Затмение. окончание

                *     *     *
Она лежала в психиатрической больнице в «тихой» палате. Семь кроватей. Семеро больных. Все действительно тихие больные. Сколько она здесь находилась, было всякое. Иногда кто- то из женщин впадал в истерику. Приходила сестра и давала успокоительную таблетку. Впадавшая в истерику больная постепенно засыпала
 Наутро просыпалась, как ни в чем не бывало.

Случалось, схватывались вдруг в злой ругани, высказывали свои обиды так, что казалось, рассорились навсегда. Но в палату входила медсестра, грозила ссорящимся пальцем и неизменно спрашивала:

 –   Что, укола захотелось? Могу сделать.

Эти слова производили на обитателей палаты мгновенное воздействие. Все вдруг становились такими молчаливыми, будто их рты замкнули мгновенно  на замки.
Первое время соседи по палате подходили  к ней, чтобы познакомиться, узнать о ее болезни, семье и просто поболтать, о чем придется. Но она в разговор не вступала. На вопросы отвечала односложно и невнятно. Соседки вскоре потеряли к ней всякий интерес. Они продолжали жить своей больничной жизнью, полностью исключив ее из своей среды.
Она и сама исключилась отовсюду. Просыпаясь по давней привычке еще до рассвета, никогда не интересовалась, какой сегодня день. По  тому, что днями в палате держалась невыносимая духота, а батареи отопления не грелись, понимала: на улице лето. По стоящему за окнами зною делала вывод: сейчас, наверное, его зенит.

Зато, просыпаясь, она первым делом мысленно разговаривала со своими коровами. Называла каждую по имени, хотя на ферме переходили на фиксацию животных по номерам. Она это новшество не понимала и не принимала. Ее коровы имели свои имена – ласковые, теплые и добрые. Она находила взаимопонимание со своими подопечными через ласку и потакание слабостям ее буренок. Они их излагали характерным мычанием, которые доярка всегда безошибочно разгадывала и никогда не ошибалась.

Ее группа потихоньку редела. Колхозу нужны были деньги, запчасти на технику. Все это можно было иметь только, когда в руках у тебя мясо. Каждый раз, когда на убой забирали ее очередную корову, она полночи горько плакала в своей одинокой кровати. Жить не хотелось. Сейчас вспоминала то печальное прошлое с полнейшим безразличием. Будто это и не ее коровы.

Ей часто казалось, что здесь ее лечение сводится вовсе не к тому, чтобы ее вылечить, а чтобы убить у нее всякую чувственность. Ее уже ничего не волновало. Она удивлялась, как ее соседки по палате нередко впадают в истерику. Откуда у них берутся такие переживания? Ей вот недавно приснилось ее последнее свидание со своей домашней коровой Красоткой. Она принесла ей посоленную краюшку хлеба. Красотка послушно съела хлеб. И посмотрела хозяйке в глаза. И из глаз Красотки катились крупные капли слез. Она жалобно промычала и неотрывно глядела в человеческие глаза. Прощалась, значит. Понимала Красотка, что это ее последние минуты на земле.

Хозяйка обняла корову за шею, полила ее шерсть своими слезами, крепко прижалась к коровьему туловищу и стремительно выскочила из сарая. Забежала в дом и дала волю своему безутешному горю. А говорят, что коровы понимают лишь отдельные человеческие слова и жесты. Они, как люди. Все –   все понимают. Только говорить не могут.

Теперь ей  казались странными те буйные переживания. Все представлялось давним-давним. О чем уже и вспоминать не стоит. А с памятью у нее происходит что –   то странное. Перед сном ей делают уколы, и она уплывает в полубессознательное состояние. Мысли путаются. Ничего связного в памяти не держится. Все какие-то обрывки мыслей и воспоминаний. Но это  всего лишь мгновения. В голове наступает мрак, и сознание полностью отключается. И когда оно возвращается перед рассветом, в нем все перепутано и перемешано.

В больнице она перестала быть Екатериной Матвеевной. Теперь она для всех только Черемина. «Черемина! Быстрей на уколы! Мне тебя ждать некогда!». «Черемина! Готовься к допросу! Там в коридоре твой следователь!».

Черемина, так Еремина. Большая ли разница, как тебя зовут. И появление следака ее совершенно не волнует. Не раз и не два она рассказывала ему, как все было. Рассказывала очень спокойно и с полным безразличием, чем приводила работника юстиции в полное замешательство. Тот долго и изумленно вглядывался в допрашиваемую. Но Черемина не смущалась этого пристального взгляда, не впадала в растерянность. Ей было скучно.

Когда следователь уходил, она пробовала думать о происшедшем. Но думала так же отрешенно, как о корове Красотке перед убоем. У нее и в мыслях не было рвать на себе волосы, называть себя душегубкой, проклинать себя последними словами. Ей и теперь казалось, что все  было продумано правильно. Дочь алкоголичка и наркоманка. Ее дети, внуки Череминой, растут такими «оторви и брось», что в ближайшее время непременно отправятся в тюрьму. Екатерина Матвеевна трижды имела беседу с участковым милиционером. И повод для этого всякий раз был веским. В последний раз, пока продавщица магазина  отвлеклась разговором со своей подругой дояркой, внучка Марина ухитрилась выхватить из кассы большую пачку денег. И в пачке той участковый потом насчитал восемьдесят тысяч рублей. Почти вся выручка магазина к концу дня.

Екатерина Матвеевна, конечно  же, понимала, что не Марина затейщица этого безобразия, а внук Вовка. Та еще мало что соображает и не осознает, в какое нехорошее дело втравливает ее брат. А слушается она только брата. И никакие бабкины увещевания в расчет не берет. Сколько бы Екатерина Матвеевна ни объясняла  Марине, что чужое воровать нехорошо – ей, как об стенку горохом.

Любая тайна, какой бы она секретной ни была, со временем перестает быть таковой. В этом она имела возможность убедиться в психиатрической лечебнице. Со временем Черемина поняла, почему  от нее отступились соседки по палате. А некоторые стали даже поглядывать на нее с испугом. И дело тут не в ее чрезмерной молчаливости и отстраненности. Они узнали, по какой причине Черемина попала в психушку. Сначала об этом неожиданном открытии  обменивались только шепотом. Потом стали говорить открыто,  не таясь. И, как теперь понимала Екатерина Матвеевна, одни ее ненавидели и презирали. Другие жалели и считали, что из –   за семейных невзгод в голове у бабы помутилось. Затмение на нее нашло. Вот и натворила на свою голову.

Ее эти оценки нисколько не тревожили. Она понимала, что жить ее семье стало совершенно не на что. Ни денег в доме, ни копейки, ни харчей. Все пропито, или отдано за наркоту. Как это она не понимала, что делала? Все прекрасно понимала. Всех троих она вынянчила. Дочку – со дня рождения. Внука и внучку – с месячного возраста.

Но объясняться по этому поводу с соседями по палате не было ни сил, ни желания. Большую часть дневного времени она лежала на спине в своей постели и бессмысленно глядела в потолок. В кои годы отлежалась вволю. До психиатрички – все бегом, да все запыхавшись с рассвета и до позднего вечера. Не правы соседки по палате. Не было у нее  паморок в мозгах. Жизнь безжалостно загнала ее в безысходность. Она верила своей дочери во всем. Считала, что ее Аня учится в технологическом институте. Пока не убедились в обратном. А вернее, пока не появилось сомнение.

Екатерина Матвеевна продолжала ходить на работу и в те  дни, когда от фермы оставались рожки да ножки. Когда практически зарабатывала копейки. Да и те на руки не давали. Говорили: нет ни гроша. Расплачивались то фуражным зерном, то подсолнечным маслом, то мясом сомнительного качества. Говорили, корова или бычок запутались в привязи и их прирезали еще живыми. Либо эти бедолаги почему- то ломали ногу. Либо напарывались брюхом на что –   то острое. Скептики утверждали, что животное просто сдохло. Недоглядели, что оно больное.
Ей приходилось все чаще попинаться в свою сберегательную книжку. А там запасы были тощие. Разве только на ее скромные похороны, если судьбой ей будет суждена скорая смерть.

Но беда ждала впереди. В самом начале 1991 года обстоятельный и добропорядочный премьер Рыжков отправляется в отставку. Его заменяют на Валентина Павлова толстого, неуклюжего и, как оказалось, хитрого человека. Сразу и внезапно, врасплох объявили замену ста и пятидесятирублевых купюр. Екатерину Матвеевну это мало волновало. Таких крупных купюр в ее загашнике не хранилось. И дочке их она не посылала. Та сама приезжала за деньгами ежемесячно. И, как понимала мать. Очень быстро их расходовала.

А вот апрельская каверза нового премьера Екатерину Матвеевну чуть в гроб не свела. Внезапно в один день все товары и продукты в стране подорожали втрое. После такой новости у нее впервые резко подскочило давление. Пришлось обращаться в местный медпункт. Фельдшерица сказала: 210 на 100 и сделала ей в вену укол магнезии. Посоветовала не заниматься никакой физической работой и несколько дней полежать в постели.

Усадьбы через три от дома Череминых на скамейке у калитки местные мужики днями играли в домино и карты. Разговаривали громко. Иногда сердито спорили. Катя часто слышала оттуда:

 – Капец! Кранты Советской власти! Довели нас до ручки эти «перестройщики».

И действительно, довели. Екатерина Матвеевна с горечью подумала, что ей теперь придется жить только со своего огорода. Еще с раннего детства она много раз слышала от бабушки и матери о работе в колхозе за «палочки». Так тогда называли трудодни. На них давали по 200 граммов зерна на трудодень. И основным источником питания было то, что  люди выращивали на своих огородах. Те времена, видать, возвращаются в село. Она по-прежнему работала на ферме. Но такой старательной уже не была. Берегла силы для огорода. Тут она заботливо обихаживала каждый клочок земли. Колхоз зарплату деньгами уже давно не платил. Все просил подождать до лучших времен. А где они, эти лучшие времена? Что –   то их приближение пока не наблюдается. Да по всем признакам на них и надеяться нечего.

Телевизор хоть не включай. Там все толкуют, какой зловещей была советская власть и как хорошо живется на Западе при рыночной системе. У Екатерины Матвеевны в это лето уродились помидоры. И себе с большим запасом закрутила в банки, и соседям много отдала. А они все завязывались, быстро вырастали и зрели. Вот и созрела у нее мысль отвезти ведра два помидоров в райцентр на рынок. Поздним вечером Екатерина Матвеевна сходила на грядки и набрала два полиэтиленовых ведра помидоров. Выбирала самые лучшие, с рдяным окрасом, плотные и крупные. Чтобы могли день-два полежать перед засолкой. К помидорам присовокупила ведро куриных яиц.

Рано утром взгромоздила на плечо связанные поясом ведра с помидорами, взяла в руку ведро с яйцами, вышла на трассу и села на попутную грузовую машину. Шофер попался уважительный и приветливый. За проезд не взял ни копейки и довез ее до самых рыночных ворот. Да еще, прощаясь, пожелал:

 –   Удачно тебе, тетя, расторговаться!

Расторговалась. Не успела еще зайти в рыночные ворота – к ней сразу два плотно сбитых парня:

 –   Что, тетка, на продажу помидоры?

 –   Ага. На продажу.

 –   Давай мы тебя сразу освободим от забот.

 –   Как освободите?
 –   Купим у тебя оптом и помидоры, и яйца.

 –   Почем?

Парни назвали цену. Екатерина Матвеевна предварительно интересовалась в селе,  что почем  на рынке. Парни называли половинную цену. Поэтому она отказалась:

 –   Нет, ребята! Я уж попробую на рынке продать подороже.

 –   Ну, тогда мы из твоих яиц и помидоров месиво сделаем. Пополам с песком.

У парней были нахальные, хитро бегающие глаза. Екатерина Матвеевна решила не связываться. Она, молча, взяла протянутые парнями деньги – горе, а не выручка  –     и пошла прочь от рынка. Никогда не торговала. И браться за это дело негоже. Не создана она для рынка. Как бы его ни хвалили горячие сторонники рыночной экономики.

