Изыскате

                Александр    Боровских



















                ИЗЫСКАТЕЛИ.


                роман























               

                Глава первая

    Вместительный пассажирский лифт сменил высокий подвывающий звук подъема на более низкий, урчащий, ощутимо замедлил ход и в конце концов замер, конвульсивно подрагивая. Не успели с лязганьем разомкнуться, разбежаться по сторонам и заподлицо с кабиной лифта уравняться створки дверей, как единственный его пассажир, молодой человек в шерстяном джемпере грубой вязки и джинсовых брючках «Ливайс», вышагнул, озираясь, на забетонированную площадку одного из последних наверху этажей. Несомненно, он искал с кем-то встречи, так как тотчас же темноволосая голова у него завертелась вправо и влево, а карие глаза осмотрели с пристрастием примыкавшую к лифту нишу, за которой тянулся длинный, залитый светом дневных ламп коридор. Кашлянув, от простенка отделился в серую полоску костюм, облачавший кряжистую и немаленькую ростом фигуру, и густой баритон произнес:
 - Я здесь, Андрей. Давай-ка будем знакомиться.
Молодые люди (ничто не препятствует так их назвать, поскольку тому, кто только что вышел из лифта, исполнилось двадцать два года на днях, и лет всего лишь на пять второй был первого старше), под перекрёстный надзор внимательных глаз скрестили ладони в рукопожатии. Неловкую паузу, возникшую сразу, старший поторопился прервать:
 - Зовут меня Денис Андреевич Гладун. Можно просто Денис, - дружески начал тот запросто, располагающим к общению тоном: - Начальник гидрологической партии номер двадцать, в которую ты зачислен, Андрей. Полевая партия, которой руковожу, формально приписана к Ноябрьску, но по сути дела городок тот Ноябрьск – это просто точка на карте, так сказать, перевалочный пункт, база одноимённой экспедиции, откуда мы вертолётами разлетаемся по медвежьим углам огромного Ямало-Ненецкого округа. Во время командировок, как правило, проживаем в балках. Представляешь, что это такое?..
     Андрей кивнул. Он не отводя  глаз слушал новоявленное начальство, про себя отмечая, что с каждым мгновением проникается всё большей и большей симпатией к говорившему. Странная штука такая симпатия, и обладает неизъяснимыми свойствами возникать ни с того ни с сего, на пустом и ровнёхоньком месте. И коль скоро она объявилась и даёт о себе знать, то почти не имеет значения, что с субъектом этим прежде ты незнаком и столкнулся сегодня  впервые, ни на грош ровным счётом не знаёшь о нём, не изведал характера, нрава, привычек. И тем паче тайна великая его устремления и виды на жизнь. И вот, несмотря ни на что, как будто помимо желания и воле своей вопреки, в глубинных недрах души возникает нечто такое, от чего странным образом теплеет  на сердце, и рождается ощущение, что с незнакомцем этим вы беспременно знакомы и когда-то были на короткой ноге, да, к стыду своему, оба это запамятовали. И что-что безусловно притягивающее, вмиг располагающее к себе в этой его манере держаться и вести разговор: доверительная ли интонация тона, открытый ли, располагающий к себе взгляд его иссера-голубых глаз с девически густыми ресницами, или вот эти режуще-короткие взмахи правой руки, какими он для вескости всякий раз подкрепляет свои чеканной чёткости фразы, и как добавка к десерту, вот эта радушная и в то же время умная улыбка, от которой становится виден ровный ряд ослепительно белых зубов жизнерадостного и непоколебимо здорового человека. Да и внешность этого Дениса Андреевича никак не назовешь заурядной. Высокий ростом (вровень, если на сантиметр, на два не выше Андрея), он был крепко сложен, как южанин оливково смугл и соответственно по южному темпераментен. Пышная и объёмная шевелюра из отросших жестковатых кудрей, походившая на причёску коренного жителя Африки, высокий лоб с ярко выраженными надбровными дугами, тонкий, идеальных пропорций нос с чувственными и нервными ноздрями, к которому то и дело прикасается указательный палец его выхоленной узковатой кисти, не касающейся, похоже, чёрной работы, не слишком убедительных очертаний небольшой подбородок, фатоватые бородка и усики. А в целом был он красив именно той красотой, грубоватой, эффектной и мужественной, что, по мнению закоперщиков нынешней моды, быть обязана причиной волнения множества женских сердец и к которой по прихоти журнального глянца прилип ныне намертво замусоленный эпитет брутальная.
 - Расскажу тебе вкратце про обстановку, - продолжал Гладун, по-свойски прихватив за локоть Андрея и доверительно заглядывая в глаза. - Сначала в двух словах о структуре партии. Я – начальник её, вместе с тобой будет у нас теперь два исполнителя-инженера: ты и некто Билёв, Дмитрий душка Борисович. Ну, Димку-то помнить ты должен прекрасно, расквитался он с обучением чуть пораньше тебя, на каких-то два года. Этакий плешивый очкарик, юморист, весельчак и душа любой нетрезвой компании. Это «офицерский» костяк партии, так сказать, белая кость, принимающая решения знать. Под нами – рабочие. Их пока шестеро, но, если добавят объёмы, кого-то ещё принимать мне придётся, не исключено. Впрочем, это далеко не проблема. На заметку: контингент специфический. Люди с характером, кое-кто успел уже посетить, иные и не по разу, места не столь отдалённые. Они, эти подчинённые нам пролетарии, практически безвылазно проживают в тайге. На «Большую Землю» выбираются разве что в отпуск, и то не каждый год. Если во время «переброски», - а термин такой носит перемещение со всем экспедиционным барахлом с одного, законченного объекта на новый, выполняемое, как правило, вертолетом, - случается им оказаться в Ноябрьске, в тамошнем «пьяном дому», как на их околокриминальном жаргоне именуется общежитие экспедиции, то обычны эксцессы: пьянство повальное, до кровопускания драки, а то и, нередко бывает, до поножовщины дело дойдёт. И потому в наших коренных интересах как можно реже допускать их до развращающих благ цивилизации и в «чёрном теле» как можно дольше держать, не давая расслабиться. Контора у нас солидная, под её протекторатом - вся Тюменская область и отчасти Томская, блюдёт она интересы Западно-Сибирского нефтегазового комплекса, считай, станового хребта экономики нашего государства. Обеспечение полевых партий – на приличном уровне. Не только партия, каждый гидрологический отряд снабжён моторными и надувными лодками, бензопилами и приборами связи. Начальнику отряда, то есть тебе, полагается служебное оружие. В эпоху царя Гороха, лет двадцать-тридцать тому назад, существовала мода выдавать револьверы. Нынче от этого отказались, перешли на обыкновенные охотничьи ружья: проку больше, меньше понтов. К ружьям патроны бесплатно, бери не хочу.
 - Здорово! – не удержался от восхищённой улыбки Андрей.
 - Так ты, верно, охотник, раз так обрадовался, - хлопнул его по плечу Гладун одобрительно, - вот и отлично. В нашем полку зверобоев и трапперов прибыло. Вот и устраивайся, обживайся и выписывай себе ружьецо. И не забудь оформить приборы, какими станешь деньги делать на Северах: новейшей марки, с компенсатором, нивелир на пару с теодолитом как минимум полуминутной точности. Кстати, если не секрет, поделись, каким вас с Ингой жильём оделили?.. Вчера видел издали мельком симпатичную половинку твою.. Похоже, ожидаете пополнения?
 - Да никакой не секрет.. дали в частном секторе какую-то развалюху, - брови нахмурил Андрей. – Да..благодетели..свиньи почти без присмотра пасутся перед крыльцом. Половину дряхлого пятистенка с одной крохотной комнатёнкой и неудачной пародией на то, что кухней зовётся в нормальном жилье. В другой половине, за стенкой, обитает хозяйкин брат, алкаш, по всему, конченый. Круглые сутки «под газом». Не ровен час, спалит когда-нибудь хату по-пьяни..
 - Да ты что? – сочувственно протянул Гладун, - вот суки, чинуши бездушные. В падлу было им, крысам бюрократическим, хотя бы комнатку маленькую в общаге вам отвести или, допустим, в пансионате. Хм, печное отопление и воду таскать издалёка? Как же в таком случае супруга твоя,  в скором будущем мать двоих ребятишек, будет управляться с хозяйством, если, предположим, застанет тебя нужда в «поля» отъехать на месячишко, а то и на целых два? Вёдра с водой тягать от колонки, в печку дрова подносить. Хлопотно и энергозатратно, да и для здоровья, должно быть, вредно..
 - Право, не знаю. Как-то об этом не думал ещё, - вдруг почувствовав себя виноватым, моментально стушевался Андрей.
 - Ладно, раньше времени не горюй и нос не смей вешать. Бабцов из камералки подключим, те присоветуют чего сообща. Романыча, руководителя сектора нашего, тоже было бы не худо ради такого случая немного потормошить, чтобы побегал, похлопотал за вас перед начальством. Жаль только он, Андрюха, если начистоту, в практических таких делах – лох полный и рохля, привык витать в облаках, с одной гидрологией связанных, и спуск на грешную землю, в ситуации, когда нелишне кулаком по столу постучать и в жёстком тоне безапелляционно чего-либо требовать, отчаянно им нелюбим и до скрежета зубов неприятен. Ну, не грусти и не унывай, авось чего-нибудь да придумаем, время пока терпит. С парнями из нашего сектора, надеюсь, успел знакомства свести? Коллектив относительно молодой, мало кто ещё выбыл из комсомольского возраста, холостых и обременённых семьями примерно половина на половину. Живём, в общем-то, дружно, вместе проводим выходные и гуляем по праздникам, вместе и проблемы решаем типа твоей. Многих ещё по институту должен ты помнить... Кстати, если не секрет, какой оклад тебе положили?
 - Сто двадцать плюс пятнадцать районных.
 - Хм, нищенский жидовский стандарт…Ну, понятно, понятно..Держи карман шире, сказал Папа-еврей, подписывая молодому специалисту бумаги..Вот, прикинь, Эндрю: здесь, сидя в конторе, ты так и будешь получать на руки эти несчастные сто двадцать рваных карбованцев, на которые и купить-то, в принципе, нечего. А вот если свалишь в «поля», туда, где катит «один и семь» районный коэффициент плюс добротное полевое довольствие, то даже на «повременке» осилишь сработать никак не меньше трёхсот, тем более что на питание уходит немного: рыбалка и охота минимизируют издержки на провиант. Есть разница, не так ли?
 - Ощутимая разница! – поневоле заблестели у Андрея глаза.
 - Это на первое время. Через полгодика (раньше просто по закону нельзя), если будут «объемы», накропаешь «заяву» на сдельную оплату труда, деньги тогда пойдут совершенно иные, с цифрами впечатляющими.. Жаль, только, нам, полевикам, «полярки», то бишь северные надбавки за выслугу, администрация предприятия зажимает, хитрит, изворачивается по-всякому, лишь бы не переплатить. Никак не можем доказать той упёртой администрации, что основную часть рабочего времени проводим в районах высоких широт, гниём там безвылазно, здоровьишко своё гробим... Как-то я, забавы ради, в табеле за прошлый год подсчитал дни, что пробыл в «поле». И как ты думаешь, что у меня получилось!.. Восемь месяцев без малого из одиннадцати (отпуск не в счет). Каково, а?.
               
   По дороге домой Андрей не один раз мысленно возвратился к разговору с начальником партии. Если откинуть в сторону беременность Ингы, которую в декабре ожидали роды, и общую неустроенность быта, перспективы на будущее рисовались вполне отрадные. С таким компанейским и доброжелательно расположенным к нему руководителем и длительные командировки на Север ничуть не страшны. Правда, Денис не пожалел мрачных красок, чтобы должным образом расписать пару-тройку сюрреалистичных этюдов на тему сурового изыскательского бытия. Ну и что с того? Ведь он, Вихров, не какой-то там изнеженный хлюпик из городских, который не держал в руках топора, не умеет обращаться ни с пешнёй, ни со шнековым ледобуром и всякий раз пускается в панику, едва заходит речь о костре. Летом его наверняка не испугает писк комара, а зимой – пурга и ядрёная стужа. Крепкие кулаки неоднократно проверены в студенческих драках и способны постоять за хозяина. Да и перспектива охоты в иной природной зоне не могла его не прельщать.
    Временное пристанище, выделенное администрацией предприятия семье приезжих молодых специалистов,  находилось на другом берегу реки Туры, поделившей город Тюмень на две неравнозначные части. Название района говорило само за себя и произносилось как «Зарека». Затянутые в серебристую петлю реки, там, на низком пойменном берегу за бруствером из асфальтированной дамбы сомкнутыми «черепахой» щитами идущей на приступ древнеримской центурии кучно серели крытые шифером и облезлым железом двускатные кровли домишек из бруса и кругляка преимущественно в один, редко где в два этажа. Их однообразный скученный строй, там и сям опушённый кронами начинающих желтеть тополей, нарушался угрюмым зданием из кирпичей в три этажа, занимаемым овчинно-меховой фабрикой, единственным в районе объектом, имевшим хоть какое-то отношение к индустрии. Её клыком останца выпиравший корпус был увенчан тонкой и высокой трубой, из которой с завидным постоянством отходили денно и нощно клубы едкого каменноугольного дыма. В цивилизованную часть города обитатели «Зареки» привыкли перебираться по понтонному мостику, продолжением которого была проложенная по обрыву тропинка, сквозь густые заросли ивняка петлями на манер серпантина приводившая путника кверху. На глинистой круче обрыва с кичливым превосходством знатных отпрысков приверженного к стильной архитектуре девятнадцатого столетия косились на жалкую убогость трущоб за рекой напоминавшие дворцы здания из белого камня, при колоннах, стрельчатых окнах и орнаментной по фронтонам лепниной. В них располагались музей краеведения и техникум, выпускавший строителей. Выше по течению километра на полтора возвышалась громадина храма, возведённого по архитектурным канонам, издревле принятым в православии. Вероятно, в стародавние те времена, когда храм был действующим и безотказно принимал прихожан, он, без сомнения, производил неслабое впечатление на верующих как немалыми своими размерами и невычурной, но впечатляющей красотой, так и исключительно удачным месторасположением, органично вписываясь в пейзаж, господствуя над здешней округой. Ныне же – невооружённым глазом заметно – храм был заброшен и пустовал, тут и там отслаивалась и рушилась кладка, словно болезненные ранения, зияли проломы в стенах, как выклеванные падальщиками глазницы, смотрелись пустоты оставшихся без остекления окон, и на изъеденных ржавчиной куполах крестов не было.
  Кроме пути через реку, по металлическим, громыхающим под ногами понтонам, существовал ещё один, альтернативный способ добраться в центр, к месту его работы, туда, где на вымощенных асфальтом проспектах современные возвышались дома и как стеллы стояли высотки и где характер застройки как нельзя более точно соответствовал понятию городской. Для этого было необходимо пройтись пару кварталов пешком, до площади, где был магазин и находилась конечная остановка автобуса, маршрут которого пролегал через единственный в городе мост, связывающий между собой оба разобщённых рекою района. Автобус допотопной марки «Лиаз», весь донельзя изъезженный, дряхлый, чадивший как паровоз, с амортизаторами, которые давным-давно полагалось бы отправить в списание и которые на каждую ямку или колдобину на дороге откликались расхлябанной, вызывавшей тошноту качкой по типу морской, ходил как ему вздумается, вне графика, бессистемно, придерживаясь какого-то произвольно-анархистского расписания, запомнить который Андрей так и не смог, сколько раз ни пытался. Поэтому он отдавал предпочтение первому, безотказному и проверенному трафику через понтонный мост.   
    Открывая перекошенную калитку, он не пропустил опасливо покоситься в сторону из магазинских ящиков сколоченной будки, где, посаженный на длиннющую, изъеденную ржавчиной цепь проживал беспородный кобель весьма почтенного возраста и поразительно буйного нрава. Белая на кобеле шерсть беспрестанно линяла, устилая двор неопрятными лохматыми клочьями, в сухую и ветреную погоду переметаемыми как снег, а в налитых кровью глазах, казалось, навсегда прописались злоба и ненависть – к миру, к людям, к нему, Андрею Вихрову, здесь постояльцу из новеньких. С хитрым или просто душевнобольным Цербером этим ему и по сию пору не удалось перейти на общий язык, достичь хоть видимости взаимопонимания и нейтралитета. Псина, виляя облезлым хвостом и в глаза заглядывая умильно, всякий раз с охотой пожирала принесённые Андреем пряники или сушки, под конец снисходя до того, что раз-другой иногда позволяла себя погладить по своим облезлым бокам. И с брезгливой миной делал это Андрей, чтил костлявый круп невесомыми, едва ощутимыми прикасаниями свой боязливой, готовой в ту же секунду ретироваться ладони. Но едва-едва прикончено было принесённое в горстях лакомство, и Андрей уходил по делам, пакт о ненападении аннулировался с поразительным вероломством, и не проходило минуты, как неблагодарная тварь, захлёбываясь оглушительным лаем, с самозабвением бросалась в атаку на штанины его брюк, нося, видимо, в мыслях наделить их тем тождественным бахроме украшением, что с времён незапамятных находилось в почёте у индейских вождей и у их бледнолицых последователей. И хотя сточенные возрастом и тупые, как круглозубцы, клыки не представляли серьёзной опасности, всё равно было мало приятного ощущать на лодыжке их несильную, слюнями пятнавшую хватку.
 - Ну, где ты, старая трахома? Мишка, козёл! Фью, фью, фью! Хоронишься в засаде? Или от греха подальше забился в своё вонючее бунгало? Что ж, нашим легче, сиди там, где сидишь, подлый и коварный трусишка!..
  На всякий случай сторожко посматривая на будку, - оттуда раздавалось неодобрительное глухое ворчание, - Андрей быстрым шагом пересёк запущенный дворик, стараясь поменьше вдыхать того отвратительно гнусного запаха, каким наносило от свиней, что хрюкали хором за изгородкой, и, взбежав как можно скорее по расшатанному, скрипящему под шагами крылечку, проник в душные, тесные, с низким потолком сени и потянул за дверную скобу. Звонким металлическим лязгом отозвалась щеколда на массивной, обитой снаружи клеёнкой двери, и с тавотом незнакомые петли скрипнули протяжно и жалостно.
 - Это ты, Андрюша? – выглянула на шум его жена Инга, рослая ухоженная брюнетка с тонкими угольными бровями на смугловатом лице, что могло считаться по праву лицом бесспорной красавицы, если бы время от времени не портило его высокомерное и надменное выражение, частенько на него снисходившее. В руках у неё была мокрая тряпку, - как свидетельство того, что вторая половина его зря времени не теряет и в текущий момент замывает в комнатах пол.  – Уже сходил? И так быстро?
 - Сходил, чего там размазывать, - стягивая с ног туфли, бодро отозвался Андрей. – С начальником своим познакомился. Такой классный парень и невероятно понравился мне. Денис Гладун его имя. Мне представляется, ты должна его знать! Во всяком случае, в тот самый год, когда он заканчивал обучение, ты поступила на первый курсе, и теоретическая возможность как-то и где-то пересекаться друг с другом существовала, несомненно, у вас,...
 - Тебя зачислили в партию Гладуна?..
  Инга, выпустив из ладони тряпку, с недоумевающим, больше некуда огорчённым лицом застыла в проёме двери вылитым знаком вопроса, и, показалось Вихрову, голос жены от такого известия даже на время осип. Откашлявшись в кулачок, подхватила она продолжение разговора тоном, недовольным весьма: - Вот невезение! Не могли, что ли, приписать к штату партии Адамова Жени или к Векслеру в отряд оттолкать? Естественно, шапочно знакома я с Гладуном, в институте и общежитии сталкивались в своё время частенько, и кое-какие слухи о нём ушей моих не могли миновать, разумеется. И то, что о нём говорилось тогда, когда он ещё только учился, и то, кем и как зарекомендовал себя здесь, работая в секторе гидрологии, поразительно сходятся в главном. А главное заключается в том, что, по мнению большинства, Гладун отпетый бретер, картёжник и пьяница, каких поискать! И Дима Билёв, единственный у него исполнитель, вылитая копия непутёвого своего атамана! Как говорится: пара - два сапога! Ну и угораздило же тебя устроиться в штат к таким безответственным и безалаберным людям, разгильдяям и выпивохам, свет каких не видал!
 - Не знаю, Инга, не знаю, - поспешил возразить Андрей, немало опешивший от горячности, с какой его благоверная откликнулась на известие, принятое им за удачу и решив, не смотря ни на что, отстаивать первоначальное впечатление. - Лично мне Гладун показался деловитым и стоящим, мужиком хоть куда!.. Да и мало ли какого вздора нашептать способны завистники? Плевать хотел я на подмоченную у него репутацию и опираться буду на мнение, составлю которое сам. И если он не женат, а я слышал, что он не женат, то что тогда, собственно, может помешать ему, писаному такому красавцу и человеку свободному полностью, не стеснённому в средствах ни на грош, предаваться тем развлечениям и утехам, каким по обычаю предаются на досуге холостяки?
 - Да, собственно, ничего. Бога ради, сколь угодно пусть развлекается. Главное, чтобы в дурную сторону на тебя не влиял и тебе не привил бы пороков.
 - Напротив, Ин, я доложу, он весьма деятельно интересовался условиями нашего проживания, - взгляд Андрея сместился пониже, на округлость выпирающего из-под халата животика, -  и сожалеет (мне показалось, без всякого притворства и лицемерия), что до сих пор нам не выделили пансионат или на худой конец комнату в общежитии. Обещался со своей стороны потрясти за грудки начальство. Даже, слышишь, переживает, что станет с тобой, если мне вдруг придётся выехать срочно в «поля».
 - О «полях» даже думать не смей!..
  Инга, опустившись на табурет, нервным жестом руки пригладила прядку выбившихся из-под косынки волос, на Вихрова поглядела с враждебностью. – Предлагаешь одной корячиться с вёдрами и охапки дров с таким пузом носить? А как мне рожать, ты об этом подумал? «Скорую» некому вызвать! Телефон-автомат за три квартала отсюда, и нет никакой надежды, исправен будет он, нет, когда позвонить потребуется вдруг срочно! Соседа-алкаша позвать прикажешь в помощники?
 - Не нервничай и не расстраивайся, пожалуйста, раньше времени, Ин..
 Андрей сделал шаг навстречу жене, приобнял мягко за плечи, переключился на тон уговорчивый:
 – Пока что ведь меня никуда ещё не отправили, правда? Да и не садисты же, в самом деле, работают у нас в секторе, а люди вполне здравомыслящие, познавшие, почём фунт лиха! Чай, всё понимают, во всём разбираются и в положение наше не откажутся, конечно, войти. В крайнем случае пригласить можно и тёщу...
 - Да что она, мама моя, от всех бочек затычка? – грозным огнём полыхнули, словно стали на полтона темнее без того тёмные очи жены, и сразу же сделалось неуютно на узкой, как купе в поезде, кухне, два метра от стены до стены: – Кухонный гарнитур достать и багажом к нам отправить – она, холодильник последней модели – снова она, и насчёт приобретения стиральной машины – опять с её стороны только хлопоты!.. И вдобавок сейчас выясняется, что кроме неё, посидеть с ребёнком и некому! А, может, и роды ей на дому предложишь принять. А что, она у меня – баба железная, и повитухой ей потрудиться не грех! Только вот за скотиной кто будет смотреть, за бабкой престарелой ухаживать, ты об этом подумал? Со стороны дядечька добрый? Ты хоть соображаешь, что она у меня одна и уже не молоденькая, чтоб везде успевать? А как же твои родители? У них, конечно, на внучку времени нету..
 - Что ты завелась ни с того ни с сего, - повысил голос Андрей, и, обойдя жену, на другую присел табуретку, кое-как, с трудом втиснутую между столом и буфетом, где стояла двухконфорочная  электроплита, на которой готовилась пища. – Между прочим, для сведения, в то время, пока я отбывал лагеря, заслуживая лейтенантские звёздочки, а ты укатила устраиваться сюда на работу, за нашей дочерью брат мой присматривал, и замечу, нянчился с девочкой весьма добросовестно, не хуже папаши родного.
 - Бог ты мой, какой героизм, - пренебрежительно фыркнула Инга. - Ты бы еще припомнил, что именно Елена Петровна Альку доставляла сюда.
  Андрей отмолчался. Было ясно, что стремительные перепады настроения Инги в значительной мере обуславливались беременностью, переносимой ею неважно, да и неустроенность их семейного быта играла не пустяшную роль. Однако существовала ещё одна, весомая третья причина, и влияние её в сложившихся обстоятельствах было особенно велико и важно и обе перечисленные выше причины без хлопот перевешивало. Этой третьей и довлеющей над всеми причиной было взаимное охлаждение чувств, коррозия, треск и расстройство их до предела, и в своих отношениях супруги Вихровы дошли уже до того, что друг от друга данность эту скрывать подчас находили излишним. Для них давно уже не стало секретом, что глубокая, день ото дня расширявшаяся трещина навсегда пролегла между ними, а взаимная пылкость их чувств если окончательно не остыла, то в значительной степени агонизирует на смертном одре. То, что некогда ослепительно яркой, путеводной звездой озаряло им жизнь, по которой шествовали в обнимку, опасаясь размолвок и ссор, опасаясь хотя бы на день разлучиться, за истекшие годы их брака потихоньку угасло, померкло до сумерек в тучах мелочных дрязг, в бесчисленных неурядицах и пустячных конфликтах, остудив накал их супружеских отношений до типично мещанского, бытового, примитивного донельзя уровня, столь презираемого Андреем заочно, в то беззаботное время, когда ещё не был женат. Нельзя сказать, что бы был он этим сильно расстроен и, сокрушённый, отчаявшийся, горько оплакивал изживающую себя поэтику их страстных некогда отношений и в молитвах звал их вернуть. Скорее наоборот! Ибо быт, совсем как нетерпеливый любовник, которому не терпится в спальню, сорвал все покровы и явил наготу прежде укрытых слепым туманом влюблённости истинных черт и особенностей характера Инги, и открылось со всей прямотой её неуёмное желание первенства в браке, желание властвовать везде и всегда, в любой ситуации, несмотря на некоторую ограниченность ума, полное отсутствие чувства юмора, существенные изъяны в манерах и очевидные пробелы в образовании. И, что было хуже всего, в ней проявилась, подробно и чётко, некая отталкивающая и жестокая мелочность, по ошибке принятая им первоначально за прочную хозяйскую жилку. Избирательная мелочность по образцу кухонного фильтра, чья непосредственная задача – со скрупулёзной бездушностью отсеивать всё, по его разумению, пустое и лишнее, из чего прямой выгоды не извлечь. Нет, хозяйка была она превосходная, работа так и горела в её расторопных руках, она вкусно готовила и образцово занималась уборкой, и от выглаженного постельного белья и до хрусткости накрахмаленных рубашек, с удовольствием надеваемых им по утрам, хорошо пахло уличной свежестью, однако все эти бонусные достоинства, на все лады превозносимые обывателем, в глазах Андрея ничуть не могли перевесить тех жирных нестираемых минусов, к каким он, в первую очередь, причислял её стремление подмять его под себя, заставить смотреть на мир чужими глазами, с позиции сиюминутного барыша, с позиции замаскированной наспех корысти. И в данную минуту у него не оставалось сомнений, что этот меркантильный фильтрующий интерес, эта безотчётная тяга к корысти и были причиной того, что заставило её три минуты назад столь негативным образом отозваться о Гладуне, знать которого досконально она никак не могла и, понятное дело, толком не знала, чтобы безоглядно и огульно охаивать. Но что прикажете делать, как поступать? Полтора всего годика стукнуло их первенцу, дочушке-красавице Алевтине, и второй ребенок через три месяца обещал появиться на свет. Всякий скажет и на все сто будет прав, что при свете таких обстоятельств развод неуместен и преждевремен, и дурно от такого развода попахивает вообще. Оставалась одна надежда, что когда-нибудь, в светлом и мирном будущем, более-менее сносно, но они друг к другу притрутся, как притираются шестерни в новом, только что с конвейера, механизме, и терпеливая мудрость времени мало-помалу сгладит противоречиво-острые между ними углы, сплошь все в задирах и заусенцах. К тому же тяготило его чувство вины перед ней за то, как были прожиты им последние полгода учёбы, большей частью проводимые вдалеке от семьи, когда то и дело приходилось срываться в поездки, отлучаться для сдачи зачётов, экзаменов, отбывать надолго из дому для составления, а позднее и для защиты диплома. А какую-то неделю спустя после успешной защиты диплома, облачённым в полевое «хэбе», по поясу ремнём перетянутым, с пилоткой на под «нуль» остриженной голове в едином строю с однокурсниками вышагивать в военные лагеря и пробыть там полтора летних месяца, занимаясь тактикой и шагистикой, назубок заучивая уставы и из множества находящихся на вооружении образцов безустанно поражая мишени на стрельбище, чтобы по завершении всех войсковых передряг погоны твои украсились парочкой звёздочек лейтенанта, и был на руки выдан офицерский билет. И потом, когда закончились сборы, и настало славное время, небольшой отрезок в десять бешеных дней, когда те по чести добытые звёздочки славно были обмыты, и галдящей полупьяной гурьбой то слонялись они по непривычно тихим аудиториям факультетов и сумрачным кабинетам деканов, замов, проректоров, для обходных листов добывая необходимые подписи, то такой же шумной и как никогда прежде сплочённой толпой брали в осаду с пивом ларьки, разгоняя к ним очереди из работяг и бомжей, веселящей жидкостью под завязку наполняя канистры. Не внимая робким замечаниям вахтёрш, заносчиво задрав подбородки, королями, наследными принцами вламывались в родную общагу, опустевшую, гулкую, как бы боязливо притихшую перед бравадой их показной, и, не без вальяжности поднявшись наверх, в комнаты, что пока занимали, под громыхание рок и поп-музыки вливали в себя галлоны этого пива, от пива почти не пьянея, а больше упиваясь ощущением какой-то дикой, безграничной свободы, ощущением полного освобождения от вся и всего, которое, мнилось, даровано всем им навеки и никогда насовсем не закончится.
   Десять этих дней посреди умытого ливнями августа слились в голове у Вихрова в одно бесконечное празднество, в непрерывный, в братаниях и гульбищах, карнавал с попойками по типу гусарских, с изобилием новых знакомств в окружении разносортного алкоголя. Ещё до отбытия в лагеря свёл знакомство Андрей со студентом Степановым, выпускником юрфака, молодцем весёлым и разбитным и проживающим в соседней общаге. Этот Владимир Степанов, без пяти минут дипломированный юрист, лет на пять был его старше и привык не расставаться с гитарой, волочил повсюду её за собой и бряцал на ней здорово, Эрика Клэптона не хуже ничем. На том и сошлись и, отчаянные, дерзкие и хмельные, в удали наркотического угара выходили дуэтом рвать голоса, звоном гитарных струн и выкриками рифмованной похабщины изгоняя квёлую тишину из пропахших пивом и табаком коридоров и закутков и в перильных оградках площадок на лестницах. Эта их исполнительская агрессия, кураж напоказ привлекали внимание не одних лишь сокурсниц и жиличек из местных, но и робкие выводки в силу разных причин задержавшихся барышень из числа абитуриенток, где встречались экземпляры хорошенькие, с милыми, наивными лицами спешивших взрослеть детей, нет-нет да и слетались на огонёк, на эти истошные громогласные звуки, и, в пугливый сбившись кружок, обступали скоморохов вплотную, и песню, если знали слова, акапельно, сообща все подхватывали. Подходили и те, кто на курс, на два был их младше, и влажные ладони заступающих на смену ветеранам салаг подобострастно, с почтением протягивались не желавшим трезветь гулякам, и вопросы разные исходили от них. Чаще всего наводили справки о недавней защите дипломов, о мытарствах в тех лагерях, о громадье планов на будущее. Они снисходительно отвечали, наперебой делились воспоминаниями, гоготали и дурачились, как перепившиеся на королевском приёме шуты, разжигая друг друга подначками, соревнуясь в разнообразных приколах, за время сборов без счёта накопившихся в памяти. А потом снова пели и пили. Только пели и пили. День и ночь напролёт, день и ночь..Хмель почти что не брал, видно, было хмелю тому не под силу совладать с изобилием тех эмоций и чувств, что внутри скопились заслоном, словно шприц-антидот, словно противоядие, и, вздремнув час-другой, вставали они бодренькие, как и не пили, и боли не было в головах..Денег ни у кого из них толком тогда не водилось, но не переводилась выпивка на столах, и водка, дорогая «Столичная» или с ядовито-зелёной наклейкой «Андроповка» подешевле, лилась денно и нощно, бурлила полноводной рекой. Добывали ту водку ночами, пристрастившись ходить «на мотор», то бишь у таксистов-барыг покупать с двойной переплатой. Покупать-то покупали, регулярно, с пунктуальностью графика, но ни гроша сверх номинала установленной государством цены не осело в карман коммерсантам полуночи, жадным до лёгкого барыша. Ночь за полночь, глушь, темнота, все магазины закрыты и до утра погашены вывески, и за бутылку сорокоградусной немало червонец требует обуреваемый наживой таксист, твёрдо зная, что возжелавшим «продолжить банкет», кроме него, родимого, просто некуда сунуться. Чтобы было тем неповадно, чтобы их сполна проучить и в деньгах соответственно выгадать, стяжателей и спекулянтов от баранки наказывали обманом, и научились проделывать это настолько изящно и дерзко, с таким шиком и удальством, что от самой процедуры экспроприации получали немалое удовольствие с удовлетворением напополам, а заодно и неплохой моцион наряду с порядочным впрыском адреналина. Адреналин и моцион поставляли облапошенные таксисты – многие из них, уже расставшись с вожделённо побулькивающей ёмкостью стандартного полулитрового объёма и вместо существовавшей ставки – внушающей уважение десятирублёвой купюры с монгольским профилем Ильича – разглядев на ладони мятую «трёшку», а то и вовсе невзрачный, засаленный, до середины порванный рубль, считали себя несправедливо обманутыми и были не прочь пуститься во все тяжкие, то есть с монтировкой наперевес удариться в погоню за беглецами. Затея, конечно, была глупа и бессмысленна – ничего не стоило тем врассыпную разбегавшимся Робин Гудам раствориться незамеченными в глухой темноте первой попавшейся подворотни или через забор одним мигом перемахнуть, что, естественно, их страдающим нездоровой одышкой преследователям, львиную долю которых притормаживало и внушительное брюшко, повторить не по зубам попросту было. Спасибо воякам из лагерей, физподготовка у тех была отменно поставлена, зарядка и в полной выкладке кроссы, а, как известно, «мастерство не пропьёшь», тем более за срок столь короткий. В этих разбойных набегах оттачивали искусство экспроприации отменные мастера, артисты и ювелиры этого незаконного промысла, а первым из первых по праву считался Алёхин. Его расчётливые наглость и осмотрительность не имели границ, его криминальный талант снискал среди сверстников несмолкаемые восторги, а установленный им легендарный рекорд «наименьшей стоимости поллитры» составил мелочью семьдесят восемь копеек и до самой поры расставания так никем и не был побит.
   Короче говоря, подпитываемые таким действенным, эффективным и с древности отлаженным способом, какой у джентльменов удачи и с большой дороги разбойничков из века в век популярен был твёрдо и в фаворе находился всегда, а от них как бы в очередь, по наследству перенят был налётчиками и гангстерами, приверженцами гобстопа, все они тогда, в те дождливые августовские дни, ходили немного зомбированные, находясь постоянно навеселе, в состоянии перманентного кайфа, и не было ни воли, ни сил, ни желания хоть сколько встряхнуться, одуматься и упереться ногой в тормоза, чтобы положить конец этому. Категорически не хотелось трезветь, не хотелось и думать о торможении, как положительно отметались прочь и мысли о том, что вот-вот всем им предстоит расставание, и не сегодня так завтра разлетятся они по сторонам, словно почтовые голуби, и осядут кто где по медвежьим углам, по бескрайним просторам необъятно великого Союза Советов. И Вихров был таким же, как все, и так же как все, без царя в голове не пропускал с утра «остограммиться», чтоб ни на миг не утерялся тот прочный с друзьями контакт, что со дня на день был обещан нарушиться, и кому далеко, а кому недалече, но всем без исключения им спустя каких-то полмесяца предстояло засесть за столы, вооружаться линейкой и циркулем, теодолитом, нивелиром и вертушкой для измерения расходов воды, согласно ранговой ведомости, то есть состоявшейся ещё в месяце марте процедуре по распределению мест. Вихрова поджидали Тюмень и жена, туда умчавшая первой, но о Тюмени, равно как и о жене, он пока старался не думать, а больше озабочен был тем, у кого бы стрельнуть «пятёрочку», взаймы до последней стипухи, чтобы в грязь не ударить лицом, когда начнётся движение в обществе, чтобы скинуться на подарок Рамиру и той его счастливой избраннице, чью голову первым пятничным утром украсит фата, белее самого горностая. И таким вот наполовину трезвым, наполовину пьяным Вихров на ту свадьбу отправился. Как, собственно, и иже с ним прочие, так или иначе причастные к событиям тем..

                Глава вторая.

  Свадьба эта была как бы частное дело их группы, междусобойчик внутренний, без излишеств и помпы, закрытая вечеринка для избранных в тесном семейном кругу. Рамир Касумов, их комсомольский вожак и в обыденной жизни признанный всеми за лидера, брал себе в жёны Людку Синцову, худенькую, но амбициозную барышню из приезжих, с незначительными издержками и перерывами всецело преданную ему пять этих студенческих лет. Все они, лица из группы, попали автоматически в число туда приглашённых, и к этому ограниченному списку голов двадцати (кое-кто, человек пять или семь, имели неосторожность отбыть уже к месту работы) был заодно присовокуплен и Володя Степанов – его как разделившего с ними все тяготы лагерей и выкрутасы дембельского гусарства не пригласить было бы подлостью велико непоправимой. В компании с ним и с Булаевым Гариком Вихров и добирался до того удалённого от центра кафе, где назначили праздновать свадьбу.
   Вывеска скрывалась за густой листвой тополей, издалека была незаметна, и когда втроём вышли они из автобуса, то некоторое время вынуждены были потратить на поиски нужного им заведения, не сразу и разглядев за блёклой зеленью листьев рельефно-облезлые буквы названия. Читалось название «Трускавец», и Степанов на ходу сочинил по этому поводу хохму.
 - Смелее, славяне! Трусам копец, - слегка переврал он слово на вывеске, и Андрей с Гариком вежливо рассмеялись, ступив на формованное из бетона крыльцо.
  Внутри, за двустворчатой дверью, одна половина которой была запечатана наглухо и не открывалась, отделённое промежутком фойе, предстало глазам небольшое, но уютное помещение, где на обитых инкрустированными панелями стенах неярко мерцали светильники в виде стилизованных под старину канделябров, и их интимно-вкрадчивый полусвет мерклыми бликами падал и отражался от пола, гладко застеленного кафельной плиткой в мелкий витой рисунок. В глубине зала стояли столы, торцами в ряд сдвинутые вплотную, там, на льняных скатертях блестели фарфором тарелки, обоймы разновысоких бокалов и рюмок отсвечивали гнутым стеклом, и официантка в белом передничке с чистым полотенцем в руках подкладывала вилки к приборам. Лепной потолок был выкрашен белым, за барной стойкой из морёного дуба, где хозяйничал смазливый отрок-бармен с зачёсанными на пробор волосами, на полках из армированного стекла щеголяли красочными наклейками армады всевозможных бутылок, ликёров, бальзамов и коньяков.
  Опередившие их грудились возле эстрады, в ожидании приглашения рассаживаться обменивались впечатлениями о том, как прошла регистрация, вполголоса чему-то смеялись, у всех ярче обычного блестели глаза. Алик Саркисян, пучеглазый, губастенький, с внушительным брюшком сибарита, сгруппировав вокруг себя слушательниц, с целью убить время начал, слегка заикаясь, рассказывать о том, как выбирали подарок, как долго принималось решение, чего бы дельного молодожёнам нашим купить, чтобы в хозяйстве пригодилось в дальнейшем. На двух такси наконец подъехали новобрачные, свидетели, родители и две каких-то незнакомых студентам девицы, и отец жениха, невысокий полноватый брюнет в тёмно-синем костюме, войдя внутрь, властным голосом хозяина отнюдь не малого кабинета распорядился приглашать за столы. Между Степановым и Андреем втиснулась одна из тех, приехавших на такси девиц, совершенно им незнакомая, влезла нагло, без спросу, чему поначалу Вихров не был рад вовсе, и с его языка было уже наготове сорваться ей предложение с ним поменяться местами безотлагательно, чтобы быть рядом с товарищем, к которому за истекшее время крепко привык и настолько к нему привязался, что не желал ни на миг расставаться даже здесь, в кабаке. Но едва его рассерженный взгляд искоса упал на обидчицу, то как-то быстро Вихров передумал, моментально смягчился и свои претензии к дерзкой воздержался пока оглашать. Чересчур уж элегантна и смазлива девица, чтобы с места эту кралю сгонять, неучтивостью такое попахивает. Ещё тотчас Андрей догадался, украдкой разглядывая в профиль её, смотря на длинные волосы, заколотые повыше висков и белокурыми прядями в обход ушей ниспадающие на плечи, сличая мило вздёрнутый носик с тем самым носиком, на который сегодня направлено внимание всех, - заключил, что прелестная незнакомка не иначе как близкой родственницей доводится счастливой невесте, если той не единой утробы сестра.
 - Так кто же за мной поухаживает? – меж тем кокетливо спросила девица, красивой вертя головой и голыми по локоть руками охорашивая причёску, когда все закопошились вокруг, с хлопками открывая шампанское, придвигая поближе салатницы с оливье и выложенные на блюда закуски, и взгляд её иззелена-серых глаз из-под ресниц, выразительно удлиненных раскраской, сперва искательно упёрся в Степанова, а затем переметнулся и на Андрея, взор которого, в свою очередь, не преминул погостить на её высокой груди, рельефно очерченной натянутой материей платья. Оба кавалера встрепенулись и с истинно гусарским рвением, хотя, конечно, не с той безупречной, вышколенной с детства галантностью, что отличала тех, подлинных, в лосинах и ментиках, предложили свои услуги. Степанов, далеко вперёд вытянув свою атлетичную руку борца, завладел объёмным судком, где лежало нечто умопомрачительно вкусное, стал в тарелки накладывать, в то время как Андрей всем им троим шампанского налил в бокалы.
 - Благодарю, - церемонно кивнула девица обоим. – Меня Ольгой зовут, а как вас, молодые люди?
Степанов и Андрей поочерёдно представились. Ольга, обращаясь то к нему, то к Степанову, приглашала поддержать любой тост, безостановочно инициированный родственниками и гостями, всякий раз с какой-то отчаянной лихостью до дна опустошая бокал, где легкомысленную игривость шампанского сменила вскоре оборотистая сибирская водка, и по истечении получаса в улыбке её с блеском напомаженных губ начало проскальзывать нечто порочное, вызывающее, колдовское, а во взгляде всё заметнее, ярче стали возгораться лукавые огоньки согласной на блуд грешницы. Во все стороны от неё уже распространялись флюиды, мощное излучение, природа которого не таила загадок и сразу же им была понята. В ней, раззадоренной выпитым, - и Андрей всем своим существом это безошибочно чувствовал, - словно бы вызревал и накапливался некий безмолвный посыл, зашифрованное на скорую руку послание, адресованное им, сидящим с ней рядышком, она без увёрток и обиняков провоцировала на флирт, она их безусловно раздразнивала – позой тела, движением рук, особенной мелодикой голоса – всеми теми уловками и приёмами, что использует женщина, когда ей надобно кого-нибудь обольстить. И про себя Вихров усмехнулся мысли, пришедшей вдруг в голову: она, эта белокурая незнакомка с невинной внешностью Гретхен и повадками знающей себе цену кокотки из околосветских кругов, как бы собственноручно только что подписала воззвание, напрямую обращённое к ним, к мужикам, пребывающим непосредственно близко, и его содержание самым недвусмысленным образом призывает и наставляет особо не церемониться с ней, вожделеющей почестей самкой. «Что ж», - внутренне ухмыльнулся тоже начавший пьянеть Андрей, - «будут, леди, вам почести, и к воздаянию их я готов приступить немедленно, безо всякой раскачки»
  Он давно не хранил верности Инге, отведав пряных лакомств измен, отведав преступной любви, сопряжённой с новизной и опасностями, привык по-крупному рисковать, играя на предельные ставки, не исключавшей ставки ва-банк, и не мытьём так катаньем добиваться желанного куша. И теперь, отравленный сладкой пагубой укоренившейся глубоко привычки, избалованный лёгкостью тех с дармовщинкой побед, лёгкостью и краткостью пути от знакомства до будуара, он, словно заправский, дозы страждущий наркоман, сам страдал уже от отсутствия риска, от отсутствия всех тех возбуждавших, кровь горячивших вещей, что положены в основу распутства и на которых зиждется адюльтера нехитрый каркас. И сейчас инстинктом набиравшего опыт охотника несомненно чуял в руки идущую дичь, представлял, как будет стрелять: быстро, метко, навскидку, и прикидывал и взвешивал шансы: шансы пополнить ягдташ новой диковинной птичкой были весьма высоки. Немного смущало то, что на правой руке у неё безыменный пальчик золотом окольцован, - с замужними доселе он как-то не сталкивался, с неверными жёнами дел не имел и недалёких глупцов их мужей не обращал в рогоносцев покуда, - но мелкое это препятствие лишь раззадоривало его, как раззадоривает трудная цель, достичь которую – надо. Тем более что на собственном пальце мету женатого он и не думал скрывать, опытными путями обнаружив её ничтожность, пустяковость и малозначимость в обстоятельствах схожих и при наличии таких вот снедаемых вожделением дам.
   И Степанов это почувствовал, перед дамой он заюлил, медовым запел голосом, как косач лирохвостый, пухлощёкая физиономия у него залоснилась самодовольно, а черно смородинные глаза словно маслом помазали, не жалея масла того.
 - Олечка, Олечка, давайте я вам ещё салатика подложу? А отведать вон того заливного не хотите ли? – то и дело предлагал он угодливо, искоса нацеливаясь в томно расплывающиеся зрачки, взгляд её блуждающий перехватывая, и Андрея передёргивало от его суеты, от такой откровенной назойливости, смахивавшей подчас на лакейство. И разбирал едкий, на уколах ревности настоянный смех, когда им бывало подмечено, как его бугристая, сравнимая с лопатой ладонь нет-нет да и улучает момент – будто бы невзначай, будто бы понарошку – накрыть и потискать изящную дамскую кисть, а то и к затянутой в скользкий шёлк талии исподтишка прикоснуться. Сам-то он уже вычислил и для себя решение принял, когда к осаде следует приступать, и рассчитывая, да и наперёд безошибочно зная, что долгой ей по всему не бывать и что он управится быстро. Птичка сама просилась к рукам, ей мечталось быть пойманной. Когда мало-помалу иссякли и выдохлись тосты, утих первоначальный запал, утолены и жажда и голод, и официантки принялись разносить в горшочках жаркое, ожили колонки, развешенные высоко по углам, заиграли вполсилы нечто космическое, инструменталку из «Крафтверк» и «Спэйс», подготавливая соответственный фон, понемногу настраивая на танцы. И когда в разогретых динамиках заревел, заметался в неистовстве, жёстким ритмом загремел рок-н-ролл, уже на полную громкость, и жених с невестой, подавая пример, сей же час сорвались на эстраду, где зачал свистопляску чёрно-белый дуэт, то, будучи уже наготове, влёгкую Вихров упредил малость опоздавшего друга.
 - Потанцуем! – с нагловатой непринуждённостью внёс приглашение он и своей рукой повелительно накрыл её узкую кисть с перламутрово отливавшими ноготками на тонких надушенных пальчиках, зная наверняка, что отказа не будет, зная точно, что не встретит отпор. Слишком уж откровенно в эту минуту поглядывала она на него, отвернувшись совсем от Степанова, и глаза её в кисточках чёрных, вытянутых тушью, в слипшихся комочках ресниц на него смотрели зазывно, с неопровержимой настойчивостью, не оставляя сомнения в том, на ком из них двоих остановлен предварительный выбор. И, пряча в усы ухмылку тщеславия, чтобы Степанова не обидеть, Вихров взял её за руку, и, поддерживая галантно под локоток, всю такую эффектную, стройную, элегантную, не без рисовки препроводил на эстраду. Там было уже достаточно тесно, гибко бились в такт ритму спиртным накаченные тела, обтянутые джинсами ноги сгибались и разгибались во всех сочленениях и под совершенно немыслимыми углами, руки сновали как шатуны, грудились бюсты и попы, взмётывались у девушек волосы, и скромный запас непристойно высоко задиравшихся подолов платьиц и юбочек иной раз уже не мог стать помехой на пути безнравственных глаз, наводимых распутством и похотью. Андрей и очаровательная его пассия пристроились с краешку, там, где было свободней, стали танцевать, безбоязненно близко прижимаясь друг к другу телами и не подстраиваясь под изрыгаемый колонками рёв, а соблюдая только лишь свой, ими по наитию и в согласии одобренный темп, этакое лирическое стакатто, сымпровизированный «медляк», который был удобен обоим и под который с естественными логикой и простотой предполагалось перейти к поцелуям. И двух минут не прошло, и не закончилась композиция, а они уже целовались в открытую, как познавшие внезапную страсть, как страстью той оглушённые, на виду у честной компании, и у маменьки её на виду. Он тогда об этом не думал, некогда было думать ему, и все лишние, несущественные на тот момент мысли были оттеснены и разгромлены тем невероятным соблазном, что таился в её губах, в их повадке и навыках, в запахах и вкусе, им перенимаемым от них, наконец в той специфике ощущений, какими потчевали сполна они его нетерпеливые и хищные губы. Он успел уже разобраться, что она не худа и в этом на сестру не походит, его наторевшие в адюльтерах руки поспешили о том сообщить, грубовато, с мужским нетерпением обшарив всю её со спины, от плеч и до талии, и даже на дюйм-другой ниже, и лёгкая материя платья не стала препятствием определить, что, в противовес своей тощей сестрице, эта – барышня в теле, да и спереди всё соответствовало. Пожалуй, была она немного старше его, это он вывел интуитивно, по ряду косвенных признаков, включая цвет лица и осанку, а также состояние шеи, включая и обороты речи, которые использовала она. Собственно, ничего страшного не таилось в открытии этом, ведь и Людке больше годков, чем избранному ею в мужья инородцу Рамиру, и мало странного в том, если и возраст её единоутробной сестрицы на год-другой превышает двадцатилетний его возраст. А они одногодки с Рамиром.
  Она что-то рассказывала ему – он не запомнил, как не запомнил и то, что ей про себя говорил. Он запомнил, как влетело ей, когда он на минуту оставил её одну, отпросившись на перекур, и с крыльца в три глубоких затяжки вытянул сигарету до фильтра, с наслаждением вдыхая наряду с табаком непостижимо прелестный, настраивающий на романтический лад аромат глухой августовской полуночи: горьковатые запахи увядающих листьев и трав, свежее дуновение юркого ветерка и сырой холодок испарений от луж вперемешку с бензиновым смрадом промчавшейся вот-вот машины, чьи урчащие отголоски замолкали где-то вдали, по направлению к площади. Выброшенный щелчком пальцев окурок огненным росчерком искр на миг пронизал плотную стену темноты за световой границей от окон и потух, шипя в невидимой лужице. И когда, торопливо возвратившись назад, не нашёл её в зале и в поисках перенёсся в фойе, то в закутке перед туалетом им была обнаружена неожиданная и прискорбная картина, далеко не слабонервное зрелище. Маменька её и невесты, высокая дородная женщина в бежевом костюме из трикотина, с покрасневшим от гнева и обезображенным негодованием лицом дочь свою по щекам хлестала наотмашь, вволю чадо своё угощала пощёчинами. И чадо не сопротивлялось, чадо с туповатой овечьей покорностью подставляло себя кулакам разгулявшегося блюстителя нравственности, с выражением неоспоримой вины долу тупило печальные глазки. Маменька ничего не сказала ему, когда он к ним подошёл, желая как-то за неё заступиться, желая экзекуцию прекратить, только ненависть неприкрыто просверкала в глазах, кратковременно на него возведённых.
 - Чтоб как следует вела себя, ****ь! Пришибу! – уничтожающе бросила напоследок она и удалилась величественно, как особа королевских кровей, на ходу поправляя причёску, низкими каблуками своих старомодных туфель как на параде печатая шаг.
  Ольга наливавшимися слезами глазами смотрела вслед матери, верхняя губка у ней плаксиво скривилась, нижняя – отвисла трагически.
 - А давай сбежим отсюда, Андрей! Удерём от всех к чёртовой матери! А то такой потаскухе, как я, совсем здесь не место, когда вокруг преимущество добронравных людей, и все как один ведут себя паиньками! – в каком-то мстительном отчаянии предложила она, пресекая всхлипами речь, когда мать ушла, а он, крепко её обняв, в приливе сострадающей жалости как мог стал студить поцелуями её исхлёстанные до красных пятен ланиты, словно дитя оглаживать по растрёпанной голове, подбирать слова утешительные. И на его вопросительное «куда?» лаконично, в двух словах, объяснила, что есть неподалёку местечко, пустующая квартирка одна, чья хозяйка подружка ей давняя и тут же гуляет на свадьбе. «Пуркуа па», - моментально одобрил он в решимости её поддержать, в решимости быть лояльным к любому её решению. А спонтанное это решение как нельзя лучше вписывалось в тайные его планы, совпадало с ними как на заказ. Ольга, в знак признательности, в знак того, что он – с ней и в кусты со страху не бросился, приложилась губами к губам и не мешкая отправилась договариваться.
  В её отсутствие он ещё раз решил сходить покурить и на крыльце столкнулся с юристом. Степанов выглядел мрачным, общаться желания не имел, угрюмо и упорно отмалчивался, игнорируя все попытки Вихрова разрешить этот нелепый, на пустом месте возникший меж друзьями конфликт. Ограниченному во времени Андрею вскоре надоело того уговаривать.
 - Что ты как баба в обиженку кинулся, - укорил он приятеля и в качестве последнего довода воззвал к рассудку и здравомыслию, надеясь, что тот окончательно их не пропил: -
Разве для тебя секрет, что в любом случае выбор остаётся за дамой, а все эти потуги наши мужицкие, мышиная возня с комплиментами и ухаживаниями и лобызанием надушенных рук – не более чем фарс, до ломоты в скулах приевшаяся и заезженная комедия с заранее обговорённым финалом, соблюдение нудных и набивших оскомину правил, когда-то и кем-то возведённых в канон. Как обожает высказываться наш бесподобный Семён в случаях схожих: сучка не захочет, кобель не вскочит, и, увы, мне нечего возразить на сие пошловатое, всецело циничное, но, ах и увы, убийственно меткое откровение, где заключена вся квинтэссенция жизни. И разве я виноват, что выбор пал на меня, а ты оказался в пролёте? Согласись: оба мы стартовали одновременно, по выстрелу судейского пистолета, и колодки как надо были закреплены, и не было ни у кого из нас ни фальстарта, ни гандикапа, и крапленый туз не припрятан у меня в рукаве. Так что не обессудь, друг мой Володенька, за право покрыть ту самую возжелавшую кобеля сучку я тебя честно обставил, в справедливой и открытой борьбе..
 - Ладно, так и быть, в этом с тобой соглашусь и признаю себя проигравшим, - наконец-то соблаговолил оттаять Степанов, и с лёгким сердцем Андрей предложил мировую, руку свою приятелю протянул. А когда они крепко-крепко поручкались, повеселевший Андрей предложил дело такое отметить и вызвался за бутылкой сходить. Нечего и говорить, что идея сия была юристом одобрена.
  Зал кафе по-прежнему был заполнен танцорами под завязку, и поскольку исполнялся Майкла Джексона «Билли Джин», вещь относительно свежая, модная, симпатичная, аранжированная в необычном новаторском стиле, то публика отплясывала ухарски, с самозабвением и азартом, не жалея калорий и каблуков, в каком-то неистовом разгуле и удальстве ухала, гикала, громко поминутно визжала, и хотя никто из них исполнителя ещё ни разу вживую не видел по причине отсутствия видео и очередному приступу «холодной войны» между исполинами двух сверхдержав, на паях совместно правивших тогда миром и взявших за правило строить друг дружке козни и пощипывать соперника в самых деликатных местах, как исподтишка, так и в открытую (Корея, Вьетнам и Афганистан, Московский бойкот Запада, равноценный бойкоту Игр, проводимых в Городе Ангелов), как ни покажется странным, наиболее одарённым из плясунов в плане слуха и пластики (Гарику Булаеву в частности, признанному лучшим танцору) удавалось интуитивно нащупать и почти в точности повторить тот оригинальный рисунок движений, что при выступлениях, в клипах и на концертах станет всегда придерживаться чернокожий певец и который впоследствии с чьей-то лёгкой руки нарекут «лунной походкой» Где лавируя, где тараня, кого оттирая плечом, наступая кому-то на ноги, кое-как пробрался Андрей напрямик меж с изощрением гнувшихся, вошедших в раж тел с мотавшимися как попало конечностями, представлявшими нешуточную угрозу. Прихватил с разгромленного стола откупоренную бутылку «Столичной», почти полную. Подумал и присовокупил к «Столичной» два чистых фужера, из каких давеча на разминку они цедили шампанское. Обратно двинулся вкруговую, обходя по периметру зал, едва к стене не впритирку, чтобы не разбить драгоценную ношу, прижимая её к груди, заслоняя корпусом от нечаянных посягательств тех, кто, ничего не замечая вокруг, вволю отплясывал рядышком, и напротив себя, в противоположном углу, высмотрел на секундочку Ольгу – с жестикуляцией актрисы немого кино та что-то энергично втолковывала, как догадался Андрей, той самой своей подружке, располагавшей жизненно необходимой жилплощадью – заурядной наружности худоватой девчушке в батнике на металлических кнопках и кордовых брючках в обтяжку «Wild Cat», с начинавшей входить в моду причёской на голове, прозванной «взрыв на макаронной фабрике» Неподалёку от них, явно не без тайных намерений, отирался полупьяный Алёхин, в сальной ухмылке кривил на них ртом, по привычке запускал пятерню в меньше некуда остриженный «ёжик», вопреки обыкновению оставаясь безучастным к традиционной свистопляске «гидрологического танца», организованного великаном Семёном и бешеным волчком крутившегося возле него. Оттуда, по обычаю, нет-нет да и доносились похабные выкрики, матерные четверостишья и такого рода остроты, каковым цезуры никогда не пройти. По тому же, освящённому годами обычаю, сколько можно отвязней и дальше задирал кверху ноги вдребодан захмелевший кордебалет, то сужая вертевшийся круг, то на вытянутых руках растягивая его до предела, и на многих, к нему обращённых лицах у той части публики, для которой столь вульгарное зрелище в диковинку было, в основном у приезжих, запечатлелось великое разнообразие мин и прямо полярных выражений – от похвального восхищения и симпатий до полного и бескомпромиссного неприятия.
 - За восстановление дружбы – по-полной. По-другому сейчас не пойдёт, - поставил условие Степанов, когда Андрей, держа в уме виды на родную сестрицу невесты и не желая сильно пьянеть, чтобы с дамой наедине не случилось конфуза, символически, по глоточку плеснул водки обоим, едва закрыв донышки. Под взыскательным взглядом приятеля пришлось в фужеры доливать до краёв, досуха опустошая бутылку.
 - Вот это дело другое. Вот это по-нашенски, по-гусарски. А то насмешил – предлагаешь воробьиную дозу, - с нотками желчи в голосе выговорил Степанов и, приподняв за гранёную ножку фужер, в глаза исподлобья уставился пристально, и Андрею стало как-то не по себе от того выражения наспех замаскированной неприязни, что прорвался бритвенным остриём в его антрацитно блестевших глазах под насупленными угрюмо бровями. – Чур, уговор, гидролог: в один присест выпиваем до дна. А кто откажется, будет считаться отвергнувшим подписать протокол о добрососедских и дружественных намерениях.. Давай, малый, к барьеру!..
 - Чёрт..закусить даже нечем, - притворной озабоченностью поспешил заслониться Андрей, неприятно огорчённый услышанным, огорчённый добавочно тем, что впервые за время знакомства юрист, обращаясь к нему, не назвал его имени, что давало повод предположить, что, видать, крепко насолил он приятелю, коли тот на одних лишь словах за примирение ратует, а на деле, похоже, неискренен и нечего не намерен прощать, во всяком случае, до сих пор на него нешуточно дуется, избрав в качестве мщения такой вот, изощрённый по-иезуитски и с дальним прицелом способ вывести конкурента за скобки. А как прикажете это расценивать, если не как попытку свалить товарища с ног, напоив его до беспамятства, так, чтоб вскоре скопытился, отключился и оказался бы немощен и бессилен при ответственных альковных делах, несмываемым покрывшись позором. Но, несмотря на то, что сие вероломство злокозненное белыми нитками шито и распознавалось с ходу, легко, никаких путей для обходного манёвра, возможности как-то ретироваться и увильнуть Степанов ему не оставил: юрист, сделав исступленно-зверское, как у берксерка, лицо, опрокинул бокал первым, и Андрею не оставалось другого, как повторить то же самое. «Перебор получится, перебор», - сигналом СОС тревожно пискнуло в голове.
 - А вот ты, оказывается, где..а мы тебя обыскались.. - в то время как Вихров, отвернувшись в обратную сторону, мучительным усилием воли гасил позывы на тошноту, стараясь, чтобы тут же не вырвало, его окликнули из-за спины пьяненьким голоском Ольги. Шпильки её туфелек и каблучки на туфлях подружки процокали вразнобой по ступеням крылечка, и от благоуханного ветра духов и косметики защипало щекотно в носу. Вытирая невольные слёзы, он обернулся, всё ещё опасаясь заговорить, опасаясь, как бы вслух произносимые звуки не повлияли дурно на то, что с такими трудностями едва начало приживаться в желудке, всё ещё не утратив способности к самопроизвольному извержению. И немало был удивлён, застав девушек в обществе Алёхина Кольки.
 - Идём, ну же..
  Ольга, спустившись с крыльца, взяла его под руку, в то время как он с немалым недоумением наблюдал, как приземистая её подружка в точности копирует её действия, и с какой-то деловитой небрежностью худенькая ручонка у ней вдвинулась и оплетает согнутую в локте и предупредительно отведённую вбок мускулистую руку Алёхина. Сам Алёхин, переняв его взгляд, подмигнул в своей обычной плутоватой манере: дескать, удивляться не надо, приятель, всё по плану идёт, как заранее было задумано. Разумеется, задавать вопросы ему и просить пояснений не было корректным в такой ситуации, и, даже нетрезвому, Вихрову достало ума от этого воздержаться.
  Так, попарно, они и пошли, с первых же шагов окунувшись в непроглядную темноту давно уснувшего Города, с кое-где бодрствовавшими звёздами люстр за дымкой занавесок из тюля и ситца, в тревожной пульсации всполохов светофоров на пустых перекрёстках, изредка ослепляемые огнями машин, двигавшихся им встречно. Впереди себя в кратковременном озарении фар раз за разом созерцал Вихров силуэты двух разновысоких фигур – часто те останавливались и целовались, побуждая шедших вослед повторять то же самое. Какое-то время он ещё пробовал сопротивляться растекавшемуся по жилам дурману, от которого в голове началась карусель, и язык перестал ему подчиняться, искал противоядия в её умелых и крепких, знавших толк в поцелуях губах, поражающих хваткой и ненасытностью, и, затяжной прервав поцелуй, отправлял свои губы в путешествие по не менее достопримечательным местам, в те края, где, приоткрытый вырезом платья, был доступен стык высоких грудей, соблазнительно, втугую примежёванных тесноватым футляром бюстгальтера, и душистый, податливо-жаркий уголок напоказ уложенной плоти лобызал плотоядно, взасос, едва не до исступленья. «Обожди, миленький. Скоро придём. Немного осталось. Потерпи ещё чуточку, ещё самую малость», - обдавая его учащённым дыханием, вкрадчиво тогда ворковала она хрипотцой огрубленным голосом, а сама, видел он, отрешённо прикрывала глаза, с наслаждением вслушиваясь в то, что творят его дерзкие губы.
  Потом начала наваливаться тьма, перемежаемая протуберанцами более-менее сносного, отчётливого сознания, которые, впрочем, становились всё реже и реже, угасали в непроглядно-сплошном забытье, как на дне Марианской впадины. Меркнущая провалами память, понимание того, где он, с кем он, что они собираются делать, куда и зачем направляются, - всё это возвращалось урывками, как возвращается урывками солнечный свет, теснимый грозовой облачностью. Память не зафиксировала остаток пути, память погрузилась в прострацию, и спиртным угнетаемый интеллект начал распознавать себя и вместе с тем окружавшую его обстановку только с того момента, как очутились в квартире. Точнее, сознание включилось в процесс с того времени, когда, очнувшись от дремотного лешачьего морока, ощутил он себя лежащим на чём-то узком и неудобном, скорее всего, тахте или с опущенной спинкой диване, половина которого, померещилось, кем-то ещё была занята, а под собой почувствовал женщину, как будто ему незнакомую, с распущенными на грудь волосами и ниже пояса раздетую донага. Выше пояса на ней только лишь лифчик, и тот расстёгнут и приспущен настолько, что грудь одна у неё, кажется левая, полностью оголилась, и косточкой финика на ней утвердился в предвкушении ласки сосок. Сам он, к стыду, одет не был тоже, во всяком случае, несомненно находился без брюк и без их укороченных отпрысков, поскольку на себе не чувствовал лишнего, не чувствовал вообще ничего, что бы могло помешать его наготе с беспрепятственной вольностью осязать в контактном упоре её обнажённую, разверстую к соитию плоть, вплотную – некуда ближе – припёртую к нему раздвинутыми и согнутыми в коленях ногами. «Возьми наконец же меня», - как можно тише выговорила она, и в ознобном, сбивчивом её шёпоте, прошуршавшем сквозным холодком, он смутно различил недовольство, плохо затаённый укор, природу которого не сразу постиг, не тотчас определился с причиной её недовольства, а оттого предпочёл осмотреться, сперва приподнял с подушки чугунную голову, где с набатной частотой болезненно ударяло в висках.
  Сбоку, от стены, фонарём попавшего в туман маяка тлел плафон бра, изливался матовым светом на разобранный двуспальный диван, освещал белокурые пряди волос распластанной под ним женщины, молодой, хорошенькой, в теле, с блестящими бериллами глаз, оправленных накрашенными ресницами, и чуть вздёрнутым носиком – той очаровательной формы носиком, каков по виду аппетитен и мил и так и просится его целовать. Ей-ей, он готов был немедленно это проделать, носик и всё окрест прочее у ней, симпатичной такой, целовать-миловать, если б не остановило его то, что было замечено рядышком. А рядом, возле них, у стены, совсем в катастрофической близости, настраивалась совокупляться ещё одна влюблённая парочка, да и, чего уж там, совокуплялась уже, кряхтела, сопела, елозила, сотрясая дряхлый диван, качая электропроводку, и это обстоятельство, не взирая на то, что в голове у него хмель по сию пору толком не выветрился, крепко озадачило его и серьёзно смутило. Хоть он и старался бок не смотреть, взгляд отводил в замешательстве, удерживал его на партнёрше, полностью отрешиться не удавалось, как не удавалось запретить себе боковым зрением не улавливать того, что вытворялось поблизости, в душе возвести запрет ощущать ту толчковую слитность, характерный колебательный ритм, от которых, словно в зоне землетрясения, колебался он сам наряду с телом распростёртой под ним женщины. Да и уши были открыты, звуковое сопровождение всего того, что возмутительно близко творилось, их ничуть не могло миновать, он всё отчётливо слышал, однажды расслышал и то, как жарким шёпотом дохнула соседка сбоку: «Ой, осторожно, защемил мне волосики..» К такому обороту событий, к таким бесстыдным вещам готовым он не был, и это обременение, этот ливневый дождь, количество нескромных подробностей, вдруг изобильно пролившихся и ошарашивших до шока его, не могло его не смутить и не повергнуть в нокдаун, хоть и по-прежнему чувствовал, что крепко был пьян. «Вообразить ничего нельзя гаже, Содом и Гоморра библейские, классический коллективный разврат, грех поистине свальный, как в лучших традициях оргий, что устраивали когда-то, бесясь с жиру, в термах Рима патриции», - только и мог он подумать, силясь не замечать как серой щетинки на бритом затылке Алёхина, с одержимым упорством гомозившим взад и вперёд перед самым его носом, его в напряжении сведённых лопаток на отсыревшей от пота спине, так и физиономии той, в соседях с ним, женщины, чьи наслаждением отуманенные глаза застит томная поволока, и шумно, неуправляемо дышит, постанывая и задыхаясь, отверстый в сладострастии рот, и из глуби того оргазмом разверстого рта блестит металл пломбы слюняво.
 - Ну что же ты..- раздражённо и достаточно громко исторгла та, бывшая под ним, дива с золотистыми волосами, раскинутыми вдоль голых, по сторонам накренившихся грудей, уже не таясь быть услышанной, уже не сдерживая от досады себя, и он, осознавая вину перед ней, коря себя не только за то, что пока не оправдал её ожиданий, выбитый из колеи вытворяемым поблизости срамом, будучи не готовым к нему, но и за то, что даже нет силы вспомнить, как и звать-то её, эту вожделевшую распутства Брунгильду, непотребно раздвинутыми, жарко горячими ляжками плотно и тесно обжимавшую ноги его.
 - Прости..но я так не могу, - посунувшись вплотную к лицу, виновато шепнул он ей на ухо, надеясь выторговать отсрочку, надеясь, что ей достанет ума и будет она снисходительна и лояльна, поняв причину его затруднения (неужели ей самой того не понять и нет для неё ни препятствий, ни разницы?). Сам же втуне поторапливал и пребывал в ожидании, что вот-вот, с минуты на минуту, возьмёт да и как надо мобилизуется допрежь всегда безотказный молодой его организм, войдёт в состояние привычной боеготовности, всё ждал и до последнего не верил в осечку, надеясь, что всё встанет на место, всё будет путём и рано или поздно достигнет необходимых кондиций. Но, видно, сбиты были настройки, видно, им невмоготу устоять, выдержать весь тот кошмар, то целомудрия лишённое действо, что происходило вблизи, в настолько тесной и наглядной близи, что дух от стыда занимается, вместо того чтобы, как у честных людей принято, облечься в форму святого таинства и с глазу на глаз, один на один общаться обоим любовникам. И, без сомнения, принятый алкоголь, тот слоновий, с ног сваливший литраж, что был выпит с подачи Степанова, внёс свою чёрную, дьявольски подлую лепту, и теперь уверенно вёл, не сбиваясь в огрехи и фальшь, с отлаженным мастерством виртуоза свою треклятую партию, где главной темой скорбил и взвывал марш заупокойный и траурный. «Достанется же завтра тебе на орехи, друг мой Володенька лепший, ох как достанется. Крепенько же ты мне, гад, насолил, весьма и весьма крепенько. Хотя, если по совести, и это я понимаю сейчас, и этим всецело проникся, такие приключения не про меня. Точно, истинно, как на духу, перед батюшкой словно на исповеди – не про меня. Как видно я не любитель находиться в свидетелях у того, как по-соседству в животных гримасах корчится и сквозь зубы хрипит личико снискавшей удовлетворения женщины, и отравлять свои лёгкие зловонием чужих отправлений, и вслушиваться и вглядываться в то непристойно-крамольное, что без стыда и оглядки вытворяется здесь. И, ради бога, пусть не обижается на меня эта возжаждавшая такого же блуда и непристойностей златовласка наложница, придавленная моим безответным и равнодушным к её прелестям торсом, забыл, как и звать-то её? Знать, ей ныне уготовлен удел отойти ко сну неублажённой, в тоске и печали коротая остаток ночи», - поразмыслив какое-то время, сам с собою стал он сговариваться, убедившись, что никаких изменений нет и тот вверенный ему корпус вторжения, куда раз за разом мысленно отсылал вестовых с приказом встать под ружьё и быть готовым к блицкригу, по-прежнему разброден, небоеспособен и тяготеет к полной анархии, вместо того чтобы, внедрившись куда и положено, сопредельный усмирять регион, учиняя разгром и репрессии во взбунтовавшейся этой Вандее. «Да, может, всё только и к лучшему. Не дай бог ещё, если эта очаровательная, смахивающая на Катрин Денёв, но разбитная, почище Нинон де Ланкло, блудница больна и способна наградить меня чем-нибудь вроде ордена почётного трихомоноза или возвести в кавалеры медали имени триппера. А что, мне, к несчастью, свойственно быть крайне беспечным в такого рода делах и предварительно никогда не заботится о тех, насколько необходимых, настолько и пикантных вещах, известных как изделие под номером два всем заинтересованным лицам».
 - Извини, но я пока пас. Я пока что не в форме, - ещё раз тщательно перетряхнув в уме весь состав ситуации и допустимые варианты развития и приемлемого решения для себя не найдя, вслух с сожалением проговорил он и, грузно скатившись с её ждущего, спелого, в высшей степени аппетитного тела подготовленной к коитусу самочки, прилёг у самого краешка отвернувшись, неприступный бастион воздвиг из спины, который был без промедления атакован. Её потливая ладонь ощутилась плечом, ласкающими кругами прошлась по груди, мягко ущипнула соски и животом сползла к паху.
 - Может, тебе сделать минет? – с бесхитростной деловитостью предложила эта предприимчивая валькирия, соседей не смущаясь ни капли, и он, уже откровенно злясь на неё, злясь на её неприхотливость и толстокожесть, на отвязное её нежелание понять, что же с ним происходит, а, понявши, оставить в покое до лучших времён, отстрелялся в ответ неприязненно-злобной тирадой, сильно похожей на орудийный залп:
 - Нет, благодарю вас, мадам, это не нужно. Я не любитель подобного.
Рука её вмиг убралась, и не утолившая чувственности красавица досадливо выдохнула в лопатку.
 - Если бы ты знал, Андрей, как я тобою разочарована..
  Это было последнее, что он услышал перед тем, как заснуть, и ещё хватило запаса себя отругать за то, что, к вящему своему стыду и позору, он решительно не знал, как, с каким именем к ней ему обращаться, в то время как сама она, очевидно, в этом вопросе не испытывала никаких затруднений, отчего было вдвойне стыдно и совестно. «Ну, да бог с ним, утро вечера мудренее. На рассвете с проблемами разберёмся, вернём долг мужской, а заодно и устраним амнезию. В конце концов, раз в жизни у каждого случается своё Ватерлоо», - успел подумать он перед тем, как провалиться в беспамятство.
  Разбудил его гулкий грохот трамвая, едва приглушённый оконными стёклами. Должно быть, неподалёку от дома, где провели они ночь, проходила трамвайная линия. Это было первое, о чём он подумал, очнувшись. Когда же были раздёрнуты неимоверно тяжёлые, как раскалённым свинцом налитые веки, и он смог увидеть и оценить и то, где и с кем пребывал он заснувши, и то, в каком положении им было это проделано, то второй его мыслью стало: «Боже, какое ужасное свинство и сколь низкий, унижающий душу позор» Ибо застал он себя лежащим ничком и голым от ног и до пояса. Но верхняя половина туловища нагой не была, её, как и с вечера, по-прежнему облегала с коротким рукавчиком японская, из нейлона, рубашка, правда, на ней замковая молния была расстёгнута почти до пупа. Джинсы, по счастью, валялись близко, в ногах, и как можно быстрее он постарался исправить вопиющее несоответствие туалета, спешно их натянул на себя. Затем, повернув вправо будто чугунную, от невыносимой боли раскалывавшуюся голову, ему удалось разглядеть рядом с собой, у стены, какого-то спящего и даже уютно всхрапывающего субъекта, присмотревшись к которому, он убедился, что это Алёхин. Вслед за облегчением от опознания того, кто был добрым ему сокурсником и в ряду его обширных знакомств занимал не последнее место, что само по себе представлялось сейчас как событие замечательное, подключилась и память, как бы обновлённая и омытая утренней волной Ренессанса, и последовавший в обратную сторону поворот головы явил глазам картину занятную, но и дикую, пожалуй, отчасти.
  На полу, метрах в двух от дивана, на котором он ютился с Алёхиным, под лёгким шерстяным пледом корчились фигуры двух спящих девиц. Солнечный поток от незашторенного окна, косой, мутноватый, слепящий, где, вспархивая и вертясь в беспорядке, метеорным дождём вспыхивала сорная мелкота, беспрепятственно падал на их непокрытые головы, освещал их сонные, с зажмуренными веками, лица. «Лучше бы не освещал», - угрюмо подумал Вихров, всмотревшись в лицо крайней к нему девушки. Это была несомненно она, его вчерашняя обольстительница, ослепительная женщина-вамп, чудо как обворожительная блондинка, просто эллинская богиня с Олимпа, прельстившая штучной своей красотой, отшлифованной до эксклюзивного лоска нещадным количеством выпитого, и на чью броскую и запоминающуюся внешность он сломя голову давеча бросился, как пчела на цветочный нектар. И в то же время то, что перед собою он видел, что воочию сейчас наблюдал, было далеко и отлично, отдалено и несопоставимо с врезавшимся в память образом вчерашнего дня, и величина этой несоразмерности простиралась настолько, насколько существенна разница между гениальным оригиналом и дрянной с него копией, выполненной неучем-подмастерьем спустя рукава. Мама дорогая, что такое он видел, во что с недоверием всматривался! Милые дамы! Бедные дамы! Несчастные! Ни при каких обстоятельствах не позволяйте вашим мужьям, вашим друзьям и тем паче к критике склонным любовникам ваши заспанные, несвежие, необлагороженные косметикой лица разглядывать на заре поутру. Ибо столь убийственно резок и неприятен этот контраст, что многих ваших поклонников наверняка оттолкнёт, отвратит самых преданных, самых верных и стойких, а тех одиночек выносливых, кто останутся живы и не отрекутся от вас, испробовав этого яду, до конца своих дней мучить будут видения, потрясающе дивные грёзы, и в своих несбыточных фантастических снах не устанут они тосковать, снедаемые хмурой печалью, о той, красоты безупречной деве, чей ангельский облик до ступора пронял, когда-то потряс до кишок, а, вернувшись в действительность, в пресную и унылую явь, на постылое брачное ложе, едва не с пристрастием прокурора в вас вперят глаза, дивясь на кощунственную подмену и горькой правды её ужасаясь в тоске и отчаянии.
  Примерно в таком духе размышлял Вихров не без скепсиса, скользя критическим взглядом по припухшей от сна щеке с алыми рубцами отёков, по бескровно-бледному рту с мокрым от слюны уголком, струйкой пролившейся на подложенную под голову руку, видя куцые, слипшиеся, неравномерно вылинявшие ресницы, краска с которых сажными разводьями расползлась по щеке и неопрятно закоптила нижнее веко, а золотое руно её белокурых волос, какими с вечера восхищался, визуально и ощупью, пропуская сквозь пальцы шелковистую их длинноту и концы в букольки накручивая, измятое, неприбранное, растрёпанное, сероватыми клочьями пакли разметалось по нечищеному ковру. Укрытое с головой тело квартирной хозяйки с этого ракурса просматривалось неважно, первая спящая, статями крупнее, заслоняла его целиком, один лишь взлохмаченный хохолок с её экстравагантной причёски, вздыбившийся гвардейским плюмажем, лез с нахальством в глаза.
  Уставши воевать с химерами предубеждения и похмелья, Вихров посчитал неотложным прервать сон товарища и локтем несильно толкнул его в бок. Этого, впрочем, хватило, чтобы глаза у Алёхина не тотчас, но всё же открылись, и протяжный и достаточно громкий зевок возвестил о его пробуждении.
 - Доброе утро, - невпопад тихо буркнул Андрей, не найдя сказать ничего лучшего.
 - Скорее, морген шлехт, доннерветтер, - уточнить нашёлся Алёхин, что, конечно же, как определение того положения, в котором в данный миг пребывали сокурсники, являлось более точным. После таких слов, сказанных сиплым шёпотом, он приподнялся на локоть и больными, невыспавшимися глазами стал изучать обстановку. Делал он это обстоятельно, но недолго, и вскоре выдал вердикт, почему-то опять на немецком:
 - Дас ист аншлюс.
 - Чего? – не сообразил поначалу Андрей, голове которого в этот момент явно было не до иронии, а мыслительная деятельность ограничивалась желанием холодного пива, что пока ощущалось как несбыточная мечта.
 - Я говорю, девок с дивана на пол прогнали мы, кабаны, джентльмены советской закваски, - шёпотом пояснил Николай и с язвительной усмешкой сатира извлёк добавление на площадном диалекте, какому на языке добропорядочных граждан соответствует выражение типа: пора когти рвать.
  С эти предложением Андрей, которому не терпелось на улицу, в родную общагу, в гости к другу Олегу, да хоть и на поезд, отправляющийся транзитом через Сибирь, к берегам Японского моря, – одним словом, куда лишь угодно, только бы из этого вертепа долой, согласился с похвальным единодушием.
  Соблюдая меры предосторожности, они бесшумно слезли с дивана и прокрались на цыпочках в коридор. Тихо цокнул на двери и защёлкнулся за ними замок, и ворвался в лёгкие затхлый воздух подъезда, который, по ощущениям, был всё-таки более свеж и кислородом обилен, чем та отвратительная, вся в перегарных парах и запахах женской секреции, атмосфера жилища, отданного под свальный грех. Как побитый пёс плёлся он за Алёхиным, вид у которого был на удивление бодр, энергичен, у него находились силы даже музыкально мычать и насвистывать незатейливый, популярность набиравший мотивчик. А уже во дворе, залитом светом вступающего в права дня, щурясь на неяркое предосеннее солнце, мутноватой оптической линзой зависшее над козырьками от росы потемневших крыш, на частушечьий лад, с притопами и прихлопами, не стесняясь редких прохожих, исполнил:
 - Не ходите, девки, замуж, ничего хорошего!
   Утром встанешь, титьки набок, вся …взъерошена!..
  Вихров же, слушая его пространные комментарии о прошедшей ночи, подробности пикантных моментов и вовсе не нуждающиеся в огласке интимные сальности и сопоставляя их с тем, что сам давеча пережил, в голове у себя плодил думы о том, что в своём чрезмерном пристрастии к выпивке и затяжным кутежам, в предпочтениях Вакху и Эроту, он, пожалуй, зарвался и лишку хватил, через край, и что настала пора со всем этим паскудством завязывать и ни шатко, ни валко, но готовиться к переезду в достославный град сибирский Тюмень, к местам нового жительства и избранной супругой работы. Тем не менее, когда благополучно добрались до общаги, со словами: «Ты как хочешь, Никола, а мне необходимо поправиться», им была взята из-под пива канистра и предпринят набег по ларькам.

