америка госпиталындан.  – Йахшы, бахарыг. Кёмяйи олмайаджаг, анджаг бир аз узадар.. . –О, апараты йохлады. –
Полися хябяр вермялийик?
– Бяли, мян индийя кими вермяли идим. О дягигя ики няфяр гёндяряджякляр ки,
диндирсинляр. Буну истяйирсиниз?
– Хейр.
– Йахшы, онда сабах бахарыг.
–Апараты дайандырын, Эжени!
Жоанын рянги йаваш - йаваш озюня гялирди. Йанагларына хяфиф гызарты чёкюрдю. Нябзи
гайдасында иди, зяиф дёйюнся дя, айдынджа билинирди.
– Палатайа апарын. Йанында озюм галаджагам.. .
Жоан гымылданды. Бир али тярпянди. Саг али иди. Солу тярпядя билмирди.. .
– Равик.. .
– Хя.. .
–Тяшрих элядин?
– Йох, Жоан, лазым гялмяди. Йараны йудуг, вяссалам.
– Бурада галаджагсан?
– Хя.
Гёзляри йумулду, йуху апарды. Равик гапыйа сары гетди. Нёвбятчи тибб баджысына:
– Мяня гяхвя гятирин, –деди.
– Булка да?
– Хейр, тякджя гяхвя.
Гайыдыб пянджяряни ачды. Хош, парлаг бир сяхяр ачылырды. Дамлардакы новалчанын
устюня гонмуш сярчяляр джиккилдяширди. Равик пянджярянин габагында отуруб сигарет
йандырды, тюстюню чёля уфюрдю.
Тибб баджысы гяхвя гятирди. Ону йанына гойуб ичя - ичя, «сигарет чякя - чякя
пянджярядян бахды. Гери дёняндя сяхярин парлаг ишыгына ойряшмиш гёзляри гаралды.
Гялиб Жоана бахды. Йатырды. Узюню йумушдулар, рянги авазымышды. Додаглары хеч
сечилмирди.
Ичиндя гяхвяданла финджан олан мяджмяйини гётюрюб чыхды, ону дяхлиздяки столун
устюня гойду. Дяхлиздян мастика, ган - ирин гохусу гялди. Тибб баджысы бир ведря
ишлянмиш тянзиф апарырды.. . Харадаса тозсоран угулдайырды.. .
Жоан гымылданды. Индиджя айыладжаг! Агрылар башлайаджаг. Гетдикджя дя кяскинляшяджяк.. .
Йа бир нечя саат, йа да бир нечя гюн йашайарды.. . Агрылар о гядяр кяскинляшяджяк ки,
даха ийнянин дя кёмяйи олмайаджаг.. .
Равик ийня - дярман гятирмяйя гетди. Гайыданда Жоан гёзлярини ачды. Равик диггятля
она бахды.
– Башым агрыйыр.. . –Жоан зяиф сясля диллянди.
Равик гёзляди. Жоан башыны тярпятмяк истяди, санки, кирпикляри агырлашмышды, дёндяря
билмирди. Биртяхяр гёзлярини Равикя тяряф чевирди:
– эля бил, гургушундур.. . – Жоан гетдикджя айылырды. – Дёзя билмирям.. .
Равик ийня вурду:
– Инди кечиб гедяр.
– аввялджя беля агрымырды.. . –Башыны тярпятди, гюджля пычылдады. –Равик.. . Мян азаб
чякмяк истямирям.. . Мян.. . Сёз вер ки, азаб чякмяйя гоймайаджагсан.. . Няням.. .
Ону гёрмюшям.. . Эля олмаг истямирям.. . Хеч ня кёмяк элямирди.. . Сёз вер.. .  – Сёз верирям, Жоан! Сян чох азаб чякмяйяджяксян.. . Агры гёрмяйяджяксян.. .
Жоан дишлярини бир - бириня сыхды:
– Тез кясяджяк?
– Хя.. . Бу дягигя. . Бир - икиджя дягигя.. .
– Голума.. . Ня олуб?
– Хеч ня.. . Инди тярпядя билмирсян.. . Йахшы оладжаг.. .
– Бяс айагым.. . Саг айагым.. .
Айагыны тярпятмяк истяди, анджаг баджармады.
– О да белядир, Жоан. Хеч ня йохдур, дюзяляджяк.. .
Жоан башыны тярпятди.
– Истяйирдим.. . Башга джюр.. . Йашайам.. . –дейя пычылдады.
Равик динмяди. Ня десин? Бялкя дя, догрудан, эля иди.. . Ким истямирди буну? !
Жоан башыны йеня нарахатчылыгла тярпятди, йекнясяг, изтираб долу сяси эшидилди:
– Йахшы ки.. . Гялдин.. . Сянсиз халым неджя оларды? !
– Хя.. .
«Эйни шей оларды, –дейя умидсиз - юмюдсиз уряйиндян кечирди. –Эйни шей оларды! Лап
байтар хякими дя мян эляйяни баджарарды. Ким олур олсун.. . Омрюмдя тяк бирджя дяфя
билдиклярим, ойряндиклярим беля лазым олду, онда да хеч ня.. . Мян элядиклярими
истянилян ара хякими дя эляйярди.. . Хеч ня.. . »
Жоан гюнорта хяр шейи баша дюшдю. Равик демяди, озю гяфил баша дюшдю.
– Мян шикяст олмаг истямирям, Равик.. . Айагларыма ня олуб.. . Хеч бирини.. .
– Хечджя ня.. . Айага дуран кими дюзяляджяк, йерийячяксян.. .
– Дура.. . Билсям.. . Нийя алдадырсан? Лазым дейил.. .
– Алдатмырам, Жоан.
– Йох, эля демяк сянин борджундур.. . Гойма мяни бёйрю устя галмага! Хяр йерим
агрыйыр.. . Сёз вер.. .
– Сёз верирям.
– Агрылар гюджляняндя дярман вер.. . Няням.. . Беш гюн.. . Бёйрю устя галды.. . Зарыды.. .
Мян эля олмаг истямирям, Равик.. .
– Олмайаджагсан! Сян эля агрылар гёрмяйяджяксян. .
– Гюджляняндя, тясирли дярман вер… Бирдяфялик элясин… Мютляг вер… Лап
истямясям дя… Хушуму итирсям дя… Бу, мяним сон арзумдур… Сёз вер…
– Сёз верирям! Анджаг эля дярман лазым олмайаджаг…
Гёзляриндяки горху нишаняси йох олду. Бирдян - биря эля сакитляшди ки!
– Буну… элямяйя… хаггын вар… – О пычылдады. – Сян олмасайдын… мян инди
йашамаздым…
– Бош - бош данышма! Нийя йашамырдын? !
– Йох… Онда мян… Сяня биринджи дяфя раст гяляндя… ня эдяджяйими билмирдим…
Бу бир или сян мяня багышладын… Сян багышладын! – Башыны йаваш - йаваш Равикя тяряф
дёндярди. –Нийя мян сянин йанында галмадым, Рафик? !
– Гюнах мяндя олду, Жоан…
– Йох… гюнах… билмирям….
Гюняшин гызылы шяфягляри пянджяряни дёйюрдю. Пярдяляр салынмышды, анджаг ишыг йан -
йёрясиндян ичяри долурду. Жоан дярманын тясириндян йарыйухулу иди. Аввялки
Жоандан нишаня галмамышды. Эля бил, бир - ики саатын ичиндя адж джанаварлар ону дидиб  парчаламышды. Бядяни адйалын алтында йумага дёнмюшдю, мюгавимят хисси сёнюб
гетмишди. Гах йатыр, гах айылыр, гах хушуну итирир, гах да лап айдынджа данышырды.
Агрылар кяскинляшмишди. Зарымага башлады. Равик ийня вурду.
– Башым… – О мызылданды. – Йаман агрыйыр…
Бир аз кечяндян сонра йеня данышмага башлады:
– Ишыг… Чохдур… Гёзюм гамашыр…
Равик гедиб жалюзю ашагы бурахды, пярдяни кип чякди. Отаг гаранлыглашды. Гайыдыб
чарпайынын йанында отурду.
Жоанын додаглары тярпянди:
– Ня чох чякди… Дёзя билмирям, Равик…
– Бир - ики дягигя дя дёз.
Жоан сакитляшди. Голлары адйалын устюня дюшмюшдю.
– Сяня… чох шей… демялийям…
– Сонра дейярсян, Жоан.
– Йох… инди…. Гедж олар… Чох шейи баша… салардым…
– Мяня эля гялир, лазым оланлары билирям, Жоан!
– Билирсян…?
– Дейясян…
Равик бирдян онун бядянинин гыдж олдугуну гёрдю. Хяр ики гычыны ифлидж вурмушду.
Инди дя голларыны… Синяси хяля галхыб - дюшюрдю.
– озюн билирсян… мян хямишя… сянинля…
– Билирям, Жоан!
– Галанлар.. . Хамысы.. . Бош шей.. . Иди.. .
– Хя, билирям.. .
Жоан дурухду. Гюджля няфяс алырды.
– Гярибядир.. . –дейя лап астадан пычылдады. –Севян адам да… олярмиш.. .
Равик она тяряф айилди. Инди бир гаранлыг галмышды, бир дя Жоанын сифяти.. .
– Сяня.. . Йахшы.. . Олмадым.. . –Жоан пычылдады.
– Сян мяним хяйатым идин!
– Мян.. . Истяйирям.. . Аллярими.. . Сяни гучагламаг.. . Истяйирям.. . Голларым.. .
галхмыр.. .
Равик гёрдю ки, о бютюн варлыгы иля голларыны галдырмаг истяйир.
– Сян мяним голларымын арасындасан, –деди. –Мян дя сянин.. .
Жоан бир анлыга хеч няфяс дя чякмяди. Гёзляри йумулмушду, онлары ачды. Бябякляри
бёйюмюшдю. Равик билмяди, Жоан ону гёрюр, йа йох.. .
– Ти амо! (отуз ) – дейя пычылдады.
О, инди ушаглыг чагларынын дилиндя данышырды. Эля йорулмушду ки, башга дилдя даныша
билмязди. Равик онун хярякятсиз аллярини овджуна алды. Санки, ичиндя няся гырылыб
дюшдю.
– Сян мяня хяйат вердин, Жоан! – Бу сёзляри узаглара зиллянмиш гёзляря дейирди. –
Сян мяня хяйат вердин! Мян даш кими бир шей идим.. . Мяни йашадан сян олдун!
– Ми ами? (отуз бир )
Бу суал, бютюн гюню ойнайыб алдян дюшмюш ушагы йатмаг учюн йериня узаданда
верилян суал иди.. .  – Севмяк нядир ки, Жоан? Йох, севмяк чох аздыр.. . Бу бирджя тяряфидир.. . Дярйадан
бир дамладыр.. . Агадждан бир йарпагдыр.. . О, нядир ки!
–Соно стата.. . Семпре джон те (отуз ики )…
Равик онун алляриндян тутмушду. О аллярдян ки, артыг хеч ня хисс элямирди.. .
– Сян дя хямишя мянимля олмусан, –деди вя хисс элямяди ки, бирдян - биря алманджа
данышмага башлады. –Сян хямишя мянимля олмусан.. . Севяндя дя, нифрят эдяндя дя,
биганя галанда да.. . Хямишя эля олуб. Сян хямишя гялбимдя олмусан.. .
Бу вахта кими бир - бири иля аджняби диллярдя данышмышдылар. Инди биринджи дяфя, хеч
биринин дя хябяри олмадан, хяря оз ана дилиндя данышырды. Сёзлярин бянд - бяряси
дагылмышды вя бир - бирини хямишякиндян дя йахшы баша дюшюрдюляр.
– Баджиами…(отуз уч )
Равик онун од тутуб алышан гупгуру додагларындан опдю.
– Сян хямишя мянимля олмусан, Жоан, хямишя.. .
– Соно стата… пердута… сенза ди те…(отуз дёрд )
– Мян дя сянсиз йетим галардым. Сян мяним гёзюмюн ишыгы идин.. . Хяйатымын ширини
дя сян олдун, аджысы да.. . Сян мяни гяфлят йухусундан ойатдын, хям озюню мяня
багышладын, хям дя мяни озюмя гайтардын!
Жоан бир нечя дягигя хярякятсиз галды. Равик онун узюня бахды. Бютюн азалар
олмюшдю, йашайан тякджя гёзляри, додаглары вя бир дя няфяси иди. Билди ки, ифлидж йаваш -
йаваш няфяс теллярини дя вурур.. . Даха даныша билмяди, тянгняфяс олду, дишляри
шаггылдады, уз - гёзю айилди. Олюмля дёйюшюрдю. Богазы гыдж олмушду, няся демяк
истяди, додаглары титряди. Сонра хырылдады.. . Дяхшятля хырылдады вя ахыр ки, сяс чыхды:
– Кёмяк эля! Кёмяк! Инди.. .
Ийня алиндя хазыр иди.. .
Ону йаваш - йаваш, азаб чякя - чякя, богула - богула олмяйя гоймазды! Бош йеря нийя
язаб чяксин! Инди ону йалныз вя йалныз агрылар гёзляйирди! Ким билир, нечя саат
чякярди.. .
Жоанын кирпикляри тярпянди. Сонра сакитляшди. Додаглары йумулду. Няфяси дя
дайанды.. .
Равик гедиб пярдяляри гери чякди, жалюзю галдырды. Жоанын йанына гайытды. О донмуш
сифят хеч демяздин Жоанындыр.. .
Гапыны баглайыб, гябул отагына гетди. Эжени хястялик тарихчялярини вярягляйирди.
– Он икинджи палатадакы хястя олдю, Эжени.
О, гёзлярини кагызлардан айырмадан башыны тярпятди.
– Доктор Вебер отагындадыр?
– Дейясян.. .
Равик дяхлизля гедяндя гёрдю ки, бязи отагларын гапысы ачыгдыр. Веберин отагына
тяряф аддымлады.
– Он икинджи палатадакы хястя олдю, Вебер. Полися хябяр веря билярсиниз.
Вебер хеч башыны да галдырмады:
– Полисин инди бундан да ваджиб ишляри вар.. .
– Ня?
Вебер «Матйен» гязетинин хюсуси бурахылышына ишаря этди. Алман гошунлары Полшайа
гирмишди.
– Назирликдян дедиляр ки, мюхарибя элан олунаджаг.   Равик гязети йериня гойду:
– Башлады, Вебер.. .
– Бяли! Бу да сону! Йазыг Франса.. .
Равик бир аз да отурду. Хяр шей даха оз мянасыны итирмишди.
– Тякджя Франса дейил.. . Чох шейдир, Вебер.. .
Вебер дёйюкя - дёйюкя онун узюня бахды:
– Мяним учюн Франса демякдир. Мягяр бу аздыр?
Равик джаваб вермяди.
– Нейлямяк фикриндясиниз? –дейя бир аздан сорушду.
– Билмирям. Йягин ки, оз полкума геджядяйям. Бура да, о, гейри - мюяййян тярздя
алини йеллятди – кимяся галар.. .
– Хеч кяся вермяйин. Мюхарибядя госпитал чох лазым олур. Сизи апармазлар.
– Галмаг истямирям.
Равик атрафына бахды:
– Бу гюн бурада ахырынджы гюнюмдюр, –деди. –Мяня эля гялир, хяр шей гайдасындадыр.
Ушаглыгдан элядийимиз тяшрих мювяффягиййятли олду, од кисясини кясдийимиз дя
сагалыр. Хярчянгя аладж йохдур, тязядян тяшрих элямяйин ня мянасы? ! Вяссалам.. .
– Нийя? –Вебер йоргун - йоргун диллянди. –Нийя ахырынджы гюнюнюз олур?
– Мюхарибя олан кими бизи хябс эдяджякляр. –Равик гёрдю ки, Вебер няся демяк
истяйир, анджаг имкан вермяди. –Гялин мюбахися элямяйяк. Олмалыдыр вя она гёря дя
оладжаг!
Вебер отурду:
– Даха хеч ня дейя билмярям. Бялкя дя, эля оладжаг. Йа да бизимкиляр мюхарибя
элямяди, тяслим олду.. . Билмяк олмаз.. .
Равик айага дурду:
– Тутулмасам, ахшам гяляджяйям. Сяккиздя.
– Олду.
Равик чыхды. Гябул отагында актйору гёрдю. Ону тамам унутмушду. Киши ону
гёрян кими сычрайыб галхды:
– Вязиййяти неджядир?
– олдю.
Киши дёйюкя - дёйюкя галды:
– олдю?! –Юряйини тутуб сянтирляди.
«Аджлафын артистлик элямяйиня бах! –Равик уряйиндян кечирди. –Йягин, буна охшар
роллары чох ойнайыб, оз башына гяляндя дя рола гирир. Анджаг, бялкя дя, догрудан,
юряйи агрыды, сянятиндян гялян жестляр ися онун хягиги изтирабларыны беля гюлюндж хала
салыр.. . »
– Ону гёря билярям?
– Ня учюн?
– Она бир дя бахмалыйам! –Киши аллярини уряйинин устюня гойду. Алиндя ипяк лентли
ачыг гяхвяйи шлйапа тутмушду. –Баша дюшюн! Мян.. .
Онун гёзляри йашарды.
– Бура бахын, – Равикин сябри тюкянди, – йахшысы будур, рядд олун! О олюб, тязядян
дирилдя билмязсиниз. О изтирабларынызы да озюнюзя сахлайын! Джяхянням олун! Хеч
кимин марагы йохдур ки, сизя бир ил иш кяссинляр, йа да рухи хястя кими бурахсынлар.. .  Онсуз да бир нечя илдян сонра аля гятирмяк учюн башга гадынларын йанында бунунла
ойюняджяк, «мян, мян» дейяджяксиниз! Рядд олун, ахмагын бири ахмаг!
Актйору гапыйа тяряф итяляди. О, бир аз дартынды.. . Гапыйа чатанда гери дёндю:
– Дашюрякли аджлаф! Салес боджхес!
Кючяляр адамла долу иди. Онлар дястя - дястя йыгышыб хярисликля реклам - гязетин тез - тез
гачан хярфлярини изляйирдиляр. Равик Люксембург паркына гетди. Тутулмамышдан
габаг бир нечя саат тяк галмаг истяйирди.
Баг бомбош иди вя гызмар август гюняшинин телляриня бюрюнмюшдю. Агаджлар артыг
пайыз няфясини дуйурду. Анджаг бу няфясдян солгунлуг дейил, йетгинлик атри гялирди.
Гюняшин озю дя гызылы - мави рянгя чалырды вя дейярдин, йайын сонунджу ипяк
байрагыдыр.
Равик чох отурду. Гёрдю ки, гюняшин рянги дяйишир, кёлгяляр узанмага башлайыр.
Билирди ки, азадлыгын сон саатларыдыр. Мюхарибя элан эдиляндян сонра
«Интернасионал»ын сахибяси даха хеч кяси сахлайа билмяйяджяк. Роланданы хатырлады.
Даха о да кёмяк эляйя билмязди. Хечджя кяс.. . Бир йана гачмаг истяся дя, джасус
кими тутуларды.. .
Ахшам дюшяня кими отурду. Кядярли дейилди. Кечмиш хатиряляр бир - бир гялиб гёзляри
онюндян кечди. Сурятляр вя илляр.. . Лап ахырда да Жоанын донмуш сифяти.. .
Саат йеддидя дурду. Билирди ки, бу гаранлыг паркдан гетмяк, азадлыгын сон
саатларындан айрылмаг демякдир. Эля кючяйя чыхан кими гязетлярин хюсуси бурахылыш
нёмрялярини алды. Мюхарибя элан эдилмишди!
Бистролардан бириня гирди, бир аз отурду. Анджаг ичяридя радио йох иди. Сонра
хястяханайа йолланды. Вебер онун габагына гялди:
– Гейсяр кясийи элямяк лазымдыр. Индиджя гятирибляр. Эляйярсиниз?
– Албяття!
Палтарыны дяйишмяйя гетди. Йолда Эженийя раст гялди. О, Равики гёряндя дурухду.
– Дейясян, мяни даха гёзлямирдиниз, Эжени?
– Хейр.. . – дейя гыз ону гярибя нязярлярля сюздю, сонра тялясик йанындан кечиб гетди.
Гейсяр гясийи Равик учюн су ичмяк кими бир шей иди вя алюстю эляди. Бир нечя дяфя
Эженинин бахышларыны оз узяриндя дуйду. Чох тяяджджюблянди. Гёрясян, нийя беля
бахырды? !
Чага чыгырды. Ону йудулар. Равик кёрпянин гыпгырмызы сифятиня, хырдаджа алляриня
бахды. «Биз бу дюнйайа тябяссюмля гялмирик! » – дейя уряйиндян кечирди. Чаганы
тибб баджысына верди. Оглан иди.. .
– Ким билир, хансы мюхарибя учюн дюнйайа гялиб.. . –дейя Равик йуйунмага башлады.
Вебер дя онунла йанашы аллярини йуйурду.
– Равик, агяр, догрудан да, сизи хябс этсяляр, йеринизи мяня билдирмяйяджяксиниз?
– Башынызы нийя бялайа салырсыныз, Вебер? Инди мяним кими адамлардан узаг
гязсяниз, йахшыдыр.
– Нийя? Она гёря ки, алмансыныз? Сиз гачгынсыныз.. .
– Бяс билмирсиниз ки, гачгынларын асгиси хямишя тюстюлю олур? Онлар вятянляри учюн
сатгын, гяриб олкядя ися хямишя аджняби сайылырлар.
– Бунун мяня дяхли йохдур. Истядийим одур ки, сизи лап тез бурахсынлар. Мяни шахид
кими гёстяря билярсиниз.  – Йахшы! – дейян Равик билирди ки, буну хеч вахт элямяйяджяк. –Хякимя хяр йердя иш
вар. – О, аллярини гурулады. – Сиз мяня йахшылыг этмяк истяйирсиниз? Эля ися Жоан
Мадунун дяфни иля мяшгул олун. Мян чатдыра билмярям.
– Архайын олун! Озгя ня кёмяк лазымдыр? Бялкя, мирас мясяляси вя йа.. .
– Бунунла полис мяшгул олар. Хеч билмирям онун гохуму вар, йа йох.. . Бу, о
гядяр дя ваджиб дейил.. .
Равик палтарыны дяйишди.
– Алвида, Вебер. Сизинля ишлямяк чох хош иди.
– Алвида, Равик. Ахырынджы тяшрихин пулу да галыб.. .
– Гойун галсын, дяфн учюн лазым оладжаг. Йери гялмишкян, бахадыр, инди пул да
верярям.
– О барядя сёхбят ола билмяз, Равик! Гятиййян.. . Харада дяфн этдирим?
– Билмирям. Хансы гябиристанлыг олур, олсун.. . Инди адыны, унваныны йазарам.
Равик онлары хястяхананын хагг - хесаб кагызларындан бириня йазыб, Веберя узатды.
Вебер ону алыб, устюндя гюмюшдян гойун шякли хякк олунмуш бюллур басманын
алтына гойду.
– Олду, Равик! Чох гюман ки, бир - ики гюня мян дя гедярям. Сизсиз бу джюр тяшрихляр
эляйя билмярик.
О, Равикля бирликдя чыхды. Равик Эжени иля дя саголлашды:
– Алвида, Эжени.
– Алвида, мюсйё Равик.. . –О, Равики диггятля сюздю. – Мехманханайа гедирсиниз?
– Бяли. Ня олуб ки?
– Ах, хеч ня.. . Эля билирдим.. .
Гаш гаралмышды. Мехманхананын габагында бир йюк машыны дайанмышды.
– Равик!
Морозов йахындакы эвлярдян биринин гириш гапысындан чыхды.
– Борис? !
– О харабайа полис гялиб.
– Билирям.. .
– Иван Клугенин вясигяси йанымдадыр. О олмюш русу дейирям. Ил йарым вахты галыб.
«Шяхризад»а гедяк, шякилляри дяйишяк. Айры мейханада рус мюхаджири кими
галарсан.. .
Равик башыны булады:
– Бёйюк рисг олар, Борис. Мюхарибядя сахта сяняд гяздирмяк горхулудур. Хеч
олмамасы бундан йахшыдыр.
– Бяс нейлямяк истяйирсян?
– Мехманханайа гедирям.
– Бу, сянин гяти гярарындыр, Равик?
– Хя, гятидир.
– Лянят шейтана! Ким билир, хара гёндяряджякляр.. .
– Хяр халда Алманийайа гёндярмяйяджякляр. Ондан кечди.. . Исвечряйя дя
говмазлар. –Равик гюлюмсяди. –Сон йедди илдя биринджи дяфядир ки, полис бизи хеч йана
гёндярмяйяйяджяк. Беля гиймятя минмяйимиз учюн мюхарибя лазым имиш.. .
– Дейирляр, Лоншанда хябс дюшяргяси ачылыр, –Морозов саггалыны дидишдирди. – Ишя
бах, алман конслагериндян гачмысан ки, гялиб Франса конслагериня дюшясян.. .  – Бялкя дя, тез бурахдылар.
Морозов динмяди.
– Мяндян нигаран галма, Борис. Мюхарибядя хяким чох лазым олур.
– Инди хансы адла тутуладжагсан?
– оз адымла. Ондан бирджя дяфя, озю дя беш ил бундан габаг истифадя элямишям.. . –
Равик бир аз сусандан сонра: – Борис, – деди, –Жоан олдю. Бир киши гюлля иля вурду.
Инди Веберин хястяханасындадыр. Ону дяфн этмяк лазымдыр. Вебер сёз вериб, анджаг
билмирям, чатдыра биляджякми.. . О да гетмялидир. Бу иши бойнуна гётюрярсян? Хеч ня
сорушма, бирджя кялмя «хя» де, вяссалам.
– Хя.
– Йахшы, онда алвида, Борис. Мяним шейляримдян озюня лазым оланы гётюрярсян.
Мяним отагыма кёч.. . Ахы ванна отагындан чох хошун гялярди. Индися гедирям,
алвида.. .
– Тфу!
– Йахшы, мюхарибядян сонра «Фуке» ресторанында гёрюшярик.
– Хансы тяряфдя? «Йелисей чёлляри», йа бешинджи Георг проспекти тяряфдя?
– Бешинджи Георг проспекти тяряфдя. Биз сяфех олмушуг, Борис. Бурну фыртыглы гяхряманлара
бах! Алвида, Борис!
–Тфу! Хеч адам кими дя гёрюшюб айрыла билмирик. Йахын гял, ахмаг!
Морозов Равикин узюндян опдю. Саггалы Равикин узюню далады. Морозовдан гара
тянбяки гохусу гялирди. Биртяхяр дёздю.. .
Равик мехманханайа йолланды.. .
Мюхаджирляр «катакомба»йа йыгышмышдылар. «Илк христианлара охшайырлар, – дейя Равик
уряйиндян кечирди. – Илк авропалылар.. . »
Сюни палманын алтындакы столун архасында мюлки палтарда бир киши отуруб, онлары гейд
эдирди. Ики полис дя гапыны горуйурду. Анджаг гачмаг истяйян йох иди.. .
– Паспортунуз вар? – дейя мямур Равикдян сорушду.
– Хейр.
– Башга сянядляриниз неджя?
– Хейр.
– Бурада гизли йашайырсыныз?
– Бяли.
– Ня учюн?
– Алманийадан гачмышам. Бизя сяняд вермирляр.
– Фамилийаныз?
– Фрезенбург.
– Адыныз?
– Людвиг.
– Йяхудисиниз?
– Хейр.
– Сянятиниз?
– Хяким.
Киши хамысыны йазды.
– Хяким? – дейя киши баладжа бир кагыз парчасыны гёзляриня йахынлашдырды. –Равик адлы
хяким танымырсыныз?  – Хейр.
– О да бурада галыр. Мялуматымыз вар.. .
Равик диггятля кишийя бахды. «Эжени! »–дейя уряйиндян кечирди. Мехманханайа
гайытдыгыны сорушду! Она раст гяляндя дя чох хейрятлянди! Мятбяхин гапысында
дайанмыш сахибя дя диллянди:
– Сизя дедим ки, бурада эля адам йашамыр.
– Сиз данышмайын! – дейя мямур онун сёзюню кобудлугла кясди. – Онсуз да
полисдян хябярсиз бу гядяр адам сахладыгыныза гёря джяза аладжагсыныз.
– Мян бунунла фяхр эдирям. Инсанпярвярлийя гёря джяза верирлярся, эйби йохдур, гой
версинляр.
Мямур, санки, йеня няся демяк истяди, анджаг динмяйиб, алини йеллятди. Сахибя
тякяббюрля она бахды. Алагяляри гениш иди, хеч нядян горхусу йох иди. Мямур
Равикя тяряф дёндю:
– Шейляринизи йыгышдырын. Озюнюзля дяйишяк, бир гюнлюк дя йемяк гётюрюн. Варса,
адйал да гётюрюн.
Она бир полис дя гошдулар. Отагларын чоху ачыг иди. Равик чохдан габлашдырыб хазыр
сахладыгы чамаданы вя адйалы гётюрдю.
– озгя хеч ня гётюрмяйяджяксиниз? –дейя полис сорушду.
– Хеч ня.
– Бунлар галыр?
– Галыр.
– Бу да? –дейя полис чарпайынын йанындакы столун устюня гойулмуш баладжа мадонна
фигуруну гёстярди. Буну о вахт Жоан «Интернасионал»а гёндярмишди.. .
– Бу да.. .
Ашагы дюшяндя элзаслы Кларисса она бир баглама узатды. Равик гёрдю ки, бу
багламадан хамыда вар.
– Йемякдир, – сахибя диллянди. – Адж галмайын.. . Билирям ки, гетдийиниз йердя хяля
хеч ня хазырламайыблар.. .
Сахибя гядж нязярлярля мямуру сюздю. О да хирсля:
– Аз данышын! –деди. –Мюхарибяни мян башламамышам…
– Бунлар да башламайыб.
– Мяни нийя беля гараламысыныз?! –Мямур йанындагы полися тяряф дёндю: –Гуртарды?
Апарын.
Кёлгяйя охшайан дястя хярякятя гялди. Равикин гёзляри «мятбяхбёджяйи» дейя
гышгыран гадынла ариня саташды. Киши бир али иля арвадынын голундан тутмушду вя о бири
алиндя дя ики чамадан апарырды. Бири алиндя, бири дя голтугунда.. . Бир чамаданы да
ушаг сюрюйюрдю. Киши имдад диляйян нязярлярля Равикя бахды. Равик башыны тярпятди:
– Ийня - дярман гётюрмюшям, –деди. –Горхмайын.
Онлар йюк машынына миндиляр. Мотор угулдады, машын тярпянди. Сахибя гапыда
дайаныб ал эляйирди.. .
— Хара гедирик? – дейя кимся полисдян сорушду.
– Билмирям.
Равик, Розенфелд вя йаланчы Арон Голдбергля йанашы дайанмышды. Розенфелдин
ялиндя футлйар, онун ичиндя дя Сезанла Гоген варды. О, няйися уряйиндя.
хесаблайырды.  – Испанийа визасынын вахты.. . – дейя сёзя башлайан Розенфелд нядянся дурухду,
сонра давам этди: – Кор йапалаг арадан чыхды.. . Маркус Майери дейирям.. . Дюнян
Америкайа гетди.
Машын силкялянирди, хамысы бир - бириня гысылмышды, хеч бири дя данышмырды.. .
Тини бурулдулар. Равик гёрдю ки, фаталист Зайденбаум да бурададыр. Бюзюшяряк бир
гюнджя чякилмишди вя:
– Йеня йоллардайыг, –деди.
Равик джибляриндя сигарет ахтарды, анджаг тапмады. Йадына дюшдю ки, чамаданда
чохдур.
– Элядир, –деди. –Инсан чох шейя дёзя билир.. .
Машын Ваграм проспектиндян кечиб этуал мейданына чыхды. Хеч йердя ишыг
йанмырды. Мейдан зюлмятя бюрюнмюшдю. Эля гаранлыг иди ки, хеч «Зяфяр тагы» да
гёрюнмюрдю.. .

- Шарлардан абяди йадигар (фран).
- Алчаг аджнябиляр (фран).
- Йашасын (испан)
- Гялйаналты (фран. )
- Чяхрайы чахыр (фран. )
- Азизим (фран. )
- Паштет нёвю
- Христианларын суал - джаваб шяклиндя олан дини китабы.
- «Сарышын севгилимя» (фран. )
- Парис ахшам гязети.
- Йенилмяз.
- Мяня мяхяббятдян данышын (франс. )
- Геджяниз хейря галсын (итал. ).
- «Ахырынджы валс» (фран. )
- Афсаняйя гёря, Балтик дянизиндя батмыш шяхяр.
- Аралыг дянизинин сахили иля Нитсадан Генуйайа гедян йол.   - Бейнялхалг сюни дил.
- Парис хябярляри (франс).
- Ингилис кралларынын таджындакы брилйант. Дюнйада ан бёйюк брилйант дашларындан
биридир.
- «Гёзляйяджяйям» (фран. )
- Кюбар нясля мянсуб олдугуну гёстярир.
- «Одлу хач»–Франсада фашист тяшкилатынын ады.
- «Гёзляйяджяйям» (франс).
- Кился дя бюрюнмюш ай ишыгына
- «Гёрюш эви» (франс. )
- Мурдар алман! (фран. )
- Мурдар гачгынлар (фран. )
- Мурдар йяхудиляр (фран. ).
- Кеф, (инг. ).
- Севирям сяни! (итал. ).
- Мяни севирсян? (итал. ).
- Мян хямишя сянинля идим… (итал. ).
- Мяни оп… (итал. )
- Сянсиз… мян йашайа билмяздим. (итал. ).      Эрих Мария Ремарк
Триумфальная арка
Перевод с немецкого Б. Кремнева и И. Шрайбера.


Один.

Женщина шла наискосок через мост прямо на Равика. Она шла быстро, но каким то нетвердым шагом. Равик заметил ее лишь тогда, когда она оказалась почти рядом. Он увидел бледное лицо с высокими скулами и широко поставленными глазами. Это лицо оцепенело и походило на маску, в тусклом свете фонаря оно казалось безжизненным, а в глазах застыло выражение такой стеклянной пустоты, что Равик невольно насторожился.
Женщина прошла так близко, что едва не задела его. Он протянул руку и схватил ее за локоть. Она пошатнулась и, вероятно, упала бы, если бы он ее не удержал.
Равик крепко сжал руку женщины.
— Куда вы. — спросил он, немного помедлив. Женщина смотрела на него в упор.
— Пустите! — прошептала она.
Равик ничего не ответил. Он по прежнему крепко держал ее за руку.
— Пустите меня! Что это. — Женщина едва шевелила губами.
Равику казалось, что она даже не видит его. Она смотрела сквозь него, куда то в пустоту ночи. Просто что то помешало ей, и она повторяла одно и то же:
— Пустите меня!
Он сразу понял, что она не проститутка и не пьяна. Он слегка разжал пальцы. Она даже не заметила этого, хотя при желании могла бы легко вырваться.
Равик немного подождал.
— Куда же вы, в самом деле. Ночью, одна, в Париже. — спокойно спросил он еще раз и отпустил ее руку.
Женщина молчала, но с места не сдвинулась. Раз остановившись, она, казалось, уже не могла идти дальше.
Равик прислонился к парапету моста. Он ощутил под руками сырой и пористый камень.
— Уж не туда ли. — Он указал вниз, где, беспокойно поблескивая в сероватой мгле, текла Сена, набегая на тени моста Альма.
Женщина не ответила.
— Слишком рано, — сказал Равик. — Слишком рано, да и слишком холодно. Ноябрь.
Он достал пачку сигарет, затем нашарил в кармане спички. На картонке их оказалось всего две. Слегка наклонившись, он прикрыл ладонями пламя от легкого ветра с реки.
— Дайте и мне сигарету, — бесцветным голосом произнесла женщина.
Равик выпрямился и показал пачку.
— Алжирские. Черный табак. Его курят солдаты Иностранного легиона. Пожалуй, для вас слишком крепок. Других нет.
Женщина покачала головой и взяла сигарету. Равик поднес ей горящую спичку. Она сделала несколько глубоких затяжек. Равик бросил спичку через парапет. Словно маленькая падающая звезда, спичка пролетела сквозь тьму и погасла, достигнув воды.
На мост медленно въехало такси. Шофер остановил машину, посмотрел на них, немного выждал и двинулся дальше, вверх по мокрой, поблескивающей в темноте авеню Георга Пятого.
Внезапно Равик почувствовал, как сильно он устал. Весь день напролет он работал и, придя домой, не мог уснуть. Тогда он вышел на улицу — хотелось выпить. И теперь, в промозглой сырости глубокой ночи, он чувствовал неодолимую усталость.
Равик посмотрел на женщину. Почему, собственно, он ее остановил. С ней что то стряслось, это было ясно. Но ему то какое дело. Мало ли он встречал женщин, с которыми что то случалось, особенно ночью, особенно в Париже. Сейчас это ему было безразлично, он хотел лишь одного — спать.
— Ступайте домой, — сказал Равик. — Что вам здесь делать в такое время. Еще, чего доброго, не оберетесь неприятностей.
Он поднял воротник, намереваясь уйти. Женщина смотрела на него непонимающими глазами.
— Домой. — повторила она.
Равик пожал плечами.
— Домой, к себе на квартиру, в отель — куда угодно. Неужели вам хочется попасть в полицию.
— В отель! О Боже! — проговорила женщина. Равик остановился. Опять кому то некуда идти, подумал он. Это следовало предвидеть. Всегда одно и то же. Ночью не знают, куда деваться, а утром исчезают прежде, чем успеешь проснуться. По утрам они почему то знают, куда идти. Вечное дешевое отчаяние
— отчаяние ночной темноты. Приходит с темнотой и исчезает вместе с нею. Он бросил окурок. Да разве он сам не сыт всем этим по горло.
— Пойдемте куда нибудь, выпьем рюмку водки, — сказал он.
Так проще всего — расплатиться и уйти, а там пусть сама позаботится о себе.
Женщина сделала неверное движение и споткнулась. Равик снова поддержал ее.
— Устали. — спросил он.
— Не знаю. Наверно.
— Настолько, что не можете спать.
Она кивнула.
— Это бывает. Пойдемте. Я провожу вас.
Они пошли вверх по авеню Марсо. Женщина тяжело опиралась на Равика — опиралась так, будто каждую минуту боялась упасть.
Они пересекли авеню Петра Сербского. За перекрестком улицы Шайо, вдали, на фоне дождли— вого неба возникла зыбкая и темная громада Триумфальной арки.
Равик указал на освещенный узкий вход, ведущий в маленький погребок.
— Сюда… Тут что нибудь да найдется.

Это был шоферский кабачок. За столиком сидело несколько шоферов такси и две проститутки. Шоферы играли в карты. Проститутки пили абсент. Они смерили женщину быстрым взглядом и равнодушно отвернулись. Одна, постарше, громко зевнула, другая принялась лениво подкрашивать губы. В глубине зала совсем еще юный кельнер, с лицом обозленной крысы, посыпал опилками каменные плитки и подметал пол. Равик выбрал столик у входа. Так было удобнее: скорее удастся уйти. Он даже не снял пальто.
— Что будете пить. — спросил он.
— Не знаю. Все равно.
— Два кальвадоса, — сказал Равик кельнеру в жилетке и рубашке с засученными рукавами. — И пачку сигарет «Честерфилд».
— У нас только французские.
— Что ж. Тогда пачку «Лоран», зеленых.
— Зеленых нет. Только синие.
Равик разглядывал руку кельнера, на ней была вытатуирована голая женщина, шагающая по облакам. Перехватив его взгляд, кельнер сжал кулак и напряг мускулы. Женщина непристойно задвигала животом.
— Значит, синие, — сказал Равик.
Кельнер осклабился.
— Может, еще найдется пачка зеленых. — И удалился, шаркая туфлями.
Равик посмотрел ему вслед.
— Красные шлепанцы, — проговорил он, — и красотка, исполняющая танец живота! Похоже, он служил в турецком флоте.
Женщина положила руки на стол. Казалось, ей больше никогда их не поднять. Руки были холеные, но это еще ни о чем не говорило. Впрочем, не такие уж они были холеные. Равик заметил, что ноготь на среднем пальце правой руки, по видимому, надломился и был оторван, не подпилен. Лак местами сошел.
Кельнер принес рюмки и пачку сигарет.
— «Лоран», зеленые. Все таки нашлась одна пачка.
— Так я и думал. Вы служили на флоте.
— Нет. В цирке.
— Еще лучше. — Равик подал женщине рюмку. — Вот, выпейте. Ночью кальвадос — самое подходящее. А может, хотите кофе.
— Нет.
— Выпейте залпом.
Женщина кивнула и выпила. Равик разглядывал ее. Потухшее лицо, блеклое и почти без всякого выражения. Полные, но бледные губы, их очертания словно стерлись, и только волосы естественно золотистого цвета были очень хороши. Она носила берет. А из под плаща виднелся синий английский костюм, сшитый у хорошего портного. Но зеленый камень в перстне был слишком велик, чтобы не быть фальшивым.
— Еще рюмку. — спросил Равик.
Женщина кивнула.
Он подозвал кельнера.
— Еще два кальвадоса. Только рюмки побольше.
— И налить побольше.
— Да.
— Значит, два двойных кальвадоса.
— Угадали.
Равик решил быстро выпить свою рюмку и уйти. Ему было скучно, и он очень устал. Вообще же он умел терпеливо переносить превратности судьбы: за плечами сорок лет беспокойной и переменчивой жизни. Ситуации вроде этой были ему не в новинку. Он жил в Париже несколько лет, страдал бессонницей и ночами часто бродил по городу — поневоле приходилось видеть всякое.
Кельнер принес заказанное. Равик осторожно поставил перед женщиной рюмку яблочной водки, пряной и ароматной.
— Выпейте еще. Толку, конечно, будет мало, зато согревает. И что бы с вами ни случилось — ничего не принимайте близко к сердцу. Немногое на свете долго бывает важным.
Женщина подняла на него глаза, но к рюмке не прикоснулась.
— Нет, это и в самом деле так, — сказал Равик. — Особенно если дело происходит ночью. Ночь многое усложняет.
Женщина по прежнему смотрела на него.
— Незачем меня утешать, — наконец проговорила она.
— Тем лучше.
Равик поискал глазами кельнера. Хватит. Ему это надоело, он хорошо знал таких женщин. Вероятно, из русских эмигрантов, подумал он.
Стоит им где нибудь пристроиться и слегка захмелеть, как сразу же переходят на категорический тон.
— Вы русская.
— Нет.
Равик расплатился и встал, собираясь проститься. Сразу же встала и женщина. Она сделала это молча, как нечто само собой разумеющееся. Равик нерешительно взглянул на нее. Ладно, подумал он. Проститься можно и на улице.
Начался дождь. У входа Равик остановился.
— Вам куда.
Он решил, что пойдет в противоположном направлении.
— Не знаю. Куда нибудь.
— Где вы живете.
Женщина вздрогнула.
— Туда я пойти не могу. Нет! Не могу! Только не туда!
В ее глазах внезапно появилось выражение дикого страха. Ссора, подумал Равик. Разругалась с му— жем и убежала из дому. Завтра днем одумается и вернется.
— Разве вам не к кому пойти. К какой нибудь знакомой. Отсюда можно позвонить.
— Нет. Не к кому.
— Но ведь надо же где то переночевать. Нет денег на отель.
— Есть.
— Так пойдите в любой отель. Их тут много.
Женщина молчала.
— И все таки где то вам надо переночевать, — сказал Равик, теряя терпение. — Нельзя же оставаться на улице, под дождем.
Женщина застегнула плащ.
— Вы правы, — сказала она, словно наконец решилась на что то. — Вы совершенно правы. Спасибо. Больше обо мне не беспокойтесь. Где нибудь устроюсь. Спасибо. — Она зажала в кулаке углы воротника. — Спасибо за все.
Женщина исподлобья смотрела на Равика глазами, полными муки, тщетно силясь улыбнуться; затем, торопливо и неслышно ступая, ушла в дождь и туман.
С минуту Равик не двигался с места.
— Черт возьми, — растерянно и нерешительно пробормотал он.
Равик не понимал, как и почему так получилось, — горестная ли улыбка, взгляд, или пустынная улица, или ночь… Но он понимал, что нельзя так вот просто отпустить эту женщину; там, в тумане, она вдруг показалась ему заблудившимся ребенком.
Равик догнал ее.
— Пойдемте со мной, — сухо сказал он. — Что нибудь придумаем.
Они вышли на площадь Этуаль. Она раскинулась перед ними в струящейся серой мгле, величественная и бесконечная. Туман сгустился, и улиц, лучами расходившихся во все стороны, не было видно. Видна была только огромная площадь с висящими тут и там тусклыми лунами фонарей и ка— менным сводом Триумфальной арки, огромной, терявшейся в тумане; она словно подпирала унылое небо и защищала собой сиротливое бледное пламя на могиле Неизвестного солдата, похожей на последнюю могилу человечества, затерянную в ночи и одиночестве.
Они пересекли площадь. Равик шел быстро. Он слишком устал, чтобы думать. Рядом с собой он слышал неуверенные и громкие шаги женщины, она шла молча, понурившись, засунув руки в карманы плаща, — маленький огонек чужой жизни. И вдруг в позднем безлюдье площади она на какой то миг показалась ему странно близкой, хотя он ничего о ней не знал или, быть может, именно потому. Она была ему чужой. Впрочем, и он чувствовал себя везде чужим, и это странным образом сближало — больше, чем все слова и притупляющая чувства долголетняя привычка.
Равик жил в небольшом отеле в переулке за площадью Терн, неподалеку от авеню Ваграм. Это было довольно обветшалое здание. Новой была только вывеска над входом — «Отель „Энтернасьональ"“.
Равик нажал кнопку звонка.
— Есть свободный номер. — спросил он парня, открывшего дверь.
Тот вытаращил заспанные глаза.
— Портье нет на месте, — наконец проговорил он, запинаясь.
— Это я и сам вижу. Я спрашиваю, нет ли свободного номера.
Парень недоуменно пожал плечами. Он видел, что Равик пришел с женщиной, но не понимал, зачем ему понадобилась еще одна комната. Насколько ему было известно, в подобных случаях достаточно одной.
— Мадам спит. Если я разбужу ее, она меня выгонит, — сказал он и почесал одной ногой другую.
— Ладно. Придется посмотреть самому.
Равик дал парню на чай, взял свой ключ и стал подниматься по лестнице. Женщина шла за ним. Прежде чем открыть свой номер, он взглянул на соседнюю дверь. Обуви перед ней не было. Равик дважды постучал. Никто не откликнулся. Он осторожно нажал на ручку — дверь оказалась на замке.
— Еще вчера эта комната пустовала, — пробормотал он. — Попробуем проникнуть с другой стороны. Хозяйка заперла, наверно, боится, как бы не разбежались клопы.
Равик открыл свою комнату.
— Присядьте. — Он указал на красный диван. — Я сейчас.
Он отворил застекленную дверь, ведущую на узкий балкон, перелез через железную решетку на соседний и попытался открыть дверь. Однако она была заперта. Разочарованный, он вернулся в комнату.
— Ничего не выходит. Раздобыть номер не удалось.
Женщина сидела в уголке дивана.
— Можно мне еще немного побыть здесь.
Равик внимательно посмотрел на нее. Ее лицо словно распадалось от усталости. Казалось, ей не подняться с места.
— Можете остаться.
— Только на минутку.
— Можете даже тут переночевать. Это самое простое.
Женщина будто не слушала его. Она медленно, почти машинально покачала головой.
— Оставили бы меня на улице. А теперь… мне кажется, теперь я не смогу…
— И мне так кажется. Оставайтесь и ложитесь спать. Это самое лучшее. А завтра посмотрим. Женщина взглянула на него.
— Мне бы не хотелось…
— Господи, — сказал Равик. — Да вы ничуть меня не стесните! Сколько раз тут уже ночевали люди, не знавшие, куда им деваться. В этом отеле живут беженцы. Ночные пришельцы здесь никого не удивляют. Ложитесь на кровать. Я устроюсь на диване. Мне не привыкать.
— Нет, нет… я просто посижу. Если только вы разрешите, мне этого вполне достаточно.
— Ну, как хотите.
Равик снял пальто и повесил на вешалку. Потом взял с кровати одеяло с подушкой и придвинул к дивану стул. Он принес из ванной купальный халат и бросил на спинку стула.
— Вот, — сказал он, — все это вам. Могу еще предложить пижаму — она в комоде. Больше я вами не занимаюсь. Если хотите — примите ванну. А мне еще надо кое что сделать.
Женщина покачала головой.
Равик остановился перед ней.
— А плащ все таки снимем, — сказал он. — Насквозь промок. Да и берет тоже. Дайте ка сюда.
Она отдала ему плащ и берет. Он положил подушку на валик дивана.
— Это под голову. Стул — чтобы не свалились во сне. — Равик придвинул стул вплотную к дивану. — А теперь еще туфли… Уж конечно, тоже промокли. Того и гляди, простудитесь. — Он снял с нее туфли, достал из комода пару шерстяных носков и надел ей на ноги. — Так, теперь еще куда ни шло. Даже в самые тяжелые времена надо хоть немного думать о комфорте. Старое солдатское правило.
— Спасибо, — сказала женщина. — Большое спасибо.
Равик прошел в ванную и открыл краны. Вода полилась в умывальник. Он развязал галстук и рассеянно оглядел себя в зеркале. Проницательные, глубоко посаженные глаза; узкое лицо — оно выглядело бы смертельно усталым, если бы не эти глаза; резкие складки, прочерченные от носа к уголкам рта, и неожиданно мягкий рисунок губ, а над правым глазом — длинный, в мелких рубчиках шрам, теряющийся в волосах.
Телефонный звонок всполошил его.
— Черт возьми! — Он и вправду обо всем позабыл. С ним это случалось — полное погружение в собственные мысли. А тут еще эта женщина.
— Иду! — крикнул Равик. — Испугались.
Он снял трубку.
— Что.. . Да. Хорошо… да… конечно… да…
все будет в порядке… да. Где. Хорошо, сейчас же еду. Горячего кофе, и покрепче… да…
Он осторожно положил трубку и, задумавшись, присел на край дивана.
— Мне надо уйти, — сказал он. — Срочно.
Женщина тотчас поднялась. Она слегка качнулась и ухватилась за спинку стула.
— Нет, нет… — Равика тронула эта покорная готовность. — Оставайтесь здесь. Я должен уйти на час другой, не знаю точно на сколько. Непременно оставайтесь.
Он надел пальто. На какой то миг мелькнуло подозрение, но Равик его тотчас же отогнал. Эта женщина не станет воровать. Не из тех. Таких он знал слишком хорошо. Да здесь и украсть то нечего. Равик был уже в дверях, когда женщина спросила:
— Можно мне пойти с вами.
— Нет, никак нельзя. Побудьте здесь. Берите все, что понадобится. Если хотите, ложитесь в постель. Коньяк в шкафу. Спите…
Он повернулся.
— Не выключайте свет, — торопливо проговорила она.
Равик отпустил дверную ручку.
— Боитесь. — спросил он.
Она кивнула.
Он показал на ключ.
— Заприте за мной дверь. Ключ выньте. Внизу есть запасной.
Она покачала головой.
— Не в этом дело. Только, пожалуйста, оставьте свет.
— Ах, вот оно что! — Равик испытующе посмотрел на нее. — Да я и не собирался его выклю— чать. Пусть горит. Мне это знакомо. Было и у меня такое время.
На углу улицы Акаций ему попалось такси.
— Улица Лористон, четырнадцать. Скорее!
Шофер развернулся и поехал по авеню Карно. Когда они пересекали авеню де ля Гранд Арме, справа выскочила маленькая двухместная машина. Столкновение было бы неизбежным, не будь мостовая мокрой и скользкой. Резко затормозившую малолитражку занесло на середину улицы. Такси едва не задело ее радиатором. Легкий автомобиль закружился, как карусель. Это был маленький «рено», за рулем сидел мужчина в очках и черном котелке. При каждом повороте мелькало его бледное возмущенное лицо. Наконец машина перестала вертеться и устремилась в направлении Триумфальной арки, высившейся вдалеке подобно гигантским вратам Аида; «рено» напоминал маленькое зеленое насекомое; из него высовывался бледный кулак, грозивший ночному небу.
Шофер обернулся.
— Видели что либо подобное.
— Да, — ответил Равик.
— Какого черта этот тип в котелке несется ночью как угорелый. Главное дело — котелок напялил!
— Он прав. Ведь он ехал по главной магистрали. Зачем же ругаться.
— Ясно, прав. Потому то я и ругаюсь.
— А что бы вы сделали, если бы он в самом деле был неправ.
— Тоже ругался бы.
— Вижу, вы не прочь отвести душу.
— Но тогда бы я ругался по другому, — заявил шофер, сворачивая на авеню Фош. — С большей уверенностью. Понятно.
— Не совсем. Сбавляйте скорость на перекрестках.
— А я что делаю. Мостовые как маслом смазаны, будь они неладны! А зачем вы, собственно, спрашиваете, если все равно не хотите меня слушать.
— Потому что я очень устал, — нетерпеливо проговорил Равик. — Потому что сейчас ночь. По— тому что, если хотите знать, все мы словно искорки, гонимые неведомым ветром. Езжайте быстрее.
— Вот это другое дело, — заметил шофер и с некоторым почтением коснулся пальцами козырька фуражки. — Теперь все понятно.
У Равика неожиданно мелькнуло подозрение.
— Послушайте, вы русский эмигрант.
— Нет, но в ожидании пассажиров читаю всякую всячину.
Не везет мне сегодня с русскими, подумал Равик. Он откинулся на спинку сиденья. Хорошо бы кофе, подумал он. Горячего, черного. Надеюсь, его хватит. Руки должны быть дьявольски спокойными. В крайнем случае Вебер сделает мне укол. Впрочем, все и так будет в порядке. Он опустил стекло и медленно вдохнул сырой воздух.

Два.

В маленькой операционной было светло, как днем. Комната походила на образцовую бойню. На полу стояли ведра с ватой, пропитанной кровью, вокруг были разбросаны бинты и тампоны, багрово красный цвет торжественно и громогласно бросал вызов безмолвной белизне. Вебер сидел в предоперационной за лакированным стальным столиком и что то записывал; сестра кипятила инструменты; вода клокотала, электрический свет, казалось, шипел, и лишь тело, лежавшее на столе, было ко всему безучастным — его уже ничто не трогало.
Равик принялся мыть руки жидким мылом. Он мыл их с каким то угрюмым остервенением, будто хотел содрать с них кожу.
— Дерьмо! — пробормотал он. — Гнусное, проклятое дерьмо!
Операционная сестра с отвращением посмотрела на него. Вебер поднял голову.
— Спокойно, Эжени! Все хирурги ругаются. Особенно если что нибудь не так. Вам пора бы к этому привыкнуть.
Сестра бросила инструменты в кипящую воду.
— Профессор Перье никогда не ругался, — оскорбленно заявила она. — И тем не менее спас многих людей.
— Профессор Перье был специалистом по мозговым операциям. Тончайшая, виртуозная техника, Эжени. А мы потрошим животы. Совсем другое дело. — Вебер захлопнул тетрадь с записями и встал. — Вы хорошо поработали, Равик. Но что Поделаешь, коли до тебя орудовал коновал.
— Все таки… иногда можно кое что сделать. Равик вытер руки и закурил сигарету. Сестра с молчаливым неодобрением распахнула окно.
— Браво, Эжени, — похвалил ее Вебер. — Вы всегда действуете согласно инструкциям.
— У меня есть определенные обязанности. Я не желаю взлететь на воздух. Здесь спирт и эфир.
— Это прекрасно, Эжени. И успокоительно.
— А некоторые таких обязанностей не имеют. И не хотят иметь.
— Это в ваш адрес, Равик! — Вебер рассмеялся. — Нам лучше всего удалиться. По утрам Эжени весьма агрессивно настроена. А здесь нам все равно больше нечего делать.
Равик взглянул на сестру, имевшую определенные обязанности. Она бесстрашно встретила его взгляд. Очки в никелевой оправе придавали ее пустому лицу выражение полной неприступности. Оба они были людьми, но любое дерево казалось ему роднее, чем она.
— Простите, — сказал он. — Вы правы.
На белом столе лежало то, что еще несколько часов назад было надеждой, дыханием, болью и трепещущей жизнью. Теперь это был всего лишь труп, и человек автомат, именуемый сестрой Эжени и гордившийся тем, что никогда не совершал ошибок, накрыл его простыней и укатил прочь. Такие всех переживут, подумал Равик. Солнце не любит эти деревянные души, оно забывает о них. Потому то они и живут бесконечно долго.
— До свидания, Эжени, — сказал Вебер. — Желаю вам хорошенько выспаться.
— До свидания, доктор Вебер. Спасибо, господин доктор.
— До свидания, — сказал Равик. — Простите меня за ругань.
— Всего хорошего, — ледяным тоном ответила Эжени.
Вебер ухмыльнулся.
— Железобетонный характер!

Над городом вставало серое утро. На улицах погромыхивали машины, собиравшие мусор. Вебер поднял воротник.
— Отвратительная погода! Подвезти вас, Равик.
— Нет, спасибо. Хочу пройтись.
— В такую погоду. Я могу вас подвезти. Нам почти по пути.
Равик отрицательно покачал головой.
— Спасибо, Вебер.
Вебер внимательно посмотрел на него.
— Странно, что вы до сих пор расстраиваетесь, когда кто нибудь умирает у вас под ножом. Ведь вы режете уже пятнадцать лет, и все это вам хорошо знакомо.
— Да, знакомо. Я и не расстраиваюсь.
Вебер стоял перед Равиком, широкий и плотный. Его большое круглое лицо сияло, как спелое нормандское яблоко. На черных подстриженных усах сверкали капли дождя. У тротуара ждал «бьюик». Он тоже сверкал. Сейчас Вебер сядет в машину и спокойно покатит за город, в свой розовый, кукольный домик, с чистенькой, сверкающей женой и двумя чистенькими, сверкающими детками. В общем — чистенькое, сверкающее существование! Разве ему понять эту бездыханность, это напряжение, когда нож вот вот сделает первый разрез, когда вслед за легким нажимом тянется узкая красная полоска крови, когда тело в иглах и зажимах раскрывается, подобно занавесу, и обнажается то, что никогда не видело света, когда, подобно охотнику в джунглях, ты идешь по следу и вдруг — в разрушенных тканях, опухолях, узлах и разрывах лицом к лицу сталкиваешься с могучим хищником — смертью — и вступаешь в борьбу, вооруженный лишь иглой, тонким лезвием и бесконечно уверенной рукой… Разве ему понять, что ты испытываешь, когда собранность достигла предельного, слепящего напряжения и вдруг в кровь больного врывается что то загадочное, черное, какая то величественная издевка — и нож словно тупеет, игла становится ломкой, а рука непослушной; когда невидимое, таинственное, пульсирующее — жизнь — неожиданно отхлынет от бессильных рук и распадается, увлекаемое призрачным, темным вихрем, который ни догнать, ни прогнать… когда лицо, которое только что еще жило, было каким то «я», имело имя, превращается в безымянную, застывшую маску… какое яростное, какое бессмысленное и мятежное бессилие охватывает тебя… разве ему все это понять… да и что тут объяснишь.
Равик снова закурил.
— Ей шел двадцать первый год, — сказал он. Вебер носовым платком смахнул с усов блестящие капли.
— Вы работали великолепно. Я бы так не смог. Но разве спасешь то, что уже испоганил какой то коновал; уж вы то здесь ни при чем. Если бы мы рассуждали по иному, что бы с нами стало.
— Да, — сказал Равик, — что бы с нами стало.
Вебер спрятал платок в карман.
— После всего, что вам пришлось испытать, вы должны были чертовски закалиться.
Равик взглянул на него с легкой иронией.
— Человек никогда не может закалиться. Он может только ко многому привыкнуть.
— Это я и имел в виду.
— Да, но есть вещи, к которым не привыкнешь никогда. Тут трудно докопаться до причины. Мо— жет быть, все дело в кофе — именно он так сильно возбудил меня. А мы принимаем это за волнение.
— Кофе был хорош, правда.
— Очень.
— Варить кофе — в этом я кое что смыслю. Я словно предчувствовал, что вам он понадобится, потому и приготовил сам. Настоящий кофе, а не черное пойло, которое приготовляет Эжени, не так ли.
— Никакого сравнения. В этом вы действительно мастер.
Вебер сел в машину, включил двигатель и высунулся в окно.
— А может, я все таки вас подброшу. Ведь вы, наверно, очень устали.
Тюлень, подумал Равик, не слушая его. Похож на пышущего здоровьем тюленя. Но что с того. Зачем все это лезет мне в голову. Опять эта проклятая раздвоенность — делаешь одно, думаешь о другом.
— Я не устал, — сказал он. — Кофе взбодрил меня. А вам действительно надо выспаться, Вебер.
Вебер рассмеялся. Под черными усами сверкнули зубы.
— Я решил не ложиться. Поработаю в своем саду. Буду сажать тюльпаны и нарциссы.
Тюльпаны и нарциссы, подумал Равик. Аккуратненькие кругленькие клумбы. Чистенькие дорожки, посыпанные гравием. Тюльпаны и нарциссы — оранжево золотистая буря весны.
— До свидания, Вебер, — сказал он. — Ведь вы позаботитесь об остальном.
— Разумеется. Вечером я вам позвоню. Гонорар, к сожалению, будет невелик. Так, мелочь. Девушка была бедна и, по видимому, не имела родных. Это мы еще уточним.
Равик небрежно махнул рукой.
— Она дала Эжени сто франков. Вероятно, это все, что у нее было. Значит, вам причитается двадцать пять.
— Ладно, ладно, — нетерпеливо произнес Равик. — До свидания, Вебер.
— До свидания. До завтра. У видимся восемь утра.

Равик не спеша шел по улице Лористон. Будь сейчас лето, он уселся бы где нибудь в Булонском лесу на скамейке и, греясь на утреннем солнце, бездумно глядел бы на воду и на зеленый лес, пока не ослабло бы напряжение. Затем поехал бы в отель и завалился спать.
Он вошел в бистро на углу улицы Буасьер. У стойки стояло несколько рабочих и шоферов. Они пили горячий черный кофе, макая в него бриоши. Равик с минуту наблюдал за ними. То была надежная, простая жизнь — с яростной борьбой за существование, напряженным трудом, усталостью по вечерам, едой, женщиной и тяжелым сном без сновидений.
— Рюмку вишневки, — сказал он.
На правой ноге умершей девушки была дешевая узкая цепочка из накладного золота — одна из тех побрякушек, на которые люди падки в молодости, когда они сентиментальны и лишены вкуса; цепочка с маленькой пластинкой, на которой выгравировано: «Toujors Charles» Вечно твой Шарль французское слово, запаянная так, что ее нельзя было снять с ноги; цепочка, рассказывавшая о воскресных днях в лесу на берегу Сены, о влюбленности и глупой молодости, о маленькой ювелирной лавчонке где нибудь в Нейи, о сентябрьских ночах в мансарде… и вдруг — задержка, ожидание, страх, а Шарля и след простыл… подруга, дающая адрес… акушерка, стол, покрытый клеенкой, жгучая боль и кровь, кровь… растерянное лицо старухи… чьи то руки поспешно — лишь бы отделаться — подсаживают в такси… дни мучений, когда лежишь, скорчившись, в своей каморке… и наконец карета «скорой помощи», клиника, последние сто франков, скомканные в горячей, потной руке, и… слишком поздно.
Заскулил приемник. Танго, гнусавый голос поет дурацкие куплеты. Равик поймал себя на том, что мысленно повторяет весь ход операции. Он проверял и контролировал каждое свое движение. Если бы его вызвали на несколько часов раньше, возможно, что то и удалось бы сделать. Вебер звонил ему, но его не оказалось на месте. И только потому, что он слишком долго проторчал на мосту Альма, девушке пришлось умереть. Такие операции Вебер самостоятельно делать не умел. Безумие случайности. Нога с золотой цепочкой…
Приди ко мне в лодку, сияет луна, — надрывался фальцетом тенор.
Равик расплатился и вышел. На улице он остановил такси.
— В «Озирис».
«Озирис» был большой, солидный публичный дом с огромным баром в египетском стиле.
— Уже закрываемся, — сказал швейцар. — Никого больше нет.
— Никого.
— Только мадам Роланда. Все дамы уже разъехались.
— Ладно.
Швейцар был в галошах. Он стоял на мостовой и с недовольным видом переминался с ноги на ногу.
— Не отпускайте такси. Другое не так легко найти. Мы кончили работать.
— Это вы уже сказали. А такси я себе достану. Равик сунул швейцару пачку сигарет в карман и через узкую дверь, минуя гардероб, прошел в большой зал. В баре было пусто. Он являл собой обычную картину недавнего ночного кутежа: лужи пролитого вина, опрокинутые стулья, окурки, запах табака, сладких духов и пота.
— Роланда, — позвал Равик. Она стояла у стола, на котором лежала груда розового шелкового белья.
— Равик, — сказала она, нисколько не удивившись. — Так поздно. Чего ты хочешь. Девушку или выпить. Или и то и другое.
— Водки. Польской.
Роланда принесла бутылку и рюмку.
— Налей себе сам. Мне еще надо рассортировать и переписать белье. Сейчас придет машина из прачечной. Не перепишешь каждую тряпку в отдельности, эта банда все разворует, как стая сорок. Шоферня, сам понимаешь. Все они любят делать подарки своим подружкам.
Равик кивнул.
— Включи музыку, Роланда. Погромче.
— Ладно.
Роланда включила приемник. Загремели литавры и барабаны. В высоком пустом зале разразилась звуковая буря.
— Не слишком ли громко, Равик.
— Нет.
Слишком громко. Что могло сейчас казаться слишком громким. Только тишина. Тишина, в которой тебя разносит на куски, как в безвоздушном пространстве.
— Ну, вот и все, — сказала Роланда и подошла к столику Равика. У нее была плотная фигура, ясное лицо и спокойные черные глаза. Черное пуританское платье выдавало в ней распорядительницу и выделяло ее среди полуголых девиц.
— Выпьем, Роланда.
— Ладно. Давай.
Равик принес из бара рюмку и налил. Роланда удержала его руку, когда рюмка наполнилась наполовину.
— Хватит! Больше не хочу.
— Ненавижу недолитые рюмки. Уж лучше не допить.
— Зачем. Это было бы расточительством.
Равик взглянул на нее. Солидное, умное лицо. Он улыбнулся. ;
— Расточительство! Французы вечно боятся его. А кому нужна бережливость. Тебя ведь тоже никто не бережет.
— Тут коммерция. Совсем другое дело.
Равик рассмеялся.
— Выпьем за коммерцию! Чем бы оказался мир без морали дельцов. Сборищем преступников, идеалистов и бездельников.
— Тебе нужна девушка, — сказала Роланда. — Могу позвонить Кики. Она очень хороша. Двадцать один год.
— Вот как. И ей двадцать один год. Нет, такие уже не для меня. — Равик снова наполнил свою рюмку. — Роланда, о чем ты думаешь перед сном.
— Чаще всего ни о чем. Слишком устаю.
— А когда не очень устала.
— О Type.
— Почему о Type.
— Там у меня тетка. У нее дом с магазином. Дважды я платила за него по закладной. Когда она умрет — ей семьдесят шесть, — дом достанется мне. Тогда я перестрою магазин под кафе. Светлые обои в цветочках, три музыканта — пианино, скрипка, виолончель, в глубине — бар. Небольшой, но изящный. Дом расположен в хорошем квартале. Думаю, что за девять с половиной тысяч франков смогу его прилично обставить, приобрету даже гардины и люстры. Кроме того, на первых порах хочется иметь в запасе тысяч пять. Ну и, конечно, квартирная плата с жильцов верхних этажей. Вот о чем я думаю.
— Ты родилась в Type.
— Да, но никому не известно, где я находилась потом. Если дело пойдет на лад, никто и не станет интересоваться. Деньги прикрывают все.
— Не все, но многое. — Равик почувствовал какую то тяжесть в висках и стал говорить медленнее. — С меня, пожалуй, хватит, — сказал он, расплачиваясь. — В Type ты выйдешь замуж, Роланда.
— Не сразу, через несколько лет. У меня там есть друг.
— Ездишь к нему.
— Изредка. Время от времени он пишет мне. По другому адресу, разумеется. Он женат, но жена в больнице. Туберкулез. Врачи говорят, еще год два протянет — не больше. И тогда он свободен.
Равик встал.
— Благослови тебя Бог, Роланда. Ты рассуждаешь здраво.
Она доверчиво улыбнулась, соглашаясь с ним. На ее ясном, свежем лице не было и тени усталости, словно она только что проснулась. Она знала, чего хочет. Жизнь не была для нее загадкой.
Небо над городом посветлело. Дождь прошел. На углах улиц маленькими бронированными башнями стояли писсуары. Швейцар исчез, ночь улетучилась. Начинался день, и толпы торопливых парижан устремлялись к метро, точно к глубокой пропасти, куда бросаешься, чтобы принести себя в жертву некоему сумрачному божеству.

Женщина порывисто приподнялась на диване. Она не закричала — только приподнялась с легким, приглушенным возгласом, оперлась на локти и замерла.
— Спокойно, не бойтесь, — сказал Равик. — Это я. Тот самый, кто привел вас сюда несколько часов назад.
Женщина облегченно вздохнула. Равик с трудом мог разглядеть ее. Горящие электрические лампочки и утро, вползавшее в окно, наполняли комнату желтовато бледным болезненным светом.
— Я думаю, теперь уже можно погасить, — сказал он и повернул выключатель.
Он снова явственно ощутил, как хмель мягкими ударами отдается у него в голове.
— Хотите позавтракать. — спросил он.
Равик уже забыл о ней, а когда брал внизу ключ, подумал, что она уже ушла. Он охотно избавился бы от нее. Он изрядно выпил — границы сознания раздвинулись, лязгающая цепь времени распалась, властные и бесстрашные воспоминания и мечты обступили его. Ему хотелось остаться одному.
— Будете пить кофе. — спросил он. — Только его и умеют здесь готовить.
Женщина отрицательно покачала головой. Он вгляделся в нее внимательнее.
— Что нибудь случилось. Кто нибудь сюда заходил.
— Нет.
— Но что то наверняка произошло! Почему вы уставились на меня, как на привидение.
Ее губы болезненно искривились.
— Запах, — проговорила она.
— Запах. — непонимающе повторил Равик. — Ведь водка не пахнет, вишневка и бренди тоже. А сигареты вы и сами курите. Чего тут пугаться.
— Я не о том…
— Так о чем же.
— Это тот же… тот же запах…
— Ах, вот оно что! Вы, наверно, про эфир, — сказал Равик, которого вдруг осенило. — Эфир.
Она кивнула.
— Вас когда нибудь оперировали.
— Нет… но…
Равик не слушал больше. Он открыл окно.
— Сейчас проветрится. А пока что выкурите сигарету.
Равик прошел в ванную и открыл кран. В зеркале он увидел свое лицо. Несколько часов назад он точно так же стоял здесь. За это время умер человек. Но что тут особенного. Ежеминутно умирают тысячи людей. Так свидетельствует статистика. В этом тоже нет ничего особенного. Но для того, кто умирал, его смерть была самым важным, более важным, чем весь земной шар, который неизменно продолжал вращаться.
Равик присел на край ванны и снял туфли. Всегда одно и то же. Немая власть вещей. Тривиальность и пошлая привычка, а вокруг так и мель— тешат и проносятся блуждающие огоньки. Цветущий берег сердца у водоемов любви… Но кем бы ты ни был — поэтом, полубогом или идиотом, все равно, — каждые несколько часов ты должен спускаться с неба на землю, чтобы помочиться. От этого не уйти. Ирония природы. Романтическая радуга над рефлексами желез, над пищеварительным урчанием. Органы высшего экстаза заодно организованы для выделения… Какая то чертовщина! Равик швырнул туфли в угол. Ненавистная привычка раздеваться! Даже от нее не уйти. Это понятно только живущим одиноко. Проклятая покорность, разъедающая душу. Он уже часто спал одетым, чтобы преодолеть эту покорность, но всякий раз это было только отсрочкой. От нее не спастись.
Равик стал под душ. Прохладная вода струилась по коже. Он глубоко вздохнул, потом завернул кран и вытерся. Утешает только самое простое. Вода, дыхание, вечерний дождь. Только тот, кто одинок, понимает это. Тело, благодарное воде. Легкая кровь, стремительно несущаяся по темным жилам. Отдых на лугу. Березы. Белые летние облака. Небо юности. Куда девались все треволнения сердца. Они заглохли в мрачной суетности бытия.
Он вернулся в комнату. Женщина забилась в угол дивана, натянув одеяло до подбородка.
— Холодно. — спросил он.
Она покачала головой.
— Боитесь.
Она кивнула.
— Меня.
— Нет.
— Города за окном.
— Да.
Равик закрыл окно.
— Благодарю, — сказала она.
Он посмотрел на ее затылок, на плечи. Чье то дыхание. Частичка чужой жизни… Но все таки жизни, тепла… Не окостеневшее тело. Что может дать один человек другому, кроме капли тепла. И что может быть больше этого.
Женщина, глядя на Равика, нервно передернула плечами. Он почувствовал, как схлынула волна смятения, пришла глубокая, невесомая прохлада. Напряжение исчезло. Открылась даль. Словно он провел ночь на другой планете и вернулся на землю. Все вдруг стало простым — утро, женщина… Думать больше было не о чем.
— Иди сюда, — сказал он.
Она оцепенело уставилась на него.
— Иди же, — повторил он нетерпеливо.

Три.

Равик проснулся, почувствовав на себе чей то взгляд.
Женщина была одета и сидела на диване. Но она смотрела не на него, а в окно. Он ожидал, что она уйдет задолго до его пробуждения. По утрам он не выносил присутствия людей.
Он подумал — не попытаться ли снова уснуть, но тогда она все равно станет наблюдать за ним, а это мешает. А не лучше ли вообще отделаться от нее. Если она ждет денег, то все очень просто. Да и вообще все просто. Он выпрямился в постели.
— Вы уже давно встали.
Женщина испуганно обернулась.
— Я не могла больше спать. Мне очень жаль, если я вас разбудила.
— Вы не разбудили меня.
Она встала.
— Я хотела уйти. Сама не знаю, почему я еще здесь.
— Погодите. Я сейчас оденусь. Вы должны позавтракать. Знаменитый кофе — гордость отеля. У нас еще есть время.
Равик встал и позвонил горничной. Потом прошел в ванную. Видимо, женщина заходила сюда. Но все уже было тщательно прибрано, даже несвежие махровые полотенца. Когда Равик чистил зубы, он услышал, как в номер вошла горничная с завтраком. Он поторопился.
— Вам было неловко. — спросил он, выходя из ванной.
— Почему неловко.
— Ведь вас видела горничная. Об этом я не подумал.
— Она ничуть не удивилась.
Женщина посмотрела на поднос. Завтрак был на двоих, хотя Равик об этом не просил.
— Конечно, не удивилась. Ведь мы в Париже. Вот кофе. Голова не болит.
— Нет.
— Хорошо. А у меня побаливает. Скоро пройдет. Вот бриоши.
— Я ничего не могу есть.
— Нет, можете. Вам только так кажется. Попробуйте.
Она взяла бриошь и, подержав в руке, положила обратно.
— Право, не могу.
— Тогда выпейте кофе и выкурите сигарету — солдатский завтрак.
— Хорошо.
Равик принялся за еду.
— Вы еще не проголодались. — спросил он немного погодя.
— Нет.
Женщина загасила сигарету.
— Мне кажется… — сказала она и умолкла.
— Что вам кажется. — спросил Равик без особого любопытства.
— Думаю, мне пора уходить…
— Дорогу знаете. Тут недалеко — авеню Ваграм.
— Нет, не знаю.
— Где вы живете.
— В отеле «Верден».
— В двух шагах отсюда. На улице объясню, как пройти. Мне все равно придется проводить вас мимо портье.
— Да… но не в этом дело…
Она умолкла. Деньги, подумал Равик. Деньги, как всегда.
— Если вы в стесненных обстоятельствах, я вам охотно помогу.
Он достал бумажник.
— Оставьте! Что это значит. — резко сказала женщина.
— Ровно ничего.
Равик спрятал бумажник.
— Извините, — сказала она, вставая. — Вы были… я должна вас поблагодарить… если бы… эта ночь… одна я бы не знала…
Равик вспомнил, что произошло накануне. Было бы просто смешно придавать этому какое либо значение. Но благодарности он никак не ожидал. Это ему явно не понравилось.
— Я действительно не знала бы… — сказала Женщина.
Она все еще стояла перед ним в нерешительности. Почему она не уходит. — подумал он.
— Но теперь то вы знаете… — сказал он, чтобы что то сказать.
— Нет. — Она посмотрела ему в лицо. — Все еще не знаю. Знаю только, что должна что то сделать. Знаю, что не могу просто сбежать…
— Это уже много. — Равик взял свое пальто. — А теперь я провожу вас вниз.
— Не нужно. Скажите только… — Она запнулась, подбирая слова. — Может быть, вы знаете, как поступить… когда…
— Когда что. — спросил Равик.
— Когда у вас кто то умер, — вырвалось у женщины, и она расплакалась. Она не всхлипывала, а плакала тихо, почти беззвучно.
Равик выждал, пока она немного успокоится.
— А у вас кто нибудь умер.
Она кивнула.
— Вчера вечером.
Она снова кивнула.
— Вы кого нибудь убили.
Женщина ошеломленно посмотрела на него.
— Что. ! Что вы говорите.
— Вы убили. Уж если вы меня спрашиваете, как вам быть, так расскажите все.
— Он умер! — вскрикнула женщина. — Внезапно…
Она закрыла лицо руками.
— Болел. — спросил Равик.
— Да.
— У вас бывал врач.
— Да… но он не хотел ложиться в больницу…
— Вчера врач приходил.
— Нет. Третьего дня. Он его… он обругал врача и отказался у него лечиться.
— И вы позвали другого.
— Других мы не знали. Мы здесь всего три недели. Кельнер вызвал врача… а он не захотел у него лечиться… говорил… ему казалось, что он сам себя вылечит…
— Что у него было.
— Не знаю. Врач сказал — воспаление легких… но он не верил… говорил, что все врачи обманщики… Вчера ему стало лучше. И вдруг…
— Почему вы не отправили его в больницу.
— Не захотел… Он говорил… говорил… что я стану ему изменять, если его не будет рядом… он… вы не знаете его… ничего нельзя было поделать.
— Он все еще в отеле.
— Да
— Вы сообщили владельцу о случившемся.
— Нет. Когда он вдруг затих… и все стало так тихо… и его глаза… тут я не выдержала и убежала.
Равик вспомнил прошедшую ночь. На мгновение ему стало не по себе. Но это случилось, и теперь было безразлично и ему, и ей. Особенно ей. В эту ночь ей все было безразлично, важно было одно — выстоять. Жизнь — нечто большее, чем свод сентиментальных заповедей. Лавинь, узнав о смерти жены, провел ночь в публичном доме. Проститутки спасли его, а с попами ему было бы худо. Это можно понимать или не понимать. Объяснять тут нечего. Он взял свое пальто.
— Пойдемте! Я провожу вас. Умерший был вашим мужем.
— Нет.
Владелец отеля «Верден» — толстяк без единого волоска на голове, зато с крашеными черными усами и густыми черными бровями — стоял в вестибюле; за ним — кельнер, горничная и кассирша, плоская, как доска. Он, несомненно, уже все знал и, увидев женщину, тотчас набросился на нее. Его лицо побагровело, он размахивал маленькими пухлыми ручками и клокотал от бешенства и негодования; все же Равик заметил, что их приход принес хозяину облегчение. Когда тот начал разглагольствовать о полиции, иностранцах, подозрительных личностях и тюрьме, Равик перебил его.
— Вы провансалец. — спросил он спокойно. Хозяин осекся.
— Нет. А что. — ошарашенно спросил он.
— Так, ничего, — ответил Равик. — Мне просто хотелось вас прервать. Лучше всего это удается с помощью бессмысленного вопроса. Иначе вы проговорили бы еще целый час.
— Мсье! Кто вы такой. Что вам нужно.
— Наконец то мы дождались от вас разумных слов.
Хозяин окончательно пришел в себя.
— Кто вы. — спросил он спокойнее, с осторожностью, свойственной людям, не желающим ни при каких обстоятельствах оскорбить влиятельное лицо.
— Врач.
Хозяин понял, что бояться ему нечего.
— Теперь нам не нужно никакого врача, — снова вскипел он. — Нам нужна полиция.
Он уставился на Равика и его спутницу, ожидая протеста, испуга, мольбы.
— Неплохая мысль. Почему же полиции до сих пор нет. Ведь у вас в отеле уже несколько часов лежит мертвый человек, и вы это отлично знаете.
Хозяин ничего не ответил. Он продолжал злобно таращить глаза на Равика.
— Я вам объясню почему. — Равик подошел поближе. — Вы не хотите шума. Боитесь ваших жильцов. Многие съедут, как только узнают об этой истории. Но полиция тут все равно будет — таков закон. И лишь от вас зависит, чтобы все прошло незаметно. Да и не это вас беспокоило. Вы боялись, что от вас сбежали, предоставив вам выпутываться одному. Напрасное опасение. Кроме того, вы опасались, что счет останется неоплаченным. Не волнуйтесь, вам заплатят. А теперь я хочу осмотреть труп. Потом позабочусь и обо всем остальном.
Равик прошел мимо хозяина.
— Номер комнаты. — спросил он женщину.
— Четырнадцать.
— Вам незачем идти со мной. Я все сделаю сам.
— Нет. Мне не хотелось бы оставаться здесь.
— Лучше вам этого не видеть.
— Нет. Я пойду с вами.
— Ладно. Как хотите.
Комната была низкая и выходила окнами на улицу. В дверях толпились горничные, коридорные и кельнеры. Равик отстранил их. В номере было две кровати. На той, что стояла у стены, лежал покойник. Желтый и неподвижный, с курчавыми черными волосами, он лежал в красной шелковой пижаме, словно восковая фигура святого. Руки были сложены на груди. Около него на ночном столике красовалась маленькая дешевая фигурка Мадонны из дерева, на ее лице виднелись следы губной помады. Равик взял фигурку в руки и прочел надпись «Made in Germany" Сделано в Германии - английский. Равик заглянул в лицо покойнику: губы не накрашены, да и с виду он не из таких. Глаза полуоткрыты, один больше другого — это придавало лицу выражение полнейшего безразличия, будто на нем застыло выражение вечной скуки.
Равик склонился над ним. Осмотрев лекарства на столике около кровати, он приступил к обследованию трупа. Никаких следов насилия. Он выпрямился.
— Как звали врача, который лечил его. — спросил он женщину. — Вам известно его имя.
— Нет.
Он посмотрел на женщину. Она была очень бледна.
— Присядьте ка. Там, на стуле в углу. И не вставайте. Кельнер, вызывавший врача, здесь.
Он взглянул на людей, толпившихся в дверях. На их лицах было одно и то же смешанное выражение страха и алчности.
— Этот этаж обслуживает Франсуа, — сказала уборщица, выставившая половую щетку вперед, как копье.
— Где Франсуа.
Кельнер протиснулся вперед.
— Как звали врача, который приходил сюда.
— Боннэ. Шарль Боннэ.
— Вы знаете его телефон.
Кельнер полистал в записной книжке.
— Пасси, 2743.
— Так. — Равик заметил лицо хозяина, мелькнувшее в дверях. — Давайте ка закроем дверь. Вам хочется, чтобы сюда сбежалась вся улица.
— Нет! Вон отсюда! Все вон! Чего вы тут не видели. Только транжирите время, а я вам деньги плати!
Хозяин выгнал служащих и закрыл дверь. Равик снял трубку телефона и, вызвав Вебера, быстро переговорил с ним. Затем набрал номер, сообщенный кельнером. Боннэ был у себя в приемной. Врач подтвердил все, что рассказала женщина.
— Он умер, — сказал Равик. — Вы не могли бы подъехать и выписать свидетельство о смерти.
— Он выгнал меня. Самым оскорбительным образом.
— Теперь он уже больше не оскороит вас.
— Он не уплатил мне гонорара. Да еще вдобавок обозвал стяжателем и коновалом.
— Вы зашли бы за гонораром.
— Могу кого нибудь прислать.
— Лучше зайдите сами. Иначе не видать вам ваших денег.
— Хорошо, — сказал Боннэ после некоторого колебания. — Но я ничего не подпишу, пока не получу все сполна. Мне причитается триста франков.
— Ладно. Триста франков. Вы их получите.
Равик повесил трубку.
— Сожалею, что вам пришлось все это выслушать, — сказал он женщине.
— Но по другому поступить было нельзя. Этот человек нам нужен.
Женщина уже рылась в сумке.
— Ничего, — ответила она. — Для меня это не ново. Вот деньги.
— Подождите. Сейчас он придет. Тогда и дадите.
— А сами вы не могли бы выписать свидетельство о смерти.
— Нет. Это может сделать только французский врач. Лучше всего тот, кто его лечил.
Когда Боннэ закрыл за собой дверь, в комнате внезапно сделалось тихо. Гораздо тише, чем бывает, когда уходит всего лишь один человек. Шум автомобилей на улице стал каким то приглушенным, словно ударялся о стену плотного воздуха и с трудом просачивался сквозь нее. Кончилась суета прошедшего часа, и только теперь присутствие мертвеца стало ощутимым. Дешевый номер отеля наполнился его властным молчанием, и было не важно, что он одет в пижаму из блестящего красного шелка, точно клоун, выряженный в шутовской наряд. Мертвый, он здесь царил. Важно было другое — он не двигался. Все живое движется, а то, что движется, может быть сильным, изящным или смешным, ему недоступно лишь одно — отрешенное величие неподвижного и застывшего.
Смерть — в ней было подлинное величие, в ней человек достигал завершенности, да и то на короткое время.
— Вы были его женой.
— Нет. Почему вы спрашиваете.
— Закон. Наследство. Полиция выяснит, что принадлежит вам, что — ему. Ваше останется при вас. Его вещи будут конфискованы. Для родственников, если они объявятся. Были у него родные.
— Во Франции не было.
— Вы жили с ним.
Женщина ничего не ответила.
— Долго.
— Два года.
Равик осмотрелся.
— У вас нет чемоданов.
— Есть… они были здесь… вот там, у стены.
Еще вчера вечером стояли.
— Ага, хозяин…
Равик открыл дверь. Уборщица со щеткой отскочила назад.
— Мамаша, — сказал он. — Для своих лет вы чересчур любопытны. Позовите хозяина.
Уборщица начала оправдываться.
— Вы правы, — перебил ее Равик. — В ваши годы остается одно только любопытство. Все же позовите хозяина.
Старуха что то пробормотала и ушла, держа перед собой щетку, как копье.
— Мне очень жаль, — сказал Равик, — но ничего не поделаешь. Я могу показаться бестактным, но лучше уладить все сразу. Так проще, даже если вы этого сейчас и не понимаете.
— Понимаю, — сказала женщина.
Равик взглянул на нее.
— Понимаете.
— Да.
Появился хозяин с листком в руке. Он вошел без стука.
— Где чемоданы. — спросил Равик.
— Сперва счет. Вот он. Сперва надо оплатить счет.
— Сперва чемоданы. Пока никто не отказывался платить по счету. Номер еще занят, и в следующий раз, прежде чем войти, потрудитесь постучать. Давайте счет и прикажите принести чемоданы.
Хозяин с ненавистью уставился на него.
— Вы получите свои деньги, — сказал Равик.
Хозяин вышел, хлопнув дверью.
— В чемоданах есть деньги. — спросил Равик женщину.
— Деньги.. . Нет, кажется, нет.
— Вы знаете, где они. В костюме. Или их вообще не было.
— Он держал деньги в бумажнике.
— Где бумажник.
— Он под… — женщина запнулась. — Обычно он лежал у него под подушкой.
Равик встал. Он осторожно приподнял подушку вместе с головой покойника, извлек черный кожаный бумажник и подал женщине.
— Возьмите деньги и все, что для вас важно. Быстро. Сейчас не время для сантиментов. Вы должны жить. Для этого деньги и предназначены. Не пропадать же им в полиции.
С минуту он глядел в окно. На улице шофер грузовика ругал кучера овощного фургона, запряженного парой лошадей. Мощный двигатель тяжелой машины внушал ему чувство полнейшего превосходства над кучером, и он поносил его с нескрываемым презрением.
Равик отошел от окна.
— Готово.
— Да.
— Теперь отдайте мне бумажник.
Равик снова сунул его под подушку. Бумажник стал гораздо тоньше на ощупь.
— Спрячьте деньги в сумку, — сказал он. Она повиновалась. Равик взял счет и просмотрел его.
— Вы уже платили за номер.
— Не знаю. По моему, да.
— Это счет за две недели. Он оплачен господином… — Равик не сразу назвал фамилию. Ему показалось странным называть покойника господином Рачинским. — Счета оплачивались всегда в срок.
— Да, всегда. Он часто говорил, что… в его положении очень важно аккуратно платить за все.
— Ну и подлец этот хозяин! Где у вас последний счет.
В дверь постучали. Равик не мог сдержать улыбки. Слуга внес чемоданы. За ним следовал хозяин.
— Все тут. — спросил Равик женщину.
— Да.
— Разумеется, все, — буркнул хозяин. — А вы что думали.
Равик взял маленький чемодан.
— Есть у вас ключ к нему. Нет. Где могут быть ключи.
— В шкафу. В костюме.
Равик открыл шкаф. Он был пуст.
— Ну. — спросил он хозяина.
Хозяин обернулся к коридорному.
— Где костюм. — прошипел он.
— Костюм я вынес, — сказал слуга, запинаясь.
— Зачем.
— Почистить, погладить.
— Пожалуй, покойнику это уже ни к чему, — заметил Равик.
— Чтоб сейчас же костюм был тут, проклятый ворюга! — рявкнул хозяин.
Коридорный посмотрел на него, испуганно моргая. Затем вышел и тут же вернулся с костюмом. Равик встряхнул пиджак, брюки. В брюках что то звякнуло. Равик не сразу решился сунуть руку в карман одежды, принадлежавшей мертвецу, словно вместе с ним умер и его костюм. Глупая мысль. Костюм есть костюм.
Он достал из брюк ключи и открыл чемоданы. Сверху лежал парусиновый портфель.
— Здесь. — спросил Равик женщину.
Она кивнула.
Счет быстро нашелся. Он был оплачен. Равик показал его хозяину.
— Вы посчитали за лишнюю неделю.
— Вот как. — огрызнулся хозяин. — А неприятности. А труп в отеле. А волнения. Все это, по вашему, пустяки, да. А что у меня опять желчь разыгралась. За все это платить не надо. Вы сами сказали — жильцы сбегут отсюда! Мои убытки куда больше! А постель. А дезинфекция номера. А изгаженная простыня.
— Постельное белье указано в счете. Кроме того, вы посчитали двадцать пять франков за ужин, который он якобы съел вчера вечером. Вы ели что нибудь вчера. — спросил он женщину.
— Нет. Но, может быть, лучше просто уплатить. Я… мне хотелось бы поскорее покончить со всем этим.
Поскорее покончить, подумал Равик. Все это известно. А потом — тишина и покойник. Оглушающие удары молчания. Уж лучше так… хоть это и омерзительно. Он взял со стола карандаш и принялся подсчитывать. Потом протянул листок хозяину.
— Согласны.
Хозяин взглянул на итоговую цифру.
— Вы что, сумасшедшим меня считаете.
— Согласны. — снова спросил Равик.
— А вообще — кто вы такой. Чего вы суетесь.
— Я брат, — сказал Равик. — Согласны.
— Накиньте десять процентов за обслуживание и налоги. Иначе не соглашусь.
— Хорошо, — ответил Равик. — Вам следует уплатить двести девяносто два франка, — сказал он женщине.
Она вынула из сумки три кредитки по сто франков и протянула хозяину. Тот взял деньги и повернулся к двери.
— К шести номер должен быть освобожден. Иначе придется платить еще за сутки.
— Восемь франков сдачи, — сказал Равик.
— А портье.
— Ему мы сами заплатим. И чаевые тоже.
Хозяин угрюмо отсчитал восемь франков и положил на стол.
— Sales etrangers. Грязные иностранцы - французский, — пробормотал он и вышел.
— Иные владельцы французских отелей считают чуть ли не своим долгом ненавидеть иностранцев, которыми они живут.
Равик заметил слугу, все еще стоявшего в дверях. По его лицу было видно, что он ждет чаевых.
— Вот вам…
Слуга взглянул на бумажку.
— Благодарю, мсье, — проговорил он и ушел.
— Скоро придет полиция, и его можно будет унести, — сказал Равик и посмотрел на женщину.
Она сидела неподвижно в углу между чемоданами. За окном медленно опускались сумерки.
— Когда умираешь, становишься каким то необычайно значительным, а пока жив, никому до тебя дела нет.
Он опять взглянул на нее.
— Не спуститься ли вам вниз. Там, наверно, есть что нибудь вроде холла.
Она отрицательно покачала головой.
— Я могу пойти с вами. Сюда должен зайти один из моих друзей, он уладит все с полицией. Доктор Вебер. Мы можем подождать его внизу.
— Нет. Лучше я останусь здесь.
— Разве вы можете что нибудь сделать. Зачем вам оставаться.
— Не знаю. Он… он уже недолго пробудет здесь… А я часто… он не был счастлив со мной. Я часто уходила. Теперь я хочу остаться с ним.
Она произнесла это спокойно, без малейшего оттенка сентиментальности.
— Ему теперь все равно, — сказал, Равик.
— Дело не в этом…
— Ладно. Тогда выпейте что нибудь. Вам это необходимо.
Не дожидаясь ответа, Равик позвонил. Кельнер появился на удивление скоро.
— Принесите два коньяка. Двойных.
— Сюда.
— Да. Куда же еще.
— Слушаюсь, мсье.
Кельнер принес рюмки и бутылку «курвуазье».
Он с опаской покосился на угол, где стояла смутно белевшая в сумерках кровать.
— Зажечь свет. — спросил он.
— Не надо. Бутылку можете оставить здесь.
Кельнер поставил поднос на стол и, снова бросив взгляд на кровать, почти выбежал из комнаты. Равик взял бутылку и наполнил рюмки.
— Выпейте. Вам станет лучше.
Он ожидал, что придется ее уговаривать, но она, не колеблясь, выпила коньяк.
— Есть в его чемоданах что нибудь важное для вас.
— Нет.
— Вещи, которые вы хотели бы оставить себе. Что нибудь нужное. Не посмотрите.
— Нет. Там ничего нет. Я знаю.
— И в маленьком чемодане тоже.
— Может быть. Не знаю, что он там держал. Равик поставил чемодан на стол у окна и открыл. Бутылки, белье, записные книжки, ящик акварельных красок, кисточки, книга, в боковом отделении парусинового портфеля — две кредитки, завернутые в папиросную бумагу. Он посмотрел их на свет.
— Вот сто долларов, — сказал он. — Возьмите. Сможете жить на них какое то время. Чемодан поставим рядом с вашими вещами. С таким же успехом он мог принадлежать и вам.
— Спасибо, — сказала женщина.
— Возможно, сейчас вы и находите все это отвратительным. Но без этого не обойтись. Это важно для вас: сможете продержаться какое то время.
— Не вижу в этом ничего отвратительного. Но сама бы я этим заниматься не могла.
Равик наполнил рюмки.
— Выпейте еще.
Она медленно выпила коньяк.
— Вам лучше. — спросил он.
Она посмотрела на него.
— Мне не лучше и не хуже. Мне — никак. Она сидела, едва различимая в сумерках. Время от времени по ее лицу и рукам пробегал красный луч световой рекламы.
— Я ни о чем не могу думать, пока он здесь, — проговорила она.
Санитары — их было двое — сдернули одеяло, придвинули носилки к кровати и положили на них труп. Они работали споро и деловито. Равик стоял рядом с женщиной, на случай если ей станет плохо. Прежде чем санитары накрыли тело простыней, он нагнулся к ночному столику и взял деревянную фигурку Мадонны.
— Мне казалось, это одна из ваших вещей, — произнес он. — Вы не оставите ее себе.
— Нет.
Он протянул ей Мадонну. Она ее не взяла. Он открыл маленький чемодан и положил туда фигурку.
Санитары накрыли труп простыней. Потом подняли носилки. Дверь была узка, в коридоре тоже нельзя было развернуться. Они попытались протиснуться в дверь, но это оказалось невозможным. Носилки были слишком широки.
— Придется снять, — сказал старший санитар. — С носилками не пройти.
Он вопросительно посмотрел на Равика.
— Пойдемте, — сказал Равик женщине. — Подождем внизу.
Женщина покачала головой.
— Хорошо, — сказал он санитарам. — Делайте, что нужно.
Санитары подняли покойника, взяв его за ноги и плечи, положили на пол. Равик хотел что то сказать. Он посмотрел на женщину. Она стояла неподвижно. Он промолчал. Санитары вынесли носилки в тускло освещенный коридор. Затем вернулись в сумрак комнаты за трупом. Равик пошел за ними. Чтобы спуститься по лестнице, им пришлось поднять тело очень высоко. Их лица налились кровью и покрылись испариной. Покойник грузно парил над ними. Равик следил за санитарами, пока они не сошли вниз. Затем вернулся в номер.
Женщина не отходила от окна и глядела на улицу. У тротуара стояла машина. Санитары вдвинули носилки в кузов, как пекарь сажает хлеб в печь. Потом они забрались в кабину. Мотор взревел так, словно из под земли вырвался вопль, машина резко взяла с места и, круто завернув за угол, исчезла из виду.
Женщина обернулась.
— Вам следовало уйти раньше, — сказал Равик. — Зачем видеть все до конца.
— Я не могла иначе. Не могла уйти раньше его. Неужели вы этого не понимаете.
— Понимаю. Идите сюда. Выпейте еще рюмку.
— Нет, не надо.
Когда прибыли полицейские и санитары, Вебер включил свет. После выноса покойника комната казалась более просторной, но вместе с тем и удивительно мертвой, словно тело ушло, а смерть осталась.
— Вы ведь покинете этот отель. Не так ли.
— Да.
— У вас есть в Париже знакомые.
— Нет. Никого.
— Вы знаете какой нибудь другой отель, куда хотели бы переехать.
— Нет.
— Есть тут неподалеку небольшой отель «Милан», чистый и вполне приличный. Там вы сможете прилично устроиться.
— А нельзя мне жить в том отеле, где… в вашем отеле.
— В «Энтернасьонале».
— Да. Я… видите ли… я уже немного его знаю. Все таки лучше, чем совсем незнакомое место.
— «Энтернасьональ» — не самый подходящий отель для женщин, — сказал Равик.
Этого только не хватало, подумал он. В одном и том же отеле! Я не сиделка для больных. И потом… может быть, она считает, будто у меня уже есть какие то обязательства перед ней. Ведь и так бывает.
— Нет, не советую, — сказал он резче, чем хотел. — «Энтернасьональ» всегда переполнен. Беженцы. Лучше всего отправляйтесь в «Милан». Не понравится — в любую минуту сможете переехать.
Женщина посмотрела на него. Он почувствовал, что она прочла его мысли, и ему стало стыдно. Но лучше на мгновение испытать стыд, зато потом наслаждаться покоем.
— Пожалуй, вы правы, — сказала женщина. Равик распорядился снести чемоданы вниз и погрузить их в такси. До «Милана» было всего несколько минут езды. Он снял номер и поднялся с женщиной наверх. Это была комната на втором этаже, оклеенная обоями в гирляндах роз, с кроватью, шкафом, столом и двумя стульями.
— Подойдет. — спросил он.
— Да, вполне.
Равик посмотрел на обои. Они были чудовищны.
— Здесь, по крайней мере, светло, — сказал он. — Светло и чисто.
— Вы правы.
Внесли чемоданы.
— Так. Ну вот вы и переехали.
— Да. Спасибо. Большое спасибо.
Женщина присела на кровать. У нее было бледное и словно размытое лицо.
— Ложитесь спать. Вы сможете уснуть.
— Попытаюсь.
Равик достал из кармана алюминиевую коробочку и высыпал из нее несколько таблеток.
— Вот снотворное. Запейте водой. Примете сейчас.
— Нет, позже.
— Ладно. А я теперь пойду. В ближайшие дни наведаюсь. Постарайтесь поскорей заснуть. На всякий случай вот адрес похоронного бюро. Но лучше не ходите туда одна. Думайте о себе. Я наведаюсь к вам.
Равик немного помедлил.
— Как вас зовут. — спросил он.
— Маду. Жоан Маду.
— Жоан Маду. Хорошо. Запомню.
Он знал, что не запомнит и не станет наведываться. И так как он это знал, ему хотелось соблюсти приличия.
— Все таки лучше запишу, — сказал он и достал из кармана блокнот с бланками для рецептов. — Вот, напишите, пожалуйста, сами. Так проще.
Она взяла блокнот и написала свое имя. Он взглянул на листок, вырвал его и сунул в карман пальто.
— Сразу же ложитесь спать, — сказал он. — Утро вечера мудренее. Звучит глупо и затасканно, но это так. Единственное, что вам теперь нужно, это сон и немного времени. Надо продержаться какой то срок. Понимаете.
— Да, понимаю.
— Примите таблетки и ложитесь.
— Спасибо. Спасибо за все… не знаю, что бы я делала без вас. Право, не знаю.
Она подала ему руку. Рука была холодной, но пожатие крепким. Хорошо, подумал он. Уже чувствуется какая то решимость.
Равик вышел на улицу, вдохнул сырой и теплый ветер. Автомобили, пешеходы, первые проститутки на углах, пивные, бистро, запах сигаретного дыма, аперитивов и бензина — зыбкая, торопливая жизнь. Его взгляд скользнул по фасадам домов. Несколько освещенных окон. За одним из них сидит женщина, ее взгляд неподвижен. Он вытащил из кармана бумажку с именем, разорвал и выбросил. Забыть… Какое слово! В нем и ужас, и утешение, и обман! Кто бы мог жить, не забывая. Но кто способен забыть все, о чем не хочется пом— нить. Шлак воспоминаний, разрывающий сердце. Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить.
Он пошел к площади Этуаль. Здесь собралась большая толпа. За Триумфальной аркой стояли прожекторы. Они заливали светом могилу Неизвестного солдата. Огромный сине бело красный флаг развевался над ней на ветру. Отмечалась двадцатая годовщина перемирия тысяча девятьсот восемнадцатого года года.
Погода была ненастной, и лучи прожекторов отбрасывали на проплывающие облака неясную, стертую и разорванную тень флага. Казалось, там, в медленно сгущавшейся тьме, тонет изодранное в клочья знамя. Где то играл военный оркестр. Невнятные, жестяные звуки гимна. Никто не пел. Толпа стояла молча.
— Перемирие! — проговорила какая то женщина около Равика. — Моего мужа убили в последнюю войну. Теперь на очереди сын. Перемирие! Кто знает, что еще будет…

Четыре.