Но рыночное происшествие – это оказалось только цветочки. Ягодки были впереди. Рано утром Екатерина Матвеевна увидела на ферме Ивана Евсеевича. Парторг явно сиял:

 –   Ну, Кать, кончается бардак в стране. Наконец власть  взяли в руки достойные люди. Уж они-то эту пустопорожнюю болтовню прекратят. Начнем заниматься нормальным делом.

Как поняла Екатерина Матвеевна из рассказа парторга, Горбачева от власти отстранили. Якобы, по болезни. Власть в стране взял какой-то государственный комитет по чрезвычайному положению. У нее заныло сердце. Добром все это не кончится. Зря так радуется Иван Евсеевич. Дело может вылиться в гражданскую войну. Кровью страна умоется. При постоянных распрях, длящихся уже не один год, добром дело не кончится.
У нее сразу огнем всполохнулось в голове: как там ее доча? Обязательно надо в предстоящий выходной съездить в Воронеж и посмотреть, как та живет. У матери стали зарождаться сомнения, что у той все нормально, как она неизменно говорит в еженедельных кратких телефонных разговорах.

А в колхозе весь этот день практически никто не работал. Все слонялись из угла в угол. Практически не скрываясь, бегали в магазин за водкой, или по дворам – за самогоном. Все были навеселе. Но лица у всех были растерянные и злые. Все повторяли одно и то же: «Колхозу – хана». Все проклинали москвичей, которые добузились до развала государства. И какого государства. Все нормально жили. Работы всем хватало. Наоборот, везде требуются рабочие руки. А что теперь их ждет? Колхоз окончательно развален и растащен. На его восстановление, или восстановление того, что в связи с этой бузой образуется, нужны многие годы. Селянину хоть петлю на шею.

Вечером Екатерина Матвеевна смотрела по телевизору «Время». Со страхом и жадностью смотрела. Может, что услышит утешительного. Передача началась с показа интервью новых правителей страны.  За столом сидели с десяток мужчин. Одних Екатерина Матвеевна знала в лицо. Это, как надутый пузырь Павлов. Тут же сидели Язов, Крючков, Макашов Они часто мелькали на телеэкране.

Были и незнакомые. Не знала она и мужчину по центру у микрофона. Его представили – Янаев. Именно он будет исполнять обязанности Горбачева. Впрочем, об этом, как Екатерина Матвеевна считала,  смещенном болтуне, было сказано очень мало. Янаев читал заявление ГКЧП к народу. И Екатерина Матвеевна с ужасом заметила, что у нового правителя страны заметно дрожат руки. С большого похмелья? Или со страха? Она выключила телевизор и с тоской подумала: хорошего от этой компании ждать нечего. Поскольку у их старшего руки алкоголика. Или их всех одолел страх? Тогда зачем было затевать эту катавасию?

Екатерина Матвеевна после обеденного сна гуляла во дворе психиатрической больницы (есть таковой) и «тихим» больным под приглядом санитара разрешалось по нему совершать недлительные прогулки.  Ее соседки по палате ходили своей стайкой. Они очень громко и азартно что –   то обсуждали. Она ни в какую компанию не стремилась и продолжала вспоминать события 91-го года. Теперь ей казалось, что кто-то намеренно организовал тогдашний примитивный спектакль. Гэкачеписты в первый деть сделали довольно грозное заявление и ввели в столицу танки. Москвичи антисоветского толка тут же окружили солдат, завязали с ними дружеские разговоры и выяснили, что танки без боекомплекта и все солдаты без оружия.

Потом шли день за днем тревожных радио и телепередач, из которых следовало, что «демократы» изо всех сил укрепляли свои позиции. Гэкачеписты палец о палец не били. Из этих передач становилось очевидно, что весь многострадальный советский народ горой стоит за Ельцина и люто ненавидит путчистов. Даже журналисты, ведущие эти передачи, нисколько не скрывали своих симпатий. Они обеими руками за смену в стране политического строя.

Так оно и случилось. Гэкачепистов всех арестовали. Застрелился только Пуго. Компартию запретили. При этом публично унизили Горбачева, который изо всех сил старался примазываться к Ельцину.

Екатерина Матвеевна тут же отпросилась с работы и срочно поехала в Воронеж. Ей стало казаться, что сменой власти дело не кончиться. Может дойти и до кровопролития. Надо дочу срочно забирать домой. Она  быстро нашла технологический институт. А дальше пошло все не так гладко. В институте ее направили в деканат факультета, на котором училась Аня. Ее направили к молодой женщине. Она, мол, расскажет, где дочь можно найти. Молодая женщина достала списки первокурсников. Внимательно их просмотрела и отрицательно покачала головой. Потом, на всякий случай, просмотрела списки второго курса. Тот же результат.

Екатерина Матвеевна была в полуобморочном состоянии. Где же ее дочь пропадает уже второй год? Она вышла из института и долго стояла у подъезда. День был ясный и теплый. Тихий ласковый ветерок сухо шелестел листьями деревьев у тротуара. Такая благодать. Листва еще вся в сочной густой зелени. Но сухой шелест крон напоминает о близкой осени.

Она стояла в застывшей позе, пока в голове не рассеялся туман. Пока она не вспомнила, что тем вечером, когда она впервые знакомилась с Аниным женихом Игорем, он продиктовал ей свой домашний адрес. Теперь это единственная возможность узнать хоть что–нибудь про дочку.
Она нашла такси, показала ему адрес, записанный в ее засаленном блокноте, который она всегда брала с собой, когда уезжала из дома. Таксист доставил ее прямо к подъезду семиэтажки.


                *     *     *


Таксист высадил ее у нужного ей подъезда. Она поднималась по этажам, отсчитывая квартиры. На пятом  увидела записанный в блокноте рукой Игоря номер. Екатерина Матвеевна молила Бога, чтобы дома кто –   то был. Иначе от этого адреса будет немного пользы.

Подошла к двери. Нажала кнопку звонка. В коридоре послышались шаги. Слава Богу, в квартире кто –   то есть. Открылась дверь и в голове Екатерины Матвеевны вновь произошло сильное помутнение. Перед ней предстала ее доча, вся растрепанная, с неимоверно расширенными зрачками, с дымящейся «козьей ножкой» в левой руке. Дым «козьей ножки» излучал какой-то странный сладковато-горький запах. Вместо традиционного слова «Здравствуй» и теплых крепких объятий мать удивленно спросила:

 –   Ты что куришь?

И ее удивление только усилилось. Теперь самокрутки никто давно не курит. Их крутили, когда в селах в ходу был самосад. На фабричные папиросы у мужиков не было денег. Теперь все курильщики предпочитали сигареты. А у дочи «козья ножка».

Вопрос матери дочку нисколько не смутил:

 –   Я не всегда курю. Это для расслабления.

В голосе дочери чувствовалась нетрезвая веселость и доля то ли смущения, то ли испуга. Она обняла мать, чмокнула в щеку и неприятный сладко–горький запах заметно усилился. Екатерина Матвеевна чувствовала, что ей вновь стало плохо и она вот –   вот растянется на полу в обмороке. Она из последних сил старалась удержать равновесие. Прошла в квартиру, села на стул. Во рту все пересохло. Плохо слушающимся языком спросила у дочери:

 –   Что все это значит? Почему ты не в общежитии института, а здесь? Почему куришь эту гадость?

Аня нетвердой походкой стала ходить взад–вперед по комнате:

 –   Это длинный разговор, мама.

 –   Я никуда не спешу. Рассказывай.

Дочь отнесла на кухню свою «козью ножку». Как догадалась мать, не выкинула в мусорное ведро, а затушила и куда–то спрятала. И лишь после этого вернулась в комнату. Екатерина Матвеевна за это время успела осмотреться вокруг. У Игоря в квартире стояла дорогая мебель. Изящные шкафы забиты книгами. В серванте много хрусталя. На стенах висели не репродукции, а настоящие картины на холстах, написанные масляными красками. Такие были в Доме культуры колхоза.

Но мать сразу заметила: в комнатах все как –   то разбросано, лежит в беспорядке. На шкафах скопился довольно заметный слой пыли. Вещи брошены как попало.

Аня села напротив матери и опустила голову.

 – Что же ты молчишь? –обратилась к ней мать. –Рассказывай, как ты оказалась в квартире Игоря? Ты ведь мне ничего такого не говорила.
Теперь она в «психушке». С той поры уже второй десяток лет. Но Екатерина Матвеевна до сих пор помнит все до мельчайших подробностей из того нелегкого разговора.

Аня как –   то очень быстро протрезвела. Стала серьезной и говорила предельно открыто, не стараясь увиливать, врать, оправдывать себя:
 –Ма! Ты жила в одном времени. У вас был непременный лозунг: «Раньше думай о Родине. А потом – о себе». Теперь, как ты видишь, даже политический строй поменялся. Мы  уже строим не коммунизм, а чистой воды капитализм. И лозунг изменился в соответствии со временем. Нам ныне говорят: «Думай, прежде всего, о себе. Будет у тебя все  хорошо  –будет хорошо и всему обществу». Как видишь, все стало наоборот. И мы с Игорем живем в соответствии с обстановкой. Да, я теперь живу у Игоря.
 
Мать не удержалась и спросила:

 –   Вы брак–то свой оформили?

 –   Пока не оформили. Ма! Ныне появилось новое представление о совместной жизни. Ныне не спешат в загс. Сначала живут без регистрации. Притираются. Приспосабливаются друг к другу. Появилось и новое определение этому явлению – гражданский брак. Для вас это неприемлемо. А наше поколение считает, что это вполне благоразумно. Не подошли друг другу – разбежались в разные стороны без бумажной волокиты в загсе и суде.

Екатерина Матвеевна хотела конкретности в отношении своей дочи, а не общих рассуждений:

 –   И до каких пор вы с Игорем будете проверять свои отношения?

 –   Не знаю. Нам с Игорем пока и так хорошо.

После прогулки она привычно улеглась в свою кровать в надежде, что тягостные воспоминания о той давней поездке, наконец, покинут ее. Но не тут–то было. Тогда, в том далеком 901–м, она очень тяжело восприняла все такие неожиданные и такие горькие, по ее восприятию, новости. Теперь она видела себя, тогдашнюю, вроде как со стороны. Душа ее давно заледенела. А потому никаких переживаний она не испытывала.

Надо бы перевести свои думы на что –   нибудь приятное. Но почему –   то не получается. В голове упорно держалась яркая, во всех подробностях картина из прошлого. Она, тогдашняя, чувствовала, что сердце ее вот –   вот не выдержит. И тогда – конец. Умрет  и не узнает, почему ее доча уже давно жила не так, как рассказывала по телефону.

 –   Ну. А с институтом –    то что, доча, не получилось?

Аня потерла ладонями виски и сказала:

 –   Сначала у меня, ма, все получалось. Устроил меня Игорь. Преподаватели ко мне относились нормально. Да жизнь-то какой стала. Деньги ничего не стоят, а цены заоблачные.

Но и с этим можно было бы мириться. Да не по мне  точные науки. Одна химия в гроб может загнать, будь она трижды проклята. Ну, ничего я не понимала в этих формулах. После зимней сессии хвостов много осталось. После летней еще прибавилось. Меня вызвали в деканат и строго предупредили: или я срочно сдаю несданное, или меня отчислят к началу  осенних занятий.
 
Посоветовались мы с Игорем. Он меня и определил  на шинный завод разнорабочей. Мама! Ты даже представить не можешь, что это за каторга. Отвратительный запах резины, физический труд такой, что все тело трещит. Приходила домой и падала замертво. Игорь сам себе ужин готовил. Поглядел он на мои мучения, да и сказал: «Сиди ты, Дема, дома». Потеря была небольшой. За то, что так горбатилась, платили копейки.