                Глава третья.

- Кушать будешь? – сумрачно предложила Инга. Несмотря на свои капризность и вспыльчивость, в то же время, если признаваться по совести, была она отходчива и незлопамятна и долго дуться на него не могла.
- Буду, - буркнул он примирительно, и спустя минуту на столе перед ним вслед за вазочками с хлебом и майонезом была выставлена до краев наполненная тарелка с обжигающим, в высшей степени аппетитным борщом, исходившим вкусно пахнущим паром. Он молча принялся есть, время от времени поглядывая на подурневшее от беременности лицо Инги, в пигментации по лбу и щекам и с болезненной синевой под глазами, и чувствовал, что острая, доходившая до враждебности к жене неприязнь медленно покидает душу, сменяясь теплыми волнами участливой сострадательной жалости. «Бедная моя, бедная моя девочка. Всё-то я готов понять и принять: и тягость интересного положения, и степень твоего беспокойства по поводу убогости нашего жилья, доходящую временами до исступления, и твои опасения о моем зачислении в двадцатую партию Гладуна (хотя, убей бог, в толк никак не возьму, отчего же так волноваться?). Я не изверг какой, и у меня в груди, как и в твоей, бьётся беспокойное сердце, лишь бы ты, милая, хоть на толику ласковей, мягче обращаться стала со мной и этот свой повелительно-барский, беспрекословный, не допускающий возражения тон, который применяешь в разговоре со мной и на который не без раздражения реагирую я по образцу быка, раздразнённого плащом матадора, на сердечность и приветливость поменяла как можно скорей. И тогда, вот тебе в том порука и честное слово мужское, сердце моё целиком отворится тебе и с охотой шагнёт на сближение. А так мы, словно бойцы двух враждующих армий, сидим каждый в своем тесном окопчике и без конца поливаем друг друга убойными залпами глупых попрёков и обвинений пустых и беспочвенных, день-деньской ссоримся напролёт без оглядки, не сознавая тяжести понесённых потерь».
 - Андрей, я взяла работу на дом: проверить расходные книжки. Ты не мог бы помочь мне, а то, боюсь, одной мне в срок не управиться? – суховато спросила Инга, с независимым видом посматривая в окно.
 - Помогу, конечно же, о чём разговор! Такого рода проверки с недавних пор стали моим основным занятием в продолжение битых восьми часов рабочего времени. Не стану скромничать, я порядком набил руку на замусленных этих книжонках, усеянных пятнами от крови и «Дэты», в останках раздавленных комаров. Отныне каждый вернувшийся с Севера полевик считает первейшим долгом подсунуть мне на проверку свои полевые журналы, - живо забыв о размолвке, с великодушием откликнулся он. – Только позволь минут десять полежать на  «шедевре», ладно?
    «Шедевром» назывался самодельный топчан, не так и давно сколоченный им собственноручно. На изготовление его пошли обрезки оклеенных шпоном досок от мебели, по дешёвке, как хлам, приобретённые смекалистой к подобным вещам Ингой ещё накануне его приезда сюда. Из этих досок сооружён был каркас, и лист ДСП, положенный сверху, скреплял всю конструкцию, а относительно сносные удобства её обеспечивались парой обыкновенных матрацев, целенаправленно для этого купленных. Кустарное сооружение это выглядело громоздко и неизящно и, конечно, проигрывало по всем статьям тем великолепным, изящным, обтянутых бархатом и велюром, в полиэтилен упакованным образцам, что красовались, кучно и порознь, за преградой шикарных витрин магазинов для мебели, - но, увы, были их семейству не по карману из-за недостатка денежных средств. Так или иначе, предаваться отдыху и сну на примитивном этом изделии было всё же несравнимо удобней, нежели в первое по приезду время на голом полу.
    Кроме заправленного тёмно-синим пледом топчана, занимавшего добрую треть полезной жилплощади, в левом углу комнатки притулился телевизор «Янтарь», на прикрученных к донышку ножках, а над ним развешены полки для книг, тремя пустующими пока что уступами взбегавшие к низкому и неровному, мелом побелённому потолку. Правый от входа угол был занят виды видавшей детской кроваткой из дерева, где почивала милая Аленька, их полуторагодовалая дочь. В обшарпанный, в царапинах и сколах, торец с рук по случаю приобретённой кроватки упирался двустворчатый, кое-как втиснутый в оставшийся промежуток шкаф, хранилище белья и одежды. Два на три метра красной расцветки ковром – подарком заботливой тёщи – были прикрыты отчасти неровности и щели в рассохшемся, с облупившейся краской, полу, вид которого без ковра был бы совершенно безрадостным. Одним словом, жалкий интерьер до убогости нищенского жилища провоцировал крамольные мысли о том, что к нуждам молодых специалистов, обременённых к тому же маленькими детишками, в такой внешне преуспевающей и по слухам колоссально богатой конторе, какой представлялось со стороны предприятие, куда вслед за супругой недавно устроился он, относятся не слишком внимательно, если не сказать напрямую, пренебрегают ими в открытую.
 - Андрей, надеюсь, ты уже подал заявление на пансионат?
 Инга прилегла на топчан к нему рядышком, голова её устроилась к нему на плечо, а взгляд исчерна-карих глаз, мнилось, был ожесточён озабоченностью.
 - Нет, пока что не написал, думаю завтра состряпать, - ответил с осторожностью он, уводя в сторону взгляд и нервного всплеска супруги ожидая в тревоге.
 - Андрюша, ну, сколько же можно кота за хвост тянуть-распотянывать? Ведь все, поголовно все семейные пары, а тем более те, что с детьми, в пансионатах и малосемейках давным-давно живут-поживают, поплёвывают в потолок хохоча и горюшка-горя не знают. Только мы с тобой как два последних изгоя обречены проживать в этой на ладан дышащей развалюхе, что, того и гляди, со дня на день обрушится или сгорит в одночасье дотла!
 Как он и предполагал, Инга взорвалась моментально, резко дернулась корпусом и, убрав с плеча руку, отодвинулась на самый край просторного, как аэродром, лежбища. Зная по опыту, что возражать ей в такой момент бесполезно, выйдет дороже себе, он, тем не менее, ответил с грубоватой, не считающейся с компромиссами прямотой:
 - Видимо, Ин, благоустроенного жилья попросту на всех не хватает. Тебе ведь прекрасно известно, что с того времени, как только я приехал сюда, я каждодневно обиваю в конторе пороги, в кабинеты напропалую ломлюсь, кланяясь попутно всякой откормленной сволочи, возомнившей себя властелинами жизни. И, по-моему, этой бюрократической хунте с прокисшими, жиром заплывшими глазками и пузами, что впору пришлись бы Гаргантюа, глубоко наплевать на наше трудное положение, плевать хотели они на него с высоты своей недосягаемой колокольни!. Сдаётся мне, нам имеет смысл уповать разве что на заново строящуюся «малосемейку», фундамент которой, по слухам, начали уже возводить. Когда с той новостройкой закончат, надеюсь, квартирный вопрос утратит свою остроту, и мы, даст бог, рано или поздно туда переселимся.
 - Вот так обрадовал, - плечики супруги передёрнулись несогласно, голос от возмущения зазвенел, как перетянутая у гитары струна: – Да когда ее достроят, нашему второму ребенку стукнет добрых два годика. Прикажешь в этой трущобе столько времени куковать, ждать у моря погоды? Вот спасибо, вот удружил, любезный мой муженёк и вскорости многодетный папаша! Плохо кланяешься, знать, раз до сей поры ничего не выходил вразумительного!.. Где не надо, гордостью дурацкой бравируешь, гонор неумеренный свой демонстрируешь всем напоказ. Так знай, Вихров, вот тебе моё последнее железное слово: ни в какие поля не отпущу я тебя, и не надейся, пока вопросы с жильём не будут решены по уму!
  Андрей посчитал излишним втягиваться в раз за разом возникавшую из-за бытовой неустроенности перепалку и, в свою очередь отвернувшись, натянул на голову плед. Принял вид спящего. Безусловно, Инга во многом права, и отрицать это нет никакого резона, как нет смысла приписывать наличие пробивных качеств и убеждать себя в том, что хождение по чиновничьим кабинетам доставляет ему удовольствие. Если бы да кабы..А пока всякий раз, едва стоит отворить ему эти обитые шпоном либо из древесины ценных пород двери, над притолокой которых как лэйбл, как тавро, как знак принадлежности к избранным прикручена винтами табличка, где чёрным по белому перечислены должности, звания, титулы, от каких у простых смертных, по тайному замыслу этих, изолированных от прочего плебса надёжной преградой двери, дух обязан со страху заняться и разбиться воля параличом, - стоит приотворить ему эти проклятые двери, как необъяснимое волнение сушит и перехватывает горло его, отчего голос дрожит, как никогда прежде не дрожал на экзаменах, лицо пламенеет до жара и уплотняются в камушки желваки, а откормленная ряха товарища в чине за внушительно длинным, сверкающим полировкой столом вызывает молчаливую ненависть, от которой подразумевающаяся просительность тона сменяется вызывающе-требовательными, подчас даже с дерзостью, интонациями, что, разумеется, сразу же обращается против него, ставя жирный крест на его нижайшем прошении. Что ж поделать: прямолинеен и неподатлив и дара расшаркиваться и сгибать позвоночник в выпрашивающем милость поклоне начисто от природы лишён. Лично им давно установлено, что премудрой способности хамелеона окрас и расцветку своего одеяния время от времени творчески по желанию изменять, ситуации и обстоятельствам сообразно, не водилось у него отродясь, нет в помине сейчас, да и вряд ли грозит объявиться и в будущем. В отличие от жены, которая, и за два года их брака уяснено им это отчётливо, незаменимым сим навыком владеет отменно, с охотой и не без пользы применяя её на практике, извлекая неплохую выгоду для себя. Хорошо это или плохо, что нет у него этого лакейского дарования приноравливаться к любым обстоятельствам, промышлять, и с успехом, в тех краях и угодьях, где цвело и цвести продолжает и дальше подхалимство и лизоблюдство махровые с чинопочитанием и подобострастием наряду? В контексте текущего времени, конечно же, плохо, плохо просто чертовски, хуже некуда отвратительно. Не решится вопрос с жильем, как своих ушей не видать ему поездки на Север. А поехать туда страсть как ему хочется, хочется буквально невмоготу.
               
   Утром, как обычно, он отвёз дочку в ясли. Мало-помалу осень брать начинала своё, и погода торопилась испортиться, сделаться подлинной непогодой досрочно, по уму на ногах утвердиться и хозяйкой пробыть до зимы. По провисшему едва ли не до земли, измученному многодневным ненастьем небу из края в край мотались огромные лохматые тучи, их раскосмаченные, взъерошенные ветром бока наталкивались, слепо и безустанно, то за скользкие от осадков выступы крыш и острые кромки карнизов, то за ершистые маковки телевизионных антенн и высоченных мачт ретрансляторов, а из полученных при столкновении ссадин и травм на разноцветье запрудивших улицы, дворы и проулки зонтов над головами людей, в спешке разбегавшихся на работу, изливалась клейкая, всюду проникавшая сырость, дождь обложной и занудливый. На улице Республики, прямой и длинной, как сама бесконечность, из конца в конец исполинским двуручным мечом развалившей надвое весь не столь уж великий город, высаженные по обочинам в ряд клёны и тополя болтали с размашистой несуразностью до срока облетевшими, понуро обвисшими ветками, а из-под колёс двигавшегося нескончаемой вереницей потока транспорта выплёскивалась грязная жижица и, подхваченная злым порывистым ветром, в брызгах залетала на тротуар, под ноги торопливым прохожим.
   По обычаю пройдя пешком три квартала, разделявших детсад и его предприятие, издалека приметной восьмиэтажной громадой воздвигнутого близ небольшого сквера из лип, клёнов и лиственниц, по скользким от дождевой влаги ступеням широкого, прикрытого бетонным свесом крыльца взбежал он наверх, где сквозь стеклянные двери проник в обширный, гулко отзывавшийся на каждый звук вестибюль, противоположная входу сторона которого была занята пустовавшим пока гардеробом. Показавши пропуск вахтеру, ветхому старичку в фуражке с зелёным околышем, он прошёл к лифту, где лоб в лоб столкнулся с начальником их сектора гидрологии, Рюриковым Сергеем Романовичем, импозантным седовласым мужчиной среднего роста и возрастом лет так в полста. Двубортный на Рюрикове костюм из добротной чёрной материи не мог утаить солидной выпуклости брюшка, свидетеля сидячей работы хозяина, и вкупе со вкусом подобранным галстуком на безупречно белой сорочке придавал тому тот благообразный, осанистый, пышущий благородным достоинством вид, что, по преданиям, был некогда у дореволюционных профессоров, а у большинства нынешних, к прискорбию, вышел. У Рюрикова имелась привычка  далеко и гордо относить назад голову при любом разговоре, даже если темой его было нечто пустячное, бытовое, отклик-справка по мелочам, вызывающе поблескивая при этом толстыми стеклами очков и задрав подбородок спесиво, отчего поначалу напрашивалось навесить на него ярлык высокомерия и неуважения к собеседнику, проштампованный гордыней зазнайства. Но, однако, это было совсем не так, а скорее абсолютно полярно: по натуре Рюриков был человек души простой и добрейшей, хотя изо всех сил по каким-то непонятным причинам привык маскировать свою доброту за фасадом чопорной строгости и лишённого эмоций официоза, за сухим, избыточно вежливым тоном, каким разговаривал с подчиненными. В данный момент он, услышав тихое «здравствуйте» Андрея и голову набок по-птичьи склонив, посмотрел на него каким-то отсутствующим, в облаках витающим взглядом, как бы силясь припомнить приветствующего его. «Неужели для его закрытой от повседневного мусора памяти извлечь простейший тот интеграл, что именем моим и фамилией образован – задача неразрешимая?», - мысленно рассмеялся Андрей, по пятам за начальством следуя в лифт, - «вот какой рассеянный с улицы Бассейной».
    На шестой этаж в молчании въехав на лифте, так же, ни слова ни говоря зашагали по выстеленному линолеумом коридору, ведущему к ним в кабинет. Рюриков, часто-часто переступая искривлёнными, как у кавалериста, ногами, впереди шествовал чинно, на полшага опережая Андрея, почтительно сзади притормозившего. Только взявшись за дверную скобу, начальник обратил на него взгляд и, воссияв внезапно лицом, с радостным оживлением человека, на которого снизошло озарение, поставленным баском записного участника здешнего самодеятельного хора воскликнул:
 - Здравствуй, Андрей! (Вспомнил всё-таки). Как твои дела? Как дела у супруги? Обживаетесь потихоньку на новом-то месте?
  Андрей второпях принялся отвечать, надеясь своими ответами подвести начальника к болезненному вопросу о предоставлении их семейству более комфортабельного жилья, без чего не могло быть и речи о продолжительных отлучках на Север. Шеф, головой кивая рассеянно, прошествовал за свой, в правом дальнем углу помещения, стол и уже оттуда совершенно иным, начальническим тоном, оборвав на полуфразе торопливо-сбивчатые излияния Андрея, обратился к немолодой, раздобревшей с возрастом женщине с цепкими васильковыми глазами, чей широкий, рулонами с чертежами заваленный стол помещался впритирку с входной дверью, оснащённой, по подобию вахты, барьером с откидывавшейся набок доской, свидетельствовавшей о том, что собранный здесь персонал работает с секретными документами:
 - Ну-с, Вероника Эриховна, как у нас обстоят дела с Лянтором и Няганьским?..
  Вероника Эриховна, руководитель камеральной группы, постукивая по столу огрызком небрежно заточенного карандаша марки «Кохинор», принялась давать объяснения поначалу тоном деловым и спокойным, который, впрочем, мало-помалу набрал весьма высокие обороты и вознёсся до уровня того визгливого окрика, каким на базаре изъясняются торгаши. Рюриков, не будь дураком, тоже в ответ распалился, возражать стал, покрикивать, и, по-ораторски размахивая руками, блестя сползшими на нос очками, возмущённо наперебой голосил:
 - Это безобразие, Вероника Эриховна! Так делать недопустимо! Я пообещал второму сектору отдать профиля два дня назад и, выходит, солгал им! Неужели вам непонятно, что по вине нашего сектора срывается графики выдачи крайне срочных объектов, находящихся на контроле у Линдера! В конце концов, снимите Розу с Губкинского, оно пока терпит!
 - Роза и без того зашивается…
  Помрачневший Андрей молчком прошествовал в угол и плюхнулся удручённо на стул. Содом и Гоморра! Ясно, как дважды два, что с просьбой своей о содействии придётся ему погодить, так как повторно обращаться к начальству нет сегодня резона.
     За последние пару лет коллектив сектора гидрологии существенно вырос числом и вместе с тем омолодился значительно за счёт из года в год возрастающего притока молодых специалистов, с исправностью отлаженного конвейера поставляемых вузами городов, расположенных невдалеке от Урала. Ибо нефтегазовый комплекс Западной Сибири, этот становой хребет экономики Советского государства, рос и развивался в последнее время как на дрожжах. Десятками были открыты новые месторождения нефти, газа и конденсата, возрастала интенсивность добычи как с тех, что были задействованы в процесс ранее, так и с обнаруженных буквально намедни; и все как один бесценные кладовые и залежи жидкого и газообразного углеводородного сырья подвергались нещадной, не считавшейся с рекомендациями учёных эксплуатации, приводившей к преждевременному истощению невиданно мощных нефтеносных пластов. По этой причине просеки для прокладки нефте- и газопроводов, автомобильных дорог, кабельных сетей, водоводов и пульпопроводов разрастались как паутина, тут и там нестеснительно, без церемоний прореживалась строителями заповедная глушь, визг бензопил, стук топоров, взрёвы тракторных двигателей распугивали росомах и оленей, и повсеместно, словно вычурное тату, расписывались людской деятельностью допрежь нетронутые просторы тайги и девственные пространства тундры. Шло при этом вторжение и в родовые угодья аборигенов, на которых издревле пробавлялись охотой, оленеводством и рыболовством ханты, манси и ненцы, подлинные хозяева этих сказочных мест. Попутно с коммуникациями отстраивались водозаборы и линии связи и электропередач, возникали как временные вахтовые поселки, так и новые, с прицелом на перспективу и быстро возводимые из привозных бетонных панелей города на отсыпаемых песками болотах, на сравнимом с гранитом по твёрдости панцире вековой мерзлоты. Человек с шестой части суши, захлебываясь от жадности, как вампир ненасытный, алкал и алкал без удержу чёрную кровь земли, чтобы выгодно продать её за рубеж, до сих пор не оправившийся от последствий недавнего кризиса, вознесшего мировую цену на нефть до умопомрачительной отметки в тридцать восемь долларов за баррель, и приобрести на полученную валюту зерно и станки, прокатные станы и джинсы, трубы большого диаметра и охочих до зелёных банкнот с ликом американского президента вожаков коммунистического подполья, нацеленных на революционные бунты в Латинской и Центральной Америках, в странах Африканского континента, а то и где-нибудь на задворках разжиревшей от товарного перепроизводства Европы. Денно и нощно, с алчной безостановочностью человек с шестой части суши извлекал из земных недр неиссякаемые, как мнилось тогда, сокровища, чтобы было чем обеспечить расположение как негритянских, не чуравшихся каннибализма, вождей, свято веривших в Вуду и едва расставшихся с набедренными повязками, но прекрасно освоивших автоматы, так и затем, чтобы втереться в доверие к тем изворотливым, лживым и до материальных благ жадным марионеткам, верховодившим в правительствах стран Южной и Юго-Восточной Азии и на Ближнем Востоке. Впрочем, всех этих политико-экономических тонкостей и деталей не знал и никак не мог знать в то время Андрей, да и вряд ли те были досконально известны даже верхушке директората их крупнейшего в отрасли проектного института, вынужденного удовлетворять год от году растущие аппетиты страны пропорциональным увеличением штата своих сотрудников. По мере расширения института последовательно разрастался и отдел изысканий: базы полевых экспедиций утыкали все более-менее крупные посёлки и города, и уже с этих отвоёванных у тайги плацдармов силами изыскательских отрядов и партий велось наступление на гигантскую площадь края, вместившую в себя великое разнообразие природных ареалов и зон: от хлебной лесостепи на юге до арктической тундры на севере, безжизненной и безмолвной, значительную часть года засыпанной снегами пустыни на необитаемом крае Земли.
    Помещение, в котором ютились гидрологи, назвать большим и просторным язык просто не поворачивался. Очень может быть, что года два или три назад, когда коллектив был ещё велик не настолько и до степени такой не успел разрастись, тут могли находиться и частично пустовавшие площади и незанятые кем-то столы, а, возможно даже, не используемые по прямому назначению стулья. Впрочем, ныне верилось в это с трудом. Ныне каждый метр площади был утыкан письменными столами, как противопехотными минами, которые друг с другом, со стенами и с простенками смыкались затейливо и сочетались невероятно. Человеку с воображением или захотел бы кто взглянуть на комнату сверху, не составило бы помех рассмотреть не только обычные буквы кириллицы, типа «Г», «Т», «Н» или «Ш», образуемые состыкованными друг с другом столами, а вместе с тем выпадал любопытному случай полюбоваться на комбинации вовсе немыслимые, сложные и громоздкие, походящие то ли на иероглифы, высеченные на мемориалах Египта, то ли на затейливой графики руны, бытовавшие некогда среди кельтских и норманнских племён. При всём при том столов на всех в любом случае не хватало, и в дни, когда возвращались из командировок «полевики», поголовно все в канун главных праздников, и коллектив собирался в полном составе, кому-то из молодежи (на первых порах как самому младшему жребий этот чаще доставался Андрею) приходилось с калькулятором в руке и чертежами под мышкой перебираться в помещение читального зала, располагавшееся на втором этаже.
     Строгое «кастовое» деление по половым признакам (мужчины выезжали в «поля», женщины просиживали за «камералкой») нарушалось главой сектора Рюриковым, крайне редко, в исключительных случаях покидавшим нагретое кресло в углу у окна, и главным специалистом Кругловым Степаном Васильевичем, полноватым круглолицым мужчиной лет тридцати пяти, с брюшком и усами, тоже большую часть времени года обитавшим в институтских стенах. Эти двое с ожесточением конкурировали между собой за право последнего слова, за верность принимаемого решения, отчего почти беспрестанно между ними шла схватка за власть, инициируемая, как правило, Степаном Васильевичем. Более приземленный, нахрапистый и толстокожий, с умом хитрым и изворотливым, как у битого жизнью, прошедшего огонь и воду пройдохи, он с хамоватой наглостью простолюдина, завуалированной лукавой, маскируемой усами усмешкой, стремился исказить и выхолостить любые, в том числе и дельные, распоряжения и приказы Рюрикова, особенно когда те касались «полевиков», которых был призван Круглов опекать по характеру своей должности. По натуре интриган, человек жуликоватый и наглый, он исхитрялся до такой степени опорочить первоначальный смысл приказов начальства, что, добравшись до адресата, то бишь до рядового, призванного претворить их в жизнь исполнителя, они порой вызывали не только законное недоумение, а часто и справедливое негодование вместе с сомнениями по поводу умственных способностей того, кто имел глупость произвести подобную чушь. Само собой, когда интеллигентному, но неуступчивому Рюрикову удавалось всё же до конца разобраться в этих коварных хитросплетениях, сделавших бы честь Борджиа или Талейрану, он разражался грандиозным скандалом. Круглов иногда схватывался с ним, с издевкой призывая в свидетели подконтрольную ему мужскую половину сектора, а временами просто отмалчивался с язвительной иезуитской ухмылкой, доводившей до исступления громы и молнии метавшего оппонента. К чести полевиков, никто из них не спешил записываться в союзники к набившему на интригах руку специалисту; как правило, ограничивались молчаливым нейтралитетом с последующим обсуждением деталей противоборства титанов в «курилке»: мнения разделялись, на общий суд выносились все pro и contra, но всё-таки сочувствие трудящихся масс склонялось на сторону Рюрикова, выступавшего жертвой. Хотя, без дураков, их регулярные, почти по расписанию, склоки, ссоры и дрязги смахивали на бой драчливых соседских петухов: заполошное ку-ка-ре-ку, налитые кровью гребни, выщипанные пух и перья до неба летят, - а в результате ни проку, ни толку.
     На дамской половине дела обстояли тоже не просто: коварные течения и скрытые подводные камни существовали и здесь. Театр военных действий был очерчен тайной борьбой за власть двух противоборствующих группировок. Первая из них была сконцентрирована и обращалась вокруг Вероники Эриховны, внешне добродушной и покладистой тётки лет сорока пяти, происхождением из немцев Поволжья и взявшей за стиль выступать в роли этакой сердобольной «клуши-наседки», готовой по первому зову явиться на помощь неоперившимся желторотым цыпляткам из числа вновь прибывших и готовящихся приступить к своим обязанностям девушек-камеральщиц, едва-едва покинувших студенческую скамью. Правда, для полноты картины необходимо учесть, что эти бескорыстные, на первый взгляд, опека и соучастие впоследствии дорого обходились тем, кто по наивности и по незнанию к ним прибегал: не пропустившая воспользоваться этим баснословным, как будто бы сулящим неоспоримые выгоды кредитом бывала в дальнейшем лишена права располагать собственным мнением по многим спорным вопросам, касающимся не только работы, но и бытовых областей, и ей тихо, мирно, безропотно, полагалось следовать в кильватере флагманской посудины, ведомой безошибочно мудрой и рассудительной Вероникой Эриховной. А к тем, кто пробовал бунтовать, надеясь вырваться на свободу и обрести хотя бы видимость независимости, применялись эффективные методы усмирения: бойкот, обструкция и удвоение объёмов работы. Действенность последней методики особенно была хороша: мало кто из отступниц способен был устоять, особенно в одиночку, увидев, как в один из прекрасных дней кипа срочных расчетов на столе у не спешившей расстаться с оружием бунтовщицы разрастается до необъятной толщины древнего рукописного манускрипта, ставя тем самым большой жирный крест на её романтических планах на ближайшие вечера. Легко предположить, что в союзницы поволжской матроны рекрутировалась, в основном, легковерная и податливая, как в руках ваятеля глина, молодёжь; кроме них, Вероника Эриховна в открытую покровительствовала одной флегматичной сотруднице возрастом лет тридцати, звали которую Роза. Эта бессловесная добродушная женщина с водянистыми, слегка навыкате, глазами и носом, соперничавшим размерами с аналогичной деталью на лице госпожи Шапокляк, чьим увлечением было вязание утайкой носков и нашпигованные сальностями сплетни, не так давно ввиду брака сменила звучную девичью фамилию Мейнарт на исконно русскую Водопьянова, чем была несказанно горда. К слову, муж её был вовсе не русский, а наполовину то ли удмурт, то ли хант, но это так, необязательная для ознакомления сноска, не стоящая читательского внимания.
     Во главе второго соединения пребывала Ковалевская Галя, по выслуге лет увенчанная титулом ведущего инженера камеральной группы, женщина еще молодая, миловидная и амбициозная до предела, в одиночку воспитывающая малютку-дочь, ровесницу Алевтины Вихровых. Кроме тяжкого бремени, выпадающего на долю всякой матери-одиночки, на ней по сути одной лежала дополнительная забота о больном инвалиде-отце, ветеране Великой Отечественной. Трудности, выпавшие на её долю с детства, помогли отливке характера, чья фундаментальная прочность была едва ли слабее прочности брони современного танка, и, волевая, целеустремлённая, стойкая, закалившаяся в беспрестанных интригах, к тому времени вполне созрела она для того, чтобы потихоньку начать расшатывать кресло под стареющей день ото дня номинальной своей патронессой и повелительницей и подгадывать восхитительный тот момент, когда наконец бразды правления коллективом сосредоточатся, неделимо и полновластно, в её хоть по-женски и нежных, но с железной хваткой руках. Партия у Ковалевской Галины была еще не столь велика и влиятельна, как у поволжской матроны, но мало-помалу приобретала вес и значение, и многие из близкого окружения с ней вынуждены были считаться уже.
     Не желая приставать ни к одному из тихой сапой враждующих, разделённых конкуренцией берегов и не страшась бурь, штормов и уступов каменных рифов, в узком меж ними проливе, то дрейфуя, то ускоряясь, странствовал одинокий парусник  Тамары Могилёвой, гордой и своенравной девицы лет двадцати восьми, с тонкой и стройной фигурой, отмеченной печатью изящества балерины, с удлинённым восковатым лицом, с которого ясные голубые глаза горели накалённо и ярко. От их удивительного, словно проникавшего в закрома души взгляда исходил как бы некий, с толикой чертовщинки и мистики, магнетизм, питаемый, по неподтверждённой версии Андрея, теми сокровенными, из прошлого, тайнами, что лежали на сохранении в её замкнутой и сторожкой, не приверженной к искреннему общению душе. Этот исключительный, из ряда вон выходящий взор, непонятно, бесовский ли, ангельский, отмеченный одномоментно лучезарным светом небес и сатанинским клеймом порока, обладал неизъяснимыми свойствами притягивать и в то же время обжигать, останавливать грубо и дерзко, словно мизантропствующая его хозяюшка всегда была начеку и готовилась дать моментально острастку рискнувшему проникнуть, вне её ведома и контроля, в их заповедно непостижимую глубину. Что-то недомолвками говорилось о тяжелой и таинственной истории, связанной с изменой её возлюбленного, самым пагубным образом отразившейся на её характере и повадках; конторские острословы в продымленных кулуарах курилен неприкрыто язвили по поводу её принципиально мужененавистнических взглядов, намекая на скрытные лесбийские предпочтения. Несмотря на внешнюю холодность и в чём-то даже суровость, порой отваживалась она на весьма импульсивные вспышки, особенно яркие в такие моменты, когда кто-нибудь, по незнанию или забывчивости, пробовал покуситься на личную территорию её от глаза чужого сокрытой души, со всем тщанием охраняемую узурпаторшей властной, и вход в которую посторонним заказан был навсегда. Легче спички возгоралась она, вступая в прения по работе, и с твердостью отлитого в Дамаске булата отстаивала первоначальное мнение. Основную же часть рабочего времени Тамара меланхолично молчала, приняв отрешённый вид, и только механически, без интереса перелистывала бумаги, разложенные перед ней на столе, и в непрекращающейся женской болтовне чураясь участвовать. Своей романтичной неординарностью, затканной флёром таинственности и не предназначенных к огласке секретов, она на добрую сажень выступала из единообразно серой шеренги сотрудниц, комплектовавших отдел, что и было первопричиной раз за разом отпускать в её сторону взгляд с начинкой из любопытства и интереса.
     В комнату вошел и со всеми поздоровался громко Мандрыкин Сергей, приземистый коренастый крепыш с куцей рыжеватой бородкой, согласно издавна прижившемуся обычаю отпущенной за время полей. От других отличал его взгляд, угрюмый и проницательный и пускаемый всегда исподлобья, ровно как у заплечных дел мастера или ушкуйника былинных эпох, вкупе с многозначительной и хитрой, с притязаниями на язвительность усмешкой, которой, как правило, не забывал оснащать Сергей каждое им изречённое слово. Номинально был приписан Мандрыкин к партии Адамова Жени, но не чурался выступить и с сольным проектом, войдя во вкус исполнять, с азартом и рвением, особые, с деликатным душком, просьбы и поручения Рюрикова, чем заслужил от начальства почёт и признательность и был негласно пожалован саном его фаворита.
    Раздевшись в закутке из фанеры, где была устроена вешалка, и прихватив по пути никем не занятый стул, он, деловито и важно, проследовал без задержки к столу, за которым восседало начальство.
 - Ну-с, Сереженька, дорогой мой, давайте рассказывайте, любезный, да поподробней, что там у нас с Чучуяхой творится? Собрались ли восстанавливать наконец отсыпку дорожники или всё ещё не в состоянии раскачаться? Уже приступили? Вот и хорошо, вот и славненько! В толк никак не возьму одного: а мы, мы-то как специалисты-гидрологи, куда все смотрели? Как такое дело умудрились прохлопать, пропустили мимо глаз, в упор не заметили? – не давая Мандрыкину отдышаться, обрушился на него с вопросами шеф.
    С достоинством усевшись напротив начальства, заложив ногу за ногу, Сергей тихим, но значительным голосом стал отвечать. Располагавшийся спиной к ним Андрей не пропустил с интересом прислушаться. Далеко не все ещё в предмете их разговора было ему понятно, встречались сложности с терминологией и понятиями, но интерес его дополнительно был подогрет тем, что дело, результаты которого привёз Сергей с Северов, изначально получилось скандальное и уже успело набрать разрушительные для репутации их сектора резонанс и огласку, докатившись и до кабинета директора. Несколько сот метров дорожного полотна, проложенного сквозь пойму небольшой таёжной речушки, смыли начисто разлившиеся вешние воды. Дело выходило нешуточное: не один-два миллиона народных рублей наряду с результатами многомесячной деятельности целого отделения крупного строительного треста в буквальном смысле растворились в мутной водице, пошли курам на смех. Имел место грандиозный скандал: впопыхах и толком не разобравшись, во всех бедах обвинили гидрологов с их якобы неверными расчетами по формулам максимального стока, отягчёнными из рук вон плохо исполненным обследованием на местах. В честь такого из ряда вон выходящего, бросавшего тень на безупречно чистую репутацию института события проведено было собрание всего коллектива предприятия, на котором Рюриков, бледный, осунувшийся, но не сломленный столь подлой напастью, защищал своих подчинённых и лично себя с отрешённым мужеством стоика, отбиваясь, и не без успеха, от невежественных нападок главного инженера изысканий, круглотелого и брюхатого гражданина типично еврейской наружности и с говорившей самой за себя фамилией Линдер, целью которого, словно в лучших традициях маккартизма и «охоты на ведьм», было стереть в порошок и до предела унизить ратовавшего за правдивое и честное разбирательство, не признающего уступок и компромиссов вождя всех гидрологов Тюмени и близрасположенных мест. Как выяснилось впоследствии, виновниками случившегося оказались всё же строители, проигнорировавшие дельные рекомендации Рюрикова, но до того сам он в компании с Адамовым и Мандрыкиным успел схлопотать по «строгачу». В конечном итоге разрешилось всё более-менее благополучно: строители, как по регламенту им и предписывалось, проделали в песчаной насыпи дамбы сквозные отверстия для свободного слива всесокрушающих вод паводка, уложив туда расчетного диаметра трубы; явно несправедливые выговоры, и не подумав принести извинения перед невинно из-за них пострадавшими, сняли без оглашения втихаря; но до сих пор получивший чувствительную затрещину Рюриков осторожничал, перепроверялся и неоднократно посылал к Полярному Кругу своего выдвиженца Мандрыкина, чтобы в который раз в лице своего преданного нукера увидеть и убедиться, соответствует ли в точности всем необходимым канонам заново восстанавливаемое сооружение.
     К половине девятого коллектив весь был в сборе. По сложившейся традиции мужчины дружной гурьбой сразу же потянулись в «курилку», то бишь для них предназначенный туалет. Выстроившись напротив друг друга в узком и тесном пространстве, прикасаясь лопатками к кафельной плитке стен, приняв вид напыщенный и где-то даже высокомерный, что по каким-то причинам сразу же прилипает к человеку с сигаретой в руке, будто враз обретает тот некий значимый статус, позволяющий приподняться над окружающими и на прочих смертных поглядывать свысока, ярые приверженцы никотина, все как один окутанные клубами смрадного дыма, прищурясь, плюя и позёвывая, приступили к обмену впечатлениями, накопленными за прошлый вечер и нескольких канувших в Лету часов нынешнего утра. Разговор изначально крутился вокруг свежего телевизионного сериала, с Басилашвили и Болтневым на главных ролях. Нестройный хор говоривших то и дело перебивал звонкий голос Александра Кислицина, штатного заводилы, балагура и весельчака, не обделённого привлекательностью брюнета с яркими голубыми глазами и задатками клоуна, актёра комедийного плана или преуспевающего на театральных подмостках конферансье, кумира бесхитростной публики. Его остроумные, часто за гранью фола, речевые пассажи, его язвительные экспромты и по смыслу едкие реплики всегда имели успех и раз за разом прерывались оглушительным хохотом всех, кто бы рядом не находился.
    Чуть погодя Денис, лоб наморщив задумчиво, отчего вздрогнула и зашевелилась его африканская шевелюра из жестких, как из проволоки свитых, кудрей, обратился напрямую к Андрею:
 - На следующей неделе я отбываю на Севера. Но прежде с тобой решать надо срочно. Я вот соображаю, может, мне в связке с тобой нанести визит боссу Линдеру? Надеюсь, Романыч не откажется подписать состряпанное мной ходатайство, в коем я убедительно, с аргументами и с нажимом настаиваю на выделении вашей семье хотя бы скромной площади комнатушки, оснащённой батареями центрального отопления и где бы отсутствовали проблемы с доставкой воды. Ибо партию нашу перебрасывают с Васюганских болот на Барсуки и работой без раскачки загружают по гланды. Оттого-то и опасаюсь, что с тем количеством задач и объёмов, что поставлены перед нами начальством, одному Димону Билёву в срок ни за что не управиться.
  Андрей нервно переступил с ноги на ногу, почувствовал, как жарко запылало лицо от подозрения, что могли его почесть дезертиром и трусом, вцепившимся в бабий подол.
 - Денис, поверь, я и не думаю отсиживаться в конторе и в «поля» рвану с радостью. Вот только бы Ингу с малышкой получше устроить, так, чтобы совесть при отъезде не мучила. Если ты в силах, то не откажи нам в содействии, пожалуйста, помоги!..
 - Надо будет попробовать. Под лежачий камень, известно, вода не течёт. Хотя заранее обольщаться не стоит: результат нашей вылазки всецело будет зависеть от настроения папочки Линдера, который здесь бог и король и всеми делами распоряжается по своему усмотрению. Захочет - надавит как следует на начальство жилсектора, чтобы клуши, там сиднем сидящие, оторвали от стульев свои раскормленные зады и распотрошили немножко заначку. А заначка-то у них есть, и, по слухам, очень даже не хилая. Не исключаю, что и к самому директору на поклон придётся идти в довершение. Что ж, попытка – не пытка, рискнем, чтобы с чистой совестью пить на новоселье шампанское...
… С дотошным вниманием книгочея Рюриков, сдвинув очки на лоб и пошевеливая выпяченными губами, мучительно долго изучал содержание ходатайства, текст которого сочинил за минуту не обделённый литературным даром Гладун.
 - Так у тебя, Денис, действительно возникнут сложности с Барсуками, если у Андрея не получится выехать с тобою на Севера? – его умные проницательные глаза с близоруко приплюснутыми зрачками пристально вперились сначала в Вихрова, а затем молниеносно перескочили на Гладуна.
 - Судите сами, Сергей Романович: у меня на руках техническое задание на Барсуковское и Комсомольское месторождения нефти, а на подходе уже Губкинское и Северо-Губкинское, где вменяется силами моей партии произвести изыскания под водозабор и три дюкерных перехода через саму Тыдэотту, замечу, реку очень не слабую. Дима с единственным отрядом определённо зашьётся, нужен как минимум еще один исполнитель, - как можно убедительнее выговорил Гладун тоном почтительным, но без подобострастья, подступив вплотную к столу. Андрей же, стоя с ним рядышком, затылком, лопатками, всей своею спиной ощутил преисполненное напряжённого внимания затишье, возникшее после слов начальника партии. Все, кто тут находился, прекратили на время копошиться с бумагами и на калькуляторах что-то считать, чтобы не пропустить из сказанного ни единого слова.
 - Я, конечно же, бумаженцию сию подпишу, поддержу челобитную вашу, да ведь только и сам ты, Денис, прекрасно знаешь ей цену: грош ей цена без размашистой директорской визы, - как ушат ледяной воды прозвучал для Андрея словесный посткриптум начальства, лицо у которого враз стало отрешённым и постным. Откинувшись на спинку стула и пальцами правой руки выбивая громкую дробь из столешницы, шеф сочувственным тоном изрёк приличествовавшую случаю фразу, за версту разившую ханжеством, от которой едва не стошнило Андрея: – Сам прекрасно осведомлен о бедственном положении семейства Вихровых, но ничем пока, к сожалению, им помочь не могу. Попробуйте вдвоем убедить Линдера..
  «Черт возьми», - подумал с досадой Андрей, прихватив завизированный начальником лист и пускаясь вдогонку за Гладуном, уже направлявшемся к выходу, - «что же лично вам, господин деликатных манер и величественных весьма устремлений, мешает оторвать от стула свою геморройную задницу и принять хотя бы небольшое участие в судьбе моего ходатайства. Понятно даже ежу, что, будь оно непосредственно принято из ваших холёных рук, отнюдь не последних по статусу в иерархии здешней, у него имелось бы несравненно больше шансов на внимание и конечный успех».
     В коридоре на втором этаже было тихо и пусто, как всё повымерло, и ощущение торжественно чинной, словно перед оглашением приговора в суде тишины усиливалось красной ковровой дорожкой, приглушавшей шаги почти до беззвучия, и тем, как были отделаны стены вкупе с потолком: непорочно чистая белизна высокого, увешанного ярко горевшими люстрами потолка контрастно соседствовала с панелями под цвет морёного дуба. Казалось, что здесь, в этом средоточии власти и тех, кто ею распоряжается и всем и вся тут командует и повелевает, изменился самый состав воздуха: повеяло судьбоносным душком всяких разных решений вперемешку с кисловатым запахом добротных кресел из кожи, где принимаются по обряду они. А еще показалось Андрею, что здесь притаился, издавая устойчивый запах, страх. Издалёка и остро разит им, этим невидимым и неосязаемым, но прилипчивым спутником от готовых претерпевать унижения просителей вроде него, что немногим лучше разряженных в рубище нищенок на паперти церкви, протягивающих ладони за милостыней. Подобием стартера этот провокатор-душок запускает коленную дрожь челобитчика, боязнь его столкнуться с отказом. По ощущениям, впрочем, курится смрадный сей запашок не только лишь тут, по эту сторону притворенной наглухо двери; прилично несет и оттуда, с изнаночной её стороны, где в затхлой кабинетной тиши, не замечаемый, не признаваемый, изгоняемый с упорством из мыслей, где-то в затканном паутиной углу сидит, притаившись, паук. Тот невидимый и мерзкий паук, ткущий тенёта из страха и повсеместно и неустанно сеющий в окружении страх. Страх потерять комфортное кресло, где все удобства для тучного зада, и должность и влияние заодно потерять. И, безусловно, нет для чиновника хуже потери, чем упустить привилегию страх наводить на других.
 - Романыч, Романыч, эх блин, Романыч! – ворчал на ходу Гладун с добродушием. – Он, Андрюха, к твоему сведению, с Линдером давно на ножах. Оттого-то и отказался присутствовать в составе делегации нашей, нанести папашке обоюдно неприятный визит. Еврей, сука, злопамятный, до сих пор не может забыть, как в тот приснопамятный раз Романыч при всех его «сделал», поверг на лопатки влёгкую, когда тот, как всегда, гнусаво запел Лазаря о том, чтобы сократить и перенаправить финансовые потоки, причитающиеся сектору гидрологии. Не понимает своим узким, насквозь коммерческим умишком прожженного сквалыги и торгаша, привыкшего подсчитывать одни барыши и премии делить по ранжиру, что нет без гидрологии изысканий, крышка им без неё. А той для полноты картины и нелицемерных и истинных выводов длинный ряд наблюдений необходим позарез, стационарные посты хотя бы через одну на реках с существенным дебитом. Образно говоря, нацеливает свой хищный гарпун в тушу одного из тех трёх китов, на которых в совокупности и зиждется здание всех полевых изысканий: топографии, геологии и избранной мной и тобой специальности, в глазах этого тупоголового монстра отчего-то не имеющей значимости. Так вот, после той знатной, наделавшей много шума виктории у всех начальников партий из нашего сектора одна проблемка образовалась: наряды с первого раза не удаётся никому подписать. Взял, гад, за моду резать безбожно позиции, категории кругом занижает, до каждой незначительной цифры докапывается, прямо как дознаватель из «СМЕРШ»! А без его визы, сам понимаешь, – никак, ни за что не пропустит ангажированная им бухгалтерия!..
    Уже ухватившись за ручку двери, над которой прибита табличка: «Заместитель главного инженера Линдер О. Л.», Денис с заговорщическим видом поднёс палец к губам:
 - Андрей, сначала с ним побалакаю я, а ты атакуешь вторым номером. – И подмигнул ободряюще: дескать, не дрейфь, братишка, прорвемся, и не такие твердыни на шпагу были нами взяты.
   За дверью оказалась вместительная приемная и сидела за столом секретарша: лет тридцати пяти миловидная, с кругловатым лицом брюнетка весьма пышных форм, с чувственным ртом и выразительно накрашенными глазами, одетая дорого и пикантно. Пикантность, на взгляд Андрея, ей придавал глубокий вырез на бюсте, усиливавший, с доступной любому наглядностью, неоспоримые достоинства высокой и объёмной груди, красотой форм и белизной кожи готовой выдержать состязание с обнажённой натурой, использовавшейся некогда Рубенсом. В этот момент как раз заканчивала она прихорашиваться у висящего на стене перед ней зеркала в форме овала. Денис, как видно, на правах знакомца и здешних мест завсегдатая угостил её пленительно-широкой улыбкой, скроенной по киношному образцу, от которой в бирюзовых глазах секретарши тут же заплескались томные волны признательности и не преминул сложиться в улыбку жирно напомаженный рот, после чего, кивнув головой на дверь, осведомился кратко и фамильярно:
 - Босс у себя?
Склонные к полноте плечи у секретарши кокетливо приподнялись и выразительно, как у пластмассовой куклы, замигали подведённые тушью глаза:
 - У себя и один, да.. А по какому вы явились вопросу, Денис Андреевич?
  Гладун, отчитываться перед прислугой не сочтя нужным, в дверь кулаком брякнул с решимостью и толкнул её от себя так, что отлетела та нараспашку, и вразвалочку заступил за порог. С заполошно бьющимся сердцем Андрей был позади на полшага.
  Из-за отсвечивавшего полировкой стола, длинного, как полоса взлёта аэродрома, встал, выпрямился и на толстобёдрых ножках борца двинулся на сближение с ними невеликий по росту, тучный и круглотелый, как колобок, гражданин с одутловатым лицом, цвета кожи оливковым, в одеянии руководящего человека, безупречно и со вкусом пошитом. Когда они сблизились, с некоторой задержкой навстречу Денису протянулась пухлая по-бабски ладонь с сарделькообразными, в тёмной поросли, пальцами, и массивный перстень золота высшей пробы на безымянном пальце её отозвался на это движение взгляд притянувшим блеском. Слегка грассирующий голос прожурчал как будто доброжелательно, с любезностью, отмеренной до грамма:
 - Денис, тебе ведь отлично известно, что любой исполнитель, а уж тем более начальники партий двери в мой кабинет открывают по праву пинком. Так по какому вопросу пожаловали?..
  Его по-актёрски приятный, с поставленной дикцией баритон был переполнен навскидку мягкими и приветливыми интонациями, как у радушного хозяина-хлебосола, что каждому гостю рад, а вместе с тем бараньи глаза его с холодной отстраненностью патологоанатома прощупывали визитёров поочерёдно, с цепким вниманием Цербера устремлялись то на Дениса, то на Андрея, стоявшего чуть сзади него. Гладун, не мешкая долго, взял быка за рога, заговорил по существу без раскачки:
 - У нас, Остап Лазаревич, вот какое к вам дело. Кстати, прошу заодно познакомиться, это наш новый сотрудник, инженер моей партии, молодой специалист Андрей Вихров, и в данную минуту он является моим протеже. Андрей при поддержке нашего сектора ходатайствует перед вами о предоставлении его семье (а семья, на заметку, у него вовсе не маленькая, и месяца через три с полным к тому основанием можно её причислять к многодетным – второго ребёнка ожидают они в декабре) – ходатайствует о предоставлении пансионата или «малосемейки». В крайнем случае – хотя бы в общежитии комнаты. Причина в том, что Вихровы сейчас живут, а, точнее сказать, прозябают, в частном секторе, где, как вам, конечно, достоверно известно, отсутствует наличие элементарных удобств, где им выделенный ветхий домишко отапливается по старинке дровами и от колонки воду в вёдрах необходимо носить, что находящейся в положении женщине проделывать нездорово и сложно. Вследствие таких вот бытовых неурядиц Андрей не может оставить жену, чтобы выехать безотлагательно в «поле». А я, доложу вам, очень и очень заинтересован в его скорейшем отъезде: Барсуковское и Ново-Пурпейское уже на носу, и напирают, толпясь позади в очереди, Комсомольское и Северо-Губкинское. Собственно, осведомлены вы об этом не хуже..
  Речь Гладуна была энергична и убедительна, во всяком случае, так показалось Андрею, по его мнению, присутствовало там всё, чтобы удовлетворить сполна и произвести впечатление на слушателя: и тонкая лесть дипломата, искушённого в полемических прениях и изуверской подковёрной борьбе, и тот напористый, благословляющий на подвиги тон, используемый маститыми ораторами. Однако Линдер, на животе в замок скрестив короткопалые, в волосиках, кисти, внимал этой страстной мольбе о подмоге со скучающим выражением человека, которому приелось выслушивать ежедневные просьбы помочь, и брезгливые складки в уголках мясистого рта, казалось, исторгали в молчании: «неужели вам непонятно, что я лишь из вежливости слушаю вас; как вам не совестно отнимать мое драгоценное время».
  Когда Гладун замолчал, он выдавил нехотя, через силу чёрство звучащим голосом, избегая смотреть им в глаза, но так, что ни у кого из двоих визитёров не возникло желания переспрашивать:
 - Насколько мне известно, к великому моему сожалению, даже в общежитии на текущий момент нет свободных комнат. Вряд ли чем-то я могу посодействовать. Единственное, только сдача новой «малосемейки» поспособствует разрешению наболевшей этой проблемы. Ходатайство ваше я, конечно же, подпишу, но ничего конкретного наперёд обещать вам не стану.
  Взяв из рук Гладуна лист, вверху справа и наискосок начертал он размашисто: «Прошу разобраться и помочь! О. Л. Линдер.»
   Сухо поблагодарив хозяина кабинета, вместе с завизированным прошением гидрологи удалились. Денис удрученно молчал как человек, потерпевший неожиданное и жестокое поражение, и только шумно сопел на ходу. Андрей же не решался заговорить первым, хотя ему не терпелось ознакомиться с комментариями Дениса по поводу результатов их восхождения на столь недостижимо высокий, на пике бюрократизма Олимп. На шестой этаж в молчании въехав на лифте, так же, молчком, высадились в пустой коридор.
 - Перекурим, - мотнул головой Денис, поравнявшись с мужским туалетом, не смотря на прикрытую дверь, источавшим смрадные запахи, разносившиеся по обе стороны коридора. По обычаю дунув в мундштук и от спички прикурив папиросу, обожаемый им «Беломор» фабрики Урицкого в Ленинграде, комендор ударился в хождение из угла в угол, глубокомысленно молча и покашливая. Наконец, остановясь, с хмурым видом обратился к Андрею, замершему в углу в ожидании:
 - Похоже, капитальный «облом». Прохвост «папа» соблаговолил отделаться банальнейшим «отпихнином». Бьюсь об заклад, как своих ушей не видать тебе «общаги» до второго пришествия.
  После этих его желчью пропитанных откровений Андрей почувствовал, как наливается дурной кровью лицо и отвердевают до камней желваки на зардевшихся пламенем скулах.
 - Так ведь чёрным по белому им собственноручно написано, чтобы нам была оказана помощь..Или это всё показуха и чушь и принципиального не имеет значения, - едва сдерживая прорывавшийся наружу гнев, глухим голосом озвучил он своё возражение.
 - Ты угадал, ерунда полная и гроша ломаного не стоит, в лучших бюрократических традициях классическая отписка, ловкий фехтовальный приём, передёргивание тёртого шулера, руку набившего на подлогах. Если бы он действительно взялся радеть о содействии, то не стал бы сопли размазывать, а начертал бы ясно и коротко: «Выделить», и вся недолга. А так будет несчастное твоё заявление перемещаться из кабинета в кабинет, слоняться кругами по бесконечным инстанциям, пока где-нибудь, измусленное до дыр, не сгинет благополучно вместе с кипой ему подобных бумаг, отправленных в макулатурную кучу. Как видно, нет альтернативы Димону, только как в одиночку отдуваться и за себя, и за того прекрасного парня, чей выезд на Север откладывается до неопределённых времён. Перед тобой не стану лукавить, это крайне для меня неприятный расклад, при котором и моей отвыкшей от работы в «полях» персоне придётся  вставать за прибор, гнать теодолитные ходы, вести нивелирование и ватерпасовку. А иначе просто не получается, выкрутиться другим способом ни за что не удастся. Не бросишь ведь на произвол судьбы Ингу в осложнившихся таких обстоятельствах, нечего и думать об этом.
 - Конечно, не брошу, - подтвердил насупившийся угрюмо Андрей.

                Глава четвёртая.

