Маковецкий звон глава 2

Ночь прошла спокойно. И едва лишь серый сумрак понемногу стал замещать собой ночную тьму, Андрей дал команду двигаться. Наскоро позавтракали остатками холодной каши и в путь.
Прежде, чем занять свое место во главе обоза, Ратаня, кивнув головой на примостившегося в передних санях Матвейку, спросил. – Что дальше-то с парнишкой делать будем?
- Как что? – удивленно пожал плечами Андрей. – С нами до Москвы поедет. Не оставлять же его здесь, пропадет.
- Так-то оно так – нахмурился Ратаня. – Да дальше то что? В Москве сейчас и без него, таких вот доходяг, хоть пруд пруди. Опять же, после пожара не обустроились еще, нигде не приткнешься. Правда, стены новые каменные князь ставит, но там крепкий люд нужен. А, этот, не камни же ему таскать.
- Ладно - прервал его Андрей. – Приедем, на месте разберемся. Парень, конечно не велик, но сам знаешь, что мал золотник, да дорог. Пристроим куда-нибудь. Ты, вот лучше, приглядывай за ним, чтоб не отстал от обоза.
Ратаня шевельнул поводом и поскакал вперед, обгоняя трогающиеся одни за другими, сани. А Андрей остался на месте, наблюдая, как возы по очереди вытягивались в тонкую нить обоза. Понимал он, что прав Ратаня. Многажды прав. Много развелось на Руси нищих сирот. Всех не пригреешь, не приголубишь. Понимал, что все так и есть, и ничего с этимподелать невозможно. И от того нехорошо становилось на душе, тоскливо.
А, обоз, тем временем  медленно, шаг за шагом, приближался к Москве. Вскоре кончились литовские земли, начались московские, о чем с радостной улыбкой сообщил Генриху Андрей. Разницы Генрих не заметил. Все те же занесенные снегом леса, редкие, попадающиеся на пути убогие деревеньки. Да вьющаяся по белому покрову санная дорога.
Однообразие начинало казаться утомительным, даже нудным. Вместе с тем и картины воспоминаний об отчем доме, которые часто сами по себе, всплывали в памяти, становились все менее яркими и все более редкими. Матушка, склонившаяся над очередным гобеленом. Вечно молчащий отец, задумчиво глядящий в пламя камина. Брат, Отто. Все они казались теперь далекими, словно привидевшиеся в коротком предрассветном сне.  Воспоминания не навевали уже ни грусти, ни жалости. Это были обычные, отрывочные картинки прошлого, которое с каждым днем, с каждым часом, уходили все дальше и дальше. Особняком стоял барон Доммеркант, который, словно, олицетворял связь между всем оставшимся в прошлом с новой, еще не изведанной жизнью. И образ его в воспоминаниях продолжал оставаться ярким и живым.
Со вступлением на московские земли, поменялся и порядок движения обоза. Андрей, вмесите с Генрихом, переместились в его начало. Исчезла напряженность и настороженность. Но оружие по-прежнему держали под рукой, мало ли чего. Пограбить купеческий обоз, желающие всегда найдутся.  Уж чего-чего, а разбойники на Руси всегда водились в избытке.
Во всем чувствовался приближающийся конец путешествия. Возчики и охрана повеселели, лошади, тоже предчувствующие скорый отдых, везде, где позволяла дорога, норовили перейти на более быстрый шаг, а то и на неспешную, размеренную рысь. Вечно угрюмый Ратаня даже пару раз, встретившись с Генрихом случайными взглядами, вполне добродушно улыбнулся ему. Даже Матвейко преобразился. Уж казалось ему то, что за радость, Москва скоро. А, что. Москва? Город, где живут те самые воины, которые деревеньку спалили.
Однако, похоже, Матвейкино убеждение в том, что москвичи и есть главные злодеи, за последние дни сильно поколебалось. Вон они, кругом, все и есть москвичи. Так они и тятьку с мамкой похоронили и самого Матвейку с собой взяли, не дали умереть в лесу. А в том, что смерть неизбежной была бы, Матвейка не сомневался. Не от холода, так от голода, выбирай, как говорится на выбор. А, нет, так волки. Эти тоже разоренную деревеньку стороной не обойдут.