Так они проговорили до пяти часов вечера. Екатерина Матвеевна послушала еще с полчаса рассказ дочери о ее жизни и спросила:

 –   Что–то Игорь долго с работы не возвращается.

Аня удивленно посмотрела на мать и ответила:

 –   А он и не придет. Он в отъезде.

Со слов дочери, которая в очередной раз сходила на кухню и вернулась оттуда со сладковато –   горьким запахом, мать поняла, что и Игорь ушел с шинного завода и теперь работает сам по себе. Сейчас он в Бишкеке.

 –   И чем же он занимается?

 –   Торговлей.

 –   Какие товары он привозит из Бишкека?

 –   Разные товары. Ты меня, ма, не допрашивай. Ты же не милиционер? Мы теперь живем такой жизнь, что про некоторые дела надо держать язык за зубами. Иначе и головы можно не сносить.

«Час от часу не легче», – горько подумала Екатерина Матвеевна, и на душе у нее стало еще тяжелее. «Чем же это мой зятек приторговывает, что можно и головы лишиться»? Но Екатерина Матвеевна знала свою дочу очень хорошо. Если не считает возможным что–то рассказать – от нее не дождешься, хоть каленым железом пытай. Поэтому и допытываться больше не стала. Не положено, значит, ей знать их семейные тайны.

И Екатерина Матвеевна, выслушав Анино многословие после очередной затяжки «козьей ножкой». Набралась смелости спросить, что за гадость ее доча покуривает:

 –   Ты что, Аня, к наркотикам пристрастилась?

Аня напыжилась, всем своим видом выражая обиду, сказала:

 –   Ну, ма, ты это напрасно. Я действительно изредка позволяю себе побаловаться коноплей. Но это ведь так безобидно. Вот в Америке ставится вопрос разрешить курить марихуану военнослужащим. Там не считают потребление этой травки злым умыслом. Хотят приравнять к обычному курению табака.

Так что ты, ма, на меня бочку катишь зря. Сейчас многие артисты открыто говорят, что раньше злоупотребляли наркотиками. Серьезными, ма, наркотиками. И ничего. На экране веселые, вполне здоровые люди.
 –   Ты так действительно считаешь?

 –   Да причем тут только я. Сейчас все так считают.

 –   Но ты же еще не рожала. Что ты можешь произвести на свет?


 –   Ма! Ты не живешь в городе. А потому и не видишь, сколько женщин сейчас курят сигареты. Почитай, каждая вторая. И рожают курящие бабы вполне нормальных детей. А марихуана почти то же, что и табак. Так что, ма, не вижу повода для беспокойства.

Екатерина Матвеевна испытывала нестерпимое желание отхлестать свою любимую дочу по щекам. И такое  желание у нее появилось впервые в жизни. Не то, чтобы за всю жизнь она не шлепала своего ребенка. Бывало, приходилось слегка пройтись по дочкиным ягодицам своей ладонью. Но все это не серьезно. Без большой злости. Сейчас злость кипела во всем ее существе. Ее охватил дикий страх. У нее широко распахнулись глаза. Они с дочерью, оказалось, люди из разных миров. Все ее убеждающие слова бились, как  о стенку горох. Все ее просьбы бросить тут все и уехать с ней, матерью, в Приречное. Жить там сельской жизнью. Как жили до них, живут сейчас с ними, и будут жить после них, почитай, все сельские люди. Скромно, в постоянных заботах, достойно и праведно.

Теперь, лежа на своей больничной кровати, она отстраненно и с полным безразличием вспоминала свои душевные муки в автобусе из Воронежа. Ей тогда в голову пришла мысль: «Яблоко от яблони действительно недалеко падает. Но если падает под уклон – очень далеко откатывается».
В «психушке" Череминой стал часто вспоминаться эпизод из давней советской комедии. Сюжет самого фильма она начисто забыла. Как и название самой комедии. Но вот этот эпизод всплывал в памяти, почитай, каждое утро при пробуждении. Являлась картина сумасшедшего дома. В отличие от ее нынешнего вынужденного пристанища она видела просторную, светлую чистую комнату. Ее обитатели по большей части были хорошо одеты. В костюмах и при галстуках. Только вот вели они себя в полном соответствии со своими диагнозами.


                *     *     *


Комната была хорошо обставлена. Аккуратные кровати. Белье ласкает глаз ослепительной белизной. Отнюдь не казенные стол и тумбочки. Один, в полной мере соответствующий обстановке больной подходит к аквариуму с маленькими рыбками и наливает из него воду в свою тарелку. При этом в тарелку попадает и рыбка.

Изящный больной садится к своей тумбочке, заправляет за ворот рубашки салфетку. Берет ложку и начинает есть. Рыбка испуганно всплескивается в тарелке, чем приводит больного в глубокое недоумение. Судя по всему, он полагал, что ест уху.

Другой больной лежал в своей кровати, как мысленно выражалась Черемина, задом наперед. Ноги его покоились на подушке, голова – в ногах. Лицо, естественно, закрыто одеялом. По всем признакам, больной считал, что умственный функции исполняют ноги, а двигательные – голова.

Но больше всего умилял Черемину третий пациент палаты. Он стоял на своей тумбочке с высокомерным надменным взглядом и презрительно сложенными губами. Трудно было разобраться, кому из античных героев  больной подражал, но стоял он обернутый простыней, словно тогой.
В давние-давние временя, когда Черемина смотрела  этот фильм, эта сцена ее сильно смешила. Теперь на смех нисколько не тянуло. Теперь она сравнивала киношную обстановку со своей нынешней. И получалась полная противоположность. У них тут с обстановкой полная казенщина. Кровати металлические и старые. Постельное белье никак не могло слепить глаза своей серостью. По всему было видно, что оно верно служило не одному поколению больных.

Да и сами больные никакими чудачествами не отличались. Никто из соседей по палате не путал свои ноги с головой. Никто не стоял в гордой надменной позе на тумбочке, завернутый в застиранную, не раз штопанную во многих местах простыню. Екатерина Матвеевна не считала ни себя, ни своих подруг по палате больными людьми. Все разговаривают и ведут себя вполне разумно.

Но периодически в палате проводился осмотр. Нередко его возглавлял профессор психиатр. Они каждому больному задавали самые различные вопросы. Внимательно вслушивались в ответы. Многозначительно смотрели друг на друга. Потом разговаривали вроде по-   русски. Но ничего не понятно. Единственно, что извлекала из таких обходов Екатерина Матвеевна, это то, что все они, несомненно, больны. И их надо лечить.

Вот и, поди, тут разберись. С виду все бабы как бабы. Не заговариваются. Не мелют ничего безумного. А с умом, выходит, непорядок. Да и ее саму обитатели их палаты по всем статьям считают сдвинутой. Большая часть женщин поглядывает на нее с опаской. Сто пудов, считают, что от нее можно ждать, все, что угодно. Хватило  же ума своих  кровных пытаться сжечь живьем. А уж с чужими, как пить дать, сделает все что угодно. Вот и поди тут разберись, умный ты, или законченный дурак. Только вот здесь, в этой палате коротают свои дни на лечении вполне нормальные люди. Вон вчера к Вере Булахтиной забегали соседи проведать. Когда Вера поинтересовалась, как там с бабушкой ее дочки, односельчане заметно замялись. Бормотнули, что все, мол, в порядке. Вера заподозрила недоброе. Приступила к гостям настойчиво. Те потупили глаза в пол, но все–таки рассказали. И женщину словно ледяной водой облили. Сразу вся сникла. Оказалось, ее дети бабушку не слушаются. Ходят по селу днями. И все норовят в самые заброшенные места. Вот и недавно пара молодоженов гуляла в лесополосе. Ну, и заметила  эта пара, как старшая дочка Веры находила в траве окурки и курила их. Когда девочке сделали замечание, она ответила таким скабрезным матом, что молодожены решили с детьми больше не связываться.

Вера впала в отчаяние. Много и горько плакала. Она с самого начала душой болела за своих девочек. Бабушка для них слишком стара и слаба чтобы хоть как –   то воздействовать на внучек. А словесные убеждения, даже материнские, на старшую не действовали. Младшая преданно  следовала во всем за старшей. Во всем ей подражала.

Черемина перестала слушать разговор женщин в палате и мыслями обратилась к своим внукам. Они ведь тоже не сахар. А когда появлялись на свет, казались ангелочками, пришедшими в мир земной с небес.

Сразу после августовского путча, когда Екатерина Матвеевна возвращалась от дочери,  дала слово, что для нее туда дорога закрыта навсегда. Дочка окончательно от нее ушла и живет теперь совсем в другом мире. В общении с матерью она совсем не нуждается. Она дала себе слово, что больше никогда не переступит порог Невзоровской квартиры. Как она тогда ошибалась!

Пришла осень 1993 года и принесла дни ужасов и страшных переживаний. В Москве дрались за власть. Сторонники и противники Ельцина схватились в кровавой схватке. Екатерина Матвеевна всей душой стояла за тех, кто находился в Белом доме. Ельцина она люто ненавидела. Она считала, что полный развал колхозов – дело его рук и его приспешников. Черемина недоумевала, как можно доверять власть такой громадной страны такому откровенному пьянице и вралю. Тогда люди жили митингами и протестами. На одном из таких митингов Ельцина спросили, когда же, наконец, наступят перемены, которые они постоянно обещают?  Когда люди заживут нормальной обеспеченной жизнью? Глава государства, не задумываясь, ответил: «Через три месяца».

Прошло обещанное время. А жить стало заметно хуже. Люди горько издевались: а как же обещания руководителя страны?  Вместо него объяснялась перед людьми его более здравомыслящая супруга. Она ответила за своего супруга: экономические преобразования длятся годами. За три месяца ничего сделать невозможно.  Сам же могильщик социализма флегматично ответил на очередной вопрос: «Мало ли что я говорил на митинге. Разве можно всему верить»?

Екатерине Матвеевне казалось, что после таких бредовых заявлений надо немедленно уходить в отставку. Ничуть не бывало. Но самое удивительное для нее было то, что этому пьяному бреду хозяина страны никто не придал никакого значения.

И  надо же случиться такому совпадению. В день, когда танки стреляли по Белому дому, Аня родила мальчика. Перед закрытыми глазами Череминой мелькали кадры событий тех дней. Тогда она быстро собралась и отбыла в Воронеж, несмотря на данное себе обещание: к дочке больше ни ногой.
Несмотря на творившуюся расправу с парламентом в Москве, в области все автобусы ходили по расписанию. Черемина во второй  половине дня была уже в Воронеже. Как и в прошлый раз на такси она приехала прямо к подъезду, где  жили ее зять и дочь. Только на этот раз к ее прибытию в квартире никого не было. Соседка сказала, что Игорь уехал в роддом. Когда возвратиться  –     она не знает.

Пришлось снова спуститься к входу и посидеть у подъезда на скамейке без малого два часа. Игорь, наконец, возвратился. Со своим зятем Екатерина Матвеевна виделась лишь один раз, когда дочка в Приречном устроила им вечер знакомства. Потому зять не обратил никакого внимания на сидящую у подъезда пожилую женщину. Пришлось его окликнуть.

 Черемина  обращалась к Игорю на «вы». Он ее  не поправлял – то ли по причине своей рассеянности, то ли из- за безразличия. Той внимательности и предупредительности, что Игорь проявлял к ней в Приречном, и в помине не было. Но глаза его по-прежнему бегали, и в них угадывалось что-то такое, что пугало Игорь рассказал теще, что роды у Ани прошли нормально. Вес ребенка три килограмма. Предварительно они договорились назвать сына Володькой. Он извинился, что в квартире все не убрано, и приготовить еду у него времени не было.

 –   Вы, Игорь, не беспокойтесь. Скажите, где у вас продукты – я мигом все приготовлю.