     Корпус вертолёта тряско дрожал и вибрировал нудно и гулко, как агонизирующий в припадке больной, хворый водобоязнью, и раскатистый рокот от турбин и винтов, замкнутый в тесном пространстве, отраженный металлом сферических стен многократно, казалось, бился и рвался в неистовстве, как капканом отловленный, в клетку посаженный зверь, пленом доведённый до бешенства. От этого непрестанного, душу изматывающего жужжания, казалось, тугие шарики из ваты сворачиваются в глохнувших попеременно ушах, и на рифлёном полу подсохшая грязь стекалась к центру из-за вибрации, сливаясь в песчаный поток с изменчивыми от сотрясения очертаниями. С непривычки немного мутило, от желудка до глотки перекатывался несъедобный комок. Что и говорить, масса впечатлений у человека, как вид транспорта пользующего геликоптер впервые. Не взирая на это, Андрей, пристроившись на откидном сиденье возле иллюминатора, смотрел вниз внимательно, не отрываясь, завороженный невиданным зрелищем.
    А там, внизу, расстилалось полотно красоты необычной и изумительной; неизвестный художник таланта высокого (живописец, импрессионист, Левитан, Клод Моне, Нестеров или Саврасов?), избрав в качестве фона исседа-бурый цвет скинувшей снежное покрывало тундры, кистью вдохновенной и праведной изобразил на её плоском, натянутом втугую холсте напоминающие блюдца озёра. Их было так много, маленьких и больших, продолговатых и вытянутых, круглых, овальных, изогнутых, соединённых протоками и обособленных горделиво, что казалось, узенькие берега-перешейки не сдюжат напора накопленной массы воды, и вот-вот схлынутся все они и сольются в одну неизмеримого количества каплю, в необъятный, за края горизонта, водоём. Большинство из этих озёр ещё стояло во льду, грязно-белом, измызганном, как вылинявшая ткань масхалата, только кое-где вблизи берегов темнели каверны и ржавчинки начавших образовываться полыней и закраин. За всё время полёта (а длился он с час) попалось только одно крупное озеро, полностью свободное от панциря льда, и свежая чистота его глицерином отливающей глади была подёрнута свинцовой рябью от волн и сахарно белела барашками посередине. Там и сям на крохах оставшейся незатопленной суши, на перешейках между озёр выпирали бугры пучения, продукт мерзлоты, похожие сверху на крупные кочки или на уменьшенные копии погребальных курганов вождей у кочевников степи. Бегущая тень вертолета накрыла четыре белые крапинки в узком заливе близ эстуария опушённого редколесьем ручья; те, задвигавшись беспокойно, вплотную сплылись кучно, после чего расплылись опять в разные стороны. «Лебеди», - радостно ёкнуло в сердце, и огоньком по капиллярам и венам расползся первобытный азарт охотника, взбудораженного видом добычи.
   Не единожды пересекали извилистые русла то ли мелких речек, то ли крупных ручьев, зеленью сопутствующих лесов напоминавших растянутые не втугую лианы. Отстоявшие наособицу от них деревца, преимущественно лиственницы и ели, казались сверху игрушечными и отбрасывали столь же игрушечные, неправдоподобно мелкие, но чёткие, точно выгравированные, тени; от комелька каждого деревца падал схожий с пунктиром штришок. Раз попалась дорога, с полотном из бетонных плит, и муравьями, козявками, тлями ползли по ней грузовики-самосвалы, где держа интервал, где сбившись в плотную, чадящую мазутным выхлопом вереницу. Песок желтел в набитых доверху кузовах миниатюрными отлогими горками, и колко блеснуло под солнцем, уйдя в крен на выбоине, лобовое стекло.
    Вдруг вывалился из-за горизонта, поплыл быстро навстречу, клубясь, растекаясь по сторонам клочьями зеленоватого дыма, будто в клещи охватывая, сплошной массив густого хвойного леса, самой настоящей тайги. Как изогнутые сабельные клинки на курчавом бархатном ворсе хвои промелькнули внизу акватории в лёд затянутых стариц, и чужеродной заплатой, на скорую руку примётанной на вытертое сукно тайги, предстала глазам проплешина гари, где спичками, вытрусившимися из коробка, распластаны поверженные палом лесины,  вывернутые с корнем, обугленные, лежащие кто как попало, вкривь, вкось и наперекосяк. Ещё полминуты полёта, и излучины весьма представительной, с широким руслом реки размотались арканными петлями. Лёд в русле уже потемнел, вдоль берегов весь истерзан закраинами и по виду казался шершавым от мелких, как в дуршлаге отверстия, многочисленных промоин и полыней. Нацеленный на отвесный обрыв вдавленного дугой яра, желтовато-песчаный склон которого сплошь заштрихован сваленными эрозией кряжами, геликоптер, понудив двигатель заурчать по-иному, в какой-то непривычной слуху тональности, и захлопав с присвистом лопастями винтов, резко пошёл на снижение. Корпус вертолёта сотрясла крупная дрожь, и накренившаяся набок земля вместе с макушками елей, подобно мачтам в болтанку угодившего парусника, стремительно устремилась навстречу.
   Когда борт завис над самой землёй, отлегла нараспашку дверь, ведущая в кабину пилотов, и небритый, похмельного вида механик вывалился оттуда в салон. Подняв цигейковый воротник на своей форменной, морской волны цвета, куртке, небрежным рывком вбок он с грохотом сдвинул массивную плиту двери, после чего трап из дюраля вынес наружу и в почву упёр его под углом. На какой-то миг увидел Андрей трепетавшую под напором вихря от лопастей армейскую брезентовую палатку и рядом с ней отпустившего бороду и тем на абрека похожего Гладуна, в мешковатой робе энцефалитки и закатанных по колена болотниках. Вихров уже был готов рюкзак брать в охапку и сломя голову ринуться к выходу, но тут залитый светом проём заслонился человеческим контуром, и количественный состав тех, кто был в вертолёте, пополнился коренастым мужчиной с закопченным от загара лицом и глазами ровно цыганскими. Нежданный сей пассажир, тараща глаза по-страшному, заорал что есть мочи на ухо бортмеханику, услужливо склонившемуся к нему:
 - Блоки, рубероид и паклю надо скинуть в другом месте! Тут недалече! Я покажу!..
Летчик понятливо закивал, втащил сходни обратно и, заведя в полётное положение люк и опустив предохранительный стопор, вернулся в кабину обратно и дверцу не стал за собой прикрывать. Мужик, что залез, за ним по пятам потащился с настырностью, в кабину вошёл не колеблясь и над головами пилотов по хозяйски навис, опершись руками на спинки их кресел в позе впередсмотрящего. Пожавши плечами, Андрей в недоумении опустился на стульчик опять, решив проявить терпение и в панику пока не вдаваться. Гул винтов и турбин поднялся до нестерпимого визга, надсадно, с раскачкой, оторвался борт от земли, и земля, покачиваясь как пьяная, помаленьку начала отдаляться, соразмерно уменьшению габаритов лесин, превратившихся заново в карликов.
    В этот раз, правда, полёт продолжался недолго: едва набрав высоту, вертолет вскоре начал снижаться, как бы повинуясь командам ушлого мужика, движению его заскорузлого пальца, которым он с уверенностью водил перед собой, нацеливаясь через окрестья стальных полос на стекле перед лётчиками на растянутый оранжевой ленточкой берег, за обрывистой кромкой которого, на укрытой снегами низине стометрового радиуса иссиза-чёрными брёвнами сруба просматривалось какое-то нежилое, давно, похоже, заброшенное строение, зияющее незастеклёнными прорезами окон и с крышей, провалившейся внутрь.
 - Сюда, вот на эту поляну!..Здесь будем строиться!..
Опять валкая тряска, вырывающая пол из-под ног. В нетерпении шагнул навстречу Андрей воротившемуся в салон мужику, и, стараясь превозмочь голосом гремящие громоподобно раскаты, в упор выкрикнул не без нерва в выдубленное загаром лицо:
 - Гладун здесь? Денис Гладун, начальник двадцатой партии, здесь? Я к нему прибыл!..
  Сверкнул исподлобья с антрацитным зрачком глаз, не открывая рта, кивнул мужик утвердительно. Бортмеханик, выставив лесенку, шустро сбежал по ней вниз и, освободив со скрежетом скрепы, широко развёл в стороны напоминающие скорлупки створки грузового отверстия в тыльной части корпуса вертолёта. Мужик вместе с присоединившимся добровольно Андреем принялись сбрасывать прямо на снег перевязанные крест-накрест верёвками тюки с паклей, маркие от пыли рулоны рубероида, заводского изготовления оконные блоки, ящик, втугую набитый стеклом. Последними на рыхлую зернистую сырость были скинуты два штатива из дерева: невесомый простецкий отечественный, и увесистый, толстоногий из бука штатив производства Восточной Германии, прилагавшиеся к теодолиту и нивелиру в комплекте. Станковый рюкзак из прочного цветного капрона, верный спутник скитаний его студенческой юности, Андрей водрузил на плечо, руки занял упакованными в футляры приборами и по дюралевым сходням спустился на привычную твердь, скопировав действия провожатого.
   Механик, придав первоначальное положение корпусу вертолёта, вскарабкался быстрёхонько на борт, трап за собою в салон втащил с похвальной поспешностью. На миг рука у него взметнулась в лаконичном приветствии, и дверца сию же минуту закрылась. Утробным рёвом загудел вертолёт, из сопла вырвалось тепло керосиновой гари, рулевой и несущий винты, раскрутясь, сделались невидимы глазу, и, обдав напоследок воздушной волной, поднялся вверх наискось трудяга МИ-8. Его оранжевый корпус пробороздил линялую синеву высокого приполярного неба и удлинённой оранжевой каплей пролился за утыканный соснами холм прибрежной возвышенности. Напоминающий шмелиный звук от него вскоре смешался с ветром, а затем и вовсе пропал, исчез в размеренном дыхании леса.
   Мужик, ни слова не говоря, опоясал плечи ремнями штативов и зашагал без оглядки в подъём. Ничего не оставалось Андрею, только как поторопиться за ним следом.
    Они шли, до пахов утопая в снегу, влажном, рыхлом, рассыпчатом, почти у самого края обрыва. Слева простиралась река, в ширину метров триста, большей частью во льду, лишь по ближнему к ним урезу окаймлённая мутноватой полоской закраины. Вдоль обрыва рос лес, угнетённый и редкий, кривоватые сосны в треть отпущенной им  высоты. И чем больше Андрей приглядывался к нему, к этому странному, вширь и вглубь далеко просматривавшемуся лесу, тем сильнее одолевало его впечатление, что путь держат они по запущенному, захламленному хворостом и корьем, усыпанному шишечными чешуйками, но словно бы руками людей сотворённому парку или скверу, разбитому в черте мегаполиса. Того и гляди, беседка из белого мрамора возникнет на одной из полянок либо из гипса изваянная скульптура грудастой девицы с веслом откроется изумлённым глазам. Потому как совсем не похож этот диковинный, маломерный, будто из мультиков, лес на те неподдельные, рослые, с закрывающим обзор подлеском боры из длинноствольных, с толстенными комлями, сосен, из коих впору тесать корабли и ладить к ним высоченные мачты. Такие исполинского роста деревья произрастают в широтах умеренных, в местности, откуда родом был сам, а здешним, знать, для выроста тепла не хватает. Оттого-то недомерками и глядятся, вымахать до приличных размеров субарктический климат не дал. Низкая же бровка противоположного берега была занята ельником, казавшимся отсюда густым и высоким, и острия маковок вплотную состыкованных крон на блёклой лазури неба прорисованы неровной гребёнкой и как бы зачернены наскоро шаловливой рукою ребёнка, впервые взявшегося за тушь.
   Мужик, что шёл впереди, шагал ретиво не оборачиваясь и взятый темп не снижая, хоть и полкилометра спустя начал дышать тяжело и прерывисто, с надсадным тем сипом и присвистом, что выдаёт заядлого приверженца никотина, за спиной у которого вагон искуренных папирос и неисчислимое количество пропущенного через лёгкие дыма. Пару раз ближе к концу пути он даже совсем останавливался, вынужденный унять дух и смачными плевками прокашляться, чтобы им же содеянную прогулку завершить по уму.
    Вскоре карликовое редколесье закончилось, снегу стало поменьше, и они выбрались на простор, валежником захламленную поляну, не иначе старую вырубку, на что указывали затянутые лишайником пни и там и сям трухлявые, плашмя лежащие кряжи, в наростах гриба трутовика, а кое-где и оставшиеся в живых, помилованные лесорубом лесины, нелепо и несуразно торчащие среди лишённого деревьев пространства; унылый вид сей неестественной пустоши оживляли кустики молодого березнячка примерно в рост человека, по времени года безлистные. Имелись уже и проталины, с мелкими лужицами, наполненными чистой и прозрачной водой, вобравшей бледное сияние неба, и раскинувшийся поверх мха брусничник отливал лаковой зеленью листиков, и ягода прошлогоднего урожая кропила снег будто кровью, всмятку раздавленная под сапогом.
     Гладун, руки в бока уперев по-ковбойски руки и покуривая, поджидал их возвращения возле палатки. В компании с ним был сухопарый мужик в заношенной телогрейке, крытой защитного цвета материей. На голове у него шапка-ушанка, одетая набекрень, одно ухо которой вбок оттопыривается забавно, напоминая общеизвестный по анимации персонаж, потешного почтальона Печкина. К его обутым в бродни ногам жались, дружелюбно помахивая закрученными в кренделя хвостиками, две завидного экстерьера лайки, остроухие, не крупные, разномастные: окрас одной из собак был тёмно-серый, шкура второй имела палевый цвет.
 - Ну, наконец-то прибыл долгожданный мой инженер! С прилётом, дорогой мой, и с прибытием! Добро пожаловать в доблестную двадцатую партию! – широко и приветливо улыбаясь, на шаг вперёд подался Гладун, руку навстречу протягивая. Андрей с радостным облегчением пожал узковатую ладонь босса, чувствуя, как будто с плеч свалилась гора.
 - Володенька, Володенька, Евгеньич ты наш Вольдемар! – не без едкой иронии обратился Денис к провожатому. – Что ж ты, дружище, так оплошал? Две с гаком версты заставил ползти по сугробам, ножки бить зря! И кого? Своё непосредственное начальство!.. Почему бы не облегчиться советом сразу здесь инженеру сойти?
 - Да откуда мне знать, - буркнул «цыган» недовольно, с почти не скрываемой грубостью, - у него ведь на лбу не написано, кто он таков есть и куда направляется!..
 - Подумаешь, пустяки, ничего страшного. Чуток прогуляться не помешает и свежим воздухом заодно подышать, - поспешил вмешаться Андрей, возникшую устраняя неловкость. - А я заметил тебя, Денис, только выйти замешкался. Не успел рюкзак взять, смотрю, уж задраен люк заново и взлетаем зачем-то опять, - рассмеялся Вихров натянуто.
 - Ладно, проехали и забыли, недоразумение, не больше того. Двинем-ка лучше до хаты, - в плечо подтолкнул по-свойски Гладун, приглашая войти в палатку. - Кстати, не мешает заодно познакомиться с мужиками. Того, первого, что угостил тебя незапланированной прогулкой, Володей зовут, а этого - Николаем. Оба рабочие нашей партии, и в скором будущем тебе предстоит впрягаться в одну с ними лямку.
  Андрей охотно тиснул протянутую ладонь сухопарого, широкую и костлявую, всю в трудовых мозолистых бугорках, одновременно не отводя взгляда от наставленных на него пытливых глаз пролетария, иссера-голубых и прозрачных, как в окрестных лужах вода. «Цыган» же от рукопожатия уклонился, и миной неприязни и отчуждения заледенело лицо у него. С независимым видом он направился в сторону, якобы по неотложному делу.
 - Заходи смелее давай, не стесняйся, осваивайся, привыкай, обживайся, - поощрительными касаниями в спину направлял гостеприимный Денис. – Только в куртке на рыбьем меху в глухомань эту прибыл напрасно. Снимай, и как можно скорее, пижонский этот прикид, пока не заработал простуду. «Здесь вам не равнина, здесь климат иной..». Шестьдесят шестой градус северной широты – это, однако, не шуточки, до Полярного Круга рукою подать. Так что, дабы инженер мой не мёрз и по глупости из строя не выбыл, выдам ему тёплый ватник…
  Разведя по бокам полы входа и слегка нагнув голову, Гладун шагнул внутрь. Сгоравший от нетерпеливого любопытства Андрей поторопился за начальником следом.
   Стандартная армейская палатка на десять мест, точная копия тех, что застал Андрей на воинских сборах, изнутри распёрта каркасом из неошкуренных сосновых жердей, вероятно, для придания прочности. Внутри тепло, сумрачно и по впечатлению даже просторно; стол из грубо оструганных, накрытых «лавсанкой» досок пристроился справа от входа. На столе - стационарная радиостанция «Гроза», керосиновая, под закопченным стеклом лампа, эмалированные кружки и миски, в мисках – ложки из алюминия. Всех предметов посуды – по три, в соответствии с числом проживающих. На краю стола папка, для хранения журналов и бланков, и «Книжка для водомерных наблюдений» высовывается уголком из неё. Слева, как зайдёшь, нары, едва не во всю длину продольной, нет-нет да и вздрагивающей под напором ветра стены из грубого выцветшего брезента. Изготовлены нары из напополам распущенных сосновых хлыстов, укреплённых снизу подпорками из чурбаков, и тремя живописными ворохами лежат поверх нар не стиранные со дня покупки матрацы, подушки без наволочек, весьма непрезентабельные на вид ватные спальники и одеяла в крупную клетку из байки - всем перечисленным выше вещам свидание с мылом и тёплой водой явно было б нелишним. Одним словом, исключающий комфорт аскетизм в духе древнегреческих стоиков и сурового воинства Спарты. За обтёсанной подпоркой из лиственницы, по образу дорической колонны подпирающей брезентовый свод, притулилась небольшая буржуйка: сваренная из железа печурка, увенчанная дымоходной трубой, через разделочный лист в потолке выведенной наружу. По правую руку в дальнем углу нагромождение продуктовых ящиков и картонных коробок: в них лежит провиант: консервные банки с тушёнкой, супы концентрированные, крупы, макароны и чай, зачерствевшие от времени хлебные булки, в сетках картошка и лук, а также недорогие сигареты «Астра» и «Прима» вкупе с папиросами «Беломор», в пачках и россыпью. Но первым делом заинтересовало Андрея оружие, то есть два охотничьих ружья, что незачехлёнными валялись на нарах: внешнекурковая двустволка с горизонтальным расположением стволов ТОЗ БМ, старенькая и ржавая, с искорябанной добела ложей, и по сравнению с ней выглядевшая почти новой одностволка ИЖ-18Е, с кнопочным предохранителем, спусковым механизмом внутри и выбрасывателем стреляных гильз. Модель ижевского производства, до боли знакомая, как бы родная, - именно такое ружьё приобрёл ему в подарок отец, когда отпраздновал сынишка двенадцатилетие.
    Присевший на корточки Денис выволок из-под нар мешок, чем-то мягким набитый втугую, размотал на нём вязки, вытащил и подал в руки Андрею крытый чёрной материей ватник с искусственным меховым воротником, носивший имя пониженки на изыскательском сленге.
 - Держи обнову, носи с Богом и радуйся! Считай, от папы-Линдера презент получил! Ватные штаны, что в комплекте идут, не предлагаю, думаю, уже не понадобятся, да и, по правде, никто из нас их не носит: шибко при ходьбе неудобные, в них далеко не уйдёшь. К такому ансамблю прилагается и шапка-ушанка, в честь атамана всех изыскателей получившая прозвание «линдеровка»; но в этот раз, как назло, Панька-кладовщица выдала одни маленькие размеры, явно не по твоей голове. «Энцефалитку» и бродни, надеюсь, сообразил получить в конторе?
 - Йес, оф кос, сообразил, получил, и сюда привезти расстарался. Пожалуй, ты прав, надо переодеться действительно. Слушай, Денис, я тут с собой винца захватил немножко, так, две скромных бутылочки. Может, отметим символически мой долгожданный приезд, тяпнем чуть-чуть, по граммулечке в честь такой исторической вехи?
 - С удовольствием! – откликнулся с энтузиазмом Денис, и глаза его радостно полыхнули, в них зажглись вожделённые искорки человека, явно не равнодушного к алкоголю. – Огненной водицей не баловались давненько, под «сухим» законом пребываем, почитай, мая числа с десятого, то есть с того времени, как перебросились в эти забытые богом места. И мужичкам моим какое-никакое, а утешение в их беспросветных мытарствах и в меру небольшой расслабон!..
  Андрей поспешил распотрошить свой рюкзак и выставил на стол водочную поллитровку и литровую бутыль венгерского вермута, на последние деньги перед вылетом купленные в Ноябрьске, после чего спиртное по кружкам разлил в равных долях на четверых, смешав его в виде коктейля.
 - Значит, за открытие твоего первого полевого сезона! – снабдив ладонь кружкой, воскликнул Гладун не без пафоса и чокнулся сначала с Андреем, а затем  с похожим на Печкина Колей, который и не подумал расстаться с шапкой на своей голове, сидел прямо в ней за столом, как татарин. С внешностью цыгана Владимир со своей порцией расправился молча, ничего не стал говорить и ни с кем из них чокаться, одним длинным глотком содержимое выдул до донышка и пустую кружку не глядя метнул небрежно на стол. Не упускавший его из виду Андрей не мог взять в толк, отчего на загорелом лице у рабочего проступило выражение неудовольствия и досады, хотя, по его разумению, всё должно обстоять наоборот, с точностью до противного. Хмурясь и бормоча под нос что-то невразумительное, он тут же вышел наружу, разметав в стороны полы размашистым движением рук.
-Что это с ним? Странное поведение у товарища. Ведет себя так, будто не угодил я ему в чём-то конкретно и сильно, - попросил объяснений Андрей, болезненно задетый за живое хамским таким отношением.
 - Не принимай близко к сердцу, - прищурился со смыслом Денис и краешком обветренных губ выдавил саркастическую ухмылку. – Вовик, видно, расстроен тем, что ты привез катастрофически мало спиртного. Давным-давно как следует парни не выпивали, пожалуй, не сегодня-завтра стукнет полмесяца, как перебиваются изжогой да чифирком, - само собой, поквакивает известная «жаба» и нервы стянулись в пучок.
 - А что это значит «как следует»? – не пропустил уточнить Андрей.
 - Это значит, - со злой иронией отозвался Денис, - пить целыми ящиками, много дней подряд, грязно и беспробудно. Пить до полной потери пространственной и временной ориентации, денег, совести, воли, рассудка. Правду я говорю, Коля, или, может, возвожу на вас клевету и напраслину? – обратился он к рабочему не без вызова в тоне.
 - Вольно тебе, Денис Андреич, бочку на нас катить, - с подобострастием захихикал Коля, выказав почерневшие от табака и крепкого чая зубы, напоминающие обугленные пеньки. – Пьем мы, в общем-то, редко, сугубо по праздничкам; в отпуске, конечно, поболе, ну, да в отпуске сам бог велел, как там без этого.
 - Нет, грех, в принципе, на парней жаловаться, труженики они знатные, не лодыри, не сачки, не лентяи; жалко, что в силки «зеленого змия» попадают порой, - гнев на милость Денис сменил моментально: - Николай свой путь трудовой начинал у строителей, тонкости их ремесла с доскональностью знает, скоро примется и для нас балок возводить, на том самом месте, где давеча вы разгрузились, с Божьей и Володиной помощью. Здешний объект по времени продолжительный, грозит не на один год растянуться, и «бичевать» без удобства в палатке резона большого нет. Вольдемар же Евгеньич, тот советской армии офицер, поручик, то бишь старлей доблестных войск бронетанковых и вдобавок сын генерала. Жаль, что всё это в прошлом уже у него, не задалась по каким-то причинам карьера на славном воинском поприще, да к тому же с родными и близкими в пух и прах поторопился рассориться малый. Человек он честолюбивый и с гонором, привык к раздаче команд, к беспрекословному от всех подчинению, ну, а здесь, у нас-то в «полях», не больно развернёшься командовать, приказы отдают люди другие, а чаще всех - я. Поэтому довольно трудно ему в сложившихся обстоятельствах. Ничего, обвыкнет и притрётся со временем. Оба, между прочим, заядлые рыбаки и охотники.
 - Кстати, а как здесь с охотой? – нетерпеливо заерзал Андрей, пытая взглядом старожилов по очереди.
 - С охотой? Пойдем, перекурим на свежачке, там тебе вкратце про охоту и растолкую, а заодно и познакомлю на местности с диспозицией предстоящих работ.
    Вдвоем они покинули палатку, папиросы раскурили по очереди, и Денис, с пунцовыми пятнами на щеках, вытянув руку по-полководчески, приступил объяснять:
 - Вот смотри: перед тобой Пякупур. Речка очень солидная, с амплитудой колебания уровней порядка семи-восьми метров. Там внизу, под обрывом, основной пост. Водичка прибывает уже достаточно интенсивно, и со вчерашнего дня, согласно регламенту, пришлось перейти на четырехразовые наблюдения в сутки. С утра Коля по моему указанию, используя лом, кувалду и матерки, вогнал в грунт третью по счёту сваю. Помимо основного поста, здесь же разбит створ для наблюдений за плывущими льдинами, каковые предстоит нам задействовать в качестве поверхностных поплавков для измерения пикового расхода. Этот пиковый расход, который на здешних реках с прохождением ледохода совпадает тютелька в тютельку, прямо тут и возьмём, фиксируя траектории проплывающих льдин при помощи угломерного инструмента. Створ для измерения всех последующих расходов, то бишь гидроствор, расположен по течению выше, верстах в двух от места, где мы стоим, вон за тем поворотом, там, где ёлка накренилась. Как по инструкции и положено, гидроствор совмещён с морфоствором, нивелированием которого занимался Дима зимой. Между нами, девочками, общая протяжённость пресловутого того морфоствора составила около восьми километров, нехило, да!.. Доложу без прикрас, ребятки хапнули горя, в обе стороны поймы прорубая его, проходя поочерёдно бурелом, горельники, карчи, протоки и старицы, а кое-где и гнилые, не замерзающие в лютую стужу ручьи, с головой в которые можно запросто ухнуться! Даже Коля, на что вынослив как лось, но и тот с визирой запурхался, не управился за четыре апрельских дня, два дня дополнительных дорубался на пару с Володей, прежде чем метровая просека наконец-то достигла коренника. Да и нивелирование по пикетам ох как не просто Димке досталось, вдоволь попило кровушки. Зато внакладе мужики не остались, по нарядам получили неплохо, по семь-восемь сотен на нос.. Трос на гидростворе предусмотрительно натянут заранее, правда, кажется мне сейчас, что высота его надо льдом недостаточна. Опасаюсь, как бы не оборвало на пике торосами. Да, вот ещё что: здесь у нас новая моторная лодка «Ока» и движок «Вихрь», с нуля «тридцаточка», в заводской смазке. Эх, и вволю ж по весне накатаемся, настреляемся до головокружения, до отрыжки..
 - А на кого всё-таки вы охотитесь здесь? – не утерпел вставить Андрей, едва дождавшийся паузы, во время которой словоохотливый начальник  на секунду прервался, за очередной папиросой в пачку полез.
 - Да, про охоту, - выпустив из ноздрей дым на манер мультяшного ящера, Денис переключился с любезностью на интересующую Андрея тему. – Охота в здешних местах, по сущности, коммерческий носит характер. Сейчас как раз наступает сезон добычи «кондрата»…
 - Какого такого «кондрата»? – перебил удивлённый Андрей.
 - Прозвище такое здесь к ондатре приклеилось. Вот, прикинь, Энди, хвост к носу: невыделанная шкурка её идёт в Ноябрьске по двенадцать-шестнадцать карбованцев за штуку. Сбыт в Тюмени – и дороже того. Боеприпасы у нас бесплатные, контора, честь ей в том и хвала, на дробовые патроны никогда не скупится и в любом, нам потребном, количестве. Сам понимаешь, при таком превосходном раскладе игра стоит свеч! Ещё бы: один меткий выстрел эквивалентен двум флаконам «Столичной». А кстати, коли речь зашла о спиртном, как там, в цивилизации, с водовкой? По приёмнику слышали, вновь испечённый генсек выпустил какой-то страшный антиалкогольный указ, и пьяных милицейские патрули заметают без разбора на улицах..
 - Да нет, ничего такого из ряда вон я пока не приметил. Что в Тюмени, что в Ноябрьске – везде тишь да гладь, без каких-то необычных эксцессов. Во всяком случае, лично у меня проблем никаких не возникло, не чинилось препятствий оный товар приобресть. Так как же, Денис: вы уже вовсю бьёте ондатру? – возвратился к заманчивой теме Андрей.
 - Вчера Колей проведена довольно удачливая рекогносцировка, неподалёку от гидроствора обнаружен им перспективный в плане охоты ручей, вернее, проточку, связывающую русло со старицей. Там и собираемся караулить ондатру, активность которой со дня на день растёт по причине начавшегося гона. Нынче вечером туда и нагрянем, отсидим с Николаем вдвоём белу ноченьку.
 - А второго, Володю, с собой не берёте, у него, стало быть, ружья нет?
 - Да, в нашем распоряжении имеется, как верно успел ты подметить, лишь два ружья: моя служебная одностволка, и нелегальная Колина «тулка»; последняя по дряхлости лет бывает не слишком надежна, осекается в самый неподходящий момент. Прежде, до разделения партии на отряды, Вольдемар мог позволить себе брать напрокат дробовик очкарика Димы, но в этот раз Билёв увёз его на Айваседу с собой, где у него на этот сезон отдельная сфера деятельности. Так что бывший танкист пока не у дел. Занят картированием ледовой обстановки, делом, впрочем, весьма важным и прибыльным.
 - А вот объясни-ка популярно, Денис, почему не на «вы» ты к ним обращаешься? Сдаётся мне, они значительно взрослее тебя, а про меня - так нет вообще речи. По-моему, это как-то неприлично и непочтительно, если не сказать больше того - хамовато..
 - Какая ерунда, Андрей, то же мне рыцарь-заступник выискался, борец за права униженных и оскорбленных…
 Гладун неодобрительно нахмурился, отчего загоревшая кожа на высоком лбу у него собралась в крупные складки, и поджался сурово и неподкупно до трещинок обветренный рот.
– Запомни, - жестковато изрёк он, - в «полях» не бывает отчеств, одни имена и фамилии. Если тебя угораздило вылупиться лет на пятнадцать пораньше, так это проблема сугубо твоя и лично меня волнует она мало. Намотай на ус хорошенечко, что по отношению к работягам ты – командир, офицер над солдатами. В твоих руках сосредоточена власть и полномочия на своё усмотрение властью данной распоряжаться. По сути как на войне, где приказы вышестоящего начальства не обсуждаются и субординация и жёсткая дисциплина в чести. Между прочим, то же самое регулярно вдалбливает нам и Романыч, хоть и с виду мягкотелый интеллигент. На правах старшего товарища и, надеюсь, и друга отныне и впредь рекомендую подчинённых держать на солидной дистанции и не позволять им с тобой общаться запанибрата. По собственному горькому опыту знаю, что рабочие мгновенно и с зоркостью подмечают слабоволие и мягкотелость начальства и садятся на шею глазом не успеешь моргнуть. Иногда попадаются особи исключительно дерзкие: ну, таких не грех проучить через кулачок, что, не буду скрывать, неоднократно мною проделывалось, и не без успеха...
   Ближе к вечеру Денис с Николаем основательно тепло приоделись (Андрея особенно восхитили портянки из байкового одеяла, навернутые ими поверх шерстяных носков), перепоясались набитыми втугую патронташами и с ружьями за плечами отбыли к местам промысла. На закорках рабочего был пристроен из брезента мешок с упакованной в него резиновой лодкой, до поры до времени спущенной, с вывернутыми и засунутыми в карман клапанами, на которой предполагалось пересекать пространства с открытой водой и подбирать, коли случатся, трофеи. Перед уходом Денис посоветовал:
 - Не скучай. Если одолеет кручина, можешь пересчитать для проверки два измеренных расхода воды за апрель. Найдётся и что почитать: преимущественно роман-газеты и журналы «Юность», «Знамя» и «Огонёк», в коробке под нарами.
   Когда охотники удалились, второй рабочий, Владимир, напустив неприязненный вид, запасся огрызком карандаша и тетрадью из папки и тоже куда-то исчез. Оставшийся в одиночестве Андрей забросил спальник на нары, расстелил и свеженьким вкладышем начинил нутро у него, после чего в полчаса расквитался с расчётами. Не зная, чем больше заняться, стал туда и сюда накручивать регулятор настройки радиоприемника и набрёл на волну «Маяка». Известия об апрельском пленуме ЦК КПСС, о новых инициативах свежеиспеченного генсека с родимым пятном на черепе были выслушаны им не без скуки. Вышел наружу решительно, надумав перед сном прогуляться.
   Ближе к полуночи загустевший влажным холодом воздух обернулся в туман и начал стекать и накапливаться во всех понижениях и лощинах, вспениваясь там взбитыми сливками, выравнивая заподлицо все неровности и впадины местности, как шпаклёвкой. С реки, чьи очертания таинственно смазаны сумерками и одеты в сизоватую дымку, время от времени доносились какие-то неясные звуки: то ли шорохи, то ли выдохи-вздохи, то ли затяжной и прерывистый стон, как бывает в сентябре у сохатого. На небе звёзды, не снеся оскорблений от бездарной северной ночи, её вульгарной неполноценности, так и не удосужившейся перейти в привычную темноту, мерцали скупо, в полсилы, как бы избегая в отместку набрать полновесный накал и засиять как положено светочу, лучисто и ярко. Серой окраски птица с длинным, как у сороки, хвостом беззвучно спланировала над самой его головой и села на вершинку иссохшей сосны, раскорячившейся обломками сучьев, точно культяпками. «Худо! Худо! Худо! – неправдоподобно громко заквохтала она противным придушенным голосом, от которого сердце удвоило бег и порскнули по спине мурашки. От этих ли демонических выкриков, или от созерцания природных красот, раскинувшихся перед ним во всём своём неотразимом величии, какое-то жутковатое и в то же время восторженное чувство разливалось внутри, усиленное осознанием того, что на многие и многие километры вокруг, кроме них четверых, едва ли сыщется хотя бы одна живая душа человеческая.
  Внезапный хлопок выстрела варварским образом вклинился в умиротворённую тишину ночи и заметался по долине реки гаснущими раскатами эха, пока не утих окончательно, запутавшись в чаще. Стряхнувший оцепенение Андрей не без зависти в то место воззрился и не двигаясь чуть-чуть постоял в ожидании повторного грома, столь любезного сердцу охотника. Однако продолжения не последовало, да и ноги в резиновых сапогах стоять на снегу озябли, и спину озноб прохватил. Не придумав ничего лучшего, вернулся в палатку - баиньки.
    Но сон не приходил очень долго. С боку на бок то и дело ворочаясь, им вспоминалось рождение сына, который появился на свет в трескучие декабрьские холода. Сизый беспросветный туман застил тогда выстуженные улицы города, им заволокло скованную льдами Туру, и обрывистые берега у реки и на них стоявшие здания сделались невидимы глазу, слившись в одно целое с мутным небом без солнца, откуда сыпалась абразивом льдистая колючая пыль. Транспорт по городу двигался медленно, как бы на ощупь, точно с поводырями слепой, там и сям грудились пробки на светофорах, от морозов работавших с перебоями, большинство рейсов безнадежно запаздывало, и немощный свет от фар был бессилен пробить эту мглистую завесь, уплотнённую дымными выхлопами.
    Поздней ночью он сломя голову нёсся сквозь треклятый этот туман два квартала до площади, – там был телефон-автомат, с торцевой стороны магазина, - а в ушах застыл звериный выкрик за живот схватившейся Инги и её безумные от боли глаза. Воспитанный как все атеистом, в неприятии высшего разума, в этот раз он горячо молил Провидение, чтобы единственный на всю округу аппарат оказался бы цел и исправен, а не раскурочен, как частенько бывало, хулиганистой местной шпаной. Должно быть, пылкие его мольбы, просьбы его о содействии прожгли таки бескрайные звёздные дали и ушей Всевышнего достигли не задержась: белесая от инея трубка живо дышала длинными непрекращающимися гудками, и вращался, к счастью, не был заклинен аппарата наборный диск. И хотя палец едва не прилип к вскипающему холодом диску, но заветные «ноль-три» он накрутил без помех, на околевший палец не обращая внимания, и задохнувшимся от бега голосом отчаянно в телефон прокричал: «Роженица! Ангарская, дом номер четыре! Приезжайте скорей!».
  К счастью, «скорая», в угоду названию, приехала действительно быстро, и добродушная женщина-врач, приобнимая Ингу за плечи и с убедительной лаской на ходу приговаривая: «Потерпи, милая, потерпи до больницы чуток», совместно с Андреем вывела её на крыльцо, помогла пройти через дворик и подсадила в машину с боевой расторопностью. После чего Вихрову было объявлено, что ехать с ними сейчас нет никакого резона, а по поводу счастливого разрешения справки наводить поутру, с номером первым в роддоме.
    Когда поворот проглотил зыбкие отсветы фар и мутные огни габаритов, он вернулся в осиротевший, чужим присутствием пропитанный дом. Запах страдания и лекарств так до утра и не выветрился. Дочка, выпростав поверх одеяла ручонки, посапывала в кроватке с безгрешной той безмятежностью, с какой могут спать только малые дети и ветхие совсем старики. Рядом душный искусственный жар источал электрический обогреватель, и две его докрасна раскалённые спирали во тьме пылали кровавыми змейками. Не раздеваясь, прилег на жесткий топчан, смотрел неотрывно на эти спаренные полоски, не пропуская прислушаться к ровному дыханию девочки, и в мыслях сопереживал Инге, дающей, в боли и муках, право на жизнь второму их малышу.
   Потом была отцовская гордость за сына, законная, вполне обоснованная, поздравления и похвалы от коллег, и наивные послания Инги из родильного отделения, в которых она описывала ребенка, гадала, на кого больше похож и каков у него, малыша трёх дней отроду, аппетит и норов. Там же было и беспокойство о дочери, и пожелание известить телеграммами близких, а тёщу – в первую голову, чтобы та, забыв про дела, подтягивалась к ним на подмогу.
    Само собой, ни о каких «полях» не могло быть в то время и речи. Как в комнате, так и на кухне развешены были пелёнки, повсюду сушились подгузники, их стирка требовала воды, которую безостановочно он таскал от колонки. Ребёнок, которого Инга, в беспокойстве о своей сексуальности, почти сразу же после выписки бросила кормить грудью, прихварывал довольно частенько; пару раз и саму Ингу настигал прилипчивый жар, из-за чего вынужден был Вихров в счет будущей отработки просить у начальства отгулы и ухаживать за всеми тремя.
     Заявление его на общежитие, как безошибочно верно Гладун предсказал ещё в сентябре, без хода и продвижения пылилось в какой-то чиновничьей папке, вместе с кипой ему подобных и таких же бесполезных бумаг.
    И потому лишь только после юбилейных майских торжеств, в дни сорокалетия Великой Победы, когда появилась возможность вывезти к теще на лето Ингу и малышей, смог вырваться на Север Вихров, в трёхмесячную командировку…
….Он проснулся по причине того, что стало в спальнике жарко. Душно было в палатке, невмоготу, и пронизанный солнцем брезент изнутри точно светился, испуская розовое сияние, как небо с востока в июньский рассвет. Колыхались с шуршанием полы у входа, вялому ветру в такт. Соседи по нарам мерно похрапывали, кто-то с краю глухо кашлял во сне.
   Стараясь создавать как можно меньше шума, он осторожно вылез из спальника, облачился в выданное Гладуном одеяние, в непросохшие бродни обулся и на цыпочках прокрался на свет. День снаружи полыхал ослепительный. Солнце, на которое больно смотреть, уже подбиралось к зениту, и ласковый ветерок от реки встряхивал нежно палатку, а ими двумя истребляемый в содружестве снег, с одышкой исходя испарениями, сочился повсюду сукровицей мелких и непоседливых ручейков, с задорным журчанием сбегающих в лужи. Сполоснул лицо у прибитого к стволу рукомойника, вытерся насухо полотенцем, что предусмотрительно с собой захватил. На дереве рядом, на вбитых в древесину гвоздях висело оружие на погонных ремнях, дулами книзу, а в двух шагах от него примостилась на чурке коробка, где некогда хранились продукты, а сейчас лежали трофеи, результат ночной вылазки: три усатых ондатры с голыми, наподобие крысиных, хвостами и четверо уток-селезней. Самцы из отряда пластинчатоклювых, по времени года в цветастом и ярком свадебном оперении, пригодном для брачных утех –  красно-коричневые головки и крылья с изумрудными зеркальцами у чирков-свистунков, мраморного отлива сизые тушки у свиязей, - смотрелись просто божественно, райскими птичками без ретуши и натяжки.
 - «Тамбурин тридцать четыре», я – «Новичок пять», «Тамбурин тридцать четвертый», ответь «Новичку пятому», - неожиданно забубнил чей-то хриплый спросонья голос за брезентовой хлипкой стеной. Не без интереса Андрей втолкнул между полами голову, затем занёс внутрь туловище и ноги.
    За столом перед рацией сидел заспанный Коля и, потирая глаза свободной левой рукой, в правой руке перед ртом держал коробочку из чёрной пластмассы, соединенную с рацией проводом, большим пальцем давил на неё и проговаривал странные фразы:
 - «Тамбурин тридцать четыре», я – «Новичок пять», «Тамбурин тридцать четвертый», ответь «Новичку пятому». Мать твою за ногу, дрыхнешь до сих пор, что-ли, радистка ты хренова Кэт!?..
   Увидев Андрея, он хитровато осклабился в редкую рыжую бородёнку и, чернея прокуренными зубами, с искренним дружелюбием спросил:
 - Ну и как первая ночка на природе? Сладко ли спал-почивал на новом-то месте? Не замёрз?
 - Да нет, что вы, ничуть не замёрз и выспался превосходно, грех будет жаловаться. Под утро даже вспотел, пришлось выбираться из спальника в темпе. А вы с Денисом, как я посмотрю, поохотились в общем-то славно?
 - Не то чтобы здорово, но почин есть. Типа разведки боем. Сидеть только вот холодно битую ночь напролёт. Ну и скучновато, конечно. Ждешь её, курву, ждешь, когда наконец приплывёт, проглядишь все гляделки. Сигарет полторы пачки извел к утру влёгкую и того не заметил..
   На последних словах Николай не без ловкости выудил сигарету из лежащей на столе перед ним пачки, раскурил, причмокивая, затягиваясь глубоко и с блаженством.
 - А кого это вы по рации вызываете? – попросил пояснений Андрей.
 - Это Ноябрьск, база экспедиции, - с нар откликнулась полутьма слева сиплым голосом Гладуна. – «Тамбурин тридцать четыре» - это её позывной. Мой, вернее, наш позывной – «Новичок пять». Запоминай, инженер. Головной институт в Тюмени – «Тамбурин» просто, без литера. Но разговаривать с ним напрямую у нас права нет. Только через посредничество «тридцать четвертого». Хотя, по идее, могли бы – радиостанция эта «Гроза» расстояние в тысячу вёрст перекрывает с лихвой без вопросов.
 - А что скрывается за названием этого позывного? «Тамбурин» какой-то загадочный? По-моему, это название ударного музыкального инструмента, наподобие барабана, под бой которого в Африке каннибалы пленников свежуют на харч. Хотя, возможно, я спутал его с тамтамом..
 - Не знаю, как-то особо не интересовался и справок не наводил на сей счёт..
  Гладун завозился на нарах, выбираясь из спальника, а, выбравшись, со свешенными ногами уселся на край. Его в чёрной поросли кисть переместилась на грудь, ничуть не менее волосатую, после чего курчавая выпуклость тела была с наслаждением расчёсана им грязными обкусанными ногтями. В концовке этого архаичного сибаритства начальник, громко позёвывая, изрёк:
– У нас, инженер, выбора нет: на сказанное первым отделом прений не существует в принципе. Или просвещать тебя надо, что за штука такая этот первый отдел?.. То-то же..«Тамбурин» так «Тамбурин», иного позывного не хуже. Полагаю, и жители чёрного континента переживут такой плагиат без надрыва и слёз и предъявлением авторских прав беспокоить контору не будут. Что ж, если угодно, здесь такая стилистика, и когда прочие отряды и партии выходят в эфир, то у всех у них тоже сплошь одни «Новички» да «Тамбурины», только под другой нумерацией. Сеансы связи четыре раза на дню, впрочем, вполне достаточно появиться в эфире хотя бы единожды в сутки.
 - А если не появишься? Тогда что?
 - Тогда, - криво ухмыльнулся Денис, - спасательная экспедиция и поражение в правах: выговор с лишением премии. Уволить не уволят, но плешь проедят знатно. Нет уж, на будущее заруби на носу основательно: если существует возможность, всегда выходите на связь. Незачем без причины устраивать себе неприятности. Бывают, конечно, ситуации, когда физически такой возможности нет: к примеру, когда в заходе коллектив всем составом или объект работ расположен вне зоны рации. Но даже и при таком форс-мажорном раскладе стараешься сделать так, чтобы хоть кто-нибудь из отряда всегда оставался на базе, был вблизи рации; на крайняк, предупреждаешь радистку заранее, что столько-то и столько-то дней тебя не будет на связи.
 - А какой смысл заключён в слове заход? – не успокаивался Андрей, как будто задавшийся целью все тонкости и нюансы здешнего бытия разузнать в одночасье.
 - Заход, инженер, это такая штуковина, когда четверо или трое несчастных наподобие тебя и меня, получив на руки задание, а с ним схемы и карты, провиантом и патронами запасаются под завязку, до краёв льют в бочки горючее и, на чём кляня белый свет, а заодно и начальство, до бортов нагружают моторки и к черту на кулички отправляются прямиком. Ибо перед ними задача поставлена - обследовать эти самые кулички на предмет, предположим, водозабора, или изыскания под мостовой переход провести, - с плохо скрытым высокомерием старожила, что называется, собаку съевшего на полевых изысканиях, снисходительно отозвался Гладун.
 - А почему тогда заход, а не заезд? Как-то не очень логично, – не удовлетворился объяснением босса  Андрей.
 - А потому как лишь только мы, гидрологи, водомуты, белая косточка изысканий, можем позволить себе такой шикарный способ передвижения: на лодке под мотором и с ветерком. Вся остальная братия, топики, геологи и сейсма, бьют ноги пёхом обычно, редко когда на вездеходы контора расщедрится. Нам, кстати, такого рода заход предстоит провести сразу же после паводка. Шефом намечено обследовать несколько стариц в верховьях Пякупура, на предмет  вариантов под водозабор для Барсуковского месторождения нефти.
 - А всё-таки как же здорово здесь, в лесу, на природе! Ты не представляешь, Денис, насколько я очарован и счастлив, что мне удалось наконец к вам сюда вырваться, так сказать, совершить побег на свободу из того затхлого, мёртвым сном объятого царства, с квелыми физиономиями камеральщиц и за очками дремлющего Романыча. Вероника, та вообще иногда позволяет себе всхрапывать как пьяная лошадь, точь-в-точь по Володе Высоцкому, «и слюни распустит во сне»... Слава Богу, что надолго отпала необходимость маяться до вечера в духоте и выслушивать бабскую грызню из-за премий и то, как скандалят регулярно со смежниками!..
 - Погоди заранее радоваться, матушка-природа хуже горькой редьки ещё надоест. Вот мошка вылетит, не один раз городскую вонь вспомнишь..
      Денис, от которого, видимо, не укрылось возбужденное состояние своего подопечного, до мелочей выспросившего у него детали удачной охоты, был великодушен по-рыцарски и отдал ему в пользование за ним числившееся ружье. Само собой, Андрей дураком не был и от предложения комендора отказываться не стал. Его охотничий дебют был удачен: ондатра и два чирка-трескунка угодили в трофеи первого вечера.
     С тех пор не проходило и дня, чтобы не уходил он бродяжить с заряженной ижевкой Дениса наперевес в белесоватых сумерках фиктивной северной ночи, прокладывая щекочущий нервы маршрут по берегам вблизи расположенных стариц, ловя на мушку подходящую дичь, не брезгуя при случае свалить взлетевшую с грохотом копалуху или подстрелить мимоходом рябчика, - на манок или шумового, «в узёрку». Днем, как и все они, отсыпался.
     Задним числом вспоминается, это были странные дни. Дни с сознательно перепутанным, с ног на голову опрокинутым распорядком, когда нацеленная активность ночи, с её бодрящим морозцем и одиночными выстрелами в тиши, от грома которых вздрагивала и долго перекликалась эхом тайга, сменялись тяжёлой отсыпкой в духоте прокаленной на солнцепеке палатке. В этих неполноценных и мучительных снах наслаивались одно на другое, причудливой стыковались мозаикой перемолотые в гротеск и фантасмогории впечатления и эмоции ярких ночных эпизодов. Невероятных размеров ондатры, с резцами как у моржей, всплывали подводными лодками и безбоязненно, с наглостью терлись о тонкий резиновый борт утлой одноместной лодчонки, грозя устроить горе-охотнику ледяную купель. Неисчислимые армады утиных и гусиных стай из края в край барражировали по латунному небу, раскрашивая гигантский диск солнца в свет затмевающий крап, а длинношеие писклявые шилохвости, в который раз избегнув им предназначенного свинца, целы и невредимы на мушку попусту разряженного ружья едва не садились. После подобных снов одолевали приступы головоломной мигрени, нудно ныли суставы и мускулы. Поднявшись часа в три пополудни, взбадривались по-купечески крепким чайком и, на часы то и дело поглядывая, с нетерпением дожидались прихода ночи, изнывая, сродни наркоманам и пьяницам, без вошедшей в привычку инъекции острого охотничьего азарта.
    С одобрения патрона рабочие потихоньку затеяли строиться и с топорами в руках и бензопилой на закорках на день, на полдня уходили туда, где были выгружены оконные блоки, тюки с паклей и толь. Вдвоём они составляли занятный дуэт, выдержавший проверку временем и суровыми условиями проживания и быта. Внешне совершенно различные, – высокий и сухощавый Пахомкин, носастый блондин с извечной хитринкой в преисполненных лукавством глазах, пристрастный к деревенскому юмору (родом был Николай из калужской глубинки), способный отпускать меткие солёные шутки даже на пределе усталости, и приземистый крепыш Володя Петров, некогда старший лейтенант бронетанковой советской армады, большеглазый, черноволосый, с выпирающим заметно брюшком и желчным характером человека, чья ниша в жизни по неизвестным причинам утрачена, а поиски новой успехом не увенчались пока, - должно быть, внутренне, духовно эти двое были гармонично близки и друг с другом вполне уживались и ладили. Хотя любому, кто с ними впервые сталкивался и был свидетелем их язвительного, обставленного непарламентскими выражениями диалога, не могло не прийти на ум, что эти двое, мягко сказать, друг дружку приязнью не балуют, а поконкретнее, ножи за пазухой прячут, обоюдную питая вражду.
     Вот один из примеров. Десять часов вечера. Оба только что возвратились с работы и заняты переодеванием. Усталые расположились на лавке и через головы стаскивают пропотевшие до белых разводьев энцефалитки, сбрасывают с ног сапоги. Первым справляется с такой процедурой Пахомкин и, на босы ноги надевши с обрезанными голенищами валенки, что служат ему домашними тапочками, хватает портянку, только что стащенную с ноги, и с издевательской миной подносит и тычет ею прямо в лицо не ожидающему подвоха напарнику. Само собой, от сотворения мира нестиранная, стоящая колом портянка свежестью утреннего морозца благоухает едва ли, а вот вонь и миазмы – будьте покойны – распространяет в пространстве вовсю, противогаз напяливать впору. Во всяком случае, в этом бесконечно уверен сибаритствующий на нарах Андрей, убеждённый в том обонянием, но ради продолжения такой занимательной сценки готов оторваться от чтения, даже если в этот миг у него на руках «Выбор» Юрия Бондарева, писателя, что чтим и любим им с отрочества. Изо всех сил старается он себя сдерживать, чтобы во всё горло не расхохотаться до срока и вмешательством не испортить сюжет. Наверняка и Петров убеждён и в согласии, что аромат, каким угостил его Николай, имеет мало общего с духами и пряностями, потому что он брезгливо морщится, резко отклоняет голову влево и громко, визгливо кричит:
 - Ты, свинья!..
    Как будто исключает возможность справедливого мщения несогласованное положение Володиных ног: одна босая, другая – в наполовину стянутом сапоге, из которого полуразмотанная портянка волочится по земле грязным лоскутом. Нисколечко этим не озабоченный, как шилом уколотый вскакивает с места Петров и пускается в погоню за ударившимся в бега компаньоном, намеренный счёты свести с наглецом и поквитаться по совести. Путь преследования легко различим по неистовым выкрикам «Стой, сволочь! Убью!», применяются Петровым и другие, весьма выразительные и колоритные обороты, на которые «великий и могучий» горазд исстари и которые по соображениям цензуры и этики невозможно воспроизвести в тексте.
    Через минуту благостная тишина тёплого весеннего вечера заново разливается по округе. Объятый худшими подозрениями Андрей выглядывает из палатки с тревогой. Зреет в нём убеждение, что мщение окончилось кровью, был пущен в дело топор или нож-самодел подвернулся под горячую руку. Ничего подобного, и нет веры изумлённым глазам, нет веры увиденному! Вместо луж крови и околевшего трупа ничком идиллически трогательная картина, вся из нежных тонов пастораль предстаёт его зрению. Две минуты назад враги клятые шествуют по поляне в обнимку, и ухмылки довольные на томно раскрасневшихся лицах, точь-в-точь как у удовлетворённых успехом артистов, в который раз срывающих «бис». Шествуя обратно вразвалочку, Пахомкин наклоняется дважды, чтобы забрать сброшенные во время бегства опорки, поправляет, оглаживая, отросшие почти до плеч лохмы, даже музыкальное что-то мычит и фальшиво при этом насвистывает. Под боком у него Петров пыхтит одышливо, с шумом, грязной ладонью сгоняет со лба выступившую за время погони испарину, следом за ним, цепляясь за сучья и кустики, по изрытой каблуками земле волочится шлейфом портянка. Какие вольные, чудные, океанской широты отношения, им в своеобразии не откажешь!
    А как они общаются между собой! О, это вещь, это явление, это необходимо слышать и видеть и присутствовать непременно вблизи, чтобы не упустить ни детали! Их разговор на любую, хоть самую пустяшную тему всегда перенасыщен и сдобрен колкой и жгучей иронией, достойной пера Марка Твена или Джерома Клабки Джерома. Эта пересыпанная перцем ирония своеобразна и уникальна и тем ещё исключительна, что переложению на бумагу поддаётся едва. Её эксклюзивную образность дополняют жестикуляция, мимика, позы и положение тел не ведающих покоя артистов, а также бесконечные вариации с интонациями голосов и замысловатыми оттенками взглядов, которыми не пропускают обмениваться они с утра и до глубокой полуночи, пока сон не сморит. Общение этих двоих – как непрерывный, в антрактах не нуждающийся спектакль, дарующий наслаждение зрителям, с неизменным аншлагом гастроли пончика Штепселя в соавторстве с коломенской верстой Тарапунькой.
     Время обеда. Пахомкин ест суп. Ест он суп по-крестьянски, с той истовой, как на молитве, серьёзностью, с какой было принято трапезничать на Руси во времена не столь давние, а ныне низведено до нуля засильем фастфуда и пиццы. Голова у него наклоняется едва не вплотную к миске, и широкие костистые плечи охватывают её в полукруг. Суп горяч, в палатке жарко и душно, лоб Пахомкина обсевают крупные прозрачные капли. Отдуваясь, он говорит:
 - Как в парной, твою медь. И бани не надо. Весь вспотел дочиста..
Кверху брюхом развалившийся на нарах  Петров, который занят тем, что выпускает изо рта дым,  стараясь, чтобы тот к потолку воспарял кольцами, - с обедом у него получилось управиться пораньше напарника, - вложив в голос как можно больше ехидства, спрашивает:
 - И даже яйца?
 - О!.. сей нежный и деликатесный продукт в самую первую очередь. Того и гляди, в штанах закудахчет. Боюсь, как бы цыплятки не вывелись...
 - Цыплятки, это было бы здорово, но маловероятно. А вот мандавошки – это вернее верного. Чешутся, поди уж и прыгают, как на коте блохи, - поперхивая, скалится Петров во весь рот.
- Вот уж дудки, вот хрена с два. У нас, в отличие от некоторых, такая живность не водится отродясь, - моментально откликается Пахомкин с той интонацией в тембре, что присуща голосу человека, подловившего оппонента на промахе.  - Мы распутство не жалуем в принципе и в очереди к блудницам до кровавых мушек в глазах не стоим. Да и «Бисептол» впопыхах по общаге не шарим, когда припрёт в крайности. Мы – люди безупречного морального облика и высоконравственных убеждений, как и подобает быть гражданину страны исключительно развитого социализма.
 - Мы, мы, - передразнивает с досадой Петров. - Мы, Николай Второй, всея Руси самодержец. То же мне, непогрешимое выискалось создание, безупречного поведения эталон. Трепач ты, а больше никто. Мудак шершавый.. Гондон штопанный..На ухо иди..
 - Гондон штопанный, должно быть, как раз на тебе-то и был, когда повариху Люську вы, блудодеи, охальники, сообща пользовали, всем доблестным хором. «У какого молодца утром капает с конца?» - У Петрова Вольдемара после пьяной грязной шмары! - скалясь и хихикая грудным, клокочущим смешком, без пощады добивает Пахомкин подраненного: - Стало быть, ты, фаталист, поклонник русской рулетки, осмелился без страховки рыбачить, в ту вонючую лунку удилище своё опускать, не брезгуя подцепить на крючок плотвицу навроде гонореи и сифилиса?.. «Безумству храбрых поём мы песню»!.. Нет уж, уволь, Вольдемар, от подобных вещей я обычно пасую, я свои причиндалы не на помойке нашёл! Уточни, ты которым стоял в той помешанной очереди, третьим, пятым, седьмым?
 - Заткнись, гнида! Регочешь, как сивый мерин! Сапогом запущу!..

  Пятого июня тронулся лед. Первым это без преувеличения знаковое для гидрологов явление природы обнаружил Пахомкин, вставший как всегда спозаранку, чтобы уровень на свае измерить и значение в журнал занести. Он не дал себе слабость тянуть и миндальничать и без церемоний растолкал остальных: ситуация того стоила. Наспех оросив лица под умывальником, дружной компанией все рванули на берег. С кромки обрыва таёжным отшельникам открылось величественное и незаурядное зрелище, - всякий, кто воочию наблюдал ледоход, особенно на крупной реке, с этим спорить не станет. От уреза до уреза, от поворота до поворота – насколько хватало глаз - всю поверхность реки заполонило серо-белое месиво из плашмя плывущих и на попа поставленных льдин, громоздившихся в виде торосов. Вытянутое в бесконечную ленту, как с горы сошедшей лавиной, где ползло, где неслось оно вниз по течению, и подобно лавине, было столь же неукротимо дико, а вдобавок к тому - громогласно. Тут и там с оглушительным треском и погромыхиванием дыбились и толчками вползали на берег обломки перемолотых льдин, бронируя чуть не вертикальный откос многослойными неровными грудами. И под солнцем ледяная эта отмостка то блестяще сверкала, как обломки сваленных в кучу зеркал, то отсвечивала ракушечным перламутром. Под неистовым напором стихии кусты тальника на той стороне в рог бараний согнуло и заставило бить земные поклоны рощу берёз на мысу. Вдруг как будто под раскаты рыка звериного вспучилась и хрустально заблестела поодаль река на изломанных вершинах торосов, - ниже, у входа в излучину перегородил русло затор, вознёсся поперёк движения льдин нерукотворной баррикадой. И какую-то минуту спустя двинулся без промедления в гору им подпруженный уровень, и пошли заново кромсать и вонзаться хищные ледяные клыки в подбрюшье отвесного яра. Но не прошло и получаса, как запруду прорвало, и вода тотчас схлынула, опустившись до прежней отметки. Вмороженные в лёд бревна, осьминожьи щупальца корневищ, дюралевые вёсла от лодки, сама моторная лодка, то ли «Казанка», то ли «Прогресс», - плохо видно на расстоянии, - с измятыми и покорёженными бортами, до ватерлинии вмерзшая, из железа бочка, ржой изъеденная до дыр, какое-то тряпьё замазученное, скособоченная деревянная тара и консервные банки вокруг кучной россыпью, - какой только дряни, накопленной за зиму, не отрыгала скопом река, пользуясь представившейся возможностью.
     К вечеру ледяная армада мало-помалу исчерпала все введённые в дело резервы, и накал стихии утих. Как отбившейся от главных сил эскадры флотилией проплывали пластинчатые обломки, куски дырявых и мелких, порознь дрейфующих льдин. Отужинав макаронами по-флотски, распорядился Денис теодолит расчехлить и приступить к настоящей работе. Вдвоём с Андреем они установили и отцентрировали прикрученный к штативу прибор над вкопанным в землю столбиком, знаменующим базис, удобства ради разбитый с палаткой вблизи, и к нехитрому приступили занятию. Насадив на перекрестье визира одну из льдин, проплывающих мимо, припавший к окуляру Андрей, пока подопечная не исчезала из видимости, отслеживал её траекторию и сообщал значения вертикальных и горизонтальных углов по команде Дениса, на руках у которого, помимо карандаша и журнала, был и секундомер. Отследив таким образом необходимое для расчётов количество, на что было потрачено не более часа, Денис сказал «Баста!», всунул в планшетку журнал и озадачил неожиданным предложением:
 - Есть у меня идея, не дожидаясь полного конца ледохода, совершить вылазку вверх по реке. Пока потенциальные конкуренты из поселка Пурпе ледоходом отрезаны наглухо, никто и ничто не в силах нам помешать на какое-то время заделаться полновластными хозяевами реки и поохотиться славно в верховьях. А, судя по карте, там присутствует масса симпатичнейших стариц, в которых кондрата быть обещает немерено. Так что скажет на это молодой инженер? Одобряет он или нет данную инициативу начальства?
 - Молодой инженер целиком одобряет, горячо поддерживает и обеими руками голосует «за»! – восторженно отозвался Андрей, едва не подпрыгнув на месте от радости. Наконец-то дохнуло сквознячком новизны, свежим воздухом перемены, а то, по правде признаться, он уже собрался скучать, утомленный пресным однообразием монотонно текущей недели...
 - Вот и отлично, а заодно и обкатаем новый мотор, проверим, каков он на деле..
    Через час на моторной лодке все вчетвером плывут они против течения. С ружьями наизготовку Денис и Пахомкин расселись на переднем сиденье и зорко поглядывают вперёд и по сторонам, выискивая с вожделением дичь. Позади них Андрей пассажиром пристроился, скатанный ватник пристроив под зад, за румпелем – до хмурости построжевший Владимир. Чувствуется, что модель эта «Ока» на ходу тяжела и для гонок явно не предназначена, да к тому же утяжеляет основательно лодку вес четверых взрослых мужчин комплекции отнюдь не субтильной, - даже мощности тридцати лошадиных сил подвесного мотора недостаточно, чтобы лодке встать на редан. И оттого посудина, как корыто, утюжит всей плоскостью широкого днища несущийся навстречу поток, мутное, водоворотами бурлящее месиво, сплошь в накипи пены и в обломках грязного, подтаявшего и до дыр истонченного льда. Но Андрею, еще не знакомому с агрессивной повадкой «Казанки», с легкостью дельфина выписывающей пируэты и фортели, и эта медлительная манера, иллюзорно усиленная встречным движением вод, кажется скоростной и проворной, едва не под стать глиссеру. Еще ему кажется, что мчатся они, вопреки всем канонам, супротив шерсти по дороге с односторонним движением, с лихим креном уворачиваясь от встречных автомобилей-льдин, нет-нет да и пересекаясь с ними на курсе, с какими ненароком и сталкиваясь. Надсадно и монотонно гудит за кормой «Вихрь», и помпой нагнетаемая вода струйкой фонтанирует сбоку мотора, напоминая ус насекомого. Лодка – как  вершина угла, и бегут и расходятся от неё к берегам с пеной на гребнях валы, будто катеты. Низкие бровки повсюду притоплены, вода изливается сквозь бреши и впадины внутрь, заполняет все полости и ёмкости в пойме, и блеском в просветах сквозит, и от этого русло кажется полноводней и шире, чем есть в действительности. Вода, вокруг одна вода только, поистине разливанное море, частичка потопа вселенского, и, покорённые натиском Посейдоновых войск, как руки кверху вздымают в отчаянии косматые кедры по берегам, покорно склоняют пирамидальные главы ели и лиственницы. Мутная и холодная жидкость с бесцеремонной наглостью победительницы громким журчанием, плеском отмечает, торжествуя, викторию, и всё распластанное на восемь вёрст вширь пойменное пространство Пякупура, с его неисчислимым количеством староречий и стариц, ручьёв и проток, мелких речушек, болот, заливов и низменностей, сдаётся беспрекословно на милость стихии и оружие кладёт не ропща.
     Какая-то крупная незнакомая птица,  нечто среднее между уткой и гусем, срывается перед лодкой в полёт и, часто-часто мелькая светлой изнанкой крыльев, тянет над самой водой с большой скоростью. Андрей в возбуждении провожает глазами её по-утиному характерный полет и, наклонившись вперед, толкает стрелков в спины, уверенный в том, что те такую видную дичь по какой-то причине «зевнули» бездарно, а, грубо сказать, проворонили. А как было бы классно пальнуть ей в угон, обнеся мушкой цель на величину упреждения, и видеть, как комом плюхнется та на вздыбившуюся фонтанчиком воду!..Но обернувшийся к Андрею Пахомкин с равнодушием машет на птицу рукой и выкрикивает на ухо флегматично:
 - Гагара, твою медь!.. Её никогда не стреляем: мясо воняет ворванью. Даже собаки не жрут!..
  Успокоившийся Андрей кивает ему головой, - дескать, ясно, понятно, побеспокоил вас зря и готов принести извинения. Вдруг подал голос Денис, начальник удручённо воскликивает:
 - По-моему, трос оборвало, ё-моё! Рули ближе к берегу, кормчий, отсюда не разглядеть!..
На убавленный мотористом газ лодка ощутимо клюет носом, барражирует на малой скорости к берегу. Двухметровая просека морфоствора хорошо заметна вблизи и на темной коре кедрачей белеет свежими затесями, теряясь вдали на нет сходящим сужением. Обрывок на комель берёзы намотанного и размеченного белыми и красными тряпками троса полощется свободно в воде, - как улика, что случилось неладное.
 - Все ясно! Вперед! Трос отложим на завтра! – командует Денис с властностью. Заново взрывается рёвом мотор, и вновь упоительное ощущение полета и власти над укрощенной стихией, и сдвоенный пенный хвост за кормой. По правую руку открывается устье реки Вараяхи, гладкое и широкое, эстуария классический образец. Вообще, топонимика здесь замечательна и режет непривычное ухо. Мозоливший на досуге карты Андрей открыл интересную закономерность в названиях местных водотоков и рек, чьим авторством владеют ненцы и ханты по праву, как издревле здешние жители. Образно говоря, подобна она древу, кряжистому и раскидистому, только растущему наоборот, от кроны к стволу и кореньям. Солидной толщины комель у дерева – это Пур-исполин, главная артерия этого субполярного региона. Распростёрся крупный сей водоток на многие и многие мили, вплоть до самого Карского моря, до его мелководья солёного, именуемого Обской губой. Самые толстые сучья у дерева – это первого порядка притоки, а именно ставший почти родным Пякупур, воды которого нещадно молотит сейчас винт их моторки; а также Вэнгопур с Айваседой. Гораздо более тонкие ответвления, но количеством гуще – это притоки второго порядка, всевозможные «Яхи», в одну из которых и вознамерились вплыть участники браконьерского рейда. Ну, а прочая, на тонкие ветки и прутики похожая мелюзга ручейков и речушек, нередко промерзающих зимою до дна, образует неисчислимую сеть притоков третьего порядка и опознаётся приставлением «Тарка». Вара-тарка-яха, к примеру. Всё понятно и просто, как дважды два, и не откажешь здешним индейцам в логике и сообразительности.
  Денис по-лоцмански машет рукой, и, слегка накренившись на борт, лодка сворачивает направо и кометой несётся по гладкой, с пологой сабельной кривизной, дуге эстуария.
 - Кондрат! – вдруг срывается на крик Коля Пахомкин и, привставши с сиденья, пальцем тычет в сторону прибрежного тальника. Там как маленькая торпеда, плывет вдоль берега мускусная крыса, курсом навстречу им. Ход лодки замедлен по требованию, окончательно глохнет мотор, и в тот момент, когда путь зверька совпадает с траверсом лодки, Пахомкин с проворством вскидывает ружье, целится и стреляет. Бездымный порох бьёт по ушам звонким щелчком хлопушки, и направленной полоской фонтанчиков вскипает у цели вода. Смертельно раненая ондатра в судорогах бьется на месте, пытаясь нырнуть, но с этим уже ей не справиться. С затухающими последними всплесками Пахомкин, вооружившись веслом, подтягивает её к борту, после чего с брезгливым выражением на лице за хвост вытягивает покойницу и небрежно швыряет под ноги.
 - Есть первая ласточка, - восторженная радость добытчика, которую он нарочито прикрывает подсушенным тоном голоса, прорывается в блеске глаз и скупой, но довольной улыбке. – Треба такое дело перекурить, - и в нагрудный карман рука у него тянется заученным жестом. Прикурив сигарету, он затягивается с наслаждением человека, долг свой исполнившего правдиво и честно, как и должно быть. Обветренное загорелое лицо у него на миг просветлело и словно румянится, удовольствие так и брызжет из глаз синими искристыми лучиками, заражая тем же других
  Петров размашисто дёргает за пусковой шнур, под заведённым мотором лодка движется дальше.
   Приблизительно четверть километра спустя широкая горловина плёса вдруг обрывается сплошной  стеной тальника, подтопленного до самых макушек. В этих, напоминающих мангровые заросли дебрях исчезло, как в воду кануло, петляющее русло речушки, и совершенно незаметно течение, - его вчистую разметало подпором снизу от значительно более крупной реки. Недоуменно пожав плечами, Денис раскладывает на коленях лист карты и внимательно сверяется с ним в надежде проход отыскать и всё-таки прорваться в верховья. Ведь карта сулит там отличные для промысла старицы, с архипелагами травяных островков, на которых, по рассказам бывалых, обожает лакомиться ондатра побегами свежей травы. Но пять минут погодя шеф в бессилии разводит руками: зацепки нет ни единой, и ориентиров пригодных - ноль. Не желая признавать поражения, ещё какое-то время на малом газу плывут они наудачу вдоль самой кромки кустарника, рискуя срезать шпонку винта укрытыми в мутной воде топляками и сучьями. Но не видать просвета в тесно сомкнутых, переплетенных как циновки кустах, и берега водой залиты вровень, с унылым единообразием. Убедившись в бессмысленности продолжения поисков, Денис решительно командует на разворот:
 - Давай обратно на Пякупур и вверх, на Петрову-яху!
   Через двадцать минут упорной борьбы с исполинской силой течения они на искомом месте. Поначалу узкое, от реки почти незаметное устье, две встречные лодки в котором едва ли разъедутся не коснувшись друг друга бортами, разворачивается вскоре в широкое плесо, сопоставимый размерами с руслом водоём. Кое-где голубым глянцем отливают дрейфующие останки ледовых полей, и табунок шилохвостей срывается невдалеке с гулким трепетом крыльев, приводя в трепет сердце Андрея. Эх, если б это он сидел впереди, с заряженным ружьем на руках, то, без сомнения, не упустил бы такую возможность, и сто против одного, слитный утиный строй хотя бы на единицу проредил! Увы, настоящих владельцев ружей, как с огорчением отмечает он, ничуть не заботит такая, с его точки зрения, волнующе-восхитительная картина, как бреющий полёт стайки уток, и застывшие позы охотников равнодушным сквозят холодком, и стволы у дробовиков не дрогнут на градус. Единственное, ондатра у них на уме, и он давно для себя уяснил с сожалением, что нет среди них любителей стрельбы влёт, а уж мастеров – и подавно. И хотя по утверждению того же Пахомкина, утки – наш второй хлеб, лично сам Николай никогда не отваживается на выстрел по пролетающей дичи, предпочитая без хлопот бить ее на воде. «То же мне, барышники, коммерсанты! Крысоловы несчастные! Выгода одна на уме!» - мысленно негодует Андрей, для которого примитивная такая охота лишена всякой поэзии и напоминает эпизод из картины «Чапаев», те печальные кадры в конце, где происходит расстрельная экзекуция раненого в руку комдива, на остатках мужества преодолевающего реку.
 - Кондрат!..
  На сей раз Гладун первым замечает ошалевшего от весны и разлива, озабоченного поисками партнёрши зверька, плывущего прямо на лодку. Петров, заглушив двигатель, ставит корпус таким образом, чтобы Денису было удобно стрелять. Последний на такую любезность отвечает точным, как в тире по мишени, выстрелом. Пахомкин веслом вылавливает добычу, и снова хищный рокот мотора, и темно-зеркальная гладь, где в обнимку с кедровыми отражениями принимают купель облака, разрезана и взбаламучена волнами от корпуса и винта. Близ крутого, поросшего соснами яра браконьерский корвет застигает не одну, а сразу пару ондатр, занятых процессом соития.  Впрочем, алчным охотникам за мехами нет никакого дела до пылких звериных страстей, оба ружья задействованы без промедления, и местные Ромео с Джульеттой из клана водяных крыс расстреливаются не ведая жалости. Старица обследована полностью, и поиски можно продолжить, возвратившись предварительно обратно на Пякупур. Однако ни с того ни с сего вдруг возникает загвоздка: бастует мотор и отказывается наотрез заводиться. Раз за разом пусковой шнур дёргает Петров в ярости, и завязанный узлом кончик его хлещет по спине на излёте отвернувшегося на всякий случай Андрея. Мало проку и от заклинаний в виде хлёстких идиоматических выражений, на которые не скупится взбешенный до белого каления моторист. Ставшее злым и морщинистым лицо у него свекольно багровеет, он сопит с придыханием и кашляет хрипло, отдуваясь как после стометровой пробежки и смачными плевками отхаркиваясь за борт. Первым не выдерживает напряжения такой сцены Пахомкин.
- Твою медь, пусти-ка меня, калоша пензенская (Петров родом из Пензы). Руки, видать, растут у тебя не из того места. Отрастил на дармовых-то харчах вон какое момонище, а сноровки напрочь лишился!..
   Петров огрызается с вялостью и без сопротивления ему уступает. Примерно с четверть часа калужанин с истинно крестьянским упорством мозолит маховик двигателя, впавшего отчего-то в анабиоз. Но и его героические усилия пропадают даром: остывший уже «Вихрь» к его манипуляциям безразличен и глух, как проститутка к клиенту, у которого иссякли наличные.
Наконец и Пахомкин вынужден признать себя побежденным. С папиросой в руке развалившийся поперек носа Петров язвительно мстит неудачнику:
 - Ну что, пентюх калужский, съел? Ботало деревенское! Языком чесать горазд только!..
Уставшего Пахомкина подменяет Денис, затем Андрей предлагает свои услуги. Когда это всё не единожды проходит по кругу и безрезультатно в итоге заканчивается, вооружённый ключами Петров приступает к колдовству над свечой и высоковольтными проводами, но делает это без вдохновения, апатично, точно заведомо зная, что толку от всего этого нет.
 - Однако, похоже, поломка серьезная, - с протяжным вздохом констатирует спустя четверть часа Петров. – Должно быть, электроника накрылась конкретно, какой-нибудь резистор сгорел...
   Пахомкин в молчании (похоже, он выбрал под нуль всё количество отведённого на сегодня сарказма, да вдобавок порядком устал) добровольно садится за вёсла и начинает грести с яростью одержимого, перемежая частые, как на регате, гребки сочной забористой бранью. С озабоченным видом Гладун достаёт из планшетки карту, вчетверо сложенный лист, и, развернув его на коленях, прикладывает растопыренные в виде циркуля пальцы к бумаге, чтобы подсчитать расстояние.
 - Отсюда приблизительно пятнадцать километров до базы, - выговаривает он ободряющим тоном по окончании измерения. – Главное, парни, добраться до реки. Это, в принципе, пустяки, каких-то три километра. Выберемся – течение дальше подхватит..
  Впрочем, течение есть и здесь. Слабое и почти незаметное на широком просторе выгнутой ятаганом старицы, ближе к сужению перед устьем становится оно весьма ощутимым и существенно помогает гребцам, сменяющим регулярно друг дружку. К исходу часа они выбираются к устью, и мощный поток разлившейся полноводно реки подхватывает лодку как пёрышко. Гребцам остается лишь редкими взмахами весел удерживать судно на стрежне, остальную работу выполняет течение. К этому времени окончательно стёрлись последние тёмно-багровые сполохи слева,  и серенькое рядно бутафорской северной ночи мягко и ласково обертывает контуры плывущих навстречу кедровых вершин, сглаживает до плавности бугристые очертания тальника и ольховника на полузатопленных пойменных бровках, придавая всем предметам вокруг налёт таинства, мистики и печали. Шум реки заметно отчетливее, нежели днем, и впечатление, что гудит это людская толпа, собравшись на ратушной площади. Только изредка однообразное это многоголосье перебивается звонким вскриком притока, переполненного сверх меры ручья или журчанием слива с отвесного берега. В редких тучах полная шныряет над лесом луна, щеголяя позолоченным боком, и слабый свет от неё, проливаясь на реку, струится на стремнине и в заводях расплавленным серебром.