 Не сразу сообразил Матвейко, что эти добрые люди, подобравшие и накормившие его, и есть те самые, злые москвичи. Да и как сообразишь? Представляться ему собственно, никто не стал, а как сам-то догадался? Так уши то для того и даны, чтобы слышать, тем более, в разговорах от него никто не таился. Да и голова, если она на месте, должна сопоставить, что к чему. Поначалу, только ахнул Матвейка от такой новости и случись это раньше, наверное, сбежал бы. Потом подумал, принял, все как есть. То ли москвичи разные бывают, и злые и добрые. И просто очень Матвейке повезло, что с добрыми повстречался.
А, то и вовсе, не столько сами люди злыми делаются, сколько, война их такими делает. Воюют люди, а война это и кровь и ранения и смерть. Вот и злобятся люди друг на друга, творят непотребное. Подумавши еще, решил, что не его малому уму в таких вещах разбираться.
Вот, например дядька Игнат, самый, что ни на есть, москвич. А, ведь, он и в сани к себе позовет, и по голове погладит, и смотрит так жалостливо, ласково. Наверно, все потому, что, не воюет с ним Матвейко, вот, если бы воевал, тогда другое дело. Представил Матвейко, как он с дядькой Игнатом воюет, и до того ему это смешно показалось, что рассмеялся, да вслух, не удержался вот.
Проезжающий мимо Ратаня, с удивлением взглянул на него.
- Что смеешься то – неожиданно мягким голосом спросил он. – Смешинка что ли в рот попала? Ну да смейся, коли весело, Москва скоро.
Это сообщение Матвейку не обрадовало, но к его же, удивлению и не огорчило. Москва, так Москва. Что будет, то будет. Пока же все хорошо, и ладно.
Вот мимо проехал на Сером рыцарь этот. Тоже не поймешь, что за человек. вроде бы не злой, но странный какой-то. Все больше молчит, не разговаривает ни с кем. А и говорит-то, как-то не так. Вроде бы и по-русски, да не совсем. Некоторые слова у него, так и совсем непонятные. А. вчера, вот, поманил пальцем, слез с седла, да и посадил в него Матвейку. Так и вел Серого под уздцы версты две, если не больше. И хоть бы слово сказал, молчун какой-то.
Дорога, выбежав из очередного леса, тонкой струной потянулась через широкое поле, местами вовсе теряясь в заносах. Лошадям было трудно, несколько раз застрявшие в сугробе, тяжелогруженые, сани, вытаскивали всем миром. Матвейка тоже за оглоблю хватался, пособить хотел, да его прогоняли, даже пальцем грозили, не путайся, мол, под ногами. Бранили, даже немного, но как-то без зла, весело, даже.
А, тут еще, совсем уж не ко времени, теплеть стало, прямо на глазах. Снег становился мокрым и липким. О т лошадей, да и людей тоже, пар идет. Вот ведь как тяжело пришлось, кто бы мог подумать, в самом-то конце пути. Верховым-то, конечно полегче, да и тем не сахар, при попытке объехать обоз, лошади порой по самое брюхо в сугроб проваливались. Так почти весь день и потратили, пока поле пересекали. Привал сделали рано, едва до леса добрались. В лесу снега намного меньше, да и сухой он, по такому полозья легко скользят. Рядом с Матвейкой дядька Игнат стянул с себя шапку, вытер ей потное лицо, подмигнул Матвейке, да и снова натянул шапку на голову. И, то верно, так-то враз застудиться можно.
- Лошадям сена и овса вволю дайте – распорядился Андрей. – Дальше беречь ни к чему. Последний лес остался, а там мимо Маковецкой обители дорога укатанная, хоть с бубенцами езжай. Завтра дома будем. Опять пригорюнился Матвейко при этих словах. Оно, конечно, кто-то и домой приедет, а у кого-то и вовсе дома нет. Даже слеза навернулась. Вытер ее незаметно  рукавом и побежал возчикам помогать, распрягать лошадей, да кормить.