Зять показал, где что находится и каждый занялся своим делом: Игорь включил телевизор и из него понеслись звуки разрывов танковых снарядов. Теща начала чистить картошку и оттаивать замороженный в холодильнике небольшой кусок мяса. Они находились в разных комнатах и возможности поговорить у них не было. Да в этом не было необходимости. Так поняла настроения зятя Черемина. И она в своем предположении не ошиблась. Они перекидывались отдельными фразами. Екатерина Матвеевна спрашивала, где ей найти нужные предметы. Игорь  давал краткие пояснения.

Когда вечером сели за стол, Черемина поинтересовалась у зятя, чем он торгует.

 –   Да так, разными товарами. Что спросом пользуется.

 –   И что же за такие товары, что надо ехать в Душанбе?

 –   Там у меня знакомые работают.

На следующее утро, как до сих пор хорошо помнила Черемина, сыпал мелкий дождь. На улице было довольно прохладно. В девятом часу они пошли к зятеву гаражу. Екатерина Матвеевна обратила внимание на автомашину. Она была плохим знатоком легковых автомобилей. Но эта накрепко приковывала к себе внимание. Судя по всему,– это иномарка. И стоила немалую кучу денег в иностранной валюте.

В роддоме они увидели немногое. Их, как говорится, и на порог не пустили. Аня подошла к окну, поздоровалась с матерью и сказала, что  ребенок только что уснул после кормления. А бабушка может его увидеть на крестинах. Так что  ей сделано официальное приглашение. Екатерине Матвеевне очень хотелось  расспросить дочку поподробнее, но в окне мелькнула фигура в белом халате. Аня крикнула, что у них в палате довольно прохладно и медсестра просит ее закрыть форточку.

На этом все и закончилось. Екатерина Матвеевна досадовала на себя: рванулась в дорогу, хорошенько не  подумав. Она ведь знала, что в роддомах никаких вольностей  не допускают во избежание эпидемии. Не здорово разгуляешься и в их районной больнице. Но там, в родильном отделении, когда она родила Аню, пускали в коридор. И роженица могла выйти в коридор к посетителям.

Дома ее стал мучить вопрос, что она может подарить на крестины. На книжке у нее более чем скромный остаток. Занимать не у кого, все сейчас испытывают денежные трудности. Да и не под чего занимать. В ее хозяйстве только и остались куры да поросенок килограммов на  двадцать пять – тридцать. Колхоз, или то, что от него осталось, денег давно не платит. Так что, если у тебя  денег нет – никто и не выручит. И впервые за всю свою долгую жизнь Екатерина Матвеевна страшно выругалась: «Да меть –   перемать. Что ж это за свобода и демократия, когда только и осталось, что душа. В остальном полнейшая свобода – в могилу».

Теперь в своем новом обиталище, которое называется психбольницей, она с удовлетворением отметила, что тогда удачно вывернулась и купила в подарок именно  то, что нужно. Она пролазила все свои сусеки и набрала, что получилось. Потом сходила к своим родителям. Которые уже еле ногами двигали и существовали лишь на пенсию. Они покопались в своих потаенных узелках и чулках и тоже наскребли определенную сумму.  Подарок удалось приобрести очень шикарный – детскую коляску.. В ней  вырос не только Володька, но и через три года родившаяся внучка Марина.

С этой покупкой была целая история. Черемина не раз моталась в райцентр, обходила там все магазины. Но нужной ей детской коляски нигде не находила. Пришлось обратиться к женщине, которая работала в районной администрации на небольшой, но все –   таки начальственной должности. Родом была из Приречного. С Екатериной Матвеевной они хорошо знали друг друга.

Эта женщина, где надо, похлопотала и повезла Черемину не в магазин, а на склад. Там и нашлась восхитившая соискательницу коляска. Когда дело дошло до расчета, у Екатерины Матвеевны столько денег с собой не оказалось. Да еще, как намекнула работница районной администрации, нужно позолотить лапу заведующей складом.
 
Пришлось покупку временно отложить. Зато на следующий день все получилось. Правда, в глазах заведующей складом покупательница прочитала удивление и презрение. Судя по всему, врученное вознаграждение за продажу дефицитного товара явно не соответствовало ее услуге. Но словами своего неудовольствия не выразила. Видать, присутствие работницы аппарата районной администрации побудило ее к сдержанности.

Раньше в обусловленное время Аня звонила матери, как теперь выяснилось, со  своего домашнего телефона. Екатерина Матвеевна ждала звонка в доме Ивана Евсеевича. Бывший партийный секретарь жил на одной с ней улице. С некоторых пор звонить стала мама дочке. Платила Черемина, когда Ивану Евсеевичу приходила квитанция. В Иван Евсеевичевом доме в Воронеж никто не звонил. Екатерине Матвеевне легко было посчитать, на какую сумму она наговорила. Деньги отдавала жене партийного секретаря.

Сразу после покупки детской коляски Черемина позвонила дочери и предупредила ее о своем подарке. Дабы не случилось, чтобы кто –   то другой сделал, то же самое. Сам факт покупки коляски для внука остался у Екатерины Матвеевны приятным воспоминанием.  Она была довольна, несмотря на чрезмерную дороговизну подарка. Зато  в нем было столько прибамбасов, делающих пребывание ребенка в коляске очень удобным и комфортным.

Потом были хлопоты по отправке покупки в Воронеж на попутной машине. И этот случай неожиданно быстро представился. В областной центр по делам ехал главный инженер колхоза. Екатерина Матвеевна обратилась к нему, и он охотно согласился. И выполнил просьбу самым лучшим образом. Черемина посчитала своим долгом отблагодарить главного инженера бутылкой водки. Он долго отнекивался. Потом все –   таки взял предмет благодарности.

.Если покупка внуку коляски осталось в памяти бабушки благостным моментом в ее жизни, то поездка на крестины – наоборот. Случилось это в начале декабря. Черемина приехала в квартиру Невзоровых накануне. И сразу обратила внимание, что туда постоянно приходят какие –   то  с широкими плечами и с мускулистой походкой молодые мужчины, поздравляют с рождением наследника и отдают либо Игорю, либо Ане (в зависимости от того, кто из них был в прихожей) аккуратные плотные свертки. Екатерина Матвеевна улучила момент и спросила у дочери, что это такое? Та посмотрела на мать и ухмыльнулась:

 –   Это бабло. Крестины будут в ресторане. Весь зал нам не по карману. Мы заказали накрыть для нас один ряд.  На остальных рядах будут сидеть обычные посетители. Наши гости, в отличие от тебя, не хотят себя заворачивать выбором подарков. Вот и преподносят деньгами. Делать это на глазах у посторонних и неприлично, и небезопасно. Вот и делают наши гости свои подарки таким образом, за день до торжества.

 –   А почему все они такие спортивные? –    спросила мать.

 –   Они все предприниматели. Имеют дело с большими деньгами.  Сейчас в городе, что ни день – то грабежи да убийства. У нас тут почти каждый второй – уголовник. Так что, если хочешь выжить  –    будь с крепкими кулаками и надежной охраной.



                *     *     *

В десять часов утра Игорь,  Аня с новорожденным и Екатерина Матвеевна на Игоревой машине отправились в ресторан. Ресторан находился в центре города. Когда зашли в зал, Екатерина Матвеевна отметила, что из трех рядов  –     средний  –     был уже накрыт к торжествам. Все здесь сияло от яркого света и привлекало глаз к красоте отделки. Не пожалел, видать, зятек денег для торжества.

Как и полагается в таком случае, был на крестинах и тамада. Как только гости засуетились у накрытых столов, он приступил к выполнению своих обязанностей. Первыми распорядитель на празднике усадил родителей. Рядом с ними с обеих сторон были посажены важные гости. Они выделялись малиновыми пиджаками. О моде новых русских Екатерина Матвеевна слышала не раз по телевизору. Но видеть малиновое диво довелось впервые.

Тамада хорошо знал приглашенных на торжество, был осведомлен об их значимости и мере влияния в обществе.  А потому и указывал места уверенно и быстро. Только  с Череминой у него вышла заминка. Он, разумеется, знал, что это мать Ани. Но не сажать же откровенно деревенскую бабку рядом с малиновыми пиджаками. И он, немного подумав, определил ее в компанию второстепенных гостей. Хотя Екатерина Матвеевна считала, что ей надо бы сидеть рядом с ребенком, чтобы при необходимости помочь дочери ухаживать за ним. Но высказать все это она не посмела. «Ну, хорошо. Понадоблюсь  –     позовут»,  –    подумала Черемина.

 Когда все были рассажены, тамада постучал вилкой по бутылке с шампанским и негромким, но хорошо слышным по всей анфиладе столов голосом попросил минутку внимания. Его речь была краткой. Она вполне соответствовала моменту торжества. Тамада передал слово важному малиновому пиджаку, который поздравил всех с появлением на свет нового гражданина, поздравил родителей с их радостным событием.

Тост был произнесен и все дружно выпили. Зазвенели вилки о тарелки. Поглощение пищи под спиртное не мешало гостям перекидываться словами. И Екатерина Матвеевна просто обомлела. Второй раз в жизни судьба забрасывает в незнакомое и дивное для нее общество. И второй раз  она почувствовала себя черной вороной. Соседи по столу ошарашили ее с первых минут застолья. Как только важный малиновый пиджак произнес свое поздравление, сидевшие рядом мускулистые молодые мужчины разом произнесли:

 –   Ну, поехали, пацаны!

Екатерина Матвеевна сидела с широко раскрытыми глазами: «Ничего себе пацаны» Рядом с Екатериной Матвеевной справа сидел могучий мужик с огненно красным лицом и ржавыми волосами. Но не только этим был заметен сосед. У него явно перебитый нос. Нос какойш-то дряблый, словно в нем нет костей, и  заметно свернут набок. Он обратился к соседу, сидевшему от Череминой слева:

 –   Давай, Котелок, наливай под следующий тост. А то от братвы отстанем.

Котелок взял бутылку водки и ловким жестом наполнил всем близсидящим в рюмки. Потом произнес с сожалением:

 –    Эх, не та посуда.

Екатерина Матвеевна никак не могла понять, что за люди рядом с ней сидят. Вроде обстоятельные мужики, а ворочают языком несусветное. Мужики на свою соседку не обращали внимания.
 –   Что с Мурлом произошло? Почему вздулся? – Это сосед с перебитым носом спросил у своего соседа слева.

 –   Все по понятиям. Нельзя беспредельничать. Заборзел слишком. Вот его и приговорили. – хмуро пояснил тот.

«Ну и ну», –с удивлением думала Екатерина Матвеевна. –    «Не по именам называют друг друга, а по кличкам. Словно они собаки». Она думала о своем, а соседи говорили о своем:

 –   Слушай, Котелок! За что тебе Папка  выволочку устроил?

Котелок заметно скис после этих слов. Он помолчал и неопределенно ответил:

 –   Заслужил – вот и получил.

 Тосты прекратились неожиданно быстро. Неожиданно появился оркестр и заиграл танцевальную музыку. Пары вышли и задергались в танце. Могучие мужики, их Черемина, мысленно стала звать пацанами, ушли курить в курительную комнату. Оттуда они вернулись с заметно пьяными физиономиями и расширенными до неестественности зрачками.
Танцы длились недолго и все превратилось в обычную пьянку. Наливать стали не под тосты, а по настроению. Екатерина Матвеевна встала и пошла к дочери. Та меняла  ребенку памперс. Чувствовалось, что ей неудобно на людях это делать. Мать положила руку на плечо Ани и сказала:

 –   Доча! Я уже устала. Нельзя ли мне на вашу квартиру. Отдохнуть.

Аня управилась, наконец, с ребенком и  повернулась к матери:

 –   Ма! Я тоже с тобой поеду. Сейчас только Игорю скажу.
 
Она передала Володю Екатерине Матвеевне и пошла к мужу, который разговаривал  в сторонке от столов в группе мужчин. Аня быстро вернулась к матери:

 –   Все. Игорь не против. Мне тоже  надоел  этот бедлам. Ни порядка, ни приличия.

На стоянке в нескольких десятках шагов от ресторана стояла машина, которая предназначалась развозить гостей при срочной необходимости, или тех, кто переберет на крестинах.