                Глава пятая.


    После пиковых расходов, с которыми гидрологи намаялись преизрядно, – все попытки перетянуть реку тросом потерпели фиаско, и только благодаря смекалке и опыту Гладуна, придумавшего способ обходиться без троса при помощи самодельного якоря, а местоположение промерных и скоростных вертикалей определять по дальномеру у нивелира, по тридцатикратной у прибора того оптике, - Денис на недельку приготовился отъехать в Ноябрьск. На формальный повод поездки – сдачу нарядов начальнику экспедиции, приобретение огневого припаса и провианта и согласование сроков будущего «захода» с заинтересованными в том предприятии лицами – накладывался и неформальный удачно. Суть его была в распродаже весенней добычи – до мездры оскобленных и на деревянных пялках просушенных ондатровых шкурок, битком набитых в весьма объёмный мешочек и упакованных в дорожный рюкзак. Решившись не беспокоить чинуш в экспедиции докучными просьбами вертолета, Денис выбрал, возможно, не самый простой и легкий маршрут, но тоже вполне приемлемый: с ветерком под мотором до посёлка Пурпе, километрах в сорока от них вниз по течению, а оттуда – до железнодорожной станции с названием тем же, где ничто не могло бы ему помешать беспрепятственно влиться в ряды пассажиров поезда, курсировавшего по ветке Ноябрьск – Коротчаево - Ноябрьск.
 - Жди меня, и я вернусь – точно по Симонову, ха-ха... Расходы помаленьку подсчитывай, лучше не затягивать с камералкой до поры возвращения в контору, поверь на слово волку матёрому.. Ну и охоться, конечно, как прежде охотился: мое ружье – в твоем полном распоряжении, - с искренней теплотой улыбнулся на прощанье Денис и крепко пожал руку Андрея, после чего своей косолапой, развалистой походкой борца направился к лодке, где поджидали его Пахомкин с Петровым с большим нетерпением. Вставшая ни свет ни заря сладкая эта парочка была неестественно оживлена и всем и всему вокруг с настроением расточала улыбки, словно в День Воскресенья Христова, в Светлую Пасху. У обоих подрумянились щёки и сияли алчно глаза и даже в их обращении друг с другом произошли перемены разительные: прежний язвительный тон уступил место ироничной почтительности, благодаря чему достоянием гласности стали их отчества, неизвестные дотоле Андрею. «Не будете ли так любезны, почтеннейший Владимир Евгеньевич, пройти на корму, к своему рабочему месту» - «С удовольствием, Николай Иванович, милый вы мой. Только вам, голубчик, придётся лодочку от берега оттолкнуть, так как мне не сподручно». – «Почту за честь всегда услужить вам, дорогой вы мой компаньон и коллега».. И от их шутовских, как в комической пьесе, поклонов не мог не пробрать смех. Одним словом, пребывали рабочие в состоянии оживления крайнего и какой-то праздничной эйфории, причина которой не давалась разгадке пока.
    Когда за поворотом скрылась моторка, унося всех троих, он вернулся в балок, куда три дня назад переехали они из палатки. Балок - это на скорую руку сработанное и приземистое строение с едва не плоской, обтянутой рубероидом крышей, похожее издали на спичечный коробок. Стены возведены из бревна неокоренного и отсутствуют пазы для подгонки; тамбур для хозяйственных нужд пристроен со стороны южной, там, где солнце чаще гостит. Смастерили потолок и полы из напополам распущенных кряжей сосны и лиственницы; той же марки самодельный горбыль пущен на полки и нары. В интерьере изменения незначительные: неподалёку от двери - буржуйка на песчаной, чтобы не случилось пожара, «подушке»; за ней при скамьях стол; справа, как войдёшь, нары, дай бог лежбище, на котором разместится полурота. Торец стола упирается в подоконник большого, с заводской рамой окна с остеклением, оснащённого форточкой при двух шпингалетах. Окно второе, поуже первого, прорублено в продольной стене и выходит прямо на реку, до обрывистой кромки которой – не более десятка шагов. Вид из окон великолепен: из малого представлены взору высокие ели на том берегу и превосходно, до самой излучины, просматривается длинный, под солнцем искрящийся плёс, по которому не так и давно унеслась их моторка. Окно, что побольше, пригодно для обозрения почти отвесного яра метров тридцати высотой, чьё подковой вогнутое изножье омывает озорник Пякупур. Неутомимый Пахомкин успел выстроить и подобие летней кухни, натянув на вкопанный в землю каркас из сосновых столбов широкую плёнку из полиэтилена. Такая, чёрного цвета плёнка защищает от коррозии трубы, что обычно наполнены нефтью, газом или водой, питьевой либо технической, и есть подозрения у Андрея, что некогда в прошлом пути специалистов из строительной отрасли и изыскателей пересекались, причём не без урона для обмишурившихся укладчиков труб.
    Внутри слегка сумрачно, но уютно, прохладно в меру и спать хорошо. Нашёл здесь пристанище какой-то особый, умиротворяющий и живительный дух: умопомрачительно чудно пахнет свежеспиленным лесом и сосновой смолой на паях с древесными стружками. Спору нет: в балке несравненно удобней, нежели в палатке по-первости, и впечатление настоящего дома. Комфортную ауру жилья подлинного, уюта деревенской избы источают необработанная древесина стен и толстенная, через весь потолок, матица, в жертву которой принесена вековая сосна, исстари росшая на пригорке. И, возможно, именно по этой причине всё внутри прибрано, чисто выметен пол, по местам расставлены вещи и даже одеяла с подушками на раскатанных поперёк нар спальниках белеют простынями и наволочками, хотя бы и сомнительной чистоты.
    Вихров было с усердием включил калькулятор и за расходные книжки засел, подсчёты провести вознамерившись, и несколько предварительных операций успел довести до конца. Но, но и но. Но за окном цвёл такой сказочный, такой ясный, залитый солнцем день, и так восхитительно в лесу пели птицы, призывая послать к чёрту канцелярскую эту муру, а взгляд помимо воли его раз от разу упирался в воронёную сталь на его усмотрение оставленной одностволки, что искушение таки одолело его, как посул лукавого. Объявив своей совести, этой сварливой ханже с повадками докучного ментора, что не расходы ведь считать сюда он приехал, а с целью куда более значимой, «за туманом и за запахом тайги», тем более что и дня такого отличного может не повториться потом, с этого Севера станется, с лёгким сердцем затолкал журнал в папку, переобулся в болотники, рассовал по карманам патроны и прошвырнуться отправился по своим заповедным местам.
   Невдалеке от балка берёт начало система очень удобных для промысла стариц. Много столетий, а то и тысячелетий назад здесь, вдоль коренного берега, прямо протекала река. Но, видимо, своенравному Пякупуру прискучило грызть неприступную кручу коренника, и он, силой Кориолиса соблазнённый, вильнул наотмашь хвостом и свернул течение вправо, на вольные хлеба низменности. На произвол судьбы брошенное старое русло, заиливаясь и отмирая, постепенно покрываясь растительностью, за истекшее со дня предательства время превратилось в цепь озерков, разделённых поросшими кедрачом перешейками. Любая пригодная дичь, будь то утка, ондатра или заблудший, от стаи отбившийся гусь, легко замечалась издали, с кромки высокого яра, сама же оставалась в неведении, что жизнь её подвешена на тоненьком волоске и зависит теперь только от реакции и опытности стрелка и точности его глазомера. Человеку с оружием было не хлопотно к той подобраться на дистанцию убойного выстрела, используя преимущества местности и простейшие навыки маскировки. Одним словом, лучших угодий для охоты с подхода стоило ещё поискать.
    Однако сегодня какой-то особенный день, дичи не видно, сколько вдаль ни присматривайся и зрение не напрягай понапрасну, и кедрачом затенённые старицы пусты и безжизненны, как после чумного нашествия средневековые города. Не рябит волна вслед за плывущей уткой, и ярко-зеленая поросль травы, которую употребляет в пищу ондатра, нигде не шелохнёт ни травинкой, ни листиком. Только пронзительно и скрипуче кричит на весь лес птица кедровка, преследующая его по пятам, и это напоминающее сирену оповещение, должно быть, всю живность в округе предупредило и разогнало к чёртовой матери. «Спасибо за службу, родимая, как надо ты мне удружила!» - на чём свет стоит бранится Андрей на рябенькую длинноклювую птаху, что, перелетая бойко с ветки на ветку и нефритовой бусинкой глаза с насмешкой косясь, повторяя его путь, следует за ним неотвязно, как за Сильвером ручной попугай, вызубривший слово «пиастры».
    Впереди линия берега круто загибается влево, практически под прямым углом, а за берегом – озеро в форме блюдца, последнее из пойменных этих озёр. Дальше опять Пякупур, средоточие безумства и дури, как на пари, с неодолимой мощью берксерка прорывший обходную петлю вёрст так в семь с гаком, хотя вполовину короче ему напрямик. Маскируясь в тени сосен, Андрей с зоркостью оглядывает озеро. На замеченное учащает бой сердце, руки крепче обнимают ружьё. Метрах в тридцати от уреза кормится нырковая утка, то ли чернеть, то ли крохаль, отсюда разобрать невозможно. Вихров в мыслях шлёт благодарность покровителю рыбаков и охотников этого укромного места за то, что в милости его не оставил и предоставил единственный шанс. Остаётся этим шансом толково воспользоваться, только вот велика вероятность её загубить на корню, и вероятность эта огромна.
    Дело в том, что нет никакой возможности подобраться к утке поближе. Безлесный склон берега чист, как тонзура монаха-католика, нет там кустарника и деревьев, за которыми бы можно укрыться, если по-пластунски ползти или подбираться к ней перебежками, а с опушки выстрелом дичь не накрыть, дистанция для дробовика запредельная, впору разве винтовке, снабжённой нешуточной оптикой. Раз за разом утка ныряет на дно с выверенной периодичностью водолаза, а Вихров мучительно размышляет в поисках прикладного решения. «Эврика»! – наконец говорит он себе, это в голову пришло озарение. К счастью, вовремя в памяти всплыло, как еще в пору детства в замусленном охотничьем альманахе про нечто подобное вычитал, и вся изюминка описанного там эпизода была в том, что перехитрили утку во время ныряния, то есть в момент нахождения её под водой, когда прерывается бдительность волей-неволей. Причём, помнится, тот случай был куда более сложным, чем сейчас у него: две кормящиеся особи стерегли поочерёдно себя, страхуясь от внезапной угрозы.
   Остаётся лишь подсчитать время отсутствия нырка на поверхности, и нет ничего проще это проделать благодаря наручным часам, которые всегда на запястье. Секунд пятнадцать примерно, десятые доли не в счёт. Ещё раз проверившись и убедившись, что прикидка верна, перед собой намечает Андрей некий ориентир, черту финишную, осокой поросшую кочку, к которой рванет в темпе спринтера и где мертвее мёртвого упадёт по истечении срока. Итак, как только чернеть в очередной раз скроется под водой, он примерит обличье, скажем, Льюиса Карла или Борзова Валерия и всю темповую пробежку возьмётся себя уверять, что вместо неудобных болотников на ногах у него фирменные шиповки с трилистником, а под ступнями не мшистые топи, а упругий стадионный тартан. Вот наконец и старт, и как под бабаханье судейского пистолета - отчаянный бросок к намеченной цели с одновременным подсчётом секунд. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать! Пора! Как подкошенный, оземь валится он и плашмя замирает недвижимо. Головы не поднять, разве можно навести испытующий взгляд сквозь прижмуренные вполовину ресницы. Чтобы не блеснуло сталью ружье, оно накрывается корпусом. Вынырнувшая чернеть вертит несуразно крупной башкой, вращает ею в ту и другую стороны на манер перископа субмарины..порядок, не замечено ничего подозрительного, можно заново отправляться на дно, продолжая процесс насыщения. Старт! Как всё же тяжелы и непригодны болотники для неистового рывка бегуна, и благо, что многометровая водная толща гасит наглухо их противный резиновый скрип. На исходе секунды пятнадцатой он опять ложится ничком, превращаясь в неподвижный бугор, благодаря его хаки неотличимый на местности. Эта последняя перед развязкой пауза кажется неимоверно растянутой..время словно остановилось, не движется..от сырости продавленного туловищем мха постепенно намокает энцефалитка на животе и груди..что же ты не ныряешь, дичина?
      Наконец-то птица исчезает с поверхности, оставляя расходящиеся круги волн, и вскочивший как в атаку Андрей в несколько быстрых шагов преодолевает расстояние до уреза. Приклад взятого наизготовку ружья с плечом контактирует плотно, навёдённая на воду мушка хаотически пляшет, выискивая поживу себе. Ещё пять-шесть томительных секунд ожидания…и вот нырковый селезень перед ним на виду, во всей красе чёрно-белого весеннего оперения, вроде щёголя-денди во фраке. Жёлтый глаз косится с недоумением на неизвестно откуда взявшуюся фигуру человека с ружьём, но нет ни секунды в запасе, чтобы отругать себя за беспечность, тем более попытаться взлететь: свинцово-сурьмяные раскалённые градины накрывают её без задержки, обрывая скоропостижно очередную утиную жизнь.
     Минуты две Андрей дожидается, пока ветром не прибьёт тушку поближе, и срезанным прутом тальника подтягивает её к берегу. Не бог весть какой завидный трофей, бывали и триумфы почище, но это всё-таки лучше, чем совсем ничего. Червячок первобытного инстинкта добытчика заморен основательно, и в обратный путь отправляется он отнюдь не с пустыми руками.
    Дома он ощипал, опалил на костре, выпотрошил и порезал на куски утку, задумав сварить из неё суп, чтобы с аппетитом поесть самому и чтобы было чем отужинать провожатым, - те, как пить дать, возвратятся смертельно голодными. Солнце, окропив золотом курчавые маковки сосен, упало за лес, откуда тотчас же выползли и потянулись к балку угрюмые холодные тени, от вида которых не стало уюта в душе. Поодаль, в мелководном заливчике, безустанно рассыпались звонкими трелями песочники-кулички, встряхивая с изнанки белыми крылышками, как опахалами кокетливые девицы, но и эта беззаботная музыка радовать уже перестала, писком морзянки звучала в настороженных ушах. «Московское время двадцать часов», - сквозь треск эфирных помех пробился голос диктора «Маяка» из радиоприёмника. «Однако», - с нарастающей тревогой подумал Андрей, - «мужички чего-то задерживаются. Не дай бог, случилась измена с движком: выгрести против течения им ни за что не удастся».
     Он наспех поужинал, держа в чутком тонусе слух, желая как можно скорее расслышать знакомое гудение возвращающейся на базу моторки. Ещё через полчаса настоящее паническое волнение охватило его целиком, коварным вирусом внедрилось в каждую клеточку тела, лишив покоя души. Снедаемый им, по кромке обрыва взошел он наверх, к дремотно притихшему лесу и долго оттуда глядел на пустынное зеркало плёса, в закипи серебра и пурпура вблизи омутов и в траурной оторочке густой сумрачной тени вдоль берега. В голову полезли не такие уж глупые и невероятные предположения о том, что наскочившая на корягу моторка опрокинулась по несчастью, выплыть никто не сумел, и бездыханные тела двух, а то и троих сразу утопленников волочатся по дну Пякупура и неизвестно когда всплывут, если вообще отыщутся когда-либо. После этого взнузданная паникой мысль совершала скачок, неслась сломя голову дальше, и начинал уже в общих контурах вырисовываться характер его завтрашних действий, в рамках столь печального обстоятельства, и даже текст радиограммы, которую будет обязан послать на имя начальника отдела товарища Линдера, начерно сверстался в уме в общих тезисах. Как и то, каким торжественно-скорбным, копирующим интонации дикторов голосом роковое сообщение это он в эфир передаст.
   Хоть и белая ночь за окном, но без лампы внутри темновато, два-три часа в районе полуночи приходится жечь керосин. Андрей попробовал отвлечь себя чтением, вынул из коробки журнал, раскрыл его наобум где-то на серединных страницах, в набранный петитом текст сделал попытку вчитаться. Но авторский посыл не доходил до сознания, его топили без пощады и жалости тревожные мысли о судьбах бог весть куда запропастившихся пилигримов, которым, по самым упрощённым прикидкам, давным-давно пора быть. На стекле комар тенькал нудно, метался и рвался, не постигая преграды, её неодолимой прозрачности. Другой комар, привлечённый неярким мерцанием лампы, с налёта ткнулся в раскаленный добела бок и отскочил, жужжа и корёжась, вертясь по столу проколотым мячиком.
   Было около двух часов ночи, когда в струнку натянутый слух уловил-таки вибрацию подвесного мотора. Накинув на плечи «пониженку», он пулей выскочил из избушки и опрометью кинулся книзу, туда, где на урезе вбит кол, за который по обыкновению чалились. Унимая дыхание, видел, как несётся синим дьяволом лодка, целясь рылом в него, и седовласыми нестриженными усами кажутся струи, выдавленные на ходу из-под скул.
    Метров за тридцать до берега двигатель смолк, и онемевшая посудина, клюнув носом, продолжила плыть по инерции. Вот и песок ворохнулся под килем, как на зубах заскрипел, и накатившей волной оплеснуло носки у болотников. Андрей, выступив на полшага навстречу, ухватился за ручку на баке и рывком моторку к колу подтянул, затем примотал хорошенечко чалку и узел накинул для верности.
 - Вы где пропадаете, черти? Я вас совсем потерял.. - начал он вполне дружелюбно, но тут же осекся, увидев поднимающегося со скамейки Пахомкина, его нечёткие, с размазанной амплитудой, движения, а, главное выражение лица у него. Это не было больше лицом зубоскала и комика, способного кого угодно рассмешить и поддеть, живым и умным лицом неистощимого на выдумку ирониста, не ведающего ни запинки, ни устали. Нет, эта оплывшая, потерявшая трезвую резкость черт, пьянее-пьяного харя была Вихрову незнакома ничуть и напоминала скорее неумытую рожу олигофрена, физиономию идиота, кретина, по ком плачет профильная лечебница. Сикось-накось опираясь на борт, с превеликим трудом шаркая полусогнутыми ногами, кое-как выбрался на сушу чрезмерно принявший на грудь Николай. Его дымные, поминутно закрывающиеся глаза сфокусировались с трудом на Андрее и, покачиваясь из стороны в сторону как неваляшка, нечленораздельно он промычал, с заиканием через каждое слово:
 - Говоришь, ты нас по-по-потерял? А м-м-мы вот Д-д-дениса когда проводили, то вы-выпили трохи, чуть-чуть.
  Петров, глядевшийся трезвее приятеля, под локоть его подхватил, поволок на себе в гору. Не слушались ноги Пахомкина, цеплялись и запинались за землю, как на шарнирах он на них ковылял. В свободной руке у Петрова болталась маятником нагруженная под завязку авоська, позвякивая винным стеклом.
   В балке Петров впихнул компаньона за стол и выставил перед ним поллитровку.
 - Макнешь с нами, студент? – спросил он с фамильярной небрежностью, и дерзкий вызов почудился во влажных от хмеля глазах. – Да ты-то, вообще, пьешь?
 - Отчего же, употреблю за компанию. Что я – рыжий какой? – ответил Андрей сдержанно, решив пока что не брать в голову, что держится пролетарий уж слишком запанибрата, списав на счёт алкоголя его нетактичную выходку. По трём стаканам разлил водку щедро Петров, а пустую посудину в угол зашвырнул не глядя. После чего растормошил не церемонясь Пахомкина, по-командирски поставленным голосом над ухом у того проорал:
 - Рота, подъём! Очухивайся, дружбан Николаша, пока не кончилось пойло!
И захохотал сиплым басом над ворохнувшимся в тревоге Пахомкиным, который, вскинув от груди голову, с превеликим трудом разлепил набрякшие веки и мутными невидящими глазами упёрся в столешницу. Увидев перед собою стакан, спиртным на две трети наполненный, тут же жадным и поспешным движением заграбастал его в ладонь, будто кто отнять собирался.
 - Ну, давай, инженер, за успешное окончание паводка!.Ин вини веритас, как умно баяли древние!..
 Петров, покачнувшись и едва устояв на ногах, так стукнул с размаха зажатый в ладони стакан о стакан, поднесённый встречно Андреем, что оба гранёных изделия из стекла не лопнули только чудом. Пахомкин приоткрыл было рот, шевельнул спекшимися губами, но ни слова так и не выдавил, и, далеко запрокинув голову, причитающуюся ему порцию опустошил одним махом. На подбородок у него натекло, на грудь и живот капелью закапало; машинально утёрся он локтем и на грудь опять свесил голову.
 - Как-то не привык я пить не закусывая, – морщась от сивушного привкуса, выговорил Андрей через зубы, с налитым расправившись залпом по примеру Пахомкина. – Давайте я хоть суп подогрею, зря что ли варил его к ужину.
 - Какой там к лешему суп..банку тушенки открой, если жрать хочется.
Вместо закуски Петров зажёг папиросу, раскурил над лампой её.
Тёплое спиртное отрыгалось противно, отвратительным самогонным душком, и пришлось вскрыть тушёнку поспешно и куском волокнистого мяса эту гадость заесть, пресекая позывы на рвоту.
 - Ну что, проскочило?..
 Усевшийся напротив Петров глядел с презрительным превосходством, и одичалым и страшным было выражение глаз у него, на дочерна загорелом, в курчавом обрамлении баков и бороды, сбрить которую, в отличие от Пахомкина, он наотрез отказался, напоминающих крупные, гладко обточенные ювелиром агаты, выставленные на всеобщее обозрение.
 – Еще по одной хряпнем, как ты, инженер?
 - Не слишком ли борзо вскачь пускаем коней? Может, стоит растянуть удовольствие? – возразил нетвёрдо Андрей, чувствуя, как возгоревшийся в желудке огонь через кровь, через вены и капиляры уже проник в голову, грозя всеохватным пожаром, сжигающим дотла организм. «Пожалуй, мне бы совсем не резон бражничать вот так с подчинёнными», - сквозь несущую кайф затуманенность слабым лучиком просигналил зов предостережения и опаски и погиб, не встречая участия.
 - Было бы чего там растягивать..
Вскрыв зубами очередную бутылку, Петров в такой же помпезной манере, вровень с краями наполнил стаканы спиртным.
 - Ты вот мне растолкуй, инженер, («Какого чёрта ко мне он перестал обращаться по имени? Пьян или делает это нарочно?») чур, только, по-честному, ты в тот раз денег на вино пожалел? Или подразнить нас хотел таким способом?
 Взгляд у Петрова заледенел угрожающе, сошлись над переносицей сажные брови, воздух с шумным сопением рвался из распятых гневом ноздрей.
 - Я?!..
  В первый момент Андрей даже чуть растерялся, ошарашенный таким обвинением, несправедливым и нелепым одновременно, но, тут же взяв себя в руки, хохотнул злым и коротким смешком, не замедлив с вызовом впериться прямо в адскую бездну зрачков сумасбродного того прокурора. – Подразнить хотел, точно. Как в Тюмени на поезд сел, всю дорогу только и думал об этом. И как же ты догадался о том, в оракулах, небось, подвизаешься? Часом, не внучатый племянник Кассандры?
  И на всякий случай настороженно замер и кулаки сжал заранее, в неизбежности драки.
Петров засопел еще более грозно, привстал, выпрямился и навис над столом, угловатая тень у него за спиной вознеслась к потолку чёрным коршуном. Но тут кстати завозился Пахомкин, у него отделилась голова от груди, шея не сразу, но выпрямилась, и забормотал что-то невнятное вусмерть хмельной собутыльник:
 - За…за…за..
Инстинктивно глаза у обоих перевелись на испытывающего затруднения заику, и Петров, погасив долгим выдохом ярость, на редкость учтиво спросил:
 - Тебе чего, Никола, запить?
Головой Пахомкин помотал отрицательно и заново шарманку наладил:
 - За…за…за..
 - Закусить? – проявляя такт и терпение, заботливо подсказывает другу Петров, вызывая невольное уважение у Андрея, который, видя, что вопрос компаньона цель не достиг, в свой черёд оглашает версию новую:
 - Может быть, закурить?
 - За..за..е.али, - в муках наконец рожает Пахомкин, и, пересекшись потеплевшими взглядами, минуту назад ненавистью не на шутку объятые и готовые сойтись в рукопашной, Андрей и Владимир одновременно взрываются хохотом, звучащим как сигнал к перемирию, как отбой неизбежной атаки.
 - Твою медь! – разлепив непослушные губы, подхваченный заразительной этой волной, трясётся в смехе Пахомкин, и желтый от никотина палец его наставительно взывает к напарнику.
– Ты смотри у меня: инженера не трожь никогда, - говорит он внятно вполне с нотками сурового ментора, и исчез кратковременно дефект его речи: - Инженер – в полях всему голова, а значит всегда и во всём прав и особа неприкосновенная для рабочих.
  Удивительно, но после сногсшибательной дозы кажется, что он протрезвел, и в глазах муть проветрило, поумнел чистотой и осмысленностью допрежь неосознанный взгляд. Тем не менее думать толково и преобразовывать мысли в слова для него до сих пор занятие непосильное, и предельное напряжение мозга кожу на лбу скрутило в морщины и промочило испариной корни волос. Посчитав, что миссия миротворца выполнена им подобающе, налицо неплохой результат и исчерпан конфликт назревавший, он интуитивно переводит беседу на рельсы иные, но при этом заикаясь опять:
 - А в-вот Лысому не м-мь-мешало бы прописать х-х-хорошую взбучку!..
С удовольствием Петров прибегает к возможности, не теряя лица, свернуть поскорее с пути, ведущего к стычке, исход которой спрогнозировать невозможно заранее, и с преувеличенным вниманием перестраивается на тему, Пахомкиным упомянутую всуе.
 - Ты как всегда прав, Николя, прав на двести процентов. Всю дивизию в хвост и в гриву заколебал куркуль этот Лысый! Мало того, что всё, что плохо лежит, к себе подгребает и тащит, так вдобавок  и одноместную лодку не постеснялся с собой прихватить, когда Билёв перебрасывался на Тарасовку. Вот скажи, у тебя или у меня он разрешения спрашивал? По какому такому праву самовольничает тогда, ни на грош не считаясь с товарищами? Всем известно вокруг, как избаловал он собаку!.. Отдельную кастрюльку завёл для неё, особые кушанья варит. Умереть не встать, личный шеф-повар завёлся у пса в услужении!..
 - Да хрен он мне не щекотал, как и его собака!..
   Петров, обойдя вокруг стола, садится рядом с Пахомкиным, продолжая перемывать косточки какого-то незнакомца с забавным прозвищем Лысый, судя по всему, такого же рабочего их полевой партии, как и оба они. Им двоим интересно, беседа увлекает их с головой, и нет им дела до третьего лишнего. Андрей же, чувствуя себя обделённым и брошенным, совершает неуклюжую довольно попытку втиснуться к ним в разговор, чтобы достичь хотя бы суррогата общения. Но основания для этого нет, ему неизвестны их чаяния, а им – его устремления и заботы, чтобы столковаться на общем, да и чересчур уж навеселе истерзанные поездкой рабочие. Их стадия опьянения близка к запредельной и вот-вот перевалит за грань, где лютуют бред и беспамятство и вызванные перепоем кошмары. Они, правда, с доступной в таком состоянии  вежливостью откликаются на его вопросы и хором, наперебой, пытаются на них отвечать, но делают это так невнятно и сбивчиво, с такими провальными отступлениями и скачками от исходного пункта беседы, раз за разом повторяясь, запинаясь и путаясь, так что шансов на взаимопонимание ни единого нет. Сообразивший это Андрей замолкает в досаде и отворачивается, не зная, что ещё предпринять и чем бы дельным заняться ему в одиночестве. На ум приходит единственное – плеснуть граммов тридцать в стакан и выхлебать по-английски, без тоста.
 - А прикинь-ка, Андрей, - спустя какое-то время таки окликает его Петров, - вот в Пурпе приключилась умора. К магазину, значит, подходим, а там дверь на запоре и пришпилен листок с объявлением: извиняйте, дорогие товарищи, сего дня не работаем в связи с тем-то и тем-то. Облом полный, короче, фиаско всех наших наполеоновских планов, и похоронены в глубокой могиле надежды на знатную выпивку. Кто бы другой принял это бы к сведению и удалился б покорно, сетуя на издёвку судьбы или молчком, или вслух матерясь виртуозно, а состоит в виртуозах, замечу, – минимум половина страны. Кто бы другой, только не наш славный Коленька, его не проведёшь на мякине. У Колюни, всем известного поборника сухого закона и трезвенника до мозга костей, так заквакала известная жаба, что не в падлу стало ему у прохожего выведать адрес и отправиться к продавщице домой, где - ей-богу, не вру - на колени перед ней по-холопски он сверзился и таки вымолил на минутку открыть для нас магазин.
 - Да ты что? – округляет глаза Андрей в изумлении и призадумывается глубоко и горько. Это как же нужно по жидкости веселящей соскучиться, чтобы унизиться до такого? Видно, тяга к спиртному – злая, неистребимая, не иначе - болезнь..
 - Чтоб мне провалиться на месте, так всё и было, не лгу даже в буковке!.. Подтверди, калужская онуча, правоту мною сказанного!..
 Следует толчок локтем в бок сидящего рядом товарища, но сила этого толчка не по расчёту великовата и явно несоизмерима с возможностями ослабленных возлиянием мышц подобный тычок выдержать. Потерявший равновесие Пахомкин грузно падает с лавки и валится на пол, как зерном набитый мешок. И лежит мешковато, распластанно и не делая попытки вставать и реагировать хотя бы мычанием на такую неудобную позу. И не остаётся другого тем, кто пока на ногах и держится относительно сносно, только как совместными усилиями втащить закатившего глазки рабочего на нары и освободить от сапог его ватные как будто конечности.
 - Что, еще по стопарю? – с дружелюбием предлагает Петров в ознаменование завершения столь трудоёмкого дела, вынимая из авоськи непочатый флакон.
 - Сколько же всего купили вы водки? – с подозрением косится на это Андрей, чувствуя себя уже порядочно опьяневшим и опасаясь утратить контроль над собой.
 - Десять флаконов, и в школу не пойдём! - скалит зубы Петров в самодовольной ухмылке. – Команданте Денис, правда, не пропустил приложиться качественно, внёс свою боярскую лепту, как и всегда.. Значит, так, - подсчитывает он, загибая с усердием пальцы, - два пузыря раздавили с начальником на вокзале, в ожидании поезда, как по русскому обычаю водится, на посошок.. Да по меньшей мере пару мерзавчиков хлопнули, когда возвращались обратно.. выберем живописный заливчик, подчалим, сядем на бережок и «с чувством, с толком, с расстановкой» неспеша сосём горькую, попутно на природу любуясь. Оттого-то и вышла заминочка чуть не в полсутки...
 - А я за вас, чертей, переживал, волновался, как последний дурак, – так отвечает Андрей на его откровения, но уже без обиды и горечи. Гнев прошёл, растворился в душе незамеченным, и напротив него человек, с бородой как у старого капера и в поношенном одеянии хаки, - человек, с которым чуть более часа назад он готов был пластаться до крови, кажется сейчас задушевным и милым, - нет милей никого. И от избытка умиления и признательности (признательности за что? за эту дрянную дешёвую водку, от которой чумной болью будет завтра болеть голова? за вызванную опьянением эйфорию, чей эффект скоротечен и призрачен и туманно нестоек?) так и подмывает его не только открыть перед ним душу настежь, распахнуть её до краёв, делясь сокровенными тайнами, но и, бормоча извинения, броситься на его чумазую от загара и грязи шею и облапать всего крепко-накрепко и по русскому чину троекратно и смачно облобызать.
 - Так уж вышло, Андрюха, поверь и прости.. Увлеклись, дуралеи, расслабились и времени счёт потеряли. Хотя и ты понимать должен тоже, не маленький, что здесь не город, тайга, и за водкой в гастроном не заскочишь.. - голос Петрова доносится эхом, словно издалека, напоминая Андрею, что этанол набрал силу и действует и что, пока не поздно, необходимо как-то взбодрится, перебить наползающий сон.
 - А давай-ка, Володя, споем!.. Что есть мочи затянем любимую..Лично мне шибко по нраву группа «Машина времени», у неё такой отменный репертуар, песни со смыслом, как притчи, и до боли похожи на жизнь. Не чета этим обласканным властью эстрадникам, типа всяких Кобзонов да Лещенок с рыжей той Пугачихой, где одни душещипательные стенания о неразделённой любви с примесью квасного патриотизма.. У Макаревича и тексты все замечательные, он проникновенный и блестящий поэт, истинный художник и лирик. «»Марионетки», «Художник», «Костёр» и «Скворец» - одни сплошные шедевры, в перечислении нужды нет. Я особенно без ума от одной его песенки, что им будто сочинена на заказ, на заказ от изыскательской братии, и дерзну предложить избрать её гимном нашей двадцатой партии и всякий раз исполнять на таких вот коллективных попойках. Название её - «Синяя птица», и я уверен, слышал ты эту вещь не единожды.. Значит, я не ошибся в предположениях?!..Вот и отлично, погнали тогда:
                Мы в такие шагали дали,
                Что не очень-то и дойдешь!
                Мы в засаде годами ждали
                Не взирая на снег и дождь!
                Мы в воде ледяной не плачем
                И в огне почти не горим.
                Мы – охотники за Удачей,
                Птицей цвета ультрамарин!.. 
 
                Глава шестая.

  За стеной громко, будто над самым ухом, взлаяла и зашлась в визге собака, чем преждевременно прерван был сон. Кто-то диковатый и буйный в бубен колошматил в башке, бил от души, с размаху. Кровь в висках под шаманские эти удары оглушительно шумно пульсировала, на желудке была дурнота, мутило, подташнивало, пить хотелось неимоверно. Можно было бы похихикать над тем, что спать пришлось не раздетым, но смех получился бы вымученный, с довеском из слёз. Хорошо хоть, сняты были кроссовки и сверху наброшено тонкое одеяло из байки, без которого бы под утро продрог и озяб до костей, - ночи пока что холодные. Оставалось, правда, невыясненным, сам ли на это смог он сподобиться или не обошлось без содействия добрых людей?
   Добрые люди по соседству на нарах в унисон храпели неистово, как вчера пили. Рыжевато-пегие колечки кудрей на лбу лежащего навзничь Пахомкина всколыхивались от размеренного дыхания, как былинки на продуваемом ветрами юру. Уткнувшийся в плечо к нему носом Петров в перерывах своего богатырского храпа успевал пошевеливать и чмокать губами, - совсем по-младенчески. Светло в балке было до яркости, и ясный дневной свет выливался из окон на стол как будто с укором, нравоучительно. Ибо если писать натюрморт – получалась картина печальная – опрокинутые на бок стаканы, корки хлеба иссохшие расползлись кто куда по столу, в роли пепельницы - переполненная окурками банка, вторая банка, раскрытая, с наполовину съеденным содержимым источает тухловатые запахи, прикасаясь отогнутой крышкой к водочной поллитровке, опустошённой на треть. И название подходящее для этого полотна начерно экспромтом сложилось: на развалинах лукуллова пира. Кстати вспомнились и вполне пришлись к месту и размышления Диккенса по точно такому же поводу, из романа «Давид Копперфильд», - покаянные мысли Давида о нём самом, постигающем азы выпивохе, распёртом с вечера пуншем и виски до размеров исполина и гения, поутру, после жуткой пробудки оказавшимся лилипутом и карликом - с пустой, сродни чугунку, головой, расколотой похмельной мигренью..
    Взяв полотенце и туалетные принадлежности, он на цыпочках прокрался за дверь и прикрыл её за собой с аккуратностью. Снаружи, за стенами бревенчатой темницы залитый светом июньский день, тихий, золотистый, безоблачный, цвёл и сиял, как из меди пятак, при усердии до блеска начищенный. Тёплым, в ароматах тайги и реки воздухом дышалось легко и привольно под доносившееся из лесу томное щебетание птиц, - они рассыпались вокруг звонкими мелодичными трелями, как певчие с клироса в церкви. А от слепящей глаза поверхности воды веяло освежающе, леденцовым ментолом, - эти благость несущие дуновения периодически, волнами нагонял на сушу с ленцой едва осязаемый ветер. Чайки, штук пять или шесть, сбившись в стайку над заводью, то сообща, то по очереди заваливались в пике на полосы чешуйчатой ряби – гревшегося на мелководье малька истребляли крикливо и с жадностью, ссорились и сшибались в делёжке.
    Запасной рукомойник не так и давно прибит к углу летней кухни стараниями хозяйственного Пахомкина. Не опасаясь никого разбудить, Андрей капитально умылся, чистку зубам устроил с пристрастием, напоследок намочил дыбом торчащие лохмы и в подобие причёски их уложил пятернёй. Хотелось окунуться в реке, чтобы смыть с себя целиком все остатки похмелья, омовением от скверны очиститься, но, к сожалению, ему было известно, что вода чересчур холодна и для купания пока не годится, впору разве моржу, закалённому нешуточным стажем: значения её температуры, дважды в сутки заносимые Пахомкиным в журнал водомерных наблюдений, свидетельствовали о том с недвусмысленной прямотой.
    Порядком взбодрённый, он на кухне разжёг печь и водрузил на плиту чайник, не забыв включить радио. После духмяного «купчика» и исполненного группой Стаса Намина шлягера текущего года «Мы желаем счастья вам!..» стало совсем хорошо и захотелось чем-то заняться, пользу стране принести. Ввиду пришедшего в норму здоровья им решено было вернуться к вчерашней работе и засесть за подсчёты расходов, измеренных в половодье, весной. Исходя из предположения, что рабочие по-прежнему спят и могущественный властелин сна их взятым в полон душам свободы не предоставил пока, он с теми же предосторожностями, как и прежде, потянул за дверную скобу.
    Ничего подобного, они уже бодрствовали вовсю и, видимо, отнесясь к умыванию как к ненужной, не имеющей смысла и пользы химере, абсолютно излишней при их состоянии роскошью, с опухшими и помятыми лицами распивали водку за неприбранным, загаженным объедками и окурками, столом.
 - Будешь? – предложил хмуро Петров, приценившись сначала к бутылке, вполовину опустевшей уже. Это был какой-то другой, совсем не тот, давешний душка Петров, к которому рассолодевший от возлияний Андрей был расположен предельно и в близкие набивался приятели, чуть ли не в побратимы. Нет, сегодня это был совершенно чужой, настроенный против него незнакомец, чей исподлобья пускаемый взгляд не таил откровенной враждебности, и голос под стать ему звучал неприязненно и колюче, - чему же тут удивляться, если и у Андрея в ответ развилось к тому отторжение, схожее с аллергией. Сверх того, поймал себя на желании как следует по физиономии съездить второму участнику их громогласного, хоть и не слаженного дуэта, вопли которого на удивление не помешали Пахомкину спать.
 - «Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала..», - нараспев с издёвкой отозвался он на предложенное Петровым и, дабы не возникло двусмысленности, прибавил категоричное «нет», сказанное сердито и с жёсткостью. После чего бочком протиснулся к рации и забрал с неё папку с полевыми журналами, тарировочную таблицу, калькулятор в футляре и простой карандаш.
 - Т..т.. ты чего, А..а..андрей, никак с-с-собрался работать? – уставился на него Пахомкин сапфирными ледышками глаз, чей нездоровый наркотический блеск был подчёркнуто выразительным в полусумраке помещения. – Брось валять дурака, похмелись лучше..
 - Для кого лучше, а для кого нет: смотреть на нее не могу – всего наизнанку воротит, - отговорился Вихров на ходу и свалил как можно быстрее прочь из пропахшего перегаром и табачищем этого вертепа пропойц.
     Часа два он провозился с расчётами. Занятие скучное и рутинное поначалу со временем захватило его с головой, и он незаметно и с легкостью обработал все книжки, что им были захвачены. Следовало бы возвратиться обратно в балок и снабдить себя новой порцией испещрённых цифрами бланков, чего делать ему, если честно, не хотелось, хоть ты убей. Превозмогая брезгливость и отвращение к обрюзгшим от пьянства харям и к бредовым их разглагольствованиям, он таки принудил себя собраться и зайти на минутку в балок. Но вынужден был задержаться, услыхав то, что глухим, с трагизмом и горечью голосом рассказывал другу Петров, а Пахомкин внимал, пригорюнившись, подперевшись нетвёрдой рукой. Повествовал Владимир Петров о своей офицерской молодости и о том, как бездарно загубил он карьеру, польстившись на искусы и посулы, которыми прельщает лукавый; и сколько в незатейливый этот рассказ при всей его простоте и характерности случая было вложено горячего чувства и поучительного смысла весьма.
    Как родившийся в военной семье, - начавший с солдатской лямки отец дослужился до звания генерала, - с раннего детства был окружён Володя особым сортом людей, в мундирах, при погонах и с выправкой, чьи походка, жесты и особенно голоса с зычными командными интонациями от безликой серости публики в штатском отличались разительно и свежо. Как само собой разумеющееся, он, сколько помнил себя, только и мечтал о продолжении славных семейных традиций, и карьера на воинском поприще выдвигалась в приоритеты безоговорочно и была поставлена во главу угла ещё в пору отрочества. По мере взросления мечта детства превращалась в реальность с неуклонной последовательностью. По окончании школы, при незримой поддержке отца в военное училище поступает Владимир играючи. Учёба даётся легко, ему не откажешь в способностях, ну, а кое-какие шероховатости и загвоздки на тернистой дороге познаний без промедления устраняются влиятельной отцовской рукой, жмущей со снисходительным небрежением подобострастные ладони ректоров и деканов. Избалованный, капризный и вспыльчивый, ни в чём не встречавший отказа, еще с первого курса пристрастился Петров к кабакам, где породистые, как на подбор и с иголочки наряженные фемины прямо-таки льнут и липнут к обаятельному в хмеле курсантику, не скрывая своей доступности и готовности закрутить со служивым ни к чему не обязывающий роман.
    Вино, а преимущественно в звёздах коньяк, выдержанный в подвалах Армении, голову туманит приятно, да и что это за будущий офицер, защитник царя и отечества и гусар и кавалергардов наследник, если с бутылкой-другой справиться ему не удастся и при этом не опьянеть, оставаясь вполне состоятельным в тет-а-тет свидании с дамой. Училище окончено с блеском, вручен на руки красный дипломом; только вот, если уж быть до конца объективным и честным, опять же не без поддержки фамилии. После этого – служба в отцовской дивизии, расквартированной в затерянном в тайге городке на Дальнем Востоке, и производство в старшие лейтенанты стремительное, на зависть остальным сослуживцам. Всё идёт хорошо, колеёю накатанной, лучшего и желать невозможно, если бы не одно «но», маленькое, но занозистое и упрямое «но», - ластиком не стереть, не перечеркнуть авторучкой. Увы, почему-то так складывается, что день ото дня всё скучнее ему присутствовать на танкодроме и на плацу и исполнять с должным рвением то, что входит в обязанности командира бронетанковой роты. Одолела парня кручина прям-таки смертная, хоть лезь в петлю. Впрочем, есть у него на примете парочка сметливых сержантов, охочих разделить с лейтенантом сладкое бремя власти и способных толково его заменить в пору участившихся отлучек из части. Сластолюбец же офицер, спихнув на подчиненных обязанности, становится завсегдатаем ресторанов и баров и подобных им мест порочного отдыха, а визит в эти злачные дебри заканчивается всегда одинаково, лишь разнятся одна от другой фактуры случайных подружек да качество и пикантность предоставленных в алькове услуг. Но неизбежно всё сильнее похмелье, и с каждым разом всё труднее вставать, покидать нагретую телами лежанку, чтобы вовремя успеть на поверку в часть. По несчастью, им неоднократно замечено, что рюмка-другая спиртного, что вливает он в себя поутру, облегчает похмельные муки и способна привести в относительно сносное чувство его закабалённый абстиненцией организм. Раз-другой причастившись подобным лекарством, мочи нет от такой терапии отказываться, а отсюда и рукою подать до формирования алкогольной зависимости. Горячий и взрывной темперамент под воздействием винных паров раз за разом толкает Владимира на безобразные драки, последствия которых до поры до времени укрывает сукно на столе, что стоит в кабинете родителя. Однако и с одной звездой генерал, гарнизона всесильный властитель, бессилен повлиять на отбившегося от рук отпрыска, - того уже пагубные тенёта опутали, кажется, с головы и до пят. Ему уже безразличны и служба, и по ней продвижение, безразличны честь и семья, и кануло в Лету бесследно столь поначалу живое и ясное стремление к карьере и славе, к званиям, звёздам и орденам. Только россыпи ресторанных огней да обладание плотью очередной, сулящей избавление от повседневной хандры потаскушки манит его вечерами, как скакового жеребца ипподром. Сколь веревочке не виться…позже или раньше, но и грехопадение когда-то заканчивается, а чем выше забрался, тем падать больней. Вошедшее в систему отсутствие на службе приводит к тому, что из округа нагрянувшая комиссия, во-первых, не обнаруживает старлея на месте, а, во-вторых, что самое страшное, выявляет не просто халатное, а доходящее до преступной черты небрежение его к своим командирским обязанностям. Подливают масла в огонь и показания доброхотов-сержантов, на чью помощь полагался столь прямодушно и слепо излишне доверчивый лейтенант. Вывод комиссии беспощаден и строг, как выстрел в упор из «Макарова»: таким офицерам нет места в рядах наших доблестных Сил, и даже регалии отца-генерала не в состоянии уберечь непутёвого сына от офицерского суда чести, а его парадного кителя – от срыва с мясом погон. Вслед за увольнением из армии – жестокая ссора с папашей и принявшей его сторону матерью; и всё больше и больше дружен Петров с искусителем Змием Зелёным. Держа за пазухой обиду на весь белый свет, однажды он тайком покидает родительские пенаты и год-другой-третий колесит по Союзу из конца и в конец, подолгу нигде не задерживаясь и никакой не гнушаясь работы, - лишь бы ноги не протянуть с голодухи. Брат-близнец, его вторая натура, а, выражаясь невычурным языком, развившаяся болезнь алкоголика мало-помалу набирает обороты нешуточные и входит в безустанный раж: запои Петрова всё более изощрённы и тяжки, им конца не предвидится. Из-за порочного такого недуга уповать на приличное место работы бессмысленно, раз за разом его выгоняют взашей, даже если исполняет Владимир трудовые обязанности грузчика на скобяном складе или портового докера, а порою в сельской школе истопника. Много ли времени надо при таком несчастливом раскладе, чтобы опуститься до уровня шаромыги и побирушки и обрести незавидный статус грязного уличного бомжа? Только благодаря улыбке судьбы и его величеству случаю ему позволено свести знакомство с Димой Билёвым, разговор с которым он завязал, оказавшись с тем за одним столиком. Дело происходило в Сургуте, в столовой нефтяников, куда Петров заскочил наудачу в поисках чего-нибудь съестного, на худой конец, набрать пустой стеклотары и на сдачу разжиться копеечкой. За оплаченной свежеиспечённым знакомцем бутылкой он поведал ему о своих невзгодах и мытарствах, чем порядком растрогал Дмитрия, и проникшийся состраданием инженер избирает курс на участие и руку помощи оступившемуся сей же час готов протянуть. Помощь заключается в том, что Петрову предложена пустующая  пока что вакансия в изыскательской партии, где Дмитрий трудится на должности инженера и, помимо того, наделён полномочиями пополнять её штат волевым самоличным решением. Горемыке бичу, на бобах давненько сидящему, особо выбирать не приходится, и он не без воодушевления и восторга цепляется за предоставленный шанс, считая его приемлемым и подходящим. Они ударили по рукам и основательно спрыснули сделку легендарным портвейном 777; поставить в известность о том Гладуна оставалось чистой формальностью – как второму лицу в партии под номером двадцать в сфере подобных вопросов Дмитрию был предоставлен начальством полный карт-бланш.
 - Представляешь, Андрей, - вдруг обратился к нему размягченный воспоминаниями Петров, как будто принявший на время свой давешний облик, которым был вчера очарован Андрей, и в цыганской черноте его глаз бенгальской искры поубавилось, - представляешь, ведь и забулдыга наш Николя некогда был фигурой весомой, по деревенским меркам в элиту был вхож. Во всяком случае, на ровном месте шишка заметная, на хромой кобыле с кондачка не подъедешь. Спорим, сразу не догадаешься, кем же был Колька прежде?
 - Догадаться, конечно, непросто,  - заинтригованный, отозвался Андрей. – Предположительно, ходил в звеньевых или агрономах, или над плотницкой бригадой держал верховенство?
 - Нет, промах, выше бери, - добродушно посмеиваясь, поправляет его Петров, - сельским клубом заведовал наш горемычный Колюня. Вот, послушай, как важно звучало тогда: Николай Иваныч Пахомкин, завклубом в деревне Мироны или, может быть, Петухи..Работник культуры, однако, это вам не хухры-мухры, это статусный уровень.. Так сказать, нёс светоч знаний в тёмные народные массы, к культуре людей приобщал по мере своих скромных способностей..Прометей с самогонным душком, мать его растудытвою..Никола, а, Никола.. - подтыкает он в бок закатившего глазки приятеля, которому, по мнению Андрея, на нары перебираться самое время уже и лучше бы с тем не затягивать, - ты в чём в клуб ходил, как привык наряжаться? Поди, костюм из шевиота на себя напяливал вместе с накрахмаленной до хруста рубашкой, и про галстук в горошек не забывал? А на ногах смазные сапожки? Хромовые или яловые? Или штиблеты цивильные на микропоре, фабрики «Скороход»? А с гармошкой как ты, в ладах? Цыганочку хоть умеешь наяривать?
  Пахомкин, хоть и в стельку пьян уже вроде, но слышит на удивление хорошо. Осоловелые глаза у него раздвигаются шире, подбородок твердеет и вздергивается и приоткрывается в щёлочку запекшийся, в трещинках, рот. Говорит он, правда, невнятно, подводит заплетающийся язык, и чтобы всё понять досконально, приходится его переспрашивать, то и дело докучать заплутавшему в мозговом лабиринте сказителю просьбой заново всё повторить, без пропуска важных деталей.
 - …твою медь, умею, конечно. Я ведь культпросветучилище заканчивал в Калуге. Могу ещё на баяне сыграть, аккордеоне и даже «Ионике»; на пианине, правда, похуже, не дотянул, врать не буду, до Рихтера. На гитаре вот только не сбацаю путно, нам преподносили азы..Разве что из «Генералов песчаных карьеров» мотивчик, да и тот на нижней струне.. Да..вот беда..минули деньки красные, когда ходили мы в рысаках и хоть всю ночь напролёт способны были гулеванить без устали... Бывало, как растяну меха на своей голосистой тальяночке да затяну «Шумел камыш» или, положим, «Какой ты был, такой ты и остался», так из деревни все девки знакомые враз ко мне прибегут и собьются и станут в кружочек. Сарафаны на них цветастые, в косах – ленты из атласа, кровь с молоком на холёных щеках..Хором вместе поём, сообща после танцуем, самое малое до вторых петухов! А как пахнут сирень и черёмуха за околицей и в палисадах!..Лепота!.Лучше всякого рая!..
   «Вот же индейка-судьба..на какие горазда превратности», - после таких, пронизанных ностальгической болью воспоминаний поневоле вдаётся Андрей в размышления. - «Один из этих двоих, не обделенный талантом и положением, променял возможность блестящей карьеры на возможность прикладываться к бутылке каждодневно и ежечасно, чем обрёк себя на позор и скитания. Второй, чья стартовая позиция в жизни была значительно хуже, нежели позиция с гандикапом у первого, без блата, без связей и без протекции годам к двадцати пяти смог выбиться в люди самостоятельно (в чём честь ему и хвала), но отчего-то своими трудами достигнутого не смог удержать, не устоял на покорённой вершине, сорвался вниз и летит, подобно камню летит на дно разверзшейся пропасти. Так в чём же причина и кто виноват, что эти двое, люди очень не глупые, с образованием не хуже моёго, не смогли или всё-таки не захотели принять пути предначертанного и свернули на стёжку-дорожку, ведущую в дебри, в тупик, а то и на самое кладбище. По молодости лет я могу ошибаться, и не впору мне судейская мантия, но, как ни крути, не столкнёшь меня с убеждения, что дело тут в том, что в них мало упорства и воли, а больше бесхребетной инертности и потакания порокам и слабостям, отчего им проще плыть наугад и только вниз по течению. И всё потому, что им не хватает характера бесовский искус отринуть, тот самый искус, злодейский и пагубный, который писатель Джек Лондон именовал Джоном Ячменное Зерно. К слову, автор сам был подвержен напасти, о которой так подробно писал и с которой безуспешно боролся всю свою недолгую жизнь и таки поддался смертельному натиску – умер скоропостижно, до срока. Как бы у этих двоих тем же не кончилось дело, - ведь всё к тому движется, и достаточно прытким галопом».
               
    Гремящий гул двигателей и свист вертолётных винтов сотряс и прорезал воздух в округе днём следующим, ближе к обеду. На полке миски и ложки от баловства воздушной волны нестройно и глухо зазвякали, пролился песок с потолка, залаяли хором собаки. Намеренно низко пройдя над землёй первым прикидочным кругом, на втором вираже вертолёт с рёвом снизился и подсел на размеченную флажками площадку, рядом с заливчиком. Сидел он, впрочем, недолго, минуты две или три, и, ссадив одного пассажира с вещами и лодку для езды под мотором, без задержки снова взмыл ввысь. Сквозь бурую завесу поднятой пыли видел Андрей, как присел над котомками человек, ждал сгорбленный, отвернувшись, когда борт уйдет и шторм от винтов уляжется. А когда утихло спровоцированное вертолётом торнадо, с чемоданом в руке и рюкзаком за плечами зашагал к их пристанищу из неошкуренных брёвен. Вновь прибывший был мужчина высокий, был широк он в плечах и по-спортивному гибок и жилист, с мускулистым торсом гимнаста или легкоатлета спринтерских дисциплин. Только вот имел привычку сутулиться и голову, как на ринге боксёр, нагибал, как бы ожидая удара. Лет пятьдесят или около было мужчине годов.
 - Здравствуйте, - сказал Андрей вежливо и руку протянул незнакомцу, - с благополучным прибытием. Меня Андреем зовут.
 - Здравствуйте, - отозвался мужчина ответно и обвил и крепко стиснул ладонь узловатыми длинными пальцами. – А меня - Лысухин Владимир Иванович.
 - Как, как? – переспросил, думая, что ослышался, Андрей.
 - Лысухин, - повторил мужчина погромче и в церемонном полупоклоне сорвал с головы летнюю фуражку из лёгкой хлопчатобумажной материи, - под фуражкой обнаружилась весьма знатная, тронутая загаром плешь во всю верхнюю часть мощного шишковатого черепа.
  Едва не залился краской Андрей от своей оплошной бестактности, вынудившей пожилого, годного в отцы ему человека прибегнуть к столь унизительной демонстрации, и, стушевавшись, посторонился в проёме и дал в избушку пройти. Только сейчас он прозрел окончательно, что прилетевший – это не кто иной, а тот самый загадочный незнакомец по прозвищу Лысый, о ком беспрестанно судачили Пахомкин с Петровым, открывая начало своей нескончаемой вакханалии. Слава Богу, пришла пора ей заканчиваться, так как иссякла не только лишь сорокоградусная из магазина, но и даже одеколон, популярная в их прослойке «тройняшка», целую упаковку которого Петров раздобыл (взаимообразно, с отдачей), не поленившись сгонять на моторке до стана лесозаготовителей из Пурпе, обосновавшихся километрах в семи от них вверх по течению. Сегодня не знавшие удержу пропойцы, по их же меткому выражению, ловили отходняки, то есть пребывали в отвратительном состоянии чудовищного, усугублённого неразборчивостью в напитках похмелья, по причине чего выглядели вялыми и больными, с синюшными, в нездоровой испарине лицами и тяги общаться с кем-либо не испытывали вообще никакой. Соответственно, и желания качать права и выяснять отношения с кем-либо у них не водилось тем паче, и все остатки здоровья были ими потрачены на скупое, едва слышное  приветствие новичку:
 - Здорово, Иваныч..А мы вот – пластом лежим, маемся..
    Новоприбывший, впрочем, к хворости старожилов отнёсся с большим пониманием и докучать им особо не стал, разве что задал растёкшимся по нарам болезным парочку необходимых вопросов, внеся ясность и уточнения касательно обстановки и бытия. После чего распаковал и развесил на гвозди вещи из личного гардероба, угостился предложенным Андреем чайком и вышел наружу осматриваться. Осмотр прилегающей территории завершился у Лысухина тем, что он наведался в заброшенную хибарку, стоявшую на отшибе повыше балка и неизвестно для чего предназначенную во времена оны. Во всяком случае, на зимовье промысловых охотников она походила мало, больше – на строение для хозяйственных нужд, типа склада, дровяника либо коптильни. Владимир же Иванович, приценившись к той опытным взглядом бывалого, взялся устроить в ней баньку, - своя до сих пор построена не была, воду грели в вёдрах и тазиках и кто во что горазд споласкивались на лоне природы. Призвав на помощь Андрея, он внёс вовнутрь запасную буржуйку с трубой, давно валявшуюся около вертолётной площадки без дела, наполнил водой пустовавшие ёмкости, напилил и наколол щепы и поленьев и с одной спички печь разжёг мастерски. Вообще, он сразу пришёлся по вкусу Вихрову своей деловитой активностью и практической сметкой и тем, как схватывал всё на лету и не терял ни секунды без дела. Складывалось впечатление, что сложа руки сиднем просиживать, не ведая ремесла и занятия, ему не представлялось возможным по складу его сангвинического характера и живой и неугомонной натуры. Затопив баньку, он занялся раскладкой по полочкам тех вещей, что с собою привёз, а когда и с этим было покончено, вынул из чехла разобранное ружьё и занялся его чисткой и смазкой. Ружьё у Лысухина, обратил внимание Андрей, было знатное: не абы какой серийный - штучный бокфлинт ижевского производства (модель ИЖ-27Е), с ореховой, правда, кое-где уже чуть покарябанной, в царапинах, ложей, со съёмным затыльником на прикладе и инкрустировано затейливой гравировкой на всех металлических частях. Очень заинтересованный такой красавицей вертикалкой, Андрей подступился поближе, и они разговорились и обстоятельно и долго беседовали на разные темы и обо всём. В ходе этой добрый час продолжавшейся беседы выяснилось, что Владимир Иванович – охотник заядлый и с опытом, только вот сожалеет, что из-за загруженности работой на паводке не удалось пострелять, как того бы хотелось, вволю ондатры, а упущение это досадное, год нынешний урожайным выдался на неё. Остаётся  уповать лишь на то, что по осени наловит в капканы.
 - А что, разве в осенние месяцы ондатру не бьют из ружья? – спросил Вихров в удивлении.
 - Видишь ли, в чём дело, Андрей, - с удовольствием уточнил, улыбнувшись, Лысухин.      – Биология ондатры такова, что и кормиться, и плавать, и возводить свои хатки она предпочитает ночами. За исключением разве весны, когда у неё гон, и даже днями бывает она деятельна и активна и круглые сутки рыщет по пойме, ища, с кем бы спариться. Тут и белые ночи неоценимое подспорье охотнику: стреляй не хочу, как на ладони всё видно и до деталей просматривается на открытой воде. Ну, а осенью дело другое, ночи слишком темны, чтобы наверняка не промазать: приходится довольствоваться капканами. Согласен, мало азарта и радости от такого унылого трапперства, зато выгода налицо: шкурка остаётся цела, дырки от дроби зашивать не приходится. Правда, качество меха у крысы осенней похуже, и это издержка существенная..
    Та лодка, что прибыла вместе с Лысухиным, оказалась «Казанка», старого образца. «Без булей» - так говорили о ней рабочие, и не сразу догадался Андрей, что имелось в виду отсутствие напоминающих крылья стабилизаторных выступов по бортам, которыми для лучшей остойчивости были снабжены лодки нового поколения. Оклемавшийся после истопленной Лысухиным баньки Петров новую лодку опробовал вскорости и остался чрезвычайно доволен её судоходными качествами и тем, как ведёт себя на волне.
 - Это – дело другое, это не наш утюг – ласточка, глиссер. Можно смело отправляться в заход.
    В текущие дни установилась по-настоящему летняя, солнечная и жаркая погода: 28 – 32 градуса с плюсом показывал термометр в тени. Раздетый до плавок Андрей загорал, приткнувшись с книжкой на расстеленном спальнике, как отпускник на Черноморском курорте. Редко-редко когда подлетал к нему одинокий комар, ленивый и крупный, садился пить кровь неумехой и увальнем, как в первый раз, как необученный вовсе. Щелчком пальцев учинял над ним расправу Андрей, и, брезгливо стряхнув с кожи останки усопшего, не без иронии думал о том, что, по-видимому, все опасения и страхи о несметных полчищах комаров и мошки в этом приполярном районе преувеличены сверх всякой меры, и климатический справочник в этом вопросе напускает туману, искажая реальность до неузнаваемости, тень наводя на плетень, - а опуская лукавство, попросту врёт - почище иудушки Троцкого. Сей напичканный сведениями справочник, фолиант весьма почтенных размеров, изучал перед отъездом Андрей вдумчиво и с пристрастием и собственными глазами честь имел разглядеть, как на той из его страниц, где приводились сравнимые данные о количество кровососов в кубическом километре приземного слоя воздуха, район нынешнего их обитания был закрашен в ядовито-малиновый цвет, соответствующий по шкале-сноске, если сподручно так выразиться, закомаренности максимально возможной. Действительностью же псевдонаучный сей постулат, казалось, был опровергнут категорически: стукнуло двадцать третье июня, зной и жара несусветные третьи сутки стоят, а комар по сей день бестолковый, рассеянный, мошкой же не пахнет вообще, ни единого ни мелькнёт экземпляра. Жаль, что не нашлось тогда никого, кто бы мог мозги ему вправить и развеять его наивные заблуждения..
    Двадцать четвертого июня прилетел из Ноябрьска Денис. Едва утихомирилась поднятая геликоптером буря, все они вчетвером подбежали с начальством здороваться. Денис, в льняной сорочке с отложным воротом, в отутюженных до стрелочек брюках и в дырчатых штиблетах на каблучках рядом с одетыми в «хэбэ» и в болотники остальными смотрелся несколько чужеродно, не вписываясь вызывающей своей франтоватостью в аскетичный облик тайги и нашедших пристанище в ней поселенцев. Ни дать ни взять праздношатающийся бездельник с бульвара, велением сверхъестественной силы заброшенный в таёжную глушь. Добавляло несоответствия и какое-то нездоровое, с желтоватой бледностью и отекшее лицо у него, в мешках под тусклыми, без искромётного блеска глазами. Вдобавок, вопреки присущей ему энергичной манере общения на сей раз босс не шутил, не разбрасывался дежурными остротами и не травил узнанных за побывку в городе анекдотов, а был малоразговорчив, равнодушен и вял, совсем как сентябрьская муха на подоконнике. Правда, он нашёл в себе мужество осведомиться о текущем состоянии дел и выслушать о том сообщение вкратце, но его не хватило на большее. На запрос Пахомкина о судьбе «мягкой рухляди», добытой сообща по весне, патрон недовольно нахмурился и ответил в том смысле, что из-за этих в дуршлаг продырявленных шкурок он имел массу хлопот и вагон беспокойства и едва-едва, снизив цену до минимума, спихнул их самому непритязательному из барыг-перекупщиков, что обитают в Ноябрьске. А вся выручка от продажи на продукты истрачена полностью, до последнего грошика, так что взятки гладки с него. А Фомы неверующие, если таковые найдутся, пусть запустят руку в карман, пусть обшарят и убедятся, что не завалялось там из наличности ни червонца, ни рваного рублика. После таких его не слишком-то убедительных объяснений Пахомкин с Петровым переглянулись значительно, и Пахомкин помотал головой дважды, то ли в знак недоверия, то ли протеста. Затем измочаленный от пребывания в цивилизации Денис, от которого к тому же несло как от винной бочки, не своим, в попойках посаженным голосом распорядился перенести в тамбур коробки с продуктами и заявил, что намерен отправиться на боковую немедля, - замотался, типа, чертовски, просто валится с ног от усталости. Проспал он весь остаток дня и все часы ночи последующей, и только утром назавтра поднялся и, сытно позавтракав и выкушав не одну кружку чаю и переведя на прах две-три «беломорины», отдал команду готовиться неотложно в заход.
      Прежде всего на вырванном листе из тетради им был составлен список необходимого. Сюда вошли провиант и горючее, папиросы, сигареты и спички, измерительные приборы, штативы к ним и рейки для нивелирования, а также репелленты в достатке, топографические карты маршрута, ружья с боеприпасами и бланковый материал. Черновой вариант постоянно дополнялся дельными замечаниями Пахомкина и Петрова, которых предполагал взять Гладун с собой в путешествие, а Лысухина оставить на базе, возложив на него функции сторожа и радиста и наблюдателя на водомерном посту. Проведение изысканий не мыслилось, само собой, без охоты, и Денис на правах первого лица партии предложил Андрею воспользоваться дробовиком Димы Билёва в заходе, - его ружьё в числе всего прочих вещей привёз сюда ответственный и расторопный Лысухин.
  Предпринятая загодя ревизия остатков боеприпасов выявила у тех недостачу существенную, и для пополнения арсенала всем миром пришлось засесть за патронное снаряжение, - благо, что всё, для этого нужное, имелось прямо здесь, под рукой. Под добродушное ворчание типа «меньше пей, своё имей, зря не разбазаривай» был Пахомкиным извлечён чемодан из-под нар – не чемодан, а добрая мини-лаборатория: с порохом, дробью, гильзами, пыжами и капсюлями и всякого рода приспособлениями, ускоряющими заметно сей трудоёмкий процесс, - устройствами типа УПС и «Барклая», дозаторами и мерками для дроби и пороха, а также высечкой для самодельных пыжей вкупе с аптекарскими весами. Эти важные причиндалы заняли освобождённую поверхность стола, и за вычетом погружённого в изучение топокарт Гладуна, перебравшегося на нары, все уселись за набивку того, что потом набивают в шагреневые гнёзда патронташей.
    В «Казанку», управлять которой собирался Гладун собственноручно и единолично, надеясь обойтись без помощников, загрузили двухсотлитровую бочку с бензином и коробки с продуктами. Всё оставшееся наряду с рабочими и Андреем приняла на борт вместительная «Ока». Время не ждёт, и нет смысла затягивать с ритуалом прощания: мужские объятия по обычаю скупы и неловки, а рукопожатия в меру крепки. Напоследок произносит Гладун похожие на напутствие фразы: «..не забывай выходить на связь и в срок меряй водичку, Володя..» Скуластое же лицо у того, кто здесь остаётся за главного, на вид непроницаемо-строго, как у вождя индейского племени сиу, и не понять, рад или огорчён он их скоропостижным отъездом. Палевая лайка Пахомкина по прозвищу Гидра недоуменно вертит пушистым колечком хвоста и то и дело обиженно взлаивает на покидающего её хозяина, не понимая, из-за какой своей ужасной провинности впала в такую немилость и от служения человеку надолго отлучена. Наконец под толчки дюралевых вёсел лодки отчаливают от берега, их подхватывает течение и, с плавностью разворачивая носы, тащит вниз дрейфом. Почти одновременно Денис и Владимир с резкостью дёргают за шнуры, намотанные на маховики моторов, и обретшие голоса двигатели заходятся в оглушительном рёве, и сизые клубы выхлопов встают, не расходясь, за кормой. Вот уже с плавностью тронулись и навстречу поплыли в щетине тайги берега, и взгляд прощальный, запоминая, выхватывает, как на вросшей в землю избушке сгустком плазмы пылает стекло, отражая сияние солнца, и уносится дальше и дальше приткнувшаяся на урезе фигурка с машущей вслед им рукой.


                Глава седьмая.