Температурный лист над кроватью был пуст. Только имя, фамилия и адрес. Люсьена Мартинэ. Бютт Шомон, улица Клавель.
Лицо девушки выделялось серым пятном на подушке. Накануне вечером ее оперировали. Равик осторожно выслушал сердце. Затем выпрямился.
— Лучше, — сказал он. — Переливание крови сотворило маленькое чудо. Если продержится до утра, — значит, появится надежда.
— Хорошо! — сказал Вебер. — Поздравляю. Я ждал худшего. Пульс сто сорок, кровяное давление восемьдесят, кофеин, корамин… еще немного — и крышка!
Равик пожал плечами.
— Не с чем поздравлять. Просто она прибыла к нам раньше, чем та, с золотой цепочкой на ноге, помните. Только и всего.
Он укрыл девушку.
— Второй случай за неделю. Если и дальше так пойдет, ваша клиника станет очагом спасения девушек, которым делают неудачные аборты на Бютт Шомон. Ведь и первая пришла оттуда.
Вебер кивнул.
— Да, с той же улицы Клавель. Похоже, они знали друг друга и попали в руки одной и той же акушерки. И даже пришли примерно в одно и то же время, вечером. Хорошо еще, что я застал вас В отеле. Думал, вы уже ушли.
Равик посмотрел на него.
— Когда живешь в отеле, Вебер, то по вечерам обычно куда нибудь уходишь. Сидеть одному в номере не очень то весело. Особенно в ноябре.
— Представляю себе. Но зачем тогда жить в отеле.
— Удобно и ни к чему не обязывает. Живешь себе один и вместе с тем не один.
— И вам это нравится.
— Нравится.
— То же самое можно иметь и в другом месте. Например, если снять небольшую квартиру.
— Возможно.
Равик снова склонился над девушкой.
— Вы согласны со мной, Эжени. — спросил Вебер.
Операционная сестра взглянула на него.
— Мсье Равик никогда этого не сделает, — холодно сказала она.
— Доктор Равик, Эжени, — поправил Вебер. — В Германии он был главным хирургом крупной больницы. Занимал гораздо более высокое положение, чем я сейчас.
— Здесь… — начала было сестра, поправляя на носу очки.
Вебер замахал на нее руками.
— Ладно, ладно! Все это нам известно. У нас в стране не признают иностранных дипломов. Какой идиотизм! Но откуда вы знаете, что он не снимет квартиру.
— Мсье Равик — пропащий человек, он никогда не обзаведется собственным домом.
— То есть как. — изумленно спросил Вебер. — Что вы говорите.
— Для мсье Равика нет больше ничего святого. В этом все дело.
— Браво, — сказал Равик, — все еще склонившись над больной.
— Равик, вы слышали когда нибудь что либо подобное. — Вебер пристально посмотрел на Эжени.
— Спросите его самого, доктор Вебер.
Равик выпрямился.
— Вы попали в самую точку, Эжени. Но когда у человека уже нет ничего святого — все вновь и гораздо более человечным образом становится для него святым. Он начинает чтить даже ту искорку жизни, какая теплится даже в червяке, заставляя его время от времени выползать на свет. Не примите это за намек.
— Меня вам не обидеть. В вас нет ни капли веры. — Эжени энергично оправила халат на груди. — У меня же вера, слава Богу, есть!
Равик взял свое пальто.
— Вера легко ведет к фанатизму. Вот почему во имя религии пролито столько крови. — Он усмехнулся, не скрывая издевки. — Терпимость — дочь сомнения, Эжени. Ведь при всей вашей религиозности вы куда более враждебно относитесь ко мне, чем я, отпетый безбожник, к вам. Разве нет.
Вебер рассмеялся.
— Что, Эжени, досталось. Только не вздумайте отбиваться. Влетит еще больше!
— Мое достоинство женщины…
— Ладно, ладно! — прервал ее Вебер. — Никто его у вас не отнимает! Вот и сидите себе с ним. А мне пора. Есть дела в приемной. Пошли, Равик. До свидания, Эжени.
— До свидания, доктор Вебер.
— До свидания, сестра Эжени, — сказал Равик.
— До свидания, — вымолвила Эжени явно через силу и лишь после того, как Вебер обернулся и выразительно посмотрел на нее.
Приемная Вебера была забита мебелью стиля ампир — белой, золоченой и хрупкой. Над письменным столом висели фотографии его дома и сада. У стены стоял широкий шезлонг. Вебер спал в нем, когда оставался ночевать в клинике. Клиника принадлежала ему.
— Что будете пить, Равик. Коньяк или «дюбоннэ».
— Кофе, если можно.
— Ну, конечно же, можно.
Вебер поставил на стол электрический кофейник и включил его. Потом повернулся к Равику.
— Вы не могли бы сегодня после обеда провести вместо меня врачебный осмотр в «Озирисе».
— Разумеется.
— Вас это не затруднит.
— Нисколько. Я абсолютно свободен.
— Хорошо. Тогда мне не придется вторично приезжать в город. Покопаюсь в саду. Я попросил бы Фошона, но он в отпуске.
— Пустяки, — сказал Равик. — Ведь я уже не раз там работал.
— Это верно. Но все же…
— В наше время не существует никаких «все же». Во всяком случае, для меня.
— Да, форменный идиотизм! Такому мастеру своего дела запрещено работать открыто! Его вынуждают скрываться и оперировать подпольно.
— Ах, Вебер! Но ведь это же старая история. В таком положении все врачи, бежавшие из Германии.
— И все таки! Какая нелепость! Вы делаете за Дюрана сложнейшие операции, а он делает себе имя вашими руками.
— Это лучше, чем если бы он оперировал сам. Вебер рассмеялся.
— Кому кому, а мне бы полагалось молчать.
Вы оперируете и за меня. Я ведь все таки гинеколог, а не хирург.
Кофейник закипел, Вебер выключил его, достал из шкафа чашки и разлил кофе.
— Одного не пойму, Равик, — сказал он. — Почему вы до сих пор живете в такой дыре, как «Энтернасьональ». Почему бы вам не снять одну из этих новых квартир вблизи Булонского леса. Немного недорогой мебели вы можете везде купить. Тогда вы, по крайней мере, будете знать, что у вас что то есть.
— Да, — сказал Равик. — Тогда бы я знал, что у меня что то есть.
— Вот видите, так за чем же дело стало.
Равик отпил глоток горького, очень крепкого кофе.
— Вебер, — сказал он. — На вас можно с большим успехом изучать характерную болезнь нашей эпохи — благодушие мышления. Вас искренне огорчает, что я вынужден работать нелегально, и тут же вы удивляетесь, почему я не снимаю квартиру. И все это высказываете на одном дыхании, не смущаясь.
— Какая связь между тем и другим.
Равик снисходительно усмехнулся.
— Снимая квартиру, я должен зарегистрироваться в полиции. А для этого необходимы паспорт и виза.
— Верно. Об этом я не подумал. Ну, а в отеле.
— Там они тоже нужны. Но, к счастью, в Париже осталось еще несколько отелей, где на регистрации особенно не настаивают. — Равик налил в кофе немного коньяку. — И один из них «Энтернасьональ». Потому я в нем и живу. Не знаю, как уж там хозяйка выкручивается. Видимо, имеет связи. А полиция либо действительно ничего не знает, либо подкуплена. Во всяком случае, в «Энтернасьонале» я живу уже довольно долго, и никто меня не беспокоит.
Вебер откинулся на спинку стула.
— Равик, — сказал он. — Я этого не знал. Мне казалось, вам запрещено только работать. Чертовски неприятное положение.
— В сравнении с немецким концлагерем — это рай.
— А полиция. Если она все таки нагрянет.
— Застукают — посадят на несколько недель в тюрьму. Потом высылка за границу. Как правило, в Швейцарию. Вторично поймают — полгода тюрьмы.
— Что. !
— Да, полгода, — повторил Равик.
Вебер изумленно уставился на него.
— Не может быть. Это же бесчеловечно!
— И я так думал, пока не испытал на себе.
— То есть как так испытал. Разве с вами это уже было.
— И не однажды. Трижды. Как, впрочем, и с сотнями других. Довольно давно, когда я толком ничего обо всем этом не знал и верил в так называемую гуманность. Случилось это перед поездкой в Испанию, где мне не нужен был паспорт и где я вторично получил практический урок гуманности. Учителями были немецкие и итальянские летчики. Позже, вернувшись обратно, я уже соображал, что к чему.
Вебер встал.
— Боже мой… — Он прикинул в уме. — Выходит, вы ни за что ни про что просидели в тюрьме больше года.
— Не так долго. Всего лишь два месяца.
— Но позвольте! Вы же сами сказали, что при повторном аресте дают полгода.
Равик улыбнулся.
— Если ты умудрен опытом, до вторичного ареста дело не доходит. Высылают под одним именем, а возвращаешься под другим. Границу переходишь, по возможности, в другом месте. Так избегаешь повторного ареста. Доказать ничего нельзя. Документов у нас нет. Разве что кто нибудь узнает тебя в лицо. Но это случается крайне редко. Равик — это уже мое третье имя. Пользуюсь им почти два года. И пока все идет гладко! Похоже, оно приносит мне счастье. С каждым днем все больше люблю его. А свое настоящее имя я уже почти забыл.
Вебер покачал головой.
— И все только потому, что вы не нацист.
— Разумеется. У нацистов безупречные документы. И любые визы, какие они только пожелают.
— Хорош мир, в котором мы живем, нечего сказать! А правительство. Хоть бы оно что нибудь сделало…
— Правительство должно в первую очередь позаботиться о нескольких миллионах безработных. И такое положение не только во Франции. Везде одно и то же. — Равик встал. — Прощайте, Вебер. Через два часа я снова посмотрю девушку. Ночью зайду еще раз.
Вебер проводил его до дверей.
— Послушайте, Равик, — сказал он. — Приезжайте как нибудь вечерком ко мне за город. Поужинаем.
— Непременно. — Равик знал, что не сделает этого. — Как только будет время. Прощайте, Вебер.
— Прощайте, Равик. И приезжайте, право же.
Равик зашел в ближайшее бистро и сел у окна, чтобы видеть улицу. Он любил бездумно сидеть за столиком и смотреть на прохожих. Париж — единственный в мире город, где можно отлично проводить время, ничем по существу не занимаясь.
Кельнер вытер стол и вопросительно посмотрел на Равика.
— Рюмку «перно».
— С водой, мсье.
— Нет, постойте. — Равик передумал. — Не надо «перно».
Что то ему мешало. Какой то неприятный осадок. Его надо было смыть. Но не этой приторной анисовой дрянью. Ей не хватало крепости.
— Рюмку кальвадоса, — сказал он кельнеру. — Или лучше два кальвадоса в одной рюмке.
— Хорошо, мсье.
Вдруг он понял, что его задело. Приглашение Вебера! Да еще этот оттенок сострадания. Надо, мол, дать человеку возможность провести вечерок в семейной обстановке. Французы редко зовут к себе домой иностранцев, предпочитают приглашать их в ресторан. Равик еще ни разу не был у Вебера. Тот от души позвал его к себе, а получилась обида. От оскорбления можно защититься, от сострадания нельзя.
Равик отпил немного кальвадоса. Чего ради он взялся объяснять Веберу, почему живет в «Энтернасьонале». Это было явно ни к чему. Вебер знает все, что должен знать, знает, что Равик не имеет права практиковать, — и хватит с него. Если же Вебер все таки работает с ним — это его дело. Он немало зарабатывает на нем и с его помощью может браться за операции, на которые сам никогда бы не отважился. Никто ни о чем не знает — только он и Эжени, а она умеет держать язык за зубами. То же самое было и с Дюраном. Только там все обставлялось с большими церемониями. Перед операцией Дюран оставался с пациентом до тех пор, пока тот не засыпал после наркоза. Только после этого появлялся Равик и делал операцию, которая была Дюрану не по плечу: он был слишком стар и бездарен. Когда пациент просыпался, Дюран снова стоял подле него с гордым видом хирурга виртуоза. Перед Равиком всегда была лишь прикрытая простыней мумия, он видел только узкую полоску тела, смазанную йодом и предназначенную для операции. Часто он даже не знал, кого оперирует. Дюран сообщал ему диагноз, а он принимался резать. Старик платил ему меньше десятой доли гонорара, получаемого от пациентов. Равик не возражал — все таки лучше, чем вообще не оперировать. Вебер действовал на более товарищеских началах и платил ему двадцать пять процентов. Это было по джентльменски.
Равик смотрел в окно. О чем еще думать. У него уже почти ничего не осталось. Он жил, и этого было достаточно. Он жил в неустойчивую эпоху. К чему пытаться что то строить, если вскоре все неминуемо рухнет. Уж лучше плыть по течению, не растрачивая сил, ведь они — единственное, что невозможно восстановить. Выстоять! Продержаться до тех пор, пока снова не появится цель. И чем меньше истратишь сил, тем лучше, — пусть они останутся про запас. В век, когда все рушится, вновь и вновь, с муравьиным упорством строить солидную жизнь. Он знал, сколько людей терпело крах на этом пути. Это было трогательно, героично, смешно… и бесполезно. Только подрывало силы. Невозможно удержать лавину, катящуюся с гор. И всякий, кто попытается это сделать, будет раздавлен ею. Лучше переждать, а потом откапывать заживо погребенных. В дальний поход бери легкую поклажу. При. Бегстве тоже…
Равик взглянул на часы. Пора отправляться К Люсьенне Мартинэ, а затем в «Озирис».
Девицы в «Озирисе» уже ждали. Их регулярно осматривал муниципальный врач; но хозяйка не удовлетворялась этим. Она не могла допустить, чтобы в ее заведении кто нибудь заразился, и договорилась с Вебером о вторичном осмотре девушек по четвергам в частном порядке. Иногда Равик заменял Вебера.
Хозяйка отвела на втором этаже специальную комнату для осмотров. Она очень гордилась тем, что вот уже больше года ни один из посетителей «Озириса» ничего не подцепил. Вместе с тем, несмотря на все предосторожности, семнадцать гостей занесли в ее дом венерические болезни.
Роланда поставила перед Равиком бутылку бренди и рюмку.
— Мне кажется, Марта не в порядке, — сказала она.
— Хорошо. Посмотрю ее повнимательнее.
— Я еще вчера не разрешила ей работать. Она, конечно, не признается. Но белье…
— Ладно, Роланда.
Девушки входили поочередно, в одних рубашках. Равик знал в лицо почти всех. Только две были новенькие.
— Меня можете не осматривать, доктор, — сказала Леони, рыжеволосая гасконка.
— Почему.
— За всю неделю ни одного клиента.
— А что говорит по этому поводу мадам.
— Ничего. Я ведь продала целое море шампанского. По семь бутылок за вечер. Три дельца из Тулузы. Женатые. Все трое были не прочь, но стеснялись друг друга. Каждый боялся — пойдет со мной, а другие возьмут да и раззвонят обо всем дома. Вот и старались друг друга перепить. — Леони рассмеялась и лениво почесалась. — А победитель уж и вовсе не мог встать на ноги.
— И все таки я должен тебя осмотреть.
— Пожалуйста, сделайте одолжение. Есть сигареты, доктор.
— Вот, бери.
Равик приступил к осмотру.
— Знаете, чего я никак не пойму. — сказала Леони, наблюдая за действиями Равика.
— Чего.
— Как после всех этих дел у вас еще хватает охоты спать с женщиной.
— Этого я и сам не понимаю. У тебя все в порядке. Кто следующий.
— Марта.
Вошла Марта, бледная, изящная блондинка. У нее было лицо ангела с картины Боттичелли, но изъяснялась она на жаргоне улицы Блондель.
— Я совсем здорова, доктор.
— Отлично, сейчас посмотрим.
— Но я, ей богу, здорова.
— Тем лучше.
Внезапно в комнате появилась Роланда и взглянула на Марту. Та больше ничего не сказала, но с беспокойством покосилась на Равика. Он внимательно осматривал ее.
— Да ведь ничего нет, доктор. Вы же знаете, как я осторожна.
Равик промолчал. Марта, запинаясь, продолжала лопотать что то невнятное. Равик закончил осмотр.
— Ты больна, Марта, — сказал он.
— Что. — вскрикнула она. — Не может этого быть! Неправда это!
— Это правда.
Она посмотрела на него и внезапно разразилась потоком брани:
— Вот сволочь! Вот сволочь проклятая! Я сразу ему не поверила… Гадина холеная! Я, мол, студент, я здоров… кому, мол, как не мне, знать… учится на медицинском… Кобель паршивый!
— А ты куда смотрела.
— Да смотрела я… Но все случилось так быстро, а он заладил свое — студент да студент…
Равик кивнул. Старая история. Студент медик заболел триппером и занялся самолечением. Через две недели, не показавшись врачу, решил, что выздоровел.
— Сколько это продлится, доктор.
— Шесть недель.
Равик знал — лечение продлится дольше.
— Шесть недель.
Полтора месяца без заработка. А там, быть может, и больница.
— Меня отправят в больницу.
— Посмотрим. Возможно, потом будем лечить тебя на дому… если ты обещаешь…
— Все обещаю! Только не в больницу!
— Лечь в больницу все же придется. Иначе нельзя.
Марта не отрывала глаз от Равика. Все проститутки как огня боялись больницы, где их держали под строжайшим надзором. Но иного выхода не было. Находясь дома, они, чтобы хоть немного заработать, через несколько дней, вопреки всем обещаниям, тайком выходили на улицу, охотились за мужчинами и заражали их.
— Все расходы оплатит мадам, — сказал Равик.
— А я! Я то! Шесть недель без заработка. Я только что купила в рассрочку черно бурую лису. Пропущу срок очередного взноса, и все пропало.
Она расплакалась.
— Пойдем, Марта, — сказала Роланда.
— Вы не возьмете меня обратно! Я знаю! — заголосила Марта. — Потом… потом вы не возьмете меня обратно!. . Никогда, ни за что!. . Значит, на улицу… И все… и все… из за этого… гладкого кобеля…
— Мы возьмем тебя обратно. Ты приносишь хороший доход. Мужчины тебя любят.
— Правда. — Марта взглянула на нее.
— Конечно. А теперь пойдем.
Марта и Роланда вышли. Равик смотрел им вслед. Марту обратно не возьмут. Мадам слишком осторожна. Следующий этап в жизни Марты, вероятно, какой нибудь дешевый публичный дом на улице Блондель. А потом просто улица. Потом кокаин, снова больница, торговля цветами или сигаретами. Или, если повезет, — сутенер, который будет ее избивать, оберет до нитки, пока, наконец, не вышвырнет вон.
Столовая отеля «Энтернасьональ» находилась в подвале. Поэтому постояльцы называли ее «катакомба». Днем сквозь плиты толстого стекла, которыми была вымощена часть двора, сюда просачивался тусклый свет. Столовая была одновременно курительной, гостиной, холлом, залом собраний и спасительным убежищем для беспаспортных эмигрантов: в случае полицейской облавы они могли улизнуть отсюда во двор, со двора — в гараж, а из гаража — на соседнюю улицу.
Равик и швейцар ночного бара «Шехерезада» Борис Морозов сидели в том углу «катакомбы», который хозяйка именовала «Пальмовым залом»:
здесь в кадке из майолики, стоявшей на тонконогом столике, коротала свой век чахлая пальма. Морозов жил в Париже уже пятнадцать лет. Он был одним из тех немногих русских эмигрантов, которые не выдавали себя за гвардейских офицеров и не кичились дворянским происхождением.
Они играли в шахматы. «Катакомба» была пуста. Только за одним столиком сидели несколько человек; они пили и громко разговаривали, то и дело провозглашая тосты.
Морозов с досадой посмотрел на них.
— Можешь ты мне объяснить, Равик, почему именно сегодня здесь стоит такой галдеж. Почему эти эмигранты не идут спать.
Равик рассмеялся.
— Какое мне до них дело. Это фашистская секция отеля.
— Испания. Там ты ведь тоже был.
— Да, но не на их стороне. К тому же как врач. А это испанские монархисты. Самые что ни на есть махровые фашисты. Жалкие остатки этого сброда, все другие давным давно вернулись домой. А эти все никак не решатся. Франко, видите ли, для них слишком груб. Что до мавров, истреблявших испанцев, то против них они, разумеется, ничего не имеют.
Морозов расставлял фигуры.
— Похоже, они отмечают зверскую бомбежку Герники. Или победу итальянских и немецких пулеметов над испанскими горняками и крестьянами. Ни разу еще не видел тут этих типов.
— Они здесь уже несколько лет. Ты их не видишь потому, что не столуешься здесь.
— А ты.
— Тоже нет.
Морозов ухмыльнулся.
— Ладно, — сказал он, — опустим мой следующий вопрос и твой следующий ответ, который наверняка будет оскорбительным. По мне, так пусть они хоть родились тут. Только бы говорили потише. Вот… добрый старый ферзевый гамбит.
Равик сделал ход пешкой. Они быстро разыграли дебют. Потом Морозов задумался.
— Есть тут вариант Алехина…
Один из испанцев подошел к столику. У него были узко поставленные глаза. Морозов с недовольством разглядывал его. Испанец едва держался на ногах.
— Господа, — учтиво сказал он. — Полковник Гомес просит вас выпить с ним бокал вина.
— Сударь, — ответил Морозов с той же учтивостью. — Мы играем партию чемпионата на первенство семнадцатого округа города Парижа. Благодарим покорно, но присоединиться к вам не можем.
Испанец и бровью не повел. Он обратился к Равику с такой церемонностью, словно находился при дворе Филиппа II.
— Не так давно вы оказали любезность полковнику Гомесу. Поэтому накануне своего отъезда он хотел бы выпить с вами бокал вина.
— Мой партнер, — ответил Равик не менее церемонно, — уже объяснил вам, что мы должны доиграть эту партию. Поблагодарите полковника Гомеса. Я весьма сожалею.
Испанец поклонился и направился к своему столику. Морозов усмехнулся.
— Совсем как русские в первые годы эмиграции. Цепляются за свои титулы и манеры, как за спасательный круг. Какую любезность ты оказал этому готтентоту.
— Прописал слабительное. Латинские народы весьма дорожат исправным пищеварением.
— Неплохо. — Морозов сощурился. — Стародавняя слабость демократов. Фашист в той же ситуации прописал бы демократу мышьяк.
Испанец вернулся.
— Старший лейтенант Наварро, — представился он с тяжеловесной серьезностью человека, который много выпил, но не сознает этого. — Адъютант полковника Гомеса. Сегодня ночью полковник покидает Париж. Он отправляется в Испанию, чтобы присоединиться к доблестной армии генералиссимуса Франко. Поэтому он желал бы осушить с ва— ми бокал за свободу Испании и в честь испанской армии.
— Старший лейтенант Наварро, — лаконично ответил Равик. — Я не испанец.
— Мы это знаем, вы немец. — На лице Наварро мелькнула тень заговорщической улыбки. — Именно этим и объясняется желание полковника выпить с вами. Германия и Испания — друзья.
Равик взглянул на своего партнера. Какая ирония судьбы! Уголки рта у Морозова дрогнули.
— Старший лейтенант Наварро, — сказал он. — Сожалею, но вынужден настоять на том, чтобы доиграть партию с доктором Равиком. О результате игры сегодня же необходимо сообщить по телеграфу в Нью Йорк и Калькутту.
— Сударь, — холодно ответил Наварро. — Мы ожидали, что вы откажетесь. Россия — враг Испании. Приглашение относилось только к доктору Равику. Мы были вынуждены пригласить вас лишь потому, что вы здесь вместе.
Морозов поставил на свою огромную ладонь выигранного коня и посмотрел на Равика.
— Тебе не кажется, что пора кончать эту комедию.
— Вне всяких сомнений. — Равик обернулся к испанцу: — Молодой человек, я думаю, вам лучше всего вернуться к своим. Вы беспричинно оскорбляете полковника Морозова, который никак не связан с сегодняшней Россией.
Не дожидаясь ответа, он склонился над шахматной доской. С минуту Наварро постоял в нерешительности, затем удалился.
— Он пьян и вдобавок, как многие латиняне, лишен чувства юмора, — сказал Равик. — Но это вовсе не значит, что и у нас его не должно быть. Вот почему я и произвел тебя в полковники. Насколько мне известно, ты был всего навсего жалким подполковником. Мог ли я допустить, чтобы ты оказался рангом ниже этого Гомеса.
— Перестань болтать, мой мальчик. За всеми этими разговорами я прозевал алехинский вари— ант. Похоже, слон потерян. — Морозов поднял голову. — Господи, еще один идет. Второй адъютант. Что за публика!
Это был сам полковник Гомес. Равик откинулся на спинку стула, устраиваясь поудобнее.
— Сейчас произойдет дискуссия между двумя полковниками.
— Она будет коротка, сын мой.
Полковник был еще более церемонен, чем его адъютант. Он извинился перед Морозовым за ошибку, допущенную Наварро. Извинение было принято. Теперь, когда недоразумение рассеялось, Гомес с какой то уже совершенно фантастической церемонностью предложил, в знак примирения, выпить за Франко. На сей раз отказался Равик.
— Но ведь вы наш немецкий союзник… — Полковник был явно озадачен.
— Полковник Гомес, — сказал Равик, начиная терять терпение. — Оставим все так, как есть. Пейте за кого хотите, а я играю в шахматы.
Полковник попытался осмыслить сказанное.
— Стало быть, вы…
— Не будем уточнять, — прервал его Морозов. — Это приведет только к лишним спорам.
Гомес еще больше растерялся.
— Но ведь вы, белогвардеец и царский офицер, должны быть против…
— Мы ничего не должны. Мы весьма старомодны. У нас различные взгляды, и все таки мы не стремимся проломить друг другу череп.
По видимому, Гомеса наконец осенило. Он подтянулся.
— Понимаю, — заявил он. — Мягкотелая демократия…
— Послушайте, милейший, — сказал Морозов с внезапной угрозой в голосе.
— Убирайтесь отсюда! Вам следовало это сделать еще несколько лет назад. В Испанию! Воевать! А за вас там воюют немцы и итальянцы. Привет!
Он встал. Гомес, не сводя глаз с Морозова, отступил на шаг. Затем резко повернулся и пошел к своему столику. Морозов снова сел. Он вздохнул и позвонил официантке.
— Кларисса, принесите два двойных кальвадоса. Кларисса кивнула и ушла.
— Бравые рубаки. — Равик рассмеялся. — Примитивное мышление и крайне сложные представления о чести. То и другое затрудняет жизнь, ежели человек пьян.
— Оно и видно… А вот и следующий. Настоящая процессия. Кто же на сей раз. Уж не сам ли Франко.
Это был снова Наварро. Остановившись в двух шагах от столика, он обратился к Морозову:
— Полковник Гомес сожалеет, что не может вызвать вас на дуэль. Этой ночью он покидает Париж. Кроме того, его миссия слишком важна, чтобы рисковать неприятностями с полицией. — Он повернулся к Равику. — Полковник Гомес задолжал вам гонорар за консультацию.
Он швырнул на стол скомканную бумажку в пять франков и собрался было уйти.
— Минуточку, — сказал Морозов.
Кларисса уже стояла у столика с подносом. Он взял рюмку с кальвадосом, посмотрел на нее, покачал головой и поставил обратно. Затем взял с подноса стакан воды и выплеснул Наварро в лицо.
— Быть может, это вас протрезвит, — спокойно заметил он. — Запомните на будущее: деньгами не швыряются. А теперь убирайтесь прочь, средневековый идиот!
Ошеломленный Наварро вытирал лицо. Подошли другие испанцы. Их было четверо. Морозов медленно поднялся с места. Он был на голову выше испанцев. Равик остался сидеть. Он взглянул на Гомеса.
— Не выставляйте себя на посмешище, — сказал он. — Вы все пьяны. У вас нет ни малейших шансов. Еще минута — и мы из вас бифштексы сделаем. Даже если бы вы были трезвы, у вас все равно ничего бы не вышло.
Он вскочил, быстрым движением подхватил Наварро за локти, слегка приподнял, повернул и так резко опустил рядом с Гомесом, что тому пришлось посторониться.
— А теперь оставьте нас в покое. Мы не просили вас приставать к нам. — Затем взял со столика пятифранковую бумажку и положил на поднос. — Это вам, Кларисса. От этих господ.
— Первый раз получила от них на чай, — заявила Кларисса. — Благодарю.
Гомес сказал что то по испански. Все пятеро повернулись, словно по команде «кругом», и пошли к своему столику.
— Жаль, — сказал Морозов. — Я бы с удовольствием отделал этих молодчиков. К сожалению, нельзя. А все из за тебя, беспаспортный подкидыш. Ты не жалеешь иногда, что не можешь затеять драку.
— Не с этими. Есть другие, до которых мне хотелось бы добраться.
Испанцы в углу снова загалдели. Затем разом поднялись, раздалось громкое трехкратное «Viva! " «Да здравствует! » испанский. Испанцы со звоном поставили бокалы на стол, и вся группа с воинственным видом удалилась.
— Чуть было не выплеснул ему в рожу этот замечательный кальвадос. — Морозов взял рюмку и выпил. — Вот кто правит нынче в Европе! Неужели и мы были когда то такими же болванами.
— Да, — сказал Равик.
Они играли около часа. Наконец Морозов поднял глаза от доски.
— Пришел Шарль, — сказал он. — Кажется, ты ему зачем то нужен.
Молодой парень, помощник портье, подошел к столику с небольшим пакетом в руках.
— Велели передать вам.
— Мне. Равик разглядывал пакетик. На белой папиросной бумаге, перевязанной ленточкой, адреса не было.
— Мне не от кого получать пакеты. По видимому, ошибка. Кто принес.
— Какая то женщина… дама…
— Женщина или дама. — спросил Морозов.
— Так… что то среднее.
Морозов добродушно ухмыльнулся.
— Довольно остроумно.
— Здесь нет фамилии. Она сказала, что это для меня.
— Не совсем так… Она сказала — для врача, который здесь живет. И… в общем, вы знаете эту даму.
— Она так сказала.
— Нет, — выпалил парень. — Но на днях она была тут. С вами, ночью.
— Иногда ко мне действительно приходят да, мы, Шарль. Но тебе должно быть известно, что скромность — высшая добродетель отельного служащего. Нескромность пристала только великосветским кавалерам.
— Вскрой пакет, Равик, — сказал Морозов, — даже если он и не предназначен для тебя. В нашей достойной сожаления жизни мы проделывали вещи и похуже.
Равик рассмеялся и раскрыл пакет. В нем была маленькая деревянная Мадонна, которую он видел в комнате той самой женщины. Он попытался припомнить имя. Как же ее звали. Мадлен… Мад… забыл. Что то похожее, во всяком случае. Он осмотрел папиросную бумагу. Никакой записки.
— Ладно, — сказал он помощнику портье. — Все в порядке.
Равик поставил Мадонну на стол. Среди шахматных фигур она выглядела довольно нелепо.
— Из русских эмигрантов. — спросил Морозов.
— Нет. Сперва и я так подумал.
Равик заметил, что губной помады на Мадонне больше нет.
— Что с ней делать.
— Поставь куда нибудь. Любую вещь можно куда нибудь поставить. Места на земле хватает для всего. Только не для людей.
— Покойника, вероятно, уже похоронили.
— Так это та самая женщина.
— Да.
— Ты хоть раз справился о ней. Сделал для нее еще что нибудь.
— Нет.
— Странное дело — нам всегда кажется, что если мы помогли человеку, то может отойти в сторону; но ведь именно потом ему становится совсем невмоготу.
— Я не благотворительное общество, Борис. Я видел вещи нестрашнее и все равно ничего не делал. С чего ты взял, будто ей именно сейчас так тяжело.
— Посуди сам, только теперь она до конца почувствовала свое одиночество. До сих пор рядом с ней был мужчина, пусть даже мертвый. Но он был на земле. Теперь же он под землей… ушел… его больше нет. А вот это,
— Морозов показал на Мадонну, — не благодарность. Это крик о помощи.
— Я спал с ней, — сказал Равик, — не зная, что у нее случилось. Я хочу об этом забыть.
— Чепуха! Как раз это — самая пустяковая вещь на свете, если нет любви. Одна моя знакомая говорила мне, что легче переспать с мужчиной, чем назвать его по имени. — Морозов наклонился вперед. Свет лампы отражался в его крупном лысом черепе. — Я тебе вот что скажу, Равик: будем подобрее, если только можем и пока можем, ведь нам в жизни еще предстоит совершить несколько так называемых преступлений. По крайней мере, мне. Да и тебе, пожалуй, тоже.
— Верно.
Морозов обхватил рукой кадку с чахлой пальмой. Она слегка покачнулась.
— Жить — значит жить для других. Все мы питаемся друг от друга. Пусть хоть иногда теплится огонек доброты… Не надо отказываться от нее.
Доброта придает человеку силы, если ему трудно живется.
— Ладно. Зайду завтра к ней.
— Вот и прекрасно, — сказал Морозов. — Этого то мне и хотелось. А теперь хватит разглагольствовать. Кто играет белыми.

Пятый.

Хозяин отеля сразу узнал Равика.
— Дама у себя в номере, — сказал он.
— Вы не предупредите ее по телефону, что я пришел.
— В комнате нет телефона. Можете спокойно подняться наверх.
— Какой номер.
— Двадцать седьмой.
— Я запамятовал ее имя… Как ее зовут.
Хозяин не выказал и тени удивления.
— Маду… Жоан Маду, — уточнил он. — Не думаю, что это ее настоящее имя. Вероятно, артистический псевдоним.
— Почему артистический.
— Когда въехала, записалась актрисой. И имя вроде такое, звучит по актерски. Не правда ли.
— Не уверен. Я знал одного актера, который выступал под именем Густав Шмидт. А на самом деле его звали граф Александр Мария фон Цамбона. Густав Шмидт — его псевдоним и, как видите, звучит совсем не по актерски, не правда ли.
Хозяин не сдавался.
— В наши дни много чего случается, — заявил он.
— Не так уж много. Обратитесь к истории, и вы увидите, что мы живем в относительно спокойное время.
— Благодарю, с меня хватает.
— С меня тоже. Но нужно искать себе утешение в чем только можно… Двадцать седьмой, вы сказали.
— Да, мсье.
Равик постучал в дверь. Никто не откликнулся. Он постучал снова и услышал невнятный ответ. Он открыл дверь и увидел на кровати у стены женщину. Она медленно подняла на него глаза. На ней был синий английский костюм, тот же, что и в первый раз. Она казалась бы менее одинокой, если бы лежала на постели непричесанная и в халате. Но она оделась неведомо для кого и для чего, просто по привычке, потерявшей уже всякий смысл, и у Равика защемило сердце. Это было ему знакомо — он видел сотни людей, эмигрантов, заброшенных на чужбину, — они сидели так же. Крохотные островки призрачного существования, они сидели, не зная, что делать, и только сила привычки поддерживала в них жизнь.
Он прикрыл за собой дверь.
— Надеюсь, не помешал, — сказал он и тут же почувствовал всю бессмысленность своих слов. Что, собственно, могло помешать этой женщине. Ей уже ничего не могло помешать.
Он положил шляпу на стул.
— Вам все удалось уладить. — спросил он.
— Да. Хлопот было немного.
— Обошлось без трудностей.
— Да.
Равик сел в единственное кресло, стоявшее в комнате. Пружины заскрипели, и он почувствовал, что одна из них сломана.
— Вы собирались куда нибудь уходить. — спросил он.
— Да. Не сейчас… попозже… В общем, никуда… Просто так. Что мне еще делать.
— Ничего. На первых порах так и надо. У вас нет знакомых в Париже.
— Нет.
— Никого.
Женщина устало подняла голову.
— Никого… кроме вас, хозяина отеля, кельнера и горничной. — Она невесело улыбнулась. — Не так уж много, правда.
— Да, немного. А мсье… — Равик силился вспомнить фамилию покойного. Он забыл ее.
— Нет, — сказала она. — У Рачинского в Париже не было знакомых, а может быть, я просто ничего о них не знала. Он заболел сразу после нашего приезда.
Равик не собирался засиживаться у нее. Теперь, увидев ее состояние, он изменил свое намерение.
— Вы ужинали.
— Нет. Я не голодна.
— Вы сегодня вообще что нибудь ели.
— Да. Днем. Днем это проще. А вот вечером…
Равик осмотрелся. От маленькой пустой комнаты веяло безнадежностью, тоской и ноябрем.
— Вам пора выбираться отсюда, — сказал он. — Пойдемте. Поужинаем вместе.
Он ожидал возражений. Женщина выглядела совершенно равнодушной ко всему. Казалось, ничто не способно ее расшевелить. Но она сразу встала и взяла свой плащ.
— Этого недостаточно, — сказал он. — Плащ слишком тонок. Нет ли чего нибудь поплотнее. На улице холодно.
— Днем шел дождь…
— Он и сейчас идет. Но все равно холодно. Наденьте что нибудь под плащ
— легкое пальто или хотя бы свитер.
— Свитер у меня есть.
Она подошла к большому чемодану, — Равик заметил, что она почти ничего не вынула из него, — достала оттуда черный свитер и, сняв жакет, натянула на себя. У нее были прямые красивые плечи. Потом взяла берет, надела жакет и плащ.
— Так лучше.
— Намного.
Они спустились по лестнице. Хозяина внизу не было. Перед доской с ключами сидел портье и сортировал письма. От него разило чесноком. Рядом неподвижно сидела пятнистая кошка и глядела на него.
— Еще не захотели есть. — спросил Равик на улице.
— Не знаю. Разве что чуть чуть…
Равик подозвал такси.
— Хорошо. Тогда поедем в «Бель орор». Там можно быстро поужинать.
В этот поздний час ресторан «Бель орор» был почти пуст. Они выбрали столик на втором этаже, в узком зале с низким потолком. Кроме них, за столиком у окна сидели мужчина и женщина и ели сыр, а неподалеку от них тощий мужчина уплетал целую гору устриц. Подошел кельнер, критически оглядел клетчатую скатерть и, поразмыслив, решил заменить ее свежей.
— Две рюмки водки, — сказал Равик. — Похолоднее. — И, обратившись к своей спутнице: — Мы немного выпьем и приналяжем на закуски. Думаю, для вас это будет лучше всего. «Бель орор» славится своими Hors d'oeuvres Закуски французский.
Да тут вряд ли и есть что либо еще. Во всяком случае, начав с закусок, ничего другого уже не захочешь. Их здесь уйма — горячие и холодные, и все очень хороши. Давайте попробуем.
Кельнер принес водку и достал блокнот.
— Графин Vin rose. Розовое вино французский.
, — сказал Равик. — Есть у вас «анжу».
— «Анжу» разливное розовое, Слушаюсь, мсье.
— Большой графин на льду. И закуски.
Кельнер ушел. В дверях его едва не сбила с ног быстро взбежавшая по лестнице женщина в красной шляпке с пером. Она оттолкнула его и подошла к тощему мужчине, истреблявшему устриц.
— Альбер, — сказала она. — Ты подлец…
— Тсс… — прошипел Альбер, оглядываясь.
— Никаких тсс!
Женщина положила мокрый зонтик поперек стола и с решительным видом уселась. На Альбера это не произвело особого впечатления.
— Cherie. Дорогая французский.
— начал он и перешел на шепот.
Равик улыбнулся и поднял рюмку.
— Давайте выпьем до дна. Салют!
— Салют! — сказала Жоан Маду и выпила. Появился кельнер с закусками — они доставлялись к столикам на маленьких тележках.
— Что будете есть. — Равик посмотрел на Жоан. — Самое простое — взять всего понемногу. Он наполнил ее тарелку.
— Не беда, если не понравится. Прикатят Другие тележки. Это только начало.
Равик набрал и себе различных закусок и, не обращая на нее внимания, принялся за еду. Вдруг он почувствовал, что она тоже ест. Он очистил небольшого омара и подал ей.
— Попробуйте. Это вкуснее, чем лангусты… А теперь Pate Maison. Вид паштета - французский язык. С корочкой белого хлеба… Вот видите, как хорошо… Еще немного вина. Легкого, терпкого и холодного.
— Я доставляю вам слишком много беспокойства, — сказала Жоан.
— Да, стараюсь, как обер кельнер, — рассмеялся Равик.
— Нет, но все таки вы слишком беспокоитесь.
— Не люблю есть один. Вот и все. Так же, как и вы.
— Я плохой партнер.
— Нет, хороший, — сказал Равик. — За столом вы партнер первоклассный. Не выношу болтливых людей. И тех, кто слишком громко разговаривает.
Он посмотрел в сторону Альбера. Красная шляпка с пером, ритмично постукивая зонтиком по столу, во всеуслышание растолковывала ему, почему именно он подлец. Альбер слушал ее терпеливо и довольно равнодушно.
Жоан едва заметно улыбнулась.
— Этого я не умею.
— А вот и еще одна тележка с провиантом. Продолжим программу или вы сперва покурите.
— Сперва покурю.
— Вот, пожалуйста. Сегодня у меня другие. Не с черным табаком.
Он дал ей огня. Жоан откинулась на спинку стула и глубоко затянулась. Потом открытым, прямым взглядом посмотрела на Равика.
— Хорошо сидеть вот так, — сказала Жоан, и ему вдруг показалось, что она вот вот разрыдается.
Кофе они пили в «Колизее». Большой зал, выходящий окнами на Елисейские Поля, был переполнен, но они нашли столик внизу, в баре; верхняя половина стен была облицована стеклянными панелями, за которыми сидели попугаи и порхали пестрые тропические птички.
— Вы уже подумали, что вам делать дальше. — спросил Равик.
— Нет, еще не подумала.
— Вы приехали сюда с определенной целью.
Она помедлила с ответом.
— Нет, без особых намерений.
— Я спрашиваю не из любопытства.
— Знаю. Вы считаете, что я должна чем то заняться. И я не хочу того же. Твержу себе об этом каждый день. Но вот…
— Хозяин отеля сказал мне, что вы актриса. Я его не спрашивал. Сам сказал, когда я справился о вашей фамилии.
— А разве вы уже забыли.
Равик взглянул на нее. Она спокойно смотрела на него.
— Забыл, — сказал он. — Записку оставил в отеле, а без нее никак не мог вспомнить.
— А теперь помните.
— Да. Жоан Маду.
— Я не бог весть какая актриса, — сказала она. — Раньше играла только небольшие роли. А в последнее время вообще не играла. К тому же я недостаточно хорошо говорю по французски.
— А какой язык ваш родной.
— Итальянский. Я выросла в Италии. Говорю еще немного по английски и по румынски. Отец румын. Он умер. Мать англичанка. Она сейчас в Италии, не знаю только где.
Ее слова почти не доходили до Равика. Ему было скучно, и он не знал толком, о чем еще говорить с ней.
— А, кроме этого, вы чем нибудь занимались. — спросил он, чтобы о чем то спросить. — Не считая маленьких ролей, о которых вы говорили.
— Да, пустяками в том же роде. Немного пела, немного танцевала.
Он с сомнением посмотрел на нее. Пела. Танцевала. Глядя на нее, этого не скажешь. Было в ней что то блеклое, стертое, отнюдь не привлекательное. И на актрису она ничуть не походила, хотя это слово можно толковать очень широко.
— Петь и танцевать вы могли бы попробовать и здесь, — сказал он. — Для этого не нужно в совершенстве владеть французским.
— Да, но сперва надо найти какое то место. А когда никого не знаешь…
Морозов! — внезапно осенило Равика. «Шехерезада». Ну конечно! Морозов должен быть в курсе таких дел. При этой мысли Равик оживился. Ведь именно Морозову он обязан сегодняшним унылым вечером. Вот он и сплавит ему эту женщину, пусть Борис покажет, на что он способен.
— Вы говорите по русски. — спросил он.
— Немного. Знаю несколько песен. Цыганских. Они похожи на румынские. А что.
— Я знаком с человеком, который кое что смыслит во всем этом. Может быть, он сумеет вам помочь. Я дам его адрес.
— Боюсь, ничего из этого не получится. Антрепренеры все на один манер. Тут рекомендации мало помогают.
Как видно, Жоан угадала его желание отделаться от нее под благовидным предлогом. И так как это была правда, он запротестовал.
— Человек, о котором я говорю, не антрепренер. Он швейцар в «Шехерезаде». Это русский ночной клуб на Монмартре.
— Швейцар. — Жоан подняла голову. — Это другое дело. Швейцары знают больше антрепренеров. Может быть, тут что нибудь и получится. Вы его хорошо знаете.
— Да.
Равик был удивлен: она вдруг заговорила деловым тоном! Быстро это у нее получается, подумал он.
— Мы с ним друзья. Его зовут Борис Морозов, — сказал он. — Уже целых десять лет служит в «Шехерезаде». У них там всегда большая программа. Номера часто меняются. Морозов на дружеской ноге с распорядителем. Если не выйдет с «Шехерезадой», он наверняка еще что нибудь придумает. Хотите попробовать.
— Да. Когда.
— Лучше всего зайти часов в девять вечера. В эту пору ему еще нечего делать, и он сможет вами заняться. Я его предупрежу.
Равик уже предвкушал, какое лицо сделает Морозов. Он вдруг испытал облегчение. Слабое чувство ответственности, которое он все еще испытывал, исчезло. Он сделал все, что мог, и теперь пусть она действует сама.
— Вы устали. — спросил он.
Жоан Маду посмотрела ему прямо в глаза.
— Я не устала. Но я знаю: сидеть со мной — не большое удовольствие. Вы приняли во мне участие, и я вам благодарна. Вы вытащили меня из отеля, развлекли разговором. Это для меня много, ведь все эти дни я ни с кем слова толком не сказала. Теперь я пойду. Вы сделали для меня более чем достаточно. И все еще делаете. Не знаю, что сталось бы со мной без вас!
Господи, подумал Равик, начинается! Раздосадованный, он отвел взгляд и уставился прямо перед собой в стеклянную перегородку. Голубка пыталась изнасиловать какаду. Того одолевала такая скука, что он даже не сопротивлялся, а продолжал клевать корм, не обращая на голубку никакого внимания.
— Разве это участие. — сказал Равик.
— А что же еще.
Голубка утихомирилась. Она соскочила с широкой спины какаду и принялась охорашиваться. Какаду равнодушно задрал хвост и опорожнился.
— Выпьем доброго старого «арманьяка», — сказал Равик. — Вот вам лучший ответ. Поверьте, не так уж я человеколюбив. Немало вечеров я провожу где попало, совсем один. По вашему, это очень интересно.
— Нет, но я плохой партнер. Это еще хуже.
— Я разучился искать себе партнеров. Вот ваш «арманьяк». Салют!
— Салют!
Равик поставил рюмку.
— Так, а теперь прочь из этого зверинца. Вам, наверно, не хочется в отель.
Жоан отрицательно покачала головой.
— Ладно. Тогда в путь. Поедем в «Шехерезаду». Там выпьем. Это, видимо, необходимо нам обоим, а вы заодно посмотрите, что там делается.
Было около трех часов ночи. Они стояли перед отелем «Милан».
— Вы достаточно выпили. — спросил Равик.
Жоан ответила не сразу.
— Там, в «Шехерезаде», мне казалось, что достаточно. Но теперь, когда я вижу эту дверь… недостаточно.
— Дело поправимое. Может быть, тут в отеле еще найдется что нибудь. А то зайдем в кабачок и купим бутылку. Пойдемте.
она посмотрела на него. Потом на дверь.
— Хорошо, — сказала она, решившись, но не сдвинулась с места. — Подняться одной наверх… в пустую комнату…
— Я провожу вас, и мы захватим с собой бутылку.
Портье проснулся.
— У вас еще можно что нибудь выпить. — спросил Равик.
— Коктейль с шампанским угодно. — тут же деловито осведомился он, хотя его все еще одолевала дремота.
— Благодарю покорно. Нам бы чего нибудь покрепче. Коньяку, например. Бутылку.
— «Курвуазье», «мартель», «эннесси», «бискюи дюбушэ».
— «Курвуазье».
— Слушаюсь, мсье. Откупорю и принесу в номер.
Они поднялись по лестнице.
— Ключ у вас есть. — спросил Равик.
— Комната не заперта.
— Если будете оставлять открытой, могут украсть деньги и документы.
— Украсть можно и при запертой двери. .
— Тоже верно… с такими замками. И все таки тогда это не так просто.
— Может быть. Но я не люблю возвращаться одна, доставать ключ и отпирать пустую комнату… точно гроб открываешь. Достаточно и того, что входишь туда… где тебя не ждет ничего, кроме нескольких чемоданов.
— Нигде ничто не ждет человека, — сказал Равик. — Всегда надо самому приносить с собой все.
— Возможно. Но и тогда это только жалкая иллюзия. А здесь и ее нет…
Жоан бросила пальто и берет на кровать и посмотрела на Равика. Ее светлые большие глаза словно в гневном отчаянии застыли на бледном лице. С минуту она оставалась неподвижной. Потом, заложив руки в карманы жакета, принялась ходить небольшими шагами из угла в угол маленькой комнаты, упруго и резко поворачиваясь на носках. Равик внимательно глядел на нее: в ней вдруг появилась сила и какая то стремительная грациозность. Казалось, комната для нее мала.
Раздался стук в дверь. Портье принес коньяк.
— Не желают ли господа закусить. Курица, сэндвичи…
— Это было бы излишней тратой времени, дорогой мой. — Равик расплатился и выпроводил его. Затем налил две рюмки. — Вот! Конечно, это по варварски примитивно… но в затруднительных ситуациях именно примитив самое лучшее. Утонченность хороша лишь в спокойные времена. Вылейте.
— А потом.
— А потом еще одну рюмку.
— Пробовала. Не помогает. Хмель не приносит облегчения, когда ты одна.
— Надо только достаточно опьянеть. Тогда дело пойдет на лад.
Равик присел на узкий шаткий шезлонг, стоявший у стены под прямым углом к кровати. Раньше он его не замечал.
— Здесь был шезлонг, когда вы въезжали. — спросил он.
Она отрицательно покачала головой.
— Его поставили специально для меня. Я не хотела спать на кровати. Мне это казалось бессмысленным: кровать, раздеваться и все такое. Зачем. Утром и днем я еще кое как держалась. А вот ночью…
— Вам необходимо чем то заняться. — Равик закурил сигарету. — Жаль, что мы не застали Морозова. Не знал, что сегодня он свободен. Сходите к нему завтра вечером. К девяти. Он что нибудь для вас подыщет. В крайнем случае, работу на кухне. Тогда будете заняты по ночам. Ведь вы этого хотите.
— Да.
Жоан остановилась. Она выпила рюмку и села на кровать.
— Каждую ночь я ходила по улицам. Пока ходишь, все вроде бы легче. Но когда сидишь и потолок падает тебе на голову…
— С вами ничего не случилось во время этих прогулок. Вас ни разу не обокрали.
— Нет. Вероятно, по мне видно, что много у меня не украдешь. — Она протянула Равику пустую рюмку. — Ну, а остальное. Довольно часто мне очень хотелось, чтобы кто то хотя бы заговорил со мной! Лишь бы не чувствовать себя пустым местом, шагающим автоматом! Лишь бы на тебя взглянули чьи то глаза — глаза, а не камни! Лишь бы не метаться по городу, как отверженная, словно ты попала на чужую планету! — Она отбросила назад волосы и взяла у Равика полную рюмку. — Не знаю, почему я говорю об этом. Мне этого вовсе не хочется. Может быть, оттого, что последние дни я была немой. Может быть, оттого, что сегодня в первый раз… — Она запнулась. — Не слушайте меня…
— Я пью, — ответил Равик. — Говорите все, что хотите. Сейчас ночь. Никто вас не слышит. Я слушаю самого себя. Утром все позабудется.
Он откинулся на спинку шезлонга. Где то шумел водопровод. Изредка пощелкивало в батарее отопления. В окно мягкими пальцами стучался дождь.
— Когда возвращаешься и гасишь свет… и темнота оглушает тебя, словно маска с хлороформом… Тогда снова включаешь свет и смотришь, смотришь в одну точку…
Я уже, конечно, пьян, подумал Равик. Сегодня почему то раньше обычного. В чем дело. Полумрак. Или и то и другое. Но это уже не прежняя женщина — невзрачная и поблекшая. Она какая то другая. Вдруг появились глаза. И лицо. Что то на меня глядит… Должно быть, тени… Их озаряют сполохи нежного пламени в моей голове… Первые отблески хмеля.
Равик не слушал, что говорила Жоан Маду. Он все это знал и не хотел больше знать. Одиночество — извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда. Вдруг где то в мглистой дымке зазвучала скрипка. Загородный ресторан на зеленых холмах Будапешта. Удушливый аромат каштанов. Вечер. И, — как юные совы, примостившиеся на плечах, — мечты с глазами, светлеющими в сумерках. Ночь, которая никак не может стать ночью. Час, когда все женщины красивы. Вечер, как огромная бабочка, распластал широкие коричневые крылья…
Он поднял глаза.
— Спасибо, — сказала Жоан.
— За что.
— За то, что вы дали выговориться, не слушая меня. Это было хорошо. Я в этом нуждалась.
Равик кивнул, он заметил, что ее рюмка снова пуста.
— Хорошо, — сказал он. — Я оставлю вам бутылку.
Он встал. Комната. Женщина. Больше ничего. Бледное лицо, в котором уже ничто не светилось.
— Вы хотите идти. — спросила Жоан. Она оглянулась, точно в комнате кто то прятался.
— Вот адрес Морозова. И его имя, чтобы вы не забыли. Завтра вечером, в девять. — Равик записал все на бланке для рецепта, вырвал листок из блокнота и положил на чемодан.
Жоан встала и взяла плащ и берет. Равик посмотрел на нее.
— Можете меня не провожать.
— Я не собираюсь. Только не хочу оставаться здесь. Не сейчас. Поброжу еще немного.
— Все равно придется вернуться. И опять будет то же самое. Не лучше ли остаться. Ведь самое трудное осталось позади.
— Скоро утро. Когда я вернусь, уже будет утро, и жить станет проще.
Равик подошел к окну. Дождь лил не переставая. В желтом свете фонарей его мокрые серые нити извивались на ветру.
— Вот что, — сказал он. — Выпьем еще по рюмке, и ложитесь спать. Погода не для прогулок.
Он взял бутылку. Неожиданно Жоан вплотную придвинулась к нему.
— Не оставляй меня здесь, — быстро и горячо заговорила она, и он почувствовал ее дыхание. — Не оставляй меня здесь одну… Только не сегодня. Я не знаю, что со мной такое, но только не сегодня! Завтра наберусь мужества, но сегодня не могу… Я измучена, надломлена, разбита и теряю последние силы… Не надо было уводить меня отсюда сегодня, именно сегодня… Теперь я не вынесу одиночества…
Равик осторожно поставил бутылку на стол и высвободил свою руку.
— Дитя, — сказал он. — Рано или поздно все мы должны привыкнуть к этому. — Он посмотрел на шезлонг. — Могу прилечь и здесь. Нет смысла идти куда то еще. Для сна осталось несколько часов. В девять утра у меня операция. Тут можно спать не хуже, чем дома. Мне не впервые нести ночную вахту. Понимаете меня.
Она кивнула, но не отодвинулась от него.
— В половине восьмого мне надо уйти. Чертовски рано. Еще разбужу вас.
— Не важно. Я встану и приготовлю вам завтрак…
— Ничего вы не будете для меня готовить. Позавтракаю в ближайшем кафе. Как простой скромный рабочий. Кофе с ромом и булочка. Остальное — по приходе в клинику. Хорошо бы попросить Эжени приготовить ванну… Ладно, останемся здесь. Две души, затерявшиеся в ноябре. Спите на кровати. Если хотите, я побуду у старика портье, пока вы уляжетесь.
— Не надо, — сказала Жоан.
— Я не сбегу. К тому же нам нужно еще кое что — подушки, одеяло и прочее.
— Я могу позвонить.
— И я могу. — Равик потянулся к звонку. — Лучше, если это сделает мужчина.
Портье не заставил себя долго ждать. В руке у него была бутылка коньяку.
— Вы переоцениваете наши возможности, — сказал Равик. — Премного благодарен. Но мы — люди послевоенного поколения. Принесите одеяло, подушку и пару простынь. Я вынужден заночевать здесь. На улице слишком холодно, и дождю конца не видно. А я только позавчера встал с постели после крупозного воспаления легких. Можете все это сделать.
— Разумеется, мсье. Я и сам хотел это предложить.
— Хорошо. — Равик закурил сигарету. — Я выйду в коридор. Произведу смотр обуви перед дверями. Мой любимый вид спорта. Не сбегу, — сказал он, уловив взгляд Жоан. — Я не Иосиф Прекрасный. Не брошу свое пальто на произвол судьбы.
Портье появился в коридоре с постельным бельем. Увидев Равика, он остановился. Его лицо просияло.
— Такое не часто встретишь, — сказал он.
— И со мною это не часто случается. Только в дни рождения и на Рождество. Давайте вещи. Отнесу их сам. А это что.
— Грелка. Ведь у вас было воспаление легких.
— Чудесно. Но я согреваю свои легкие коньяком. — Равик достал из кармана несколько кредиток.
— Мсье, у вас, конечно, нет пижамы. Могу одолжить.
— Спасибо, дорогой. — Равик посмотрел на старика. — Только она наверняка будет мне мала.
— Что вы, как раз впору придется. Совершенно новая. Скажу по секрету — получил в подарок от одного американца. А он — от одной дамы. Я таких вещей не ношу. Только ночные рубашки. А пижама совершенно новая, мсье.
— Ладно. Тащите. Посмотрим.
Равик ждал в коридоре. Перед дверями стояли три пары обуви. Пара закрытых ботинок с растяжным резиновым верхом. Из за двери доносился могучий храп. У другой двери были выставлены коричневые мужские туфли и дамские лакированные полусапожки на высоких каблуках и с пуговками.
Они казались странно одинокими и покинутыми, хоть и стояли рядом.
Портье принес пижаму. Это была не пижама, а мечта. Синий искусственный шелк в золотых звездах. С минуту Равик, совершенно онемев, смотрел на нее. Он хорошо понимал американца.
— Роскошная вещь, правда. — с гордостью спросил портье.
Пижама в самом деле была новой и даже упакована в фирменную картонку «Магазэн дю Лувр», где ее купили.
— Жаль, — сказал Равик. — Хотелось бы мне увидеть даму, которая выбрала ее.
— На одну ночь пижама ваша, мсье. Вам вовсе не обязательно ее покупать.
— Сколько за прокат.
— Сколько дадите.
Равик сунул руку в карман.
— Ну что вы, мсье, слишком много, — сказал портье.
— Вы не француз.
— Француз. Из Сан Назера.
— Значит, общение с американцами испортило вас. А кроме того, за такую пижаму сколько ни дай — все мало.
— Рад, что она вам понравилась; Спокойной ночи, мсье. Завтра спрошу ее у дамы.
— Сам верну завтра утром. Разбудите меня в половине восьмого. Только стучите тихо. Я услышу… Спокойной ночи.

— Видите, — обратился Равик к Жоан, показывая пижаму. — Костюм для Деда Мороза. Ваш портье волшебник. Сейчас облачусь в эту штуку. Не надо бояться быть смешным. Впрочем, для этого требуется не только мужество, но и известная непринужденность.
Он постелил себе на шезлонге. Ему было безразлично, где спать — в своем отеле или здесь. В коридоре он обнаружил сносную ванную, а портье дал ему новую зубную щетку. Все остальное было не важно. Жоан была для него чем то вроде пациентки.
Он налил полный стакан коньяку и вместе с рюмкой поставил у кровати.
— Надеюсь, вам этого хватит, — сказал он. — Так проще. Мне не придется вставать и наливать вам снова и снова. Бутылку и другую рюмку забираю себе.
— Рюмка мне не нужна. Могу пить из стакана.
— Тем лучше.
Равик улегся на шезлонге. Ему понравилось, что женщина перестала опекать его. Она добилась своего и теперь, слава Богу, не обременяла его чрезмерными проявлениями гостеприимства.
Он налил себе полную рюмку и поставил бутылку на пол.
— Салют!
— Салют! Благодарю вас.
— Все в порядке. Меня и так не очень то тянуло под дождь.
— Он еще не кончился.
— Нет.
Сквозь тишину с улицы доносился тихий стук, словно в комнату пыталось пробраться нечто серое, безутешное, бесформенное, нечто более печальное, чем сама печаль… Какое то далекое, безликое воспоминание, бесконечная волна, которая, прихлынув, хочет отнять и похоронить то, что когда то выплеснула па маленький остров и забыла на нем, — крупицу человека, света, мысли.
— В такую ночь хорошо пить.
— Да. И плохо быть одному.
Равик немного помолчал.
— К этому всем нам пришлось привыкать, — сказал он затем. — То, что некогда связывало нас, теперь разрушено. Мы рассыпались, как стеклянные бусы с порвавшейся нитки. Ничто уже не прочно. — Он снова наполнил рюмку. — Мальчиком однажды ночью я спал на лугу. Было лето, на небе ни облачка. Перед тем как заснуть, я смотрел на Орион, он висел далеко на горизонте, над лесом. Потом среди ночи я проснулся и вдруг вижу — Орион прямо надо мной. Я запомнил это на всю жизнь. В школе я учил, что Земля — планета и вращается вокруг своей оси, но воспринял это отвлеченно, как то по книжному, никогда над этим не задумываясь. А тут я впервые ощутил, что это действительно так. Почувствовал, как Земля бесшумно летит в неимоверно огромном пространстве. Я почувствовал это с такой силой, что вцепился в траву, боялся — снесет. Видимо, это произошло потому, что, очнувшись от глубокого сна, на мгновение покинутый памятью и привычкой, я увидел перед собой громадное, сместившееся небо. Внезапно земля оказалась для меня недостаточно надежной… С тех пор она такой и осталась.
Он выпил свою рюмку.
— Это кое что усложняет, но многое и облегчает. — Он посмотрел в сторону Жоан Маду. — Вы, вероятно, уже совсем спите. Если устали, не отвечайте.
— Еще не сплю. Но скоро засну. Какая то часть во мне бодрствует. Она холодна и никак не заснет.
Равик поставил бутылку на пол. Тепло комнаты бурой усталостью просачивалось в него. Набегали тени. Взмахи крыльев. Чужая комната. Ночь… А на улице, как далекая барабанная дробь, монотонный стук дождя… слабо освещенная хижина на краю хаоса, крохотный огонек, бессмысленно мерцающий в пустыне, чье то лицо, глядя в которое говоришь и говоришь…
— А вы это когда нибудь чувствовали. — спросил он.
Она помолчала.
— Да. Только не так. По другому. Когда я целыми днями ни с кем не разговаривала и бродила по ночам, и кругом были люди, и они чем то занимались и куда то шли, и у них был свой дом… Только у меня ничего… Тогда все постепенно становилось нереальным… будто я утонула и бреду под водой по чужому городу…
Кто то поднялся по лестнице. Щелкнул замок, хлопнула дверь. Сразу же глухо загудел водопровод.
— Зачем оставаться в Париже, если у вас тут никого нет. — спросил Равик, почти засыпая.
— Не знаю. А куда мне деваться.
— Вам некуда вернуться.
— Нет. Возврата нет ни для кого. Никуда.
Порыв ветра швырнул тяжелые струи в стекло.
— Зачем же вы приехали в Париж. — спросил Равик.
Жоан ответила не сразу. Он решил, что она уже заснула.
— Рачинский приехал со мной в Париж, потому что мы хотели расстаться, — сказала она наконец.
Равик не удивился ответу. Есть часы, когда не удивляешься ничему. Человека, вернувшегося в номер напротив, начало рвать. Сквозь дверь доносились приглушенные стоны.
— С чего же было так отчаиваться. — спросил Равик.
— Потому что он умер! Умер! Был — и вдруг не стало! Не вернуть! Никогда! Умер! Уже никогда ничего не сделать!. . Неужели вы не понимаете. — Жоан приподнялась на локте, пристально всматриваясь в Равика.
Потому что он ушел прежде, чем ты смогла уйти от него, подумал Равик, потому что он оставил тебя одну прежде, чем ты была к этому подготовлена.
— Я… я должна была относиться к нему иначе… я была…
— Забудьте об этом. Раскаяние — самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее.
Жоан ничего не ответила. Равик увидел, что она отпила глоток и снова откинулась на подушку. Было что то еще… но он слишком устал, чтобы думать. Впрочем, ему все было безразлично. Хотелось спать.
Утром предстояла операция. Остальное его не касалось. Он поставил пустую рюмку на пол, рядом с бутылкой. Странно, где только иной раз не приземлишься, подумал он.

Шесть.

Когда Равик вошел, Люсьенна Мартинэ сидела у окна.
— Ну что. — спросил он. — Каково первый раз встать с постели.
Девушка посмотрела на него, потом в окно — на серый пасмурный день — и снова на него.
— Плохая погода, — сказал он.
— Нет, — ответила она. — Для меня хорошая.
— Почему.
— Потому что не надо выходить на улицу.
Она сидела в кресле, съежившись, накинув на плечи дешевенькое ситцевое кимоно, — щуплое, неказистое существо с плохими зубами, но для Равика она была в этот момент прекраснее Елены Троянской, кусочком жизни, спасенной его руками. Правда, гордиться особенно было нечем — ведь другую он совсем недавно потерял. Следующую он, наверно, тоже потеряет, в конце концов он потеряет их всех и самого себя. Но эта пока была спасена.
— Мало радости разносить шляпки в такую погоду, — сказала Люсьенна.
— А вы разносили шляпки.
— Да. Я работала у мадам Ланвер. Ателье на авеню Матиньон. Мы работали до пяти. А потом надо было разносить заказчицам картонки. Сейчас половина шестого. Самое время бегать со шляпками. — Она посмотрела в окно. — Жаль, дождь перестал. Вчера было лучше. Весь день лило как из ведра. А теперь кому нибудь другому приходится бегать.
Равик сел против нее на подоконник. Странно, подумал он. Всегда ждешь, что человек, избежав смерти, будет безмерно счастлив. Но так почти ни— когда не бывает. Вот и Люсьенна. Свершилось маленькое чудо, а ей только и радости, что не надо выходить под дождь.
— Почему вы выбрали именно эту клинику, Люсьенна. — спросил он.
Она настороженно взглянула на него.
— Мне говорили о ней.
— Кто.
— Знакомая.
— Как ее зовут.
Девушка помедлила.
— Она тоже была здесь. Я проводила ее сюда, до самых дверей. Потому и знала адрес.
— Когда это было.
— За неделю до того, как пришла сама.
— Это та, что умерла во время операции.
— Да.
— И все таки вы пришли сюда.
— Да, — равнодушно ответила Люсьенна. — А почему бы и нет.
Равик не сказал того, что хотел сказать. Он посмотрел на маленькое холодное лицо. Когда то оно было нежным. Как быстро жизнь ожесточила его.
— Вы были у той же акушерки. — спросил он. Люсьенна молчала.
— Или у того же врача. Можете мне спокойно сказать. Я ведь не знаю, кто они.
— Сначала у нее была Мари. За неделю до меня. За десять дней.
— А потом пошли вы, хотя знали, что случилось с Мари.
Люсьенна пожала плечами.
— А что мне оставалось. Пришлось рискнуть. Никого другого я не знала. Ребенок… Куда мне с ребенком.
Она смотрела в окно. На балконе напротив стоял мужчина в подтяжках. Он держал над собой раскрытый зонтик.
— Сколько мне еще лежать здесь, доктор.
— Около двух недель.
— Целых две недели.
— Это не так уж долго. А что.
— Где же взять такие деньги.
— Может быть, вас удастся выписать немного раньше.
— Вы думаете, я смогу расплатиться. У меня нет таких денег. Очень уж дорого — тридцать франков в сутки.
— Кто вам сказал.
— Сестра.
— Какая. Конечно, Эжени…
— Да. Она сказала, что за операцию и бинты придется платить отдельно. Это дорого.
— За операцию вы уже заплатили.
— Сестра говорит, этого далеко не достаточно.
— Сестра не знает всего, Люсьенна. Лучше спросите как нибудь у доктора Вебера.
— Мне хотелось бы узнать поскорее.
— Зачем.
— Тогда легче рассчитать, сколько придется отрабатывать. — Люсьенна посмотрела на свои тонкие, исколотые иглой пальцы. — Еще за комнату надо заплатить. За целый месяц. Я пришла сюда тринадцатого. Пятнадцатого надо было предупредить хозяйку, что я съезжаю. А так придется платить за целый месяц, и хоть бы было за что.
— Вам никто не помогает.
Люсьенна взглянула на него. Внезапно лицо ее постарело лет на десять.
— Сами ведь все понимаете, доктор! Он только злится. Сказал мне: «Не думал, что ты такая дура! А то не стал бы связываться».
Равик кивнул. Все это было не ново.
— Люсьенна, — сказал он. — Попробуем получить что нибудь с женщины, которая сделала вам аборт. Виновата она. Вы только должны назвать ее.
Девушка встрепенулась. Всем своим существом она приготовилась к отпору.
— Полиция. Нет! Еще сама влипну.
— Никакой полиции. Мы только пригрозим этой женщине.
Она горько усмехнулась.
— Угрозами ничего не добьетесь. Она железная. Пришлось уплатить ей триста франков. А что получилось.. . — Люсьенна оправила кимоно. — Некоторым просто не везет, — спокойно добавила она, словно говорила не о себе, а о ком то постороннем.
— Неправда, — ответил Равик. — Вам здорово повезло.
В операционной он застал Эжени. Она до блеска начищала никелированные инструменты. Это было одно из ее любимых занятий. Работа поглотила ее настолько, что она не услышала, как он вошел.
— Эжени, сказал он.
Она вздрогнула и обернулась.
— Ах, это вы! Вечно вы пугаете меня!
— Не думал, что я такая важная персона. А вот вам не следовало бы пугать пациентов разговорами о гонорарах и плате за лечение.
Эжени выпрямилась и застыла с тряпкой в руке.
— Ах, вот оно что! Эта паршивая проститутка уже насплетничала вам…
— Эжени, — сказал Равик. — Среди женщин, ни разу не спавших с мужчиной, больше проституток, чем среди тех, для кого это стало горьким куском хлеба. Я уже не говорю о замужних. Кроме того, девушка не насплетничала. Просто вы испортили ей день, вот и все.
— А хотя бы и так! Какие нежности! При ее то образе жизни…
Эх ты, ходячий катехизис морали, подумал Равик. Омерзительная спесивая ханжа. Что знаешь ты об одиночестве этой маленькой модистки, которая отважилась прийти к акушерке, погубившей ее подругу, — прийти в ту же клинику, где подруга умерла. А сейчас она твердит лишь одно: «А что мне оставалось. » и «Как мне за все расплатиться.. . »
— Вышли бы вы замуж, Эжени, — сказал Равик. — За вдовца с детьми. Или за владельца похоронного бюро.
— Мсье Равик, — с достоинством произнесла сестра. — Не угодно ли вам не вмешиваться в мою личную жизнь. Иначе мне придется пожаловаться доктору Веберу.
— Вы это и так делаете с утра до вечера. — Равик не без радости заметил, что на скулах у нее проступили красные пятна. — Эжени, почему набожные люди так нетерпимы. Самый легкий характер у циников, самый невыносимый — у идеалистов. Не наталкивает ли это вас на размышления.
— Слава Богу, нет.
— Так я и думал. А теперь отправлюсь к дочерям греха. В «Озирис». Сообщаю об этом на всякий случай, — вдруг понадоблюсь доктору Веберу.
— Сомневаюсь, чтобы вы могли ему понадобиться.
— Быть девственницей еще не значит быть ясновидящей. А вдруг я ему понадоблюсь. Пробуду там примерно до пяти. Затем отправлюсь к себе в отель.
— Тоже мне отель, еврейская лавочка!
Равик обернулся.
— Эжени, не все беженцы евреи. И даже не все евреи — евреи. А иной раз евреем оказывается тот, о ком этого и не подумаешь. Я даже знавал одного негра еврея. Ужасно одинокий был человек. Любил только одно — китайскую кухню. Вот как бывает на свете.
Сестра ничего не ответила. Она продолжала нещадно надраивать никелированный поднос, и без того уже начищенный до блеска.

Равик сидел в бистро на улице Буасьер и смотрел сквозь мокрое от дождя стекло, когда внезапно заметил на улице человека. Это было словно удар кулаком в живот. В первое мгновение он ощутил только шок, еще не понимая толком, что произошло… Но в следующую же секунду, резко отодвинув столик, он вскочил и опрометью ринулся через переполненный зал к выходу.
Кто то схватил его за руку. Равик обернулся.
— Что. — непонимающе спросил он. — Что.
Это был кельнер.
— Вы не расплатились, мсье.
— Что.. . Ах, да… Я вернусь… — Он вырвал руку.
Кельнер залился краской.
— У нас так не полагается!. .
— Вот…
Равик выхватил из кармана кредитку, сунул ее кельнеру и распахнул дверь. Выбравшись из толпы, он свернул направо за угол и бросился бегом по улице Буасьер.
Кто то выругался ему вдогонку. Он опомнился, перешел на шаг и, стараясь не привлекать к себе внимания, пошел быстро, как только мог. Это невозможно, думал он, совершенно невозможно, я сошел с ума. Это невозможно! Лицо, его лицо… видимо, просто случайное сходство, какое то дьявольское, проклятое сходство, нелепая игра больного воображения… Он не может быть в Париже! Его лицо… он в Германии, в Берлине; оконное стекло залито дождем, ничего нельзя было разглядеть толком — я ошибся, наверняка, ошибся…
Он спешил дальше и дальше, проталкивался сквозь толпу, хлынувшую из кино, всматривался в лицо каждого мужчины, которого обгонял, заглядывал под шляпы… Ему отвечали кто недоуменным, кто возмущенным взглядом… Дальше, дальше… другие лица, другие шляпы, серые, черные, синие, он обгонял их, он оборачивался, он пристально вглядывался…
На перекрестке авеню Клебер Равик остановился. Женщина… Женщина с пуделем, внезапно вспомнил он. Этот шел следом за ней.
Женщину с пуделем он давно уже обогнал. Он повернул обратно. Еще издалека завидев женщину с собакой, он остановился на краю тротуара. Сжав в карманах кулаки, он впивался взглядом в каждого прохожего. Пудель задержался у фонарного столба, обнюхал его и медленно задрал заднюю ногу. Потом основательно поскреб мостовую и побежал дальше. Равик вдруг почувствовал, что от напряжения у него взмок затылок. Он осмотрел машины на стоянке. Они были пусты. Тогда он возвратился на авеню Клебер и вошел в метро. Сбежав по лестнице, взял билет и направился вдоль платформы, на которой было довольно много народу. Прежде чем он успел пройти ее до конца, на станцию вкатил поезд, забрал пассажиров и снова исчез в туннеле. Платформа опустела.
Медленным шагом Равик вернулся в бистро и сел за свой столик, на котором все еще стояла недопитая рюмка кальвадоса. Было странно видеть ее на прежнем месте…
Появился кельнер.
— Извините, мсье. Я не знал.
— Ничего, — сказал Равик. — Принесите еще рюмку.
— Еще. — Кельнер взглянул на недопитую рюмку. — Вы не хотите сначала выпить эту.
— Нет. Принесите другую.
Кельнер взял рюмку и поднес ее к носу.
— Плохой кальвадос.
— Нет, напротив. Просто дайте другую рюмку.
— Слушаюсь, мсье.
Я ошибся, подумал Равик. Залитое дождем, запотевшее стекло — разве разглядишь что нибудь. Он уставился в окно. Сторожким взглядом, как охотник в засаде, всматривался в каждого прохожего, а в памяти серыми, резкими тенями проносились кадры фильма, клочья воспоминаний…
Берлин. Летний вечер тысяча девять сот тридцать четвёртого года; здание гестапо; кровь; комната с голыми стенами без окон; яркие электрические лампы без абажуров; в красных пятнах стол с пристяжными ремнями; ночная ясность возбужденного мозга, десятки раз вздыбленного, вырванного из обморока полуудушающими погружениями головы в ведро с водой; почки, совершенно отбитые и уже не чувствующие боли; искаженное, полное отчаяния лицо Сибиллы; несколько палачей в мундирах держат ее; и другое лицо — улыбающееся, и голос, любезно разъясняющий, что с ней произойдет, если она не сознается… Через три дня Сибиллу вынули из петли… Она якобы повесилась…
Появился кельнер с кальвадосом.
— Другой сорт, мсье. От Дидье из Кана. Большей выдержки.
— Хорошо, хорошо. Благодарю.
Равик выпил кальвадос, достал пачку сигарет и закурил. Руки по прежнему дрожали. Он бросил спичку на пол и заказал еще рюмку кальвадоса.
Это лицо, это улыбающееся лицо, которое, как ему показалось, только что мелькнуло перед ним. Нет, видимо, он ошибся! Невозможно, чтобы Хааке был в Париже. Невозможно! Равик отогнал воспоминание. Бессмысленно изводить себя, раз ничего нельзя сделать. Его время придет, когда там Все рухнет и можно будет вернуться. А пока…
Он подозвал кельнера и расплатился. Выйдя на улицу, он невольно продолжал вглядываться в каждого встречного.

Равик сидел с Морозовым в «катакомбе».
— Ты думаешь, это не он. — спросил Морозов.
— Нет, но так похож… Просто чертовски похож. А может, память стала сдавать.
— Жаль, что ты сидел в бистро.
— Жаль.
Морозов немного помолчал.
— Это ужасно волнует, верно. — спросил он затем.
— Нет. А почему, собственно.
— Потому что не знаешь толком.
— Я все знаю.
Морозов ничего не ответил.
— Призраки, — сказал Равик. — Я думал, что уже избавился от них…
— От них не избавиться. Со мной это было. Особенно вначале. Первые пять шесть лет. Хочу добраться еще до троих в России. Их было семеро.
Четверых уже нет в живых, двое из них расстреляны своими же. Жду вот уже больше двадцати лет. С тысяча девятьсот семьнадцатого года. Одному из троих, оставшихся в живых, — под семьдесят. Двум другим между сорока и пятьюдесятью. Надеюсь, с ними я еще сведу счеты. За отца.
Равик посмотрел на Бориса. Этому здоровяку великану было уже за шестьдесят.
— Ты доберешься до них, — сказал он.
— Да. — Морозов сжал свою большую руку в кулак. — Этого я и жду. Ради этого стараюсь жить осмотрительнее. Пью уже не так часто. Может быть, ждать придется еще долго. Мне надо быть сильным. Ведь я не стану ни стрелять, ни колоть.
— И я тоже.
Некоторое время они сидели молча.
— Сыграем в шахматы. — предложил Морозов.
— Да, но я не вижу свободной доски.
— А вон там профессор кончил. Он играл с Леви. Выиграл, как всегда.
Равик пошел за шахматной доской и фигурами.
— Вы долго играли, профессор, — сказал он. — Почти весь день.
Старик кивнул.
— Отвлекает. Шахматы гораздо совершеннее карт. В картах все зависит от случая. Они недостаточно отвлекают. А шахматы — это мир в себе. Покуда играешь, он вытесняет другой, внешний мир. — Профессор поднял воспаленные глаза. — А внешний мир не так уж совершенен.
Леви, его партнер, забормотал что то невразумительное. Потом умолк, испуганно огляделся и пошел за профессором.
Они сыграли две партии. Затем Морозов встал.
— Надо идти — распахивать двери перед сливками общества. Почему ты перестал показываться у нас.
— Не знаю. Просто случайность.
— Зайдешь завтра вечером.
— Завтра вечером не могу. Иду ужинать. К «Максиму».
Морозов ухмыльнулся.
— Для беспаспортного беженца ты ведешь себя довольно нахально — посещаешь самые элегантные рестораны Парижа.
— Только в них и чувствуешь себя в полной безопасности, Борис. Если вести себя как беженец, попадешься в два счета. Уж кто кто, а ты, обладатель нансеновского паспорта, мог бы это знать.
— Верно. С кем ты будешь ужинать. Уж не с германским ли послом. В качестве его протеже.
— С Кэт Хэгстрем.
Морозов присвистнул.
— Кэт Хэгстрем. — сказал он. — Разве она здесь.
— Приезжает завтра утром. Из Вены.
— Хорошо. Тогда я наверняка увижу тебя у нас.
— Может, и не увидишь.
Морозов развел руками.
— Исключено! Когда Кэт Хэгстрем в Париже, ее штаб квартира «Шехерезада».
— На сей раз дело обстоит иначе. Она приезжает, чтобы лечь в клинику. В ближайшие дни ей предстоит операция.
— Тогда тем более придет. Ты ничего не понимаешь в женщинах. — Морозов сощурил глаза. — А может, не хочешь, чтобы она пришла.
— С чего ты взял.
— Только сейчас мне пришло в голову, что ты не был у нас с тех пор, как направил ко мне ту самую женщину. Жоан Маду. Думается, тут не простое совпадение.
— Ерунда. Я даже не знаю, устроилась ли она здесь, она вам пригодилась.
— Да. Сначала пела в хоре. А теперь у нее маленький сольный номер. Две три песенки.
— Ну как она, освоилась.
— Конечно. Почему бы нет.
— Она была в совершенном отчаянии, бедняжка.
— Как ты сказал.
— Я сказал: бедняжка.
Морозов улыбнулся.
— Равик, — проговорил он отеческим тоном, и на его лице внезапно отразились степи, дали, луга и вся мудрость мира. — Не говори глупостей. Она порядочная стерва.
— Как как. — переспросил Равик.
— Стерва. Не б…, а именно стерва. Был бы ты русским, понял бы.
Равик рассмеялся.
— Ну, тогда она, наверно, очень изменилась. Прощай, Борис. И да благословит тебя Бог.

Семь.

— Когда я должна лечь на операцию, Равик. — спросила Кэт Хэгстрем.
— Когда хотите. Завтра, послезавтра, когда угодно. Днем позже, днем раньше — не имеет значения.
Она стояла перед ним, по мальчишески стройная, уверенная в себе, хорошенькая и уже не очень молодая.
Два года назад Равик удалил ей аппендикс. Это была его первая операция в Париже. Она принесла ему удачу. С тех пор у него все время была работа, и полиция ни разу не беспокоила его. Он считал Кэт Хэгстрем своего рода талисманом.
— На этот раз мне страшно, — сказала она. — Не знаю почему, но страшно.
— Пустяки. Обычная операция.
Она подошла к окну и посмотрела во двор отеля «Ланкастер». Могучий старый каштан простер к мокрому небу свои старые руки.
— Дождь, — проговорила она. — Я выезжала из Вены — шел дождь. Проснулась в Цюрихе — по прежнему дождь. А теперь здесь… — Она задернула портьеры. — Не знаю, что со мной творится. Наверно, старею.
— Так кажется всегда, когда ты еще молод.
— Почему мне так не по себе. Ведь две недели назад я развелась. Надо бы радоваться. А я такая усталая. Все повторяется, Равик. Почему.
— Ничто не повторяется. Повторяемся мы, вот и все.
Она улыбнулась и присела на диван около искусственного камина.
— Хорошо, что я снова здесь, — сказала она. — Вена стала безрадостной казармой. Немцы растоптали город. Австрийцы им помогли. И австрийцы тоже, Равик. Австрийский нацист — мне это казалось противоестественным. Но я сама видела их.
— Ничего удивительного. Власть — самая заразная болезнь на свете.
— Да, и сильнее всего уродующая людей. Потому то я и развелась. Очаровательный бездельник, за которого я вышла замуж два года назад, вдруг превратился в рычащего штурмфюрера. Он заставлял старого профессора Бернштейна мыть улицы, а сам смотрел и хохотал. Того самого Бернштейна, который год назад излечил его от воспаления почек. И все потому, что гонорар был якобы слишком велик. — Кэт скривила губы. — Гонорар, уплаченный мною, а не им.
— Вот и радуйтесь, что избавились от него.
— Он требовал двести пятьдесят тысяч шиллингов за развод.
— Дешево, — сказал Равик. — Все, что можно уладить с помощью денег, обходится дешево.
— Он ничего не получил. — Кэт подняла голову. У нее было узкое, безукоризненно очерченное лицо. — Я высказала ему все, что думаю, о нем, о его партии, о его фюрере и предупредила, что теперь буду говорить это открыто. Он пригрозил мне гестапо и концентрационным лагерем. Я высмеяла его. Сказала, что, пока я американка и нахожусь под защитой посольства, со мной ничего не случится, а вот ему не поздоровится, ведь он на мне женат. — Она рассмеялась. — Об этом он не подумал. А тут испугался и перестал чинить мне препятствия.
Посольство, защита, протекция, подумал Равик. Словно речь шла о какой то другой планете.
— Меня удивляет, что Бернштейну до сих пор разрешают практиковать, — сказал он.
— Больше не разрешают. Он принял меня тайком, после первого кровотечения. Счастье, что мне нельзя рожать. Ребенок от нациста… — Ее всю передернуло.
Равик встал.
— Мне нужно идти. После обеда Вебер еще раз посмотрит вас. Только для проформы.
— Знаю. И все же… на этот раз мне страшно.
— Но послушайте, Кэт… Ведь не в первый раз… К тому же это менее опасно, чем операция аппендицита, которую я сделал вам два года назад. — Равик бережно обнял ее за плечи. — Вы были первым человеком, которого я оперировал в Париже. Это как первая любовь. Я буду очень осторожен. К тому же вы мой талисман. Вы принесли мне счастье. Вы и впредь должны мне его приносить.
— Да, — сказала она и с благодарностью посмотрела на него.
— Хорошо. Прощайте, Кэт. В восемь вечера зайду за вами.
— Прощайте, Равик. Сейчас я пойду к Мэнбоше и куплю себе вечернее платье. Надо избавиться от этой усталости. И от ощущения, будто я попала в паутину. Ох, уж эта мне Вена, — сказала она с горькой усмешкой. — Город грез…
Равик спустился в лифте и пошел через холл мимо бара. В холле сидело несколько американцев. Посредине стоял стол, а на нем — огромный букет красных гладиолусов. В тусклом рассеянном свете они напоминали запекшуюся кровь, лишь подойдя ближе, он увидел, что цветы совсем свежие.
На втором этаже отеля «Энтернасьональ» все шло ходуном. Двери многих номеров были распахнуты настежь, горничная и коридорный очертя го— лову носились из комнаты в комнату, а хозяйка стояла в коридоре и командовала ими.
Равик поднялся по лестнице.
— В чем дело. — спросил он.
Хозяйка была сильной женщиной с могучим бюстом и маленькой головкой с короткими черными кудряшками.
— Испанцы уехали, — ответила она.
— Знаю. Но зачем же так поздно убирать комнаты.
— К утру понадобятся.
— Новые немецкие эмигранты.
— Нет, испанцы.
— Испанцы. — переспросил Равик, не сразу поняв, что она имеет в виду. — Как же так. Ведь они только что уехали.
Хозяйка посмотрела на него черными блестящими глазами и улыбнулась. В ее улыбке отразилось простецкое знание жизни и бесхитростная ирония.
— Зато другие возвращаются, — сказала она.
— Какие другие.
— Ну, их противники, разумеется. Так ведь всегда бывает. — Хозяйка крикнула что то горничной, убиравшей комнату. — У нас старый отель, — произнесла она не без гордости. — И наши гости охотно приезжают обратно. Они уже дожидаются своих прежних комнат.
— Уже дожидаются. — удивился Равик. — Кто дожидается.
— Господа из враждебного лагеря. Многие из них уже жили здесь. С тех пор прошло немало времени, и кое кого, конечно, убили. Но остальные находились в Биаррице и в Сен Жан де Люз, дожидаясь, пока освободятся комнаты.
— Разве они уже были у вас.
— Но, мсье Равик, помилуйте! — Хозяйка удивилась такой непонятливости.
— Конечно, были. При диктаторе Примо де Ривера. Тогда им пришлось бежать, и они жили у нас. Когда Испания стала республиканской, они вернулись домой, а сюда прибыли монархисты и фашисты. Теперь их у нас почти нет. Уехали, а республиканцы снова приезжают. Разумеется, те, кто уцелел.
— Верно. Об этом я не подумал.
Хозяйка заглянула в одну из комнат. Над кроватью висела цветная литография с изображением короля Альфонса.
— Жанна, сними его! — крикнула хозяйка.
Горничная принесла портрет.
— Так. Поставь сюда.
Хозяйка прислонила портрет к стене и пошла дальше. В следующем номере висел портрет генерала Франко.
— Этого тоже. Поставь рядом с Альфонсом.
— А почему, собственно, испанцы, уезжая, не взяли портреты с собой. — спросил Равик.
— Когда эмигранты возвращаются на родину, они редко берут с собой портреты, — объяснила хозяйка. — На чужбине эти портреты утешают. А когда возвращаешься, они уже не нужны. Возить с собой громоздкие рамы неудобно, да и стекло легко бьется. Портреты почти всегда остаются в отелях.
Она прислонила к стене в коридоре еще два портрета жирного генералиссимуса, еще одного Альфонса и небольшой портрет генерала Кейпо де Льяно.
— Святых трогать не надо, — решила она, заметив на стене красочную репродукцию Мадонны. — Святые держат нейтралитет.
— Не всегда, — сказал Равик.
— В тяжелые времена у Бога всегда есть какой то шанс. Не раз я уже видела здесь атеистов за молитвой. — Энергичным жестом хозяйка поправила свою левую грудь. — А вам разве не приходилось молиться, когда вас брали за горло.
— Конечно. Но я ведь не атеист. Я просто маловерующий.
Появился коридорный с целой охапкой портретов
— Хотите переменить декорации. — спросил Равик.
— А как же. В нашем деле требуется большой такт. Иначе никак не завоюешь добрую славу. Особенно если имеешь дело с такими клиентами, как наши; они, откровенно говоря, крайне щепетильны в таких вопросах. Кому понравится, если со стены на тебя гордо взирает намалеванный яркими красками смертельный враг, да еще в золотой рамке. Разве я не права.
— Стопроцентно.
Хозяйка обратилась к коридорному:
— Адольф, поставь портреты сюда. Или лучше к стене, там светлее, пусть стоят рядышком, чтобы их было хорошо видно.
Коридорный пробурчал что то себе под нос и занялся подготовкой экспозиции.
— А сейчас что вы развесите в комнатах. — не без интереса спросил Равик. — Оленей, пейзажи, извержение Везувия и все такое прочее.
— Только если не хватит старых портретов.
— Каких старых.
— Тех, что висели тут раньше. Эти мсье оставили их здесь, когда пришли к власти и вернулись на родину. Вот посмотрите.
Она указала на левую стену коридора, где уже были расставлены новые портреты. Они выстроились в ряд — как раз напротив тех, что вынесли из комнат. Здесь были два портрета Маркса, три портрета Ленина, из которых один был наполовину заклеен бумагой, несколько небольших, вставленных в рамку портретов Негрина и других руководителей республиканской Испании, портрет Троцкого. Эти портреты были скромны, не бросались в глаза, не блистали красками, орденами и эмблемами, как все эти помпезные альфонсы, франко и примо де ривера, стоявшие визави вдоль правой стены. Два мира молча уставились друг на друга в тускло освещенном коридоре, а между ними прохаживалась хозяйка французского отеля, наделенная тактом, опытом и иронической мудростью галльской расы.
— Когда эти мсье съехали, я все припрятала, — сказала она. — В настоящее время правительства держатся недолго. Как видите, я не ошиблась, — вот они и пригодились. В нашем деле нужна дальновидность.
Она распорядилась, как развесить портреты. Троцкого отправила обратно в подвал. Троцкий не внушал ей никакого доверия. Равик осмотрел заклеенный наполовину портрет. Отодрав бумагу, он обнаружил улыбающегося Троцкого. Очевидно, репродукцию заклеил сторонник Сталина.
— Вот, — сказал Равик. — Снова Троцкий, замаскированный. Снято еще в добрые старые времена.
Хозяйка повертела в руках репродукцию.
— Можно выбросить. Не имеет никакой цены. Одна половина непрерывно оскорбляет другую. — Она передала репродукцию слуге. — А рамку оставь, Адольф. Она из добротного дуба.
— Что же вы намерены делать с остальными. — спросил Равик. — С альфонсами и франко.
— Отправим в подвал. А вдруг опять понадобятся.
— У вас не подвал, а чудо. Временный пантеон. Там есть еще какие нибудь портреты.
— О, разумеется! Есть еще русские — несколько портретов Ленина, в картонных рамках, ведь надо же что то иметь про запас… И еще есть портреты последнего царя. Остались от русских эмигрантов, которые умерли в моем отеле. Есть даже великолепный оригинал, написанный маслом и оправленный в тяжелую золоченую раму. Его привез один мсье. Потом он покончил жизнь самоубийством. Есть также итальянцы. Два Гарибальди, три короля и слегка подпорченный Муссолини на газетной бумаге. Еще тех времен, когда он был социалистом и жил в Цюрихе. Интересен как уникальный экземпляр. А так его все равно никто не хочет вешать на стенку!
— А немцы у вас есть.
— Есть несколько портретов Маркса, их больше всего. Затем Лассаль, Бебель… Групповой снимок — Эберт, Шейдеман, Носке и другие. Носке кто то замазал чернилами. Мне сказали, что он стал нацистом.
— Правильно. Можете повесить его вместе с социалистом Муссолини. А из других немцев никого нет.
— Как же! Один Гинденбург, один кайзер Вильгельм, один Бисмарк и… — хозяйка улыбнулась, — даже Гитлер в плаще… Так что мы совсем неплохо укомплектованы.
— Как. — удивился Равик. — Гитлер. Откуда он у вас.
— Его оставил какой то гомосексуалист. По имени Пуци. Приехал сюда в тысяча девятьсот тридцать четвёртом году, когда в Германии убили Рема и остальных. Все время чего то боялся и без конца молился. Потом его увез какой то богатый аргентинец. Хотите взглянуть на Гитлера. Он в подвале.
— Не сейчас и не в подвале. Предпочитаю посмотреть на него, когда все ваши комнаты будут увешаны портретами в том же духе.
Хозяйка пристально взглянула на него.
— Ах вот что! Вы хотите сказать, когда нацисты прибудут сюда как эмигранты.
У «Шехерезады» стоял Борис Морозов в расшитой золотом ливрее. Он открыл дверцу такси. Из машины вышел Равик. Морозов ухмыльнулся.
— А мне показалось, ты решил больше здесь не бывать.
— Я и не хотел.
— Это я его заставила, Борис. — Кэт обняла Морозова. — Слава Богу, я опять с вами!
— У вас русская душа, Катя. Одному Богу известно, почему вам суждено было родиться в Бостоне. Проходи, Равик. — Морозов распахнул входную дверь.
— Человек велик в своих замыслах, но немощен в их осуществлении. В этом и его беда, и его обаяние.
«Шехерезада» была отделана под восточный шатер. Русские кельнеры в красных черкесках, оркестр из русских и румынских цыган. Посетители сидели на диване, тянувшемся вдоль всей стены. Рядом стояли круглые столики со стеклянными плитами, освещаемыми снизу. В зале царил полумрак и было довольно людно.
— Что вы будете пить, Кэт. — спросил Равик.
— Водку. И пусть играют цыгане. Хватит с меня «Сказок Венского леса» в ритме военного марша. — Она скинула туфли и забралась с ногами на диван. — Усталость уже прошла, Равик, — сказала она. — Несколько часов в Париже — и я совсем другая. Но меня все еще не покидает ощущение, будто я бежала из концлагеря. Представляете себе.
Равик посмотрел на нее.
— Да… в общем представляю.
Кельнер принес небольшой графин водки. Равик наполнил рюмки и одну из них подал Кэт. Она поспешно, словно утоляя жажду, выпила водку, поставила рюмку на стол и огляделась.
— «Шехерезада» — затхлая дыра, здесь все словно нафталином пересыпано,
— сказала Кэт и улыбнулась. — Но по ночам она преображается в волшебную пещеру снов и грез.
Кэт откинулась на спинку дивана. Мягкий свет, лившийся из под столика, освещал ее лицо.
— Равик, почему ночью все становится красочнее. Все кажется каким то легким, доступным, а недоступное заменяешь мечтой. Почему.
Он улыбнулся.
— Только мечта помогает нам примириться с действительностью.
Музыканты начали настраивать инструменты. Вспорхнули квинты и скрипичные пассажи.
— Вы не похожи на человека, опьяняющего себя мечтой, — сказала Кэт.
— Можно опьяняться и правдой. Это еще опаснее.
Зазвучала музыка. Сначала только цимбалы. Мягкие замшевые молоточки тихо, почти неслышно вы— хватили из сумрака мелодию, взметнули ее нежным глиссандо и, помедлив, передали скрипкам.
Цыган, неторопливо пройдя через весь зал, подошел к их столику. Он стоял улыбаясь и прижимая скрипку к подбородку; нагловатые глаза, рассеянно хищное выражение лица. Без скрипки он походил бы на торговца скотом. Со скрипкой он был посланцем бескрайних степей, чарующих вечеров, необъятных далей — всего, что никогда не станет явью.
Кэт ощущала мелодию всей кожей, ей казалось, будто апрельская ключевая вода пощипывает плечи. Захотелось услышать чей то зов и откликнуться, но никто не звал. Слышалось смутное звучание чьих то голосов, мелькали обрывки расплывчатых воспоминаний, чудилось сверкание переливчатой парчи, но все уносилось вихрем, и не было никого, и никто не звал.
Цыган поклонился. Равик сунул ему кредитку. Кэт встрепенулась.
— Вы были когда нибудь счастливы, Равик.
— Был, и не один раз.
— Я не о том. Я хочу сказать — счастливы по настоящему, самозабвенно, до потери сознания, всем своим существом.
Равик смотрел на узкое взволнованное лицо женщины, знавшей лишь самую зыбкую разновидность счастья — любовь.
— Не один раз, Кэт, — сказал он, имея в виду нечто совсем иное и зная, что и это иное не было счастьем.
— Вы не хотите меня понять. Или не хотите говорить об этом. Кто там поет под оркестр.
— Не знаю. Я здесь давно уже не был.
— Ее не видно отсюда, и среди цыган ее нет. Вероятно, сидит за каким нибудь столиком.
— Возможно, одна из посетительниц. Здесь это часто бывает.
— Странный голос, — проговорила Кэт. — Педальный и мятежный.
— Это песни такие.
— Или я такая… Вы понимаете слова.
— «Я вас любил…» — романс на стихи Пушкина.
— Вы знаете русский.
— Так, насколько меня обучил ему Морозов. Главным образом ругательства. В этом смысле русский — просто выдающийся язык.
— Вы не любите говорить о себе, не правда ли.
— Я даже думать не люблю о себе.
Кэт помолчала.
— Порою мне кажется, что прежняя жизнь кончилась, — сказала она. — Беспечность, надежды — все это уже позади.
Равик улыбнулся.
— Она никогда не кончится, Кэт. Жизнь слишком серьезная вещь, чтобы кончиться прежде, чем мы перестанем дышать.
Она не слушала его.
— Меня часто мучает страх, — сказала она. — Внезапный, необъяснимый страх. Кажется, выйдем отсюда и увидим весь мир в развалинах. Вам знакомо такое ощущение.
— Да, Кэт. Оно знакомо каждому. Вот уже двадцать лет, как вся Европа поражена этой болезнью. Она не ответила, прислушиваясь к песне.
— А теперь уже не по русски, — сказала она.
— Да, по итальянски. «Санта Лючия».
Луч прожектора скользнул от скрипача к столику около оркестра, и Равик увидел певицу. Это была Жоан Маду. Она сидела за столиком, опираясь на него рукой, и, словно в раздумье, глядела прямо перед собой, будто была совсем одна в этом большом зале. В резком белом свете лицо ее казалось очень бледным. В нем не осталось и следа от бесцветного, стертого выражения, знакомого Равику. Сейчас оно было озарено какой то волнующей, погибельной красотой, и он вспомнил, что однажды уже видел его таким — ночью, в ее комнате, но тогда он приписал это легкому дурману опьянения, и все тотчас погасло, исчезло. И вот снова то же лицолицо, теперь еще более прекрасное.
— Что с вами, Равик. — спросила Кэт.
Он обернулся.
— Ничего. Знакомый напев. Душещипательный неаполитанский романс.
— Воспоминания.
— Нет. У меня нет воспоминаний.
Он сказал это резче, чем хотел, и Кэт внимательно посмотрела на него.
— Иной раз мне так хочется знать, что с вами происходит, Равик.
Он небрежно махнул рукой.
— То же, что и со всеми другими. В наши дни мир полон авантюристов поневоле. Их можно встретить в любом отеле для беженцев. И у каждого своя история, которая была бы прямо таки находкой для Александра Дюма или Виктора Гюго. А теперь едва начнешь рассказывать, как все уже зевают… Выпейте еще, Кэт… Спокойно прожить жизнь — вот что сегодня кажется самым невероятным приключением.
Оркестр заиграл блюз. Более убогой музыки невозможно было вообразить, однако несколько пар все же начали танцевать. Жоан Маду поднялась и направилась к выходу. Она шла так, словно ресторан был пуст. Вдруг Равику вспомнилось, что сказал о ней Морозов. Жоан прошла довольно близко от их столика. Ему показалось, что она заметила его, но ее взгляд равнодушно скользнул куда то мимо него, и она вышла из зала.
— Вы знакомы с этой женщиной. — спросила Кэт, наблюдавшая за ним.
— Нет.

Восемь.

— Вы видите, Вебер. — спросил Равик. — Здесь… здесь… И здесь…
Вебер склонился над операционным столом.
— Да…
— Маленькие узелки, вот… И вот… Это не просто опухоль и не разрастания…
— Нет…
Равик выпрямился.
— Рак, — сказал он. — Несомненно рак! Давно у меня не было таких сложных случаев. Исследование зеркалом ничего не дает, в области таза прощупывается только небольшое размягчение на одной стороне, небольшой инфильтрат, — может быть, киста или миома, — ничего серьезного, но идти снизу нельзя. Пришлось вскрыть брюшную полость, и мы вдруг обнаруживаем рак.
Вебер посмотрел на него.
— Что вы намерены делать.
— Можно взять замороженный срез и сделать биопсию. Буассон еще в лаборатории.
— Конечно.
Вебер поручил сестре позвонить в лабораторию. Она поспешно исчезла, неслышно ступая на резиновых подошвах.
— Необходимо расширить объем операции — сделать гистероэктомию. Полное удаление гениталий - латинский язык, — сказал Равик. — Остальное не имеет смысла. Весь ужас в том, что она ничего не знает. Пульс. — спросил он.
— Ровный. Девяносто.
— Кровяное давление.
— Сто двадцать.
— Хорошо.
Равик посмотрел на Кэт.
Она лежала на операционном столе в положении Тренделенбурга. Наклонное положение пациента на операционном столе.
— Надо бы ее предупредить. Получить согласие. Нельзя же так вот взять и искромсать ее… Или как вы считаете.
— По закону нельзя. А вообще… мы ведь все равно уже начали.
— Пришлось начать. Обычное выскабливание снизу оказалось невозможно. А теперь получается уже совсем другая операция. Удалить матку — это не то, что выскоблить плод.
— По моему, она доверяет вам, Равик.
— Не знаю. Может быть. Но согласится ли.. . — Он поправил локтем резиновый фартук, надетый поверх халата. — И все таки… Пока что попробуем продвинуться дальше. Еще успеем решить; делать ли гистероэктомию. Эжени, нож!
Он продолжил разрез до пупка, наложил зажимы на мелкие сосуды, более крупные перехватил двойными лигатурами, взял другой нож и разрезал желтоватую фасцию. Отделив мышцы под ней тупой стороной ножа, приподнял брюшину, вскрыл ее и зафиксировал края зажимами.
— Расширитель!
Младшая операционная сестра уже держала его наготове. Она протянула цепочку с грузом и прикрепила к ней пластинку.
— Салфетки!
Он обложил рану влажными теплыми салфетками и осторожно ввел корицанг.
— Посмотрите ка сюда… — обратился он к Веберу. — И сюда. Вот широкая связка. Плотная, затвердевшая масса. Здесь уже ничего не поделаешь. Слишком далеко зашло.
Вебер внимательно смотрел на место, указанное Равиком.
— Видите, — сказал Равик. — Эти артерии уже нельзя перехватить зажимами. Ткань очень истончилась. И тут метастазы. Безнадежно…
Он осторожно срезал узкую полоску ткани.
— Буассон в лаборатории.
— Да, — сказала сестра. — Я позвонила ему, он ждет.
— Хорошо. Пошлите ему. Подождем результатов анализа. Это займет не более десяти минут.
— Пусть сообщит по телефону, — добавил Вебер. — Сразу же. Операцию пока приостановим. Равик выпрямился.
— Как пульс.
— Девяносто пять.
— Кровяное давление.
— Сто пятнадцать.
— Хорошо. Я полагаю, Вебер, нам нечего больше раздумывать, следует ли оперировать больную без ее согласия. Здесь уже ничего не сделаешь.
Вебер кивнул.
— Зашить, — сказал Равик, — удалить плод — и все. Зашить и ничего не говорить.
Он смотрел на открытую брюшную полость, обложенную белыми салфетками. В резком электрическом свете они казались белее свежевыпавшего снега, в котором зиял алый кратер раны. Кэт Хэгстрем, тридцати четырех лет, своенравная, изящная, с загорелым тренированным телом, полная желания жить,
— приговорена к смерти чем то туманным и незримым, исподволь разрушающим клетки ее организма.
Он снова склонился над операционным столом.
— Ведь мы еще должны…
Ребенок. В этом распадающемся теле на ощупь, вслепую пробивалась к свету новая жизнь. И она тоже была обречена. Бессознательный росток, прожорливое, жадно сосущее нечто. Оно могло бы играть в парках. Кем то стать
— инженером, священником, солдатом, убийцей, человеком… Оно бы жило, страдало, радовалось, разрушало… Инструмент, уверенно двигаясь вдоль невидимой стенки, встретил препятствие, осторожно сломил его и извлек… Конец. Конец всему, что не обрело сознания, всему, что не обрело жизни — дыхания, восторга, жалоб, роста, становления. Не осталось ничего. Только кусочек мертвого, обескровленного мяса и немного запекшейся крови.
— Буассон уже сообщил что нибудь.
— Нет еще. Вот вот позвонит.
— Можно еще немного подождать.
Равик отступил на шаг от стола.
— Пульс.
За экраном он увидел глаза Кэт. Она смотрела на него, но не оцепенелым взглядом, а так, словно все видела и все знала. На мгновение ему показалось, будто она проснулась. Он сделал еще шаг и остановился. Нет! Только показалось… Игра света.
— Пульс. !
— Сто. Кровяное давление сто двенадцать. Падает.
— Пора! — сказал Равик. — Буассон должен бы уже сообщить.
Внизу приглушенно зазвонил телефон. Вебер посмотрел на дверь. Равик не обернулся. Он ждал. Наконец вошла сестра.
— Да, — проговорил Вебер. — Рак.
Равик кивнул и снова принялся за работу. Он снял щипцы и зажимы, извлек салфетки. Эжени стояла рядом и пересчитывала инструменты.
Он начал зашивать. Ловко, методично, точно, сосредоточив все свое внимание и ни о чем другом не думая. Могила закрывалась. Смыкались слои тканей, вплоть до последнего, самого верхнего; наложив скобки, он выпрямился.
— Готово.
Нажав на педаль, Эжени перевела стол в горизонтальное положение и накрыла Кэт простыней. «Шехерезада», подумал Равик. Позавчера… платье от Мэнбоше… вы были когда нибудь счастливы… не один раз… я боюсь… пустяки, обычное дело… играли цыгане… Он посмотрел на часы над дверью. Двенадцать. Обеденный перерыв. Сейчас везде распахиваются двери контор и фабрик, поток здоровых людей устремляется на улицу. Сестры выкатили тележку из операционной. Равик снял резиновые перчатки и пошел мыть руки.
— Выньте окурок изо рта! — предупредил его, Вебер, стоявший у другого умывальника. — Обожжете губы.
— Да, спасибо… Кто же ей обо всем скажет, Вебер.
— Вы, — незамедлительно последовал ответ.
— Придется объяснить, почему мы ее оперировали. Она ожидала, что все будет сделано обычным путем. А правду мы ей сказать не можем.
— Что нибудь придумаете, — уверенно ответил Вебер.
— Вы так считаете.
— Конечно. У вас достаточно времени до вечера.
— А у вас.
— Мне мадам Хэгстрем не поверит. Ей известно, что оперировали вы, и обо всем она захочет узнать только от вас. Мой приход лишь насторожит ее.
— Верно.
— Не понимаю, как все это могло развиться в такой короткий срок.
— Могло… Хотелось бы мне знать, что же я ей все таки скажу.
— Уж что нибудь придумаете. Скажите, мол, киста или миома.
— Да, — сказал Равик. — Киста или миома.
Ночью он еще раз зашел в клинику. Кэт спала. Вечером она проснулась, ее вырвало, почти целый час она не могла успокоиться, но потом снова уснула.
— Спрашивала о чем нибудь.
— Нет, — ответила краснощекая сестра. — Она еще не совсем пришла в себя и ни о чем не спрашивала.
— Думаю, проспит до утра. Если проснется и спросит, скажите, что все обошлось благополучно. Пусть поспит еще. В случае необходимости дайте снотворное. Если будет метаться во сне, позвоните доктору Веберу или мне. В отеле скажут, где можно меня найти.
Он стоял на улице, как человек, которому опять удалось спастись бегством. Еще несколько часов, и он должен будет солгать, глядя в доверчивое лицо. Ночь вдруг показалась ему теплой и трепетно светлой. Опять серую проказу жизни скрасят несколько часов, милосердно подаренных судьбой, — скрасят и улетят, как голуби. И часы эти тоже ложь — ничто не дается даром,
— только отсрочка. А что не отсрочка. Разве не все на свете — только отсрочка, милосердная отсрочка, пестрое полотнище, прикрывающее далекие, черные, неумолимо приближающиеся врата.
Равик вошел в бистро и сел за мраморный столик у окна. В зале было накурено и шумно. Появился кельнер.
— Рюмку «дюбонне» и пачку сигарет «Колониаль».
Он распечатал пачку и закурил сигарету, набитую черным табаком. Рядом несколько французов спорили о своем продажном правительстве и мюнхенском сговоре. Равик почти не слушал их. Всем известно, что мир объят апатией и катится в пропасть новой войны. Против этого никто даже не возражал… Хотелось только отсрочки — хотя бы еще на год — вот единственное, за что еще хватало сил бороться. Везде и всюду одно — отсрочка… Он выпил рюмку «дюбонне». Приторный, с затхлым привкусом аперитив вызвал легкую тошноту. Зачем он его заказал. Равик подозвал кельнера.
— Рюмку коньяку.
Он посмотрел в окно и постарался отогнать мрачные мысли. Если все равно ничего нельзя сделать, незачем доводить себя до безумия. Он вспомнил, когда усвоил этот урок, один из величайших уроков его жизни…
Это случилось в августе тысяча девятьсот шестнадцатого года под Ипром. Накануне роту отвели с передовой в тыл. Впервые за все время пребывания на фронте они стояли на таком спокойном участке. Потерь никаких. И вот они лежат под теплым августовским солнцем вокруг костра и пекут картошку, вырытую тут же в поле. Минуту спустя от всего этого ничего не осталось. Внезапный артиллерийский налет — снаряд угодил прямо в костер… Когда он, целый и невредимый, пришел в себя, то увидел, что два его товарища убиты… Чуть поодаль лежал его друг Пауль Мессман, которого он знал с малых лет, с которым играл в детстве, учился в школе и был неразлучен. Пауль лежал с развороченным животом и вывалившимися внутренностями…
Солдаты отнесли Мессмана на брезенте в полевой лазарет, шли напрямик по отлого поднимающемуся жнивью. Они несли его вчетвером на коричневом брезенте; Мессман лежал с раскрытым ртом и бессмысленно вытаращенными глазами, прижимая ладонями белые, жирные, окровавленные внутренности. Целый час он, не переставая, кричал. А еще через час — умер.
Равик вспомнил, как они вернулись назад. Отупевший, совершенно уничтоженный, сидел он в бараке. Ему еще ни разу не доводилось видеть что либо подобное. Здесь его и нашел командир отделения Катчинский, до войны он был сапожником.
— Пошли, — сказал Катчинский. — У баварцев в полевом буфете есть пиво и водка. И колбаса есть.
Он обалдело уставился на Катчинского. Такая грубость была ему непонятна. Катчинский внимательно поглядел на него и сказал:
— Хочешь не хочешь, а пойдешь! Будешь упираться — палкой погоню. Сегодня ты нажрешься, налижешься и сходишь в бардак.
Он ничего не ответил. Катчинский подсел к нему.
— Знаю, что с тобой. Знаю даже, что ты сейчас обо мне думаешь. Но я здесь два года, а ты — две недели. Послушай! Можем мы чем нибудь помочь Мессману. Нет. Ты ведь знаешь, что мы пошли бы на все, будь хоть один шанс спасти его.
Он взглянул на Катчинского. Да, он это знал. Верил, что Катчинский поступил бы именно так.
— Ладно. Он умер. Для него ничего больше не сделаешь. А нас через два дня снова пошлют на передовую. На этот раз нам достанется. Будешь здесь торчать и все время думать о Мессмане — только зря себя изведешь. Дойдешь до ручки, сам не свой станешь. При первом же артиллерийском налете замешкаешься, опоздаешь на каких то полсекунды. И тогда мы потащим в тыл тебя, как Мессмана. Кому это нужно. Мессману. Кому нибудь другому. Нет. А тебе просто будет крышка, вот и все. Теперь понятно.
— Все равно не смогу я…
— Заткнись, сможешь! Другие тоже смогли. Не ты первый.
После той ночи ему стало легче. Он пошел вместе с Катчинским и усвоил данный ему урок. Помогай, пока можешь… Делай все, что в твоих силах… Но когда уже ничего не можешь сделать — забудь! Повернись спиной! Крепись! Жалость позволительна лишь в спокойные времена. Но не тогда, когда дело идет о жизни и смерти. Мертвых похорони, а сам вгрызайся в жизнь! Тебе еще жить и жить. Скорбь скорбью, а факты фактами. Посмотри правде в лицо, признай ее. Этим ты нисколько не оскорбишь память погибших. Только так можно выжить.
Равик выпил коньяку. Французы за соседним столом все еще болтали о своем правительстве. О несостоятельности Франции. Об Англии. Об Италии. О Чемберлене… Слова, слова… А другие действовали. Они не были сильнее, они были решительнее. Они не были смелее, они лишь знали, что другие не станут сопротивляться. Отсрочка… Но на что ее употребили. Чтобы вооружиться, чтобы наверстать упущенное, чтобы собраться с силами. Черта с два! Сидели, сложа руки, и смотрели, как вооружаются другие… Бездеятельно выжидали, надеялись на новую отсрочку. Старая притча о стаде моржей: сотнями лежали они на берегу, пришел охотник и стал одного за другим приканчивать дубинкой. Объединившись, они могли бы легко раздавить его — но они лежали, смотрели, как он, убивая, подходит все ближе, и не трогались с места:
ведь убивал то он всего навсего соседей — одного за другим. История европейских моржей. Закат цивилизации. Усталые и бесформенные сумерки богов. Выцветшие знамена прав человека. Распродажа целого континента. Надвигающийся потоп. Суетливые торгаши, озабоченные лишь конъюнктурой цен. Жалкий танец на краю вулкана. Народы, снова медленно гонимые на заклание. Овцу принесут в жертву, блохи — спасутся. Как всегда.
Равик погасил сигарету и оглянулся. К чему все это. Разве минувший вечер не был кроток, как голубь, мягкий, серый голубь. Мертвых похорони, а сам вгрызайся в жизнь. Время быстротечно. Выстоять — вот что главное. Когда нибудь ты понадобишься. Ради этого надо сберечь себя и быть наготове.
Он подозвал кельнера и расплатился.
Равик вошел в «Шехерезаду». Играл цыганский оркестр. В зале было темно. Только на столик у самого оркестра падал яркий луч прожектора, освещая Жоан Маду.
Он остановился у входа. Подошел кельнер и пододвинул ему столик. Равик продолжал стоять, глядя на Жоан.
— Водки. — спросил кельнер.
— Да. Графин.
Равик сел за столик. Он налил рюмку и быстро выпил. Хотелось отделаться от всего, о чем только что думал. Хотелось забыть гримасу прошлого и гримасу смерти — живот, развороченный снарядом, живот, разъедаемый раком. Он заметил, что сидит за тем столиком, за которым два дня назад сидел вместе с Кэт Хэгстрем. Соседний столик освободился. Однако Равик не стал пересаживаться. Какая разница, сидеть тут или там, — Кэт Хэгстрем все равно уже не помочь. Как это однажды сказал Вебер. Зачем расстраиваться, если случай безнадежный. Делаешь, что можешь, и спокойно отправляешься домой. А иначе что бы с нами стало. И впрямь — что бы с нами стало. Он слушал голос Жоан Маду, доносившийся из оркестра. Кэт была права — этот голос волновал. Он взял графин с кристально прозрачной водкой. Одно из тех мгновений, когда краски распадаются, когда серая тень падает на жизнь и она ускользает из под бессильных рук. Таинственный отлив. Беззвучная цезура между двумя вздохами. Клыки времени, медленно вгрызающиеся в сердце. «Санта Лючия», — пел тот же голос под аккомпанемент оркестра. Голос накатывался, словно морской прибой, доносился с другого, забытого берега, где что то расцветало.
— Как вам нравится.
— Кто.
Равик поднялся. Рядом стоял метрдотель. Он кивнул в сторону Жоан Маду.
— Хорошо, очень хорошо.
— Это, конечно, не сенсация. Но вперемежку с другими номерами сойдет.
Метрдотель проследовал дальше. На миг в слепящем свете прожектора резко обозначилась его черная бородка. Затем он растворился в темноте. Равик посмотрел ему вслед и снова налил рюмку.
Прожектор погас. Оркестр заиграл танго. Снова всплыли освещенные снизу круги столиков и едва различимые лица над ними. Жоан Маду поднялась и стала пробираться между столиками. Несколько раз ей пришлось остановиться — пары выходили танцевать… Равик посмотрел на Жоан, а она на него. Ее лицо не выразило и тени удивления. Она направилась прямо к Равику. Он встал и отодвинул столик в сторону. Один из кельнеров поспешил на помощь.
— Благодарю, — сказал он. — Сам справлюсь. Только принесите еще одну рюмку.
Он поставил столик на место и наполнил рюмку, принесенную кельнером.
— Водка, — сказал он. — Не знаю, пьете ли вы водку.
— Да. Мы уже ее однажды пили. В «Бель орор».
— Верно.
Однажды мы уже были и здесь, подумал Равик. С тех пор прошла целая вечность. Три недели. Тогда ты сидела, съежившись под плащом, жалкий комочек горя, жизнь, угасающая в полутьме. А теперь…
— Салют! — сказал он.
Ее лицо чуть прояснилось. Она не улыбнулась, только лицо просветлело.
— Давно я этого не слышала, — сказала она. — Салют!
Он выпил свою рюмку и посмотрел на Жоан. Высокие брови, широко поставленные глаза, губы — все, что было стертым, разрозненным, лишенным связи, вдруг слилось в светлое, таинственное лицо. Оно было открытым — это и составляло его тайну. Оно ничего не скрывало и ничего не выдавало. Как я этого раньше не заметил. — подумал он. Но, быть может, раньше, кроме смятения и страха, ничего в нем и не было.
— Есть у вас сигареты. — спросила Жоан.
— Только алжирские. Те самые, с крепким черным табаком.
Равик хотел подозвать кельнера.
— Не такие уж они крепкие, — сказала она. — Как то вы мне дали одну. На мосту Альма.
— Правда.
Правда и неправда, подумал он. Тогда ты была измученной женщиной с поблекшим лицом, ты была не ты; потом между нами что то произошло… И вдруг выясняется — все это неправда.
— Я уже был здесь раз, — сказал он. — Позавчера.
— Знаю. Я вас видела.
Жоан не спросила о Кэт Хэгстрем. Она спокойно сидела в углу и курила. Казалось, она вся отдалась курению. Потом пила, медленно и спокойно, и снова казалось, что это полностью поглощает ее. Казалось, все, что бы она ни делала, захватывало ее безраздельно, даже если она делала что то второстепенное, несущественное. Тогда, подумал Равик, она была само отчаяние. Теперь от отчаяния не осталось и следа. От нее внезапно повеяло теплом и непосредственным, непринужденным спокойствием. Он не знал, объяснялось ли это тем, что в этот миг ее ничто не волновало; он лишь чувствовал тепло, излучаемое ею.
Графин был пуст.
— Будем и дальше пить водку. — спросил Равик.
— А что мы с вами пили тогда.
— Когда. Здесь. Тогда, мне кажется, мы много всякого намешали.
— Нет. Не здесь. В первый вечер.
Равик задумался.
— Забыл… Может, коньяк.
— Нет. С виду вроде бы коньяк, но только Другое. Я хотела достать и не нашла.
— Так понравилось.
— Да нет. Просто никогда в жизни ничего крепче не пила.
— Где это было.
— В маленьком бистро недалеко от Триумфальной арки. Надо было спуститься по нескольким ступенькам. Там сидели шоферы и две три девушки. У кельнера на руке была татуировка — женщина.
— А, вспоминаю. Наверно, кальвадос. Нормандская яблочная водка. Вы не спрашивали его здесь.
— Как будто нет.
Равик подозвал кельнера.
— Есть у вас кальвадос.
— Нет. К сожалению, нет. Никто не спрашивает.
— Слишком элегантная публика. Значит, наверняка кальвадос. Жаль, что нельзя установить точно. Самое простое — отправиться в тот же кабачок. Но ведь сейчас это невозможно.
— Почему невозможно.
— Разве вы можете уйти.
— Да, я уже свободна.
— Отлично. Тогда пойдем.
— Пойдем.
Равик без труда нашел кабачок. Почти все столики были свободны. Кельнер с татуировкой на руке мельком взглянул на них, затем вышел из за стойки, шаркающей походкой подошел к столику и вытер его.
— Прогресс, — сказал Равик. — В тот раз он этого не сделал.
— Не тот столик, — сказала Жоан. — Сядем вон туда.
Равик улыбнулся.
— Вы суеверны.
— Когда как.
— Правильно, — сказал кельнер. Он поиграл мускулами, и танцовщица на его руке задвигалась. — Вы и в тот раз сидели здесь.
— Вы еще помните.
— Помню. А как же!
— Вам бы генералом быть, — сказал Равик. — С такой то памятью.
— Я никогда ничего не забываю.
— В таком случае удивительно, как вы еще живете на свете. А вы помните, что мы в тот раз пили.
— Кальвадос, — не задумываясь, ответил кельнер.
— Хорошо. Мы и сейчас будем его пить. — Равик обернулся к Жоан. — Как просто разрешаются иные проблемы! А теперь посмотрим, сохранил ли он свой вкус.
Кельнер принес рюмки.
— Два двойных кальвадоса. Тогда вы заказывали двойные.
— Мне все больше становится не по себе, уважаемый. Может, вы еще скажете, как мы были одеты.
— На даме был плащ и берет.
— Жаль, что вы прозябаете здесь. Вам бы работать в варьете.
— Я и работал, — удивленно ответил кельнер. — В цирке. Я же вам говорил. Неужели забыли.
— Да, к стыду своему, забыл.
— Мсье легко забывает, — сказала Жоан Маду кельнеру. — Он мастер забывать. Так же, как вы мастер не забывать.
Равик взглянул на нее и улыбнулся.
— Ну, может быть, это и не совсем так, — сказал он. — А теперь попробуем кальвадос… Салют!
— Салют!
Кельнер не уходил.
— Что позабудешь, того потом не хватает всю жизнь, мсье, — заявил он. По видимому, для него тема была далеко не исчерпана.
— Правильно. А все, что запоминается, превращает жизнь в ад.
— Только не для меня. Ведь это уже прошлое. Как может прошлое превратить жизнь в ад.
Равик взглянул на него.
— Очень просто, именно потому, что оно прошлое, друг. А вы, как видно, не только артист, вы еще и баловень судьбы… Кальвадос тот же. — спросил он Жоан.
— Лучше…
Равик посмотрел на Жоан и почувствовал легкое головокружение. Он понял, что она имела в виду. Но ее откровенность обезоруживала. Казалось, ей было безразлично, как он отнесется к ее намеку. В убогом кабачке она чувствовала себя как дома. При безжалостном свете электрических ламп без абажуров две проститутки, сидевшие за соседним столиком, выглядели совсем старухами. Но ей этот свет был не страшен. Все, что час назад он увидел в сумраке «Шехерезады», нисколько не изменилось и здесь, выдержало испытание светом. Смелое, ясное лицо, оно не вопрошало, оно выжидало… Неопределенное лицо, подумалось ему, чуть переменится ветер — и его выражение станет другим. Глядя на него, можно мечтать о чем только вздумается. Оно словно красивый пустой дом, который ждет картин и ковров. Такой дом может стать чем угодно — и дворцом и борделем, — все зависит от того, кто будет его обставлять. Какими пустыми кажутся по сравнению с ним пресытившиеся, точно застывшей маской прикрытые лица…
Он увидел, что рюмка Жоан пуста.
— Вот это я понимаю, — сказал он. — Как никак двойной кальвадос. Хотите повторить.
— Да. Если у вас есть время.
А с чего, собственно, она взяла, что у меня нет времени. — подумал он, и тут ему вспомнилось, что в последний раз Жоан видела его с Кэт Хэг— стрем. Он взглянул ей в лицо. Оно было совершенно бесстрастно.
— Время у меня есть, — сказал он. — Завтра в девять операция… только и всего.
— А вы сможете оперировать, если засидитесь так поздно.
— Конечно. Одно другому не мешает. Привычка. К тому же я оперирую не каждый день.
Кельнер снова наполнил рюмки. Вместе с бутылкой он принес пачку сигарет и положил ее на столик. Это были «Лоран», зеленые.
— Вы их и в прошлый раз курили, верно. — торжествующе спросил он Равика.
— Понятия не имею. Вам лучше знать. Верю вам на слово.
— Да, это те самые, — заметила Жоан. — «Лоран», зеленые.
— Вот видите! У мадам память лучше, чем у вас, мсье.
— Это еще неизвестно. Во всяком случае, сигареты нам пригодятся.
Равик распечатал пачку и подал ее Жоан.
— Вы живете все там же. — спросил он.
— Да. Только сняла комнату побольше.
В зал вошли несколько шоферов. Они уселись за соседний столик и сразу же громко заговорили.
— Пойдем. — спросил Равик.
Она кивнула.
Он подозвал кельнера и расплатился.
— Может быть, вас все таки ждут в «Шехерезаде».
— Нет.
Он подал ей манто. Она не надела его, а лишь накинула на плечи. Это была дешевая норка, возможно, даже поддельная, но на ней и такой мех казался дорогим. Дешево только то, что носишь без чувства уверенности в себе, подумал Равик. Ему не раз случалось видеть королевские соболя, которые казались совсем дешевыми.
— Что же, теперь доставим вас в отель, — сказал он, когда они вышли из кабачка под тихо моросящий дождь.
Жоан медленно обернулась.
— Разве мы не к тебе поедем.
Запрокинув голову, она смотрела на него снизу вверх. Ее лицо, освещенное фонарем, было совсем близко. В волосах сверкали жемчужинки измороси.
— Ко мне, — сказал он.
Подъехало такси. Шофер немного выждал. Потом щелкнул языком, со скрежетом включил скорость и поехал дальше.
— Я ждала тебя. Ты это знал. — спросила она.
— Нет.
Свет уличных фонарей отражался в ее глазах. Взгляд тонул в них. Они казались бездонными. — Я будто только сегодня встретился с тобой, — сказал он. — Раньше ты была другой.
— Да, раньше я была другой.
— Раньше вообще ничего не было.
— Да, не было. Я ничего не помню.
Он ощущал легкие приливы и отливы ее дыхания. Невидимое, оно трепетало, плыло навстречу, нежное, невесомое, полное доверчивости и готовности, — чужая жизнь в чужой ночи. Внезапно он почувствовал, как кровь бьется в его жилах. Она все прибывала и прибывала, это была даже не кровь, а сама жизнь, тысячу раз проклятая, потерянная, железная и обретенная вновь… Лишь час назад — выжженная, голая земля, вчерашний день, полный безутешности… А теперь — снова стремительный поток, близость того загадочного мига, который, казалось, исчез навсегда… Он опять был первобытным человеком на берегу моря, и что то вставало из глуби вод, белое и яркое, вопрос и ответ, слитые воедино… А кровь все прибывала и прибывала, и разбушевалась буря…
— Держи меня, — сказала она.
Он глянул в запрокинутое лицо Жоан и обнял ее. И ее плечи поплыли к нему, словно корабль, стремящийся в гавань.
— Держать тебя. — спросил он.
— Да.
Она крепко прижала ладони к его груди.
— Я согласен держать тебя.
— Спасибо.
Другое такси, резко затормозив, остановилось у тротуара. Шофер невозмутимо смотрел на них. На плече у него устроилась собачонка в вязаной жилетке.
— Поедем. — хрипло прозвучало из под длинных, белых как лен, усов.
— Погляди, — сказал Равик. — Он и не догадывается. Не видит, что на нас что то нашло. Смотрит и не видит, как мы переменились. Ты можешь превратиться в архангела, шута, преступника — и никто этого не заметит. Но вот у тебя оторвалась, скажем, пуговица — и это сразу заметит каждый. До чего же глупо устроено все на свете.
— Вовсе не глупо, а хорошо. Мы останемся самими собой.
Равик посмотрел на нее. Мы! — подумал он. Какое необычное слово! Самое таинственное на свете.
— Поедем. — так же спокойно, но несколько громче прохрипел шофер и закурил сигарету.
— Поедем, — сказал Равик. — Он не отвяжется. Профессиональный опыт.
— Не надо. Пойдем пешком.
— А дождь.
— Дождя нет. Просто туман. Не хочу я в такси. Хочу идти с тобой рядом.
— Ладно. Тогда хоть объясню ему, в чем дело. Равик приблизился и сказал несколько слов шоферу. Тот расплылся в чудесной улыбке, помахал Жоан с галантностью, на какую способен только француз, и уехал.
— Как ты с ним объяснился. — спросила Жоан, когда Равик вернулся.
— С помощью денег. Самый простой способ. Ночные шоферы — циники. Сразу понял. Отнесся благосклонно, но с оттенком снисходительного презрения.
Она улыбнулась и прижалась к нему. Равик почувствовал, как в нем раскрылось и расцвело что то горячее, нежное и необъятное, будто множество рук потянуло его куда то вниз… И вдруг стало совсем невыносимым вот так стоять рядом, вытянувшись во весь рост, на узеньких ступнях, с трудом сохраняя равновесие… Надо забыться и уйти куда то вглубь, уступить стенающей плоти, зову тысячелетий, той поре, когда еще не было ничего — ни разума, ни мук, ни сомнений, а одно лишь темное счастье крови…
— Пойдем, — сказал он.
Они шли под изморосью вдоль пустой серой улицы, и, когда достигли ее конца, перед ними вновь открылась огромная, безграничная площадь. Посреди нее тяжело вздымалась расплывчатая, отливающая серебром громада Триумфальной арки.

