Повесть. Преимущество звезд

ДИНА БАКУЛИНА
ПРЕИМУЩЕСТВО ЗВЁЗД
(повесть из книги Дины Бакулиной "Тринадцатая звезда"


Мне бы только теперь до конца не раскрыться,
Не раздать бы всего, что напела мне птица,
Белый день наболтал, поморгала звезда,
Намигала вода, накислила кислица,
На прожиток оставить себе навсегда…
Арсений Тарковский.

Неуклюжая Таня Маслобоикина
У Антонины Семёновны Маслобойкиной было в жизни почти все, что нужно, – а может быть, даже немножко сверх того: у неё была любимая дочка – Таня; второй по счету и тоже любимый муж – Игорь Игоревич; попугай; а так же отдельная двухкомнатная квартира с видом во двор.

Антонина Семёновна Маслобойкина – учитель физкультуры в самой обыкновенной и по всем параметрам средней школе номер тридцать три. В этой школе учились и продолжают учится умные и глупые, злые и добрые, неуравновешенные и спокойные дети. Там же когда-то училась единственная, горячо любимая дочь Антонины Семёновны – Таня.

Тане в детстве тоже случалось бывать попеременно то злой, то доброй; то задиристой, то вдруг ни с того ни с сего, – и как правило, ненадолго, – спокойной. В детстве характер у Тани был неуравновешенный.

Сама Антонина Семёновна когда-то мечтала стать настоящей, непременно успешной, спортсменкой. И хотя были у неё для этого все необходимые данные, включая сильную волю и целеустремлённость – успешной спортсменки из Антонины всё же не получилось. Скорее всего, просто не повезло. Вместо того, чтобы без устали покорять спортивные вершины, ей пришлось отправиться в школу и стать учителем физкультуры.

С годами смирившись со своей нелюбимой работой, Антонина Семёновна всё же продолжала втайне оплакивать несостоявшуюся спортивную карьеру. Впрочем, теперь с этим поделать ничего было нельзя.

И захотела Антонина Семёновна, во что бы то ни стало, сделать спортсменку из своей единственной дочери – Тани. Захотела настолько сильно и страстно, что остановить её в этом стремлении не было никакой возможности.

Понеслась она к своей мечте на всех парусах, без раздумий, сшибая на пути все видимые и невидимые преграды. А надо сказать – преград оказалось много, как видимых, так и невидимых. Но это пыл Антонины Семёновны не только не охлаждало, а наоборот, – раззадоривало. Хотя на обычный задор страстное желание Антонины Маслобойкиной походило мало: с годами её идея стала напоминать настоящую одержимость.

Дочка Таня, как назло, уродилась не в пример матери угловатой, хрупкой и совершенно не спортивной. Видимо, пошла она в своего родного отца, то есть в первого мужа Антонины Семёновны. Тот тоже был угловатый, неуклюжий и вообще какой-то нелепый.

Однако полное отсутствие спортивных данных у Тани Антонину Семёновну нисколько не останавливало: она этого несоответствия будто бы совсем не замечала. И не то что бы мать своей единственной дочери зла желала – совсем наоборот: Антонина Семёновна была непоколебимо уверена, что для любого человека лучшей цели, чем стать профессиональным спортсменом, нет, не было и быть не может. То что люди, как и их мечты, могут быть разными, Маслобойкиной-старшей и в голову не приходило.

«Сейчас Таня моей мечты оценить, к сожалению, не в состоянии, – думала Антонина. – Но зато, когда эта мечта сбудется, дочка мне спасибо скажет. Иначе и быть не может! Ведь это счастье – быть спортсменкой».

Сама же Таня ни о чём подобном никогда не мечтала. Даже наоборот: мечтала она всё чаще о противоположном, – о том, чтобы беспрерывные попытки матери превратить её в спортсменку когда-нибудь закончились. Да вот только Антонину Семёновну было ничем не урезонить и не остановить: никакие доводы рассудка на неё не действовали.

Сначала Антонина Семёновна задумала отдать Таню в тяжёлую атлетику, а именно в секцию по толканию ядра. Почему именно толкание ядра? – трудно сказать. Видимо, что-то романтичное она находила в этом виде спорта. Однако, все без исключения тренеры, которых Антонина Семёновна, не щадя сил и времени, обходила, делать из Тани метательницу ядер наотрез отказались. И не только отказались: не сговариваясь, они утверждали, что Таня – девочка совсем не спортивная, негибкая, неуклюжая и хрупкая. Хорошо бы этому ребенку заняться не спортом, а, например, рисованием, музыкой или, может, вышивать что-нибудь.