А, допрежь того. лошадей напоить надо. Да не сразу, а прежде их обтереть надо насухо, да поводить немного, чтобы не обезножили. А, еще и костры надо разжечь, снега натопить. А еще…
Как уснул Матвейко, он и сам не понял, то ли когда котел снегом набивал, то ли когда охапку сена нес. Помнит лишь в полусне, как его в сани укладывают, да сверху тулупом окутывают. Эх, как мамка раньше успел только, и подумать, и провалился во что-то теплое и ласковое. Уснул.
А, вот Генриху не спалось. Ворочался с боку на бок, а сон не шел. Не спать, а действовать хотелось. Вскочить на Серого, пришпорить его и гнать его без отдыху до самой Москвы, до кремля. Однако волю мыслям таким не давал, гнал их. Но и уснуть все равно не мог.
Не спалось и Игнату. Полежал, полежал, встал медленно, подошел к сторожевому костру, около которого, согнувшись, сидел Кудряш, молча сел рядом.
- Чего тебе? – не поворачиваясь, спросил Андрей. – Спал бы.
- Не спится – глухо ответил Игнат, потом помолчав, добавил, пристально глядя в пламя костра. -  О мальчонке хотел с тобой поговорить. Хочу к себе его взять. Моя-то семья вся погибла во время пожара, ну да ты знаешь. Вот и подумал я, и мне не так одиноко будет, да и Матвейке, тоже. Что скажешь?
- А, что я скажу – Андрей пожал плечами. – Сироту приютить хочешь, то дело доброе. Я признаюсь, тоже уж хотел, при прибытии в Москву, к себе его взять, Аленушке младшим братцем бы стал. Да только, раз уж ты первый об этом заговорил, то я не против. Да и то сказать. Тебе-то он важнее будет.
Посидели еще, помолчали. Даже в глаза друг другу не глянули. Потом встал, молча Игнат, потоптался немного на месте, да и пошел к своим саням.  Уснуть, однако, так и не уснул.
Не уснул и Андрей Кудряш. Оно с одной стороны и понятно, в дозоре человек, а в дозоре спать не положено. Но, опять-таки, несколько раз пытался его сменить Ратаня, но Андрей только отмахивался, спи мол, иди, пока есть такая возможность. Ратаня не послушался, уйти, правда, ушел, но спать не лег. Ходил, всю ночь, вооружившись рогатиной вокруг лагеря, покачивал задумчиво головой. Вокруг было тихо, ни зверей, ни чужих людей. Тишина, выставленные дозоры на своих местах и бодрствуют. Тут и лечь бы спать, да нет, не спится что-то Ратане, как-то уж, все легко складывалось, так не бывает. Оттого и тревожно.
Под утро совсем потеплело, мало того, и дождь пошел. Это, в эту-то пору. Совсем не вовремя. Чтобы дорогу совсем не разбило, обоз поднялся совсем рано. Первые версты, так и вовсе в темноте проехали. Но видимо, зря опасался Кудряш, лесная дорога держала, не расплывалась в снежную кашу. Поэтому обоз продвигался ходко. Все чувствовали, что недалеко уже дом. Вот еще немного, поднапрячься чуток и все.
- Москва то, поди, сильно изменилась – подъехал к Андрею Ратаня.
- Наверное – согласился с ним Кудряш. – Почитай полгода дома не были. Как с первым снежком выехали, так с первым дождичком и возвращаемся.
Андрей мечтательно потянулся в седле. – Слова то, какие чудные – дома будем. Так и чувствуется, как по душе тепло разливается. Улыбнулся, и вдруг застыл, вслушиваясь.
- Слышишь чего, нет? – спросил вполголоса у Ратании.
Тот с удивлением огляделся по сторонам, прислушиваясь. Нет, не слышно. Но Андрей, радостно похлопал его по спине.
- Да ты звон, звон слушай – громко закричал Андрей. – Неужто, не слышишь? Да вон же, в Маковце звонят.
- Слушайте, слушайте ребята – весело кричал он. – Да, вон же, в Маковецком монастыре к обедне звонят.
 - А. ведь это означает что, дома мы ребята – выдохнул Ратаня. - Понимаете, дома. Приехали, добрались, наконец.
- Слава тебе Господи – Андрей снял шапку, широко перекрестился.
Вслед за ним и остальные стали креститься и обниматься, поздравляя друг друга и не скрывая ни радости, ни слез, ни улыбок.