Девять.

Равик вернулся в отель. Утром, когда он ушел, Жоан еще спала. Он рассчитывал вернуться через час, но отсутствовал целых три.
— Привет, доктор, — окликнул его кто то на лестнице между вторым и третьим этажами.
Равик оглянулся. Бледное лицо, копна растрепанных черных волос, очки. Совершенно незнакомый ему человек.
— Альварес, — сказал незнакомец. — Хаиме Альварес. Не припоминаете.
Равик покачал головой.
Человек нагнулся и задрал штанину. Вдоль всей голени тянулся длинный шрам.
— А теперь.
— Я оперировал.
Человек кивнул.
— На кухонном столе у самой передовой. В полевом госпитале под Аранхуэсом. Маленькая белая вилла в миндальной рощице. Теперь вспомнили.
Равик внезапно услышал густой аромат цветущего миндаля. Казалось, запах этот поднимается по темной лестнице, сладковатый, чуть затхлый, перемешанный с еще более приторным и тошнотворным запахом крови.
— Да, — сказал он. — Вспомнил.
На террасе, залитой лунным светом, рядами лежали раненые — жертвы налета немецких и итальянских бомбардировщиков. Дети, женщины, крестьяне, пораженные осколками бомб. Ребенок без лица; беременная женщина с животом, развороченным по грудь; старик, робко держащий оторванные пальцы одной руки в другой, — он надеялся, что их можно будет пришить. И над всем — ночь с ее густым ароматом и кристально чистой росой.
— Нога в порядке. — спросил Равик.
— Как будто да. Только не до конца сгибается. — Альварес улыбнулся. — Во всяком случае, переход через Пиренеи она выдержала. Гонсалес погиб.
Равик забыл, кто такой Гонсалес. Зато вспомнил молодого студента, своего помощника.
— А как Маноло.
— Попал в плен. Расстрелян.
— А Серна, командир бригады.
— Погиб. Под Мадридом.
Альварес снова улыбнулся неживой, механической улыбкой, возникавшей неожиданно и лишенной всякого чувства.
— Мура и Ла Пенья попали в плен. Расстреляны. Равик уже не мог вспомнить, кто такие эти Мура и Ла Пенья. Он пробыл в Испании шесть месяцев и покинул ее, когда фронт был прорван и госпиталь расформировали.
— Карнеро, Орта и Гольштейн в концлагере. Во Франции. Блацкий тоже спасся. Скрывается близ самой границы.
Равик помнил только Гольдштейна. Остальных забыл. Слишком много было вокруг него людей.
— Вы живете теперь здесь. — спросил он.
— Да. Въехали позавчера. Наши номера там. — Он показал на коридор третьего этажа. — Нас долго держали в пограничном лагере. В конце концов выпустили. У нас еще были деньги… — Он снова улыбнулся. — А тут кровати. Самые настоящие кровати. Даже портреты наших руководителей на стенах.
— Да, — сказал Равик без тени иронии. — Это, наверно, приятно после всего, что там было.
Он попрощался с Альваресом и пошел к себе в номер.

Комната была прибрана и пуста. Жоан ушла. Он осмотрелся — ничего не оставила, да он и не ожидал этого.
Равик нажал кнопку звонка. Вскоре появилась горничная.
— Мадам ушла, — сказала она, предупреждая его вопрос.
— Я и сам вижу. Откуда вы знаете, что здесь кто то был.
— Но, помилуйте, мсье Равик! — проговорила горничная и больше ничего не добавила. У нее был такой вид, словно он тяжко оскорбил ее.
— Она завтракала.
— Нет. Я ее не видела. А не то бы уж позаботилась. Ведь я запомнила ее… еще с того самого утра.
Равик посмотрел на горничную. Ее последние слова ему не поправились. Он сунул ей несколько франков в карман передника.
— Хорошо, — сказал он. — В следующий раз поступайте так же. Завтрак приносите только в том случае, если я попрошу. И не приходите убирать, пока не убедитесь, что комната пуста.
Девушка понимающе улыбнулась.
— Слушаюсь, мсье.
Равика покоробило. Он знал, о чем думала в эту минуту горничная: Жоан замужем и не хочет, чтобы ее видели. Раньше он только посмеялся бы над этим, но теперь ему было неприятно. Впрочем, все в порядке вещей, подумал он. Отель есть отель. Тут ничего не изменишь.
Он открыл окно. Над городом стоял хмурый полдень. На крышах чирикали воробьи. Этажом ниже шла перебранка. Наверно, супруги Гольдберг. Муж, оптовый хлеботорговец из Бреслау, был на двадцать лет старше жены. Она жила с эмигрантом Визенхофом, полагая, что никто об этом не знает. В действительности этого не знал только один человек — сам Гольдберг.
Равик закрыл окно. Утром он оперировал чей то желчный пузырь. Анонимный желчный пузырь, удаленный фирмой Дюрана. Кусок живота неизвестного ему мужчины, которого он оперировал, заменяя Дюрана. Гонорар — двести франков. Потом он проведал Кэт Хэгстрем. У нее была температура. Чересчур высокая. Он пробыл у нее час. Она спала неспокойно. Ничего угрожающего. Но все таки лучше, если бы этого не было.
Он неподвижно смотрел в окно. Странное чувство пустоты, вызываемое всяким «после». Кровать, которая ни о чем уже не говорит… Сегодня, безжалостно разрывающее вчера, как шакал разрывает тушу антилопы. Леса любви, словно по волшебству выросшие во мраке ночи, теперь снова маячат бесконечно далеким миражом над пустыней времени…
Он отвел взгляд от окна. На столе лежал клочок бумаги с адресом Люсьенны Мартинэ. Ее недавно выписали, но мысли о ней не давали ему покоя. Равик навестил Люсьенну два дня назад, и вторичного осмотра пока не требовалось. Но он был свободен и решил навестить ее.
Люсьенна жила на улице Клавель. В первом этаже дома находилась мясная лавка. Могучая женщина, ловко орудуя топором, разрубала свиную тушу. На женщине было траурное платье. Две недели назад у нее умер муж. Теперь она вела дело с приказчиком. Равик на ходу окинул ее взглядом. Видимо, вдова мясника торопилась в гости — на ней была шляпа с длинной черной вуалью — и потому лишь в порядке одолжения согласилась отрубить свиную ногу для одной из своих знакомых.
Траурный флер развевался над разделанной тушей. Отточенный до блеска топор с треском вонзился в окорок.
— Раз — и готово, — удовлетворенно сказала вдова и бросила ногу на весы.
Люсьенна снимала каморку под самой крышей. Она оказалась не одна. Посреди комнаты, лениво развалясь на стуле, сидел молодой человек лет двадцати пяти. На нем была шапочка с длинным козырьком, какие носят велосипедисты; всякий раз, как он открывал рот, торчавшая у него в зубах самокрутка так и оставалась словно приклеенной к нижней губе. Когда Равик вошел, парень и не подумал встать.
Люсьенна лежала в постели. Она растерялась и покраснела.
— Доктор.. . Никак не ждала вас сегодня. — Она взглянула на парня. — Это…
— Некто, — грубо оборвал парень. — Нечего зря называть имена. — Он откинулся на спинку стула. — Стало быть, вы и есть тот самый доктор.
— Как дела, Люсьенна. — спросил Равик, не обращая на него внимания. — Лежите. Очень хорошо.
— Могла бы и встать, — заявил парень. — Чего разлеживаться. Давно уже поправилась. Работать не работает, а денежки летят.
Равик обернулся к нему.
— Выйдите отсюда, — сказал он.
— Еще чего.
— Выйдите. Совсем из комнаты. Я осмотрю Люсьенну.
Парень расхохотался.
— Это можно и при мне. Мы не так нежно воспитаны. Да и к чему ее осматривать. Ведь только позавчера вы были здесь. Выходит, плати еще за один визит, так что ли.
— Послушайте, вы, — сказал Равик спокойно. — Что то не похоже, чтобы визиты оплачивались из вашего кармана. Возьму ли я деньги или не возьму, вас это не касается. А теперь проваливайте.
Парень нагло ухмыльнулся и еще ленивее развалился на стуле, широко расставив ноги в остроносых лакированных туфлях и фиолетовых носках.
— Будь добр, Бобо, — проговорила Люсьенна. — Всего на одну минутку.
Бобо не обращал на нее никакого внимания. Он пристально разглядывал Равика.
— Очень хорошо, что вы здесь, — сказал Бобо. — Вот я вам все и растолкую. Вы, дорогой мой, воображаете, будто можете всучить нам счет за клинику, операцию и все такое прочее.. . Черта с два! Мы не просили, чтобы ее устроили в клинику, а про операцию уж и вовсе не было речи. Так что плакали ваши денежки. Еще скажите спасибо, что мы не требуем возмещения убытков! За насильно сделанную операцию! — Он обнажил гнилые зубы. — Что, съели, а. То то, Бобо понимает толк в этих делах. Меня не одурачишь.
Парень весь так и пыжился от гордости. Ему казалось, что он блестяще выкрутился. Люсьенна побледнела. Она боязливо поглядывала то на Бобо, то на Равика.
— Понятно. — торжествующе спросил Бобо.
— Это он. — спросил Равик Люсьенну.
Она молчала.
— Значит, он, — повторил Равик и внимательно вгляделся в Бобо.
Тощий долговязый болван. Тонкая шея с непрерывно двигающимся кадыком повязана шелковым шарфом. Сутулые плечи, непомерно длинный нос, подбородок дегенерата — классический тип сутенера из предместья.
— Что значит «он». — вызывающе спросил Бобо.
— Кажется, я вам довольно ясно сказал: выйдите отсюда. Мне нужно осмотреть Люсьенну.
— Merde дерьмо - француское слово, — буркнул Бобо. Равик медленно пошел прямо на Бобо. Уж очень он ему надоел. Парень вскочил и попятился назад, в руке у него неожиданно оказалась тонкая бечевка. Равик понял его замысел: прыгнуть в сторону, когда противник приблизится, забежать сзади, накинуть бечевку на шею и начать душить. Неплохой прием, если противник с ним не знаком или вздумает прибегнуть к боксу.
— Бобо! — крикнула Люсьенна. — Бобо, не надо!
— Сопляк! — сказал Равик. — Жалкий трюк с веревкой. Старо, как мир! Больше ничего не сумел придумать. — Он рассмеялся.
На мгновение Бобо смешался. Глаза его растерянно забегали. Резким рывком Равик сдернул ему до локтей незастегнутый пиджак, лишив возможности двигать руками.
— Так ты, конечно, не умеешь, — сказал Равик, толчком распахнул дверь и довольно грубо выставил растерявшегося Бобо. — Любишь драться — иди в солдаты! А пока не научишься, не приставай к взрослым. Тоже мне апаш выискался…
Он запер дверь изнутри.
— А теперь, Люсьенна, — сказал он, — давайте осмотрим вас.
Она дрожала.
— Успокойтесь, теперь все уже позади.
Он снял застиранное бумазейное покрывало и положил на стул. Потом отвернул зеленое одеяло.
— Вы в пижаме. Почему. Ведь это неудобно. Вам еще нельзя много ходить, Люсьенна.
Она помолчала.
— Я надела ее только сегодня, — сказала она наконец.
— У вас нет ночных рубашек. Могу прислать из клиники.
— Нет, не в этом дело. Я надела пижаму, знала, что он придет…
Она поглядела на дверь и понизила голос до шепота.
— Он все твердит, что я уже выздоровела. Не хочет больше ждать.
— Вот как. Жаль, что я раньше этого не знал. — Равик бросил свирепый взгляд в сторону двери. — Подождет!
Как у всех анемичных женщин, у Люсьенны была нежная белая кожа, сквозь которую просвечивали голубые жилки. Она была хорошо сложена — узкая в кости, стройная, но не худая. Сколько таких девушек! — подумал Равик. Просто удивительно, зачем это природа позволяет себе создавать их столь изящными, когда заведомо известно, что все они со временем превратятся в изнуренные непосильным трудом, неправильной и нездоровой жизнью безобразные существа.
— Вам придется лежать еще неделю, Люсьенна. Можете ненадолго вставать и ходить по комнате. Но будьте осторожны: не поднимайте ничего тяжелого и в ближайшие дни не всходите по лестницам. Кто за вами ухаживает, помимо этого Бобо.
— Хозяйка квартиры. Но и она уже ворчит.
— А больше у вас никого нет.
— Нет. Раньше была Мари. Она умерла.
Равик оглядел убогую, но чисто прибранную комнатушку. На подоконнике стояло несколько горшков с фуксиями.
— А Бобо. Значит, едва все осталось позади, как он тут же вновь появился на горизонте.
Люсьенна ничего не ответила.
— Почему вы не вышвырнете его.
— Он не такой уж плохой, доктор. Только диковат. . .
Равик посмотрел на нее. Любовь, подумал он. И здесь любовь. Вечное чудо. Она не только озаряет радугой мечты серое небо повседневности, она может окружить романтическим ореолом и кучку дерьма… Чудо и чудовищная насмешка. Внезапно его охватило странное чувство, будто и он косвенным образом повинен во всей этой грустной истории.
— Ладно, Люсьенна. Не расстраивайтесь. Самое главное — выздороветь.
Девушка с облегчением кивнула.
— А что касается денег, — смущенно и торопливо проговорила она, — то это неправда. Не верьте ему. Я отдам. Все выплачу. По частям. Когда я опять смогу работать.
— Недели через две, если не натворите глупостей. И никаких Бобо! Абсолютно ничего, Люсьенна. Иначе вам грозит смерть, понимаете.
— Да, — ответила она без внутренней убежденности.
Равик укрыл ее одеялом. Вдруг он увидел, что девушка плачет.
— А раньше нельзя. — спросила она. — Ведь я могу работать сидя. Я должна…
— Может быть. Посмотрим. Все зависит от того, как вы будете себя вести. А теперь назовите фамилию акушерки, которая сделала вам аборт.
Он прочел в ее глазах испуг.
— Я не пойду в полицию, — сказал он. — Обещаю вам. Только попытаюсь вернуть деньги, которые вы ей дали. Тогда вы почувствуете себя спокойнее. Сколько вы заплатили.
— Триста франков. Никогда вам их не вернуть.
— Попытаюсь. Скажите имя и адрес. Эта акушерка вам больше не понадобится, Люсьенна. У вас уже не будет детей. А она ничего плохого вам сделать не сможет.
Девушка в нерешительности глядела на него.
— Там, в ящике, — произнесла она наконец. — В ящике справа.
— На этом листке.
— Да.
— Хорошо. На днях я зайду к ней. Не беспокойтесь. — Равик надел пальто.
— Что случилось. — спросил он. — Вы, кажется, хотите встать.
— Бобо… Вы не знаете его.
Он улыбнулся.
— Не бойтесь, встречал и похлеще. Главное — лежать. Последний осмотр показал, что опасаться уже нечего. До свидания, Люсьенна. Я скоро зайду опять.
Повернув ключ, Равик быстро нажал на ручку двери и распахнул ее. На площадке никого не оказалось. Этого, собственно, он и ожидал. Типы вроде Бобо были ему хорошо знакомы.
В мясной лавке теперь оставался только приказчик с желтым лицом, далеко не столь темпераментный, как его хозяйка. Он вяло долбил топором тушу. После смерти хозяина приказчик заметно выдохся. Однако у него не было ни малейшей надежды жениться на хозяйке, о чем громогласно заявил какой то вязальщик метел, сидевший в бистро напротив. Он добавил также, что хозяйка свезет приказчика на кладбище раньше, чем дело дойдет до свадьбы. Очень уж обессилел человек. Вдова же, напротив, пышно расцвела. Равик выпил рюмку черносмородиновой наливки и расплатился. Он рассчитывал встретить в бистро Бобо, но его там не оказалось.

Жоан вышла из «Шехерезады». Она открыла дверцу такси, в котором находился Равик.
— Поедем, — сказала она. — Уедем отсюда. К тебе.
— Что нибудь случилось.
— Нет. Ничего. Просто мне опротивели ночные рестораны.
— Минутку. — Равик подозвал цветочницу, стоявшую у входа. — Мамаша, — сказал он. — Давай все твои розы. Сколько за них. Только не сходи с ума.
— Шестьдесят франков. Для вас. За то, что вы дали мне рецепт против ревматизма.
— Помогло.
— Нет. Да и не поможет: всю ночь стоишь в этакой сырости.
— Вы самый разумный пациент из всех; какие у меня были. — Он взял розы.
— Вот чем я заглажу свою вину — ведь утром ты проснулась одна и ушла без завтрака, — сказал он Жоан и положил розы в машине у ее ног. — Хочешь еще выпить.
— Нет. Поедем к тебе. Цветы положи на сиденье.
— Им и там хорошо. Цветы надо любить, это верно, но не следует с ними церемониться.
Она порывисто обернулась к нему.
— Ты хочешь сказать, любить можно, баловать нельзя.. .
— Нет. Я хочу сказать, что прекрасное вряд ли стоит драматизировать. Помимо всего прочего, нас ничто не должно разделять, даже цветы.
Жоан с сомнением посмотрела на него, лицо ее просветлело.
— Знаешь, что я сегодня делала. Жила. Снова жила. Снова дышала. Снова очутилась на земле. У меня снова появились руки. И глаза, и губы…
Медленно двигаясь по узкой мостовой, шофер осторожно маневрировал среди машин. Потом резко вырвался вперед. Толчок был настолько сильным, что Жоан едва не упала на Равика. На мгновение он обнял ее. От Жоан веяло теплым ветром, под ним таял ледок, намерзший за день, улетучивался холодок самозащиты, который он в себе ощущал… А она сидела рядом и говорила, поглощенная своим чувством и собой.
— Весь день вокруг меня бурлило, словно везде били ключи; струи хлестали в затылок и грудь, казалось, я вот вот зазеленею и покроюсь листьями и цветами… Водоворот втягивал меня все глубже и глубже… И вот я здесь… И ты…
Равик посмотрел на нее. Подавшись вперед, она сидела на грязном кожаном сиденье, над черным вечерним платьем белели плечи. Она была откровенна, бездумна и, не стесняясь, говорила все, что чувствует, рядом с ней он казался себе жалким и суховатым.
Я оперировал, подумал он. Забыл о тебе. Был у Люсьенны. Витал где то в прошлом. Без тебя. Потом пришел вечер, и постепенно пришло тепло. Я не был с тобой. Думал о Кэт Хэгстрем.
— Жоан, — сказал он и взял ее за руки. — Нам нельзя сразу поехать ко мне. Я еще должен заглянуть в клинику. Всего на несколько минут.
— Посмотреть женщину, которую оперировал.
— Не ту, которую оперировал утром. Другую. Может, подождешь меня где нибудь.
— Ты едешь туда сейчас.
— Так лучше сделать. Не хочется, чтобы вызывали потом.
— Я могу подождать у тебя. Успеешь подвезти меня.
— Да.
— Тогда поехали. А ты приедешь после. Я подожду.
— Хорошо.
Равик назвал шоферу адрес. Откинувшись назад, он положил голову на спинку сиденья. Его рука все еще лежала на руке Жоан. Он чувствовал, что она хочет услышать от него что то. О себе и о нем. Но он не мог говорить. Она сказала уже слишком много. Больше, чем нужно, подумал он.
Машина остановилась.
— Поезжай, — сказала Жоан. — Устрою все сама. Я не боюсь. Дай мне ключ.
— Ключ у портье.
— Ладно, возьму у него. Придется и этому научиться. — Она собрала цветы. — Научиться у мужчины, который уходит, когда ты спишь, и возвращается, когда ты его не ждешь… Тут, пожалуй, придется многому учиться… Так уж лучше начинать сразу…
— Я провожу тебя наверх. Не надо ничего преувеличивать… Очень жаль, что мне сразу же придется уйти.
Она смеялась. И выглядела очень юной.
— Подождите, пожалуйста, минутку, — сказал Равик шоферу.
Шофер хитро прищурился.
— Сколько угодно.
— Дай ключ, — сказала Жоан, когда они поднимались по лестнице.
— Зачем.
— Дай. — Она открыла дверь, но осталась стоять на пороге. — Чудесно! — произнесла она куда то во мрак, царивший в комнате. За окном в облаках плыла голая луна.
— Чудесно. В этой конуре.
— Да, чудесно! Все чудесно!
— Может, так кажется только сейчас — пока темно. Ну а если… — Равик потянулся к выключателю.
— Оставь. Зажгу сама. А теперь иди. Только возвращайся не завтра после полудня.
Жоан стояла у двери во мраке. За плечами у нее струился серебряный свет. Все в ней было тайной, загадкой, волнующим призывом. Манто соскользнуло с плеч и черной пеной легло у ее ног. Она прислонилась к стене и медленно поймала рукой луч света, проникший из коридора.
— Иди и возвращайся, — сказала она и затворила дверь.

Температура у Кэт Хэгстрем снизилась.
— Как она спала. — спросил Равик у сонной сестры.
— Проснулась в одиннадцать. Хотела вас видеть. Я передала ей все, что вы поручили.
— О перевязке ничего не спрашивала.
— Спросила. Я ответила, что пришлось резать. Несложная операция. И что завтра вы ей все объясните сами.
— Больше ничего.
— Ничего. Она сказала, что раз вы сочли нужным поступить так, значит, все в порядке. Просила передать вам привет, если зайдете ночью, и сообщить, что она вам полностью доверяет.
— Так…
Равик постоял немного, глядя на черные волосы сестры, расчесанные на прямой пробор.
— Сколько вам лет. — спросил он.
Она удивленно подняла голову.
— Двадцать три.
— Двадцать три… И давно работаете сестрой.
— Два с половиной года. В январе будет ровно два с половиной года.
— Любите свою работу.
Круглое, как яблоко, лицо девушки расплылось в улыбке.
— Мне она нравится, — с готовностью ответила сестра. — Конечно, попадаются трудные больные, но в большинстве они очень симпатичны. Мадам Бриссо вчера подарила мне красивое, почти новое шелковое платье. А на прошлой неделе я получила пару лакированных туфель от мадам Лернер. Помните ее. Она умерла у себя дома. — Сестра снова улыбнулась. — Мне совсем не приходится тратиться на вещи. Почти всегда что нибудь да подарят. А если мне не подходит, могу обменять у подруги — у нее магазин. Так что живется мне совсем неплохо. Мадам Хэгстрем тоже очень щедра. Она дает деньгами. В прошлый раз сто франков дала. За каких нибудь двенадцать дней. А сколько она теперь пробудет у нас, доктор.
— Подольше. Несколько недель.
У сестры был совершенно счастливый вид. За ее ясным, гладким лбом роились мысли: она подсчитывала, сколько ей еще перепадет. Равик снова склонился над Кэт. Ее дыхание было ровным. Слабый запах раны смешивался с терпким ароматом волос. Он вдруг остро ощутил всю невыносимость своего положения. Кэт полностью доверяет ему! Доверие! Узкий, весь в разрезах живот, куда проник хищный зверь. И он наложил швы, не в силах чем либо помочь ей. Доверие…
— Спокойной ночи, сестра, — сказал он.
— Спокойной ночи, доктор.
Круглолицая сестра опустилась в кресло, стоявшее в углу, завесила лампу, чтобы свет не тревожил больную, обернула ноги одеялом и взяла журнал
— один из бесчисленных образчиков дешевого чтива — детективные рассказы вперемежку с фотографиями кинозвезд. Устроившись поудобнее, она принялась читать. Рядом, на маленьком столике лежал раскрытый кулек с шоколадными коржиками. Уходя, Равик заметил, как она, не отрываясь от чтения, вытащила один из них. Иногда не понимаешь простейших вещей, подумал он; в одной и той же комнате два человека; один смертельно болен, а другой к этому совершенно равнодушен. Он затворил дверь. Но разве я сам не такой же. Разве я не ухожу из этой комнаты в другую, где.. .

В комнате было темно. Лишь из ванны сквозь щель в неплотно прикрытой двери пробивалась узкая полоска света. Равик заколебался. Он не знал, все ли еще Жоан в ванной. Потом услышал ее дыхание, на секунду остановился и сразу направился в ванную. Теперь он знал, что она рядом и не спит. Но и она не произнесла ни слова. Комната вдруг наполнилась молчанием и напряженным ожиданием… Снова водоворот, беззвучно влекущий куда то… Неведомая пропасть по ту сторону сознания… из нее выплывает багряное облако, несущее в себе головокружение и дурман.
Равик прикрыл дверь ванной. В резком свете белых ламп все снова стало привычным и знакомым. Он отдернул кран душа — единственного во всем отеле. Равик приобрел и установил его за свой счет. Он знал, что в его отсутствие хозяйка демонстрирует душ родным и знакомым как достопримечательность отеля.
Горячая вода струится но телу. За стеной — Жоан Маду, она ждет… Кожа ее нежна, волосы волной затопили подушку; хотя в комнате почти совсем темно, глаза ее блестят, словно улавливая и отражая скудный свет зимних звезд. Она лежит, гибкая, изменчивая, зовущая; женщины, которую он недавно знал, нет и в помине. Сейчас она обворожительна, прелестна, как только может быть прелестна женщина, которая тебя не любит. Внезапно он почувствовал к ней легкое отвращение — неприязнь, смешанную с острым и сильным влечением. Он невольно оглянулся: будь в ванной второй выход, он, пожалуй, оделся бы и ушел — чтобы выпить.
Равик обтерся и с минуту стоял в нерешительности. Странно, с чего это вдруг нашло на него. Тень… Ничто… Быть может, всему виной то, что он побывал у Кэт Хэгстрем. Или слова, сказанные Жоан в такси. Очень уж все быстро и легко получается. Но, может быть, все дело в том, что ждет не он, а его ждут. Мучительная гримаса исказила его лицо. Он открыл дверь.
— Равик, — сказала Жоан в темноте. — Кальвадос на столике у окна.
Он остановился. Только сейчас он осознал, что все время напряженно чего то ожидал. В этот момент она могла бы многое сказать, и все было бы невыносимо фальшивым. Но она нашла единственно верные слова. И напряжение исчезло, растворившись в тихой спокойной уверенности.
— Ты нашла бутылку. — спросил он.
— Это было нетрудно. Она стояла на виду. Но я откупорила ее. Нашла штопор среди твоих вещей. Налей мне еще одну рюмку.
Он налил две рюмки и принес ей одну.
— Вот…
Как хорошо ощутить вкус ароматной яблочной водки. Как хорошо, что Жоан нашла верные слова.
Она откинула голову и начала пить. Ее волосы упали на плечи, и казалось, в этот миг для нее ничего, кроме кальвадоса, не существует. Равик уже раньше заметил — она всецело отдавалась тому, что делала в данную минуту. У него мелькнула смутная догадка: в этом есть не только своя прелесть, но и какая то опасность. Она была само упоение, когда пила; сама любовь, когда любила; само отчаяние, когда отчаивалась, и само забвение, когда забывала.
Жоан поставила рюмку и неожиданно рассмеялась.
— Равик, — сказала она. — Я знаю, о чем ты думал.
— Ты уверена.
— Да. Ты почувствовал себя уже наполовину женатым. А я себя — наполовину замужем. Не бог весть как приятно, когда тебя оставляют у самых дверей. Да еще с розами в руках. Слава Богу, нашелся кальвадос. Не жалей его. Давай пить.
Равик налил рюмки.
— Ты замечательная женщина. И во всем права. Пока я был в ванной, я почему то не испытывал к тебе особой симпатии. Теперь я восхищаюсь тобой. Салют!
— Салют!
Он выпил кальвадос.
— Вторая ночь, — сказал Равик. — Она опасна. Прелести новизны уже нет, а прелести доверия еще нет. Но мы переживем эту ночь.
Жоан поставила рюмку на столик.
— Ты, видимо, знаешь толк в таких вещах.
— Ничего я не знаю. Все одни слова. Да и можно ли что нибудь знать. Всякий раз все оборачивается по иному. Так и сейчас. Второй ночи не бывает. Есть только первая. А если приходит вторая, значит, всему конец.
— Ах ты Боже мой! Ну куда она нас заведет, вся эта твоя арифметика. Иди лучше ко мне. Я не хочу спать. Я хочу пить. С тобой. Смотри, там наверху закоченели голые звезды. До чего быстро замерзаешь, когда остаешься одна! Даже в жаркую пору. А вдвоем — никогда.
— Можно и вдвоем замерзнуть.
— Нам с тобой это не угрожает.
— Разумеется, — сказал Равик, и она не заметила, как в темноте по его лицу пробежала тень. — Нам этого опасаться нечего.

Десять.

— Что со мной было, Равик. — спросила Кэт Хэгстрем. Она лежала в постели, голова ее высоко покоилась на двух подушках, уложенных одна на другую. Пахло туалетной водой и духами. Форточка была приоткрыта. Проникавший с улицы чистый, чуть морозный воздух смешивался с комнат— ным теплом, и казалось, на дворе стоит апрель, а не январь.
— У вас сильно повысилась температура, Кэт. И держалась несколько дней. Потом вы уснули и спали почти сутки. Теперь температура нормальная и все пришло в норму. Как вы себя чувствуете.
— Я устала. Но уже по другому. Не так издергана. И боли почти нет.
— Боль еще появится. Но не особенно сильная. А мы уж позаботимся, чтобы вы легко ее перенесли. Во всяком случае, перемена наступит очень скоро. Да вы и сами это знаете…
она кивнула.
— Вы меня оперировали, Равик.. .
— Да, Кэт.
— Это было действительно необходимо.
— Да.
Он молча ждал следующего вопроса. Пусть лучше спрашивает сама, так легче.
— Сколько мне придется тут пролежать.
— Недели три четыре.
Она немного помолчала.
— Думаю, это пойдет мне на пользу. Мне нужен покой. Я совсем извелась. Сама теперь чувствую. Я так устала. Все время пыталась уверить себя в обратном. Скажите, операция как то связана со всем этим делом.
— Безусловно.
— И эти кровотечения. Совсем не вовремя.
— Да, Кэт.
— Хорошо, что теперь мне не нужно никуда спешить. Может быть, все к лучшему. Но встать сейчас… Снова окунуться во все это… Мне кажется, я бы не смогла…
— Да и не нужно. Забудьте обо всем. Думайте только о самом насущном. О завтраке, например.
— Хорошо. — Она слабо улыбнулась. — Дайте мне зеркало.
Он взял с ночного столика зеркало и подал ей. Она внимательно осмотрела себя.
— Равик, вот эти цветы — вы их мне прислали.
— Нет, клиника.
Она положила зеркало на кровать.
— В январе клиники не преподносят своим пациентам сирень. Скорее астры или что нибудь в этом роде. К тому же откуда клинике известно, что из всех цветов я больше всего люблю сирень.
— Здесь известно все. Ведь вы пациент ветеран, Кэт. — Равик встал. — А теперь мне надо идти. Около шести зайду снова, посмотрю вас.
— Равик…
— Да.. .
Он обернулся. Вот оно, подумал он. Сейчас спросит…
Она протянула ему руку.
— Спасибо! Спасибо за цветы. Спасибо за внимание. Мне всегда так спокойно с вами.
— Ну что вы, Кэт, что вы! О чем тут говорить… А теперь поспите еще, если можете. Почувствуете боль — зовите сестру. Я выпишу таблетки. После обеда зайду снова.

— Вебер, где коньяк.
— Неужели пришлось так трудно. Вот он. Эжени, дайте ка рюмку.
Эжени нехотя достала рюмку.
— Откуда взялся этот наперсток. — запротестовал Вебер. — Дайте приличный стакан. Или постойте, вас все равно не дождешься… Я сам.
— Доктор Вебер, я просто не понимаю вас, — огрызнулась Эжени. — Стоит только прийти мсье Равику, и вы…
— Хорошо, хорошо, — прервал ее Вебер и налил в стакан коньяку. — Пейте, Равик… Как мадам Хэгстрем.
— Ни о чем не спрашивает. Всему верит на слово.
Вебер торжествующе взглянул на него.
— Видите! А я что говорил.
Равик выпил коньяку.
— Вебер, случалось ли вам хоть раз получать благодарность от пациентов, которым вы ничем не смогли помочь.
— Еще бы. И не один раз.
— И они верили вам во всем.
— Разумеется.
— А вы что при этом чувствовали.
— Облегчение, — все более изумляясь, ответил Вебер. — Большое облегчение.
— А мне от этого жить тошно. Будто я обманул кого то.
Вебер рассмеялся и отставил бутылку в сторону.
— Да, тошно… — повторил Равик.
— Впервые я обнаруживаю в вас нечто человеческое, — сказала Эжени. — Если, конечно, не обращать внимания на вашу манеру выражаться.
— Вы здесь не для того, чтобы делать открытия, Эжени. Вы больничная сестра, о чем вы часто забываете! — оборвал ее Вебер. — Итак, все в порядке, Равик.
— Да, пока, во всяком случае.
— Отлично. Сегодня утром она сказала сестре, что, как только выздоровеет, отправится в Италию. Вот мы и избавимся от нее. — Вебер с удовлетворением потер руки. — А там пусть ею занимаются итальянские врачи. Не люблю, когда у меня в клинике кто нибудь умирает. Это всегда подрывает реноме.

Равик позвонил у входа в квартиру акушерки. Ждать пришлось довольно долго. Наконец ему открыл мужчина с лицом, густо заросшим черной щетиной. Увидев Равика, он придержал дверь.
— Вам чего. — пробурчал он.
— Я хотел бы поговорить с мадам Буше.
— Она занята.
— Не важно. Могу подождать.
Небритый человек хотел было закрыть дверь.
— Если нельзя подождать, согласен через четверть часа зайти снова, — сказал Равик. — Но уже не один, а с неким лицом, которое она примет при любых обстоятельствах.
Небритый злобно уставился на него.
— Что это значит. Что вам надо.
— Я уже сказал. Хочу поговорить с мадам Буше. Человек задумался.
— Подождите, — сказал он и захлопнул дверь. Равик оглядел обшарпанную, выкрашенную коричневой краской дверь, жестяной ящик для писем и круглую эмалированную табличку с фамилией. Сколько горя и страха прошло через эту дверь! И все из за нескольких бессмысленных законов, вынуждавших женщин обращаться не к врачам, а к коновалам. Разве благодаря этим законам удалось сохранить хоть одного ребенка. Женщина, не желающая рожать, всегда находит способ обойти закон. А что в конце концов получается. Тысячи женщин ежедневно губят свое здоровье. Дверь снова отворилась.
— Вы из полиции. — спросил небритый.
— Если бы я служил в полиции, то не стал бы так долго дожидаться за дверью.
— Проходите.
Небритый провел Равика по темному коридору в комнату, до отказа заставленную мебелью. Плюшевый диван, несколько позолоченных стульев, поддельный обюссонский ковер, декоративные шкафчики орехового дерева, на стенах эстампы в пасторальном стиле. Перед окном на металлической подставке клетка с канарейкой. Повсюду, где только было место, виднелись фарфоровые статуэтки и посуда.
Появилась мадам Буше. Ее непомерно толстое тело облегало кимоно отнюдь не первой свежести. Не женщина — чудовище. Но лицо ее было гладким и даже миловидным, если бы не беспокойно бегавшие глаза.
— Что вам угодно, мсье. — деловито спросила она.
Равик встал.
— Я пришел от Люсьенны Мартинэ. Вы сделали ей аборт.
— Чушь! — сразу же ответила женщина. Она держалась совершенно спокойно.
— Не знаю я никакой Люсьенны Мартинэ и не делаю никаких абортов. Видимо, вы ошиблись или были введены в заблуждение.
Казалось, она считает вопрос исчерпанным и вот вот уйдет. Но она не уходила. Равик ждал. Она снова обернулась к нему.
— У вас еще что нибудь. — спросила Буше.
— Аборт оказался неудачным. У девушки было тяжелое кровотечение, она едва не умерла. Пришлось сделать операцию. Я оперировал ее.
— Ложь! — внезапно зашипела Буше. — Все ложь! Подлюги проклятые. Сами черт знает что себе делают, а потом норовят еще и других втянуть. Я ей покажу! Проклятые подлюги! Мой адвокат все уладит. Меня здесь все знают, я всегда аккуратно плачу налоги. Хотелось бы посмотреть, как эта наглая тварь, эта потаскушка…
Равик изумленно смотрел на Буше. Взрыв ярости совершенно не отразился на ее лице. Оно по прежнему оставалось гладким и миловидным, только рот округлился и выплевывал слова, точно пулемет.
— Девушка просит не так уж много, — прервал он акушерку. — Всего навсего хочет получить свои деньги обратно.
Буше расхохоталась.
— Деньги. Обратно. Разве я что нибудь от нее получала. Когда это было. А расписка у нее есть.
— Конечно, нет. Не станете же вы выдавать расписки.
— Да я и в глаза ее не видела. Кто ей поверит.
— Поверят. Есть свидетели. Ее оперировали в клинике доктора Вебера. Осмотр дал совершенно ясную картину. Составлен протокол.
— Составьте хоть тысячу протоколов! Кто подтвердит, что я хоть пальцем прикоснулась к ней. Клиника! Доктор Вебер! Со смеху помрешь! Ле— чить этакую тварь в шикарной клинике! Делать вам больше нечего, что ли.
— Напротив, дел у нас предостаточно. Послушайте. Девушка уплатила вам триста франков. Она может предъявить иск за увечье…
Дверь растворилась. Вошел человек с лицом, заросшим щетиной.
— Что случилось, Адель.
— Ничего. Подумать только! Иск! Пускай подает в суд — сама же и сядет. Ее посадят первую, как пить дать. Придется же ей сознаться, что сделала аборт. Но попробуй ка докажи, что это я… Не выйдет!
Мужчина с черным от щетины лицом промычал что то невразумительное.
— Помолчи, Роже! — сказала мадам Буше. — Ступай отсюда!
— Брюнье пришел.
— Ну и что с того. Пусть подождет. Ты ведь знаешь…
Роже кивнул и исчез. Вместе с ним исчез и сильный запах коньяка. Равик потянул носом.
— Старый коньяк, — сказал он. — По меньшей мере тридцати, а то и сорокалетней выдержки. Блажен человек, который уже днем пьет такой коньяк.
С минуту мадам Буше остолбенело глядела на него. Затем медленно произнесла:
— Верно. Хотите рюмочку.
— Почему бы и нет.
Несмотря на свою тучность, она поразительно быстро и бесшумно подошла к двери.
— Роже!
В дверях появилось все то же заросшее черной щетиной лицо.
— Опять лакал дорогой коньяк. Не ври — от тебя несет! Принеси бутылку! Не возражай! Неси!
Роже принес бутылку коньяку.
— Я налил рюмочку Брюнье, а он заставил и меня выпить за компанию.
Буше ничего не ответила. Она закрыла дверь и достала из шкафчика рюмку фигурного стекла, на которой была выгравирована женская головка. Равик с отвращением посмотрел на нее. Буше налила коньяк и поставила рюмку на расшитую павлинами скатерть.
— Мне кажется, вы разумный человек, мсье, — сказала она. Как ни странно, женщина эта внушала к себе своеобразное уважение. Ее нельзя было назвать железной, как выразилась Люсьенна; но что гораздо хуже — она была резиновой. Железо можно сломать, резину — не сломаешь. Ей решительно невозможно было возражать.
— Аборт вы сделали неудачно, — сказал Равик. — Это привело к тяжелым последствиям. Разве сказанного недостаточно, чтобы вы вернули деньги.
— А вы возвращаете деньги, если пациент умирает после операции.
— Нет. Но бывают случаи, когда мы оперируем бесплатно. Так, например, было с Люсьенной. Буше взглянула на него.
— Тогда тем более! Чего же она подымает шум. Могла бы только радоваться.
Равик взял рюмку со стола.
— Мадам, — сказал он. — Я преклоняюсь перед вами. Вас голыми руками не возьмешь.
Женщина медленно поставила бутылку.
— Мсье, многие не раз пытались это сделать. Но вы, похоже, благоразумнее других. Думаете, все эти дела доставляют мне сплошное удовольствие или приносят один только доход. Из трехсот франков сто забирает полиция. Иначе я вообще не могла бы работать. Вот опять один явился… Всех ублажай деньгами, без конца только и приходится это делать. Иначе ничего не получится. Пусть все останется между нами, а захотите раздуть дело — от всего отопрусь, и полиция спрячет концы в воду. Можете мне поверить.
— Очень даже верю.
Буше бросила на него быстрый взгляд. Убедившись, что он и не думает шутить, она взяла стул и села. Стул в ее руках казался легким как перышко. В этой жирной туше, видимо, крылась огром— ная физическая сила. Она налила Равику еще одну рюмку коньяку, предназначенного для умасливания полицейских чиновников.
— Триста франков… На первый взгляд — куча денег. Но, кроме полиции, сколько еще всяких расходов! Квартирная плата — в Париже она намного выше, чем где бы то ни было. Белье, инструменты — мне они обходятся вдвое дороже, чем врачам. А комиссионные тем, кто доставляет клиентов, а взятки… И всем угождай. Вино, подарки к Новому году, ко дню рождения чиновникам и их женам. Всего не перечесть, мсье! Подчас самой ничего не остается.
— Против этого не возразишь.
— Тогда против чего же вы возражаете.
— Против того, что произошло с Люсьенной.
— А у врачей разве не бывает осечек. — быстро спросила Буше.
— Далеко не так часто.
— Мсье! — Она гордо выпрямилась. — Я поступаю по честному. Всякий раз предупреждаю, что может получиться неладно. И ни одна не уходит. Плачут, умоляют, рвут на себе волосы. Грозят покончить с собой, если не помогу. Чего только тут не насмотришься. Валяются в ногах и умоляют! Вот шкафчик из орехового дерева. Видите, полировка ободрана. Это в порыве отчаяния сделала одна весьма состоятельная дама. И я ее выручила. У меня в кухне стоит банка
— десять фунтов сливового джема. От нее, вчера прислала. Могу вам показать. И заметьте — в знак благодарности, деньги то уже были уплачены. Вот что я вам скажу, мсье. — Голос Буше окреп. — Называйте меня шарлатанкой — пожалуйста… А вот другие называют меня благодетельницей и ангелом.
Она встала. Величественно ниспадали складки ее кимоно. Канарейка в клетке, словно по команде, запела. Поднялся и Равик. В своей жизни он видел немало всяческих мелодрам, но тут было ясно, что Буше нисколько не преувеличивает.
— Хорошо, — сказал он. — Мне пора идти. Люсьенну, скажем прямо, вы не облагодетельствовали.
— Посмотрели бы вы на нее, когда она была у меня! Чего ей еще надо. Здорова, ребенка нет, ведь это все, чего она хотела. И за клинику платить не надо.
— Она уже никогда не сможет иметь детей. На мгновение Буше казалась озадаченной, но тут же невозмутимо заметила:
— Тем лучше. Горя знать не будет, потаскуха грязная.
Равик понял, что тут ничего не добьешься.
— До свидания, мадам Буше, — сказал он. — Мне было весьма интересно побеседовать с вами.
Она приблизилась к нему вплотную. Равик боялся, что на прощание она подаст ему руку. Но она и не думала этого делать.
— Вы рассуждаете здраво, мсье, — сказала она проникновенным тихим голосом. — Куда разумнее других врачей. Жаль, что вы… — Она остановилась и ободряюще посмотрела на него. — Иной раз… Иногда мне бывает нужен толковый врач. Он мог бы быть очень полезен…
Равик ничего не ответил. Он ждал, что последует дальше.
— Вам бы это отнюдь не повредило, — добавила Буше. — Особенно в отдельных, особых случаях.
Она умильно смотрела на него, как кошка, которая делает вид, будто любуется птичкой.
— Порой попадаются весьма состоятельные клиентки… Гонорар, разумеется, только вперед. А что до полиции — можете быть спокойны, совершенно спокойны… Думаю, несколько сот франков дополнительного заработка вам не повредят… — Она похлопала его по плечу. — Мужчине с такой внешностью…
Широко улыбаясь, она снова взяла бутылку.
— Ну, что вы на это скажете.
— Благодарю, — сказал Равик, отстраняя бутылку. — Достаточно. Мне нельзя много пить.
Он с трудом заставил себя произнести эти слова — коньяк был великолепен. Бутылка без фирменной этикетки, наверняка из первоклассного частного погреба.
— Об остальном подумаю. Вскоре зайду к вам опять. Хотел бы посмотреть ваши инструменты. Может быть, посоветую что нибудь.
— В следующий раз я покажу вам свои инструменты. А вы мне ваш диплом. Доверие за доверие.
— Вы уже доказали, что кое в чем мне доверяете.
— Ничуть, — усмехнулась Буше. — Я только сделала вам предложение и в любую минуту могу от него отказаться. Вы не француз, вас выдает произношение, хотя говорите вы свободно. Да вы и не походите на француза. Скорее всего вы эмигрант. — Она улыбнулась еще шире и окинула его холодным взглядом. — Ведь вам не поверят на слово и еще, чего доброго, потребуют предъявить французский диплом, которого у вас нет. Там в передней сидит полицейский чиновник. Если хотите, можете тут же донести на меня. Но вы этого, конечно, не сделаете. А над моим предложением стоит подумать. Ведь вы не назовете мне ни своего имени, ни адреса, не правда ли.
— Нет, — сказал Равик, чувствуя себя побежденным.
— Так я и думала. — Теперь Буше и в самом деле напоминала чудовищно раскормленную кошку великаншу. — До свидания, мсье. Поразмыслите на досуге над моим предложением. Я уже давно хочу привлечь к работе врача из эмигрантов.
Равик улыбнулся. Он хорошо понимал ее: такого врача удалось бы полностью прибрать к рукам. Случись что нибудь — он один будет в ответе.
— Я подумаю, — сказал он. — До свидания, мадам.
Равик пошел по темному коридору. За одной из дверей послышался стон. Он догадался, что в квартире помещается целое больничное отделение с койками. Видимо, после операции женщины отлежи— вались здесь некоторое время, до того как отправиться домой.
В передней сидел стройный мужчина со смуглым, оливкового цвета лицом и подстриженными усиками. Он внимательно оглядел Равика. Рядом с ним сидел Роже. На столе стояла бутылка коньяку. Когда Равик вошел, Роже хотел было спрятать ее, но тут же осклабился и опустил руку.
— Спокойной ночи, доктор, — сказал он, показывая гнилые зубы. По видимому, он стоял за дверью и подслушивал.
— Спокойной ночи, Роже. — Равик решил, что в данном случае фамильярность уместна.
За какие нибудь полчаса эта несокрушимая бабища превратила его из отъявленного врага чуть ли не в сообщника. И теперь для Равика было сущим облегчением запросто пожелать спокойной ночи Роже, в котором неожиданно проявилось что то удивительно человеческое.
В подъезде Равик столкнулся в двумя девушками. Они шли по лестнице от двери к двери, всматриваясь в таблички.
— Скажите, мсье, — обратилась к нему одна из них, стараясь побороть смущение. — Мадам Буше живет в этом доме.
Равик заколебался. Впрочем, стоило ли их отговаривать. Они все равно найдут ее. Он ничего не может предложить им взамен.
— Пятый этаж. Там есть табличка.

Светящийся циферблат часов мерцал во мраке, как крохотное ночное светило. Пять часов утра. Жоан должна были прийти к трем. Возможно, она еще придет. А может быть, настолько устала, что отправилась прямо к себе в отель.
Равик снова прилег, но сон не приходил. Он долго глядел в потолок, где время от времени пробегала красная полоса световой рекламы, зажигавшейся на крыше дома, что стоял наискось через улицу. Он чувствовал себя опустошенным и не по— нимал почему. Словно все тепло его тела медленно улетучивалось сквозь кожу, словно кровь искала в чем то опоры и, не находя ее, падала и падала в какое то сладостное никуда. Он подложил руки под голову и лежал не шевелясь. Теперь он понял, что ждет Жоан. Понял, что не только его разум, но и вся его плоть: руки и нервы и какая то странная, не свойственная ему нежность, — все ждет ее.
Он встал, надел халат и присел к окну. Тело ощутило тепло мягкой шерсти. Это был старый халат, много лет он повсюду таскал его с собой. В нем он спал в дни бегства, спасался от холода испанских ночей, когда смертельно усталый приходил из лазарета в барак. Двенадцатилетняя Хауана с глазами восьмидесятилетней старухи умерла под этим халатом в разбитом бомбами мадридском отеле. У нее было только одно желание: надеть когда нибудь платье из такой же мягкой шерсти и забыть, как изнасиловали мать и насмерть затоптали отца.
Он огляделся. Комната, чемоданы, какие то вещи, стопка потрепанных книг
— немного нужно мужчине, чтобы жить. Когда жизнь так беспокойна, лучше не привыкать к слишком многим вещам. Ведь их всякий раз приходилось бы бросать или брать с собой. А ты каждую минуту должен быть готов отправиться в путь. Потому и живешь один. Если ты в пути, ничто не должно удерживать тебя, ничто не должно волновать. Разве что мимолетная связь, но ничего больше.
Он взглянул на кровать. Измятая, серая простыня. Не беда, что он ждет. Ему часто приходилось ждать женщин, но он чувствовал, что раньше ожидал их по другому, — просто, ясно и грубо, иногда со скрытой нежностью, как бы облагораживающей вожделение… Но давно, давно он уже не ждал никого так, как сегодня. Что то незаметно прокралось в него. Неужто оно опять зашевелилось. Опять задвигалось. Когда же все началось. Или прошлое снова зовет из синих глубин, легким дуновением доносится с лугов, заросших мятой, встает рядами тополей на горизонте, веет запахом апрельских лесов. Он не хотел этого. Не хотел этим обладать. Не хотел быть одержимым. Он был в пути.
Равик поднялся и стал одеваться. Не терять независимости. Все начиналось с потери независимости уже в мелочах. Не обращаешь на них внимания — и вдруг запутываешься в сетях привычки. У нее много названий. Любовь — одно из них. Ни к чему не следует привыкать. Даже к телу женщины.
Он не запер дверь на ключ. Если Жоан придет, она его не застанет. Захочет — побудет здесь, подождет. С минуту он колебался, не оставить ли записку. Но лгать не хотелось, а сообщать, куда он пошел, — тоже.

Равик вернулся около восьми утра. Побродив в холодной предрассветной рани по улицам, еще освещенным фонарями, он почувствовал облегчение, голова прояснилась. Однако, подойдя к отелю, он снова ощутил напряжение.
Жоан не было. Равик именно этого и ожидал. Но комната показалась ему более пустой, чем обычно. Приходила ли она сюда. Он осмотрелся, отыскивая следы ее пребывания, но ничего не обнаружил.
Равик позвонил горничной. Вскоре она пришла.
— Я хотел бы позавтракать, — сказал он.
Она посмотрела на него, но ничего не сказала. Впрочем, ему и не хотелось расспрашивать ее.
— Кофе и рогалики, Ева.
— Сейчас принесу, мсье Равик!
Он посмотрел на кровать. Если бы Жоан зашла, она вряд ли легла бы в разворошенную, пустую постель. Странно, как все, к чему прикасается тело — постель, белье, даже ванна, — лишившись человеческого тепла, мгновенно мертвеет. Утратив тепло, вещи становятся отталкивающими.
Равик закурил сигарету. Жоан могла предположить, что его вызвали к пациенту. Но тогда он оставил бы записку. Внезапно он почувствовал себя идиотом, — хотел сохранить независимость, а поступил бестактно. Бестактно и глупо, как восемнадцатилетний мальчишка, который тщится что то доказать самому себе. В таком поведении, пожалуй, больше зависимости, чем если бы он остался и ждал.
Девушка принесла завтрак.
— Сменить вам постель. — спросила она.
— Зачем.
— А вдруг вы захотите еще поспать. В свежеубранной постели лучше спится.
Она равнодушно посмотрела на него.
— Ко мне кто нибудь заходил. — спросил он.
— Не знаю. Я пришла только в семь.
— Ева, — сказал Равик. — Что вы испытываете, застилая каждое утро десяток чужих постелей.
— Это еще полбеды, мсье Равик. Лишь бы господа не требовали ничего другого. Но попадаются такие, которые желают большего, хотя парижские бордели совсем недороги.
— Утром туда не пойдешь, Ева. А иные мужчины по утрам особенно прытки.
— И особенно старики. — Она пожала плечами. — Не согласишься — потеряешь чаевые, вот и все. А то еще начнут жаловаться на тебя по любому поводу — то комната плохо прибрана, то ты им нагрубила. И все это, конечно, со злости. Тут ничего не поделаешь. Такова жизнь.
Равик достал кредитку.
— Вот что, Ева, сегодня мы чуть чуть облегчим свою жизнь… Купите себе шляпку. Или шерстяную кофточку.
Глаза Евы оживились.
— Благодарю вас, мсье Равик. День начинается неплохо. Так мне потом сменить вам постель.
— Пожалуй.
Ева посмотрела на него.
— А эта дама очень интересна, — сказала она. — Дама, которая ходит теперь к вам.
— Еще слово, и я отберу у вас деньги. — Равик подтолкнул Еву к двери. — Старые эротоманы уже ожидают вас. Не заставляйте их разочаровываться.
Он сел и принялся за еду. Завтрак был невкусный. Он поднялся и продолжал есть стоя: казалось, так будет вкуснее.
Над крышами всплыло красное солнце. Отель проснулся. Старик Гольдберг, проживавший этажом ниже, начал свой обычный утренний концерт. Он кашлял и кряхтел, словно у него было не два, а целых шесть легких. Эмигрант Визенхоф, насвистывая парадный марш, распахнул окно. Наверху зашумела вода. Захлопали двери. Только у испанцев все было тихо. Равик потянулся. Ночь прошла. Разлагающая душу темнота исчезла. Он решил побыть несколько дней наедине с самим собой.
С улицы доносились выкрики мальчишек газетчиков. Они сообщали утренние новости: столкновения на чешской границе, немецкие войска у границы Судетов, мюнхенское соглашение под угрозой.

Одиннадцать.

Мальчик не кричал. Он молча широко раскрытыми глазами смотрел на врачей. Ошеломленный случившимся, он еще не чувствовал боли. Равик взглянул на расплющенную ногу.
— Сколько ему лет. — спросил он мать.
— Что вы сказали. — непонимающе переспросила она.
— Сколько ему лет.
Женщина в платке беззвучно шевелила губами.
— Нога! — проговорила она наконец. — Нога! Это был грузовик…
Равик начал выслушивать сердце.
— Он уже болел чем нибудь раньше.
— Нога! — проговорила женщина. — Ведь это его нога!
Равик выпрямился. Сердце пострадавшего билось учащенно, как у птицы, но это не внушало опасений. «Во время наркоза надо будет понаблюдать за этим истощенным рахитичным пареньком», — решил Равик. Каждая минута была дорога — размозженную ногу густо облепила уличная грязь.
— Ногу отнимут. — спросил мальчик.
— Нет, — сказал Равик, зная, что ампутация неизбежна.
— Лучше отнимите, а то она все равно не будет сгибаться.
Равик внимательно посмотрел на старчески умное лицо мальчика. На нем все еще не было заметно признаков боли.
— Там видно будет, — сказал Равик. — Сейчас надо тебя усыпить. Это очень просто. Не бойся. Все будет в порядке.
— Минуточку, мсье. Номер машины FO 2019. Будьте добры, запишите и дайте матери.
— Что. Что ты сказал, Жанно. — испуганно спросила мать.
— Я запомнил номер. Номер машины FO 2019. Я видел его совсем близко. Шофер ехал на красный свет. Виноват шофер. — Мальчик начал задыхаться. — Страховая компания должна нам заплатить… Номер…
— Я записал, — сказал Равик. — Не беспокойся. Я все записал.
Он кивнул Эжени — пора было приступать к наркозу.
— Пусть мать сходит в полицию… Страховая компания обязана заплатить… — Внезапно на лице у мальчика заблестели крупные капли пота, словно его спрыснули водой. — Если вы отнимете ногу, они заплатят больше, чем… если… она останется и не будет сгибаться…
Глаза потонули в синевато черных кругах, грязными лужицами проступавших на коже.
Мальчик застонал и торопливо забормотал:
— Мать… не понимает… Она… помочь… Силы изменили ему. Он начал кричать, глухо, сдавленно, словно в нем сидел какой то истерзанный зверь.
— Что нового в мире, Равик. — спросила Кэт Хэгстрем.
— К чему вам это знать, Кэт. Думайте лучше о чем нибудь более радостном.
— У меня такое ощущение, будто я здесь уже много недель. Все осталось так далеко, точно затонуло.
— Ну и пусть себе затонуло. Не тревожьтесь.
— Не могу. Страшно. Все чудится, будто эта комната — одинокий ковчег, и окна уже захлестывают волны потопа. Что нового в мире, Равик.
— Ничего нового, Кэт. Мир неутомимо готовится к самоубийству, но ни за что не хочет признаться себе в этом.
— Война.
— Все знают, что будет война. Неизвестно только когда. Все ждут чуда. — Равик усмехнулся. — Никогда еще во Франции и в Англии не было так много государственных деятелей, верящих в чудеса. И никогда еще их не было так мало в Германии.
Кэт помолчала.
— Неужели возможна война. — спросила она.
— Да… Мы все никак не можем поверить, что она в конце концов разразится. Все еще считаем ее невозможной и ничего не предпринимаем для самозащиты… Вам больно, Кэт.
— Не очень. Терпимо. — Она поправила подушку под головой. — Равик, мне так хочется уехать от всего этого.
— Да… — ответил он неуверенно. — Кому же из нас не хочется.
— Если выберусь отсюда, поеду в Италию. В Фьезоле. Там у меня тихий старый дом с садом. Хочу пожить там немного. Теперь в Фьезоле еще, пожалуй, прохладно. Бледное весеннее солнце. В полдень на южной стене дома появляются первые ящерицы. Вечером из Флоренции доносится перезвон колоколов. А ночью сквозь кипарисы видны луна и звезды. В доме есть книги и большой камин. Перед ним деревянные скамьи, можно посидеть у огонька. В камине специальный держатель для стакана, чтобы подогревать вино. И совсем нет людей. Только двое стариков, муж и жена. Следят за порядком. Она посмотрела на Равика.
— Все это, конечно, соблазнительно, — сказал он. — Покой, камин, книги, тишина… Прежде в этом видели одно мещанство. Теперь это мечты о потерянном рае.
Она кивнула.
— Поживу там немного. Несколько недель. А может, и несколько месяцев. Не знаю. Хочу успокоиться. Потом вернусь в Париж, а затем и в Америку.
В коридоре послышался звон посуды — пациентам разносили ужин.
— Лучшего и не придумаешь, Кэт.
— Смогу я иметь детей, Равик. — помедлив, спросила она.
— С этим вам придется немного подождать. Сначала нужно как следует набраться сил.
— Я не о том. Оправлюсь ли я вообще когда нибудь. После такой операции… Вы не… — У нее перехватило дыхание.
— Нет, — сказал Равик. — Мы ничего не вырезали. Ничего.
— Вот это я и хотела узнать.
— Но потребуется еще много времени, Кэт. Нужно, чтобы весь ваш организм обновился.
— Не важно, сколько потребуется времени. — Она откинула волосы со лба. Перстень на ее руке сверкнул в полумраке. — Не правда ли, глупо, что я об этом спрашиваю. Особенно сейчас…
— Нисколько. Такие вопросы задаются очень часто. Чаще, чем вы думаете.
— Мне вдруг все здесь надоело. Хочу вернуться домой и выйти замуж. По настоящему, по старомодному. И детей хочу иметь, и совсем успокоиться, и славить Господа, и радоваться жизни.
Равик смотрел в окно. Над крышами разлился яростный багрянец заката. Огни реклам тонули в нем, как обескровленные тени.
— Мои мечты вам, наверно, кажутся нелепыми. Ведь вы знаете обо мне все.
— Слова Кэт прозвучали где то у него за спиной.
— Вы ошибаетесь, Кэт. Вы ошибаетесь.

Жоан Маду пришла в четыре утра. Равик проснулся, услыхав, как отворилась дверь. Он спал и не ждал ее. Она пыталась протиснуться в дверь с огромной охапкой хризантем. Лица ее не было видно. Он видел лишь смутный силуэт и крупные белые цветы.
— Откуда это. — спросил он. — Целый лес хризантем. Бог мой, что это такое.
Жоан пронесла цветы через дверь и с размаху бросила их на постель. Хризантемы были влажными и холодными. Листья остро пахли осенью и землей.
— Подарок, — сказала она. — С тех пор как мы познакомились, я стала получать подарки.
— Убери цветы. Я еще не умер. Лежать под цветами, да еще под хризантемами… Добрая старая кровать отеля «Энтернасьональ» стала похожей на гроб.
— Нет! — Жоан порывисто схватила цветы и сбросила на пол. — Не смей так шутить! Не смей!
Равик посмотрел на нее. Он совсем забыл, при каких обстоятельствах они впервые узнали друг друга.
— Забудь обо всем, что я сказал! Я не хотел сказать ничего плохого.
— Никогда не позволяй себе этого. Даже в шутку. Обещаешь.
Ее губы дрожали.
— Послушай, Жоан… Неужели это действительно так напугало тебя.
— Да. Больше чем напугало. Я сама не знаю, что со мной.
Равик встал.
— Никогда не буду с тобой так шутить. Теперь ты довольна.
Она кивнула.
— Не пойму, в чем дело, но для меня это просто невыносимо. Будто чья то рука тянется за мной из темноты. Этот страх… безотчетный страх, словно что то меня подстерегает. — Она прижалась к нему. — Защити меня.
Равик обнял ее.
— Не бойся… Я защищу тебя.
Она снова кивнула.
— Ты ведь все можешь…
— Еще бы, — сказал он голосом, полным грустной иронии, вспоминая Кэт Хэгстрем. — Могу… конечно же, могу…
Она сделала слабое движение.
— Я приходила вчера…
Равик не шелохнулся.
— Приходила.
— Да.
Он молчал. Все сразу развеялось! Вчера он вел себя как мальчишка! Ждать или не ждать — зачем все это. Глупейшая игра с человеком, который и не думает вести игру.
— Тебя не было…
— Да.
— Я знаю, мне не следует спрашивать, где ты был…
— Не следует.
Жоан отошла от него.
— Я хочу принять ванну, — сказала она изменившимся голосом. — Я озябла. Можно. Не разбужу весь отель.
Равик улыбнулся.
— Если хочешь что либо сделать, никогда не спрашивай о последствиях. Иначе так ничего и не сделаешь.
Она посмотрела на него.
— Когда дело касается мелочей, можно и спросить, а ежели речь идет о важном — никогда.
— И это верно.
Она прошла в ванную и пустила воду. Равик сел у окна и закурил. Высоко над крышами стояло красноватое зарево, бесшумно кружился снег. С улицы донесся лающий гудок такси. На полу бледно мерцали хризантемы. На диване лежала газета. Он принес ее вечером… Бои на чешской границе, бои в Китае, ультиматум, где то пало правительство… Он взял газету и сунул ее под цветы.

Жоан вышла из ванной. Разгоряченная, она присела на корточки среди цветов.
— Где ты был вчера ночью. — спросила она.
Он протянул ей сигарету.
— Ты и в самом деле хочешь это знать.
— Еще бы!
— Я был здесь, — сказал он после некоторого колебания, — и ждал тебя. Решил, что ты уже не придешь, и ушел.
Жоан молчала. В темноте то вспыхивал, то угасал огонек ее сигареты.
— Вот и все, — сказал Равик.
— Тебе захотелось выпить.
— Да…
Жоан повернулась к нему.
— Равик, — сказала она, — ты действительно ушел только потому, что не застал меня.
— Конечно.
Она положила ладони ему на колени. Сквозь халат он ощутил их тепло: то было ее тепло и тепло халата, более знакомого и памятного, чем многие годы жизни, и вдруг ему почудилось, что между халатом и Жоан давно уже существует какая то связь и она вернулась к нему откуда то из прошлого.
— Равик, ведь я каждый вечер приходила к тебе. Ты должен был знать, что я и на этот раз приду. А может, ты ушел просто потому, что не хотел меня видеть.
— Нет.
— Если ты не хочешь меня видеть, скажи, будь откровенен.
— Я бы тебе сказал.
— Значит, не в этом дело.
— Нет, действительно не в этом.
— Тогда я счастлива.
Равик посмотрел на нее.
— Что ты сказала.
— Я счастлива, — повторила она.
Он помолчал с минуту.
— А ты понимаешь, что говоришь. — спросил он наконец.
— Да.
Тусклый свет, проникавший с улицы, отражался в ее глазах.
— Такими словами не бросаются, Жоан.
— Я и не бросаюсь.
— Счастье, — сказал Равик. — Где оно начинается и где кончается.
Он тронул ногою хризантемы. Счастье, подумал он. Голубые горизонты юности. Золотая гармония жизни. Счастье! Боже мой, куда все это ушло.
— Счастье начинается тобой и тобой же кончится, — сказала Жоан. — Это же так просто.
Равик ничего не ответил. Что она такое говорит. — подумал он.
— Чего доброго, ты еще скажешь, что любишь меня.
— Я тебя люблю.
Он сделал неопределенный жест.
— Ты же почти не знаешь меня.
— А какое это имеет отношение к любви.
— Очень большое. Любить — это когда хочешь с кем то состариться.
— Об этом я ничего не знаю. А вот когда без человека нельзя жить — это я знаю.
— Где кальвадос.
— На столе. Я принесу. Не вставай.
Она принесла бутылку и рюмку и поставила их на пол среди цветов.
— Знаю, ты меня не любишь, — сказала она.
— В таком случае, ты знаешь больше меня. Она взглянула на него.
— Ты будешь меня любить.
— Буду. Выпьем за любовь.
— Погоди.
Она наполнила рюмку и выпила. Затем снова налила и протянула ему. Он выпил не сразу. Все это неправда, подумал он. Полусон в увядающей ночи. Слова, сказанные в темноте, — разве они могут быть правдой. Для настоящих слов нужен яркий свет.
— Откуда ты все это знаешь.
— Оттого что люблю тебя.
Как она обращается с этим словом, подумал Равик. Совсем не думая, как с пустым сосудом. Наполняет его чем придется и затем называет любовью. Чем только не наполняли этот сосуд! Страхом одиночества, предвкушением другого «я», чрезмерным чувством собственного достоинства. Зыбкое отражение действительности в зеркале фантазии! Но кому удалось постичь самую суть. Разве то, что я сказал о старости вдвоем, не величайшая глупость. И разве при всей своей бездумности она не ближе к истине, чем я. Зачем я сижу здесь зимней ночью, в антракте между двумя войнами, и сыплю прописными истинами, точно школьный наставник. Зачем сопротивляюсь, вместо того чтобы очертя голову ринуться в омут, — пусть ни во что и не веря.
— Почему ты сопротивляешься. — спросила Жоан.
— Что ты сказала.
— Почему ты сопротивляешься. — повторила она.
— Я не сопротивляюсь… Да и к чему мне сопротивляться.
— Не знаю. Что то в тебе закрыто наглухо, никого и ничего ты не хочешь впустить.
— Иди сюда, — сказал Равик. — Дай мне еще выпить.
— Я счастлива и хочу, чтобы ты тоже был счастлив. Я безмерно счастлива. Ты, и только ты у меня в мыслях, когда я просыпаюсь и когда засыпаю. Другого я ничего не знаю. Я думаю о нас обоих, и в голове у меня словно серебряные коло— кольчики звенят… А иной раз — будто скрипка играет… Улицы полны нами, словно музыкой… Иногда в эту музыку врываются людские голоса, перед глазами проносится картина, словно кадр из фильма… Но музыка звучит… Звучит постоянно…
Всего несколько недель назад ты была несчастна, подумал Равик. И не знала меня. Легко же тебе дается счастье.
Он выпил кальвадос.
— И часто ты бывала счастлива. — спросил он.
— Нет, не очень.
— Ну, а все таки. Когда в последний раз у тебя в голове звенели серебряные колокольчики.
— Зачем ты спрашиваешь.
— Просто так, чтобы о чем нибудь спросить.
— Не помню. И не хочу вспоминать. Тогда все было по другому.
— Всегда все бывает по другому.
Она улыбнулась ему. Ее лицо было светлым и открытым, как цветок с редкими лепестками, который раскрывается, ничего не тая.
— Это было два года назад, в Милане… — сказала она, — и продолжалось недолго…
— Ты была тогда одна.
— Нет. С другим. А он был очень несчастен, ревнив и ничего не понимал.
— Конечно, не понимал.
— Ты бы все понял. А он устраивал жуткие сцены. — Она взяла с дивана подушку, положила за спину и устроилась поудобнее. — Он ругался. Называл меня проституткой, предательницей, неблагодарной. И все это была неправда. Я не изменяла ему, пока любила. А он не понимал, что я его больше не люблю.
— Этого никто никогда не понимает.
— Нет, ты бы понял. Но тебя я буду любить всегда. Ты другой, и все у нас с тобой по другому. Он хотел меня убить. — Она рассмеялась. — В таком положении они всегда грозятся убить. Через несколько месяцев другой тоже хотел меня убить.
Но никто никогда этого не делает. А вот ты никогда не захочешь меня убить.
— Разве что с помощью кальвадоса, — сказал Равик. — Дай ка бутылку. Слава тебе, Господи, наконец то мы заговорили по человечески. Несколько минут назад я изрядно струсил.
— Оттого что я тебя люблю.
— Незачем начинать все сначала. Это вроде прогулки в фижмах и парике. Мы вместе, надолго ли, нет ли — кто знает. Мы вместе, и этого достаточно. К чему нам всякие церемонии.
— «Надолго ли, нет ли…» — мне это не нравится. Однако все это только слова. Ты не бросишь меня. Впрочем, и это только слова, сам знаешь.
— Безусловно. Тебя когда нибудь бросал человек, которого ты любила.
— Да. — Она взглянула на него. — Один из двух всегда бросает другого. Весь вопрос в том, кто кого опередит.
— И что же ты делала.
— Все! — Она взяла у него рюмку и допила остаток. — Все! Но ничто не помогало. Я была невероятно несчастна.
— И долго.
— С неделю.
— Не так уж долго.
— Это целая вечность, если ты по настоящему несчастен. Я была настолько несчастна — вся, полностью, что через неделю мое горе иссякло. Несчастны были мои волосы, мое тело, моя кровать, даже мои платья. Я была до того полна горя, что весь мир перестал для меня существовать. А когда ничего больше не существует, несчастье перестает быть несчастьем. Ведь нет ничего, с чем можно его сравнить. И остается одна опустошенность. А потом все проходит и постепенно оживаешь.
Она поцеловала его руку. Он почувствовал ее мягкие, осторожные губы.
— О чем ты думаешь. — спросила она.
— Так, ни о чем особенном, — ответил он. — Думаю, например, о том, что ты невинна душой, как дикарка. Испорчена до мозга костей и ничуть не испорчена. Это очень опасно для других. Дай рюмку. Выпьем за моего друга Морозова, знатока человеческих сердец.
— Я не люблю Морозова. Нельзя ли выпить за кого нибудь другого.
— Разумеется, ты не любишь Морозова. Ведь у него верный глаз. Тогда выпьем за тебя.
— За меня.
— Да, за тебя.
— Я не опасна, — сказала Жоан. — Мне самой грозит опасность, но я не опасна.
— Ты не можешь думать иначе, и это в порядке вещей. С тобой никогда ничего не случится. Салют!
— Салют. Но ты меня не понимаешь.
— А понимают ли люди вообще друг друга. Отсюда все недоразумения на свете. Дай ка бутылку.
— Ты так много пьешь! Зачем тебе столько пить.
— Жоан, — сказал Равик. — Настанет день, и ты скажешь: «Слишком много». «Ты слишком много пьешь», — скажешь ты, искренне желая мне добра. В действительности, сама того не сознавая, ты захочешь отрезать мне все пути в некую область, не подчиненную тебе. Салют! Сегодня у нас праздник. Мы доблестно избежали патетики, грозной тучей надвинувшейся на нас. Убили ее той же патетикой. Салют!
Он почувствовал, как она вздрогнула. Упираясь ладонями в пол, она слегка выпрямилась и посмотрела на него. Глаза ее были широко раскрыты, волосы отброшены назад, купальный халат соскользнул с плеч — в темноте она чем то напоминала светлую юную львицу.
— Я знаю, — спокойно сказала она. — Ты смеешься надо мной. Я это знаю, но мне все равно. Я чувствую, что снова живу, и чувствую это всем своим существом… Я дышу не так, как дышала, мой сон уже не тот, что прежде, мои пальцы снова стали чуткими, и руки мои не пусты, и мне безразлично, что ты обо всем этом думаешь и что скажешь… Ничуть не задумываясь, я с разбегу бросаюсь в омут… И я счастлива… Я без опаски говорю тебе об этом, пусть даже ты будешь смеяться и издеваться надо мной.
Равик помолчал.
— Я вовсе не издеваюсь над тобой, — проговорил он наконец. — Я издеваюсь над собой, Жоан… Она прильнула к нему.
— Но зачем же. Откуда в тебе эта строптивость. Откуда.
— Строптивость тут ни при чем. Просто я не такой быстрый, как ты.
Она отрицательно покачала головой.
— Дело не только в этом. Какая то часть тебя хочет одиночества. Я все время словно наталкиваюсь на какую то стену.
— Этой стены нет, Жоан. Есть другое — я старше тебя на пятнадцать лет. Далеко не все люди могут распоряжаться собственной жизнью, как домом, который можно все роскошнее обставлять мебелью воспоминаний. Иной проводит жизнь в отелях, во многих отелях. Годы захлопываются за ним, как двери отдельных номеров… И единственное, что остается, — это крупица мужества. Сожалений не остается.
Она долго сидела молча. Равик не знал, слушала ли она его. Он глядел в окно и чувствовал, как в жилах переливается сверкающий кальвадос. Удары пульса смолкли, поглощенные просторной, емкой тишиной, в которой заглохли пулеметные очереди без устали тикающего времени. Над крышами взошла расплывчатая красная луна, напоминая купол мечети, наполовину окутанный облаками. Мечеть медленно поднималась, а земля тонула в снежном вихре.
— Я знаю, — сказала Жоан, положив руки ему на колени и уткнувшись в них подбородком, — глупо рассказывать тебе о прошлом. Я могла бы промолчать или солгать, но не хочу. Отчего не рассказать тебе всю мою жизнь. Рассказать ее без вся— ких прикрас. Ведь теперь она кажется мне только смешной, и я сама не понимаю ее. Хочешь — смейся над ней, хочешь — надо мной…
Равик посмотрел на Жоан. Она стояла перед ним на коленях, подмяв белые хризантемы вместе с подложенной под них газетой.
Странная ночь, подумал он. Где то сейчас стреляют, где то преследуют людей, бросают в тюрьмы, мучают, убивают, где то растаптывают кусок мирной жизни, а ты сидишь здесь, знаешь обо всем и не в силах что либо сделать… В ярко освещенных бистро бурлит жизнь, и никому ни до чего нет дела… Люди спокойно ложатся спать, а ты сидишь в этой комнате с женщиной, между бледными хризантемами и бутылкой кальвадоса… И встает тень любви, дрожащей, чужой, печальной, одинокой, изгнанной из садов беззаботного прошлого… И она, эта любовь, пуглива, дика и тороплива, будто ее объявили вне закона…
— Жоан, — медленно произнес он, словно желая сказать что то совсем другое. — Как хорошо, что ты здесь.
Она посмотрела на него.
Он взял ее за руки.
— Понимаешь ли ты, что это значит. Больше, чем тысяча слов…
Она кивнула. Ее глаза вдруг наполнились слезами.
— Ничего это не значит, — сказала она. — Ровно ничего.
— Неправда, — возразил Равик, зная, что это правда.
— Нет. Ничего это не значит. Ты должен любить меня, любимый, вот и все.
Он помолчал.
— Ты должен меня любить, — повторила она. — Иначе я пропала.
Пропала, подумал он. Как легко она это говорит! Кто действительно пропал, тот молчит.

Двенадцать.

— Вы отняли ногу. — спросил Жанно.
Его узкое лицо было бескровным и серым, как стена старого дома. Резко проступавшие веснушки напоминали застывшие брызги темной краски. Культя находилась под проволочным каркасом, накрытым одеялом.
— Тебе больно. — спросил Равик.
— Да. Нога. Очень болит нога. Я спрашивал у сестры. Но эта старая ведьма ничего не говорит.
— Мы ампутировали тебе ногу, — сказал Равик.
— Выше или ниже колена.
— На десять сантиметров выше. Колено оказалось раздробленным. Его нельзя было спасти.
— Понимаю, — сказал Жанно. — Значит, и пособие по увечью будет больше. Процентов на десять. Очень хорошо. Выше колена, ниже колена — один черт. Деревяшка есть деревяшка. Но лишние пятнадцать процентов — это уже деньги. Особенно если они идут каждый месяц. — На мгновение он задумался. — Матери пока ничего не говорите. Через эту решетку она все равно ничего не разглядит.
— Мы ничего ей не скажем, Жанно.
— Страховая компания должна выплачивать мне пожизненную пенсию, верно.
— Думаю, что так.
Бледное лицо мальчика исказилось гримасой.
— Ну и вылупят же они глаза от удивления! Мне только тринадцать лет. Долго им придется платить. Кстати, вы уже узнали, какая компания.
— Нет еще. Но мы знаем номер машины. Ведь ты его запомнил. Утром приходили из полиции. Хотели тебя допросить, но ты еще спал. Вечером придут снова.
Жанно задумался.
— Свидетели, — сказал он. — Важно иметь свидетелей. Они есть.
— Как будто есть. Твоя мать записала два адреса. Я видел у нее в руке бумажку.
Мальчик забеспокоился.
— Она ее потеряет, если уже не потеряла. Сами знаете, старый человек. Где она сейчас.
— Мать просидела у твоей постели целую ночь и все утро. Мы с трудом уговорили ее пойти домой. Скоро она вернется.
— Только бы не потеряла бумажку с адресами. Полиция… — Жанно слабо шевельнул худенькой рукой. — Жулики, — пробормотал он. — Все жулики. Что полиция, что страховая компания — одна шайка. Но если иметь хороших свидетелей… Когда придет мать.
— Скоро. Не волнуйся, все будет в порядке.
Разговаривая, Жанно двигал челюстями, словно что то жевал.
— Иногда они выплачивают все деньги сразу. Вроде отступного. Вместо пенсии. Тогда мы могли бы открыть молочную.
— Отдыхай, — сказал Равик. — Еще успеешь обо всем подумать.
Жанно покачал головой.
— Отдыхай, — сказал Равик. — Когда придут из полиции, у тебя должна быть ясная голова.
— Это верно. Что же мне делать.
— Спать.
— Но ведь тогда…
— Ничего, тебя разбудят.
— Красный свет… Это точно… Он ехал на красный свет…
— Да, да. А теперь попробуй немного поспать. Если что понадобится — звони сестре.
— Доктор…
Равик обернулся.
— Только бы все хорошо кончилось… — Жанно лежал на подушке, и на его старчески умном, сведенном судорогой лице промелькнуло подобие улыбки. — Должно же человеку повезти хоть раз в жизни, а.
Вечер был сырой и теплый. Рваные облака плыли низко над городом. Перед рестораном «Фуке» на тротуаре стояли круглые жаровни, стулья и столики. За одним из них сидел Морозов.
Он помахал Равику рукой.
— Садись, выпьем.
Равик подсел к нему.
— Мы слишком много торчим в комнатах, — заявил Морозов. — Как по твоему.
— Про тебя этого не скажешь. Ты вечно торчишь на улице перед «Шехерезадой».
— Оставь свою жалкую логику, мальчик. По вечерам я представляю собой своего рода двуногую дверь в «Шехерезаду», но никак не человека на лоне природы. Повторяю: мы слишком много времени торчим в комнатах. Слишком много думаем в четырех стенах. Слишком много живем и отчаиваемся взаперти. А на лоне природы разве можно впасть в отчаяние.
— Еще как! — сказал Равик.
— Опять таки потому, что мы очень привыкли к комнатам. А сольешься с природой — никогда не станешь отчаиваться. Да и само отчаяние среди лесов и полей выглядит куда приличнее, нежели в отдельной квартире с ванной и кухней. И даже как то уютнее. Не возражай! Стремление противоречить свидетельствует об ограниченности духа, свойственной Западу. Скажи сам — разве я не прав. Сегодня у меня свободный вечер, и я хочу насладиться жизнью. Замечу кстати, мы и пьем слишком много в комнатах.
— И мочимся слишком много в комнатах.
— Убирайся к черту со своей иронией. Факты бытия просты и тривиальны. Лишь наша фантазия способна их оживить. Она превращает факты, эти шесты с веревками для сушки белья, во флагштоки, на которых развеваются полинялые знамена наших грез. Разве я не прав.
— Нисколько.
— Верно, не прав, да и не стремлюсь быть правым.
— Нет, ты конечно, прав.
— Ладно, хватит. Между прочим, добавлю, что мы и спим слишком много в комнатах. Превращаемся в мебель. Каменные громады домов переломили нам спинной хребет. Чем мы стали. Ходячей мебелью, сейфами, арендными договорами, получателями жалованья, кухонными горшками и ватерклозетами.
— Правильно, мы стали ходячими рупорами идей, военными заводами, приютами для слепых и сумасшедшими домами.
— Не прерывай меня. Пей, молчи и живи, убийца со скальпелем. Посмотри, что с нами стало. Насколько мне известно, только у древних греков были боги вина и веселья — Вакх и Дионис. А у нас вместо них — Фрейд, комплекс неполноценности и психоанализ, боязнь громких слов в любви и склонность к громким словам в политике. Скучная мы порода, не правда ли. — Морозов хитро подмигнул.
— Старый, черствый циник, обуреваемый мечтами, — сказал Равик.
Морозов ухмыльнулся.
— Жалкий романтик, лишенный иллюзий и временно именуемый в этой короткой жизни Равик.
— Весьма короткой. Под именем Равик я живу уже свою третью жизнь. Что это за водка. Польская.
— Латвийская. Из Риги. Лучше не найдешь. Налей себе… И давай ка посидим, полюбуемся красивейшей в мире улицей, восславим этот мягкий вечер и хладнокровно плюнем отчаянию в морду.
В жаровнях потрескивал уголь. Уличный скрипач стал на краю тротуара и начал наигрывать «Aupres de ma blonde"С моей блондинкой французское слово. Прохожие толкали его, смычок царапал и дергал струны, но музыкант продолжал играть, словно кругом не было ни души. Скрипка звучала сухо и пусто. Казалось, она замерзает. Между столиками сновали два марокканца, предлагая ковры из яркого искусственного шелка.
Появились мальчишки газетчики с вечерними выпусками. Морозов купил «Пари суар» и «Энтрансижан», просмотрел заголовки и отложил газеты в сторону.
— Фальшивомонетчики, — пробурчал он. — Тебе никогда не приходило в голову, что мы живем в век фальшивомонетчиков.
— Нет, мне кажется, мы живем в век консервов.
— Консервов. Почему.
Равик показал на газеты.
— Нам больше не нужно думать. Все за нас заранее продумано, разжевано и даже пережито. Консервы! Остается только открывать банки. Доставка на дом три раза в день. Ничего не надо сеять, выращивать, кипятить па огне раздумий, сомнений и тоски. Консервы. — Он усмехнулся. — Нелегко мы живем, Борис. Разве что дешево.
— Мы живем как фальшивомонетчики. — Морозов высоко поднял газеты и потряс ими. — Полюбуйся! Они строят военные заводы и утверждают, что хотят мира. Они строят концентрационные лагеря, а выдают себя за поборников правды. Политическая нетерпимость выступает под личиной справедливости, политические гангстеры прикидываются благодетелями человечества, свобода стала крикливым лозунгом властолюбцев. Фальшивые деньги! Фальшивая духовная монета! Лживая пропаганда! Кухонный макиавеллизм. Гордые идеалы в руках подонков. Откуда здесь взяться честности.. .
Он скомкал газеты и швырнул на мостовую.
— Мы и газет слишком много читаем в комнатах, — заметил Равик.
Морозов рассмеялся.
— Совершенно верно! А на лоне природы они ни к чему. Разве что костры разжигать…
Он не договорил. Равик внезапно вскочил с места, нырнул в толпу перед кафе и стал пробираться к авеню Георга Пятого.
На миг Морозов опешил. Затем выхватил из кармана деньги, бросил их па столик и кинулся вслед за Равиком. Он еще не понимал, что произошло, но побежал за ним, чтобы в случае необходимости помочь ему.
Ни полицейских, ни агентов в штатском нигде не было видно. Равика никто не преследовал. Тротуар кишел людьми. Это хорошо, подумал Морозов. Если полицейский опознал Равика, ему будет легче скрыться. Лишь добравшись до авеню Георга Пятого, Морозов снова увидел Равика. В эту минуту сменились огни светофора. Ряды машин, скопившихся на перекрестке, хлынули по авеню, преградив Равику путь. Но Равик во что бы то ни стало пытался перебраться на противоположную сторону. Какое то такси едва не сшибло его с ног. Шофер разразился яростной бранью. Подбежавший сзади Морозов схватил Равика за руку и оттащил назад.
— Ты что, рехнулся. — закричал он. — Жить тебе, что ли, надоело. Что случилось.
Равик ничего не ответил. Не отрываясь он смотрел куда то через улицу. Машины шли в четыре ряда, одна за другой. Пробиться было невозможно. Равик стоял на краю тротуара, подавшись вперед, и не отрываясь глядел…
Морозов потянул его за руку.
— Что такое. Полиция.
— Нет.
Равик не сводил глаз с машин, проносившихся мимо.
— Так что же случилось. Что случилось, Равик.
— Хааке…
— Что о. — Глаза Морозова сузились. — Как он выглядит. Да говори же!
— Серое пальто!. .
С середины Елисейских Полей донесся резкий свисток полицейского регулировщика. Равик бросился вперед, лавируя между машинами. Темно серое пальто… Ничего больше он не запомнил. Он пересек авеню Георга Пятою и улицу Бассано. Внезапно оказалось, что десятки мужчин носят серые пальто. Ругаясь, он быстро протискивался вперед. На углу улицы Галилея движение было перекрыто. Он торопливо пересек ее и, бесцеремонно расталкивая прохожих, продолжал свой путь вдоль Елисейских Полей. Наконец Равик достиг улицы Прессбур, почти бегом миновал перекресток и вдруг застыл на месте — перед ним раскинулась площадь Этуаль, огромная, кишащая людьми и машинами, сбивающая с толку многочисленными устьями улиц. Все кончено! Дальнейшие поиски бесполезны.
Равик медленно пошел обратно, внимательно вглядываясь в лица прохожих. Возбуждение улеглось. На смену ему пришло ощущение какой то страшной пустоты. Неужели снова ошибка. Или Хааке опять ушел от него. Можно ли ошибиться дважды. Может ли человек дважды исчезнуть с лица земли. Правда, он не был на боковых улицах — Хааке мог свернуть в любую из них. Равик посмотрел вдоль улицы Прессбур. Машины и люди, люди и машины. Вечерние часы пик. Продолжать поиски бессмысленно. Опять неудача…
— Ушел. — спросил Морозов, подойдя к нему. Равик покачал головой.
— Очевидно, мне все время чудятся призраки.
— Ты уверен, что действительно видел его.
— Минуту назад я еще был в этом уверен. А теперь… теперь я вообще уже ни в чем не уверен. Морозов встревоженно посмотрел на него.
— Мало ли на свете людей, похожих друг на Друга.
— Да, но есть лица, которые никогда не забываются.
Равик остановился.
— Что ты намерен делать. — спросил Морозов.
— Не знаю. Да и что я могу сделать.
Морозов смотрел на толпу.
— Вот невезение! И время такое неудачное. Конец рабочего дня. На улицах не протолкнуться…
— Да…
— А тут еще так быстро стемнело… Хорошо ты его разглядел.
Равик молчал.
Морозов тронул его за руку.
— Послушай, — сказал он. — Незачем тебе сейчас бегать по городу. Выйдешь на одну улицу — и сразу же покажется, что он на другой. А шансов на успех никаких. Вернемся лучше в ресторан. Это самое верное. Сиди на месте и жди. Если снова пройдет мимо, ты его обязательно увидишь.
Они сели за крайний столик, откуда все хорошо было видно, и долго сидели молча.
— Что ты сделаешь, если встретишь его. — спросил наконец Морозов. — Ты подумал об этом.
Равик отрицательно покачал головой.
— Подумай. Лучше решить все заранее. Иначе растеряешься и натворишь глупостей. Это совсем ни к чему, особенно в твоем положении. Угодить на несколько лет в тюрьму — мало радости.
Равик молча посмотрел на Морозова.
— На твоем месте я бы тоже не стал за себя беспокоиться, — сказал Морозов. — Но тут дело касается тебя, и мне не все равно, что из этого выйдет. Как бы ты поступил, если бы он сейчас появился вон там, на углу. Бросился бы на него.
— Не знаю, Борис. Право, не знаю.
— Ты ведь без оружия.
— Без оружия.
— Кинешься на него очертя голову — тут же разнимут. Тебя потащат в полицию, а он отделается синяками и легким испугом. Понимаешь.
— Понимаю.
Равик не сводил глаз с улицы.
— В крайнем случае можно, конечно, толкнуть его под машину. Где нибудь на перекрестке, — про— должал Морозов. — Но и это мало что даст. Все может кончиться для него несколькими ушибами.
— Не стану я толкать его под машину.
Равик не сводил глаз с улицы.
— Ты прав. Нет смысла.
Морозов немного помолчал.
— Равик, — сказал он затем. — Если это в самом деле Хааке и если он попадется тебе, надо действовать с железной уверенностью, понимаешь. Ведь это будет твой единственный шанс.
— Знаю.
Равик все еще не сводил глаз с улицы.
— Если увидишь, пойди за ним. Следуй неотступно. Узнай, где он живет, и больше ничего. Остальное обдумаешь после. Не торопись. Не делай глупостей. Слышишь.
— Да, — рассеянно отозвался Равик, по прежнему не сводя глаз с улицы.

К столу подошел продавец фисташек. За ним — мальчик с заводными мышками. Крохотные мышки танцевали на мраморной плите столика и проворно взбегали по руке. Снова появился скрипач. Теперь он был в шляпе и играл «Parlez moi d'amour""Говорите мне о любви» французское слово. Старуха с сифилитическим носом предлагала фиалки. Морозов посмотрел на часы.
— Восемь, — сказал он. — Дальше ждать бесполезно. Мы сидим здесь больше двух часов. Он уже не появится. Сейчас вся Франция ужинает.
— Ступай, Борис. И вообще, зачем тебе торчать тут со мной.
— Не об этом речь. Мы можем просидеть здесь сколько угодно. Но я не хочу, чтобы ты довел себя до исступления. Бессмысленно сидеть часами на одном месте и ждать. Теперь ты можешь встретить его где угодно. Больше того, сейчас с ним скорее можно встретиться не здесь, а в ночном клубе или в борделе.
— Знаю, Борис. Морозов положил свою огромную волосатую руку на плечо Равику.
— Послушай, Равик, — сказал он. — Если тебе суждено его встретить — ты его встретишь. А не суждено, будешь ждать годами и не дождешься. Понимаешь. Будь начеку! Всегда и везде! И будь готов ко всему. Вообще же советую вести себя так, будто ты обознался. Скорее всего, так оно и есть. Больше ты ничего не можешь сделать. Иначе только изведешь себя. Мне это знакомо. Лет двадцать назад я это испытал. Каждую секунду мне казалось, будто я вижу одного из тех, кто убил моего отца. Галлюцинации. — Он допил свой бокал. — Проклятые галлюцинации! А теперь пойдем. Надо поужинать.
— Ступай один, Борис. Я приду позже.
— Останешься здесь.
— Посижу еще немного. А потом в отель. Надо там кое что сделать.
Морозов недоверчиво посмотрел на него. Он знал, зачем Равику понадобилось идти в отель. Но он знал и то, что его не переубедить. Пусть решает сам — его дело.
— Ладно, — сказал Морозов. — Я буду в «Мэр Мари». А потом в «Бубличках». Позвони или зайди. — Его кустистые брови поднялись. — И зря не рискуй. Дешевое геройство тут ни к чему! И тупой идиотизм тоже! Стреляй только в том случае, если наверняка можешь скрыться. Это тебе не детская игра и не гангстерский фильм.
— Знаю. Не беспокойся.

Равик заглянул в «Энтернасьональ» и, не задерживаясь, отправился обратно. По дороге, проходя мимо отеля «Милан», он посмотрел на часы. Половина девятого. Жоан могла быть еще дома.
Она открыла ему дверь.
— Равик! — удивилась она. — Ты пришел. Ко мне.
— Да…
— Ведь ты у меня ни разу не был. С того самого вечера.
Он рассеянно улыбнулся.
— Верно, Жоан. Странно мы с тобой живем.
— Да. Как кроты или летучие мыши. Или совы. Видимся только в темноте.
Она ходила по комнате широкими мягкими шагами. На ней был туго подпоясанный темно синий халат мужского покроя, плотно облегавший бедра. На кровати лежало черное вечернее платье, в котором она выступала в «Шехерезаде». Жоан показалась ему очень красивой и бесконечно далекой.
— Тебе не пора уходить. — спросил Равик.
— Еще нет. Через полчаса. Как я люблю эти полчаса перед уходом в «Шехерезаду». Чего только у меня нет — и кофе, и время, которое кажется мне бесконечным. А сегодня даже и ты. У меня и кальвадос есть.
Жоан принесла ему бутылку. Не откупорив ее, он поставил бутылку на стол. Потом бережно взял Жоан за руки.
— Жоан, — сказал он.
Огонек в ее глазах погас. Она вплотную подошла к нему.
— Скажи сразу, что с тобой.. .
— Со мной. Что со мной может быть.
— Не знаю. Когда ты такой, как сейчас, значит, у тебя что то неладно. Ты потому и пришел.
Он почувствовал, как ее руки словно уплывают куда то. Она стояла неподвижно. Руки ее тоже были неподвижны. Но казалось, что то ускользает от него все дальше и дальше…
— Жоан, сегодня вечером не приходи ко мне… Не надо… И завтра, пожалуй, тоже… и еще несколько дней…
— Ты будешь занят в клинике.
— Нет. Другое. Я тебе ничего не могу сказать. Но все это не имеет никакого отношения к нам с тобой.
С минуту она стояла не шевелясь.
— Хорошо, — сказала она.
— Ты меня поняла.
— Нет. Но если ты этого хочешь, значит, так нужно.
— Ты не сердишься.
Она посмотрела на него.
— Боже мой, Равик! — сказала она. — Могу ли я сердиться на тебя.
Он поднял глаза. У него было такое ощущение, будто чья то сильная рука сдавила ему сердце. Жоан ответила, не особенно вникая в смысл своих слов, но едва ли она могла потрясти его сильнее. Он не принимал всерьез то, что она бессвязно шептала по ночам; все это забывалось, едва только за окном начинало дымиться серое утро. Он знал, что ее упоение страстью — это упоение самой собой, хмельной дурман, яркая вспышка, дань минуте — не больше. А теперь впервые, подобно летчику, который в разрыве ослепительно сверкающих облаков, где свет и тень играют в прятки, внезапно замечает далеко внизу землю, зеленую, коричневую и сияющую, — теперь он впервые увидел нечто большее. За упоением страсти он почувствовал преданность, за дурманом — чувство, за побрякушками слов — человеческое доверие. Он ожидал всего — подозрений, вопросов, непонимания, но только не этого. Так бывает всегда: только мелочи объясняют все, значительные поступки ничего не объясняют. В них слишком много от мелодрамы, от искушения солгать.
Комната. Комната в отеле. Чемоданы, кровать, свет, за окном черная пустота ночи и прошлого… А здесь — светлое лицо с серыми глазами и высокими бровями, смело начесанные пышные волосы — жизнь, гибкая жизнь, она тянется к нему, как куст олеандра к свету… Вот она стоит, ждет, молчит и зовет: «Возьми меня! Держи! » Разве он уже не сказал ей: «Я буду тебя держать». Равик встал.
— Спокойной ночи, Жоан.
— Спокойной ночи, Равик.
Он сидел перед рестораном «Фуке», за тем же столиком на тротуаре. Сидел час за часом, зарывшись в тьму прошлого, где мерцал один единственный слабый огонек — надежда на месть.
Его арестовали в августе тысяча девятьсот тридцатиь четвёртого года. Четырнадцать дней он прятал у себя двух своих друзей, которых разыскивало гестапо, а потом помог им бежать. В тысяча девятьсот семнадцатом году под Биксхооте, во Фландрии, один из них спас ему жизнь, оттащив его под прикрытием пулеметного огня с ничейной земли, где он лежал, медленно истекая кровью. Второй был писатель, еврей, они знали друг друга уже много лет. Равика привели на допрос, хотели узнать, куда бежали оба, какие у них документы и кто будет помогать им в пути. Допрашивал Хааке. Очнувшись от первого обморока, Равик попытался выхватить у Хааке револьвер, пристрелить его, забить насмерть. Он словно ринулся в грохочущую багровую мглу. Бессмысленная попытка — против него было четверо сильных вооруженных мужчин. Три дня подряд обмороки, медленные пробуждения, чудовищная боль… И снова и снова перед ним всплывало холодное, усмехающееся лицо Хааке. Три дня одни и те же вопросы — три дня длятся пытки, и он уже истерзан до того, что почти потерял способность страдать. А потом, на исходе третьего дня, ввели Сибиллу. Она ничего не знала. Ей показали его, чтобы заставить ее говорить. Она была балованным красивым существом, привыкшим к рассеянной, легкой жизни. Он думал, она не выдержит, закричит. Но она выдержала. Она обрушилась на палачей, бросила им в лицо роковые слова. Роковые для нее — она это знала. Хааке перестал улыбаться и прервал допрос. На другой день он объяснил Равику, что с ней произойдет в женском концентрационном лагере, если он не признается во всем. Равик молчал. Тогда Хааке объяснил ему, что с ней произойдет до отправки в концлагерь. Равик ни в чем не признался — признаваться было не в чем. Он пробовал убедить Хааке, что Сибилла не может ничего знать, что он лишь едва знаком с ней, что в его жизни она значила меньше, чем изящная статуэтка, что он никогда бы ей не доверился. Все это была правда. Хааке улыбался. Три дня спустя Сибилла умерла. Повесилась в женском концентрационном лагере. Через день привели одного из беглецов — писателя. Равик смотрел на этот полутруп и не мог узнать даже голоса. Хааке допрашивал его еще целую неделю, пока он не умер. Равика отправили в концентрационный лагерь… Потом… госпиталь… Бегство из госпиталя… Над Триумфальной аркой висела серебряная луна. Фонари вдоль Елисейских Полей качались на ветру. Яркий свет дробился в бокалах… Все это неправдоподобно: эти бокалы, эта луна, эта улица, эта ночь и этот час, овевающий меня, чужой и знакомый, словно он был уже однажды в другой жизни, на другой планете… Они неправдоподобны, эти воспоминания о прошедших, затонувших годах, живых и все же мертвых, воспоминания, фосфоресцирующие в моем мозгу и окаменевшие в словах… Неправдоподобно и то, что неустанно струится во мраке моих жил, с температурой 36, 7, солоноватое на вкус, четыре литра тайны и безостановочного движения — кровь, приливающая к нервным узлам; невидимый пакгауз, именуемый памятью, поместили в ничто, из него всплывает ввысь звезда за звездой, год за годом — то светлый, то кровавый, словно Марс над улицей Берри, а то и совсем тускло мерцающий и весь в пятнах… Вот оно, небо воспоминаний, под которым беспокойная современность творит свои запутанные дела.
Зеленый свет мести. Город, тихо плывущий в ущербном сиянии луны, в гуле автомобильных моторов. Длинные, нескончаемые ряды домов, протянувшиеся вдоль бесконечных улиц; ряд окон, а за ними — целые пачки человеческих судеб… Биение миллионов человеческих сердец, словно беспрерывное биение сердец миллионносильного мотора, медленно, медленно движущегося дорогой жизни, с каждым ударом, миллиметр за миллиметром, приближаясь к смерти.
Он встал. Елисейские Поля были безлюдны. Лишь кое где на углах попадались одинокие проститутки. Дойдя до Рон Пуэн, он повернул обратно к Триумфальной арке. Он перешагнул цепь ограждения и очутился у могилы Неизвестного солдата. Маленькое голубоватое пламя мерцало в полумраке. Рядом лежал увядший венок. Равик пересек площадь Этуаль и вошел в бистро: именно отсюда, как ему казалось, он впервые увидел Хааке. Несколько шоферов за столиками пили пиво. Он устроился у окна, где сидел в тот раз, и заказал чашку кофе. Улица за окном была пустынна. Шоферы беседовали о Гитлере. Они находили его смешным и пророчили ему скорый конец, если только он посмеет подступиться к линии Мажино.
Равик неотрывно смотрел в окно. Зачем я торчу здесь. — подумал он. С тем же успехом я мог бы сидеть в любом другом месте. Он взглянул на часы. Около трех. Слишком поздно. Хааке — если это был он — в такую пору не станет разгуливать по городу.
На тротуаре показалась проститутка. Она заглянула в окно и пошла дальше. Вернется — встану и уйду, подумал он. Проститутка вернулась. Он не уходил. Если снова вернется, значит, Хааке нет в Париже, тогда непременно уйду, решил он. Проститутка вернулась. Она кивнула ему и прошла мимо. Он продолжал сидеть. Она снова вернулась. Он не уходил.
Кельнер начал убирать помещение. Шоферы расплатились и вышли. Кельнер выключил свет над стойкой. Зал наполнился грязноватым сумраком занимавшегося утра. Равик рассеянно посмотрел вокруг.
— Получите с меня, — сказал он.

Ветер усилился. Похолодало. Облака поднялись выше и поплыли быстрее. Он остановился перед отелем, где жила Жоан. Все окна были темны. Только в одном за портьерой брезжил свет лампы. Это была комната Жоан. Он знал — она не любила возвращаться в темную комнату. Она не выключила свет, потому что сегодня не пойдет к нему. Он снова посмотрел наверх и вдруг показался себе смешным и нелепым. Почему он не захотел с ней встретиться. Сибилла давным давно исчезла из его памяти, осталось лишь воспоминание о ее смерти.
Ну, а появление Хааке в Париже. Какое это имеет отношение к Жоан. И даже ко мне самому. Не глупец ли я. Гоняюсь за миражом, за тенью страшных, спутавшихся в клубок воспоминаний, попал во власть какого то темного движения души… Зачем снова рыться в шлаке мертвых лет, оживших благодаря нелепому, проклятому сходству, зачем ворошить прошлое, если опять так больно начинает кровоточить едва залеченная рана. Ведь я ставлю под угрозу все, что воздвиг в себе самом, и единственного человека, который по настоящему привязан ко мне. Да и стоит ли думать о прошлом. Разве я сам не внушал себе это тысячу раз. И разве иначе я мог бы спастись. Что бы со мной вообще сталось.
Равик почувствовал, как тает свинцовая тяжесть в теле. Он глубоко вздохнул. Ветер резкими порывами проносился вдоль улиц. Он снова посмотрел на освещенное окно. Там был человек, для которого он что то значит, человек, кому он дорог, человек, чье лицо светлело, когда он приходил, — и все это он едва не принес в жертву бредовой иллюзии, одержимости, нетерпеливо отвергающей все ради призрачной надежды на месть…
Чего он, собственно, хотел. Зачем сопротивлялся. Зачем восставал. Жизнь предлагала себя, а он ее отвергал. И не потому, что ему предлагалось слишком мало, — напротив, слишком много. Неужели нельзя уразуметь это без того, чтобы над головой не пронеслась гроза кровавого прошлого. Он вздрогнул. Сердце, подумал он. Сердце! Как оно готово на все отозваться. Как учащенно бьется оно! Окно, одиноко светящееся в ночи, отсвет другой жизни, неукротимо бросившейся ему навстречу, открытой и доверчивой, раскрывшей и его душу. Пламя вожделения, блуждающие огни нежности, светлые зарницы, вспыхивающие в крови… Все это было знакомо, давно знакомо, настолько, что казалось, сознание никогда больше не захлестнет золотистое смятение любви… И все таки он стоит ночью перед третьеразрядным отелем, и ему чудится — задымился асфальт, словно с другой стороны земли, сквозь весь земной шар, с голубых Кокосовых островов пробивается тепло тропической весны, оно просачивается через океаны, через коралловые заросли, лаву, мрак, мощно и неодолимо прорывается здесь, в Париже, на жалкой улице Понселе, в ночи, полной мести и прошлого, неся с собой аромат мускуса и мимозы… И вдруг непонятно откуда приходит умиротворение…

«Шехерезада» была переполнена. Жоан сидела в обществе нескольких мужчин. Она тотчас заметила Равика. Он остановился в дверях. Зал тонул в дыму и музыке. Сказав что то своим соседям по столику, Жоан быстро подошла к нему.
— Равик…
— Ты еще занята.
— А что.
— Уйдем отсюда.
— Но ты ведь сказал…
— С этим покончено. Ты еще занята.
— Нет. Надо только предупредить вон тех за столиком, что я ухожу.
— Поскорее… Жду тебя у входа, в такси.
— Хорошо. — Она остановилась. — Равик…
Он посмотрел на нее.
— Ты пришел ради меня. — спросила она.
Он помедлил с ответом.
— Да, — тихо сказал он. Ее трепетное лицо тянулось ему навстречу. — Да, Жоан. Ради тебя. Только ради тебя!
Она просияла.
— Пойдем, — сказала она. — Пойдем! Что нам за дело до этих людей.
Они ехали по улице Льеж.
— Что случилось, Равик.
— Ничего.
— Я так испугалась.
— Забудь. Ничего не случилось.
Жоан посмотрела на него.
— Мне показалось, ты никогда больше не придешь.
Он наклонился к ней. Она дрожала.
— Жоан, — сказал он. — Не думай ни о чем и ни о чем не спрашивай. Видишь огни фонарей и тысячи пестрых вывесок. Мы живем в умирающее время, а в этом городе все еще клокочет жизнь. Мы оторваны от всего, у нас остались одни только сердца. Я был где то на луне и теперь вернулся.. , И ты здесь, и ты — жизнь. Ни о чем не спрашивай. В твоих волосах больше тайны, чем в тысяче вопросов. Впереди ночь, несколько часов, целая вечность… пока за окном не загремит утро. Люди любят друг друга, и в этом — все! Это и самое невероятное, и самое простое на свете. Я это почувствовал сегодня… Ночь растаяла, преобразилась в цветущий куст, и ветер доносит аромат земляники… Без любви человек не более чем мертвец в отпуске, несколько дат, ничего не говорящее имя. Но зачем же тогда жить. С таким же успехом можно и умереть…
Свет фонарей врывался в окна такси, как вращающийся луч маяка в темноту судовой каюты. Глаза Жоан на бледном лице казались то прозрачными, то совсем черными.
— Мы не умираем, — прошептала она, прижимаясь к Равику.
— Нет. Мы не умираем. Умирает время. Проклятое время. Оно умирает непрерывно. А мы живем. Мы неизменно живем. Когда ты просыпаешься, на дворе весна, когда засыпаешь — осень, а между ними тысячу раз мелькают зима и лето, и, ес— ли мы любим друг друга, мы вечны и бессмертны, как биение сердца, или дождь, или ветер, — и это очень много. Мы выгадываем дни, любимая моя, и теряем годы! Но кому какое дело, кого это тревожит. Мгновение радости — вот жизнь! Лишь оно ближе всего к вечности. Твои глаза мерцают, звездная пыль струится сквозь бесконечность, боги дряхлеют, но твои губы юны. Между нами трепещет загадка — Ты и Я, Зов и Отклик, рожденные вечерними сумерками, восторгами всех, кто любил… Это как сон лозы, перебродивший в бурю золотого хмеля… Крики исступленной страсти… Они доносятся из самых стародавних времен… Бесконечный путь ведет от амебы к Руфи, и Эсфири, и Елене, и Аспазии, к голубым Мадоннам придорожных часовен, от рептилий и животных — к тебе и ко мне…
Она прижалась к нему и не шевелилась, бледная, самозабвенно преданная, а он склонился над ней и говорил, говорил; и вначале ему чудилось, будто кто то заглядывает через плечо, какая то тень, и, смутно улыбаясь, беззвучно говорит вместе с ним, и он склонялся все ниже и чувствовал, как она устремляется ему навстречу… Так было еще мгновение… Потом все исчезло…

Тринадцать.