«Дело-то нечисто!» – сразу поняла Антонина Семёновна. Всё это похоже на злой заговор против неё самой и её любимой дочери. Ведь для того, чтобы всерьёз заниматься спортом, не нужно никаких особенных данных, а нужны только труд, сильная воля и… И ещё раз труд!

От своей идеи-фикс Антонина Семёновна отказываться, разумеется, не стала, однако решила немного изменить направление своих мыслей. И это новое направление привело её к спортивной гимнастике, к упражнениям на снаряде, именуемом «конём». На этот раз матери удалось найти для дочери тренершу покладистую, то есть совершенно равнодушную. Фамилия её была Талабанова. Однако даже такой равнодушный тренер, как Талабанова, взяла к себе Таню очень неохотно, со скрипом. Глаз у неё был всё-таки намётанный, и никаких перспектив в Тане она не видела. Зато ясно видела тренер Талабанова, что мечту, а вернее, дурь Антонины Семёновны ничем не перешибить, а потому и решила взять к себе Таню: «Да пусть занимается – жалко мне, что ли!»

Первое падение Тани со спортивного коня произошло всего через полтора месяца, и было оно болезненным, но не слишком серьёзным. Таня тогда только подвернула ногу. Второе падение девочки не замедлило – оно случилось ещё через месяц. На этот раз дело обернулось тяжёлым переломом всё той же левой ноги. Занятия пришлось приостановить.

Это было самое счастливое время для Тани: девочка получила возможность читать и перечитывать свои любимые книжки, на которые из-за постоянных тренировок времени не было. А когда боль в ноге прошла, Таня стала даже напевать, радуясь, что занятий пока нет. У девочки был красивый толстый песенник с картинками, и песни ч нём подобрались в основном хорошие. Надо сказать – петь Таня очень любила, к тому же и слух и голос у неё имелись…

Заметив, что Таня наконец поправилась, бдительная Антонина Семёновна сразу же вернула дочку к тренеру Талабановой.

– А может, вы её всё-таки заберёте из секции? – неуверенно предложила тренер. Однако, взглянув в горящие лихорадочным блеском глаза Антонины Семёновны, поняла: «Не заберёт!» Занятия продолжились.

Следущее падение Тани произошло через ещё три месяца. На этот раз Таня так неудачно упала на спину, что у неё не то сместилось, не то деформировалось сразу несколько позвонков. Боль была сильная.

– Может, хватит девочку мучить?! Сама же видишь – ничего у неё не получается… Да и на занятия она ходит точно на каторгу! Ведь битая же она перебитая… – с сочувствием глядя на Таню, возмущался второй муж Антонины Семёновны.

– Много ты понимаешь! – не согласилась Маслобойкина-старшая. – Характер и выдержка – вот всё, что нужно спортсмену! Характер и выдержка!

– Зачем же ты Таню свою продолжаешь ломать? – пыталась урезонить Антонину Семёновну подруга и напарница, второй учитель физкультуры по имени Ольга.

Антонина Семёновна с досадой отмахивалась:

– Пусть закаляется!

И снова твердила:

– Характер и выдержка!

У самой Антонины Семёновны характер и выдержка явно имелись. А вот разума, видимо, не хватало…

Прошло целых три месяца, прежде чем Тане снова удалось восстановиться после неудачного падения. И мать тут же снова отправила дочку на тренировки.

Очередное падение Тани произошло через две недели. Однако на этот раз уже всё вышло намного серьёзней – неокрепший позвоночник Тани сломался. Врачам пришлось долго приводить девочку в чувство.

– Жить будет! – наконец определил врач. – Но вот расти – вряд ли.

Тане пришлось провести на больничной койке полгода. Ещё полгода девочка заново училась ходить. И научилась. Но вот расти тринадцатилетняя Таня и в самом деле перестала. Рост у неё навсегда остался – метр и двадцать сантиметров. Значит, сколько бы лет Таня на свете не прожила, по росту она навсегда останется тринадцатилетней.

Сначала Антонина Семёновна наотрез отказывалась признать, что дочь больше никогда не вырастет. Но однажды истина ей открылась, и Антонине Семёновне стало очень больно. И то, что Таня никогда больше не будет заниматься спортом (причём, никогда и никаким), – она тоже поняла. Выходит, мечта сделать из дочери успешную спортсменку погибла.