    Остепенился и спал, почти вошёл в русло отощавший стремительно резко за текущую, прожаренную зноем декаду полнобрюхий великан Пякупур. Как пышная, с корочкой, сдоба, забелели и выпеклись на обсохших отмелях поворотов побочни-косы из мелкого, как сквозь сито просеянного, песка, и мелководная шагрень перекатов, словно через увеличительное стекло, стала просматриваться до самого зёрнышка. По бровкам кустистый тальник успел выпустить стрелку и салатным дымом окутался, в заливах и старицах отстоялась и стала прозрачной вода, и утка села на гнёзда.
  На быстроходной «Казанке» Денис уходит в отрыв с лёгкостью, как от стоячих, а время ожидания отстающих тратит на то, чтобы изучить как следует карту и не промахнуться с фарватером, минуя мели и острова. Идущая под всеми парами «Ока» старается держаться в кильватере флагмана, но всё равно отстаёт потихонечку, не выдержав состязания в скорости с этим гоночным монстром. Бьющий в лицо поток встречного воздуха прохладен и свеж и подобен бризу морскому, под тугим его, ощутимо сильным напором как на крепком ветру полощет шевелюры и бороды и задирает и сносит вбок капюшоны энцефалитных костюмов. На переднем сиденье Андрей буквально онемел от восторга, от сменяющих друг друга красот, от сверкания водной поверхности, дробящейся бликами в солнце, и, ликуя безмерно и радуясь, сам себе кажется одним из тех дерзких и бесстрашных первопроходцев, сухопутных и мореплавателей, открывателей заморских земель, бряцающих латами и алебардами легионеров конкисты, что шли покорять Terra incognita с неуёмной жаждой наживы в сердцах и с верой в себя и в Распятие, - шли, ведомые Кортесом и Писсаро, или же Бальбоа Васко Нуньесом, - тем самым преисполненным отваги авантюристом, кому первым из алчущих золота европейцев довелось смочить свои залатанные ботфорты в тихоокеанской солёной воде. Или, дав волю воображению, представить себя воином корабельной дружины, норманном-викингом, странствующим на просмолённом драккаре в поисках обетованной земли, затерявшейся то ли близ прибрежья баснословного Винланда или же в скалистых, усеянных айсбергами фьордах распростёртой до самой Валгаллы необъятно великой Гренландии. Собственно, разыгравшееся до такой степени воображение легко объяснимо и пониманию поддаётся вполне, - выше Петровы-яхи потянулись места, незнакомые дотоле гидрологам. Хотя, если разбираться дотошно и отставить эмоции в сторону, нового здесь немного, и скрывающийся за поворотом ландшафт в некую встроен закономерность и с неизменностью ей подчиняется, не преподнося сюрпризов и парадоксов. Немного надобно времени, чтобы её распознать и загодя научиться предсказывать, что непременно яр из песка неприступным эскарпом вознесётся над вогнутым берегом, а выпуклую низменность напротив яра займёт похожий на пляж побочень, или, в просторечии, коса с день ото дня прирастающей площадью, обусловленной резким спадом воды. Приданная этим формам рельефа растительность так же соответственно обособлена и распределена по строгим границам: бор из медноствольных сосен – над ярами, на застеленной высохшим ягелем верхотуре, а за косами в пойме - чащоба: вперемежку с берёзами кедры и ельник на болотистой, с еланями, почве, где нырнуть по макушку в зыбучую топь – просто раз плюнуть. В глазах не снимающих палец с гашетки стрелков очень заманчиво смотрятся опушённые ивняком устья стариц, проток и ручьёв, встречающихся достаточно часто, однако идущий флагманом Денис то ли не замечает их, то ли игнорирует вчистую, подряд с каким-то необъяснимым упрямством.
 - Ослеп, ли чё, батька Денис наш Андреич? Катит, блин, напрямик, всё вдоль по Питерской - нет, чтоб куда завернуть, свинцом попотчевать крысу, - выкрикивает на ухо Андрею Пахомкин, впереди сидящий с ним рядышком, и Андрей, в знак того, что мнение рабочего разделяет всецело, головой одобрительно встряхивает. И в самом деле, что им мешает заскочить в любую попутную старицу, тем более что плещется у каждого в крови стремление к неизведанным дотоле местам, от которых, мнится, веет духом особой, ни с чем не сравнимой романтики, и градус чьей притягательность зашкаливает обычно за край. И ведь правда, всякий раз, едва представится такая возможность, преисполняешься ты ожидания, что там, где ещё не ступала нога у тебя, обязательно поджидает тебя уйма непуганой дичи и изобилие отъевшегося, с лоснящейся шкурой зверья, безбоязненно подпускающего на выстрел. Да и надоело попусту тискать в ладонях ружье с третьим номером дроби в патроннике: давно настала пора опробовать Димкину одностволку на деле.
    Как будто внемля их помыслам, идущая впереди моторка совершает долгожданный манёвр и резко сворачивает направо, в бутылочное горлышко устья давно ожидаемой старицы. Пробив форштевнем пенящиеся шампанским валы от неё и дважды на них покачнувшись, Петров повторяет действия флагмана в точности. На малом газу пройдя укрытую тальником и узкую горловину, где есть опасность задеть лопастями за мель, на просторном расширении плёса обороты поднять можно заново, не тревожась за целостность шпонки. На крейсерской скорости врываются лодки в слепящий простор с пологим изгибом старицы, мчат, взойдя на редан, по сверкающей бликами глади в сопровождения громогласного эха, удвоенного отражением с берегов, и первозданная тишина глухомани рёвом тридцатисильных «Вихрей» безжалостно растерзана вдребезги. А прямо по курсу поодаль  с трудом отрывается от воды захваченная, очевидно, врасплох из десяти-двенадцати особей птичья стая, и сразу бросается в глаз, что птицы эти - не маленькие. Веретенообразные, в белее-белого оперении и с длинными шеями тушки в размерах солидно внушительны, и под стать им исполински велик размах расправленных крыльев. «Это что за птеродактили-кондоры? То ли гуси такие здоровые, неизвестной пока мне породы, то ли всё-таки?..»
 - Лебеди!.. – запальчиво восклицает, с хищностью вытягивая руку вперёд, Пахомкин, и, обернувшись назад, взывает к Петрову похожим на стон окриком. – Наддай!..Гони шибче, Володенька, милый!..Грех такую дичь упускать!..
  «Так значит, это всё-таки лебеди? Стрелять по ним разве можно»? – предостережением скребёт и лопочет туманно-невнятная мысль, но некогда, некогда к ней толково прислушиваться, тем более вкладывать в действие её умоляющий зов, - прочь с дороги, уйди, не путайся под ногами напрасно, ибо всё на свете в эту минуту подмял и затмил кровожадный инстинкт добытчика, рудимент от людей первобытных. Надсадно, с истерией воет на пределе мотор, и правит лодку Петров наперерез поднявшимся лебедям. Как ни быстр и ходок полёт выстроившейся в линию стаи, с моторкой под тридцатым «Вихрём» накоротке ей соперничать сложно, и взявшие наизготовку ружья охотники успевают на перехват, и дистанция для стрельбы сокращена до пригодной. Тридцать пять-сорок метров остаётся до снежно-белых, плывущих с величием птиц, несущих с достоинством свои непомерно огромные шеи, и выхваченная по наитию цель сноровисто обносится мушкой, сведущей в выборе упреждения, и сорван пальцем незамедлительно мягко податливый спуск. Гром выстрела заглушён стенаниями мотора, но не приходится сомневаться нисколько, что жмень крупы из свинца послана с убийственной точностью, - ломая и путая строй, начинённая дробинами жертва заваливается в крутое пике и под взмахи слабеющих крыльев несётся вниз наискось. Следом дважды подряд, испытывая перепонки на прочность, грохочет над ухом старушка из Тулы Пахомкина, и отмечает тщеславно Андрей, что эта пальба бесполезная, - ни одно из звеньев той, удаляющейся прочь эскадрильи даже не покачнулось в полёте. Сегодня, как и вчера, как всегда и доныне, его монопольное право на результативную стрельбу влёт осталось твердо и незыблемо, в который раз предъявлено доказательство прочим, что на этом поприще здесь ему конкурентов нет. Тем временем подстреленный лебедь грузно врезается в воду, выбивая сноп брызг из неё, - брызги искрами разносит под солнцем, как разрыв петарды, как фейерверк. Видя это, ход сбавляет Петров, разворачивается и двигатель глушит, к трофею плывя по инерции.
   Жив какое-то время подранок, но склоняется шея книзу бессильно и на кончике желтого клюва пузырится алая кровь и, скопляясь, срывается на воду, как в ливневый дождь с водостока. Не вынеся зрелища умирающей в мучениях жертвы, к плечу ружьё прикладывает Андрей, готовясь стрелять повторно, но его останавливает своевременный окрик Петрова: «Не надо – хана», совпавший со смертной агонией птицы, ничком распластавшейся по воде. В этот момент приближается к ним и моторка Дениса, и голос всё видевшего прекрасно начальства не столько сердит, сколько переполняют его недоумение напополам с укоризной:
 - Какого чёрта вы грохнули лебедя?..Зачем?..
   Словами реплики этой, а больше тоном её отправлен Андрей в замешательство, и гордость от меткого выстрела, от несомненной его красоты, сделавшей честь самому Шаттархенду, растоптана и уничтожена вдрызг внезапным прозрением того, что в неуёмном порыве азарта им были преступно похерены прописные истины нравственного табу, держащего под строгим запретом даже в мыслях поднимать руку на воспетую веками святыню, на фетиш в облике ангела, чья небесная красота, отражённая в сказках, в верованиях, в былинах и запечатленная на полотнах художников, да и в произведениях литераторов оставившая немаленький след, стала символом верности, преданности и любви - до последней дощечки гроба. Уличённый в кощунстве и святотатстве, он, насупясь, молчит, молчит тяжко, подавленно, и ни слова, ни даже полслова себе в оправдание нет. Но на помощь вдруг приходит Пахомкин, что весьма неожиданно и как нельзя кстати:
 - Как это зачем? – въедливо, с убеждённостью в правоте своих слов парирует он справедливые упрёки Дениса, заодно освобождая патронник от стреляных гильз. – За лебединую шкуру самое малое тугриков семьдесят отвалят хохлы из Пурпе, ни на гривенник меньше. А самоеды (этим вышедшим из употребления термином, имевшим хождение в эпоху царской России, он привык величать хантов и ненцев, коренных обитателей этих земель), - а самоеды, к вашему сведению, ничтоже сумнящеся, из таких вот лебяжьих шкур шьют себе унты и малицы и на комплексы бледнолицых чихают. Да и опротивела тушенка до смерти, и порядком приелась утятина: деликатесного мясца нынче вечером отведаем вдоволь. Забери, кстати, покойничка в свою лодку, Андреич, – в нашей места-то нет.
    Головой качает Денис несговорчиво, как бы давая понять, что с доводами рабочего он отнюдь не согласен и готов их оспорить всегда. Лебедя, однако же, подбирает и, поднатужась, швыряет на коробки с продуктами весьма увесистый груз. Лебедь, как сугробный занос в феврале, громоздится над кромкою борта, и ветром ерошит перо у него, и кончики крыльев потряхивает.
 - Надо же, - едва слышно, с раскаянием лепечет Андрей, - сбить его «тройки» хватило. Видно, зашла под перо. Расскажи кому – вряд ли поверят, за враля сочтут, за Мюнхгаузена.. Лично б я усомнился, если б услышал про это..Исполинская такая махина, это вам не не рябчик - дракон..
 - Да нормально всё получилось, Андрей, - жамкая грушей подкачки, утешает Петров его дружески, с Пахомкиным солидарно. – О чём разговор, свалил ты его классно, по-мастерски, как профессионал-стендовик. А переживать, собственно, не о чём и не надо: это там у них, на «Большой Земле» лебедь – неприкосновенная птица, типа руки прочь от неё. А всё потому, что истребили его в Европе вчистую людишки, изничтожили, под корень свели, и реже редкого там возможна с ним встреча отныне. Как мозгами раскинешь, вот же двуличная публика: сперва выметем сполна, под гребёнку, зачистим всё до нуля, а после, когда ни шиша не останется, изойдём крокодиловыми слезами, за упокой души стихами и песнями без вины убиенных давай поминать без конца. Ну, а здесь, в Приполярье, лебедь – покуда дичь заурядная, равноценный объект промысла, как, допустим, шилохвостка, глухарь или рябчик. Пусть я и утрирую это отчасти, но обстановка в целом представляется так. Микола прав: аборигены, положив на «Красную Книгу» с прибором, щёлкают их почем зря. А чем мы, собственно, хуже? Так что причин для расстройства нет, как нет смысла зря раскисать и предаваться надолго унынию..
  А всё же и после утешительных этих, в защиту его высказываний Пахомкина и Петрова на душе у Андрея пусто и тяжело, скребут, царапают на совести кошки, и сколько ужом ни виляй, ища себе оправдания, поиски эти бессмысленны и ни к чему не приводят. Сам перед собой предстаёшь душегубом и подлецом, какого ещё поискать надо..Эх, лучше бы было промазать, как Пахомкин безбожно промазал, в белый свет как в копеечку разрядить дробовик, но не взваливать на душу убийства, грех которого взыщется..
   Запускаются вновь получившие передышку моторы, и, вернувшись на стрежень, к фарватеру, лодки продолжают путь вверх, продляя противоборство с течением. Известно Андрею заведомо, что курс они держат на юг, но хитромудрый бес-Пякупур извилист настолько затейливо, меняя петлю на петлю, в арабскую вязь укладывая излуки-меандры, а мечущееся по небосводу ярило то нестерпимо калит со спины прилипшую к лопаткам материю (того и гляди дымком изойдёт от нагрева), то с левого, то с правого боку обстреливает радужку глаз лучисто-жгучими трассерами, а на иной раз, выскочив шельмой над лесом, ослепит в упор наведённым прожектором, что им овладевают сомнения потихоньку, так ли это на самом деле, или не так.
 - Прикури! – криком просит приятеля румпелем пленённый Петров и два пальца к губам прикладывает для пущей наглядности. Только ниже носовой обшивки нагнувшись, есть возможность уловить огонёк на мгновение вспыхнувшей спички, что проделано виртуозно Пахомкиным. Затянувшись для верности раз-другой-третий, он протягивает дымящуюся сигарету напарнику. В благодарность Петров оделяет друга признательным кивком головы и вдыхает, наслаждаясь, дым табака, глубоко и со вкусом затягиваясь. Сигаретный угар вырывается у него изо рта, как клубы из пчеловодной дымарни, и, отнесённый назад, смешивается за кормой с синеватыми выхлопами мотора.
   Уже под вечер, когда солнце, раскрасив на западе небосклон золотисто-малиновыми зарницами, скрылось за неровной кромкой лесин, тыном неприступного форта оградившей подступы к берегу, они закончили плавание, остановясь на ночлег возле песчаного яра, один в один копирующего обрыв, вблизи которого выстроено пристанище, ставшее их родным домом. Судя по листу карты масштаба 1: 25 000, где-то тут, в небольшом отдалении от кромки обрыва должна была находиться избушка рыбаков и охотников, избранная Денисом заблаговременно конечной точкой маршрута. Когда, из предосторожности вытащив лодки повыше, на отлогость прибрежного пляжа и за плавник закрепившись чалками, по сыпучим пескам откоса взобрались все трое наверх, то стало понятным сейчас же, что карта их не обманывала: избушка находилась на месте, там, где быть и должна. Только вот за истекшее со дня строительства время основательно подъела берег река, подобравшись настолько близко к постройке, что один из углов её сизоватого от старости сруба успел оголиться отчасти и опасно над обрывом провис – не сегодня, так завтра обвалится.
 - Вот смотри, инженер! – обратился к Андрею Гладун наставительным тоном и протянутой рукой перед собой заводил, как учитель указкой. – Проще простого на таком вот характерном примере вычислить приближённо величину русловых деформаций. Мы видим, что на карте семидесятого года съемки эта на курьей ножке избушка отстоит пока довольно далеко от обрыва, пожалуй, не меньше, чем метрах в тридцати от него. Но по истечении пятнадцати лет мы застаем её на грани сползания в бездну, и не надо быть Дельфийским оракулом, чтобы наверняка предсказать, что очередного весеннего паводка ей, без сомнения, пережить не удастся. Таким образом, прикинув расстояние от избы до обрыва и поделив его на пятнадцать, или, точнее, шестнадцать, с небольшой долей погрешности мы будем располагать искомым значением средней скорости планового размыва нашей своенравной реки...
 - Выходит, нам еще повезло, что мы застали её на месте, - за плечом у Андрея сипло буркнул Петров. – Ни рожек, ни ножек не останется через год от этой «хижины дяди Тома», это как пить дать.
 - Да, уж будьте покойны, ни бревна не останется, снесёт, наступая, речушка.. Можно сказать, подфартило нам нынче по-крупному, какой-никакой, а крышей над головой разживёмся на пару-тройку ночей, а это, согласитесь, немало, - был единодушен с рабочим Гладун.
  Внутри избушки было душно и жарко, как в душегубке, и мрачновато, как в винном погребе. Кот наплакал полезной площади: четверым габаритным мужчинам повернуться едва. Единственным достоинством были нары, сколоченные из горбыля и каких-то бэушных обломков, грязные и засаленные, сплошь все в каких-то подозрительных пятнах. Простирались те нары от засиженного мухами окна вплоть до простенка из брёвен, поделившего пространство внутри на подобие спальни и нечто вроде прихожей или тамбура. Железом, рыжим от ржавчины, темнела в прихожей буржуйка с трубой, но несерьёзная какая-то, крошечная, на три худосочных полена. Листы рваных, в засохших разводьях от грязи газет липли с пола к подошвам болотников, и глыбой льда из угла отсвечивала горка бутылок. А в спёртой до затхлости духоте гундосо пищали комарики, тянули сообща, в унисон невозможно высокую ноту, от которой нервы все враз напряглись в томительном ожидании. Как-то сразу стало не по себе от этого нахального звона.
 - Смотри-ка, очухались к ночи комарики, - зачесался, засучил руками Гладун что есть мочи, и все, кто вокруг, принялись по его примеру отмахиваться, наполнив внутреннее пространство избушки звуками сочных шлепков. – Не сочти за труды, Вольдемар, притащи-ка из лодки «Дэту», по флакону на каждого! Треба намазаться срочно, а иначе с потрохами сожрут эти христопродавцы..
  И в самом деле, насекомых в этом щелястом, нагретом за знойную пору строении набилось под завязку, вплотную, и вся эта летучая рать кинулась на людей в нападение. Алчущие крови аспиды с каким-то ненасытным остервенением бросились в психическую атаку на теплокровных, бросились на них так, как не бросались золотопогонные цепи каппелевцев на пулемётчицу Анку, и, не считаясь с потерями, вынудили людей ретироваться наружу, в надежде найти облегчение там. Но в этом отступившие просчитались: немногим было получше на воздухе, и там осатаневший, заждавшийся вендетты комар роился несметными полчищами. Крылатые крохотные вампиры с налёта впивались в лицо, злобно втыкались в глаза снежной крупкой, лезли с безудержной наглостью во все анатомические отверстия на голове, впритирку, до черноты, исхитрялись рассесться на спинах. К счастью, вскоре снизу возвратился Петров и на ходу сунул каждому в руку флакон с напоминающей молоко белой жидкостью и этикеткой, где на себя не похожий комар размахивал стрекозиными крыльями.
 - Давай мажься скорее, пока совсем не прищучили..
   Противомоскитное снадобье пахло чем-то ядовито-химическим крайне несимпатично и едко, но не предвиделось альтернативы ему, – промедление было губительным, комарьё одолело вконец. Несколько капель эмульсии, вылитых из бутылочки на ладонь, он растёр по щекам осторожно, с видом крайней брезгливости.
 - Да не так же, чечако, - сиплым басом позади раскатился Петров, став свидетелем его затруднений. – Смотри на меня и делай как я!..
   Сложив ковшиком обе ладони, он набулькал туда от души добрую четверть флакона, и, прижмурившись, окатил с размаха лицо всей налитой жидкостью, словно умылся. После чего ещё раз плеснул на ладонь в количестве меньшем и этим прошёлся по шее, отдал честь ушам, остатки растёр на волосы.
 - Должно быть примерно вот так, - воскликнул он назидательно и прибавил: – Комар, вообще-то, – фигня, так, мелочи жизни. Как пить дать мошка завтра поднимется, едва солнце взойдёт, это факт непреложный, в последней инстанции истина. На жаре прогрелась и оттаяла, тварь, в массе готовится к вылету.. Вот та – сволочь конкретная, пощады, зараза, не знает и действует не хуже гестаповцев. Набьётся, мразь, под одежду, да как пойдёт там кусать всё подряд: живот, ноги, яйца.. Прокусывает кожу до мяса, кровь из ранок ручьями течёт. И «Дэта» против неё, что припарки для мёртвого, толку от неё никакого... Так что по сравнению с мошкой той комар – из сословия благородного, галантный и воспитанный кавалер, да и только. Собственно, чего я тут перед тобой растыкаю, на собственной шкуре скоро познаешь всё сам – ждать-то осталось всего ничего, немного осталось до зорьки..Да, бесплатный напоследок совет от понюхавшего пороху ветерана: когда облегчиться приспичит – первым делом, как сымешь портки, не забудь батоны намазать – без этого, опасаюсь, ничего у тебя не получится – эскадрилья вампиров не даст...
   Близ разведённого им же костра Пахомкин свежевал лебедя. Кожу с перьями содрал он чулком, как шкурку с белки и развесил её сушиться на ближайшую ветку сосны. После чего выпотрошил и рассёк топором на куски тушку, побросал мясо в ведро, водой из реки залил и подвесил вариться над пламенем, через дужку продёрнутый шест укрепив на рогульках.
   Каких-то часа полтора спустя все уже лакомились сваренным мясом. Розовое на цвет, сочное и нежное, не было по вкусу похожим оно ни на волокнистое филе глухаря, отдающее привкусом хвои, ни на жирную в любой момент года гусятину. Соответственно, ничего общего не водилось у него ни с уткой, ни с рябчиком, ни с вальдшнепом, ни с речным куликом, ни с какой другой, оснащённой крыльями, живностью. Более того, разбирало ощущение, что поглощаешь ты с аппетитом мясо редкостного животного, а вовсе не птицы.
 - Я давеча пожурил вас, ребята, за этого лебедя, а, выходит, напрасно. Мясо просто отличное, во рту тает буквально, лопаешь - за ушами пищит. Еда без натяжки царская, пальчики оближешь, на трапезах князей да бояр пользовалась почётом не зря..И потому свои обвинения в отношении вас признаю совершенно беспочвенными, снимаю их полностью, целиком и вслух возглашаю амнистию, - сказал, прожевавшись, Гладун, сжимая в скользкой от жира ладони внушительно мускулистую ляжку, сравнимую с бараньим бедром. – А скажи-ка мне, Николя, - обратился он тут же к Пахомкину, - пологов-то с собой мы не взяли? Вот оплошный просчёт.. Спать дадут ли спокойно комарики, опасаюсь?
 - Ну не взяли-не взяли, пустяки, ерунда.. «Дэтой» в три слоя намажемся, коли начнут донимать.. Лично я как зюзик умаялся, мне бы лишь бы добраться до люльки..
  Сытный ужин завершал чай с дымком, до невозможности вкусный, не идущий ни в какое сравнение с той противной, отдающей хлоркой бурдой, что, не смотря на самые изощрённые ухищрения городского гурмана, неизменно заваривается на водопроводной субстанции. Ночевать собрались, выпив кружки по три и табаку накурившись до сблёва. Как порядком уставший, был Андрей настроен уснуть и проспать до утра беспробудно, без сновидений и грёз, чтобы завтрашний, по всему трудный день встретить во всеоружии. Однако по задуманному не вышло, он просчитался в намерениях. Не взирая на жутко вонючую мазь, от которой самому стало дурно, невидимое в полутьме комарьё пикировало на кожу без устали, с одержимостью смертников-камикадзе, штурмующих авианосные корабли тихоокеанской флотилии Штатов. На голых нарах без ничего лежать было неудобно и жёстко, отекали руки и ноги, как под прессом сплющенные ныли с непривычки бока. В поисках избавления от комариной напасти он попробовал накрыться «пониженкой» с головой, но так стало ещё хуже от духоты, от полнейшего отсутствия кислорода, так что фуфайку пришлось скинуть опять. Черной завистью завидовал он своим компаньонам по нарам, - те, поворочавшись поначалу немножко, за время его беспокойной возни давно и благополучно уснули, а кое-кто у окна даже всхрапывал протяжно и сладко, словно дрых на родном тюфяке. В горькой иронии над собой (дескать, дороже дорогого бы дал, чтобы испускать той же природы вибрацию) он попробовал сосчитать до ста…до пятисот..до тысячи. Всё напрасно – сон не шёл упорно к нему, а комары донимали по-прежнему. Спутанные бессонницей мысли ввергли его в сумятицу рассуждений, в нелепую и смешную бредятину, неисповедимыми путями приведшую к выводу о том, что американец Джеймс Фенимор Купер, писатель из ряда вон, кудесник слова от Бога, от которого в детстве было не оторвать, читал его вещи запоем, по какой-то необъяснимой причине в своих знаменитых произведениях не упомянул ни разу о комарах. Что, конечно же, представляется странным, если учесть, что действие большинства из его индейских романов разворачивается в столь же дикой и девственной местности, как и эти таёжные дебри окрест, где кровососущей нечисти по определению присутствовало в избытке, уж во всяком разе не меньше, чем сейчас у них здесь. И как же в таком случае, продолжал развивать околесицу он, справлялись с этой напастью бьющий без промаха Бампо и вождь могикан Чингачгук, проживавшие в ту примитивную, без технологических прорывов эпоху, где изделиями бытовой химии просто невозможно было обзавестись, поскольку тех не существовало в помине ввиду чудовищного размера отсталости тех легендарных времён. Ну, ладно, они мужики, с выдубленной в странствиях кожей, закалённые постоянным пребыванием под сенью первобытных лесов, двужильные и выносливые жители сурового американского Приграничья..А как же прекрасные леди?..Бросает в дрожь при упоминании существ деликатных и нежных и не приспособленных столько терпеть – всех этих Джудит и Гетти, Мэйбэлл и Элен, вынужденных вести прозябание в вертепах вроде рубленной этой избушки, примитивных и убогих жилищах, начисто лишенных удобств. По утверждению Коли Пахомкина коренное население этих мест (ханты, ненцы, селькупы) для отпугивания кровососов пользуется берёзовым дёгтем искони, экстрактом превосходной вонючести. Не требуется семи пядей во лбу для проведения сравнительной параллели: похожее природное средство - и копья не надо ломать - присутствовало в обиходе и у индейцев материковой Америки, ибо по среде обитания и жизненному укладу очень сильно близки туземные народности Штатов сибирским коренным племенам. Из чего напрашивается вывод, что американский писатель не слишком-то правдив и чистосердечен в своих претендующих на документальную достоверность описаниях и настроен водить читателя за нос, без зазрения совести легковерные пудрить мозги. Изъян, упущение, белые пятна в романах и пятно на его репутацию правдолюбца и аболициониста (с воззрениями расистов борца), а также Суда Линча противника ярого..Странно, что до сих пор никто не осмелился вывести Купера на чистую воду, а ведь он, мягко сказать, обманщик и враль, и место ему на одной половице с бароном Мюнхгаузеном. Без сомнения комары, и лишь одни комары сыграли роль зловещую, роль роковую в той венчающей повесть развязке, когда в решительном объяснении сошлись ослепительная красавица Джудит и вольный стрелок тет-а-тет, с целью выяснить до конца отношения. Если хладнокровно подумать, можно ли вообще говорить о любви, когда не находится сил выстоять спокойно на месте из-за непрерывных налётов с воздуха, и вместо того, чтобы выслушать с вниманием девушку, что без памяти в тебя влюблена и открытым текстом насылается в жёны, ты, как шелудивый кобель, вертишься, чешешься и звонко хлопаешь себя по щекам, измазанным кровью укусов. Вдобавок ум заходит за разум, если представить, что вместо французских духов несёт от красавицы дёгтем..всё очарование Дикой Розы положительно рассеется вмиг, и слетит позолота сусальная с сопоставимого с божеством идеала.. Сколько раз ни брался перечитывать его лучший роман, мне всегда до слёз жалко Джудит. Кажется, что все основания есть обвинять Зверобоя если не в корысти, так в чёрствости, но теперь-то, после знатных, комарами устроенных передряг, мне открылось как прозрение, ясно, что не мог поступить по-другому, иначе белый брат краснокожих бродяг...
…В завершение такой вот бредятины соткался из кумача транспарант, протянувшийся через улицу Республики, почему-то пустынную, будто бы ночью, без привычной толпы и машин. Аршинными буквами с перетяжки гласило: «Не стреляйте в белых лебедей!» Вдруг откуда-то сверху, из пепельно-сиреневой мглы нависшего над городом смога выметнулся бородатый Гладун и, махая кулаком с зажатым мослом, начисто, до блеска обглоданным, протрубил в упор что есть мочи: «Как посмел ты не принять на веру научные раскладки по климату, а байками Купера прельстился как дурачок? Тот, проходимец и вор, разжившись по накладным «Дэтой», занимался её перегонкой в своём американском имении и под видом «жидкости огненной» сбывал галлонами несчастным индейцам, имея от преступной коммерции немалые барыши!»
 - ..Прежде светленькая и прозрачная, как божья роса, шла на спирту «Дэта». Не чета этой дерьмовой эмульсии, чей выпуск налажен сейчас. Старая и пахла приятно, что «Москва» твоя «Красная», и будь здоров как отпугивала любых комаров. Другой вопрос, что залеживаться ей не давали: чуть какая заминка в работе – тут же перегоним и выпьем и ну блажить в рацию: «Караул! Нет от кровососов отбоя, и «Дэты» ни флакончика нет, всю на себя измазали дочиста, выручайте, спасайте, с места халтурка не сдвинется который уж день подряд! Да с запасом везите, с запасом, чтоб на месяц хватило вперёд!» - резанул пробудившийся слух бодрый голос Пахомкина.
    Взгляд упёрся спросонья в посеревшие брёвна стены, где косицы пакли в пазах кучеряво махрились лишайником. Комары вокруг наседали нещадно, вились с тем же остервенением, вынуждая к немедленному подъёму, что пришлось проделать не задержась и вприпрыжку направиться к выходу. Свет от солнца снаружи сварочной дугой полоснул по глазам, заставляя слезливо прижмуриться.
 - С добрым утром, Андрей! Сладко ли проспал белу ноченьку? – окликнул его от костра на корточках сидевший Пахомкин, с беззлобной, но заметной ехидцей в прокуренном голосе. Рядом с ним, с кружкой чая в руке, катая во рту папиросу, циркулем расставил ноги Гладун, курил и прихлёбывал громко. Реплика рабочего вызвала у шефа улыбку, но улыбнулся тот не обидно, а скорее с сочувствием. Вот Петрова не было видно нигде.
 - Ничего, терпимо, - отозвался суховато Андрей, ощущая наплыв неприязни, едва не враждебности к этим, очевидно, хорошо выспавшимся, отдохнувшим отменно и поэтому пребывающим в неплохом настроении людям. Сам же он по причине бессонницы чувствовал себя совершенно разбитым, - как с похмелья жестоко больным. То и дело закрывались глаза, приступами накатывало головокружение, от слабости и вялости тело его казалось вылепленным из теста. Дурное расположение духа усугублялось до крайности повальной экспансией насекомых: комариные рати, и без того несть числом, были усилены на восходе несметными полчищами мошки, которая, чихая на многослойную «Дэту», наседала на теплокровных с одержимостью штрафников, ищущих искупления кровью.
  С кручи обрыва Андрей спустился к реке и сполоснул, не жалея воды, заспанную физиономию, но как оказалось – напрасно, так как тут же был вынужден прервать омовение и заново опоганиться «Дэтой, - на чистую кожу рук и лица набросились насекомые с удвоенной жадностью, будто того ожидали.
     Отборный кусок лебяжьей грудинки и кружка-другая чая покрепче той вслед – весьма эффективное средство для обретения рабочего тонуса и чтобы повеселеть хоть самую малость. Во всяком случае, после завтрака стало определённо получше, поднялось самочувствие на ступень, а вместе с ним настроение расцвело и воспряло, - что за чудо ты, кофеин, ты возвращаешь нас к жизни!. Вскоре с ружьем Дениса в одной руке и мёртвой ондатрой в другой возвратился Петров из отлучки и поведал о своей охотничьей вылазке, о том, как и что вышло из его решения пробежаться спозаранку окрест и проведать близлежащую старицу, кою с вечера приметил на карте. Вместо утренней зарядки вояж выявил перспективность тех мест на предмет расстановки капканов, ибо были обнаружены там, во множестве и повсюду, так называемые «покосы»- выеденные до корней участки травы, где зверёк кормится. Заинтересованный столь важными сведениями Денис вытащил без промедления нужный топографический лист из планшетки, и вдвоем они склонились над картой, уточняя местоположение старицы и к ней подходы.
 - После работы прошвырнёмся там вчетвером, а заодно и раскинем капканы, - коротко резюмировал он. - А сейчас, братцы дорогие мои, - уснастив свой бас-баритон немалой долей патетики, воскликнул шеф с зычностью Цицерона, вещающего перед сборищем римлян на Форуме, - «Per Аspera at Аstra”, ибо ждёт не дождётся нас один из вариантов водозабора! Вперёд, на мины и спирали Бруно, на бой жестокий и праведный! Родина-мать скликает на битву сынов, криком сражаться взывает, вся в предвкушении подвига!..
  Денис, знал не понаслышке Андрей, был помешан на красноречии и слыл приверженцем ораторских лозунгов и патетически-приторных заявлений, где главенствовал шик, эпатаж, становясь при этом похожим на комсомольского вожака, ради пропагандистских идей не щадившего лужёную глотку на митингах, посреди оголтелого плебса, а подчас достигал карикатурного сходства с комиссаром-политруком из фильмов о Великой Отечественной, что, отчаянно махая «ТТ» с разбитого взрывами бруствера, именем Сталина призывает подняться в атаку. Этот псевдокомандный, псевдотрибунный, откровенно фиглярский, с претензией на оригинальность стиль казался вполне уместным в курилке, среди блещущих кафелем стен, в тиши городского комфорта, и был способен родить временами что-то вроде симпатии, отзывы деликатного смеха скучавших за сигаретой коллег, удовольствие лицезреть скомороха. «Это не человек, а один нескончаемый лозунг», - так охарактеризовал однажды Дениса Мандрыкин Сергей, и с точностью такой аттестации трудно было не согласиться. Однако здесь и сейчас, в приближённой к боевой обстановке, посреди таёжной глуши с истерикой комариного писка и головокружением из-за диметилфтолатных паров, после всех невзгод и страданий, что принесли с собой вспышка активности насекомых и бессонница от их Валтасарого пиршества, где в качестве главного блюда преподносится ваша же кровь, - под спудом ночных передряг шелуха пустых, дутых фраз, копеечные горлодёрство и пустозвонство, в стиле циркового глашатая в данный момент вызывало одно: безотчётное, но сильное раздражение, ничего объективно больше. «Мёдом его не корми, только дай возможность Ваньку валять, представляться гаером и Петрушкой. Что за удовольствие рядиться шутом, заниматься губошлёпством прилюдно», -  отнюдь не разделяя восторгов Дениса, брюзжал про себя Андрей, подготавливаясь к выезду на работу.
    Объект под номером один в череде их обследований располагался неподалёку, верстах в полутора вверх от избушки, избранной под ночлег. Он представлял собой самую обычную старицу, как и все они тут, предтечи и пращуры Пякупура, загнутую пологим серпом и не чрезмерно широкую, между бровками саженей в полста. Великое множество водоёмов подобной конфигурации и размеров они обшарили по весне, когда промышляли ондатру.
 - Как мы будем её промерять? – спросил Андрей с любопытством, когда лодка, проломив форштевнем тальник, ткнулась с шорохом в берег.
 - Довольно простецкая операция предстоит нам, обо всём скоро узнаешь, - отозвался, обернувшись, Денис. – Давай-ка забирай с собой нивелир и штатив и ссаживайся поскорее на сушу. Я – вдогон за тобой, буду состоять в записаторах. Парни с рейкой и лотом останутся в лодке.
     Пока Андрей устанавливал на штативе прибор, подъёмными винтами загонял на центр строптивый пузырёк уровня, Денис тезисно изложил суть предстоящей работы. По его весомому мнению, времени для того, чтобы проводить съемку русла объекта по всей форме, детально и скрупулёзно, руководствуясь параграфами заумной инструкции, у них нет, приходится дело упростить. «Ты только взгляни, Андрей, на эти непролазные джунгли: в пойме самой Брахмапутры и то реже заросли. Минимум пара дней уйдет на рубку одной магистрали, а кроме неё, нужно вытесать репера, прорубить до воды поперечники», выискивать к чему привязаться..Я не упомянул ещё про канитель с тросовой перетяжкой, а таких перетяжек минимум тридцать вынь да положь по регламенту..И с каждым вариантом такая возня, а их у нас восемь..Короче, ахинеей такой мы заниматься не станем, исхитримся и ход конём сделаем, то есть полуинструментальную съёмку. Чтобы из восьми вариантов выбрать более-менее сносный один, и такая съёмка сгодится, лишнее сейчас ни к чему».
 - Ты устанавливаешь прибор на урез первого и последующих за ним поперечников и дальномером берешь расстояние по рейке, которую периодически, в момент измерения глубины станут тебе показывать из лодки рабочие. Их задача – проводить измерения  лотом и выкрикивать, и погромче, значения глубины, ну а моя, - заносить в журнал то и другое заодно с ведением абриса. Да, один крайне важный нюансик: не снимайся  с поперечника прежде, чем переместится моторка на следующий и пока рейка заново не вздёрнется ввысь для отсчёта, - для полноценной картинки требуется знать дополнительно и то, как далеко друг от друга расположены поперечники, назначаемые весьма произвольно, - доходчиво объяснил Денис перед началом процесса.
 - Не слишком ли упрощённая картина получится и не огорошат ли нас позже в конторе санкциями за преднамеренное лукавство? – не сразу принял на веру Андрей предложенный начальником метод.
 - Да всё нормально получится, я тебя уверяю, не сомневайся. Когда обработаем камерально – залюбуешься, не оторвать будет глаз, слово матёрого профи. Тем более что всё это пока – не более чем рекогносцировка, поиски прикладного решения. Вот когда определится начальство конкретно, подходящий застолбит вариант, вот тогда и займёмся съёмкой детальной, но не раньше, только тогда.
    Запатентованный Гладуном способ промеров оказался не только действенным и простым, но и при том производительным очень. На всё про всё, включая нивелирование следов ГВВ (горизонт высоких вод) и рубку исходного репера, было затрачено гидрологами не более двух часов, и казавшаяся неосуществимой задача выполнена в два счёта.
 - Великолепно, грандиозно и восхитительно! Молодцы! Стахановцы! Рекордсмены! Герои кирки и лома, двужильные титаны профессии! Одной левой расправились с суточным планом! – мельком взглянув на часы, рассыпался в похвалах Денис искренне, неподдельно, и на этот раз цветастая вычурность его фраз отчего-то не показалась излишней. - Как говорится, не так страшен чёрт, как его малюют!..С почином всех вас, отважные и бойкие труженики, и вот вам моё предложение, парни! По-быстренькому откушаем чаю с тушёнкой и, пока катит масть, жахнем второй вариантик, тут рядышком. Готов поздравить вас загодя, господа: такими проворными темпами с объёмами управимся мы за трое, максимум четверо суток, и это не может не радовать..Не стой чучелом, Коля, разводи костерок! Треба продлить вдохновение кружечкой свежего чаю!..
   С такой же похвальной сноровкой разделались с ещё одним вариантом на мах и отплыли подхарчиться к избушке уже ближе к вечеру. Делу время, потехе – час, и, выкроив минут тридцать на переваривание пищи и отдых в сосновой тени (у кого как, а лично у Андрея не повернётся язык назвать такое лежание отдыхом, - уже не хватало выдержки терпеть комариные зверства и бесноватые наскоки мошки) – порознь разъехались на охоту. Вихров составил компанию Пахомкину и Петрову, и втроём на «Оке» они взяли курс вниз, взяв за ориентир устье впадавшего справа притока, - неподалёку на карте растянулась кишкой весьма перспективная старица, и рядом с ней изогнулась подковой вторая. Облюбовавший «Казанку» Денис нацелился на охоту в верховьях и с лёгкой душой отчалил в обратную сторону. Тот водоём, чьё присутствие выявила утренняя рекогносцировка Петрова, после непродолжительных прений был отчислен в резерв, и датой его зачистки выбрали канун отплытия.
…Застойная вода в старице чифирно-черна, грязного торфяного оттенка, и облепиховые зарницы с небес огнисто отражаются в ней до жидкости расплавленным золотом. Дреколье обгорелого леса по берегам роняет в это зарево тени, и кажется, по воде растёкся пожар, с безмолвным треском полыхают деревья. Как горели когда-то, в ту страшную и лихую годину, когда, то ли от чьей-то преступной руки беспечного или при злом умысле человека, то ли по вине сухих гроз, из-за перебравшего амброзии громовержца, спьяни испулявшего в землю весь свой колчан из огненных стрел и поразившего таки одну из несчастных мишеней. Когда ударила молния в землю, и воспламенился высохший мох, когда из крохотной, чуть тлевшей искры занялся костёр, поначалу робкий и малый, но набравший вскоре исполинский размах, удержу не знавшее гульбище, пиршество прожорливого огня, истребившего не один десяток гектар доброго леса в пойме. Здесь держи ухо востро, ищущий поживу охотник, и сверяй каждый свой шаг с прочностью поваленного бревна, - всё вблизи и вокруг завалено ворохами из крест-накрест, внахлёстку если не от пламени, так под напором атмосферных вихрей рухнувшего впоследствии дерева. Обугленная кора на этих, громоздящихся противотанковыми «ежами» стволах ослизла от гнили со временем и кусками отваливается под сапогом, стоит едва прикоснуться; а поплоше и тоньше кряжи – те до самой сердцевины трухлявые, гнутся с треском, стоном мозжат, - молишься, как бы не рухнули.. И навскидку сложно припомнить более унылого зрелища, чем такой вот, кладбищенски- тоскливый пейзаж уничтоженной стихией растительности, где как на осквернённом вандалами погосте покосившимися надгробиями встопорщились корневища вывороченных с мясом лесин, а у тех, что тоскуют стоймя, - вид обгорелых распятий. Тлен, прах и безмолвие, мерзость запустения и разруха, и впечатление это усилено тем, что бродишь ты здесь в одиночестве. Вроде бы давненько пронёсся здесь огненный смерч в тысячу с лишним градусов, в пекле которого что не сгорело дотла, то повалилось, обуглилось, и в пепел, в золу обратилось всё то, что улететь и сбежать не успело, не унеслось второпях врассыпную подальше от этого крематория. Но и доныне, хоть с той поры утекло и немало воды, не увидать здесь медведя, лося, не услыхать и щебета птичьего, да и пичужки не пролетит ни единой. Только булькнет изредка ворон, прокурлычет свою древнюю песнь, головёшкой прочертит и скроется, и вновь бездыханная, как в прозекторской, тишина водворяется над здешней округой. Лишь выносливый и неприхотливый кипрей сумел прижиться на этом могильнике, и розовые стрелы соцветий, продравшись сквозь груды полуистлевших стволов, тешат сердце надеждой на возрождение.
    Впору сетовать на свой несчастливый жребий, ведь по доброй воле тыкнул пальцем сюда, в этот синий завиток на бумаге, когда решался вопрос с кондачка, кому где охотиться. Впрочем, себе в оправдание, можно сослаться на то, что карта свинью подложила конкретную – не было на карте, хоть ты убей, хоть рассматривай в лупу с пристрастием, тех известных со школы условных значков, по каким распознаётся горельник. Знать, прокукарекал позже красный петух, нежели проведена дешифровка в ГУГКе (главное управление геодезии и картографии СССР) и в типографии сверстан и отпечатан здешнего урочища лист. Как бы там ни было, горевать о том уже поздновато, и приходится пробираться сейчас через эти завалы и засеки, с риском свернуть себе шею или ногу, руку сломать, сверзившись при случайном падении в эти, как звериные ямы, тартарары. На первый взгляд незыблемо тверда аксиома, что дичи здесь не водится в принципе, и шансы столкнуться с ондатрой на этом, сродни Хатыни и Лидице пепелище не выше котировок на дождь, пролившийся в ливийской Сахаре. Однако его пессимизм посрамлён, и дважды одностволка грохочет, в большом удивлении от неиссякаемых ресурсов пахнущей мускусом крысы на жизнь и способности её плодиться и размножаться в любых, даже крайне неподходящих условиях, вроде этой безжизненной гари. Всё же, несмотря на трофеи и возможность пополнить их счёт, у Андрея желания нет здесь надолго задерживаться, и, брезгливо сжимая в ладони скользкие хвостики мертвых ондатр, он торопится выйти назад, к месту, где оставлена лодка.
   Солнце втянул в себя горизонт, но и в полночь света с избытком, видно всё хорошо далеко, и передвигаешься по чащобе свободно, без риска напороться на предательский сук или споткнуться на трухлявой валёжине. Вместе с солнцем исчезает ненадолго мошка, вынужденная взять передышку, так как создана Всевышним слепой, от источника света зависимой. Не ослабевает только толчея комаров, их по-прежнему столько, что воздух ровно мутнеет от их несметных роев и предметы подёрнуты дымкой, - мнится, мир накрыла вуаль, причём сеточка соткана плотная. Хоровой вокализ этой неистовой камарильи складывается в неослабевающий звон, вне желания проникающий в уши. Гнусавая и нудная музыка, от которой тошнит, от которой тянет повыть или абстрагироваться при помощи ваты. И всё же это цветочки, не сравнить комара с мошкой, - первый хоть чурается репеллента отчётливо, отскакивает, как мячик, от протравленных «Дэтой» участков на коже, басовитым жужжанием выражая своё недовольство. В отличие от него мошка, эта слепошарая тварь величиной с булавочную головку – просто беспредельщик законченный, ей нипочём репеллент, от испарений которого самому задохнуться впору. Не в пример комару мошка гораздо сообразительней первого и, конечно же, не станет попусту растрачивать силы там, где только что размазали «Дэты» в достатке и дух ядовитый не выветрился; нет, эта с белыми лапками нечисть размером с микрон целенаправленно устремится туда, где не вьётся ни молекулы средства, и пролезет червяком под бельё, набьётся в сапоги под портянки, не откажет себе в удовольствии попробовать на зуб интимную нежность складок в области паха и иных деликатных мест. И способна натворить там такого, что невинной забавой младенцев покажутся манипуляции у индейского столба пыток или происки заплечных дел мастера, радеющего по наущению Торквемады. Нет, увольте, пусть уж лучше толкутся комарики, те супротив предприимчивой и настырной мошки – просто сущие дети, этакие тугодумы и неучи, обделенные интеллектом, и хотя всегда не прочь попроказничать, зато держатся предсказуемо, в рамках.   
  Он услышал знакомые голоса, не дойдя метров сорок до лодки. Остановился и замер. Прислушался.
 - …Голову на отсечение даю – пропил он львиную долю выручки, в карты проиграл, на шлюх из Москвы растранжирил, а нам втирает очки: дескать, по двенадцать с полтиной пушнина ушла, ни целкового больше не дали. А коли даже и так – в любом случае крупная недостача, на одни продукты не спишешь при всём желании..  Вспомни-ка его похмельную харю, когда с вертолета он слез, - не харя, улика, свидетельство преступления. Сколько ещё можно оплачивать его мотовство из нашего с тобою кармана?..
 - Да что теперь подозрения наши изменят, деньги-то он всё равно не вернёт..
  Как-то вовсе некстати хрустнул сучок под ногой у затаившего дыхание Андрея, это было услышано, и в ту же секунду прервался столь занимательный разговор.
    Когда с пылающими от возмущения и стыда за Дениса щеками он приблизился к лодке, Пахомкин окинул его проницательным взором, после чего похвалил с преувеличенно-фальшивой восторженностью, избегая скрестить с ним глаза:
 - Смотри-ка, молодчина какой – взял не одну, а пару. А у нас на двоих – безнадежный голяк: ноль целых, ноль десятых..Ни единой крыски не видели близко..
     «Казанка» была на приколе, а Денис, в одних семейных трусах на бронзово-смуглом торсе борца тяжёлой весовой категории, стоически не внимая вившимся вокруг комарам, сушил над костром отжатую наспех одежду. Если добавить к тому и основательно промокшую шевелюру начальника, как-то сама собой, без заминки возникала мысль о купании. Вот только сразу чесался язык уточнить: а таким ли желанным было это купание, или это был такого рода экспромт, где о доброй воле говорить не приходится? Ибо прежде не водилось за Денисом неодолимого влечения к моржеванию..
 - Ты, никак, Андреич, окунуться надумал? Не рано ли сезон открывать? Водичка, небось, холодная дюже? – спросил с ядовитой ехидцей Пахомкин, когда, поднявшись на прибрежную кручу, присоединились все трое к Денису, приплясывавшему босиком перед пламенем.
 Под принудительный смех поведал Гладун о своей, едва не ставшей фатальной оплошности, о том, как отвлёкся, забылся и не установил в нейтральное положение реверс, и когда по привычке запустил с верёвки мотор, лодка под ним взбрыкнула, как мустанг необъезженный, с места рванула в карьер и понеслась с неистово бешеной прытью, как кобылица, отведавшая шенкелей от наездника на королевских скачках. Не удержавшего равновесия Дениса, согласно законам Ньютона о движущихся телах и инерции, сбросило в воду с кормы.
 - Вот прикиньте, ребята: бултыхнулся как с цементом мешок, на поверхность только всплываю и едва успеваю сообразить, что со мной приключилось такое – глядь, а лодка, описав полный круг, мчится прямо мне в лоб со всей своей скоростью..Доложу без прикрас: зрелище не для слабонервных.. Пришлось нырять заново, и поглубже, не взирая на отсутствие ласт, акваланга и гидрокостюма. Задним числом полагаю, скорость моего погружения в этот критический миг сделала бы честь самому Ихтиандру, а то и профессиональному добытчику жемчуга с каких-нибудь Соломоновых островов, наторевшему в подобных ныряниях с детства.
 - И сколько раз пришлось тебе так погружаться? – округлились в ужасе глаза у Андрея, когда представил въяве картину с неуправляемой, на всех парах несущейся лодкой, под кормой у которой дьявольской мясорубкой крутятся лопасти на предельных оборотах винта.
 - Слава богу, всего дважды. На третьем круге лодка врезалась в берег, а мотор взревел и заглох..Вот такая со мной приключилась история..Приятного мало, хотя, если разобраться, крупно мне повезло, отделался лёгким испугом..
 - Я, Андреич, случай подобный знаю, когда таким же вот точно Макаром голову винтом раскурочило доброму одному пареньку..
 У говорящего это Пахомкина тон голоса серьёзен до крайности, а в васильковых, обыкновенно чуть с придурью, вынашивающих очередную хохму глазах при всём желании сейчас не обнаружить ни крупицы веселья.
 – ..Так же, бестолочь, лоботряс, оставил переключатель на скорости, ну и вывалился, конечно, из лодки, когда три десятка моторных лошадок в унисон взыграли под ним. Увы, повезло ему не в пример меньше, чем тебе, Денис: неудачная, с летальным исходом, трепанация черепа, и супруга лет в двадцать – вдова, и сироты остались детишки... Так что впредь будьте бдительны и осторожны вдвойне и втройне, мужики, – здесь, в безлюдной таёжной глуши, не дай бог, случись какое несчастье, кареты «скорой помощи» не докличешься ни за какие коврижки, и волшебник в голубом вертолёте вряд ли сюда прилетит. Да у нас под рукой нет даже рации, чтобы вызвать санборт при оказии.
 - Ей-богу, Микола, я ж не специально, - вздыхает понуро Денис, чувствуя справедливость упреков рабочего и даже, вопреки своей обычной манере, не пытаясь хорохориться и встать в позу и нагородить оправданий в защиту себе. – Урок хороший мне на всю жизнь, запомню и усвою и на самую ближнюю полочку в памяти своей положу.
    Мало-помалу отряд из четырёх изыскателей, отрабатывая по пути варианты, опускался вниз по течению мелеющего день ото дня Пякупура, неуклонно сокращая тем самым расстояние до дома-балка. Ко всему привыкает, в любых условиях приспосабливается созданный изначально выносливым и универсальным, уникальный во всех отношениях человеческий организм, с его сверхзапасом выживаемости и долготерпенья. Степень его толерантности к условиям проживания, кажущимся зачастую непригодными и несносными совершенно, исключительно высока и на порядок превосходит все животные виды, что и стало первопричиной, вознесшей человечество на верхнюю ступень пьедестала на планете Земля. Наделённый такими адаптационными возможностями людской род за годы своей эволюции освоился жить и чувствовать себя неплохо при этом как среди барханов пустынь, в пекле Сахары и Гоби, так и во льдах круглогодично застуженной Арктики – лёд там идёт на дома, на возведение эскимосского иглу; некоторым его популяциям со временем стало комфортно вполне и в разреженной полосе среднегорья, на Кавказе, Тибете, у подошвы глетчеров Анд; другие, не менее отчаянные и бесстрашные из потомков Адама, на камышовых судах и плотах, сколоченных из дерева бальса, некогда пересекли океаны и заселились на коралловые атоллы, где поколения их отпрысков живут припеваючи и по сей день. Одним словом, совершенство творения Божьего позволяет ему в относительно короткие сроки притерпеться и приучиться к жизни в самой неподходящей среде обитания, не теряя человеческого обличья при этом. Вот и Андрей исключением из этого правила не был и потихонечку свыкся с постоянным присутствием комарья и мошки, и теперь уже ему не кажется возмутительно диким ежечасно освежать репеллентом лицо и втирать его в шею и в руки - на тридцатиградусной жаре мазь быстро смывается потом и пропадает как не было отпугивающий кровососов эффект. Да и сам гнус как бы выдохся и истратил тот необузданно свирепый запал, что знаменовал первые сутки его апокалиптического нашествия. Спустя неделю гнус поутих, ведёт себя относительно скромно, умерил зверский свой аппетит, хотя и не против по-прежнему в любой подходящий момент заползти под одежду инкогнито и оставить на теле как можно больше автографов, кровавыми граффити от макушки до пяток бренную плоть расписать. Что же касается комаров, так на тех Андрей давно не обращает внимания, отнеся их к разряду хоть и докучливых, но не особо опасных животных, не страшнее мух, тараканов или сверчков. А что: жужжат, жужжат себе, бедолаги, и вьются тщетно над головой, где сверху надёжный шлем накомарника, а сзади сетка Павловского, как кольчужная бронь, прикрывает затылок и шею – иногда даже становится жаль их маетных бестолковых усилий, безрезультатной их суеты.
     Наконец закончена съемка последней, восьмой по порядку старицы, и как ритуал завершения, подведение итогов работы, чаепитие на обдуваемом ветром мысу, там, где гнус не удержится в воздухе и можно спокойно поесть и попить, не отвлекаясь на шлепки и рукоприкладство. Опустошён до дна чернее чёрного от копоти чайник, с говорящим названием чифирбак, и Пахомкин, обернув его грязной тряпицей, упаковывает сверху в рюкзак и затягивает вязки потуже. По бачкам разлиты остатки горючего, и пустая бочка из-под бензина на затянутом в тальник берегу брошена за полной ненадобностью, - авось кому-нибудь когда-нибудь пригодится.
   Весь в недельной щетине, с обликом таёжного татя Гладун, красными от недосыпания и дыма глазами напоследок обводит с усталостью столь же неопрятно-бородатые, загорелые, как у этнических горцев, лица подчинённых своих и прочувствованно, как шаман заклинание, выговаривает долгожданную фразу: «Баста! - домой».
      Резво, под аплодисменты раскатов от эха сорвались моторки вперёд, в этот раз союзные силе течения, и верста за верстой потянулась, как бы сматываясь обратно в клубок, распущенная неделю назад прядильная нить Пякупура, со всеми её загогулинами, петлями и узелками отложившихся в памяти мест. За прошедшие со дня отплытия дни не узнать располневшего в половодье гиганта, отощал он на безводной диете, словно караванный верблюд: метра на полтора, если не с гаком, понизился его уровень, и в шахматном порядке на поворотах белеют рыхлые насыпи побочней, точно прибалтийские дюны, где пыль клубится на верхних, уже обсохших частях, доступных воздействию ветра. Розоватые откосы обрывов как бы прянули ввысь и смотрятся гораздо внушительней, нежели за семь дней до того; над ними, в распростёртых необозримыми базиликами сосняках от жары иссох ягель до хруста, горюч и воспламеняем он стал не хуже чёрного пороха, чем и чрезвычайно опасен. Обнажились отчасти и берега у пойменных низменностей, бурые от выходов торфа, с них свисают, купая в воде мохнатые кончики, отростки оголившихся корневищ, точно щупальца ископаемого чудовища баснословной величины и науке неизвестного вида.
….Всё в порядке было у хозяйственного Лысухина, когда, завершив наконец свою недельную одиссею, ввалились в балок пилигримы ни свет ни заря. Сам ответственный хозяин избушки крепким сном праведника почивал на своём тюфяке, над которым, как балдахин над паланкином набоба, вознеслась миниатюрная палатка из марли – полог, как тотчас догадался Андрей, прежде с такой вещью не сталкивавшийся.
 - Прости, Иваныч, за внеурочный подъём и принимай странников, измотанных и голодных! – с наигранным весельем смертельно уставшего человека на последних крохах энтузиазма выговорил с порога Денис и под влажный скрип бродней дошагал до стола и грузновато опустился на лавку. Свободные места на ней и на её двойнике напротив оставались пустыми недолго – на них, попарно и врозь, расселись и остальные вошедшие. Самовольно закрывались глаза от бессонницы – впору спички вставлять.
   В сатиновых семейных трусах и майке навырост, небритый, хмурый и заспанный, выбрался из-под марли Лысухин, и, кряхтя и сощурясь, всунул в тапочки босые ступни.
 - С приездом, - не слишком-то дружелюбно вслух поприветствовал он, но поздоровался за руку с каждым. – Сейчас чайку соображу, макароны на костре разогрею, - после чего на время исчез из балка
 - Как вас там, не слопала мошка на природе? – спросил он чуть погодя, вернувшись назад в компании парящего чайника и накрытой крышкой сковородой, источавшей аппетитные запахи.
 - Как же не слопала, Иваныч, - вяло откликнулся на это Гладун, принимая из рук рабочего кружку горячего чаю. – По первое число прописала нам ижицу, уж будьте покойны, гемоглобина осталось в обрез. И не раз пожалели, что не взяли в заход пологов, - комарики шибко уж зверствовали, толком спать не давали.. А ты, я гляжу, молодец, под бронеколпак перебрался вовремя, натянул укрытие от этого зверя.
 - Стоило вам уехать, сей же час натянул, чего, думаю, зря время тянуть, рассусоливать, ждать у моря погоды..Не прогадал, я считаю, поскольку подтянулись комарики вскоре в несметных количествах..А мошка, преподлая тварь, вылетела аккурат через сутки, - черно, прям-таки тучами... Как же, думаю, вы с ней в заходе справляетесь, без пологов, без палатки, когда и мне, хоть с крышей над головой, работой не слишком уж загруженному, ни продыху от неё, ни пощады?.. Кобель тут приблудился один, с буровой, видимо, на переднюю лапу хромый. Знать, учуял, бедняга, течку у собаки моей, а оказалось, пришёл искать смерти. Пришлось его пристрелить попозжа – несчастный ослеп полностью, все глаза ему выела мошка. Почитай, взрослое животное загрызла живьём летучая эта пиранья. Собаки здоровые, те хоть нор поотрывали себе, сутки напролёт в них куковали, нос не выказывали, покидая их на полчасика, чтобы наспех ублажить желудки. А колченогий тот инвалид не осилил отрыть убежища и сполна поплатился за немощь…Жаль, хороший был пёс, с экстерьером, понятливый..Нам ещё повезло, что эта поганая тварь в балке кусаться не может – на окошко сразу летит, к свету. Как, вообще, получился заход, удалось или нет поохотиться?
 - Да нормально, Иваныч, мы справились со всем на окей. Как семечки расщёлкали варианты, поохотились тоже не срам. Вот Андрей сбил влёт лебедя, - ведро отменного мяса. Да это даже мясо не мясо, просто изыск гастрономический, воплощение самой невероятной мечты дюжины заморских гурманов..Короче, набивали момоны добрых два дня, на завтрак, в обед и на ужин..Крысы взяли немножко, штучек двадцать на всех, большей частью в капканы.. А как дела у тебя? Измерения ведёшь регулярно? И данные заносишь в журнал как тому и положено? Просвети, что со связью? Часом, кто-нибудь из конторских не выказывал к нам интерес?
 - Да нет, без каких-то там метаний и дёрганий, тишина и дрёма в эфире. Интересоваться особо ведь некому – Волков в отпуск свалил, а новый его зам по фамилии Борода не вник до конца в обстановку. От Рюрикова тоже ни весточки –  подался, наверное, в Сочи, как и Стёпа Круглов.
 - Как вы хотите, джентльмены, - провозгласил, оторвавшись от лавки, Петров, - а лично я  спешу натянуть полог и в люлю немедля заныриваю..Иначе засну там, где сижу, и разницы ничуть не почувствую..
 - Присоединяюсь, - проявил солидарность с компаньоном Пахомкин. – Ивыныч, будь ласка, подскажи, где найти полога?..
   Следующие пятнадцать минут посвящены обустройству гнездилищ для отдыха, и вот уже над каждым матрацем вознёсся индивидуальный марлевый дом, хоть и очень скромный в размерах. У Андрея он слегка скособочен и в макушке чуточку крив, так как обделённый опытом зодчий не рассчитал толику и на дециметр промахнулся с растяжкой, крепящейся на потолочном гвозде. Впрочем, к чёрту эстетику, дело вовсе не в этом. Главное теперь в том, что можно оголиться до плавок и раздетым забраться вовнутрь, под защиту неприступного кокона, чья полупрозрачная ткань как система ПРО над столицей, не пропустит комара аки «Першинга». Благодаря чему стало проще простого провалиться надолго в беспамятство, в благодатную безмятежность сна, полного мечтаний и миражей и несказанно удивительных приключений – все из них со счастливым, словно в сказках, концом.
    Через два дня, когда путешественники в должной мере отреставрировали потраченное в мытарствах здоровье, как надо выспались, отъелись и отпились и не единожды посетили истопленную Лысухиным баньку, Север аннулировал лубочное забрало и предъявил свое истинное лицо. Буквально за пару часов температура воздуха упала критически резко, понизившись на тридцать пунктов зараз, с «плюс тридцати» до нуля, и свистящий норд-ост нагнал рваные низкие тучи, под спудом которых мгновенно одряхла светоносная июльская синева. Повеяло глетчерами и айсбергами, стынью паковых льдов, белым безмолвием Арктики, и в перенёсшемся с полюса воздухе явственно замелькали снежинки и прибили к земле комаров.
 - Вот такие пироги, Андрей, испекла нам природа играючи, - философски отметил Гладун, оторвавшись на минуту от журнала обследования. - Север есть Север, и это данность, которую нужно простить и принять, так как с ней не под силу тягаться. Лёгкий вздох Арктики, и нас бросило в дрожь – кутаемся в пониженки в первых числах июля.
     И действительно, на всех, тут присутствующих, были надеты фуфайки, крытые чёрной материей, с воротниками из искусственного меха, стоймя, а Лысухин на пару с Пахомкиным уже вполне всерьёз обсуждали, не пора ли откомандированной на кухню буржуйке возвратиться на её исконное место, в балок.
 - Надолго это безобразие, нет, как, Денис, ты считаешь? – поддержал разговор Андрей, обращая внимание на то, как изо рта, точно в стужу зимой, вырываются клубы пара. Прихлёбывая из кружки, он сидел напротив начальства и внимательно наблюдал за тем, как Денис камералит, и думал при этом разное. А Денис, посасывая потухшую папироску и вовсе не замечая того, отдавался с увлечением графике, сводил, сопрягал в единое целое прежде разрозненные рисунки и кроки и неровные столбики цифр, извлекал из хаоса беспорядка дельные крупицы гармонии, отделял как бы зёрна от плевел, и очинённый бритвенным лезвием карандаш в его мастеровитой руке был сродни кисти живописца, вдохновлённого своим полотном. Мало-помалу, вся в кружевах изобат - линиях одинаковой глубины, с мысами, заливами, отмелями, оконтуренная по берегам условными значками растительности, вырисовывалась на миллиметровой бумаге та самая их первая старица, положившая начало обследованию. На неискушённый взгляд новичка, картина получалась что надо, толковая и наглядная, - предъявляй её хоть прямо сейчас как отчёт о проделанной с душою работе, демонстрируй словно высшего качества знак на продукции опытной фирмы, относящейся с пиететом к своей репутации. Одним словом, шик, идеал, ювелирная без преувеличений работа, достойная похвалы и наград. И этот незаурядный, по-своему талантливый человек без зазрения обирает рабочих? Как же это совмещается в нём?..
 - Непогода такая растянется минимум суток на пять.. Потом, конечно, лето свое возьмёт, дай боже ещё жара установится. Не переживай – попотеть ещё вдосталь успеешь, литрами водички попьёшь. Вот слетаем на Суторму мы с тобой, бахнем переходов с десяток, я уеду с материалами напрямую в Тюмень, а ты возвратишься обратно. Пока есть время до отпуска, сиди здесь, высиживай коэффициент повышающий сколько угодно, хоть до второго пришествия, а заодно загорай и уди помаленечку рыбку, в снастях недостатка нет. То, что наловишь и высушишь, осенью умнём под пивко..
    Не далее как вчера, в двухчасовой сеанс связи пришла радиограмма за подписью Рюрикова. В ней начальнику партии под номером двадцать предлагалось, неотложно и настоятельно, ускорить работы по обустройству Суторминского месторождении нефти. Лететь туда предстояло вдвоём, и после недолгих колебаний Денис отдал предпочтение кандидатуре Андрея, мотивируя своё решение тем, что молодой специалист набираться опыта должен, квалификацию свою повышать способом практической деятельности, тем более что пока не доводилось ему батрачить на переходах, где немножко иные методы и приёмы и своя особенная специфика, ознакомиться с которой досконально обязан всякий уважающий себя инженер. Обязав настроенных к отпуску Пахомкина и Петрова выстроить перво-наперво баню («это дембельский вам аккорд, мужики»)  и лишь при таком условии подписав заявления у обоих, Денис, по рации связавшись с Ноябрьском, заказал под себя вертолет.

                Глава восьмая.