— Скандал! — сказала дама с изумрудами, сидевшая напротив Кэт Хэгстрем.
— Потрясающий скандал! Весь Париж смеется. Ты знала, что Луи гомосексуалист. Наверняка нет. Да и никто не знал; он отлично маскировался. Лина де Ньюбур официально считалась его любовницей. И вот представь себе: неделю назад он возвращается из Рима на три дня раньше, чем обещал, отправляется вечером на квартиру к этому Ники — хочет сделать ему сюрприз, — и кого бы ты думала он там застает.
— Свою жену, — сказал Равик.
Дама с изумрудами взглянула на него. У нее был такой вид, будто она только что узнала о банкротстве своего мужа.
— Вы уже слышали эту историю. — спросила она.
— Нет. Но иначе и быть не могло.
— Не понимаю, — сказала она с нескрываемым изумлением. — Как это вы догадались.
Кэт улыбнулась.
— Дэзи, у доктора Равика своя теория. Он называет ее систематикой случая. По его теории, самое невероятное почти всегда оказывается наиболее логичным.
— Как интересно! — Дэзи улыбнулась, хотя по всему было видно, что ей вовсе не интересно. — Никто бы ни о чем и не узнал, — продолжала она, — но Луи закатил дикую сцену… Он был вне себя. Переехал в отель «Крийон». Хочет развестись. Все только и гадают, какую он придумает причину. — Она откинулась на спинку кресла, вся — ожидание и нетерпение. — Ну, что ты скажешь.
Кэт бросила быстрый взгляд на Равика. Он рассматривал ветку орхидеи, лежавшую на столе между картонками от шляп и корзиной с виноградом и персиками, — белые цветы, похожие на бабочек, испещренных сладострастными красными сердечками.
— Невероятно, Дэзи, — сказала Кэт. — Поистине невероятно!
Дэзи упивалась произведенным ею эффектом.
— А вы что скажете. Этого вы, конечно, предвидеть не могли, не так ли.
— спросила она Равика.
Он бережно вставил ветку орхидеи в узкую хрустальную вазу.
— Нет, действительно не мог.
Дэзи, удовлетворенно кивнув, взяла свою сумку, пудреницу и перчатки.
— Надо бежать. У Луизы в пять коктейль. Будет ее министр. Чего только там не наслушаешься! — Она встала. — Между прочим, Фреди и Марта снова разошлись. Она вернула ему драгоценности.
Уже в третий раз. И всегда это производит на него впечатление. Доверчивый барашек. Думает, его любят ради его самого. Он вернет ей все, да еще даст хороший кусочек в придачу. Как обычно. Он, бедняга, еще ничего не знает, а она уже успела присмотреть кое что у Остертага. Он всегда там покупает. Рубиновую брошь — четырехугольные крупные камни, чистейшая голубиная кровь. Да, Марта умна. Дэзи поцеловала Кэт.
— Прощай, моя кошечка. Теперь, по крайней мере, будешь знать, что творится на свете. Ты скоро выберешься отсюда. — Дэзи посмотрела на Равика.
Он перехватил взгляд Кэт.
— Еще не скоро, — сказал он. — К сожалению, не скоро.
Он подал Дэзи шубку. Она носила темную норку без воротника. Жоан такая бы пошла, подумал он.
— Приходите как нибудь вместе на чашку чаю, — сказала Дэзи. — По средам у меня почти никого не бывает. Посидим, поболтаем. Никто не помешает. Я очень интересуюсь хирургией.
— С удовольствием приду.
Равик закрыл за ней дверь и вернулся обратно.
— Красивые изумруды, — сказал он.
Кэт рассмеялась.
— Вот из чего прежде складывалась моя жизнь, Равик. Вы можете это понять.
— Что ж тут непонятного. Просто великолепно, если можешь так жить. Никаких волнений.
— А я этого уже не понимаю.
Кэт встала и, осторожно ступая, подошла к кровати.
Равик наблюдал за ней.
— В общем, не важно, где жить, Кэт. Больше или меньше удобств — не в этом главное. Важно только, на что мы тратим свою жизнь. Да и то не всегда.
Кэт забралась с ногами на кровать. У нее были длинные красивые ноги.
— Все становится неважным, — сказала она, — если пролежишь несколько педель в постели, а потом снова начинаешь ходить.
— Вам не обязательно оставаться здесь. Хотите — переезжайте в «Ланкастер», только непременно возьмите сиделку.
Кэт отрицательно покачала головой.
— Я останусь здесь, пока не наберусь сил для дороги. Тут я буду надежно укрыта от всех этих Дэзи.
— Гоните их в шею! Ничто так не утомляет, как болтовня.
Кэт осторожно вытянулась на постели.
— А вы знаете, при всей своей страсти к сплетням Дэзи замечательная мать. Она отлично воспитывает своих детей, у нее их двое.
— Бывает и так, — равнодушно заметил Равик. Кэт натянула на себя одеяло.
— В клинике, как в монастыре, — сказала она. — Заново учишься ценить самые простые вещи. Начинаешь понимать, что это значит — ходить, дышать, видеть.
— Да. Счастья кругом — сколько угодно. Только нагибайся и подбирай.
Она удивленно посмотрела на него.
— Я говорю серьезно, Равик.
— И я, Кэт. Только самые простые вещи никогда не разочаровывают. Счастье достается как то очень просто и всегда намного проще, чем думаешь.
Жанно лежал в постели. На одеяле были в беспорядке разбросаны какие то проспекты.
— Почему ты не зажжешь свет. — спросил Равик.
— Пока мне и так видно. У меня хорошее зрение.
Проспекты содержали описания протезов. Жанно добывал их как только мог. Последние ему прине— сла мать. Он показал Равику какой то особенно яркий, красочный проспект. Равик включил свет.
— Вот самая дорогая нога, — сказал Жанно.
— Но не лучшая, — ответил Равик.
— Зато самая дорогая. Я скажу страховой компании, что мне нужна именно эта нога. Она мне, конечно, совсем ни к чему. Главное — получить побольше денег. А я обойдусь и пустой деревяшкой, лишь бы денег дали.
— У страховой компании есть свои врачи, Жанно. Они все проверяют.
Мальчик приподнялся на постели.
— Вы думаете, они не оплатят мне протез.
— Может быть, и оплатят, только не самый дорогой. Но денег на руки не дадут, а позаботятся о том, чтобы ты действительно получил протез.
— Тогда я возьму его и сразу же продам. Конечно, я что то потеряю на этом. Процентов двадцать. Не много, по вашему. Сначала я скину десять процентов. Может быть, стоит заранее переговорить с магазином. Какое дело компании, возьму я протез или нет. Ее дело заплатить. А остальное ее не касается… Разве не так.
— Так. Попытаться, во всяком случае, можно.
— Эти деньги для меня не пустяк. На них мы купим прилавок и оборудование для небольшой молочной. — Жанно хитро улыбнулся. — Ведь этакая нога с шарниром и всякими штуками стоит немало! Тонкая работа. Вот здорово получится!
— Из страховой компании уже приходили.
— Нет. Насчет ноги и отступного еще не приходили. Только насчет операции и клиники. Стоит нам взять адвоката. Как вы считаете.. . Он ехал на красный свет! Это точно. Полиция…
Сестра принесла ужин и поставила на столике у постели Жанно. Мальчик заговорил снова, только когда она ушла.
— Кормят здесь до отвала, — сказал он. — Я никогда еще так хорошо не ел. Даже не могу сам всего съесть, — приходит мать и доедает остатки.
Хватает для нас двоих. А она на атом экономит. Очень уж дорого стоит палата.
— За все заплатит компания. Так что тебе не о чем волноваться.
Серое лицо мальчика чуть оживилось.
— Я говорил с доктором Вебером. Он обещал мне десять процентов. Пошлет компании счет за все расходы. Она оплатит, а он даст мне десять процентов наличными.
— Ты молодец, Жанно.
— Будешь молодцом, если беден.
— Верно. Нога болит.
— Болит ступня, которой у меня уже нет.
— Это нервы. Они еще остались.
— Знаю. И все таки странно. Болит то, чего у тебя нет. Может быть, это душа моей ступни. — Жанно усмехнулся: он сострил. Потом заглянул в тарелки.
— Суп, курица, салат, пудинг. Мать будет довольна. Она любит курицу. Дома мы ее не часто видим. — Он улегся поудобней. — Иной раз я просыпаюсь ночью и думаю: а вдруг придется за все платить самим.. . Знаете, так бывает: проснешься ночью и ничего не соображаешь. А потом вспомнишь, что ты в клинике лежишь, как сынок богатых родителей, можешь требовать все, что угодно, вызывать звонком сестру, и она обязана прийти, а заплатят за все другие. Замечательно, правда.
— Да, — сказал Равик. — Замечательно…

Он сидел в комнате для осмотров в «Озирисе».
— Еще остался кто нибудь. — спросил он.
— Да, — сказала Леони. — Ивонна. Она последняя.
— Пришли ее. Ты здорова, Леони.
Ивонна была мясистой двадцатипятилетней блондинкой с широким носом и короткими толстыми руками и ногами, обычными для многих проституток. Самодовольно покачивая бедрами, она вошла в комнату и приподняла шелковое платье.
— Туда, — сказал Равик.
— А так нельзя. — спросила Ивонна.
— Зачем так.
Вместо ответа она молча повернулась и показала свой могучий зад. Он был весь в синих кровоподтеках. Видимо, кто то ее здорово отлупил.
— Надеюсь, клиент тебе хорошо заплатил, — сказал Равик. — Это не шутки.
Ивонна покачала головой.
— Ни одного сантима, доктор. Клиент тут ни при чем.
— Значит, ты сама получаешь от этого удовольствие. Не знал, что тебе это нравится.
Ивонна снова отрицательно покачала головой; на ее лице появилась довольная, загадочная улыбка. Ситуация ей явно нравилась. Она чувствовала себя важной персоной.
— Я не мазохистка, — сказала она, гордясь знанием такого слова.
— Так что же это. Поскандалили.
Ивонна немного помолчала.
— Это любовь, — сказала она затем и блаженно говела плечами.
— Ревность.
— Да.
Ивонна сияла.
— Должно быть, очень больно.
— От этого не бывает больно.
Она осторожно улеглась.
— Знаете, доктор, мадам Роланда сперва не хотела пускать меня к гостям. «Хотя бы на часок, — сказала я ей. — Попробуем хотя бы часок! Вот увидите! » И теперь у меня такой успех, как никогда.
— Почему.
— Не знаю. Попадаются типы, которые от этого прямо таки с ума сходят. Это их возбуждает. За последние три дня я принесла выручки на двести пятьдесят франков больше. Долго еще будет видно.
— По крайней мере, недели две три.
Ивонна прищелкнула языком.
— Если так, удастся справить новую шубу. Лиса — отлично выкрашенные кошачьи шкурки.
— А не хватит, твой друг легко сможет помочь — снова отлупит.
— Этого он никогда не станет делать, — живо ответила Ивонна. — Он не из таких… Не какая нибудь расчетливая сволочь, знаете ли. Он делает это только от страсти. Когда на него находит. А так ни за что — хоть на коленях проси.
— Характер! — Равик поднял глаза. — Ты здорова, Ивонна.
Она встала.
— Тогда я пошла, внизу меня уже поджидает старик с седой бороденкой. Показала ему рубцы. Чуть не взбесился. Дома ему и словечка не дают сказать. Небось спит и видит, как бы излупить свою старуху. — Она звонко расхохоталась. — Доктор, до чего же смешны люди, правда.
Самодовольно покачивая бедрами, Ивонна вышла.
Равик вымыл руки. Затем прибрал инструменты и подошел к окну. Над домами нависли серебристо серые сумерки. Голые деревья тянулись из асфальта, словно черные руки мертвецов. В окопах, засыпанных землей, ему случалось видеть такие руки. Он открыл окно. Час нереальности, колеблющийся между днем и ночью. Час любви в маленьких отелях — для женатых мужчин, которые по вечерам, исполненные достоинства, восседают за семейным столом. Час, когда на ломбардской низменности итальянки уже произносят felissima notte. Прекраснейшая ночь итальянское слово.
. Час отчаяния и грез.
Он закрыл окно. Казалось, в комнате сразу стало гораздо темнее. Влетели тени, забились в уголки и завели беззвучный разговор. Бутылка коньяку, припасенная Роландой, сверкала на столе, как шлифованный топаз. Равик постоял еще с минуту. Потом спустился вниз.
Большой зал был ярко освещен. Играла пианола. Девицы в розовых рубашках сидели в два ряда на мягких пуфиках. Груди у всех были раскрыты — клиенты хотели видеть товар лицом. Их собралось уже человек пять шесть, главным образом мелкие буржуа средних лет. Это были осторожные специалисты. Они знали дни осмотра и приходили сразу после него, чтобы ничем не рисковать. Ивонна была со своим стариком. Он сидел за столиком перед бутылкой «дюбонне», а она стояла рядом, поставив ногу на стул, и пила шампанское. Она получала десять процентов с каждой бутылки. Старик, видимо, совсем рехнулся — очень уж здорово он раскошелился. Шампанское заказывали только иностранцы. Ивонна знала это. Она стояла в небрежной позе укротительницы львов.
— Ты уже кончил, Равик. — спросила Роланда, стоявшая у двери.
— Да, все в порядке.
— Хочешь что нибудь выпить.
— Нет, Роланда. Пойду к себе в отель. Я до сих пор работал. Все, что мне сейчас нужно, — это горячая ванна и свежее белье.
Он направился к выходу, минуя бар и гардероб. На улице стоял вечер с фиолетовыми глазами. В синем небе одиноко и торопливо гудел самолет. Черная маленькая птичка верещала на ветке голого дерева.
Женщина, больная раком, пожирающим ее, словно безглазый серый хищник; маленький калека, подсчитывающий свою ренту; проститутка с золотоносным задом; первый дрозд на голых ветвях — все это скользит и скользит мимо, а он, безразличный ко всему этому, медленно бредет сквозь сумерки, пахнущие теплым хлебом, к женщине.

— Хочешь еще кальвадоса.
Жоан кивнула.
— Разве что чуть чуть.
Равик сделал знак кельнеру.
— Есть у вас кальвадос постарше.
— Разве этот нехорош.
— Хорош. Но, может быть, у вас в погребе найдется другой.
— Сейчас посмотрю.
Кельнер прошел мимо кассы, около которой дремала хозяйка с кошкой на коленях, и скрылся за матовой стеклянной дверью в конторке, где хозяин возился со счетами. Через минуту он вышел оттуда, важный и чинный, и, даже не взглянув в сторону Равика, направился к лестнице, ведущей в подвал.
— Кажется, все в порядке, — заметил Равик.
Кельнер вернулся с бутылкой, неся ее бережно, как запеленатого младенца. Это была грязная бутылка, совсем не похожая на те, которые специально посыпают пылью для туристов, а просто очень грязная бутылка, пролежавшая много лет в подвале. Кельнер осторожно откупорил ее, понюхал пробку и принес две большие рюмки.
— Вот, мсье, — сказал он Равику и налил немного кальвадосу на донышко.
Равик взял рюмку и вдохнул аромат напитка. Затем отпил глоток, откинулся на спинку стула и удовлетворенно кивнул. Кельнер ответил кивком и наполнил обе рюмки на треть.
— Попробуй ка, — сказал Равик Жоан.
Она тоже пригубила и поставила рюмку на столик. Кельнер наблюдал за ней. Жоан удивленно посмотрела на Равика.
— Такого кальвадоса я никогда не пила, — сказала она и сделала второй глоток. — Его не пьешь, а словно вдыхаешь.
— Вот видите, мадам, — с удовлетворением заявил кельнер. — Это вы очень тонко заметили.
— Равик, — сказала Жоан. — Ты многим рискуешь. После этого кальвадоса я уже не смогу пить другой.
— Ничего, сможешь.
— Но всегда буду мечтать об этом.
— Очень хорошо. Тем самым ты приобщишься к романтике кальвадоса.
— Но другой никогда уже не покажется мне вкусным.
— Напротив, он покажется тебе еще вкуснее. Ты будешь пить один кальвадос и думать о другом. Уже хотя бы поэтому он покажется тебе менее привычным.
Жоан рассмеялась.
— Какой вздор! И ты сам это отлично понимаешь.
— Еще бы не вздор. Но ведь человек и жив то вздором, а не черствым хлебом фактов. Иначе что же сталось бы с любовью.
— А при чем тут любовь.
— Очень даже при чем. Ведь тут сказывается преемственность. В противном случае мы могли бы любить только раз в жизни, а потом отвергали бы решительно все. Однако тоска по оставленному или покинувшему нас человеку как бы украшает ореолом того, кто приходит потом. И после утраты новое предстает в своеобразном романтическом свете. Старый, искренний самообман.
— Когда ты так рассуждаешь, мне просто противно слушать.
— Мне и самому противно.
— Не смей так говорить. Даже в шутку. Чудо ты превращаешь в какой то трюк.
Равик ничего не ответил.
— И кажется, будто тебе все надоело и ты подумываешь о том, чтобы бросить меня.
Равик взглянул на нее с затаенной нежностью.
— Пусть это тебя не тревожит, Жоан. Никогда. Придет время, и ты первая бросишь меня. Это бесспорно.
она резким движением поставила рюмку на столик.
— Что за ерунда! Я никогда тебя не брошу. Что ты мне пытаешься внушить.
Глаза, подумал Равик. В них словно молнии сверкают. Нежные красноватые молнии, рожденные из хаоса пылающих свечей.
— Жоан, — сказал он. — Я тебе ничего не хочу внушать. Лучше расскажу тебе сказку про волну и утес. Старая история. Старше нас с тобой. Слу— шай. Жила была волна и любила утес, где то в море, скажем, в бухте Капри. Она обдавала его пеной и брызгами, день и ночь целовала его, обвивала своими белыми руками. Она вздыхала, и плакала, и молила: «Приди ко мне, утес! » Она любила его, обдавала пеной и медленно подтачивала. И вот в один прекрасный день, совсем уже подточенный, утес качнулся и рухнул в ее объятия.
Равик сделал глоток.
— Ну и что же. — спросила Жоан.
— И вдруг утеса не стало. Не с кем играть, некого любить, не о ком скорбеть. Утес затонул в волне. Теперь это был лишь каменный обломок на дне морском. Волна же была разочарована, ей казалось, что ее обманули, и вскоре она нашла себе новый утес.
— Ну и что же. — Жоан недоверчиво глядела на него. — Что из этого. Утес должен оставаться утесом.
— Волны всегда так говорят. Но все подвижное сильнее неподвижного. Вода сильнее скалы. Она сделала нетерпеливый жест.
— При чем тут мы с тобой. Это же только сказка, выдумка. Или ты снова смеешься надо мной. Уж если на то пошло, бросишь меня ты! Безусловно.
— Это будут твои последние слова перед тем, как ты меня оставишь, — сказал Равик и рассмеялся. — Ты скажешь, что именно я бросил тебя. И приведешь немало доводов… И сама поверишь в них… И будешь права перед древнейшим судом мира — природой.
Он подозвал кельнера.
— Можно купить эту бутылку кальвадоса.
— Вы хотите взять ее с собой.
— Если позволите.
— Мсье, у нас это не положено. Мы навынос не торгуем…
— Спросите хозяина.
Кельнер вернулся с газетой. Это была «Пари суар».
— Хозяин согласен сделать для вас исключение, — объявил он, воткнул пробку и завернул бутылку в «Пари су ар», предварительно сунув спортивное приложение в карман. — Вот, мсье, пожалуйста! Лучше держать в темном прохладном месте. Это кальвадос с фермы деда нашего хозяина.
— Отлично.
Равик расплатился. Он взял бутылку и принялся ее рассматривать.
— Побудь с нами, солнечное тепло. Долгим жарким летом и голубой осенью ты согревало яблони в старом, запущенном нормандском саду. А сейчас мы в тебе так нуждаемся…
Они вышли на улицу. Начался дождь. Жоан остановилась.
— Равик! Ты любишь меня.
— Да, Жоан. Больше, чем ты думаешь.
Она прижалась к нему.
— Иной раз в это трудно поверить…
— Почему же. Разве я стал бы тогда рассказывать тебе такие сказки.
— Я охотнее послушала бы другие.
Он смотрел сквозь завесу дождя и улыбался.
— Жоан, любовь — не зеркальный пруд, в который можно вечно глядеться. У нее есть приливы и отливы. И обломки кораблей, потерпевших крушение, и затонувшие города, и осьминоги, и бури, и ящики с золотом, и жемчужины… Но жемчужины — те лежат совсем глубоко.
— Об этом я ничего не знаю. Любовь — это когда люди принадлежат друг другу. Навсегда.
Навсегда, подумал он. Старая детская сказка. Ведь даже минуту и ту не удержишь!
Жоан застегнула пальто.
— Хочу, чтобы наступило лето, — сказала она. — Никогда еще я так не ждала его, как в этом году.

Она достала из шкафа черное вечернее платье и бросила на кровать.
— Как я его иной раз ненавижу, это вечное черное платье! Вечная «Шехерезада»! Всегда одно и то же!. . Одно и то же!
Равик взглянул на нее, но ничего не сказал.
— Неужели ты не понимаешь. — спросила она.
— Очень даже понимаю…
— Почему же ты не заберешь меня оттуда, дорогой.
— Куда.
— Да хоть куда нибудь! Куда угодно!
Равик взял со стола принесенную бутылку кальвадоса и вытащил пробку. Потом достал рюмку и налил ее дополна.
— Возьми, — сказал он. — Выпей.
Жоан отказалась.
— Не поможет. Иной раз пьешь, и не помогает. Часто вообще ничего не помогает. Сегодня вечером мне не хочется идти туда, к этим идиотам.
— Тогда оставайся.
— А потом.
— Позвонишь и скажешь, что больна.
— Но ведь завтра то придется пойти. Так ведь еще хуже.
— Ты можешь проболеть несколько дней.
— Ничего от этого не изменится. — Она посмотрела на него. — Что со мной. Что со мной, любимый.. . Может быть, дождь. Или эта промозглая мгла. Иной раз кажется, будто лежишь в гробу. Тонешь в серых предвечерних часах. Только что в этом маленьком ресторане я забыла обо всем, я была счастлива с тобой… Зачем ты заговорил о том, что люди покидают друг друга. Ничего не хочу об этом знать, ничего не хочу слышать! Это нагоняет тоску, вдруг возникают беспокойные видения, хочется куда то бежать… Я знаю, ты не хотел сказать ничего плохого, но мне больно. Очень больно. А тут еще дождь и темнота. Тебе это не знакомо. Ты сильный.
— Сильный. — переспросил Равик.
— Да.
— Откуда ты знаешь.
— Ты никогда ничего не боишься.
— Я уже ничего не боюсь. Это не одно и то же, Жоан.
Не слушая его, она широкими шагами ходила из угла в угол, и казалось, комната для нее слишком мала. Она всегда ходит так, словно идет навстречу ветру, подумал Равик.
— Я хочу бежать от всего, — сказала она. — От этого отеля, от ночного клуба, от липких взглядов. Только бы уйти! — Она остановилась. — Равик, неужели мы должны жить так, как живем сейчас. Разве мы не можем жить как другие люди, которые любят друг друга. Проводить вместе вечера, иметь собственные вещи, наслаждаться покоем… Не сидеть вечно на чемоданах, забыть эти пустые дни в гостиничных номерах, где чувствуешь себя такой чужой…
Лицо Равика казалось непроницаемым. Вот оно, подумал он, нисколько не удивившись. Он давно ждал такого разговора.
— Жоан, ты и в самом деле считаешь, что мы сможем так жить.
— А что нам мешает. Ведь у других все это есть! Им тепло, они всегда вместе, живут в своих квартирах… Закроешь дверь — и конец беспокойству, оно уже не просачивается сквозь стены, как здесь.
— Ты в самом деле так считаешь. — повторил Равик.
— Конечно.
— Маленькая уютная квартирка с маленьким уютным обывательским счастьем. Маленький уютный покой на краю вулкана. Ты в самом деле считаешь это возможным.
— Можно бы подыскать другие слова, — печально проговорила она. — Не такие презрительные. Когда любят, находят иные слова.
— Не в словах дело, Жоан. Неужели ты всерьез так думаешь. Ведь мы не созданы для такой жизни.
Она остановилась перед ним.
— Неправда, я создана.
Равик улыбнулся. В его улыбке были нежность, ирония и грусть.
— Нет, Жоан, — сказал он. — И ты не создана для нее. Ты — еще меньше, чем я. Но главное не в этом. Есть и другая причина.
— Да, — заметила она с горечью. — Я знаю.
— Нет, Жоан. Не знаешь. Но я скажу тебе. Пусть все будет ясно. Так лучше.
Она все еще стояла перед ним.
— Скажу все в двух словах, — продолжал он. — А после не расспрашивай меня ни о чем.
Она ничего не ответила. Внезапно лицо ее стало пустым, таким же, каким было прежде. Он взял ее за руку.
— Я живу во Франции нелегально, — сказал он. — У меня нет документов. Вот почему я никогда не смогу снять квартиру, никогда не смогу жениться, если полюблю. Для этого нужны удостоверения и визы. У меня их нет. Я даже не имею права работать. Разве что тайком. Я никогда не смогу жить иначе, чем теперь.
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Это правда.
Он пожал плечами.
— Тысячи людей живут примерно так же. Это ни для кого не секрет. Вероятно, и для тебя… Я лишь один из тысяч. — Он улыбнулся и отпустил ее руки. — Человек без будущего, как говорит Морозов.
— Да… но…
— В сущности, мне не так уж плохо. Я работаю, живу, у меня есть ты… Все остальное несущественно.
— А полиция.
— Ее это не особенно занимает. Если я случайно попадусь, меня вышлют. Только и всего. Но это маловероятно. А теперь позвони в «Шехерезаду» и скажи, что сегодня ты не придешь. Пусть нынешний вечер будет наш. Целиком наш. Скажи, что заболела. Если понадобится справка, нам поможет Вебер.
Она не двигалась с места.
— Вышлют, — сказала она, словно только сейчас начиная понимать его. — Вышлют… Из Франции… И ты не будешь со мною.
— Очень недолго.
Казалось, она не слышит его.
— Тебя не будет, — сказала она. — Не будет! А мне что тогда делать.
Равик улыбнулся.
— Да, — сказал он. — Действительно, что тебе тогда делать.
Положив руки на колени, она сидела словно в оцепенении.
— Жоан, — сказал Равик. — Я уже два года в Париже, и ничего со мной не случилось.
Выражение ее лица оставалось прежним.
— А если случится.
— Тогда я быстро вернусь. Через одну две недели. Что то вроде небольшого путешествия, и только. А теперь позвони в «Шехерезаду».
Она медленно поднялась.
— Что мне им сказать.
— Скажи, что у тебя бронхит. Постарайся говорить хриплым голосом.
Она подошла к телефону. Потом быстро вернулась.
— Равик…
Он бережно отстранил ее.
— Довольно, — сказал он. — Забудь. Может быть, для нас это даже благо — мы не станем рантье страсти. И любовь наша сохранится чистой, как пламя… Она не превратится в кухонный очаг, на котором варят капусту к семейному обеду… А теперь позвони.
Жоан сняла трубку. Он наблюдал за нею. В начале разговора она как будто думала совсем о другом, то и дело с тревогой поглядывая на Равика, словно его вот вот арестуют. Но скоро вошла в роль и начала лгать легко и правдоподобно. Она при— врала даже больше, чем требовалось. Лицо ее оживилось, теперь на нем явственно отражалась боль, о которой она так живо говорила. В голосе слышалась усталость, он становился все более хриплым, а под конец она даже начала кашлять. Взгляд ее был устремлен куда то мимо Равика, в пространство, она больше не видела его. Он сделал большой глоток кальвадоса. Никаких комплексов, подумал он. Зеркало, которое все отражает и ничего не удерживает.
Жоан повесила трубку и провела рукой по волосам.
— Они поверили всему.
— Отлично! Разыграно как по нотам!
— Посоветовали лежать в постели, а если до завтра не пройдет, чтобы, ради Бога, не вставала.
— Вот видишь. Значит, дело улажено и на завтра.
— Да, — сказала она, нахмурившись на мгновение. — Улажено…
Затем подошла к нему.
— Ты напугал меня, Равик. Скажи, что все это неправда. Ты часто говоришь что нибудь просто так. Скажи, что это неправда. Не так, как ты рассказал.
— Это неправда.
Она положила голову ему на плечо.
— И не может быть правдой. Не хочу я опять остаться одна. Ты должен быть со мной. Я — ничто, если я одна. Я ничто без тебя, Равик.
— Жоан, — сказал он, опустив глаза. — То ты похожа на дочь какого то портье, то — на Диану из лесов, а иной раз — сразу на ту и на другую.
Она не шевельнулась, голова ее все еще лежала у него на плече.
— А сейчас я какая.
— Сейчас ты Диана с серебряным луком. Неуязвимая и смертельно опасная.
— Ты бы мне это почаще говорил.
Равик молчал. Жоан не поняла, что он хотел сказать. Впрочем, это было и не важно. Она при— нимала только то, что ей подходило, и так, как ей хотелось. Об остальном она не беспокоилась. Но именно это и было в ней самым привлекательным. Да и можно ли интересоваться человеком, во всем похожим на тебя. Кому нужна мораль в любви. Мораль — выдумка слабых, жалобный стон неудачников.
— О чем ты думаешь. — спросила она.
— Ни о чем.
— Так совсем и ни о чем.
— Ну, быть может, и не совсем, — ответил он. — Уедем с тобой на несколько дней, Жоан. Туда, где солнце. В Канн или в Антиб. К черту осторожность! К чертям мечты о трехкомнатной квартире и обывательском уюте. Это не для нас с тобой. Разве ночью, когда весь распаленный мир, влюбленный в лето, спит под луной, — разве не кажется тебе тогда, что ты — все сады Будапешта, что ты — аромат цветущих каштановых аллей! Конечно, ты права! Уйдем из мрака, холода и дождя! Хоть на несколько дней.
Она порывисто выпрямилась и взглянула на него.
— Ты не шутишь.
— Нет.
— Но… полиция…
— К черту полицию! Там не более опасно, чем здесь. На курортах туристов проверяют не так уж строго. Особенно в дорогих отелях. Ты никогда не бывала в Антибе.
— Нет. Никогда. Была только в Италии, на Адриатическом побережье. Когда мы поедем.
— Недели через две три. Самый разгар сезон».
— А деньги у нас есть.
— Немного есть. Через две недели будет достаточно.
— Мы можем поселиться в небольшом пансионе.
— Тебе не место в пансионе. Ты должна жить либо в такой дыре, как эта, либо в первоклассном отеле. Мы остановимся в отеле «Кап». В роскошных отелях чувствуешь себя в полной безопаснос— ти — там даже не спрашивают документов. На днях мне предстоит вспороть живот довольно важной персоне — какому то высокопоставленному чиновнику, он то и восполнит недостающую нам сумму. Жоан быстро поднялась. Ее лицо сияло.
— Дай мне еще кальвадоса, — сказала она. — Похоже, он и в самом деле какой то особенный… Напиток грез…
Она подошла к кровати и взяла свое вечернее платье.
— Боже мой, ведь у меня ничего нет, только эти Старые тряпки!
— Не беда, что нибудь придумаем. За две недели многое может случиться. Например, аппендицит в высшем обществе или сложный перелом кости у миллионера…

Четырнадцать.

Андре Дюран был искренне возмущен.
— С вами больше невозможно работать, — заявил он.
Равик пожал плечами. Вебер сказал ему, что Дюран получит за операцию десять тысяч франков. Если не договориться заранее о гонораре, Дюран даст ему двести франков — и дело с концом. Именно так было в последний раз.
— За полчаса до операции! Доктор Равик, такого я от вас никак не ожидал.
— Я тоже.
— Вы знаете, что всегда можете положиться на мое великодушие. Не понимаю, почему вдруг вы стали таким меркантильным. Крайне неприятно говорить о деньгах в минуту, когда пациент вверил нам свою жизнь…
— Что ж тут неприятного.
Дюран пристально посмотрел на Равика. Его морщинистое лицо с седой эспаньолкой дышало достоинством и негодованием. Он поправил золотые очки.
— А на сколько вы рассчитываете. — нехотя спросил он.
— На две тысячи франков.
— Что! — У Дюрана был такой вид, будто его расстреляли, а он все еще не в силах поверить этому. — Просто смешно! — отрезал он.
— Ну что же, — сказал Равик. — Вам нетрудно найти мне замену. Например, Бино. Он отличный хирург.
Равик потянулся за своим пальто. Дюран ошеломленно наблюдал за ним. На его преисполненном достоинства лице отражалась напряженная работа мысли.
— Постойте! — сказал он, когда Равик взял шляпу. — Не можете же вы просто так бросить меня! Почему вы мне это не сказали вчера.
— Вчера вы были за городом, я не мог вас увидеть.
— Две тысячи франков! Да знаете ли вы, что я и заикнуться не смею о такой сумме! Пациент — мой друг. Я могу посчитать ему только собственные издержки.
Внешностью Андре Дюран походил на Господа Бога из детских книжек. В свои семьдесят лет он был неплохим диагностом, но довольно посредственным хирургом. Нынешней блестящей практикой Дюран был обязан главным образом своему прежнему ассистенту Бино, которому лишь два года назад удалось стать независимым. С тех пор Дюран приглашал Равика для проведения сложных операций. Равик работал виртуозно, он умел делать настолько тонкие разрезы, что оставались лишь едва различимые рубцы. Дюран отлично разбирался в бордоских винах, его охотно приглашали на светские приемы, где он и знакомился с большинством своих будущих пациентов.
— Если бы я только знал… — пробормотал он. Он знал это всегда. Вот почему перед каждой трудной операцией он неизменно выезжал на день или на два в свою загородную виллу. Не хотелось заранее договариваться о гонораре. Потом все про— исходило очень просто: можно было посулить что то на следующий раз… В следующий раз повторялось то же самое. Но сегодня, к удивлению Дюрана, Равик явился не к самому началу операции, а за полчаса до нее, застигнув своего шефа врасплох — пациент еще не был усыплен. Таким образом, времени было достаточно и Дюран не мог скомкать разговор.
В дверь просунулась голова сестры.
— Можно приступить к наркозу, господин профессор.
Дюран посмотрел на нее и тут же бросил на Равика взгляд, полный мольбы и призыва к человечности. Равик ответил ему не менее человеколюбивым, но твердым взглядом.
— Ваше мнение, доктор Равик. — спросил Дюран.
— Вам решать, профессор.
— Сестра, погодите минутку. Нам еще не вполне ясен ход операции.
Сестра исчезла. Дюран обернулся к Равику.
— Что же дальше. — спросил Дюран с упреком.
Равик сунул руки в карманы.
— Отложите операцию до завтра… или на час. Вызовите Бино.
В течение двадцати лет Бино делал за Дюрана почти все операции, но ничего не добился для себя, ибо Дюран систематически лишал его малейшей возможности обзавестись собственной практикой, неизменно заявлял, что он — всего навсего толковый подручный. Бино ненавидел Дюрана. И потребовал бы за операцию не менее пяти тысяч. Равик это знал. Знал это и Дюран.
— Доктор Равик, — сказал Дюран. — Не следует мельчить нашу профессию спорами на финансовые темы.
— Согласен с вами.
— Почему же вы не предоставите мне решить вопрос о гонораре. Ведь до сих пор вы были всегда довольны.
— Никогда.
— Почему же вы молчали.
— А был ли смысл говорить с вами. К тому же раньше деньги меня не очень интересовали. А на сей раз интересуют. Они мне нужны.
Снова вошла сестра.
— Пациент волнуется, господин профессор.
Дюран и Равик обменялись долгим взглядом. Трудно вырвать деньги у француза, подумал Равик. Труднее, чем у еврея. Еврей видит сделку, а француз
— только деньги, с которыми надо расстаться.
— Еще минутку, сестра, — сказал Дюран. — Проверьте пульс, измерьте кровяное давление, температуру.
— Все уже сделано.
— Тогда приступайте к наркозу.
Сестра ушла.
— Так и быть, — сказал Дюран, решившись. — Я дам вам тысячу.
— Две тысячи, — поправил Равик.
Дюран в нерешительности теребил свою седую эспаньолку.
— Послушайте, Равик, — сказал он наконец проникновенным тоном. — Как эмигрант, которому запрещено практиковать…
— Я не вправе оперировать и у вас, — спокойно договорил Равик. Теперь он ждал традиционного заявления о том, что должен быть благодарным стране, приютившей его.
Однако Дюран воздержался от этого. Он видел, что время уходит, а он ничего не может добиться.
— Две тысячи… — произнес он с такой горечью, словно с этими словами из его рта вылетели две тысячефранковые кредитки. — Придется выложить из собственного кармана. А я то думал, вы не забыли, что я для вас сделал.
Дюран ждал ответа. Удивительно, до чего кровопийцы любят морализировать, подумал Равик, Этот старый мошенник с ленточкой Почетного Легиона упрекает меня в шантаже, тогда как должен бы сам сгореть со стыда. И он еще считает, что прав.
— Итак, две тысячи, — выговорил наконец Дюран. — Две тысячи, — повторил он, словно это означало: «Всему конец! Прощайте, нежные куропатки, зеленая спаржа, добрый старый „Сэнт Эмилион“! Прощай, родина и Бог на небесах! » — Ну, а теперь то мы можем начать.. .

У пациента было круглое жирное брюшко и тоненькие руки и ноги. Равик случайно узнал, кого ему предстоит оперировать. То был некий Леваль, ведавший делами эмигрантов. Вебер рассказал об этом Равику как занятный анекдот. В «Энтернасьонале» имя Леваля было известно каждому беженцу.
Равик быстро сделал первый надрез. Кожа раскрылась, как страница книги. Он зафиксировал ее зажимами и стал рассматривать вылезший наружу желтоватый жир.
— В виде бесплатного приложения облегчим его на несколько фунтов. Потом он их, конечно, снова нажрет, — сказал он Дюрану.
Дюран ничего не ответил. Равик стал удалять жировой слой, чтобы подойти к мышцам. Вот он, повелитель беженцев, подумал он. Этот человек держит сотни человеческих судеб в своей тощей руке, теперь такой безжизненной и мертвенно бледной… Это он распорядился выслать из Франции старого профессора Майера. У Майера не хватило сил на новое хождение по мукам, и за день до высылки он тихо повесился в шкафу в своем номере. Больше нигде не нашлось крюка. Он так отощал от недоедания, что крюк для одежды выдержал. Наутро горничная обнаружила в шкафу немного тряпья и в нем то, что осталось от Майера. Будь у этого жирного брюха хоть капля сострадания, профессор и сейчас был бы жив.
— Зажим, — сказал Равик. — Тампон.
Он продолжал оперировать. Ювелирная точность хирургического ножа. Профессиональное ощущение четкого разреза. Брюшная полость. Белые кольчатые черви внутренностей. Вот он лежит со вскрытым животом и со своими моральными принципами. О, разумеется, он по человечески жалел Майера, но, помимо сострадания, у него было и так называемое чувство национального долга. Всегда найдется ширма, за которую можно спрятаться; у каждого начальника есть свой начальник; предписания, указания, распоряжения, приказы и, наконец, многоголовая гидра Мораль — Необходимость — Суровая действительность — Ответственность, или как ее там еще называют… Всегда найдется ширма, за которую можно спрятаться, чтобы обойти самые простые законы человечности.
Вот он, желчный пузырь, больной, полу сгнивший. Таким его сделали сотни порций филе Россини, потрохов а ля Кан, вальдшнепов под жирными соусами, сотни литров доброго бордо вкупе с дурным настроением. У старика Майера не было подобных забот. А что, если сделать разрез плохо, сделать его шире и глубже, чем следует.. . Появится ли через неделю новый, более душевный чиновник в пропахшем старыми папками и молью кабинете, где дрожащие от страха эмигранты ждут решения своей судьбы. Возможно, новый чиновник будет лучше, а может, и хуже. Этот жирный шестидесятилетний человек, который лежит без сознания на операционном столе под слепящим светом ламп, несомненно, считает себя гуманистом. Вероятно, Леваль ласковый отец, заботливый супруг… Но стоит ему переступить порог служебного кабинета — и он становится тираном, сыплющим фразами вроде: «Не можем же мы, на самом деле…» или «К чему мы придем, если…». Разве погибла бы Франция, если бы Майер продолжал ежедневно съедать свой скудный обед… если бы вдове Розенталь разрешили по прежнему занимать каморку для прислуги в «Энтернасьонале» и ожидать своего замученного в застенках гестапо сына… если бы владелец белье— вого магазина Штальман, больной туберкулезом, не отсидел шесть месяцев в тюрьме за нелегальный переход границы и не умер накануне новой высылки.. .
Но нет. Разрез был сделан хорошо. Не шире и не глубже, чем положено. Кетгут. Лигатура. Желчный пузырь. Равик показал его Дюрану. В ярком свете пузырь лоснился жиром. Он бросил его в ведро. Дальше. Почему во Франции шьют реверденом. Снять зажим! Тепленькое брюшко важного чиновника с годовым окладом в тридцать — сорок тысяч франков. Откуда у него десять тысяч на операцию. Где он достает остальное. Когда то это брюшко играло в камушки. Шов ложится хорошо. Очень аккуратно… Две тысячи франков все еще написаны на лице Дюрана, хотя оно наполовину спрятано под маской. Эти деньги — в его глазах. В каждом зрачке — по тысяче. Любовь портит характер. Разве стал бы я иначе шантажировать этого рантье и подрывать его веру в божественность установленного миропорядка и законов эксплуатации. Завтра он с елейным видом подсядет к постели брюшка и услышит слова благодарности за свою работу… Осторожно, еще один зажим!. . Брюшко — это неделя жизни с Жоан в Антибе. Неделя света среди пепельного смерча эпохи. Кусочек голубого неба перед грозой… А теперь подкожный слой. Первосортный шов — все таки две тысячи франков. Зашить бы ему и ножницы — на память о Майере. Белый свет ламп — как они шипят! Почему так путаются мысли. Вероятно, газеты. Радио. Бесконечная болтовня лжецов и трусов. Лавина дезориентирующих слов. Сбитые с толку мозги. Приемлют любое демагогическое дерьмо. Разучились жевать черствый хлеб познания. Беззубые мозги. Слабоумие. Так, и это готово. Осталось зашить кожу. Через неделю другую он опять сможет высылать из Франции трясущихся от страха беженцев. А вдруг без желчного пузыря он станет добрее. Если только не умрет. Впрочем, такие умирают в восемьдесят лет, осыпанные почестями, про— никнутые чувством глубокого уважения к себе, окруженные гордыми внуками… Готово. Убрать его!
Равик снял перчатки и маску. Высокопоставленный чиновник выскользнул на бесшумных колесах из операционной. Равик поглядел ему вслед. Знал бы ты, Леваль, подумал он, что твой сверхлегальный желчный пузырь позволит мне, нелегальному беженцу, провести несколько в высшей степени нелегальных дней на Ривьере!
Он начал мыть руки. Рядом стоял Дюран. Он тоже неторопливо и методично мыл руки, руки старика с высоким кровяным давлением. Он тщательно тер пальцы и в такт медленно двигал челюстью, словно размалывал зерно. Когда прекращалось растирание, прекращалось и жевание. Стоило ему снова начать тереть — и жевание возобновлялось. На сей раз он мыл руки особенно медленно и долго. Видимо, хочет хоть на несколько минут оттянуть расставание с двумя тысячами франков, подумал Равик.
— Чего вы ждете. — спросил Дюран немного погодя.
— Чека.
— Я пришлю вам деньги, когда пациент мне заплатит. Это будет через несколько недель после его выписки из клиники.
Дюран взял полотенце и вытерся. Затем налил на ладонь одеколон «д'Орсэ» и растер руки.
— Надеюсь, настолько то вы мне доверяете… Не так ли. — спросил он.
Жулик, подумал Равик. Хочет еще немного унизить меня.
— Вы же сказали, что пациент — ваш друг и оплатит только ваши издержки.
— Да… — неопределенно ответил Дюран.
— Что ж… Издержки будут невелики. Материал и оплата сестрам. Клиника принадлежит вам. Посчитайте сто франков за все. Можете их удержать. Отдадите потом.
— Доктор Равик, — заявил Дюран и выпрямился. — Издержки, к сожалению, оказались зна— чительно выше, чем я предполагал. Ваши две тысячи франков — это тоже издержки. Я должен посчитать их пациенту. — Он понюхал свои надушенные руки. — Так что…
Дюран улыбнулся. Желтые зубы резко контрастировали с белоснежной бородкой. Словно кто то помочился в снег, подумал Равик. И все таки он мне заплатит.
Вебер одолжит мне в счет гонорара. Но этот старый козел не дождется, чтобы я его снова просил. Этого удовольствия я ему не доставлю.
— Хорошо, — сказал он. — Если вам так трудно, пришлете мне деньги после.
— Вовсе не трудно. Хотя ваше требование было для меня совершенно неожиданным. И, кроме того, во всем должен быть порядок.
— Хорошо, сделаем так ради порядка, но это не меняет дела.
— Нет, меняет.
— Результат остается тот же, — сказал Равик. — А теперь извините меня. Хочется выпить водки. Прощайте.
— Прощайте, — оторопело ответил Дюран.

— Почему бы вам не поехать со мной, Равик. — улыбаясь спросила Кэт.
Стройная и высокая, она стояла перед ним, заложив руки в карманы пальто. Вся ее фигура дышала спокойствием и уверенностью.
— В Фьезоле, наверно, уже расцвели форситии. Стена садовой ограды вся в желтом пламени. Камин, книги, покой.
На улице прогрохотал грузовик. В маленькой приемной клиники задребезжали стекла в рамках — на стенах висели фотографии Шартрского собора.
— По ночам тишина… Все далеко далеко… — сказала Кэт. — Разве плохо.
— Очень даже хорошо, но, боюсь, это не по мне.
— Почему.
— Покой хорош, когда ты сам спокоен. Только тогда.
— Разве я спокойна.
— По крайней мере, вы знаете, чего хотите. А это почти одно и то же.
— А вы разве не знаете, чего хотите.
— Я вообще ничего не хочу.
Кэт не спеша застегивала пальто.
— Так что же это у меня, Равик. Счастье или отчаяние.
Он нетерпеливо улыбнулся.
— Вероятно, и то и другое. Так бывает часто. Об этом не следует слишком много размышлять.
— Что же тогда следует.
— Радоваться.
Она с недоумением посмотрела на него.
— А можно радоваться одной.
— Нет. Для этого всегда нужен еще кто то. Он помолчал. К чему я все это говорю. — подумал он. Вялая предотъездная болтовня. Обычная неловкость перед расставанием. Постные проповеди.
— Я говорю не о том маленьком счастье, о котором вы как то упоминали, — сказал он. — Такое расцветает везде, как фиалки вокруг сгоревшего дома. Дело в другом: кто ничего не ждет, никогда не будет разочарован. Вот хорошее правило жизни. Тогда все, что придет потом, покажется вам приятной неожиданностью.
— Это неверно, — возразила Кэт. — Так кажется, лишь когда ты болен. А встанешь, начнешь ходить — и думаешь совсем по другому. Хочется большего.
Ее лицо было освещено косым лучом света, падавшим из окна. Глаза оставались в тени, и только рот одиноким цветком расцветал на фоне бледных щек.
— Есть у вас врач во Флоренции. — спросил Равик.
— Нет. А разве мне нужен врач.
— Может понадобиться. Мало ли что бывает. Я буду чувствовать себя спокойнее, зная, что у вас есть врач.
— Я ведь совсем поправилась. А если что случится — вернусь в Париж.
— Конечно. Это всего лишь предосторожность. Во Флоренции есть хороший врач — профессор Фиола. Запомните. Фиола.
— Забуду. Да это и не важно, Равик.
— Я ему напишу. Он позаботится о вас.
— Но зачем же. Я совсем здорова.
— Профессиональная осторожность, Кэт. Только и всего. Я напишу ему, он вам позвонит.
— Как хотите. — Она взяла сумку. — Прощайте, Равик. Я ухожу. Может быть, из Флоренции поеду прямо в Канн, а оттуда — в Нью Йорк на «Конте ди Савойя». Если вам случится попасть в Америку, разыщите там сельский дом и в нем женщину с мужем, детьми, лошадьми и собаками. Кэт Хэгстрем, которую вы знали, я оставлю здесь. Ее могилка в «Шехерезаде». Будете там — помяните меня, выпейте рюмочку…
— Хорошо. Водки.
— Да, водки.
Она с нерешительным видом стояла в полутемной комнате. Свет падал теперь на одну из фотографий Шартрского собора. Главный алтарь и распятие.
— Странно, — сказала она. — Мне бы радоваться… А я не радуюсь…
— Так бывает всегда при расставании, Кэт. Даже когда расстаешься с отчаянием.
Она стояла перед ним, полная трепетной жизни, решившаяся на что то и чуть печальная.
— Самое правильное при расставании — уйти, — сказал Равик. — Пойдемте, я провожу вас.
— Пойдемте.
Воздух на улице был теплым и влажным. Небо раскаленным железом нависло над крышами.
— Сейчас я вам найду такси, Кэт.
— Не надо. Мне хочется пройтись до угла. Там и сяду. Я будто впервые в жизни вышла на улицу.
— Ну и как.
— Воздух меня пьянит, как вино.
— Не взять ли все же такси.
— Нет. Я пройдусь пешком. — Она посмотрела на мокрую улицу и рассмеялась. — В каком то уголке сознания все еще живет страх. Так и должно быть.
— Да, так и должно быть.
— Прощайте, Равик.
— Прощайте, Кэт.
Она постояла еще секунду, словно хотела что то сказать. Потом, стройная и гибкая, осторожно спустилась по ступенькам и пошла по улице навстречу фиолетовому вечеру и своей гибели. Она не оглянулась.

Равик вернулся в клинику. Проходя мимо комнаты, где раньше лежала Кэт, он услышал музыку. Удивившись, он остановился. Он знал, что нового пациента там еще не было.
Равик осторожно приоткрыл дверь и увидел сестру, стоявшую на коленях перед радиолой. Она вздрогнула и вскочила на ноги. Радиола играла старую пластинку «Le dernier valse". Последний вальс французское слово.
Девушка оправила платье.
— Эту радиолу мне подарила мисс Хэгстрем, — сказала она. — Американская. Здесь такой не купишь. Хоть весь Париж обыщи. Единственная на весь город. Проигрывает пять пластинок подряд. Меняет их автоматически. — Она сияла от гордости. — Стоит самое меньшее три тысячи франков. А пластинок сколько! Пятьдесят шесть штук. В ней и приемник есть. Вот счастье то привалило!
Счастье, подумал Равик. Опять счастье. Здесь оно в виде радиолы. Он стоял и слушал. Точно голубь, вспорхнула над оркестром скрипка, жалобная и сентиментальная. Слезливая дешевка, порой хватающая за душу сильнее, чем все ноктюрны Шопена. Равик огляделся. Постельное белье снято с кровати, матрас поставлен дыбом, простыни брошены на пол у двери. Вечер с иронической усмешкой заглядывает в распахнутые окна. Едва слышный запах духов и заключительные аккорды салонного вальса — вот все, что осталось от Кэт Хэгстрем.
— Сразу всего не унести, — озабоченно сказала сестра. — Слишком тяжело. Сперва захвачу радиолу, а потом пластинки. Чудесная штука. С ней впору открыть собственное кафе.
— Неплохая мысль, — сказал Равик. — Будьте осторожны, не разбейте пластинки.

Пятнадцать.

Равик проснулся не сразу. Некоторое время он еще пребывал в каких то странных сумерках, сотканных из сна и действительности… Сон, бледный и обрывочный, еще не исчез… И вместе с тем Равик сознавал, что все это только сон. Он был в Шварцвальде, на маленькой железнодорожной станции, неподалеку от границы. Где то совсем рядом шумел водопад, с гор веяло терпким ароматом ели. Было лето, в долине пахло смолой и травами. На рельсах играл красноватый отсвет заката, словно по ним промчался поезд и оставил за собой кровавый след. Что я здесь делаю. — подумал Равик. Что я делаю здесь, в Германии. Ведь я во Франции. В Париже… Мягкая, радужно переливчатая волна подхватила его и снова погрузила в сон. Париж.. . Париж расплылся, подернулся туманной дымкой, затонул… Он был не во Франции. Он был в Германии. Зачем он вернулся сюда.
…Равик шел вдоль платформы маленькой станции. У газетного киоска стоял железнодорожник — человек средних лет, с полным лицом и очень светлыми бровями. Он читал «Фелькишер беобахтер».
— Когда придет поезд. — спросил Равик. Железнодорожник медленно поднял глаза.
— А вам куда.
Равика вдруг обдало жаркой волной страха. Где он очутился. Что это за городок. Как называется станция. Не сказать ли, что он едет во Фрейбург. Что за черт, куда его занесло. Он оглядел перрон. Ни указателя, ни названия. Он улыбнулся.
— Я в отпуске, — сказал он.
— Куда же вы едете. — спросил железнодорожник.
— Так, никуда, просто разъезжаю. Сошел наугад. Поглядел в окно вагона — понравилось. А теперь уже не нравится. Терпеть не могу водопадов. Хочу ехать дальше.
— Но куда. Должны же вы знать, куда вы едете.
— Послезавтра мне надо быть во Фрейбурге. А пока что могу не торопиться. Разъезжаю просто так, без всякой цели, для собственного удовольствия.
— Эта линия не на Фрейбург, — сказал железнодорожник и подозрительно посмотрел на него.
Что за чушь я несу. — подумал Равик. Зачем ввязался в разговор, вместо того чтобы сидеть и просто ждать. Как я сюда попал.
— Знаю, — сказал он. — Но у меня еще есть время. Можно тут где нибудь найти вишневку. Настоящую шварцвальдскую вишневку.
— Вон там, в буфете, — сказал железнодорожник, пристально разглядывая его.
Равик медленно пошел по асфальтированной платформе. Его шаги гулко отдавались под станционным навесом. В зале ожидания сидели двое мужчин. Он чувствовал на себе их взгляд. Под навес залетели две ласточки. Он сделал вид, что любуется ими, но искоса поглядывал на железнодорожника.
Тот сложил газету и двинулся следом за ним. Равик заглянул в буфет. Здесь никого не было. Пахло пивом. Равик вышел из буфета. Железнодорожник стоял на платформе. Заметив Равика, он вошел в зал ожидания. Равик ускорил шаг. Он понял, что навлек на себя подозрение. Дойдя до угла станционного здания, он оглянулся. На платформе не было ни души. Он быстро проскользнул между багажным отделением и окошком кассы, пригнувшись прошел вдоль багажной стойки, на которой стояло несколько молочных бидонов, а затем прошмыгнул под окном, откуда слышался стук телеграфного аппарата. Оказавшись с другой стороны здания, он осторожно осмотрелся, затем быстро пересек пути и побежал по цветущему лугу к ельнику, сбивая ногами головки одуванчиков. Добежав до опушки, он оглянулся и увидел на платформе железнодорожника и двух мужчин. Железнодорожник указал на него, и мужчины бросились в погоню. Равик отскочил назад и стал продираться сквозь ельник. Он снова пустился бежать, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Когда все было тихо, замирал на месте и напряженно выжидал. Когда же треск раздавался снова, двигался дальше, теперь уже ползком, стараясь делать это как можно тише. Прислушиваясь, он задерживал дыхание и сжимал кулаки. Ему страстно, до судороги в ногах, хотелось вскочить и бежать, бежать изо всех сил, без оглядки. Но тогда бы он выдал себя. Двигаться можно было только одновременно с преследователями. Он лежал в чащобе среди голубых цветов перелеска. Hepatica triloba, подумал он. Hepatica triloba, перелеска трехлопастная. Лесу, казалось, не было конца. Теперь треск слышался отовсюду. Он почувствовал, как из всех пор у него струится пот, словно из тела хлынул дождь. И вдруг колени его подогнулись, будто размягчились суставы, — он попытался встать, но земля ушла из под ног. Что это — трясина. Он потрогал почву, она была тверда. Просто ноги стали ватными. Преследователи приближались. Он уже слышал их. Они двигались прямо на него. Он вскочил, но колени снова подкосились. Он ожесточенно щипал себя за ноги и, напрягая все силы, полз вперед. Треск все ближе… Сквозь ветви вдруг засияло голубое небо — впереди открылась прогалина. Он знал, что погибнет, если не успеет быстро перебе— жать ее. Он щипал и щипал себя за ноги. Он оглянулся и увидел злобное, ухмыляющееся лицо, лицо Хааке… Равик тонул, его засасывало все глубже; беззащитный, беспомощный, задыхаясь, он раздирал руками погружавшуюся в трясину грудь, он стонал…

Он стонал. Где он находится. Равик ощутил на шее свои руки. Они были мокрыми. Шея была мокрой. Грудь была мокрой. Лицо было мокрым. Он открыл глаза, все еще не понимая, где он, — в трясине среди еловой чащобы или где то еще. О Париже он пока не думал. Белая луна, распятая на кресте, над неведомым миром. За темным крестом повис бледный свет, словно нимб замученного святого. Белый мертвый свет беззвучно кричал в блеклом чугунном небе. Полная луна за деревянной крестовиной окна парижского отеля «Энтернасьональ». Равик привстал. Что с ним произошло. Железнодорожный состав, полный крови, истекающий кровью, мчащийся сквозь летний вечер по окровавленным рельсам… сотни раз повторявшийся сон:
он вновь в Германии, гонимый, преследуемый, затравленный палачами кровавого режима, узаконившего убийство… Сколько раз он видел этот сон! Равик неподвижно глядел на луну, обесцвечивающую своим отраженным светом все краски мира. Сны, полные ужаса фашистских застенков, застывших лиц замученных друзей, бесслезного, окаменевшего горя тех, кто остался в живых,
— сны, полные муки расставания и такого одиночества, о котором не расскажешь никакими словами… Днем еще удавалось воздвигнуть какой то барьер, вал, за которым не видно было прошлого. Тягостными, долгими годами возводился этот вал, желания удушались цинизмом, воспоминания безжалостно растаптывались и хоронились, люди срывали с себя все, вплоть до имени; чувства твердели, как цемент. Но едва забудешься, и бледный лик прошлого опять встает перед тобой, сладостный, призрач— ный, зовущий, и ты топишь его в алкоголе, напиваясь до бесчувствия. Так бывало днем… Но по ночам ты беззащитен — ослабевают тормоза внутренней дисциплины, и тебя начинает засасывать; из за горизонта сознания все поднимается сызнова, встает из могил; замороженная судорога оттаивает, приползают тени, дымится кровь, вскрываются раны, и над всеми бастионами и баррикадами проносится черный шторм! Забыть! Это легко, пока светит прожектор воли, но когда луч его гаснет и становится слышна возня червей, когда утраченное прошлое, подобно затонувшей Винете. Винета — сказочный город, якобы опустившийся на дно Балтийского моря, поднимается из волн и оживает вновь, — тогда все принимает другой оборот. Тогда остается одно, напиваться до тяжелого, свинцового дурмана, оглушать себя… Превращать ночи в дни и дни в ночи… Днем снились иные сны, без этой потерянности и отрешенности от всего. По ночам он старался не спать. Сколько раз он возвращался в отель, когда рассвет уже вползал в город! Или ждал в «катакомбе» и пил со всяким, кто готов был с ним пить. Потом из «Шехерезады» приходил Морозов, и они пили вместе под чахлой пальмой в зале без окон, где только по стрелкам часов можно определить, настало ли уже утро. Так пьянствуют в подводной лодке… Конечно, со стороны очень легко укоризненно покачивать головой и призывать к благоразумию. Будь оно трижды проклято, это благоразумие! Все не так просто! Жизнь есть жизнь, она не стоит ничего и стоит бесконечно много. От нее можно отказаться — это нехитро. Но разве одновременно не отказываешься и от мести, от всего, что ежедневно, ежечасно высмеивается, оплевывается, над чем глумятся, что зовется верой в человечность и в человечество. Эта вера живет вопреки всему. Хоть она и пуста, твоя жизнь, но ее не выбросишь, как стреляную гильзу! Она еще сгодится для борьбы, когда настанет час, она еще понадобится. Не ради себя самого, и даже не во имя мести — как бы слепо ты ни жаждал ее, — не из эгоизма и даже не из альтруизма — так или иначе, но все равно надо вытаскивать этот мир из крови и грязи, и пусть ты вытащишь его хоть на вершок — все равно важно, что ты непрестанно боролся, просто боролся. И пока ты дышишь, не упускай случая возобновить борьбу. Но ожидание разъедает душу. Быть может, оно вообще безнадежно. К тому же в глубине души живет страх, что, когда пробьет час, ты окажешься разбитым, подточенным, истомленным этим нескончаемым ожиданием, слишком выдохшимся, и не сможешь встать в строй и зашагать в одной шеренге с другими! Не потому ли ты пытался вытоптать в своей памяти все, что гложет нервы, безжалостно вытравить все это сарказмом, иронией и даже какой то особой сентиментальностью, бежать, укрыться в другом человеке, в чужом «я». И все же снова и снова тобой овладевает бессилие, отдавая тебя на милость сна и призраков прошлого.
Луна сползла под крестовину оконной рамы. Она уже не походила на нимб святого. То был жирный, непристойный соглядатай, похотливо заглядывающий в чужие окна и постели. Равик совсем уже проснулся. На этот раз сон был еще не так страшен. Он видел другие, пострашней. Но ведь ему давно уже ничего не снилось. Давно. Он попробовал вспомнить… да, пожалуй, с того времени, как он перестал спать один.
Он пошарил рукой около кровати. Бутылки не было. С некоторых пор она стояла не у кровати, а на столике в углу комнаты. Равик поколебался с минуту. Можно было не пить. Он это знал. Но можно было и выпить. Равик встал, босиком подошел к столику, нашел рюмку, откупорил бутылку и выпил. То был остаток старого кальвадоса. Он поднес рюмку к окну. В лунном свете она мерцала, как опал. Водка не должна стоять на свету, подумал он, будь то солнце или луна. Раненые солдаты, в полнолуние пролежавшие всю ночь в поле, ослабевали больше, чем в темные ночи. Равик по— качал головой, допил рюмку и налил другую. Взглянув на Жоан, он увидел, что она широко открытыми глазами смотрит на него. Равик замер. Видит ли она его.
— Равик, — позвала Жоан.
— Да…
Она вздрогнула, словно только сейчас проснулась.
— Равик, — сказала она изменившимся голосом, — что ты там делаешь.
— Захотелось немного выпить.
— Что с тобой.. . — Жоан приподнялась. — В чем дело. — растерянно спросила она. — Случилось что нибудь.
— Ничего.
Она откинула волосы со лба.
— Господи, я так испугалась!
— Прости, мне казалось, ты крепко спишь.
— Я вдруг увидела, что ты стоить там… в углу… совсем другой…
— Извини, Жоан. Я не думал, что разбужу тебя.
— Я почувствовала, что тебя нет рядом. Стало холодно. Словно ветер подул. Я вся похолодела от страха. И вдруг вижу — ты в углу. Что нибудь случилось.
— Нет, ничего, ровным счетом ничего, Жоан. Я проснулся, и мне захотелось выпить.
— Дай и мне глоток.
Равик наполнил рюмку и подошел к кровати.
— Ты сейчас совсем как ребенок, — сказал он.
Жоан обеими руками взяла рюмку и поднесла к губам. Она пила медленно, глядя на него поверх рюмки.
— Отчего ты проснулся.
— Не знаю. Вероятно, свет луны.
— Ненавижу луну.
— В Антибе ты не будешь ее ненавидеть.
Она поставила рюмку на стол.
— Мы в самом деле едем.
— Да, едем.
— Подальше от этого тумана и дождя.
— Да… подальше от этого проклятого тумана и дождя.
— Налей мне еще.
— Ты не хочешь спать.
— Нет. Жалко тратить время на сон. Ведь пока ты спишь, жизнь уходит. Дай мне рюмку. Это тот самый отличный кальвадос. Мы хотели взять его с собой.
— Ничего не надо брать с собой.
Она взглянула на него.
— Никогда.
— Никогда.
Равик подошел к окну и задернул портьеры. Они сходились лишь наполовину. Свет луны падал в широкую щель, как в колодец, разделяя комнату на две части, полные смутного мрака.
— Почему ты не ложишься. — спросила Жоан. Равик стоял у дивана, отделенный от Жоан стеной лунного света. Он с трудом различал ее. Чуть поблескивающие волосы были откинуты назад. Она сидела в кровати нагая. Между ним и ею, как между двумя темными берегами, струился, оставаясь неподвижным, и словно переливался в самом себе холодный свет; он лился в прямоугольник комнаты, полной теплого запаха сна, пройдя бесконечный путь сквозь черный безвоздушный эфир — преломленный свет солнца, отраженный далекой мертвой планетой, магически превращенный в свинцовый холодный поток; свет струился — и все же стоял на месте и никак не мог заполнить комнату.
— Почему ты не идешь ко мне. — спросила Жоан.
Равик прошел через комнату, сквозь мрак, свет и снова мрак, всего несколько шагов, но ему показалось, что он преодолел огромное расстояние.
— Ты взял бутылку.
— Да.
— Хочешь выпить. Который час.
Равик посмотрел на светящийся циферблат часов.
— Около пяти.
— Пять. А могло быть и три. Или семь. Ночью время стоит. Идут только часы.
— Да. И несмотря на это, все происходит ночью. Или именно поэтому.
— Что все.
— Все, что становится видимым днем.
— Не пугай меня. Ты хочешь сказать — все происходит без ведома людей, когда они спят.
— Именно так.
Жоан взяла у него рюмку и выпила. Она была очень хороша, и он знал, что любит ее. Она не —была прекрасна, как статуя или картина; она была прекрасна, как луг, овеваемый ветром. В ней билась жизнь, та самая жизнь, которая, случайно столкнув две клетки в лоне матери, создала ее именно такой. Все та же непостижимая тайна: в крохотном семени заключено все дерево, еще неподвижное, микроскопическое, но оно есть, оно заранее предопределено: здесь и крона, и плоды, и ливень цветов апрельского утра; из одной ночи любви возникло лицо, плечи, глаза — именно эти глаза и эти плечи, они уже существовали, затерявшись где то на земле, среди миллионов людей, а потом, в ноябрьскую ночь, в Париже, на мосту Альма, вдруг подошли к тебе…
— Почему ночью.. . — спросила Жоан.
— Потому что… — сказал Равик. — Прижмись ко мне теснее, любимая, вновь возвращенная из бездны сна, вернувшаяся с лунных лугов… потому что ночь и сон — предатели. Помнишь, как мы заснули сегодня ночью друг возле друга — мы были так близки, как только могут быть близки люди… Мы слились воедино лицом, телом, мыслями, дыханьем… И вдруг нас разлучил сон. Он медленно просачивался, серый, бесцветный, — сначала пятно, потом еще и еще… Как проказа, он оседал на наших мыслях, проникал в кровь из мрака бессознательного, капля за каплей в нас вливалась слепота, и вдруг каждый остался один, и в полном одиночестве мы поплыли куда то по темным каналам, отданные во власть неведомых сил и безликой угрозы. Проснувшись, я увидел тебя. Ты спала. Ты все еще была далеко далеко. Ты совсем ускользнула от меня. Ты ничего больше обо мне не знала. Ты оказалась там, куда я не мог последовать за тобой. — Он поцеловал ее руку. — Разве может быть любовь совершенной, если каждую ночь, едва уснув, я теряю тебя.
— Я лежала, прижавшись к тебе. Рядом с тобой. В твоих объятиях.
— Ты была в какой то неведомой стране — рядом со мной, но дальше, чем если бы очутилась на Сириусе… Когда тебя нет днем, это не страшно. Днем мне все понятно. Но кому дано понять ночь.. .
— Я была с тобой.
— Нет, тебя не было со мной. Ты только лежала рядом. Откуда человеку знать, каким он вернется из загадочной страны, где сознание бесконтрольно. Вернется другим и сам того не заметит.
— И ты тоже.
— Да, и я тоже, — сказал Равик. — А теперь отдай рюмку. Я несу тут всякую чепуху, а ты пьешь. Она протянула ему рюмку.
— Хорошо, что ты проснулся, Равик. Спасибо луне. Без нее мы продолжали бы спать и ничего друг о друге не знали. Или в ком нибудь из нас угнездился бы зародыш разлуки — ведь мы были совсем беззащитны. Он рос бы и рос, медленно и незаметно, пока наконец не прорвался бы наружу…
Она тихо рассмеялась. Равик посмотрел на нее.
— Ты сама не особенно веришь в то, что сказала, не так ли.
— Не особенно. А ты.
— И я не верю. Но что то тут есть. Потому мы и не принимаем это всерьез. Вот в чем величие человека.
Она снова рассмеялась.
— Что же тут страшного. Я доверяю телу. Оно лучше знает, чего хочет, — лучше головы, в которую бог знает что взбредет.
Равик допил рюмку.
— Согласен, — сказал он. — И это верно.
— А что, если нам сегодня больше не спать.
Равик подержал бутылку в серебряном потоке лунного света. Она была больше чем наполовину пуста.
— Почти ничего не осталось, — сказал он. — Но попробовать можно.
Он поставил бутылку на столик у кровати. Потом повернулся и посмотрел на Жоан.
— Ты хороша, как все мечты мужчины, как все его мечты и еще одна, о которой он и не подозревал.
— Ладно, — сказала она. — Давай теперь просыпаться каждую ночь, Равик. Ночью ты иной, чем днем.
— Лучше.
— Иной. Ночью ты неожиданный. Всегда откуда нибудь приходишь, и неизвестно откуда.
— А днем.
— Днем ты не всегда такой. Только иногда.
— Недурное признание! Несколько недель назад ты бы так не сказала.
— Да, но ведь тогда я совсем не знала тебя. Он взглянул на нее. На ее лице не было и тени неискренности. Жоан сказала то, что думала, ей это казалось вполне естественным. Она совсем не хотела обидеть его или удивить чем то необычным.
— Тогда плохи наши дела, — проговорил он.
— Почему.
— Через несколько недель ты узнаешь меня еще лучше и я стану для тебя еще менее неожиданным.
— Так же, как и я для тебя.
— С тобой совсем другое дело.
— Почему.
— На твоей стороне пятьдесят тысяч лет биологического развития человека. Женщина от любви умнеет, а мужчина теряет голову.
— Ты любишь меня.
— Да.
— Ты слишком редко говоришь об этом.
Она потянулась. Словно сытая кошка, подумал Равик. Сытая кошка, уверенная, что жертве не уйти от нее.
— Иной раз мне хочется вышвырнуть тебя в окно, — сказал он.
— Почему же ты этого не делаешь.
Вместо ответа он только взглянул на нее.
— А ты смог бы. — спросила она.
Он опять промолчал. Жоан откинулась на подушку.
— Уничтожить человека, потому что любишь его. Убить, потому что слишком любишь.
Равик потянулся за бутылкой.
— О Боже, — сказал он. — Чем я это заслужил. Проснуться ночью и выслушивать такое…
— Разве это не верно.
— Верно. Для третьесортных поэтов и женщин, которым это не грозит.
— И для тех, кто убивает.
— Пожалуй.
— Так ты смог бы.
— Жоан, — сказал Равик. — Перестань болтать. Эта игра не по мне. Я уже убил слишком много людей. Как любитель и как профессионал. Как солдат и как врач. Это внушает человеку презрение, безразличие и уважение к жизни. Убийствами многого не добьешься. Кто часто убивал, не станет убивать из за любви. Иначе смерть становится чем то смешным и незначительным. Но смерть никогда не смешна. Она всегда значительна. Женщины тут ни при чем. Это дело мужское. — Он немного помолчал. — О чем мы только говорим! —. Сказал он и наклонился над ней. — Разве ты не мое счастье — счастье без корней. Легкое, как об— лако, и яркое, как луч прожектора! Дай поцеловать тебя! Никогда еще жизнь не была так драгоценна, как сегодня… когда она так мало стоит.

Шестнадцать.

Свет. Снова и снова свет. Белой пеной он прилетел с горизонта, где глубокая синева моря сливалась с легкой голубизной неба; он прилетал — сама бездыханность и вместе с тем глубокое дыхание; вспышка, слитая воедино с отражением… Нехитрое, первозданное счастье — быть таким светлым, так мерцать, так невесомо парить…
Как он сияет над ее головой, подумал Равик. Точно бесцветный нимб! Точно даль без перспективы. Как он обтекает ее плечи! Молоко земли Ханаанской, шелк, сотканный из лучей! В этом свете никто не наг. Кожа ловит его и отбрасывает, как утес морскую волну. Световая пена, прозрачный вихрь, тончайшее платье из светлого тумана…
— Сколько мы уже здесь живем. — спросила Жоан.
— Восемь дней.
— Они словно восемь лет, тебе не кажется.
— Нет, сказал Равик. — Словно восемь часов. Восемь часов и три тысячи лет. На том месте, где ты стоишь, три тысячи лет назад точно так же стояла молодая этрусская женщина… А из Африки точно так же дул ветер и гнал перед собой свет через море.
Жоан примостилась около него на скале.
— Когда мы вернемся в Париж.
— Это выяснится сегодня вечером в казино.
— Мы выиграли.
— Недостаточно.
— Ты играешь так, будто играл всю жизнь. Может быть, так оно и есть. Я ведь ничего о тебе не знаю. Почему крупье рассыпался перед тобой в любезностях. Словно ты военный магнат.
— Он принял меня за какого то военного магната.
— Неправда. Ты тоже узнал его.
— Из вежливости сделал вид, что узнал.
— Когда ты был здесь в последний раз.
— Не знаю. Много лет назад. Ты уже загорела! Тебе это идет.
— Значит, мне надо всегда здесь жить.
— А ты хотела бы.
— Всегда здесь жить. Нет. Но я хотела бы всегда жить так, как живу сейчас. — Она откинула волосы назад. — Тебе это, конечно, кажется очень легкомысленным, правда.
— Нет, почему же.
Она с улыбкой повернулась к нему.
— Я знаю, любимый, это легкомысленно, но, Боже мой, в нашей проклятой жизни было так мало легкомыслия! Война, голод — всего было вдоволь. А перевороты, а инфляция… Но уверенности, беззаботности, покоя и свободного времени у нас не было никогда. А теперь ты говоришь, что снова надвигается война. Нашим родителям и вправду жилось легче, чем нам с тобой, Равик.
— Да, легче.
— Господи, ведь у нас только одна жизнь, она коротка, она быстротечна… — Жоан прижала ладони к горячему камню. — Наверно, я пустая женщина, Равик. Живу в историческую эпоху, а меня это нисколько не трогает. Я хочу счастья, хочу, чтобы жизнь не была такой трудной и мучительной. Больше ничего.
— А кто этого не хочет, Жоан.
— Ты тоже хочешь.
— Конечно.
Какая синь, подумал Равик, почти бесцветная синь на горизонте, где небо погружается в воду! И эта буря света, охватившая все море, и небосклон, и эти глаза. Они никогда не были такими синими в Париже…
— Как бы мне хотелось всегда так жить. Вместе с тобой.
— Мы так и живем — во всяком случае, сейчас.
— Да, сейчас… а через несколько дней — снова Париж, ночной клуб, где вечно одно и то же, опостылевшая жизнь в грязном отеле…
— Ты преувеличиваешь. Твой отель не так уж грязен. Вот мой действительно грязноват, если не считать номера, в котором я живу.
Она уперлась руками в скалу. Ветер играл ее волосами.
— Морозов все твердит, что ты замечательный врач. Жаль, что тебе приходится жить нелегально. Как хирург ты мог бы зарабатывать кучу денег. Профессор Дюран…
— Откуда ты его знаешь.
— Он бывает в «Шехерезаде». Наш обер кельнер Рене говорит, что меньше чем за десять тысяч Дюран и пальцем не шевельнет.
— Рене, видимо, в курсе дела.
— А иной раз он делает и по две, и по три операции в день. У него шикарный дом, «паккард»…
Удивительно, подумал Равик. Она мелет страшную чушь, какую на протяжении веков до нее мололи все женщины. Но лицо ее от этого ничуть не меняется. Пожалуй, оно становится еще прекраснее. Амазонка с глазами цвета морской волны, наделенная инстинктом наседки и проповедующая банкирские идеалы. Но разве она не права. Разве красота может быть неправой. Разве вся правда мира не на ее стороне.
На пенистом гребне волны Равик увидел моторную лодку. Он не двинулся с места.
— Вон едут твои друзья, — сказал он.
— Где. — спросила Жоан, хотя давно уже заметила лодку. — И почему мои. Скорее твои. С тобой они раньше познакомились.
— На десять минут.
— Во всяком случае раньше.
Равик рассмеялся.
— Пусть будет по твоему, Жоан.
— А я к ним не пойду. Ни за что. Не пойду, и все.
— Конечно, не пойдешь.
Равик вытянулся и закрыл глаза. Солнечное тепло сразу же охватило все тело, словно его накрыли легким золотистым покрывалом. Он знал, что последует дальше.
— Мы не слишком учтивы, — сказала Жоан, немного помолчав.
— Влюбленные никогда не отличаются учтивостью.
— Ведь они приехали специально за нами. Если ты не хочешь ехать с ними, то, по крайней мере, спустись вниз и скажи, что мы остаемся.
— Хорошо. — Равик слегка приоткрыл глаза. — Сделаем проще. Пойди к ним и объясни, что мне надо работать. А сама поезжай. Так же, как вчера.
— Работать. Но это же просто смешно. Кто здесь работает. Почему бы тебе не поехать с нами. Ты им очень понравился. Вчера они были страшно огорчены, что ты остался на берегу.
— О Господи! — Теперь Равик совсем открыл глаза. — Почему все женщины любят эти идиотские разговоры. Тебе хочется покататься, у меня нет моторной лодки, жизнь коротка, нам осталось пробыть здесь несколько дней, так неужели я должен разыгрывать великодушие и заставлять тебя делать то, что ты все равно сделаешь.. . И все только для того, чтобы твоя совесть была спокойна.. .
— Меня незачем заставлять. Сама знаю, как поступить.
Она взглянула на него. Глаза ее, как всегда, были яркими и лучистыми, и лишь губы скривились в легкой гримасе, настолько неуловимой, что Равик усомнился: уж не ошибся ли он. Но он знал, что не ошибся.
Волны с шумом бились о скалы у мостков причала. Взметнулся каскад брызг, и ветер принес облачко сверкающей водяной пыли. Равик почувствовал, как по телу пробежал мгновенный озноб.
— Вот она, твоя волна, — сказала Жоан. — Из той самой сказки, которую ты мне рассказал в Париже.
— Ты запомнила ее.
— Еще бы. Но ты не утес. Ты — бетонная глыба. Жоан сошла вниз, к лодочной пристани, и все необъятное небо опустилось на ее красивые плечи. Казалось, Жоан уносит небо с собой… По своему она права. Она сядет в белую лодку, ее волосы будут развеваться на ветру, а я… Я идиот, что не поехал с ней, подумал Равик. Но подобная роль пока еще не по мне. Во мне еще сидит эта дурацкая гордость давно прошедших эпох, это донкихотство… И все таки. Что же тогда остается. Смоковницы, цветущие в лунной ночи, Сенека и Сократ, виолончельный концерт Шумана, способность предвидеть утрату…
Снизу донесся голос Жоан. Потом глухо зарокотал мотор. Равик приподнялся на локтях. Вероятно, она сидит на корме. Где то в море остров, на нем монастырь. Временами оттуда доносится петушиный крик… Как просвечивает солнце сквозь веки! Какое оно красное! Нежные луга детства, поросшие маками, нетерпеливая кровь, полная ожидания. Извечная колыбельная моря. Колокола Винеты. Сказочное счастье — лежать и ни о чем не думать… Он быстро заснул.

После обеда Равик вывел из гаража «тальбо», который Морозов взял для него напрокат в Париже. На нем он и приехал сюда с Жоан.
Машина мчалась вдоль побережья. День стоял ясный, ослепительно яркий. Равик проехал в Ниццу и Монте Карло, а затем в Вилль Франш. Он любил эту старую небольшую гавань и немного посидел за столиком перед одним из бистро на набережной. Потом побродил по парку возле казино Монте Карло и по кладбищу самоубийц, расположенному в горах, высоко над морем. Отыскав одну из могил, он долго стоял перед ней, чему то улыбаясь, затем узкими улочками старой Ниццы, через площади, украшенные монументами, проехал в новый город; потом вернулся в Канн, а из Канна направился вдоль побережья, туда, где красные скалы и где рыбацкие поселки носят библейские названия.
Равик забыл о Жоан. Забыл о самом себе… Он весь отдался яркому дню — трезвучию солнца, моря и земли, преобразившему все побережье в цветущий край, в то время как где то высоко горные тропы еще лежали под снегом. Над Францией сгустились тучи, над Европой бушевала буря, но эта узкая полоска земли, казалось, была в стороне от всего. О ней словно позабыли, здесь еще бился свой, особый пульс жизни. Если по ту сторону гор вся страна уже тонула в сером сумраке, подернулась дымкой грядущей беды, недобрых предчувствий, нависшей опасности, то здесь сверкало веселое солнце и вся накипь умирающего мира стекалась сюда, под его живительные лучи.
Мотыльки и мошкара слетелись на последний огонек и пляшут… Суетливый танец комаров, глупый, как легкая музыка баров и кафе. Крохотный мирок, отживший свое, как бабочки в октябре, чьи легкие крылышки уже прихватило морозом. Все это еще танцует, болтает, флиртует, любит, изменяет, фиглярствует, пока не налетит великий шквал и не зазвенит коса смерти…
Равик свернул в Сен Рафаэль. Маленький четырехугольник гавани кишел парусниками и моторными лодками. Кафе на набережной выставили пестрые зонты. За столиками сидели загорелые женщины. До чего все это знакомо, подумал Равик. Изменчивый, нежный лик жизни — соблазны веселья, беспечность, игра… До чего же все это знакомо, хотя давно уже ушло в прошлое. Когда то и я так жил, порхал мотыльком и думал, что в этом жизнь… Машина в крутом вираже вынеслась на шоссе и помчалась прямо в пылающий закат…

В отеле ему сообщили, что звонила Жоан и просила не ждать ее к ужину. Равик спустился в ресторан «Иден Рок». Там было почти пусто: по ве— черам вся публика отправлялась в Жюан ле Пен или в Канн. Он выбрал столик на террасе, построенной на скале и напоминавшей корабельную палубу. Внизу под ним пенился прибой. С горизонта, объятого пламенем заката, набегали волны: темно красные и зеленовато синие вдали, ближе к берегу они приобретали более светлый, золотисто красный или оранжевый оттенок. Волны все накатывались и накатывались, принимая на свои гибкие спины опускающиеся сумерки и расплескивая их разноцветной пеной на прибрежные скалы.
Равик долго сидел на террасе. Он ощущал какой то внутренний холод и глубокое одиночество. Трезво и бесстрастно размышлял он о будущем. Оттяжка возможна, он это знал — мало ли существует уловок и шахматных ходов. Но он знал также, что никогда не воспользуется ими. Все зашло слишком далеко. Уловки хороши для мелких интрижек. Здесь же оставалось лишь одно — выстоять, выстоять до конца, не поддаваясь самообману и не прибегая к уловкам.
Равик поднял на свет бокал С прозрачным легким вином Прованса. Прохладный вечер, терраса, потонувшая в грохоте морского прибоя, небо в улыбке закатного солнца, полное колокольного перезвона далеких звезд… А во мне, подумал он, горит прожектор, его холодный луч выхватывает из мрака будущего немые месяцы, скользит по ним и снова шарит во тьме, и я уже знаю все и хотя еще не чувствую боли, но твердо знаю — боль придет, и жизнь моя вновь прозрачна — как этот бокал, полный чужого вина, которое не долго останется в нем — иначе оно перестоит, превратится в уксус, уксус перебродившей страсти.
Все неминуемо оборвется. В ее жизни, такой чужой, многое еще только начинается. Разве ее удержишь. Невинно и ни с чем не считаясь, словно растение к свету, тянется она к соблазнам, к пестрому многообразию более легкой жизни. Ей хочется будущего, а я могу предложить лишь крохи жалкого настоящего. Правда, еще ничего не про— изошло. Но это не важно. Все всегда предрешено заранее, а люди не сознают этого и момент драматической развязки принимают за решающий час, хотя он уже давно беззвучно пробил.
Равик допил бокал. Теперь у вина был совсем другой вкус. Он снова наполнил бокал и выпил. Вино было опять прежним — пенистым и светлым.
Он расплатился и отправился в Канн, в казино.

Равик играл расчетливо, делая небольшие ставки. Внутренний холодок еще не прошел, и он знал, что будет выигрывать, пока этот холодок не исчезнет. Он поставил на последнюю дюжину, на квадрат двадцать семь, и еще на двадцать семь отдельно. За час он выиграл три тысячи франков, удвоил ставку на квадрат и поставил еще на четыре номера.
Он заметил, как в зал вошла Жоан. Она переоделась; видимо, вернулась в отель сразу же после его ухода. С ней были те двое мужчин, которые увезли ее на моторной лодке: бельгиец Леклерк и американец Наджент, — так они представились ему при знакомстве. Жоан была удивительно хороша. На ней было белое вечернее платье в крупных серых цветах. Он купил его накануне отъезда. Увидев платье, она, слегка вскрикнув, бросилась к Равику. «Откуда ты так хорошо разбираешься в вечерних туалетах. — спросила Жоан. — Оно гораздо лучше моего. — И, снова взглянув на подарок: — Да и дороже». Птица, подумал он. Еще сидит на моих ветвях, но уже расправила крылья для полета.
Крупье пододвинул Равику несколько фишек. Один из его четырех номеров выиграл. Он взял деньги и сохранил прежнюю ставку. Жоан направилась к столикам, где играли в баккара. Заметила ли она его. Несколько человек, не принимавших участия в игре, смотрели ей вслед. Как обычно, она шла, слегка подавшись вперед, точно преодолевая встречный ветер и словно бы не зная, куда. Идет. Повернув голову, Жоан что то сказала Надженту, и в то же мгновение Равику захотелось от— бросить фишки, оттолкнуть этот зеленый стол, вскочить, подхватить Жоан на руки, унести прочь отсюда, от этих людей, на какой нибудь далекий остров, хотя бы на тот, что виднеется там, вдали, в Антибской бухте, — спрятать ее от всех, сберечь для себя.
Он опять сделал ставку. Вышла семерка. Острова ни от чего не спасают. Тревогу сердца ничем не унять. Скорее всего теряешь то, что держишь в руках, когда оставляешь сам — потери уже не ощущаешь. Шарик медленно катился. Двенадцать. Он поставил снова.
Подняв голову, Равик встретился взглядом с Жоан. Она стояла по другую сторону стола и смотрела на него. Он кивнул ей и улыбнулся. Жоан пристально наблюдала за ним. Он показал на рулетку и пожал плечами. Девятнадцать.
Он снова сделал ставку и поднял глаза. Жоан исчезла. С трудом усидев на месте, он взял сигарету из пачки, лежавшей на столе. Лакей поднес спичку. Это был лысый человек с брюшком, одетый в ливрею.
— Да, нынче времена не те, — сказал он.
— Безусловно не те, — ответил Равик.
Лакей был ему абсолютно незнаком.
— То ли дело в двадцать девятом году…
— Совершенно верно, совсем другое дело… Равик не помнил, был ли он действительно тогда в Канне, или лакею просто захотелось поговорить. Выпала четверка, он едва не проглядел ее и попытался вновь сосредоточиться на игре. Но из этого ничего не вышло.
Какая глупость! — подумал он. Прийти в казино с несколькими франками в кармане и играть только для того, чтобы пробыть в Антибе еще хотя бы несколько дней. А зачем, собственно. Зачем он вообще приехал сюда. Проклятое малодушие — только и всего. Любовь как болезнь — она медленно и незаметно подтачивает человека, а замечаешь это лишь тогда, когда уже хочешь избавиться от нее, но тут силы тебе изменяют. Морозов прав. Дай женщине пожить несколько дней такой жизнью, какую обычно ты ей предложить не можешь, и наверняка потеряешь ее. Она попытается обрести эту жизнь вновь, но уже с кем нибудь другим, способным обеспечивать ее всегда. Скажу ей, что между нами все кончено, подумал он. В Париже я с ней расстанусь, пока не поздно.

Он раздумывал, стоит ли пересесть за другой стол и продолжать игру, но вдруг почувствовал, что больше не хочет играть. Никогда не следует мельчить то, что начал делать с размахом. Он огляделся. Жоан нигде не было видно. Он зашел в бар и выпил рюмку коньяку. Потом направился к стоянке машин — хотелось поездить часок другой.
Запустив мотор, Равик заметил приближавшуюся Жоан.
— Ты хотел уехать без меня. — спросила она.
— Я хотел покататься часок в горах и вернуться.
— Ты лжешь! Ты решил больше не возвращаться! Ты хотел оставить меня здесь с этими идиотами!
— Жоан, — возразил Равик. — Ты еще скажешь, что проводишь время с этими идиотами по моей вине.
— Да, по твоей! Я только со злости поехала с ними. Почему тебя не было в отеле, когда я вернулась.
— Ты же обещала своим идиотам поужинать с ними.
Смутившись, она не сразу нашлась что ответить.
— Я это сделала только потому, что, вернувшись, не застала тебя.
— Хорошо. Не будем больше говорить об этом. Тебе было весело.
— Нет.
Взволнованная, гневная, задыхающаяся, она стояла перед ним во мраке мягкой синей ночи; лунный свет играл в ее волосах, а вишнево красные. Губы на бледном, смелом лице казались почти черными. Стоял февраль тысяча девятьсот тридцать девятого года. В Париже придет не— отвратимое — медленно, исподволь, со всей мелкой ложью, унижениями и дрязгами; ему хотелось расстаться с ней прежде, чем все это начнется… но пока они еще здесь… осталось так немного дней.
— Куда ты намерен ехать. — спросила она.
— Никуда. Просто хотел немного покататься.
— И я с тобой.
— А как на это посмотрят твои идиоты.
— Я уже простилась с ними. Сказала, что ты меня ждешь.
— Тоже неплохо, — проговорил Равик. — Ты сообразительный ребенок. Погоди, я подниму верх.
— Не надо. Я в теплом пальто. И давай поедем помедленнее. Мимо всех этих кафе, где сидят люди, у которых только одна забота — быть счастливыми и не искать никаких доводов в свое оправдание.
Она скользнула на сиденье рядом с Равиком и поцеловала его.
— Я первый раз на Ривьере, Равик, — сказала она. — Пойми меня. Впервые мы по настоящему вместе, и ночи больше не холодные, и я счастлива.
Он вырулил из густого потока машин, миновал отель «Карлтон» и направился в сторону Жюан ле Пен.
— Впервые, — повторила она. — Да, впервые, Равик. И я заранее знаю, что ты мог бы мне сказать, и все это будет не то.
Она придвинулась ближе и положила голову ему на плечо.
— Забудь о том, что было сегодня! И никогда больше не вспоминай! Знаешь, ты чудесно водишь машину. Ты просто великолепно проехал сейчас по городу. Эти идиоты говорят то же самое. Вчера они видели тебя за рулем… С тобой жутко… У тебя нет прошлого. Я о тебе ничего не знаю. О жизни этих идиотов мне известно в сто раз больше, чем о твоей. Как ты думаешь, тут где нибудь можно найти рюмку кальвадоса. Я так переволновалась сегодня, мне хочется кальвадоса. С тобой очень трудно жить.
Машина мчалась по шоссе, как низко летящая птица.
— Не слишком быстро. — спросил Равик.
— Нет. Поезжай быстрее. Так, чтобы ветер пронизывал меня, словно листву дерева. Как свистит в ушах ночь! Любовь изрешетила меня насквозь, мне кажется, я могу заглянуть внутрь себя. Я так люблю тебя, и сердце мое разметалось, как женщина под взглядом мужчины на пшеничном поле. Мое сердце так бы и распласталось сейчас по земле, по лугу. Так бы и распласталось, так бы и полетело. Оно сошло с ума. Оно любит тебя, когда ты ведешь машину. Давай больше не вернемся в Париж. Украдем чемодан с бриллиантами, ограбим банк, уведем машину и забудем о Париже.
Равик остановился перед небольшим баром. Шум мотора смолк, и сразу же издалека донеслось мягкое, глубокое дыхание моря.
— Пойдем, — сказал он. — Здесь, конечно, найдется кальвадос. Ты много сегодня выпила.
— Слишком много. И все по твоей милости. Да и болтовня этих идиотов вдруг стала невыносимой.
— Почему же ты не пришла ко мне.
— Я пришла к тебе.
— Да, пришла, когда решила, что я ухожу от тебя. Ты что нибудь ела.
— Немного. Теперь я голодна… А ты выиграл.
— Да.
— Тогда поедем в роскошный ресторан, закажем черной икры и шампанского, будем такими, как наши родители до всех этих войн — беспечными, сентиментальными, незапуганными, непринужденными, с дурным вкусом, слезами, луной, олеандром, скрипками, любовью и морем! Мне хочется думать, что у нас дети, и парк, и дом, а у тебя — паспорт и будущее, что ради тебя я отказалась от блестящей карьеры, что через двадцать лет мы все еще любим и ревнуем друг друга, и я для тебя по прежнему красива и не могу уснуть, если ночью тебя нет дома, и…
По ее лицу катились слезы, но она улыбалась.
— Все одно к одному, любимый… И все это — признаки дурного вкуса.
— Едем, — сказал он. — Едем в горы, в «Шато Мадрид». Там хор русских цыган, там будет все, чего ты хочешь.

Был утренний час. Далеко внизу лежало спокойное серое море. Небо было безоблачным и бесцветным. На горизонте светлела узкая серебристая полоса. Было так тихо, что Равик слышал дыхание Жоан. Они ушли из ресторана последними. Цыгане, усевшись в старенький «форд», уже укатили по извилистому шоссе. Кельнеры уехали на «ситроэнах». Повар отправился за провизией в стареньком шестиместном «делаэ» выпуска тысяча девятьсот двадцать девятого года.
— Вот и день наступил, — сказал Равик. — А где то на другом конце земли еще ночь. Когда нибудь появятся самолеты, на которых можно будет догонять ее. Они полетят со скоростью вращения Земли. И если ты будешь меня любить в четыре часа утра, мы сделаем так, чтобы всегда было четыре часа; вместе со временем мы полетим вокруг Земли, и оно остановится для нас.
Жоан прижалась к нему.
— Я и сказать не могу, до чего это было бы хорошо! Так хорошо… Просто сердце разрывается. Смейся, смейся надо мной…
— Это действительно хорошо, Жоан.
Она посмотрела на него.
— Где же он, такой самолет. Пока его построят, мы состаримся, любимый. Я бы не хотела дожить до старости. А ты.
— А я бы хотел.
— Неужели.
— До самой глубокой старости.
— А зачем.
— Хочу увидеть, что станется с нашей планетой.
— Мне не хочется стариться.
— Ты и не будешь стариться. Жизнь не оставит на твоем лице никаких следов, она лишь слегка коснется его, и оно станет еще красивее. Человек становится старым лишь тогда, когда уже ничего не чувствует.
— Нет, когда уже не любит.
Равик молчал. Оставить, подумал он. Оставить тебя! И как это могло взбрести мне в голову несколько часов назад, в Канне.
Жоан положила руку ему на плечо.
— Вот и конец празднику, — сказала она. — Мы возвратимся домой и проведем ночь вместе. Как чудесно! Как чудесно жить цельной, а не ущербной жизнью. Я переполнена тобой и совершенно спокойна, во мне больше не осталось места ни для чего. Вернемся же домой, в наше взятое напрокат «домой», в белый отель, похожий на домик в саду.
Машина скользила вниз по виткам шоссе. Утренние сумерки постепенно рассеивались. Земля пахла росой. Равик выключил фары. Когда они выехали на Корниш. Дорога, идущая но берегу Средиземного моря из Ниццы в Геную
, им встретились тележки с цветами и овощами, направляющиеся в Ниццу. Затем они обогнали кавалерийский отряд. Сквозь гудение мотора слышался нестройный топот конских копыт. Неестественно звонкое цоканье подков по щебенке шоссе. Темные лица всадников в бурнусах.
Равик взглянул на Жоан. Она ответила ему улыбкой. Бледное, утомленное, еще более тонкое, чем обычно лицо. В своей нежной усталости оно казалось ему прекраснее, чем когда либо, этим волшебным сумрачно тихим утром, уже полностью поглотившим вчерашний день, но еще не обозначенным никаким определенным часом. Чудесное утро безмятежно парило над землей, не ведая времени, страхов и сомнений…
Впереди показалась и стала медленно надвигаться на них размашистая дуга
Антибской бухты. Становилось все светлей. Как бы заслоняя собою голубеющий день, в бухте маячили серые силуэты четырех военных кораблей: крейсер и три эсминца. Видимо, они пришли ночью. Низкие, угрожающие, безмолвные, стояли они на фоне отступающего перед ними неба. Равик посмотрел на Жоан. Она уснула, положив голову ему на плечо.

Семнадцать.

Равик направлялся в клинику. Прошла уже неделя, как он вернулся с побережья. Внезапно он замер на месте. Картина, открывшаяся ему, удивительно напоминала детскую игру. Воздвигаемое здание сверкало на солнце, словно его собрали из деталей игрушечного строительного набора. Оно стояло в ажурной паутине лесов, сквозь которую просвечивало голубое небо… как вдруг в одном месте леса качнулись и соскользнувшая с них балка с человеческой фигурой на ней начала медленно опрокидываться, подобно падающей спичке, на которой сидит муха. Балка падала и падала, ее падение казалось бесконечно долгим. Фигурка теперь отделилась и походила на маленькую куклу с раскинутыми руками, неловко парившую в воздухе. Весь мир будто застыл на мгновение в мертвой тишине. Все вокруг было неподвижно — ни ветерка, ни вздоха, ни звука… Лишь маленькая фигурка и массивная балка падали и падали…
Затем все внезапно зашумело, задвигалось. Только теперь Равик почувствовал, что у него перехватило дыхание. Он побежал.
Пострадавший лежал на мостовой. Минуту назад улица была почти пуста. Теперь она кишела людьми. Люди бежали со всех сторон, словно услыхали набат. Равик протиснулся сквозь толпу. Он увидел, что двое рабочих пытаются поднять пострадавшего.
— Не поднимайте! Пусть лежит! — крикнул он. Люди расступились и дали ему дорогу. Рабочие держали пострадавшего на весу.
— Опускайте тише! Осторожно! Тише!
— Вы кто. — спросил один из рабочих. — Врач.
— Да.
— Отлично.
Пострадавшего положили на мостовую. Равик опустился перед ним на колени и выслушал сердце. Затем, расстегнув взмокшую от пота рубашку, ощупал тело.
— Что с ним. — спросил рабочий, обращаясь к Равику. — Он без сознания.
Равик отрицательно покачал головой.
— Так что же. — опять спросил рабочий.
— Умер.
— Умер.
— Да.
— Как же так. — растерянно проговорил рабочий. — Ведь мы только что вместе обедали.
— Врача! — неожиданно донеслось из задних рядов толпы, обступившей их плотным кольцом.
— Что случилось. — спросил Равик.
— Врача! Скорее!
— Да что случилось.
— Женщина…
— Какая женщина.
— Ее ушибло упавшей балкой!. . Истекает кровью!
Равик стал протискиваться сквозь толпу. На куче песка около ямы с известью лежала женщина в длинном синем переднике. Ее морщинистое лицо было мертвенно бледным, остановившиеся глаза напоминали потухшие угли. Из раны в области груди, почти под самым горлом, маленьким фонтанчиком била кровь. Она била прерывистой косой струйкой вверх и вбок, и это странным образом не вязалось со всем видом женщины, лежавшей прямо и неподвижно. Черная лужица у нее под головой быстро впитывалась в песок.
Равик зажал артерию и тут же достал пакет с бинтом из узкой фельдшерской сумки, которую постоянно носил при себе.
— Подержите! —. Обратился он к людям, стоявшим около него.
Четыре руки одновременно протянулись к сумке, но она все же упала на песок и раскрылась. Он выхватил из нее ножницы, тампон и вскрыл пакет с бинтом.
Женщина по прежнему лежала молча, глядя прямо перед собой немигающими глазами. Тело ее напряглось и словно окаменело.
— Не волнуйся, мать, — сказал Равик, — все будет в порядке.
Удар пришелся в плечо и шею. Плечо было раздроблено, ключица сломана. Размозженный сустав, по видимому, не сможет больше сгибаться.
— Так. С левой рукой мы покончили, — сказал Равик и стал осторожно ощупывать затылок. Кожа была в ссадинах. Продолжая обследование, он осмотрел ногу и обнаружил вывих ступни. Серые чулки, много раз штопанные, но без единой дырочки; черная подвязка ниже колена — сколько раз он видел все это. Черные латаные туфли, шнурки, завязанные двойным узлом.
— Кто нибудь вызвал «скорую помощь». — спросил он.
Ему ответили не сразу.
— Вызвали, кажется… Полицейский позвонил, — сказал кто то немного погодя.
Равик поднял голову.
— Полицейский. Где он.
— Там… возле убитого…
Равик встал.
— Ну, тогда все в порядке.
Он хотел уйти. В это время сквозь толпу протиснулся полицейский — молодой человек с блокнотом в руке. Он нервно слюнявил огрызок карандаша.
— Минуточку, — проговорил полицейский и стал что то записывать.
— Тут все в порядке, — сказал Равик.
— Минуточку, мсье.
— Я очень спешу. У меня срочный вызов.
— Минуточку, мсье. Вы врач.
— Я перевязал артерию, вот и все. Остается дожидаться «скорой помощи».
— Одну секунду, мсье! Я должен записать вашу фамилию. Вы ведь свидетель.
— Я не видел, как случилось несчастье. Пришел позднее.
— Все равно, я должен все записать. Это очень тяжелый случай, мсье!
— Вижу! — сказал Равик.
Полицейский спросил у женщины ее фамилию. Женщина молчала. Невидящими глазами она в упор глядела на него. Обуреваемый непомерным усердием, полицейский нагнулся над ней. Равик огляделся. Толпа окружила его стеной. Пробиться было невозможно.
— Послушайте, — обратился он к полицейскому. — Я очень спешу.
— Прекрасно вас понимаю, мсье! Тогда тем более не усложняйте дело. Я должен записать все по порядку. Вы свидетель, а для нас это очень важно. Вдруг женщина умрет.
— Она не умрет.
— Этого никогда нельзя знать заранее. К тому же, очевидно, придется решать вопрос о пособии за увечье.
— Вы вызвали «скорую помощь».
— Это сделал мой коллега… Да не мешайте же мне, иначе мы никогда не покончим с этим.
— Здесь женщина умирает, а вы хотите уйти, — укоризненно сказал один из рабочих Равику.
— Она и умерла бы, не окажись я здесь.
— А я вам что говорю. — добавил рабочий вопреки всякой логике. — Вот и выходит, что вы должны остаться.
Щелкнул затвор фотоаппарата. Какой то человек в шляпе, сдвинутой на затылок, улыбнулся.
— Не угодно ли вам еще раз нагнуться, будто вы закрепляете повязку. — обратился он к Равику.
— Нет, не угодно.
— Я из газеты, — сказал фотограф. — Мы поместим снимок с вашим адресом и подписью. Со— общим, что вы спасли пострадавшую. Неплохая реклама для врача. Прошу стать сюда… Тут больше света.
— Убирайтесь к черту! — проговорил Равик. — Женщине срочно нужна «скорая помощь». Я наложил временную повязку, ее нужно очень быстро сменить. Срочно вызывайте «скорую помощь».
— Всему свой черед, мсье, — заявил полицейский. — Сперва надо составить протокол.
— А тот, мертвый, уже сказал тебе, как его зовут. — вмешался в разговор какой то подросток.
— Заткнись! — прикрикнул на него полицейский и сплюнул ему под ноги.
— Сделайте еще один снимок отсюда, — попросил кто то фоторепортера.
— Зачем.
— Пусть будет видно, что женщина находилась на огороженной части тротуара. Тут везде огорожено. Вон посмотрите… — Говоривший показал на косо прибитую дощечку с надписью: «Внимание! Проход запрещен! » — Снимите так, чтобы была видна надпись. Нам это необходимо. О пособии за увечье не может и речи быть.
— Я фотокорреспондент, — возразил человек в шляпе. — Снимаю только то, что считаю интересным.
— А разве это не интересно. Что же тогда интересно. Получится отличный снимок с надписью на заднем плане.
— Надписи нас не интересуют. Интересно показать происшествие…
— Тогда занесите это в протокол. — Человек почтительно тронул полицейского за плечо.
— Да кто вы такой. — огрызнулся тот.
— Я представитель строительной фирмы.
— Прекрасно, — сказал полицейский. — Тогда вы тоже останетесь здесь… Так как же вас зовут. Должны же вы знать, как вас зовут. — обратился он к женщине.
Женщина беззвучно пошевелила губами. Ее веки затрепетали, как бабочки. Смертельно усталые, серые мотыльки, подумал Равик. И тут же: до чего все таки я глуп! Мне давно пора убираться отсюда!
— Черт возьми! — сказал полицейский. — Уж не спятила ли она. Вот задаст работы! А у меня в три кончается дежурство.
— Марсель… — неожиданно проговорила женщина.
— Что вы сказали. Ну, ну. Что вы сказали. — Полицейский снова склонился над ней.
Женщина молчала.
— Что вы сказали. — Полицейский выдержал паузу. — Повторите! Повторите еще раз!
Женщина молчала.
— А, пропадите вы пропадом со всей вашей проклятой болтовней, — накинулся он на представителя строительной фирмы. — Ну как тут составишь протокол.
В этот момент снова щелкнул затвор фотоаппарата.
— Благодарю, — сказал репортер. — Получится очень живая сценка.
— А наш фирменный знак попал в кадр. — спросил представитель строительной фирмы, отмахиваясь от полицейского. — Я немедленно заказываю полдюжины снимков.
— Не попал, — заявил фоторепортер. — Я социалист. Лучше бы уплатили по страховке, жалкий холуй, цепной пес миллионеров.
Раздался пронзительный вой сирены. «Скорая помощь». Теперь самое время убраться, подумал Равик. Он осторожно попятился назад. Однако полицейский удержал его.
— Вам придется пройти с нами в участок, мсье. Очень сожалею, но мне необходимо составить протокол.
Неизвестно откуда появился второй полицейский и встал рядом с Равиком. Делать было нечего. Быть может, обойдется, подумал Равик и пошел за полицейскими.
Дежурный чиновник молча слушал доклад полицейского, заново составлявшего протокол. Затем обратился к Равику:
— Вы не француз.
Он не спрашивал, он констатировал.
— Совершенно верно, — ответил Равик.
— Кто же вы.
— Чех.
— Как же так. Вы оказываете врачебную помощь, хотя, будучи иностранцем, не имеете права практиковать, если вы не натурализовались.
Равик улыбнулся.
— Я не занимаюсь врачебной практикой. Я путешествую. Развлекаюсь.
— Паспорт у вас при себе.
— Будет тебе, Фернан, — сказал другой чиновник. — Мсье помог женщине, у нас имеется его адрес. Этого вполне достаточно. К тому же есть и другие свидетели.
— Меня интересует, паспорт или удостоверение личности у вас при себе.
— Разумеется, нет, — ответил Равик. — Кто же носит с собой паспорт.
— А где он у вас.
— В консульстве. Сдал неделю назад. Нужно продлить визу.
Равик знал: если сказать, что паспорт в отеле, его отправят туда с полицейским, и обман сразу же —раскроется. К тому же, когда его спросили, где он живет, он из предосторожности назвал не свой отель. Вариант с консульством был надежнее.
— В каком консульстве. — спросил Фернан.
— В чехословацком. В каком же еще.
— А ведь мы можем позвонить и справиться. — Фернан бросил на Равика многозначительный взгляд.
— Конечно, можете.
Фернан с минуту помолчал.
— Хорошо, — сказал он. — Так и сделаем. Он встал и вышел в соседнюю комнату. Второй чиновник был явно смущен.
— Извините, пожалуйста, мсье, — обратился он к Равику, — разумеется, это пустая формальность. Сейчас все выяснится! Мы вам очень признательны за помощь.
Выяснится, подумал Равик. Он не спеша достал сигарету и осмотрел комнату. У двери стоял полицейский. Но это было чистой случайностью — пока никто еще не подозревал его всерьез. Можно бы даже оттолкнуть полицейского… Но, помимо него, в комнате находилось двое рабочих и представитель строительной фирмы. Пытаться бежать бессмысленно. Не пробьешься, да и перед участком всегда торчат полицейские…
Фернан вернулся.
— В консульстве паспорта на ваше имя нет.
— Возможно, — сказал Равик.
— То есть как это «возможно».
— Сотрудник, давший справку, может и не знать всего. Такими делами занимаются, по крайней мере, пять шесть человек.
— Но этот оказался в курсе дела.
Равик промолчал.
— Вы не чех, — сказал Фернан.
— Послушай, Фернан… — начал было другой чиновник.
— Акцент у вас не чешский, — сказал Фернан.
— Ну и что же.
— Вы немец, — торжествующе объявил Фернан. — И к тому же без паспорта.
— Нет, я не немец, — ответил Равик. — Я марокканец, и у меня все французские паспорта, какие только есть на свете.
— Мсье! — заорал Фернан. — Как вы смеете! Вы оскорбляете французскую колониальную империю!
— Дело дрянь, — сказал один из рабочих.
Лицо представителя строительной фирмы вытянулось так, словно он хотел отдать честь.
— Будет тебе, Фернан…
— Вы лжете! Вы не чех! Есть у вас паспорт или нет. Отвечайте!
В человеке сидит крыса, подумал Равик. В человеке сидит крыса, которую никогда не утопить… Какое этому идиоту дело, есть ли у меня паспорт. Но крыса что то учуяла и выползает из норы.
— Отвечайте же! — рявкнул Фернан.
Клочок бумаги! Все сводится к одному: есть ли у тебя этот клочок бумаги. Покажи его — и эта тварь тут же рассыплется в извинениях и с почетом проводит тебя, будь ты хоть трижды убийцей и бандитом, вырезавшим целую семью и ограбившим банк. В наши дни даже самого Христа, окажись он без паспорта, упрятали бы в тюрьму. Впрочем, он все равно не дожил бы до своих тридцати трех лет — его убили бы намного раньше.
— Вы останетесь здесь, пока мы не установим вашу личность, — сказал Фернан. — Уж я об этом позабочусь.
— Прекрасно, — сказал Равик.
Фернан вышел, громко стуча каблуками. Второй чиновник рылся в бумагах.
— Очень сожалею, мсье, — сказал он, помолчав. — Иной раз он просто как одержимый.
— Ничего не попишешь.
— Нам можно идти. — спросил один из рабочих.
— Идите.
— До свидания. — Он повернулся к Равику. — После мировой революции вам не понадобятся никакие паспорта.
— Надо вам сказать, мсье, — заметил чиновник, — что отец Фернана был убит в прошлую войну. Оттого Фернан и ненавидит немцев.
Чиновник растерянно глядел на Равика. Видимо, он уже обо всем догадался.
— Крайне сожалею, мсье, что так получилось. Если б я был один…
— Ничего не поделаешь. — Равик осмотрелся. — Разрешите мне позвонить, пока не вернулся этот Фернан.
— Звоните. Телефон вон там на столе. Только поторопитесь.
Равик объяснил Морозову по немецки, что произошло, и попросил известить Вебера.
— А Жоан. — спросил Морозов.
Равик заколебался.
— Не надо. Пока не надо. Скажи, что меня задержали, но через два три дня все будет в порядке. Позаботься о ней.
— Ладно, — ответил Морозов без особого восторга. — Ладно, Воцек.
Едва Равик положил трубку, вошел Фернан.
— А на каком языке вы говорили сейчас. — спросил он, ухмыляясь. — На чешском.
— На эсперанто, — ответил Равик.

Вебер пришел на другой день утром.
— Какая мерзость, — сказал он, оглядывая камеру.
— Во Франции пока еще сохранились настоящие тюрьмы, — ответил Равик. — Никакой гуманистической гнили. Добротный вонючий восемнадцатый век.
— Черт знает что такое! — сказал Вебер. — Надо же было именно вам угодить сюда.
— Не стоит делать людям добро. Это всегда выходит боком. Очевидно, я должен был спокойно смотреть, как женщина истекает кровью. Мы живем в железный век, Вебер.
— В железобетонный. А эти типы разнюхали, что вы находитесь в Париже нелегально.
— Разумеется.
— И адрес узнали.
— Конечно, нет. Не стану же я выдавать мой старый «Энтернасьональ». Хозяйку оштрафуют: ведь ее клиенты не зарегистрированы в полиции. А там — облава, сцапают с десяток людей. На сей раз я назвал отель «Ланкастер». Дорогой, роскошный, небольшой отель. Когда то, очень давно, я там останавливался.
— У вас новая фамилия. Воцек.
— Владимир Воцек. — Равик усмехнулся. — Четвертая по счету.
— Вот не везет так не везет. Что же делать, Равик.
— Многого тут не сделаешь. Главное, чтобы полиция не пронюхала, что я уже не в первый раз во Франции. Иначе — шесть месяцев тюрьмы.
— Черт побери!
— Да, мир с каждым днем становится все более гуманным. Живи в опасности, говорил Ницше. Эмигранты так и делают. Поневоле, конечно.
— А если полиция ничего не узнает.
— Тогда дадут только две недели. А затем, конечно, вышлют.
— А дальше что.
— Снова вернусь.
— И снова попадетесь.
— Совершенно верно… Но на этот раз у меня все таки была долгая передышка. Два года. Целая жизнь.
— Надо что то предпринять. Дальше так продолжаться не может.
— Очень даже может. А что вы, собственно, могли бы сделать.
Вебер задумался.
— Дюран! — внезапно воскликнул он. — Дюран знает кучу людей, у него связи… — Он запнулся на полуслове. — Господи Боже! Вы же сами оперировали главного бонзу, от которого все зависит. Помните, того, с желчным пузырем.
— Не я… Дюран…
Вебер рассмеялся.
— Я, конечно, и виду не подам, что знаю об этом. Но старик мог бы кое что сделать. Я из него душу вытрясу.
— Вы мало чего добьетесь. В последний раз я выжал из него две тысячи франков. Этого он мне так легко не забудет.
— Еще как забудет, — сказал Вебер, совсем развеселившись. — Испугается: а вдруг вы расскажете обо всех его мнимых операциях. Вы же опе— рировали за него десятки раз. К тому же вы ему нужны!
— Он легко найдет мне замену. Бино или какого нибудь хирурга из беженцев. Долго искать не придется.
Вебер пригладил усы.
— Такой руки, как у вас, ему не найти… Во всяком случае, попробую поговорить с Дюраном. Сегодня же увижусь с ним. А здесь я могу вам чем нибудь помочь. Как кормят.
— Ужасно. Но надзиратель кое что покупает мне.
— Как с сигаретами.
— Хватает. Правда, в тюрьме нет ванны, но тут вы мне ничем не поможете.

Равик провел в тюрьме две недели. Вместе с ним в камере сидели еврей водопроводчик, полуеврей писатель и поляк. Водопроводчик тосковал по Берлину; писатель ненавидел этот город; поляку все было безразлично. Равик снабжал товарищей по камере сигаретами. Писатель рассказывал анекдоты. Водопроводчик был незаменим как специалист по борьбе с вонью, исходившей от унитаза.
Через две недели за Равиком пришли. Сначала его повели к инспектору. Тот спросил, есть ли у него деньги.
— Да.
— Отлично. Тогда возьмете такси.
Он вышел из тюрьмы в сопровождении полицейского. Улица была залита солнцем. Как хорошо снова оказаться на воздухе! У ворот тюрьмы какой то старик торговал воздушными шарами, и Равик удивился: неужели нельзя было выбрать более подходящее место. Полицейский остановил такси.
— Куда мы поедем. — спросил Равик.
— К начальнику.
Равик не знал, о каком начальнике идет речь. Впрочем, это его мало беспокоило: он готов был ехать к кому угодно, лишь бы не к начальнику немецкого концентрационного лагеря. Действительно страшным было только одно: оказаться во власти жесточайшего террора, не имея ни малейшей возможности защищаться. Все остальное — пустяки.
В такси был приемник. Равик включил его. Передавалась информация о ценах на овощи, затем последние известия. Полицейский слушал радио и зевал. Равик повернул ручку настройки. Музыка. Модная песенка. Полицейский оживился.
— Шарль Тренэ, — сказал он. — «Менильмонтан». Вещичка что надо!
Такси остановилось. Равик расплатился. Его провели в приемную, где, как во всех приемных на свете, пахло ожиданием, потом и пылью.
Он просидел здесь с полчаса, листая старый номер «Ля ви паризьен», оставленный каким то посетителем. Две недели он ничего не читал, и газета показалась ему шедевром классической литературы. Затем его ввели к начальнику.
Равик не сразу узнал этого маленького толстяка. Оперируя, он вообще не особенно присматривался к лицам. Они были ему безразличны, как числа на календаре. Его интересовала лишь та часть организма, которую предстояло оперировать. Но на это лицо Равик смотрел с любопытством. Перед ним сидел Леваль, но уже без желчного пузыря, здоровый и с вновь округлившимся брюшком. Равик забыл, что Вебер обещал нажать на Дюрана, и никак не предполагал попасть к самому Левалю.
Леваль критически оглядел его с головы до ног. Как видно, он не спешил.
— Вас зовут, конечно, не Воцек, — пробурчал он наконец.
— Конечно.
— Тогда как же.
— Нойман.
Равик заранее условился об этом с Вебером, а тот предупредил Дюрана. Фамилия Воцек звучала слишком эксцентрично.
— Вы немец, не так ли.
— Да.
— Беженец.
— Да.
— Сомнительно. Вы не похожи на беженца.
— Не все беженцы евреи, — заметил Равик.
— Зачем вы солгали на допросе в участке. Почему назвали вымышленную фамилию.
Равик пожал плечами.
— Что поделаешь. Мы стараемся лгать как можно меньше. Но иногда приходится, и это отнюдь не доставляет нам удовольствия.
Леваль вскипел.
— А вы думаете, нам доставляет удовольствие вся эта возня с вами.
Какой же ты был тогда серый, грязноватый, подумал Равик. Грязновато седая голова, грязновато синие мешки под глазами, отвислая губа. Тогда ты не разговаривал, тогда ты был грудой дряблого мяса с гниющим желчным пузырем.
— Где вы жили. Вы назвали вымышленный адрес.
— Жил где попало. То тут, то там.
— Как долго находитесь во Франции.
— Три недели. Три недели назад я прибыл из Швейцарии. Меня заставили перейти границу. Вы же знаете, что без документов мы нигде не имеем права жить, а большинство из нас пока еще не в силах решиться на самоубийство. Отсюда и все хлопоты, которые мы вам доставляем.
— Ну и оставались бы у себя в Германии, — буркнул Леваль. — Не так уж там страшно. Многое преувеличивают…
Сделай я разрез чуть чуть иначе, и мне не пришлось бы выслушивать твою дурацкую болтовню. Черви и без документов перешли бы твои границы… Или ты стал бы горсткой пепла в аляповатой урне.
— Где вы тут жили. — спросил Леваль.
Ишь чего захотел, подумал Равик. Тебе бы и остальных выловить.
— В дорогих отелях, — ответил он. — Под раз личными фамилиями. По нескольку дней.
— Это неправда.
— Зачем же спрашивать, если вы знаете все лучше меня. — возразил Равик. Разговор начал ему надоедать.
Леваль со злостью хлопнул ладонью по столу.
— Вы забываете, где находитесь! — И тут же внимательно осмотрел ладонь.
— Вы угодили прямо по ножницам, — заметил Равик.
Леваль спрятал руку в карман.
— Вам не кажется, что вы держите себя довольно нагло. — вдруг спросил он спокойным тоном человека, которому совсем не трудно владеть собой, поскольку его собеседник находится всецело в его власти.
— Нагло. — Равик изумленно взглянул на него. — Вы называете это наглостью. Но мы же с вами не в начальной школе и не в приюте для раскаявшихся преступников! Я вынужден защищаться, а вы хотите, чтобы я чувствовал себя жуликом, вымаливающим приговор помягче. И все только потому, что я не нацист и не имею документов. Но нет, мы не считаем себя преступниками, хотя нас. Уже сажали в тюрьмы, таскали по полицейским участкам и всячески унижали; мы хотим выжить — вот что дает нам силы бороться. Неужели вы этого не понимаете. Бог мой, при чем же тут наглость.
Леваль оставил его слова без ответа.
— Вы занимались врачебной практикой. — спросил он.
— Нет…
Рубец, наверно, стал теперь почти незаметен, подумал Равик. Я хорошо зашил шов. С меня семь потов сошло, пока я вырезал тебе весь жир. Но после ты так много жрал, что снова отрастил себе брюхо. Жрал и пил.
— В этом кроется величайшая опасность для Франции, — заявил Леваль. — Без ведома влас— тей, совершенно бесконтрольно вы обделываете свои грязные делишки. И кто знает, с каких уже пор! Не воображайте, будто я поверил вам насчет этих трех недель. Одному Богу известно, куда только вы не совали свои руки, в каких только махинациях не замешаны.
Я совал свои руки в твое брюхо с заплывшей жиром печенью и застоявшейся желчью, думал Равик. Если бы не я, твой друг Дюран убил бы тебя самым гуманным и идиотским образом, благодаря чему сделался бы еще более знаменитым хирургом и брал бы за операции вдвое дороже.
— Да, да, величайшая опасность, — повторил Леваль. — Вам запрещено практиковать, и вы хватаетесь за все, что подвернется под руку, это совершенно ясно. Я консультировался с одним из наших крупнейших авторитетов, он полностью согласен со мной. Если вы имеете хоть малейшее отношение к медицине, его имя должно быть вам известно…
Нет, подумал Равик. Это невозможно. Он не назовет имя Дюрана. Жизнь не сыграет со мной такой шутки.
— Это профессор Дюран, — с достоинством произнес Леваль. — Он открыл мне всю подноготную. Санитары, студенты недоучки, массажисты, ассистенты выдают себя здесь за крупных немецких врачей. Разве за ними уследишь. Недозволенное хирургическое вмешательство, тайные аборты, темные сделки с акушерками, шарлатанство… На что они только не пускаются! И как бы строги мы ни были — все будет мало.
Дюран, думал Равик. Мстит за две тысячи франков. Кто же теперь оперирует за него. Скорее всего, Бино. Вероятно, помирились…
Он поймал себя на том, что совсем не слушает Леваля, и, лишь когда тот назвал Вебера, снова насторожился.
— Некий доктор Вебер ходатайствует за вас. Вы знакомы с ним.
— Весьма поверхностно.
— Он заходил ко мне.
Неожиданно Леваль замер, бессмысленным взглядом утсавившись в пространство. Затем громко чихнул, достал платок, обстоятельно высморкался, осмотрел платок и, сложив, снова спрятал в карман.
— Ничем не могу вам помочь. Мы вынуждены быть строгими. Вас вышлют.
— Догадываюсь.
— Вы были уже во Франции.
— Нет.
— Если вернетесь — получите шесть месяцев тюрьмы. Известно вам это.
— Мне это известно.
— Я позабочусь о том, чтобы вас выслали возможно скорее. Вот все, что я могу для вас сделать. Деньги у вас есть.
— Есть.
— Ну вот и отлично. Тогда вы сами оплатите свой проезд до границы, а заодно и проезд конвоира. — Он кивнул. — Можете идти.