Дома Аня уложила ребенка в кроватку, предварительно его, покормив из соски. Увидев это, Екатерина Матвеевна сразу догадалась, в чем дело:

 –   Ты так и продолжаешь баловаться «козьей ножкой»?

Аня не стала отпираться:

 –   Продолжаю, ма. И ничего с собой поделать не могу. Жизнь такая окаянная. Все время на нервах. Я в роддоме посекретничала с врачом на эту тему. Она отнеслась к моему пристрастию с пониманием. Правда, предварительно пришлось ей в карман халата положить увесистую пачку купюр. Так вот она мне посоветовала перейти на искусственное кормление. Вот я и посещаю кухню «Детское питание». практически каждый день.

Екатерина Матвеевна тяжело и шумно вздохнула:

 –   Дура ты, дура. Жить–то как дальше собираешься?

 –   Ма. Я все время настраиваюсь бросить. А что из этого получится – не знаю.

У матери защемило в левой стороне груди:

 –   Ты что, разве не знаешь, чем это пристрастие заканчивается? У тебя вон ребенок родился. Слава Богу, нормальный. Кто его обихаживать будет, если ты загнешься от своей «козьей ножки»?

 –   Ма! Я обязательно брошу. Лечиться буду, если сама не справлюсь. Ма! Ты совершенно не представляешь, что это за жизнь. Каждый день на острие ножа. Он уходит по своим делам. А я одна в квартире мечусь. Возвратится ли? Или пригласят в морг на опознание.

Матери надлежало бы по всем статьям устроить дочери выволочку. Да только что толку? Какая наступила жизнь – она и сама видела. Правда, в селе все бесчинства творятся не с таким размахом, как тут, в Воронеже.
Дочери минут пять не было в комнате. Черемина поняла: она затягивается своей коноплей. Аня пришла со сладковато –   горьким запахом и неимоверно большими зрачками. Она села рядом с матерью на диван, обняла ее за плечи и впервые в  жизни покаялась ей во всех своих грехах. То, что Екатерина Матвеевна услышала тогда в исповеди Ани, добило ее окончательно. Это теперь, целыми днями валяясь на больничной кровати в «психушке», она все разложила по полочкам и все осмыслила в своем  спокойном безразличии. Тогда в голове все перемешалось. Она слышала страшный рассказ и, казалось,  совершенно не воспринимала услышанное.

О многом она догадывалась и раньше. Но то были лишь догадки. А, может, все это неправда? Теперь с неумолимой жестокостью выходило, что мрачные догадки – это реальная действительность. Вот почему Аня перед началом своей исповеди  покурила свою «козью ножку». Ей и самой страшно было вслух говорить о своей нынешней жизни.

А дело складывалось вот каким образом. Муж Ани Игорь после окончания института пытался честно работать на шинном заводе технологом. Зарплата была по минимуму. Заканчивалась перестройка. На заводе все шло к развалу. Одних увольняли, поскольку производство сворачивалось. Другие уходили сами. Были нарушены старые производственные связи. Установить новые и более перспективные не получалось. Игорь наблюдал за окружающей жизнью и у него зрело убеждение, что сидеть, сложа руки, значит можно оказаться в полной нищете. Он наблюдал за своими знакомыми. Очень многие из них начали зарабатывать не на производстве, а путем незаконных махинаций. То, что в советское время считалось делом уголовным и аморальным, теперь становилось нормальным и вполне приемлемым. Он уже начал подыскивать и для себя что–нибудь подобное.

 И тут подвернулся знакомый по заводу. Он предложил войти в их компанию. А когда вошел – разобрался, что его втянули в уголовную бригаду.

Аня все называла своими именами. Сначала муж впал в панику. Думал даже уйти от шпаны. Но ему намекнули, что он уже посвящен в их дела. И от них просто так не уходят. Вот и ездит теперь Игорь в Душанбе. Служит в бригаде курьером  по доставке наркотиков. Потому и приобщилась Аня к «козьей ножке», что  этот товар стал в семье доступным. Да и нервная система расслабляется, когда покуришь.

 –   Ты не представляешь, ма, каково мне, когда он отправляется  Таджикистан. Места себе не нахожу. Ночами глаз не смыкаю.  Вдруг его приберут где –   то в дороге. Тогда как? Живем–то  только на его деньги. Время сама видишь, какое. Тут  у нас в городе, что ни день – кого- то убили. А то у черта на куличках. Так что, ма, наш достаток дорогого стоит. Но ты не думай, что это мы такие неудалые. Ныне многие так живут.

Екатерина Матвеевна горестно качнула головой:

 –   Живут ли? Я вон за столом слышала, как они друг друга кличками называют. Словно собаки.

 –   Ма! Тебя посадили с охраной малиновых пиджаков.  Предпринимателей   я имею ввиду. А эти охранники сплошь люди блатные. Многие отсидели не по одному сроку. Ты видела, сколько их с бритыми головами отсвечивалось? Почти все уголовники. Мода у них такая. Бритоголовый – значит крутой. И базар вести, как они говорят, у них принято по кликухам. Ты говоришь «Котелок». Котельников у него фамилия.  И Мурло. Муралиев  у него  фамилия. Убили его неделю назад

Да и те, что в малиновых пиджаках, тоже отъявленные воры. Растащили все, что от советской власти осталось.  И что самое удивительное, в Москве такую растащиловку поощряют.  Недавно слушала интервью Лучезарного. Сказал, первоначальный капитал всегда и во всех странах накапливался криминальным путем.

 –   И кого ты называешь Лучезарным?
 
 –   Гайдара. Он главный проповедник рыночной экономики. Чтоб ему пусто было.

Сказав  эти слова, Аня потянулась:

 –   Устала я, ма, давай пойдем, приляжем.

Аня ушла в свою спальню и через минуту оттуда стало доноситься легкое похрапывание. Сама Черемина легла в зале на диван. Но ей, в отличие от дочери, не спалось. Она к «козьей ножке» не притрагивалась. У нее в голове занозой засела мысль: жизнь на белом свете пришла к обвалу. Сколько Екатерина Матвеевна себя помнила: и бабушка, и мать, и в школе ей объясняли, что жить неправедно  –     недостойно и позорно. Такие люди – отбросы общества. И все они рано или поздно попадают в тюрьму. Заканчивают  жизнь очень плохо, в одиночестве и болезнях. Теперь, оказывается, такая жизнь вполне нормальная. И ее единственная дочка втянута в такой оборот.

Ранним утром на второй день Екатерину Матвеевну зять отвез на автостанцию. Ехала она в свое Приречное с опустевшей душой. Всю жизнь она таращилась изо всех сил, чтобы быть в глазах людей достойным человеком, чтобы на тебя не указывали пальцем, что ты обмылок общества. На селе считалось: самый ничтожный человек  –        это вор. Ныне в стране воруют все. И кто больше хапнул – тот наиболее достойный.


               

                *     *     *

Она потеряла представление о времени. Не знала и не интересовалась, какие сегодня число, день, месяц. Когда ходила гулять, определяла, что на дворе: зима, лето, весна или осень. Ей и этого было достаточно. Теперь стояла зима. Но была она непривычная для Череминой. Снег выпадал и тут же таял. Днями шли дожди.  Потом на короткое время делал землю скользкой гололед. Тогда их не пускали погулять во двор больницы.

В палате периодически происходили перемены. Одних выписывали, предварительно объяснив, как им себя вести, чтобы не попасть сюда вторично.  Другие приходили на их место. Но ее отстраненность от всего нисколько  не менялась. И отношение соседей к ней – тоже. Старожилы палаты находили способ рассказать новичкам о том, что Черемина пыталась живьем сжечь дочку и внуков. И новички, естественно, смотрели на нее со страхом и ужасом. Какое уж тут может  быть сближение.

 Ее это мало задевало. Безразличие ко всем и ко всему в ней держалось неизменным. Она считала, что дальше жить ей незачем.  Она пробовала за нее цепляться изо всех сил. Только ничего из этого не получалось. Вернее, получалось прямо противоположное тому, к чему она так стремилась. Из всех чувств, которые в ней раньше ощущались, тревожили ее, редко радовали, а чаще приносили беду и беспокойство, осталось лишь одно – сожаление. Сожаление о том, что она тогда на тополе за забором не успела повеситься на бельевом шнуре, который приготовила заблаговременно. Она считала, что если ей жить дальше, она снова будет стремиться приносить близким и окружающим хорошее. А на деле вновь станет получаться так, что от нее  – только зло. Нет, жить больше незачем.

Но она по-прежнему продолжала оставаться  в состоянии робота. Послушно выполняла все врачебные рекомендации, в положенные часы принимала пищу, гуляла. В назначенный день мылась в ванной и меняла белье.

В палате висело зеркало, в котором можно себя увидеть по пояс. Но она к нему почти не подходила. А когда подходила, видела безобразную бабку с очень одутловатым лицом, со свисающей в разных местах кожей на челюстях. Даже по той части туловища, которое все–таки отражалось в зеркале, она видела, что сильно пополнела. Там, где в талии у обычных женщин наблюдается сужение у нее  –     наоборот: фигура стала, как надутый мяч. Так что к зеркалу она старалась не подходить.

Врачи сетовали, что больная  – запущенная, А потому слабо поддается лечению. Они уже примерялись отправить ее к родственникам. Но когда узнали, что у нее за родственники, передумали. Черемина продолжала принимать лекарства, от которых она становилась вообще ни на что не реагирующим человеком. Тогда она не уходила даже в свои воспоминания. Мысли путались, перескакивали с одного события на другое. И она ни на чем не могла сосредоточиться. И врачи говорили, что с памятью у больной не все в порядке. Но сама Черемина считала иначе. Как это потеряна память, если многое из того, что случилось в ее жизни в прошлом, видится ею, как  будто это все случилось только что. Да, следует признать, что она  не может сказать, в каком году родился ее внук. Но она твердо знает, что ее непутевая дочка на третьем году ее внука Володи снова забеременела. Мать и дочь по –   прежнему раз в неделю созванивались, и Аня предупредила мать, что ей следует ждать либо внука, либо внучку. Екатерина Матвеевна отчитала Аню. Та, вынуждена признаться, что не отказалась от наркоты.  Черемина  тогда очень волновалась, родится ли нормальный ребенок от такой никудышной мамы. Но Бог миловал. И на этот раз судьба не сыграла с Череминой злую шутку. У Ани родилась дочь. И, как сказали врачи, ребенок вполне нормальный.

Она ездила в Воронеж, когда Аня выписалась из роддома. Внимательно вглядывалась во внучку. И убедилась, что ребенок действительно нормальный. Только глаза у девочки все время бегали. Наверное, в отца пошла. Девочку назвали Мариной. Были по случаю ее рождения и крестины.

Но она на них не поехала. У нее  осталось много неприятных
воспоминаний  после празднования  дня рождения дочкиного первенца.
Нет, ее память, все –   таки избирательная. Она хорошо помнила сидящих тогда рядом с ней блатных. Их словечки и фразы: « он недавно склеил ласты» «быка на зоне опустили»,  «я его срисовал», «налей бухла». Круг общения Игоря не изменился. А, значит, и на крестинах внучки была та же публика. Разве только отсутствовали те, кого посадили, или прирезали.
 
Только праздник тот стал предвестником близких похорон. Черемина хорошо помнила, что случилось  это, когда Мариночке пошел второй год. Поздно вечером в дом Екатерины Матвеевны пришел Иван Евсеевич и сказал, что звонит Аня и говорит, очень срочно.
 
Она тут же пошла и услышала в трубку плач дочери. Она рыдала и пыталась говорить.  Это у дочери плохо получалось. Не сразу Черемина поняла, что Игорь убит. Она не впала в ступор, не потеряла способность ориентироваться в окружающем мире. Она тут же поняла, что подспудно ожидала что –   то подобное. Сколько веревочке ни виться, конец будет обязательно.