Антонине Семёновне стало очень жалко и свою единственную дочь с переломанным позвоночником, и собственную погибшую мечту… И от этого двойного, внезапно обрушившегося на неё горя Маслобойкина теперь часто плакала, сокрушаясь, что дочку Таню она своими руками сломала.

Но Таня свою трагедию пережила. Характер у неё и в самом деле оказался сильным, и выдержка у Тани тоже имелась. На мать она почти не обижалась, потому что понимала: на безумие обижаться бесполезно. Даже наоборот: мать она жалела куда больше, чем себя. Видела Таня, как мучается и страдает Антонина Семёновна, а душа у девочки была доброй.

Годы шли. Таня повзрослела, закончила школу и поступила сначала в музыкальное училище, а потом и в Консерваторию. Хотя по росту Таня так навсегда и осталась тринадцатилетней, детская угловатость её исчезла, а тело и лицо значительно окрепли и округлились. Красивой Таню назвать было трудно, но и некрасивой, пожалуй, тоже. В фигуре девушки имелась очевидная, бросающаяся в глаза непропорциональность, зато красивые карие глаза её живо блестели, а взгляд был ясным и умным. Реакция у Тани оказалась быстрая, ум – острым, а движения, несмотря на не слишком пропорциональную комплекцию, – лёгкими.

Мать умерла, когда Таня училась ещё на первом курсе. После её смерти Таня очень сдружилась со своей сводной сестрой, – дочерью Антонины Семёновны от второго мужа, – Ларисой.

Однажды девушки даже решили съехаться. К счастью, такая возможность вскоре представилась. Сводные сестры стали жить вместе в двухкомнатной квартире, почти в самом центре города. А потом Лариса вышла замуж, и у неё родился сын – Андрюшка.

И хотя у Ларисы появилась собственная семья, – они с Таней так и продолжали жить вместе, всё в той же двухкомнатной квартире. Так всем показалось удобнее.

Таня часто и с удовольствием занималась с племянником Андрюшкой: водила его в театр, цирк и зоосад; заботилась о нём, когда родители ненадолго уезжали, – и всех очень устраивало такое положение дел.

Закончив Консерваторию, Таня устроилась работать в специализированную гимназию при Консерватории учителем пения. Поскольку гимназия была специализированная, к такому предмету, как пение, здесь относились с уважением. Предмет считался одним из основных.

Коллеги по гимназии относились к Тане в основном хорошо, и она с ними была дружелюбна, однако близких подруг на работе у неё не имелось. Впрочем, и не искала Таня для себя никакой особенной дружбы: она ведь не считала себя одинокой, у неё была семья – сестра Лариса, муж сестры и племянник Андрюшка.

Вероника Хрусталёва
Вероника пришла работать в ту же гимназию на три года позже Тани. Гимназия приняла Веронику совсем по-другому. Если Таню из-за её маленького роста и не вполне пропорциональной фигуры работники гимназии, (а это были по большей части женщины), поначалу немного жалели, то Вероника ни у кого из них подобных чувств не вызывала.

У Вероники Хрусталёвой рост был самый что ни на есть универсальный, походка – плавная и в то же время значительная, а лицо не только очень миловидное, но и даже слишком уж нежное. Вот эта самая нежность многих работниц гимназии отчего-то и раздражала, – впрочем, и походка тоже, и красивый высокий голос, и независимые манеры.

И пуще всего раздражала их в Веронике то, что они называли скрытностью. Застегнёт Вероника свою непонятную душу глухо-наглухо, напустит на своё миловидное лицо самое неприступное выражение – и пойдёт по школе вышагивать, плавно и в то же время значительно.

И ещё одни раздражающий фактор в ней имелся – негибкость. Эту негибкость некоторые сослуживцы ошибочно принимали за непомерное самомнение и даже гордость. Словом, сослуживцы Веронику не понимали. Но ведь и она в свою очередь не слишком старалась, чтобы её поняли.

Хитрить и притворяться Вероника совсем не умела – ни в чём, даже в мелочах. А ведь все мы знаем, что бывают в жизни такие моменты, когда нужно бы немного притвориться; хотя бы для того, чтобы, скользнув по кому-нибудь небрежным или, что ещё хуже, осуждающим взглядом, не разочаровать или не обидеть человека.