— Мы должны вернуться к определенному часу. — спросил Равик сопровождавшего его полицейского.
— Нет. Все зависит от обстоятельств. А что.
— Неплохо бы выпить рюмку аперитива.
Полицейский подозрительно покосился на него.
— Я не убегу, — сказал Равик, достал кредитку в двадцать франков и помахал ею.
— Понимаю. Задержимся на несколько минут.
Они доехали до ближайшего бистро. На тротуаре стояли столики. Было прохладно, хотя светило солнце.
— Что вы будете пить. — спросил Равик.
— «Амер Пикон». В это время дня ничего другого не пью.
— А я возьму большую рюмку коньяку. Без воды. Равик сидел за столиком, дыша полной грудью. Он был спокоен. Дышать свежим воздухом, как это много! На ветвях деревьев набухли коричне— вые блестящие почки. Пахло свежим хлебом и молодым вином. Кельнер принес рюмки.
— Где тут у вас телефон. — спросил Равик.
— Внутри, справа возле туалета.
— Но позвольте… — произнес полицейский.
Равик сунул ему в руку кредитку в двадцать франков.
— Я должен позвонить одной даме, неужели вы не понимаете. Никуда я не денусь. Хотите, пойдем вместе. Идемте.
Полицейский недолго колебался.
— Ладно, — сказал он и встал. — В конце концов человек есть человек.

— Жоан…
— Равик!. . Боже мой! Где ты.. . Тебя выпустили. Скажи, где ты находишься.. .
— Я в бистро…
— Оставь свои шутки. Скажи правду, где ты.
— Я нахожусь в бистро.
— Но где, где. Значит, ты не в тюрьме. Где ты пропадал. Твой Морозов…
— Он сказал тебе правду.
— Он даже не сказал мне, куда тебя отправили. Иначе я бы тут же…
— Потому он и не сказал тебе всего. Так лучше.
— Почему ты звонишь из бистро. Почему не приехал ко мне.
— Я не могу приехать. У меня совсем нет времени. Еле уговорил полицейского забежать сюда на минутку. Жоан, не сегодня завтра меня доставят к швейцарской границе и… — Равик посмотрел через стекло телефонной будки: полицейский, прислонившись к стойке, с кем то разговаривал, — я сразу же вернусь оттуда. — Он выдержал паузу. — Жоан…
— Я еду к тебе. Немедленно. Скажи только — где ты.
— Не успеешь. До меня полчаса езды. А остались считанные минуты.
— Задержи полицейского! Дай ему денег! Я привезу с собой деньги!
— Нет, Жоан… Не надо… Так проще. Так лучше.
Он слышал в трубке ее дыхание.
— Ты не хочешь видеть меня.
Это было невыносимо. Не следовало звонить, подумал он. Разве можно что нибудь объяснить, когда не смотришь друг другу в глаза.
— Я ничего так не хочу, как увидеть тебя, Жоан.
— Тогда приезжай! Приезжай вместе с полицейским!
— Это невозможно. Нам пора кончать разговор. Скажи лучше, что ты сейчас делаешь.
— Не понимаю. О чем ты спрашиваешь.
— Я разбудил тебя. Как ты одета.
— Я еще в постели. Очень поздно вернулась домой. Могу быстро одеться и сразу же приехать.
Поздно вернулась домой… Понятно! Все идет своим чередом, даже когда тебя сажают в тюрьму. Как скоро все забывается. Постель, сонная Жоан, волосы, буйно разметавшиеся по подушке, на стульях чулки, белье, вечернее платье — все это мелькает перед глазами… Запотевшее от дыхания стекло телефонной будки; где то бесконечно далеко голова полицейского, плывущая, как рыба в аквариуме… Равик сделал над собой усилие.
— Мне пора кончать разговор, Жоан.
Он услышал ее срывающийся голос:
— Но ведь это невозможно. Ты не можешь уйти просто так, и я совсем не буду знать, где ты и что с тобой…
Выпрямилась в постели, отбросила подушку, в руке телефонная трубка, как оружие самозащиты и как враг… Ее плечи, ее глубокие, потемневшие от волнения глаза…
— Не на войну же я отправляюсь. Я должен съездить в Швейцарию и скоро вернусь. Вообрази, будто я деловой человек и хочу продать Лиге Наций крупную партию пулеметов.
— Когда ты вернешься, все начнется сначала.
Я умру от страха.
— Повтори еще раз, что ты сказала.
— Да, умру! — В ее голосе зазвучали гневные нотки. — Обо всем я узнаю последней. Вебер может тебя посещать — я не могу! Морозову ты звонил — мне нет. А теперь ты и вовсе уходишь…
— Боже мой, — сказал Равик. — Не будем ссориться, Жоан.
— Я и не думаю ссориться. Я лишь говорю то, что есть.
— Ладно. Мне пора кончать разговор. До свидания, Жоан.
— Равик! — крикнула она. — Равик!
— Что, Жоан.
— Возвращайся! Приезжай обратно! Я погибну без тебя!
— Я вернусь.
— Обещай… Обещай мне…
— До свидания, Жоан. Я скоро вернусь. Равик постоял с минуту в тесной и душной будке. Потом заметил, что все еще держит трубку в руке. Он открыл дверь. Полицейский взглянул на него.
— Поговорили. — спросил он с добродушной усмешкой.
— Да.
Они снова сели за столик. Равик допил свой коньяк. Не надо было звонить, подумал он. До этого я был спокоен. А теперь все во мне перевернулось. Да и что мог дать телефонный разговор. Ровным счетом ничего. Ни мне, ни Жоан. Его так и подмывало вернуться в будку, позвонить снова и сказать все, что он, собственно, хотел сказать. Объяснить, почему он не может увидеться с ней. Объяснить, что он не хочет показаться в таком виде, предстать перед ней в обличий грязного арестанта. Но он выкрутится и на этот раз, и все будет по прежнему.
— Пожалуй, нам пора идти, — сказал полицейский.
— Пошли…
Равик подозвал кельнера.
— Дайте мне две бутылки коньяку, газеты, какие у вас есть, и десять пачек «Капорал». И принесите счет.
Он посмотрел на полицейского.
— Вы мне позволите взять все это в тюрьму.
— Человек есть человек, — ответил полицейский.
Кельнер принес коньяк и сигареты.
— Откупорьте, пожалуйста, — попросил Равик, аккуратно рассовывая пачки сигарет по карманам.
Бутылки он заткнул пробками так, чтобы их можно было открыть без штопора, и сунул во внутренний карман пальто.
— Ловко это у вас получается, — сказал полицейский.
— Привычка, как ни прискорбно. Скажи мне кто нибудь в детстве, что на старости лет я буду снова играть в индейцев, — ни за что бы не поверил.
Поляк и писатель страшно обрадовались коньяку. Водопроводчик спиртного не признавал. Он пил только пиво и уверял, что лучшего, чем в Берлине, нигде не найти. Равик лежал на койке и читал газеты. Поляк не читал, он вообще не знал ни слова по французски. Он курил и был счастлив. Ночью водопроводчик расплакался. Равик проснулся от сдавленных всхлипываний и лежал неподвижно, уставившись в маленькое оконце, за которым мерцало бледное небо. Он не мог уснуть даже после того, как водопроводчик утих. Слишком хорошо жил раньше, подумал он. Всего было вдоволь, теперь все исчезло, вот и тоскует.

Восемнадцать.

Равик возвращался с вокзала грязный и усталый. Тринадцать часов он провел в душном вагоне среди людей, от которых несло чесноком, среди охотников с собаками, женщин, державших на коленях корзины с курами и голубями… А до этого он находился три месяца на границе…
Вечерело… Какое то странное поблескивание в сумерках привлекло его внимание. Ему показалось, что вокруг Рон Пуэн расставлены зеркала, улавливающие и отражающие скудный свет поздних майских сумерек.
Он остановился и вгляделся пристальнее. Это и в самом деле были зеркальные пирамиды. Длинной вереницей призраков тянулись они за клумбами тюльпанов.
— Что это такое. — спросил он садовника, разравнивавшего свежевскопанную клумбу.
— Зеркала, — ответил тот, не поднимая глаз.
— Сам вижу, что зеркала. Но до моего отъезда из Парижа я их не видел.
— Давно это было.
— Три месяца назад.
— Три месяца!. . Их поставили на прошлой неделе. По случаю приезда английского короля. Пусть себе глядится.
— Какая безвкусица, — сказал Равик.
— Согласен, — ответил садовник без всякого удивления.
Равик пошел дальше. Три месяца… три года… три дня… Что такое время. Все и ничто. Каштаны уже в цвету, а тогда на них не было ни листочка; Германия опять нарушила договоры и полностью оккупировала Чехословакию; эмигрант Иозеф Блюменталь в припадке истерического хохота застрелился перед дворцом Лиги Наций в Женеве; сам он за это время перенес воспаление легких, и болезнь все еще дает себя знать. Тогда он находился в Бель форе и носил фамилию Гюнтер… И вот он снова в Париже, и вечер мягок, как грудь женщины, и кажется — иначе и не может быть. Все принимается со спокойствием обреченности — этим единственным оружием беспомощности. Небо всегда и везде остается одним и тем же, распростертое над убийством, ненавистью, самоотверженностью и лю— бовью, наступает весна, и деревья бездумно расцветают вновь, приходят и уходят сливово синие сумерки, и нет им дела до паспортов, предательства, отчаяния и надежды. Как хорошо снова оказаться в Париже, не спеша идти по улице, окутанной серебристо серым светом, ни о чем не думать… До чего он хорош, этот час, еще полный отсрочки, полный мягкой расплывчатости, и эта грань, где далекая печаль и блаженно счастливое ощущение того, что ты еще просто жив, сливаются воедино, как небо и море на горизонте: первый час возвращения, когда ножи и стрелы еще не успели вонзиться в тебя… Это редкое чувство единения с природой, ее широкое дыхание, идущее далеко и издалека, это пока еще безотчетное скольжение вдоль дороги сердца, мимо тусклых огней фактов, мимо крестов, на которых распято прошлое, и колючих шипов будущего, цезура, безмолвное парение, короткая передышка, когда, весь открывшись жизни, ты замкнулся в самом себе… Слабый пульс вечности, подслушанный в самом быстротечном и преходящем…

Морозов сидел в «Пальмовом зале» отеля «Энтернасьональ». Перед ним стоял графин вина.
— Борис!. . Здорово, старина, — сказал Равик. — Кажется, я попал как нельзя более кстати. Это «вуврэ».
— Оно самое. Урожай тридцать четвертого года. Сладкое и густое. Хорошо, что ты вернулся… Сколько ты отсутствовал. Месяца три.
— Да. На этот раз дольше, чем обычно. Морозов позвонил в старомодный настольный колокольчик, похожий на те, какими звонят служки в деревенских церквах. В «катакомбе» провели электричество, но электрических звонков там не было. Да и вряд ли стоило их заводить: эмигранты вообще старались привлекать к себе поменьше внимания.
— Как тебя теперь зовут. — спросил Морозов.
— По прежнему Равик. Полиции я известен под другими именами. Называл себя Воцеком, Нойманом, Гюнтером… Не знаю почему, но фамилия Равик мне особенно нравится. Не хочу с ней расставаться.
— Они не пронюхали, что ты жил здесь.
— Конечно, нет.
— Ясно. А то непременно устроили бы облаву. Можешь опять остановиться здесь. Твоя комната свободна.
— Хозяйка знает обо всем.
— Нет. Никто ни о чем не знает. Я сказал, что ты уехал в Руан. Твои вещи у меня в комнате.
Появилась официантка с подносом.
— Кларисса, принесите рюмку для мсье Равика, — сказал Морозов.
— Ах, это вы, мьсе Равик! — Зубы девушки сверкнули в улыбке. — Снова к нам. Я не видела вас больше полугода, мсье.
— Всего каких нибудь три месяца, Кларисса.
— Не может быть! А я то думала, что прошло полгода.
Она ушла. Вскоре появился кельнер в засаленном кителе с рюмкой в руке. Он обходился без подноса, так как работал в «катакомбе» давно и мог позволить себе такую вольность. По его лицу Морозов понял, что сейчас последуют ненужные расспросы, и предупредил его.
— А ну ка, Жан, скажи, сколько времени мы не видели мсье Равика. Только смотри не ошибись!
— Что вы, мсье Морозов! Неужели вы думаете, что я этого не помню. Я помню все с точностью до одного дня. С тех пор прошло ровно… — Он по актерски выдержал паузу, улыбнулся и докончил: — Четыре с половиной недели.
— Верно, — отозвался Равик, прежде чем Морозов успел что либо сказать.
— Верно, — повторил Морозов.
— Ну еще бы! Я никогда не ошибаюсь.
Жан исчез.
— Не стоило его разочаровывать, Борис.
— Ты прав, не стоило. Я только хотел показать тебе, что время, ставшее прошлым, утрачивает в сознании людей всякую реальность. Оно утешает, пугает и внушает безразличие. Поручика Бельского из Преображенского гвардейского полка я потерял из виду в Москве в тысяча девятьсот семьнадцатом году. Мы были друзьями. Он бежал на север через Финляндию. Мой путь лежал через Маньчжурию и Японию. Когда мы встретились с ним через восемь лет, мне казалось, что в последний раз я видел его в тысяча девятьсот девятнадцатом году в Харбине, а он утверждал, что это было в тысяча девятьсот двадцать первом году в Хельсинки. Разница в два года… и в несколько тысяч километров. — Морозов разлил вино по рюмкам. — Ну а тебя тут все таки узнают. Ты не почувствовал себя как на родине.
Равик выпил. Вино было легким и холодным.
— В Швейцарии я однажды оказался совсем близко от немецкой границы, — сказал он. — Прямо рукой подать, неподалеку от Базеля. Одна сторона шоссе швейцарская, другая — немецкая. Я стоял на швейцарской стороне и ел вишни. А косточки сплевывал в Германию.
— И от этого ты почувствовал себя ближе к родине.
— Нет. Никогда я не был так далек от нее.
Морозов усмехнулся.
— Понимаю. Как тебе жилось.
— Как всегда. Но все стало гораздо труднее. Охрана границы усилена. Меня поймали один раз в Швейцарии, другой раз во Франции.
— Почему ты не давал знать о себе.
— Не знаю, что удалось разнюхать полиции. На них иной раз находит. Зачем подвергать опасности других. Ведь все наши алиби в конце концов не так уж безупречны. Лучше придерживаться старого солдатского правила: залечь и не шевелиться. А ты ждал писем.
— Я то не ждал.
Равик посмотрел на него.
— Письма, — сказал он. — Что письма. Какая от них польза.
— Никакой.
Равик достал из кармана пачку сигарет.
— Странно, как все меняется в твое отсутствие.
— Не выдумывай, — возразил Морозов.
— Я вовсе не выдумываю.
— Всегда хорошо там, где нас нет. Вернешься на старое место, и все тебе кажется другим. А потом принимает прежний вид.
— Иной раз да, а иной раз и нет.
— Ты выражаешься довольно туманно. Но хорошо, что ты так просто ко всему этому относишься. Сыграем в шахматы. Профессор, мой единственный достойный противник, умер. Леви уехал в Бразилию — ему там обещали место кельнера. Сегодняшняя жизнь несется чертовски быстро. Ни к чему не следует привыкать.
— Верно, не следует.
Морозов внимательно посмотрел на Равика.
— Ты меня, кажется, не так понял.
— И ты меня тоже. Не уйти ли нам из этой пальмовой могилы. Я не был здесь три месяца, но тут по прежнему воняет кухней, пылью и страхом. Когда тебе надо быть в «Шехерезаде».
— Сегодня я вообще туда не пойду. У меня свободный вечер.
— Вот и хорошо. — Равик едва заметно улыбнулся. — Вечер светской изысканности, вечер старой России и больших бокалов.
— Пойдешь со мной.
— Нет. Надо отдохнуть. Несколько ночей подРЯД почти не спал. Во всяком случае неспокойно. Давай уйдем отсюда и посидим где нибудь еще часок. Давно этого со мной не было.

— Как, снова «вуврэ». — спросил Морозов.
Они сидели за столиком перед кафе «Колизей». — Что с тобой, старина. Ведь вечер только начинается. Самое время пить водку.
— Ты прав. И все таки выпьем «вуврэ». Меня это вполне устроит.
— Что с тобой. Возьми хотя бы коньяку.
Равик отрицательно покачал головой.
— По случаю приезда полагается в первый же вечер напиться до чертиков,
— заявил Морозов. — Кому нужен этот героизм — трезво смотреть в лицо печальным теням прошлого.
— Я вовсе не смотрю им в лицо, Борис. Я просто потихоньку радуюсь жизни.
Равик видел, что Морозов не верит ему, но убеждать не хотелось. Он сидел за столиком у края тротуара, пил вино и спокойно глядел на вечернюю толпу. Пока он находился вне Парижа, все представлялось ясным и отчетливым. Теперь же все затуманилось, стало блеклым и вместе с тем красочным, все куда то скользило, вызывая приятное головокружение, как у человека, который слишком быстро спустился с гор в долину и слышит все звуки, как сквозь вату.
— Ты куда нибудь заходил до того, как пришел в отель. — спросил Морозов.
— Нет.
— Вебер несколько раз справлялся о тебе.
— Я позвоню ему.
— Что то ты мне не нравишься. Расскажи, что с тобой было.
— Ничего особенного. Граница около Женевы охраняется очень строго. Пытался перейти сначала там, потом около Базеля. Оказалось не легче. В конце концов все же удалось. Простудился — ночь под открытым небом, снег, дождь. Но иначе было нельзя. Схватил воспаление легких. В Бель форе один врач устроил меня в больницу. Втайне от персонала. Потом я десять дней жил у него дома. Надо будет выслать ему деньги.
— Сейчас ты здоров.
— Относительно.
— Потому и водки не пьешь.
Равик улыбнулся.
— Зачем весь этот разговор. Я немного устал, мне надо снова привыкать ко всему. Это действительно так. Странно, как много думает человек, когда он в пути. И как мало, когда возвращается.
Морозов протестующе поднял руку.
— Равик, — сказал он отеческим тоном. — Ты разговариваешь с твоим отцом Борисом, знатоком человеческого сердца. Не виляй и спрашивай. Пусть все поскорее останется позади.
— Хорошо. Где Жоан.
— Не знаю. Уже несколько недель я ничего не знаю о ней. Даже не видел ее.
— А до того.
— Сначала она еще спрашивала о тебе. Потом перестала.
— В «Шехерезаде» она больше не служит.
— Нет. Вот уже пять недель как не поет у нас. Потом заходила раза два и больше не появлялась.
— Ее нет в Париже.
— Думаю, что нет. По крайней мере, так мне кажется. Иначе я встречал бы ее в «Шехерезаде».
— Тебе известно, что она сейчас делает.
— По моему, снимается в каком то фильме. Во всяком случае, так она сказала гардеробщице. В общем, сам понимаешь. Оправдание всегда найдется. Был бы предлог.
— Предлог.
— Вот именно, — угрюмо подтвердил Морозов. — А что же еще, Равик. Ты ждал другого.
— Признаться, ждал.
Морозов замолчал.
— Ждать и знать — разные вещи, — заметил Равик.
— Так рассуждают только жалкие романтики. Выпей чего нибудь покрепче, брось ты эту водичку. Возьми хотя бы кальвадос…
— Только не кальвадос. Коньяк, если это тебя утешит. А впрочем, можно и кальвадос…
— Ну наконец то, — сказал Морозов.
Окна. Синие силуэты крыш. Потертый красный диван. Кровать. Равик знал, что придется пройти через все это. Он сидел на диване и курил. Морозов принес чемоданы и сообщил, где его можно будет найти.
Равик скинул старый костюм и принял горячую ванну. Он долго и тщательно мылся: смывал с себя последние три месяца, словно соскребал их с кожи. Потом надел свежее белье, другой костюм, побрился; если бы не поздний час, он бы охотно отправился в турецкие бани. Пока он что то делал, ему было хорошо. Он бы и теперь занялся еще чем нибудь: сидя у окна, он чувствовал, как изо всех углов к нему подползает пустота.
Равик налил себе рюмку кальвадоса — среди его вещей нашлась одна бутылка. В ту ночь они так и не допили ее. Но воспоминание не взволновало его. С тех пор прошло много времени. Он лишь отметил про себя, что это старый марочный кальвадос.
Луна медленно поднималась над крышами домов. Грязный двор за окном стал казаться каким то дворцом из серебра и теней. Немного фантазии — и любая куча мусора превращается в серебряную россыпь. В окно струился аромат цветов. Терпкий запах гвоздик. Равик высунулся из окна и посмотрел вниз. На подоконнике этажом ниже стоял деревянный ящик с цветами. Вероятно, цветы эмигранта Визенхофа, если только он еще не уехал. Как то Равик сделал ему промывание желудка. В прошлом году под Рождество.
В бутылке не осталось ни капли. Он бросил ее на кровать и встал. Что толку сидеть, бессмысленно глядя на пустую постель. Если тебе нужна женщина
— достань ее и приведи к себе. В Париже это так просто.
Он пошел по узким улицам к площади Этуаль. С Елисейских Полей пахнуло теплой жизнью ночного города. Вдруг он повернул и направился обратно, сначала быстро, потом все больше замедляя шаг, и наконец очутился возле отеля «Милан».
— Как дела. — спросил он у портье.
— А, это вы, мсье! — Портье поднялся. — Давненько к нам не заглядывали.
— Да. Меня не было в Париже.
Портье быстро окинул его взглядом.
— Мадам у нас больше не живет.
— Знаю. Она уже давно уехала от вас.
Немалую часть своей жизни портье провел за конторкой и понимал с полуслова, чего от него хотят.
— Не живет уже четыре недели, — сказал он. — Выехала месяц назад.
Равик достал сигарету.
— Мадам не в Париже. — спросил портье.
— Она в Канне.
— Ах, в Канне! — Портье провел широкой ладонью по лицу. — Вы не поверите, мсье: восемнадцать лет назад я служил швейцаром в отеле «Руль» в Ницце!
— Охотно верю.
— Какие были времена! Какие чаевые! Хорошо жилось после войны! А теперь…
Немалую часть своей жизни Равик провел в отелях и с полуслова понимал портье. Достав пятифранковую кредитку, он положил ее на конторку.
— Покорно благодарю, мсье! Желаю хорошо провести время! Вы очень помолодели, мсье!
— Я и чувствую себя моложе. Всего хорошего. Равик постоял с минуту на улице. Зачем он зашел сюда. Не хватает еще пойти в «Шехерезаду» и напиться.
Он взглянул на небо, усеянное звездами. В сущности говоря, он должен быть доволен такой развязкой. Не нужно ничего и никому долго и нудно объяснять. Он знал, что так будет, знала это и Жоан. Во всяком случае, в дни последних встреч. Она избрала единственно верный путь. Никаких объяснений. Они слишком отдают пошлостью. Любовь не терпит объяснений. Ей нужны поступки. Слава Богу, что все обошлось без морали. Слава Богу, что Жоан не моралистка. Она привыкла действовать. Теперь все кончено. Без дерганья и без метаний. Ведь он тоже действовал. Так почему же он стоит здесь.. . Быть может, виною этому воздух — мягкий, неповторимый воздух… майские сумерки. Париж… А может быть — это надвигающаяся ночь. Ночью человек всегда иной, чем днем.
Он вернулся в отель.
— Разрешите мне позвонить от вас.
— Пожалуйста, мсье. К сожалению, у нас нет телефонной будки. Только вот этот аппарат.
— Он меня вполне устроит.
Равик взглянул на часы. Вебер, наверно, еще в клинике. Ведь теперь час вечернего обхода.
— Попросите, пожалуйста, доктора Вебера.
Он не узнал голоса сестры. Видимо, поступила совсем недавно.
— Доктор Вебер не может подойти к телефону.
— Его нет в клинике.
— Он в клинике. Но сейчас с ним нельзя говорить.
— Послушайте. Пойдите и скажите, что его просит Равик. Пойдите немедленно. Очень важное дело. Я подожду.
— Хорошо, — неуверенно ответила сестра. — Сказать скажу, но он вряд ли…
— Посмотрим. Только сообщите побыстрей. Не забудьте мою фамилию: Равик.
Вебер не заставил себя долго ждать.
— Равик! Где вы.
— В Париже. Приехал сегодня. У вас операция.
— Да. Начну через двадцать минут. Острый аппендицит. А потом встретимся, хорошо.
— Могу подъехать к вам сейчас же.
— Отлично. Жду вас.

— Вот хороший коньяк, — сказал Вебер, — вот газеты и медицинские журналы. Устраивайтесь поудобнее.
— Рюмку коньяку, халат и перчатки. Вебер с удивлением посмотрел на Равика.
— Я же вам сказал — самый заурядный аппендицит. Работа совсем не для вас. Сам управлюсь в два счета. Ведь вы, должно быть, изрядно устали.
— Вебер, сделайте одолжение и уступите мне эту операцию. Я нисколько не устал и чувствую себя прекрасно.
Вебер рассмеялся.
— Не терпится поскорее взяться за дело. Ладно, пусть будет по вашему. Я вас вполне понимаю.
Равик вымыл руки, на него надели халат и перчатки. Операционная. Знакомый запах эфира. Эжени стояла возле больного, подготавливая все для наркоза. Другая сестра, очень хорошенькая молодая девушка, раскладывала инструменты.
— Добрый вечер, сестра Эжени, — сказал Равик.
Она едва не выронила капельницу.
— Добрый вечер, доктор Равик.
Вебер ухмыльнулся. Эжени впервые назвала Равика доктором. Равик склонился над пациентом. Мощная лампа заливала операционный стол ослепительно белым светом. Этот свет словно отгораживал от окружающего мира, выключал посторонние мысли. Деловитый, холодный, безжалостный и добрый свет. Хорошенькая сестра подала скальпель. Сталь приятно холодила руки сквозь тонкие перчатки. Как хорошо от зыбкой неопределенности вернуться к ясности и точности. Он сделал надрез. Кровь узкой красной полоской побежала за острием ножа. Все стало на свое место. Впервые после возвращения он почувствовал себя самим собой. Беззвучное шипение света. Дома, подумал он. Наконец то дома!

Девятнадцать.

— Она здесь, — сказал Морозов.
— Кто.
Морозов оправил свою ливрею.
— Не притворяйся, будто не понимаешь, о ком речь. Не огорчай твоего отца Бориса. Думаешь, я не знаю, зачем ты за последние две недели трижды заглядывал в «Шехерезаду». В первый раз с тобой было синеокое черноволосое чудо красоты, потом ты приходил один. Человек слаб — в этом и заключается его прелесть.
— Убирайся ко всем чертям, старый болтун, — сказал Равик. — Я держусь из последних сил, а ты всячески стараешься унизить меня…
— А тебе хочется, чтобы я вообще ничего не говорил.
— Безусловно.
Посторонившись, Морозов пропустил двух американцев.
— Тогда уходи. Придешь в другой раз.
— Она здесь одна.
— Без мужчины мы не пустили бы сюда даже княгиню. Пора бы тебе это знать. Твой вопрос порадовал бы самого Зигмунда Фрейда.
— Что ты знаешь о Зигмунде Фрейде. Ты пьян, и я пожалуюсь на тебя распорядителю «Шехерезады» капитану Чеченидзе.
— Дитя мое, капитан Чеченидзе служил со мной в одной полку. Он был поручиком, а я подполковником. Он до сих пор не забывает об этом. Можешь жаловаться сколько угодно.
— Ладно. Пропусти меня.
— Равик! — Морозов положил ему на плечи свои огромные руки. — Не будь ослом! Позвони синеокому чуду и приходи вместе с ним, если уж решил провести вечер у нас. Вот тебе совет человека, который понимает толк в жизни. Пусть это дешево, зато всегда действует.
— Нет, Борис. — Равик взглянул на него. — Уловки тут ни к чему, да я и не хочу хитрить.
— Тогда ступай домой, — сказал Морозов.
— В пальмовую могилу. Или в свою конуру.
Морозов оставил Равика и поспешил на помощь парочке, искавшей такси. Равик подождал, пока он вернется.
— Ты разумнее, чем я думал, — сказал Морозов. — Иначе ты давно уже сидел бы у нас в зале…
Он сдвинул на затылок фуражку с золотыми галунами и хотел еще что то добавить, но тут в дверях «Шехерезады» показался подвыпивший молодой человек в белом смокинге.
— Господин полковник! Гоночную машину!
Морозов сделал знак шоферу такси, оказавшемуся первым на стоянке, и проводил подвыпившего гостя к машине.
— Почему вы не смеетесь. — спросил пьяный. — Ведь я назвал вас полковником. Разве это не остроумно.
— В высшей степени остроумно. А насчет гоночной машины просто великолепно.
Морозов вернулся к Равику.
— Пожалуй, тебе лучше зайти, — сказал он. — Наплевать. И я бы так поступил. Ведь когда нибудь это должно произойти. Почему же не сразу. Развяжись с этим делом. Так или иначе. Если мы перестанем делать глупости — значит, мы состарились.
— Я тоже все обдумал и решил пойти в другое место.
Морозов лукаво посмотрел на Равика.
— Ладно, — сказал он. — В таком случае, увидимся через полчаса.
— Как сказать!
— Тогда — через час.

Через два часа Равик зашел в «Клош д'Ор». Здесь было еще совсем пусто. Внизу, вдоль длинной стойки бара, как попугаи на шесте, сидели проститутки и болтали. Тут же слонялись торговцы кокаином, поджидая туристов. В зале наверху несколько парочек ели луковый суп. В углу напротив сидели на диване две женщины, пили шерри бренди и о чем то шептались — одна с моноклем в глазу, в костюме мужского покроя и с галстуком, другая рыжеволосая и полная, в очень открытом вечернем платье с блестками.
Какой идиотизм, подумал Равик. Почему я не пошел в «Шехерезаду». Чего боюсь. От чего бегу. Мое чувство окрепло, я это знаю. Три месяца разлуки не сломили, а усилили его. К чему обманывать себя. Оно было со мной — единственное, что у меня еще осталось, когда я крался по глухим переулкам, прятался по каким то потайным комнатам, когда капля за каплей в меня вливалось одиночество чужих беззвездных ночей. Разлука разожгла мое чувство, как его не могла бы разжечь сама Жоан, а теперь…
Чей то сдавленный вскрик вернул его к действительности. Занятый своими мыслями, он не заметил, что тем временем в бар вошло несколько женщин. Теперь он увидел, что одна из них, сильно подвыпившая, похожая на светлокожую мулатку, в сдвинутой на затылок, украшенной цветами шляпке, отбросила в сторону столовый нож и начала медленно спускаться по лестнице. Никто ее не пытался задержать. Навстречу ей по лестнице поднимался кельнер. Женщина, стоявшая наверху, преградила ему путь.
— Ничего не случилось, — сказала она. — Ничего не случилось.
Кельнер пожал плечами и повернул обратно. Рыжеволосая, сидевшая в углу, поднялась. Ее подруга, та, что задержала кельнера, поспешно сошла к стойке. Рыжая с минуту стояла неподвижно, прижимая ладонь к полной груди. Затем осторожно, раздвинув два пальца, опустила глаза. Платье было разрезано на несколько сантиметров. В разрезе зияла рана. Кожи не было видно. Виднелась лишь открытая рана, окаймленная зеленым, переливающимся на свету шелком. Рыжая все смотрела и смотрела на рану, словно никак не могла поверить в случившееся.
Равик невольно вскочил с места, но тут же снова сел. С него было достаточно и одной высылки. Женщина с моноклем силой усадила рыжую на диван. В ту же минуту снизу вернулась другая, та, что полминуты назад спустилась в бар. Она несла в руке рюмку водки. Женщина с моноклем, упершись коленом в диван, зажала рыжеволосой рот и быстро отвела ее руку от груди. Вторая выплеснула на рану водку. Примитивная дезинфекция, подумал Равик. Рыжеволосая стонала, дергалась, но другая держала ее, как в тисках. Еще две женщины загородили стол от остальных гостей. Все делалось быстро и ловко. Через минуту, словно по мановению волшебной палочки, в кафе появилась целая компания лесбиянок и гомосексуалистов. Они окружили столик, двое подхватили рыжую и повели к лестнице; другие окружили их плотным кольцом, и все, болтая и смеясь, как ни в чем не бывало, покинули кафе. Большинство посетителей так ничего и не заметило.
— Ловко, а. — произнес кто то за спиной Равика.
Это был кельнер.
Равик кивнул.
— А в чем дело.
— Ревность. Они прямо таки бесноватые, эти развратницы.
— Но откуда взялись остальные. Выросли как из под земли. Просто телепатия какая то.
— Они это нюхом чуют, мсье.
— Должно быть, кто то позвонил и вызвал других. Так или иначе, они проделали все удивительно быстро.
— Они это чуют. Держатся друг за дружку, как смерть за черта. Никто никого не выдаст. Лишь бы не вмешивалась полиция. Вот все, что им нужно. Сами разбираются в своих делах.
Кельнер взял со стола пустую рюмку.
— Еще одну. Что вы пили.
— Кальвадос.
— Хорошо. Еще один кальвадос.
Кельнер ушел.
Равик поднял глаза и увидел Жоан. Она сидела через несколько столиков от него. Очевидно, она. Вошла, пока он разговаривал с кельнером. С ней было двое мужчин… Они увидели друг друга одно— временно. Ее загорелое лицо побледнело. С минуту она сидела не шевелясь и не сводя с него глаз. Затем резким движением отодвинула столик, встала и направилась к нему. В ее лице произошла странная перемена. Оно словно превратилось в смутное, расплывчатое пятно, на котором были видны только неподвижные, ясные, как кристаллы, глаза. Никогда еще Равик не видел у нее таких светлых глаз. В них была какая то гневная сила.
— Ты вернулся, — сказала она тихо, едва дыша. Она стояла совсем близко к нему. На мгновение Равику показалось, что она хочет его обнять, но она этого не сделала. Даже руки не подала.
— Ты вернулся, — повторила она.
Равик молчал.
— Ты уже давно в Париже. — спросила она так же тихо.
— Две недели.
— Две недели… И я не… Ты даже не подумал…
— Никто не знал, где ты. Ни в отеле, ни в «Шехерезаде».
— В «Шехерезаде», но я же… — Она запнулась. — Почему ты не писал.
— Не мог.
— Ты лжешь!
— Пусть так. Не хотел. Не знал, вернусь ли обратно.
— Опять лжешь. Не в этом дело.
— Только в этом. Я мог вернуться, мог и не вернуться. Неужели ты не понимаешь.
— Нет, зато понимаю другое: ты уже две недели в Париже и ничего не сделал, чтобы найти меня…
— Жоан, — спокойно сказал Равик. — Ведь не в Париже твои плечи покрылись загаром.
Кельнер, словно почуяв неладное, осторожно приблизился к их столику. Он все еще не мог прийти в себя после только что разыгравшейся сцены. Как бы невзначай, вместе с тарелкой он убрал со стола, покрытого скатертью в красно белую клетку, ножи и вилки. Равик заметил это.
— Не беспокойтесь, все в порядке, — сказал он кельнеру.
— Что в порядке. — спросила Жоан.
— Да ничего. Тут только что случилась история. Разыгрался скандал. Ранили женщину. Но на этот раз я не стал вмешиваться.
— Не стал вмешиваться.
Она вдруг все поняла и изменилась в лице.
— Зачем ты здесь. Тебя опять арестуют. Я все знаю. Теперь тебе дадут полгода тюрьмы. Ты должен уехать! Я не знала, что ты в Париже. Думала, ты никогда больше не вернешься.
Равик молчал.
— Никогда больше не вернешься, — повторила она.
Равик посмотрел на нее.
—. Жоан…
— Нет! Это все неправда! Все ложь! Ложь!
— Жоан, — осторожно произнес Равик. — Вернись к своему столику.
В ее глазах стояли слезы.
— Вернись к своему столику.
— Ты во всем виноват! — вырвалось у нее. — Ты! Ты один!
Она резко повернулась и пошла. Равик слегка отодвинул столик и сел. Его взгляд упал на рюмку кальвадоса, он потянулся за ней, но не взял. Во время разговора с Жоан он оставался совершенно спокойным. Теперь его охватило волнение. Странно, подумал он. Грудные мускулы дрожат под кожей. Почему именно грудные. Он поднял рюмку и стал разглядывать свою руку. Рука не дрожала. Не глядя на Жоан, он отпил глоток.
— Пачку сигарет, — бросил он проходившему кельнеру. — «Капорал».
Он закурил, допил рюмку и снова почувствовал на себе взгляд Жоан. Чего она ждет. — подумал он. — Что я напьюсь с горя у нее на глазах. Он подозвал кельнера и расплатился. Когда он встал, Жоан начала что то оживленно говорить одному из своих спутников. Она не подняла глаз, когда он прошел мимо ее столика. Лицо ее было жестким, холодным и ничего не выражало. Она напряженно улыбалась.
Равик бродил по улицам и неожиданно для самого себя снова оказался перед «Шехерезадой». Морозов встретил его улыбкой.
— Хорошо держишься, солдат! Я уж думал, ты совсем погиб. А ты вот вернулся. Люблю, когда мои пророчества сбываются.
— Не торопись радоваться, Борис.
— И ты не торопись. Она уже ушла.
— Знаю. Я встретил ее.
— Неужели.
— Да, в «Клош д'Ор».
— Ну и ну… — изумился Морозов. — У судьбы злодейки всегда сюрпризы про запас. Удивит так удивит!
— Когда ты освободишься, Борис.
— Через несколько минут. Все уже разошлись. Вот только переоденусь. А ты пока что зайди в зал, выпьешь водки за счет заведения.
— Нет. Я подожду здесь.
Морозов испытующе посмотрел на него.
— Как ты себя чувствуешь.
— Скверно.
— Разве ты ждал другого.
— Всегда ждешь чего то другого. Пойди переоденься.
Равик прислонился к стене. Рядом с ним старая цветочница складывала в корзину нераспроданные цветы. Хотя это и было глупо, но Равику захотелось, чтобы она предложила ему букет. Неужели по его лицу видно, что цветы ему сейчас ни к чему. Он посмотрел вдоль улицы. Кое где в окнах еще горел свет. Медленно проезжали такси… Чего он ждал. Он все предвидел заранее. Он не ждал лишь того, что Жоан опередит его. А почему бы и нет. Всегда прав тот, кто наносит удар первым!
Из «Шехерезады» вышли кельнеры. Ночью они были кавказцами в длинных красных черкесках и высоких мягких сапогах. На рассвете это были про— сто усталые люди. Они шли домой в своем обычном платье, которое выглядело на них очень странно после ночного маскарада. Морозов вышел последним.
— Куда пойдем. — спросил он.
— Сегодня я уже везде побывал.
— Тогда пойдем в отель, сыграем в шахматы.
— Что ты сказал.
— Сыграем в шахматы. Есть такая игра с деревянными фигурками. Она и отвлекает и заставляет сосредоточиться.
— Хорошо, — сказал Равик. — Давай сыграем.

Он проснулся и сразу же почувствовал, что Жоан находится в комнате. Было еще темно, и он не мог ее видеть, но знал, что она здесь. Комната стала иной. Окно стало иным, воздух стал иным, и он стал иным.
— Перестань дурачиться! — сказал он. — Включи свет и подойди ко мне.
Она не пошевелилась. Он даже не слышал ее дыхания.
— Жоан, — сказал он. — Не будем играть в прятки.
— Не стоит, — тихо ответила она.
— Тогда иди ко мне.
— Ты знал, что я приду.
— Не мог я этого знать.
— Дверь не была заперта.
— Она почти никогда не бывает заперта.
Она с минуту помолчала.
— Я думала, ты еще не вернулся, — сказала она наконец. — Я только хотела… Думала, ты сидишь где нибудь и пьешь.
— Я тоже думал, что так будет. Но вместо этого я играл в шахматы.
— Что ты делал.
— Играл в шахматы. С Морозовым. Внизу, в комнате, похожей на аквариум без воды.
— Шахматы! — она отошла от двери. — Шахматы! Как же так.. . Разве можно играть в шахматы, когда.. .
— Я бы и сам не поверил, но, оказывается, можно. И совсем не плохо получается. Мне даже удалось выиграть одну партию.
— Ты самый холодный, самый бессердечный…
— Жоан, не устраивай глупых сцен. Я люблю театр, но сейчас мне не до него.
— Я и не думаю устраивать тебе сцен. Я безумно несчастна.
— Хорошо. Не будем говорить об этом. Сцены уместны, когда люди не очень несчастны. Я был знаком с одним человеком, который сразу после смерти своей жены заперся у себя в комнате и просидел там до самых похорон, решая шахматные задачи. Его сочли бессердечным, но я знаю, что свою жену он любил больше всего на свете. Просто он ничего лучшего не мог придумать. День и ночь решал шахматные задачи, чтобы хоть как то забыться.
Жоан стояла теперь посредине комнаты.
— Значит, поэтому ты и играл в шахматы, Равик.
— Нет. Я же рассказал тебе о другом человеке. А я спал, когда ты пришла.
— Да, ты спал! Ты еще можешь спать!
Равик привстал на постели.
— Я знал и другого человека. Потеряв жену, он лег спать и проспал двое суток. Его теща была вне себя. Она не понимала, что можно делать самые, казалось бы, неуместные, противоестественные вещи и быть при этом совершенно безутешным. Просто удивительно, до чего нелеп этикет горя. Застань ты меня мертвецки пьяным — и приличия были бы соблюдены. А я играл в шахматы и потом лег спать. И это вовсе не говорит о том, что я черств или бессердечен. Что же тут непонятного.
Внезапно раздался грохот и звон: Жоан схватила вазу и швырнула ее на пол.
— Спасибо, — сказал Равик. — Я терпеть не мог этой штуки. Смотри не поранься осколками. Она расшвыряла осколки ногой.
— Равик, — сказала она. — Зачем ты говоришь мне все это.
— Действительно, — ответил он. — Зачем. Вероятно, подбадриваю самого себя. Тебе не кажется.
Она порывисто повернулась к нему.
— Похоже, что так. Но у тебя никак не поймешь, когда ты серьезен, а когда шутишь.
Осторожно пройдя по усеянному осколками полу, Жоан села на кровать. Теперь, при свете занимающегося утра, он мог отчетливо разглядеть ее лицо. И удивительное дело: оно нисколько не казалось усталым, напротив, оно было молодым, ясным и сосредоточенным. На ней был новый плащ и уже не то платье, в каком он видел ее в «Клош Д'Ор».
— Я думала, ты никогда больше не вернешься, Равик, — сказала она.
— Мне пришлось пробыть в Швейцарии дольше, чем я рассчитывал. Я не мог приехать раньше.
— Почему ты ни разу не написал.
— А что бы от этого изменилось.
Она отвела взгляд в сторону.
— Все таки было бы лучше.
— Лучше всего было бы вообще не возвращаться. Однако я не могу жить ни в какой другой стране, кроме Франции, ни в каком другом городе, кроме Парижа. Швейцария слишком мала, в других странах — фашисты.
— Но ведь здесь… полиция.
— У полиции сейчас так же много или, если угодно, так же мало шансов схватить меня, как и прежде. В последний раз мне просто не повезло. Не будем больше говорить об этом.
Он взял сигареты со стола около кровати. Это был удобный, средних размеров стол, с книгами, сигаретами и всякой мелочью. Равик не выносил ночных столиков с резными ножками и столешни— цами из поддельного мрамора, какие встречаются почти в каждом отеле.
— Дай и мне сигарету, — попросила Жоан.
— Ты не хочешь выпить.
— Хочу. Не вставай. Принесу сама.
Она нашла бутылку и налила две рюмки — ему и себе. Когда она пила, плащ соскользнул с ее плеч, и в свете редеющих утренних сумерек Равик увидел, что на ней то самое платье, которое он подарил ей перед поездкой в Антиб. Зачем она его надела, это единственное платье, которое он ей купил. Единственное. Он никогда над этим не задумывался. И сейчас он тоже не хотел думать об этом.
— Когда я увидела тебя, Равик… так неожиданно… — сказала она, — я ни о чем другом не могла думать. Просто не могла. А когда ты ушел — испугалась, что никогда больше не увижу тебя. Сначала ждала — а вдруг ты вернешься в «Клош д'Ор». Мне казалось, ты вернешься. Почему ты не вернулся.
— А к чему было возвращаться.
— Я пошла бы с тобой.
Он знал, что она сказала неправду, но не хотел думать об этом. Он вообще не хотел теперь ни о чем думать. Раньше он бы не поверил, что ее приход успокоит его. Он не понимал, зачем она пришла и чего хотела. Но неожиданно он почувствовал какое то странное, глубокое успокоение. Она была здесь, и этого было достаточно. Что же это такое. — подумал он. — Неужели я снова теряю самообладание, снова погружаюсь во мрак и попадаю под власть воображения. Опять в висках стучит кровь, опять на меня надвигается опасность.
— Мне казалось, ты хочешь уйти от меня, — сказала Жоан. — Да ты и хотел! Скажи правду. Равик молчал.
Она смотрела на него, ожидая ответа.
— Я это знала! Знала! — повторяла она с глубокой убежденностью.
— Дай мне еще рюмку кальвадоса.
— А это кальвадос.
— Да. Разве ты не заметила.
— Нет.
Наливая рюмки, она положила руку ему на грудь, и он вдруг почувствовал, что ему нечем дышать. Она взяла свою рюмку и выпила ее.
— Да, это действительно кальвадос.
Она снова взглянула на него.
— Хорошо, что я пришла. Знала, что это будет хорошо.
Стало еще светлее. Послышался тихий скрип ставен. Поднялся утренний ветерок.
— Ведь правда хорошо, что я пришла. — спросил она.
— Не знаю, Жоан.
Она склонилась над ним.
— Нет, знаешь. Должен знать.
Он видел над собой лицо Жоан, ее волосы касались его плеч. Знакомая картина, подумал Равик, бесконечно чужая и близкая, всегда одна и та же и всегда новая. Он видел, что кожа у нее на лбу шелушится, видел, что она небрежно накрасилась — к верхней губе прилипли кусочки помады. Он смотрел на ее лицо, заслонившее весь мир, вглядывался в него и понимал, что только фантазия влюбленного может найти в нем так много таинственного. Он знал — есть более прекрасные лица, более умные и чистые, но он знал также, что нет на земле другого лица, которое обладало бы над ним такой властью. И разве не он сам наделил его этой властью.
— Да, — сказал он. — Это хорошо. В любом случае хорошо.
— Я не пережила бы этого, Равик…
— Чего бы ты не пережила.
— Если бы ты ушел от меня. Ушел навсегда.
— Но ведь ты уже решила, что я никогда не вернусь. Ты сама сказала…
— Это разные вещи. Живи ты в другой стране, мне казалось бы, что мы просто ненадолго расстались. Я могла бы приехать к тебе. Я знала бы, что всегда смогу приехать. А так, в одном городе… Неужели ты не понимаешь меня.
— Понимаю.
Она выпрямилась и откинула назад волосы.
— Ты не смеешь оставлять меня одну. Ты отвечаешь за меня.
— Разве ты одна.
— Ты отвечаешь за меня, — повторила она и улыбнулась.
Какую то долю секунды ему казалось, что он ненавидит ее, ненавидит за эту улыбку, за ее тон.
— Не болтай глупостей, Жоан.
— Нет, ты отвечаешь за меня. С нашей первой встречи. Без тебя…
— Хорошо. Видимо, я отвечаю и за оккупацию Чехословакии… А теперь хватит. Уже рассвело. Тебе скоро идти.
— Что ты сказал. — Она широко раскрыла глаза. — Ты не хочешь, чтобы я осталась.
— Не хочу.
— Ах вот как… — произнесла она тихим, неожиданно злым голосом. — Так вот оно что! Ты больше не любишь меня!
— Бог мой, — сказал Равик. — Этого еще не хватало. С какими идиотами ты провела последние месяцы.
— Они вовсе не идиоты. А что я, по твоему, должна была делать. Торчать у себя в номере, глядеть на пустые стены и медленно сходить с ума.
Равик слегка приподнялся на постели.
— Прошу тебя, не надо исповеди, — сказал он. — Мне это неинтересно. Я хочу лишь одного — чтобы наш разговор был чуточку содержательней.
Она с недоумением посмотрела на него. Ее рот и глаза, казалось, стали совсем плоскими.
— Почему ты ко мне вечно придираешься. Другие этого не делают. У тебя все вырастает в проблему.
— Возможно.
Равик отпил глоток кальвадоса и снова лег.
— Но это действительно так, — сказала она. — Никогда не знаешь, чего ждать от тебя. Ты заставляешь говорить вещи, которые не хочется говорить. А потом сам же набрасываешься на меня.
Равик глубоко вздохнул. О чем это он только что подумал. Да… Темный мирок любви, власть воображения — как быстро сюда можно внести свои поправки! И люди это делают. Неизменно делают сами. Старательнейшим образом они разрушают свои же мечты. Да и могут ли они иначе. Действительно, в чем их вина. Они кажутся себе красивыми, потерянными, гонимыми… Где то глубоко под землей находится гигантский магнит — а на поверхности пестрые фигурки, полагающие, что они наделены собственной волей, собственной судьбой… Могут ли они иначе. И разве он сам не таков. Еще не поверивший, еще цепляющийся за соломинку осторожности и дешевого сарказма, но уже точно знающий все, что неизбежно должно случиться.
Жоан примостилась на другом конце кровати. Она напоминала разозленную хорошенькую прачку и одновременно казалась существом, прилетевшим с Луны и ничего не понимающим в земных делах. На ее лице играли красные отблески зари, сменившей предрассветные сумерки. Над грязными дворами и закопченными крышами веяло чистое дыхание молодого дня. В этом дыхании еще слышался шум леса, слышалась жизнь.
— Жоан, — сказал Равик. — Зачем ты пришла.
— А зачем ты спрашиваешь.
— Действительно, зачем я спрашиваю.
— Зачем ты вечно спрашиваешь. Я здесь. Разве этим не все сказано.
— Да, ты права. Этим сказано все.
Она подняла голову.
— Наконец то! Но сначала ты обязательно отравишь человеку всю радость.
Радость! Она называет это радостью! Люди гонимы множеством черных пропеллеров, у них захватывает дыхание, их вновь и вновь затягивает вихрь желания… Какая же тут радость. Радость там, за окном, — утренняя роса, десять минут тишины, пока день еще не выпустил своих когтей. Но что это. Он опять пытается все осмыслить. К черту! Разве она не права. Разве она не права, как правы роса, и воробьи, и ветер, и кровь. Зачем спрашивать. Что выяснять. Она здесь, стремительная ночная бабочка, бездумно залетевшая сюда… А он лежит и считает пятнышки и прожилки на ее крылышках, придирчиво разглядывает чуть поблекшие краски. Она пришла, и мне, видите ли, хочется показать ей все мое превосходство, подумал он. Какая глупость! А если бы ее здесь не было. Я лежал бы и думал без конца и пытался бы геройски обмануть себя, в глубине души желая, чтобы она пришла.
Равик спустил ноги с кровати и надел туфли.
— Зачем ты поднялся. — изумленно спросила Жоан. — Ты хочешь меня выгнать.
— Нет. Целовать. Я уже давно должен был это сделать. Я идиот, Жоан. Я наговорил столько глупостей. Как чудесно, что ты здесь!
Ее глаза просветлели.
— Ты можешь целовать меня и не вставая, — сказала она.
Высоко над городом разгоралась заря. Выше над ней небо было еще по утреннему блеклым. В нем плыли редкие облака, похожие на спящих фламинго.
— Посмотри, какой день, Жоан! Ведь еще совсем недавно шли дожди.
— Да, любимый. Было пасмурно и без конца хлестал дождь.
— Когда я уезжал, он лил не переставая. Ты была в отчаянии от этого нескончаемого дождя. А теперь…
— Да, — сказала Жоан. — А теперь…
Она лежала, тесно прижавшись к нему.
— Теперь есть все. Даже сад — гвоздики на окне у Визенхофа. И птицы во дворе на каштане.
Вдруг он заметил, что она плачет.
— Почему ты меня ни о чем не спрашиваешь, Равик.
— Я и так спрашивал тебя слишком много. Разве ты не сказала этого сама.
— Сейчас я говорю совсем о другом.
— Мне не о чем спрашивать.
— Тебе не интересно узнать, что произошло со мной за это время.
— С тобой ничего не произошло.
Она удивленно вскинула голову.
— За кого ты меня принимаешь, Жоан. — сказал он. — Посмотри лучше в окно, на небе сплошь — багрянец, золото и синева… Разве солнце спрашивает, какая вчера была погода. Идет ли война в Китае или Испании. Сколько тысяч людей родилось и умерло в эту минуту. Солнце восходит — и все тут. А ты хочешь, чтобы я спрашивал! Твои плечи, как бронза, под его лучами, а я еще должен о чем то тебя спрашивать. В красном свете зари твои глаза, как море древних греков, фиолетовое и виноцветное, а я должен интересоваться бог весть чем. Ты со мной, а я, как глупец, должен ворошить увядшие листья прошлого. За кого ты меня принимаешь, Жоан.
Она отерла слезы.
— Давно уже я не слышала таких слов.
— Значит, тебя окружали не люди, а истуканы. Женщин следует либо боготворить, либо оставлять. Все прочее — ложь.
Она спала, обняв его так крепко, словно хотела удержать навсегда. Она спала глубоким сном, и он чувствовал на своей груди ее легкое, ровное дыхание. Он уснул не сразу. Отель пробуждался. Шумела вода в кранах, хлопали двери, снизу доносился кашель эмигранта Визенхофа. Обняв рукой плечи Жоан, Равик чувствовал дремотное тепло ее кожи, а когда поворачивал голову, видел ее безмятежно преданное, чистое, как сама невинность, лицо. Боготворить или оставлять, подумал он. Громкие слова. У кого бы хватило на это сил. Да и кто бы захотел это сделать.. .

Двадцать.

Равик проснулся. Жоан рядом с ним не было. Из ванной до него донесся шум воды. Он приподнялся на постели и мгновенно стряхнул с себя сон. За последнее время он снова этому научился. Если ты умеешь быстро просыпаться, то у тебя больше шансов спастись. Он взглянул на часы. Десять утра. Вечернее платье и плащ Жоан валялись на полу. У окна стояли парчовые туфли. Одна завалилась набок.
— Жоан, — позвал он. — Что это тебе вздумалось среди ночи принимать душ.
Она открыла дверь.
— Прости, я не хотела будить тебя.
— Это не важно. Я могу спать, когда угодно. Но зачем ты уже поднялась.
Жоан стояла перед ним в купальной шапочке, с ее плеч, покрытых светлым загаром, стекала вода. Она походила на амазонку в плотно облегающем голову шлеме.
— Я перестала быть полуночницей, Равик. Я больше не служу в «Шехерезаде».
— Знаю.
— От кого.
— От Морозова.
Жоан испытующе посмотрела на него…
— Морозов… — проговорила она. — Старый болтун. Что он тебе еще наговорил.
— Ничего. А разве он еще что нибудь знает.
— Откуда ему знать. Что у меня общего со швейцаром ночного кабака. Швейцары — как гардеробщицы: профессия превращает их в сплетников.
— Оставь Морозова в покое. Ночные швейцары и портье — профессиональные пессимисты. Они кормятся теневыми сторонами жизни, однако не сплетничают. Профессия обязывает их к скромности.
— Теневые стороны жизни, — сказала Жоан. — Ничего не хочу о них знать.
— А кто хочет. И, однако, соприкасаться с ними приходится многим. Кстати, в свое время не кто иной как Морозов устроил тебя в «Шехерезаду».
— Что же, мне после этого всю жизнь молиться на него. За меня краснеть не пришлось. Я стоила тех денег, которые они мне платили; иначе не держали бы. А главное, он сделал это для тебя. Не для меня.
Равик закурил сигарету.
— Собственно говоря, что ты имеешь против него.
— Ничего. Не люблю я его. Он всегда как то искоса поглядывает на всех. Я бы не стала ему доверять. И тебе не советую.
— Как ты сказала.
— Не советую доверять ему. Неужели тебе не известно, что во Франции все швейцары — полицейские шпики.
— Дальше, — спокойно сказал Равик.
— Можешь мне не верить. Но в «Шехерезаде» это известно каждому. Да и в самом деле, уж не он ли…
— Жоан! — Равик откинул одеяло и встал. — Не болтай глупостей! Что с тобой происходит.
— Со мною. Ничего. Просто я Морозова терпеть не могу — вот и все. Он плохо влияет на тебя, а вас водой не разольешь.
— Ах так, — сказал Равик. — Вот оно что…
Жоан улыбнулась.
— Да, оно самое.
Однако Равик чувствовал, что дело не только в Морозове. Очевидно, тут была и какая то другая причина.
— Что заказать на завтрак. — спросил он.
— Ты злишься. — ответила она вопросом на вопрос.
— Нисколько.
Она вышла из ванной и положила руки ему на плечи. Сквозь тонкую ткань пижамы он ощутил ее влажную кожу. Ощутил ее тело и ток крови.
— Ты злишься оттого, что я ревную тебя к твоим друзьям. — спросила она.
Он отрицательно покачал головой. Шлем. Амазонка. Наяда, вышедшая из волн океана. Шелковистая кожа, еще пахнущая водой и молодостью.
— Пусти меня, — сказал он.
Она ничего не ответила. Эта линия от высоких скул к подбородку. Губы. Тяжелые веки и ее грудь, прижимающаяся к его груди…
— Пусти меня, или…
— Или.. . — переспросила она.

Перед открытым окном гудела пчела. Равик следил за ней взглядом. Вероятно, вначале ее привлекли гвоздики эмигранта Визенхофа, а теперь она искала другие цветы. Пчела влетела в комнату, покружилась и села на край рюмки из под кальвадоса, стоявшей на подоконнике.
— Ты соскучился по мне. — спросила Жоан.
— Соскучился.
— Очень.
— Очень.
Пчела, медленно покружив над рюмкой, вылетела в окно — к солнцу, к гвоздикам эмигранта Визенхофа.
— Мне бы так хотелось остаться у тебя, — сказала Жоан, положив голову ему на плечо.
— Оставайся, уснем. Мы мало спали.
— Не могу. Я должна уйти.
— В вечернем платье. Куда ты сейчас в нем пойдешь.
— Я принесла с собой другое.
— Каким образом.
— Под плащом. И туфли тоже. Они лежат под моими вещами. Я взяла с собой все необходимое.
Она не сказала, куда ей нужно идти, а Равик ни о чем не спросил.
Снова прилетела пчела. На этот раз она сразу же устремилась к рюмке. Видимо, кальвадос пришелся ей по вкусу. Или, по крайней мере, плодовый сахар.
— Ты настолько была уверена, что останешься у меня.
— Да, — сказала Жоан, не шевелясь.

— Водки не надо, — сказал Равик.
— Ты не хочешь водки. Это настоящая «зубровка».
— Сегодня не хочу. Дай лучше кофе. Покрепче.
— Пожалуйста.
Он закурил сигарету и подошел к окну. Платаны уже оделись свежей густой листвой. Перед его отъездом они стояли совсем еще голые.
Роланда принесла кофе.
— А ведь девушек у вас прибавилось, — заметил Равик.
— Да, мы взяли двадцать новых.
— Неужели так хорошо идут дела. Это теперь то, в июне.
Роланда подсела к нему.
— Дела идут так хорошо, что мы только диву даемся. Люди точно с ума посходили. Днем и то полным полно. А уж по вечерам что творится…
— Может быть, погода влияет.
— Погода тут ни при чем. Обычно лето — мертвый сезон. А в этом году словно сумасшествие какое то на всех нашло. Посмотрел бы, как бойко торгует бар! Можешь себе представить — даже французы заказывают шампанское!
— Невероятно.
— Что касается иностранцев, это в порядке вещей. На то ведь они и иностранцы. Но французы! Больше того — парижане и те пьют шампанское! И, представь, платят! Пьют шампанское вместе «дюбонне», пива и коньяка! Можешь ты мне поверить.
— Только если увижу собственными глазами. Роланда налила ему кофе.
— А от посетителей прямо отбоя нет! — продолжала она. — Голова идет кругом. Спустишься вниз — сам увидишь. Зал уже сейчас переполнен. Самая разношерстная публика. Что это вдруг нашло на людей, Равик.
Он только пожал плечами.
— Старая история об океанском корабле, идущем ко дну.
— Но ведь мы то не тонем! Наоборот, дела идут блестяще!
Дверь отворилась, и в комнату вошла Нинетта, мальчишески стройная, в коротких штанишках из розового шелка. У нее было ангельское личико, и она считалась одной из лучших девиц заведения. Ей шел двадцать первый год. В руках она несла поднос с хлебом, маслом и двумя горшочками джема.
— Мадам услышала, что доктор пьет кофе, — проговорила она хриплым басом. — Она просит вас отведать джема ее собственного приготовления.
Нинетта усмехнулась. Ангельский лик исчез, сменившись гримасой озорного уличного мальчишки. Она поставила поднос на стол и, пританцовывая, вышла из комнаты.
— Вот видишь, — вздохнула Роланда. — Распустились — дальше некуда. Знают, что они нам нужны.
— Ну и правильно, — заметил Равик. — Когда же еще они смогут себе это позволить.. . Но что означает этот джем.
— Это гордость мадам. Сама готовит его. В своем имении на Ривьере. Он и вправду хорош. Попробуй.
— Терпеть не могу джема. Особенно если его варила миллионерша.
Роланда отвинтила стеклянную крышку, взяла лист толстой бумаги, положила на него несколько ложек джема, гренок и кусок масла. Завернув все это в пакет, она подала его Равику.
— Возьми, — сказала она. — Уж угоди ей! Потом выбросишь. Она обязательно проверит, отведал ли ты его. Последнее, чем может гордиться стареющая женщина, лишенная всяких иллюзий. Сделай это хотя бы из вежливости.
— Хорошо, — Равик встал и открыл дверь. — Довольно таки шумно, — сказал он, вслушиваясь в гул голосов, музыку, смех и крики, доносившиеся снизу. — Неужели там только французы.
— Нет, конечно, Большей частью иностранцы.
— Американцы.
— В том то и дело, что не американцы, а немцы. Никогда еще у нас не было так много немцев. Тебе это не кажется странным.
— Вовсе нет.
— Они почти все хорошо говорят по французски. Не то что немцы, которые приезжали в Париж несколько лет назад.
— Нетрудно себе представить. Должно быть, у вас и солдат немало бывает
— в том числе и колониальных.
— Ну, эти то всегда ходят.
Равик кивнул.
— И что же, немцы тратят много денег.
Роланда рассмеялась.
— Что верно то верно. Угощают всякого, кто готов с ними пить.
— Вероятно, главным образом солдат. А ведь в Германии действуют валютные ограничения, все границы закрыты. Выехать можно только с разрешения властей. Больше десяти марок вывозить нельзя. И вдруг в Париже столько веселых немцев. Все они сорят деньгами и отлично говорят по французски. Пожалуй, ты права: это действительно странно.
Роланда пожала плечами.
— Мое дело маленькое… Лишь бы расплачивались настоящими деньгами.

Равик вернулся домой в девятом часу.
— Мне кто нибудь звонил. — спросил он портье.
— Нет.
— И после обеда не звонили.
— Нет. За весь день ни одного звонка.
— Кто нибудь заходил, спрашивал меня.
Портье отрицательно покачал головой.
Равик стал подниматься по лестнице. На втором этаже ссорились супруги Гольдберг. На третьем кричал ребенок. Это был французский подданный Люсьен Зильберман. Возраст — год и два месяца. Для своих родителей, торговца кофе Зигфрида Зильбермана и его жены Нелли, урожденной Леви, из Франкфурта на Майне, он был и святыней, и предметом спекуляции. Ребенок родился во Франции, и благодаря ему они надеялись получить французские паспорта на два года раньше срока. Люсьен, смышленый, как все годовалые младенцы, очень скоро сделался настоящим семейным тираном.
На одном из верхних этажей играл патефон, принадлежавший беженцу Вольмайеру. Звучали немецкие народные песни. Перед тем как попасть во Францию, Вольмайер сидел в концлагере Ораниенбург. В коридоре пахло капустой и сумерками.
Равик направился к себе в номер. Ему захотелось почитать. Как то очень давно он купил несколько томиков всемирной истории и теперь разыскал их. Чтение не доставило ему особенной радости. Более того, его охватило чувство какого то гнетущего удовлетворения при мысли о том, что все происходящее ныне отнюдь не ново. Все это уже случалось много раз. Ложь, вероломство, убийства, варфоломеевские ночи, коррупция, порожденная жаждой власти, нескончаемые войны… История человечества была написана слезами и кровью, и среди тысяч обагренных кровью памятников сильным мира сего лишь изредка встречался один, осиянный серебристым светом. Демагоги, обманщики, братоубийцы и отцеубийцы, упоенные властью себялюбцы, фанатики и пророки, мечом насаждавшие любовь к ближнему; во все времена одно и то же, во все времена терпеливые народы натравливались друг на друга и бессмысленно творили убийство… во имя императора, во имя веры, во имя коронованных безумцев… Этому не было конца.
Он отложил книги в сторону. Из открытого окна снизу доносились голоса. Он узнал их: Визенхоф и фрау Гольдберг.
— Нет, — сказала Рут Гольдберг. — Он скоро вернется. Через час.
— Час — это тоже немало времени.
— А что, если он вернется раньше.
— Куда он пошел.
— К американскому посольству. Он каждый вечер ходит туда. Стоит на улице, смотрит на здание, и все. Потом возвращается.
Визенхоф сказал что то, Равик не разобрал его слов.
— Ну, еще бы, — сердито возразила Рут Гольдберг. — А кто не сумасшедший. Что он стар, я и без тебя знаю… Отстань, — сказала она немного погодя. — Мне сейчас не до этого. Нет настроения.
Визенхоф что то ответил.
— Тебе легко говорить, — сказала она. — Деньги то у него. У меня нет ни сантима. А ты…
Равик встал. Его взгляд упал на телефон, но он не подошел к нему. Было около десяти часов. Жоан ушла утром и до сих пор ни разу не позвонила. Он не спросил, придет ли она вечером. Весь день он был уверен, что она придет. Теперь эта уверенность исчезла.
— Тебе все просто! Тебе лишь бы удовольствие получить, — сказала фрау Гольдберг.
Равик пошел к Морозову. Его комната была заперта. Он спустился в «катакомбу».
— Если мне будут звонить — я внизу, — предупредил он портье.
Морозов играл в шахматы с каким то рыжим мужчиной. В углах зала сидело несколько женщин. Они вязали или читали. У всех были озабоченные лица.
Равик подсел к Морозову и стал следить за игрой. Рыжий играл превосходно — быстро и как будто совершенно безучастно. Морозов явно проигрывал.
— Здорово меня тут разделали, а. — спросил он. Равик ничего не ответил. Рыжий поднял на него глаза.
— Это господин Финкенштейн, — сказал Морозов. — Совсем недавно из Германии.
Равик кивнул головой.
— Как там сейчас. — спросил он, лишь бы о чем то спросить.
Рыжий только пожал плечами. Равик и не ждал другого. В первые годы действительно все лихорадочно расспрашивали вновь прибывших, ловили каждую весть из Германии, со дня на день ожидая краха Третьей империи. Теперь всякий понимал, что только война может привести к крушению рейха. И всякий мало мальски разумный человек понимал также, что правительство, решающее проблему безработицы путем развития военной промышленности, в конце концов столкнется с альтернативой:
война или внутренняя катастрофа. Значит, война.
— Мат, — без особого торжества объявил Финкенштейн и встал. Он посмотрел на Равика. — Не знаете ли средства от бессонницы. С тех пор как я здесь, совсем не могу спать. Засну и тут же просыпаюсь.
— Пейте, — сказал Морозов. — Бургундское. Побольше бургундского или пива.
— Я совсем не пью. Пробовал ходить часами по улицам до полного изнеможения. И это не помогает. Все равно не могу спать.
— Я дам вам таблетки, — сказал Равик. — Пройдемте со мной наверх.
— Возвращайся, Равик, — крикнул Морозов ему вдогонку. — Не покидай меня, брат!
Женщины, сидевшие в углах зала, удивленно взглянули на него. Затем снова принялись вязать и читать с таким усердием, словно от этого зависела их жизнь. Равик вместе с Финкенштейном поднялся к себе в номер. Когда он открыл дверь, ночная прохлада — окно было распахнуто настежь — обдала его темной холодной волной. Он глубоко вздохнул, включил свет и быстро огляделся. В ком— нате никого не было. Он дал Финкенштейну снотворное.
— Благодарю, — сказал тот, едва заметно шевеля губами, и выскользнул как тень.
Теперь Равик окончательно понял, что Жоан не придет; собственно говоря, он знал это уже утром. Он только не хотел в это верить. Он обернулся, словно услышал у себя за спиной чей то голос. Все вдруг стало совершенно ясно и просто. Она добилась своего и теперь не спешит. Да и чего он мог от нее ждать. Ждать, что она бросит все ради него и вернется. Какая глупость. Конечно, она нашла кого то другого, и не просто другого человека, но и совсем другую жизнь, от которой не собирается отказываться!
Равик снова спустился вниз. Он ничего не мог поделать с собой.
— Мне кто нибудь звонил. — спросил он. Портье, только что явившийся на ночное дежурство, отрицательно покачал головой. Рот у него был набит чесночной колбасой.
— Я жду звонка. Если позвонят, я внизу.
Он вернулся в «катакомбу» к Морозову.
Они сыграли партию в шахматы. Морозов выиграл и самодовольно огляделся. Женщин в зале уже не было — никто не видел, как они ушли. Он позвонил в колокольчик.
— Кларисса! Графин розового, — сказал он. — Этот Финкснштейн играет, как автомат. Даже противно становится! Математик… Ненавижу совершенство! Оно противоречит самой природе человека. — Он взглянул на Равика. — Чего ты торчишь здесь в такой вечер.
— Жду звонка.
— Опять собираешься отправить кого нибудь на тот свет по всем правилам науки.
— Вчера я действительно вырезал одному больному желудок.
Морозов наполнил рюмки.
— Вырезал желудок, а сам сидишь со мной за бутылкой вина, в то время как твоя жертва мечется в бреду. В этом есть что то бесчеловечное. Хоть бы животу тебя разболелся, что ли.
— Ты прав, Борис, — ответил Равик. — В том то и ужас всей жизни, что мы никогда не чувствуем последствий наших поступков. Но почему ты хочешь начать свою реформу именно с врачей. Начни лучше с политиков и генералов. Тогда на всей земле утвердится мир.
Морозов откинулся на спинку стула и посмотрел на Равика.
— Врачей вообще надо всячески избегать, — сказал он. — Иначе совсем потеряешь к ним доверие. С тобой, например, мы много раз пили, и я видел тебя пьяным. Могу ли я после этого согласиться, чтобы ты меня оперировал. Пусть мне даже известно, что ты искусный врач и работаешь лучше другого, незнакомого мне хирурга, — и все таки я пойду к нему. Человек склонен доверять тем, кого он не знает: это у него в крови, старина! Врачи должны жить при больницах и как можно реже показываться на людях. Это хорошо понимали ваши предшественники — ведьмы и знахари. Уж коль скоро я ложусь под нож, то должен верить в нечто сверхчеловеческое.
— Я бы и не стал тебя оперировать, Борис.
— Почему.
— Ни один врач не согласится оперировать своего брата.
— Я все равно не доставлю тебе такого удовольствия. Умру во сне от разрыва сердца. Делаю для этого все от меня зависящее. — Морозов окинул Равика озорным взглядом и встал. — Ну что же, мне пора идти, распахивать двери ночного клуба на Монмартре — этом центре культуры. И зачем только живет человек.
— Чтобы размышлять над смыслом жизни. Есть еще вопросы.
— Есть. Почему, вдоволь поразмыслив и в конце концов набравшись ума, он тут же умирает.
— Немало людей умирают, так и не набравшись ума.
— Не увиливай от ответа. И не вздумай пересказывать мне старую сказку о переселении души.
— Я отвечу, но сперва позволь задать тебе один вопрос. Львы убивают антилоп, пауки — мух, лисы — кур… Но какое из земных существ беспрестанно воюет и убивает себе подобных.
— Детский вопрос. Ну конечно же, человек — этот венец творения, придумавший такие слова как любовь, добро и милосердие.
— Правильно. Какое из живых существ способно на самоубийство и совершает его.
— Опять таки человек, выдумавший вечность, Бога и воскресение.
— Отлично, — сказал Равик. — Теперь ты видишь, что мы сотканы из противоречий. Так неужели тебе все еще непонятно, почему мы умираем.
Морозов удивленно посмотрел на него.
— Ты, оказывается, софист, — заявил он. — Все норовишь уйти от ответа.
Равик взглянул на Морозова. Жоан, с тоской подумал он. Если бы она вошла сейчас в дверь, в эту грязную стеклянную дверь!
— Все несчастья, Борис, начались с того, что мы обрели способность мыслить, — ответил он. — Если бы мы ограничились блаженством похоти и обжорства, ничего бы не случилось. Кто то экспериментирует над нами, но, по видимому, окончательных результатов еще не добился. Не надо жаловаться. У подопытных животных тоже должна быть профессиональная гордость.
— На эту точку зрения легко стать мяснику, но не быкам. Ученому, но не морским свинкам. Врачу, но не белым мышам.
— Правильно… Да здравствует закон логики о достаточном основании. Выпьем за красоту, Борис, за вечную прелесть мгновения. Ты знаешь, что еще дано человеку, и только ему. Смеяться и плакать.
— А также упиваться. Упиваться водкой, вином, философией, женщинами, надеждой и отчая— нием. Но знаешь ли ты, что известно человеку, и только ему. Что он умрет. В качестве противоядия ему дана фантазия. Камень реален. Растение реально. И животное реально. Они устроены разумно. Они не знают, что умрут. Человек это знает. Воспари, душа! Лети! Не унывай, ты, легализованный убийца! Разве мы не пропели гимн во славу человечества. — Морозов с такой силой потряс серую пальму, что с нее посыпалась пыль. — Прощай, пальма, трогательный символ юга и надежды, любимица хозяйки французского отеля! Прощай и ты, человек без родины, вьющееся растение без опоры, воришка, обкрадывающий смерть! Гордись тем, что ты романтик!
Он ухмыльнулся. Однако Равик не ответил ему тем же. Он неотрывно смотрел на дверь. Она только что отворилась, пропустив портье. Тот подошел к столику. Телефон, подумал Равик. Наконец то! Он не поднимался. Он ждал, чувствуя, как напрягаются мускулы рук.
— Вот ваши сигареты, мсье Морозов, — сказал портье. — Мальчик их только что принес.
— Благодарю, — Морозов спрятал в карман коробку русских папирос. — Прощай, Равик. Мы еще встретимся сегодня.
— Возможно. Прощай, Борис.

Человек с вырезанным желудком не отрываясь глядел на Равика. Его сильно мутило, но не рвало, нечем было. Так после ампутации ноги обычно чувствуют боль в ступне. Он все время стонал и метался. Равик сделал ему укол. Шансов на благополучный исход почти не было. Изношенное сердце, в одном легком — множество обызвествленных очагов. Он прожил на свете всего тридцать пять лет и почти всегда болел. Хроническая язва желудка, кое как залеченный туберкулез, а теперь еще и рак. Из истории болезни известно, что он четыре года состоял в браке, жена умерла от родов, ребенок — от туберкулеза три года спустя. Родст— венников никаких. И вот теперь этот полутруп лежал и смотрел на Равика, и не хотел умирать, и был полон терпения и мужества, и не знал, что питаться он будет только через резиновую трубку и никогда больше не сможет вкусить те немногие радости жизни, какие изредка позволял себе — вареную говядину с горчицей и солеными огурцами. Человек без желудка лежал на кровати, весь изрезанный и уже почти разлагающийся, и в глазах у него светилось нечто, называемое душой. Гордись тем, что ты романтик! Воспой гимн человечеству…
Равик повесил на место табличку с температурной кривой. Сестра встала, ожидая распоряжений. Рядом с ней на стуле лежал наполовину связанный свитер. Из него торчали спицы. На полу валялся клубок шерсти. Со стула свисала красная шерстяная нить. Казалось, из свитера сочится кровь.
Вот он лежит передо мной, подумал Равик, и, даже несмотря на укол, ему предстоит ужасная ночь: полная неподвижность, одышка, кошмарные сны и нескончаемая боль. А я жду женщину, и мне кажется, что, если она не придет, мне тоже предстоит трудная ночь. Я, конечно, понимаю, насколько ничтожны мои страдания в сравнении с муками этого умирающего или Гастона Перье из соседней палаты, у которого раздроблена рука, — в сравнении с муками тысяч других и с тем, что произойдет хотя бы сегодня ночью на земном шаре. И все же эта мысль ничуть меня не утешает. Она ничуть не утешает, не помогает и ничего не меняет, все остается по прежнему. Как это сказал Морозов. «Ну хоть бы живот у тебя разболелся, что ли…» И он по своему прав.
— Позвоните мне, если что случится, — сказал Равик сестре; это была та самая сестра, которой Кэт Хэгстрем подарила радиолу.
— Он уже совсем примирился со своей судьбой, — заметила она.
— Как вы сказали. — удивленно переспросил Равик.
— Совсем примирился. Хороший пациент.
Равик оглядел палату. Здесь нет ничего, что она могла бы получить в подарок. Примирился… Взбредет же такое в голову больничной сестре! Бедняга отчаянно борется со смертью, бросает в бой все армии кровяных шариков и нервных клеток… Он вовсе не примирился со своей судьбой.
Равик направился в отель. У самых дверей он столкнулся с Гольдбергом. Это был седобородый старик с массивной золотой цепочкой на жилете.
— Чудесный вечер, не правда ли. — сказал Гольдберг.
— Да. — Неожиданно Равик вспомнил разговор его жены с Визенхофом. — Вы хотите немного прогуляться. — спросил он.
— Я уже гулял. Прошел до площади Согласия и обратно.
До площади Согласия. Там находилось американское посольство. Белое здание под звездным флагом, тихое и опустевшее, Ноев ковчег, где могут дать визу. Несбыточная мечта… Гольдберг стоял на тротуаре у отеля «Крийон» и как зачарованный смотрел на вход в посольство, на темные окна, смотрел так, словно перед ним был один из шедевров Рембрандта или сказочный бриллиант «Кохинор".  Один из крупнейших в мире бриллиантов, находящийся в короне английских королей.
— А может быть, все таки пройдемся. До Триумфальной арки. — спросил Равик и подумал: «Если я выручу тех двоих, я застану Жоан у себя в комнате или она придет позднее».
Гольдберг покачал головой.
— Нет, пойду к себе. Жена ждет меня. Я и так слишком долго гулял.
Равик взглянул на часы. Половина первого. Выручать было некого. Вероятно, Рут давно уже вернулась к себе в комнату. Он посмотрел вслед Гольдбергу, медленно поднимавшемуся по лестнице. Затем подошел к портье.
— Мне кто нибудь звонил.
— Нет.
В номере горел свет. Он вспомнил, что перед уходом не погасил его. На столе снежным пятном белел лист бумаги — записка, в которой он предупреждал Жоан, что вернется через полчаса. Он взял записку и порвал ее. Захотелось выпить. Он ничего не нашел и снова спустился вниз. Кальвадоса у портье не оказалось. Только коньяк и вино. Он купил бутылку «энесси» и бутылку «вуврэ» и немного поговорил с портье. Тот все пытался убедить его, что на предстоящих бегах в Сен Клу из двухлеток наибольшие шансы имеет кобыла Лулу Вторая. Прихрамывая, пришел испанец Альварес. Захватив газету, Равик поднялся к себе в номер. Как медленно тянется время. Если ты любишь и не веришь при этом в чудеса, ты потерянный человек — так, кажется, сказал ему в тысяча девятьсот тридцать третем году берлинский адвокат Аренсен. А три недели спустя он уже сидел в концлагере — на него донесла любовница. Равик открыл бутылку «вуврэ» и взял со стола томик Платона. Через несколько минут он отложил книгу и подсел к окну.
Он не сводил глаз с телефона. Проклятый черный аппарат. Позвонить Жоан невозможно — он не знал ее нового номера. Даже адреса не знал. Она не сказала, а он не стал спрашивать. Вероятно, намеренно умолчала: потом можно будет всю вину свалить на него.
Он выпил стакан легкого вина. Какая нелепость, подумал он. Я жду женщину, с которой расстался утром. Мы не виделись три с половиной месяца, но ни разу за все это время я не томился по ней так, как сейчас, когда мы не виделись всего только один день. Лучше бы вообще больше с ней не встречаться. Я уже как будто совсем освоился с этой мыслью. А теперь…
Он встал. Нет, все это не то. Неопределенность — вот что не дает ему покоя. А также какая то неуверенность, с каждым часом все сильнее охватывающая его…
Равик подошел к двери. Он знал, что дверь не заперта, но на всякий случай нажал на ручку. Затем развернул газету. Строчки расплывались перед глазами. Инциденты в Польше. Пограничные стычки. Притязания на Польский коридор. Союз Англии и Франции с Польшей. Надвигающаяся война. Газета соскользнула на пол, он погасил свет. Непочатая бутылка «энесси» стояла на столе. Он встал и подошел к окну. Ночь была холодная, высоко в небе высыпали звезды. Во дворе кричали коты. На балконе напротив появился мужчина в нижнем белье, почесался, громко зевнул и вернулся в освещенную комнату. Равик посмотрел на кровать. Он знал, что не уснет. Читать было тоже бессмысленно — он ни слова не помнил из того, что прочел какой нибудь час назад. Лучше всего уйти, но куда. Ведь от этого ничего не изменится. Да он и не хотел уходить. Он хотел хоть что нибудь знать. Он поднял бутылку с коньяком, подержал ее в руке и поставил обратно. Затем достал из сумки две таблетки снотворного. Такие же таблетки он дал рыжему Финкенштейну. Должно быть, тот сейчас спит. Равик проглотил их. Вряд ли ему удастся уснуть. Затем он взял еще одну. Если Жоан придет, он, конечно, проснется.
Она не пришла ни в эту, ни в следующую ночь.

Двадцать один.

Эжени просунула голову в дверь палаты, где лежал человек без желудка.
— Мсье Равик, к телефону.
— Кто звонит.
— Не знаю. Не спрашивала. Мне телефонистка сказала.
Равик не сразу узнал голос Жоан, приглушенный и какой то очень далекий.
— Жоан, — сказал он. — Где ты.
Казалось, она говорит из другого города. Он бы не удивился, если бы она назвала какой нибудь курорт на Ривьере. Никогда она еще не звонила ему в клинику.
— У себя дома, — сказала она.
— Здесь, в Париже.
— Конечно. Где же еще.
— Ты больна.
— Нет. С чего ты взял.
— Ты же звонишь в клинику.
— Я звонила в отель, тебя там не было. Вот я и позвонила в клинику.
— Что нибудь случилось.
— Нет. Что могло случиться. Просто хотела узнать, как ты живешь.
Теперь ее голос звучал яснее. Равик достал сигарету и картонку со спичками. Прижав картонку локтем к столику, он оторвал спичку и зажег ее.
— В клинике всегда думаешь о несчастных случаях и болезнях, Жоан.
— Я не больна. Я в постели, но не больна.
— Понимаю.
Равик водил картонкой со спичками по белой клеенке стола и ждал, что последует дальше.
Жоан тоже ждала. Он слышал в трубке ее дыхание. Она хотела, чтобы разговор начал он. Это дало бы ей преимущество.
— Жоан, — сказал он. — Мне нельзя долго задерживаться у телефона. Я не закончил больному перевязку и должен быстро вернуться.
Она немного помолчала.
— Почему ты не даешь о себе знать. — наконец спросила она.
— Потому что у меня нет ни твоего телефона, ни адреса.
— Но я ведь сказала тебе все это.
— Ошибаешься, Жоан.
— Нет, — теперь она чувствовала себя уверенно. — Наверняка. Я отлично помню. А ты, как всегда, забыл.
— Пусть так, я забыл. Скажи еще раз. Я запишу. Она назвала ему адрес и номер телефона
— Я уверена, что сказала тебе и то и другое.
Уверена.
— Хорошо, Жоан. Я должен идти. Поужинаем сегодня вместе.
Она ответила не сразу.
— А почему бы тебе не зайти ко мне. — спросила она.
— Хорошо. Могу и зайти. Сегодня вечером. В восемь.
— А почему не сейчас.
— Сейчас мне некогда.
— А когда ты освободишься.
— Примерно через час.
— Вот и приходи.
Так, подумал Равик. Вечер у тебя занят.
— Почему мы не можем встретиться вечером. — спросил он.
— Равик, иной раз ты не понимаешь самых простых вещей. Мне хочется, чтобы ты пришел сейчас. Я не хочу ждать до вечера. Иначе зачем бы я стала звонить тебе днем в клинику.
— Хорошо. Закончу дела и приду.
Он задумчиво сложил бумажку с адресом и вернулся в палату.

Жоан жила в доме на углу улицы Паскаля, на верхнем этаже.
— Входи, — сказала она, открыв ему дверь. — Как хорошо, что ты пришел! Входи.
На ней был простой черный халат мужского покроя. Равику нравилось, что ома никогда не носила броских платьев из шелка или пышного тюля. Она была бледнее, чем обычно, и немного взволнована.
— Входи! — повторила она. — Я ждала тебя. Должен же ты посмотреть, как я живу.
Жоан пошла вперед. Равик улыбнулся: в хитрости ей не откажешь. Хочет заранее пресечь все расспросы. Он смотрел на ее красивые прямые плечи, на волосы, блестевшие в ярком свете. Вдруг у него перехватило дыхание: на мгновение ему показалось, что он безумно ее любит.
Они пришли в большую, залитую солнцем комнату, напоминавшую студию художника. Из высокого широкого окна был виден парк, раскинувшийся между авеню Рафаэля и авеню Пру дона. Справа открывался вид на Порт де ля Мюэт, а дальше в золотистой дымке зеленел Булонский лес.
Комната была обставлена в полусовременном стиле. Большая тахта, обитая чересчур ярким синим бархатом, несколько кресел, более удобных с виду, чем на самом деле; слишком низкие столики, фикус, американская радиола. В углу стоял чемодан Жоан. В целом комната была довольно мила, но Равику она не понравилась. Он признавал одно из двух: либо безупречный вкус, либо полную безвкусицу. Половинчатость претила ему. А фикусов он вообще терпеть не мог.
Он заметил, что Жоан внимательно наблюдает за ним. У нее хватило смелости пригласить его, но она не знала, как он отнесется ко всему этому.
— У тебя хорошо, — сказал он. — Просторно и уютно.
Он открыл радиолу. Это был отличный аппарат с автоматической сменой пластинок. Они грудой лежали на столике, стоявшем рядом. Жоан взяла несколько штук и поставила их на диск.
— Ты знаешь, как она работает.
— Нет, — сказал он, хотя отлично это знал.
Она включила радиолу.
— Чудесная вещь. Не надо вставать и менять пластинки. Лежи, слушай и мечтай в сумерках…
Радиола и в самом деле работала великолепно. Равик знал, что она стоит, по крайней мере, двадцать тысяч франков. Комната наполнилась мягкой, словно плывущей музыкой — сентиментальные парижские песенки. «J'attendrai…". «Я буду ждать» французское слово.
Жоан стояла, подавшись вперед, и слушала.
— Нравится. — спросила она. Равик кивнул. Он смотрел не на радиолу, а на Жоан, на ее восхищенное лицо, словно растворившееся в музыке. Как легко она способна увлечься. Как любил он в ней эту легкость, которой сам был лишен. Кончилось… Кончилось, подумал он, и эта мысль не причинила ему боли. Словно покидаешь знойную Италию и возвращаешься на туманный север.
Жоан выпрямилась и улыбнулась.
— Пойдем… Ты еще не видел спальню.
— А мне непременно надо ее посмотреть.
Она испытующе взглянула на него.
— Ты не хочешь посмотреть. Почему.
— Действительно, почему. — сказал он. — Конечно, посмотрю.
Она погладила его по лицу и поцеловала, и он знал, зачем она это сделала.
— Пойдем, — сказала она и взяла его за руку.
Спальня была обставлена в чисто французском вкусе. Большая кровать в стиле Людовика шестнадцатого — явная подделка под старину; туалетный столик в том же духе, своими очертаниями он напоминал человеческую почку; зеркало под барокко; современный обюссонский ковер; стулья и кресла, словно взятые из стандартного голливудского фильма. Тут же стоял очень красивый расписной флорентийский ларь шестнадцатого века. Он явно не гармонировал со всем остальным и казался принцем крови, попавшим в общество разбогатевших мещан. Ларь был задвинут в угол. На его расписной крышке лежали шляпка с фиалками и пара серебряных туфель.
Постель была неприбрана. Казалось, она еще сохраняла тепло Жоан. На туалетном столике стояли флаконы с духами. Один из стенных шкафов был открыт. В нем висели платья. Ее гардероб заметно пополнился. Жоан не отпускала руки Равика. Она прильнула к нему.
— Нравится тебе у меня.
— Нравится. Все это очень подходит тебе. Она кивнула. Ни о чем больше не думая, он привлек ее к себе. Она не сопротивлялась. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу. Лицо Жоан было спокойным, на нем не осталось и тени легкого волнения, которое он заметил вначале. Уверенное и ясное, оно светилось тайным удовлетворением и каким то едва уловимым торжеством.
Странно, подумал он. Насколько прекрасной может оставаться женщина даже в подлости. Мало того что она отвела мне роль наемного танцора из второсортного дансинга, она еще с наивным бесстыдством показывает мне квартиру, обставленную любовником, и выглядит при этом как сама Ника Самофракийская.
— Жаль, что у тебя нет такой квартиры, — сказала она. — Тут чувствуешь себя совсем иначе. Это не то что жалкие гостиничные номера.
— Ты права, Жоан. Я с удовольствием все это осмотрел. А теперь я пойду…
— Ты уходишь. Не успел прийти и уже уходишь.
Он взял ее за руки.
— Да, ухожу. Навсегда. Ты живешь с другим. А я не делю с другими женщин, которых люблю. Она резко отстранилась.
— Что. Что ты говоришь. Я… Кто тебе это сказал.. . Какая гадость! — Она сверлила его взглядом. — Впрочем, нетрудно догадаться! Конечно, Морозов, этот…
— При чем тут Морозов! Мне ничего не надо было говорить. Все, что я здесь увидел, говорит само за себя.
Она побледнела, ее лицо вдруг перекосилось от бешенства. Она уже была уверена, что добилась своего, и никак не ожидала такого поворота.
— Понятно! Раз я живу в такой квартире и больше не служу в «Шехерезаде», значит, я стала содержанкой! Еще бы! Как же может быть иначе. !
— Я не сказал, что ты стала содержанкой.
— Не сказал, но дал это понять! Теперь мне все ясно! Сначала ты устроил меня в «Шехерезаду» — в эту мерзкую дыру, потом оставил одну, и, если я к кому то обратилась за помощью, если кто то позаботился обо мне, значит, я непременно стала содержанкой! Да и что может быть на уме у ночного швейцара, кроме грязных мыслишек. Этот жалкий холуй не способен понять, что женщина может сама по себе чего то стоить, что она может работать и кое чего добиться! И ты — именно ты — упрекаешь меня в этом! Как только тебе не стыдно!
Неожиданно Равик резко повернул ее, подхватил под локти и бросил на кровать.
— Вот! — сказал он. — И хватит болтать ерунду!
Она была так ошеломлена, что осталась лежать на кровати.
— Может быть, ты еще и побьешь меня. — сказала она немного спустя.
— Нет. Я только не хочу больше выслушивать весь этот вздор.
Она лежала не шевелясь. Бледное лицо, обескровленные губы, безжизненные стеклянные глаза. Раскрытая грудь. Обнаженная нога, свисающая с кровати.
— Я звоню тебе, — сказала она, — ни о чем дурном не думаю, радуюсь, хочу быть с тобой… и вдруг, пожалуйста!. . Такая гадость! Гадость! — с отвращением повторила она. — Я то думала, ты другой!
Равик стоял в дверях спальни. Он видел комнату с претенциозной мебелью, Жоан на кровати и ясно понимал, что вся эта обстановка как нельзя лучше подходит к ней. Он досадовал на себя, что завел этот разговор. Надо было уйти без всяких объяснений, и дело с концом. Но тогда она непременно пришла бы к нему и произошло бы то же самое.
— Да, я думала, ты другой, — повторила она. — От тебя я этого не ожидала.
Он ничего не ответил. Все это было предельно дешево, просто невыносимо. Вдруг он удивился са— мому себе: как это он мог три дня подряд внушать себе, что навсегда потеряет покой и сон, если она не вернется. А теперь… Какое ему до нее дело. Он достал сигарету и закурил. Его губы были горячи и сухи. Из соседней комнаты доносилась музыка. Радиола все еще играла, снова звучала песенка «J'attendrai…». Равик вышел из спальни и выключил радиолу.
Когда он вернулся, Жоан по прежнему лежала на постели. Она как будто и не пошевелилась. Но халат ее был распахнут чуть шире, чем раньше.
— Жоан, — сказал он, — чем меньше об этом говорить, тем лучше…
— Не я завела этот разговор…
Он охотно запустил бы сейчас в нее флаконом духов.
— Знаю, — сказал он. — Разговор начал я, и я же его кончаю.
Он повернулся и направился к выходу. Но не успел он дойти до двери, как она оказалась перед ним. Захлопнув дверь, она широко расставила руки и преградила ему путь.
— Вот как! — сказала она. — Ты кончаешь разговор и уходишь! До чего же все просто! Но я хочу сказать тебе еще кое что! Я еще многое хочу тебе сказать! Ведь ты сам видел меня в «Клош д'Ор», видел, что я была не одна, а когда в ту ночь я пришла, тебе все было безразлично — ты спал со мной… И наутро тебе все было безразлично, и ты снова ласкал меня, и я любила тебя, и ты был такой хороший, и ни о чем не спрашивал, и за это я любила тебя, как никогда раньше. Я знала: ты должен быть таким, и только таким, я плакала, когда ты спал, и целовала тебя, и была счастлива, и ушла домой, боготворя тебя… А теперь. Теперь ты пришел и упрекаешь меня в том. На что в ту ночь столь милостиво закрыл глаза! Теперь ты все это вспомнил, и укоряешь меня, и разыгрываешь оскорбленную невинность, и закатываешь мне сцену, точно ревнивый супруг! Чего ты, собственно, от меня хочешь. Какое имеешь на меня право.
— Никакого, — сказал Равик.
— Хорошо, что ты, по крайней мере, понимаешь это. Зачем же ты сейчас швырнул мне все это в лицо. Почему ты не поступил так же, когда я пришла к тебе той ночью. Тогда ты, конечно…
— Жоан, — сказал Равик.
Она умолкла, порывисто дыша и не сводя с него глаз.
— Жоан, — сказал он, — в ту ночь мне показалось, что ты вернулась. Прошлое не интересовало меня. Ты вернулась, и этого было достаточно. Но я ошибся. Ты не вернулась.
— Я не вернулась. А кто же тогда пришел к тебе. Привидение, что ли.
— Ты ко мне пришла. Пришла, но не вернулась.
— Это для меня слишком сложно. Хотела бы я знать, какая тут разница.
— Ты ее отлично понимаешь, а я тогда ничего не знал. Теперь мне все ясно. Ты живешь с другим.
— Ну вот, живу с другим. Опять за свое! Если у меня есть друзья, значит, я живу с другим! Что же мне, по твоему, целыми днями сидеть взаперти, никого не видеть, ни с кем не разговаривать — лишь бы обо мне не сказали, что я живу с кем либо другим.
— Жоан, — сказал Равик. — Ты смешна.
— Смешна. Если кто нибудь и смешон, так это ты.
— Пусть так… Видимо, мне придется силой оттащить тебя от двери.
Она не двинулась с места.
— Даже если я и была с кем то близка, какое тебе до этого дело. Ты же сам сказал, что не хочешь ни о чем знать.
— Верно. Я действительно ни о чем не хотел знать. Думал, там у тебя все кончилось. Что было, то прошло. Но я ошибся, хотя, в сущности, все было ясно… Может быть, я просто хотел себя обмануть. Что поделаешь, слабость… Но это ничего не меняет.
— Как же так не меняет. Если ты сам видишь, что ты не прав.
— Дело не в том, кто прав и кто неправ. Ты не только была с кем то, ты и сейчас не одна. И намерена жить так же и впредь. Тогда я этого не знал.
— Не лги! — прервала она его с неожиданным спокойствием. — Ты знал это всегда. И в ту ночь тоже.
Она смотрела ему прямо в глаза.
— Хорошо, — сказал он. — Допустим, что знал. Но тогда я не хотел этого знать. Знал и не верил. Ты не поймешь меня. Женщинам это не свойственно… И все таки не об этом речь.
Ее лицо вдруг исказил дикий, безысходный страх.
— Не могу же я ни с того ни с сего прогнать человека, который мне ничего плохого не сделал… Прогнать только потому, что ты неожиданно вернулся! Неужели ты этого не понимаешь.
— Понимаю, — сказал Равик.
Она стояла, как кошка, загнанная в угол, готовая к прыжку, но внезапно лишившаяся опоры.
— Понимаешь. — удивленно переспросила она. Ее взгляд потух, плечи поникли. — Зачем же ты мучаешь меня, если понимаешь. — устало добавила она.
— Отойди от двери.
Равик сел в кресло. Жоан в нерешительности стояла на месте.
— Отойди от двери, — сказал он. — Я не у бегу. Она медленно подошла к тахте и упала на нее.
Казалось, она совершенно обессилела, но Равик видел, что это не так.
— Дай мне что нибудь выпить, — сказала она. Хочет выиграть время, подумал он, чувствуя, что теперь ему все безразлично.
— Где бутылки. — спросил он.
— Там, в шкафу.
Равик открыл низкий шкаф. В нем стояло несколько бутылок с мятной настойкой. Он с отвращением посмотрел на них и отодвинул в сторону.
В углу на полке он обнаружил недопитую бутылку «мартеля» и бутылку кальвадоса. Равик взял коньяк.
— Ты пьешь теперь мятную настойку. — спросил он, не оборачиваясь.
— Нет.
— Вот и хорошо. Тогда я налью тебе коньяку.
— Есть кальвадос. Открой его.
— Обойдемся коньяком.
— Открой кальвадос.
— В другой раз.
— Я не хочу коньяк. Дай мне кальвадос. Пожалуйста, открой бутылку.
Равик снова заглянул в шкаф. Справа мятная настойка — для того, другого, слева кальвадос — для него. В этом была какая то почти трогательная домовитость и порядок. Он взял бутылку кальвадоса и откупорил ее. А почему бы и нет. Кальвадос, их любимый напиток, почти символ, и эта пошлая сцена расставания, сентиментальные слова, тягучие, как патока… Он взял две рюмки и вернулся к столику. Жоан смотрела, как он наливает кальвадос.
За окном стоял день, золотой и огромный. Сколько света, сколько красок, какое небо! Равик взглянул на часы. Начало четвертого. Ему показалось, что секундная стрелка остановилась. Но стрелка, подобно крохотному золотому хоботку, продолжала свой прерывистый бег по циферблату. Всего полчаса, как я здесь, подумал Равик. Не больше… Мятная настойка. До чего же противно! Жоан забралась с ногами на синюю тахту.
— Равик, — сказала она мягко, устало и осторожно. — Либо ты снова хитришь, либо ты действительно понимаешь, о чем мы говорили.
— Я не хитрю и все понимаю.
— Понимаешь.
— Да.
— Я так и знала. — Она улыбнулась ему. — Я так и знала, Равик.
— Что же тут понимать. Все довольно просто.
Она кивнула.
— Повремени немного. Сразу я не могу. Он не сделал мне ничего плохого. Ведь я не знала, вернешься ли ты вообще когда нибудь. Не могу же я сказать ему сразу…
Равик выпил залпом свою рюмку.
— К чему мне эти подробности.
— Ты должен все знать. Должен все понять. Дело в том, что… Нет, сразу я этого не могу сделать. Он… я просто не знаю, что с ним станется. Он любит меня. Я ему нужна. И он ведь действительно ни в чем не виноват.
— Конечно, не виноват. Можешь не торопиться, Жоан. Времени у тебя сколько угодно.
— Нет… Поверь, это недолго продлится. Но сразу я не могу. — Она откинулась на подушку. — А что касается квартиры, Равик… То это совсем не так, как ты, может быть, думаешь. Я сама зарабатываю деньги. Больше, чем прежде. Он помог мне. Он актер. Я снимаюсь в кино в эпизодах. Он устроил меня.
— Это можно было предположить.
Она пропустила его слова мимо ушей.
— У меня не бог весть какой талант, и я ничуть не обольщаюсь на этот счет, — сказала она. — Но мне так хотелось вырваться из «Шехерезады». Там бы я ничего не добилась. А здесь добьюсь. Даже и без особого таланта. Я хочу стать независимой. Тебе это кажется смешным.. .
— Наоборот, — сказал Равик. — Разумным. Она недоверчиво взглянула на него.
— Ведь ты и в Париж приехала затем, чтобы стать независимой, — добавил он.
Вот ты сидишь передо мной, подумал он, невинная тихоня, скорбная страдалица; как тяжка твоя судьба, сколько мук ты приняла от меня! Теперь ты спокойна — первая буря пронеслась. О, конечно, ты простишь меня и, если я сейчас не уйду, во всех подробностях расскажешь мне о последних месяцах своей жизни… Орхидея из стали. Я пришел, чтобы раз и навсегда порвать с тобой, а ты уже почти достигла того, что я должен во всем признать тебя правой.
— Все хорошо, Жоан, — сказал он. — Ты уже многого добилась и добьешься еще большего.
Она приподнялась на подушке.
— Ты действительно так думаешь.
— Действительно.
— Это правда, Равик.
Он встал. Еще три минуты, и она вовлечет его в профессиональный разговор о кино. С ними не следует заводить дискуссий, подумал он. Всегда остаешься в проигрыше. Что им логика. Они выворачивают ее наизнанку. Словами тут не поможешь, тут нужны дела.
— Я не имел в виду твою карьеру. Поговори об этом со своим специалистом.
— Ты уже уходишь.
— Да, я должен идти.
— Может быть, останешься.
— Мне надо вернуться в клинику.
Она взяла его за руку и заглянула в глаза.
— По телефону ты сказал мне, что придешь, когда освободишься совсем.
Он подумал, не сказать ли сразу, что он больше не придет. Но на сегодня и без того было достаточно. Достаточно и для него, и для нее. Сегодня он так и не заговорил о разрыве — она помешала этому. Но разрыв неминуем.
— Останься, Равик, — сказала она.
— Не могу.
Она встала и тесно прижалась к нему. Еще и это, подумал он. Старый прием. Дешевый, испытанный. Она испробовала все средства. Впрочем, можно ли требовать от кошки, чтобы она питалась травой. Он высвободился.
— Я должен идти. В клинике умирает человек.
— У врачей всегда находятся веские доводы, — медленно проговорила она.
— Как и у женщин, Жоан. Мы ведаем смертью, вы — любовью. На этом стоит мир.
Она ничего не ответила.
— Кроме того, у нас, врачей, вполне исправные желудки, — сказал Равик.
— Они нам очень нужны. Просто необходимы. Ведь нам приходится всякое переваривать… Прощай, Жоан.
— Ты придешь снова, Равик.
— Не думай об этом. Не торопись. Со временем ты сама во всем разберешься.
Не оглядываясь, он быстро прошел к двери. Жоан не удерживала его. Но Равик чувствовал спиной ее взгляд. Он ощущал какую то странную глухоту — словно шагал под водой.

Двадцать два.

Крик раздался из окна супругов Гольдберг. Равик прислушался. Неужели старик Гольдберг запустил чем нибудь в свою жену или ударил ее. С минуту все было тихо, затем внизу забегали, захлопали дверьми, а из номера эмигранта Визенхофа донесся взволнованный гул голосов.
Вслед за тем раздался стук в дверь и в комнату вбежала хозяйка отеля.
— Скорее, скорее… мсье Гольдберг…
— Что случилось.
— Повесился. На окне. Скорее…
Равик отбросил книгу.
— Полиция пришла.
— Конечно, нет. Иначе бы я вас не позвала!
Жена только что обнаружила его.
Равик побежал вместе с ней вниз по лестнице.
— Веревку обрезали.
— Нет еще. Они его держат…
В сумрачном свете у окна темнела группа людей. Рут Гольдберг, эмигрант Визенхоф и кто то еще. Равик включил свет. Визенхоф и Рут, словно куклу, держали Гольдберга на весу, а третий дрожащими руками пытался отвязать галстук от ручки окна.
— Да вы обрежьте…
— У нас нет ножа!. . — крикнула Рут Гольдберг.
Равик достал ножницы. Галстук был из плотного гладкого шелка. Прошло несколько секунд, пока удалось его перерезать. Совсем близко перед собой Равик видел лицо Гольдберга. Выпученные глаза, открытый рот, жиденькая седая бородка, вывалившийся язык, темно зеленый в белую горошину галстук, глубоко врезавшийся в морщинистую вздувшуюся шею… Тело слегка покачивалось па руках Визенхофа и Рут, будто они убаюкивали Гольдберга. На губах у него застыла страшная, словно окаменевшая улыбка.
Покрасневшее лицо Рут было залито слезами. На лбу у Визенхофа выступили капли пота — тело Гольдберга вдруг стало очень тяжелым, казалось, он никогда не был таким грузным при жизни. Два вспотевших, отчаявшихся, стонущих человека, а над ними ухмыляется загробному миру беспорядочно мотающаяся из стороны в сторону голова. Когда Равик перерезал галстук, голова упала на плечо Рут. Вскрикнув, она отпрянула назад, тело с безвольно болтающимися руками соскользнуло с подоконника и словно устремилось за ней в каком то нелепом клоунском прыжке.
Равик подхватил Гольдберга и вместе с Визенхофом положил его на пол. Он снял галстук и приступил к осмотру.
— В кино… — бессвязно говорила Рут, — он послал меня в кино. Дорогая, сказал он, ты так мало развлекаешься, почему бы тебе не пойти в кино. В «Курсель» идет «Королева Христина» с Гретой Гарбо… Почему бы тебе не посмотреть.. . Возьми билет на хорошее место, в партер или в ложу… Пойди в кино, и ты забудешь об ужасе, в котором мы живем, забудешь хотя бы на два часа. Он сказал это так спокойно, так ласково… потрепал меня по щеке… А потом, говорит, съешь шоколадное или сливочное мороженое в кондитерской у парка Монсо. Доставь себе удовольствие, дорогая, сказал он, и я пошла. А когда вернулась, он уже…
Равик встал. Рут умолкла.
— По видимому, это произошло сразу после вашего ухода, — сказал он.
Она поднесла сжатые кулаки к губам.
— Он уже…
— Попробуем кое что сделать. Сперва искусственное дыхание. Вы умеете делать искусственное дыхание. — спросил он Визенхофа.
— Нет… совсем… не умею…
— Тогда смотрите.
Равик поднял руки Гольдберга, отвел их назад до пола, затем прижал к груди, снова отвел до пола, опять прижал к груди… В горле у Гольдберга что то захрипело.
— Он жив! — вскрикнула Рут.
— Нет. Это воздух вошел в легкие.
Равик еще несколько раз проделал те же самые движения.
— Так, а теперь попробуйте сами, — сказал он Визенхофу.
Визенхоф нерешительно опустился на колени возле тела Гольдберга.
— Приступайте, — нетерпеливо сказал Равик. — Возьмите за запястья. Или лучше за предплечья. Визенхоф мгновенно вспотел.
— Сильнее, — сказал Равик. — Выжмите из легких весь воздух.
Он повернулся к хозяйке. В комнату тем временем набились люди. Равик кивнул хозяйке, и они вместе вышли в коридор.
— Все кончено, — сказал он ей. — Искусственное дыхание уже не поможет. Это просто ритуал, который надо соблюсти, не больше. Если оно что нибудь даст, я поверю в чудеса.
— Что же делать.
— Все, что обычно делается в подобных случаях.
— Вызывать «скорую помощь». Но тогда через десять минут явится полиция.
— Полицию придется известить так или иначе. У Гольдберга были документы.
— Да. Настоящие. Паспорт и удостоверение личности.
— А у Визенхофа.
— Вид на жительство с продленной визой.
— Хорошо. Значит, документы в порядке. Пусть Рут и Визенхоф не говорят, что я здесь был. Она пришла домой, увидела его, закричала, Визенхоф отрезал галстук и попробовал делать искусственное дыхание, пока не прибыла «скорая помощь». Скажете им это.
Хозяйка посмотрела на него своими птичьими глазами.
— Ну конечно, скажу. А придет полиция — не отойду от них ни на шаг. Все будет в порядке.
— Хорошо.
Они вернулись в номер: Визенхоф, склонившись над Гольдбергом, продолжал свои отчаянно неуклюжие попытки. На мгновение Равику показалось, что оба они выполняют вольные упражнения. Хозяйка остановилась в дверях.
— Мадам и мсье! — сказала она. — Я обязана вызвать «скорую помощь». Фельдшер или врач должен будет немедленно известить полицию. Она явится не позже чем через полчаса. У кого нет документов, тому советую немедленно собрать вещи, по крайней мере, те, что лежат на виду, снести их в «катакомбу» и оставаться там. Не исключено, что полиция осмотрит номера или будет разыскивать свидетелей.
Комната мгновенно опустела. Хозяйка кивнула Равику, давая понять, что она сама поговорит с Рут Гольдберг и Визенхофом. Равик подобрал сумку и ножницы, лежавшие на полу рядом с разрезанным галстуком. На нем была видна фирменная этикетка: «С. Фердер. Берлин». Такой галстук стоил, по крайней мере, десять марок. Гольдберг купил его еще в добрые старые времена. Равик помнил эту фирму — сам в свое время покупал галстуки у Фердера. Он уложил свои вещи в два чемодана и отнес их к Морозову. Из предосторожности. Полиция едва ли станет заглядывать в другие номера. Но на всякие случай это не мешало сделать — память о Фернане из полицейского участка была еще слишком свежа.
Равик спустился в «катакомбу». Здесь взволнованно суетилось несколько человек. Все это были беспаспортные беженцы, «нелегальная бригада», как их называли. Официантка Кларисса и кельнер Жан помогали прятать чемоданы в сообщавшийся с «катакомбой» чулан. Тревога застала их в самый разгар приготовлений к ужину — на накрытых столах стояли корзинки с хлебом, из кухни доносился запах жареной рыбы.
— Ничего, времени у нас достаточно, — успокаивал Жан всполошившихся беженцев. — Полиция не так легка на подъем.
Однако беженцы не полагались на удачу. Счастье не баловало их. Они поспешно вносили свой скарб в подвал. Среди них был и испанец Альварес. Хозяйка предупредила всех жильцов, что ожидается прибытие полиции. Альварес, непонятно почему, с каким то виноватым видом улыбнулся Равику.
К входу в чулан неторопливо подошел тощий человек. Это был доктор филологии и философии Эрнст Зайденбаум.
— Маневры, — сказал он Равику. — Генеральная репетиция. Вы останетесь в «катакомбе».
— Нет.
Зайденбаум, ветеран «Энтернасьоналя» с шестилетним стажем, пожал плечами.
— А я остаюсь. Чего ради бежать. Думаю, дело ограничится составлением протокола. Собственно говоря, кому какое дело до старого мертвого еврея беженца из Германии.
— Вы правы, до этого никому нет дела. Но живые, беспаспортные беженцы их очень интересуют. Зайденбаум поправил пенсне.
— Мне и это безразлично. Знаете, что я сделал во время последней облавы. Какой то сержант полиции спустился в «катакомбу». Это было два года назад. Тогда я надел один из белых кителей Жана и вместе с ним стал обслуживать столики.
Подавал полицейскому водку.
— Неплохо придумали.
Зайденбаум кивнул.
— В конце концов все настолько надоедает, что уже лень удирать.
Он спокойно направился в кухню справиться, что будет на ужин.
Равик вышел через черный ход «катакомбы» во двор. Под ногами у него шмыгнула кошка. Впереди шли другие беженцы. На улице они разбрелись в разные стороны. Альварес слегка прихрамывал. Может быть, вторичная операция помогла бы ему, рассеянно подумал Равик.