Ранним утром на следующий день Екатерина Матвеевна рейсовым автобусом уехала в Воронеж. К  двум часам дня была уже в квартире Невзоровых. В зале был раздвинут раскладной стол. На нем покоилось тело зятя. Рядом сидела Аня с неестественно черным от горя лицом. Всем распоряжались мускулистые мужчины с явно уголовными замашками. Только на этот раз вели они себя довольно пристойно и разговаривали на понятном человеческом языке.

Впрочем, присутствие этих людей для Екатерины Матвеевны не было неожиданностью. Ее удивило другое. По покойному читал псалтырь благообразного вида пожилой мужчина, одетый в монашеское одеяние. Ему сочными красивыми голосами подпевали две пожилые женщины. И как сказала Аня, о них похлопотали друзья Игоря. Стало быть, как усвоила для себя Черемина, снующие туда–сюда по квартире уголовники.
Певчие исполняли свое дело добросовестно. Они почти не делали перерывов и прекратили чтение псалтыря и пение лишь перед выносом тела. Уголовники оказались людьми, почитающими церковные порядки. Автобус с усопшим и близкими родственниками подъехал к церкви. Гроб с телом занесли в храм и там поп совершил отпевание. На кладбище никто речей не произносил. Лишь когда опустили гроб в могилу, все кидали туда щепоть земли и говорили одно и то же: «Пусть тебе земля будет пухом».

Бросив свою щепоть земли, Екатерина Матвеевна отошла в сторону, и невольно услышала разговор двух из тех, кто распоряжался всей траурными делами. Один сказал другому:

 –   А знаешь, мы похоронили Игрока достойно. Не так, конечно, как в свое время Брыча. Но вполне прилично.

И Екатерина Матвеевна горько подумала: « И у зятя тоже, оказывается, своя кличка у  блатных. Видать, в этой банде был не последней фигурой. В свое время она слышала по телевизору о Брыче. Был, видать,  крупный уголовник. На улицах тогда регулировали движение по пути следования похоронной процессии не милиционеры, а блатные.

Поминали зятя в том же ресторане, где праздновали крестины внука Володи. Только Екатерина Матвеевна туда не  поехала. Она попросила отвезти ее на квартиру. Там за детьми присматривала посторонняя женщина. Вовка уже был самостоятельным ребенком. Он ушел в детскую спальню и играл в свои игры. Мариночка только начинала говорить и некоторые слова еще коверкала. Если бы не траур, можно было бы посмеяться и пошутить над не всегда удачными попытками внучки освоить разговорную речь.

Аня приехала с поминок поздним вечером, когда дети уже спали в своих кроватях. У нее были расширены зрачки и ее заметно покачивало. Но разговаривала она внятно.

 –   Ма! Как же мне теперь жить?

Екатерина Матвеевна горько вздохнула, подошла к дочери и обняла ее:

 –   По-умному, доча, надо жить. И по совести. Ты, я гляжу, вросла в эту уголовную компанию. О муже своем ныне сказала: «Склеил ласты». Знаешь, доча! Брось ты все. Продай квартиру, и поехали домой. Дом у нас громадный. А жить в нем некому. Тут у тебя ничего не получится. Ты как курила свою травку, так и куришь. До добра это не доведет. А у тебя двое детей. Их в люди выводить надо.

 –   Что ты, ма, говоришь! Да чтоб я в вашу каторжную жизнь впряглась. Да никогда этого не будет. Лучше тут загнусь, чем у вас там от темна до темна горбатиться.

Страшно было слушать от Ани такие слова. Но мать  находила в них долю правды. Что тут возразишь, когда действительно в селе труд тяжелый и ни минуты роздыха. А теперь пришли времена, что и денег заработать стало негде. Потому Екатерина Матвеевна только и нашлась что ответить:

 –   Ничего, доча, с огорода да на мою пенсию как –   нибудь проживем.

 –   Ты меня, ма, не уговаривай. В вашу глушь я никогда и ни при каких условиях не поеду.

 –   Эх, доча, доча! Щас ты в горе и под кайфом. Ты о моем предложении подумай в здравом уме. Тогда и обсудим, что и как. А пока, может,  ты мне расскажешь, как погиб Игорь?

 –   Что я тебе могу рассказать, если сама ничего толком не знаю. Его друзья, похоже, держат язык за зубами. Мне только  и сказали, что мы этого гада найдем и он склеит ласты.

 –   А где его хоть убили–то?

 –   Тут тоже ничего не ясно. Нашли его в лесополосе за городом. Как он туда попал – одному Богу известно. Хорошо хоть нашли на следующее утро.

На второй день съездили на кладбище. По обычаю постояли у свежего холмика. Поговорили, что надо со временем памятник поставить. Вернулись домой, во время обеда выпили по рюмке за убиенного.
Екатерина Матвеевна снова заговорила о возвращении дочери в родное гнездо. Та и слушать не хотела. Буду устраивать свою жизнь без мужа тут – и баста.
 
Теперь Черемина вспоминает, в какой она была растерянности после такого жесткого отказа дочери. Ей было совершенно ясно, что за всеми уверенными словами о том, что дочка сама устроит свою жизнь в Воронеже и достойно позаботится о своих детях, ничего реального не стоит. Все это пустые обещания под шафе. Тогда она предложила  Ане другой вариант. Она уже к тому времени была на пенсии. А потому дочка пусть отдает ей детей на воспитание и содержание. Сама же пусть устраивает свою жизнь в областном центре. Если у нее что –   то получится. По мнению, Екатерины Матвеевны, ничего путного из этой затеи не выйдет.
Два дня они провели в препирательствах. На третий Черемина отправилась  с внуками  в Приречное на автобусе. Дети скрашивали ее жизнь. Отвлекали от мрачных мыслей. Она теперь нашла смысл своей жизни. Ей надо поставить внуков на ноги. На дочку нет никакой надежды. Пьяницы редко вылечиваются от своего пагубного пристрастия. А уж наркоманы – тем более.

Дети были Екатерине Матвеевне в радость. Теперь в доме есть с кем поговорить, о ком позаботиться. Но иногда ее одолевала дикая тоска. Все- таки быть внукам без родителей – очень плохо. Утрачено одно звено, предусмотренное мудрой природой. Нельзя, чтобы дети были  без родительской ласки.

И что за жизнь такая коварная. Почему именно в ее семье случилось такое. Черемина стала избегать слушать и смотреть телевидение. Там все объясняют, насколько хорошо – завоеванная свобода, и как плохо людям жилось в советское время. Никогда Екатерина Матвеевна не была идейным человеком. Она не вникала в сущность и основы марксизма–ленинизма. Есть такое учение – ну и, слава Богу. Живут люди нормально. Значит и учение правильное. Не ей теперь разбираться, что лучше, что хуже.

Только в одном она уверена непоколебимо. При советской власти ее зять работал бы на шинном заводе до самой пенсии. Жил бы, как все люди. За куском хлеба к соседям бы не ходил. И за наркотой в Таджикистан не ездил. И дочка была бы нормальной. Как все люди. Не пристрастилась бы к «козьей ножке». Вот тебе и вся свобода. Развал семьи получился от такой свободы. Что и говорить, дочку она потеряла. Ей бы деток определить в люди.

Внуки сначала дичились бабушки. Она воспринималась ими чужим человеком. Но ласка и забота сделали свое дело. Вскоре внуки перестали скучать по родителям. Володя пошел в местную школу. Марина, поскольку в колхозе детский сад закрылся, все время проводила с бабушкой. Впрочем, и колхоза в селе уже не было. Было какое-то ООО. Что  это такое, Черемина представляла плохо. Правда, в этом ООО она получала полтонны зерна и пятьдесят литров масла на земельный пай. Выходило, что это  –     заработанное ею за многие годы в колхозе. Прожила Екатерина Матвеевна свою жизнь, и только к ее концу убедилась, что Пушкин был совершенно прав. Нет счастья на земле. И, похоже, для многих его и не будет.



                *     *     *

Когда кто –   нибудь что –   то предугадывает, о нем обычно говорят: как в воду глядел. Екатерина Матвеевна никогда никаким гаданиям не верила. Но в предсказании судьбы своей дочери она не ошиблась. Не надо было ни в какую воду глядеть, чтобы быть уверенной, что  жизнь у дочери в Воронеже не  заладится. Уже не один год ее дети жили у бабушки. Уже не один год Аня, как она утверждала в телефонных разговорах, стремилась устроить свою жизнь. Но все без результата. Все это время Аня звонила матери нерегулярно. Объясняла, что некогда. Черемина принимала все эти объяснения с большим недоверием. Съездить бы поглядеть, как там все на самом деле. Да детей оставить не на кого.
В первое время Аня сама ежемесячно приезжала в Приречное на выходные дни. Дети проявляли бурную радость, когда мать появлялась в доме. Они к ней ластились, рассказывали о своей жизни у бабушки. Упрекали маму, что она к ним долго не приезжала. Екатерина Матвеевна видела, до какой степени дочка соскучилась по своим детям. Старалась в их общество не вмешиваться ни по каким пустякам.

Но  обоюдная нежность и бурные чувства наблюдались лишь первый день. На второй день, день отъезда, Аня становилась печальной и дерганой. Дети по –   прежнему к ней тянулись по каждому пустяку. Но она, полностью погруженная в себя, иногда проявляла резкость. Сначала Екатерина Матвеевна предполагала, что дочке очень тяжело расставаться со своими детьми. Но потом ее начали мучить сомнения. Дочь не  только срывалась на своих детей, но и на мать. И Екатерине Матвеевне в день отъезда приходилось выслушивать в свой адрес обидные слова, совершенно не мотивированные.

Неизменно заходил разговор о трудоустройстве дочери. Неизменно Черемина слушала, что Аня сейчас на временной работе. Но ей обещают через несколько месяцев постоянную. Надо только подождать. Потом оказывалось, что обещают совсем не значит, что сдержат свое слово. Временная работа заканчивалась. Нового пока ничего не предвиделось. Но, как твердо заявляла дочка, она все равно  надежно устроит свою судьбу в Воронеже. Дочь была уверена, что ее жизнь рано или поздно благополучно устроится. А мать все меньше и меньше во все это верила. Ей все больше начинало казаться, что дочка просто хитрит.
Да и вид самой дочки все больше вызывал у Екатерины Матвеевны тревогу.  С каждым приездом она замечала, что Аня стала неряшливо одеваться. На ней не всегда хорошо поглаженное и свежее белье. Да и в поведении ее проявлялись тревожащие признаки. С годами все меньше ощущалось, что она скучает по детям. Судя по всему, привыкла, что они не вместе с ней. Ее, как думала бабушка, успокаивает то, что дети всегда под надежным присмотром. Аня становилась жестче,  резче и злее. Постепенно и дети перестали к ней тянуться. Они уже не кидались к матери, когда она приезжала.

А в последнее время дочь совсем стала выходить за рамки приличия. Она давно уж не наведывалась к детям ежемесячно. А тут несколько раз было так, что в день отъезда она находила повод съездить в райцентр за какой –   нибудь покупкой. Я, мол, быстро: туда – и обратно. Успею на воронежский автобус.

Но ни в этот день. Ни на второй Аня дома не появлялась. Возвращалась она в Приречное дня через три-четыре, вся измятая, откровенно больная, отмахивалась от докучливых расспросов и укоров матери, и быстро убегала на автобусную остановку. Было очевидно, что Аня уже даже в приезд домой не может обойтись без наркоты. Видать, нашла в райцентре таких же убогих и предается своему пристрастию в их обществе.
К старости Черемина стала страдать бессонницей. Вечерами она подолгу не могла уснуть. Да и ночью часто стала просыпаться и долго потом не засыпала. Все лезли самые мрачные мысли. Из головы не выходила ее единственная дочка. Как же так?: За одним ребенком они вдвоем с мужем не уследили. Все захватывали, чтобы  побольше дел сделать, со всем управиться. И никогда не получалось так, чтобы было именно так. Всегда не успевали. Всегда что–то оставалось недоделанным. Вот и дочку проглядели. Уж, казалось, всегда к ней с лаской, да с заботой. Жили с одной мыслью: чтобы дочке было во всем хорошо и уютно.