 - Кислицын, Кислицин! Взгляни-ка – не здесь ли вас надо высаживать?
 Под этот, донёсшийся из кабины пилотов нервический окрик один из троих, сидевших в пассажирском салоне мужчин немедленно резко поднялся и проследовал на зов лёгкой, но решительной поступью старшего. На вид ему стукнуло лет тридцать пять, и он, как и двое других его спутников, был одет в противоэнцефалитный костюм цвета хаки, обут в закатанные болотники. Он был гибок и худощав и в движениях изящно пластичен, словно профессиональный танцор, не понаслышке знакомый с подмостками. Симпатичное узкое, с впалыми щеками лицо у него было украшено безукоризненным носом, под которым вислая поросль усов давненько скучала по ножницам, чего нельзя было сказать про его тёмно-русую шевелюру, - аккуратная, недельной давности стрижка лет на десять, если не больше молодила её обладателя. Его типично славянскую внешность дополняли водянистые иссера-голубые глаза, довольно глубоко посаженные под лохматыми и густыми бровями. Звали его Кислицын Александр, и наперёд, без очков было явственно видно, что он в коллективе за вожака.
  Тот, который его подозвал, был человеком в годах (возраст в районе шестидесяти) и в штатах Ноябрьской экспедиции числился в замах начальства. Его наипервейшей обязанностью было обеспечение экспедиции вертолетами, заброска и вывоз назад изыскательских отрядов и партий, выполнение поступавших по рации заказов от них, преимущественно на бензин и продукты. Он был морщинист и сед и пользовался роговыми очками, откликаясь на имя Попова Александра Ивановича. Однако так к нему обращались не часто, довольствуясь личными встречами, а за вычетом официальных контактов величали Паникой за глаза, а ещё Саней Ваней и Зайцем. Столь нелестные прозвища он заслужил по своей закоренелой привычке предаваться унынию по малейшему поводу, падать духом чуть что, мелочно и попусту суетиться. А еще за ним водился каприз каждый им же заказанный борт сопровождать персонально неукоснительно, чем и объяснялось его сегодняшнее присутствие в рейсе, хоть и необходимости в том не было никакой.
   Когда Кислицын порывисто встал и ушёл, освободилось место возле Андрея. Не мешкая туда пересел Салават, рабочий башкирской национальности, узкоглазый и плосколицый, как и все азиаты-кочевники, уроженцы степного Востока. Смугло-жёлтая от природы рука у него сжимала поводки с карабинами, пристегнутыми к ошейникам двух разнополых лаек, боязливо жавшихся к его сапогам. Крупного, окрасом и статью напоминающего овчарку кобеля прозвали Кабан, а вертлявая как юла, родственной кобелю масти сучка отзывалась на кличку Люська и с охотой ластилась к каждому, кто бы не приголубил её.
  - Тише, тише, маленькие мои, всё хорошо, - высоким гортанным голосом хозяин ласково успокоил собак, резкими и нервными движениями отреагировавших на перемену его позиции.
 - Как настроение, Андрей? – прокричал он на ухо Вихрову, завороженно припавшему к иллюминатору.
 - Настроение во! – на секунду оторвавшись от созерцания проплывающей внизу тундры, поднял большой палец Андрей и тут же припал к стеклу заново. Всё равно толком разговаривать невозможно, гул винтов и турбин перекрывает все звуки речи, охрипнешь бесконечно кричать.
   Тем временем достигший кабины Кислицин склонился над упакованным в целлулоид листом, который был в руках зама, и тонкий мизинец его по-девически узкой кисти ткнул без раздумий в точку на карте:
 - Высаживаемся вот здесь, на слиянии Надыма и Татляга-яхи! – сказал как отрезал он тоном безапелляционной уверенности.
На это Паника сокрушённо помотал головой, отчего очки его заискрились, и старческий прокуренный бас сквозь металлический гул прорвался опасливым возражением:
 - Гиблое дело затеяли, водомуты!.. Случись чего с вами, как мне об этом узнать? Да с меня голову снимут за неоправданный риск, за потакание такой авантюре!..
   Дерзко сощуренные глаза Александра в лицо вертолетного босса взглянули в упор, усами завешанный рот скривило ухмылкой сарказма. И это с поросячьей душой существо наделено полномочиями второй по-значимости экспедиционной фигуры, чьи, часто необдуманные и взаимоисключающие распоряжения и вызывающие недоумение приказы скрепя сердце вынуждены все исполнять? С каких таких пор при зачислении в штаты стали пользоваться приоритетом неучи и слюнтяи, недалёкого люди ума?. Куда катится мир, если в нём приспособились заправлять подобные этому дилетанты, и что за странные грядут перемены в наши падкие на сюрприз времена?..
- Не дрейфь, Ляксандра Иваныч, мы не маленькие, чай, на свет не вчера родились, успели вырасти из штанишек на лямках. Вот ежели через две недельки я не выйду с базы на связь, только тогда начинай подумывать о волнении, но никак не раньше этого срока... Вот такой уговор. А до этого икру метать преждевременно..
 - Ну, смотри, как знаешь, Кислицын. Лично я умываю руки, всю ответственность слагаю с себя...
   Очень расстроенный Паника дал отмашку в сердцах, - дескать, уйди с глаз долой, своим присутствием меня не нервируй, тошно и без того. Впрочем, стороннему наблюдателю могло показаться, что Саня Ваня тут переигрывает: с чересчур уж артистичной картинностью поднялась и упала немощная по-стариковски рука. Вернувшийся обратно в салон Кислицин хихикнул не без злорадства прямо Андрею в лицо:
 - Вот же заячья душа, опять труса празднует. И где только Волков откопал эту рохлю?
  Андрей соглашательно покивал, не отрывая глаз от окошка. Уж сколько раз за время своей карьеры он видел проплывающий снизу ландшафт, но неизменно смотрит с восторгом, весь в восхищении от некрикливой его красоты и утончённой завершённости линий, гармонии тонов и мазков, степенного колорита оттенков. Эта иззелена-серая, словно расшитая серебром равнина, вся в блюдцах мелководных озёр чем не скатертью застланный стол, где всё готово для чаепития. Кое-где её парчовая ткань заткана зелёным узором – бархатистым орнаментом перелесков возле рек и ручьёв, раскидавшихся по тундре мудрёными петлями лассо. А цилиндрические резервуары ДНС издалека рождают сравнение с перечницей или солонкой, изготовленной из чистейшего серебра, - под солнцем блестят как начищенные бархоткой её вертикальные ёмкости, покрытые светоотражающей краской. Прямоугольные, в шахматном порядке насыпи кустовых скважин - это белые клетки доски, на которой сообразили партеечку пресыщенные сладким десертом. У кого-то из игроков тлеет в руке сигарета – тонкая и высокая игла газоотводного факела, увенчанная бледно-оранжевым язычком, пляшущим, как марионетка, от ветра. Это бесцветное пламя – символ головотяпства и бесхозяйственности: там не газ попутный сжигается, там банкноты вылетают в трубу пачками, нанося невосполнимый урон экономике союзного государства..
  Однако кажется, истекает время сравнений и критики – близка, как видно, полётная цель. Вот уже зачернело густо на горизонте, как чернильными кляксами растеклось перед ним, и неровная кромка лесного массива в обзор умещается явственно. Как отверженные, изгои на отшибе деревья стоят, - их стволы малы и кривы и приниженно согбенны господствующими ветрами с севера. Но с каждой секундой полёта плотнее и гуще сукно ворсистого плюша внизу, тесней и крепче объятия сплотившейся хвои, и как мельхиоровый нож на столе, блестит между кронами старица. За впадиной старицы бор на пригорке, из низкорослой сосны, к нему примыкает болотце – словно обрывок брезента гладкая, без растительности, низина, где клюквы незрелой, должно быть, полно в преддверии окончания августа. Ещё пять секунд лёта, и становится слышно, как с присвистом захлопали лопасти, и под ложечкой засосало слегка, - знать, нацелился борт на снижение, идёт с креном вниз. Лес придвинулся резко, точно сделал навстречу прыжок, с каждым мигом всё ближе вершины, и их прорисовка отчётливей. Тёмно-зелёная хвойная гуща всё заслонила собой..чуть просветлело в иллюминаторах, - видно, как взволновалась рябая, взъерошенная винтами вода.
 - Шабаш – прилетели! Выгружаемся мухой, как десант под огнём, ничего и никого не забывая! – скомандовал тут же Кислицын и выпрямился, гибкий и резкий, весь из себя – действие.
Испуганно поблёскивая очками, выбежал из кабины Паника, с просьбой поторопиться и не затягивать с высадкой:
 - Давайте живее, ребятки, я вам помогу! Вертолетчики мечут и рвут, у них категоричный запрет садиться на песчаные косы!..
И в паническом рвении стал судорожно дёргать запор овального выхода, опережая замешкавшегося на секунду механика.
Пришлось тому не очень и вежливо оттереть паникёра плечом в сторону и с деликатностью выразить своё недовольство:
 - Отойдите, папаша, от двери, – вам не положено! Это дело моё!..
  Первым из изыскателей высадился с собаками Салават и сразу же отстегнул карабины. С поджатыми хвостами и ушами лайки ринулись улепётывать в лес, напуганные истошным рёвом машины и штормом от безостановочно крутящих винтов.
 - Ничего, прибегут обратно, никуда не денутся! – точно оправдывая четырёхногих трусишек, прокричал Салават слезшему вдогонку Андрею, и вдвоём они бросились к грузовому отверстию сзади - стаскивать лодку, подталкиваемую Кислицыным и Паникой изнутри.
 - Аккуратнее, аккуратнее, руками придерживаем за корму, мужики! – наставлял их сверху Кислицын, и багровое от натуги лицо у него выглядело столь же отрешённо суровым, как и каменные рыла изваяний на фронтонах ленинградских дворцов.
  Лодка дюралевым днищем благополучно сползла на песок, вслед за тем корма мягко плюхнулась, и повернувшийся спиной Салават подставил плечи мотору. Под тяжестью массивного «Вихря» ноги его просели в коленях, в землю зарылись по щиколотки. Стрелами античной баллисты просвистели в воздухе вёсла от лодки и упали вблизи на песок, пылящийся ливийским самумом.
 - Бочку кантуйте нежно, как жену на сносях, – не дай бог, ещё по шву треснет, останемся без запаса горючего! – и под заковыристую матершинную брань двухсотлитровая ёмкость с бензином ухнула грузно на землю.
 - Ништяк - целёхонька! –  с пристрастием осмотрел приземлившуюся Салават и побежал, косолапо загребая носками, обратно к пассажирскому выходу – разгружать провиант и приборы.
 - Давай, Василич, Андрюха, давай! – гортанно покрикивал он на Кислицына и Вихрова, вынуждая тех носиться бегом и брать в охапку помногу. Через пять-шесть минут угорелой такой беготни на отлогом скате косы выросла приличная горка из мешков и упаковок с продуктами, скатанными в рулоны спальниками, всякой всячиной набитыми рюкзаками, канистрами с бензином и маслом, ящичком из многослойной фанеры, предохранявшим от тряски необходимый гидроприбор, футлярами с теодолитом и нивелиром, бухточкой промерного троса, покарябанным штативом из бука и двумя нивелирными рейками, чья юность также миновала давно.
 - Ну, с богом! Желаю удачи в ваших авантюрных исканиях!..
   Паника, не сходя вниз, с облегчением тиснул их руки, и с мягким щелчком за ним захлопнулась дверца. Вертолёт закачался и заревел, как стадо бизонов из прерии, метра на полтора приподнялся и на долю секунды завис над косой, как бы в раздумье. Но, словно бы устыдившись своих колебаний, тут же рванулся решительно, резко кверху наддал с небольшим отклонением от вертикали, и четверть минуты спустя его пузатое туловище перевалилось за кромку еловых вершин, а там и скрылось из виду вовсе. Какой-то отрезок времени еще улавливался его раскатистый рык, слабеющий с каждым мгновением, да повисла, растекаясь над лесом, еле видимая полоска белесоватого выхлопа.
 - Ну, вот и все! Прощай, всеблагая цивилизация, до лучших времен! Ура! Да здравствует жизнь на природе, на девственном лоне её! В этой берендеевской глухомани мы остались одни-одинёшеньки, но это нас не огорчает ничуть, а только отчаянно радует, и остальное нам побоку всё, катись колбаской по Малой Спасской урбанизацией отравленный мир!..Едва ли не в точном соответствии с той поучительной книжкой, воистину: трое в лодке, не считая двух грамотных псин!.. 
   Голос возопившего аллилуйю Кислицина был преисполнен восторга и радости, и заразительной лучезарностью опаляли его серо-голубые глаза.
– Андрюшка, Андрюшка, ну, скажи, только честно: ты разве не рад, что по милости божьей влился ко мне в напарники и со мной заодно угодил в эти безлюдные дебри? – откровенно спросил он Андрея, похлопывая того по плечу с той бесцеремонной небрежностью, на какую предоставляется право после ряда ответственных лет, прожитых в ладу и согласии и в теснейшем соседстве нос к носу. И сам же ответил на свой, риторический скорее, вопрос: – А не то бы букой сидел на своём, набившем оскомину Пякупуре: без работы, без цели и без перспектив. А здесь, посмотри, красота-то какая – голос перехватывает спазмой от наплыва эмоций и чувств!.. Места дикие и нехоженые на протяжении всего нашего сплава, девственная тайга с оленями, лосями и косолапыми мишками, - в полный их топтыгинский рост. Короче, подходящий комплект для засидевшегося на мели зверобоя!..И это в самую удачную пору, под конец августа, когда комара и мошки в тайге - меньше малого. Про рыбу же я вообще заикаться не стану – сам ты лично убедился воочию, что кишмя кишит её в этой необыкновенной реке. Да и работёнки вам, сдельщикам, я нормально подкину, будет чем наряды закрыть. Вот, считай: целых три морфоствора, два из которых - довольно приличные, минимум километров по пять. Само собой, на их концах репера на пнях мы обязаны привязывать к Госсети, нивелирными ходами четвёртого класса будем их замыкать, добросовестно и прилежно, на ближайшие пункты триангуляции либо ГУГКовские закладки в земле. И всё это с рубкой, естественно, поскольку здесь, в чащобах поймы Надымской, четвёртой категории лес, и этот постулат не оспоришь. Есть в задании и участок русловой съемки – хороший такой, доложу я, участочек, с угломерной, как полагается, магистралью и двумя закрепляющими столбами на каждом из тридцати поперечников, в сумме всего шестьдесят. Как специалист, ты, конечно, не можешь не чувствовать, во что выливается сумма?..Если приплюсовать сюда и рекогносцировочные промеры глубин по фарватеру, которые мы постараемся делать, по мере возможности, всегда и везде, гидролого-морфологическое обследование намеченных заранее стариц - вариантов под водозабор для Хеттинской группы месторождений, то вырисовывается картина занятная, по триста «прямого» как минимум на август и на сентябрь. На добрых два месяца натянем наряды обоим, останется и на третий запас..
 - Твои слова да богу в уши, Сашка, - деликатно рассмеялся Андрей на словесные излияния друга, и приятели направились к Салавату, который, не дожидаясь подмоги от спутников, исхитрился в одиночку столкнуть на воду лодку и начал в неё перетаскивать доставленный по воздуху скарб.
 
  Сжатый с боков поросшими тайгой берегами, в тридцать шагов шириной, мало похож Надым на себя самого в урезанном формате верховьев. Речка и речка, лес и вода, с натяжкой представишь, что крупная. Требуется немало воображения разгадать в этом хилом заморыше тысячи вёрст спустя могучую сибирскую реку, затеряться которой не боязно даже на мелкомасштабной карте, на страницах карманного атласа размером с ладонь. Другое дело та же река, но в рамках течения среднего. Налакавшийся кровью притоков, раздобревший на равнинных просторах Надым километров триста пониже прирастает островами и руслами, - не сколько глубок, сколько широк и своенравен становится этот нерядовой водоток. Когда неделю назад кружили над базой Кислицына, заложив перед посадкой уточняющий обстановку вираж, сверху, из иллюминаторного отверстия представлялось, что это над пустыней облёт, а никак не над полноводным гигантом, поскольку синего цвета, то есть воды, было на удивление мало, - с высоты птичьего полёта на всём протяжении русла преобладала сопутствующая пескам желтизна, – это на обсохшем раздолье расползлись вширь и вдаль массы осерёдков и побочней.
   Собственно, он, Андрюха Вихров, сюда залетать был не должен. Не то чтобы ни при каких обстоятельствах и в нарушение строжайших инструкций, грозящих увольнением за обойдённый запрет – нет, вопрос ребром не был поставлен, к счастью, у него сохранялись возможности для кое-какого маневра и эскапад, но если по-честному, его прибытие ожидалось вовсе не здесь, а в месте другом совершенно. Хлопотными стараниями Рюрикова был загодя сосватан инженерный сдельщик Андрей как подкрепление смежникам, - в связи с сезоном продолжительных отпусков северян соседний сектор испытывал затруднения, столкнувшись с нехваткой рабочих, под срывом зависли объекты, как следствие – премии и награды за них, и пара неплохо владеющих нивелиром и топором рук была бы там явно нелишней. Да и посулы баснословного гонорара за аккордный, но непрофильный, не по своей специальности труд место имели тоже, и Андрей, на две недели раньше выйдя из отпуска, устремился в спешке на Север, настроенный влиться в бригаду, чьим занятием была раскладка опознавательных знаков, необходимых для съёмки с воздуха и последующего за тем составления топографических карт.
   Однако в Ноябрьске Кислицын, весьма кстати тоже оказавшийся там (старший инженер из его сектора собирался в заход по Надыму), подверг мало что резкой, а камня на камне не оставившей критике его грандиозные планы, на которые делал ставку заглотивший аппетитную наживку Вихров, в своих мечтаниях о рублике длинном. За бутылкой апшеронского коньяка, распиваемой во второй, гидрологической комнате т.н. «пьяного дома» - общежития экспедиции на изыскательском сленге, захмелевший порядком товарищ приподнял завесу тайны, заплетаясь слегка языком:
 - Обманули тебя, Андрюха, обманули жестоко доверчивого.. Как там у былинника у Гомера: «Бойтесь данайцев, дары приносящих?!..» Так вот, слепой рифмоплёт из Эллады базарил по существу, и я слово в слово повторяю за ним: опасайтесь и бойтесь всех тех, кто сулит вам богатство на блюдечке!..Ибо ещё никогда, и тут, как на духу, прошу мне объективно поверить, - на моём, отнюдь не малом веку, что прозябаю я в изысканиях, ни единой персоне из топиков на опознаках не удалось заработать. Думаю, не возникнет и в будущем прецедента такого, вот тебе честное слово, клянусь. Скучная и тяжелая, каторжная без натяжки работа, которая к тому же не оплачивалась никогда по уму. Оно тебе надо, дружище? Мой тебе бесплатный совет и одновременно с тем предложение дела: откажись, пока что не поздно, от бесперспективной такой авантюры, и полетели со мной на Надым.
 - Слушай, друг, неудобно – ведь я слово заранее дал. Ставки сделаны, рулетка запущена, шарик подкинул крупье..На меня, без сомнения, те мужики должны бы рассчитывать вправе, - скорее по инерции возражал коллеге Андрей, а сам уже горел, проникся этой идеей, после бутылочки на двоих казавшейся осуществимой и дельной. Чем чёрт не шутит, ему уже по вкусу Надым, его пьянит по-хорошему от этого вкусного слова, не махнуть ли, в самом деле, туда?!..
 - Вери гуд, паря. Слушай сюда, раз ты такой щепетильный и честный, – привставший со стула Кислицын обдал луковым перегаром лицо, глаза распалились лукавством. – Я сам, лично сам по рации потолкую с Семёновым завтра и влёгкую отмажу тебя.
 - А разве такое возможно? Но если получится дать задний ход, крайне рад и признателен тебе буду! – отвечал на это Андрей, польщённый искренним участием друга.
 - Да получится запросто, как два пальца. Подброшу топографу мыслишку, чтобы боссу своему сообщил, что в связи с ограниченным объемом работ он в услугах варяг не нуждается вовсе, без тебя обойдётся вполне. Будь спок, он только перекрестится от такого исхода, счастливый тем, что отпала необходимость в делёжке – очень жадный до денег он, мля.. А твою эскападу ко мне прикрою производственной необходимостью, и это чистая правда без всякой натяжки. У меня в самом деле не хватает народа, кого-то ведь нужно на базе оставлять в сторожах. Ну, так как: убедил я тебя? Летишь со мной вместе?
 - С радостью полечу, повторяю, если выгорит эта затея.
 - Выгорит, не сомневайся ничуть. Только в воздухе витает вопросик, который бы не помешало закрыть. – Глаза у Кислицына округлились таинственно, до шёпота снизился тон: - У тебя ведь, я знаю, ружьишко на базе заховано? И по слухам, неплохое очень ружьишко?
 - Да, конечно, имеется. Как же в тайге без ружья? Только, разумеется, ствол сейчас не со мной – припрятан как полагается, - подтвердил безусловно Андрей, тоже переходя на шепот. – Так просвети, Саш, в чём же загвоздка?
 - Слушай, кровь из носу, но необходимо эту твою волыну как-то оттуда выцепить и ко мне на Надым увезти. Дело в том что, пока я отсутствовал, мои раздолбаи рабочие – вероятней всего, по пьяни, бражки голубичной нажрамшись до зелёных соплей, - умудрились утопить в речке мой подотчётный «оленебой». Подробностей пока что не знаю, как и не знаю того, что сейчас предпринять, как пропавшее списывать. Железно, что они замаются объяснительные писать. Верно, и мне не обойтись без ворохов оправдательных сочинений, - как, зачем, почему?. Но это сейчас не главное, а главное то, что нет смысла отправляться в заход без ружья: хоть плохонькое, да надо иметь под рукой на всякий пожарный случай. Топтыгин сейчас, в августе, в массе почти безобиден – жирок нагулял, ленивый и толстый заделался, в драку его не загонишь, но никогда не нужно быть слишком уверенным в том, что не встретишься ненароком с подранком или, что хуже всего, не нарвёшься на свирепую мать с медвежатами. Нужно вместе хорошенько подумать, как ружьё половчее забрать, и притом шито-крыто забрать, избегая огласки и подозрений.
    Они допили коньяк, в полнейшем молчании выкурили не по одной сигарете, и вот что сказал Андрей попозжа:
 - Я сообразил, Саня, все достаточно просто, не сложнее теоремы Ферма. Завтра утром из экспедиции ты отправишь радиограмму Лысухину, а содержание будет таким: «В связи с производственной необходимостью Вихров летит на Надым и просит для этого подготовить его спальные принадлежности, одежду, сапоги и прибор». Мой рабочий Иваныч – калач тёртый и проницательный, и ему труда не составит расшифровать подноготную этой писульки. Я уверен, он всё поймёт правильно и подготовится как и должно.
   Все вышло так, как они и предположили за коньяком: под настойчивым нажимом Кислицына техник Семёнов в официальной форме написал отказ от услуг смежника, а нехитрую подоплеку переданного эфиром послания истолковал безошибочно дока в кроссвордах Лысухин. Была внесена поправка в маршрутный лист рейса, и когда их нагруженный продуктами борт совершал промежуточную посадку на Пякупурской базе Андрея, в слепящем солнцем проеме раскрытой двери возникла фигура рабочего, и худощавые, но сильные руки крест-накрест шпагатом перевязанный спальник втолкнули снаружи в салон.
 - Там оно, родимое, там, - прокричал при передаче Лысухин и узловатой широкой ладонью для пущей наглядности похлопал объёмный мешок.
 - Спасибо за службу, Иваныч! – перекрикивая стальной клёкот винтов, поблагодарил Андрей с краткостью, в свой черёд передавая на руки рабочему заказанную по рации им коробку с тушенкой и в мешках хлеб, и принимающий груз пролетарий отозвался снисходительным «не за что» и в предстоящим им странствиям пожелал свершений и благ.
    На эту шестнадцатого калибра одностволку наткнулся Вихров по случаю еще на четвертом курсе студенчества, осенью, во время охоты на косачей в родимых отцовских пенатах. Редко, но бывает в жизни такое: кто-то потерял, обронил, а ему повезло бродяжить поблизости и зацепиться ногой невзначай за полуистлевшую, с обрывком гнилого ремня, ложу, опутанную полегшей травой. Когда рассмотрел повнимательнее попавший под стопу и едва не приведший к увечью предмет и поднял на воздух находку, первой ошпарила мысль: а не белеют ли где-то в бурьяне кости покойника, того, кто прежде был владельцем ружья и через это владение, быть может, свёл счёты с жизнью, уединившись ради небогоугодного замысла в этом глухом уголке, где шастают разве что лоси да их преследующие охотники. Но не было, к счастью, вблизи ничего, напоминающего проломленный выстрелом череп, не пахло трупным душком от обглоданных волками рёбер, - вокруг не валялось останков, готовых уличить суицид. Должно быть, обронили банально по пьяни или оставили у костра по забывчивости, - да мало ли по какому курьёзу такому случается быть ..Во всяком разе, откровенным криминалом не пахло, в связи с чем отпала нужда обращаться в милицию, и вполне успокоенный соображением этим и с лёгким сердцем Вихров присвоил им найденное.
  После скрупулёзной и тщательной реставрации Андрей переправил на Север там крайне необходимую вещь – бестолково в тайге безоружным! Пришлось напрячь ум и поизощряться в контрабандных уловках, дабы не задержала милиция и не упёк за решётку слоняющийся по вокзалам патруль. Бинтами из марли втолстую обмотанный ствол для отвода глаз был спарен с лыжными палками, чтобы создать иллюзию переезжающего на сборы спортсмена, пуще всего на свете берегущего свой инвентарь и уж такого законопослушного – не подкопаться. С прикладом проблем не возникло ни грамма – новенький, пахнущий свежим лаком приклад, винтовочных очертаний ложе, отделённый от ствольной части, сам по себе легко умещался хоть в рюкзаке, хоть в любой мало-мальски объемистой сумке с прочными ручками. Семьдесят же с лишним сантиметров ствола требовали повышенного внимания и маскировки и существенных нервных затрат, которые, впрочем, с лихвой окупились попозже. Так, например, из Тюмени в Ноябрьск не самый с буквой закона ладивший ствол добирался по железной дороге, упрятанный в чехол, где изначально была на сохранности складная нивелирная рейка. Багажная полка купе, где ехала столь необычная, с вашего позволения, «рейка», не задержала, по счастью, внимания милицейского патруля, по обыкновению спустя рукава проверявшего пассажирские пропуска на въезд в погранзону. Хромированный на совесть канал ствола выстоял под напором коррозии и, отмоченный в соляровом масле, радовал глаза на свету переливами зеркального блеска и идеально ровными концентрическими кругами, по которым знатоки определяют качество заводской сверловки и как следствие этого – возможности боя оружия. На практике эта на поверхностный взгляд заурядная ижевская одностволка модели ИЖ-18 показала себя во всей красе и нерядовой мощи, отличаясь необыкновенной кучностью и резкостью боя и какой-то небывалой везучестью управляющегося с нею владельца. Так однажды, не без достоинств этого выдающегося в своём роде изделия завода «Ижмаш», не ахти какой уж блистательный снайпер Андрей сбил «тройкой» гуся, вышиб из клина летящих на север гуменников, тянущих на высоте не ниже семидесяти метров, а как-то раз не один, при свидетеле, которым оказался его напарник-рабочий, поразил «на штык» серого гуся, крупную и на ранения стойкую птицу – утиной дробью под номером пять. Всякой же мелочи, уткам, куропаткам и рябчикам, а также крысам мускусным и зайцам бывало достаточно попаданий двух-трех дробин за глаза, после чего несчастные могли считаться вычеркнутыми из списков жильцов, прописанных на этом свете. Бил из него, безотказного, не сфальшивившего ни разу осечкой, и глухаря из-под лайки, и копалуху, поднятую невзначай на крыло, притом валил замертво, наповал и с первого выстрела, чураясь суетной беготни за подранками и стенаний по поводу промахов. Разве что крупного зверя пока не брал из него, и вот весьма кстати подвернулся Кислицын с его предложением, от которого нельзя отказаться, а вместе с тем и с возможностью подвергнуть его дробовик последнему суровому испытанию. Которое, ничуть не сомневался Вихров, пройдёт его оружие с честью, как и было дотоле всегда.
  Еще по весне растравил Кислицын души у всех байками о своём Надыме, где у него образовался фронт спешных работ, не так и давно им открытый. С его слов, настреляно там за весенний сезон так много диких оленей, что частью добытое мясо пришлось перевести на колбасу, изготовленную по домашним рецептам, а оставшееся нарезать тонкими ломтиками и засушить по-хантыйски над печкой, накаляя её добела. «Так, стало быть, Кислый, получился у тебя пеммикан, то самое легендарное сушёное мясо, изобретение североамериканских индейцев, которое с их лёгкой руки использовали в своих экспедициях известные покорители Арктики – Франклин, Нансен и Свердрупп»? – пытался подтрунивать над хвастушей Андрей, слегка раздосадованный чрезмерным бахвальством Кислицына, самодовольным до несносности выражением лица у него с облупленным от загара носом. Имелось в ту пору желание не только его осадить, спустить на землю с заоблачной выси, но и снедал завистливый холодок – не столько к количеству взятых коллегой трофеев, сколько к тамошним баснословным краям, где в глазах буквально рябит от неисчислимого множества дичи. И вот теперь, благодаря волеизъявлению свыше, их лбами столкнувшему на перекрёстке судьбы, у него появилась возможность проверить и убедиться, всё ли в действительности обстоит именно так, как Кислицын описывал в своих вдохновенных побасенках, или требуется внести туда существенные уточнения и поправки.
  Что касается рыбы, так Саня ни на йоту не врал и не преувеличивал, в этом Андрей убедился тотчас, в первый же по прибытию день. Едва они, отряхнувшись от поднятой при высадке пыли, обменялись рукопожатиями с рабочими – тех было двое и оба башкирских кровей, плосколицые и раскосые, потомки кочевников степи, - так Саня, первым долгом приказав разобраться с продуктами, вторым развернул Вихрова к реке и произнес с придыханием, тем звенящим экзальтацией голосом, с каким знающий толк в холстах и полотнах искусствовед предлагает вниманию экскурсанта-невежи выставленный на вернисаже шедевр, произведение маститого классика жанра:
 - Смотри, Андрюха, перед тобою Надым. Настоящее рыбье царство. Вечером, кровь из носу, отправляемся мелочь ловить: сорожку, подъязков и мохтика..
  В тот момент находились они далековато от кромки берега, фундаментально высокого коренного обрыва, и омывающий подножье поток, главный рукав русла, был с этой точки невидим, а виднелась, вся в холмистых песках, пересохшая впадина русла, только временно, раз в году, заполняемая вешним потопом. А сейчас, под конец летней межени, на нижних отметках спада, исчерпав лимит и ресурсы на год, эта выдубленная иссушающими ветрами лощина напоминала пустыню, курившуюся по гребням барханов сероватым песчаным дымком. Лишь кое-где, насилу пробившись через тесные скопления кос по бокам и сросшихся с ними и между собой архипелагами из обсохших посередине участков, струилась, меланхолично и робко, искристая, с зеленоватым отливом вода, как варикозные вены больного, выпирали нездоровой синюшностью мелководные ерики и проточки.
 - А речка-то где? – с эмоциональностью воскликнул Андрей, в изумлении от такого пейзажа. – Каракумы какие-то вижу, и ничего более. Где обиталище сказочной рыбы, где водятся нельмы и муксуны, неужели в этой пустыне?
 - Основной рукав русла под берегом, просто отсюда не видно. А вообще-то их несколько штук, этих так называемых русел. И удивляться тут нечему: перед тобой – наглядный пример осерёдкового руслового процесса, - с петушиным превосходством всезнайки среагировал Кислицын немедленно на его остроту.
    На закате, когда уходящее солнце, истекая багровым свечением, зацепилось за линию горизонта исполинским кровянистым зрачком, а с реки, как напоминание о подступающей осени, потянуло зябким, до костей продирающим низовиком, призывающим накинуть фуфайки, они вчетвером наловили четыре бочонка мелочи: подъязков, плотвы и ельца. Последнего Кислицын почему-то величал мохтиком – непонятно, из каких предпочтений. Наловили весь этот нешуточный воз каким-то удивительно простым, дикарской технологии способом, коим пользовались, должно быть, племена первобытных людей ещё на заре неолита. Снастью служил марлевый полог, и служил с завидной исправностью. Держа его с обеих сторон за привязанные по бокам палки, Кислицын на пару с Андреем перегораживали этим игрушечным неводом любую из нешироких проток, а раскатавшие бродни рабочие оглушительными хлопками вёсел, как ботами, загоняли всю живность в ловушку, заблаговременно зайдя в воду выше течением. Казалось, близ стенки из марли вскипает вода серебром, искрятся зигзагами молнии, – в настолько большом, в поистине непомерном количество скоплялась загнанная мелкота перед сеткой препятствия, загородившего ей пути отступления вниз. Лишь сообща, все четверо сразу, - ни за что не осилить вдвоём, - приподнимали с натугой и, упираясь в зыбучее дно, с бурлацким кряхтением, подстанываниями штангистов подтаскивали на берег, к бочонкам животрепещущую тонь серебра.
 - Ничего не найдётся прекрасней на свете вяленого в меру ельца, - расплывался  плотоядной ухмылкой Кислицын, рыбак до мозга костей и любитель проводить время за пивом. – Прелестное сочетание с жигулёвским, куда как забавнее креветок и сухарей. Представь, Андрюха, этот мохтик весной как бешеный клевал на кусок пенопласта. С таким жором я и сам никогда не сталкивался до этого прежде – только закидывать успевай.
 - Скажи еще – самостоятельно насаживался на голое жало, - язвил по привычке Андрей, но не так, чтобы рьяно – пребывал в состоянии оторопи от невиданного изобилия рыбы и того, с какой восхитительной легкостью добывалась она.
   За дни ожидания рейса на юг, в верховья Надыма Кислицын всех завалил пойманными на спиннинг щуками, меньшая часть из которых уходила на пропитание людям, а преимущественно – собакам на корм. Как-то однажды и сам Андрей, отнюдь не считавший себя рыболовом, скуки ради решил позабавиться и расположился с удочкой на отлогом, как пляж, бережку - половить пузатую мелочь. Неплохо клевало, на дождевого червя шел отборный елец, мешаясь с красноглазой сорожкой, мало-помалу наполнялся объёмный садок, опущенный в тихую заводь. Как вдруг в самый момент подсечки, когда от рывков нанизанной на крючок рыбёшки начало уже подрагивать удилище, но не успела ещё расступиться вода до конца, выпуская пойманную на воздух, некто, невидимый с берега, взбурлил, как торпеда, прямо у поплавка, накренил его водоворотной воронкой, и тотчас исчезла приятная тяжесть улова в руке заодно с грузилом, крючком и плотвичкой, подменённая кургузым обрывком лесы. Без сомнения, то были происки разбойницы щуки, привлечённой скоплением мелочи.
  Дерзость столь небывалую спускать было грех, и, дабы отомстить за понесённый урон и выловить обнаглевшую хищницу, он не поленился внести усовершенствования в снасть, сменил на миллиметровую леску и вместо оборванного крючка закрепил на его месте тройник с поводком из легированной стали. Один из ранее выловленных ельцов выступил в роли приманки – его плавник на спине прокололо тройниковое жало. Ожидание возмездия было недолгим, его практически не было: едва живец коснулся воды, ненасытная пятнистая барракуда тут же ринулась в бой и конечно поплатилась за это. Вытащить заарканенную на прибрежный песок было куда как труднее, нежели стограммового мохтика, тем не менее и это семикилограммовое чудовище несколько мгновений спустя всё-таки там оказалось, складываясь в кольца и синусоиду и разевая с досадой нашпигованную зубьями пасть. Следом он вытянул вторую, третью, четвёртую..на пятой стало неинтересно, пресекся первородный азарт. Чересчур уж охотно, будто конвейерным чередом вылавливались одна за другой исполинские метровые щуки, поражая воображение не столько своими размерами, сколько числом популяции, расплодившейся немерено здесь …

…Нагрузив шмотками лодку, за два рейса перевезли на другой берег небогатое экспедиционное барахло. Салават без напоминаний взвалил на свои плечи заботу об ужине и костре и с топором в руках отправился на поиски топлива. Одновременно с ним оба инженера приступили к разбивке палатки и вполне преуспели в этом нехитром занятии. Вскоре миниатюрный домик на трех человек, уютный, непритязательный, вздрагивал натянутым втугую брезентом рядом с разведённым костром, а вокруг, непереводимо, таинственно, бормотал на своём языке в вершинах деревьев ветер.
 - Саня, Саня, выдерни пару щучек на ужин, - попросил Кислицына Салават, поднося охапками хворост.
Не прошло и четверти часа, как просьба рабочего была удовлетворена с превышением. Спустившийся к урезу Кислицын за каких-то пять-шесть забросов спиннинга выловил двух молодых щук и приличного окуня-горбача и с небрежностью бросил башкиру под ноги:
 - Принимай заказ, распишись в получении..
 - Хватит, Саня, довольно, - попытался остановить вошедшего в раж добытчика Салават, успевая с ласкою погладить собак, признательно помахивающих уложенными бубликами хвостами. – Ладно, для собак тогда выуди ещё парочку...
 - Сейчас, Андрей, щуку по-хантыйски сварганю. Ты с такою снедью знаком? – обратился к Андрею с вопросом потрошивший щук Салават.
 - Нет, врать не буду, не пробовал яства такого ни разу. И о существовании его не слыхал, – признался Андрей без лукавства.
 - Это жареная щука на палочках. Готовится на открытом огне. Короче, скоро увидишь всё сам.
  Разрезав на крупные части щук и окуня и припудрив их солью, он, ровно на шампуры, насадил куски на обструганные ножом ветки, укрепил концы их в земле и истекающее соком филе наклонил под углом к пламени. Через несколько быстротечных минут куски уже подрумянились, запахло жареной рыбой, и подобие щучьего барбекю подано было к столу, если можно считать таковым кустистую поросль брусничника. Сидя на корточках, умяли отдающее ароматным дымком лакомство за какой-то присест, придавив его сверху свежезаваренным чаем из кружек.
 - Очень недурно на вкус, а вдобавок питательно и полезно такое хантыйское кушанье, - по достоинству оценил приготовленное рабочим блюдо Кислицын, и это было общее мнение коллектива. – Только один недостаток – приедается быстро, увы. Раз напичкаешь брюхо, второй, а на третий нос воротишь. Что ж, вносить разнообразие в пищевой рацион вполне нам по силам..
 - Послушай-ка, Салават, - внезапно поменял бригадир вектор беседы, - необходимо изготовить намётку. Займись-ка этим прямо сейчас, пока солнце не село. Завтра приступаем к промерам, и желательно встретить утро во всеоружии.
 - Да не вопрос, Василич, излажу сей же секунд. Зря что ли захватил я рубанок. Вот доем этот сытный кусманище и поищу подходящую ёлку.
   Салават приступил уже к обработке шеста, срубленного топором сухостоя, когда неподалёку в лесу тоненько взвизгнула сучка и пошла частить звонким, размеренным лаем, визжа и поскуливая. К этой импульсивной мелодии присоединился грубый бас кобеля вскоре, и перекличкой разноголосого эха наполнился девственный лес.
   Замерший настороженно Салават вытянул шею на звук лая так, что на обветренных скулах кожа натянулась пергаментом.
 - Готовь ружьё срочно, Андрей, - глухаря подняла Люська.
Андрей второпях бросился к спальнику, где, разобранный, пережидал перелёт дробовик. Пока развязывал затянутые втугую узлы, обломал на мизинце ноготь. Приклад, цевьё, ложе и патронташ, набитый под завязку патронами – всё было на месте. Собирал в комплект на бегу, на бегу же заталкивал гильзу в патронник и с наскока заметил дичь, увлечённую разглядыванием лаек. С легким разочарованием сразу уличил Салавата в ошибке: сидел вполдерева не мошник, сидела на суку копалуха – нахохлившись, шею тянула книзу, куриной головкой вертела на бесноватых собак. Ну и ладно, сгодятся на диетическую похлёбку и эти полглухаря.
    Вышколенная как надо Люська, почувствовав его приближение, залилась ещё усерднее, ещё исступленнее и громче, и, сводя в фокус всё внимание птицы, стала прыгать на дерево и грызть его кору, тянуть и царапаться лапками. После этих цирковых номеров ничего не затруднило Вихрова навести под обрез силуэта мушку и с плавностью нажать на курок. Теряя в падении посечённое дробью перо, глухарка замертво шмякнулась оземь.
 - Так значит, с полем тебя, Андрей! У тебя – дичь, а за мной – рыба всех разновидностей, какие только встречаются в этой реке. Будем считать, что распределение обязанностей по обеспечению нас провиантом прошло на ура! - с лёгкой ревностью в голосе подытожил Кислицын, оглядывая дежурный трофей, который вмиг подхватил Салават с какой-то лакейской услужливостью, намереваясь ощипать птицу сразу.
 - На завтрак, господа инженеры, угощу вас отменной вкуснятиной, - дал зарок перед сном Салават.
…В палатке пахнет душисто наломанным лапником – не в один слой уложены ветки под днищем. Смолистая аура хвои теснит портяночный дух от сапог, сваленных кучкой у входа, но контратаки случаются. От столкновения непримиримых антагонистов придирчиво шмыгает нос, бродяжат и странствуют мысли – не спится, сну хоть бы хны. Задвигает припозднившееся забытье и сварливое тявканье Люськи, нет-нет да взлаивающей на досаждающего ей Кабана, и улавливает с чуткостьюслух, как потрескивает и шипит дотлевающая в костре головёшка. И река журчит совсем близко, в уши лезет несмолкаемый плеск волн, бьющихся с разгона о берег, из чащобы стонет лесина, воет дурным голосом нежити. То кедровки вдруг откроют базар - хоть святых выноси, как начинают собачиться..
 В этом ожидании дрёмы, ожидании законного отдыха вспомнилось лицо Гладуна, вспомнилось, каким тогда оно было. Этот оттиск в памяти вовек не избыть, не вытравить его до кончины.
  А ведь до того, расставившего все точки над «и» случая значился начальник в друзьях, слыл за соратника, побратима. Брал пример с Дениса Андрей и перед всеми расхваливал жарко –  за инициативность и ум, за поддержку и знания, за гусарское хлебосольство натуры. И если б поставить вопрос до того перед ним, пойдёт ли он с боссом в разведку, то отзыв бы был утвердительным, не изъять ни процента на вычет. И ничего не предвещало отставки, как и не было предпосылок к тому, чтобы испытать самому, ощутить на собственной шкуре, что в действительности представляет Гладун из себя, каковы его суть и личина…
….Да, тот случай на разгоне морозного декабря расставил все точки над буквами. Переоценка ценностей, развенчание былого кумира состоялось накануне его дебюта на поприще сдельщика. Скрывать нечего, ждал он этого события долго, ждал, истомлённый нетерпеливым ожиданием, тысячекратно проиграв в голове, как однажды, после первой получки, в пять-шесть раз превосходящей его жалкий инженерный оклад, он войдет в избу на Ангарской и с невозмутимой солидностью мужа, ничего не жалеющего на благо семьи,  бросит перед супругой на стол толстую пачку кредиток, бросит небрежно, как вздор, как нечто совсем пустяковое, и его жадная до денег жена озарится восторгом и оторопью, и не своим, севшим от изумления голосом пролепечет: «Эта куча – твоя?!» Финансовый вопрос стоял тогда остро, не хватало одежды и мебели, в планах было раскошелиться на ремонт, приодеть ребятишек в обновы..
    В тот приснопамятный день находились они в Сургуте – ждали рейс на объект. Сидели, уединившись вдвоём, в шестнадцатой комнате экспедиционной общаги, хлестали пиво с начальником. А там, в заиндевевшем от стужи Сургуте, в допотопных, листового железа ларьках, продавалось тогда превосходное пиво – вкусное, терпкое, с легкой горчинкой от хмеля. Сколько удовольствия было его потреблять! Словом, кайф, наслаждение, радость – от подёрнутого пеной напитка, от радужных впереди перспектив, от непринуждённого разговора с начальником!. О всякой всячине гутарили помаленьку, предпочтение отдавая футболу, обсуждали игру киевлян, за которых в ту пору яро болели, сравнивая техничные выдумки Раца с распасовкой Яковенко и неугомонным задором Яремчука, дриблинг Блохина и Заварова. И без предисловия вдруг Денис, удивляя чужим, с жестковатыми интонациями голосом, заострив испытующий взгляд на разрумянившемся от спиртного питомце, уничтожил его пребывание в рае такой вот сентенцией:
 - Давай-ка договоримся с тобой, Андрей, об одной важной вещице. Как твой начальник и опытный человек, имеющий представление о работе, с которой ты ещё не знаком и выполнять которую толково не научился, я берусь объяснить тебе на личном примере, как проще к ней подступиться, как с объёмами справиться. Мне представляется важным посвятить тебя  в некоторые моменты и тонкости, знание которых нужно позарез всякому мастеровитому сдельщику, так как он в ответе не только за свой личный заработок, -  у него на горбу вся зарплата бригады. Взамен я потребую от тебя расписаться в моей подотчётной ведомости, черкнуть автограф за пару сотен целковых. Согласись, что это пустяковая цена за услугу, благодаря которой ты сможешь буквально озолотиться в будущем. Чего, увы, мне не грозит никогда - согласно чину и статусу. Помимо того, даю твёрдое, как алмаз, обещание, что обеспечу и в дальнейшем содействие – в приобретении такого рода заказов, объёмных и денежных..
   Андрей поперхнулся и замер, до половины недопитую кружку рывком поставил на стол. Он, наверно, ослышался? Не может этого быть, всё это шутка, конечно, и сейчас начальник признается в том, успокоит, что сболтнул понарошку и лишнего, принесёт извинения за нелепейший розыгрыш. Разве может сорваться подобное с уст товарища, друга? Что за дичь вымогать от того, что ещё предстоит заработать?..Холостому вымогать у того, на чьей шее жена и детишки? Это непристойность, позор, это никуда не годится!..И разве не входит в обязанности наставника обучить подопечного так, чтобы грамотой овладел назубок, позаимствовал бы навыки, хватку?!..
   Но нет, не было там ни иносказания, ни второго подтекста, и когда Андрей уставил взор на него, на ляпнувшего такое приятеля, то был потрясён выражением, застывшим у того на лице, а больше – гаденькой какой-то усмешкой, дотоле которой не знал. С такой глумливой, пытающей на прочность усмешкой, должно быть, прельщал Фауста бес, сулил тому богатство и Маргариту - в обмен на обещание душу заложить сатане. Нет, это явно не он, тот давешний, всегда к нему благосклонный приятель, который был люб ему дюже и которому верил безоговорочно, как себе самому. Несомненно, это не он, это просто из рук вон плохо скопированная подделка, какая-то голограмма бездушная, тяп-ляп сработанный плагиат, от которого пахнет, и дурно. Разве способен рядиться настоящий Денис в одежды вора и вымогателя, требовать пени и мзду от зарплаты того, кто у него в подчинении? Вот так преображение, вот так игра, остается только диву даваться!..
    Не разлетелся на куски потолок, пробитый карающей молнией, не приласкала огненная десница плешь у нечестивца на черепе. Всё было в комнате так, как будто ничего не случилось: точно также кверху тянулся сизоватый дымок сигарет, пиво в банках желтело янтарно.
 - Ну, так как? По рукам? – напирал, не давая опомниться, этот искушающий бес в стародавнем обличье Дениса. – Скажешь Инге, мол, так и так, на тушёнку в перспективе потратился, предложили взять оптом несколько коробок зараз..А насчёт меня будь спокоен, моё слово - железное. Выполню всё как тебе обещал, и больше никаких контрибуций..
 - Как тебе будет угодно..Хоть сей час распишусь..
   Он был очень зол на себя, что не устоял тогда перед гангстерским этим нахрапом, позволил выкрутить руки и согласился с предложенным. Но этот росчерк его, росчерк в финансовой ведомости, стал своего рода чертой, символом, отделившим сегодня от завтра раз и навсегда. Одним взмахом пера застолбил он границу, выкопал траншею, межу, опоясанную трехрядной «колючкой», за которую невозможно протиснуться. Где на той половине прежний славный Денис был готов утерять вид на жительство, а вторая подчинялась его двойнику, мерзкому и бездушному прототипу, прежние отношения с которым требовали кардинальной ревизии и пересмотра вся и всего.
    С натяжкой готов он признать, что причитающуюся ему часть их тайного пакта Денис в приближении выполнил - с грехом пополам и со своей стороны вкладывая мизер усилий. Загодя была им просчитана система нивелирных ходов, очень уязвимая, непростая, - это позже Андрей уяснил, набравшись мозолей и опыта. За Денисом числилось авторство и по плану работ на объекте, и в качестве вожака и надсмотрщика он всего один день, от зари до зари, провёл на морозе с бригадой. В любом случае знающий скажет, что в этом мало приятного: ледяной, над тундрой несущийся ветер так обжигает лицо, что, кажется, стягивается в трубочку кожа, немеют губы и нос, озноб по спине прокатывает волнами и ноги не чувствуешь в валенках. А на руках нитяные перчатки почти не спасают от холода, от промороженной стали винтов, но без перчаток, увы, никуда, с нивелиром не управиться в шубенках. Впрочем, не касался начальник прибора, руки в брюки в сторонке стоял, ёжился в бараньем тулупе..И всё наставничество его ограничилось тем, что единожды он попенял на невязку Андрею, которую, прогнав заново ход, подопечный исправил безукоризненно..А оставшиеся дни до отъезда благополучно проболтался в балке комендор, распивая чаи и отгадывая кроссворды и ребусы, в то время как «сопли морозили» остальные.
  На вид всё было по-старому чинно, якобы они оставались в друзьях, заваливались по-приятельски в гости, дни ангелов отмечали с размахом, кутили до запоя в командировках на Севере. И больше никогда в карман к нему не залазил Денис, над ним распростёр покровительство, выбивая для его отряда из руководства самые выгодные, самые денежные объекты, по причине чего пребывал в пострадавших Билёв, второй исполнитель в их партии. Спустя год ему, не вынесшему такой конкуренции, такого предвзятого лобби, пришлось второпях увольняться, чем был весьма опечален Андрей, виновный в том тоже отчасти. Но с той поры навсегда исчезло его чувство к Денису, чувство восхищённого преклонения перед ним, таким импозантным и мудрым, как гуру вдобавок влиятельным, - чувство, которым так упивался в первые дни их знакомства..Опустился шлагбаум разочарования и печали, все пути в прошлое перекрыл навсегда..

                Глава девятая.

…Когда он проснулся и покинул палатку, было уже светло и солнце антоновским яблоком зависло над сизым гребнем кедровых вершин. В его нежарких предосенних лучах оливковое лицо Салавата добавило себе смуглоты. С сосредоточенным видом, мурлыкая что-то под нос, рабочий был занят разметкой шеста для промеров - наносил авторучкой на обструганную до гладкости древесину значения глубины через метр и чёрточки-деления дециметров. Догорая, чадил в сторонке костер, и пепельным конусом дым утягивался в бледноватую синеву, укрытую близ черты горизонта накидкой из перистой облачности.
 - Доброе утро, Сергеич! – приветствовал его Салават. – Умывайся и кушай, - завтрак готов.
 - А где Саня? – подавляя зевоту, осведомился Вихров у рабочего.
 - Саня с утра пораньше ушел махать спиннингом, всё мечтает нельму поймать, просто одержим ею. Отказывается поверить мне на слово, что нельму здесь выловить невозможно: перегорожена в низовьях река электроловами рыболовецкой артели.
    Уже подходил к завершению вкусный завтрак (не обманул вчера Салават, приготовил деликатес из глухарки), когда появился Кислицын в болотниках, раскатанных до самых пахов. Россыпью мелкого жемчуга на резине отливали капли воды. Спиннинг в лодку зашвырнул Кислицын в сердцах, произнёс непечатное слово.
 - Сколько угодно щуки, а нельмы нема, ни единой поклёвки за зорю!.. Готово орудие производства, а, Салават? Хорошо, молодец, вижу, чаю попьем и в путь сразу тронемся..
  На малых оборотах мотор гудит с монотонностью, напоминая жужжание запутавшегося в паутине шмеля. Из-за бочки с бензином и сваленных грудой мешков и коробок с продуктами, накрытых прорезиненной тканью, сверху которой сидят, навострив уши, лайки, брошенный из-за плеча взгляд выхватывает только голову у Кислицына, управляющего лодкой с кормы. Впереди Андрей, пристроив на коленях журнал, заносит в него значения глубин на фарваттере, которые выкрикивает ему Салават, сидящий рядышком справа. В руках у рабочего шест для промеров глубин, и раз за разом, стараясь выдерживать заранее заданный интервал в пятьдесят приблизительных метров, он всаживает намётку, как острогу, в бегущую поверхность воды, пронзая ею как шилом водоворотные завихрения, пену и пузыри.
 - Два тридцать..два тридцать…два пятьдесят…два тридцать…два семьдесят..три двадцать..три семьдесят, - размеренно надиктовывает рабочий и вдруг, обернувшись назад, вопит что есть мочи - Василич, у меня шеста не хватает! Глубоко здесь, в омуте!
 - Да черт с ним, - взмахивает нетерпеливо Кислицын и тоже переходит на крик: - Андрей, поставь здесь, в вершине излучины, четыре с  полтиною метра!.
 - Халтурите, господа инженеры! А вот ежели Стёпе Круглову я доложу о ваших совместных приписках, - во весь рот ухмыляется Салават, демонстрируя отсутствие переднего зуба. Тем временем влага с наперевес удерживаемого шеста сбегает струйками к нему на колени, но он на это не обращает внимания
 - Ты бы поменьше трепался, дружок, на столь деликатную тему. Вот как закрою наряды, а фамилию твою туда не впишу – в наказание клепать на начальство, - грозится Кислицын с кормы, но всем им троим, конечно же, ясно, что это шутка, не более.
    Салават по-спортивному расчётлив и ловок, и в его руках пятисаженная с гаком оглобля входит в воду вертикально, без  всплеска, протыкает жидкую толщу до дна, обуславливая точность отсчетов. Он, похоже, и сам упивается своим мастерством, экономной слаженностью движений, игрой сухожилий и мускулов, и восковатое лицо у него от таких упражнений добавило розовой краски. Прибавляет румянца щекам и свежесть встречного ветра, и смолистый запах тайги, а в смородинной черноте его глаз - блеск хмельного веселья, от которого теплеет и на сердце Андрея.
 - Записывай, Сергеич, записывай: три семьдесят..три пятьдесят..три двадцать..
   Река привычно петляет, за поворотом опять поворот, а за тем под копирку надвигается следующий, и кажется, что в шубе тайги берега, где в кедрово-еловой теснине нет-нет да и вспыхнет квартирными окнами желтоватое пламя берез и ресничная опушь лиственниц, с минуты на минуту сойдутся вплотную, образуя непроезжий тупик. То здесь, то там, наклонясь с берегов, касаясь макушками воду, препятствуют проезду деревья, подточенные беспрестанной эрозией. Случается даже, что навалены они вперехлест, рядами дружкой на дружку, создавая непроезжий завал, где без вмешательства топора не обходится. Преимущественно же падшие распластаны на воде поодиночке, и иной раз это кряжи такой исполинской длины, что достигают верхушками берегового откоса напротив. В таком случае добавляет газ моторист, разгоняется до самой преграды и, подобравшись впритирочку к ней, сбрасывает обороты до минимума. И по инерции лодка, сминая ветки, сучки, скрежеща дюралевым днищем, грузной тушей тюленя переваливается через бревно, и только как оглашенный, ревмя ревёт позади оголивший винт двигатель. Тоже своего рода искусство, требующее расчёта и хладнокровия, а не то менять шпонку, на которой крепится винт, замаешься.
    Между прочим Кислицын, неугомонный рыбак, придерживая одной рукой румпель, наловчился другой привести в боевое положение спиннинг и распустить за кормой блесну. И пока суть да дело, успевает выловить щуку и окуня, а напоследок и крупного, более килограмма, язя, в серебристой броне чешуи и с ярко-кораллово-красными, трепещущимися как по ветру флажки, плавниками.
 - Василич, а на кой ляд описторхоз-то нам сдался (произносится: «апистрахоз») – выкрикивает Салават, обернувшись, и от усмешки протеста узкие губы его перекошены набок. – Выбрось-ка ты за борт его поскорей, умоляю всемогущим аллахом. Моя и без того утомленная невоздержанием печень еще одной кинжальной атаки не выдержит точно, да вдобавок получит пробоины по милости этих гнусных червей.
 - Ничего страшного, если ты откажешься язя кушать, зато собаки за милую душу сожрут, - до последнего упорствует Кислицын, а во взгляде, бросаемом им под ноги, где, подскакивая, на стланях трепещется язь, читается явное сожаление.
 - Да собаки уже нос воротят от рыбы, Саня. Зажрались – хвосты щучьи из глоток торчат.
С брезгливой миной Кислицын швыряет всё-таки рыбину за борт и, заглушив мотор, недовольный, сматывает леску на спиннинге.
 - О-хо-хо, это же до какой степени напугали народ эскулапы этим описторхозом таинственным, - брюзжит тем временем не нашедший поддержки рыбак. – И как хорошо было раньше, когда об этой заразе не знали вообще ни черта. Как будто и не болели поэтому. А сейчас только и слышно: у того подтвердился диагноз, этого положили в больницу обследовать с подозрением на описторхоз. Откуда она взялась вообще, эта хрень? А как же тутошние туземцы, которые и сырой рыбой не брезгуют, жрут всё подряд? У них, что, выработался с веками иммунитет?
  Салават укладывает наметку на нос, переносит назад ноги, разворачивается всем корпусом. Ладонь у него протискивается в нагрудный карман, где лежат сигареты и спички, он неторопливо прикуривает, всем своим видом давая понять, что согласен на обстоятельную, не ограниченную во времени беседу:
 - Они все, Василич, заражены поголовно, начиная от детей и подростков, и заканчивая стариками, которым сто лет в обед. И одно лишь признанное лекарство у них - тройной одеколон: по преданию, он эту гадость излечивает бесследно. Если, конечно, придерживаться определённой системы, а не тупо алкать взапой. Вот и закупают одеколон целыми упаковками и по стойбищам развозят на нартах.
 - Ага, целыми упаковками…То-то и спиваются кряду всем родом и к тридцати годам выходят в тираж. Хотя я в сомнении, что для них лучше: сыграть в ящик по причине того, что печень от описторхоза развалится, или перебраться на кладбище из-за алкоголизма.
 - Нет, что ни говори, Василич, а лучше помереть пьяным, чем скучно жить трезвенником. Лично бы я предпочел сыграть в ящик на ящике с водкой и с недопитой бутылкой в руке, - выдаёт каламбур Салават, и на лице у него объявляется мечтательное, блаженное выражение, как у кота перед миской сметаны.
 - То есть ты намереваешься «крякнуть», как намедни «дуба дал» Здаронков? – в раздражении выговаривает Кислицын, не желая, как видно, подстраиваться под такой легкомысленный тон. Резон тут присутствует, и немалый. Всё дело в том, что Салават, как и подавляющее количество экспедиционного пролетариата, тяготеет к перманентным запоям, страшным по своей продолжительности. В периоды этих, длящихся месяцами, гулянок порой пропивается не только своя, тяжким трудом добываемая зарплата, не только сбываются задарма пушнина вместе с дефицитной тушёнкой, которой не отыщешь в магазинах днем с огнем (тушёнка, строго-отчётно, выдается по спискам в присутствии не абы кого, а начальника экспедиции лично). Но, - и это «но» самое неприятное и болезненное для Кислицына, - но и спускается по кабальным распискам заработок месяцев будущих. Эту несостоявшуюся зарплату, которую когда ещё только предстоит ему получить, Салават, не стесняясь ни капли, выбирает авансом через подотчетные ведомости потворствующих ему в этом начальников топографических партий, и есть подозрение у Андрея, что делается это вовсе не бескорыстно, а за ясак, взимаемый собольими шкурками вкупе с нельмами и муксунами и всякого рода мясцом, какое только здесь водится. По вине такой «ипотеки» раз за разом возникают у Кислицины недоразумения с бухгалтерией, что является веской причиной латать дыры в прохудившемся неприлично бюджете любым, часто не в ладах с законом, способом (в том числе и приписками в составляемых им же нарядах) и худо ли, бедно, но компенсировать перерасход денежных средств на своём исстрадавшемся подотчёте.
   С упомянутым всуе Здаронковым, гориллоподобным верзилой, драчуном, бузотером и пьяницей, сталкивался Андрей на Суторминском месторождении нефти, в первой командировке туда. Запомнилось одутловатое, в похмельной щетине лицо его, похожее на варёную свёклу; запомнились его активные поиски найти себе опохмел и хоть маленечко остудить несносно «горевшие трубы» Помнится, был согласен тогда подгулявший чрезмерно бурмастер на любую спиртосодержащую жидкость - вплоть до дамских духов и далеко не пищевой парфюмерии. В тот раз удалось ему выйти живым и относительно невредимым из затяжного «штопора», неминуемо ведущего к смерти; однако месяц назад повторения уже не последовало. Миледи в чёрном, с косой за плечом на сей раз была строга, неуступчива и принудила задолжавшего заплатить по её счетам сполна до последнего грошика, методом разрыва аорты. Впрочем, кончина такая внезапная, поплатился которой до срока еще относительно молодой человек, не послужила оставшимся прочим ни уроком, ни предостережением, не приостановила ни на мгновение их беспросветный угар. Выпив за упокой души почившего в бозе приятеля, те, кто остался в живых, продолжили пятнашки со смертью – пили, не зная меры, как и всегда, исправно снабжая хрустящими четвертными гонца, приносящего выпивку из-за «болота». А «болотом» в Ноябрьске кличут дурной славы район, застроенный покосившимися балками, больше похожими на курятники, где живут носатые личности с неистребимым кавказским акцентом, чьё кредо по жизни – коммерция на грани обмана, и заключается она в том, чтобы сбывать всем, кто того пожелает, отвратительного качества пойло и вдобавок по завышенной вдвое цене.. Хотя такая наценка никогда не останавливает того, кто решительно настроен в разнос и день за днём систематически напивается зверски, чтобы месяц-другой погодя заручиться с гарантией «белочкой». До добра это, конечно же, не доводит, и масса примеров тому, а богу душу отдавший на днях Здаронков - из тех самый свежий. Из той же плеяды запойных и Коля Пахомкин, увы. Несчастному, страдающему неизлечимым недугом, вот уже три года кряду не удается в отпуск уехать домой, добраться до Калужской губернии, где в хиреющей из года в год деревушке ждёт-не дождётся непутёвого сына его престарелая мать. А отпуск у Николая баснословно огромный, в сорок пять дней, в котором и пить и проспаться успеешь, и билеты на поезд купить, и в ресторанах не жалеть чаевые. Но нет, сбитый на полпути алкоголем, раз за разом он совершает посадку на запасной аэродром в общаге Ноябрьска или в Тюменском пригороде, предпочитая в окружении таких же пропойц промотать, прокутить которую по счету машину бесславно.
 - Аллах с тобой, Василич! – испуганно восклицает Салават на едкую ремарку Кислицына, и приплюснутые глаза его, вздрогнув, на мгновение округлились, придав его азиатской наружности почти европеоидный вид. – Нет, упаси бог, помереть, как Здаронков, я совсем не хочу, клянусь своей мамой.
 - Не хочешь, а сдохнешь досрочно, если не бросишь бухать. Сколько же их, алкашей, скопытилось за последнее время – пальцев не хватит для счету. Филя Боше, Спиридоныч, Макеев Семён, Козлов Мишка, Васечкин..да всех и сразу не упомянешь. А какие были ребята – рыболовы, охотники, на все руки умельцы, в работе чудо-богатыри. А вот, поди ж ты, всех до единого прижал к ногтю и прикончил подлюка Змий с прозеленью, будь ему пусто.
 - Если бы стерва-жена не отказала тогда Филе в червонце на опохмелку, который он на коленях выпрашивал, жив был бы немец сегодня, - отваживается на возражение Салават, но в словах его нет особого веса, он смят и раздавлен бесспорной аргументацией Кислицына.
 - Это только отсрочка, так сказать, отложенный штраф, на который уже выписана квитанция сверху. Все пьянчуги незавидно кончают, и тебе не бывать в исключениях. Так что задумайся Салават, пока что не поздно, пока у тебя остается какой-то запас прочности и здоровья и остаток жизненных сил. А не то однажды тебя, молодого, красивого, понесут в сучковатом гробу под завывания траурного оркестра и без соблюдения исламских традиций закопают где-нибудь в крапивном углу, на заброшенной окраине кладбища!
….Первые двое суток путешественники, как тому и положено, к подготовке бивуака под ночлег относились обстоятельно и серьезно, с тщанием бывалых таежников. Прежде чем ставить палатку, нарубали охапки елового лапника, оберегая почки и легкие от нежелательного воздействия вековой мерзлоты, которая в этих краях встречается почти повсеместно. Ибо пренебрежение подобными мерами, знали прекрасно они, чревато туберкулёзом и ревматическими болезнями, а болеть не входило в повестку их планов, ведь планы у них грандиозные. Однако уже три дня подряд погода стояла отличная, натуральное бабье лето обжитых срединных широт, тишина и теплынь с ясным солнышком, а померанцевый жар лиственниц с берегов вселял умиротворение в души. Да и ночи не огорчали прохладой, были теплы и мягки, самую малость туманны под утречко, и по этим причинам хлопотные предосторожности перед сном стали казаться излишними. Никому уже не хотелось допоздна возиться с палаткой, воевать с лапником и с растяжками, и как-то само собой прижилось, войдя в благородный обычай, спать под открытым небом, располагая спальники поперек прорезиненного брезента, так называемого бурукрытия, которое мудрый Кислицын прихватил на всякий случай с собой. В этом была своя прелесть и преимущество, так как ничто не мешало перед сном полюбоваться на чарующую красоту небосвода, обильно усыпанного созвездиями, в огненных росчерках сорвавшихся звёзд, в млечных путях и туманностях. Две в таком легкомыслии проведенные ночи убеждали не задумываться особо над тем, как пережить третью, тем более что день накануне выдался непростой – сплавились до места, где пришлось прорубать и затем нивелировать морфоствор – поперечный профиль речной долины.
 - Разбирайте топоры, сдельщики, а я, стало быть, буду заготавливать и втыкать для вас ориентирные вешки, - повелительно распорядился Кислицын после того как, изучив с пристрастием лист фотоплана, выполненный в масштабе 1: 25 000, удалось определиться инженерам с местоположением морфоствора, по которому камеральная группа в Тюмени, если это понадобится, будет производить расчеты для проектирования. В руке он держал небольшой, туристского вида топорик, отличавшийся, впрочем, от ширпотребной магазинской штамповки кованым по старинке лезвием, формой напоминающим томагавк, и топорищем филигранной отделки, с витиеватой резьбой на охотничьи темы, гладким как слоновая кость. Эксклюзивная эта вещица была найдена на предыдущей стоянке – вероятно, обронил какой-нибудь оленевод-ротозей из кочевавших по этим местам хантов, перегонявших с юга на север или обратно свои многочисленные стада.
   Непростое это занятие – прорубать сквозь тайгу визирную ось морфоствора! Физзарядка что надо, фитнесс и культуризм вместе взятые! До седьмого пота, до клейкой испарины на лопатках и спинах вдосталь намашешься топором, с целью соединить просекой в метр оба склона долины. Направление – куда рубить, какое свалить дерево оземь, где пройти впритирочку близко возле мнившегося преградой ствола – указывают расставленные в линию вешки, затесанные до белизны на вершинках, чтобы были заметны на расстоянии.  Хоть и на исходе погожие дни, но до стужи далековато, и древесина кедров и елей мягкая от живительных соков с земли, от лучей полуденного солнца, и даже мускулистая плоть лиственницы, которая по нормативам относится к лесу твердых пород всесезонно, заслужив почетное прозвище «железного» дерева от рубак, сейчас также рыхла и податлива и поддается топору без ужимок. И потому продвигается просека споро, рубят ведь сразу вдвоем, соревнуясь, кто проворней и круче, кто скорее подрубит и свалит на землю доставшийся на его долю кряж, да к тому же узкие полосы темнохвойного леса на хрустящих ягелем гривках чередуются с торфяными проплешинами, кое-где обсохшими до твердости такыровой корки, и почвакивающими заосоченной жижей, пахнущей болотной гнильцой, в самых низких, непросохших за лето, местах.
 - Вешку, вешку ставь срочно, Василич – не видать уже ни черта! – в полную мощь своих прокуренных легких задорно трубит Салават, поймавший кураж от нагнетательного темпа работы, от присутствия рядом инженера-соперника. Смоляные пряди на лбу у него слиплись от пота в косички, раздавленный комар на щеке присох вместе с пятнышком крови, вокруг головы, как нимб над святым, вьётся облачко гнуса. А на плечах и спине, сопревшей от усилий до сырости - крошево из веток и хвои. Он дышит загнанно, с хрипом, а иногда взрывается кашлем, по звуку которого нет труда распознать в нем заядлого, со стажем, курильщика. Откашлявшись и отдышавшись немного, он вгоняет в ствол кедра топор, как мясник в бычью тушу, выдыхая с горловым хеканьем. Хрясь! Хрясь! Хрясь! Красноватая, жирная по виду щепа так и брызжет из-под лезвия в стороны. Подрубивши комель с одной стороны, перехватывается ладонями топорище и вмиг переводится на щепу древесина с боку напротив. Вздрогнув напоследок вершиной, с треском рушится лесной исполин, продираясь дорогой упокоения сквозь косматые кроны соседей, и, поверженный, убиенный, недвижимо лежит на земле в окружении кустистого гонобобеля и начавшей краснеть с боков, но пока несъедобной брусники. А залитые потом глаза второпях высматривают по ходу другого, того, кому суждено будет пасть, угодив на визирку некстати. Хотя, к чести лесных палачей, необходимо добавить, что если подворачивается возможность обрубить одни только мешающие обзору ветки внизу и пощадить ни в чем не повинное дерево в целом, то так обычно и происходит, да и экономия сил налицо.
   Доведя просеку до коренного склона долины, вздыбившегося курчавыми соснами за подозрительно ровной низинкой, по которой прошли не дыша, словно по натянутому батуту, ощущая коленную дрожь от зыбких колебаний трясины, завалили сосну на холме и вытесали из пня репер, замыкающий ход нивелирования. Кислицын достал из планшетки тюбик с масляной краской и пометил номером и аббревиатурой конторы репер с лицевой стороны. После этого вернулись назад, к привязанной лодке, на которой переправились на другой берег реки и таким же образом прорубились сквозь чащу до незатопляемых отметок террасы на противолежащем краю. На обратном пути, перетянув водоток тросом, взяли расход воды. С полчаса ушло на обед и на кружку-другую чайку,  скипяченного над пересохшими сучьями, пока не было оборвано недолгое сибаритство решительной фразой Кислицына собираться бригаде на штурм. Кряхтя и вздыхая поднялись и разобрали приборы и принадлежности. Андрей прикрутил на штатив нивелир, Салават обременил одну из своих ладоней мотком стальной ленты, которой промеряются пикетаж и плюсовые точки на трассе, а офицерская сумка Кислицына пополнела на две книжечки бланков для записей. Вдобавок каждый из них, кроме Андрея, рейку для нивелирования водрузил на плечо.
…Невысокое солнце на выцветшем к сентябрю небосклоне припекает почти как по-летнему. Душно и влажно в лесу, до предела насыщенном испарениями, и висит над поверхностью поймы мутноватое марево дымки. От него дрожит и колеблется сетка нитей в приборной трубе, затрудняя производство отсчётов. Да и сам трехногий штатив от малейших движений подрагивает, всаженный на добрый аршин в зыбкую кисельную жижу. За прибором Андрей чуть дыша, со сторожкой сноровкой сапера управляется с элевационным винтом, приводя в боеготовность нервный пузырек уровня. Это благо, что сейчас под рукой у него хоть и архаичный по виду, но надежный в своей простоте нивелир марки «Эн-третий», без которого на ходуном ходящую трясину нечего было соваться. А попробуй-ка использовать на таком вот шатком, крайне неустойчивом основании современные, оснащенные компенсаторами модели, вся работа насмарку пошла бы, перечеркнутая искаженными показаниями.
 - Красную! – занеся четыре цифры отчета в нивелирный журнал, выкрикивает Андрей Салавату, подкрепляя команду взмахом руки.
  Рейка разворачивается обратной, выкрашенной в киноварь стороной, со шкалой контрольных отсчетов. Приближенное тридцатикратной оптикой лицо у рабочего окаменело в услужливости, как и рейка в руках, надставленная над точкой пикета, он застыл как на посту часовой, не внимая скоплению мошки, вьющейся над прикрытой накомарником головой с неослабным остервенением. «Каков молодец», - хвалит в мыслях его усердие инженер, так как это залог качества и успеха, и, записав четырехзначный контроль и сверив в уме разницу обоих отсчётов, на сто восемьдесят градусов разворачивает прибор, перенацеливая окуляр на Кислицына, который, двигаясь впереди, успел добраться уже до очередного пикета и выставить рейку наизготовку.
…Проваландались с морфоствором долгонько, уж над лесом революционным полотнищем развернулся алый закат, вылудивший отражением воду, и повеяло из низин холодком, зябкой ментоловой свежестью, - лишь тогда покончено было с трудами на просеке. Кислицын, с его чутьём отменной выучки пойнтера, зигзагами прошелся по бровке, заглянул под коряги и бурелом, отогнул ивовые ветки, сучки и валежник распинал и разгрёб и таки откопал в гуще никлых стеблей торчащий над землей металлический оголовок с пипкой-шишечкой в центре и едва читаемой надписью сверху «СГС-50 № 345». Издал победный клич краснокожего, только что снявшего скальп с поверженного в схватке противника:
 - Эй, Андрей, Салават, идите-ка сюда поскорее!
И когда они подошли и воззрились на эту, ржавчиной изъеденную находку, бригадир, улыбаясь, сказал:
 - Надо признать, господа, нам подфартило по-крупному. Необходимость тащить привязку к пунктам Госсети отпала сама собой. Ибо перед нами, в пристойной сохранности, геодезический знак какой-то поисковой конторы, которая лет сорок назад, ещё в бытность товарища Сталина, вела изыскания здесь. Судя по аббревиатуре, прописка у конторы свердловская, и с вероятностью пять к одному рискну я предположить, что сохранился в архивах итог её деятельности наверно. Так что сюда привяжемся смело, и дело с концом. Да и, если по правде, альтернатива этому варианту у нас чересчур шаткая: до ближайшего ГУГКовского тригопункта отсюда не меньше червонца «киляк», и не факт, что с первой попытки выйдем на пирамиду без промаха. Так что считайте, сам господь Бог протянул нам длань своей помощи.
   Обстреляв нивелиром находку, упаковали инструмент по коробкам и отчалили плыть, постановив спуститься до ночи как минимум вёрст на пятнадцать. Сплав бездейственным не был: щупал наметкой дно Салават, Андрей записывал глубины дотошно. На стоянку причалили в сумерках, избрав местом ночлега песчаный приплёсок, упиравшийся в брусничную бровку, за которой, различимый едва в темноте, вздымался лобастый пригорок, утыканный сосновым молодняком. Прямо напротив стоянки, в буклях непролазного тальника, узким лезвием финки взблескивало устье старицы. Какое-то короткое время еще теплились багровые отсветы там, где взяло передышку светило, а нетерпеливые звезды с востока уже проломились сквозь лиловую черноту своими лучистыми кистенями. Не оплошал задержаться и месяц, встал, раскрыв оловянное око, над безмолвно застывшей тайгой, источая скупое сияние. Небо над головой чистое-пречистое было –  ни тени облачка в расшитой бисером выси, и острой арбузной свежестью наносило с говорливой реки.
 - Что скажешь, Василич, укладываемся спать как вчера? Не станем возиться с палаткой? – на всякий случай спросил Салават после сытного ужина, в меню которого была вареная щука с гарниром из риса, печенье в брикетах и чай.
 - Обойдемся, - сонным голосом отозвался Кислицын, - по всем приметам не будет дождя.
На это не нашлось возражений ни у кого. Так приятно было расслабленным лежать у костра, смотреть на языкастое пламя, провожая взглядом трассеры искр, подхватываемых отходящими кверху клубами. Слегка побаливали кисти и бицепсы, волной разливалась по телу приятная ломота от усталости, зевалось почти беспрестанно. Кислицын, конечно же, прав, они и без палатки перекантуются, и очень даже недурно, тем более уж ночь на дворе и тьма такая вокруг - руки не заметишь протянутой.
    И потому они, как и в две предыдущие ночи, улеглись налегке, подстелив под спальники сложенную вдвое палатку, под которую был подложен вдобавок облитый резиной брезент.
…Сон, пришедший под утро, был путанный, срамный, до конца не хотелось досматривать столь несусветную чушь. Снилось в городе лето, пух тополиный, жара. А все девушки, встреченные им на бульваре, поголовно одеты в такое, что если присмотришься – срам, и воображение напрягать не приходится, всё почти напоказ, всё просвечивает под солнцем бесстыже – пупки, лобки, груди, забранные в полупрозрачную ткань.. А кокеткам, видно, то невдомёк, или просто не стыдно нисколько, идут как и шли, не краснея ничуть, нахально и с ехидцей посмеиваясь. От нестерпимого зноя залито потом лицо, и липко внутри от увиденного, которое без помех прозреваешь. Хочется отмыться от грязи, встать под освежающий душ, принять очищение водами. Бегом, скорее бегом в уютную прохладу квартиры, раздеться и молнией в ванную. До отказа скручены вентили жаждущей нетерпеливой рукой, ливнем хлынуло и тело смочило, с головы и до пят обтекло. Теплые струйки сочатся по коже, смыты усталость и грех. Как вдруг неожиданно, с брандспойтным напором, окатила ледяная струя, да так, что вспупырило спину мурашками. Знать, черти сантехники перекрыли горячую воду, в сердцах ругается он, решая поскорей прекратить такую радикальную процедуру. Но фаянсовая гладкость барашка выскальзывает из пальцев, и вхолостую, без пользы проворачивается сорванный с резьбы кран …
  Он открыл на секунду глаза и вынужден был сразу прижмуриться: сверху падали частые капли, хищно нацеленный рой. Дождь с размеренной прыткостью лучника всаживал стрелу за стрелой в брезент спальных чехлов, клокотал и причмокивал на прорезиненной ткани, барабанил, рассыпаясь горохом, по дюралевой обшивке «Казанки».
   Рывком сначала он повернулся на бок, но вскоре лег на живот, прикрыл незащищенный затылок. Должно быть, его первого разбудил начавшийся дождь – соседи лежали не шевелясь, словно под палаточным свесом. Было им пока хоть бы хны на разверстые хляби небесные. Вот же сони, разоспались-то как, пушкой до них не добудишься, а пробуждение ведь готовится страшное, втихомолку позлорадствовал он, параллельно сетуя на вчерашнюю лень, из-за которой не разбили палатку. Ясно, что они в дураках, с их надеждой на авось и везение. Форменный кретинизм так поступать, жаль, что задним числом прозреваешь..А сколько времени, интересно, можно так пролежать: пять минут, десять? Пролежать наподобие страуса, головою в песок: дескать, не вижу, не слышу и знать ничего не хочу. Но так переждать не получится, уж снизу становится мокро, знать, накопившаяся на резине вода успела просочиться под спальники, и вот постепенно намокают носки, и сырость под грудью захлюпала. Хочешь не хочешь, а выбираться пора: не разведешь костер - не согреешься.
   Еще с минуту он пролежал, собираясь с мыслями, с духом, настраиваясь на то, что ему предстоит. Наконец напрягся пружиной и выскочил, как чумной, под обстрел, под шрапнелью секущие залпы. Сапоги сушились на колышках, подошвами кверху и были непорочно сухими внутри; их он натянул второпях, радостный, что согреются ноги. Вот с фуфайкой обстояло похуже, был прикрыт ею лаз спальника сверху, и она, как пограничный форпост, встретила нашествие первой. Так что ткань со спины была огорчительно мокрая. К счастью, хоть изнанка оставалась сухой, и в этом он нашел утешение.
   Чтобы не мочило колени, он раскатал сапоги и занялся подтаскивать топливо на кострище. Ветки, коряги, кусок плавника, обломки вчерашнего хвороста..В яростной спешке обрубил топором нижние сучья на ели. Под елью-близняшкой, свернувшись клубком, пережидали ненастье собаки. Разбуженный треском Кабан подбежал, холодным своим пятачком вскользь провел по ладони. Повилял хвостом, как бы в чём-то винясь, деликатно выражая сочувствие: дескать, кто бы знал, кто бы..Люська же так и не встала: прикрыв лапой нос, лежала, притворщица, нежитью, как и двое людей, в том числе и укрывшийся с головою хозяин.
    Громыхая безбожно дюралью, он залез в лодку, отцепил от бачка с топливом питающий двигатель шланг. Не жалея бензина, облил груду дров, бросил зажженную спичку. Фукнуло, занялось, побежало, и языки бледного пламени с разных сторон охватили дрова в клещи. Дав огню разгореться получше, зачерпнул из реки в чифирбак и пристроил кипятиться над пламенем.
    Дождь прилипчивой серостью густой  акварели размыл и пригладил угловатые очертания леса вокруг, пожухли и вылиняли под грубой его штриховкой янтарные сполохи лиственниц и берёз, и даже словоохотливая водица как будто журчать перестала в реке, притихла и сжалась от окрика.
 - Вставайте пить чай, мужики! - бросил Вихров в сторону спальников, заварив по-купечески чай, и, налив себе полную кружку, отпил громко, со смаком, вводя в искушение спящих.
    Первым перед соблазном не устоял Салават и вылез из ватного кокона. Смачно выбранив дождь и по-бабьему охая, попросил Андрея подать ему сапоги: кругом уже хлюпали лужицы.
 - Чё делается, чё делается, - жалуясь неизвестно кому, намотал как попало портянки, долго мучился запихать в голенища сапог. Наконец оделся и встал, вымолвил с постною рожей: – Сдается мне, нас накрыл обложняк, и затянется волынка надолго.
 - Правда твоя, парень, - хмурый, с ним согласился Андрей, осязая лопатками напитавшуюся влагой подкладку.
  Вскоре в спальнике закопошкался бригадир, выскочил, ёжась, под ливень, в пожарном порядке натягивал бродни с пониженкой.
 - Вот так, блин, доброе утречко, - ближе к жару подставляя ладони, накатал печальное резюме. – Опростоволосились мы, как последние лохи, первый раз принимаю такую конфузию.. Надолго, нет, зарядило? – скорее для проформы спросил он у них, оглядывая низкое небо, где не было прорех и брешей, не чистилось, не светлело ни крошки. И сам себе признался уныло, голосом, в котором не звенел оптимизм:
 - Как минимум сутки продлится такое гнилое ненастье..
    Дождь лил беспрестанно, ослабевая минутами до мелкой слякотной сыпи, стихая, едва моросил, но только затем, чтобы тут же, по окончании небольшой передышки, приняться хлестать пуще прежнего, с интенсивностью ливня в грозу. Но хуже всего было то, что становилось прохладней час от часу, и ветер окреп и дичал. Его тугими порывами, возросшими до шквалистой мощи, швыряло брызги в лицо, просачивалось тихой сапой в болотники, за шиворот стекало ручьями. И одежда безнадежно промокла, насквозь до трусов и исподнего, и не было от потопа спасения нигде. Дождь, один только дождь, секущая холодом слякоть, навылет пронзавшая всё и везде: вокруг, повсеместно, повсюду. И поскуливала и ныла душа, в оторопи от такой передряги. Хотелось бунтовать и молиться, незнамо кому и чему, просить прекратить истязание. А вслед за той, неизвестно к кому обращенной мольбой, на дрожжах тоски и отчаяния, вставала бессильная злоба. И рвался сжатый кулак пригрозить небесам: доколе, доколе, доколе!..До каких таких пор, в конце-то концов, так издеваться над человеком? Мыслимо ли столько страдать? Ведь терпения никакого не хватит..
    Они подкармливали огонь хворостом, плавником, вывороченными паводком пнями, раздвинутыми нарастопырку корнями похожими на осьминожьи окаменелости. Не давая угаснуть костру, согревались немного, рубя топором, подтаскивая это нарубленное. Но потом заново цепенели в ознобе, зуб на зуб не попадал, такая колошматила тряска. Вдыхая чад от клубов, в огонь едва не вжимались, то один, то другой бок подставляя калить пламени. Исходила паром пропитанная влагой материя, едва не обугливались штаны и фуфайки с одной стороны, в то время как немилосердно мочило другую. Салават до того досушился, что свой брезентовый плащ прожег в двух местах на подоле. Увидев такую оказию, отскочил от костра как ошпаренный, дымящийся плащ содрал с себя с матюками, втоптал с бешенством в осклизлый от сырости ягель.
 - Ах ты, курва! Шайтан!.. Плащ-то ведь новый почти..Василич, Василич! Решать что-то надо, и срочно! – не сдержавшись, сорвался и закричал на повышенных нотах Кислицыну, злобно сверкая красными от дыма глазами. – Что-то надо придумать скорей! Нарубить лапника и под навесом укрыться! А не то ведь простынем к чертям! Всю работу угробим насмарку!..
   Кислицын, насупясь, из-под капюшона покосился на крикуна слезящимися, будто в масле, глазами, под которыми недужно лиловело, усыпанный каплями лоб у него был, как пашня перед посевом, весь разрыхлен морщинами. Не вдруг дал отповедь Салавату, выдержал актерскую паузу до конца.
 - Я знаю, что нужно нам сделать, - с уверенной вескостью доки в конце концов заявил. – Во всяком случае, есть вариант, который стоит проверить.
 - Да что проверить-то? Не тяни, Кислый, объясняй до конца, если уж взялся базарить, - с раздражением выговорил Андрей, терпение которого тоже иссякло, из последних сил держался он сам, с опорой на одно самолюбие. .
 - В нашей лодке, в носу валяется паяльная лампа, на всякий пожарный случай засунул перед отлётом туда. Кстати, заправлена она под завязку и обещает гореть долго, до победного конца. Так вот, я предлагаю поставить палатку, а поверх натянуть бурукрытие, которому дождь нипочём. То есть палатку прикроет с гарантией непромокаемый тент. После чего нам останется разжечь керосинку и просушить изнутри палатку, одежду и спальники. И в перспективе появится шанс немного согреться и даже поесть и поспать.
 - Попытка не пытка.. попробуем, - загорелся идеей рабочий, тотчас уловивший смысл сказанного. Не мешкая, он направился к лодке вприпрыжку, под напутственный возглас Кислицина вместе с тем и проверить надёжность крепления лодочной привязи.
 - Вода поднимается, не дай бог, еще утащит корыто течением. Будет потеха тогда..
  Палатку поставили выше по склону, в гуще редколесья сосны, с четырех углов растянув на макушках укрытие; следом лампу разожгли второпях. Вскоре, под гудение бесцветного пламени, обсыхать уже начал безнадежно мокрый брезент, поначалу кусками и пятнами, направлением сверху и вниз, и всё пространство внутри заполнили влажные испарения. Мало-помалу, дымя, светлели просохшие скаты, и с тем заодно, в резонанс и настроение направилось в гору. Ожили изыскатели, повеселели, и черные от копоти лица расцветились скупыми улыбками. Много ли надо двуногому?. разжиться крышей над головой, переодеться в сухое и чистое, будущее рассматривать с верой. А когда Салават расстарался и принес свежезаваренный чай, то состоялся у них перекус, вкусный и плотный, и на сытый желудок всех потянуло на болтовню. И возник исподволь разговор, сумбурная, обо всём, говорильня, с шутками и смешками, с остротами из неприличных и сальных, с пояснительными вставками из нецензурных пассажей, то есть в полном соответствии со всем тем, без чего сугубо мужская компания просто не мыслит себя.
    - Как вы там, мужики, согрелись немного? – пытал их Кислицын ободряющим тоном и как бы в раздумье сказал: - А спать-то однако ведь рано, едва только девять натикало.
 - Делать ведь нечего всё равно, - подал Андрей голос из спальника. – Ничего, пройдет полчаса, закемарим, как миленькие. Очень сладко спится под дождик.
 - Но пока что мы бодрствуем, и вот что я предлагаю на сон грядущий. Я хочу, чтобы каждый из нас, в одиночку, по очереди, рассказал бы о чём-нибудь интересном. Например, поведал бы о любовной интрижке, сохранив колорит и подробности, желательно пикантного свойства. Обожаю такие истории, с упором на блуд и детализацию интимных моментов. Было бы занятно послушать про такое сейчас...
 - Ты это серьезно, Кислый? – не скрывая иронии, с уточнением вмешался Андрей. –  То же мне, эротоман выискался, любитель «клубнички» и порноуслуг. Лучшего времени, чем судачить о ****стве, ты, конечно, не мог подыскать..
 - А что в этом такого? Жизнь без секса как телега без колеса: не идёт, не едет, а кренится!..И вообще, есть идея усложнить немного задание. Пусть рассказчик повествует о том, как с ним это случилось впервые, и, главное, кем и кто была та, разделившая с ним ложе особа, мелочи её поведения в столь критически ответственную минуту. Не вижу протянутых рук в темноте!.Кто готов высказаться, кто мечтает стать первым!. Долой стыд и застенчивость, други, в отставку пуританское ханжество! Обещаю, никого не минует чаша сия, каждому предоставится слово. Бойкотируйте и молчите, эх вы, трусишки?!.. Ладно, отказники.. Не хотите по доброй воле, будет по-другому тогда.. Так вот, слушайте моё приказание! Как начальник отряда, я настаиваю на том, чтобы в роли первопроходца на столь ответственном поприще выступал бы сейчас Салават. Итак, Салават, мы с Андреем готовимся тебя выслушать.
 - Да иди ты, Василич, подальше куда, - не поддержал Салават баловство бригадира, отказался наотрез и в смущении. – Стыдно об этом рассказывать вслух. Неприлично, неэтично и совестно..Да и Коран воспрещает нам, мусульманам, обсуждать принародно такое.
 - Тю..вот так пай-мальчик, добросовестно исповедующий магометанство. Не знал, не догадывался, да и линия твоего поведения вроде бы извещает обратное. Ладно, коли ты сдрейфил, в кусты, тогда ход за Андреем, - ни в какую не хотел униматься Кислицын, найдя себе в том развлечение.
 - Кислый, ты ведёшь себя как пацан, что ты, в самом деле, ей-богу. Вроде самый взрослый из нас, и седина на висках уже проступила, а замашки твои до сих пор как у семиклашки прыщавого, у которого, наяву и во сне, одни грёзы о взрослеющих сверстницах, доводящие до «стояка» и поллюций. Уж прости, Александр, для тебя быть шутом нет у нас никакого желания. Коли так тебе невтерпеж, озабоченному, давай исповедуйся сам, с кем и как переспал ты впервые, а мы с Салаватом послушаем, - дал отпор жестковато Андрей, уязвленный столь пошлой настырностью.
 - Не хотите, как хотите, - отозвался бригадир необидчиво. – Я ведь просто так всё это затеял, только чтобы поднять настроение. Извиняйте, не знал, сколь тонки и чувствительны благородные ваши натуры. Что же, ничего не остается нам больше другого, как делать по-быстрому баиньки. Спокойной вам ночи тогда, стыдливые и скромные мальчики.
 - И тебе снов приятственных, неисправимый ты греховодник..
  Дрожь прошла и тело согрелось и можно бы было уснуть, но сна не было. Растревоженные щекочущей темой, накатили воспоминания, вернее, одно, давнее, из студенческой жизни, вставшее перед глазами как наяву…
 