Он сидел в кафе на площади Терн и внезапно почувствовал, что сегодня ночью придет Жоан. Он не понимал, откуда у него взялась эта уверенность, но он не сомневался, что она придет.
Расплатившись за ужин, Равик медленно пошел обратно в «Энтернасьональ». Было тепло. В переулках, несмотря на ранний час, уже светились красные вывески небольших гостиниц, где парочкам сдаются комнаты на ночь. Сквозь портьеры пробивались узкие полоски света. Следом за стайкой проституток прошла группа матросов. Молодые и шумливые, разгоряченные вином и летом, они скрылись в одной из таких гостиниц. Где то играли на губной гармошке. Вдруг в сознании Равика, словно ракета, мелькнула мысль, она взмыла ввысь, задержалась там на мгновение и рассыпалась огненными брызгами, выхватив из мрака волшебное видение: Жоан ждет его в отеле, она скажет ему, что бросила все и вернулась; омут затянет его, поглотит. . .
Он остановился. Что со мной творится. — подумал он. — Почему я стою здесь и ловлю руками воздух, словно этот воздух — прядь ее волос. Слишком поздно. Ничего нельзя вернуть. Ничто не воз— вращается. Так же, как не возвращается прожитое мгновение.
Он двинулся дальше. Через двор и черный ход прошел в «катакомбу». Заглянув в зал, он увидел за столиком нескольких человек и среди них Зайденбаума… Белого кителя на нем не было. Видимо, опасность миновала. Равик вошел в отель.
Морозов был у себя.
— Хорошо, что ты меня застал, — сказал он. — Я уже собрался уходить — увидел твои чемоданы и решил, что тебя опять выслали в Швейцарию.
— Здесь все в порядке.
— Да. Полиция больше не придет. Даже оставили жене Гольдберга труп мужа. Бесспорное самоубийство. Он еще наверху. Скоро вынесут.
— Хорошо. Значит, я могу снова въехать к себе.
— Посмотрел бы ты на Зайденбаума, — рассмеялся Морозов. — Он все время вертелся в номере у Гольдбергов с портфелем и какими то бумагами. Да еще пенсне нацепил. Выдал за себя за адвоката и представителя страховой компании. Дерзил полицейским. Забрал у них паспорт старого Гольдберга. Заявил, что он ему нужен: полиция де имеет право конфисковать только удостоверение личности. Все сошло гладко. У него есть какие нибудь документы.
— Никаких.
— Вот это я понимаю, — сказал Морозов. — Ведь паспорту Гольдберга просто цены нет. Действителен еще целый год. Кто нибудь сможет им воспользоваться. Не обязательно в Париже, для этого нужно нахальство Зайденбаума. Фотографию легко заменить. А если новоявленный Арон Гольдберг окажется недостаточно стар, то и дату рождения можно поставить другую. Это делают специалисты и совсем недорого берут. Переселение душ на современный манер — один паспорт на несколько жизней.
— Значит, Зайденбаум станет Гольдбергом.
— Нет. Наотрез отказался. Это ниже его достоинства. Он — Дон Кихот всех беспаспортных и го— нимых. С фаталистическим спокойствием он взирает на собственное будущее и ни за что не примет чужое имя, не желая изменять своему идеалу. А что, если бы ты стал Гольдбергом.
Равик отрицательно покачал головой.
— Нет. Я полностью согласен с Зайденбаумом. Он взял чемоданы и поднялся по лестнице. На площадке этажа, где жили Гольдберги, его обогнал старый еврей в черном сюртуке, с бородой и пейсами, с лицом библейского пророка. Старик — мрачный и бледный — неслышно ступал в туфлях на резиновых подошвах, и казалось, что он невесомо парит в сумраке коридора. Он отворил дверь комнаты Гольдбергов. На мгновение коридор осветился слабым красноватым отблеском свечей, и до Равика донеслись какие то странные, монотонные стенания. Плакальщицы, — подумал он. — Неужели они еще существуют в наше время. Или это причитает Рут Гольдберг.. .
Равик открыл дверь и увидел у окна Жоан. Она встрепенулась.
— Наконец то! Что случилось. Почему ты с чемоданами. Опять должен уехать.
Равик поставил чемоданы около кровати.
— Ничего особенного не случилось. Простая мера предосторожности. У нас умер один человек. Ждали полицию. Теперь все в порядке.
— Я звонила тебе. Мне ответили, что ты здесь больше не живешь.
— Очевидно, это хозяйка. Как всегда, она действует осторожно и умно.
— Я сразу же прибежала… Открытая пустая комната. Вещей нигде не видно. Я решила… Равик! — Ее голос дрожал.
Равик заставил себя улыбнуться.
— Вот видишь, какой я ненадежный человек. На меня лучше не полагаться.
В дверь постучали. На пороге появился Морозов с двумя бутылками в руках.
— Равик, ты забыл свое снаряжение…
В темноте он увидел Жоан, но сделал вид, будто не заметил ее. Равик сомневался, узнал ли он ее вообще. Не входя в комнату, Морозов отдал бутылки и простился.
Равик поставил кальвадос и «вуврэ» на стол. Через открытое окно доносился тот же голос, какой он услышал на лестнице. Плач по усопшему. Голос нарастал, стихал и снова звучал в полную силу. Очевидно, окна Гольдбергов были открыты — стояла теплая ночь; похолодевшее тело старого Арона лежало в комнате, обставленной мебелью из красного дерева, и уже начало медленно разлагаться.
— Равик, — сказала Жоан. — Я тоскую. Сама не знаю почему. Весь день. Позволь мне остаться у тебя.
Он был застигнут врасплох и ответил не сразу. Он ждал иного. Это было слишком прямолинейно.
— Надолго. — спросил он.
— До завтра.
— Всего лишь.
Она села на кровать.
— Разве нельзя обо всем забыть, Равик.
— Нет, Жоан, нельзя.
— Мне ничего не надо. Только уснуть рядом с тобой. Или можно, я лягу на диване.
— Нельзя. Я скоро уйду. В клинику.
— Не важно. Я буду ждать тебя. Я ведь часто ждала тебя.
Он промолчал, удивляясь собственному спокойствию. Легкий жар и волнение, которые он чувствовал на улице, уже прошли.
— И к тому же тебе совсем не надо идти в клинику.
Равик молчал. Он понимал, что погибнет, если проведет с ней ночь. Это все равно что подписать вексель, когда нечем платить. Она станет приходить к нему снова и снова, играть на том, чего уже добилась, всякий раз требовать новых уступок, ничего не уступая со своей стороны, пока он не окажется полностью в ее власти. И в один прекрасный день она оставит его, безвольную жертву собствен— ной страсти и слабости. Конечно, сейчас она вовсе этого не хочет, она даже не может представить себе ничего подобного, и тем не менее все произойдет именно так. Казалось бы, что тут особенно раздумывать: еще одна ночь, какая разница! Но в том то и дело, что каждая такая ночь подтачивает твою способность сопротивляться, единственное, что составляет непреложную основу жизни. Прегрешение против духа — вот как, опасливо и осторожно, называлось это на языке католической церкви, и тут же, в противоречие со всем ее учением, намекалось, что подобные прегрешения не простятся ни в этой, ни в загробной жизни.
— Ты права, — сказал Равик. — Мне не надо идти в клинику. Но я не хочу, чтобы ты оставалась.
Он ждал взрыва. Но она спокойно спросила:
— Почему не хочешь.
Стоит ли пытаться объяснять ей. Да и возможно ли объяснить.. .
— Тебе здесь больше нет места, — ответил он.
— Мое место здесь.
— Нет.
— Почему.
Он молчал. Как она хитра! — подумал он. — Задает простые вопросы и вынуждает его объясняться. А кто объясняется, тот уже оправдывается.
— Ты сама все прекрасно понимаешь, — сказал он. — Не задавай глупых вопросов.
— Ты больше не хочешь меня.
— Нет, — ответил он и, сам того не желая, добавил: — Это не совсем так.
Через окно, из комнаты Гольдбергов, доносился монотонный плач. Там оплакивали смерть. Скорбь пастухов на горах ливанских, разыгрываемая где то в закоулках Парижа.
— Равик, — сказала Жоан. — Ты должен мне помочь.
— Именно это я и сделаю, оставив тебя. И ты оставь меня.
Она словно и не слышала.
— Ты должен мне помочь. Я могла бы по прежнему лгать и лгать, но больше не хочу. Да, у меня кто то есть. Но это совсем не то, что было у нас с тобой. Если бы это было то же самое, я не пришла бы к тебе.
Равик достал сигарету и провел пальцами по сухой папиросной бумаге. Так вот оно что. Теперь он все понял. Как безболезненный разрез ножом. Определенность никогда не причиняет боли. Боль причиняет лишь всякое «до» и «после».
— «То же самое» никогда не повторяется, — сказал он. — И повторяется всегда.
Зачем я говорю все эти пошлости. — подумал он. — Газетные парадоксы. Какими жалкими становятся истины, когда высказываешь их вслух.
Жоан выпрямилась.
— Равик, — сказала она. — Откуда ты взял, что любить можно только одного человека. Неверно. Ты и сам это знаешь. Правда, есть однолюбы, и они счастливы. Но есть и другие, у которых все шиворот навыворот. Ты знаешь и это.
Равик закурил. Не глядя на Жоан, он ясно представлял себе, как она выглядит. Бледная, с потемневшими глазами, спокойная, сосредоточенная, почти хрупкая в своей мольбе и все таки несокрушимая. Такой же она была и тогда у себя в квартире, — точно ангел первозвестник, полный веры и убежденности. Этот ангел думал, что спасает меня, а на самом деле пригвождал меня к кресту, чтобы я от него не ушел.
— Да, я это знаю, — сказал он. — Все мы так оправдываемся.
— Я вовсе не оправдываюсь. Люди, о которых я говорю, обычно несчастливы. Это происходит помимо их воли, и они ничего не могут поделать с собой. Это что то темное и запутанное, какая то сплошная судорога… И человек должен пройти через это, спастись бегством он не может. Судьба всегда настигнет тебя. Ты хочешь уйти, но она сильнее.
— К чему столько рассуждений. Уж коли неизбежное сильнее тебя — покорись ему.
— Я так и делаю. Знаю, ничего другого не остается. Но… — Ее голос изменился. — Равик, я не хочу потерять тебя.
Он молчал. Он курил, не чувствуя, как дым входит в легкие. Ты не хочешь меня потерять, подумал он. Но ты не хочешь потерять и другого. Вот в чем суть. Ты можешь так жить! Именно поэтому я должен уйти от тебя. И дело не в том, — это быстро забудется. Ты найдешь для себя любые оправдания. Но беда в том, что это так сильно захватило тебя, и ты не можешь от этого отделаться. Допустим, от него ты уйдешь. Но это повторится опять и будет повторяться вновь и вновь. Это у тебя в крови. Когда то и я мог так. А вот с тобой не могу. Поэтому я должен избавиться от тебя. Пока я еще могу. В следующий раз…
— Ты думаешь, у нас какая то особенная ситуация, — сказал он. — А на самом деле все предельно обыкновенно: супруг и любовник.
— Неправда!
— Нет, правда! Эта ситуация возможна во многих вариантах. Один из них ты мне предлагаешь.
— Не смей так говорить! — Она вскочила на ноги. — Ты какой угодно, но только не такой… Ты и не был таким и не будешь… Скорее тот… — Она осеклась. — Нет, это тоже не так… Не могу тебе объяснить.
— Скажи проще: уверенность и покой, с одной стороны, а романтика — с другой. Это звучит. Лучше. Но суть дела не меняется. Хочется обладать одним и не упускать другого.
Жоан отрицательно покачала головой.
— Равик, — сказала она, и в ее голосе послышалось что то, от чего дрогнуло его сердце. — Для одной и той же вещи можно подыскать и хорошие, и плохие слова. От этого ничего не меняется. Я люблю тебя и буду любить, пока не перестану дышать. Я это твердо знаю. Ты мой горизонт, и все мои мысли сходятся к тебе. Пусть будет что угодно — все всегда замыкается на тебе. Я не обманываю тебя. Ты ничего не теряешь. Вот почему я снова и снова прихожу к тебе, вот почему мне не о чем сожалеть, не в чем винить себя.
— Человек не повинен в том, что он любит, Жоан. Как это могло прийти тебе в голову.
— Я думала… Я очень много думала, Равик. О себе и о тебе. Ты никогда не старался взять все, что я могла тебе дать. Может быть, ты сам об этом и не подозреваешь. Я всегда словно наталкивалась на какую то стену и не могла идти дальше. А как я этого хотела! Как хотела! В любую минуту я могла ожидать, что ты уйдешь от меня, и жила в постоянном страхе. Правда, тебя выслала полиция, ты вынужден был уехать… Но могло бы случиться и иное… В один прекрасный день ты мог бы уйти по собственной воле… Тебя бы просто больше не было, ты просто ушел бы неизвестно куда…
Равик силился разглядеть в темноте ее лицо. В том, что она говорила, была какая то доля истины.
— И так было всегда, — продолжала она. — Всегда. А потом пришел человек, который захотел быть со мной, только со мной, безраздельно и навсегда, просто, ничего не усложняя. Я смеялась, играла, все это казалось мне неопасным, легким, я думала, в любую минуту можно будет отмахнуться от всего; и вдруг это стало значительным, неодолимым, вдруг что то заговорило и во мне; я сопротивлялась, но бесполезно, чувствовала, что делаю не то, чувствовала, что хочу этого не всем своим существом, а только какой то частицей, но что то меня толкало, словно начался медленный оползень, — сперва ты смеешься, но вдруг земля уходит из под ног, все рушится, нет больше сил сопротивляться… Но мое место не там, Равик. Я принадлежу тебе.
Он выбросил сигарету в окно. Она полетела вниз, словно светлячок.
— Что случилось — то случилось, Жоан, — сказал он. — Этого нам уже не изменить.
— Я ничего не хочу менять. Это пройдет. Я принадлежу тебе. Почему я прихожу сюда. Почему стою у твоей двери. Почему жду тебя. Ты меня прогоняешь, а я прихожу снова. Я знаю, ты не веришь мне и думаешь, что у меня есть какие то другие причины. Какие же могут быть еще причины. Если бы другой был для меня всем, я бы не приходила к тебе. Забыла бы тебя. Ты сказал, что у тебя я ищу лишь уверенности и покоя. Неправда. Я ищу у тебя любви.
Слова, подумал Равик… Сладостные слова. Нежный, обманчивый бальзам. Помоги мне, люби меня, будь со мною, я вернусь — слова, приторные слова, и только. Как много придумано слов для простого, дикого, жестокого влечения двух человеческих тел друг к Другу! И где то высоко над ним раскинулась огромная радуга фантазии, лжи, чувств и самообмана!. . Вот он стоит в этой ночи расставания, спокойно стоит в темноте, а на него льется дождь сладостных слов, означающих лишь расставание, расставание, расставание… И если обо всем этом говорят, значит, конец уже наступил. У бога любви весь лоб запятнан кровью. Он не признает никаких слов.
— А теперь уходи, Жоан.
Она встала.
— Я хочу остаться у тебя. Позволь мне остаться. Только на одну ночь.
Он покачал головой.
— Подумай и обо мне. Ведь я не автомат.
Она прижалась к нему. Он почувствовал, что она дрожит.
— Ни о чем не хочу думать. Позволь мне остаться.
Он осторожно отстранил ее.
— Не начинай с меня обманывать своего друга, Жоан. Он и так настрадается вдоволь.
— Я не могу идти домой одна.
— Тебе не придется долго пробыть в одиночестве.
— Нет, придется. Я одна. Уже несколько дней одна. Он уехал. Его нет в Париже.
— Вот как… — спокойно ответил Равик. — Ты, по крайней мере, откровенна. С тобой знаешь, как себя вести.
— Я пришла не ради этого.
— Не сомневаюсь.
— Ведь я могла бы ни о чем не говорить.
— Совершенно верно.
— Равик, я не хочу идти домой одна.
— Я провожу тебя.
Она медленно отступила на шаг.
— Ты больше не любишь меня… — сказала она тихо и почти угрожающе.
— Ты затем и пришла, чтобы выяснить это.
— Да… Не только это… но и это тоже.
— О Господи, Жоан, — нетерпеливо сказал Равик. — В таком случае ты услышала сейчас самое откровенное признание в любви из всех, какие только возможны.
Она молчала.
— Если бы это было не так, разве стал бы я долго колебаться, оставить тебя здесь или нет, даже зная, что ты с кем то живешь. — сказал он.
На ее лице медленно проступила улыбка. Скорее даже не улыбка, а какое то внутреннее сияние, будто в ней зажегся светильник и свет его медленно поднимался к глазам.
— Спасибо, Равик, — сказала она и через секунду, не сводя с него глаз, осторожно добавила: — Ты не оставишь меня.
— Зачем тебе это знать.
— Ты будешь ждать. Ты не оставишь меня.
— Думаю, для тебя это не составило бы трагедии. Если судить по нашему с тобой опыту.
— Спасибо!
Теперь она была совсем другой. Как быстро она утешается, — подумал он. А почему бы и нет. Ей кажется, что она добилась своего, если даже и не останется здесь.
Она поцеловала его.
— Я знала, что ты будешь такой, Равик. Ты должен быть таким. Теперь я пойду. Не провожай меня. Я дойду одна.
Она уже стояла в дверях.
— Не приходи больше, — сказал он. — И ни о чем не сокрушайся. Ты не пропадешь.
— Хорошо. Спокойной ночи, Равик.
— Спокойной ночи, Жоан.
Он включил свет. «Ты должен быть таким». Он слегка вздрогнул. Все они сотворены из глины и золота, подумал он. Из лжи и потрясений. Из жульничества и бесстыдной правды. Он подсел к окну. Снизу по прежнему доносился тихий, монотонный плач. Женщина, обманувшая своего мужа и оплакивающая его смерть. А может, она поступает так только потому, что этого требует ее религия. Равик удивился, что не чувствует себя еще более несчастным.

Двадцать три.

— Вот я и вернулась, Равик, — сказала Кэт Хэгстрем.
Сильно похудевшая, она сидела в своем номере в отеле «Ланкастер». Щеки у нее ввалились, будто мышцы были выскоблены скальпелем изнутри. Черты лица обозначились резче, кожа походила на шелк, который вот вот порвется.
— Я думал, вы еще во Флоренции… Или в Канне… или уже в Америке, — сказал Равик.
— Я жила все это время во Флоренции. Во Фьезоле. Под конец мне стало невмоготу. Помните, я все уговаривала вас поехать со мной. Книги, камин, тихие вечера, покой. Книги там действительно были, и в камне горел огонь… Но покой!. . Представьте, Равик, даже город Франциска Ассизского и тот стал шумным. Шумным и беспокойным, как и вся Италия. Там, где Франциск выступал с проповедью любви, теперь маршируют колонны молодчиков в фашистской форме, одержимые мани— ей величия, упоенные пустозвонными фразами и ненавистью к другим народам.
— Но ведь так было всегда, Кэт.
— Нет, не всегда. Еще несколько лет назад мой управляющий был простодушным провинциалом в вельветовых брюках и соломенных туфлях. Теперь это прямо таки герой в сапогах и черной рубашке, весь увешанный позолоченными кинжалами. Он без конца выступает с докладами, — Средиземное море должно стать итальянским, Англию нужно уничтожить, Ниццу, Корсику и Савойю следует вернуть в лоно Италии. Равик, этот чудесный народ, который давно уже не выигрывал войн, словно сошел с ума, после того как ему предоставили возможность победить в Абиссинии и Испании. Мои друзья еще три года назад были вполне разумными людьми. А сегодня они всерьез уверены, что с Англией можно разделаться за каких нибудь три месяца. Вся страна бурлит. Что произошло. Я бежала из Вены от буйства коричневых рубашек, а теперь была вынуждена уехать из Италии, спасаясь от безумства чернорубашечников… Говорят, где то есть еще и зеленые; в Америке, уж наверняка, носят серебряные… Неужто весь мир оказался во власти какой то рубахомании.. .
— Видимо, так. Но вскоре все переменится. Единым цветом станет алый.
— Алый.
— Да, алый, как кровь.
Кэт выглянула во двор. Свет заходящего солнца мягким зеленым сумраком лился сквозь листву каштанов.
— Невероятно! — сказала она. — Две войны за двадцать лет! И ведь от последней мы все еще не пришли в себя.
— Измучены только победители. Побежденные настроены весьма воинственно. Победа порождает беспечность.
— Может быть, вы правы. — Она посмотрела на него. — И это случится скоро.
— Боюсь, что да.
— Как вы думаете, доживу я до начала войны.
— А почему бы и нет. — Равик пристально посмотрел на нее. Она выдержала его взгляд. — Вы были у профессора Фиолы. — спросил он.
— Да, заходила к нему раза два или три. Он один из немногих, кто не заражен черной чумой. Равик молчал, выжидая, что она скажет еще. Кэт взяла со стола нитку жемчуга и стала играть ею. В ее длинных узких пальцах жемчужины казались драгоценными четками.
— Я словно Вечный Жид, — сказала она. — Ищу покоя. Но, кажется, я выбрала неподходящее время. Покоя нет больше нигде. Разве что здесь… И то совсем мало.
Равик смотрел на жемчуг. Он возник в бесформенных серых моллюсках, когда в них проникло инородное тело, какая то песчинка… Случайное раздражение породило нежно мерцающую красоту. Не удивительно ли это. — думал Равик.
— Вы собирались уехать в Америку, Кэт, — сказал он. — Всякий, кто может покинуть Европу, должен уехать. Вам тут больше нечего делать.
— Вы хотите избавиться от меня.
— Боже сохрани. Но в последний раз вы сами сказали, что уладите свои дела и вернетесь в Америку.
— Верно. А теперь я решила повременить с отъездом. Поживу пока здесь.
— Мало радости жить летом в Париже. Пыльно и жарко.
Она отложила жемчуг в сторону.
— А если это лето последнее.
— Почему последнее.
— Ведь я уезжаю навсегда.
Равик молчал. Известно ли ей что нибудь. — думал он. — Что сказал ей Фиола.
— Как идут дела в «Шехерезаде». — спросила Кэт.
— Я давно уже не заходил туда. Морозов говорит, что по вечерам там полным полно, как, впрочем, и во всех ночных клубах.
— Даже сейчас, Б мертвый сезон.
— Да, представьте себе. В самый разгар лета, когда большинство увеселительных заведений, как правило, закрывается. Вас это удивляет.
— Нисколько. Каждый старается урвать от жизни все, что можно, пока не наступил конец.
— Что верно, то верно, — сказал Равик.
— Вы как нибудь сведете меня в «Шехерезаду».
— Разумеется, Кэт. Когда угодно. Мне казалось, она вам уже надоела.
— И я так думала. Но теперь думаю иначе. Мне тоже хочется взять у жизни все, что можно.
Он снова внимательно посмотрел на нее.
— Хорошо, Кэт, — сказал он. — В любое время можете рассчитывать на меня.
Равик поднялся. Кэт проводила его к выходу и остановилась в дверях, исхудалая, с такой сухой шелковистой кожей, что казалось, дотронься до нее — и она зашуршит. Ее глаза были ясны и как будто больше, чем прежде. Она подала ему горячую сухую руку.
— Почему вы не сказали мне, чем я больна. — спросила она как бы невзначай, словно осведомляясь о погоде.
Он молча смотрел на нее.
— Я бы выдержала, — добавила она, улыбнувшись чуть иронической улыбкой, в которой, однако, не было и тени упрека. — До свидания, Равик.

Человек без желудка умер. Он стонал три дня подряд. Морфий уже почти не помогал. Равик и Вебер знали, что он умрет. Они могли бы избавить его от этих трехдневных мучений, но не сделали этого, ибо существует религия, проповедующая любовь к ближнему и запрещающая избавлять от излишних страданий. И существует закон, стоящий на страже этой религии.
— Вы дали телеграмму родственникам. — спросил Равик.
— У него их нет, — ответил Вебер.
— Ну хотя бы знакомым.
— У него нет никого.
— Никого.
— Да, никого. Приходила только консьержка из дома, где он жил. Он никогда не получал писем — одни лишь каталоги универсальных магазинов и медицинские брошюры об алкоголизме, туберкулезе, венерических болезнях и так далее. Его никто не навещал, он сам оплатил операцию и внес деньги в клинику за целый месяц вперед. Не долежал две недели. Консьержка утверждает, будто он обещал ей все свое имущество за то, что она ходила за ним. Теперь она хотела бы получить деньги за неиспользованные две недели. Послушать ее, выходит, что она была ему матерью родной. Посмотрели бы вы на эту мать. Говорит, что и сама немало потратилась на него. Внесла квартирную плату. Я ей сказал — за клинику он уплатил вперед, непонятно, как же он мог задолжать за квартиру. А впрочем, во всем разберется полиция. В ответ она осыпала меня проклятиями…
— Деньги, — сказал Равик. — На что только не пускаются люди ради денег.
Вебер усмехнулся.
— Надо сообщить полиции. Пусть позаботится обо всем. И о похоронах тоже.
Равик посмотрел еще раз на человека без родственников и без желудка. За последний час лицо его изменилось так, как оно не менялось за все тридцать пять лет его жизни. Сквозь застывшую предсмертную гримасу медленно проступал суровый лик смерти. Все случайное постепенно растворялось, признаки умирания стирались, и на искаженном заурядном лице безмолвно утверждалась маска вечности. Через час только она одна и останется.
Равик вышел из палаты. В коридоре он столкнулся с сестрой сиделкой.
— Пациент из двенадцатой палаты умер, — сказал он. — Полчаса назад. Вам больше не придется просиживать ночи у его постели. — И, увидев ее растерянное лицо, добавил: — Он вам что нибудь подарил.
— Нет, — ответила она, немного помедлив. — Очень уж он был неприветлив, этот мсье. А в последние дни все время молчал.
— Да, в последние дни ему было не до разговоров.
Сестра посмотрела на Равика взглядом рачительной домохозяйки.
— У него был изумительный несессер. Все из серебра. Пожалуй, для мужчины даже слишком изящный. Подошел бы скорее даме…
— Вы и ему это сказали.
— Да, как то пришлось к слову. Во вторник ночью — тогда ему как будто стало легче. Он возразил, что серебро подходит и для мужчин. И что щетки очень хороши. Таких, мол, больше не делают… А вообще он был очень молчалив.
— Теперь все заберет полиция. У покойного не осталось родных.
Сестра огорченно кивнула.
— Жаль. Серебро почернеет. А щетки испортятся, если будут лежать без употребления. Их следовало бы хорошенько вымыть.
— Да, жаль, — сказал Равик. — Уж лучше бы они достались вам. Тогда хоть кто то мог бы порадоваться.
Сестра благодарно улыбнулась.
— Бог с ними. Я ни на что и не рассчитывала. Умирающие вообще очень редко делают подарки. Только выздоравливающие. Умирающие не верят, что умирают. Потому ничего и не дают. А иной раз не дают со злости. Вы и не представляете себе, господин доктор, до чего противны иной раз умирающие! И чего только от них не наслышишься, пока они наконец не отдадут Богу душу!
По детски краснощекое лицо сестры было открытым и ясным. Все, что творилось вокруг, ничуть ее не трогало, если не касалось непосредственно ее маленького мирка. Умирающие были для нее непослушными или беспомощными детьми. За ними надо было ухаживать до их последнего вздоха. Их сменяли новые больные, одни выздоравливали и делали подарки, другие не дарили ничего, а третьи просто умирали. Так уж повелось, и волноваться из за этого не приходилось. Куда важнее было другое: снизят ли на двадцать процентов цены при распродаже в универсальном магазине «Бонмарше».. . Женится ли кузен Жан на Анне Кутюрье. . .
Да, это куда важнее, подумал Равик. Маленький мирок, ограждающий человека от огромного мира, объятого хаосом. Иначе что бы с нами сталось.

Он сидел за столиком перед кафе «Триумф». Ночь была тепла и светла. Где то далеко в облачном небе бесшумно вспыхивали молнии. По тротуару текла оживленная толпа. Женщина в голубой атласной шляпке подсела к его столику.
— Не угостишь вермутом. — спросила она.
— Угощу. Но только оставь меня в покое. У меня назначена встреча.
— Можно ждать и вдвоем.
— Не советую. Я жду чемпионку по боксу из Дворца спорта.
Женщина улыбнулась. Она так густо накрасилась и напудрилась, что улыбка у нее обозначалась только в уголках рта, а лицо походило на сплошную белую маску.
— Пойдем со мной, — сказала она. — У меня чудесная квартирка. Да и сама я недурна.
Равик отрицательно покачал головой и положил на стол пять франков.
— Вот, возьми и будь здорова. Всего наилучшего.
Женщина взяла кредитку, сложила ее и сунула за подвязку.
— Хандра. — спросила она.
— Нет.
— А то я и от хандры умею лечить… Есть у меня одна хорошенькая подружка, — добавила она, выдержав паузу. — Молоденькая, грудь с Эйфелеву башню.
— Как нибудь в другой раз.
— Ну, не хочешь как хочешь.
Женщина прошла к одному из столиков и уселась за него, взглянув на Равика еще несколько раз, она купила спортивную газету и принялась читать сообщения об итогах последних соревнований.
Равик всматривался в лица людей, непрерывным потоком двигавшихся между столиками. Оркестр играл венские вальсы. Молнии стали сверкать чаще. К соседнему столику, кокетничая и шумя, подсело несколько молодых гомосексуалистов. Они носили бакенбарды по последней моде, а их пиджаки были не в меру широки в плечах и слишком узки в талии.
Какая то девушка остановилась перед Равиком и внимательно посмотрела на него. Ее лицо показалось ему знакомым, но мало ли людей встречал он в своей жизни. Она походила на робкую уличную проститутку, из тех, что любят жаловаться на свою беззащитность и беспомощность.
— Не узнаете меня. — спросила она.
— Конечно, узнаю, — ответил Равик, понятия не имея, кто она такая. — Как вы поживаете.
— Ничего, спасибо. Но вы, кажется, так и не знаете, кто я.
— У меня плохая память на имена. Но лицо ваше мне знакомо. Мы давно не виделись.
— Да, очень давно. Ну и нагнали же вы тогда страху на Бобо. — Она усмехнулась. — Ведь вы спасли мне жизнь, а теперь даже не узнаете.
Бобо… Спас жизнь… Акушерка… Теперь Равик все вспомнил.
— Ну конечно же, — сказал он. — Вас зовут Люсьенна. — Тогда вы были больны, а сейчас здоровы. Потому то я вас сразу и не узнал.
Люсьенна просияла.
— Наконец то вы действительно вспомнили меня! Я просто не знаю, как вас благодарить за сто франков, которые вы все таки выцарапали у акушерки.
— Ах, вот вы о чем… да, да… — Потерпев поражение у мадам Буше, он послал Люсьенне сто франков из своих денег. К сожалению, получить все сполна не удалось.
— И на том спасибо. Я и на это не рассчитывала.
— Довольно о деньгах… Не хотите ли выпить со мной, Люсьенна.
Она кивнула и робко села на краешек стула.
— Рюмку «чинзано» с сельтерской, — сказала она.
— Как поживаете, Люсьенна.
— Очень хорошо.
— Вы все еще с Бобо.
— Да, конечно. Но теперь он стал другим. Изменился к лучшему.
— Рад за вас.
Он не знал, о чем с ней говорить. Маленькая модистка стала маленькой проституткой. Вот для чего он вылечил ее. Об остальном позаботился Бобо. Ей не приходилось больше опасаться беременности. Лишний повод продавать себя. Она еще только начинала, и какая то детскость, сохранившаяся в ней, была весьма привлекательна для пожилых знатоков — фарфоровая статуэтка с яркими, еще не потускневшими красками. Она пила осторожно, как птичка, но глаза ее уже бегали по сторонам. Все это было довольно грустно, хотя сожалеть тут было особенно и не о чем. Обычный кусочек жизни, скользящей мимо.
— Ты довольна. — спросил он.
Она кивнула. По ее лицу Равик видел, что она и в самом деле довольна. Для нее все это было в порядке вещей и отнюдь не трагично.
— Вы один. — спросила она.
— Да, Люсьенна.
— Один в такой вечер.
— Представьте.
Она застенчиво взглянула на него и улыбнулась.
— Я не тороплюсь, — сказала она.
Черт побери, — подумал Равик. — Неужто у меня такой голодный вид, что любая проститутка готова предложить мне кусочек продажной любви.
— очень уж далеко ты живешь, Люсьенна. А у меня нет времени.
— Ко мне мы все равно не могли бы пойти. Бобо ничего не должен знать.
Равик внимательно посмотрел на нее.
— Бобо ничего об этом не знает.
— Нет, почему же. Он знает обо всем. Следит за мной, да еще как! — Она улыбнулась. — Он ведь совсем мальчишка. Боится, как бы я не стала утаивать заработанные деньги. А с вас я денег не возьму.
— Потому Бобо и не должен ни о чем знать.
— Нет, не поэтому. К вам он приревнует, а тогда он способен на все.
— А к другим он ревнует.
Люсьенна изумленно подняла глаза.
— Нет, что вы! Это же только заработок.
— Значит, он ревнует только тогда, когда ты не берешь денег.
Люсьенна ответила не сразу, лицо ее залилось краской.
— Не совсем так. Он ревнует, если считает, что дело для меня не только в деньгах… — Она снова запнулась. — Одним словом, когда я что то чувствую…
Она сидела, не поднимая глаз. Равик взял ее руку, сиротливо лежавшую на столике.
— Люсьенна, — сказал он. — Очень мило с. Твоей стороны, что ты меня вспомнила и захотела пойти со мной. Ты очаровательная девушка и нравишься мне. Но я не могу спать с женщиной, если оперировал ее. Понимаешь.
Он вскинула длинные темные ресницы и торопливо кивнула.
— Да. — Она поднялась. — Тогда я пойду.
— Прощай, Люсьенна. Всего хорошего. Будь осторожна. Смотри не заболей.
— Хорошо.
Равик написал несколько слов на клочке бумаги.
— Раздобудь это, если еще не достала. Лучшее средство. И не отдавай всех денег Бобо.
Она улыбнулась и покачала головой. И он и она знали, что все останется по прежнему.
Равик следил за ней взглядом, пока она не исчезла в толпе. Затем подозвал кельнера…
Женщина в голубой шляпке прошла мимо. Она видела всю сцену. Обмахиваясь сложенной газетой, она осклабилась, обнажив вставные челюсти.
— Или ты импотент, или охотник до мальчиков, мой дружок, — приветливо бросила она на ходу. — Большое спасибо. Желаю удачи.
Равик шел сквозь теплую ночь. Над городом по прежнему вспыхивали молнии, но воздух оставался неподвижным. Вход в Лувр был ярко освещен. Двери стояли настежь. Он вошел в музей.
Это был один из тех дней, когда Лувр открыт допоздна. В некоторых залах горел свет. Равик прошел мимо отдела древнеегипетского искусства, напоминавшего гигантскую освещенную гробницу. Здесь стояли высеченные из камня статуи фараонов, живших три тысячи лет назад. Их гранитные зрачки глядели на слоняющихся студентов, женщин в старомодных шляпах и пожилых скучающих мужчин. Здесь пахло пылью, мертвым воздухом и бессмертием.
В древнегреческом отделе перед Венерой Милосскои шушукались какие то девицы, нисколько на нее не похожие. Равик остановился. После гранита и зеленоватого сиенита египтян мраморные скульптуры греков казались какими то декадентскими. Кроткая пышнотелая Венера чем то напоминала безмятежную, купающуюся домохозяйку. Она была красива и бездумна. Аполлон, победитель Пифона, выглядел гомосексуалистом, которому не мешало бы подзаняться гимнастикой. Греки были выставлены в закрытом помещении, и это их убивало. Другое дело египтяне: их создавали для гробниц и храмов. Греки же нуждались в солнце, воздухе и колоннадах, озаренных золотым светом Афин.
Равик двинулся дальше. Огромный зал с его лестницами холодно надвигался на него. И вдруг, высоко над всем воспарила Ника Самофракийская.
Он давно уже не видел ее. Когда он был здесь в последний раз, статуя показалась ему какой то жалкой и неприглядной: в окна музея сочился грязноватый свет зимнего дня, и богиня победы как бы зябко поеживалась от холода. Теперь же она стояла высоко над лестницей, на обломке мраморного корабля, стояла в сиянии прожекторов, сверкающая, с широко распластанными крыльями, готовая вот вот взлететь. Развевающиеся на ветру одежды плотно облегали ее устремленное вперед тело… И казалось, за спиной у нее шумит виноцветное море Саламина, а над ним раскинулось темное бархатное небо, полное ожидания.
Ника Самофракийская не знала ничего о морали. Ее не терзали никакие проблемы. Она не испытывала бурь, бушующих в крови. Она знала лишь победу или поражение, не видя между ними почти никакой разницы. Она не обольщала, она манила. Она не реяла, она беспечно парила. У нее не было никаких тайн, и все же она волновала куда сильнее, чем Венера, прикрывавшая свой стыд, чтобы возбудить желание. Она была сродни птицам и кораблям — ветру, волнам, горизонту. У нее не было отчизны.
У нее не было отчизны, подумал Равик. Да она и не нуждалась в ней. На любом корабле она чувствовала себя как дома. Ее стихией были мужество, борьба и даже поражение: ведь она никогда не отчаивалась. Она была не только богиней победы, но и богиней всех романтиков и скитальцев, богиней эмигрантов, если только они не складывали оружия.
Равик осмотрелся. Зал опустел. Студенты и туристы, с бедекерами. Путеводитель, выпущенный издательством «Бедекер" в руках, разошлись по домам… Дом… У того, кто отовсюду гоним, есть лишь один дом, одно пристанище — взволнованное сердце другого человека. Да и то на короткое время. Не потому ли любовь, проникнув в его душу — душу изгнанника, — так потрясла его, так безраздельно завладела им. Ведь ничего, кроме любви, не осталось. Не потому ли он пытался бежать от нее. И разве она не устремилась за ним, не настигла его и не повергла ниц. На зыбкой почве чужбины куда труднее вновь встать на ноги, чем на родной земле.
Что то маленькое, трепетное, белое мелькнуло у него перед глазами: бабочка. Должно быть, она впорхнула в открытые двери, прилетела откуда нибудь с нагретых солнцем клумб Тюильрийского парка, где спала, вдыхая аромат роз. Возможно, ее вспугнула какая нибудь влюбленная парочка; огни города — множество неведомых, пугающих солнц — ослепили ее, и она попыталась укрыться в спасительном сумраке, за широкими входными дверями… И вот теперь с бесстрашием отчаяния она кружит по огромному залу, где ее ждет смерть… Бабочка быстро устанет и уснет на карнизе, на подоконнике или на плече у богини, сияющей в вышине… Утром она полетит на поиски цветов, золотистой пыльцы, жизни. Не найдя ничего и вконец обессилев, она снова уснет, присев на тысячелетний мрамор, и проспит до тех пор, пока не ослабеют ее нежные и цепкие лапки. Тогда она упадет — тонкий листок преждевременно наступившей осени.
Какой вздор, подумал Равик. Сентиментальный вздор. Богиня победы и бабочка беженка. Дешевая символика. Но что еще в жизни трогает так, как дешевые символы, дешевые чувства, дешевая сентиментальность. В конце концов, что сделало их дешевыми. Их бесспорная убедительность. Когда тебя хватают за горло, от снобизма не остается и следа. Бабочка взлетела под самый купол и исчезла в полумраке. Равик вышел из Лувра. Его обдало теплым воздухом улицы, словно он погрузился в ванну. Он остановился. Дешевые чувства! А разве он сам не стал жертвой самого дешевого из них.
Он вглядывался в широкую площадь перед дворцом музеем, притаившимся под сенью веков, и вдруг ему показалось, будто на него обрушился град кулачных ударов. Он едва удержался на ногах. Ему все еще чудилась белая, всплеснувшая крылами Ника, но за ее плечами из тьмы выплывало лицо женщины, дешевое и бесценное, в котором его воображение запуталось, подобно тому как запутывается индийская шаль в кусте роз, полном шипов; он дергает шаль, но шипы держат ее; они крепко удерживают шелковые и золотые нити и так тесно переплелись с ними, что глазу уже не различить, где тернистые ветви и где мерцающая ткань.
Лицо! Лицо! Разве спрашиваешь, дешево оно или бесценно. Неповторимо или тысячекратно повторено. Обо всем этом можно спрашивать, пока ты еще не попался, но уж если попался, ничто тебе больше не поможет. Тебя держит сама любовь, а не человек, случайно носящий ее имя. Ты ослеплен игрой воображения, разве можешь ты судить и оценивать. Любовь не знает ни меры, ни цены.
Небо опустилось ниже. Бесшумные молнии выхватывали из мрака ночи тяжелые свинцовые облака. Предгрозье тысячью слепых глаз глядело в окна домов. Равик шел вдоль улицы Риволи. За колоннами крытых галерей светились витрины. По тротуару двигался поток людей. Один за другим проносились автомобили — нескончаемая цепь вспыхивающих огней. Вот я иду, подумал Равик, один среди тысяч таких же. Я медленно бреду мимо этих витрин, полных сверкающей мишуры и драгоценностей. Я засунул руки в карманы и иду, и кто ни посмотрит на меня, тот скажет, что я просто вышел на обычную вечернюю прогулку. Но кровь во мне кипит, в серых и белых извилинах студенистой массы, именуемой мозгом, — ее всего то с две пригоршни, — бушует незримая битва, и вот вдруг — реальное становится нереальным, а нереальное — реальным. Меня толкают локтями и плечами, я чувствую на себе чужие взгляды, слышу гудки автомобилей, голоса, слышу, как бурлит вокруг меня обыденная, налаженная жизнь, я в центре этого водоворота — и все же более далек от него, чем луна… Я на неведомой планете, где нет ни логики, ни неопровержимых фактов, и какой то голос во мне без устали выкрикивает одно и то же имя. Я знаю, что дело не в имени, но голос все кричит и кричит, и ответом ему молчание… Так было всегда. В этом молчании заглохло множество криков, и ни на один не последовало ответа. Но крик не смолкает. Это ночной крик любви и смерти, крик исступленности и изнемогающего сознания, крик джунглей и пустыни. Пусть я знаю тысячу ответов, но не знаю единственного, который мне нужен, и не узнаю никогда, ибо он вне меня и мне его не добиться…
Любовь! Что только не прикрывается ее именем! Тут и влечение к сладостно нежному телу, и величайшее смятение духа; простое желание иметь семью; потрясение, испытываемое при вести о чьей то смерти; исступленная похоть и единоборство Иакова с ангелом. Вот я иду, — думал Равик, мне уже за сорок, я многому учился и переучивался, падал под ударами и поднимался вновь. Я умудрен опытом и знаниями, пропущенными сквозь фильтр многих лет, я стал более закаленным, более скептичным, более невозмутимым… Я не хотел любви и не верил в нее, я не думал, что она снова придет… Но она пришла, и весь мой опыт оказался бесполезным, а знание только причиняет боль. Да и что горит лучше на костре чувства, чем сухой цинизм — это топливо, заготовленное в роковые тяжелые годы.

Он шел и шел, и ночь была звонка и просторна; он шел, не разбирая дороги, все дальше и дальше, и время перестало для него существовать. Когда же, очнувшись, он увидел, что находится в парке за авеню Рафаэля, это его почти не удивило.
Дом на улице Паскаля. Смутно белеющий фасад уходит вверх. В некоторых комнатах на верхнем этаже горит свет. Он отыскал взглядом окно Жоан. Оно было освещено. Она дома. А может быть, ушла, не выключив свет. Она не любила возвращаться в темные комнаты. Так же, как и он. Равик подошел ближе. Перед домом стояло несколько автомобилей, среди них — желтый «родстер"."Родстер» — двухместный открытый автомобиль с двумя запасными сиденьями, обыкновенная серийная машина, отделанная под гоночную. «Родстер» мог принадлежать ее любовнику. Самый подходящий автомобиль для актера. Красные кожаные сиденья, панель с приборами, как на самолете, изобилие ненужных деталей, — конечно, это его машина. Уж не ревную ли я. — удивился он. Ревную к случайному человеку, за которого она уцепилась. Ревную к чему то, до чего мне нет дела. Можно ревновать к самой любви, отвернувшейся от тебя, но не к ее предмету.
Он вернулся в парк. В темноте плыл сладкий аромат цветов, смешанный с запахом земли и остывающей листвы. Цветы пахли резко, словно перед грозой. Он сел на скамью. Это не я, подумал он, стареющий любовник под окнами покинувшей его женщины. Это не я, человек, содрогающийся от желания, способный анатомировать свое чувство, но бессильный совладать с ним! Это не я, глупец, готовый отдать годы жизни, лишь бы повернуть время вспять и вновь обрести золотоволосое ничто, еще совсем недавно шептавшее мне на ухо всякий вздор! Нет, это именно я… К черту все отговорки! Я сижу здесь, я ревную, я надломлен и жалок и с наслаждением поджег бы этот желтый автомобиль!. .
Он достал сигарету. Тихое тление. Невидимый дымок. Спичка крохотной кометой летит на землю. Почему бы ему не подняться к Жоан. Что тут особенного. Время не позднее. У нее еще горит свет. Он сумеет достойно вести себя. Почему бы не взять Жоан с собой. Теперь, когда ему все уже известно. Похитить, забрать и никогда больше не отпускать.
Он глядел в темноту… Но что бы все это дало. Что бы из этого вышло. Ведь того, другого, не выбросишь из ее жизни. Из чужого сердца не выбросишь никого и ничего… Разве он не мог взять ее, когда она к нему пришла. Почему он этого не сделал.. .
Он бросил сигарету… Не сделал потому, что этого было бы мало. Вот в чем все дело. Он хотел большего. Этого будет мало, даже если она придет опять и станет приходить снова и снова, даже если все бесследно исчезнет и будет забыто… По какому то странному и страшному закону этого всегда будет мало. Что то нарушилось. Луч воображения уже не мог отыскать зеркала, которое раньше улавливало его и, словно раскалив, отбрасывало назад… Теперь он скользил мимо, уносясь в какую то слепую пустоту, и ничто не могло бы его вернуть, никакое зеркало или даже тысяча зеркал. Они могут уловить лишь какую то частицу луча, но не весь луч целиком; давно уже он бесцельно шарит в опустевших небесах любви, как в светящемся тумане, и никогда уже не озарить ему радужным сиянием лицо любимой. Магический круг разомкнулся, остались лишь сетования, а надежда разбита вдребезги.
Из дома вышел мужчина. Равик выпрямился. Вслед за ним появилась женщина. Оба смеялись… Нет, это не Жоан. Мужчина и женщина сели в машину и уехали. Равик снова закурил… Возможно ли удержать ее. Разве смог бы он ее удержать, если бы вел себя иначе. Можно ли вообще что нибудь удержать, кроме иллюзии. Но разве недостаточно одной иллюзии. Да и можно ли достигнуть большего. Что мы знаем о черном водовороте жизни, бурлящем под поверхностью наших чувств, которые превращают его гулкое клокотание в различные вещи. Стол, лампа, родина, ты, любовь… Тому, кого окружает этот жуткий полумрак, остаются лишь смутные догадки. Но разве их недостаточно.
Нет, недостаточно. А если и достаточно, то лишь тогда, когда веришь в это. Но если кристалл раскололся под тяжким молотом сомнения, его можно в лучшем случае склеить, не больше. Склеивать, лгать и смотреть, как он едва преломляет свет, вместо того чтобы сверкать ослепительным блеском! Ничто не возвращается. Ничто не восстанавливается. Даже если Жоан вернется, прежнего уже не будет. Склеенный кристалл. Упущенный час. Никто не сможет его вернуть.
Он почувствовал невыносимо острую боль. Казалось, что то рвет, разрывает его сердце. Боже мой, думал он, неужели я способен так страдать, страдать от любви. Я смотрю на себя со стороны, но ничего не могу с собой поделать. Знаю, что, если Жоан снова будет со мной, я опять потеряю ее, и все же моя страсть не утихает. Я анатомирую свое чувство, как труп в морге, но от этого моя боль становится в тысячу раз сильнее. Знаю, что в конце концов все пройдет, но это мне не помогает. Невидящими глазами Равик уставился в окно Жоан, чувствуя себя до нелепости смешным… Но и это не могло ничего изменить…
Внезапно над городом тяжело прогрохотал гром. По листве забарабанили тяжелые капли. Равик встал. Он видел, как улица вскипела фонтанчиками черного серебра. Дождь запел, теплые крупные капли били ему в лицо. И вдруг Равик перестал сознавать, жалок он или смешон, страдает или наслаждается… Он знал лишь одно — он жив. Жив! Да, он жил, существовал, жизнь вернулась и сотрясала его, он перестал быть зрителем, сторонним наблюдателем. Величественное ощущение бытия забушевало в нем, как пламя в домашней печи, ему было почти безразлично, счастлив он или несчастлив. Важно одно: он жил, полнокровно ощущал все, и этого было довольно!
Он стоял под ливнем, низвергавшимся на него, словно пулеметный огонь с неба. Он стоял под ливнем и был сам ливнем, и бурей, и водой, и землей… Молнии, прилетавшие откуда то из неведо— мой выси, перекрещивались в нем; он был частицей разбушевавшейся стихии. Вещи утратили названия, разъединявшие их, и все стало единым и слитным — любовь, низвергающаяся вода, бледные сполохи над крышами, как бы вздувшаяся земля — и все это принадлежало ему, он сам был словно частицей всего этого… Счастье и несчастье казались теперь чем то вроде пустых гильз, далеко отброшенных могучим желанием жить и чувствовать, что живешь.
— А ты — там, наверху, — сказал он, обращаясь к освещенному окну и не замечая, что смеется. — Ты, маленький огонек, фата моргана, лицо, обретшее надо мной такую странную власть; ты, повстречавшаяся мне на этой планете, где существуют сотни тысяч других, лучших, более прекрасных, умных, добрых, верных, рассудительных… Ты, подкинутая мне судьбой однажды ночью, бездумная и властная любовь, ворвавшаяся в мою жизнь, во сне заползшая мне под кожу; ты, не знающая обо мне почти ничего, кроме того, что я тебе сопротивляюсь, и лишь поэтому бросившаяся мне навстречу. Едва я перестал сопротивляться, как ты сразу же захотела двинуться дальше. Привет тебе! Вот я стою здесь, хотя думал, что никогда уже не буду так стоять. Дождь проникает сквозь рубашку, он теплее, прохладнее и мягче твоих рук, твоей кожи… Вот я стою здесь, я жалок, и когти ревности разрывают мне все внутри; я и хочу и презираю тебя, восхищаюсь тобою и боготворю тебя, ибо ты метнула молнию, воспламенившую меня, молнию, таящуюся в каждом лоне, ты заронила в меня искру жизни, темный огонь. Вот я стою здесь, но уже не как труп в отпуске — с мелочным цинизмом, убогим сарказмом и жалкой толикой мужества. Во мне уже нет холода безразличия. Я снова живой — пусть и страдающий, но вновь открытый всем бурям жизни, вновь подпавший под ее простую власть! Будь же благословенна, Мадонна с изменчивым сердцем, Ника с румынским акцентом! Ты — мечта и обман, зеркало, разбитое вдребезги каким то мрач— ным божеством… Прими мою благодарность, невинная! Никогда ни в чем тебе не признаюсь, ибо ты тут же немилосердно обратить все в свою пользу. Но ты вернула мне то, чего не могли мне вернуть ни Платон, ни хризантемы, ни бегство, ни свобода, ни вся поэзия мира, ни сострадание, ни отчаяние, ни высшая и терпеливейшая надежда, — ты вернула мне жизнь, простую, сильную жизнь, казавшуюся мне преступлением в этом безвременье между двумя катастрофами! Привет тебе! Благодарю тебя! Я должен был потерять тебя, чтобы уразуметь это! Привет тебе!
Дождь навис над городом мерцающим серебряным занавесом. Заблагоухали кусты. От земли поднимался терпкий, умиротворяющий запах. Кто то выбежал из дома напротив и поднял верх желтого «родстера». Теперь это было безразлично. Все было безразлично. Кругом стояла ночь, она стряхивала дождь со звезд и проливала его на землю. Низвергавшиеся струи таинственно оплодотворяли каменный город с его аллеями и садами; миллионы цветов раскрывали навстречу дождю свои пестрые лона и принимали его, и он обрушивался на миллионы раскинувшихся, оперившихся ветвей, зарывался в землю для темного бракосочетания с миллионами томительно ожидающих корней; дождь, ночь, природа, растения — они существовали, и им дела не было до разрушения, смерти, преступников и святош, побед или поражений, они существовали сейчас, как и всякий год, и Равик слился с ними воедино… Словно раскрылась скорлупа, словно заново прорвалась жизнь, жизнь, жизнь, желанная и благословенная!
Не оглядываясь, он быстро шел улицами и бульварами. Он шел не оглядываясь, дальше и дальше, и Булонский лес встретил его, точно гигантский гудящий улей; дождь барабанил по кронам деревьев, они колыхались и отвечали ему, и Равику казалось, будто он снова молод и впервые в жизни идет к женщине.

Двадцать четыре.

— Что прикажете. — спросил кельнер Равика.
— Принесите мне…
— Что именно.
Равик не отвечал.
— Я не понял вас, мсье, — сказал кельнер.
— Принесите что нибудь… Все равно.
— Рюмку «перно».
— Да.
Равик закрыл глаза. Потом медленно открыл их. Человек по прежнему сидел на месте. На этот раз ошибки быть не могло.
За столиком у входа сидел Хааке. Он был один. Перед ним стояло серебряное блюдо с лангустами и бутылка шампанского в ведерке со льдом. Кельнер тут же, при нем, готовил в фарфоровой миске салат из помидоров. Равик видел это так отчетливо, словно вся картина была рельефно вырезана на восковой пластинке. Хааке потянулся за шампанским, и Равик заметил на его руке кольцо печатку — герб на красном камне. Он узнал и перстень, и белую мясистую руку. Он запомнил их в часы, когда стал жертвой методического и жестокого безумия, когда его стаскивали со стола после пыток. Ведро воды на голову — и он приходил в себя под слепящим светом ламп. Хааке осторожно отступал назад, чтобы ненароком не замочить свой безукоризненно выутюженный мундир. Указывая на Равика неестественно белой мясистой рукой, он вкрадчиво говорил: «Это только начало. Сущие пустяки. Не угодно ли вам назвать имена. Или, быть может, продолжим. У нас еще много возможностей. Если не ошибаюсь, ваши ногти пока еще целы».
Хааке поднял голову и посмотрел Равику прямо в глаза. Неимоверным усилием воли Равик заставил себя не сдвинуться с места. Он взял рюмку, отпил глоток и медленно перевел взгляд на миску с салатом. Он так и не понял, узнал ли его Хааке. Спина у него мгновенно покрылась испариной.
Минуту спустя Равик снова осторожно посмотрел в сторону Хааке. Тот ел лангуста, низко склонившись над тарелкой. Его блестящая лысина сверкала — в ней отражался свет люстры. Равик огляделся. Ресторан переполнен. Сделать что либо невозможно. Он не взял с собой оружия; если броситься на Хааке — спустя секунду десятки рук оттащут его. А через минуту появится полиция. Остается одно:
ждать, пойти за Хааке, во что бы то ни стало узнать, где он живет.
Равик заставил себя закурить сигарету и не глядел в сторону Хааке до тех пор, пока не докурил ее до конца. Но и тогда он посмотрел не сразу, а лишь после того, как медленно обвел глазами зал, словно отыскивая кого то. Оказалось, что Хааке уже расправился с лангустом и теперь, взяв в руки салфетку, вытирал губы. Делал он это не одной рукой, а двумя, слегка растянув салфетку и прикасаясь ею к губам, как женщина, стирающая помаду. Он смотрел в упор на Равика.
Равик перевел взгляд на другой столик, чувствуя, что Хааке продолжает наблюдать за ним. Подозвав кельнера, он заказал еще рюмку «перно». К столику Хааке подошел другой кельнер, убрал остатки лангуста и наполнил пустой бокал. Затем ушел и вскоре вернулся с подносом, уставленным различными сортами сыра. Хааке выбрал бри на плетеной соломке.
Равик снова закурил. Немного погодя, мельком взглянув на Хааке, он увидел, что тот опять наблюдает за ним. Это уже не могло быть чистой случайностью. Равик почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. Если Хааке узнал его… Он остановил проходившего кельнера.
— Вы не могли бы вынести мой «перно» на террасу. Там прохладнее.
Кельнер заколебался.
— Я террасу не обслуживаю. Лучше расплатитесь здесь, мсье. Тогда я вынесу вам рюмку туда. Равик кивнул и достал деньги.
— Ладно, выпью эту рюмку здесь, а там спрошу другую. Чтобы не было недоразумений.
— Как вам будет угодно, мсье. Благодарю вас, мсье.
Равик неторопливо допил рюмку. Хааке, конечно, все слышал. Когда Равик разговаривал с кельнером, он отложил вилку. Теперь он снова принялся за еду. Равик посидел еще немного, стараясь ничем не выдать своего волнения. Если Хааке узнал его, оставалось только одно: сделать вид, будто он не узнал Хааке, и продолжать исподволь наблюдать за ним.
Через несколько минут он встал и неторопливо направился на террасу. Почти все столики были заняты. В конце концов ему удалось отыскать один, откуда он мог видеть край столика Хааке. Самого Хааке он не видел, но непременно должен был заметить, если бы тот встал и направился к выходу. Равик заказал рюмку «перно» и сразу же расплатился, чтобы быть готовым уйти в любую минуту.
— Равик… — окликнул его кто то.
Он вздрогнул, словно от удара. Рядом стояла Жоан. Он смотрел на нее непонимающим взглядом.
— Равик… — повторила она. — Ты не узнаешь меня.
— Да, да… конечно…
Взгляд его был прикован к столику Хааке: кельнер принес туда кофе. Равик облегченно вздохнул — время еще есть.
— Жоан, — с трудом проговорил он. — Как ты сюда попала.
— Странный вопрос. У «Фуке» бывает весь Париж…
— Ты одна.
— Конечно.
Только теперь Равик сообразил, что не предложил ей сесть. Он поднялся и стал так, чтобы не выпускать из виду столик Хааке.
— Жоан, у меня здесь дело, — быстро проговорил он, не глядя на нее. — Не могу сказать, какое именно, но ты мне здесь не нужна; Оставь меня, уходи.
— Я подожду. — Жоан присела. — Хочу посмотреть, как выглядит эта женщина.
— Какая еще женщина. — непонимающе спросил Равик.
— Та самая, которую ты ждешь.
— Я не жду никакой женщины.
— Тогда что же.
Он рассеянно посмотрел на нее.
— Ты будто не узнаешь меня, — сказала она. — Хочешь от меня отделаться. Ты чем то взволнован. Понимаю — все это неспроста. Но все равно я увижу, кого ты ждешь.
Пять минут, — подумал Равик. — Впрочем, чашку кофе можно пить и все десять и даже пятнадцать. Потом Хааке, вероятно, выкурит сигарету. Скорее всего, одну. К этому времени надо избавиться от Жоан.
— Хорошо, — сказал он. — Делай что хочешь. Но, прошу тебя, сядь за другой столик.
Она не ответила. Глаза ее стали светлее, а выражение лица напряженнее.
— Не жду я никакой женщины, — сказал он. — А если бы и ждал, тебе то какое дело, черт возьми! Крутишь любовь со своим актером, да еще меня ревновать вздумала! Это же просто глупо!
Жоан промолчала. Проследив за его взглядом, она обернулась, пытаясь выяснить, на кого он смотрит.
— Она сидит с другим мужчиной.
Равик, не отвечая, опустился на стул. Хааке слышал, как он сказал кельнеру, что перейдет на террасу. Если Хааке его узнал, то непременно насторожился и теперь наблюдает за ним. В этом случае куда естественнее и безобиднее сидеть на террасе вдвоем с дамой, а не в одиночестве.
— Хорошо, — сказал он. — Оставайся. Только все, что ты сейчас говорила, чепуха. Я посижу еще немного, а потом встану и уйду. Ты проводишь меня до такси, но уеду я один. Согласна.
— К чему вся эта таинственность.
— Никакой таинственности. Здесь сидит человек, которого я давно не видел, и мне хочется узнать, где он живет. Только и всего.
— Это женщина.
— Нет. Мужчина, и больше я ничего тебе сказать не могу.
К столику подошел кельнер.
— Что ты будешь пить. — спросил Равик.
— Кальвадос.
— Рюмку кальвадоса.
Кельнер ушел, шаркая ногами.
— А ты не хочешь кальвадоса.
— Нет, я пью «перно».
Жоан пристально смотрела на него.
— Ты даже не подозреваешь, как я тебя иной раз ненавижу.
— Что ж, бывает…
Равик взглянул на столик Хааке. Стекло, подумал он. Дрожащее, расплывающееся, отсвечивающее стекло. Улица, столики, люди — все потонуло в желе из зыбкого стекла.
— До чего же ты холоден, эгоистичен…
— Жоан, — сказал Равик. — Все это мы обсудим с тобой как нибудь в другой раз.
Она промолчала. Кельнер принес кальвадос. Равик сразу же расплатился.
— Ты втянул меня во всю эту историю… — сказала она вызывающе.
— Знаю…
Над столиком, за которым сидел Хааке, появилась его белая мясистая рука. Он доставал себе сахар.
— Ты! Только ты! Никогда ты меня не любил. Ты играл мною. Видел, что я люблю тебя, и пренебрегал моей любовью.
— Это правда.
— Как ты сказал.
— Это правда, — повторил Равик, не глядя на нее. — Но готом все стало по другому.
— Да, потом, потом! Когда все пошло шиворот навыворот! Когда было уже слишком поздно… Ты виноват во всем!
— Знаю.
— Не смей так разговаривать со мной! — Лицо Жоан было бледным и разгневанным. — Ты даже не слушаешь, что я говорю.
— Нет, почему же.
Он посмотрел на нее. Надо говорить, говорить что угодно, не важно что.
— Ты поругалась со своим актером.
— Да.
— Ничего, помиритесь.
Синий дымок над столиком Хааке. Кельнер снова налил кофе. Хааке, по видимому, не спешил.
— Я могла бы и не говорить тебе этого. Могла бы сказать, что зашла сюда случайно. Но это не так. Я искала тебя. Я хочу уйти от него.
— Ты не оригинальна. Так уж заведено.
— Я боюсь его. Он мне угрожает. Грозит застрелить меня.
— Что. — Равик встрепенулся. — Что такое.
— Он грозит застрелить меня.
— Кто грозит. — Он прослушал половину из того, что она говорила, и понял ее не сразу. — Ах вот оно что! Надеюсь, ты не принимаешь это всерьез.
— Он страшно вспыльчив.
— Ерунда! Тот, кто грозит убить, никогда не убьет. И, уж во всяком случае, не сделает этого актер.
Что я говорю. — подумал он. — Что все это значит. Чего я здесь ищу. Чей то голос, чье то лицо, какой то шум в ушах… К чему все это.
— Зачем ты мне рассказываешь об этом. — спросил он.
— Я хочу уйти от него. Хочу вернуться к тебе. Если он возьмет такси, то пройдет, по крайней мере, несколько секунд, пока мне удастся остановить другое. А пока я двинусь за ним следом, я вообще рискую потерять его из виду.
— Жди меня здесь. Я скоро вернусь.
— Куда ты.. .
Он не ответил. Быстро сойдя с террасы, он остановил такси.
— Вот вам десять франков. Можете подождать меня несколько минут. Мне еще надо побыть в ресторане.
Шофер посмотрел на кредитку. Потом на Равика. Равик подмигнул ему. Шофер подмигнул в ответ и поиграл кредиткой.
— Это сверх счетчика, — сказал Равик. — Вы, конечно, догадываетесь, в чем дело…
— Догадываюсь, — шофер ухмыльнулся. — Ладно, подожду.
— Поставьте машину так, чтобы вы сразу могли выехать.
— Слушаюсь.
Равик торопливо пробрался к своему столику. Внезапно у него перехватило дыхание: Хааке стоял в дверях.
— Подожди! — сказал он Жоан. — Подожди! Я сейчас! Одну секунду!
— Нет! — Она встала. — Ты еще пожалеешь об этом!
Она была готова расплакаться…
Равик заставил себя улыбнуться и крепко схватил ее за руку. Хааке по прежнему стоял на месте.
— Садись, — сказал Равик. — Подожди минутку!
— Нет.
Она попыталась высвободиться, и он отпустил ее руку. Только бы не привлекать внимания. Пробираясь между столиками, Жоан быстрым шагом направилась к выходу. Хааке смотрел ей вслед. Затем медленно перевел взгляд на Равика и снова посмотрел в ту сторону, куда ушла Жоан. Равик сел. Кровь вдруг загудела у него в висках. Он достал бумажник и начал рыться в нем, делая вид, будто что то ищет. Он заметил, что Хааке неторопливо зашагал по залу. Равик равнодушно посмотрел в противоположном направлении, зная, что вот вот снова увидит Хааке.
Равик выжидал. Секунды ползли бесконечно медленно. Внезапно его охватил панический страх: а что, если Хааке повернул назад. ! Он быстро оглянулся. Хааке нигде не было видно. Точно он сквозь землю провалился. На мгновение все закружилось…
— Вы позволите. — раздался голос совсем рядом с ним.
Равик не расслышал. Он посмотрел на дверь. Хааке не вернулся. Не медлить ни секунды, подумал он. Побежать за ним, настигнуть. За его спиной снова послышался голос. Он обернулся и весь похолодел. Хааке обошел его сзади и теперь стоял рядом.
— Вы позволите. — Хааке указал на стул, где только что сидела Жоан. — Тут больше нет свободных столиков.
Равик кивнул. Он не мог произнести ни слова. Кровь отхлынула. Она убывала и убывала, словно стекала под стул. Тело обмякло, как пустой мешок. Он крепко прижался к спинке стула. Перед ним стояла рюмка с мутной беловатой жидкостью. Он взял ее и выпил. Рюмка показалась тяжелой, но не дрожала в руке. Дрожь была где то внутри, в жилах.
Хааке заказал коньяк. Старый «финьшампань». По французски он говорил с сильным немецким акцентом. Равик подозвал мальчишку газетчика.
— «Пари суар».
Мальчик покосился на вход — там стояла старая продавщица газет. Незаметно сунув Равику сложенную газету, он ловко подхватил монетку и мгновенно исчез.
Он, конечно, узнал меня, подумал Равик. Иначе зачем же он сел. На это я никак не рассчитывал. Теперь остается сидеть на месте и ждать. Надо выяснить, чего он хочет, и действовать сообразно обстоятельствам.
Он развернул газету, пробежал глазами заголовки и снова положил ее на стол. Хааке посмотрел на него.
— Прекрасный вечер, — сказал он по немецки. Равик кивнул. Хааке улыбнулся.
— А у меня зоркий глаз, верно.
— Очень может быть.
— Я заметил вас, когда вы еще сидели в зале.
Равик ответил вежливо равнодушным кивком. Его нервы были напряжены до предела. Он никак не мог догадаться, что у Хааке на уме. Неужели ему известно, что он, Равик, живет во Франции нелегально. Впрочем, гестапо может быть информировано и об этом. Только бы выгадать хоть немного времени.
— Я сразу догадался, кто вы, — сказал Хааке. Равик вопросительно посмотрел на него.
— По шраму на лбу, — продолжал Хааке. — Такие шрамы бывают только у корпорантов. Значит, вы немец. Или, во всяком случае, учились в Германии.
Хааке рассмеялся. Равик продолжал спокойно смотреть на него. Это невозможно! Слишком все это нелепо! Почувствовав внезапное облегчение, он глубоко вздохнул — Хааке понятия не имеет, кто он. Шрам на лбу он принял за след студенческой дуэли. Равик рассмеялся. Он смеялся вместе с Хааке. Лишь сжав кулаки, так что ногти вонзились в ладони, он сумел заставить себя перестать смеяться.
— Я угадал. — спросил Хааке, гордый своей проницательностью.
— Попали в самую точку.
Шрам на лбу. Ему разбили голову в гестапо на глазах у Хааке. Кровь заливала глаза и рот. А теперь Хааке сидит перед ним и считает, что все это след невинной студенческой дуэли, да еще кичится своей проницательностью.
Кельнер принес Хааке коньяк. Тот с видом знатока понюхал его.
— Что правда, то правда, — заявил он. — Коньяк у них хорош! В остальном же… — Он подмигнул Равику. — Вся Франция прогнила… Народ рантье. Жаждут безопасности и спокойной жизни. Фактически они уже сейчас в наших руках.
Равику казалось, что он так и не обретет дара речи. Он боялся, что, едва заговорив, с размаху разобьет свою рюмку о стол, схватит осколок покрупнее и полоснет им Хааке по глазам. Осторожно и как бы через силу он поднял рюмку, выпил ее и спокойно поставил обратно.
— Что это у вас. — спросил Хааке.
— «Перно». Вместо абсента.
— Ах, абсент. Говорят, от него французы становятся импотентами, вы слыхали. — Хааке. Усмехнулся. — Извините! Я не имел в виду лично вас.
— Абсент действительно запрещен, — сказал Равик. — А «перно» совершенно безвреден. Абсент вызывает бесплодие, а не импотенцию. Потому его и запретили. «Перно» — это анисовая водка. По вкусу напоминает лакричную настойку.
Все таки я еще могу говорить, подумал он. И даже без особого волнения. Отвечаю на его вопросы гладко и легко. И только где то глубоко внутри кружится и завывает черный вихрь. На поверхности же все спокойно.
— Вы живете в Париже. — спросил Хааке.
— Да.
— Давно.
— Всегда.
— Понимаю, — сказал Хааке. — Вы натурализовавшийся немец. А родились вы здесь.
Равик утвердительно кивнул.
Хааке выпил коньяк.
— Многие из наших лучших людей тоже родились вне Германии. Заместитель фюрера родился в Египте. Розенберг — в России. Дарре — выходец из Аргентины. Все дело в мировоззрении, не так ли.
— Только в нем, — с готовностью подтвердил Равик.
— Я предвидел ваш ответ. — Лицо Хааке сияло от удовольствия. Он слегка наклонился вперед и, казалось, щелкнул под столом каблуками. — Между прочим, разрешите представиться — фон Хааке.
— Хорн, — не менее церемонно ответил Равик, Это был один из его прежних псевдонимов.
— Фон Хорн. — переспросил Хааке.
— Разумеется.
Хааке кивнул. Он проникался все большим доверием к Равику, видя в нем достойного. Партнера и единомышленника.
— Вы, должно быть, хорошо знаете Париж, не правда ли.
— Более или менее.
— Вам понятно, что я говорю не о музеях, — Хааке ухмыльнулся с видом великосветского гуляки.
— Понимаю, что вы имеете в виду.
Арийский сверхчеловек, по видимому, не прочь кутнуть, но не знает, куда ему сунуться, подумал Равик. Если бы только удалось затащить его на глухую окраину, в какой нибудь отдаленный кабачок, в самый захудалый бордель, мелькнула у него мысль. Лишь бы не помешали…
— У вас тут, надо полагать, есть где поразвлечься. — спросил Хааке.
— Вы недавно в Париже.
— Каждые две недели я приезжаю сюда дня на два, на три. Своего рода контроль. Дело очень важное. За последний год мы здесь многого успели добиться. Все налажено и действует безотказно. Не могу вдаваться в подробности, но… — Хааке рассмеялся. — Здесь каждого можно купить. Продажный народец. Нам известно почти все, что мы хотим знать. И почти не приходится заниматься активной разведкой. Сами доставляют всю информацию. Прямое следствие многопартийной системы. Каждая партия продает остальные, а заодно уж и родину. Измена родине как своеобразная разновидность патриотизма. Лишь бы нажиться. А мы, конечно, не возражаем. У нас здесь масса единомышленников, и притом в самых влиятельных кругах. — Он поднял рюмку и, обнаружив, что она пуста, снова поставил ее на столик. — Они даже не вооружаются. Думают, если они безоружны, то мы ничего от них не потребуем. Знали бы вы, сколь— ко у них самолетов и танков — со смеху помереть можно. Форменные кандидаты в самоубийцы!
Равик внимательно слушал. Он был предельно сосредоточен, но все вокруг него плыло, словно он видит сон и вот вот проснется. Столики, кельнеры, вечерняя суета, вереницы скользящих автомобилей, луна над крышами, яркие световые рекламы на фасадах домов… И напротив него — словоохотливый тысячекратный убийца, исковеркавший ему жизнь.
Две женщины в элегантных костюмах прошли мимо столика и улыбнулись Равику. Иветта и Марта. Из «Озириса». Сегодня они были свободны.
— Какой шик, черт возьми! — сказал Хааке.
Переулок, подумал Равик. Завлечь куда нибудь подальше в узкий, безлюдный переулок… Или в Булонский лес.
— Эти дамы промышляют любовью, — сказал он.
Хааке посмотрел им вслед.
— Очень недурны. Вы, должно быть, знаете в этом толк, не так ли. — Он заказал еще рюмку коньяку. — Разрешите вас угостить.
— Благодарю, с меня хватит и «перно».
— Говорят, в Париже есть совершенно потрясающие заведения. С ума можно сойти!. .
Глаза Хааке поблескивали. Совсем как в ту самую ночь в застенке гестапо, залитом ярким светом.
Я не должен об этом думать, сказал себе Равик. Во всяком случае — не сейчас.
— А вы разве не бывали ни в одном из таких местечек.
— Заходил как то, раза два три. С чисто познавательной целью, разумеется. Хотелось посмотреть, до чего все таки может опуститься народ. Но, видимо, до настоящего я так и не добрался. К тому же в подобных местах надо вести себя крайне осторожно. Один неверный шаг — и вы скомпрометированы.
Равик кивнул.
— Этого можете не опасаться. Есть места, куда не попадает ни один турист.
— А вам они известны.
— Еще бы! И даже очень хорошо.
Хааке выпил вторую рюмку. Он становился все более откровенным. Исчезла скованность, которую он неминуемо ощущал бы, находясь в Германии. Равик видел, что он ничего не подозревает.
— Сегодня я как раз собирался немного рассеяться, — сказал он Хааке.
— Правда.
— Да. Время от времени я это делаю. Надо изведать все, что только можно.
— Верно! Совершенно верно!
Мгновение Хааке глядел на него бессмысленным взглядом. Напоить, подумал Равик. Если нельзя иначе, напоить и затащить куда нибудь.
Выражение лица Хааке изменилось. Он не был пьян, он лишь обдумывал, как ему поступить.
— Очень жаль, — сказал он наконец. — Я бы с удовольствием присоединился к вам.
Равик не ответил. Только бы Хааке ничего не заподозрил.
— Сегодня ночью я должен выехать в Берлин. — Хааке посмотрел на часы. — Через полтора часа.
Равик не шелохнулся. Пойти с ним, мелькнула у него мысль. Он безусловно живет в отеле, а не на частной квартире. Зайти с ним в номер и там разделаться.
— Я жду тут двух знакомых, — сказал Хааке. — Они вот вот должны подойти. Мой багаж уже на вокзале. Прямо отсюда мы отправимся к поезду.
Кончено, подумал Равик. Почему я не ношу с собой револьвера. Почему я, идиот этакий, все время убеждал себя, что ошибся. Пристрелил бы его на улице и скрылся в метро.
— Очень жаль, — сказал Хааке. — Но может быть, мы с вами встретимся еще раз. Через две недели я снова буду здесь.
Равик облегченно вздохнул.
— Хорошо, — сказал он.
— Где вы живете. Я мог бы вам позвонить.
— В «Принце Уэльском». Неподалеку отсюда. Хааке достал блокнот и записал адрес. Равик смотрел на изящный переплет из красной мягкой кожи, на узкий золотой карандаш. Что там записано. — подумал он. — Вероятно, информация, которая обрекает кого то на пытки и смерть.
Хааке спрятал книжку.
— Шикарная женщина… Та, с которой вы только что разговаривали, — сказал он.
Равик не сразу сообразил, о ком идет речь.
— Ах, эта, — ответил он наконец. — Да, весьма…
— Киноактриса.
— Что то в этом роде.
— Хорошая знакомая.
— Именно так.
Хааке задумчиво смотрел куда то вдаль.
— Мне не очень то легко познакомиться здесь с какой нибудь симпатичной дамой. Времени нет. К тому же не знаешь вполне надежных мест.
— Это можно устроить, — сказал Равик.
— Правда. А вы сами не заинтересованы.
— В чем.
Хааке смущенно улыбнулся.
— Например, в той даме, с которой вы беседовали.
— Нисколько.
— Это было бы неплохо, черт возьми! Она француженка.
— По моему, итальянка. Впрочем, не чистокровная. Примешалось еще несколько рас.
Хааке ухмыльнулся.
— Неплохо. Дома такие вещи, конечно, невозможны. Но здесь я нахожусь, так сказать, инкогнито.
— Действительно инкогнито. — спросил Равик. Вопрос на мгновение озадачил Хааке. Но он тут же улыбнулся.
— Понимаю! Конечно же, для своих я — Хааке… Но вообще соблюдаю строжайшую конспира— цию… Кстати, у вас нет знакомств среди беженцев.
— Почти никаких, — осторожно ответил Равик.
— Жаль! Нас, видите ли, интересуют… Одним словом, сведения о некоторых людях… Мы даже платим за это… — Хааке поднял руку, предупреждая возможное возражение. — Разумеется, в данном случае об этом и речи быть не может! И все таки даже самые скромные сведения…
Хаако выжидающе смотрел на Равика.
— Не исключено, — сказал Равик. — Никогда не знаешь наперед… Что нибудь, может, и подвернется.
Хааке придвинулся ближе.
— Это, знаете ли, одна из моих задач. Выявление связей изнутри вовне. Иной раз очень трудно подступиться. Но у нас здесь надежные люди. — Он многозначительно поднял брови. — У вас, конечно, соображения совсем иного порядка. Просто дело чести. Наконец, интересы родины.
— Само собой разумеется.
Хааке поднял глаза.
— А вот и мои знакомые. — Он положил деньги на фарфоровую тарелочку. — Очень удобно, когда цены указаны прямо на тарелках. Следовало бы ввести это и у нас. — Он встал и протянул Равику руку. — До свидания, господин фон Хорн. Мне было очень приятно познакомиться с вами. Недели через две я вам позвоню. — Он улыбнулся. — Все это, разумеется, строго доверительно.
— Несомненно! Не забудьте позвонить.
— Я ничего не забываю, ни одного лица, ни одной встречи. Не могу себе этого позволить. Профессия!
Равик также встал, и ему казалось, будто он должен пробить рукой какую то невидимую стену из бетона. Затем он почувствовал руку Хааке в своей. Она оказалась небольшой и неожиданно мягкой.
Еще с минуту он в нерешительности постоял на месте, глядя на удаляющегося Хааке, потом снова сел. Вдруг он почувствовал, что весь дрожит. Расплатившись с кельнером, он пошел в том же направлении, что и Хааке. Потом он вспомнил, что тот сел со своими спутниками в такси. Выслеживать его было бессмысленно. Из отеля он уже выписался. Если же Хааке увидит его сегодня еще раз, то только насторожится. Равик повернул назад и направился в «Энтернасьональ».

— Ты вел себя разумно, — сказал Морозов.
Они сидели за столиком в кафе на Рон Пуэн.
Равик осматривал свою правую руку. Несколько раз он протер ее водкой. Он понимал, что это глупо, но иначе не мог. Теперь кожа на руке была суха, как пергамент.
— Стрелять было бы просто безумием, — сказал Морозов. — Хорошо, что у тебя ничего при себе не было.
— Ты прав, — неуверенно ответил Равик.
Морозов внимательно посмотрел на него.
— Не будь идиотом. Неужели ты хочешь попасть под суд за убийство или покушение на убийство.
Равик промолчал.
— Равик… — Морозов стукнул бутылкой по столу. — Не фантазируй.
— Я вовсе не фантазирую. Но пойми же, при одной мысли о том, что я упустил такую возможность, меня сразу начинает трясти. Случись все на два часа раньше, его можно было бы затащить куда нибудь… Или придумать что либо еще.
Морозов налил две рюмки.
— Выпей водки! Он от тебя не уйдет.
— Как знать.
— Это точно. Он вернется. Такие типы обычно возвращаются. Он уже у тебя на крючке. Будь здоров!
Равик выпил свою рюмку.
— Я мог бы еще поспеть на Северный вокзал. Убедиться, что он уехал.
— Конечно. Можно также попытаться пристрелить его там. И заработать по меньшей мере двадцать лет каторги. Есть у тебя еще идеи в этом роде.
— Есть. Я мог бы точно установить, действительно ли он уехал.
— И, таким образом, попасться ему на глаза и испортить все.
— Следовало, по крайней мере, спросить, в каком отеле он обычно останавливается.
— И тем самым насторожить его. — Морозов снова наполнил рюмки. — Послушай, Равик. Я тебя отлично понимаю: вот ты сидишь здесь, и тебе кажется, что ты сделал все не так, как надо. Избавься ты, ради Бога, от этих мыслей! Если хочется, разбей что нибудь крупное и не слишком дорогое. К примеру, разнеси на куски все кадки с пальмами в «Энтернасьонале».
— Нет смысла.
— Тогда говори. Говори, пока хватит сил. Выговорись до конца и почувствуешь облегчение. Ты не русский, иначе ты бы это понял.
Равик выпрямился.
— Борис, — сказал он. — Я знаю, крыс надо уничтожать, а не затевать с ними грызню. Но говорить об этом я не стану. Буду думать. Подумаю, как мне все получше сделать. Я все подготовлю, как операцию. Если что либо вообще можно подготовить. Хочу свыкнуться с мыслью о предстоящем. В моем распоряжении две недели. Это хорошо. Чертовски хорошо. Я приучу себя быть спокойным. Ты прав. Выговорившись сполна, можно стать спокойным и рассудительным. Но того же можно добиться и путем размышления. В хладнокровных размышлениях можно растворить ненависть и обратить ее в целеустремленность. Мысленно я буду убивать Хааке так часто, что к моменту его приезда это уже станет привычкой. В тысячный раз человек действует рассудительнее и спокойнее, чем в первый. А теперь давай поговорим. Только о чем— нибудь другом. Например, об этих белых розах. Посмотри ка на них! В эту душную ночь они белы как снег. Как пена на беспокойном прибое ночи. Теперь ты доволен.
— Нет, — сказал Морозов.
— Хорошо. Посмотри на это лето, лето тысяча девятьсот тридцать девятого года. Оно пахнет порохом. Розы — это снег, который будущей зимой покроет братские могилы. А между тем Париж веселится! Да здравствует век невмешательства! Век окаменевших человеческих душ! В эту ночь многие будут убиты, Борис! Каждую ночь убивают многих. Пылают города, где то за колючей проволокой стонут евреи, чехи гибнут в лесах, горят китайцы, облитые японским бензином, над концентрационными лагерями свистит бич смерти. Так неужели я стану по бабьи проливать слезы, когда надо уничтожить убийцу. Мы настигнем и убьем его, как не раз против своей воли убивали совершенно невинных людей только за то, что они носили иную, чем мы, военную форму.
— Наконец то, — сказал Морозов. — Такой разговор меня больше устраивает. Тебя учили обращению с ножом. Нож позволяет действовать бесшумно.
— На сегодня хватит, оставь меня в покое. Надо же мне немного поспать. Хотя я и прикидываюсь спокойным, но одному дьяволу известно, удастся ли мне заснуть. Понимаешь.
— Еще бы!
— Этой ночью я буду непрерывно убивать. Мысленно. За две недели я должен стать безотказно действующим автоматом. Главное теперь — прожить эти две недели. Приблизить час, когда я впервые смогу спокойно уснуть. Водка не поможет. Снотворное тоже. Я должен уснуть от изнеможения. На следующий день я снова встану здоровым. Понимаешь.
Морозов помолчал.
— Возьми себе женщину, — сказал он.
— Зачем.
— Это помогает. Спасть с женщиной всегда хорошо. Позвони Жоан. Она придет.
Жоан. Верно. Ведь он встретился с ней там, в ресторане. Они о чем то говорили, только он уже забыл о чем.
— Какие у тебя еще предложения. — спросил Равик. — Только самые простые. Простейшие.
— Боже мой! Не усложняй жизнь! Самый верный способ избавиться от любви к женщине — время от времени спать с ней. Не давать волю воображению. К чему искусственно драматизировать вполне естественный акт.
— Вот именно, — сказал Равик. — К чему.
— Тогда позволь мне позвонить. Наплету чего нибудь ради тебя. Недаром же я ночной швейцар.
— Никуда не ходи. Все и так в порядке. Давай пить и смотреть на белые розы. При луне лица покойников бывают такими же мертвенно белыми. После пулеметного обстрела с воздуха… Я видел это как то в Испании. Рабочий металлист Пабло Нонас сказал тогда, что небо придумали фашисты. Ему отняли ногу. Он злился на меня за то, что я не мог законсервировать эту ногу в спирту. Говорил, что считает себя погребенным на одну четверть. Не мог же я сказать ему, что собаки стащили его ногу и сожрали.

Двадцать пять.

Вебер заглянул в перевязочную и вызвал Равика в коридор.
— Звонит Дюран. Просит вас немедленно приехать. Какой то сложный случай, чрезвычайные обстоятельства.
Равик вопросительно посмотрел на Вебера.
— Иначе говоря, Дюран сделал неудачную операцию и теперь хочет, чтобы я выручил его. Так, что ли.
— Не знаю. Он очень напуган. Видимо, совсем растерялся.
Равик покачал головой. Вебер молчал.
— Откуда он вообще знает, что я вернулся. — спросил Равик.
Вебер пожал плечами.
— Понятия не имею. Вероятно, от кого нибудь из сестер.
— Почему он не позвонил Бино. Это очень толковый хирург.
— Я так и посоветовал ему, но он сказал, что речь идет об особо сложном случае. Ваша специальность.
— Ерунда. В Париже есть великолепные врачи любой специальности. Почему он не обратился к Мартелю, одному из лучших хирургов мира.
— Разве вы сами не понимаете.
— Понимаю, конечно. Не хочет срамиться перед коллегой. Иное дело — беспаспортный врач беженец. Этот будет держать язык за зубами.
Вебер посмотрел на него.
— Ну как, поедете. Медлить нельзя.
Равик развязал ленточки халата.
— Ничего не поделаешь, поеду, — зло сказал он. — Что мне еще остается. Но при одном условии: вы поедете вместе со мной.
— Согласен. Моя машина в вашем распоряжении.
Они спустились по лестнице. Автомобиль Вебера стоял перед входом в клинику, сверкая на солнце. Они сели в машину.
— Я буду работать только в вашем присутствии, — сказал Равик. — А то наш общий друг еще подложит мне свинью.
— По моему, сейчас ему не до этого.
Машина тронулась.
— Я и не такое видел, — сказал Равик. — В Берлине я знал одного молодого ассистента; у него были все данные, чтобы стать хорошим хирургом. Однажды его профессор, оперируя в нетрезвом виде, сделал неправильный разрез и, не сказав ни слова, попросил ассистента продолжать операцию; тот ничего не заметил, а через полчаса профессор поднял шум и свалил все на него. Пациент скончался под ножом. Ассистент умер на другой день. Самоубийство. Что касается профессора, то он продолжал оперировать и пить.
На улице Марсо они остановились — по улице Галилея проходила колонна грузовиков. Через переднее стекло горячо припекало солнце. Вебер нажал кнопку на щитке, и средняя часть крыши медленно откатилась назад. Он с гордостью посмотрел на Равика.
— Это мне совсем недавно оборудовали. Электропривод. Замечательно, правда. До чего только не додумаются люди.
Сквозь открытую крышу врывался ветерок. Равик кивнул.
— Да, замечательно. Самые последние новинки — магнитные мины и торпеды. Вчера где то читал. Если такая торпеда пущена мимо цели, то сама разворачивается и возвращается к ней. Просто диву даешься, до чего мы изобретательны!
Вебер повернул к нему свое румяное лицо, расплывшееся в добродушной улыбке.
— Опять вы с вашей войной! Она от нас дальше, чем луна. Все эти разговоры о войне — лишь средство политического давления. Можете мне поверить!
Кожа пациентки, казалось, отливала голубоватым перламутром. Лицо было серым, как пепел. Пышные волосы при свете ламп словно горели золотым пламенем, и в этом ослепительном полыхании было что то почти вызывающее: казалось, жизнь совсем уже ушла из этого тела, и только золотисто искрящиеся волосы еще жили и взывали о помощи…
Молодая женщина, лежавшая на операционном столе, была очень красива. Стройная, изящная, с лицом, которое не мог изуродовать даже самый глубокий обморок, она была как бы создана для роскоши и любви.
Кровотечения почти не было.
— Вы открыли матку. — спросил Равик у Дюрана.
— Да.
— И что же.
Дюран молчал. Равик поднял глаза и увидел, что тот смотрит на него бессмысленным взглядом.
— Ладно, — сказал Равик. — Сестры нам не понадобятся. Справимся втроем.
Дюран кивнул в знак согласия. Сестры и ассистент удалились.
— И что же. — снова переспросил Равик.
— Вы же сами видите, в чем дело.
— Нет, не вижу.
Равик отлично понимал, в чем состояла ошибка Дюрана, но хотел, чтобы тот сам подтвердил ее в присутствии Вебера. Так было надежнее.
— Третий месяц беременности. Кровотечение.
Пришлось взять ложку. Очевидно, повреждена внутренняя стенка.
— И что же. — опять спросил Равик.
Он посмотрел Дюрану прямо в лицо. На нем застыло выражение бессильного бешенства. Теперь он возненавидит меня на всю жизнь, подумал Равик. Уже хотя бы потому, что все происходит при Вебере.
— Перфорация, — сказал Дюран.
— Ложкой.
— Разумеется, — ответил Дюран, помедлив. — Чем же еще.
Кровотечение прекратилось полностью. Равик молча продолжал исследование. Затем выпрямился.
— Вы сделали перфорацию и не заметили этого. Мало того, вы втянули в отверстие петлю кишки. Не поняли, что произошло. Видимо, приняли кишку за оболочку плода. Стали скоблить и повредили ее. Правильно я говорю.
Лоб Дюрана мгновенно покрылся испариной. Бородка под маской непрерывно двигалась, словно он пытался что то разжевать и не мог.
— Возможно, что так.
— Сколько времени уже длится операция.
— Три четверти часа.
— Налицо внутреннее кровоизлияние и повреждение тонкой кишки. Крайняя опасность сепсиса.
Кишку надо резецировать, матку удалить. Немедленно.
— Почему. — воскликнул Дюран.
— Вы сами все отлично понимаете, — сказал Равик.
Дюран часто замигал.
— Да, понимаю. Но я пригласил вас не для того, чтобы…
— Это все, что я могу вам сказать. Позовите всех обратно и продолжайте работать. Советую поторопиться.
Дюран снова задвигал челюстями.
— Я слишком взволнован. Не сделаете ли вы операцию вместо меня.
— Нет. Как вам известно, я нахожусь во Франции нелегально и не имею права заниматься врачебной практикой.
— Вы… — начал было Дюран и осекся. Санитары, студенты недоучки, массажисты, ассистенты — все они выдают себя здесь за крупных немецких врачей… Равик не забыл того, что Дюран наговорил Левалю.
— Мсье Леваль разъяснил мне кое что на этот счет, — сказал он. — Перед тем как меня выслали.
Он заметил, что Вебер насторожился. Дюран ничего не ответил.
— Операцию вместо вас может сделать доктор Вебер, — сказал Равик.
— Но ведь вы довольно часто оперировали вместо меня. Если вас беспокоит вопрос о гонораре…
— Дело не в гонорарах. С тех пор как я вернулся, я больше не оперирую. В особенности когда речь идет о пациентах, не давших заранее своего согласия на операцию подобного рода.
Дюран снова бессмысленно уставился на него.
— Но нельзя же прерывать наркоз, чтобы спросить у пациентки, согласна ли она.
— Почему же. Вполне. Но вы рискуете, дело может кончиться сепсисом.
Лицо Дюрана было совершенно мокрым. Вебер взглянул на Равика. Равик понимающе кивнул.
— На ваших сестер можно положиться. — спросил Вебер Дюрана.
— Да, конечно…
— Обойдемся без ассистента, — сказал Вебер Равику. — Будем оперировать втроем, сестры помогут нам.
— Равик… — начал было Дюран.
— Вам следовало вызвать Бино, — прервал его Равик. — Или Маллона, или Мартеля. Все они — первоклассные хирурги.
Дюран промолчал.
— Угодно ли вам признать в присутствии доктора Вебера, что вы допустили перфорацию матки и повредили кишку, приняв ее за оболочку плода.
Дюран медлил с ответом.
— Да, — хрипло проговорил он наконец.
— Угодно ли вам, кроме того, признать, что вы обратились к Веберу с просьбой произвести вместе со мной, случайным ассистентом, гистеректомию, резекцию кишечника и анастомоз.
— Да.
— Угодно ли вам также взять на себя полную ответственность за операцию и за ее исход, а также за то обстоятельство, что она будет произведена без ведома и согласия пациента.
— Да! Ну конечно же, — простонал Дюран.
— Хорошо. Тогда зовите сестер. Ассистент нам не нужен. Объясните ему, что вы разрешили Веберу и мне ассистировать вам при особо трудном случае. Вы возьмете на себя все, что связано с анестезией. Сестрам понадобится повторная стерилизация.
— Нет. На них можете положиться. Они ни к чему не прикасались.
— Тем лучше.

Брюшная полость была вскрыта. Равик с крайней осторожностью высвободил петлю кишки из отверстия в матке и обмотал ее стерильными салфетками, чтобы предупредить сепсис.
— Внематочная беременность, — пробормотал он, обращаясь к Веберу. — Вот посмотрите… плод наполовину в матке, наполовину в трубе. Собственно говоря, Дюран не так уж и виноват. Случай весьма редкий. И все же…
— Что. — спросил Дюран из за экрана операционного стола. — Что вы сказали.
— Ничего.
Равик наложил зажимы и произвел резекцию. Затем быстро зашил открытые концы и сделал боковой анастомоз.
Операция захватила его. Он забыл о Дюране. Перевязав трубу и питающие ее сосуды, он отрезал конец трубы. Затем приступил к удалению матки. Почему так мало крови. Почему сердце человека кровоточит сильнее. Ведь я вырезаю самое великое чудо жизни, способное продолжить ее!
Прекрасная женщина, лежащая перед ним, мертва. Она сможет еще жить, но, в сущности, она мертва. Засохшая веточка на древе поколений. Цветущая, но уже утратившая тайну плодоношения. В дремучих папоротниковых лесах обитали огромные человекоподобные обезьяны. Они проделали сложную эволюцию на протяжении тысяч поколений. Египтяне стоили храмы; расцвела Эллада; непрерывно продолжался таинственный ток крови, вздымавшийся все выше и выше, пока не появилась эта женщина; теперь она бесплодна, как пустой колос, и ей уже не продолжить себя, не воплотиться в сына или в дочь. Грубая рука Дюрана оборвала цепь тысячелетней преемственности. Но разве и сам Дюран не есть результат жизни тысячи поколений. Разве не цвела также и для него, для его поганой бороденки Эллада и эпоха Ренессанса.
— До чего же все это гнусно, — проговорил Равик.
— Что вы сказали. — спросил Вебер.
— Так… Ничего особенного…
Равик выпрямился.
— Все. Операция окончена.
Он посмотрел на бледное милое лицо, обрамленное золотистыми сверкающими волосами. Он взглянул на ведро, где лежал окровавленный комок… Затем перевел взгляд на Дюрана.
— Операция окончена, — повторил он.
Дюран прекратил подачу наркоза. Он не решался смотреть Равику в глаза. Ждал, пока сестры не вывезут тележку с больной. Затем, не сказав ни слова, вышел.
— Завтра он потребует за операцию дополнительно пять тысяч франков, — сказал Равик Веберу. — Да еще похвастает, что спас ей жизнь.
— Вряд ли — уж очень он сейчас жалок.
— Сутки — немалый срок. А раскаяние весьма недолговечно. Особенно, если его можно обратить себе на пользу.
Равик вымыл руки. В доме напротив на подоконнике стояли горшки с красной геранью. Под цветами сидел серый кот.

В час ночи он позвонил из «Шехерезады» в клинику Дюрана. Сиделка сообщила, что больная спит. Два часа назад она металась в бреду. Заходил Вебер и дал ей болеутоляющее. Теперь все как будто в порядке.
Равик вышел из телефонной будки. В нос ударил резкий запах духов. Какая то крашеная блондинка, шурша пышным платьем, гордо и вызывающе проследовала в дамский туалет. Волосы его недавней пациентки были естественно золотистыми с чуть красноватым, сверкающим отливом. Он закурил сигарету и вернулся в зал. Все тот же русский хор пел все те же «Очи черные»; он пел их во всех уголках мира вот уже двадцать лет. Трагедия, затянувшаяся на двадцать лет, рискует выродиться в комедию, подумал Равик. Настоящая трагедия должна быть короткой.
— Извините, — сказал он Кэт Хэгстрем. — Мне непременно нужно было позвонить.
— Теперь все в порядке.
— Пока да.
Почему она спрашивает. — смутился он. — Ведь у нее то самой явно не все в порядке.
— Вы довольны. Вы ведь этого хотели. — спросил он, показывая на графин с водкой.
— Нет, не довольна.
— Не довольны.
Кэт отрицательно покачала головой.
— Сейчас лето, Равик. Летом надо сидеть на террасе, а не торчать в ночном клубе. На террасе, и чтобы рядом росло какое ни на есть чахлое деревце, на худой конец даже обнесенное решеткой.
Он поднял глаза и встретился взглядом с Жоан. По видимому, она вошла, когда он звонил. Раньше ее здесь не было. Теперь она сидела в углу напротив.
— Хотите, поедем в другое место. — спросил он Кэт.
Она отрицательно покачала головой.
— Нет. А вы. Вам захотелось под какое нибудь чахлое деревце.
— Под ним и водка покажется неаппетитной. А здесь она хороша.
Хор умолк. Оркестр заиграл блюз. Жоан поднялась и направилась к танцевальному кругу. Равик не мог разглядеть, с кем именно. Лишь когда бледно голубой луч прожектора пробегал по танцующим, она на мгновение возникала и тут же вновь исчезала в полумраке.
— Вы сегодня оперировали. — спросила Кэт.
— Да…
— Интересно, как чувствует себя человек в ночном клубе после операции. У вас нет ощущения, что вы вернулись с фронта в мирный город. Или ожили после тяжелой болезни.
— Не всегда. Иной раз чувствуешь себя опустошенным, и только.
В ярком свете прожектора глаза Жоан казались совсем прозрачными. Она глянула в его сторону. Сердце мое остается спокойным, подумал Равик» Но что то оборвалось внутри. Удар в солнечное сплетение. Об этом написаны тысячи стихотворений. И удар мне наносишь не ты, хорошенький, танцующий, покрытый легкой испариной комок плоти; удар исходит из темных закоулков моего мозга. А если мое внутреннее сотрясение сильнее, когда я вижу, как ты скользишь в полосе света, значит, случайно разболтался какой то контакт.
— Это не та женщина, которая раньше выступала здесь с песенками.
— Именно та самая.
— Теперь она больше не поет.
— По моему, нет.
— Она красива.
— Вы находите.
— Да. И даже больше чем красива. Ее лицо так и светится какой то открытой жизнью.
— Возможно.
Кэт посмотрела на Равика прищуренными глазами. Она улыбалась. Это была одна из тех улыбок, какие часто кончаются слезами.
— Налейте мне еще рюмку, и уйдем отсюда, — сказала она.
Поднявшись с места, Равик поймал на себе взгляд Жоан. Он взял Кэт под руку. Это было излишне — Кэт вполне могла ходить и без посторонней помощи! Но пусть Жоан посмотрит — ей это не повредит.
— Вы не окажете мне любезность. — спросила Кэт, когда они пришли к ней в отель.
— Разумеется. Если только смогу.
— Пойдемте со мной на бал к Монфорам.
— А что это такое, Кэт. Никогда не слыхал.
Она уселась в кресло. Оно было очень большое, и Кэт казалась в нем какой то особенно хрупкой — словно статуэтка китайской танцовщицы.
— Для парижского высшего света бал у Монфоров — главное событие летнего сезона, — пояснила она. — Он состоится в следующую пятницу в особняке и в саду Луи Монфора. Это имя ничего вам не говорит.
— Ничего.
— Вы не составите мне компанию.
— Но меня никто не приглашал.
— Я сама достану вам приглашение.
Равик недоуменно посмотрел на нее.
— Зачем это, Кэт.
— Мне очень хочется пойти. Но не одной.
— Неужели вам не с кем идти.. .
— Мне хотелось бы с вами. Я ни за что не пойду с кем нибудь из моих прежних знакомых, теперь я не выношу их.
— Понимаю.
— Это самый прекрасный и последний праздник под открытым небом. За минувшие четыре года я не пропустила ни одного. Сделайте мне одолжение.
Равик понимал, почему она хочет пойти именно с ним. В его обществе она будет чувствовать себя увереннее. Он не мог ей отказать.
— Хорошо, Кэт, — сказал он. — Только не надо доставать специально для меня приглашение. Просто скажите хозяевам, что придете не одна. Этого, полагаю, будет вполне достаточно.
Она кивнула.
— Разумеется. Благодарю вас, Равик. Я сразу же позвоню Софи Монфор.
Он встал.
— Значит, заеду за вами в пятницу. А ваш туалет. Вы уже подумали о нем.
Она взглянула на него исподлобья. На ее гладко причесанных волосах играли резкие блики света. Головка ящерицы, подумал Равик. Гибкое, сухое и жесткое изящество бесплотного совершенства, не свойственное здоровому человеку.
— Собственно говоря, с этого мне и следовало начать, — сказала она в некотором замешательстве. — Это будет костюмированный бал, Равик. Бал в саду при дворе Людовика Четырнадцатого.
— О Господи! — Равик снова сел.
Кэт рассмеялась непринужденно и совсем по детски.
— Вот бутылка доброго старого коньяку, — сказала она. — Хотите.
Равик отрицательно покачал головой.
— Что только не взбредет людям в голову!
— Они каждый год устраивают что либо в этом роде.
— Тогда мне придется…
— Я сама позабочусь обо всем, — поспешно прервала она его. — Не беспокойтесь. Я раздобуду вам костюм. Что нибудь совсем простое. Вам его даже не придется примерять. Пришлите мне мерку.
— Кажется, рюмка коньяку мне все таки не помешает, — сказал Равик.
Кэт пододвинула ему бутылку.
— Не вздумайте только теперь отказываться. Он выпил рюмку. Двенадцать дней, подумал он. Пройдет двенадцать дней — и Хааке будет снова в Париже. Двенадцать дней — их надо как то убить. Вся его жизнь сводилась теперь к этим двенадцати дням, и ни о чем другом он думать не мог. Двенадцать дней — за ними зияла пропасть. Не все ли равно, как проводить время. Костюмированный бал. Могло ли вообще что либо казаться смешным в эти зыбкие две недели.
— Хорошо, Кэт, я согласен.

Он еще раз зашел в клинику Дюрана. Женщина с рыжевато золотистыми волосами спала. На лбу у нее выступили крупные капли пота. Лицо слегка разрумянилось, рот был полуоткрыт.
— Температура. — спросил он сестру.
— Тридцать семь и восемь.
— Не так уж и плохо.
Он склонился над влажным лицом больной. В ее дыхании больше не чувствовалось запаха эфира. Чистое дыхание, свежее и ароматное, как тимьян. Тимьян, вспомнил он. Горный луг в Шварцвальде. Задыхаясь, он ползет под палящим солнцем, снизу доносятся возгласы преследователей — и одуряющий запах тимьяна. Странно, как легко забывает— ся все, кроме запахов. Тимьян… Даже через двадцать лет этот запах будет снова воскрешать всю картину бегства в Шварцвальде, из отдаленных закоулков памяти всплывут все подробности, точно это произошло только вчера. Впрочем, почему же через двадцать лет. — подумал он. — Через каких нибудь двенадцать дней…
Равик вернулся в отель. Было около трех. Он поднялся по лестнице. Под дверью лежал белый конверт. Он поднял его. На конверте стояло его имя, но не было ни марки, ни штемпеля. Жоан, решил он, и вскрыл конверт. Из него выпал чек, присланный Дюраном. Равик равнодушно посмотрел на цифру, затем вгляделся внимательнее. Он не верил своим глазам: не двести франков, как обычно, а две тысячи. Должно быть, изрядно перетрусил, подумал он. Дюран, добровольно отдающий две тысячи франков! Вот уж поистине восьмое чудо света!
Спрятав чек в бумажник, он взял несколько книг и положил их стопкой на столик у кровати. Он купил их недавно, чтобы читать в бессонные ночи. С ним происходило что то непонятное — книги приобретали для него все большее значение. И хотя они не могли заменить всего, тем не менее задевали какую то внутреннюю сферу, куда уже не было доступа ничему другому. Он вспомнил, что в течение первых лет жизни на чужбине ни разу не брал в руки книги. Все, о чем в них говорилось, было слишком бледно по сравнению с тем, что происходило в действительности. Теперь же книги превратились для него в своего рода оборонительный вал, и хотя реальной защиты они не давали, в них все же можно было найти какую то опору. Они не особенно помогали жить, но спасали от отчаяния в эпоху, когда мир неудержимо катился в непроглядную тьму мрачной пропасти. Они не давали отчаиваться, и этого было достаточно. В далеком прошлом у людей родились мысли, которые сегодня презираются и высмеиваются, но мысли эти воз— никли и останутся навсегда, и это уже само по себе было утешением.
Не успел он раскрыть книгу, как зазвонил телефон. Он не снял трубку. Телефон продолжал звонить. Через несколько минут, когда звонки прекратились, он взял трубку и спросил портье, кто звонил.
— Она не назвала себя, — заявил портье. Равик слышал в трубке чавканье.
— Это была женщина.
— Да.
— Она говорила с иностранным акцентом.
— Не обратил внимания, — сказал портье, продолжая чавкать.
Равик набрал номер клиники Вебера. Оттуда его не вызывали. Не звонили и от Дюрана. Тогда он попросил соединить его с отелем «Ланкастер». Телефонистка сказала, что оттуда его никто не вызывал. Значит, это была Жоан. Вероятно, она все еще в «Шехерезаде».
Через час телефон зазвонил опять. Равик отложил книгу, встал и, подойдя к окну, облокотился на подоконник. Легкий ветерок доносил снизу аромат лилий: эмигрант Визенхоф заменил ими увядшие гвоздики. В теплые ночи комната наполнялась запахом кладбищенской часовни или монастырского сада. Равик так и не мог понять, почему Визенхоф перешел на лилии: оттого ли, что он чтил память покойного Гольдберга, или просто потому, что лилии хорошо принимаются в деревянных ящиках. Звонки прекратились. Возможно, сегодня я усну, подумал он и снова улегся в постель.
Жоан пришла, когда он спал. Она сразу же включила верхний свет и остановилась в дверях. Он открыл глаза.
— Ты один. — спросила она.
— Нет. Погаси свет и уходи.
С минуту она колебалась. Затем прошла через комнату и распахнула дверь в ванную.
— Вранье, — сказала она и улыбнулась.
— Убирайся к черту. Я устал.
— Устал. От чего же.
— Я устал. Спокойной ночи.
Она подошла ближе.
— Ты только что пришел домой. Я звонила каждые десять минут.
Это была ложь, но он ничего не возразил. Успела переодеться, подумал он. Переспала со своим любовником, отправила его домой и явилась сюда в полной уверенности, что застанет меня с Кэт Хэгстрем. Тем самым она доказала бы, что я гнусный развратник, которого следует опасаться — каждую ночь у него другая. Как ни странно, хитро задуманная интрига всегда вызывала в нем восхищение, даже если была направлена против него самого. Он невольно улыбнулся.
— Чего ты смеешься. — резко спросила Жоан.
— А почему бы мне не посмеяться. Погаси свет:
у тебя ужасный вид. И уходи поскорее.
Она словно и не слышала его слов.
— Кто эта проститутка, с которой я тебя сегодня видела.
Равик привстал на локтях.
— Вон отсюда! Или я запущу чем нибудь тебе в голову!
— Ах вот что… — Она пристально посмотрела на него. — Вот оно что! Значит, уже так далеко зашло!
Равик достал сигарету.
— Это же просто глупо. Сама живешь с другим, а мне устраиваешь сцены ревности! Ступай к своему актеру и оставь меня в покое.
— Там совсем другое, — сказала она.
— Ну разумеется!
— Конечно, совсем другое! — Вдруг ее прорвало. — Ты ведь отлично понимаешь, что это другое. И нечего меня винить. Я сама не рада. Нашло на меня… Сама не знаю как…
— Такое всегда находит неизвестно как…
Жоан не сводила с него глаз.
— А ты… В тебе всегда было столько самоуверенности! Столько самоуверенности, что впору сой— ти с ума! И ничто не могло прошибить ее! Как я ненавидела твое превосходство! Как я его ненавидела! Мне нужно, чтобы мною восторгались! Я хочу, чтобы из за меня теряли голову! Чтобы без меня не могли жить. А ты можешь! Всегда мог! Я не нужна тебе! Ты холоден! Ты пуст! Ты и понятия не имеешь, что такое любовь! Я тогда солгала тебе… Помнишь, когда сказала, будто все произошло потому, что тебя не было два месяца. Даже если бы ты не уезжал, случилось бы то же самое. Не смейся! Я прекрасно вижу разницу между тобой и им, я знаю, что он не умен и совсем не такой, как ты, но он готов ради меня на все. Для него только я и существую на свете, он ни о чем, кроме меня, не думает, никого, кроме меня, не хочет. А мне как раз это и нужно!
Тяжело дыша, она стояла перед его кроватью. Равик потянулся за бутылкой кальвадоса.
— Зачем же ты ко мне пришла. — спросил он. Она ответила не сразу.
— Сам знаешь, — тихо сказала она. — Зачем спрашивать.
Он налил рюмку и подал ей.
— Не хочу пить. Что это за женщина.
— Пациентка. — Равику не хотелось лгать. — Очень больная женщина.
— Неправда. Уж если врать, так поумнее… Больной женщине место в больнице, а не в ночном клубе.
Равик поставил рюмку на столик. Как часто правда кажется неправдоподобной, подумал он.
— Это правда, — сказал он.
— Ты любишь ее.
— Какое тебе дело.
— Ты любишь ее.
— Нет, действительно, какое тебе до этого дело, Жоан.
— Мне до всего есть дело! Пока ты никого не любишь… — Она осеклась.
— Только сейчас ты назвала эту женщину проституткой. О какой же любви тут можно говорить.
— Это я просто так сказала. Из за проститутки я бы и не подумала прийти. Ты любишь ее.
— Погаси свет и уходи.
Она подошла ближе.
— Я так и знала. Я сразу все поняла.
— Убирайся ко всем чертям, — сказал Равик. — Я устал. Убирайся ко всем чертям со своей дешевой загадочностью, хотя она и кажется тебе чем то небывалым. Один тебе нужен, видите ли, для упоения, для бурной любви или для карьеры, другому ты заявляешь, что любишь его глубоко и совсем по иному, он для тебя — тихая заводь, так, на всякий случай, если, конечно, он согласится быть ослом и не станет возражать против такой роли. Убирайся ко всем чертям. Очень уж у тебя много всяческих видов любви.
— Это неправда. Все не так, как ты говоришь, а совсем по другому. Ты говоришь неправду. Я хочу вернуться к тебе. Я вернусь к тебе.
Равик вновь наполнил рюмку.
— Возможно, что ты действительно хочешь вернуться ко мне. Но это самообман. Ты искренне обманываешь сама себя, чтобы оправдать в собственных глазах свое желание уйти и от этого человека. Ты никогда больше не вернешься.
— Вернусь!
— Нет, не вернешься. А если даже и вернешься, то очень ненадолго. Потом снова явится кто то другой, который во всем мире будет видеть только тебя, любить одну тебя, и так далее. Представляешь, какое великолепное будущее ждет меня.
— Нет, нет! Я останусь с тобой.
Равик улыбнулся.
— Дорогая моя, — сказал он почти с нежностью. — Ты не останешься со мной. Нельзя запереть ветер. И воду нельзя. А если это сделать, они застоятся. Застоявшийся ветер становится спертым воздухом. Ты не создана, чтобы любить кого то одного.
— Но и ты тоже.
— Я.. .
Равик допил рюмку. Утром женщина с рыжевато золотистыми волосами; потом Кэт Хэгстрем со смертью в животе и с кожей, тонкой и хрупкой, как шелк; и, наконец, эта беспощадная, полная жажды жизни, еще чужая сама себе и вместе с тем познавшая себя настолько, что мужчине этого просто не понять, наивная и увлекающаяся, по своему верная и неверная, как и ее мать — природа, гонительница и гонимая, стремящаяся удержать и покидающая…
— Я. — повторил Равик. — Что ты знаешь обо мне. Что знаешь ты о человеке, в чью жизнь, и без того шаткую, внезапно врывается любовь. Как дешево стоят в сравнении со всем этим твои жалкие восторги! Когда после непрерывного падения человек внезапно остановился и почувствовал почву под ногами, когда бесконечное «почему» превращается наконец в определенное «ты», когда в пустыне молчания, подобно миражу, возникает чувство, когда вопреки твоей воле и шутовской издевке над самим собой игра крови воплощается в чудесный пейзаж и все твои мечты, все грезы кажутся рядом с ним бледными и мещански ничтожными… Пейзаж из серебра, светлый город из перламутра и розового кварца, сверкающий изнутри, словно согретый жаром крови… Что знаешь ты обо всем этом. Ты думаешь, об этом можно сразу же рассказать. Тебе кажется, что какой нибудь болтун может сразу же втиснуть все это в готовые штампы слов или чувств. Что знаешь ты о том, как раскрываются могилы, о том, как страшны безликие ночи прошлого.. . Могилы раскрываются, но в них нет больше скелетов, а есть одна только земля. Земля — плодоносные ростки, первая зелень. Что знаешь ты обо всем этом. Тебе нужно опьянение, победа над чужим «я», которое хотело бы раствориться в тебе, но никогда не растворится, ты любишь буйную игру крови, но твое сердце остается пустым, ибо человек способен сохранить лишь то, что растет в нем самом. А на ураганном ветру мало что может произрастать. В пустой ночи одиночества — вот когда в человеке может вырасти что то свое, если только он не впал в отчаяние… Что знаешь ты обо всем этом.
Он говорил медленно, не глядя на Жоан, словно позабыв о ней. Затем посмотрел на нее.
— О чем это я! — сказал он. — Глупые, затасканные слова! Должно быть, выпил лишнее. Выпей и ты немного и уходи.
Она присела к нему на кровать и взяла рюмку.
— Я все поняла, — сказала она.
Выражение ее лица изменилось. Зеркало, подумал он. Снова и снова оно, как зеркало, отражает то, что ставишь перед ним. Теперь ее лицо было сосредоточенно красивым.
— Я все поняла, — повторила она. — Иногда я и сама это чувствовала. Но знаешь, Равик, за своей любовью к любви и жизни ты часто забывал обо мне. Я была для тебя лишь поводом, ты пускался в прогулки по своим серебряным городам… и почти не замечал меня…
Он долго смотрел на нее.
— Возможно, ты права, — сказал он.
— Ты так был занят собой, так много открывал в себе, что я всегда оставалась где то на обочине твоей жизни.
— Допустим. Но разве можно создать что нибудь вместе с тобой, Жоан. Нельзя, и ты сама это знаешь.
— А ты разве пытался.
— Нет, — сказал Равик после некоторого раздумья и улыбнулся. — Если ты беженец, если ты расстался со своим прежним устойчивым бытием, тебе приходится иногда попадать в странные ситуации. И совершать странные поступки. Конечно, я не этого хотел. Но когда у человека почти ничего не остается в жизни, он и малому готов придать непомерно большое значение.
Ночь внезапно наполнилась глубоким покоем. Она была снова одной из тех бесконечно далеких, почти забытых ночей, когда Жоан лежала рядом с ним. Город отступил куда то далеко далеко, толь— ко где то на горизонте слышался смутный гул, цепь времен оборвалась, и время как будто неподвижно застыло на месте. И снова случилось самое простое и самое непостижимое на свете — два человека разговаривали друг с другом, но каждый говорил для самого себя: звуки, именуемые словами, вызывали у каждого одинаковые образы и чувства, и из случайных колебаний голосовых связок, порождающих необъяснимые ответные реакции, из глубины серых мозговых извилин внезапно вновь возникало небо жизни, в котором отражались облака, ручьи, прошлое, цветение, увядание и зрелый опыт.
— Ты любишь меня, Равик.. . — сказала Жоан, и это было лишь наполовину вопросом.
— Да. Но я делаю все, чтобы избавиться от тебя, — проговорил он спокойно, словно речь шла не о них самих, а о каких то посторонних людях.
Не обратив внимания на его слова, она продолжала:
— Я не могу себе представить, что мы когда нибудь расстанемся. На время
— возможно. Но не навсегда. Только не навсегда, — повторила она, и дрожь пробежала у нее по телу. — Никогда — какое же это страшное слово, Равик! Я не могу себе представить, что мы никогда больше не будем вместе.
Равик не ответил.
— Позволь мне остаться у тебя, — сказала она. — Я не хочу возвращаться обратно. Никогда.
— Завтра же вернешься. Сама знаешь.
— Когда я у тебя, то и подумать не могу, что не останусь.
— Опять самообман. Ты и это знаешь. И вдруг в потоке времени словно образовалась пустота. Маленькая, освещенная кабина комнаты, такая же, как и прежде; снова тот же человек, которого любишь, он здесь, и вместе с тем каким то странным образом его уже нет. Протяни руку, и ты коснешься его, но обрести больше не сможешь. Равик поставил рюмку.
— Ты же сама знаешь, что уйдешь — завтра, послезавтра, когда нибудь…
— сказал он.
Жоан опустила голову.
— Знаю.
— А если вернешься, то будешь уходить снова и снова. Разве я не прав.
— Ты прав. — Она подняла лицо. Оно было залито слезами. — Что же это такое, Равик. Что.
— Сам не знаю. — Он попытался улыбнуться. — Иногда и любовь не в радость, не правда ли.
— Да. — Она посмотрела ему в глаза. — Что же с нами происходит, Равик.
Он пожал плечами.
— Этого и я не знаю, Жоан. Может быть, нам просто не за что больше уцепиться. Раньше было не так: человек был более уверен в себе, он имел какую то опору в жизни, он во что то верил, чего то добивался. И если на него обрушивалась любовь, это помогало ему выжить. Сегодня же у нас нет ничего, кроме отчаяния, жалких остатков мужества и ощущения внутренней и внешней отчужденности от всего. Если сегодня любовь приходит к человеку, она пожирает его, как огонь стог сухого сена. Нет ничего, кроме нее, и она становится необычайно значительной, необузданной, разрушительной, испепеляющей. — Он налил свою рюмку дополна. — Не думай слишком много об этом. Нам теперь не до размышлений. Они только подрывают силы. А ведь мы не хотим погибнуть, верно.
Жоан кивнула.
— Не хотим. Кто эта женщина, Равик.
— Одна из моих пациенток. Как то раз я приходил с ней в «Шехерезаду». Тогда ты еще там пела. Это было сто лет назад. Ты сейчас чем нибудь занимаешься.
— Снимаюсь в небольших ролях. По моему, у меня нет настоящего дарования. Но я зарабатываю достаточно, чтобы чувствовать себя независимой, и в любую минуту могу уйти. Я не честолюбива.
Слезы на ее глазах высохли. Она выпила рюмку кальвадоса и поднялась. У нее был очень усталый вид.
— Равик, как это в одном человеке может быть столько путаницы. И почему. Должна же тут быть какая то причина. Ведь не случайно мы так настойчиво пытаемся ее найти.
Он печально улыбнулся.
— Этот вопрос человечество задает себе с древнейших времен, Жоан. «Почему. » — это вопрос, о который до сих пор разбивалась вся логика, вся философия, вся наука.
Она уйдет. Она уйдет. Она уже в дверях. Что то дрогнуло в нем. Она уходит. Равик приподнялся. Вдруг все стало невыносимым, немыслимым. Всего лишь ночь, одну ночь, еще один только раз увидеть ее спящее лицо у себя на плече… Завтра можно будет снова бороться… Один только раз услышать рядом с собой ее дыхание. Один только раз испытать сладостную иллюзию падения, обворожительный обман. Не уходи, не уходи, мы умираем в муках и живем в муках, не уходи, не уходи… Что у меня осталось.. . Зачем мне все мое мужество.. . Куда нас несет.. . Только ты одна реальна! Светлый, яркий сон! Ах, да где же луга забвения, поросшие асфоделиями! Только один еще раз! Только одну еще искорку вечности! Для кого и зачем я берегу себя. Для какой темной безвестности. Я погребен заживо, я пропал; в моей жизни осталось двенадцать дней, двенадцать дней, а за ними пустота… двенадцать дней и эта ночь, и эта шелковистая кожа… Почему ты пришла именно этой ночью, бесконечно далекой от звезд, плывущей в облаках и старых снах, почему ты прорвала мои укрепления и форты именно в эту ночь, в которой не живет никто, кроме нас.. . И снова вздымается волна и вот вот захлестнет меня…
— Жоан, — сказал он.
Она повернулась. Лицо ее мгновенно озарилось каким то диким, бездыханным блеском. Сбросив с себя одежду, она кинулась к нему.