Впрочем, любить и жалеть людей Вероника умела, – но не притворно, внешне, а по-настоящему. Кроме способности к деятельному состраданию, были в Веронике и другие положительные особенности, – да только попробуй, разгляди их вот так, сразу! Особенно если вместо того, чтобы открыто и дружелюбно улыбнуться на подозрительно-напряжённый взгляд какой-нибудь учительницы и тем самым эту подозрительность обезоружить, – Вероника, наоборот, независимо так встряхнет головой, придаст взгляду выражение «а мне всё равно» и плавной походкой пройдёт мимо. Видимо, поэтому и прослыла Вероника в школе гордячкой.

Теперь, едва зайдёт Вероника в учительскую, – некоторые коллеги тотчас бросят на неё многозначительный, а по возможности и презрительный взгляд – и замолчат… Причём, замолчат так, что это напряжённое молчание по всей комнате густым звоном пройдёт. Такая нездоровая атмосфера жизнь Веронике, конечно, отравляла. Но ведь и сама она тоже, как уже говорилось, подхода к людям найти не хотела и не умела: вот и возникла постепенно вокруг неё густая полоса ненужного и беспричинного отчуждения.

Души же, и настоящей жизни Вероники в гимназии никто, конечно, не знал.

Родители Вероники Хрусталёвой
Мать Вероники, Ольга Олеговна Буйнова, вышла замуж очень молодой, – вышла не по любви и даже не по расчету, а по глупости. Это родители будущего мужа на свою голову уговорили её выйти за него замуж, – вот она и вышла. Они и представить не могли, что за приветливыми улыбками и ласковыми речами Ольги Олеговны притаилась твёрдая и неистребимая жестокость.

В первый раз выйдя замуж, Ольга Олеговна не просто не полюбила, а сразу же возненавидела своего мужа. Дело в том, что муж Ольги Олеговны был инвалидом. Инвалидом он стал не с рождения… В одной из справедливых для него драк, парень получил серьёзную травму и потерял левый глаз. Кроме этого явного изъяна во внешности были у мужа Ольги Олеговны и другие особенности, которые она в нём терпеть не могла. Причём она невзлюбила их не после того, как вышла замуж, а с самого начала.

Когда же её спрашивали, почему она за него всё-таки вышла, вразумительно ответить она не могла. Может, из жалости или из тайного сострадания? Нет! Не было в чёрством, эгоистичном характере Ольги Олеговны места подобным нежным и непрактичным чувствам. Доброй она никогда не была. Это решительное отсутствие у неё способности любить или сострадать, так прочно в ней укоренилось, что походило даже на врожденную душевную травму.

Появления дочери Ольга Олеговна очень не хотела, и не только потому что эта дочь от нелюбимого и даже ненавистного ей человека – просто никакие дети были ей не нужны. Но Вероника, как назло, родилась. Именно – Ольге Олеговне назло! За это-то «зло» Ольга Олеговна своей дочери всё время и мстила. И росла Вероника в обществе озлобленной на неё матери очень в себе неуверенной. Ну а потом, устав бороться с неугодной дочкой, Ольга Олеговна, наконец, нашла себе второго мужа и ушла к нему, а Вероника осталась жить со своим отцом-инвалидом. Случилось это, когда девочке шёл четырнадцатый год.

Отец, в отличие от своей бывшей жены, Веронику любил. Но, как уже говорилось, был он инвалидом. Плюс ко всему, не знал, как именно нужно воспитывать девочек; воспитывал, как умел, то есть наиболее неподходящим образом из всех возможных. К тому же серьёзная черепно-мозговая травма, полученная им в юности, с годами прогрессировала…

Однажды отец Вероники – человек далеко ещё не старый – умер. В полном смысле слова – отмучайся. И только когда он умер, дочь по-настоящему поняла, как трудно её больному отцу было не только растить и пытаться воспитывать её, но и просто жить, постоянно борясь с тяжелым заболеванием.

А сейчас у Вероники уже давным-давно есть собственная семья: муж (по профессии – реставратор), взрослая дочь-студентка и бежевая морская свинка.

Неожиданная встреча
В той же самой гимназии, где Таня Маслобойкина учила детей пению, Вероника преподавала русский язык и литературу. В отличие от отношений с коллегами, с детьми у Вероники всё складывалось очень просто и ясно: одни ученики уважали её и любили литературу; другие – не уважали и совсем не любили; третьим было всё равно. Всё как и полагается!..