                Глава десятая.
;
…В тот январский день было пасмурно и метельно, Город накрыла пурга. С истеричными воплями ветер рвал с карнизов мучнистую пыль, ворошил по сугробам поземкой, где счищая вьюжными вихрями снег до земли, до окаменелого от морозов асфальта, где выкладывая новый, освежившийся белым, настил. Весь транспорт по улицам сгрудился в пробках, увяз на рубежах светофоров уткнувшимися в преграду колоннами, идущими на крепостной штурм, и тускло мерцавшие фары, как зраки умирающего животного, не были в состоянии справиться с бушующей мглой, с напором пурги, круговерти. В очередях у перекрестков залепленные снегом «Икарусы» отфыркивались с досадой дымками, в неразберихе и мгле плутали по проспекту троллейбусы, теряя контакт с проводами, постреливая снопами искр, а спарки трамвайных вагонов, истошно ругаясь звонками, пытались проторить маршруты сквозь буранную мглу и заносы на рельсах.
   Он собирался в тот день заскочить ненадолго в общагу – надо было позарез уточнить кой-какие детали, а конкретно - время и место зачёта по одной из непрофильных дисциплин. Этот зачёт был последний зачёт в его бытность студента, учащегося, и такого же свойства была предстоящая сессия, после сдачи которой оставались пустячные мелочи: госэкзамен по научному коммунизму, двухнедельная практика и к диплому проторенный путь. Был расчёт заодно выклянчить у девчонок конспекты, - те, кто уже расквитался с зачётом, исписанными каракулями тетрадками обычно перестают дорожить, - и осведомиться между прочим о том, как ведет себя на зачете профессор, пытает ответы с пристрастием или же проводит дознание мягко, словно бы спустя рукава. И хотя гуляла молва среди пятикурсников, что экзаменатор лояльно покладист и на эрудицию испытуемых смотрит сквозь пальцы, всё же был он не абы какой заурядный доцент, каковых пруд пруди в институте, а заведующий профильной кафедрой, чьё название было тождественно квалификации инженеров, сходящих с конвейера здесь. И хотя сколь угодно долго в своем узком кругу можно было подшучивать над его барственными замашками, явно не пролетарских кровей, с бесчисленным множеством вариантов высмеивать его манерное «эканье», без которого уважаемый мэтр не мог связать ни одной своей фразы, втихую глумиться компашкой над его влечением к юным красоткам, годящимся быть ему внучками, однако этот высокий, с осанкой отставного военного и гордо посаженной головой человек внушал всем не страх, но почтение. Как почитают у львов вожака прайда, самого мудрого и отважного из зверей, так и этот плечистый, с прокуренным голосом муж в обличье степенного аксакала заслужил от всех почёт и признание –  интеллектом и эрудицией, блеском научных работ, мерой отпущенного богом таланта, и было бы непочтительно стыдно огорчать его низким уровнем собственных знаний и выслушивать от него укоризненное: «Печально, печально, батенька мой, придется нам встретиться снова»
    Дверь на вход в общежитие взвизгнула ржавой пружиной, но необитаемым оказалось фойе, и только чай в подстаканнике за столиком вахты указывал на присутствие близко вахтёрши, на время покинувшей пост. Ну и ладно, стало быть, отпала необходимость рыться за пазухой в спешке и предъявлять опухшей от дрёмы бабульке потрёпанные, с загнутыми уголками корочки собственного студенческого билета, выданного пять лет назад. Хотя, скорее всего, его бы и так пропустили, согласно преданию о героях, которых должны знать в лицо. Чего уж там, его персона, конечно, порядочно примелькалась в убогой этой обители за то количество лет, что здесь были прожиты.   
   Отдавая сырость с подошв вышарканному за полвека бетону, он поднялся лестницей на пятый этаж и по сумрачному, скрипящему половицами коридору прошагал до двери с табличкой под номером «сто три». Изнутри доносился шум голосов, невнятные, но громкие звуки, и, прежде чем постучать, Андрей приставил ухо вплотную к двери, прислушался. Ему показалось, что он разбирает типичный говор Семена, человека приезжего, с юга, из донских раздольных степей, речь которого, как прямого потомка казаков, была малоросски напевна и звучали с необычной мягкостью гласные: не спутаешь Семёна ни с кем. Был за дверью и второй ещё кто-то, возражал неуверенно робко Малинкину подростковым ломающимся баском. Андрей вошел в комнату смело, трижды приложивши кулак для порядка к выкрашенному белилами дереву.
 - О, Андрюха! Какими судьбами?! Заходи, заходи, дорогой! – развел руки в стороны за столом сидевший Семен. Отстранив с грохотом стул, он резко поднялся и с протянутой рукой шагнул навстречу Андрею, излучая улыбку гостеприимства на своём смугловатом лице. В гостях у него был Коля Первушин, третьекурсный студент, белобрысый и розовощёкий паренёк из деревни, тронутые светлым пушком щечки которого не утратили еще привычки краснеть, произнося неприличное слово. Стеснительный и наивный провинциал, не до конца испорченный Городом, он не разучился еще всякий раз вспыхивать маковым цветом от любого непечатного выражения, от забористого, в тему, словечка, но, к прискорбию и печали, был, увы, одержим поистине маниакальным желанием изжить, и как можно скорее, свои деревенские комплексы, уничтожить невинность и стыд без следа, так, чтоб и духу от них не осталось. И потому была в нем потребность водить дружбу с порочными типами, с теми, кто уже не краснеют ничуть, спиртное алкают вёдрами, а о проведенной с женщиной ночи несут такую похабщину, смакуя игрища плоти, живописуя детали интимного, что, наслушавшись такой срамоты, поневоле пропадает охота верить после такого в самое существование бескорыстной и чистой любви. Увы, фатоватый щеголь Семен как раз и происходил из этого племени, племени отъявленных блудодеев и сластолюбцев и рьяных приверженцев Бахуса. Худощавый и смуглый, ростом как гренадер, с развитой плотью атлета, он был чернобров и красив и числился в знатных кутилах. О его похождениях, о бесчисленных амурных победах разве только не слагали легенды ещё, и далеко за пределами их института и всех общежитий его гремела, прирастая со временем, сомнительного качества слава его, слава первого в округе распутника,  Дон Жуана и ловеласа. Мастер скоротечного флирта, дамский угодник милостью божьей, дока обаять и увлечь, он был неприхотлив и вынослив как средневековый ландскнехт, как германский варвар Алариха, и, подобно необузданному германцу, на правах победителя волочившего знатную патрицианку за волосы средь руин покоренного Рима, чтобы обесчестить тут же её на мраморных плитах Форума, почитал за честь уломать на утеху каждый избранный на закланье объект и, как правило, своего добивался. В таком разе его не ввергали в смущение ни миазмы урины в лифте, застопоренном меж этажей, ни смрадная атмосфера подъездов, обычно безлюдных к полуночи, ни холод и тьма чердаков, ни отсутствие в пристанище мебели, - было удобно Семёну всегда и везде и в любой экзотической позе, о чём всякий раз не ленился поведать герой своим приятелям в красках. Вот и сейчас, предположил без ошибки Андрей, он распинался в роли наставника, в роли этакого волка морского, боцмана перед юнгой-птенцом, а желторотое чадо, пуская слюну, выслушивало его откровения. Средством сближения и углубления в тему, а также подпиткой красноречия лектора, вошедшего в нешуточный раж, было пиво, купленное по обычаю в складчину в торгующих на разлив им ларьках, и трехлитровая банка напитка стояла ополовиненная, как понесли частичный урон отваренные в кастрюле креветки, чьи останки покоились кучками на прошлогодней газете. Впрочем, и это сразу отметил Андрей опытным взглядом бывалого, под кроватью располагалась заначка из парочки столь же внушительных емкостей, и наличие стратегического запаса бодрило и настраивало на лирический лад.
 - Давай раздевайся, Андрюха, а шмотки вали на кровать, - предложил Семен с хозяйским радушием, поясняя: – Все равно никого, кроме меня, нет сейчас в комнате, кто куда разъехались парни. Юра с Васей и Гариком к предкам махнули, Колька с Рамиром предпочли проведать подруг.. Эй, салага, плесни-ка ветерану пивка, - незамедлительно повелел он Первушину.
   Усевшийся за стол Андрей снисходительным пожатием руки отметил влажноватую ладонь третьекурсника, ради приветствия старшего почтительно привставшего со стула. Наблюдая, как наполняется под завязку поставленный перед ним стакан, он был мучим нешуточными сомнениями по поводу того, правильно ли так поступает, соглашаясь испить горячительного в столь неурочный час, накануне визита к профессору. Ведь идти поутру на зачет желательно на трезвую голову и не травить уважаемого визави перегаром, а если стаканчиком пива положить начало сейчас, неизвестно, как и чем всё может закончиться после. Ведь известно доподлинно многим, а уж как ему хорошо, что на таком краеугольном камне в фундаменте перманентного пиршества можно выстроить о-го-го какой знатный дворец, возвести сооружение монументальное, память о котором сберегут навеки потомки и отметят в скрижалях истории!. Ибо с некоторых пор он стал опасаться себя, опасаться своей вошедшей в обычай привычки пить до полной прострации, напиваться в заключение так, что терялось ощущение памяти и пространства местами, что случалось с ним в последнее время не раз, и после таких, до «поросячьего визга» попоек было мучительно стыдно узнавать поутру от ребят, каким пребывал в финале «красавцем, как же грязно и недостойно пьяный вел он себя..
 - Давай-ка, Андрей, жахнем пивка назло всей мировой буржуазии!.
  Семен, обойдя вокруг стола, плюхнулся с размаху на продавленную кровать так, что все пружины её разом затряслись и заныли. Жгучая синева его глаз просияла призывно и была поймана встречным взглядом Андрея; приподняв кружку, оставшийся за хозяина тут провозгласил подобие тоста, не обремененного благопристойным излишеством: – Итак, господа-товарищи, я предлагаю выпить за лося. Для непонятливых краткая расшифровка, - он скосил глаза на Первушина, сидевшего с недоуменным лицом, - чтобы пилося, курилося и ..блося на здоровье всем нам. И залпом прикончил налитое.
 - А кстати, Сёма, ты в курсе, что завтра у нас зачет, который принимает профессор? – спросил Андрей перед тем, как влить в себя первый глоток подернутой пеной жидкости. Ответ Семёна прозвучал уже после того, как был ополовинен стакан сомневающимся и очищенная с проворством креветка доставлена по назначению в рот.
 - Само собой, я знаю о том превосходно. Как штык, надо прибыть завтра к одиннадцати утра на аудиенцию с шефом, которая состоится предположительно в аудитории пятьдесят один. Я сам, знаешь ли, до сих пор неприлично «хвостатый», как и, впрочем, дорогой мой товарищ, и ты. Вот вдвоем и отправимся на обрезание лишнего, чтобы допуск к сессии получить. Так что, Андрюха, сильно не заморачивайся..пей, да и шут с ним, небось сдадим с грехом пополам этот паршивый зачётишко, чай, нам с тобой не впервой голой грудью на амбразуру бросаться..
   Андрей опустошил свой стакан до конца, мучимый угрызениями совести; те, впрочем, оказались на диво слабы и очень скоро рассеялись совершенно, уступив свой нагретый лежак легкой и приятной расслабленности, провозвестнику большой эйфории. В роли кельнера отрок Первушин заново до краёв поспешил наполнить посудину, и Андрея покоробило то, с каким угодливым, близким к лакейскому видом это было проделано третьекурсником. С младых ногтей не переносил Вихров чьё бы то ни было унижение, пресекал на корню, когда мог, каждую несправедливость замеченную, каждое недостойное действо, оттого не утерпел и сейчас и спросил с неприязнью служивого:
 - Ты что, малый, здесь официантом устроился? С семнадцатого года, однако, упразднены у нас лакейские должности.
 - Нет, отчего же сразу официантом, - не на шутку растерялся Первушин и как помидор заалел, бесцветные ресницы на глазах у него захлопали как у обиженного ребёнка, - расплачется того и гляди. - Просто я к вам, пятикурсникам, очень уважительно отношусь и всегда готов к пустяковому одолжению.
 - Пускай служит, коли по нраву, - хохотнул, не скрывая ехидства, Семён. – А когда мы это пиво прикончим, - замыленный выпивкой взор донского гуляки задержался оценивающе на запотевших резервуарах, ждущих под кроватью своей очереди, - а мы его, без сомнения, прикончим не задержась, он у нас до киоска смотается, за свежачком, чтобы было чем продлить себе удовольствие.. Если б ты только, Андрюха, знал, как он нервы мои успел истрепать, этот фрукт из сельмага, всё пытает меня, да с пристрастием, как в застенках палач, душу дьяволу готов на продажу поставить, лишь бы выведать от меня некие секретные сведения, которыми, по его разумению, я обладаю на монопольных правах. Короче, спит и видит это чадо безусое, когда же наконец я снизойду до него и преподам ему пару уроков на предмет того, как и за счёт чего завоевывается расположение женщин, прекрасных и нежных, но не отягченных добродетелью дам..Просто кино и боты, ха-ха-ха!.. Полагает, артист, что есть у меня какие-то подходы особые, методика с подтекстом и шифром, известным мне одному, благодаря которому я успешно и быстро свожу знакомство с любой понравившейся мне чем-то милашкой.. Я же доказываю ему, дурачку, что нет ни черта подобного и в принципе быть и не может, а он мне верить отказывается, считает – темню, утаиваю секреты и наработки. Устал ему объяснять, бестолковому, что вся тут изюминка, соль, так сказать, в импровизации и удаче, а также в твоем удальстве. Будь смел и остёр, напорист без грубости, искупай в комплиментах желанную, покажи рвение, на какое ты только способен в попытке сорвать сладкий куш, тот самый куш, что оправдывает, и с лихвой, любые положенные на это затраты.. Ну, понятное дело, смысла нет отрицать, что многое зависит и в том числе от того, какая у тебя витрина, то бишь смазлива или хуже побоища ядерного физиономия родная твоя; крайне большое значение имеет и то, во что ты одет и как держишься и нестеснен ли в средствах наличности. Последний пункт рассмотрим особо. Что поделать, так повелось испокон, что первым долгом привечает бабьё речистых и принаряженных, да при этом таких, чтобы был оттопырен карман набитым втугую бумажником.
 - А всё же, Семен, правду всю ты до конца не выкладываешь..
   Напряженно внимавший Первушин подался вперед корпусом, его со стеклянным блеском глаза неотрывно следили за изменчивой мимикой рассказчика - с волевым подбородком лицо у того было как бы с изнанки подсвечено, жег его изнутри вдохновенный огонь, увлеченная пылкость оратора, вещающего с высокой трибуны. С породистым вырезом ноздри его трепетали, синел тайной магией взгляд, жестикуляция была размашисто резкой, как у кадрового военного, муштрующего на плацу подчиненных. Рассказчик на секунду пресекся, вздернув угловатую бровь, его рассеянный взор не сразу нашел перебившего. Тот опять стал канючить своё, заезженную поставил пластинку.
- Ты бы по-честному признался, Семен, как ловко так знакомишься с тёлками? Мне как-то не верится, что действуешь ты наобум, без расчёта, наверняка у тебя в уме заранее сверстанные наброски..
 - Какие там к свиньям наброски, - досадливо, как от мухи, отмахнулся Семен от него, - ляпни еще: апрельские тезисы Ильича, по которым сверяешься ежечасно. В действительности же все до безобразия просто, не сложнее чем дважды два. Ты охотником заходишь в кабак, причащаешься, но с расчетом, стараясь не только выглядеть трезвым, но и на деле быть им. Твоя задача – осмотреться внимательно и при везении засечь какую-нибудь одинокую и смазливую тёлку, с озабоченностью стреляющую по сторонам намазюканными тушью гляделками. Далее чистой воды экспромт и импровиз: приглашение на медляк и придирчивая оценка попутно её фактурных достоинств и прелестей, которым, если в том подфартит, найдешь применение позже. Коль понравилась милая – приглашаешь еще и еще, коли нет – извиняйте, мамзель, не в моем вы, к прискорбию, вкусе. Выбираешь другую для опыта и набрасываешь аркан на неё, следуя такому же принципу. Порой возникает нужда, хотя и достаточно редко, переиграть заново написанный на скорую руку сценарий, что, увы, бывает чревато дикими сценами ревности, доходящими подчас до драки на шпильках и выдирания с корнем многочасовых трудов парикмахера. Иногда приходилось и мне самому кулаки с кое-кем скрещивать: вдруг с проверкой припрется благоверный её и, застукав покушение на распутство, ринется прямиком в сатисфакцию, словно бык на копьё пикадора. Ну и пилюлю исправно схлопочет, как тому и положено: не любитель я этаким хвастать, но клянусь, не случалось такого ещё, чтоб хоть раз заржавело за мною..Механика флирта, конечно, дисциплина весьма деликатная, наука заумных наук, приходится быть всегда начеку, рядиться в несвойственные натуре одежды, лицедейством не брезговать изредка, притворяться и охмурять; хотя, безусловно, в конце-то концов всё окупается сторицей. А вообще превалируют надо всем практика и опыт, а эта пустопорожняя болтовня за кружечкой пива – не более чем цитата из фильма: «есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе»; коль потребность узнать то наверное – садись в аппарат да слетай. Иными словами, топай в кабак прямиком да снимай самолично девчонку. Как выразился некогда один из величайших умов: «Ничто не воздастся человеку, а только его усилие», и это золотые слова, я готов подписаться под каждым.
 - «Суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет»! – как бы вторя высказыванию Малинкина, процитировал Гёте Андрей, изумлённый уровнем познаний сокурсника. Чего скрывать, ведь прежде он держал казачка за недалекого ума человека, а тут такой шик, такое щегольство эрудицией. Теперь-то стало понятным, что брал тот на шпагу девиц не только лишь внешними данными.
 - Послушайте, - взволнованным голосом человека, на которого снизошло озарение, вклинился в беседу Первушин и на Малинкина взглянул озорно. – А что нам мешает воплотить теорию в практику прямо сейчас, как говорится, не отходя и шагу от кассы? Пойдемте, ребята, в кабак. Или слабо вам решиться на то перед ответственным и важным зачётом?
  Стрельчатые брови Семена вверх поползли с удивлением, и Андрей поймал на себе его озадаченный взгляд. Чуть погодя тот изрёк с ироничностью взрослого, отчитывающего за провинность ребенка:
 - Ничего себе – расшалился мальчишечка, пошел, бедолага, вразнос. Захотелось поддать и догнаться и словить до бровей куражу?
Но буквально через секунду стал Малинкин серьёзен до строгости и промолвил безо всякой насмешки:
 - По правде сказать, прозвучало предложение дельное. А может, нам согласиться на провокацию этого деревенского лаптя и преподать ему достойный урок? Что скажешь, Андрей? Лично я вовсе не против того, чтобы пару часиков посидеть в уютном местечке за бокалом неплохого шампанского, наблюдая за танцами шлюх.
 - А как же завтрашнее рандеву с патриархом? Ведь если мы попремся в кабак, то там зависнем надолго, - воспротивился поначалу Андрей, озабоченный такой перспективой. Коль скоро от него добьются согласия на поход в ресторан, можно ставить крест на добропорядочных планах на вечер, коими подразумевалось если не заучивание наизусть, то хотя бы беглое знакомство с конспектами, раздобыть которые, кстати, ещё предстояло ему; ну а в завершение интеллектуального подвига – сон как минимум на полночи, чтобы поутру встать бодрячком и корявой почеркушки в зачетке добиваться на свежую голову.
 - Да не переживай ты за этот ерундовый  зачётишко.. рано или поздно сдадим его всё равно; само собой, кому не мечтается сдать вовремя и с первого раза, - был настойчив Семен, убеждая, и когда вгляделся Андрей в него пристально, то ему показалось, что в аквамариновых впадинах глаз казачка искрит многовольтное напряжение – верный признак того, что гулякой решение принято. Мысленно сокурсник был уже там, грезил полутьмой ресторана, его обстановкой, его аурой, видел не во сне, наяву толпы разряженных красавиц, вожделеющих мужского внимания - с томной негой из-под начерненных ресниц: подойди, пригласи и возьми, я твоя и за риски с лихвою уплачено: – Пиву только не резон пропадать, зря что ли деньги потрачены, - как допьём его, сразу же двинемся в поиск.
 - А, была не была, я пойду с вами - произнес Андрей с решимостью смертника, чувствуя, что ему уже передалась азартная трясучка Семена, очень близко похожая на блаженный трепет охотника в предвкушении долгожданного выстрела на открытии утиной зари, когда ждешь с нетерпением дичи.
 - Ну и отлично…другого от тебя и не ожидал после клича похода налево. Итак, разливаем, распиваем и дергаем. Надеюсь, финансовых затруднений никто из вас не испытывает, друзья? «Стипу» ведь недавно давали..Ты иди приоденься, Колян, поцивильнее, да смотри у меня – мухой: долго ждать тебя одного мы с Андреем не станем. 
   Январский день короток, как заячий хвостик. Пока под креветочную закуску приканчивали оставленный в засаде резерв, смерклось за окнами окончательно. С крыльца ударила вьюга в лицо, как наждачкой потерлась по коже, вмиг побелила шапки и вороты, крахмальной пылью густо осыпала плечи. Россыпи оконных огней с едва видимых за метелью фасадов мигали в хаосе бури мерклыми жидковатыми вспышками, пробиваясь насилу сквозь бушующий мрак, отсылая лучистую весточку людям. Редкие как на деревне прохожие, уворачивая лица от вьюги, на минуту возникали из бушующей мглы торопливо бредущими тенями и тотчас же исчезали бесследно, как бесплотные духи.
    Минут десять простояли они в ожидании на остановке трамвая.
 - Не погода, мать её ити, а светопреставление, - под перепляс каблуков весь изворчался Семен, изведя в нетерпении не одну сигарету. – И трамваи медным тазом накрылись, не видать вблизи ни единого.
   В двигавшемся черепахой трамвае было скользко и пусто, только на сиденьях впереди в такт раскачке вагона методично покачивалась пара головных, усыпанных снегом уборов из меха: мужской коричневый из норки и женский из чернобурой лисы.
 - Смотрите-ка, пацаны, народ по квартирам попрятался, на улицу носу не кажет, - в сторону единственных, кроме них, пассажиров Первушин мотнул головой. – Может, и мы, Сема, зря в кабак тащимся?; приедем, а там ни шиша, забила на развлечения публика в такой-то не климатный вечер. Мы, кстати, в какое заведение-то лыжи вострим, в «Центр» или же в «Театральный»?
 - Тут ты ошибаешься, зёма, - с пренебрежением поправил паникера Семен. – Те, у кого нет недостатка в деньжатах, вряд ли станут на хатах засиживаться даже в такую метель. Завсегдатаям побоку вьюга, их влечет интерес, великая сила привычки, возведенная с годами в закон. Голову на отсечение – зал будет полон; считай, нам повезет, если с полчаса ждать не придется, и будут в наличии за столиками места. А направляемся мы в «Театральный», там на затравке вечера обычно посвободней всегда. В «Центр» сейчас не пробиться ни за какие коврижки и крендели..
   Им повезло: импозантный, с бабочкой под морщинистой шеей метрдотель, в строгого покроя костюме из панбархата цвета ночи, покосившись с неодобрением на их закордонный, в лэйблах и клёпках, коттон, после некоторого колебания провел таки присмиревшую в почтении троицу к свободному столику в углу зала. По его удалении Семен, поигрывая ножом от прибора, наклонился к ним ближе над столиком и опасливым шепотком произнес:
 - Вам разъяснить, отчего этот старый пердун оглядывал нас с таким кисляком, будто мы его должники и с каждого носа по «чирику»? Дело в том, что существует негласное правило не пускать в рестораны людей, отдающих предпочтение джинсам. То-то я сюда и направился: здесь, в «Театральном», смотрят сквозь пальцы покуда на твой внешний вид,  в то время как в «Центре», если ты не в костюме при галстуке, тебя не то чтобы в зал, на порог ступить не допустят – вытолкает вышибала взашей, пискнуть комаром не успеешь.
 - Это что еще за дикость такая? Разве мы в промасленной робе и похожи на заводчан, зашедших после смены отужинать? Как-никак мы все поголовно одеты с иголочки! Форменное ретроградство и произвол вздорные такие запреты, - горячо возмутился Андрей, услышав такие известия, и добавил, разгорячясь: – Можно подумать, здесь собрался народ не попьянствовать, а партийную конференцию проводить!. И какая, черт возьми, разница, за какой закладывать воротник: за отечественный, из вышедшего из обихода бостона, или за пошитый по лекалам забугорной фирмы?
 - Вот тут ты промахнулся на полдюйма, Андрюха, - мы приперлись сюда не пьянствовать вовсе, не накачиваться втупую и зря, и я решусь утверждать даже, что двигают нами мотивы весьма благородные. Суть нашей миссии здесь, в этом прибежище греха и разврата – дать напутствие в жизнь одному неотесанному невеже, тихой сапой затесавшемуся промеж нас. Но прежде чем к ней приступать, необходимо определиться с заказом. Что будем пить и чем закусывать, ваше мнение, господа?
  Проведя короткое совещание и уяснив возможности тощих своих кошельков, сошлись на коктейле «Северное сияние», полулитровом графинчике водки и трех порциях салата «Оливье», которые с удивительной для этих мест расторопностью доставила на их стол официантка лет тридцати, с белокурой, уложенной в букли прической и чувственно выпирающим ртом под несколькими слоями помады. На ней был окантованный белым передник цвета балтийской волны и чулки в сеточку на соблазнительной стройности ножках, обутых в туфли на шпильках, высоких как Эверест. Ценитель дамских достоинств Семен не преминул задержаться глазами подольше на этих, к показу подготовленных прелестях и заученной улыбкой прирожденного сердцееда обласкал их владелицу.
 - Хорошая девочка, хорошая, - одобрительно зацокал вслед ей, удаляющейся с грациозностью лани, облизываясь на аппетитный задок, колеблемый под натянутым втугую велюром, проштампованным фирменным логотипом в правом секторе талии, и, с озорством поглядев на Пегушина, без утайки, впрямую спросил: - Хочешь пари, к закрытию моей будет? Или, вот ещё вариантик неслабый: могу подсуетиться по-дружески и снять её для тебя, эту славную кралю при титьках и попке и при прочих наглядных достоинствах? Не тушуйся, говори напрямик: девочка такая по вкусу?
 - Какая же это, к чертям собачьим, девочка, - до корней волос залился краской Пегушин и громко негодующе засопел: - старуха старая, годится мне в мамы. Ты, Семен, за нос меня не води и, пожалуйста, не считай простофилей. Лучше показывай этап за этапом, как надо действовать, если на мушке подходящий объект.
 - Ишь ты малец… обиделся, - снисходительно ухмыльнулся Малинкин и своими длинными пальцами пианиста ухватил за ножку бокал. – Для начала давайте-ка выпьем, а там видно будет как попрёт масть..
  Они приложились к коктейлю, потом Семен, утерев усы щепотью, высказался в том смысле, что, дескать, подслащенную такую водицу нехай себе цедят через соломинку барышни из разряда кисейных, ну, а поскольку они не из тех, то, как настоящие мужики и гусары, должны отдавать предпочтение куда как гораздо достойным и градусом выше вещам, да вот хотя бы и водочке, и как-то уж очень быстро за этим, не пускаясь в разговоры и паузы, был ими взят в разработку графин.
   Это было весьма опрометчиво, если учесть, на какую, удобренную с рвением почву падали эти ростки. Кому как, но две рюмки «Столичной», довесок к гремучей смеси, болтавшейся балластом в желудке, вызвали у Андрея нечто похожее на видения, которые испытываешь в бреду по болезни, при сорока на термометре. Казалось бы, ни с того ни с сего лица соседей по столику, расплывшись белыми пятнами поначалу, каким-то неведомым образом начали от него отдаляться вместе со своими незнамо что бубнящими, невнятными, как шум дождя, голосами; их будто вобрал и рассеял светозарный туман, радужно-миражное марево. От того, что происходило потом, запечатлелось немногое в памяти. Всё раздробилось на измельченные клочки, неясные, как кошмар, эпизоды, состыкованные бессвязно фрагменты, распавшийся на осколки калейдоскоп из разрозненных частичек сознания, из которых не строилось целостного. Временами, когда сознание ненадолго возвращалось к нему, он видел себя, одинокого, танцующим шейк в темноте, полусумраке тесном и душном и пропахшем смешанными с потом духами до тошноты. Эту перенаселенную, с упоением размахивающую конечностями тьму с возвышения диск-жокейского пульта, словно пулеметные трассеры, под оглушающий диско-ритм набирающей моду новинки полосуют очереди нацеленной в столпотворение вспышки; озаренные пульсацией неестественно белого света тела замирают посекундно в движении, создавая иллюзию кадров старого немого кино, затертой до дыр, стрекочущей цикадами кинопленки. Пляшущий прерывисто луч на мгновение выхватывает из мрака пышные прически у женщин, их кримпленом обтянутые, с умыслом откляченные зады, их искусственно бледные, размалеванные косметикой лица, их неутоленные, жадные, рыскающие по мужчинам глаза. Кажется, что разнузданная свистопляска вокруг подобна неистовой оргии марионеток, утратившей контроль вечеринке каких-то запрограммированных на буйство существ, придуманных фантастами механизмов, роботов из далекого будущего. От моргания трассирующего луча хрусталь на столах иллюминирует фотографическим блицем, как огнями гирлянд точечно вспыхивают мельхиоровые вилки и ложки, а люрексные ткани дамских убранств вкупе с выкладкой бижутерии на бюстах искрятся бриллиантными россыпями. Запомнился никотиновый смрад туалета, белый глянец кафельных стен, фаянсовые ростры писсуаров над мокрым, загаженным окурками, плевками бетонным полом; добавочные тосты Первушина, которые тот, расплескивая бокал, выкрикивал петушиным фальцетом; гусарские усишки Семёна и его с оценкой сощуренный глаз, косившийся порой на Андрея. Осталось в памяти прочно, что он испытывал неудобство, неловкость под этим, прощупывающим его состояние взором сокурсника; от этого взыскующего, казалось, проникающего до печени взгляда хотелось поневоле встряхнуться, приложить все старания к тому, чтобы стать чуток потрезвей, хотя бы по внешнему облику. А вскоре разверзся провал, полнейший обрез в пьяной памяти, как будто разомкнулись контакты совсем и вырубили везде освещение. Потом, спустя немыслимо огромное время, из самых затерянных дебрей, от дальнего края Галактики как первой молекулой правещества всверлился буравчиком в затуманенный мозг требовательный окрик Семена и словно клещами в предплечье вцепилась его пятерня:
 - Андрюха, давай-ка встряхнись! Собери в кулак волю, Андрюха! Двух тёлок я снял, ждут не дождутся на выходе, и у одной из них свободная хата. Салага, видать, наложил в штанишки и, не прощаясь, по-английски свинтил, – тебе за него отдуваться!.. Давай трезвей уже в темпе, дружище..в обрез у нас времени! да колечко-то с пальчика сдерни..почувствуй себя холостым!..
   Бодрящий холодок улицы, где уже утихла метель, привел его в чувство не то что бы сносное, но хотя бы вытянул за шкирку на край из воронки состояния «грогги». Во всяком случае, у него появились силы самостоятельно передвигаться на ногах, что само по себе было большим достижением и прогрессом в незавидном его положении. Краем мозга он чувствует, в полубессознании Андрей ощущает, как ведет его под руку кто-то..нет, под локоть волочит с усилием. Поворот головы выявляет, что тот, кто взял на себя обязанность по его буксировке – невысокая девушка в мутоновой шубке и шапке из меха песца. Дурна ли эта сестра милосердия, тянувшая павшего с боя, или красива до жути, по-ангельски – в потемках не разобрать ни черта. Впереди них на своих голенастых ходулях десятиборца и специалиста по прыжкам в высоту вышагивает споро Малинкин, и в паре с ним – под стать ему рослая, в приталенной дубленке женщина в чулках-сапогах. Их параллельно вытянутые, ломающиеся на препятствиях тени, пересекая освещенный проулок, втыкаются словно тараны в облупленные стены домов, в притворенные намертво ставни окон, украшенных резными наличниками. У него такое чувство, что девушка рядом с ним весьма недовольна тем, как он идет, черепашьим темпом передвижения, и поэтому вынуждена его тормошить, подталкивать то и дело под локоть, заставляя пускаться вприпрыжку и не отставать от подруги с Семеном, который, обернув к нему отчужденно сердитое, перекошенное гневом лицо, разражается повелительным окриком:
 - Прибавь шагу, Андрюха, погоняй свои костыли! Не дай бог – упустим дежурный троллейбус – на такси денег нет!..
«Какого черта он кричит на меня, и на кой ляд нам сдался троллейбус? Ведь туда, где сейчас я живу, троллейбусы как будто не ходят»? – туго-туго соображает Андрей, но по мере сил откликается на просьбу товарища.
 - Как тебя зовут-величают, красавица, - обращается он к попутчице, стараясь изо всех сил, чтобы вялый, как из мармелада, язык обеспечивал бы сносную дикцию.
 - Людой, Людой от рождения называют меня, и я тебе уже представлялась, - отвечает ему девушка не слишком охотно, но при этом достаточно вежливо. Андрей, напрягая зрение, всматривается ей в лицо, расплывающееся мутным овалом. Его черты настолько смазаны сумерками и злокозненным влиянием этанола, что читаются неотчетливо, плохо, точно дагерротипные снимки тех лет, когда их пускали на пробу. Можно лишь утверждать приблизительно, что она круглолица, мила и школьную его привязанность Оленьку напоминает фигурой и ростом.
   Урча подвывает троллейбус-рогач, трясется консервными банками. От его резких ускорений и притормаживаний Андрея таскает как матроса по палубе на бурей застигнутом корабле. Не спасают перила и поручни и спинки пустующих кресел, и в поисках опоры и равновесия он вынужден присесть на сиденье и крепко вцепиться в округлый, знобящий пальцы, металл. По счастью, поездка непродолжительна, и вскоре опять вокруг темнота и гололедная гладь под подошвами. В прерывистом зареве светофора, моргающего зраком циклопа, «зебра» пешеходного перехода выгибается посередине горбом – как перепонка на хребте у дракона. А в каменном мешке огороженного «хрущобами» дворика – дух пустоты, отчуждения, космической невесомости ночи, и по периметру кроны подстриженных тополей в ажурных накидках пороши – как кучка покойников в саванах. Кошачье амбре и пещерные сквозняки подъезда, унылость обшарпанных, исписанных матерно стен, с поломанными перилами лестница, ведущая наверх, в неизвестность.
    Ничуть не запомнилось, как входили в квартиру, как снимали в прихожей пальто, нанизали шубы на крючья. Контактный щелчок выключателя подобен восходу светила, изгнавшему темь и угар, туман из рефлексов и мыслей. Прояснело, расчистилось мало-мальски в мозгах, так что стал он трезветь постепенно. И собравшись с рассудком вконец, открыл для себя с изумлением, что находится в маленькой, залитой светом кухне с кремовыми панелями в две трети стенного размера. Под ним колченогая, неустойчиво-шаткая табуретка, а локоть упирается в стол, где в фарфоровой, в форме башмачка пепельнице чадит недобитый окурок – в алых пятнах помады сплюснутый на кончике фильтр. Против него за столом сидит нахохлившись девушка, - похоже, та самая, что добрую половину дороги тащила его на себе. У неё сливовые, с миндалевидным разрезом глаза, мохнатые под тушью ресницы. Печаль и сомнение в бархатистом, исподтишка отсылаемом в его сторону взгляде, и линия напомаженных губ выгнута с ироничным укором. Погоди с весельем-то, милая, мне сейчас не до смеху пока, мне бы вот с собой разобраться сначала..Наведя себе резкости, он, всмотревшись, нашел, что в ней все-таки мало общего с Ольгой, и это открытие подействовало на него ободряюще и даже чуток отрезвило. Почему-то показалось недостойным и стыдным заводить шашни на стороне даже с копией первой подружки, с подобным той двойником – будто грех от такого адюльтера возрастал бы вдвойне и втройне. Удивление, и немалое, вызвало присутствие на девушке халата из полинявшей от стирок фланели, с павлинами на небрежно запахнутом декольте, запахнутом не без умысла так, чтобы быть на виду ложбинке высокого бюста. Застиранный этот халатик и этот нескромный запах придавали рассевшейся нога на ногу диве какой-то запредельно уютный, простецкий по-домашнему вид. Этим видом, казалось, внушалось: протяни, если хочется, руку, прикоснись и потрогай хоть где – и владей этим всем беспрепятственно, как любовник давнишний, супруг – как и близкие те, ты ни в чем не получишь отказа. Он споткнулся на мысли, что совсем не запомнил момента, когда уходила переодеться она, и вдогон подумал о том, что теперь, в таком новом качестве ей раздеться труда не составит. Последовательный ход размышлений привел его к выводу, что такое одеяние на ней – признак чего-то значительного, что случится с ним дальше, преддверие больших перемен, поистине эпохальных событий – а если отставить патетику в сторону, он будет с ней спать, и это решенное дело. Не позволяла разувериться в этом и близость обнаженных колен, располагавшихся не дальше аршина, и положение перекрещенных ног, не маскирующих наготу полных икр, мясистую выпуклость ляжек. Отчасти беспокоило отсутствие вблизи казачка – какую-то толику, кроху, и он спросил, торопясь, с напускным равнодушием:
 - А где мой приятель Семен? Ведь шли мы с ним вместе сюда? Куда же он смылся, когда?..
  Девушка ничего не сказала ему, только хмыкнула. Тут же она поднялась и пошла, пройдя впритирочку близко, обдав ароматным теплом тела, сладковатым ветерком парфюмерии. Как бы за разъяснением он отправился следом за ней, покачивавшей соблазнительно задом, с походкой показной, от бедра, копирующей передвижение манекенщиц по подиуму. В три шага коридор привел его в комнату, где со света показалось темно и вместе с тем и просторно – метров около двадцати помещение, никакого сравнения с наводящей клаустрофобию кухней. Прямо напротив входа, отбрасывая блики на матовый лак мебели, выстроившейся во «фрунт» «стенки», желтел на полке аквариум – светящийся, наполненный жидкостью шар, с пристроенной сзади подсветкой. В нем, среди сонно колыхавшихся водорослей, в струйках нагнетаемого компрессором воздуха плавали рыбки – крупные напополам с мелюзгой. У тех, что покрупнее, чешуя была червонного золота, блестела благородным металлом, и плавали они медленно, с вальяжностью сановных чинуш – расступись, голь да босота, дай вельможам пройти. Между ними как рой комаров толклась беспортошная мелочь – рыбки размером с мальков, отливавшие синим и перламутровым. Как шампанское, шипел кислород, лопались пузырьки на поверхности. По правую руку белела кровать – тахта раскладная, расправленная. Девушка, дойдя до неё, задком опустилась на краешек, ладонями взбила прическу. Взгляд её, обращенный к нему, был преисполнен раздумья, и в позе не хватает отваги – как бы ждет толчка от него, призыва к священнодействию. Облизнув пересохшие губы, он присел рядом с ней, не зная что делать дальше, с чего начинать первого. И вдруг заметил такое – пришлось отводить глаза вбок, ругаясь на привыкшее зрение..Наискосок, прикрытая до четверти дверью, приткнулась у стенки кровать – старинная, с узорчатым изголовьем, увенчанным никелированными пампушками. То, что происходило на ней, на зашедшейся в скрипе кровати, чем-то напоминало поединок борцов, самое окончание схватки, когда за четвереньками партера следуют бросок и туше и касание лопатками пола – за миг до того как трелью свистка фиксируют арбитры викторию.. Чуть прикрытые сползшим одеялом, под ритмичный скрежет пружин, изнывали, схватившись, два тела - с мускулистым торсом мужчина и под ним узкобедрая женщина – с согнутыми в коленях ногами, с грушевидными, как из латекса грудями, колеблемыми в ритмичной раскачке. Близко было окончание спарринга, на исходе противоборство, и сильнее и крепче друг на друга налегали тела, сообразно разновекторной тяге полов, повинуясь архаичному зову. Наконец тот, кто сверху, запыхтел как меха, разразился бизоньим мычанием – и мелодией эоловой арфы на утробные звуки самца едва слышные наложились постанывания – благодарная музыка самки, изъезженной седоком до истомы. «Наш пострел везде поспел..времени зря не теряет», - с одобрением подумал про Малинкина он, не смотря на позор соглядатая.
    И пока пребывал он в зеваках, легкомысленно-ненужный халатик был с поспешностью снят и прицельным броском руки был зашвырнут на спинку стула. С восхищенным любопытством неискушенного как на чудо воззрился Андрей, разглядев афродитовы груди с темными кружками сосков, складку на рыхловатом животике с раковинкой неглубокого пупа и лоскутик тугого бикини, врезавшийся резинкою в бок, - и мелькнувшие перед взором сокровища вмиг укрылись под ватным одеялом.
  Сглотнув сухую слюну, он стал снимать с себя тоже, чувствуя лопатками изучающий взгляд и немного опасаясь того, что вдруг его остановят, сочтя за непотребство и хамство его самовольный стриптиз, на который не получена санкция. На медных кнопках рубашки пальцы плясали в трясучке, как у запойного пьяницы, и был едва не поломан на фирменных джинсах замок. До сравнения со скульптурами антиков оставалось стащить с себя плавки, но он пока воздержался от этого и пролез под одеяло ужом, юркнул в убежище ящеркой, согнанной с солнцепека пришельцем. Накрахмаленный до хруста пододеяльник пах хлоркой и стиральным порошком и был жестковатым на ощупь; и вдруг руками, коленями он уперся в упругую плоть, обоняя чужое, духмяное.
  Ее лицо со ступенчатым профилем и модной стрижкой «каре» от его лица оказалось так близко, что перехватило на секунду дыхание. Взгляд её был направлен вверх, в потолок, и остистая тень от ресниц простиралась до нижнего века – не прочесть в глазах выражения, не разгадать ни желаний, ни мыслей.
 - Милая, - выдавил он из себя первое пришедшее в голову слово и приник губами к губам – как пробный шар запустил поцелуем.
    Отзыв её губ был отчетливо жарким и чувственным, и приятное такое занятие не было у них ограничено разом; вот что сказала она, прервав на минуту лобзания спустя какое-то время:
 - Ты мне очень не понравился сначала, Андрей. Ты был отвратительно пьян и вел себя как скотина. Выглядел как свинья натуральная, а местами значительно хуже. Внушал брезгливость и отвращение и даже нешуточный страх..»Не пей, Иванушка, козленочком станешь..» - разве не разъясняли такого тебе?
 - Неужели я до сих пор тебе отвратителен? – огорченный, перебил он её, думая вместе о том, что грех ему дуться на это – на правду только глупцы обижаются, а он по уму не из слабых. И глупость сотворит несусветную, если будет притормаживать на таких пустяках и упустит из виду желанного, того самого, чем бы мог уже похвастать Семен и, естественно, станет бахвалиться завтра и вслух перед мужским коллективом.
 - Нет, сейчас уже нет, сейчас дело другое. Ты уже протрезвел и не разишь перегаром, как давеча. Такой ты мне нравишься очень, - рассмеялась тихим смехом она и ладошкой погладила волосы. – Так целуй же скорее, пьянчужка, искупай провинности прошлого..
  У нее были крепкие и ловкие губы и шальной, дразнящий острием язычок, которому нашлось применение тоже, и едва в горстях поместившийся бюст, позаимствованный у богини эллинов. Нужно ли пояснений и справок, что все эти приятные новшества и сюрпризы и переизбыток ощущений от них дальше некуда распалили его катастрофически скоро. Он, старавшийся тоже соответствовать ей, соответствовать всему тому, что она с ним творила и надеявшийся, что отвечает не хуже, был вынужден вскоре спасаться мольбой, нацеленное в самое ушко:
 - Я так хочу тебя, Людочка.. нету мочи терпеть..
Вместо ответа пальцы ее обхватили ему запястье и ладонь положили на пах, в кружевное прикрытие трусиков, недвусмысленно намекая избавиться, и не медля, от того, что последнее мешало обоим, помогая в том изгибами тела и поочередным движением ног. Любопытствуя на пейзажи распадка, предстающие перед ним неглиже, он с порученным справился сносно, успевая раздеться и сам.
- Но только не забывай, Андрей, у меня опасный период, - тихо-тихо предупредила она, упреждая начало процесса, - будь осторожен, пожалуйста, помни о том до конца.
 - Я постараюсь, - пообещал он одними губами, отвлекаясь больше на то, чем встретили его снизу, на пряный запах секреций, обильных как месячные – вот это да!..Знать, не он один воздержанием изнурен до предела, нашлись у него и преемники, идущие за ним по пятам, шагающие одинаковым следом.. Так вот значит как?.. о-ла-ла!..какая занятная штука, и в первом приближении вырисовывается, что да как у нас тут..Всё похоже на прежнее, всё как там, да не так, здесь теснее и уже и тем самым трудней продвижение в глубь – ох, насколько радушный здесь оказан приём забредшему с улицы гостю!. И в этом его напряжении и в скользкой такой тесноте сокрыты загадка и прелесть, и радость познания таинства, причастности к чудным вещам – не обязательно из области духа. Счастье от сопричастности к таким вот предельно конкретным, материальным, осязаемо-органичным вещам - вот как эти холмы ягодиц, пружинящие в горстях полушария, мылкие от проступившей испарины, пышущие жаром, пахучие, с подтекающим под пальцы субстратом..Это жизнь, в этом жизнь, и в этом несомненное счастье!.. Ах, ты, резвая, задала перцу!..Знать, не прав был в корне Олег, утверждая, что ленятся толстые..Хотя, где же она толста, темпераментная эта вакханка, все ладно у ней, всё при ней, всего у ней в меру, и только..И одно удовольствие в упор наблюдать, как колышутся тучные груди – яблоки наливные, созрелые, с плодоножками отвердевших сосков, в росинках ароматного пота – на крепкой приземистой яблоньке, приладившейся с ним в такт!..Браво, милая, браво, ты поддержки заслужила вполне, мне по нраву твое ускорение, я лишь рад привести в резонанс обоюдные наши усилия..Ничего не сказать..хоть кому форы даст, просто соло-наложница, прима..Весь в поту от изысков её, от таких виражей, выкрутасов!..Чудо, прелесть, шарман и восторг, и похвально, и класс в высшей степени!!! Вот теперь-то понятно без слов, чем прельстился давненько Олег, а Семен, тот вообще без ума от того, жизнь положит на блуд без остатка..
  И не осталось и тени сомнения, что на поприще интимных утех была она мастерица искусная и ремеслом ублажать на вершине любви владела со всем совершенством. Периоды относительного затишья у ней перемежались вспышками бури, - он насчитал таких несколько, две или три, а на четвертую был вынужден сдаться – вовсе стало невмоготу отражать такой изобретательный натиск, испепеляющий и разрушительный смерч. Изнуренный погоней и контратаками, помня о строгом наказе, он поспешно оставил позиции, обратившись в повальное бегство – задал со всех ног стрекача от греха подальше. И потрясен был не меньше, когда, не чинясь ничего, никого и не впадая в брезгливое чванство, ему оказали содействие, облегчив его до конца, - никто и нигде никогда не оделял его сорванца такими королевскими почестями. По окончании искрометных манипуляций она умчалась в ванную босая, набросив на плечи халатик.
 - Я надеюсь, на мой пай не досталось ни капли и беременность мне не грозит? – вернувшись, деловито осведомилась она у него, пристраиваясь в объятия заново. И примостившийся сбоку Андрей, овладев её грудью вторично, не оставил без знаков внимания роскошный такой атрибут, достоинство зрелости женщины. И как поэт, трубадур, пропел в его честь серенаду – преимущественно ртом и ладонями, в восхищении от взявших на караул сосков, от их гвардейской выправки и осанки.
 - Я на это надеюсь также, но быть абсолютно уверенным в этом нельзя – как можно тише пояснил он, прервавшись, мучимый напряжением в чреслах по-новой..Одно наказание чувствовать, насколько окреп, мускулист мечтаюший о реванше строптивец.. И мимолетно отметил затишье на той стороне комнаты, - оттуда, где стояла кровать, не доносилось ни звука давненько. И значит, тем, кто держит паузу там, все до подробностей слышно. Хотя ему на то наплевать – пусть уши развесят, забавно. Пусть слушают, что шепчет на ухо она, намекая на свои эротические предпочтения. И сколь угодно долго пусть скалят зубы над тем, как скрипит изнеможенно ложе, в одышке от состязания тел, от участившихся их столкновений. Плевать, не это ведь главное здесь и сейчас, есть более важные вещи. Вот как эта её прихотливая блажь устроиться наверху по-жокейски и амазонкой скакать без седла, потрясая отвислыми грудями..В дрожь бросает от такого аллюра, переходящего в резвый галоп, на выносливость уповай, на закалку, ободряемый криком: «Ещё»! Куда там «еще» - и тридцати секунд не пройдет, как, в мыле, с пеной у рта, жеребчик скопытится, загнанный..Самое бы время уже позаботиться о путях отступления в тыл, только как ему справиться с этим манёвром, в порабощенном его положении ..
 - Я прошу, я умоляю тебя – не уходи, останься во мне, бога ради.. – посверкивая белками закаченных глаз, запротестовала она запыхавшись, всаживая с тем вместе под ребра острые, как стилет, ноготки…
    А затем, в блаженном порыве признательности, он целовал её в губы и в лоб, ласкал поцелуями шею, не забывая как следует приголубить и то, что простирается к югу от шеи. Солоноватый вкус на губах и в воздухе разлив запашистого, собрание интимных молекул, любовной алхимии смесь.. И она, горячая, томная, не стесняясь своей наготы, лежала молча, расслабленно и только щурилась на него сквозь ресницы, ленивой, неспешной рукой отводя со лба волосы – спутанные, слипшиеся, промокшие до черноты у корней.. И было им упоительно чудно вдвоем и не мешало чужое присутствие.
 - Мы поженимся с тобой, правда? – неожиданно сказала она, и вот тут-то он не на шутку встревожился и напрягся всерьёз и надолго. Вся изюминка была в интонациях её голоса – в них содержались не просьба и не вопрос, а утвердительное, как штамп, пожелание, - так обычно сообщают о деле, решенном давно и заранее, лишний раз напоминать о котором не стоит и выеденного яйца. Будто всё уже до мелочей обговорено между ними, и осталась формальность пустячная: провести обряд в загсе, с паспортами, кольцами и шампанским, в окружении подруг и друзей и сияющих улыбками родичей, под беспрестанные возгласы «Горько»! и блицы профессиональных фотографов, взятых на часик в наём. «Держи ухо востро, парень», - мобилизовал он себя, огорошенный, - «из благоденствия райских кущ тебя вынесло на минное поле – будь осторожен и мудр, каждый шаг выверяй, и с опаской, а не то так шарахнет – не собрать и костей». Ибо только что во всеуслышание ему объявили о желании навесить на его шею хомут, не считая даже нужным справляться о его личном мнении и о том, что, быть может, он уже и не холост и имеет кольцо обручальное.. Сдается ему, негоже вести себя так, забыв о приличиях, такте – по меньшей мере недальновидно и глупо этак-то с ним поступать. Несвоевременной репликой этой, неуклюжей, прямой, она преждевременно раскрыла себя, разоблачила смысл сокровенных намерений, изнанку текущих поступков..Напрасно она так торопится, несется закусив удила, сшибая грудью барьеры и не оглядываясь и мельком по сторонам, ведь справка из его уст сейчас прояснила бы многое.  Хотя бы вот такое, достаточно серьезное уточнение, как невозможность повторной женитьбы, ибо сам он вот уже год влачит кандалы Гименея, а государство их СССР, в отличие от мусульманских деспотий, мягко сказать, на многоженство взирает без одобрения.. И порывается язык уточнить: так кто кого клеил вчера, в располагающем флиртовать ресторане? Семен, тот, конечно, в заблуждении твёрд, что это его персональные достижения и заслуги и что лишь благодаря ему одному все у них так гладко сложилось впоследствии. Вряд ли в этом вся истина – из текущего положения дел вырисовывается со всей очевидностью, что не только единственно им взбрело в голову поохотиться в том заповеднике, где во множестве водится дичь и всегда найдется возможность набить под завязку ягдташ расфуфыренными райскими птичками. И на них нашлись охотники тоже, расчетливые и хитрые снайперши, не отрывающие глаз от прицела, часами в засаде выискивающие подходящую цель.. Отважные охотницы за мужьями, чья задача и кредо – подцепить какого-нибудь растяпу в штанах, и свести под венец поскорее, пока не опомнился ошалевший от ласк кавалер, разнеженный таким обхождением.. Жаль, что им невдомек, этим вольным стрелкам, лучшей доли достойным красавицам: никогда, ни за что не услышит предложения о замужестве та, что легла переспать с тобой с ходу.. Слишком демонстративно давно распахнута настежь калитка, заходи и погрейся любой из желающих – каждому обломится по куску пирога, по крупинке отменного яства..Никому ведь неохота озираться потом, после скреп на союз и чарующих нот Мендельсона, на толпящихся сзади предшественников, растянувшихся на добрый квартал. А девчонка-то славная, жалко, пропадает бестолково и зря..Вряд ли кто и польстится такой, с её-то неискоренимым изъяном прибиваться к похотливым рукам, принося себя в дар каждому и любому, кто ни встретится ей на пути..Мало ведь найдется оригиналов и чокнутых жить бок о бок с гулящей – просто-напросто надоест рога спиливать, отрастающие быстрее бамбука..Хотя, кто его знает, может, не блудница вовсе она, только по-иному не ладится как-то..
 - Натурально поженимся, - подтвердил после паузы он, стараясь, чтобы прозвучало не постно, и не вскрылась бы неискренность, фальшь в его хриплом от волнения голосе.. Какой это умник вещал, убеждал, что и ложь бывает во благо и даже иногда во спасение? Так погано от вранья на душе, сам себя сволочишь ненавистно, с применением непотребных эпитетов, изгнанников легального лексикона.. А сказать ей правду сейчас едва ли не равноценно предательству или пожалуй даже подлому и жестокому убийству, когда вонзается лезвие в спину или расстреливают скопом исподтишка..Нет, пусть уж лучше пребывает в неведении, что он несвободен давненько и не женится на ней никогда, пусть потешится на время иллюзией сочетаться с ним вскорости браком, по святому, от предков, обычаю..Так или иначе после вздоха добавил, втайне злясь на себя:
 - Ты мне очень нравишься, Люда, я от тебя без ума..
 - Ты мне тоже нравишься, милый, милый, трижды милый мой мальчик Андрей!..Поцелуй же меня, я влюбилась в тебя..ох, какой ты шалун ненасытный..Знаешь, я хочу теперь так.. ты попробуй, как бассенько..
…Потом он уснул у неё на груди, провалившись в сон замертво. Снилось море и рыбки, скопившиеся на мелководье близ кораллового атолла, с пляжем, прибоем и пальмами... Просто сонмище, стаи, тучные косяки рыб самых разных пород и расцветок, мелкие, средние и довольно большие, пригревшиеся под тропическим солнцем.. И якобы он, снаряженный аквалангистом, плывет между ними, проталкивается что есть мочи сквозь них, нацеленный подняться к поверхности, откуда манит, распространяя сияние, льющийся на воду свет..Сущие пустяки остаются до всплытия, метров так пять или шесть..Но эти разноцветные, снующие туда-сюда мириады колыхающих плавниками существ наглухо преградили подходы – нет ни на йоту возможности выбраться к берегу, к пляжу, полною грудью вздохнуть. Зависнув в толще воды обездвиженной армадой субмарин, они заполонили всё пространство вокруг, обволокли собой как кисель, как только что сваренный студень. Они лениво тычутся в тело, барабанят в баллоны июльскими градинами, их лупоглазые сытые морды нагло глазеют и тычутся губами в стекло напяленной на голову маски. Раз за разом и тщетно он утыкается в них, в это текучее месиво, вязнет руками и ластами в нём, как в болотной трясине, не продвигаясь вперед ни на дюйм, и на попятную вроде как поздно, не развернешься, не сделаешь вспять. И бессилие его положения порождает нешуточный страх, панику, доходящую до болезненной истерии, да и кислорода, он знает, осталось в баллонах в обрез, с минуты на минуту закончится…
 - Как ты тяжело дышишь, Андрей..Слушай, мне пора, я ухожу на работу, - оборвал его похмельный кошмар незнакомый девичий голос. «Боже, где я и кто это говорит»? – не сообразил спросонок Вихров, протирая отекшие веки. Голова, казалось, расколется прежде, чем успеет собраться с мыслями он и отправит членораздельное на-гора, – как по наковаленке стучали в висках резкие, как выстрелы, молоточки. Ещё в черепушку какой-то садист с размаху всадил ломом и, в наслаждении от его мук, то вниз, то вверх проворачивал. Ядовитый ацетоновый привкус разливался во рту, а обугленный от спиртного язык шел с запинкой по шершавому нёбу.
   Девушка с расчёской в руке стояла у него в изголовьях. Фисташкового цвета колготки, юбка колоколом чуть выше колен, свитер из белой ангорки с глухим воротом..Ползущий снизу вверх взгляд фиксирует пухленький подбородок, рот с намеком на чувственность, усиленной слоем помады, трошки вздернутый носик, но этот нос не из тех, какие причисляют к курносым..И зеленые с поволокой глаза,  принацеленные с лукавым прищуром..Неотрывно глядят на него, в подноготную, в самую душу..Слышно, как с сухим треском льются и текут под массажной расчёской волосы..Вспомнил, как трепал вчера эти пряди, схожие ощупью с мехом лисы, той самой лисы, что добыта им в прошлую зиму..Вспомнил также, как тискал и мял, что бугрится под вязаной кофточкой..ах, какие воспоминания..чудные, сладкие, как неземные, вкусом как халва и щербет, круче сказок султанской наложницы..Всё сразу вспомнилось до мельчайших деталей, отчего удвоилась боль в голове и сердце пошло с перебоями..
 - Андрей, я ухожу на работу, - сообщила повторно она и тут же спросила с нажимом, который ему не понравился: – Так где и когда мы сегодня встречаемся?
 «Как же, встречаемся, держи шире карман», - парировал мысленно он, но вслух был любезен, сказал именно то, чего ситуация требовала:
 - Как тебе будет угодно, Людмила. По большому счету мне все равно, освобождаюсь я рано. Где назначишь, туда и приду. И буду как штык, вовремя.
 - Что ж, славненько..Надо прикинуть..Мой рабочий день до пяти.. А, кстати, ты не забыл, где и кем я работаю? – наклонилась она к нему, обдавая тошнотворным запахом дешевых духов, от которого не вырвало чудом. – А ведь я говорила тебе тёмной ноченькой..
 - Прости, всё из головы выскочило, - хоть казни, не припомню я ничегошеньки. Мне кажется, по профессии ты учительница или нечто родственное тому?
 - Пьянчужка несчастный, алкач, пропивший мозги начисто, - рассмеялась беззлобно она и, присев на корточки, бегло чмокнула его в губы и ладонью пригладила волосы, растрепавшиеся за время любви – Фу, смердишь ты невкусно, протух..Зубы тебе надо почистить, Андрюша, чтобы истребить перегар..Так вот, слушай и на ус намотай. По образованию я музыкальный работник и пристроена в детском саду. Одним словом, с младых ногтей прививаю детишкам любовь к музыке. Отсюда недалеко, и в принципе в пять я заканчиваю. Короче, пока то да се, надо ведь и покушать немножко и успеть навести марафет, чтобы снова понравиться милому, - час уйдет на всё про всё, положим. Давай тогда договоримся о свидании вечером, в шесть, возле магазина «Автомобили». Идёт?
  Он едва выдержал её взгляд, такой наивный и чистый, как воды горной реки, питаемой с высот ледниками, видя, как вся она изнутри точно светится по-ребячьи, уверовав в то наконец, что всё в её жизни налаживается, восходит роковая звезда и вот-вот шагнет за порог совершенно другая эпоха, с воплощенными в дело мечтами о счастливом замужестве и тому сопутствующих хлопотливых вещах и событиях столь же радостных и приятных, - всё, о чём грезит всякая, каждая, чья задача любить и рожать.. Чувствуя себя клятвопреступником, негодяем, по ком плачет топор палача, а кряду лгуном и обманщиком, он промолвил вполголоса, слабо, будто на смертном одре:
 - Идет. В шесть так в шесть. Буду..
 - Только ты приходи обязательно, раз обещаешь. Вид у тебя неважнецкий какой-то, Андрюш.. Голова болит сильно?
 - Болит, - он вздохнул неподдельно и грустно, и это был искренний вздох, в отличие от россказней выше.
 - Ничего, поболит и пройдет, хворь от похмелья не вечная. Подремли еще пару часиков, поправь пошатнувшееся за ночку здоровье – отчасти в этом виновата и я, а может, не так и отчасти...Ухайдакала, ненасытная, моего паренька, вытянула все соки до капли..Ничего, ничего, молодой, восстановишься заново к вечеру, а там, бог даст, и продолжим, и сладится лучше того.. Катька поднимется, она вас покормит, ни за что не отпустит голодными.. Ну, а я побегу, мне пора, не люблю я опаздывать, право. Так значит, до вечера, миленький мой, -  крепким поцелуем попрощалась она и направилась в прихожую одеваться. Шорох, шуршание зимней одежды, взвизги сапожных замков, и она, от возни раскрасневшаяся, очаровательно сияя накрашенными глазами, в шубке на коротком меху, выглянула в приоткрытую дверь, подмигнула и приветливо помахала рукой в вышитой рукавичке из шерсти. Взлязгнул волчьим капканом замок, простучали по бетону набойки, дверь во двор, заскрипев, глухо хлопнула дважды – стало тихо, покойно, задремал опустевший подъезд.
    Сколько проспал он еще, когда удалилась Людмила – наверное, с час или около. Его разбудили соседи, совместный их шепот и смех, возня на скрипучей кровати. По истечении двух-трех минут, прошедших у тех достаточно жарко – он залег лицом вниз, темечком уткнувшись в подушку, не двигаясь, почти не дыша, не слушая звуки соития и все-таки их различая – ублаженная Семёном до стонов перво-наперво прошлепала в ванную, оттуда на кухню, и четверть часа спустя из коридора повеяло жареным. Он делал вид, что спит мертвым сном, тихонько фальшиво похрапывал – удерживал стыд вставать нагишом, разыскивать пропавшие плавки.. На цыпочках хозяйка возвратилась обратно и за плечо растолкала Малинкина, храпевшего в полную глотку. Тот, проснувшись, зевнул во всю пасть, потянулся, почесался и икнул, босые пятки его ударились со шлепком в половицы.
 - Подъем, кореш, вставай, хорэ столько дрыхнуть!.. Нас сейчас до отвала накормят, как честных вполне сволочей, - и мы рванем на зачёт, перегоняя друг дружку.. Ты помнишь, Андрюха, какое нам светит событие пустячное время спустя? Или память с бодуна у тебя, корефан, напрочь отшибло?..
 Вылезая из-под одеяла и чувствуя, насколько же худо ему, до тошноты, он набрался силы буркнуть в ответ, не скрывая своего раздражения:
 - Да помню я, помню отлично. Не страдаю амнезией пока..
Усмиряя позывы на рвоту, он умылся после Семена, всунул голову под ледяную струю, вытерся чужим полотенцем. От такого радикального средства стало чуточку легче, поутихли тошнота и мигрень, перестало трясти и покачивать.
   Семен, улыбчивый, бодрый, с мельхиоровой вилкой в руке, расположился на кухне хозяином за уставленным снедью столом. Перед ним парила сковорода, полная жареной картошки, и открыта была банка венгерских томатов и нарезана колбаса, докторская, по два двадцать. И с выражением довольствия на лице он поддевал с расторопностью вилкой и с аппетитом в рот отправлял то желтые жирные дольки, то красный сочащийся плод, смачно, со вкусом причавкивая, двигая заострившимся кадыком. Принятие пищи у Семена сопровождалось созерцанием той, которая и была причиной его аппетита, вложением уймы калорий его, усекновением белковых запасов – она, в знакомом халате с павлинами, опершись спиной о буфет, бесстрашно выставив голые груди в расклиненный плотью запах, ответно улыбалась любовнику искусанными за ночь губами. Хотя, исподтишка заметил Андрей, улыбка не тянула на искреннюю. Скорее, то была усмешка змеи, скинувшей потертую шкурку и предвкушавшей новую кожицу, а с тем и иную, сулящую обновление жизнь. Впрочем, и это видел Андрей, оба они отдавали отчет, что это знакомство пустячное, никто не тешил иллюзий, воспринимая случившееся как пустую, не обязанную продолжаться интрижку, соитию дворняжек сродни, которые, обстряпав делишки по-быстренькому, бросаются тут же стремглав по разные стороны улицы и не испытывают желания к встрече уже никогда и нигде.
   Поклевавши для вида картошку и из блюдечка выхлебав чай, он отложил вилку в сторону, удивляясь прожорливости Семена, в котором не чувствовалось и тени похмелья. Приятель с удовольствием ел и шумно фыркал на чай, налитый в китайскую чашку, не забывая осклабиться заботливой Кате во всю красоту своих ровных и плотных, слоновой кости зубов.
 - Спасибо, Катюшка, за хлеб и за соль, за ласку и гостеприимство, - проговорил, поднимаясь, Семен и, уже одетый, с кроличьей шапкой в руке, приложился напоследок щекой к вызывающе оголенному месту. – Не поминайте лихом. Покедова. Как-нибудь заскочим на днях, ибо знаем теперь, где проживают такие красотки.
 - Дедушка с рыбалки вернется к обеду – не получится, вряд ли, - трезвым голосом отказалась хозяйка, завершая тем самым историю.
 - Жаль, но что поделаешь. Се ля ви. Даст бог, свидимся когда-нибудь позже..
   За ночь усилилась оттепель, дождливо капало с крыш, пышные с вечера тополиные кроны выглядели понуро, осклизлые от тающей слякоти. Снег, серый, осевший, хрюкал под ногами свиньей, и самочувствие было как свинское. «Опустошенье»!..- вторил его настроению Макаревич из кассетника  проходившего поблизости паренька в потрепанной дерматиновой куртке.
 - Ну, так как ты, Андрюшка, - хлопнул напарник его по плечу и усмехнулся значительно, поведя крутой бровью, - будешь на Людке жениться, раз обещал?
 - Да ну тебя к черту, Семен, удружил, называется, по-товарищески, - отмахнулся сердито Андрей, изнемогая не столько под грузом похмелья, сколько от угрызений на совести. – Я впервые жене изменил, изменил по твоей милости, это хоть ты понимаешь? В первый раз изменил, сволочь я, в первый..Инге как посмотрю я в глаза после этого?..
 - Эка невидаль – жене изменил. Что с нее, убудет? А понесенная убыль твоя вдвойне восстановится к вечеру, - загоготал шаляпинским басом Семён, после начал успокаивать: - Да ты не беспокойся, Андрюш, никто ничего не узнает, мое слово верное. Зато будет что вспомнить на старости лет..И бля буду кабан, если тебе не понравилось с Людкой..Уж на что я распутник и жох и калач, как водится, тёртый, но и меня не единожды подмывало краснеть, видя, как вы кувыркаетесь..
  И как бы искупая обет молчания, которым себя повязал, Семён в продолжение всей поездки до института дразнил и подъелдыкивал хмурого, примолкнувшего Андрея, тыкая пальцами в бок, корча ехидные рожицы, изображая доподлинно, в лицах подслушанный им разговор, в коем друг под давлением, впопыхах дал согласие на свадьбу с Людмилой, и эпизоды такого же свойства.
   Но, странное дело, довольно недолго каялся Вихров в своем бытовом преступлении, нравственно проклиная себя, ругаясь в душе по-черному. Прошло, испарилось по дороге похмелье, без проблем был получен зачет, и события прошлой ночи представились в ином свете, раскрашенные сонмом воспоминаний, которым не откажешь в пикантности и которые хотелось бы повторить опять, испытать подобное снова. А когда Горенко Олег, друг его лепший, единственный, женившийся, кстати, недавно, чьим свидетелем был на свадьбе Андрей, первым узнал о случившемся (не хватило мужества у Андрея держать за зубами язык, да и выпрашивала слезно душа найти облегчения в исповеди), а, узнав, поздравил с почином (« в нашем полку ходоков-леваков новое пополнение прибыло»), Вихров развеселился и вовсе и думать о морали забыл. Словно сам себе отписал индульгенцию, поощрение на грех и измену, и, как доспехами заслоняемый ей, стал вести себя дерзко и вольно в завязавшихся отношениях с женщинами. Да и женщины, как на подбор, попадались в тот период такие, уломать которых на преступную связь никаких усилий не стоило, сами шли на сближение первые, первые возвещали о страсти.. Месяц канул Лету, второй, и после Люды случилась Мария, блондинка из какого-то техникума, любительница исступленных ласк и крепчайшего турецкого кофе, приносимого после игрищ на лежбище в качестве тонизирующего снадобья.. Ей на смену заступила Полина, одинокая мать, сожительствующая с фарцовщиком-армянином, который, в силу издержек профессии, был занят в частых отлучках за дефицитными шмотками, предоставляя в распоряжение только того и ждущих любовников свою трехкомнатную  квартиру на Мира. О факте таком, само по себе, хозяина в известность не ставили – ревнив и горяч рогоносец был страсть, обидчика зарезал бы запросто.. Уставший от потенциальной опасности и целлюлитных бедер Полины и воплей её малыша, упитанного черноглазого бэби в несвежих всегда ползунках, под предлогом расквитаться с дипломом, Вихров разорвал отношения с той довольно легко и бессовестно, - расстался, чтобы встретить Наталью и Тому, а вслед за теми - Валерию..Встречи и расставания, свидания в парках под липами, бурный поначалу роман, обставленный возрастающим интересом, походы в кино, пикники, прогулки под ручку под ликом созвездий по темным аллеям вдоль набережной, клятвы блюсти верность до гроба..Но всякий раз результатом того бывало всегда пресыщение. Тогда он сбегал от приевшихся ласк, от набившего оскомину голоса, от изученных форм силуэта, погружался в учебники, в текст, изводил на мусоропровод бумагу. Вёл себя смирно и паинькой до тех самых пор, покуда зов постившейся плоти в голос не заявлял о себе, вынуждая на инициативу и поиски.. Он искал, находил, чтоб наполнить собой их сокрытые влажные полости, чтобы экспериментально проверить, чем же отличаются друг от друга они не столько статью и обликом, сколько непохожи внутри..Иной раз он пугался себя, своей непоправимой испорченности и непостоянство в упряжке с распущенностью вожделел истребить и раз и навсегда отбить у себя преступную тягу к пороку. Но эти пылкие клятвы не имели ни какого значения и к исполнению приняты не были никогда..Семимильными шагами он как будто наверстывал то, что упущено было вначале, будто приняв за ближайшую цель побыстрее сравняться с друзьями, искушенными прежде него, и настичь и опередить на ленточке лидеров, стартовавших с большим гандикапом..Он приложил довольно стараний, чтобы преуспеть на этой стезе и закончить погоню на пъедестале. И это, стоит признать, в целом у него получилось..Вереница легкомысленных дам и завершение институтской учебы – эти два понятия сложились у Вихрова в мозгу чуть ли не в единство, в синонимы. И если б вдруг кто-то спросил его в лоб, назло ли он делает это, уйдя с головою в адюльтеры, заканчивая измену изменой, то он бы возразил оппоненту тогда, что в том не содержится умысла. Нет, гулял широко не со зла, он просто уравнивал шансы – между собой и супругой создавал паритет.