А она, оказывается, жила самостоятельной жизнью. Их заботу о ней принижала как должное. А их наставления пропускала мимо ушей. У дочки, судя по всему, с самого детства был свой взгляд на окружающий мир, и свои цели. Ей не нравилось то, что ее окружало. Она не раз ерничала по поводу их образа жизни. Говорила, что так и загнетесь в работе. И ничего хорошего в жизни не увидите. Потому что вы с раннего утра и до позднего вечера глазами упертые в землю. Такой кругозор очень ограничен.

Они с Мишей думали, что дочка умничает согласно своему возрасту. Уматереет – и образумится. Нет. Не образумилась. Ворочаясь с боку на бок, Екатерина Матвеевна и так и сяк осуждала себя. Все хотела понять, что могла поделать, чтобы спасти дочь от ее пристрастия к наркотикам. Она корила себя, что отпустила Аню в Воронеж. Там ее Игорь с бегающими глазами и довел до такой жизни.

Да только не все так просто. В селе, конечно, спокойнее. И люди тут добрее, порядочнее. Тут еще сохранились старые традиции. Да только и в селе теперь не все так уж благостно. Екатерине Матвеевне приходилось ходить к своим родителям поздно вечером. Раньше не получалось. С дойки возвращалась каждый раз затемно. Знала, что родители уже легли спать. Но дела случались неотложные. Приходит к ним домой – а у них входная дверь настежь. «Что же вы спите –   то так нараспашку?» «А что у нас брать?» был ответ.

А дело-то совсем в другом. Тогда в селе друг и друга не воровали. Колхозное имущество – другое дело. А из чужого двора – ни –   ни. На тебя тогда все пальцем указывать будут.

Теперь пришли другие времена. И другие ныне порядки. В прошлом августе у Макаровны на огороде все самые лучшие кусты картошки повыдергивали и клубни обобрали. Бедной бабке осталась одна мелочь. В садах начали безобразничать. И яблоки дочиста обирают, и ветки нещадно ломают. У Андрея Захаровича весь лук с грядки выбрали. Раньше такого отродясь не бывало. По селу ходят разговоры, что это местные алкоголики. На рынок в райцентр отвозят украденное. А вырученные деньги там же и пропивают.
Раньше безобразников осуждали и обсуждали всем селом. Да так, что мало не покажется. Теперь все молчат. Как в рот воды набрали. Замкнулись люди. Закрылись каждый в своей конуре. Раньше такие пирушки закатывали. Собирали к себе за столы, почитай, полсела. Теперь никаких гулянок в Приречном давно не  наблюдается. Пьют каждый у себя дома. Закрылись за заборами, и на соседний двор поглядывают косо. Каждый стал жить сам по себе.

Екатерина Матвеевна хорошо помнила свои детство и молодость. Тогда в селе многие строились. Одни предпочитали деревянные дома, но больше делали кирпичные. Как наступает воскресенье, у застройщиков во дворе полно людей. Все стараются помочь. Работают с полной нагрузкой. А вечером застолье. Потом такие песни пели – душа млела от нежности.
Ныне не поют. Да и строек на селе почти не наблюдается. Ни работы у людей, ни денег. На голые шиши ничего не построишь. Ныне не песни, а ругань чаще слышать приходится. А прошлой весной Николай Кожемякин и Андрей Окороков за топоры схватились. Да было бы из–за чего?

Схватились из –   за мелочи. Николаев кот со двора Окороковых цыпленка утащил. Уже несколько месяцев не разговаривают друг  с другом. В советское время хозяин шкодливого кота взял бы цыпленка, поднес к носу кота и хорошо его отшлепал. Если  и это не помогало, тогда коту – смертный приговор. На том бы скандал и закончился. А соседи общались бы друг с другом, забыв о съеденном котом цыпленке.

В этих ночных горестных раздумьях Екатерина Матвеевна нередко приходила к выводу: не так уж ее дочка виновата в том, что ее жизнь не задалась. Такое проклятое наступило время. В последние годы молодых людей в Приречном практически не осталось. Все подались на сторону искать свое счастье на чужбине. Да только не у всех это получается. За последние два года трое возвратились на родную сторонку в гробах. Двоих зарезали в драке. Одного застрелили урки. В последнее время

Черемина старалась не включать телевизор, когда шли новостные передачи. Да и фильмы старалась поменьше смотреть. В них все кто –   то за кем –   то гоняется. Кто –   то кого –   то убивает. Обычно этим занимается главный герой. К концу фильма гора трупов. И главный герой за это никакой ответственности не несет. Выходит, можно убивать, если ты чувствуешь, что правда  за тобой.

А в новостях в ельцинскую пору рассказывали о том, как страна разваливается. В последнее время  –     только о достижениях. Какие такие достижения, если большинство приреченцев оказалось без работы? Раньше в селе проживало около пяти тысяч человек. Сейчас и пятисот не наберется. По большей части одни старики остались.
Днями Череминой было легче. По дому дел вроде бы поубавилось. Из живности она теперь держала лишь кур да кабана. Но отвлекали внуки. То их надо в школу собрать. То постирать или заштопать порванную одежонку. То разобраться, почему у Володьки опять здоровенный синяк под глазом. Да и с учебой у них не всегда ладно. Особенно у внука. Екатерине Матвеевне нередко приходится встречаться с учителями по этому поводу.

Жизнь шла своим чередом, принося редкие радости и частые печали. Такая она, жизнь из века в век. Но Екатерина Матвеевна благодарила свою судьбу за то, что внуки живут рядом с ней. Она их видит и ощущает каждую минуту. И пусть они иногда ведут себя не так, как хотелось бы бабушке. Но она их видит и в любой момент ощущает, как самое себя. Она невольно себе представляла, что свою единственную дочку так не баловала и не лелеяла, как Володьку и Маринку. Бить их ни разу не била. Даже тогда, когда они совершали, что –   то совсем уж непростительное. Но и словесную выволочку Екатерина Матвеевна делала такую, чтобы не обидеть своих любимцев.

Но что греха таить? Иногда выходила из себя и в сердцах думала: «Ну, где их беспутная мать шатается. Попробовала бы управиться с такими обормотами». Все эти мысли быстро уходили из головы. И в  душе бабушки снова светилась неяркая, но такая нежная и дорогая любовь к своим питомцам.

Но  легкомысленные пожелания чаще всего и сбываются. Пришел тот день, когда ее непутевая дочка вошла в дом со своими нехитрыми чемоданами и узлами, и сказала:

 –   Ну, все! Нравится вам, или нет, но я сюда на постоянное жительство.

Екатерина Матвеевна была в шоке. Дочь давно никак не напоминала о себе. Но это уже стало делом привычным. И вдруг – как снег на голову:

 –   Аня! Что произошло?

 –   А ничего не произошло. Кончились мои жизненные ресурсы в Воронеже. Хоть ложись и помирай. На ваши харчи приехала. Если не прогоните.

Черемина плохо воспринимала то, что говорила Аня:

 –   Нет. Ты все–таки сядь. Успокойся. И расскажи все по порядку.

Аня досадливо сморщилась:

 –   Да нечего рассказывать. Работы мне нигде не нашлось. И никакой надежды на дальнейшее. Из квартиры, что можно, почти все продала. Думала, вот найду работу, обзаведусь вещами снова. Не тут–то было. Везде, куда я ни совалась, показывали кукиш. Пришлось продать квартиру и к вам отправиться. Вот и все. Картина, думаю,               предельно ясная.

 –   Эх, доча, доча! По твоему виду сужу, что от вредной привычки ты так и не избавилась. Пустым звуком все твои обещания, – с горечью произнесла Черемина. Дочь обреченно махнула рукой:
 –   При такой жизни разве избавишься. Только э то и успокаивает. Жаль только, на короткое время.

 –   Давай решим так. Ты деньги за квартиру, случаем, еще не истратила?

 –   Да нет. Пока целы.

 –   Вот на эти деньги и поедешь лечиться от своего недуга.

Аня с недоверием поглядела на мать:

 –   Ты хоть знаешь, сколько это стоит? И на половину курса не тянет. А потом я разговаривала с теми, кто уже проходил курс лечения. Одни год выдерживают. Другие два. Потом снова садятся на иглу. Но теперь уже на повышенную дозу. Так что лечиться мне  незачем. Да и, как видно, поздно. Но ты, ма, не переживай. Я постараюсь держать себя в руках. Даю тебе слово. Я же понимаю, что мне еще о детях надо заботиться.

Екатерина Матвеевна очень хорошо знала свою дочь. А потому и настаивать больше не стала. Ей было невыносимо горько. Нет. Видать, ей дано это несчастье до конца дней. И никакого выхода не предвидится. С тем надо жить. Она встала, молча, накрыла на стол. Молча, смотрел, как дочка ковырялась вилкой в продуктах. Аппетита у нее, видать, не было. Как определила Черемина, это от наркотической зависимости. Мать печально глядела на дочь и с тоской думала: «Я такие обещания всю совместную жизнь слышала от твоего отца. Клялся и божился до самой смерти. Да так и ушел из жизни пьяным. По этой части дочь пошла в отца. Горбатого, говорят, могила исправит».

Два месяца дочь держала слово. Ни в райцентр за травкой  не бегала. И в магазин за водкой не ходила. Во всем была заботливой и предупредительной. « Ма! Давай я сама это сделаю». «Ма! Иди, отдохни, я тебя подменю». К детям проявляла внимание. Следила, аккуратно ли они оделись в школу. Каждый день заглядывала в их дневники. Сходила в школу, побеседовала с учителями. Разузнала, в чем ее детям надо подтянуться, на что обратить особое внимание.

Екатерина Матвеевна радовалась такой семейной идиллии. Но что –   то ее постоянно беспокоило. Осенние ночи были ветреные и дождливые. Ее не покидала, ставшая уже привычной, бессонница. Мысли перескакивали в полном беспорядке. И ни на чем не хотелось сосредоточиваться. Но в этом мысленном месиве чаще всего вспыхивала одна: «Долго ли дочка продержится»?

И для таких сомнений появились веские основания. Аня стала впадать в такую глубокую отстраненность от окружающего мира, что ее не дозовешься. Кричи, не кричи – все бесполезно. И наконец, пришел день, когда дочь утром сказала:

 –   Ма! Мне надо съездить в райцентр за лекарством.

У Череминой опустилось сердце:

 –   Доча! А может, ты потерпишь? Обойдешься без этого лекарства? Третий месяц терпишь. Потерпи еще.

 –   Это совсем не то, о чем ты подумала. У меня болит желудок. Это еще с Воронежа. Врачи рекомендовали постоянно пить это лекарство. А я, как полегчало, бросила.  Ты, ма, не думай дурного. Куплю – и сразу вернусь.

 –   Доча! Я тебя умоляю.

 –   Ма! Ну, болит же желудок. Я мигом.

И дочь быстро оделась и вышла из дому. А у Екатерины  Матвеевны потянулись неимоверно длинные мучительные часы ожидания и тревоги. Ни быстро, ни к вечеру, ни поздно ночью Аня в доме не появилась. Всю ночь Черемина не сомкнула глаз. Появлялась мысль позвонить  в больницу. Но надо идти  к Ивану Евсеевичу. Он мужик порядочный, попусту болтать не будет. Но у него семья. Кто –   то да проболтается. И завтра все Приречное будет языки чесать. Пропала, мол, у Череминой дочка. Загуляла в райцентре.