Во время перемен и редких свободных уроков в учительской бывало многолюдно: коллеги сновали туда-сюда, без устали. Но в тот раз выдался такой особенный день, что уже целых пятнадцать минут здесь никого, кроме Вероники, не случилось. Вот она и расслабилась – забыла напустить на себя свой обычный рабочий вид «а мне всё равно». Вместо этого уселась Вероника Хрусталёва за письменный стол у окошечка, подперла щёку рукой и пригорюнилась. В такой-то невыдуманной позе и застала её учительница пения, в прошлом неудавшаяся спортсменка, – Татьяна Маслобойкина. У Тани каждую среду в это же самое время был свободный урок, врнее, не было никакого урока.

Заметив вошедшую учительницу пения, Вероника тут же инстинктивно выпрямилась на стуле, и уже хотела было придать своему взгляду выражение «а мне всё равно», – но тут что-то её остановило. Вероника давно уже заметила, что Татьяна не похожа на «всех остальных», и не только ростом и фигурой, а… Трудно сказать, чем именно.

Войдя в учительскую, Таня внимательно и остро взглянула на Веронику и, несколько секунд помешкав, села за соседний письменный стол. Не прошло и минуты, как коллеги непринужденно разговорились. И общая тема сразу же нашлась: это, конечно, ученики и их родители. Потом разговор сам собой переключился на домашних животных: выяснилось, что дома у Вероники живёт морская свинка – Изюмка, а у Тани есть толстый рыжий кот – Валик. С этого-то разговора, незаметно для себя, Татьяна Маслобойкина и Вероника Хрусталёва подружились.

Оказалось, что живут они неподалёку друг от друга, – на расстоянии одной автобусной остановки. Поздней весной, когда сводная сестра Тани, её муж и племянник Андрей уезжали на дачу, Таня иногда приглашала к себе Веронику, и та с удовольствием принимала приглашения. Семья же Вероники, состоявшая из мужа-реставратора и двадцатилетней дочери Ляли, никогда не возражала против таких посещений. Муж-реставратор относился к частым встречам подруг с пониманием, а дочери Ляли и вовсе не касалось «всё в таком роде». Двадцатилетнюю Лялю сейчас волновала только её собственная персона, а всё остальное, включая будни и досуг обоих родителей, было ей скучно и неинтересно. Вероника заходила к Тане Маслобойкиной иногда и летом во время отпуска, когда обе они временно находились в городе.

Им всегда было о чём поговорить. Говорили то на бытовые темы, то на более возвышенные – о музыке или литературе. Говорить на возвышенные темы им обеим было всегда намного интереснее.

Детство своё подруги вспоминать не любили, – видимо, потому что у обеих оно оказалось трудным. О детстве им хотелось совсем позабыть, но оно отчего-то не забывалось: наоборот, как назло, неожиданно вспоминалось в самые неподходящие моменты. Но может быть, именно это и объединяло подруг сильнее всего – тайная, незаживающая память о таком разном, но в то же время одинаково трудном детстве.

Сложно сказать, кому из них в детстве пришлось труднее: Тане, которой родная мать от неразумной любви сломала позвоночник; или Веронике, которой «сломали спину» от яростной нелюбви. Ведь, если физическое увечье Тани до сих пор имеет видимое глазами последствие, то Вероникино «увечье» взглядом, конечно, не увидишь, но оно тоже пребывает с ней неизбывно.

Впрочем, не так уж мало живёт на свете людей со «сломанными спинами». А если верить, – как верит сейчас Вероника Хрусталёва, – то получится, что любая физическая или душевная боль, когда-либо перенесённая человеком, не напрасна. Каждая наша слеза, – зримая или незримая – где-то там, высоко на Небе, – взвешена. Ну, а если всё в этой жизни не зря, то стоит ли так горевать?

Вот Таня с Вероникой и не горевали.

Как-то сидели они тёплым августовским вечером на Танином балконе, выходящем во двор. Звёзды на высоком небе в тот августовский вечер сияли так ярко, что взгляд оторвать было не возможно. Таня с Вероникой даже разговаривать не могли, а только молча и восхищенно смотрели в небеса.

Неожиданно Таня спросила:

– Вероника, где сейчас твоя дочка?

– Она с подругой на море уехала. В Грецию.

– Понятно.

– А ты почему спросила, Таня?

– Не знаю… Отчего-то подумалось мне: как хорошо, наверное, когда свой ребёнок есть… – грустно произнесла Татьяна.

– Наверное… – непонятно ответила Вероника. – Только, знаешь… ведь мне с Лялей сейчас очень, очень трудно…

– Почему?

– Ну… – Вероника задумалась, – наверное, потому, что Ляля выросла, теперь и ей со мной совсем неинтересно. А мне с ней по-прежнему интересно. От этого несоответствия… плохо на душе, тяжело. Не привыкнуть никак. Понимаешь?