Двадцать шесть.

Машина остановилась на углу улицы Вожирар.
— Что такое. — спросил Равик.
— Демонстрация, — ответил шофер, не оборачиваясь. — На этот раз коммунисты.
Равик взглянул на Кэт. Стройная и хрупкая, она сидела в углу. На ней был наряд фрейлины двора Людовика XIV. Густой слой розовой пудры не мог скрыть бледности ее заострившегося лица.
— Подумать только! — сказал Равик. — Сейчас июль тысяча девятьсот тридцать девятого года. Пять минут назад тут прошла демонстрация фашистских молодчиков из «Огненных крестов», теперь идут коммунисты… А мы с вами вырядились в костюмы семнадцатого столетия. Нелепо, Кэт.
— Какое это имеет значение, — с улыбкой отозвалась она.
Равик посмотрел на свои туфли лодочки. Положение, в котором он очутился, было чудовищно нелепым. К тому же его в любую минуту могли арестовать.
— Может быть, поедем другим путем. — обратилась Кэт к шоферу.
— Здесь нам не развернуться, — сказал Равик. — Сзади скопилось слишком много машин.
Демонстранты двигались вдоль поперечной улицы. Они шли спокойно, неся знамена и транспаранты. Никто не пел. Колонну сопровождало подразделение полиции. На углу улицы Вожирар, стараясь не привлекать к себе внимания, стояла другая группа полицейских с велосипедами. Один полицейский заглянул в машину Кэт и не моргнув глазом проследовал дальше.
Кэт перехватила взгляд Равика.
— Ему это не в диковинку, — сказала она. — Он знает, в чем дело. Полиция знает все. Бал у Монфоров — главное событие летнего сезона. Дом и парк окружены полицейскими.
— Это меня чрезвычайно успокаивает.
Кэт улыбнулась. Она не знала, что Равик живет во Франции нелегально.
— Мало где в Париже вы сможете увидеть сразу столько драгоценностей, как на балу у Монфоров. Подлинные исторические костюмы, настоящие бриллианты. В таких случаях полиция не любит рисковать. Среди гостей наверняка будут детективы.
— И они в костюмах.
— Возможно. А что.
— Хорошо, что вы меня предупредили. А то я уже было собрался похитить ротшильдовские изумруды.
Кэт приспустила стекло.
— Вам кажется все это скучным, я знаю. Но сегодня я вас никуда не отпущу.
— Мне вовсе не скучно. Напротив. Ума не приложу, чем бы я еще занялся, если бы не этот бал. Надеюсь, там будет что выпить.
— Конечно. К тому же мне достаточно кивнуть мажордому. Он меня хорошо знает.
С перекрестка по прежнему доносился топот множества ног. Демонстранты не маршировали, а шли как то вразброд. Двигалась толпа усталых людей.
— В каком веке вы хотели бы жить, будь у вас возможность выбора. — спросила Кэт.
— В двадцатом. Иначе я давно бы умер и какой нибудь идиот пошел бы в моем костюме на бал к Монфорам.
— Я не то имела в виду. В каком веке вы хотели бы заново прожить жизнь.
Равик посмотрел на бархатный рукав камзола.
— Опять таки в двадцатом, — ответил он. — Пусть это самый гнусный, кровавый, растленный, бесцветный, трусливый и грязный век — и все таки в двадцатом.
— А я — нет. — Кэт прижала руки к груди, словно ее бил озноб. Мягкая парча закрыла ее тонкие запястья. — Снова жить в нашем веке. Нет! Лучше в семнадцатом или даже раньше. В любом — только не в нашем. Прежде я над этим как то не задумывалась… — Она полностью опустила стекло. — Жарко и душно!. . Скоро они пройдут.
— Да, уже виден конец колонны.
Со стороны улицы Камброн донесся звук выстрела. Полицейские вскочили на велосипеды. Какая то женщина резко вскрикнула. По толпе прокатился ропот. Несколько человек пустились бежать. Нажимая на педали и размахивая дубинками, полицейские врезались в колонну.
— Что случилось. — испуганно спросила Кэт.
— Ничего. Лопнула автомобильная шина. Шофер улыбнулся.
— Сволочи!. . — гневно сказал он.
— Поезжайте, — прервал его Равик. — Теперь можно проехать.
Перекресток опустел, словно всех ветром сдуло.
— Поехали! — повторил Равик.
С улицы Камброн доносились крики. Снова раздался выстрел. Шофер тронул с места.
Они стояли на террасе, выходившей в сад. Там уже собралось множество гостей в маскарадных костюмах. Под раскидистыми деревьями цвели розы. Свечи в лампионах горели неровным теплым светом. Небольшой оркестр в павильоне играл менуэт. Вся обстановка напоминала ожившую картину Ватто.
— Красиво. — спросила Кэт.
— Очень.
— Вам правда нравится.
— Очень красиво, Кэт. По крайней мере, когда смотришь издалека.
— Давайте пройдемся по саду.
Под высокими старыми деревьями развернулось совершенно немыслимое зрелище. Колеблющийся свет множества свечей переливался на серебряной и золотой парче, на дорогом бархате — розовом, голубом или цвета морской волны; свет ложился бликами на парики и обнаженные напудренные плечи; слышались мягкие звуки скрипок; степенно прохаживались пары и группы, сверкали эфесы шпаг, журчал фонтан; в глубине темнели подстриженные самшитовые рощицы.
Стиль был выдержан во всем. Даже слуги участвовали в маскараде. Равик решил, что и детективы, по видимому, тоже переодеты. Вдруг подойдет Мольер или Расин и арестует тебя. Недурно. Или, например, придворный карлик.
На руку ему упала тяжелая теплая капля. Красноватое небо заволокло тучами.
— Сейчас пойдет дождь, Кэт… — сказал он.
— Нет. Это невозможно. Весь праздник будет испорчен.
— Все возможно. Идемте побыстрее.
Он взял ее под руку и повел к террасе. Едва они поднялись по ступенькам, как хлынул ливень. С неба низвергался настоящий поток. Свечи в лампионах погасли. Через минуту декоративные панно превратились в линялые тряпки. Началась паника. Маркизы, герцогини и фрейлины, подобрав парчовые юбки, мчались к террасе; графы, их превосходительства и фельдмаршалы изо всех сил пытались спасти свои парики; все сбились в кучу на террасе, как вспугнутая стайка пестрых кур. Вода лилась на парики, стекала за воротники и декольте, смывала пудру и румяна. Вспыхнула бледная молния, озарив сад каким то невещественным светом. Последовал тяжкий раскат грома.
Кэт неподвижно стояла под тентом, тесно прижавшись к Равику.
— Такого еще никогда не бывало, — растерянно сказала она. — Я помню все балы. Никогда ничего подобного я здесь не видела.
— Самое время приниматься за кражу изумрудов. Блестящий случай.
— Действительно… Боже, как это неприятно… По парку сновали слуги в дождевиках и с зонтиками. Их шелковые туфли под современными плащами выглядели крайне нелепо. Слуги вели к террасе последних заблудившихся гостей, разыскивали утерянные накидки, оставленные вещи. Один лакей принес пару изящных золотых туфелек. Он осторожно держал их в своей большой руке. Дождь с шумом падал на пустые столики, грохотал по натянутому тенту, словно само небо неведомо зачем било в барабан хрустальными палочками…
— Войдем внутрь, — сказала Кэт.

Дом явно не вмещал такого количества гостей. Видимо, никто не рассчитывал на плохую погоду. В комнатах еще стояла тяжелая духота летнего дня, и толчея только усиливала ее. Широкие платья женщин были измяты. Шелковые подолы юбок обрывались — на них то и дело наступали ногами. Из за тесноты почти нельзя было пошевелиться.
Равик и Кэт стояли у самых дверей. Рядом с ними тяжело дышала «маркиза де Монтеспан» в мокром слипшемся парике, с ожерельем из грушевидных бриллиантов на шее, испещренной крупными порами. Она напоминала промокшую зеленщицу на карнавале. Рядом с ней хрипло кашлял лысый мужчина без подбородка. Равик узнал его. Это был Бланше — чиновник министерства иностранных дел. Он вырядился под Кольбера. Тут же стояли две красивые стройные фрейлины с профилем, как у борзых собак; еврейский барон, толстый и шумливый, в шляпе, усеянной драгоценными камнями, похотливо поглаживал их плечи. Несколько латиноамериканцев, переодетых пажами, внимательно и удивленно наблюдали за ним. Между ними стояли графиня Беллен с лицом падшего ангела и многочисленными рубинами. Она изображала маркизу Лавальер. Равик вспомнил, что год назад он удалил ей яичники. Диагноз поставил Дюран. Все это были пациенты Дюрана… В нескольких шагах от себя он заметил молодую и очень богатую баронессу Ранплар. Вскоре после того как она вышла замуж за какого то англичанина, Равик удалил ей матку на основании ошибочного диагноза Дюрана, чей гонорар составил пятьдесят тысяч франков. Об этом сообщила ему по секрету секретарша Дюрана. Равик получил за операцию двести франков. Баронесса потеряла десять лет жизни и возможность иметь детей.
Запах дождя, недвижный, раскаленный воздух смешивались с запахом духов, пота и влажных волос. Лица, с которых дождь смыл грим и косметику, казались под париками более голыми, нежели обычно, без маскарадного костюма. Равик огляделся. Тут было много красоты, много тонкой, скептической одухотворенности. Но его наметанный глаз замечал также и мельчайшие признаки болезней, и даже самая безупречная внешность не могла ввести его в заблуждение. Он знал, что определенные круги общества остаются верны себе в любом столетии, будь оно великим или малым, — но он умел безошибочно распознавать симптомы болезни и распада. Вялая беспорядочная половая жизнь; потакание собственным слабостям; не приносящий здоровья спорт; дух, лишенный подлинной тонкости; остроты ради острот, усталая кровь, расточаемая в иронии, любовных интригах и мелкотравчатой жадности, в показном фатализме, в унылом и бесцельном существовании. Отсюда человечеству не ждать спасения. Тогда откуда же.
Он взглянул на Кэт.
— Вам вряд ли удастся выпить, — сказала она. — Лакеям сюда не пробраться.
— Не беда.
Постепенно их оттеснили в соседнюю комнату, куда вскоре внесли столы с шампанским и расставили вдоль стен.
Где то зажглись светильники. Время от времени их мягкий свет словно растворялся в конвульсивных сполохах молний, лица становились мертвенно бледными, как у привидений, и все на мгновение погружалось в небытие. Потом грохотал гром, он заглушал голоса, он царил над всем и всему угрожал… И снова мягкий свет, и вместе с ним жизнь… и духота…
Равик показал на столы с шампанским.
— Хотите выпить.
— Нет. Слишком жарко, — Кэт взглянула на него. — Вот и дождались праздника!
— Дождь скоро перестанет.
— Едва ли. А если и перестанет, все равно бал уже испорчен. Знаете что. У едемте отсюда…
— Я и сам подумывал об этом. Все здесь напоминает канун французской революции. Вот вот нагрянут санкюлоты.
Им пришлось долго проталкиваться к выходу. Платье Кэт выглядело так, будто она несколько часов спала в нем. Дождь падал тяжелыми прямыми нитями. Очертания домов, расположенных напротив, расплывались, словно смотришь на них сквозь залитое водой стекло витрины цветочного магазина.
Подъехала машина.
— Куда вы хотите. — спросил Равик. — Обратно в отель.
— В отель еще рано. Но в этих нарядах все равно нигде не покажешься. Давайте поколесим по городу.
— Давайте.

Машина медленно скользила по вечернему Парижу. Дождь барабанил по крыше, заглушая почти все остальные звуки. Из текучего серебра выплыла и снова исчезла серая громада Триумфальной арки. На Елисейских Полях сверкали витрины магазинов. Рон Пуэн благоухал цветами и свежестью — пестрая ароматная волна среди всеобщего уныния. Широкая, как море, населенная тритонами и морскими чудовищами, раскинулась в сумерках площадь Согласия. Словно отблеск Венеции, подплыла улица Риволи с ее светлыми аркадами, Лувр, серый и вечный, с бескрайним двором и сверкающий огнями окон. Затем набережные, колеблющиеся силуэты мостов над темной водой. Грузовые баржи, буксир с тускло мерцающим фонарем, — кажется, будто в его успокаивающем свете нашли прибежище изгнанники из тысячи стран. Сена. Шумные бульвары с автобусами, людьми и магазинами. Железная решетка Люксембургского дворца и за ней парк, как стихотворение Рильке. Кладбище Монпарнас, молчаливое и заброшенное. Узкие старые улицы, дома, неожиданно открывающиеся тихие площади, деревья, покосившиеся фасады, церкви, подточенные временем памятники; шары фонарей, колеблемые ветром; писсуары, торчащие из под земли, словно маленькие форты; переулки с маленькими отелями, где сдаются «номера на час»; закоулки далекого прошлого с улыбающимися фасадами домов: строгое рококо и барокко; старинные, темные ворота, как в романах Пруста…
Кэт сидела в углу и молчала. Равик курил. Он видел огонек сигареты, но не чувствовал дыма, словно в полутьме машины сигарета лишилась своей материальности. Постепенно все стало казаться ему нереальным — эта поездка, этот бесшумно скользящий под дождем автомобиль, улицы, плывущие мимо, женщина в кринолине, притихшая в уголке, отсветы фонарей, пробегающие по ее лицу, руки, уже отмеченные смертью и лежащие на парче так неподвижно, словно им никогда уже не подняться, — призрачная поездка сквозь призрачный Париж, пронизанная каким то ясным взаимопониманием и невысказанной, беспричинной грустью о предстоящей разлуке.
Он думал о Хааке. Он хотел наметить план действий. Из этого ничего не выходило — мысли как бы растворялись в дожде. Он думал о пациентке с рыжевато золотистыми волосами, о дождливом вечере в Ротенбурге на Таубере, проведенном с женщиной, которую он давно забыл; об отеле «Айзенхут» и о звуках скрипки, доносившихся из какого то незнакомого окна. Ему вспомнился Ромберг, убитый в тысяча девятьсо семнадцатом году во время грозы на маковом поле во Фландрии. Грохот грозы призрачно смешивался с ураганным огнем, словно Бог устал от людей и принялся обстреливать землю. Вспомнился Хотхолст; солдат из батальона морской пехоты играет на гармонике, жалобно, скверно и невыносимо тоск— ливо… Затем Рим под дождем, мокрое шоссе под Руаном… Концлагерь, нескончаемый ноябрьский дождь барабанит по крышам бараков; убитые испанские крестьяне — в их раскрытых ртах стояла дождевая вода… Влажное, светлое лицо Клер, дорога к Гейдельбергскому университету, овеянная тяжким ароматом сирени… Волшебный фонарь былого… Бесконечная вереница образов прошлого, скользящих мимо, как улицы за окном автомобиля… Отрава и утешение…
Он загасил сигарету и выпрямился. Довольно:
кто слишком часто оглядывается назад, легко может споткнуться и упасть.
Машина поднималась по узким улицам на Монмартр. Дождь кончился. По небу бежали тучи, тяжелые и торопливые, посеребренные по краям, — беременные матери, желающие побыстрее родить кусочек луны. Кэт попросила шофера остановиться.
Они прошли несколько кварталов вверх, свернули за угол, и вдруг им открылся весь Париж. Огромный, мерцающий огнями, мокрый Париж. С улицами, площадями, ночью, облаками и луной. Париж. Кольцо бульваров, смутно белеющие склоны холмов, башни, крыши, тьма, борющаяся со светом. Париж. Ветер, налетающий с горизонта, искрящаяся равнина, мосты, словно сотканные из света и тени, шквал ливня где то далеко над Сеной, несчетные огни автомобилей. Париж. Он выстоял в единоборстве с ночью, этот гигантский улей, полный гудящей жизни, вознесшийся над бесчисленными ассенизационными трубами, цветок из света, выросший на удобренной нечистотами почве, больная Кэт, Монна Лиза… Париж…
— Минутку, Кэт, — сказал Равик. — Я сейчас.
Он зашел в кабачок, находившийся неподалеку. В нос ударил теплый запах кровяной и ливерной колбасы. Никто не обратил внимания па его наряд. Он попросил бутылку коньяку и две рюмки. Хозяин откупорил бутылку и снова воткнул пробку в горлышко.
Кэт стояла на том же месте, где он ее оставил. Она стояла в своем кринолине, такая тонкая на фоне зыбкого неба, словно ее забыло здесь какое то другое столетие и она вовсе не американка шведского происхождения, родившаяся в Бостоне.
— Вот вам, Кэт. Лучшее средство от простуды, дождя и треволнений. Выпьем за город, раскинувшийся там, внизу.
— Выпьем. — Она взяла рюмку. — Как хорошо, что мы поднялись сюда, Равик. Это лучше всех празднеств мира.
Она выпила. Свет луны падал на ее плечи, на платье и лицо.
— Коньяк, — сказала она. — И даже хороший.
— Верно. И если вы это чувствуете, значит, все у вас в порядке.
— Дайте мне еще рюмку. А потом спустимся в город, переоденемся и пойдем в «Шехерезаду». Там я отдамся сентиментальности и упьюсь жалостью к самой себе. Я попрощаюсь со всей этой мишурой, а с завтрашнего дня примусь читать философов, составлять завещание и вообще буду вести себя достойно и сообразно своему положению.

На лестнице отеля Равик встретил хозяйку.
— Можно вас на минутку. — спросила она.
— Разумеется.
Хозяйка провела его на второй этаж и открыла запасным ключом одну из комнат. Равик заметил, что номер еще занят.
— Что это значит. — спросил он. — Зачем вы вломились сюда.
— Здесь живет Розенфельд, — ответила хозяйка. — Он собирается съехать.
— Но я то пока не собираюсь менять свою конуру.
— Розенфельд хочет съехать, не уплатив мне за последние три месяца.
— Но у вас останутся его вещи. Ведь они все тут! Можете их конфисковать.
Хозяйка презрительно пнула ногой открытый обшарпанный чемодан, стоявший у кровати.
— Они и гроша ломаного не стоят. Старый фибровый чемодан. Рваные рубашки… А костюм. Вон он висит — сами видите. Другой на нем, и больше у него ничего нет. За все и сотни франков не возьмешь.
Равик пожал плечами.
— Он сказал вам, что хочет уехать.
— Нет. Но я уже давно это почуяла. Сегодня спросила его напрямик, и он признался. Я потребовала, чтобы он заплатил мне по завтрашний день. Не могу же я без конца держать жильцов, которые не платят.
— Вы правы. Но при чем здесь я.
— Картины. Они тоже принадлежат ему. Как то он мне сказал, что это очень дорогие картины. Дескать, он получит за них намного больше, чем требуется для уплаты долга. Вот я и хочу, чтобы вы взглянули на них.
Поначалу Равик не обратил внимания на стены. Теперь он поднял глаза. Перед ним, над кроватью, висел пейзаж, окрестности Арля — Ван Гог периода расцвета. Он подошел ближе. Сомнений быть не могло — картина была подлинной.
— Вы только посмотрите на эту мазню! — воскликнула хозяйка. — И эти закорючки должны изображать деревья!. . А это. Полюбуйтесь!
Над умывальником висел Гоген. Обнаженная девушка таитянка на фоне тропического пейзажа.
— Ноги то, ноги! — продолжала хозяйка. — Щиколотки как у слона. А лицо! Дура дурой, да и только. Посмотрите, как она стоит. Есть и еще одна картина, так та даже не дорисована до конца.
«Недорисованная картина» оказалась «Портретом госпожи Сезанн», написанным Сезанном.
— Поглядите, как она скривила рот! А на щеках не хватает краски. И он еще хочет меня одурачить! Чем. Вы ведь видели мои картины. Вот это действительно картины! Нарисованы точно с натуры, без всяких выкрутасов. Помните в столо— вой снежный пейзаж с оленями. А что вы можете сказать обо всей этой мазне. Уж не сам ли он все и намалевал. Вам не кажется.
— Да, возможно…
— Вот это то я и хотела знать. Ведь вы культурный человек и разбираетесь в таких вещах… А тут даже рам нет.
Все три холста действительно висели без рам. Они светились на грязных обоях, словно окна в какой то другой мир.
— Ну хоть бы они были вставлены в золоченые рамы! Тогда за них могли бы хоть что нибудь дать. А так… Я будто знала, что снова влипну и останусь на бобах со всем этим дерьмом! Хороша награда за доброту, нечего сказать.
— Я бы не советовал вам забирать картины, — сказал Равик.
— Как же быть.
— Дождитесь Розенфельда, уж он как нибудь раздобудет денег для вас.
— Каким образом. — Она бросила на него быстрый взгляд. Выражение ее лица изменилось. — Неужели эти штуки чего нибудь стоят. Впрочем, очень часто именно такие вещи как раз и в цене! — Было видно, как у нее лихорадочно скачут мысли. — Я имею полное право забрать одну из них хотя бы для покрытия счета за последний месяц! Какую вы мне посоветуете взять. Может, большую, над кроватью.
— Никакую. Дождитесь Розенфельда. Я уверен, что он принесет деньги.
— А я далеко не уверена. Я — хозяйка отеля.
— Вам ничего не стоит подождать еще час, если вы смогли прождать три месяца. Ведь обычно вы так с жильцами не поступаете.
— Он совсем заморочил мне голову, потому я и ждала. Чего только не говорил! Да вы и сами знаете, что беженцы это умеют.
Неожиданно в дверях появился Розенфельд, молчаливый, спокойный человек небольшого роста. Не дав хозяйке раскрыть рот, он достал из кармана деньги.
— Вот, пожалуйста… Не угодно ли вам дать мне квитанцию.
Хозяйка с изумлением уставилась на кредитки. Потом взглянула на картины. Затем опять на деньги. Видимо, ей хотелось многое сказать, но слова не шли у нее с языка.
— Тут больше, чем с вас причитается, — проговорила она наконец.
— Знаю. У вас найдется сдача.
— У меня нет при себе денег. Касса внизу. Сейчас пойду разменяю.
Она удалилась с видом оскорбленной невинности. Розенфельд вопросительно взглянул на Равика.
— Извините, — сказал он, — старуха затащила меня сюда. Я и не подозревал, что у нее на уме. Попросила меня оценить картины.
— Вы ей сказали, сколько они стоят.
— Нет.
— Слава Богу, — Розенфельд с какой то странной усмешкой посмотрел на Равика.
— Как вы могли повесить здесь такие картины. — спросил Равик. — Они застрахованы.
— Нет. Картины, как правило, не воруют. Разве что раз в двадцать лет из какого нибудь музея.
— Ну а если у нас случится пожар.
Розенфельд пожал плечами.
— Приходится идти на риск. Страхование обошлось бы мне слишком дорого.
Равик посмотрел на пейзаж Ван Гога. Он стоит, по крайней мере, миллион франков. Розенфельд проследил за его взглядом.
— Я знаю, о чем вы думаете. Кто имеет такие картины, тот должен иметь и деньги, чтобы их застраховать. Но у меня на это денег нет. Я живу картинами. Продаю одну за другой, хотя вовсе не хотел бы продавать.
Под Сезанном на столике стояла спиртовая горелка, банка кофе, хлеб, горшок с маслом и несколько кульков. Комната была убогой и тесной, но со стен сиял мир искусства во всем своем великолепии.
— Понятно, — сказал Равик.
— Я думал, что сумею как нибудь выкрутиться, — сказал Розенфельд. — Уже взял билеты на поезд и на пароход, короче говоря, оплатил все, кроме счетов за последние три месяца. Я отказывал себе во всем, но ничего не помогло, очень долго не мог получить визы. И вот сегодня пришлось продать Моне. Пейзаж под Ветейлем. Думал, удастся взять его с собой.
— Но ведь в другом месте вам все равно пришлось продать его.
— Совершенно верно, только уже за доллары. Получил бы вдвое больше.
— Вы уезжаете в Америку.
Розенфельд кивнул.
— Пора убираться отсюда.
Равик недоуменно посмотрел на него.
— Крысы уже бегут с корабля, — пояснил Розенфельд.
— Какие еще крысы.
— Ах, вы не знаете… Крыса — это Маркус Майер, так мы его называем. Раньше всех чует, когда надо бежать.
— Майер. — переспросил Равик. — Такой маленький, лысый. Иногда играет в «катакомбе» на рояле.
— Да, он самый. Его зовут «Крыса» с того времени, как немцы вошли в Прагу.
— Ничего себе кличка.
— У него поразительный нюх. За два месяца до прихода Гитлера к власти он бежал из Германии. За три месяца до аншлюса — из Вены. За шесть недель до захвата Чехословакии — из Праги. Я всегда ориентируюсь на Майера — чутье у него безошибочное. Иначе мне бы ни за что не спасти картины. Вывезти деньги из Германии было невозможно — валютный барьер. Я имел капиталовложения в полтора миллиона. Попытался обратить все в наличные, но было уже поздно — пришли нацисты. Майер был умнее. Нелегально вывез часть своего состояния. У меня на это не хватило решимости. Теперь он уезжает в Америку. И я поеду. Очень жалко Моне.
— Вы сможете взять с собой остаток денег, полученных за него. Ведь во Франции нет валютных ограничений.
— Верно. Но если бы я продал его за доллары, то смог бы жить на них гораздо дольше. А так, наверно, очень скоро придется расстаться и с Гогеном.
— Розенфельд занялся своей спиртовкой. — Это уже последние, — продолжал он.
— Только три у меня и остались. Больше мне не на что жить. Работа. На нее я не рассчитываю. Чудес на свете не бывает… Только три картины. Одной меньше
— и жить останется меньше. — Несчастный и жалкий, он стоял перед своим чемоданом. — В Вене я прожил пять лет; дороговизны тогда еще и в помине не было, но все таки это стоило мне двух Ренуаров и одной пастели Дега… В Праге я проел одного Сислея и пять рисунков: двух Дега, одного Ренуара и две сепии Делакруа. За рисунки мне почти ничего не дали. В Америке я мог бы прожить на них целый год. А теперь, — печально добавил он, — у меня остались только эти три картины. Еще вчера было четыре. Виза стоила мне, по крайней мере, двух лет жизни. Если не целых трех.
— У многих людей вообще нет картин, на которые они могли бы жить.
Розенфельд пожал острыми плечами.
— Для меня это слабое утешение.
— Да, конечно, — сказал Равик.
— С моими картинами я должен пережить войну. А война будет долгая.
Равик ничего не ответил.
— Так утверждает Крыса, — сказал Розенфельд. — И притом Майер не уверен, что сама Америка останется в стороне.
— Куда же он тогда подастся. Больше вроде бы и некуда.
— Этого он и сам не знает. Подумывает о Гаити. По его мнению, маленькая негритянская республика вряд ли ввяжется в войну. — Розенфельд говорил совершенно серьезно. — А не то поедет в Гондурас. Небольшое южноамериканское государство. Или в Сан Сальвадор. А то и в Новую Зеландию.
— В Новую Зеландию. Это довольно далеко, вам не кажется.
— Далеко. — повторил Розенфельд и хмуро усмехнулся. — Смотря от чего далеко.

Двадцать семь.

Море. Море грохочущей тьмы, ударяющей со всего размаху в барабанные перепонки. Затем пронзительный звонок во всех отсеках ревущего, тонущего корабля… Снова звонок — и ночь. Сквозь исчезающий сон проступает побледневшее знакомое окно… Снова звонок… Телефон.
Равик снял трубку.
— Алло.
— Равик…
— Что случилось. Кто говорит.
— Неужели ты не узнаешь меня.
— Да, теперь узнал. Что случилось.
— Ты должен приехать! Быстро! Сейчас же!
— Что произошло.
— Приезжай, Равик! Я сама не знаю, что это такое!
— Но что же все таки произошло.
— Не знаю! Мне страшно! Приезжай! Приезжай сейчас же! Помоги мне, Равик! Приезжай!
В трубке щелкнуло. Равик ждал. Раздались гудки: Жоан повесила трубку. Равик долго смотрел на телефон, смутно черневший в белесоватом сумраке комнаты. Накануне вечером он принял снотворное, и теперь голова у него была словно ватой набита. Сначала Равик решил, что звонит Хааке, и, лишь поглядев на окно, сообразил, что находится в «Энтернасьонале», а не в «Принце Уэльском».
Он взглянул на часы. Светящиеся стрелки показывали четыре часа двадцать минут. Он вскочил с постели…
Когда он встретил Хааке в ресторане, Жоан говорила ему что то об опасности, о страхе… А что, если… Все возможно! Мало ли глупостей творится на свете. Он быстро собрал все необходимое и оделся.
На ближайшем углу ему попалось такси. На плечах у шофера лежал маленький пинчер, напоминая меховой воротник. При каждом толчке машины пинчер вздрагивал. Это раздражало Равика. Ему хотелось сбросить собаку на сиденье. Но он хорошо знал причуды парижских шоферов.
Машина, погромыхивая, катила сквозь теплую июльскую ночь. Слышался слабый запах робко дышащей листвы — где то отцветали липы. Зыбкие тени, небо в звездах, словно в цветах жасмина, и между звездами самолет с зелеными и красными мигающими огнями, точно тяжелый, свирепый жук, залетевший в рой светлячков; пустынные улицы, гудящая пустота, двое пьяных, горланящих песню, звуки аккордеона из погребка… У Равика вдруг перехватило дыхание. Его обуял страх. Скорее, скорее!. . Если только еще не поздно…
Дом. Теплая сонная темнота. Спускающийся лифт — медленно ползущее светящееся насекомое. Только взбежав на второй этаж, Равик опомнился и спустился вниз, — при всей своей медлительности лифт двигался все таки быстрее, чем он.
Игрушечный парижский лифт! Скользящая вверх и вниз крохотная камера одиночка, скрипучая, покряхтывающая, открытая сверху и по бокам; только пол, железные прутья ограждения, две лампочки — одна почти что перегорела, другая, тускло мерцающая лампочка, неплотно ввернута в патрон… Наконец последний этаж. Равик отодвинул решетку, позвонил. Жоан открыла ему. Равик быстро оглядел ее. Никаких следов крови. Лицо спокойное.
— Что случилось. Где он.. .
— Равик, ты приехал!
— Да говори же, где.. . Что ты натворила.
Жоан отступила назад. Он прошел в комнату и осмотрелся. В комнате никого не было.
— Где это произошло. В спальне.
— Что. — переспросила она.
— У тебя есть кто нибудь в спальне. Тут вообще есть кто нибудь.
— Нет. С чего ты взял.
Он вопросительно посмотрел на нее.
— Неужели я могла бы пригласить тебя, если бы у меня кто то был.
Он по прежнему не сводил с нее глаз. Она стояла перед ним, целая и невредимая, и на губах у нее играла улыбка.
— Как это взбрело тебе на ум.
Она улыбнулась еще шире.
— Равик, — сказала она, и ему показалось, что в лицо ему бьет град: она подозревает его в ревности и наслаждается этим! Сумка с инструментами, которую он держал в руке, стала внезапно страшно тяжелой, словно в ней прибавилось сто килограммов весу. Он опустил ее на стул.
— Подлая стерва!
— Что ты. Что с тобой.
— Ты подлая стерва, — повторил он. — И надо же быть таким ослом… Так глупо попасться на удочку.
Он снова взял сумку, повернулся и пошел к выходу. Она сразу кинулась к нему.
— В чем дело. Не уходи! Не смей оставлять меня одну! Мне даже страшно подумать, что будет, если ты оставишь меня одну!
— Лгунья, — сказал он. — Жалкая лгунья! Ты лжешь, но это еще полбеды. Отвратительнее всего, что ты лжешь так дешево. Такими вещами не шутят.
Она оттеснила его от двери.
— Да оглянись же! Видишь, какой разгром. Посмотри, как он разбушевался! Боюсь, снова придет! Ты еще не знаешь, на что он способен!
Опрокинутый стул на полу, лампа. Осколки стекла.
— Будешь ходить по комнате — надевай туфли, — сказал Равик. — Чтобы не порезаться. Вот все, что я могу тебе посоветовать.
Среди осколков лежала какая то фотография. Он разгреб ногой битое стекло и поднял ее.
— На вот, возьми… — Равик бросил фото на стол. — И оставь меня наконец в покое.
Она стояла, загородив собой дверь, и смотрела на него. Выражение ее лица изменилось.
— Равик, — сказала она тихим сдавленным голосом. — Думай обо мне что хочешь, мне все это безразлично. Я часто лгала. И буду лгать! Ведь только этого вы и хотите. — Жоан сбросила фотографию со стола. Она упала изображением кверху, и Равик увидел, что это не тот мужчина, с которым Жоан была когда то в «Клош д'Ор». — Все вы этого хотите, — продолжала она с презрением. — Не лги, не лги! Говори только правду! А скажи вам правду — и вы не в силах вынести ее. Никто ее не выносит! Но тебя я обманывала не часто. Тебя — нет. Тебя я вообще не хотела обманывать.
— Ладно, — сказал Равик. — Не будем вдаваться в подробности.
Вдруг ему почему то стало больно. Он начал злиться на себя. Он не хотел снова испытывать боль.
— Да, тебя мне не нужно было обманывать, — повторила она и посмотрела на него почти умоляющим взглядом.
— Жоан…
— Я и сейчас не обманываю тебя. Нисколько не обманываю, Равик. Я позвонила тебе потому, что действительно боялась. Хорошо еще, что я успела вытолкнуть его за дверь и запереться. Он без конца стучался и орал. Тогда я позвонила — это было первое, что пришло мне в голову. Что же тут плохого.
— Ты была чертовски спокойна и ничуть не напугана, когда я пришел.
— Его ведь здесь уже не было. И потом я подумала, ты придешь и поможешь мне.
— Ладно. Теперь все в порядке, и я могу идти.
— Он вернется. Он грозил вернуться. Сейчас он сидит где нибудь и пьет, я знаю. А если он придет сюда пьяный, то будет совсем не такой, как ты… Он не умеет пить.
— Довольно! — сказал Равик. — Замолчи! Все это слишком глупо. У тебя хороший замок в двери. И не выкидывай больше таких фокусов.
Она не двигалась с места.
— Что же мне тогда делать. — неожиданно простонала она.
— Ровным счетом ничего.
— Я звоню тебе… три, четыре раза… ты не подходишь к телефону. А если отвечаешь, то требуешь, чтобы я оставила тебя в покое. Что все это значит.
— Это значит — ты должна оставить меня в покое.
— В покое. То есть как это так в покое. Что же мы, автоматы, что ли, которые можно завести и в любую минуту остановить. Мы проводим ночь вместе, все чудесно, мы полны любви, и вдруг — оставь меня в покое!
Увидев лицо Равика, она умолкла.
— Я так и думал, — сказал он. — Я предвидел, что ты и тут постараешься извлечь для себя выгоду! Как это на тебя похоже! Ты знала, что тогда у нас была последняя встреча, что на ней и нужно остановиться. Ты пришла ко мне, и нам было тогда так хорошо именно потому, что это была последняя встреча, и мы простились, полные друг другом, и так бы все это и осталось у нас в памяти. А ты не смогла придумать ничего лучшего, чем спекулировать на этом, как базарная торговка, ты снова зачем то настаиваешь, пытаешься искусственно продлить то, что случается раз в жизни и больше не повторяется. Я не захотел этого, и ты прибегла к отвратительному трюку, и теперь приходится снова толочь воду в ступе, снова касаться вещей, одно упоминание о которых — уже бесстыдство.
— Я…
— Ты это знала, — прервал он ее. — Зачем снова лгать. Я не хочу повторять то, что ты сказала. Для меня это слишком тяжело. Мы тогда прекрасно поняли друг друга. Ты обещала никогда больше не приходить.
— Но ведь я и не пришла.
Равик пристально посмотрел на нее. Ему стоило большого труда сдержать себя.
— Не пришла, но позвонила.
— Позвонила, потому что боялась!
— О Господи! Какой идиотизм! Я сдаюсь.
Ее лицо медленно расплылось в улыбке.
— И я тоже сдаюсь, Равик. Я хочу лишь одного — чтобы ты остался. Разве ты не видишь.
— Как раз этого то я и не хочу.
— Почему. — спросила она, все еще улыбаясь. Равик чувствовал себя побитым. Она просто отказывалась понимать его; если же снова пуститься в объяснения, бог знает чем все это кончится.
— Ты даже сама не понимаешь, до чего ты растленна душой…
— Понимаю, — медленно проговорила она. — Отлично понимаю. Но, скажи, что изменилось по сравнению с прошлой неделей.
— В сущности, ничего. Она молча смотрела на него.
— Мне не важно, называется ли это растленностью или иначе, — сказала она наконец.
Он не ответил, чувствуя, что ничего не может возразить ей.
— Равик! — Она подошла ближе. — Да, я действительно сказала тогда, что между нами все кончено. Сказала, что ты никогда больше обо мне не услышишь. Сказала потому, что ты этого хотел. И если я сейчас поступаю совсем по другому, неужели ты не в состоянии это понять.
Она вопросительно взглянула на него.
— Нет, — грубо ответил он. — Я понимаю лишь одно: ты хочешь жить с двумя мужчинами одновременно.
Жоан не пошевельнулась.
— Это не так, — проговорила она. — И даже если бы это было так, какое тебе дело.
Он ошеломленно посмотрел на нее.
— Действительно, какое тебе дело. — повторила она. — Я люблю тебя. Разве этого недостаточно.
— Нет.
— Тебе незачем ревновать. Только не тебе. Да ты никогда и не ревновал…
— Вот как.
— Ты вообще не знаешь, что такое ревность.
— Еще бы! Я же не устраивал тебе театральных представлений, как твой актер…
Она улыбнулась.
— Равик, ревнуют даже к воздуху, которым дышит другой.
Он не ответил. Она стояла и в упор смотрела на него. Смотрела и молчала. Воздух, узкий коридор, тусклый свет — все вдруг наполнилось ею. Опять искушение, опять все призывно и безудержно манит, как земля, когда стоишь на высокой башне, свесившись через перила, и кружится голова, и тянет вниз…
Равик понимал это и защищался. Он не хотел попасться еще раз. Он больше не думал о том, чтобы просто уйти. В таком случае он опять уйдет отсюда как пленник. А он не хотел быть пленником. Он хотел раз и навсегда покончить с этим. Завтра ему понадобится ясная голова.
— У тебя найдется что нибудь выпить. — спросил он.
— Да. Что ты хочешь. Кальвадос.
— Коньяк, если есть. А впрочем — пусть кальвадос. Все равно.
Жоан подошла к шкафчику. Равик наблюдал за ней. Сейчас даже воздух пронизан соблазном. И сразу кажется: вот тут то мы и поставим свой дом… Старый, вечный обман чувств… Будто сердце хоть когда нибудь может успокоиться дольше, чем на одну ночь!
Ревность. Разве он не испытал ее. Разве не испытал все несовершенство любви, не изведал застарелую боль, знакомую всем людям. Ревность. Не начинается ли она с сознания того, что один из любящих должен умереть раньше другого.
Жоан принесла не кальвадос, а бутылку коньяку. Хорошо, подумал он. Иногда она все же что то понимает. Он придвинул ногой фотографию и поднял ее с пола. Самый простой способ избавиться от наваждения — это лицезреть своего преемника.
— У меня удивительно плохая память на лица, — сказал он. — Мне казалось, твой актер выглядит совсем иначе.
Она поставила бутылку на стол.
— Это же вовсе не он.
— Ах, вот оно что… уже другой…
— Ну да… Из за него весь шум и поднялся.
Равик сделал большой глоток.
— Ты должна бы, кажется, понимать, что не следует украшать комнату фотографиями мужчин, когда приходит прежний возлюбленный. Да и к чему вообще расставлять повсюду фотографии. Это безвкусица.
— Они нигде и не стояли. Сам нашел. Устроил обыск. А фотографии надо хранить. Ты этого не поймешь, а женщина поняла бы. Я не хотела, чтобы он ее видел.
— Вот и получился скандал. Ты зависишь от него.
— Нисколько. У меня контракт. На два года.
— Это он устроил.
— А почему бы и нет. — Она искренне изумилась. — Что тут особенного.
— Ничего. Я потому так говорю, что иных мужчин подобная неблагодарность очень задевает.
Она пожала плечами, и это вызвало в нем смутное воспоминание и тоску. Плечи… Когда то он видел их совсем рядом, они тихо опускались и под— нимались во сне. Летучее облачко, стайка птиц. Их крылья поблескивают на фоне красноватого неба. Неужели все уже в прошлом. В далеком прошлом. Говори, память, незримый счетовод чувств. Действительно ли это последние, слабые отблески, или же все только загнано вглубь. Впрочем, кто может знать.
Окна были широко распахнуты. Какой то темный лоскуток влетел в окно и неуверенно закружился по комнате. Бабочка села на абажур и расправила крылышки, переливавшие пурпуром и лазурью: на шелковом абажуре, как орден ночи, висел прилетевший невесть откуда пестрый «павлиний глаз». Тихо дышали бархатные крылышки, тихо, как грудь женщины в легком платье, стоявшей перед ним. Разве так не было уже раз, когда то очень давно, сто лет назад.. .
Лувр. Ника… Нет, гораздо раньше. В каких то безмерно давних прасумерках из пыли и золота. Курится фимиам перед алтарем из топаза. Громче рокочут вулканы, темнее занавес из теней, вожделения и крови, еще совсем мал челн познания, бурливее водоворот, ярче блещет лава, сползающая на черных щупальцах по склонам, заливая и пожирая все живое… И надо всем вечная, застывшая улыбка Медузы. Что ей треволнения духа — несколько зыбких иероглифов на песке времени!
Бабочка шевельнулась, порхнула под абажур и начала биться о горячую электрическую лампочку. Посыпалась фиолетовая пыльца. Равик взял бабочку, отнес к окну и выпустил в ночь.
— Прилетит обратно, — сказала Жоан.
— Как знать.
— Они каждую ночь прилетают. Из парков. Две недели назад были лимонно желтые, а теперь вот такие.
— Да. Всегда одни и те же. И всегда другие. Всегда другие и всегда одни и те же.
Зачем он это говорит. Что то говорило вместо него, позади него. Какой то отзвук, эхо, доносящееся издалека, откуда то из за грани последней надежды. Но на что же он надеялся. Что внезапно оглушило его в эту минуту слабости, что так болезненно врезалось скальпелем туда, где, как ему казалось, все уже затянулось и зажило. Неужели, обманывая самого себя, он еще чего то ждал. Неужели надежда все еще была жива, теперь уже став личинкой, куколкой или впав в зимнюю спячку. Он взял фотографию со стола.
Лицо. Чье то лицо. Одно из великого множества лиц.
— Ты с ним давно. — спросил он.
— Нет, недавно. Мы работаем вместе. Познакомились несколько дней назад. Помнишь, когда я встретила тебя в ресторане «Фуке» и ты…
Он остановил ее движением руки.
— Ладно, ладно! Все понятно! Хочешь сказать, что если бы я тогда… Сама же знаешь, что это неправда.
— Нет… правда… — неуверенно сказала она.
— Знаешь ведь, что неправда! Не лги! Если бы ты действительно этого хотела, ты бы так быстро не утешилась.
Зачем все это. Зачем он говорит с ней так. Уж не хочет ли он услышать от нее милосердную ложь.
— Это и правда, и неправда, — сказала она. — Я ничего не могу с собой поделать, Равик. Меня словно что то подталкивает. Мне все время кажется, будто я что то упускаю. И вот я ловлю это что то, хочу удержать, и тут оказывается — все ни к чему. Тогда я опять тянусь за чем то новым, хотя знаю заранее: все кончится, как всегда, но вести себя иначе не могу. Что то толкает меня, захватывает на какое то время, а затем отпускает, и я вновь опустошенная… А потом все начинается снова…
Я потерял ее, подумал Равик. Потерял навсегда — безвозвратно. Нельзя уже более надеяться, что она просто ошиблась, запуталась, что она еще может опомниться и вернуться. Хорошо знать все до конца, особенно когда разыгравшееся воображение начнет снова затемнять рассудок. Мягкая, неумолимая, безнадежно грустная химия! Сердце, од— нажды слившееся с другим, никогда уже не испытает того же с прежней силой. В какой то уголок его души Жоан так и не удалось пробраться; только это время от времени заставляло ее тянуться к нему. Но, едва проникнув и в последний уголок, она, конечно, покинет его навсегда. Кто же станет дожидаться этого. Кого удовлетворит подобный исход. Кто пожертвует собой ради этого.
— Мне бы хотелось быть такой же сильной, как ты, Равик.
Он рассмеялся. Только этого еще не хватало!
— Ты намного сильнее меня.
— Неправда. Сам видишь, как я за тобой бегаю.
— В том то и дело. Ты можешь себе это позволить. Я — не могу.
Она внимательно посмотрела на него. Ее лицо просветлело на мгновение, но тут же погасло.
— Ты не умеешь любить, — сказала она. — Ты никогда не бросаешься в омут.
— Зато ты — всегда. Вот почему тебя вечно кто то спасает.
— Ты не хочешь говорить со мной серьезно.
— Я говорю с тобой совершенно серьезно.
— Если меня вечно кто нибудь спасает, почему же я никак не могу порвать с тобой.
— Я бы этого не сказал.
— Оставь, пожалуйста! Если бы я действительно могла, разве я стала бы ходить за тобой по пятам. Других я забывала. А тебя вот забыть не могу. Почему.
Равик сделал глоток.
— Быть может, потому, что ты не сумела полностью прибрать меня к рукам.
Какое то мгновение она казалась озадаченной, затем отрицательно покачала головой.
— Но мне и других не всегда удавалось прибрать к рукам, как ты выражаешься. А в иных случаях об этом вообще не могло быть речи. И все же я их забывала. Я была несчастна и все же забывала их.
— Забудешь и меня.
— Нет, не забуду. Никогда не забуду! Да ты и сам это знаешь.
— Человек не подозревает, как много он способен забыть. Это и великое благо, и страшное зло.
— Скажи мне наконец, отчего у нас все так глупо получается.
— Этого никто не объяснит. Чем больше мы друг с другом говорим, тем меньше что либо понимаем. Есть вещи, которые невозможно ни понять, ни объяснить. Слава Богу, что в нас еще есть что то темное, дремучее, какой то клочок джунглей… А теперь я пойду.
Она порывисто вскочила.
— Не оставляй меня одну!
— Ты действительно хочешь спать со мной.
Она посмотрела на него, но ничего не сказала.
— Надеюсь, нет. — добавил он.
— Зачем ты спрашиваешь.
— Чтобы хоть чем то развлечься. Ложись спать. Уже светает. Сейчас не время разыгрывать трагедии.
— Ты не хочешь остаться.
— Нет. И никогда больше не приду.
Она стояла, словно оцепенев.
— В самом деле никогда.
— В самом деле. И ты тоже никогда больше ко мне не придешь.
Она медленно повернула голову и указала на фотографию.
— Из за него.
— Нет.
— Не понимаю. В конце концов мы могли бы…
— Нет, — быстро сказал он. — Только не это. Остаться друзьями. Развести маленький огородик на остывшей лаве угасших чувств. Нет, это не для нас с тобой. Так бывает только после маленьких интрижек, да и то получается довольно фальшиво. Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец.
— Но почему именно сейчас.
— Ты права. Это должно было произойти раньше. Когда я вернулся из Швейцарии. Но никто не всеведущ. А иногда и не хочется знать всего. Ведь это была… — Он вдруг остановился.
— Что ты хотел сказать, Равик.
Она словно чего то не понимала, но изо всех сил старалась понять. Ее лицо стало бледным, а глаза прозрачными.
— Говори же, Равик! Что это было у нас. — прошептала она.
Полуосвещенный, словно колеблющийся в слабом свете коридор за ее спиной казался дорожкой в какую то далекую шахту, орошенную слезами многих поколений, озаренную вечно возрождающимися надеждами.
— Любовь… — сказал он.
— Любовь.
— Да. Вот почему теперь все кончено.
Равик прикрыл за собой дверь. Лифт. Он нажал на кнопку, но не стал дожидаться — боялся, что Жоан выйдет на площадку. Он быстро спускался по лестнице, удивляясь, что не слышит звука открываемой двери. Спустившись на два этажа, остановился и прислушался. Все было тихо. Никто не пытался его догнать.

Такси все еще стояло перед домом. Он забыл о нем. Шофер приложил пальцы к козырьку и фамильярно ухмыльнулся.
— Сколько. — спросил Равик.
— Семнадцать пятьдесят.
Равик расплатился.
— Вы не поедете обратно. — удивился шофер.
— Нет. Пойду пешком.
— Далековато, мсье.
— Знаю.
— Зачем же вы заставили меня ждать. Ведь это стоило вам одиннадцать франков.
— Не важно.
Шофер безуспешно пытался раскурить пожелтевший влажный окурок, прилипший к верхней губе.
— Что ж, надеюсь, хоть время с толком провели.
— Еще бы, — ответил Равик.
Сады замерли под холодным утренним небом. Воздух уже нагрелся, но свет утра был холоден. Запыленные кусты сирени, скамьи. На одной спал какой то человек, накрыв лицо номером «Пари су ар». Равик вспомнил: именно на этой скамье он сидел в ту грозовую ночь.
Он всмотрелся в спящего. При каждом вдохе и выдохе газета слегка приподнималась и опускалась над закрытым лицом, словно этот пожелтевший лист бумаги был живым существом, мотыльком, который вот вот взлетит и разнесет по всему свету последние новости. Тихо колыхался жирный заголовок: «Гитлер заявляет, что, кроме Данцигского коридора, не имеет никаких территориальных притязаний», а пониже другой: «Прачка убивает мужа раскаленным утюгом». С фотографии на Равика смотрела полногрудая женщина в воскресном платье. Рядом тихо вздымался и опускался еще один снимок: «Чемберлен считает, что мир можно сохранить». На снимке был изображен человек с зонтиком, типичный клерк, всем своим видом напоминавший самодовольного барана. Где то у него под ногами затерялся заголовок, набранный мелким шрифтом: «На границе убиты сотни евреев».
Человек, укрывшийся газетой от ночной росы и утреннего света, спал глубоким, спокойным сном. На нем были истрепанные парусиновые туфли, коричневые шерстяные брюки и рваный пиджак. Мировые события, должно быть, мало волновали его. Он опустился настолько, что его вообще уже ничто не могло заинтересовать, подобно тому, как глубоководную рыбу не трогают штормы, бушующие на поверхности океана.
Равик вернулся в «Энтернасьональ». На душе у него было ясно и легко. Теперь уже ничто не помешает ему, все осталось позади. Сегодня он переедет в отель «Принц Уэльский». Правда, в запасе есть еще два дня. Но лучше ждать Хааке, чем упустить его.

Двадцать восемь.

Равик спустился в холл «Принца Уэльского». Зал был пуст. Портье сидел за конторкой и слушал радио. В углах холла прибирались уборщицы. Равик посмотрел на часы напротив входа. Пять часов утра.
Он поднялся на авеню Георга Пятого и прошел к ресторану «Фуке». Ресторан уже был закрыт. Равик остановил такси и поехал в «Шехерезаду».
Морозов стоял у входа.
— Безрезультатно, — сказал Равик.
— Я так и думал. Сегодня и нельзя было ожидать иного.
— Почему. Сегодня исполнилось ровно две недели.
— Абсолютная точность в подобных делах немыслима. Ты все время находился в «Принце Уэльском».
— Да, со вчерашнего утра и до сих пор.
— Он позвонит тебе завтра, — сказал Морозов. — Быть может, сегодня он занят. А может, выехал из Берлина на день позже.
— Завтра утром у меня операция.
— Утром он звонить не станет.
Равик промолчал. Подъехало такси. Из него вышли наемный танцор в белом смокинге и бледная женщина с крупными зубами. Морозов распахнул перед ними дверь. Вся улица вдруг заблагоухала духами «Шанель». Женщина слегка прихрамывала. Ее партнер, расплатившись с шофером, вяло поплелся за ней. При свете ламп глаза женщины казались зелеными. Зрачки превратились в крохотные черные кружочки.
— Утром он наверняка не позвонит, — сказал Морозов.
Равик ничего не ответил.
— Оставь мне ключ, я зайду к тебе в отель после восьми и посижу у телефона, пока ты не придешь, — предложил Морозов.
— Тебе же надо выспаться
— Не важно. Прилягу на твою кровать, если захочу. Уверен, что никто не позвонит, но охотно подежурю, если это тебя успокоит.
— Операция продлится до одиннадцати.
— Ладно, договорились.
— Вот ключ. Возьми.
Морозов спрятал ключ. Затем достал коробочку с мятными лепешками и предложил Равику. Тот отказался. Морозов высыпал на ладонь несколько лепешек и поднес ко рту. Они исчезли в его бороде, как маленькие белые птички в густом лесу.
— Освежает, — пояснил он.
— Приходилось тебе когда нибудь торчать целые сутки в комнате, уставленной плюшевой мебелью, и ждать. — спросил Равик.
— Приходилось торчать и подольше. А тебе нет.
— Случалось и мне, но тогда я ждал совсем Другого.
— А книгами ты запасся.
— Да, но не прочел ни строчки. Сколько тебе еще стоять.
Морозов открыл дверцу такси, доставившего нескольких американцев, и впустил их в «Шехерезаду».
— Часа два, не меньше, — ответил он, вернувшись. — Сам видишь, что сейчас творится. Такого сумасшедшего лета я не припомню. Кстати, Жоан тоже там.
— Вот как.
— Да. И не одна, если это тебя интересует.
— Ничуть. — Равик простился и пошел. — До завтра, — бросил он через плечо.
— Равик. — крикнул Морозов.
Равик обернулся.
— Как же ты то попадешь в свой номер. — спросил Морозов, доставая ключ.
— Ведь мы увидимся только после одиннадцати. Оставь дверь открытой, когда будешь уходить.
— Я переночую в «Энтернасьонале», — ответил Равик, беря ключ. — И вообще буду показываться в «Принце Уэльском» как можно реже, — это разумнее всего.
— Верно, но ты должен, по крайней мере, приходить туда ночевать. Остановиться в отеле и не ночевать там — это никуда не годится. Ты легко можешь навлечь на себя подозрения полиции.
— Возможно, ты и прав, но, если полиция так или иначе заинтересуется мною, выгоднее будет доказать, что я постоянно жил в «Энтернасьонале». А в «Принце Уэльском» я уже устроил все как надо: постель разворошил, а умывальник, ванну и полотенце привел в такой вид, будто утром пользовался ими.
— Ладно. Тогда верни мне ключ.
Равик отрицательно покачал головой.
— Я подумал и решил, что тебе там лучше не показываться.
— Это не имеет значения.
— Несомненно, имеет, Борис. Не будем идиотами. Твоя борода слишком бросается в глаза. Кроме того, ты прав: я должен жить и вести себя так, словно ничего особенного не происходит. Если Хааке позвонит утром и не застанет меня, то он непременно позвонит еще раз после обеда. Я должен твердо рассчитывать на это и не ждать все время у телефона. Иначе в первые же сутки нервы совсем сдадут.
— Куда ты сейчас идешь.
— Отправляюсь спать. Он не позвонит в такую рань.
— Если хочешь, мы можем попозже встретиться где нибудь.
— Нет, Борис. К тому времени, когда ты освободишься, я уже, наверное, буду спать. А в восемь у меня операция.
Морозов недоверчиво посмотрел на него.
— Тогда я зайду к тебе после обеда в «Принц Уэльский». Если что нибудь случится раньше, позвони мне в отель.
— Хорошо.

Улицы. Город. Багровое небо. Красные, белые, синие дома. Ветер ласковой кошкой льнет к углам бистро. Люди, воздух… Целые сутки Равик напрас— но прождал в душном номере отеля. Теперь он неторопливо шел по авеню неподалеку от «Шехерезады». Деревья за чугунными решетками робко выдыхали в свинцовую ночь воспоминания о зелени и лесе. Вдруг он почувствовал себя таким усталым и опустошенным, что с трудом удержался на ногах. «Что, если оставить все это, — убеждал его какой то внутренний голос, — совсем оставить, забыть, сбросить с себя, как змея сбрасывает кожу. Что мне до всей этой мелодрамы из почти забытого прошлого. Какое мне дело до этого человека, слепого орудия чужой воли, маленького винтика в страшном механизме воскрешенного средневековья, солнечным затмением нависшего над Центральной Европой. »
Действительно, что ему до всего этого. Какая то проститутка попыталась заманить его в подворотню. Она распахнула платье, сшитое так, что стоило только расстегнуть поясок, и оно распахивалось, как халат. Бледно мерцающее в темноте тело, длинные черные чулки, черное лоно, черные глазницы, в которых не видно глаз; дряблая, распадающаяся, будто уже фосфоресцирующая плоть…
Сутенер с сигаретой, прилипшей к верхней губе, прислонясь к дереву, наблюдал за ним. Проехало несколько фургонов с овощами; лошади кивали головами, напрягая мощные бугры мышц. Пряный запах петрушки и цветной капусты. Ее головки, обрамленные зелеными листьями, казались окаменевшими мозгами. Пунцовые помидоры, корзины с бобовыми стручками, луком, вишнями и сельдереем.
…Итак, какое ему дело. Одним больше, одним меньше, — из сотен тысяч столь же подлых, как Хааке, если не хуже его. Одним меньше… Равик резко остановился. Вот оно что! Сознание мгновенно прояснилось. Они и распоясались потому, что люди устали и ничего не хотят знать, потому, что каждый твердит: «Меня это не касается». Вот в чем дело! Одним меньше. ! Да — пусть хоть одним меньше! Это — ничто и это — все! Все! Он не спеша достал сигарету и зажег спичку; когда желтое пламя осветило его сложенные ладони, словно пещеру с темными пропастями и трещинами, он понял — ничто не сможет помешать ему убить Хааке. Каким то странным образом теперь это стало самым главным, гораздо более значительным, чем просто личная месть. Ему казалось, что если он не сделает этого, то совершит какое то огромное преступление. Если он будет бездействовать, мир навсегда потеряет что то очень важное. Он понимал, что все это, разумеется, не так, и тем не менее, вопреки всякой логике, в крови у него пульсировало мрачное сознание необходимости такого поступка — словно от него кругами разойдутся волны и вызовут впоследствии гораздо более существенные события. Он понимал, что Хааке, маленький чиновник по ведомству страха, сам по себе значит немного, и все же убить его было бесконечно важно.
Огонек в пещере его ладоней погас. Он бросил спичку. В листве повисли сумерки, занимался рассвет. Серебряная паутина, поддерживаемая пиччикато пробуждающихся воробьев. Он удивленно оглянулся. Что то в нем произошло. Состоялся незримый суд, был вынесен приговор. С необыкновенной отчетливостью он видел деревья, желтую стену дома, серую чугунную решетку рядом с собой, улицу в синеватой дымке. Казалось, эта картина никогда не изгладится из его памяти… И тут он окончательно понял, что убьет Хааке, ибо это не только его личное дело, маленькое дело, но нечто гораздо большее — начало…
Он проходил мимо входа в «Озирис». Оттуда вывалилось несколько пьяных. Остекленевшие глаза, красные лица. Поблизости ни одного такси. Пьяные постояли с минуту, потом пошли, тяжело топая ногами и громко сквернословя. Они говорили по немецки.
Равик хотел вернуться к себе в отель, но теперь изменил свое намерение. Роланда как то сказала ему, что последнее время у них часто бывают туристы из Германии. Он вошел в «Озирис».
Роланда в своем обычном черном платье стояла за стойкой бара, холодная и наблюдательная. Оглушительно играла пианола. Ее звуки глухо ударялись о стены, расписанные в египетском стиле.
— Роланда, — позвал Равик.
Она обернулась.
— Равик! Давненько тебя не было! Хорошо, что ТЫ пришел.
— А что такое.
Он стоял рядом с ней у стойки и оглядывал почти пустой зал. Последние гости сонно клевали носом за столиками.
— Я заканчиваю тут свои дела, — ответила Роланда. — Через неделю уезжаю.
— Навсегда.
Она утвердительно кивнула и достала из за выреза платья телеграмму.
— Вот посмотри.
Равик прочел ее и вернул Роланде.
— Твоя тетка умерла.
— Да. Возвращаюсь домой. Мадам уже предупреждена. Она страшно злится, но в общем все понимает. Меня заменит Жанетта. Ввожу ее в курс дела. — Роланда рассмеялась. — Бедная мадам! В этом году ей так хотелось с шиком пожить в Канне. На ее вилле уже полно гостей, ведь в прошлом году она стала графиней. Вышла замуж за какого то захудалого аристократа из Тулузы. Платит ему пять тысяч франков в месяц, лишь бы он не вылезал из провинции… А теперь она не сможет уехать отсюда.
— Ты откроешь собственное кафе.
— Да. Ношусь целыми днями по городу и заказываю все, что нужно. В Париже покупки обходятся дешевле. Уже купила кретон для портьер. Нравится тебе расцветка.
Она извлекла из выреза платья смятый клочок материи. Цветы на желтом фоне.
— Чудесно, — сказал Равик.
— Купила со скидкой в семьдесят процентов. Прошлогодняя заваль. — Ее глаза излучали тепло и нежность. — На одном кретоне и сэкономила триста семьдесят франков. Разве плохо.
— Великолепно. Ты выйдешь замуж.
— Сразу же.
— Зачем так торопиться. Почему не подождать еще немного и не сделать все, что наметила.
Роланда рассмеялась.
— Ты ничего в этом не смыслишь, Равик. Без мужчины дело не пойдет. Какое может быть кафе без мужчины.
Она встала, крепкая, спокойная, уверенная в себе. Она обдумала все. Какое может быть кафе без мужчины.
— Не торопись переводить деньги на его имя, — сказал Равик. — Подожди, пока все не наладится. Она опять рассмеялась.
— И не подумаю ждать. Мы разумные люди и нужны друг другу для ведения дела. Мужчина — не мужчина, если деньгами распоряжается его жена. Какой нибудь сопляк мне ни к чему. Я хочу уважать своего мужа. А это невозможно, если он каждую минуту будет приходить ко мне и выпрашивать деньги. Неужели ты не понимаешь.
— Понимаю, — сказал Равик, хотя никак не мог этого понять.
— Вот и хорошо! — Она удовлетворенно кивнула головой. — Хочешь выпить.
— Нет. Мне надо идти. Я случайно проходил мимо и зашел просто так. Завтра с утра я должен работать.
Она удивленно взглянула на него.
— Ты совершенно трезв. Хочешь девушку.
— Нет.
Легким движением руки Роланда приказала двум девицам подойти к посетителю, заснувшему на диване. Лишь очень немногие девушки сидели на мягких пуфиках, расставленных в два ряда посредине зала. Остальные предавались необузданному веселью, катаясь на гладком паркете коридора. Одна присела на корточки, а две другие мчались вприпрыжку, волоча ее за собой. Развевались волосы, тряслись груди, белели плечи, взвивались короткие шелковые юбки. Девушки визжали от удовольствия. Казалось, «Озирис» преобразился в некую Аркадию — обитель классической невинности.
— Ничего не поделаешь, лето! — заметила Роланда. — Приходится смотреть сквозь пальцы. — Она взглянула на него. — В четверг мой прощальный вечер. Мадам дает обед в мою честь. Придешь.
— В четверг.
— Да.
В четверг, подумал Равик. Через семь дней. Семь дней, семь лет. Четверг… Тогда все уже останется позади. Четверг… Можно ли загадывать так далеко.
— Конечно, приду, — сказал он. — Где вы собираетесь.
— Здесь. В шесть часов.
— Хорошо. Непременно приду. Спокойной ночи, Роланда.
— Спокойной ночи, Равик.

Это случилось, когда он ввел ретрактор. Равика словно обдало стремительной, ошеломляющей, горячей волной. Он только что смотрел на открытую красную рану, на прозрачный пар, идущий от нагретых влажных салфеток, на кровь, сочившуюся из мелких сосудов, перехваченных зажимами, — как вдруг увидел перед собой глаза Эжени, с немым вопросом устремленные на него, увидел в резком свете ламп каждую морщинку, каждый волосок усов на крупном лице Вебера… Он с трудом овладел собой и продолжал спокойно работать.
Он накладывал шов. Руки действовали машинально, рана постепенно закрывалась, а он только чувствовал, как от подмышек по рукам и по всему телу течет пот.
— Вы не закончите шов. — спросил он Вебера.
— Хорошо. А что с вами.
— Ничего, просто жарко. Не выспался.
Вебер перехватил взгляд Эжени.
— Это случается, Эжени, — сказал он. — Даже с праведниками.
На мгновение вся операционная закачалась перед глазами. Неимоверная усталость. Вебер продолжал накладывать шов. Равик кое как помогал ему. Язык распух. Нёбо стало словно вата. Он дышал с трудом и очень медленно. Мак, подумалось ему, и эта мысль была словно чужая. Мак во Фландрии. Открытый, красный живот. Красный, раскрывшийся цветок мака, бесстыдная тайна жизни — прямо под рукой, вооруженной ножом. Судорога, пробежавшая от плеч к кистям, смерть, пришедшая откуда то издалека, словно внезапно замкнулся какой то контакт. Я не должен оперировать, подумал он, пока все не останется позади.
Вебер смазал шов йодом.
— Готово.
Эжени тихо выкатила тележку.
— Дать сигарету. — спросил Вебер.
— Нет. Я пойду. Есть дела. Я вам больше не нужен.
— Нет. — Вебер удивленно глядел на Равика. — Куда вы спешите. Выпейте вермута с содовой или что нибудь прохладительное.
— Не могу. У меня действительно срочное дело. Я не думал, что уже так поздно. До свидания, Вебер.
Он быстро вышел. Такси, подумал он. Скорее такси. Увидев «ситроэн», он остановил его.
— Отель «Принц Уэльский»! Скорее!
Надо сказать Веберу, пусть пока обходится без меня, подумал он. Так дальше продолжаться не может. Стоит только во время операции подумать, что Хааке звонит мне в эту минуту, — и я почти теряю сознание.
Он расплатился с шофером и вошел в холл. Лифт полз бесконечно долго. Поднявшись на свой этаж, он прошел по коридору и открыл дверь в номер. Скорее к телефону. Он медленно, словно тяжелую гирю, поднял трубку.
— Говорит фон Хорн. Мне звонили.
— Минуточку, мсье.
Равик ждал. Снова послышался голос телефонистки.
— Нет. Вам никто не звонил.
— Благодарю.

Морозов пришел под вечер.
— Ты уже обедал. — спросил он.
— Нет. Ждал тебя. Можем поесть у меня в номере.
— Глупости. Это сразу же бросится в глаза. В Париже только больные обедают у себя в номере. Иди вниз. Я побуду здесь. В эту пору вряд ли кто позвонит. Время обеденное. Священная традиция. А если он все же позвонит, скажу, что я твой лакей, и узнаю его телефон. Ты, мол, придешь через полчаса.
Равик колебался.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я вернусь через двадцать минут.
— Зачем такая спешка. Ты достаточно долго ждал. Теперь тебе нельзя нервничать. Пойдешь к «Фуке».
— Да.
— Спроси «вуврэ» урожая тридцать седьмого года. Я как раз оттуда. Это что то необыкновенное.
— Хорошо.
Равик спустился вниз в лифте. Он быстро пересек улицу и прошел через террасу ресторана. Затем обошел весь зал: Хааке нигде не было. Равик уселся за свободный столик, стоявший на тротуаре со стороны авеню Георга Пятого, и заказал жаркое, салат, козий сыр и «вуврэ».
Наконец появился официант с подносом. Равик успокоился и не спеша приступил к еде. Он заставил себя попробовать легкое, чуть пенистое вино. Ел медленно, то и дело посматривая по сторонам и взглядывая на небо, голубым шелковым флагом повисшее над Триумфальной аркой. Затем заказал кофе и с удовольствием ощутил его горьковатый вкус. Неторопливо закурил сигарету, посидел еще немого за столиком, разглядывая прохожих, затем встал и, позабыв обо всем, пересек авеню и направился к «Принцу Уэльскому».
— Ну как «вуврэ». — спросил Морозов.
— Превосходное вино.
Морозов достал карманные шахматы.
— Сыграем партию.
— Согласен.
Они расставили фигурки. Морозов уселся в кресло. Равик расположился на диване.
— Похоже, без паспорта мне не прожить здесь больше трех дней, — сказал он.
— У тебя уже требовали его.
— Пока нет. Иногда они это делают сразу, как только приедешь. Потому я и прибыл сюда ночью. Дежурный не стал меня особенно расспрашивать. Я сказал, что сниму номер на пять суток.
— В дорогих отелях на все это смотрят сквозь пальцы.
— Но если у меня все же потребуют паспорт, может получиться неприятность.
— Пока это тебе не угрожает. Я справлялся в «Георге Пятом» и в «Рице», там тоже не особенно за этим следят. Ты записался как американец.
— Нет. Как голландец из Утрехта. Свою новую фамилию я слегка изменил, чтобы она походила на голландскую: назвал себя Ван Хорн, а не фон Хорн. Звучит, в общем, одинаково; если Хааке спросит меня, он не заметит разницы.
— Правильно. Надеюсь, все сойдет гладко. Ты снял дорогой номер, вряд ли тобой станут интересоваться.
— Я тоже так думаю.
— Жаль, что ты назвал фамилию Хорн. Я мог бы достать безупречное удостоверение личности, действительное еще на целый год. Оно принадлежало моему другу, умершему семь месяцев назад. Звали его Иван Клуге. Фамилия, как видишь, не русская. Когда пришли из полиции, мы заявили, что он беспаспортный немецкий беженец. Таким образом удалось спасти удостоверение. Покойнику не так уж важно, что его похоронили под именем Йозефа Вайса. Зато два эмигранта жили потом с его удостоверением личности. Выцветшая фотография в профиль, печати нет. Фото можно легко заменить.
— Нет, лучше оставить все так, как есть, — сказал Равик. — Когда я выеду отсюда, не останется никаких следов.
— С документами ты обезопасишь себя от полиции. Впрочем, полиция не придет. Она не интересуется отелями, где за апартаменты платят больше ста франков в сутки. Я знаю беженца, который уже целых пять лет живет в «Рице» без документов. И одному только ночному портье известно об этом. А ты подумал, как вести себя, в случае если эти типы все же нагрянут.
— Конечно. Мой паспорт находится в аргентинском посольстве для получения визы. Пообещаю принести его на следующий день. Оставлю чемодан — и поминай как звали. Думаю, что успею вывернуться. Запрос поступит сначала от дирекции, а не из полиции. На это я и рассчитываю. Правда, тогда мое пребывание в «Принце Уэльском» окажется бессмысленным.
— Ничего, все обойдется.
Они играли до половины девятого.
— Теперь ступай ужинать, — сказал Морозов. — Я еще посижу, а потом отправлюсь в «Шехерезаду».
— Я немного попозже спущусь в ресторан при отеле.
— Глупости. Иди сейчас же и подкрепись хорошенько. Если он все же объявится, тебе наверняка придется с ним выпить. А пить лучше на сытый желудок. Ты уже решил, куда поведешь его.
— Да.
— Я имею в виду, если он еще захочет поразвлечься или попьянствовать.
— Понимаю. Мне известно достаточно мест, где никто никем не интересуется.
— Тебе пора ужинать. Только ничего не пей. Возьми что нибудь посытнее и пожирнее.
— Хорошо, Борис.
Равик снова пошел к «Фуке». Все стало совершенно нереальным, словно он читал какую то фантастическую книгу или смотрел мелодраматический фильм. А может, все это ему только снится. Он опять обошел ресторан со всех сторон. Террасы были освещены и полны посетителей. Он проверил каждый столик. Хааке нигде не было.
Равик выбрал столик неподалеку от дверей. Отсюда он мог наблюдать за входом и улицей. Две женщины рядом с ним беседовали о магазинах «Скьяпарелли» и «Мэнбоше». Мужчина с жиденькой бородкой, сидевший тут же, молчал. За другим столиком несколько французов разговаривали о политике.
Один был за «croix de feu"."Огненные кресты» — название фашистской организации во Франции. Сейчас она стоит на улице Берри, напротив отеля «Ланкастер», другой — за коммунистов, остальные подтрунивали над ними. Время от времени все посматривали в сторону двух красивых, самоуверенных американок, пивших вермут.
Равик не сводил глаз с улицы. Он был не настолько глуп, чтобы не верить в случайности. Случайностей нет только в хорошей литературе, в жизни же они бывают на каждом шагу, и притом — преглупые. Он посидел еще с полчаса. Теперь ему это далось легче, чем за обедом. Наконец он вышел, снова осмотрел террасу ресторана со стороны Елисейских Полей и вернулся в отель.
— Вот ключ от твоей машины, — сказал Морозов. — Я взял другую. Теперь у тебя синий «тальбо» с кожаными сиденьями. На той машине сиденья были матерчатые. Кожу легче отмыть. Это кабриолет. Можешь ездить с поднятым или опущенным верхом. Но окна все время держи открытыми и стреляй так, чтобы пуля вылетела в окно и не оставила нигде пробоины. Я нанял машину на две недели. Ни в коем случае не отводи ее сразу в гараж. Пусть сначала постоит в каком нибудь переулке, забитом машинами. Надо проверить салон.
— Хорошо, — сказал Равик и положил ключ от зажигания возле телефона.
— Вот документы на машину. Права достать не удалось. Не хотелось посвящать слишком много людей.
— Права мне не нужны. В Антибе я прекрасно обходился без них.
Равик положил документы рядом с ключом от зажигания.
— На ночь перегони ее в другое место, — сказал Морозов.
Мелодрама, подумал Равик. Дешевая мелодрама.
— Благодарю, Борис. Спасибо за все.
— Жаль, что я не могу поехать с тобой.
— А я об этом нисколько не жалею. Такие вещи делаются в одиночку.
— Верно. Только не рискуй понапрасну и действуй наверняка. Разделайся с ним, и точка. Равик улыбнулся.
— Ты говоришь мне это уже в сотый раз.
— Сколько ни говори — все мало. Ведь черт знает какие глупости лезут в голову в самый решающий момент. Так было с неким Волконским в пятнадцатом году в Москве. Его внезапно обуяли какие то странные понятия о чести. Так иной раз бывает с охотниками. Дескать, нельзя хладнокровно убивать людей и тому подобное. Вот его и пристрелил один мерзавец. Сигарет у тебя хватит.
— Есть в запасе целая сотня. Да здесь можно заказать по телефону все, что угодно.
— Зайдешь в отель и разбудишь, если меня уже не будет в «Шехерезаде».
— Зайду в любом случае, с новостями или без них.
— Хорошо. Прощай, Равик.
— Прощай, Борис.
Равик закрыл за ним дверь. В комнате вдруг стало совсем тихо. Он сел в угол дивана и принялся разглядывать обои из синего шелка с бордюром. За два дня он изучил их лучше, чем обои тех комнат, где жил годами. Он изучил также зеркало, серый велюровый ковер на полу с темным пятном у окна, каждую линию стола, кровати, чехлы на креслах — все это уже было ему знакомо до тошноты… Только телефон по прежнему оставался таинственным и неизвестным.

Двадцать девять.

«Тальбо» стоял на улице Бассано между «рено» и «мерседес бенцем». «Мерседес» был совсем новенький и имел итальянский номерной знак. Равик вывел свой «тальбо» из ряда машин. По неосторожности он задел «мерседес» и оставил царапину на его левом крыле. Не обратив на это никакого внимания, он быстро поехал к Бульвару Осман.
Машина шла с большой скоростью. Приятно, что она так послушна в его руках. Это рассеивало мрачное чувство, словно цементом забившее ему грудь.
Было около четырех часов утра. Следовало бы еще подождать. Но вдруг все показалось донельзя бессмысленным. Хааке, наверно, уже давно позабыл об их мимолетной встрече. Может быть, он вообще не приехал в Париж. Теперь и в самой Германии дел по горло.
Морозов стоял у входа в «Шехерезаду». Равик оставил машину за ближайшим углом и вернулся назад. Морозов еще издали заметил его.
— Тебе передали, что я звонил.
— Нет. А что случилось.
— Я звонил тебе минут пять назад. Среди наших посетителей несколько немцев. Один из них похож на…
— Где они.
— Неподалеку от оркестра. Единственный столик, за которым сидят четверо мужчин. Войдешь в зал — сразу увидишь.
— Хорошо.
— Займи маленький столик у входа. Я попросил держать его в резерве.
— Хорошо, хорошо, Борис.
Равик остановился в дверях. В зале было темно. Луч прожектора падал на танцевальный круг, освещая певицу в серебристом платье. Узкий конус света был настолько ярок, что за его пределами ничего нельзя было разглядеть. Равик смотрел в сторону оркестра, но не видел столика — белый, трепетный луч прожектора, казалось, скрывал его.
Он сел за столик у двери. Кельнер принес графин водки. Оркестр словно изнывал. Медленно, как улитка, полз и полз сладковатый туман мелодии. «J'iattendrai… J'iattendrai…"«Я буду ждать…» французское слово. Певица поклонилась. Раздались аплодисменты. Равик подался вперед: сейчас выключат прожектор. Певица повернулась к оркестру. Цыган кивнул ей и приложил скрипку к подбородку. Цимбалы подбросили ввысь несколько приглушенных пассажей. Снова песенка. «La chapelle au ceair de la lune"."Часовня, озаренная луной» французское слово. Равик закрыл глаза. Ожидание стало почти невыносимым.
Он сидел и напряженно ждал. Певица умолкла. Прожектор погас. Под стеклянными столиками вспыхнул свет. В первый момент Равик не различил ничего, кроме каких то смутных очертаний, — луч прожектора ослепил его. Он закрыл глаза, затем открыл их и сразу же увидел столик около оркестра. Равик медленно откинулся назад. Среди немцев, о которых говорил Морозов, Хааке не было. Равик долго сидел не шевелясь: внезапно им овладела страшная усталость. Он чувствовал ее даже в глазах. Все вокруг колыхалось какими то неравномерными волнами. Музыка, человеческие голоса, то нарастающие, то затихающие. После тишины номера и нового разочарования глухой шум «Шехерезады» одурманивал мозг. Калейдоскоп сновидений, нежный гипноз, обволакивающий истерзанные мыслью, обессилевшие от ожидания клетки мозга.
Среди танцующих пар, медленно кружившихся в тусклом пятне света, он случайно заметил Жоан. Ее голова почти касалась плеча партнера, открытое, полное истомы лицо было запрокинуто. Ничто не дрогнуло в душе Равика. Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил, устало подумал он. Рвется таинственная нить, связывавшая его с твоим воображением. Между ним и тобой еще проносятся зарницы, еще что то мерцает, словно угасающие, призрачные звезды. Но это мертвый свет. Он возбуждает, но уже не воспламеняет — невидимый ток чувств прервался. Равик откинул голову на спинку дивана. Жалкая крупица интимности над огромной пропастью. Сколько пленительных названий придумано для темного влечения двух полов! Звездные цветы на поверхности моря: пытаешься их сорвать — и погружаешься в пучину.
Равик выпрямился. Надо уходить, пока сон окончательно не сморил его. Он подозвал кельнера.
— Сколько с меня.
— Ни сантима, — ответил тот.
— Как так.
— Вы ведь ничего не заказывали.
— Ах, да, верно.
Он дал кельнеру на чай и поднялся.
— Что, не он. — спросил Морозов у Равика, когда тот вышел.
— Нет, — ответил Равик.
Морозов с беспокойством посмотрел на него.
— Хватит с меня, — сказал Равик. — Все это какая то идиотская игра в прятки, будь она трижды проклята. Я жду уже пятый день. Хааке сказал, что обычно бывает в Париже всего два три дня. Значит, он уже уехал, если только вообще приезжал.
— Иди спать, — сказал Морозов.
— У меня бессонница. Поеду в «Принц Уэльский», заберу чемоданы и сдам номер.
— Ладно, — сказал Морозов. — Завтра днем я к тебе зайду.
— Куда.
— В отель «Принц Уэльский».
Равик взглянул на него.
— Да, пожалуй, ты прав. Я несу всякий вздор.
А может быть, и нет. Может, прав я.
— Подожди до завтрашнего вечера.
— Хорошо. Там видно будет. Спокойной ночи, Борис.
— Спокойной ночи, Равик.
Равик проехал мимо «Озириса» и остановил машину за углом. Возвращаться в «Энтернасьональ» не хотелось. Может быть, поспать здесь часок другой. Сегодня понедельник — тихий день для такого рода заведений. Швейцара у входа не оказалось. Вероятно, все уже разошлись.
Роланда стояла неподалеку от двери, отсюда она видела весь зал. Он был почти пуст. Визжала пианола.
— Сегодня у вас как будто тихо. — спросил Равик.
— Да. Только вот этот болван и остался, надоел до смерти. Похотлив, как обезьяна, а наверх ни за что не поднимается. Есть такие типы, сам знаешь. Немец. Впрочем, за вино он заплатил, а мы все равно скоро закрываемся.
Равик равнодушно посмотрел на столик. Запоздалый гость сидел к нему спиной. С ним были две девицы. Когда он наклонился к одной из них и приложил ладони к ее груди, Равик увидел его в профиль. Это был Хааке.
оланда продолжала что то говорить, но сейчас ее голос доносился сквозь какой то вихрь. Равик не понимал ее. Он отошел назад и теперь уже стоял в дверях, откуда можно было видеть край столика, оставаясь незамеченным.
— Хочешь коньяку. — голос Роланды прорвался наконец сквозь вихрь.
Визг пианолы. Равик все еще пошатывался, будто его ударили в солнечное сплетение. Он до боли сжимал кулаки, вонзая себе ногти в ладони. Только бы Хааке не увидел его здесь. Только бы Роланда не заметила, что он с ним знаком.
— Нет, — услыхал он собственный голос. — Я и так изрядно выпил. Немец, говоришь. Ты знаешь, кто он такой.
— Понятия не имею! — Роланда пожала плечами. — Все они на одно лицо. Этот, кажется, у нас еще не бывал. Может, все таки выпьешь рюмочку.
— Нет. Я к вам только на минутку…
Роланда испытующе посмотрела на него. Он с трудом овладел собой.
— Я, собственно, хотел уточнить, когда состоится твой прощальный вечер,
— проговорил он. — В четверг или в пятницу.
— В четверг, Равик. Ты обещал прийти, помнишь.
— Непременно приду. Я просто забыл день.
— В четверг, в шесть часов.
— Хорошо. Не опоздаю. Это все, что я хотел узнать. А теперь мне пора идти. Спокойной ночи, Роланда.
— Спокойной ночи, Равик.
Внезапно белая ночь словно вскипела. Нет больше домов, одни лишь каменные чащобы, джунгли окон. Внезапно Равику почудилось: снова война… Патруль, крадущийся вдоль улицы. Машина в укрытии. Тихо гудит мотор. Надо выследить противника.
Пристрелить, как только выйдет. Равик скользнул взглядом вдоль улицы. Несколько машин. Желтые огни. Кошки. Вдали под фонарем какой то человек, как будто полицейский… Номерной знак на машине, грохот выстрела. Роланда только что разговаривала с ним… Как сказал Морозов. «Не рискуй ничем! Игра не стоит свеч! »
Швейцара нет. Нигде ни одного такси. Это хорошо! Фургонов зеленщиков тоже не видно — сегодня понедельник…
Вдруг к подъезду подкатил «ситроэн» и остановился. Шофер закурил сигарету и громко зевнул. Равик почувствовал, как по коже пробежали мурашки, но продолжал ждать…
Может быть, лучше выйти из машины, подойти к шоферу и сказать, что в «Озирисе» уже пусто. Нет, этого ни в коем случае делать нельзя. Или дать ему денег, послать куда нибудь с поручением. Например, к Морозову. Равик вырвал из блокнота листок, чиркнул несколько слов, затем разорвал записку и написал другую. Пусть Морозов не ждет его в «Шехерезаде». Подписался первой пришедшей в голову фамилией…
Неожиданно такси тронулось. Равик выглянул из окна машины, но ничего не увидел. Неужели Хааке сел в такси, пока он писал записку. Он включил первую передачу. Машина резко повернула за угол и устремилась вслед за такси. Через заднее стекло никого не было видно. Но, может быть, Хааке сидит в углу. Наконец обе машины поравнялись. В полумраке кабины ничего нельзя было разглядеть. Равик отстал, снова прибавил газу и приблизился вплотную к такси. Шофер повернул к нему голову и заорал:
— Эй ты, идиот! Прижать меня вздумал.
— В твоей машине сидит мой друг.
— Пьяная рожа! Не видишь, машина пустая. !
В ту же секунду Равик заметил, что счетчик такси не включен. Он резко развернулся и помчался обратно.
Хааке стоял на краю тротуара и махал рукой.
— Эй, такси!
Равик подъехал к нему и затормозил.
— Такси. — спросил Хааке.
— Нет. — Равик высунулся из окна. — Алло, — сказал он.
Хааке вглядывался в него, сощурив глаза.
— Что вам угодно.
— Кажется, мы знакомы, — сказал Равик по немецки.
Хааке наклонился, и выражение настороженности исчезло с его лица.
— Боже мой… герр фон… фон…
— Хорн.
— Верно! Совершенно верно! Герр фон Хорн! Ну конечно! Вот так встреча! Дорогой мой, где же вы пропадали все это время.
— Я был здесь, в Париже. Садитесь. Я и не знал, что вы снова приехали.
— Да я вам несколько раз звонил. Вы перебрались в другой отель.
— Нет. По прежнему живу в «Принце Уэльском». — Равик открыл дверцу. — Садитесь, подвезу. Такси сейчас достать не так просто.
Хааке поставил ногу на подножку. Равик услышал его дыхание, увидел красное, разгоряченное лицо.
— «Принц Уэльский»! — воскликнул Хааке. — Черт возьми! Вот оно что. «Принц Уэльский»! А я то все время звонил в отель «Георг Пятый»! — Он громко расхохотался. — Там вас никто не знает. Теперь все ясно. «Принц Уэльский», ну конечно же! Я все перепутал. Не захватил с собой старую записную книжку. Понадеялся на память.
Равик следил за входом в «Озирис». Еще какое то время оттуда никто не будет выходить. Девушкам надо переодеться. И все таки лучше как можно скорее завлечь Хааке в машину.
— Вы собирались заглянуть сюда. — по приятельски спросил Хааке.
— Признаться, подумывал… Да вот поздно у же… Хааке шумно вздохнул.
— Дорогой мой, я вышел оттуда последним. Они уже закрываются.
— Не беда. Там ведь скучища. Поедемте в Другое место! Садитесь.
— А разве еще можно куда нибудь поспеть.
— Разумеется. Есть места для знатоков, там сейчас все только начинается. А такие дома, как «Озирис», посещают лишь туристы.
— Неужели. А я то думал… Нет, здесь все таки вполне прилично.
— Что вы! Есть гораздо лучшие заведения. «Озирис» — самый заурядный бордель. Равик несколько раз нажал на педаль. Мотор то начинал реветь на полных оборотах, то утихал. Расчет оказался верным. Хааке неуклюже взгромоздился на сиденье рядом с ним.
— Я очень рад снова встретиться с вами, — сказал он. — Очень рад.
Равик перегнулся через него и притянул дверцу.
— Я тоже.
— Как хотите, а в «Озирисе» не так уж плохо! Полно голых девок! И как только полиция разрешает! Наверно, большинство из них больны, а.
— Возможно. В подобных заведениях, конечно, никогда не чувствуешь себя в полной безопасности.
Равик включил скорость, и машина тронулась.
— А разве есть заведения, где гарантирована полная безопасность. — Хааке откусил кончик сигары. — Не очень то приятно привезти домой триппер… Хотя, с другой стороны… Живешь то ведь один только раз…
— Да, — сказал Равик и протянул Хааке электрическую зажигалку.
— Куда мы едем.
— Хотите, для начала побываем в «Maison de Rendez vous"."Дом свиданий» французское слово.
— А что это такое.
— Дом, где великосветские дамы ищут неожиданных встреч.
— Не может быть! Действительно, дамы из высшего света.
— Вот именно. Женщины, у которых старые мужья. Женщины, у которых скучные мужья. Женщины, у которых мужья слишком мало зарабатывают.
— Но позвольте… Не могут же они просто так… Как все это устраивается.
— Женщины приезжают туда на несколько часов. На коктейль или на ночную чашку чая. Иных вызывают по телефону. Разумеется, это не вульгарное заведение, вроде тех, что на Монмартре.
Я знаю один чудесный особняк, прямо в Булонском лесу. У хозяйки такие манеры, что с ней не могли бы соперничать даже герцогини. Все в высшей мере благопристойно и элегантно. Во всем соблюдается полный такт.
Равик дышал ровно и говорил медленно и спокойно. Слушая свои слова как бы со стороны, он казался себе опытным гидом по ночному Парижу. Он заставлял себя говорить, чтобы успокоиться. Все в нем тряслось. Крепко сжимая руль обеими руками, он пытался унять дрожь.
— Вас поразит даже обстановка. Вся мебель стильная, везде старинные ковры и гобелены. Лучшие вина. Самое изысканное обслуживание. Что же касается женщин, то здесь вы, конечно, совершенно ничем не рискуете.
Хааке выпустил облако дыма и повернулся к Равику.
— Ваше предложение чрезвычайно заманчиво, дорогой фон Хорн. Но меня беспокоит одно: ведь это наверняка стоит уйму денег.
— Напротив, это вовсе не дорого.
Хааке смущенно захихикал.
— Смотря что считать пустяками! Мы, немцы, с нашей жалкой валютой, какую удается вывезти…
Равик покачал головой.
— Я очень хорошо знаком с хозяйкой. Она мне кое чем обязана и примет нас как почетных гостей. Если вы явитесь в качестве моего друга, с вас скорее всего вообще ничего не возьмут. Разве что дадите лакею на чай… Все обойдется дешевле, чем бутылка вина в «Озирисе».
— Серьезно.
— Сами увидите.
Хааке уселся поудобнее.
— Черт возьми! Вот это я понимаю.
Его лицо расплылось в широкой ухмылке.
— Вы, как видно, знаете тут все ходы и выходы, — сказал он, повернувшись к Равику. — Полагаю, вы оказали этой женщине большую услугу, Равик посмотрел ему прямо в глаза.
— У тех, кто содержит подобные дома, иной раз бывают неприятности с властями — так, легкие попытки шантажа. Понимаете.
— Еще бы! — Хааке на минуту задумался. — Вы пользуетесь здесь большим влиянием.
— Не слишком большим. Просто у меня есть друзья во влиятельных кругах.
— Это уже кое что! Ваши знакомства могут нам очень пригодиться. Поговорим как нибудь об этом.
— С удовольствием. Сколько вы еще пробудете в Париже.
Хааке рассмеялся.
— Как на грех, всегда я встречаю вас, когда мне надо уезжать. Поезд уходит в семь тридцать утра. — Он посмотрел на часы, вмонтированные в панель. — Через два с половиной часа я должен быть на Северном вокзале. Успеем.
— Безусловно. Вам еще надо заезжать в отель.
— Нет. Мой багаж уже на вокзале. За номер я рассчитался сразу после обеда, чтобы не платить за лишние сутки. А то, знаете ли, с моими валютными запасами… — Он опять рассмеялся.
Равик внезапно заметил, что и сам смеется. Он еще крепче сжал руками руль. Не верится, думал он, просто не верится! Что то непременно стрясется, что то непременно помешает… Столько счастливых случайностей — нет, это просто невозможно…

От выпитого вина и свежего воздуха Хааке осовел. Говорить он стал медленнее и как то с трудом. Удобно усевшись в углу, он начал клевать носом. Нижняя челюсть отвисла, глаза закрылись. Машина нырнула в безмолвный мрак Булонского леса.
Лучи фар, как немые призраки, мчались впереди машины, вырывая из темноты фантастические очертания деревьев. В открытые окна врывался аромат акаций. Мягкий, непрерывный, словно бесконечный, шелест шин по асфальту. Низкий, тихий и ровный рокот мотора во влажном ночном воздухе. Блеснул небольшой пруд, мелькнули силуэты ив на темном фоне буков. Лужайки, покрытые бледной перламутровой росой. Мадридское шоссе. Дорога на Нейи. Какой то дом, погруженный в сон. Запах воды. Сена…
Равик ехал вдоль Бульвара Сены. По освещенной луной реке медленно двигались два черных рыбацких баркаса. На том, что шел подальше, лаяла собака. Над водой раздавались голоса. На носу первого баркаса горел фонарь. Равик ехал не останавливаясь. Он мчался вдоль берега Сены, не меняя скорости, чтобы Хааке не проснулся от толчков. Он хотел остановиться. Но это было невозможно — баркасы держались слишком близко к берегу. Он свернул на шоссе и повернул обратно по аллее де Лоншан, чтобы удалиться от реки. Он пересек аллею Королевы Маргариты и затем свернул в узкие боковые аллеи. Взглянув на Хааке, Равик увидел, что тот сидит с открытыми глазами и в упор смотрит на него. При слабом свете лампочек контрольных приборов глаза Хааке блестели, точно синие стеклянные шары. На Равика это подействовало, как электрический разряд.
— Проснулись. — спросил он.
Хааке не ответил, продолжая смотреть на Равика. Он сидел, совершенно не двигаясь. Даже его глаза были неподвижны.
— Где мы. — спросил он наконец.
— В Булонском лесу. Недалеко от ресторана «Каскад».
— Сколько мы уже едем.
— Минут десять.
— Нет, больше.
— Вряд ли.
— Я посмотрел на часы до того, как задремал. Мы едем не меньше получаса.
— В самом деле. — спросил Равик. — А мне казалось, меньше. Скоро будем на месте.
Хааке не сводил с Равика глаз.
— Где именно.
— В «Maison de Rendez vous».
Хааке пошевелился.
— Возвращайтесь, — сказал он.
— Прямо сейчас.
— Да.
Он уже совсем протрезвел. Лицо стало другим. Не осталось и следа прежнего добродушия и веселости. Теперь Равик снова увидел того Хааке, которого хорошо знал и навсегда запомнил в гестаповском застенке. Равик сразу освободился от растерянности, не покидавшей его все это время. До последней минуты у него было такое ощущение, будто он хочет убить постороннего человека, не имеющего к нему никакого отношения. В машину сел добродушный говорун и любитель красного вина; глядя ему в лицо, Равик поначалу тщетно доискивался причины, побуждающей его совершить убийство, — причины, существующей прежде всего в его собственном воображении. И вдруг опять те же глаза, что смотрели на него тогда, когда он, задыхаясь от боли, с трудом приходил в себя после очередного обморока. Те же холодные глаза, тот же холодный, тихий, настойчивый голос…
Что то мгновенно перевернулось в нем, словно электрический ток изменил свое направление. Напряженность осталась прежней, но все разноречивые ощущения слились теперь в какой то единый поток, устремились к одной цели, и эта цель поглотила все. Барьер последних лет исчез. Перед глазами вновь возникла комната с серыми стенами. Лампы без абажуров. Запах крови, сыромятных ремней, пота, мучений и страха…
— Почему. — спросил Равик.
— Я должен вернуться. Меня ждут в отеле.
— Но ведь вы сказали, что ваш багаж уже на вокзале.
— Да, сказал. Но у меня есть и другие дела. Я совсем забыл о них. Поезжайте обратно.
— Ну что ж, поедем.
На прошлой неделе Равик исколесил Булонский лес вдоль и поперек; он совершал поездки днем и ночью, и теперь точно знал, где находится. Еще несколько минут. Он свернул влево в узкую боковую аллею.
— Мы едем обратно.
— Да, конечно.
Запах густой листвы, сквозь которую даже днем не проникает солнце. Гуще мрак. Ярче свет фар. Равик увидел в зеркальце, как левая рука Хааке медленно сползла с подлокотника и осторожно потянулась к карману. Слава Богу, что на этом «тальбо» руль установлен справа, подумал он. Равик свернул в другую аллею, отнял правую руку от руля, сделав вид, будто его качнуло на повороте, дал полный газ и понесся по прямой; через несколько секунд он изо всех сил нажал на правую педаль.
Заскрежетали тормоза, и «тальбо» остановился как вкопанный. Упершись одной ногой в педаль, а другой в перед кузова, Равик удержался на месте. Хааке, не ожидавший толчка, упал головой вперед. Он так и не успел вытащить руку из кармана и грохнулся лбом о стык ветрового стекла и панели с приборами. Равик тут же выхватил из правого кармана тяжелый гаечный ключ и ударил им Хааке по голове, чуть пониже затылка.
Хааке уже не выпрямился. Заваливаясь на бок, он начал медленно сползать с сиденья, пока его правое плечо не уперлось в панель.
Равик сразу же дал газ и поехал дальше. Он промчался по аллее и включил подфарники. Слышал ли кто нибудь скрежет тормозов. Не лучше ли вытолкнуть Хааке из машины и спрятать в кустах, на случай, если кто нибудь появится. Наконец он остановился у перекрестка, заглушил мотор, выключил свет, выскочил из машины, поднял капот и открыл дверцы с той стороны, где сидел Хааке. Отсюда хорошо видно и слышно, что происходит вокруг, и если кто нибудь появится, он вполне успеет оттащить Хааке в кусты и сделать вид, будто чинит мотор.
Тишина казалась оглушительно звонкой. Она пришла непостижимо внезапно, и все кругом было наполнено ее гулом. Равик сжал кулаки. Он знал, что это кровь шумит у него в ушах. Он дышал медленно и глубоко.
Гул постепенно перешел в шелест. Внезапно что то застрекотало. Все громче, громче. Равик напряженно вслушивался. Стрекот все усиливался, вот он уже стал каким то металлическим, и тут Равик сообразил, что это кузнечики. Шелест утих. Остался один лишь стрекот кузнечиков в час пробуждения утра, на узкой лужайке, наискосок от него.
На лужайке уже было довольно светло. Равик закрыл капот. Надо торопиться. Только бы успеть сделать все, пока не станет совсем светло. Он осмотрелся. Место было выбрано неудачно. В Булонском лесу вообще нет подходящих мест. И в Сену не сбросишь — уже слишком светло. Он не рассчитывал, что все произойдет так поздно. Внезапно он вздрогнул. Послышался какой то шорох, царапанье и затем стон. Рука Хааке выползла из открытой дверцы и стала судорожно хвататься за подножку машины. Равик заметил, что все еще держит в руке гаечный ключ. Он схватил Хааке за шиворот, выволок наполовину из машины и ударил два раза по затылку. Стоны прекратились.
Что то загремело. Равик замер. Потом увидел револьвер, упавший с сиденья на подножку. Должно быть, Хааке держал его в руке еще до того, как машина затормозила. Равик бросил револьвер обратно на сиденье.
Он снова прислушался. Кузнечики. Лужайка. Небо светлеет, отступает куда то назад. Вот вот покажется солнце. Равик распахнул дверцу до отказа, вытащил Хааке из машины, опрокинул переднее сиденье и попытался втиснуть тело внутрь кузова. Сделать это не удалось. Промежуток между сиденьями был слишком мал. Он обежал вокруг машины, открыл багажник и поспешно выбросил из него домкрат и лопату. Затем снова выволок Хааке и подтащил к багажнику. Хааке был еще жив. Он был очень тяжел. Равик обливался потом. Ему с трудом удалось впихнуть тело в багажник. Колени Хааке оказались поджатыми к подбородку, и теперь он походил на зародыш в материнской утробе.
Равик подобрал инструменты — лопату и домкрат — и положил их в кузов. В ветвях одного из деревьев запела птица. Он вздрогнул. В жизни он не слыхал ничего более громкого. Он посмотрел на лужайку. Стало еще светлее.
Только ничем не рисковать… Равик подошел к багажнику и наполовину приподнял крышку. Затем поставил левую ногу на бампер и подпер крышку коленом — теперь она была открыта настолько, что можно было просунуть под нее руку. Если кто и заметит — не страшно: все выглядит так, будто он занят каким то совсем невинным делом. В любую секунду крышку можно захлопнуть. Впереди — долгий путь. Но прежде следовало прикончить Хааке.
Голова Хааке уткнулась в правый угол багажника. Равик ясно видел ее. На дряблой шее еще пульсировали артерии. Равик вцепился пальцами в горло и изо всей силы сдавил его.
Казалось, это длится целую вечность. Но вот голова Хааке дернулась. Чуть чуть, совсем незаметно. Тело попыталось вытянуться, словно стремясь высвободиться из оков одежды. Рот раскрылся. Снова раздался резкий щебет птиц. Вывалился язык, толстый, желтый, обложенный. И вдруг Хааке открыл один глаз, и этот глаз словно вылезал из орбиты, не переставая смотреть… Казалось, он отделился от головы и движется прямо на Равика… Затем тело обмякло. Еще с минуту Равик не ослаблял хватки. Все… Кончено…
Крышка захлопнулась. Равик сделал несколько шагов и, почувствовав дрожь в коленях, ухватился за ствол дерева. Его тошнило. Казалось, его вывернет наизнанку. Он попытался сдержаться. Безуспешно.
Подняв глаза, Равик увидел человека, шедшего через лужайку. Человек посмотрел на него. Равик не двинулся с места. Человек приближался. Он шел крупным, спокойным шагом. Судя по одежде, садовник или рабочий. Он снова взглянул на Ра— вика. Равик сплюнул и достал пачку сигарет. Закурив, он глубоко затянулся. Едкий дым обжег глотку. Человек пересек аллею. Он посмотрел на то место, где Равика стошнило, затем на машину и снова на Равика. Человек ничего не сказал, а Равик ничего не мог прочесть на его лице. Вскоре он скрылся за перекрестком.
Равик выждал еще несколько секунд. Затем запер багажник на ключ и запустил двигатель. В Булонском лесу делать больше нечего — слишком светло. Надо ехать в Сен Жермен. Сен Жерменские леса были ему знакомы.

Тридцать.

Через час Равик остановил машину перед небольшим трактиром. Он был очень голоден, в голове гудело. Перед домом стояли два столика и стулья. Заказав кофе с бриошами, Равик пошел умыться. В умывальнике воняло. Он попросил стакан и сполоснул рот. Потом вымыл руки и вернулся обратно.
Завтрак был уже подан. Кофе пах, как пахнет всякий кофе; над крышами вились ласточки, солнце развешивало свои первые золотые гобелены на стенах домов, люди шли на работу; сквозь занавеси на окнах бистро ему было видно, как служанка, подоткнув подол, мыла каменные плитки пола. Давно уже Равик не видел такого мирного летнего утра.
Он выпил горячего кофе, но есть не решался. Ему было противно взять что либо в руки. Он внимательно осмотрел их. Какая чушь! — подумал он. Только этого мне не хватало! Надо поесть. Он выпил еще чашку кофе. Затем достал сигарету и осторожно прихватил губами тот конец, которого не касался пальцами. С этим надо кончать, подумал он. Но все таки по прежнему не притрагивался к еде. Сначала нужно все довести до конца. Он встал и расплатился.
Стадо коров. Бабочки. Солнце над полями. Солнце в ветровом стекле. Солнце на крыше машины. Солнце на сверкающей крышке багажника, там лежит мертвый Хааке. Он так и не узнал, кто и за что убил его. Все должно было произойти иначе. Иначе…
— Ты узнаешь меня, Хааке. Ты знаешь, кто я такой.
Он видел перед собой красное лицо.
— Нет, не узнаю… Кто вы.. . Разве мы с вами уже встречались.
— Да, встречались.
— Когда. И даже были на ты.. . Может, в кадетском корпусе.. . Что то не припоминаю.
— Ах, не припоминаешь, Хааке. Нет, не в кадетском корпусе. Мы встретились гораздо позже.
— Позже. Но ведь вы все время жили за границей. А я — в Германии. Только последние два года я стал наезжать сюда, в Париж. Может, мы выпивали где нибудь вместе.
— Нет, не выпивали. И не здесь состоялось наше знакомство, Хааке. Там, в Германии!
Шлагбаум. Железнодорожные рельсы. Маленький садик, заросший розами, флоксами и подсолнухом. Остановка. Какой то одинокий черный поезд пыхтит сквозь бесконечное утро. В ветровом стекле машины отражаются воспаленные глаза. Когда он открывал багажник, в них попала пыль.
— В Германии. Ну конечно. На одном из съездов национал социалистической партии. В Нюрнберге. Теперь, кажется, припоминаю. В здании «Нюрнберг хоф».
— Нет, Хааке, — медленно проговорил Равик в ветровое стекло, чувствуя, как в нем поднимается тяжелая волна воспоминания. — Не в Нюрнберге. В Берлине.
— В Берлине. — На вздрагивающем лице с синевой под глазами появился оттенок шутливого нетерпения. — Ну ка, выкладывайте, в чем дело! Только не напускайте столько тумана, не затягивайте эту пытку! При каких обстоятельствах. Снова волна, поднимающаяся откуда то из под земли, бегущая вверх по рукам.
— На пытке, Хааке! Вот именно! На пытке!
Неуверенный, осторожный смешок.
— Это скверная шутка, уважаемый.
— На пытке, Хааке! Теперь ты узнаешь меня.
Еще более неуверенный, осторожный, почти угрожающий смешок.
— Нет, не узнаю. Я встречал тысячи людей, не могу же я запомнить каждого в отдельности. А если вы намекаете на тайную государственную полицию…
— Да, Хааке. Я говорю о гестапо.
Пожимает плечами. Настораживается.
— Если вас там когда нибудь допрашивали…
— Да. Теперь вспоминаешь.
Снова пожимает плечами.
— Разве всех упомнишь. Мы допрашивали тысячи людей…
— Допрашивали. ! Мучили, избивали до потери сознания, отшибали почки, ломали кости, швыряли в подвалы, как мешки, вновь выволакивали на допрос, раздирали лица, расплющивали мошонки — и все это вы называете «допрашивали»! Хриплые, отчаянные стоны тех, кто больше не мог уже кричать… «Допрашивали»! Беззвучные рыдания между двумя обмороками, удары сапогом в живот, резиновые дубинки, плети… И все это вы называете столь невинным словом «допрашивали"!
Равик не отрываясь глядел в невидимое лицо за ветровым стеклом. Сквозь это лицо бесшумно скользил пейзаж, пшеничные и маковые поля, шиповник… Он не сводил глаз с этого лица, его губы шевелились, и он говорил все, что хотел и должен был рано или поздно высказать.
— Не смей шевелить руками, или я пристрелю тебя! Помнишь маленького Макса Розенберга. Истерзанный, он лежал рядом со мной в подвале и пытался размозжить себе голову о цементную стену, чтобы его перестали «допрашивать». За что же его «допрашивали». За то, что он был демократом! А помнишь Вильмана. Он мочился кровью и вернулся в камеру без зубов и без глаза после двухчасового «допроса». За что. За то, что он был католиком и не верил, что ваш фюрер — новоявленный мессия. А Ризенфельд. Голова и спина его напоминали куски сырого мяса. Он умолял нас перегрызть ему вены, потому что сам он сделать этого не мог — у него не осталось зубов после того, как ты «допросил» его; ведь он был против войны, и не верил, что бомбы и огнеметы — высшее достижение цивилизации. Вы «допрашивали»! Да, вы «допрашивали» тысячи… Не смей двигать руками, мерзавец! А теперь я наконец, добрался до тебя, мы отъедем с тобой куда нибудь подальше, я доставлю тебя в одинокий дом с толстыми стенами и начну тебя там «допрашивать» — медленно медленно, дни и ночи напролет, по той же самой системе, по какой ты «допрашивал» Розенберга, Вильмана и Ризенфельда. А потом, после всего.. .
Внезапно Равик заметил, что машина несется с безумной скоростью. Он сбавил ход. Дома. Деревья. Собаки. Куры. Вытянув шеи, закинув головы, скачут по лугу лошади, словно где то рядом раскинулось стойбище кочевников. Кентавры, жизнь, бьющая через край. Смеющаяся женщина несет корзину с бельем. На веревках висят простыни и разноцветное белье — стяги незыблемого счастья. У крыльца играют дети. Он видел все это как бы сквозь стеклянную стену — очень близко и невероятно далеко. Красота, покой и невинность — это до боли волнует душу, но оно ушло от него навсегда, навеки, и все из за одной только ночи. Но сожалений он не испытывал: так случилось, и ничего тут не изменить…
Надо ехать медленнее. Будешь бешено мчаться через деревню — задержат… Часы. Неужели он едет уже два часа. Он и не заметил, как они пролетели. Он ничего не видел, кроме лица, глядя в которое, говорил… Сен Жермен. Парк. Черная решетка на фоне голубого неба. За ней деревья. Деревья. Целые аллеи. Долгожданный, желанный парк, множество деревьев. За ними — лес.
Равик сбавил ход. Лес поднялся золотисто зеленой волной, расплеснулся вправо и влево, затопил горизонт и поглотил все; машина, как проворное сверкающее насекомое, петляла по его извилистым дорожкам.
Мягкая земля сплошь заросла кустарником. До шоссе отсюда было далеко. Не теряя машины из виду, Равик отошел от нее на несколько сот метров и принялся рыть яму. Это было нетрудно. Если кто нибудь появится, он спрячет лопату и пойдет обратно, делая вид, что просто гуляет по лесу.
Он выкопал довольно глубокую яму, чтобы можно было завалить труп толстым слоем земли, затем подогнал машину поближе. Тащить мертвое тело, очевидно, будет нелегко. Все же он остановил машину там, где кончался твердый грунт, — на мягком останутся следы от шин.
Труп еще не остыл. Подтянув его к яме, Равик стал срывать одежду, сбрасывая ее тут же в кучу. Сделать это оказалось проще, чем он думал. Оставив голое тело, он взял одежду, запихнул в багажник и отвел автомобиль на прежнее место. Потом запер дверцы и багажник на ключ и захватил с собой молоток. Надо исключить всякую возможность опознания трупа, если его случайно обнаружат.
Равику стоило большого труда вернуться к мертвецу. Ему вдруг неодолимо захотелось бросить труп в лесу, сесть в машину и умчаться. Он остановился и оглянулся. Неподалеку по стволу бука сновали две белки. Их рыжеватые шубки сверкали на солнце. Он пошел дальше.
Вздутый, уже посиневший труп. Он положил на лицо Хааке тряпку, пропитанную машинным маслом, и стал бить по ней молотком, но после первого же удара остановился. Звук показался ему слишком громким. Равик замер, но тут же принялся быстро наносить удар за ударом. Через некоторое время он приподнял тряпку. Лицо превратилось в какое то месиво, затянутое пленкой из свернувшейся черной крови. Совсем как голова Ризенфельда, подумал он, стиснув зубы. Или нет, голова Ризенфельда была пострашнее — ведь тот еще жил.
Кольцо на правой руке Хааке. Равик снял его и столкнул тело в яму. Хааке был длиннее, чем ему казалось. Пришлось подтянуть колени к животу. Потом он засыпал яму землей. На это ушло совсем немного времени, он притоптал землю и положил на нее дерн, который заранее срезал лопатой, перед тем, как выкопать яму. Куски дерна плотно прилегали один к другому. Только пригнувшись совсем низко, можно было заметить стыки. Он расправил кусты и выпрямился.
Молоток. Лопата. Тряпка. Все это он отнес к машине и бросил в багажник прямо на одежду. Потом не спеша возвратился, стараясь обнаружить следы. Их почти не было. Пройдут дожди, подрастет трава, и через несколько дней все будет как прежде.
Странно: обувь мертвого мужчины. Носки. Белье. Костюм почему то вызывал меньшее удивление. Носки, сорочка, нижнее белье — все уже стало призрачным, поблекшим, словно и они стали добычей смерти. Как омерзительно прикасаться ко всему этому, отыскивать монограммы и фирменные этикетки.
Равик быстро вырезал их, затем свернул одежду в узелок и закопал ее в нескольких километрах от места, где зарыл труп, — достаточно далеко, чтобы предотвратить одновременное обнаружение тела и одежды.
Он поехал дальше и вскоре добрался до какого то ручья. Монограммы, срезанные с одежды, он завернул в бумагу. Затем разорвал в клочки записную книжку Хааке и исследовал содержимое бумажника: две банкноты по тысяче франков, билет до Берлина, десять марок, несколько записок с адресами и паспорт. Французские банкноты Равик взял себе. В карманах одежды Хааке он обнаружил еще несколько пятифранковых бумажек.
С минуту он разглядывал железнодорожный билет. Было странно видеть на нем надпись: «До Берлина». Порвав билет, Равик присоединил обрывки ко всему остальному. Паспорт Хааке он разглядывал довольно долго. Документ был действителен еще три года. Трудно было устоять против искушения сохранить его и пожить под новой фамилией. Это вполне соответствовало его теперешнему образу жизни. Он не стал бы особенно колебаться, будь это абсолютно безопасно.
Равик разорвал паспорт и кредитку в десять марок. Ключи, револьвер и квитанцию на сданный в багаж чемодан он сунул в карман. Может быть, чемодан придется забрать, чтобы в Париже не осталось никаких следов. Счет за номер в отеле он также разорвал.
Затем все сжег. С клочками материи пришлось повозиться дольше, чем он предполагал, но очень пригодились предусмотрительно захваченные с собой старые газеты. Пепел он бросил в ручей. Затем внимательно осмотрел машину — не осталось ли где следов крови. Нигде ни пятнышка. Тщательно обмыв молоток и гаечный ключ, он снова уложил инструменты в багажник. Затем вымыл руки, достал сигарету и, присев на подножку, закурил.
Сквозь листву высоких буков падали косые лучи солнца. Равик сидел и курил. Он был совершенно опустошен и ни о чем не думал.