Был порыв позвонить в милицию. И снова сработал тормоз предосторожности. Начнут расспрашивать, да выяснять, кто она, да почему. Того и гляди поставят дочу на учет, когда в поисках выяснят суть дела. Нет, надо молчать. И ждать. Будь, что будет. В томительном ожидании черепашьим шагом проползли четыре дня. Внуки тоже притихли. Ходили хмурые и молчаливые. Вроде и дети еще, а соображают, как взрослые. Марина еще иногда забывается и начинает чему –   то смеяться. Володька резко на нее прикрикивает. И снова в доме повисает тягостная тишина. И низкие осенние тучи так нависли над землей. Так давят на душу, хоть в петлю лезь.

Екатерина Матвеевна искала себе работу, чтобы хоть как –   то отвлечься. Взяла зачем –   то перетащила мешки с зерном из одного закрома в амбарчике в другой. Хотя в этой работе не было никакого смысла. Затеяла внеплановую стирку. А белье сушить  негде. На улице, как сквозь сито, сыплет дождь. Пришлось развесить что в комнате, а что – на веранде.

Четыре дня длились душевные терзания Череминой. На пятый Аня, наконец, явилась. Не явилась, а приползла. Вся разбитая, измученная, как  после тяжелой болезни. С невыразимой болью в глазах мать смотрела на дочь. В глазах дочери был тянущий за сердце страх смерти. Ни мать, ни дочь не сказали друг другу ни слова. Аня легла в постель лицом к стене.  И пролежала двое суток. Ее трясло. Ее корчило. Она металась с боку на бок. Она сильно мучилась и страдала. Не меньше страдали ее мать и дети.

Наконец Аня потихоньку стала обретать человеческий облик. Пришло время серьезно поговорить. Хотя Екатерина Матвеевна в положительный исход такого разговора не верила.

 –   Ну что, доча,  держать себя в руках ты уже не можешь, –

    с укоризной произнесла она. Аня тоскливо ответила:

 –   Ты права, ма. Конченый я человек. Придется тебе меня терпеть, пока я кони не двину.

Аня помолчала и мрачно сказала:

 –   Давай больше к этому разговору не возвращаться. Считай, что у меня неизлечимая болезнь. Смирись  и больше на меня не наступай. Останется все как есть.

Эти слова можно было и не говорить. Черемина еще в четырехдневное отсутствие дочки пришла к выводу, что никакие уговоры больше не помогут. Придется все это терпеть. Она уже настроила себя на это адское терпение.

А Аня больше не ездила в райцентр. У нее дома появилась лаборатория по изготовлению наркоты. Она, почти не таясь, готовила себе снадобье, набирала его в шприц и сама себе вводила в вену. Раньше Екатерине Матвеевне приходилось слышать, что наркоманы водки не пьют. Дочь ухитрялась совмещать и то, и другое.

Теперь они с Аней мало разговаривали. Между ними словно кошка пробежала. Да и к внукам дочка то излишне проявляла свою любовь. Делала это как–то истерично и рывками. Внуки такое внимание принимать не хотели. Им это явно не нравилось. Они от матери все больше отдалялись. Володька стал злым. Все чаще он приходил из школы с синяками и порванной в драке одеждой. А по селу пополз слух, что у Череминой дочка наркоша. Круг общения у Екатерины Матвеевны сильно сузился. И вовсе не потому, что от нее отвернулись люди. Она стала стесняться с ними общаться. Ходила изредка только к своей подруге с детства Клаве Труновой. Клава терпеливо выслушивала ее жалобы на жестокую свою судьбу, утешала, как могла. А что она могла сделать, кроме как сказать слова утешения.

Периодически к ним приезжал молодой человек с нахальным взглядом. Они с Аней уходили во двор и о чем –   то тихо разговаривали. Екатерина Матвеевна скоро поняла, что этот молодой человек поставлял дочке наркотики. Дочка изредка ездила в райцентр. Но больше там не задерживалась. Как понимала Черемина, она снимала деньги с книжки на наркоту. Несколько раз она пробовала найти эту сберкнижку. Но безрезультатно. Дочь где –   то ее надежно прятала.

 Дни уходили в прошлое. Прибавлялись месяцы, складывающиеся в годы. Но никакого просвета не было. Как –   то в начале лета Екатерина Матвеевна обнаружила, что у нее пропало десять тысяч рублей. Внуки шалили на стороне. Но у бабушки они ничего не трогали. Оставалась дочь. А она в  это время была в большой загрузке. Молола языком не  потребное. Мысль свою не заканчивала. Теряла нить  своей речи.

 Черемина поняла, что у Ани деньги на сберкнижке закончились. Вот она и покусилась на ее сбережения. Тут на нее и нашло затмение. Она очень долго сидела неподвижно. Ни о чем не думала. И как-то получилось так, что ей оказалось все безразлично. Она стала холодно расчетлива. Укоренилась мысль, что ни ей самой, ни ее дочке, ни внукам жить дальше не имеет никакого смысла. Ни у кого из них нет будущего. Надо прервать это мучение. Через несколько дней она перешла к действию.
 
В психиатрической больнице она много думала о своем поступке. И, как ни странно, нисколько себя не осуждала. Они в тупике. Они оказались совершенно не приспособлены к новой жизни. Они этой жизни были не нужны.


                *     *     *


Она проснулась в привычное время, когда ночная тьма подергивалась мантией легкой серости. Никак не может отвыкнуть от многолетней привычки давнего времени, когда работала дояркой. Болели руки и ноги, ломило в спине. Хотелось встать, чтобы размяться. Но вставать нельзя. В палате кровати настолько скрипучие, что можно разбудить соседок. Вряд ли ее похвалят тогда за то, что проснулась ни свет ни заря. Серый свет за окнами постепенно насыщался. В палате стали различимыми мебель  и предметы.

Интересно, так же рано просыпаются по утрам ее подруги по работе. Подумав об этом, Черемина хмыкнула. Была работа.  Теперь от их когда –   то образцовой фермы, куда привозили доярок из других колхозов поучиться опыту, почти не осталось и следа. Как только из корпусов были вывезены на убой последние коровы, по ночам стал стремительно исчезать шифер с крыш. Ножовками срезали водопроводные трубы. Оконные рамы  были вырваны живьем, либо в них побито стекло. За шифером исчезли и стропила. Теперь  уменьшаются в размерах стены помещений. Из них по потребности выбирают кирпичи. Вот такой результат получился из их непосильной многолетней работы. Вот она, эта самая, настоящая свобода.

В палате все было обычным и давно привычным.  Но состояние Череминой какое-то не такое, как всегда. Она посетовала на самое себя: блажь какая-то. Не стоит обращать внимания. Она лежала на спине, и привычные обрывки мыслей беспорядочно клубились в голове. Этот сумбур ее нисколько не беспокоил. Она давно определила для себя, что это от сильнодействующих лекарств.

Было скучно. Но у Екатерины Матвеевны хватило терпения без движения пролежать до той поры, пока объявили подъем и ее соседки, кряхтя и потягиваясь, одна за другой поднялись со своих кроватей. Они пробурчали друг другу «Доброе утро» и, не обращая привычно никакого внимания не Черемину, пошли в туалет умываться.

Она тоже встала со своей постели и последовала за ними. Утро было солнечным. В открытые форточки в палату плыл теплый чистый воздух. Душу радовало то, что недавняя жара, наконец, спала. Их палату покинула давящая духота.

Жизнь в «дурке», так называли психиатрическую больницу соседки Череминой, шла строго по распорядку. Все обыденно и привычно до послеобеденной поры. Хотя Екатерина Матвеевна все время чувствовала, что ее что–то гложет.

И ближе к ужину ее предчувствие сбылось. Впервые за ее долгое пребывание в лечебнице к ней пришел посетитель. Вернее, посетительница. Ее обнимала и тискала подруга детства Клава Трунова. Соседки по палате с большим изумлением  впервые видели, что на лице Череминой нет тупого безразличия. Что она радуется появлению гостьи в полную меру своих эмоций.

Истискав и исцеловав Черемину, Клавдия, наконец, села рядом на измятую ими кровать и затараторила и приреченских новостях. Их за долгое отсутствие Екатерины Матвеевны накопилось множество. Она внимательно слушала. Часто останавливала подругу и подробно расспрашивала, чтобы иметь более полное представление о событиях в родном селе. Такой дотошный интерес Клаву только радовал и она не скупилась на подробности.

Соседки по палате с округлившимися глазами и вытянутыми лицами вышли в коридор, чтобы не стеснять подруг своим присутствием. При чужих людях, какая может быть откровенность? Клава в своих новостях, казалось, не обошла ни одной приреченской семьи.

Наконец ее новости иссякли, и Екатерина Матвеевна получила возможность спросить у подруги, каким ветром ее занесло в эту лечебницу. Клава быстро ответила:

 –   Тебя проведать. Разве не причина. Давно ведь не виделись.

 –   Ты что специально проведать приехала?

Клава замялась:

 –   Да нет. Я – попутно.
                –   
 –   Как попутно?
 –   Ну, понимаешь? Мне дали направление в Воронеж на обследование. Вот и заскочила тебя навестить. Меня муж на нашей машине привез.

 –   Где ты была на приеме?

Клава снова замешкалась. Она нервно потирала руки и, казалось, не знает, что и сказать. Потом выдавила из себя:

 –   Я в онкологии была на обследовании. Грудь у меня оперировать собираются.

У Екатерины Матвеевны вытянулось лицо:

 –   Так у тебя, что – рак?

 –   Да не волнуйся ты, ради Бога. Мне сказали, что все в ранней стадии. Метастаз пока нет. А это значит, что дело не безнадежное. Выкручусь я из болезни.

Они надолго замолчали. Радость встречи мигом улетучилась. Екатерина Матвеевна крепко обняла Клаву и прошептала:

 –   Боженька, миленький! Дай здоровья моей подруге. Это моя единственная радость и утешение.

Слезы заблестели у них на глазах. Но от плача обе сумели удержаться. Приведя себя в порядок, Екатерина Матвеевна, наконец, спросила:

 –   Ну, а как там моя семья?

И снова Клавдия замешкалась с ответом. По всему было видно, что она очень боялась этой темы. А потому спросила в свою очередь:

 –   А, может, не стоит?

Но Екатерина Матвеевна была неумолима:

 –   Давай уж говори, как есть. Знаю, что там хорошего мало.

Клавдия согласилась:

 –   Хорошего действительно мало. Совсем с катушек съехала твоя Анька. Дом после пожара не приведен в порядок. Стены так и остались закопченными. Но главная беда не в этом. Распродает она твои вещи из гардероба, и дозы себе покупает. Может, сменим пластинку? Что –   то мне не хочется на эту тему говорить.

 –   Нет уж. Досказывай до конца.

 –   А мне больше и говорить нечего. По–моему, все сказала.

 –   А внуки как?

 –   Тоже хорошего мало. Володька совсем от рук отбился. Стал часто пропадать в райцентре. Друзья у него там нашлись. Побывал Володька в полиции за драку. Потом пьяным его туда приводили. Раз мать не следит, что с ребенка спрашивать.

Маринка, правда, в отличие от брата, в школу ходит без пропусков. Но учится неважно.

Эти страшные известия, казалось, не повлияли на настроение Череминой:

 –   Я так и знала. Добра без меня там не будет.

 –   Какое уж там добро, –    согласилась Клавдия.

Им стало тягостно быть вместе. Клавдия сказала, что муж ее уже, наверно, заждался. Ей пора. Надо бы в Приречное по видному доехать. Они снова крепко обнялись. Обе разом заплакали. Всхлипывания длились минуты две. Потом обе притихли, привели себя в порядок.

 –   Ну, мне пора, – произнесла Клавдия хриплым голосом. – Я к тебе перед операцией обязательно забегу. Так что готовь слова, чтобы меня подбодрить.

И Клавдия быстро покинула палату. Екатерина Матвеевна легла на спину и отсутствующим взглядом уставилась в потолок. Ее сверлила одна навязчивая мысль: «Не приняла нас новая жизнь. Не приняла. Надо из нее уходить».

В положенное время все улеглись в свои кровати. Черемина так и не разделась перед сном. Утром ее нашли повесившейся в туалете. В этой жизни для нее не нашлось места.


                Конец