Несмотря на, царящий вокруг шум, Генрих постарался вслушаться, и действительно перекрывая и крики и прочий шум, откуда-то издалека доносились чистые, размеренные звуки колокола. Они лились и лились, единым потоком пронизывая душу, наполняя ее какой-то неизведанной доселе радостью.
- Слышишь? – тронул его за плечо, подъехавший Андрей Кудряш. – Красиво то, как звонят.
Да, красиво - согласился Генрих. А, что тут скажешь, если действительно красиво.
Лес заканчивался, То справа, то слева от дороги, все чаще стали попадаться обширные поляны и просеки. Долгое путешествие московского купца Андрея Кудряша и всего его обоза, приближалось к благополучному завершению. До небольшой деревянной часовенки у развилки дорог, за которой и начиналась Москва, в виде первых своих посадов, оставалось совсем немного, всего лишь преодолеть последний пологий овраг, а там, конец лесу и ровная укатанная дорога до самой Москвы.
А. там, в Москве дом, означавший, ковш горячего сбитня на верхних ступенях крыльца. Жарко натопленная баню, радостных детей, Жену, которую не видел почти полгода, долгий отдых, незатейливый уют. Дом одним словом, то место, к которому всегда стремится человек, куда бы ни забросила его судьба, да великокняжеская служба. Впрочем, это у кого, как. кого-то и вовсе встречать будет некому. И кто знает, в радость ли ему будет возвращение в родной-то дом?
 Но, для большинства, уже рисовалась картина, безусловно, радостная. И, хотя и была она, лишь нарисованной воображением, но жесткой показалась столь неожиданно, сменившая ее реальность.
Едва лишь первые сани достигли дна оврага и только еще начинали последний подъем, как на противоположной стороне оврага, один за другим стали появляться фигуры незнакомых воинов. Они один за другим медленно подъезжали к краю оврага и выстраивались в плотную шеренгу. Что-то пугающее было в их неспешной монотонности.
Одеты  они были по-разному, кто в овчинных полушубках и бекешах, кто в простых армяках. Вооружены, и того разнообразнее, кто палицей или шестопером, кто короткой сулицей, но большинство мечами. Посреди всей этой пестрой толпы выделялся один, судя по всему ее предводитель. Неспешно, пристроился он в середине шеренги, по-татарски согнувшись в седле. :Жгуче черные волосы и такая же борода делали его похожим на старого мудрого ворона, высматривающего добычу. Под расстегнутым белым полушубкомвожака сверкала начищенная до блеска кольчуга. На голове шлем со стрелкой на переносице, и пластинчатой бармицей, закрывающей не только шею и плечи, но всю заднюю часть лица. На поясе, в красных сафьяновых ножнах пока, что мирно покоился меч.
Как и всякий дворянин, с детства воспитываемый на идеалах воинской доблести, Генрих не мог не восхититься доспехом вожака толпы, прочие члены которой обладали оружием и близко не сопоставимым, с этим чудесным доспехом, стоящим наверняка, небольшого дворянского поместья, где нибудь в баварских землях.
Замешательство в обозе, вызванное неожиданной встречей, к чести Кудряша, длилось совсем недолго. Едва его зычное к оружию прокатилось над оврагом, как все задвигалось. Верховые стражники выдвинулись в голову обоза. Возницы сдвигали возы, образуя маленькую импровизированную крепость.
- Генрих, помоги там, сзади, нашим обозным – крикнул Андрей, желая убрать юношу из опасного места. – Здесь сейчас жарко будет.
Лицо Генриха побледнело, как от оскорбления, но понимая неуместность требования в данных условиях сатисфакции, он лишь крепко сжал губы и с негодованием затряс головой.
Андрей махнул отрешенно рукой, и тут же выместил свою досаду на подвернувшемся под руку Матвейке.
- А, ты чего здесь делаешь? - заревел он. – Ну-ка, марш назад.
Испуганный Матвейко шмыгнул носом, тут же нырнул и растворился в плотной конно-людской массе.
Воин в кольчуге спокойно и даже с некоторым безразличием смотрел сверху на суету, царящую внизу. Воины его, тоже не проявляя, казалось, никакого любопытства с безразличным видом ожидали чего-то. Нарочито не спеша, чернобородый небрежным движением опустил стрелку на переносицу, поправил бармицу.