Лишь вновь свернув на шоссе, что вело к дворцу, он вспомнил Сибиллу. Белый дворец сиял в блеске летнего утра, под вечным небом восемнадцатого века. Он вдруг вспомнил Сибиллу и впервые за все эти годы перестал сопротивляться мыслям о ней, отгонять и подавлять их. Воспоминания всегда обрывались на той минуте, когда Хааке приказал ввести ее. Последнее, что он запомнил, был ужас, безумный страх в ее глазах. Все осталь— ное тонуло в этом. Еще помнилось, как сообщили о том, что она повесилась. Он никогда этому не верил, хотя самоубийство было возможно, вполне вероятно — кто знает, что предшествовало ему… Никогда он не мог думать о Сибилле, не испытывая при этом мучительных спазмов в мозгу. И тогда его пальцы словно превращались в скрюченные когти, судорога сковывала грудь, сознание надолго заволакивалось кровавым туманом, и всего его охватывала бессильная жажда мести.
Он думал о ней, и внезапно исчезли и судорога и туман. Что то растворилось, рухнула баррикада, недвижный образ, воплотивший в себе отчаяние многих лет, внезапно ожил и постепенно начал оттаивать. Искривленные губы сомкнулись, взгляд утратил оцепенелость, кровь стала медленно приливать к белому как мел лицу. Застывшей маски ужаса как не бывало, вновь появилась Сибилла, та самая, которую он знал, которая была с ним, чью нежную грудь он ласкал, с которой он прожил два года, и они были словно теплый июньский вечер, овеваемый легким ветерком.
Всплыли дни, вечера… Словно из какого то забытого огнива, где то далеко за горизонтом посыпались искры. Заклинившаяся, наглухо запертая, покрытая запекшейся кровью дверь в его прошлое внезапно отворилась, легко и бесшумно, и за ней снова раскинулся цветущий сад, а не застенок гестапо.
Равик ехал уже больше часа. Он не торопился возвращаться в Париж. Остановившись на мосту через Сену за Сен Жерменом, он бросил в воду ключи и револьвер Хааке. Затем опустил верх машины и поехал дальше.
Над Францией вставало утро. Ночь была почти забыта, словно после нее прошли десятки лет. Случившееся несколько часов назад стало для него нереальным, а то, что казалось ему давным давно потонувшим в памяти, загадочно всплывало на поверхность, надвигалось все ближе и не было больше отделено от него пропастью. Равик не понимал, что с ним происходит. Он ожидал всего — опустошенности, усталости, равнодушия, отвращения, он думал, что попытается оправдать себя, напьется до потери сознания, он ждал чего угодно, но только не этого ощущения легкости и освобождения, словно с его прошлого упал какой то тяжкий груз. Он смотрел по сторонам. Мимо него скользил пейзаж. Вереницы тополей, ликуя, тянулись ввысь своими зелеными факелами; в полях буйно цвели маки и васильки; из пекарен в маленьких деревушках пахло свежеиспеченным хлебом; в школе под аккомпанемент скрипки пели дети.
О чем же он думал еще совсем недавно, когда проезжал здесь. Совсем недавно, несколько часов назад. С тех пор прошла целая вечность. Куда девалась стеклянная стена, словно отгородившая его от всего окружающего. Она исчезла, как исчезает туман под лучами восходящего солнца. Он снова видел детей, играющих перед домами, кошек и собак, дремлющих на солнце, лошадей на пастбище, а на лугу все так же стояла женщина с прищепками в руке и развешивала белье. Он смотрел — и острее, чем когда либо, ощущал себя частью всего этого. Что то мягкое и влажное таяло в нем, наполняя его жизнью. Выжженное поле зазеленело вновь, и что то в нем медленно отступило назад. Утраченное равновесие восстанавливалось.
Равик неподвижно сидел за рулем; он не решался пошевельнуться, боясь вспугнуть возникшее чувство. А оно росло и росло, оно словно искрилось и играло в душе; он сидел тихо, еще не осознав происходящего во всей его полноте, но уже ощущая и зная — избавление пришло. Он думал, что тень Хааке будет неотступно преследовать его. Но рядом с ним как бы сидела только его собственная жизнь, она вернулась и глядела на него. Долгие годы ему все мерещились широко раскрытые глаза Сибиллы. Безмолвно и неумолимо они обвиняли и требовали. Теперь они закрылись, горестные складки в углах рта разгладились, руки, простертые в ужасе, наконец опустились. Смерть Хааке сорвала застывшую маску смерти с лица Сибиллы — на мгновение оно ожило и затем стало расплываться. Теперь Сибилла обретет покой, теперь ее образ уйдет в прошлое и никогда больше не вернется. Тополя и липы бережно примут и похоронят ее… А вокруг все еще лето и жужжание пчел… И какая то прозрачная, не изведанная им доселе усталость — словно он не спал много ночей подряд и теперь будет спать очень долго или никогда уже не уснет…

Равик поставил «тальбо» на улице Понселе. Он заглушил мотор, вышел из машины и только тогда по настоящему почувствовал, до чего он устал. Это была уже не та расслабленная усталость, которую он ощущал во время поездки, а какое то тупое и непреодолимое желание спать, спать — и больше ничего. Едва передвигая ноги, он направился в «Энтернасьональ». Солнце немилосердно палило, голова налилась свинцом. Неожиданно Равик вспомнил, что еще не сдал свой номер в отеле «Принц Уэльский». Он был так утомлен, что с минуту раздумывал — не сделать ли это позже. Затем, пересилив себя, взял такси и поехал в «Принц Уэльский». Уплатив по счету, он едва не забыл сказать, чтобы ему вынесли чемодан.
Равик ждал в прохладном холле. Справа, у стойки бара, сидели несколько человек и пили «мартини». Дожидаясь носильщика, он едва не заснул. Дав ему на чай, он вышел и сел в такси.
— К Восточному вокзалу, — произнес он нарочито громко, чтобы это было слышно швейцару и носильщику.
На углу улицы де ля Боэти он попросил остановиться.
— Я ошибся на целый час, — сказал он шоферу. — Мне еще рано на вокзал. Остановитесь у того бистро. Он расплатился, взял чемодан и сделал несколько шагов в сторону бистро. Затем обернулся и посмотрел вслед такси. Оно скрылось из виду. Остановив другую машину, он поехал в «Энтернасьональ».
В холле не было никого, если не считать спящего мальчишки, помощника портье. Двенадцать часов дня. Хозяйка, очевидно, в столовой. Равик поднялся с чемоданом к себе в номер, разделся и встал под душ. Мылся он долго и тщательно. Потом обтер все тело спиртом. Это его освежило. Он вынул вещи из чемодана и задвинул его под кровать. Сменив белье и надев другой костюм, он спустился вниз к Морозову.
— А я только только собирался к тебе, — сказал Морозов. — Сегодня я свободен. Можем вместе пойти в отель «Принц Уэльский»…
Он умолк и внимательно посмотрел на Равика.
— Уже незачем, — ответил Равик.
Морозов вопросительно глядел на него.
— Все кончено, — сказал Равик. — Сегодня утром. Не спрашивай ни о чем. Страшно хочу спать.
— Тебе еще нужно что нибудь.
— Ничего. Все кончено. Мне повезло.
— Где машина.
— На улице Понселе. С ней все в порядке.
— Больше ничего не надо делать.
— Ничего. У меня вдруг ужасно разболелась голова. Хочу спать. Попозже спущусь к тебе.
— Ладно. Но, может быть, все таки надо еще что нибудь сделать.
— Нет, — сказал Равик. — Больше ничего. Все было очень просто.
— Ты ни о чем не забыл.
— Нет. Как будто не забыл. Только теперь я не могу об этом рассказывать. Надо сначала выспаться. Расскажу потом. Ты будешь у себя.
— Конечно, — сказал Морозов.
— Хорошо. Я зайду к тебе.
Равик вернулся в свою комнату. У него сильно разболелась голова. Он постоял немного у окна. Этажом ниже белели лилии эмигранта Визенхофа. Напротив высилась серая стена с пустыми окнами. Кончено! Он поступил правильно, так оно и должно было быть. Теперь всему этому конец. Но что же дальше. Этого он себе не представлял. Его ничто больше не ждет. Завтра — слово, лишенное всякого смысла. Нынешний день — последний.
Он разделся и снова вымылся. Долго держал руки в спирту и дал им просохнуть на воздухе. Кожа на суставах пальцев стянулась. Голова отяжелела, и мозг словно перекатывался в черепной коробке. Равик достал шприц и простерилизовал его в маленьком электрическом кипятильнике, стоявшем на подоконнике. Вода клокотала несколько минут. Это напомнило ему ручей. Только ручей. Открыв две ампулы, он втянул в шприц прозрачную, как вода, жидкость, сделал себе укол и лег на кровать. Полежав немного, он взял свой старый халат и укрылся им. У него было такое ощущение, словно ему двенадцать лет и он устал и одинок тем особенным одиночеством, которое присуще годам роста и молодости.

Он проснулся, когда уже смеркалось. Над крышами домов розовела вечерняя заря. Снизу доносились голоса Визенхофа и Рут Гольдберг. Он не мог разобрать, о чем они говорили, да и не особенно прислушивался. Подобно человеку, случайно заснувшему среди дня и проспавшему до самого вечера, он чувствовал себя совершенно выбитым из колеи и вполне созревшим для мгновенного, бессмысленного самоубийства. Если бы я мог сейчас оперировать, подумал он. Какого нибудь тяжелого, почти безнадежного пациента. Он вспомнил, что весь день ничего не ел, и внезапно почувствовал страшный голод. Головная боль прошла. Он оделся и спустился к Морозову.
Морозов в рубашке с закатанными рукавами сидел за столом и решал шахматную задачу. Комната была почти пустой. На одной стене висела ливрея. В углу — икона с лампадкой. В другом углу стоял столик с самоваром. В третьем
— роскошный холодильник, гордость Морозова. В нем он выстуживал водку, пиво и разную снедь. На полу перед кроватью лежал турецкий коврик. Морозов безмолвно поднялся, достал две рюмки и бутылку водки. Он налил рюмки дополна.
— «Зубровка», — сказал он.
Равик присел к столу.
— Пить ничего не хочу, Борис. Но я чертовски. Голоден.
— Ладно. Пойдем ужинать. А пока что… — Морозов достал из холодильника ржаной русский хлеб, огурцы, масло и баночку икры. — Замори червячка. Икра — подарок шеф повара «Шехерезады». В знак особого расположения.
— Борис, — сказал Равик, — не будем ломать комедию. Я встретил его перед «Озирисом», убил в Булонском лесу и закопал в Сен Жермене.
— Тебя кто нибудь видел.
— Нет. Возле «Озириса» никого не было.
— А где нибудь еще.
— В Булонском лесу какой то человек прошел по лужайке. Но все уже было кончено. Он лежал в машине. Снаружи можно было видеть только меня и машину. Меня рвало. Ничего особенного, могло стошнить после выпивки.
— Что ты сделал с его вещами.
— Закопал. Монограммы и этикетки срезал и сжег вместе с документами. У меня остались только деньги и багажная квитанция. Он еще вчера выписался из отеля и собирался уехать сегодня утром.
— Черт возьми! Действительно повезло! Остались следы крови.
— Никаких. Крови почти не было. В «Принце Уэльском» я уже рассчитался. Чемодан привез сюда. Люди, с которыми Хааке был связан в Париже, скорее всего подумают, что он уехал. Если забрать багаж, от него не останется и следа.
— Его хватятся в Берлине и пошлют запрос местным властям. — Если получить багаж, никто не сможет узнать, куда он уехал.
— Узнают. Ведь он не использовал свое место в спальном вагоне. Билет ты уничтожил.
— Да.
— Тогда сожги и квитанцию.
— Ее можно переслать в багажную экспедицию и распорядиться отправить чемоданы до востребования в Берлин или куда нибудь еще.
— Нет смысла. Лучше сожги. Не надо слишком хитрить. Это только насторожит полицию. А так выходит очень просто, исчез человек, и все. В Париже это бывает. Если начнется следствие, возможно, удастся выяснить, где его видели в последний раз. В «Озирисе». Ты заходил туда.
— Зашел на минуту. Я его видел, он меня — нет. Потом дожидался его на улице, там нас никто не видел.
— Могут справиться, кто был в то время в «Озирисе». Роланда, пожалуй, вспомнит, что ты заходил.
— Я бываю там часто. Это еще ни о чем не говорит.
— Лучше, чтобы тебя не допрашивали. Эмигрант, без документов. А Роланда знает, где ты живешь.
— Нет. Но она знает адрес Вебера. Он у них официально практикующий врач. Впрочем, Роланда скоро уходит из «Озириса».
— Все равно будет известно, куда она уехала. — Морозов налил себе рюмку. — Равик, по моему, тебе нужно скрыться на несколько недель.
Равик посмотрел на него.
— Легко сказать, Борис. Но куда.
— Куда угодно, лишь бы можно было затеряться в массе людей. Поезжай в Канн или в Довиль. Сезон в самом разгаре — поживешь тихо и незаметно. Или в Антиб. Там ты все знаешь. Никто не спросит у тебя паспорта. А я всегда смогу справиться у Вебера или Роланды, разыскивала ли тебя полиция как свидетеля. Равик отрицательно покачал головой.
— Самое лучшее — оставить все как есть и продолжать жить, словно ничего не произошло.
— В данном случае ты не прав.
Равик посмотрел на Морозова.
— Нет, я останусь в Париже. Я не хочу бежать. Иначе я не могу поступить. Неужели тебе это непонятно.
Морозов ничего не ответил.
— Прежде всего сожги квитанцию, — наконец сказал он.
Равик вынул бумажку из кармана и сжег над плоской медной пепельницей. Морозов вытряхнул пепел в окно.
— Так, с этим покончено. У тебя осталось еще что нибудь от него.
— Деньги.
— Покажи.
Морозов осмотрел кредитки.
— Что ж, деньги как деньги. Их вполне можно использовать. Что ты собираешься с ними делать.
— Пошлю в фонд помощи беженцам, не открывая своего имени.
— Разменяешь завтра, пошлешь через две недели.
— Хорошо.
Равик спрятал деньги. Складывая бумажки, он вдруг подумал, что не так давно брал руками еду. Он взглянул на свои ладони. Странно, что только не лезло ему в голову сегодня утром. Он взял еще ломоть свежего черного хлеба.
— Где мы поужинаем. — спросил Морозов.
— Да где угодно.
Морозов посмотрел на него. Впервые за весь день Равик улыбнулся.
— Борис, — сказал он. — Не гляди ты на меня, как сиделка, которая опасается, что ее больного вот вот хватит удар. Я уничтожил скота, он заслуживал участи, худшей в тысячу… нет — во много тысяч раз худшую! За свою жизнь я убил десятки ни в чем не повинных людей, и мне давали за это ордена, и убивал я их не в честном, открытом бою, а из засады, в спину, когда они ничего не подозревали. Но это называлось войной и считалось делом чести. Сегодня же ночью у меня было только одно совершенно идиотское желание: сказать ему все прямо в глаза перед тем, как разделаться с ним. И вот эти невысказанные слова несколько минут буквально душили меня, точно застряли в горле. А теперь вопрос исчерпан. Хааке больше не будет мучить людей. Я после этого выспался, и все для меня стало таким далеким, будто я когда то прочитал об этом в газете.
— Ладно. — Морозов застегнул свой пиджак. — Тогда пойдем. Мне необходимо чего нибудь выпить. Равик посмотрел на него.
— Тебе.
— Да, мне! — сказал Морозов. — Я… — На мгновение он запнулся. — Сегодня я впервые почувствовал себя старым.

Тридцать четыре.

Торжественное прощание с Роландой началось ровно в шесть и длилось всего лишь час. В семь часов «Озирис» был снова готов к приему посетителей.
Стол накрыли в отдельном зале. Почти все девицы были одеты в черные шелковые платья. Равик, постоянно видевший их на врачебных осмотрах обнаженными или в весьма прозрачных одеяниях, многих даже не сразу узнал. На крайний случай мадам оставила в большом зале пять или шесть девушек в качестве «группы резерва». После семи они также должны были переодеться и прийти проститься с Роландой. Ни одна из них не согласилась бы явиться на торжество в неподобающем виде. Это не было требованием мадам — так решили сами девушки. Равик ничего другого и не ожидал. Он хорошо знал, что в среде проституток этикет более строг, нежели в высшем свете. Девушки подарили Роланде шесть плетеных кресел для будущего кафе, купленных в складчину. Мадам преподнесла ей кассовый аппарат, Равик — два столика с мраморными плитами. Он был единственным посторонним на торжестве. И единственным мужчиной.
Обед начался в пять минут седьмого. Мадам сидела во главе стола. Справа от нее Роланда, слева Равик. Далее — новая распорядительница, ее помощница и затем девушки. Были сервированы великолепные закуски. Паштет из гусиной печенки по страсбургски и к нему старое шерри бренди. Равику поставили бутылку водки. Он терпеть не мог шерри. Потом подали превосходное тюрбо и белое «мерсо» урожая тысяча девятьсот тридцать третьего года. Рыба была приготовлена не хуже, чем у «Максима». Вино оказалось легким и в меру молодым. Затем последовала спаржа, а за ней поджаренные на вертеле нежные цыплята, изысканный салат, чуть отдававший чесноком, и красное «шато сент эмилион». В том конце стола, где сидела мадам, распили бутылку «романэ конти» урожая тысяча девятьсот двадцать первого года.
— Девушки не сумеют оценить его, — сказала мадам.
Равик, напротив, вполне оценил достоинства вина и, великодушно отказавшись от шампанского и сладкого, получил вторую бутылку «романэ». Вместе с мадам он ел полужидкий бри со свежим белым хлебом без масла и запивал вином.
Разговор за столом напоминал беседу в пансионе для благородных девиц. Плетеные кресла были украшены бантами. Кассовый аппарат сиял. Мраморные плиты столиков тускло мерцали. В зале царила атмосфера легкой грусти. Мадам была в черном. На ней сверкали бриллианты, их было не слишком много, лишь брошь и кольцо — чудесные голубовато белые камни чистой воды. Она не надела диадему, хотя стала графиней. У мадам был вкус. Она любила драгоценности. Мадам заявила, что рубины и изумруды могут упасть в цене. Бриллианты куда надежнее. Она болтала с Роландой и Равиком, обнаруживая недюжинную начитанность. Она вела беседу легко, забавно и остроумно, цитировала Монтеня, Шатобриана и Вольтера. Ее умное, ироническое лицо обрамляли слегка поблескивающие седые волосы с голубоватым отливом — мадам их подкрашивала.
В семь часов, после кофе, девушки, совсем как примерные воспитанницы пансиона, встали из за стола. Они вежливо поблагодарили мадам и трогательно простились в Роландой. Мадам посидела еще немного. Она угостила Равика «арманьяком», какого он в жизни не пробовал. «Группа резерва», все время дежурившая внизу, прибыла к столу. Девушки умылись, переоделись в вечерние платья и подкрасились, но не так ярко, как обычно. Мадам дождалась, пока всем не подали тюрбо. Поговорив с девушками и поблагодарив их за то, что они пожертвовали для нее этим часом, она грациозно откланялась.
— Я надеюсь, Роланда, еще увидеть вас до отъезда…
— Разумеется, мадам.
— Разрешите оставить для вас «арманьяк». — обратилась мадам к Равику. Он поблагодарил. Мадам удалилась. С головы до пят — дама высшего Общества.
Равик взял бутылку и пересел к Роланде.
— Когда ты уезжаешь. — спросил он.
— Завтра днем, в четыре часа семь минут.
— Я приду на вокзал проводить тебя.
— Нельзя, Равик. Никак нельзя. Мой жених приезжает сегодня вечером. Мы едем вдвоем. Понимаешь. И вдруг заявишься ты. Он очень удивится.
— Понимаю.
— Завтра с утра мы сделаем еще кое какие покупки и отправим все багажом. Сегодня я сниму номер в отеле «Бельфор». Удобно, дешево и чисто.
— Он тоже остановится там.
— Что ты! — удивилась Роланда. — Ведь мы еще не повенчаны.
— Верно. Об этом я как то не подумал. Равик знал, что Роланда нисколько не рисуется. Она была женщиной устойчивых буржуазных взглядов. Для нее не имело значения, служит ли она в пансионе для благородных девиц или в публичном доме. У нее были определенные обязанности, и она честно их исполняла. Теперь она освободилась от этих обязанностей и возвращается обратно в свою буржуазную среду, полностью порывая с тем миром, в котором временно жила. Так же получалось со многими проститутками. Часто они становились отличными женами. Проституцию они считали тяжелым ремеслом, но отнюдь не пороком. Такой взгляд на вещи спасал их от деградации.
Роланда налила Равику еще рюмку коньяку. Затем достала из сумки какую то бумажку.
— Если тебе когда нибудь будет нужно уехать из Парижа — вот наш адрес. Приезжай в любое время.
Равик посмотрел на адрес.
— Здесь две фамилии, — сказала она. — Первые две недели пиши на мою. Потом — на имя моего жениха.
Равик спрятал листок.
— Спасибо, Роланда. Пока я останусь в Париже. И потом — я представляю себе, как удивится твой жених, если я вдруг свалюсь к вам как снег на голову.
— Ты это говоришь потому, что я просила тебя не приходить завтра на вокзал. Так ведь здесь совсем другое дело. Я даю адрес на тот случай, если тебе придется срочно выехать из Парижа.
Он удивленно взглянул на нее.
— Что ты хочешь сказать.
— Равик, — сказала она. — Ты беженец. А у беженцев часто бывают неприятности. Хорошо заранее знать место, где можно какое то время пожить, не опасаясь полиции.
— Откуда ты знаешь, что я беженец.
— Знаю. И никому об этом не говорила. Да и кому какое дело. Сохрани адрес. А понадобится — приезжай, не стесняйся. У нас никто ни о чем не спросит.
— Хорошо, Роланда. Спасибо.
— Дня два назад в «Озирис» заходил какой то тип из полиции. Интересовался каким то немцем. Спрашивал, был ли он здесь.
— Вот как. — Равик насторожился.
— Да. Когда ты заходил к нам в последний раз, в «Озирисе» действительно торчал один немец. Ты, наверно, его уже забыл. Такой толстый, лысый. Сидел за столиком с Ивонной и Клер. Агент спрашивал, заглядывал ли он к нам и кто еще был здесь тогда.
— Понятия не имею, — сказал Равик.
— Ты, наверно, не обратил на него внимания. Но я, конечно, не сказала, что в тот вечер ты забежал к нам на минутку.
Равик кивнул.
— Так лучше, — пояснила Роланда. — Нечего давать шпикам повод спрашивать у невинных людей паспорта.
— Правильно. А он не объяснил, что ему нужно.
Роланда пожала плечами.
— Нет. Да нас это и не касается. Я ему так и сказала — никого, мол, не было, и все. У нас старое правило: мы никогда ничего не знаем. Так лучше. Впрочем, кажется, он и сам был не особенно заинтересован в расследовании.
— Правда.
Роланда усмехнулась.
— Равик, многим французам наплевать на судьбу какого то там немецкого туриста. Нам и своих забот хватает. — Она поднялась. — А теперь мне пора. Прощай, Равик.
— Прощай, Роланда. Без тебя здесь будет уже не то.
Она улыбнулась.
— Может, не сразу. Но вскоре наладится.
Она пошла прощаться с девушками и по пути еще раз оглядела кассовый аппарат, плетеные кресла и столики. Весьма практичные подарки. Мыслен— но она уже видела их в своем кафе. В особенности кассовый аппарат — символ буржуазной респектабельности, семейного уюта и благополучия. Поколебавшись с минуту, Роланда вернулась, достала из сумки несколько монет, положила их подле поблескивающей кассы и нажала на клавиши. Механизм сработал, счетчик показал два франка пятьдесят сантимов, и Роланда, улыбаясь счастливой улыбкой, положила в ящичек деньги, которые сама себе уплатила.
Девушки, сгорая от любопытства, сгрудились вокруг кассы. Роланда снова нажала на клавиши. Один франк семьдесят пять сантимов.
— А что у вас можно получить за один франк семьдесят пять сантимов. — спросила Маргарита, по кличке «Кобыла».
Роланда подумала.
— Рюмку «дюбонне» и два «перно».
— А сколько стоит рюмка «амер пикон» и кружка пива.
— Семьдесят сантимов.
Касса зажужжала. Ноль франков семьдесят сантимов.
— Дешево, — сказала Кобыла.
— У нас все должно быть дешевле, чем В. Париже, — ответила Роланда.
Девушки сдвинули плетеные кресла вокруг мраморных столиков и осторожно уселись. Оправив свои вечерние платья, они вдруг преобразились в будущих посетительниц кафе Роланды.
— Мадам Роланда, дайте нам, пожалуйста, три чашки чаю с английским бисквитом, — сказала Дэзи, хрупкая блондинка, пользовавшаяся особенным успехом у женатых мужчин.
— Семь франков восемьдесят. — Роланда нажала на клавиши. Касса сработала. — Сожалею, но английский бисквит очень дорог.
Кобыла сидела за другим столиком. После напряженного раздумья она взглянула на Роланду.
— Две бутылки «поммери», — торжествующе произнесла она. Маргарита любила Роланду и хотела сделать ей приятное.
— Девяносто франков. У нас очень хороший «поммери».
— И четыре рюмки коньяка! — фыркнула Кобыла. — Сегодня у меня день рождения.
— Четыре франка сорок.
Касса снова затрещала.
— И четыре кофе с безе.
— Три франка шестьдесят.
Кобыла с восторгом посмотрела на Роланду. Больше она ничего не могла придумать.
Девушки сгрудились вокруг кассы.
— На сколько же вы сейчас наторговали, мадам Роланда.
Роланда показала чеки.
— На сто пять франков восемьдесят сантимов.
— А чистый доход.
— Франков тридцать. Главным образом за счет шампанского. Только на нем и можно заработать.
— Неплохо! — откликнулась Кобыла. — Даже очень хорошо! Пусть вам всегда везет, как сегодня.
Роланда вернулась к Равику. Глаза ее сияли, как могут сиять лишь глаза любовников и удачливых коммерсантов.
— Прощай, Равик. Не забудь, о чем я тебе говорила.
— Не забуду. Прощай, Роланда…
Она удалилась, сильная, статная, с ясной головой — будущее было для нее просто, а жизнь хороша.

Равик сидел вместе с Морозовым перед рестораном «Фуке». Девять часов вечера, все столики на террасе были заняты. Где то вдали за Триумфальной аркой белым, холодным светом горели два фонаря.
— Крысы бегут из Парижа, — сказал Морозов. — В «Энтернасьонале» пустуют три номера. Такого не бывало с тридцать третьего года.
— Их скоро займут другие беженцы.
— Какие же.. .
— Французы, — сказал Равик. — Из пограничных районов. Как в прошлую войну.
Морозов поднял рюмку и увидел, что она пуста. Он подозвал кельнера.
— Еще графин «пуйи»… Что же будет с тобой, Равик.. .
— Ты хочешь, чтобы и я на манер крысы.. .
— Вот именно.
— Нынче и крысам нужны паспорта. И визы. Морозов укоризненно посмотрел на него.
— А разве до сих пор они у тебя были. И все таки ты жил в Вене, в Цюрихе, в Испании и в Париже. Но теперь тебе пора исчезнуть.
— Куда. — спросил Равик, он взял графин, принесенный кельнером, и налил в холодную, запотевшую рюмку легкого вина. — Может быть, в Италию. Там меня поджидает гестапо. На самой границе… В Испанию. Там фалангисты.
— В Швейцарию.
— Швейцария слишком мала. В Швейцарии я был трижды. Всякий раз полиция через неделю задерживала меня и высылала обратно во Францию.
— Ну, а если в Англию. Поедешь из Бельгии зайцем.
— Ничего не выйдет. Поймают в порту и отправят обратно в Бельгию. А Бельгия — страна, противопоказанная эмигрантам.
— В Америку тебе не попасть. Как насчет Мексики.
— Беженцев там полным полно. Да и пускают только тех, у кого есть хоть какое то подобие документа.
— А у тебя вообще ничего.
— В тюрьмах, где я сидел под различными фамилиями за нелегальный переход границы, мне давали справки об освобождении. Сам понимаешь, это не лучшие документы. Я их тут же уничтожал.
Морозов ничего не ответил.
— Больше бежать некуда, старина, — сказал Равик. — Возможность бежать рано или поздно кончается.
— Ты, конечно, знаешь, что тебя ждет, если начнется война.
— Еще бы. Французский концлагерь. Он, безусловно, будет довольно скверным — ведь ничего не подготовлено.
— А дальше что.
Равик пожал плечами.
— Стоит ли заглядывать так далеко вперед.
— Хорошо. А подумал ли ты, что случится, когда заварится вся эта каша, а ты будешь сидеть в концлагере. Чего доброго, попадешь в лапы немцам!
— Как и многие другие. Это вполне вероятно. А может быть, нас успеют вовремя выпустить. Кто знает.
— Ну, а дальше что.
Равик достал сигарету.
— К чему весь этот разговор, Борис. Я не могу покинуть Францию. Для меня жить где нибудь в другом месте либо опасно, либо невыносимо. Да я и сам больше не хочу никуда бежать.
— Значит, ты никак не хочешь уезжать.
— Не хочу. Я уже все обдумал. Не могу тебе это объяснить, да этого и не объяснишь. Просто не хочу уезжать.
Морозов помолчал, разглядывая людей, сидевших за соседними столиками.
— А вот Жоан, — вдруг сказал он.
Она сидела с каким то мужчиной довольно далеко от них, на террасе, выходившей на авеню Георга Пятого.
— Ты его знаешь. — спросил Морозов.
Равик всмотрелся.
— Нет.
— Похоже, она меняет их довольно часто.
— Торопится жить, — равнодушно заметил Равик. — Как большинство из нас. Все задыхаются, боятся что то упустить.
— Это можно назвать и по другому.
— Да, конечно. Но суть дела не меняется. Беспокойство души, старина. Вот уже двадцать пять лет как человечество поражено этой болезнью. У же никто не верит, что можно спокойно состариться, живя на свои сбережения. Каждый чует запах гари и старается урвать от жизни все, что только может. К тебе, мудрому философу, это, конечно, не относится. Ты сторонник простых радостей.
Морозов промолчал.
— Жоан ничего не смыслит в шляпах, — сказал Равик. — Ты только посмотри, что она нахлобучила себе на голову! У нее вообще мало вкуса. В этом ее сила. Культура расслабляет человека. В конечном счете все сводится к удовлетворению самых примитивных жизненных потребностей. Ты сам — великолепное подтверждение этому.
Морозов ухмыльнулся.
— Оставь мне мои низменные утехи, ты — человек, витающий в облаках. Людям простого вкуса нравится очень многое. Они никогда не сидят с пустыми руками. В шестьдесят лет гоняться за любовью — значит быть идиотом и пытаться честно выиграть там, где другие играют краплеными картами. А в хорошем борделе я обретаю душевный покой. В доме, который я посещаю, есть шестнадцать молоденьких женщин. За небольшие деньги я там чувствую себя пашой. Меня осыпают ласками куда более искренними, чем те, по которым тоскует иной раб любви. Подчеркиваю: раб любви.
— Я понял тебя, Борис.
— Вот и отлично. Тогда выпьем это холодное, легкое «пуйи» и вдоволь надышимся серебристым парижским воздухом, пока он еще не отравлен.
— Что же, выпьем. Ты заметил — в этом году каштаны цветут второй раз.
Морозов кивнул и показал на небо: над темными крышами светилась крупная красноватая планета — это был Марс.
— Заметил. Вон гляди ка — Марс. Говорят, он давно уже не стоял так близко к Земле, как в этом году. — Морозов рассмеялся. — Скоро прочтем в газетах, что где то родился ребенок с родинкой, похожей на меч. И еще о том, что выпал кровавый дождь. Для полного комплекта знамений не хватает только таинственной средневековой кометы.
— А вот она. — Равик указал на бегущие, точно подгоняющие друг друга слова световой газеты над зданием редакции и на толпу людей, стоящих на тротуаре с запрокинутыми вверх головами.
Некоторое время они сидели молча. К столикам подошел уличный аккордеонист и сыграл «Голубку». Потом, неся на плече свой товар, появились торговцы шелковыми коврами. Между столиками сновал мальчишка, предлагая пакетики с фисташками. Все было как обычно, пока не прибежали разносчики газет. Последние выпуски мгновенно расхватали, и через минуту терраса имела такой вид, словно на ней расселся рой огромной белой и бескровной моли. Моль тихо шевелила крылышками, хищно восседая на своих жертвах.
— Вон идет Жоан, — сказал Морозов.
— Где.
— Да вон там, напротив.
Жоан наискосок переходила улицу, направляясь к зеленому открытому «делаэ», стоявшему у тротуара на Елисейских Полях. Равика она не видела. Сопровождавший ее мужчина был без шляпы и казался довольно молодым. Он ловко вырулил на проезжую часть.
— Красивая машина, — сказал Равик.
— Ты еще скажи — красивые шины, — ответил Морозов и шумно вздохнул. — Несгибаемый, железный Равик, — добавил он с досадой. — Корректный западноевропеец. Сказал бы просто — подлая стерва. Это я еще мог бы понять. А то — красивая машина…
Равик улыбнулся.
— Стерва или святая. В конце концов, какая разница. Важно, как мы сами к этому относимся. Тебе, мирному посетителю борделей, повелителю шестнадцати женщин, этого не понять. Любовь — не торгаш, стремящийся получить проценты с капитала. А для фантазии достаточно несколько гвоздей, чтобы развесить на них свои покрывала. И ей не важно, какие это гвозди — золотые, железные, даже ржавые… Где ей суждено, там она и запутается. Любой куст — терновый или розовый — превращается в чудо из «Тысячи и одной ночи», если набросить на него покрывало, сотканное из лунного света и отделанное перламутром.
Морозов отхлебнул вина.
— Ты слишком много говоришь, — сказал он. — К тому же все это неверно.
— Знаю. Но в сплошном мраке и блуждающий огонек — маяк.
С площади Этуаль на серебряных ступнях незаметно пришла прохлада. Равик приложил ладони к холодной, запотевшей рюмке с вином. Рука ощутила холод. Холодно было и в сердце. Глубокое дыхание ночи овевало его и приносило столь же глубокое безразличие к собственной судьбе. Судьба и будущее. Разве не испытал он уже однажды нечто подобное. Да, в Антибе, вспомнил он. Когда понял, что Жоан покинет его. Тогда он почувствовал равнодушие, перешедшее в спокойствие. И теперь он так же хладнокровно решил не уезжать из Парижа. И вообще больше не бежать. Все это — звенья одной цепи. Он познал и месть и любовь. С него довольно. Это, конечно, еще далеко не все, что мужчина вправе требовать от жизни, но и этого уже достаточно. Ведь он думал, что никогда больше не испытает ни того, ни другого. Он убил Хааке и не уехал из Парижа. И не уедет! Все это — звенья одной цепи. В чем то повезло, от чего то приходится отказаться. И дело тут вовсе не в намеренном отречении от жизни. Просто он спокойно принял решение, вопреки всякой логике. Кончились шатания, появилась устойчивость. Что то стало на свое место. Надо выждать, собраться с мыслями, осмотреться. Появилась какая то почти мистическая уверенность в себе, предстоит маленькая передышка, и надо собрать все свои силы. Ничто больше не имеет значения. Все реки замерли. В ночи образовалось озеро, оно становится все тире и шире… Утро покажет, куда потекут воды.
— Мне пора, — сказал Морозов, взглянув на часы.
— Иди, Борис. Я еще немного посижу.
— Хочешь насладиться последними вечерами. Перед концом света, не так ли.
— Именно так. Все это больше не повторится.
— Тогда стоит ли горевать.
— Конечно, не стоит. Ведь и мы тоже не повторимся. Вчерашний день отшумел, и никакие слезы, никакие мольбы не вернут нам его.
— Ты слишком много говоришь. — Морозов встал. — Благодари судьбу за то, что тебе дано присутствовать при конце века. Это был плохой век.
— Зато — наш век. А ты слишком немногословен, Борис.
Морозов стоя допил свою рюмку. Очень осторожно, словно это была динамитная шашка, он поставил ее на столик и вытер бороду. Одетый не в ливрею, а в обычный костюм, он высился перед Равиком, рослый и могучий.
— Я отлично понимаю, почему ты не хочешь уезжать, — медленно проговорил он. — Отлично понимаю. Эх ты, костоправ фаталист!

Равик рано вернулся в отель. В холле он увидел маленькую одинокую фигурку, примостившуюся на диване. При его появлении человечек вскочил, как то странно взмахнув руками. Равик заметил, что у него только одна нога. Вместо другой из штанины торчала грязная, рассохшаяся деревяшка.
— Доктор… доктор…
Равик вгляделся внимательнее. В тусклом свете он различил лицо мальчика, расплывшееся в сплошную улыбку.
— Жанно! — удивленно воскликнул он. — Ну конечно, Жанно!
— Он самый. Жду вас весь вечер. Только сегодня узнал, где вы живете. Сколько раз я пытался раздобыть ваш адрес в клинике у сестры. Но эта старая ведьма все отвечала, что вас нет в Париже.
— Одно время меня действительно тут не было.
— Сегодня она наконец сказала, что вы живете здесь. Вот я сразу и пришел. — Жанно сиял.
— Что нибудь неладно с ногой. — спросил Равик.
— Нет! — Жанно похлопал рукой по деревяшке, словно лаская верного старого пса. — Нога в лучшем виде. Действует безотказно.
Равик посмотрел на деревяшку.
— Похоже, это как раз то, чего ты хотел. Как уладилось дело со страховой компанией.
— Неплохо. Мне оплатили механический протез, а магазин выдал деньги, удержав пятнадцать процентов. Все в порядке.
— А твоя молочная.
— Потому то я и здесь. Мы открыли магазин. Маленький, но жить можно. Мать обслуживает посетителей. Я закупаю товар и подсчитываю выручку. Нашел хороших поставщиков. Прямо в деревне.
Жанно заковылял к обшарпанному дивану и взял туго перевязанный коричневый пакет.
— Вот, доктор! Для вас! Это я вам принес. Ничего особенного, зато все из собственного магазина — хлеб, масло, сыр, яйца. Если не захочется выходить — можете совсем неплохо поужинать и дома, верно.
Жанно преданным взглядом посмотрел на Равика.
— Дай Бог всегда иметь такой хороший ужин, — сказал Равик.
Жанно утвердительно кивнул.
— Надеюсь, сыр вам понравится. Здесь бри и пон ль'эвек.
— Как раз то, что я больше всего люблю.
— Замечательно! — От радости Жанно что есть силы хлопнул рукой по обрубку ноги. — Пон ль'эвек — это вам мать послала. Сам то я думал, что вы больше любите бри. Бри — настоящий сыр для мужчины.
— И тот и другой — превосходны. Лучше не придумаешь. — Равик взял пакет. — Спасибо, Жанно. Пациенты редко вспоминают своих врачей. Чаще всего они приходят поторговаться о гонораре.
— Так ведь это богатые, верно. — Жанно презрительно махнул рукой. — А мы не такие. В конце концов, вам мы обязаны всем. Если бы у меня просто осталась негнущаяся нога, мы почти ничего бы не получили.
Равик с удивлением посмотрел на него. Неужели Жанно считает, что я отнял ногу просто из любезности. — подумал он.
— Иного выхода не было, Жанно, пришлось ампутировать.
— Ну конечно, — Жанно хитро подмигнул. — Ясно. — Он сдвинул кепку на лоб. — А теперь я пойду. Мать, наверно, беспокоится. Я уже давно из дому. Надо еще повидать одного поставщика, договориться насчет нового сорта рокфора. Прощайте, доктор. Надеюсь, вы съедите все с аппетитом.
— Прощай, Жанно. Спасибо. Желаю удачи.
— В этом можете не сомневаться.
Жанно помахал рукой и, довольный собой, заковылял к выходу.

Придя в номер, Равик разыскал старую спиртовку, которой давно не пользовался. Он нашел пакет с кубиками сухого спирта и небольшую сковородку. Взяв два кубика, он положил их на горелку и зажег. Затрепетало узкое, синее пламя. Он растопил кусок масла и вылил на сковородку два яйца. Затем нарезал свежего, поджаристого белого хлеба, поставил сковородку на газету, развернул пакет с сыром, открыл бутылку «вуврэ» и принялся за еду. Давно ему не приходилось готовить самому. Теперь он решил, что завтра же на всякий случай купит про запас сухого спирта. Спиртовку нетрудно будет взять с собой в лагерь. Она была складная. Равик ел медленно. Он попробовал также кусочек пон ль'эвека. Жанно был прав — ужин удался на славу.

Тридцать пять.

— Исход из Египта, — сказал доктор филологии и философии Зейденбаум, обращаясь к Равику и Морозову. — Только на этот раз дело обойдется без Моисея.
Тощий и желтый, он стоял у входа в «Энтернасьональ». Семейства Штерн, Вагнер и холостяк Штольц грузили свой скарб в автофургон для перевозки мебели, нанятый ими в складчину.
Освещенная ярким августовским солнцем, на тротуаре стояла мебель. Позолоченный диван, обитый обюссонской тканью, несколько кресел и новый обюссонский ковер. Все это составляло собственность супругов Штерн. Грузчики выносили из парадного могучий стол красного дерева. Сельма Штерн, женщина с увядшим лицом и бархатными глазами, тряслась над ним, как наседка над цыплятами.
— Осторожно, столешница! Не поцарапайте ее! Это же красное дерево! Тише! Тише!
Полированный стол был натерт до блеска. Это была одна из тех святынь, во имя которых домашние хозяйки готовы рисковать жизнью. Сельма Штерн все время суетилась вокруг стола. Грузчики с полной безучастностью поставили его на тротуар.
Солнце ярко освещало блестящую поверхность стола. Сельма нагнулась над ним с тряпкой и нервными движениями принялась вытирать углы. Полированное дерево, как темное зеркало, отражало ее бледное лицо, и казалось, будто из зеркала времен, сквозь тысячелетия на нее вопрошающе глядит далекая праматерь всех женщин на земле.
Грузчики вынесли буфет красного дерева, тоже полированный и тоже натертый до блеска. Один из грузчиков сделал неловкое движение, и угол буфета врезался в косяк входной двери отеля «Энтернасьональ». Сельма Штерн не вскрикнула. Она застыла с тряпкой в руке, поднесенной к полуоткрытому рту. Казалось, она хотела запихнуть тряпку в рот и вдруг окаменела.
Йозеф Штерн, ее муж, невысокий человек в очках и с отвисшей нижней губой, подошел к ней.
— Сельмочка, дорогая…
Она не видела его. Ее взгляд был устремлен куда то в пустоту.
— Буфет…
— Сельмочка, дорогая… зато у нас есть выездные визы…
— Буфет моей мамы. Моих родителей.
— Послушай, Сельмочка. Ну, подумаешь, какая то там царапина! Маленькая царапинка! Главное, у нас есть визы.
— Но она останется. Останется навсегда.
— Мадам, — сказал грузчик. Он не знал немецкого языка, но отлично понимал, о чем шла речь. — В таком случае, грузите свое барахло сами. Не я сделал эту дверь узкой.
— Вшивые боши! — бросил второй грузчик.
Йозеф Штерн оживился.
— Мы не боши, — возразил он. — Мы эмигранты.
— Вшивые эмигранты! — буркнул грузчик.
— Вот видишь, Сельмочка! — воскликнул Штерн. — Что нам теперь делать. И чего только мы не натерпелись из за твоей мебели красного дерева! Из Кобленца выехали на четыре месяца позже, чем; следовало, — ты ни за что не хотела с ней расстаться. Это влетело нам в восемнадцать тысяч марок налога за право выезда из рейха. А теперь мы стоим па улице, а пароход ведь не ждет.
Штерн склонил голову набок и озабоченно посмотрел на Морозова.
— Ну, что прикажете делать. — спросил он расстроенным голосом. — Вшивые боши! Вшивые эмигранты! Узнай он, что мы евреи, так тут же обзовет нас sales juifs. Грязные евреи французское слово, и тогда всему конец.
— Дайте ему денег, — посоветовал Морозов.
— Денег. Он швырнет их мне в лицо.
— И не подумает, — возразил Равик. — Если человек так бранится, значит, его можно купить.
— Это не в моих правилах. Тебя оскорбляют, и ты же еще должен платить.
— Оскорбление считается настоящим лишь тогда, когда оно адресовано вам лично, — заявил Морозов. — А тут прозвучали оскорбления общего характера. Нанесите этому человеку ответное оскорбление — суньте ему денег.
В глазах Штерна мелькнула улыбка.
— Хорошо, — сказал он Морозову. — Очень хорошо.
Он достал несколько кредиток и дал грузчикам. Они с презрительным видом распихали их по карманам. Штерн с не менее презрительным видом спрятал бумажник. Грузчики осмотрелись и приступили к погрузке обюссонских кресел. Буфет они демонстративно взгромоздили в последнюю очередь. Вдвигая его в фургон, они наклонили его так, что правый бок задел стенку кузова. Сельма Штерн вздрогнула, но ничего не сказала. Штерн вообще не обратил на это никакого внимания. Он в сотый раз проверял свои визы и документы.
— Ничто не выглядит так жалко, как мебель на улице, — сказал Морозов.
Началась погрузка вещей семейства Вагнер. Несколько стульев, кровать, казавшаяся под открытым небом неприличной и словно грустной. Два чемодана с наклейками «Гранд отель, Гардоне, Виареджо» и «Адлон, Берлин». Вращающееся зеркало в золоченой раме — в нем отражалась улица. Кухонная утварь. Невозможно было понять, зачем люди тащат всю эту рухлядь в Америку…
— Родственники! Все это устроили наши родственники из Чикаго, — сказала Леони Вагнер. — Они прислали нам денег и выхлопотали визу. Всего навсего туристская виза. Потом придется выехать в Мексику. Это все родственники.
Ей было не по себе. Под взглядами остающихся она чувствовала себя дезертиром, и потому ей хо— телось быстрее уехать. Леони помогала грузить вещи. Только бы поскорее скрыться за ближайшим углом, тогда можно будет свободно вздохнуть. Но тотчас же возникнут новые опасения. Действительно ли отойдет пароход. Выпустят ли их на берег. Не отправят ли обратно в Европу. Годы шли чередой — и на смену одному опасению приходило другое.
Имущество холостяка Штольца, рыжеволосого, сгорбленного, молчаливого человека, почти полностью состояло из книг. Чемодан с одеждой и целая библиотека: инкунабулы, старинные первоиздания, новые книги.
Постепенно в парадном и перед отелем столпилось множество эмигрантов. Они молча смотрели на вещи и мебельный фургон.
— Итак, до свидания, — нервно проговорила Леони Вагнер. — Или гуд бай.
— Она растерянно рассмеялась. — Или адье. Теперь все перепуталось, толком не знаешь, как и сказать.
Она начала обходить своих бывших соседей и пожимать им руки.
— Родственники у нас там, — сказала она. — Это они все устроили. Сами мы, конечно, никогда бы не смогли…
Леони растерянно смолкла. Доктор Эрнст Зейденбаум похлопал ее по плечу.
— Ничего, ничего. Просто одним везет, другим нет.
— Большинству не везет, — заявил эмигрант Визенхоф. — Не обращайте внимания, счастливого пути.
Йозеф Штерн простился с Морозовым, Равиком и другими своими знакомыми. Он виновато улыбался, словно его только что изобличили в подделке банковского чека.
— Кто знает, как еще все обернется. Не пришлось бы нам пожалеть о старом «Энтернасьонале».
Сельма Штерн уже забралась в фургон. Холостяк Штольц не простился ни с кем. Он уезжал в Америку: у него была всего лишь португальская виза. Это казалось ему слишком незначительным поводом для торжественного прощания. Только когда машина тронулась, он слегка помахал рукой. Оставшиеся напоминали стайку кур под дождем.
— Пошли, — сказал Морозов Равику. — Скорее в «катакомбу»! Без кальвадоса тут не обойтись!
Едва они сели за столик, как появились остальные. Казалось, в столовую медленно влетели гонимые ветром листья. Два бледных раввина с трясущимися бородками, Визенхоф, Рут Гольдберг, шахматист автомат Финкенштейн, фаталист Зейденбаум, несколько супружеских пар, пятеро или шестеро детей, владелец полотен импрессионистов Розенфельд, которому так и не удалось уехать, двое подростков и еще какие то очень старые люди.
Время ужина еще не наступило, но никому не хотелось возвращаться в свои унылые номера. Все сгрудились в столовой, тихие и почти покорившиеся судьбе. Каждый изведал в жизни столько горя, что будущее казалось уже почти безразличным.
— Аристократия отбыла, — сказал Зейденбаум. — Теперь здесь остались одни лишь приговоренные к пожизненному заключению и к смертной казни. Избранный народ! Любимцы Иеговы. Специально предназначенные для погромов. Да здравствует жизнь!
— В запасе еще Испания, — сказал Финкенштейн. На столе перед ним лежала шахматная доска и газета «Матэн» с шахматной задачей.
— Испания. Как же! Фашисты расцелуют каждого еврея, едва он переступит границу.
Толстая, но необыкновенно проворная офици+нтка принесла кальвадос. Зейденбаум надел пенсне.
— Даже по настоящему напиться почти никто из нас не умеет, — заявил он.
— Забыть обо всем хотя бы на одну ночь. Потомки Агасфера! В наши дни этот старый бродяга давно бы впал в отчаяние:
без документов ему бы и шагу не дали ступить.
— Выпейте с нами рюмочку, — сказал Морозов. — Очень хороший кальвадос. Хозяйка об этом, к счастью, не догадывается. Иначе непременно взвинтила бы цену.
Зейденбаум отрицательно покачал головой.
— Я не пью.
Неожиданно Равик заметил давно не бритого человека, который то и дело доставал из кармана зеркальце и гляделся в него.
— Кто это. — спросил он Зейденбаума. — Я его здесь ни разу не видел.
Зейденбаум скривил губы.
— Это новоявленный Гольдберг.
— То есть как. Неужели вдова Гольдберга снова вышла замуж. Так быстро.
— Нет. Она просто продала паспорт покойного мужа. За две тысячи франков. У старика Гольдберга была седая борода, поэтому и приходится отращивать бороду. Внешнее сходство обязательно — на паспорте фотография. Глядите, он непрестанно дергает свою щетину. Боится пользоваться паспортом до тех пор, пока не отрастет борода. Старается обогнать время.
Равик взглянул на мужчину, нервно теребившего щетину на подбородке и поминутно заглядывавшего в зеркальце.
— В крайнем случае скажет, что спалил себе бороду.
— Неплохая идея. Надо его надоумить. — Зейденбаум снял пенсне и стал раскачивать его на цепочке. — Получается довольно скверная история, — улыбнулся он. — Две недели назад это была просто коммерческая сделка. А теперь Визенхоф уже ревнует, да и сама Рут порядком сконфужена. Демоническая власть документа — ведь по паспорту он ей муж.
Зейденбаум встал и подошел к новоявленному Гольдбергу.
— Демоническая власть документа! . Хорошо сказано, — обратился Морозов к Равику. — Что ты сегодня делаешь.
— Кэт Хэгстрем отплывает вечером на «Нормандии». Я отвезу ее в Шербур. У нее своя маши— на. Потом доставлю машину обратно и сдам хозяину гаража. Кэт продала ее.
— А Кэт не повредит такой длинный путь.
— Нет, почему же. Теперь уже безразлично, что она будет делать. На теплоходе есть хороший врач. А в Нью Йорке… — Равик пожал плечами и допил свой кальвадос.
Затхлый воздух «катакомбы» сдавливал грудь. Столовая была без окон. Под запыленной, чахлой пальмой сидели два старика — муж и жена. Оба погрузились в печаль, обступившую их непроницаемой стеной. Они неподвижно сидели, взявшись за руки, и казалось, уже никогда не встанут.
Равику вдруг почудилось, будто в этом подвале, лишенном света, скопилось все горе мира. Желтые, увядшие груши электрических лампочек, висевшие под потолком, сочились каким то болезненным светом, и от этого помещение выглядело еще более безутешным. Молчание, шепот, шуршание документов и денег, пересчитываемых в сотый раз, бессмысленное сидение на месте, беспомощное ожидание конца, крупица судорожного мужества, жизнь, тысячекратно униженная и теперь окончательно загнанная в тупик, отчаявшаяся и изнемогающая… Он явственно ощутил все это, услышал запах этой жизни, запах страха — последнего, огромного, молчаливого страха. До чего же был знаком ему этот запах! Концентрационный лагерь… Людей хватали на улицах, вытаскивали ночью из постелей. Загнанные в бараки, они с трепетом ожидали, что с ними произойдет…
Рядом за столиком сидели двое — женщина с гладко расчесанными на пробор волосами и ее муж. Перед ними стоял мальчик лет восьми. Только что он бродил между столиками, прислушиваясь к разговорам, и теперь вернулся к родителям.
— Почему мы евреи. — спросил он мать. Она ничего не ответила.
Равик посмотрел на Морозова.
— Мне пора, — сказал Равик. — В клинику.
— И мне пора. Они поднялись по лестнице.
— Ну знаешь, это уж слишком! — сказал Морозов. — И говорю тебе это я, бывший антисемит.

После «катакомбы» клиника могла показаться довольно приятным местом. Здесь тоже были муки, болезни и горе, но тут, по крайней мере, все это можно было хоть как то логически осмыслить. Все понимали, откуда это идет, понимали, что нужно и чего не следует делать. Здесь налицо факты, нечто реальное и осязаемое, чему можно противодействовать по мере сил.
Вебер сидел в своем кабинете и читал газету. Равик заглянул ему через плечо и пробежал глазами заголовки.
— Здорово, а. — спросил Равик.
— Продажная банда! Так бы и перевешал пятьдесят процентов наших политиканов!
— Девяносто, — уточнил Равик. — Каково состояние больной, которая лежит у Дюрана.
— Поправляется. — Вебер взял сигару. Его пальцы дрожали. — Для вас все просто, Равик. Но я то ведь француз. .
— А я вообще никто. Но я был бы рад, если бы все пороки Германии сводились к одной только продажности.
Вебер виновато взглянул на него.
— Я говорю глупости. Извините. — Он забыл прикурить. — Войны не будет, Равик. Война просто невозможна. Все это — одни крикливые угрозы! В последнюю минуту что нибудь да произойдет. — Он немного помолчал. От его прежней самоуверенности не осталось и следа. — В конце концов у нас есть еще линия Мажино, — почти умоляюще произнес он.
— Разумеется, — подтвердил Равик без особой убежденности. Он слышал это уже тысячу раз. Почти все разговоры с французами заканчивались этим.
Вебер вытер лоб.
— Дюран перевел свой капитал в Америку. Так сказала мне его секретарша.
— Вполне типично.
Вебер посмотрел на него затравленными глазами.
— Он не единственный. Мой тесть обменял французские акции на американские. Гастон Нерэ обратил все свои деньги в доллары и держит их в сейфе. А Дюпон, по слухам, зарыл у себя в саду несколько мешков с золотом. — Вебер встал. — Не могу обо всем этом говорить! Отказываюсь верить! Невозможно! Невозможно, чтобы Францию предали и продали! Если возникнет опасность, все сплотятся. Все!
— Все, — хмуро проговорил Равик. — Все, включая промышленников и политических гешефтмахеров, которые уже сейчас заключают сделки с Германией.
Вебер с трудом овладел собой.
— Равик… Давайте… давайте поговорим лучше о чем нибудь другом.
— Пожалуйста. Я должен отвезти Кэт Хэгстрем в Шербур. К полуночи вернусь.
— Хорошо. — От волнения Вебер с трудом говорил. — А вы, Равик… Что вы будете делать.
— Ничего. Попаду во французский лагерь. Надеюсь, он будет все же лучше немецкого.
— Этого с вами не случится. Франция не станет интернировать беженцев.
— Почему же. Это само собой разумеется, и тут ничего не возразишь.
— Равик…
— Ладно. Посмотрим. Дай Бог, чтобы я оказался неправ… А вы слыхали — Лувр эвакуируется. Лучшие картины вывозятся в Среднюю Францию.
— Не слыхал. Откуда вы знаете.
— Был там сегодня. Синие витражи Шартрского собора тоже упакованы. Заходил туда вчера. Сентиментальное путешествие. Хотелось взглянуть на них еще разок. Опоздал. Уже отправили. Ведь аэродром недалеко. Даже успели вставить новые стекла. Так же, как в прошлом году, во время Мюнхенского совещания.
— Вот видите! — Вебер судорожно ухватился за этот аргумент. — Тогда тоже ничего не произошло. Шумели шумели, а потом приехал Чемберлен со своим зонтиком мира.
— Да. Зонтик мира все еще находится в Лондоне… А богиня победы — все еще в Лувре… Правда, она без головы. Ника остается в Париже. Слишком громоздка для транспортировки. Ну, мне пора. Кэт Хэгстрем ждет меня.

Сверкая тысячами огней, белоснежная «Нормандия» стояла в темноте у причала. С моря дул прохладный соленый ветер. Кэт Хэгстрем плотнее запахнула пальто. Она очень похудела. Кожа да кости. Над скулами, как два темных озера, пугающе поблескивали большие глаза.
— А я хотела бы остаться, — сказала она. — Не знаю, почему мне так тяжело уезжать.
Равик внимательно посмотрел на нее. Вот он — могучий корабль с ярко освещенным трапом; люди непрерывным потоком вливаются в него, и иные из них так торопятся, будто все еще боятся опоздать; вот он — сверкающий дворец, и называется он теперь не «Нормандия», а Избавление, Бегство, Спасение; в сотнях городов Европы, в третьеразрядных отелях и подвалах домов ютятся десятки тысяч людей, и всем им этот корабль кажется совершенно недосягаемой мечтой. А рядом с ним стоит женщина, чьи внутренности пожирает смерть, и тоненьким приятным голоском произносит: «А я хотела бы остаться».
Все лишилось смысла. Эмигрантам из «Энтернасьоналя», из множества «Энтернасьоналей», разбросанных по Европе, всем затравленным, замученным, еще спасающимся бегством или уже настигнутым, этот корабль казался подлинной землей обетованной; очутившись на «Нормандии», они лишились бы чувств от счастья, рыдали бы и це— ловали трап, поверили бы в чудеса… А Кэт, уезжая навстречу своей смерти, безучастно стоит рядом, держит в усталой руке билет, трепещущий на ветру, и говорит: «А я хотела бы остаться».
Появилась группа американцев. Громко разговаривая, они шли медленно и спокойно. Куда спешить — в запасе у них сколько угодно времени. Они уезжали по настоянию посольства и оживленно это обсуждали. Вообще говоря, жаль!
Интересно посмотреть, как тут развернутся события. Вот был бы fun. Потеха, веселье английское слово. Да и что с ними, американцами, может приключиться. Ведь есть посольство! Штаты соблюдают нейтралитет! Действительно жаль уезжать.
Аромат тончайших духов. Драгоценности. Брызжут искрами бриллианты. Еще несколько часов назад они сидели у «Максима». Цены в пересчете на доллары смехотворно низки. А какой «кортон» тысяча девятьсот двадцать девятого года! Или «поль роже» тысяча девятьсот двадцать восьмого года, поданный в конце ужина! А теперь «Нормандия». Они пойдут в бар, поиграют в трик трак, опрокинут несколько рюмок виски… А перед консульствами — длинные очереди людей, потерявших всякую надежду, и над ними, как облако, страх смерти. В приемных — несколько окончательно запарившихся сотрудников консульства. Военно полевой суд, чинимый мелким служащим. Он то и дело отрицательно качает головой: «Нет! Никаких виз! Нет! Это невозможно! » Смертный приговор, безмолвно выносимый обреченным на безмолвие невинным людям… Равик смотрел на корабль. Это был уже не корабль, а ковчег, легкий ковчег, пускающийся в плавание, чтобы уйти от потопа… Однажды от потопа уже удалось спастись, но теперь его валы вот вот снова настигнут, захлестнут…
— Вам пора, Кэт…
— Уже.. . Прощайте, Равик.
— Прощайте, Кэт.
— Нам ведь незачем лгать друг другу, не так ли.
— Незачем, Кэт.
— Приезжайте скорее в Америку…
— Обязательно, Кэт. Скоро приеду…
— Прощайте, Равик. Спасибо за все. А теперь я пойду. Поднимусь на палубу и помашу вам рукой. Подождите, пока «Нормандия» не отчалит, и помашите мне в ответ.
— Хорошо, Кэт.
Чуть пошатываясь, она медленно взошла по трапу. Ее тонкая фигура, столь не похожая на двигавшиеся рядом с ней, казалась почти бесплотной. В ней было какое то мрачное изящество неотвратимой смерти. Смелое лицо. Головка словно у египетской бронзовой кошки. Остались одни лишь очертания, дыхание и глаза.
Последние пассажиры. Какой то еврей, весь в поту, с меховой шубой, перекинутой через руку. Он почти истерически вопит и суетится. За ним два носильщика. Последние американцы. Медленно поднимается трап. Странное чувство — будто трап поднимается навсегда. Полоска воды шириной всего лишь в два метра. Но она — граница, граница между Европой и Америкой. Между спасением и гибелью.
Равик поискал глазами Кэт и вскоре нашел ее. Она стояла у фальшборта и махала рукой. Он помахал ей в ответ.
Казалось, белый корабль сдвинулся. Казалось, берег начал отступать. Чуть чуть. Едва заметно. И вдруг «Нормандия» по настоящему отчалила. Недосягаемая, она парила над темной водой на фоне темного неба. Равик уже не мог различить Кэт в толпе пассажиров. Оставшиеся на берегу переглядывались молча, растерянно или с наигранным весельем. Одни уходили поспешно, другие медленно и нехотя.

Машина мчалась сквозь вечер обратно в Париж. Мимо проносились живые изгороди и сады Нормандии. В туманном небе повис крупный овал лу— ны. Равик уже забыл о белом корабле. Остался только пейзаж, запах сена и спелых яблок, остались тишина и глубокий покой всего неизменного.
Машина шла почти бесшумно. Она шла так, словно была неподвластна силе тяжести. Мимо скользили дома, церкви, деревья, золотистые световые пятна кабачков и бистро, поблескивающая река, мельница и снова плоский контур равнины, над которой вздымался небосвод, подобный внутренней стороне гигантской раковины, где в нежном молочном перламутре мерцает жемчужина луны…
То был конец и свершение. Равик уже не раз испытал подобное чувство. Но теперь это ощущение было удивительно целостным. От него нельзя было уйти, оно пронизывало душу, и ничто не сопротивлялось ему.
Все стало невесомым и словно парило в пространстве. Будущее встретилось с прошлым, и не было больше ни желаний, ни боли. Прошедшее и будущее казались одинаково важными и значительными. Горизонты сравнялись, и на какое то удивительное мгновение чаши бытия уравновесились. Судьба никогда не может быть сильнее спокойного мужества, которое противостоит ей. А если станет совсем невмоготу — можно покончить с собой. Хорошо сознавать это, но еще лучше сознавать, что, покуда ты жив, ничто не потеряно окончательно.
Равик знал, что такое опасность, знал, куда идет, и также знал, что уже завтра он будет обороняться… Но в эту ночь, в час возвращения с берегов потерянного Арарата туда, где уже слышен гул надвигающейся катастрофы, все внезапно стало совсем непривычным, лишилось прежнего смысла:
опасность продолжала оставаться опасностью и все же не была ею; судьба была и жертвой и божеством, которому приносятся жертвы. А завтрашний день казался каким то совсем неведомым миром.
Все было хорошо. И то, что произошло, и то, что еще произойдет. Всего было достаточно. А наступит конец — что ж, пусть! Одного человека он любил и потерял. Другого — ненавидел и убил. Оба освободили его. Один воскресил его чувства, другой — погасил память о прошлом. Не осталось ничего незавершенного. У него больше не было ни желаний, ни ненависти, ни жалоб. Если что то должно начаться вновь — пусть начинается. Можно начинать, когда ничего не ждешь, можно начинать. К тому же на его стороне простая сила опыта, и она не пропала, а, напротив, только возросла. Пепелище расчищено, парализованные участки ожили вновь, цинизм превратился в силу. Все это было хорошо.

За Канном ему встретились лошади. Бесчисленные силуэты лошадей под призрачным лунным светом. Затем потянулись маршевые колонны, шеренгами по четыре. Мужчины с узелками, картонными коробками, свертками. Всеобщая мобилизация началась.
Они двигались почти бесшумно. Никто не пел. Никто не разговаривал. Следуя справа по обочине, чтобы не мешать движению автомобилей, молча брели сквозь ночь эти колонны теней.
Равик обгонял их одну за другой. Кони, подумал он. Кони, как в тысяча девятьсот четырнадцатом году. Танков нет. Одни только кони.
Ом остановился у бензоколонки заправить машину. В окнах домов маленькой деревушки еще горел свет, но кругом было тихо. Через деревню прошла колонна. Люди смотрели ей вслед. Никто даже не махнул рукой.
— Завтра и мне идти, — сказал человек у бензоколонки. У него было ясное, загорелое лицо крестьянина. — Отца убили в прошлую войну. Деда в семьдесят первом году. А завтра и мне идти. Всегда одно и то же. Уже несколько сотен лет. И ничто не помогает, снова и снова нам приходится идти.
Он оглядел старенькую бензопомпу, маленький домик и женщину, стоявшую рядом с ним.
— Двадцать восемь франков тридцать сантимов, мсье. Снова пейзаж. Луна. Колонны мобилизованных. Кони. Молчание. Равик затормозил перед маленьким рестораном. На улице стояло два столика. Хозяйка заявила, что еды никакой нет. Но Равик хотел есть, несмотря ни на что. А во Франции омлет с сыром не считается ужином. В конце концов в придачу к омлету удалось выпросить салат, кофе и графин вина.
Равик сидел один перед розовым домиком и ел. Над лугами клубился туман. Квакали лягушки. Было очень тихо. Только где то в верхнем этаже говорило радио. Голос диктора — успокаивающий, уверенный и никчемный. Все слушали его, но никто ему не верил.
Равик расплатился.
— Париж затемнен, — сказала хозяйка. — Только что передавали.
— В самом деле.
— Да. Опасаются воздушных налетов. Обычная предосторожность. По радио говорят, что все делается только из предосторожности. Войны, говорят, не будет. Идут, мол, переговоры. А вы как считаете.
— Я не думаю, чтобы дело дошло до войны. — Равик не знал, что еще ответить.
— Дай то Бог. А что толку. Немцы захватят Польшу. Потом потребуют Эльзас Лотарингию. Потом колонии. Потом еще что нибудь. И так без конца, пока мы не сдадимся или не начнем воевать. Уж лучше сразу.
Хозяйка медленно пошла к дому. По шоссе спускалась новая колонна.

Красноватое зарево Парижа на горизонте. Затемнение… Париж — и затемнение! Впрочем, чему удивляться: вот вот объявят войну. И все таки странно: Париж погрузится в темноту. Словно погаснет светоч мира.
Пригороды. Сена. Путаница маленьких переулков. Прямая, как стрела, авеню, ведущая к Триумфальной арке. Бледная, пока еще освещенная туман— ным светом площадь Этуаль. За аркой — Елисейские Поля, все еще также в блеске и переливах огней.
Равик облегченно вздохнул. Он продолжал ехать по городу и вдруг увидел
— тьма действительно уже начала окутывать Париж. Словно короста на блестящей, глянцевитой коже, то здесь, то там проступали болезненные пятна тьмы. Пестрая мозаика световых реклам, во многих местах разъеденная длинными тенями, угрожающе притаившимися меж немногих робких огней — красных, белых, синих и зеленых. Отдельные улицы уже ослепли, словно по ним проползли толстые черные змеи и раздавили блеск и сияние. Авеню Георга Пятого была уже затемнена; на авеню Монтеня гасли последние фонари; здания, с которых по ночам устремлялись к звездам каскады света, теперь таращились в полумрак голыми, серыми фасадами. Половина авеню Виктора Эммануила погрузилась в темноту; другая еще была освещена. Парализованное тело, охваченное агонией, подумал Равик. Одна его часть уже мертва, другая еще живет. Болезнь просачивалась повсюду, и когда Равик вернулся на площадь Согласия, ее огромный круг тоже был мертв.
Бледные и бесцветные, стояли здания министерств; погасли вереницы огней; тритоны и нереиды, по ночам плясавшие в белой световой пене, теперь бесформенными, серыми комьями застыли на спинах дельфинов; в сиротливых фонтанах плескалась темная вода; некогда сверкавший Луксорский обелиск грозным свинцовым перстом вечности устремлялся в мрачное небо; повсюду, подобно микробам, ползли едва различимые цепочки бледно синих лампочек противовоздушной обороны; гнилостно мерцая, они охватывали квартал за кварталом безмолвно гибнущего города, словно пораженного каким то космическим туберкулезом.

Равик сдал машину в гараж, взял такси и поехал в «Энтернасьональ». Перед парадным на стремянке стоял сын хозяйки и ввинчивал синюю лам— почку. Вход в отель и раньше освещали ровно настолько, чтобы можно было прочесть вывеску. Теперь же в слабом синем свете едва видна была лишь ее правая часть
— «…насьональ»…
— Как хорошо, что вы пришли, — сказала хозяйка. — У нас тут одна женщина сошла с ума. Из седьмого номера. Очевидно, придется ей съехать. Я не могу держать у себя в отеле помешанных.
— Может быть, это не сумасшествие, а просто нервный припадок.
— Не имеет значения! Таких надо отправлять в сумасшедший дом. Я уже сказала ее мужу. Конечно, он и слышать об этом не хочет. А мне из за нее одни только неприятности. Если не успокоится, непременно заставлю съехать. Так больше нельзя. Надо дать людям спать.
— Недавно в отеле «Риц» один из гостей сошел с ума, — сказал Равик. — Какой то принц. Так потом все американцы наперебой старались занять его апартаменты.
— Это совсем другое дело. Тот свихнулся от своих причуд. Это даже элегантно. А она спятила с горя.
Равик взглянул на хозяйку.
— Вы хорошо знаете жизнь, мадам.
— Должна знать. Я добра. Всегда давала приют беженцам. Всем без исключения. Хорошо, пусть я на этом зарабатываю. Весьма умеренно, впрочем. Но сумасшедшая, которая без конца кричит, — это уж слишком. Если не успокоится, пусть съезжает.
Это была та самая женщина, чей сын спрашивал, почему он еврей. Она сидела на кровати, забившись в угол и прикрыв ладонями глаза. Комната была ярко освещена. Горели все лампы, а на столе вдобавок еще два шандала со свечами.
— Тараканы, — бормотала женщина. — Тараканы! Черные, толстые, блестящие тараканы! Вот они — засели во всех углах. Их тысячи, всех их не счесть… Свет, свет, зажгите свет, а то они приползут. Свет, свет… Вот они ползут… ползут…
Она закричала и сильнее прижалась к стене, подтянув колени к подбородку, выставив вперед руки с растопыренными пальцами и широко раскрыв стеклянные глаза. Муж попытался схватить ее за руки.
— Ничего тут нет, мамочка, в углах ничего нет.:. .
— Свет! Свет! Они ползут! Тараканы…
— Свет горит, мамочка. Ты только посмотри, даже свечи на столе! — Он достал карманный фонарик и посветил им в ярко освещенные углы комнаты. — В углах ничего нет, посмотри, вот я свечу фонариком. Ничего там нет, ничего…
— Тараканы! Тараканы! Они ползут, все черно от тараканов! Ползут из всех углов! Свет! Свет! Ползут по стенам… Падают с потолка!
Женщина захрипела и подняла руки над головой.
— Давно это с ней. — спросил Равик.
— С тех пор как стемнело. Меня не было дома. Я решил попытаться… Мне посоветовали… Одним словом, зашел к консулу Гаити. Взял с собой сына… Конечно, ничего не вышло. Опять ничего не вышло. А когда мы вернулись, она сидела в углу на кровати и кричала…
Равик достал шприц.
— В последнее время она не страдала бессонницей.
Муж беспомощно посмотрел на него.
— Как будто нет. Обычно была всегда спокойна. У нас нет денег на лечебницу. К тому же у нас нет… Короче говоря, с нашими документами мы никуда не сможем ее устроить. Только бы она замолчала. Мамочка, все мы около тебя — и я, и Зигфрид, и доктор… Тут нет никаких тараканов…
— Тараканы! — прервала его женщина. — Со всех сторон! Они ползут! Ползут!. .
Равик сделал укол.
— С ней это в первый раз.
— Да. Никак не пойму, откуда это взялось. Почему она все твердит о…
Равик предостерегающе поднял руку.
— Не напоминайте об этом. Через несколько минут она заснет. Может быть, ей все приснилось, и от испуга она проснулась. Возможно, завтра встанет и все забудет. Только не напоминайте ей. Словно ничего и не произошло.
— Тараканы, — сонно бормотала женщина. — Жирные, толстые…
— Здесь слишком светло.
— Мы зажгли… Она все время просила побольше света…
— Погасите люстру. Остальные лампы пусть горят, пока она не уснет. Она будет спать. Я ввел ей достаточно большую дозу. Завтра утром зайду. К одиннадцати.
— Спасибо, — сказал муж. — Вы не можете себе представить…
— Могу. Теперь это часто случается. В ближайшие дни будьте с ней особенно осторожны, не выдавайте своего волнения.
Легко сказать, подумал он, поднимаясь к себе. Он включил свет. Рядом с кроватью стояли его книги. Сенека, Шопенгауэр, Платон, Рильке, Лао цзы, Ли Тай бо, Паскаль, Гераклит, Библия… Самая суровая и самая нежная литература. Почти все книги были малого формата, отпечатанные на тонкой бумаге и очень удобные для тех, кто в пути. Он отложил все, что хотел взять с собой. Затем разобрал остальные вещи. Уничтожить пришлось немногое. Он всегда жил, учитывая возможность внезапного ареста. Старое одеяло, халат — они помогут ему, как надежные, проверенные друзья. Яд, спрятанный внутри полой медали. Равик всегда имел его при себе. Еще со времен немецкого концлагеря. Сознание того, что в любую минуту он может покончить с собой, помогло ему выстоять. Он спрятал медаль. Лучше не расставаться с ней. Так спокойнее. Кто знает, что его ждет. Вдруг снова гестапо. На столе стояла недопитая бутылка кальвадоса. Он выпил рюмку. Франция, подумал он. Пять лет беспокойной жизни. Три месяца тюрьмы, нелегальное проживание, четыре высылки и столько же возвращений. Пять лет жизни. Он не так уж плохо прожил их.

Тридцать три.

Зазвонил телефон. Еще не вполне очнувшись от сна, он снял трубку.
— Равик… — сказал кто то.
— Да…
Это была Жоан.
— Приезжай. — Она говорила медленно и тихо. — Приезжай сейчас же, Равик…
— Не хочу.
— Ты должен.
— Нет. Оставь меня в покое. Я не один. Не Приеду.
— Помоги мне…
— Ничем не могу тебе помочь…
— Случилось несчастье… — Голос ее звучал надломленно. — Ты должен… немедленно…
— Жоан, — нетерпеливо перебил Равик. — Не ломай комедию. Однажды это уже было, и тогда я попался на удочку. Второй раз этого не случится. Оставь меня в покое. Попытай счастья с кем нибудь другим.
Не дожидаясь ответа, он положил трубку и постарался уснуть, но сон не приходил. Снова зазвонил телефон. Он не снял трубку. Телефон звонил и звонил в серой, пустынной ночи. Взяв подушку, он положил ее на аппарат. Приглушенные звонки продолжались еще некоторое время, затем прекратились.
Равик ждал. Все было тихо. Он встал и закурил сигарету. Вкус ее был необычным, и он быстро потушил ее. Недопитая бутылка кальвадоса все еще стояла на столе. Он сделал глоток и отставил ее в сторону. Кофе, подумал он. Горячего кофе. И свежих булочек с маслом. Поблизости есть бистро, открытое всю ночь.
Равик взглянул на часы. Он спал всего два часа, но усталость прошла. Не стоило вторично проваливаться в омут тяжелого сна, чтобы наутро встать совсем разбитым. Он прошел в ванную и встал под душ. Раздался какой то шум. Снова телефон. Он прикрутил оба крана. Стук. Кто то стучал в дверь. Равик набросил на себя халат. Стук усилился. Это не Жоан. Она бы вошла. Дверь была отперта. Подойдя к двери, он немного помедлил. Неужели полиция.. .
Он открыл дверь. В коридоре стоял незнакомый мужчина, смутно напоминавший ему кого то. На нем был смокинг.
— Доктор Равик.
Равик выжидающе смотрел на пришедшего.
— Что вам нужно. — спросил он.
— Вы доктор Равик.
— Лучше скажите, что вам нужно.
— Если вы доктор Равик, то немедленно поезжайте к Жоан Маду.
— Вот как.
— С ней произошло несчастье.
— Какое еще там несчастье. — Равик недоверчиво усмехнулся.
— Она ранена…
— Ранена. — переспросил Равик, все еще улыбаясь. Вероятно, симулировала самоубийство, чтобы напугать этого беднягу, подумал он.
— Господи, да она умирает, — прошептал мужчина. — Едемте! Она умирает. Я выстрелил в нее!
— Что. !
— Да, выстрелил…
Равик уже сбросил халат и стал одеваться.
— Вы приехали на такси.
— У меня своя машина.
— Проклятие!. . — Равик снова набросил халат, схватил сумку, туфли, рубашку и костюм. — Оденусь в машине… Поехали… быстро!

Машина неслась сквозь молочно мглистую ночь. Город был полностью затемнен. Улиц больше не было — вокруг одна только растекающаяся, туманная даль, в которой неожиданно мелькали затерявшиеся синие огоньки… Казалось, автомобиль едет по морскому дну. Сунув халат в угол сиденья, Равик надел туфли и костюм. На нем не было ни носков, ни галстука. Он беспокойно всматривался в ночной мрак. Расспрашивать незнакомца не стоило. Тот вел машину с предельной сосредоточенностью и очень быстро, внимательно следя за дорогой. У него не было времени для разговоров. Он был озабочен лишь тем, чтобы не наскочить на другую машину, не сбиться с пути в непривычной темноте. Пятнадцать минут потеряно, подумал Равик. По меньшей мере пятнадцать минут.
— Быстрее, — сказал он.
— Не могу… без фар… светомаскировка… противовоздушная оборона.
— Тогда включите фары, черт возьми!
Незнакомец включил дальний свет. Полицейские на перекрестках что то кричали им вслед. Какой то «рено», ослепленный лучами фар, едва не врезался в них.
— Давайте быстрее… Быстрее!
Машина резко затормозила у подъезда. Открытая кабинка лифта стояла внизу. На одном из верхних этажей кто то беспрерывно нажимал кнопку вызова, звонок отчаянно трезвонил. Вероятно, знакомый Жоан не захлопнул дверь лифта, когда выбежал из него. Хорошо, подумал Равик. Сэкономим две минуты.
Кабинка поползла вверх. Однажды он уже поднимался в ней. Тогда ничего не случилось! И на этот раз ничего не случится… Лифт внезапно остановился. Кто то заглянул через стекло и открыл дверь.
— Как вы смеете так долго держать лифт внизу. — возмущенно спросил человек, поднявший трезвон.
Равик оттолкнул его и захлопнул дверь.
— Погодите! Дайте нам сперва подняться!
Лифт снова пополз вверх. Мужчина на четвертом этаже выругался и снова принялся звонить. Лифт остановился. Равик мгновенно отворил дверь — человек на четвертом этаже мог со злости нажать кнопку и заставить их спуститься обратно.
Жоан лежала на кровати. На ней было вечернее платье, наглухо закрытое спереди. По всему серебристому платью кровавые пятна. Кровь на полу. Здесь она упала. А этот идиот поднял ее и уложил на кровать.
— Спокойно! — сказал Равик. — Спокойно. Все будет в порядке. Ничего страшного.
Он разрезал платье у плеч и осторожно приспустил его. Грудь была цела. Пуля попала в шею. Гортань, видимо, не задета, иначе Жоан не смогла бы говорить с ним по телефону. Артерия также цела.
— Больно. — спросил он.
— Да.
— Очень.
— Да…
— Сейчас пройдет.
Равик приготовил шприц и посмотрел Жоан в глаза.
— Не бойся. Это болеутоляющее. Сейчас станет легче. — Равик сделал укол. — Вот и все. — Он обернулся к мужчине. — Позвоните Пасси 2743. Вызовите карету «скорой помощи» с двумя санитарами. Немедленно!
— Что со мной. — с трудом проговорила Жоан.
— Пасси 2743, — повторил Равик. — Немедленно! Сию же минуту!
— Что со мной… Равик.
— Ничего опасного. Но здесь мне трудно что либо установить. Тебя надо отвезти в больницу.
Она посмотрела на него. Вся косметика на ее лице расплылась, тушь стекла с ресниц, губная помада с одной стороны размазалась пятном. Одна половина лица напоминала ярморочного клоуна, другая, с черным наплывом туши под глазом, — очень усталую, немолодую проститутку. Только волосы сверкали и были прекрасны, как всегда.
— Я не хочу, чтобы меня оперировали, — прошептала она.
— Посмотрим. Может быть, обойдемся и без операции.
— Это опасно.. .
— Нет, — сказал Равик. — Не волнуйся. Просто я не захватил с собой инструменты.
— Инструменты.. .
— Для исследования. А теперь… Не бойся, тебе не будет больно.
Укол оказал свое действие. Равик начал осторожно осматривать рану. В глазах Жоан уже не было выражения испуга. Мужчина вернулся.
— «Скорая помощь» выехала.
— Позвоните Отей 1357. Это клиника. Говорить буду я сам.
Мужчина исчез.
— Ты поможешь мне. — прошептала Жоан.
— Конечно.
— Только чтоб не было больно.
— Не будет больно.
— Не могу… не выношу боли… Ею вдруг овладела сонливость. Голос зазвучал глуше: — Просто не выношу…
Равик молча глядел на пулевое отверстие. Крупные сосуды не задеты. Выходного отверстия нет. Он наложил повязку компресс, не сказав ей о том, чего опасался.
— Кто уложил тебя на кровать. — спросил он. — Ты сама.. .
— Он…
— А ты… ты могла ходить.
В ее затуманенных, больших, как озера, глазах снова появился испуг.
— О чем… ты… спрашиваешь.. . Нет… Я не могла двигать ногой… Нога… Что с ней, Равик.
— Ничего. Я так и предполагал. Все будет в порядке.
Мужчина вернулся.
— Клиника…
Равик быстро подошел к телефону.
— Кто это. Эжени. Палату… да… и вызовите Вебера. — Он посмотрел в сторону спальни и тихо добавил: — Подготовьте все. Придется немедленно оперировать. Я вызвал «скорую помощь». Несчастный случай… Да… да… так… через десять минут…
Он положил трубку и с минуту постоял на месте. Стол. Бутылка мятной настойки. Отвратительное пойло. Рюмки. Ароматные, приторно сладкие сигареты из розовых лепестков. Револьвер на ковре… И кровь… Все неправда… Зачем я хочу обмануть себя.. . Все правда… Теперь он знал, кто за ним приехал. Смокинг со слишком прямыми плечами, напомаженные, гладко зачесанные волосы, легкий запах духов «Шевалье д'Орсе», раздражавший его всю дорогу, кольца на руках… Тот самый актер, над чьими угрозами он еще недавно смеялся. Хорошо прицелился, подумал он. Нет, вообще не целился. Так точно не прицелишься. С такой точностью можно попасть, только когда сам того не хочешь.
Он вернулся в спальню. Актер стоял на коленях перед кроватью. Ну еще бы, конечно, на коленях. А как же иначе. Он что то говорил, сетовал, снова говорил, слова так и лились из него…
— Встаньте, — сказал Равик.
Актер послушно поднялся. Машинально стряхнул пыль с брюк. Равик посмотрел на него. Слезы. Только их еще не хватало!
— Я этого не хотел, мсье! Клянусь вам, я не хотел в нее попасть, вовсе не хотел… Случай, слепой, несчастный случай!
Равика едва не стошнило. Слепой, несчастный случай! Еще минута, и он заговорит ямбами.
— Знаю. Идите вниз и ждите машину «скорой помощи».
Актер хотел что то возразить.
— Идите! — сказал Равик. — И держите этот чертов лифт наготове. Еще неизвестно, удастся ли втиснуть в пего носилки.
— Ты поможешь мне, Равик, — сказала Жоан сонным голосом.
— Да, — ответил он без всякой надежды.
— Ты со мной… Я всегда спокойна, когда ты со мной.
Перепачканное расплывшейся косметикой лицо улыбнулось. Клоун ухмыльнулся, проститутка изобразила подобие улыбки.
— Бэбе, я не хотел… — сказал актер, стоявший в дверях.
— Да убирайтесь вы наконец! — крикнул Равик. — Вон отсюда!
Некоторое время Жоан лежала совсем тихо. Потом открыла глаза.
— Какой идиот, — произнесла она неожиданно громко и отчетливо. — Разумеется, он этого не хотел, где уж ему… этому щенку… Играл под взрослого. — В ее глазах появилось странное, почти лукавое выражение. — Я и сама в это никогда не верила… дразнила его…
— Тебе вредно разговаривать.
— Да, дразнила… — Ее глаза почти закрылись. — И вот что из этого вышло, Равик… Моя жизнь… Он не хотел попасть… но попал… и вот…
Глаза закрылись совсем. Улыбка погасла. Равик прислушался.

— Мы не можем внести носилки в лифт. Он слишком узок. Разве что поставить наклонно.
— А на лестничных площадках развернетесь.
Санитар вышел на лестницу.
— Попробуем, — сказал он, вернувшись. — Только придется поднимать повыше. Лучше бы ее привязать.
Санитары привязали Жоан к носилкам. Она была в полузабытьи и время от времени стонала. Носилки вынесли на лестницу.
— У вас есть ключ. — спросил Равик актера.
— У меня.. . Нет… А что.
— Нужно запереть квартиру.
— У меня нет ключа, но он обязательно должен быть где нибудь здесь.
— Найдите ключ и заприте дверь. — Санитары уже разворачивали носилки этажом ниже. — Захватите револьвер. Выбросите его на улице.
— Я… я… добровольно явлюсь в полицию. Она опасно ранена.
— Очень.
Лицо актера покрылось испариной. Пот струился из всех пор его тела, словно под кожей у него не было ничего, кроме воды. Он вернулся в квартиру.
Равик последовал за санитарами. Свет на лестнице зажигался всего на три минуты и затем автоматически выключался. На каждом этаже имелась специальная кнопка. Несмотря на трудность поворотов на площадках, санитары спускались довольно быстро. Носилки приходилось поднимать высоко над головой. По стенам метались огромные тени. Когда же все это было. — подумал Равик. — Ведь однажды я, кажется, видел нечто подобное. Потом он вспомнил — точно так же выносили тело Рачинского. Еще в самом начале его знакомства с Жоан.
Носилки задевали о стены, отбивая куски штукатурки. Санитары громко переговаривались. Привлеченные шумом на лестнице, из дверей высовывались жильцы. Лица, полные любопытства, взъерошенные волосы, пижамы, халаты — пурпурные, ядовито зеленые, в тропических цветах… Свет снова погас. Санитары забормотали что то в темноте и остановились.
— Зажгите свет!
Равик стал отыскивать кнопку на стене и угодил рукой в чью то грудь. Кто то обдал его нечистым дыханием… Нога задела что то мягкое. Наконец вспыхнул свет. Прямо перед Равиком стояла какая то женщина с крашеными волосами и в упор глядела на него. Ее жирное в складках лицо было густо смазано кольдкремом. Рукой она придерживала полу крепдешинового халата с множеством кокетливых рюшей. Жирный бульдог, укутанный в кружевное покрывало, подумал Равик.
— Умерла. — спросила женщина, поблескивая глазками.
— Нет.
Равик пошел дальше. Что то зашипело, взвизгнуло. Какая то кошка отскочила в сторону.
— Фифи! — Женщина нагнулась, широко расставив тяжелые колени. — Боже мой, Фифи! Тебе отдавили лапку.
Равик продолжал спускаться по лестнице. Несколько ниже колыхались носилки. Он видел Жоан, голова ее раскачивалась в такт шагам санитаров, но глаз не было видно.
Последний лестничный марш. Свет опять погас. Равик взбежал до ближайшей площадки, чтобы нажать кнопку. В эту минуту подъемник загудел, и сверху, словно спускаясь с небес, показался лифт. В ярко освещенной клетке из позолоченной проволоки стоял актер. Словно привидение, он беззвучно и неудержимо скользил вниз, мимо Равика, мимо санитаров. Актер увидел лифт наверху и воспользовался им, чтобы поскорее догнать носилки. Это было вполне разумно, но казалось нереальным и удивительно смешным.

Равик поднял глаза. Руки больше не дрожали и не потели под резиновыми перчатками, которые он сменил уже дважды.
Вебер стоял напротив.
— Если хотите, Равик, вызовем Марто. Он сможет тут быть через пятнадцать минут. Пусть оперирует он, а вы ассистируйте.
— Не надо. У нас слишком мало времени. Да я и не смог бы со стороны смотреть на все это. Уж лучше самому.
Равик глубоко вздохнул. Теперь он успокоился и начал работать. Белая кожа. Кожа, как всякая другая, сказал он себе. Кожа Жоан. Кожа, как всякая другая.
Кровь. Кровь Жоан. Кровь, как всякая другая. Тампоны. Разорванная мышца. Тампоны. Осторож— но. Дальше. Клочок серебряной парчи. Нитки. Дальше. Пулевое отверстие. Осколок. Дальше. Канал он ведет… он ведет к…
Равик почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Он медленно выпрямился.
— Посмотрите… Седьмой позвонок…
Вебер склонился над раной.
— Плохо дело.
— Более того. Безнадежно. Ничто уже не поможет…
Равик посмотрел на свои руки. На пальцы в резиновых перчатках; Сильные руки, хорошие руки; тысячи раз они резали и сшивали разорванное тело; им гораздо больше везло, чем не везло, а в иных случаях они просто творили чудеса, выигрывали в почти безнадежном положении… Но теперь, теперь, когда все зависело только от них, они были совершенно бессильны.
Он ничего не мог сделать. Да кто бы на его месте смог. Оперировать было бессмысленно. Он стоял и не отрываясь смотрел на алое отверстие. Если вызвать Марто, он скажет то же самое.
— Ничего нельзя сделать. — спросил Вебер.
— Ничего. Всякое вмешательство только ускорит конец. Видите, где застряла пуля. Ее даже нельзя удалить.
— Пульс прерывистый, учащается… Сто тридцать, — сказала Эжени из за экрана.
Края раны приняли сероватый оттенок, словно их уже коснулась смерть. Равик держал в руке шприц с кофеином.
— Корамин! Быстро! Прекратить наркоз! — Он сделал второй укол. — Ну как, лучше.
— Без изменений.
Кровь все еще отливала свинцовым блеском.
— Подготовьте шприц с адреналином и кислородный аппарат!
Кровь потемнела. Казалось, это плывущие в небе облака отбрасывают тень. Казалось, просто кто то подошел к окну и задернул занавески.
— Кровь, — в отчаянии произнес Равик. — Надо. Сделать переливание крови. Но я не знаю, какая у нее группа.
Аппарат снова заработал.
— Ну, что. Как пульс.
— Падает. Сто двадцать. Очень слабого наполнения.
Жизнь возвращалась.
— А теперь. Лучше.
— То же самое.
Он немного выждал.
— А теперь.
— Лучше. Ровнее.
Тени исчезли. Края раны заалели. Кровь снова стала кровью. Она все еще была кровью. Аппарат работал.
— Веки дрогнули, — сказала Эжени.
— Не важно. Теперь она может проснуться.
Равик сделал перевязку.
— Пульс.
— Ровный.
— Да, — сказал Вебер. — Еще бы минута…
Равик почувствовал, что его веки стали тяжелыми. Это был нот. Крупные капли пота. Он выпрямился. Аппарат гудел.
— Пусть еще поработает. Не выключайте.
Он обошел вокруг стола и остановился. Он ни о чем не думал. Только глядел на аппарат и на лицо Жоан. Оно слегка дернулось. Жизнь еще теплилась в нем.
— Шок, — сказал он Веберу. — Вот проба крови. Надо сделать анализ. Где можно получить кровь.
— В американском госпитале.
— Хорошо. Надо попытаться. Правда, в конечном счете это ничего не даст. Только ненадолго оттянет развязку. — Он посмотрел на аппарат. — Мы должны известить полицию.
— Да, — сказал Вебер. — Следовало бы. Но Тогда немедленно явятся чиновники и начнут вас допрашивать. Ведь вы же не хотите этого.
— Разумеется.
— Тогда отложим до завтра.
— Можно выключить, Эжени, — сказал Равик.
Виски Жоан снова порозовели. Пульс бился ровно, слабо и четко.
— Отвезите ее в палату. Я останусь в клинике.
Она пошевелилась. Вернее — одна ее рука. Правая рука шевельнулась. Левая была недвижима.
— Равик, — позвала Жоан.
— Да…
— Ты оперировал меня.
— Нет, Жоан. Операции не потребовалось. Мы только прочистили рану.
— Ты останешься здесь.
— Останусь…
Она закрыла глаза и снова уснула. Равик подошел к двери.
— Принесите мне кофе, — сказал он сестре.
— Кофе с булочками.
— Нет; Только кофе.
Он вернулся в палату и открыл окно. Над городом стояло чистое, сверкающее утро. Чирикали воробьи. Равик сел на подоконник и закурил.
Сестра принесла кофе. Равик поставил чашку подле себя на подоконник. Он пил кофе, курил и смотрел в окно. Потом оглянулся. Комната показалась ему темной. Он слез с подоконника и посмотрел на Жоан. Ее лицо было чисто вымыто и очень бледно. Обескровленные губы почти не выделялись.
Равик взял поднос с кофейником и чашкой, вынес в коридор и поставил на столик. В коридоре пахло мастикой и гноем. Сестра пронесла ведро с использованными бинтами. Где то гудел пылесос.
Жоан беспокойно задвигалась. Сейчас проснется. Проснется и почувствует боль. Боль усилится. Жоан может прожить еще несколько часов или несколько дней. Тогда боль усилится настолько, что никакие уколы уже не помогут.
Равик пошел за шприцем и ампулами. Когда он вернулся, Жоан открыла глаза. Он взглянул на нее.
— Голова болит, — пробормотала она. Он ждал. Она пыталась повернуть голову. Казалось, века ее отяжелели, и ей стоило большого труда поднять на него глаза.
— Я как свинцом налита… — Взгляд ее прояснился. — Невыносимо…
Он сделал ей укол.
— Сейчас тебе станет легче…
— Раньше не было так больно… — Она чуть повернула голову. — Равик, — прошептала она. — Я не хочу мучиться. Я… Обещай мне, что я не буду страдать… Моя бабушка… Я видела ее… Я так не хочу… Ей ничто не помогло… Обещай мне…
— Обещаю, Жоан. Тебе не будет больно. Почти совсем…
Она стиснула зубы.
— Это скоро подействует.
— Да… скоро. Через несколько минут.
— А что… что у меня с рукой.. .
— Ничего… Ты еще не можешь ею двигать. Но это пройдет.
Она попыталась подтянуть ногу. Нога не двигалась.
— То же самое, Жоан. Не беспокойся. Все пройдет.
Она слегка повернула голову.
— А я было собралась… начать жить по новому…
Равик промолчал. Что он мог ей сказать. Возможно, это была правда. Да и кому, собственно, не хочется начать жить по новому.
Она опять беспокойно повела головой в сторону. Монотонный, измученный голос.
— Хорошо… что ты пришел… Что бы со мной стало без тебя.
— Ты только не волнуйся, Жоан.
Без меня было бы то же самое, безнадежно подумал он. То же самое. Любой коновал справился бы не хуже меня. Любой коновал. Единственный раз, когда мне так необходимы мой опыт и мое умение, все оказалось бесполезным. Самый зауряд— ный эскулап смог бы сделать то, что делаю я. Все напрасно…
К полудню она все поняла. Он ничего не сказал ей, но она вдруг поняла все сама.
— Я не хочу стать калекой, Равик… Что с моими ногами. Они обе уже не…
— Ничего страшного. Когда встанешь, будешь ходить, как всегда.
— Когда я… встану… Зачем ты лжешь. Не надо…
— Я не лгу, Жоан.
— Лжешь… ты обязан лгать… Только не давай мне залеживаться… если мне не осталось ничего… кроме боли. Обещай…
— Обещаю.
— Если станет слишком больно, дашь мне что нибудь. Моя бабушка… лежала пять дней… и все время кричала. Я не хочу этого, Равик.
— Хорошо, Жоан. Тебе совсем не будет больно.
— Когда станет слишком больно, дай мне достаточную дозу. Достаточную для того, чтобы… все сразу кончилось… Ты должен это сделать… даже если я не захочу или потеряю сознание… Это мое последнее желание. Что бы я ни сказала потом… Обещай мне.
— Обещаю. Но в этом не будет необходимости. Выражение испуга в ее глазах исчезло. Она как то сразу успокоилась.
— Ты вправе так поступить, Равик, — прошептала она. — Ведь без тебя… я бы уже вообще не жила. .
— Не говори глупостей!
— Нет… Помнишь… когда ты в первый раз встретил меня… я не знала, куда податься… Я хотела наложить на себя руки… Последний год моей жизни подарил мне ты. Это твой подарок. — Она медленно повернула к нему голову. — Почему я не осталась с тобой.. .
— Виноват во всем я, Жоан.
— Нет. Сама не знаю… в чем дело… За окном стоял золотой полдень. Портьеры были задернуты, но сквозь боковые щели проникал свет. Жоан лежала в тяжелой полудреме, вызванной наркотиком. От нее мало что осталось. Словно волки изгрызли ее. Казалось, тело совсем истаяло и уже не может сопротивляться. Она то проваливалась в забытье, то снова обретала ясность мысли. Боли усилились. Она застонала. Равик сделал ей еще один укол.
— Голова… — пробормотала она. — Страшно болит голова. .
Через несколько минут она опять заговорила.
— Свет… слишком много света… слепит глаза… Равик подошел к окну, опустил штору и плотно затянул портьеры. В комнате стало совсем темно.
Он сел у изголовья кровати.
Жоан слабо пошевелила губами.
— Как долго это тянется… как долго… ничто уже не помогает, Равик.
— Еще две три минуты — и тебе станет легче. Она лежала спокойно. Мертвые руки простерлись на одеяле.
— Мне надо тебе… многое… сказать…
— Потом, Жоан…
— Нет, сейчас… а то не, останется времени… Многое объяснить…
— Я знаю все, Жоан…
— Знаешь.
— Мне так кажется.
Волны судорог. Равик видел, как они пробегают по ее телу. Теперь уже обе ноги были парализованы. Руки тоже. Только грудь еще поднималась и опускалась.
— Ты знаешь… я всегда только с тобой…
— Да, Жоан.
— А все остальное… было одно… беспокойство.
— Да, я знаю…
С минуту она лежала молча. Слышалось лишь ее тяжелое дыхание.
— Как странно… — сказала она очень тихо. — Странно, что человек может умереть… когда он любит… Равик склонился над ней. Темнота. Ее лицо. Больше ничего.
— Я не была хороша… с тобой… — прошептала она.
— Ты моя жизнь…
— Я не могу… мои руки… никогда уже не смогут обнять тебя…
Она пыталась поднять руки и не смогла.
— Ты в моих объятиях, — сказал он. — И я в твоих.
На мгновение Жоан перестала дышать. Ее глаза словно совсем затенились. Она их открыла. Огромные зрачки. Равик не знал, видит ли она его.
— Ti amo. Люблю тебя итальянское слово, — произнесла она.
Жоан сказала это на языке своего детства. Она слишком устала, чтобы говорить на другом. Равик взял ее безжизненные руки в свои. Что то в нем оборвалось.
— Ты вернула мне жизнь, Жоан, — сказал он, глядя в ее неподвижные глаза. — Ты вернула мне жизнь. Я был мертв, как камень. Ты пришла — и я снова ожил.
— Mi ami. Ты любишь меня. Итальянское слово.
Так спрашивает изнемогающий от усталости ребенок, когда его укладывают спать.
— Жоан, — сказал Равик. — Любовь — не то слово. Оно слишком мало говорит. Оно — лишь капля в реке, листок на дереве. Все это гораздо больше…
— Sono stata… sempre conte… Я всегда была с тобой итальянское слово.

Равик держал ее руки, уже не чувствовавшие его рук.
— Ты всегда была со мной, — сказал он, не заметив, что вдруг заговорил по немецки. — Ты всегда была со мной, любил ли я тебя, ненавидел или казался безразличным… Ты всегда была со мной, всегда была во мне, и ничто не могло этого изменить.
Обычно они объяснялись на взятом взаймы языке. Теперь впервые, сами того не сознавая, они говорили каждый на своем. Словно пала преграда, и они понимали друг друга лучше, чем когда бы то ни было…
— Baciami. Поцелуй меня итальянское слово.
Он поцеловал горячие, сухие губы.
— Ты всегда была со мной, Жоан… всегда…
— Sono stata… perdita… senza di te. Без тебя… я погибла итальянское слово.
— Неправда, это я без тебя был совсем погибшим человеком. В тебе был весь свет, вся сладость и вся горечь жизни. Ты мне вернула меня, ты открыла мне не только себя, но и меня самого.
Несколько минут она лежала безмолвно и неподвижно. Равик также сидел молча. Ее руки и ноги застыли, все в ней омертвело, жили одни лишь глаза и губы; она еще дышала, но он знал, что дыхательные мышцы постепенно захватываются параличом; она почти не могла говорить и уже задыхалась, скрежетала зубами, лицо исказилось. Она боролась. Шею свело судорогой. Жоан силилась еще что то сказать, ее губы дрожали. Хрипение, глубокое, страшное хрипение, и наконец крик:
— Помоги!. . Помоги!. . Сейчас!. .
Шприц был приготовлен заранее, Равик быстро взял его и ввел иглу под кожу… Он не хотел, чтобы она медленно и мучительно умирала от удушья. Не хотел, чтобы она бессмысленно страдала. Ее ожидало лишь одно: боль. Ничего, кроме боли. Может быть, на долгие часы…
Ее веки затрепетали. Затем она успокоилась. Губы сомкнулись. Дыхание остановилось. Равик раздвинул портьеры и поднял штору. Затем снова подошел к кровати. Застывшее лицо Жоан было совсем чужим.
Он закрыл дверь и прошел в приемную. За столом сидела Эжени. Она разбирала папку с историями болезней.
— Пациент из двенадцатой штаты умер, — сказал он.
Эжени кивнула, не поднимая глаз.
— Доктор Вебер у себя.
— Кажется, да.
Равик вышел в коридор. Несколько дверей стояли открытыми. Он направился к кабинету Вебера.
— Номер двенадцатый умер, Вебер. Можете известить полицию.
Вебер даже не взглянул на него.
— Теперь полиции не до того.
— То есть.
Вебер указал на экстренный выпуск «Матэн».
Немецкие войска вторглись в Польшу.
— Война будет объявлена еще сегодня. У меня сведения из министерства.
Равик положил газету на стол.
— Вот как все обернулось, Вебер…
— Да. Это конец. Бедная Франция!. .
Равик сидел и молчал, ощущая вокруг себя какую то странную пустоту.
— Это больше, чем Франция, Вебер, — сказал он наконец.
Вебер в упор посмотрел на него.
— Для меня — Франция. Разве этого мало.
Равик не ответил.
— Что вы намерены делать. — спросил он после паузы.
— Не знаю. Вероятно, явлюсь в свой полк. А это… — Он сделал неопределенный жест. — Придется передать кому нибудь другому.
— Вы сохраните клинику за собой. Во время войны нужны госпитали. Вас оставят в Париже.
— Я не хочу здесь оставаться. Равик осмотрел комнату.
— Сегодня вы видите меня в клинике последний раз. Мне кажется, все здесь идет нормально. Операция матки прошла благополучно; больной с желчным пузырем выздоравливает; рак неизлечим, делать вторичную операцию бессмысленно. Это все.
— Что вы хотите сказать. — устало спросил Вебер. — Почему это мы с вами видимся сегодня в последний раз.
— Как только будет объявлена война, нас всех интернируют. — Вебер пытался что то возразить, но Равик продолжал: — Не будем спорить. Это неизбежно.
Вебер уселся в кресло.
— Я ничего больше не понимаю. Все возможно. Может, наши вообще не станут драться. Просто возьмут и отдадут страну. Никто ничего не знает.
Равик встал.
— Если меня не задержат до вечера, зайду часов около восьми.
— Заходите.
Равик вышел. В приемной он увидел актера. Равик совсем позабыл о нем. Актер вскочил на ноги.
— Что с ней.
— Умерла.
Актер окаменел.
— Умерла. !
Трагически взмахнув рукой, он схватился за сердце и зашатался. Жалкий комедиант, подумал Равик. Вероятно, играл что либо подобное на сцене, и теперь, когда это случилось с ним в жизни, впал в заученную роль. А может быть, переживает искренне, но но профессиональной привычке не может обойтись без дурацких театральных жестов.
— Можно мне на нее посмотреть.
— Зачем.
— Я должен увидеть ее еще раз! — Актер прижал руки к груди. В руках он держал светло коричневую шляпу с шелковой лентой. — Поймите же! Я должен…
В глазах у него стояли слезы.
— Послушайте, — нетерпеливо сказал Равик. — Убирайтесь ка отсюда! Эта женщина умерла, и ничего тут не изменишь. В своих переживаниях разберетесь сами. Идите ко всем чертям! Вас приговорят к году тюрьмы или патетически оправдают — какая разница. Пройдет несколько лет, и вы будете хвастать этой историей, набивать себе цену в глазах других женщин, домогаясь их милостей… Вон отсюда, идиот!
Он подтолкнул актера к двери. Тот слабо сопротивлялся. Стоя в дверях, актер обернулся:
— Бесчувственная скотина! Паршивый бош!
На улицах было полно народу. Сбившись в кучки, люди жадно следили за быстро бегущими буквами световых газет. Равик поехал в Люксембургский сад. До ареста хотелось побыть несколько часов наедине с собой.
В саду было пусто. Первое дыхание осени уже коснулось деревьев, но это напоминало не увядание, а пору зрелости. Свет был словно соткан из золота и синевы — прощальный шелковый флаг лета.
Равик долго сидел в саду. Он смотрел, как меняется освещение, как удлиняются тени. Он знал — это его последние часы на свободе. Если объявят войну, хозяйка «Энтернасьоналя» не сможет больше укрывать эмигрантов. Он вспомнил о приглашении Роланды. Теперь и Роланда ему не поможет. Никто не поможет. Попытаешься бежать — арестуют как шпиона.
Он просидел так до вечера, не чувствуя ни грусти, ни сожаления. В памяти всплывали лица. Лица и годы. И наконец — это последнее, застывшее лицо.
В семь часов Равик поднялся. Он знал, что, уходя из темнеющего парка, он покидает последний уголок мирной жизни. Тут же на улице он купил экстренный выпуск газеты. Война была уже объявлена. Он зашел в бистро — там не было радио. Потом направился в клинику. Вебер встретил его.
— Не сделаете ли еще одно кесарево сечение. Больную только что доставили.
— Охотно.
Равик пошел переодеться. В коридоре он столкнулся с Эжени. Увидев его, она очень удивилась.
— Вероятно, вы меня уже не ждали. — спросил он.
— Нет, не ждала, — сказала она и как то странно посмотрела на него. Затем торопливо пошла дальше.
Кесарево сечение не бог весть какая сложная операция. Равик работал почти машинально. Время от времени он ловил на себе взгляд Эжени и никак не мог понять, что с ней происходит.
Ребенок закричал. Его обмыли. Равки смотрел на красное личико и крохотные ручонки. Рождаясь на свет, мы отнюдь не улыбаемся, подумал он и передал новорожденного санитарке. Это был мальчик.
— Кто знает, для какой войны он рожден! — сказал Равик и принялся мыть руки. За соседним умывальником стоял Вебер.
— Равик, если вас действительно арестуют, немедленно дайте знать, где вы находитесь.
— К чему вам лишние неприятности, Вебер. Теперь с такими людьми, как я, лучше вовсе не знаться.
— Почему. Только потому, что вы немец. Но ведь вы беженец!
Равик хмуро улыбнулся.
— Вы же сами прекрасно знаете, как на нас, беженцев, смотрят везде и всюду. От своих отстали, к чужим не пристали. На родине нас считают предателями, а на чужбине — иностранными подданными.
— Мне все это безразлично. Я хочу, чтобы вас как можно скорее освободили. Сошлитесь на меня. Я за вас поручусь.
— Хорошо. — Равик знал, что не воспользуется его предложением. — Врачу везде найдется дело. — Он вытер руки. — Могу я вас попросить об услуге. Позаботьтесь о похоронах Жоан Маду. Сам я, наверно, уже не успею.
— Я, конечно, сделаю все. А еще что нибудь не надо уладить. Скажем, вопрос о наследстве.
— Пусть этим занимается полиция. Не знаю, есть ли у нее родные. Да это и не важно.
Он оделся.
— Прощайте, Вебер. С вами хорошо работалось.
— Прощайте, Равик. Вам еще причитается гонорар за последнюю операцию.
— Израсходуйте эти деньги на похороны. Впрочем, они обойдутся дороже. Я оставлю вам еще.
— И не думайте, Равик. Ни в коем случае. Где бы вы хотели ее похоронить.
— Не знаю. На каком нибудь кладбище. Я запишу ее имя и адрес.
Равик взял бланк клиники и написал адрес. Вебер положил листок под хрустальное пресс папье, украшенное серебряной фигуркой овечки.
— Все в порядке, Равик. Через несколько дней и меня, наверно, тут не будет. Без вас мы едва ли сможем так успешно работать, как раньше.
Они вышли из кабинета.
— Прощайте, Эжени, — сказал Равик.
— Прощайте, герр Равик. — Она посмотрела на него. — Вы в отель.
— Да. А что.
— О, ничего… мне только показалось…

Стемнело. Перед отелем стоял грузовик.
— Равик, — послышался голос Морозова из какого то парадного.
— Это ты, Борис. — Равик остановился.
— Там полиция.
— Так я и думал.
— Вот удостоверение личности на имя Ивана Клуге. Помнишь, я рассказывал тебе. Действительно еще на полтора года. Пойдем в «Шехерезаду». Там сменим фотографию. Подыщешь себе другой отель и станешь русским эмигрантом.
Равик отрицательно покачал головой.
— Слишком рискованно, Борис. Фальшивые документы в военное время — опасная вещь. Уж лучше никаких.
— Что же ты намерен делать.
— Пойду в отель.
— Ты твердо решил, Равик. — спросил Морозов.
— Да, твердо.
— Черт возьми! Кто знает, куда теперь тебя загонят!
— Во всяком случае, немцам не выдадут. Этого мне уже нечего бояться. И в Швейцарию не вышлют. — Равик улыбнулся. — Впервые за семь лет полиция не захочет расстаться с нами. Потребовалась война, чтобы нас начали так высоко ценить.
— Говорят, в Лоншане создается концентрационный лагерь. — Морозов потеребил бороду. —, Выходит, ты бежал из немецкого концлагеря, чтобы попасть во французский.
— Быть может, нас скоро выпустят.
Морозов ничего не ответил.
— Борис, не беспокойся за меня. На войне всегда нужны врачи.
— Каким именем ты назовешься при аресте.
— Своим собственным. Здесь я назвал его полиции только один раз. Пять лет назад. — Равик немного помолчал. — Борис, — продолжал он, — Жоан умерла. Ее застрелили. Она лежит в клинике Вебера. Надо ее похоронить. Вебер обещал мне, но боюсь, его мобилизуют прежде, чем он успеет это сделать. Ты позаботишься о ней. Не спрашивай меня ни о чем, просто скажи «да», и все.
— Да, — ответил Морозов.
— Прощай, Борис. Возьми из моих вещей то, что тебе может пригодиться. Переезжай в мою конуру. Ты ведь всегда мечтал о ванной… А теперь я пойду. Прощай.
— Дело дрянь, — сказал Морозов.
— Ладно. После войны встретимся в ресторане «Фуке».
— С какой стороны. Со стороны Елисейских Полей или авеню Георга Пятого.
— Авеню Георга Пятого. Какие же мы с тобой идиоты! Пара сопливо героических идиотов! Прощай, Борис.
— Да, дело дрянь, — сказал Морозов. — Даже проститься как следует и то стесняемся. А ну ка иди сюда, идиот!
Он расцеловал Равика в обе щеки. Равик ощутил его колючую бороду и запах табака. Это было неприятно. Он направился в отель.

Эмигранты собрались в «катакомбе». Совсем как первые христиане, подумал Равик. Первые европейцы. За письменным столом, под чахлой пальмой, сидел человек в штатском и заполнял опросные листы. Двое полицейских охраняли дверь, через которую никто не собирался бежать.
— Паспорт есть. — спросил чиновник Равика.
— Нет.
— Другие документы.
— Нет.
— Живете здесь нелегально.
— Да.
— По какой причине.
— Бежал из Германии. Лишен возможности иметь документы.
— Фамилия.
— Фрезенбург.
— Имя.
— Людвиг.
— Еврей.
— Нет.
— Профессия.
— Врач.
Чиновник записал.
— Врач. — переспросил он и поднес к глазам листок бумаги. — А вы не знаете тут врача по фамилии Равик.
— Понятия не имею.
— Он должен проживать именно здесь. Нам донесли. Равик посмотрел на чиновника. Эжени, подумал он. Не случайно она поинтересовалась, иду ли я в отель, а еще раньше так сильно удивилась, увидев меня на свободе.
— Ведь я уже вам сказала — под такой фамилией у меня никто не проживает, — заявила хозяйка, стоявшая у входа в кухню.
— А вы помалкивайте, — недовольно пробурчал чиновник. — Вас и так оштрафуют за то, что все эти люди жили здесь без ведома полиции.
— Могу лишь гордиться этим. Уж если за человечность штрафовать… что ж, валяйте!
Чиновник хотел было еще что то сказать, но промолчал и только махнул рукой. Хозяйка вызывающе смотрела на него. Она имела высоких покровителей и никого не боялась.
— Соберите свои вещи, — обратился чиновник к Равику. — Захватите смену белья и еду на сутки. И одеяло, если есть.
Равик пошел наверх в сопровождении полицейского. Двери многих комнат были распахнуты настежь. Равик взял свой давно уже упакованный чемодан и одеяло.
— Больше ничего. — спросил полицейский.
— Ничего.
— Остальное не берете.
— Нет.
— И это тоже. — Полицейский указал на столик у кровати. На нем стояла маленькая деревянная Мадонна, которую Жоан прислала Равику в «Энтернасьональ» еще в самом начале их знакомства.
— И это тоже.
Они спустились вниз. Кларисса, официантка родом из Эльзаса, протянула Равику какой то пакет. Равик заметил, что у всех остальных эмигрантов были такие же пакеты.
— Еда, — объяснила хозяйка. — Не то еще умрете с голоду! Уверена, что вас привезут в такое место, где ничего не подготовлено.
Она с неприязнью посмотрела на чиновника в штатском.
— Поменьше болтайте, — сказал тот с досадой. — Не я объявил войну.
— А они, что ли, объявили ее.
— Оставьте меня в покое. — Чиновник взглянул на полицейского. — Все готово. Выводите!
Темная масса людей зашевелилась, и тут Равик увидел мужчину и женщину, ту самую, которой мерещились тараканы. Правой рукой муж поддерживал жену. Левой он держал сразу два чемодана — один за ручку, другой под мышкой. Мальчик тоже тащил чемодан. Муж умоляюще посмотрел на Равика. Равик кивнул.
— У меня есть инструменты и лекарства, — сказал он. — Не волнуйтесь.
Они забрались на грузовик. Мотор затарахтел. Машина тронулась. Хозяйка стояла в дверях и махала рукой.
— Куда мы едем. — спросил кто то полицейского.
— Не знаю.
Равик стоял рядом с Розенфельдом и новоявленным Гольдбергом. Розенфельд держал в руках круглый футляр. В нем были Сезанн и Гоген. Он напряженно о чем то думал.
— Испанская виза, — сказал он. — Срок ее истек прежде, чем я успел… — Он осекся. — А Крыса все таки сбежал, — добавил он. — Маркус Майер сбежал вчера в Америку.
Грузовик подпрыгнул на ходу. Все стояли, тесно прижавшись друг к другу. Почти никто не разговаривал. Машина свернула за угол. Равик посмотрел на фаталиста Зейденбаума.
— Вот мы и снова в пути, — сказал тот.
Равику хотелось курить. Сигарет в карманах не оказалось. Но он вспомнил
— в чемодане есть большой запас.
— Да, — сказал он. — Человек может многое выдержать.
Машина миновала авеню Ваграм и выехала на площадь Этуаль. Нигде ни огонька. Площадь тонула во мраке… В кромешной тьме нельзя было разглядеть даже Триумфальную арку.