– Понимаю, – неуверенно ответила Таня. – Кажется. А вообще, знаешь, Вероника, я думаю, что без детей тоже хорошо! И даже намного лучше! Спокойнее как-то.

– Почему? – удивилась Вероника.

– Таня немного замешкалась с ответом, а потом произнесла решительно:

– Потому… что если у тебя детей нет, то ты их и не пе-ре-ло-ма-ешъ. Это же так просто понять!

Вероника задумалась:

– Мне всё же кажется, что ты зря так обобщаешь! Люди ведь, как и звёзды, – очень разные. И обстоятельства у всех тоже разные…

– Наверное… Только… мне отчего-то кажется, что если бы я на самом деле хотела иметь собственного ребенка, то он бы у меня непременно был, – вслух размышляла Таня. – А раз уж нет, значит, он мне не так уж и нужен. Совсем не нужен. Вот как ты думаешь?

– Конечно, – немного подумав, согласилась Вероника. – Возможно, ты и права. Каждому своё! Может быть, всем нам в жизни дается именно то, что нам действительно нужно. Только мы это не всегда понять может. А иногда так до конца и не понимаем. Но там, – Вероника показала рукой на звёздное небо, – Там… оттуда всё видно лучше, наверное…

– Возможно, – снова взглянув в небеса, согласилась Таня. – Только… звёздам, по-моему, всё равно: что есть мы – что нет… Разве не так?

– Ну… звёздам может, и в самом деле всё равно… зато нам нет! Ведь они нам всё-таки светят, – значит, их тоже кто-то создал, так же, как и нас. И они созданы для нас!

– Звёзды?! Для нас? – усомнилась Таня

– Ну конечно. Раз они светят именно нам с тобой, – убеждённо ответила Вероника.

– Может, и так… – пожала плечами Таня. – …Но я им очень завидую…

– Звёздам?! – удивилась Вероника.

– Да.

– Почему?

– Ну… их нельзя сломать, выключить… Их даже расстроить невозможно.

– Ну конечно, звезду не сломаешь, у неё же нет спины! – согласилась Вероника.

Обе помолчали…

– А, знаешь, Таня, я всё-таки рада, что у меня есть Ляля. Даже несмотря на то, что мне с ней сейчас очень трудно, очень! – нарушила молчание Вероника. – А ведь Ляля мне недавно медведя подарила! – некстати добавила она

– Живого?!

– Нет. Плюшевого.

– Зачем?

– Просто так, – пожала плечами Вероника.

– Да, – вздохнула Таня. – А вот у меня никого нет… только Андрюшка, но он ведь и не совсем мой.

– Ну и что?.. Зато подумай: вот Андрюшка вырастет… Вот ты в своё время умрёшь… А он, наверное, вспомнит о тебе… И помолится за тебя, быть может.

– Зачем? – удивилась Таня

– Как зачем? Ведь на небе одному плохо. А если кто-то тебя здесь вспомнит и вздохнёт о тебе – ты уже не один. Вы уже вместе…

– Странно. Я как-то об этом никогда не думала. Ну, а если Андрюшка тоже… не подумает?

– Подумает! К тому же у тебя ещё есть ученики. Кто-нибудь из них обязательно добрым словом тебя однажды вспомнит.

– Из-за пения? – снова усомнилась Таня.

– Да нет, конечно, не из-за пения, а из-за… глубины… твоего… понимания.

– Из-за глубины чего? – переспросила Таня

– Понимания, – повторила Вероника. – Ну, правда, Таня, есть ведь в тебе такая глубина, – я, например, её чувствую. Именно поэтому мне с тобой так легко. Из-за глубины.

– Мне с тобой тоже. Только, мне, кажется, что я туда ещё не собираюсь… – взглядом указав на небо, задумчиво произнесла Таня.

– Конечно, – согласилась Вероника. – Но об этом всё равно нужно думать иногда… Заранее, чтобы потом одному не остаться. Мы же с тобой – не звёзды! Нам не всё равно. У нас нет преимущества звёзд…

– Да, – согласилась Таня. – Нам не всё равно.

Звёзды по-прежнему светили ясно и приветливо, – такие близкие, что до них, казалось, можно было дотронуться. И всё же, они были очень далеки. Звёзды с высоты наблюдают за нами. Но далёкие и независимые, они самоотверженно делятся с нами своим светом. В этом, наверное, и состоит смысл их существования и их преимущество. Преимущество звёзд.