- Ишь ты, как Степка то, как изгаляется - покачал головой Ратаня. – В голосе его чувствовалось нескрываемое уважение, и даже более то, восхищение
- Сколько его помню, всегда такой был – ответил Кудряш. – Наглец, конечно, но хорош, хорош.
- Так, вы что, знаете его? – удивленно спросил Генрих.
- А кто ж его не знает – усмехнулся Андрей. – Степка Ворон, птица здесь известная. Был боярином ростовским, теперь вот в тати подался.
Генрих улыбнулся, подивившись своему удачному сравнению чернобородого с вещей птицей. И, ведь действительно, похож. Еще удивило спокойствие Андрея и Ратании. Неужели, совсем не бояться? Постарался и сам скрыть нахлынувшее волнение.
- Почему не нападает то? – спросил он у Кудряша.
- Ждет, когда изготовимся – усмехнулся купец. – Шик у него такой. Никогда мол, втихомолку не нападаю. Я, мол не разбойник какой, а благородный рыцарь.
Чернобородый еще раз оглядел обоз, обернулся, осмотрел и свое воинство. Наконец, медленно вытянул меч из ножен, и, вдруг, резко ткнул им в сторону обоза. После чего, вся скопившаяся наверху людская и лошадиная масса рухнула вниз.
- Ну, теперь держитесь ребята – выкрикнул Кудряш, обнажая меч.
- Не боись, Андрюха, не подведем, послышался дружный гул голосов сзади.
- На сегодня, Ворон, мой – перекрывая общий гул голосов, крикнул Ратаня.
Кудряш согласно кивнул головой. Генриха поразило, как просто и как обыденно вели себя эти воины, словно и не битва им предстоит, а дружеское застолье. И даже гордость поднялась в душе, еще бы,  ведь с такими людьми и он сам, в одном строю стоит. Вот еще бы, чернобородого этого свалить.
Сшиблись, смешались оба воинства в кровавой неразберихе. Да только, слишком уж тесно было на дне оврага. Какая, тут рубка. У Генриха перед газами сплошные головы, покрытые шлемами, шапками, а то и вовсе, ничем не покрытые. Тут бы своих не задеть. Да и не очень-то в такой тесноте размахнешься.
Серый, словно, прочитав мысли своего хозяина, выскочил на свободное пространство, фактически за спины нападавших. И как раз на чернобородого. Тот с удивлением, и как показалось Генриху, с нескрываемым снисхождением посмотрел на юношу. Тоже, мол, мне соперник выискался. От этого оскорбительного взгляда, Генрих почувствовал, как лицо его запылало. Вспомнилось, кА в детстве, старший брат, Отто, с подчеркнутым высокомерием демонстрировал свое преимущество. Иногда было больно, иногда, не очень, но всегда было обидно, и обида эта проходила не скоро.
Очень похожее чувство появилось и теперь. А еще раздражало спокойствие чернобородого. Генрих размахнулся, ударил наискосок, как учил барон. Чернобородый на удивление легко, отбил. Во взгляде его и вовсе насмешка появилась. Уже плохо владея собой от гнева, Генрих нанес еще удар, и сразу же еще. Увы, все напрасно, противник без видимых усилий, и даже с показной легкостью, парировал все его выпады. Хуже всего, что стало появляться ощущение беспомощности.
Чтобы не дать этому неприятному чувству полностью овладеть собой. Генрих собрал все силы и обрушил на чернобородого целый каскад ударов. Он старался использовать весь арсенал имеющихся у него в наличии приемов,
 Старый отцовский меч, пробивший не одни латы и разбивший не один шлем, теперь лишь, легко отскакивал от упругого клинка разбойника. Когда, чернобородый нанес свой удар, Генрих не заметил. Просто зазвенело вдруг в голове и потемнело в глазах. Ткнулся он лицом в жесткую конскую гриву. Почувствовал, как бессильно вытянулись руки, и как выскальзывает из ослабевшей ладони рукоять меча. Нет, только не это, приказал себе Генрих и последним усилием намертво сжал кисть.