                Глава одиннадцатая.

       «Дождь кончился, славно», - проснувшись, сразу определил он, уже не улавливая на слух усыпляющего шелеста капель по резине укрытия, не прекращавшегося в течение суток.
    Салават по привычке суетился перед костром, приготовляя съестное на завтрак.
 - Как, Сергеич, ночку провел? Хорошо почивал, не простыл ли? –  оторвавшись на секунду от варева, доброжелательного тона вопросом встретил рабочий его появление у костра.
 - Да терпимо, хоть и не совсем комфортабельно. А как ты?
 - Потянет, что называется, с пивом. Сон ерунда, наверстаем еще, в будущем с тобой отоспимся. Главное – погода налаживается.
  Погода и впрямь сулила исправиться: прекратились совершенно осадки, просветлел кое-где небосклон и сочная, умытая синева уже проглядывала украдкой на западе сквозь узкие бреши меж тучами. И хотя небо с востока было всё в облаках, сгрудившихся в овечью отару, солнце и там давало о себе знать редкими рассеянными лучами, бившими вразброс из-за туч.
   За приемом пищи бригадир подчиненных уведомил:
 - Предлагаю, загрузив в лодку шмотки, переехать на тот берег реки и прошвырнуться по старице. Я возьму спиннинг, ты, Андрюха - ружьё. Может, для разнообразия рациона утку подстрелишь или на худой конец рябчика. А я тем временем надергаю щучек.
    Переправились, крепко-накрепко привязали «Казанку» к толстому кедровому комлю и, спешившись, разбрелись кто куда, по разные стороны. Кислицын, распустив сапоги, забрел в воду по отмели, мыском отсекающей устье, и вдоль и поперек стал прочёсывать плес забросами блестящей приманки. С ружьем наизготовку Вихров начал движение по краешку бровки, намереваясь продвинуться в глубь до конца и полностью обследовать старицу на предмет присутствия дичи. И лишь один Салават остался у лодки бездельничать, если не считать за занятие чесание за ухом собак.
    Однако не успел пройти Андрей и двадцати шагов по захламленному брусничному ельнику, как где-то справа у него за спиной по-бабьи взвизгнула Люська и, как с цепи сорвалась, залаяла злобно и часто, с удвоенной яростью фурии. Спустя миг к её партии соло подключился басистый рык Кабана, и яростный хор двух собак начал быстро перемещаться по направлению в его сторону.
     Он инстинктивно обернулся на лай и тут же увидел рабочего, ломившегося навстречу ему через таежные джунгли. Лицо бегущего с поджатыми в нитку губами было не на шутку встревоженное, озабоченная бороздка пролегла меж сведенных бровей, пляшущие глаза - с сумасшедшинкой. Не добегая десятка шагов до него, башкир закричал не своим голосом:
 - Ружье, Сергеич, давай-ка скорее ружье, и всунь патрон с пулей.
Всё без вопросов сразу понял Андрей и сделал, как попросили: нажал на скобу, достал из патронника заряд дробовой и вставил патрон с пулей. Клацнул вновь взведенный затвор, и нетерпеливые руки вырвали в одночасье оружие. Салават вломился неистово в чащу - только затрещали сучки.
   И буквально тотчас, только-только он скрылся из виду (продолжал колыхаться лохматый лапник), и Андрей ни единого шага не сделал, даже толком переступить не успел, как, треща, расступилась тайга и вырвался оттуда сохатый – в трех шагах от него пронесся бурой громадиной, задрав назад голову с кустом ветвистых рогов, взрывая брусничник копытами. Померещилось, обдало душной волной, эссенцией звериного запаха. С раскрытым ртом Андрей наблюдал, как бросилось животное в воду и поплыло на тот берег старицы – точь-в-точь как корова, пересекающая небольшой водоём.
 - Салават, Салават, он здесь, я отсюда вижу сохатого! –  закричал во всё горло Андрей, стряхнув секундное наваждение.
Одновременно с его призывными воплями выскочили из чащи собаки. Люська с разбега прыгнула вниз и поплыла вдогон не раздумывая. Кабан на секунду замешкался, стал метаться юлой по урезу, гавкнул и заскулил, как щенок. И лишь после таких, недостойных самца колебаний отважился на заплыв, пристроившись в кильватере суки, уморительно, по-щенячьи бултыхая массивными лапами.
     Сохатый уже вступил на пологий откос, затянутый сплошным красноталом, готовый скрыться из виду, когда наконец подбежал Салават и выпалил в угон и навскидку, не успевая толково прицелиться. Запечатлелось как кадр из кино: лось, наполовину укрывший в густом ивняке своё буроватое туловище, задние ноги его, мелькающие белым с изнанки, пороховой удар по ушам и нитратное облачко выстрела. И не было ясности, угодил свинец в цель или ушла пуля мимо. Бык исчез, ветки, поколыхавшись, сомкнулись, и лишь какое-то время угадывал слух хрустящие звуки и хлюпанье. Отряхнувшись на суше, лайки продолжили гон, и затихающие их голоса начали отдаляться в сторону от реки.
 - Неужто промазал? - с ноткой отчаяния в голосе возопил Салават и тут же воскликнул с упрямством:
 - Не может быть, я его зацепил, поехали, вместе посмотрим.
После чего, сложив руки в рупор, вызвал на подмогу Кислицына заодно с переправочным средством.
   Скоро на веслах подгреб бригадир, и пока велась переправа, Салават лаконично изложил ему суть происходящих событий. В нетерпении он первым спрыгнул из лодки, чтобы полминуты спустя разразиться победными воплями:
 - Кровь! Вижу здесь кровь! Видите, на листья накапало! Всюду кровавые брызги!..И здесь, и вот здесь, и на кустике.. Пошли, мы его доберем, далеко не уйти ему, раненому!..
     Наверное, версты три они прошагали по следу, помеченному бордовыми пятнами, обнаруживая кровь на замшелых, до трухи изопревших валежинах и на листиках карликовой березки, на примятой копытом траве и разбухшем от сырости ягеле. Наперво, в горячке азарта, они едва не бежали бегом, проламывая с ходу кустарники, перебираясь вприпрыжку через поваленные деревья, не экономя сил и энергии. Но ноги вскоре устали, угас темперамент и пыл, а с тем и вера в успех предприятия, которому конца и края не видно. Тем более что относительно проходимое чернолесье сменилось дремучей тайгой, напичканной буреломом и топями, смердящими болотистой гнилью. Кругом, как противотанковые ежи, вздыбились огромные карчи – с вывороченными корнями лесины, жертвы ветровала и паводка. Вокруг них  торфяные елани и тянет тухловатым душком, - вот-вот, мнилось, вывалится оттуда, рыча, стращая клыкастым оскалом, свирепый донельзя медведь, а то и похлеще зверюга..
 - Всё, больше я не могу. Упрел как лягуша, - остановился первым Кислицын, дыша загнанной клячей, смахнув со лба пот. Не сдержался, полоснул инородца упреком, выплеснул свое раздражение:
 - Знать, хреново ты его зацепил, Салават, затянется волынка надолго..
Отдышавшись, вынули папиросы из пачек, закурили, прислушались. Едва слышимый, пропадающий моментами лай перекрывал шелест ветра, скрип  древесных стволов, влажное дыхание хвойных, расположившихся впритирочку крон.
 - Да ну его к лешему, этого лося, - поморщился брюзгливо Кислицын, не докурив до конца беломорину. – Некогда нам за подранками бегать, надо с работой спешить. Впереди у нас сложный участок, рубка и съемка с промерами.
 - А как же собаки? – не замедлил с вопросом Андрей, удивленный покорностью Салавата, который ни словом, ни жестом не возразил бригадиру, даже не попытался опротестовать его волевое решение, далеко не бесспорное по его разумению.
 – Ты что, воды в рот набрал, Салават? – не стерпев, обратился Вихров к владетелю лаек. – И так вот безропотно соглашаешься с тем, что мы уйдем, развернувшись, и бросим на произвол собак? Пропадут, потеряются ведь в этой заповедной глуши, где не встретились ещё ни с одним человеком.
 - Ничего, авось не потеряются, - угрюмый, ответил башкир, не встречаясь с ним взглядом. - Если масло в башках есть, не заблудятся, отыщут стоянку. Саня прав: оплошал я с сохатым. Ехать тоже же пора, не попрешь против этого. Так что пойдем-ка назад, мужики, возвращаемся.
  Сплав их длился приблизительно около часа, по замысловатым зигзагам меандр, через нагромождения частых завалов, меж торчащих из воды топляков, обведенных бурлящими ямками. Не единожды брался в руки топор, задействованный в расчистке русловых баррикад, пару раз пополнялось в бачке топливо, без устали возносилась и опускалась в воду намётка, промеряя перекаты и плёс. И нигде не прерываясь поляной, ни какой иной просекой, нескончаемым тыном острога тянулся по берегам лес, мрачноватый, угрюмый, таинственный, образец из приключенческих фолиантов про таежную глушь и скитальцев, без вести загинувших там. Вдруг винтом зацепили корягу, двигатель взревел и заглох.
 - Шпонку срезало, зараза, - сказал Кислицын и выбранился. И голос его, и констатирующее поломку ругательство показались неестественно громкими в наступившей потом тишине, без железного монотонного рёва.
     Пока гребли к берегу, скрежетание весел в уключинах и плеск лопашней не позволяли настроить внимание на некий прерывистый звук, исходящий из леса моментами. Но когда ухватился за еловую ветвь Салават, и стало практически тихо, вмиг распознались ушами отголоски равномерного гавканья.
 - Кабан держит сохатого, - безошибочно определил Салават и, схватив ружье за ремень, не испрашивая разрешения у начальства, спрыгнул на бровку кузнечиком - с проверкой предположения, верно.
   Кислицын, покачав головой на откровенное самоуправство рабочего, с озабоченным видом задрал мотор кверху и начал колупаться с винтом, выковыривать негодную шпонку, подбирать подходящий крепеж. Хмурое лицо у него словно бы говорило: кое-кто здесь занимается форменным баловством, тормозит продвижение дела, только он один не вправе позволить себе то, чем привыкли злоупотреблять остальные.
   Почувствовавший себя неуютно Андрей тоже вылез на берег, походил, разминая затекшие ноги, вдоль бровки, потом увидал свисающую с откоса бруснику и плотно занялся ей, отправляя пригоршнями в рот сочное бордовое лакомство.
    Но тут обратно прибежал Салават, весь какой-то расхристанный, потный, с неуверенностью в раскосых глазах. Подтвердил, что лайки зажали лося - в воде у противоположного берега.
 - Отчего же ты не стрелял, друг любезный? Что помешало тебе?
 - Показалось мне далеко, метров около сотни. Мандраж у меня, опасаюсь промазать, Сергеич. Если не веришь, сходи туда сам, вот тебе в руки ружьишко. Топай на лай не сворачивая, тут метров двести от силы.
    По узкому перешейку между излучинами Андрей припустил в указанном направлении, ориентируясь на звук лая, заодно размышляя о том, как же им повезло, подыграла на руку фортуна, весьма кстати и вовремя. Ведь как подгадали расчетливо, что именно здесь подпортила шпонку коряга - случись такая поломка пораньше или когда бы сплавились вниз далеко, - разминулись бы с лайками точно, занеся их в списки безвозвратных и невосполнимых потерь, павших за честь изысканий.
   Заслонившись ольхой, по-летнему густой, туголистной, он в просвете листвы увидел лося и преследователей. Лось стоял по колена в воде возле берега с невысоким обрывом, с кромки которого только Кабан изредка выстреливал лаем. Уставшая от погони Люська, почуяв охотника, бросила держать зверя и поплыла прямо к нему, всем своим видом показывая: «Я сделала все что могла, я умываю руки – всё в твоих руках, зверобой».
    Видя, что сука покинула пост, притих с недоумением кобель. Вскоре он завалился на бок, вытянул во всю длину лапы. Наверное, он решил про себя, что не бывать ему в облапошенных (ведь он же, право, не рыжий и не желает в одиночку отдуваться за всех), да и интерес к стоявшему неподвижно сохатому уменьшился до нулевого значения после нахального дезертирства Люськи.
   От разыгравшейся за этим картины Андрея пробрал смех: пригревшийся на солнцепеке кобель так громко комически раззевался, распахивая до отказа слюнявую пасть – вот-вот сорвутся скрепы на челюсти. Тут же он впал  в дрему, пренебрегая обязанностями охранника. Лось, почувствовав слабину (Кабан без задних ног мертвецки дрых на обрывчике, Люськи и след простыл) и найдя, что путь наверх открыт и свободен, тут же вышел на сушу и двинулся к лесу наискосок, огибая с запасом ленивого сторожа.
   В этот момент за спиной влажно треснула хворостина; он обернулся – это был Салават.
 - Стреляй скорее, Андрей, пали, лось уходит, - подтолкнул тот горячечным шепотом, придавив ладонью плечо.
 - Не уверен, попаду ли отсюда? Для дробовика дистанция запредельная, - возразил торопыге Андрей, сомневаясь.
 - Попытка не пытка, авось попадешь, - не отставал, настаивал на стрельбе Салават, и Андрей ружье вскинул. Едва светлая крапинка мушки прикоснулась к туше быка где-то в районе лопатки, тотчас был спущен курок.
     Выстрел оглушительным громом на секунду разметал тишину и распался на кругообразные отзвуки. И всё возвратилось на круги своя спустя три секунды: смолкли раскаты эха, точно и не было; бык, живой, невредимый, невозмутимо взобрался наверх, перевалил через гребень откоса и стал отсюда невидим, скрывшись под сенью тайги. Кабан от выстрела подскочил очумело, заметался, залаял, взрыл песок лапами, кинулся догонять пустившегося в бега подопечного с удвоенным пылом.
 - Стало быть, я промахнулся, - покривил губами Андрей, обновляя начинку патронника.
 - А может и нет, Сергеич – рано пока делать выводы. Вот когда на лодке подъедем туда, только тогда всё и выяснится, - подлил каплю елею уроженец ковыльной Башкирии.
   Кислицын, управившись с ремонтом, в ожидании их возвращения помахивал спиннингом с бровки и не стал протестовать и упрямиться, как того опасался Андрей, выслушав их пожелание запускать неотложно мотор и проверить как следует место, где вторично проверяли на прочность толстую шкуру сохатого.
   Прибыв по назначению и выйдя из моторки на берег, они услышали той же тональности лай, каким Кабан гавкал давеча, удерживая лося на приплеске. Прокатившаяся с ветерком в их компании Люська молниеносно умчалась на доносящийся из лесу звук.
 - Слышишь, Сергеич, на пару уже облаивают и где-то совсем близко отсюда. Не мешкай давай, поторапливайся. Стреляй не спеша, бей для гарантии в корпус, - в нетерпении наставлял Салават, потирая заранее руки. – Я у лодки останусь, кричите, свежевать, если что, прибегу - предупредил он обоих, видя, что вместе с Андреем собрался идти бригадир.
    В лесу, по контрасту с открытым пространством реки, колдовали вечерние сумерки, и в жидковатых пучках света, насилу продравшихся через хвойный навес, колоннады замшелых, уходящих в перспективу стволов, и еловый подрост, и разбросанные там-сям в беспорядке  валежины – всё, что подмечал и отлавливал настороженный глаз, казалось чужим и враждебным к незваным пришельцам. Разбухший от дождя, увитый багульником мох гасил поступь крадущихся, в ноздри шибало прелью, гнилушками, запахами коры и смолы.
   На четкий контур лося, развернутого к ним боком, они наткнулись на голубичной полянке, не пройдя и метров с полста. Недосягаемый смертоносным копытом, взбрехивал перед мордой Кабан, на безопасном отдалении от задних, точно джигу танцующих ног крутилась неугомонная Люська, лаявшая часто, с остервенением. Бык весь был как на ладони, видно было, как лоснится гладкая шерсть, бок вздымается, опадает – ровно в сельской кузне меха. В свой черед и животное обнаружило их подход, повернуло к ним рогатую голову, зыркнуло сливовым глазом.
  В страхе, что не удастся ему успеть сжечь патрон из такой превосходной позиции – тридцать метров до цели, не больше - Андрей лихорадочно вскинул ружье, выбирая точку прицеливания. Стрелок колебался недолго и принял молниеносно решение, совместив прицельную планку и мушку сразу за лопаткой сохатого, в надежде поразить его непосредственно в сердце, так, чтобы замертво пал, бездыханный. Мягким движением пальца сорвал со стопора спуск.
   В следующее мгновение он отказался поверить глазам: мало того, что лось не рухнул подкошенный на пропитанный сыростью сфагнум – ни пошатнувшись, ни вздрогнув, он побежал, понесся прочь от собак и людей невредимый, сшибая грудью чахлые деревца, круша как трактор подлесок.
 - Что за чертовщина такая? Пуля, что-ли, бумажная, - произнес удрученный Вихров, всё ещё смотря завороженно на то самое место, где по всем статьям был обязан валяться сохатый, недвижимый, поверженный, в луже дымящейся крови. Но там, ах и увы, ничего похожего на покойника не было, никто не сучил копытами в муках предсмертных, лишь в той стороне, куда проломился сквозь заросли бык, продолжал колыхаться лапник - точно скалил зубы в насмешке над его невезением.
– Как же так, ведь не мог я промазать с такой-то убойной дистанции, - машинально осуществляя перезарядку и запихивая в патронник новый патрон, начал было оправдываться он перед свидетелем его неудачи.
 - Бегом за ним, и скорее, - подтолкнул в спину Кислицын, не слушая его лепетание, и они помчались наперегонки, сталкиваясь плечами и локтями, в том направлении, куда ускакал бык.
    Вскоре лес поредел, расступился, и возник мелкорослый сосняк на возвышенности, оканчивающейся отвесным обрывом. С кромки обрыва опахнуло простором и стало им видно тотчас, как плывет к тому берегу лось, одолев уже с треть расстояния, а измотанные погоней собаки истерично гомонят ему в след, не отважившись кинуться в воду.
 - Стреляй..уходит..метров семьдесят уже до него! – нервно взвизгнул Кислицын, и Андрей, пав ничком возле самого края обрыва, как на «лёжке» биатлонист, заново отгрузил свинцовый посланец, наведя прицел в бурый, окаймленный пенным гребнем овал.
 - Был шлепок..попадание, - похвалил его бригадир после выстрела. – Успевай бабахнуть еще..
Во второй раз, видел он, был обнос цели: пуля взбурлила фонтанчиком перед самой мордой пловца. Сжечь патрон в третий раз уже не хватило возможности: сохатому оставалось всего ничего до краешка косы из песка, раскинувшейся оранжевой лентой.
 - Ушел, - поморщился недовольно Кислицын, видя, как добравшийся до отмели лось побежал, взбрыкивая высоко задом, отчего-то параллельно направлению русла, а не прямо под укрытие леса, островерхой темно-синей оградой опоясавшего подступы к берегу. Но вдруг неожиданно беглец зашатался, подломился в ногах и на полном скаку рухнул замертво, подняв на границе с урезом фонтан заискрившихся брызг. Видно было даже отсюда, как раз-другой-третий в предсмертной судороге забили копыта и бессильно заскребли по воде, чтобы, вытянувшись, замереть коченея.
 - Готов! Ура-а-а!!! Молодчина, Андрей, всё-таки ты его кокнул! – Кислицын на радостях с такой силой приложился к плечу поднимающегося на ноги Андрея, что тот, пошатнувшись, едва не потерял равновесия.
 - Салават, справедливости ради, тоже поучаствовал в этом, - поправил бригадира Андрей,  все еще с недоверием всматриваясь в неподвижный бесформенный ком, проступающий бугром на урезе.
 - Салават! Салават! Подавай сюда лодку – распорядился громогласно Кислицын, рискуя сорвать голос. – Мы завалили лося!..
   Салават, которому все было слышно отлично, ждать себя не заставил нисколько и, моторку приподняв на редан, подлетел с лихим креном вскоре, заплескал волной пляж. Сообща всем отрядом, включая и четвероногих камрадов, переправились и вышли на косу, тут же стали лося свежевать.
 - Пятилеток, однако, - поддел носком сапога Салават рог из пяти тупоконечных отростков, опушенных словно бы бархатом небольшим мягким ворсом. – А мясо осенью самое то, без смолистого зимнего привкуса. Уйдет за милую душу.
 - А кстати, с мясом-то что будем делать? Куда его денем, а, Салават? Жалко будет проквасить такое количество, – проверяя заточку самодельного ножика (у каждого из них на поясном ремне болтался такой же в ножнах из кожи и дерева), озабоченно поинтересовался Кислицын,
 - Сам себе ломаю башку; ладно, что-нибудь да придумаем позже, для начала надо его ободрать..
   В три ножа с трофеем расправились быстро, и часу не истекло, как приступили к разделке, да и свалившиеся как снег на голову сумерки существенно ускорили процесс свежевания туши. При том что башкир, как человек из них самый бывалый и опытный и в этом деле основательно руку набивший, не только наставлял и подсказывал инженерам, но и успевал везде за троих, и финский нож в его ловких руках не уступал в проворности бритве, которой с клиентами хватко управляется профессионал-брадобрей. Разрубали тушу на части уже во мраке кромешном, про который говорится обычно «хоть глаза выколи» и, нанизав куски на шнуры, применяемые в полях геофизиками, опустили мясо в воду поглубже, в озорной омуток, оберегая от нежелательного гниения и преждевременной порчи.
    На ощупь разбивали палатку, тем же «методом тыка», рискуя остаться без зрения, отыскивали дрова для костра, пока не смекнул Салават свернуть из бересты факел. Под его чадным пламенем на карачках заползали под елки и обламывали на них сучья внизу, большей частью уже омертвевшие, ломкие, неплохое подспорье костру. Когда окреп и набрался силёнок огонь, был пущен в дело валежник, коренья, сушняк и все, что хоть мало-мальски было способно гореть и поддерживать достойное пламя. Жар разгоревшегося костра не пропал даром: на рогульках укрепили с водицей ведро и сварили сердце и ливер сохатого. Спустя часа полтора потрохами налопались до отвала, не забыв как следует промочить пищеводы с желудками свежезаваренным чаем с ароматной горчинкой костра.
 - Знаете, что пришло мне в голову, парни? – спросил их Кислицын, когда, насытившись до третьей отрыжки, эпикурейцами развалились на лапнике и к табаку приложились в блаженстве.
 - И какая идея, Саня, осенила тебя? – не сразу откликнулся ему Салават, наглаживая с благодарностью Люську, в хризолитовых умных глазах у которой отражались огнистые сполохи пламени. Невидимый в потемках Кабан хрустел смачно костью, сопя и чавкая с громкостью вусмерть оголодавшего каннибала.
 - У нас на исходе сахар и чай, в обрез осталось хлеба и курева. Припоминайте: на вторые сутки сплава попадалась нам буровая, с вышкой у самого берега? Так вот, я предлагаю завтра утречком на моторке сгонять до нее и попробовать обменять лосиную ляжку на кое-какие продукты, которые там обычно всегда в наличии и ассортименте. Как вам такая мыслишка?
 - Ничего не скажешь: задумка хорошая, - одобрил идею комендора Андрей, подгребая под голову лапник. – Езжай с богом, Саня, только перво-наперво отвези меня с Салаватом до участка промеров, чтобы, времени зря не теряя, начали бы рубить мы магистральную просеку.
 - Не вопрос, отвезу, конечно же, в первую очередь вас, пролетарии..А сейчас давайте-ка спать, мужики: утро вечера мудренее..
   Рассвет выдался зябким, промозглым, и рваные клочья тумана, зависнув над маслянистой водой, придали ей сходство с кофейным напитком, разбавленным на треть молоком. Распёртая от обильных осадков река ворчливо бурлила водоворотами, отплевывалась акриловой пеной, оседающей на завалах и топляках прослойками монтажного пенопласта. Брезентовые скаты палатки как будто поседели от исмороси, усеянные мельчайшими каплями влаги; такой же природы бисером обшит был весь лес, и если приглядеться вблизи повнимательней, то сразу же бросалось в глаза, что каждая иголочка, каждая хвоинка на ветке будто бы напялила стеклянные латы, подрагивающие слегка на весу.
   По вине непогоды, отнюдь не располагающей к чаепитию (да и чаю практически не было, жалкие, схожие с пылью крохи перекатывались казанскими сиротами по дну капроновой бюксы – емкости для геологических проб), в путь собрались разом и дружно, засунули палатку в мешок, упаковали как должное спальники, перенесли и сложили в лодку нехитрое экспедиционное барахлишко, присовокупив к постоянной поклаже несколько с мясом мешков. Свистом пригласили на посадку собак и, взревев заведенным мотором, отдались во власть Нептуна на два часа с четвертью.
    Достигнув серповидной излучины, которую предстояло обследовать досконально на предмет деформации русла и эрозии тамошних берегов, разгрузились и перетаскали котомки на бровку, занятую густым кедрачом, оставив в моторке одну заднюю ногу сохатого. После чего Андрей с Салаватом вплотную занялись бивуаком и подготовкой к работе, а Кислицын порожняком умчался вверх по течению - налаживать бартер с бурилами.
    Весь остаток дня сдельщики посвятили прорубке, беспощадно валя оземь расположенные на визирке стволы – больше кедров и елей, редко желтохвойных по осени лиственниц и недуживших листопадом берез, отсекая только сучья и ветви у тех, что расставлены обочь везунчиками. Просто жалко бывает смотреть иногда, как под яростный стук топоров рушатся, предсмертно скрипя, разрываясь с костяным треском волокнами, мощные вековые деревья и сминают в падении ни в чем неповинный подрост, - жертвуя собой для того лишь, чтоб назавтра, укрепив на штативе прибор, смог бы без помех инженер разглядеть в окуляр вставшую над репером вешку. Сырость пота на раскрасневшихся лицах, преобразующаяся на лопатках в известковый налёт; и едва прикоснётся к коре острие лезвия, сей же час с потревоженных крон порошится сорное крошево, набиваясь в ноздри, в глаза, накрывая пыльным облаком лесорубов. Эта едкая пыль, вперемешку с налипающей на физиономию паутиной – наряду с комарами, мошкой, докучающей последние сутки, умеряет значительно интенсивность и темп, заданный первоначально работниками. Резкий запах смолы и хвои, свежесрубленных кряжей благоуханно разносится в воздухе – будто по оплошности разбили реторту, что хранила в секретных своих емкостях исключительно райские запахи. А огромный, размером с копну муравейник, прилепившийся к комлю пихты, испускает занозистую кислинку, от которой продирает в носу и поэтому тянет чихать беспрестанно.
 - Угол, Сергеич, пора делать угол! – озабоченно кричит Салават, почти невидимый в чаще, куда он залез, чтобы умозрительно проверить и оценить правильность направления магистрали. – Удаляемся немного от берега, надо бы принять вправо!
 - Надо так надо, будет тебе уголок. Вешки вот только вырублю, - с усталой хрипотцой отзывается на это Андрей и, повертев головой в стороны, отбирает придирчивым взглядом две ёлки-близняшки, что растут близ трухлявого пня, на замшелом срезе которого и по сизым бокам, смыкаясь десятками  шляпок, краснеет колония поганок-грибов. Увы, не суждено колючим подросткам вымахать в могучее древо, вознестись малахитовым шпилем над безбрежным простором тайги, - вознестись, чтобы солнышко встречать на рассвете и оказывать ему достойные проводы на вечерней заре, заодно успевая погожим деньком любоваться своим отражением в речке и раскланиваться по-добрососедски с деревьями, что бок-о-бок стоят от рождения. В два замаха топор отсекает от корней обреченные на заклание стволики, и затем, как бы казнью четвертования надругавшись над мертвыми, обрубает на них до единой все ветки, в духе страшных в лютости палачей скорого на расправу Средневековья. Напоследок до самой сердцевины стесан истекающий смолой комелек, - вот и всё, ориентирная вешка готова, где угодно можно втыкать, задавая направление рубке, продолжая прокладку сквозь дебри коридора в метр шириной.
…Кислицын вернулся к закату - они уже прорубились и успели назад прошагать по испятнанной затёсками просеке. Шум мотора застиг их за установкой палатки – словно по уговору, оба они прервали тотчас набившие оскомину хлопоты и бросились наперегонки к лодке. Салават был первым в финишном створе и первым же бригадира спросил:
 - Как, Василич, поездка? Рассказывай давай, не томи, как съездил, удачно? – за нос вытягивая моторку на отмель, не дал он опомниться прибывшему.
 Кислицын как немтырь опрокинул внутрь лодки мотор, простучал сапогами по стланям, вытащил из носового отсека мешок, набитый чем-то тяжелым, и, слегка размахнувшись, точным броском отправил его в подставленные руки башкира. И только тогда произнес:
 - Лови..выронить в воду не вздумай.
 - А что там такое внутри?
  Обветренная ладонь Салавата прошлась по буграм на холстине, охлопала поклажу с боков и в нетерпении схватилась за узел, завязанный простеньким бантиком.
 - Всего помаленьку: и сахар, и хлеб, пять банок сгущенки и курево. Прошу обратить внимание, чуваки: сигареты «Новость», отличный табак, тот самый, что некогда вкушаем был Брежневым. Чай приличный, «тридцать шестой», и к нему на десерт шоколадные конфеты «Мишка на севере», целый килограмм без обмана.! Так что от пуза налопаемся сегодня, славяне!..
  Излучая самодовольство с тщеславием, бригадир молодецки спрыгнул на берег и прошёл напрямую к костру. Уточнил по поводу свежести чая, сам налил в кружку себе и начал рассказ о поездке. Без помех одолел он течение и к обеду был на траверсе буровой, где в столовом вагончике столковался с хохлушкой, служившей там поваром. Стряпуха с упитанной талией и грудью Илоны Сталлер была так обрадована визитом галантного кавалера из леса, что без проблем согласилась на чендж. После непродолжительных прений по уточнению цен («по два рубли за килохрамм, хлопче, приму, як ховядыну») она уложила лосиную ляжку на промышленные весы и после взвешивания и пересчета снабдила коммивояжера продуктами, кои и были доставлены им в целости и сохранности.
    Сонную полуночную тишь вспорол как стилетом отчаянный лай собак. Остервенело, со взвизгами хрипела в ругательствах Люська, ей вторил ворчливый бас Кабана. Первым делом, очнувшись, Андрей нащупал ружье, всегда лежавшее рядышком, стараясь поскорее припомнить, чем с вечера его заряжал. Кажется, дробью под номером третьим. Холодная гладкость металла вселила уверенность в душу и умерила лихорадочный пульс. Держа палец на кнопке предохранителя, готовый к самому худшему, он выбрался наружу босой, второпях огляделся вокруг, но ни черта не увидел. Ни звезд, ни луны, затянутых облаками наглухо, не было видно на небе, и черный, как сапожная вакса, мрак накрыл все окрестности.
 - Что за чертовщина такая? Кого это там принесла к нам нелегкая? –  выбравшийся следом Кислицын ткнулся вслепую в плечо, тихо ойкнул и выругался. – Небось, сам Михайло Потапыч изволил пожаловать в гости?
 - Само собой, это Миня, хозяин тайги, кто же ещё, кроме этого, - ответил с зевком Салават, судя по тембру голоса, не потерявший самообладания ни на йоту. – Пальни-ка для острастки, Сергеич, пусть он обгадится, скот, и чешет куда подальше. Только дробовым сади в небо…не трать понапрасну пули, думаю, пригодятся еще.
 - Погоди, не стреляй, - прихватил его за локоть Кислицын, не давая вскинуть ружье, - давай-ка шмальнем из ракетницы лучше.
Он залез обратно в палатку, несколько секунд провозился там, издавая брезентовый шелест, а когда возвратился назад, в сжатой ладони его белела трубка сигнальной ракеты, которую тут же навел он в зенит и дернул за нитяную гашетку.
     Грохнув новогодней хлопушкой, трасса прожгла темноту и в высшей точке своей траектории распустилась лучистой звездой ослепительно зеленого цвета, рассыпая вокруг себя жгучие бенгальские искорки, от которых посветлело в округе. В этом мерклом танцующем зареве возник на мгновение лес, запечатлелась картинка у берега: черно-косматые ели гребёнкой и пониже их пляж, в серебряном запотевшем окладе излуки; угольный профиль Кислицына и монгольский разрез глаз Салавата, отразивший в дегтярных щелочках блестевшие изумрудами точки. И наваждение закончилось разом, со всех сторон сползлись в точку тени, накрыли непроницаемой завесой, и стало куда как темнее, чем было до этого.
     Лай собак сделался громче и по слуху отважней, смелей – как у ратников, получивших сигнал о подмоге. Потрескивая валежником, некто грузный, но вёрткий бросился со всех ног наутёк, сопровождаемый яростным лаем.
 - Костер надо разжечь обязательно..черт его знает, что на уме у этого проходимца – призвал к оружию Салават, и все втроём они в спешке, прислушиваясь и озираясь по сторонам, бросились разводить угасшее к тому времени пламя. К счастью, добрая охапка дров припасена была с вечера для порядка, и в результате артельных усилий через какой-то десяток минут яркое возрожденное зарево обрушило не колеблясь устои сплошной темноты, а заодно поспособствовало искоренению навязчивых фобий.
 - Вот и прекрасно, мужчины, – теперь с чистой совестью можно на боковую, зная, что спокоен Багдад. Зверь, если он, конечно, не бешеный и не подранок, никогда, ни за что не подойдет к костру ближе чем на расстояние выстрела, - успокоил коллектив Салават.
  Вскоре прибежали собаки, нервные, еще не остывшие, познавшие радость погони, шерсть вздыблена ежом на загривках, жгутся угольками глаза.
    Засыпалось, однако же, плохо под трескучие напевы костра, под неприхотливую музыку леса. Чуткий настороженный слух улавливал плеск переката, монотонные шумы лесин,  легкое дыхание ветра и то, как то слева, то справа точно перчаткой боксёра ударяется он в кое-как распрямленные скаты палатки. Когда наконец всем надоело ворочаться сбоку на бок, сканируя тревожную тишь, прислушиваясь к возне лаек, они завели разговор, как часто бывает в таком положении, на первый взгляд якобы иронизируя над столь нелепыми страхами и высмеивая происхождение их друг перед другом. Но мало-помалу такая бравада, упоминание всуе всяких недобрых вещей, подсмотренных в фильмах и взятых из книжек, запредельно будоражит воображение, нагнетая и без того беспокойную обстановку в сознании, а отсюда рукою подать до разрастания того самого страха, который первоначально предполагалось избыть без следа. Не буди лихо, пока оно тихо – не даром предупреждает мудрость народная, и в конце концов все эти опусы про черного альпиниста, про каннибалов и шатунов наряду с ведьмами, вурдалаками, призраками замков Шотландии, Синей Бородой, Чикатилло и подобной тому ересью завели их в такие теснины сознания, что стало мерещиться на полном серьёзе, что будто уже не медведь, а некто невероятно огромный, размерами с мастодонта или мезозойского ящера, крадется из чащи к палатке, готовясь их всех разорвать на клочки.
 - Как хотите, мужики, а я ни за что не выйду наружу, хоть писять и хочется, - заявил, взлязгивая зубами, Кислицын.
 - Будешь мочиться в штаны, Саня? Спальник пропахнет невкусно, - сказал Андрей, хихикая через силу, и сделал в ответ предложение: - Пошли до ветру, Кислый, на пару, а я прихвачу дробовик. Буду тебе за охранника.
 - Тогда пошли, - согласился Кислицын. – А заодно подбросим в костер. Когда вернемся, я расскажу вам еще одну байку, про то, как погибла во льдах экспедиция Франклина, и не выжило ни единого человека.
 - Нет уж, довольно, Василич, - нервно выдохнул из темноты Салават, - итак уже всякая нечисть мерещится. Поспать надо толком – завтра работы за край.
   На заре еще раз огрызнулись лаем собаки. Разбуженный ими Андрей от души грязно выругался, нащупал ружьё и, не покидая палатки, тыкнул стволом между полами входа. Выпалил в ясный зенит. Тут же зашуршали соседи встревоженно, друг за дружкой заворочались в спальниках, приподняли сонные лица.
 - Это что, сигнал к подъему, мать твою за ногу? – хриплым со сна голосом возмутился Кислицын. – Сон перебил своей чертовой пукалкой, а мне такой шикарный сон снился..Море, прибой с пальмами, загорелые девки в купальниках, а рядом нудистский пляж. Доложу вам ребята: пейзажи!..
 - Ничего, прерванное продолжится второй серией..Спите, рано еще.
  Утром они с любопытством разглядывали медвежьи следы на песке.
 - А ведь он, скотина безрогая, очень близко к палатке-то подошёл – и пятидесяти метров не будет..И собаки ему нипочём..Знать, ведёт себя барином, - сказал Салават. Опустившись на корточки, он приложился растопыренной пятерней к округлым, с вмятинами когтей, отпечаткам, хорошо сохранившимся на пропитанном влагой песке.
 - Так себе медведёк, в пределах стандартных, - подытожил он, выпрямившись. – От силы трехлеток. Доводилось встречать здоровей.
  Тем не менее все понимали прекрасно, что это всего-навсего мина при не очень удачной игре, и присутствие рядом Топтыгина значительно ускорило и теодолитную съемку, и последующие промеры глубин по фарватеру. Никому не хотелось надолго задерживаться в этих негостеприимных краях, и коллектив приложил массу стараний, чтобы убраться отсель поскорее.
   Во время странствия до привала пониже произошёл курьёзнейший случай, один из разряда таких, про которые принято говорить: дичь, небылица, фантастика. Одна из многочисленных стариц, синей гусеницей изогнувшаяся на карте, привлекла внимание старшего инженера неординарными своими размерами и потенциальной возможностью размещения водозабора на ней. Высадив Салавата со спиннингом на отмели в её устье, гидрологи объехали старицу на моторке и наскоро произвели рекогносцировку, профессиональным чутьем и при помощи промеров намёткой определили характер глубин. Отняло это от силы две трети часа, и, возвратившись назад к Салавату, они застали его крайне обескураженным, с обрывком лески в руке.
 - Щука, Василич, подлая, отхватила, - с виноватым видом развел руками башкир. – Здоровенная как тунец Папы Хэма. Подсек, потащил, а она как наддаст, как врежет изо всей силы хвостищем, – только и видали блесну.
 - Ничего, сейчас попробуем отыграть обратно утраченное, - изрёк невозмутимо Кислицын, привязывая прочный стальной поводок заодно с запасной, ощетинившейся трезубцем, приманкой.
    Зрелище, последовавшее за сим, больше напоминало не рыбную ловлю, а цирк с элементами престидижитации и дрессуры. Выросший в Европейской части Союза, с её относительно бедноватой ихтиофауной и соответственно невеликими уловами рыболовов, Андрей запомнил этот факт на всю свою жизнь, употребляя как доказательство просто баснословного изобилия этой великой сибирской артерии, в те времена еще не загубленной безвозвратно бесцеремонным вмешательством недальновидных и алчных людей. Другой вопрос, все ли склонялись поверить его красочным россказням, втайне, возможно, считая, что он чрезмерно увлекся и незаметно перебрался за грань, отделяющую правду от вымысла. Впрочем, он и не прикладывал особых стараний переубеждать ярых скептиков, понимая прекрасно, что принять на веру такое достаточно сложно, если возможно вообще. А вот именно как всё обстояло в действительности.
   Кислицын, сделав скучающее лицо, небрежно взмахнул спиннингом. Легким жужжанием отозвалась катушка на это, серебряной пулькой по воздуху просвистела блесна и плюхнулась неподалеку от берега. Еще не успели разгладиться круги на воде, еще рыболов не успел прокрутить три раза катушку, как гладкое зеркало плёса взбугрилось волной, нацеленной к месту падения блесенки. И там, где леска вонзалась в воду, разверзся бесшумный водоворот, пробила поверхность воронка, и тут же, вздрогнув, согнулось дугой в руках у Кислицына удилище.
 - Есть! – прокричал он победно и выволок не без труда на песок довольно приличную щуку, около килограммов семи. Убедившись, что не эта отпетая хищница была обидчицей Салавата, - нигде не торчала вторая блесна, утерянная башкиром бесславно, - Кислицын плоскогубцами вынул из пасти тройник и спихнул ротозейку в воду без лишних учтивостей.
 - Не эта, увы, братцы-кролики. Посмотрим, чем обрадует следующая. Алле оп! – совсем как фокусник на арене выкрикнул он, забрасывая подальше приманку. Спустя полминуты очередной трофей бился у его ног в неистовстве, в то время как он с хладнокровием опытного дантиста вытаскивал из глотки блесну, выискивая взглядом утрату.
 - И здесь налицо промашка, опять не тот экземпляр, - бегло озвучил он вывод, спихивая в воду огромную рыбину.
Повернувшись через плечо по-армейски, на сей раз он переставил прицел, закинув снасть в реку напротив, а не как прежде в старицу. Результат, впрочем, был неизменен и точь-в-точь повторял предыдущие: щука, столь же солидная, как и её предшественницы, была подвергнута визуальному осмотру на предмет присутствия в пасти блесны, после чего с богом отпущена в реку.
 - Сдаётся мне, Саня, ты каждый раз одну и ту же щуку вылавливаешь? – подъелдыкнул с ухмылкой Андрей, не без удовольствия наблюдавший со стороны за этим, смахивающим на комедию, представлением.
 - Быть не может такого..не неси околесицу. Хоть у щуки и не шибко мозгов, все же она не мазохистка и не обкуренная – мало радости раз от разу рвать свою губу тройником! Да и в размерах отличия были заметные, а эту я вообще-то из реки выловил, - отбил его шпильку Кислицын, не прекращая занятия. Спустя мгновение еще одна крупная щука пустилась танцевать на песке, разевая безразмерную пасть, нашпигованную мелкими и острыми, как сапожные гвозди, зубами.
 - Черт возьми, опять мимо, - беззлобно проворчал рыболов, точно так же утилизируя выловленную.
    Так продолжалось еще с полчаса, а то и минут сорок. Не было ни одного холостого заброса, каждый взмах спиннинга приносил отменный улов, после непродолжительной процедуры осмотра выпускаемый в родную стихию. Сколько их было всего, этих ополоумевших хищниц, с маниакальным упорством безумцев насаживавшихся на крючья блесны – Андрей утверждать затруднялся; доведя подсчет до пятнадцати, он сбился и заскучал и вскоре предложил Кислицыну кончать балаган и отправляться скорее в дорогу.
 - Все, Андрюха, заканчиваю. Последний заброс, и шабаш. Блесну только вот жалко..
Однако ни этот, ни пара забросов добавочных желаемого результата не принесли, и с утратой блесны поневоле пришлось примириться. Впрочем, не было у Кислицына времени горевать и расстраиваться надолго, все внимание рулевого тотчас приковалось к фарватеру, захламленному завалами и топляком.
…Их последнее стойбище было приурочено к тому месту, где был намечен в задании второй морфоствор. Долина реки тут раздвинулась вширь на добрых пять километров, а заболоченная низкая пойма вся сплошняком изрезана протоками и старицами, сильно осложнявшими прорубку и последующее за тем нивелирование. Собрав в кулак последние силы, трое из одной лодки управились с объемами за три дня и в полдень четвертого отплыли на родимую базу.

                Глава двенадцатая.

   Надым в своем среднем течении своеобразен и уникален и невероятно, до жути красив, радуя сердце пейзажами, каких еще поискать. Как-то резко и сразу ширина его русла возрастает до километра и более, которое под конец лета разветвляется на несколько рукавов, разделенных между собой намытыми из песка островами, называемыми по-научному осерёдками. Некоторые из них, самые крупные, с высокими обрывистыми берегами и, очевидно, по возрасту самые старшие, с верхних концов обычно бывают покрыты порослью из березы и ивы, сквозь густую листву которых нет-нет да проглянет перистая вершина ели либо закурчавится малахитовой зеленью маковка неприхотливой сибирской сосны. Однако преобладающее большинство подобных русловых образований как правило не имеют растительности, напоминая собой барханы африканской пустыни или бризом обдутые дюны на Балтике. Когда уровень воды сильно падает в августе, эти острова широкими перемычками сливаются воедино, расползаются площадью вширь, и на их обсохших вершинах в ветреный день курится мучнистая пыль, похожая на вихри самума. При богатом воображении, отсекая в сознании жалкие лужицы обмелевших заводей и проток и чернеющие с берегов гряды леса, вид этой местности вполне сойти может за типичный пустынный ландшафт.   
. За ночь ощутимо похолодало, и силу почуявший норд нагнал дождевых облаков под завязку, под непроницаемым слоем которых пропала озаренная солнышком синь. Всё-таки как хорошо, что им удалось добраться до базы прежде, чем пришли холода и дожди, ведь гораздо приятней пережидать непогоду в балке, чем под ненадежным брезентовым свесом палатки. А в избушке жарко и сухо, и буржуйка кочегарит вовсю, раскаленная докрасна мужиками. Тепло и комфортно и нега, и на свежий воздух не тянет вообще выходить, так на нарах бы сутки валялся, сутки круглые напролет, наполняя то и дело съестным усохшее в странствиях чрево и выслушивая байки Кислицына, у которого их невпроворот. Но вот ведь как устроено в жизни людской, что, увы, не всегда, не во всём, а подчас и вовсе не часто направление наших желаний совпадает с движеньем возможностей, а возможности растянуть сибаритство не существует сегодня в принципе: кровь из носу, но надо скататься на лодке и отнивелировать перед отлётом все водомерные посты на реке. Завтра уже поздно, ибо заказан к обеду для них вертолет, и будет не до работы всем явно.
 - Андрюха, не забудь ружье прихватить на всякий пожарный, и пули, - предупредил перед отъездом Кислицын.- Талгат троих мишек видел недавно, вблизи основного поста..
 …Семь вёрст по течению до нижнего уклонного поста «Казанка» пролетела играючи, отняв четверть часа. Еще столько же ушло на нивелирование реперов и свай, после чего инженеры перебрались на гидроствор, находящийся в четырех километрах от базы. В три стоянки прибора рассчитались и с ним, и Кислицын, складывая в чехол сложенную пополам рейку, сказал, ослепляя белозубой улыбкой:
 - Ну, вот и все, Андрей, с работой на этом объекте покончено. Скажу без ложной скромности: мы с тобой молодцы, а вдобавок орденоносцы-герои! А что, не так разве? Объёмы выбрали под ноль без остатка, лося по пути завалили, рыбы наловили столько, что девать некуда. Насобираем завтра с утра по паре ведер брусники (клюква еще не дошла), и прямиком на обетованную землю. Я думаю, жёны наши встретят с восторгом дары Сибирского Севера, ну и нас в приложении к ним..
…Встречный поток воздуха охлаждает тело словно фрионом, выжимает из глаза слезу. Присохшие на дюрали песчинки сдувает прямо в лицо – того и гляди окосеешь, если не перестанешь моргать и беспрестанно хлопать ресницами. И потому Андрей вообще отвернулся, выправил стоймя воротник, нахохлился как воробей на морозе и даже кисти рук втянул в рукава. Уж на что натолкано ваты в пониженку, но и в ней продувает и зябко, и так клонит в сон, что веки невольно смыкаются. Скорей бы в избяное тепло и на нары – отлёживать до истомы бока, журналы читать, отсыпаться.. 
 - Андрей! Андрей! Взгляни-ка! – вдруг прорвался сквозь гул мотора заполошный окрик Кислицына. – Смотри вправо – медведь!!!..
. Как ужаленный на скамье развернулся Андрей и вот что враз он увидел. Метрах в ста от них по правую руку (а в действительности был это левый берег реки, так как гнали обратно они против течения), - близ уреза на пологой косе, словно кедровый выворотень, раскорячился здоровенный Топтыгин. Он стоял на задних лапах, прогнувшись слегка в пояснице, как простреленный ревматизмом дедок, и передние свои конечности держал на весу по-боксёрски – не хватало лишь перчаток для сходства с Форменном Джорджем или с танцором Али. Невооруженным глазом было заметно, что застигнут растяпа врасплох, о чём свидетельствовали его осанка и поза, какие-то неуклюжие и неуверенные одновременно, точь-в-точь как у человека, оказавшегося в ситуации, когда времени на раздумье в обрез. У медведя тоже времени не хватало в запасе – расстояние между ним и гидрологами благодаря лошадиной прыти «Вихря» стремительно сокращалось, а убыль дистанции была прямо пропорциональна возрастанию габаритов медведя – очень скоро стало понятным, что это матёрый и упитанный зверь, лоснящийся коричневой шерстью. Наконец косолапый принял решение, но вместо того, чтобы, по логике вещей, чесать, сверкая пятками, к лесу, спасительно чернеющему невдалеке, медведь по каким-то лишь ему понятным мотивам предпочел броситься в воду и поплыл по образцу человеческому вразмашку, наперерез течению резкими саженками, целя на противоположный берег реки.
 - Опаньки! – взревел от восторга Кислицын ввиду такого события, и от возбуждения даже подался вперед всем своим сухоньким тельцем. – Сейчас мы его к рукам приберём, этого придурка Чапая! Только, молю тебя, ради бога, Андрей, не торопись с выстрелом! Надо бить точно, без промаха в этого сумасбродного гризли, ибо промах твой может стоить нам жизни!.. И как важно ещё не заглохнуть сейчас!.
  На малом газу, по дуге огибая плывущего, они стали приближаться к медведю. Едва слышно тарахтел за спиною мотор, и Вихров, до боли в косточках стиснув ижевку, с набатным стуком в грудине смотрел, как быстро сокращается расстояние между медведем и ними, видел, что разбухает как на дрожжах его похожая на ядро голова с прижатыми вплотную ушами, и когда приверженец кроля нет-нет да косился на них, определяя грозящую ему меру опасности, то его глубоко посаженные, жгущиеся огоньками глаза, опаляли несказанной свирепостью. Жуть, первобытная пещерная жуть исходила от этого взора, веяло от него камланьем и мистикой, парализующих волю и разум, низводящей до нуля интеллект. Век двадцатый стоит на дворе, цивилизация кругом наступает, а из этой лесной глухомани словно мостик навёлся внезапно в те давно миновавшие дни, ветхозаветные дали библейские, когда пращуры Вихрова Андрея боязливо жались к костру, а из чернозёмной пугающей тьмы выглядывали в поисках жертвы точно такие же страшные, неукротимые в злобе глаза, вызывая леденящий кровь, вовеки памятный ужас.
   Лодка меж тем подкатилась вплотную, каких-то пятнадцать метров воды, тёмно-свинцово-холодной, бурлящей водоворотными ямками, подернутой рябью от ветра, отделяло от цели охотников. Опершись локтями на носовую дюраль с неровностями частых заклёпок, Вихров совместил через прорезь прицела оловянную крапинку мушки и заплескиваемый волнами калган, после чего мягко нажал на собачку.
   Он видел отчетливо, что не было промаха: тотчас, без паузы мохнатую сферу резко пригнуло к воде, а из входного отверстия, выплёскиваясь толчками, забил кровавый родник, распускаясь на струях течения розовым шлейфом. Но Топтыгин, от шока оправившись, как ни в чём не бывало продолжил рисковый заплыв, еще яростней и сильнее загребая могучими лапами.
 - Так ведь я не промазал, что за фигня! Ты же видел прекрасно всё, Сашка? – в поисках подтверждения правдивости сказанного он обернулся так круто назад, что едва не выронил за борт ижевку.
 - Да видел я, видел. Попал без малейших сомнений. На очереди вторая попытка твоя. Перезаряжай свой «Винчестер», и точка.
  Вытянув стреляную гильзу ногтями за донце, он торопливо загнал в патронник новый патрон, взлязгнул металлом затвора. И вновь оказалась лодка у зверя на траверсе, и дело было за малым: попасть метким выстрелом в цель. Вот только стрелок весь измучен вопросом: куда же надёжней бабахнуть тогда, производя повторение пройденного? Где же ахиллесова пята у этого таёжного монстра, затянутого ровно в броню? Недолго колеблясь, в загривок гидролог прицелился, с надеждой пробить позвоночник. И снова был точен по-снайперски – ребристым свинцовым цилиндриком встряхнуло многопудовую тушу, и давленой клюквой потемнел и окрасился на крови настоянный шлейф. Но вот чудеса в решете, и глаза в изумлении на лоб лезут снова, не веря нисколько увиденному: медведь опять перемогся, мотнул крутолобой башкой, продолжил плыть дальше размашисто.
 - Он, что, заговоренный! – возопил Кислицын с кормы, закладывая третий по счёту вираж. – Лупим в него, лупим, а ему хоть бы хны! На сей раз осмелюсь вплотную к нему подобраться – только, бога ради, не мажь, до берега совсем близко осталось - смоется!..
«Пули, видно, такие дерьмовые», – пронеслось в голове у Андрея, обновляющего начинку патронника: - «Этот череп у него точно вовсе не череп, а лобовая у «Тигра» броня?! Что же это за уникум, откуда такой взялся, что с пятнадцати шагов, как горох от стены, отскакивает от него «Кировчанка»?! Куда же прикажете бить в таком разе»?
   На третий раз рулевой подвел лодку впритирочку к зверю, не более десятка шагов оставалось до улепётывающего вольным стилем пловца, и только раза в три дальше – до кромки отлого пляжа, за которым густой лес. Как в яблочко стрелковой мишени, прицелился охотник в звериную голову, и согнутым в крючок пальцем сорвал спусковую скобу.
   Два грамма бездымного пороха «Сокол» бабахнули звонким пистоном, отдало не больно в ключицу, и пуля шестнадцатого калибра над ухом проделала дырочку. Из дырочки брызнула кровь ручейком совместно с ошмётками мозга, и шерсть вокруг раны окрасилась темно-бордовым. А голова убиенного зверя склонилась покойно набок, и весь он тотчас же обмяк и обвис и в воду уткнулся безжизненно. И словно кусок торфянистого дёрна, его потащило течением, кружа и подталкивая в кипячении струй.
 - Есть! – победно прогорланил Кислицын. Второпях заглушил он мотор и побежал, гремя стланями, к веслам. – Я сейчас подгребу к нему ближе, а ты его чалкой за шею цепляй!
  Андрей, который во всё предыдущее время охоты находился в отменном спокойствии, почувствовал вдруг, как зашлось в дурной пляске сердце, и словно лопнула внутри тетива, мобилизующая волю и разум. Иссяк адреналиновый допинг внезапно, и мелкая противная дрожь выползла змеёй из кишок и обвилась вокруг тела питоном, порождая страх и бессилие, отчего, как у пропойцы со стажем, затряслись и ослабели конечности. Должно быть, не так это просто – решиться на убийство властелина тайги, прикончить священного амикана, которого коренные народности этих мест почитают едва ли не богом, наделяя его сонмом человеческих черт. Чудовищным, не сравнимым ни с чем святотатством признается у них поднять на него руку с оружием. Это вам не глухарь и не рябчик, и даже не рогоносец сохатый, взятый не так давно им. Нет, это куда как серьезней и статусом выше животное, идол, колосс и монумент, владыка с неограниченной властью. Не каждый день выпадает такое охотнику, и надо переступить через что-то в себе, очерстветь безнадежно душою, чтобы стало всегда и везде бить привычно в него из двустволки. Хотя утверждение это достаточно спорное, ведь нельзя, не с руки будет просто человеку нормальному, с нерасшатанной и здоровой психикой выпестовать в себе привычку к убийству, обрести навык походя других убивать.. Разумеется, если тот не маньяк и не обитатель сумасшедших палат.
   Повинуясь команде Кислицына, Вихров залез на нос лодки и, на четвереньках раскорячившись там, схватился за чалку трясущейся, как с великого похмелья, рукой. Осязая пластиковый холодок изоляции ослабелыми, потерявшими чувствительность пальцами, он успел мимолетно подумать о бессмысленности своих действий: ведь нельзя, ведь никоим образом не получится заарканить медведя в эту узкую, как игольное ушко, петлю. Ну, при самом горячем желании невозможно так исхитриться и на шею набросить арканчик - чересчур уж короткая чалка, лишь едва достаёт до воды. Разве только накинуть на лапу?..А где тут она у него, передняя его лапа, попробуй в воде разберись?..А в то время, пока Кислицын, насколько хватало сил, удерживал судно на стрежне, загребая отчаянно вёслами, бурый ком туши покойного подтащило к лодке вплотную и поволокло возле левого борта стремительно, как плывущую в паводок льдину. Можно было использовать ускользающий шанс и попробовать вниз наклониться, - наклониться, чтобы немощной ослабевшей рукой ухватиться за мех его шкуры. Эмпирическая возможность была, но, увы, не было сейчас во всём мире силы, что заставила бы его привести в исполнение этот крайне элементарный приём, на который и ребёнок способен: мнилось, стоит только коснуться её ненароком, взяться пальцами за колыхаемый волнами ворс, как взбурлит там поверхность фонтаном, грозным рыком расколет безмолвие, и огромная клыкастая пасть, гипнотизируя саблезубым оскалом, в тот же миг отхватит руку по локоть, или голову, как орех, оторвёт..
 - Фиг ли ты медлишь, раззява? Хватай же его наконец! – донесся до ушей требовательный призыв бригадира, но не успел шевельнуть даже пальцем Андрей, как медведя затянуло под лодку, и покойник из виду исчез.
 - Он под днищем, мне не видно его! – виноватым и в то же время звонким от облегчения голосом прокричал он в ответ, словно бы перекладывая на напарника тяжкое бремя ответственности, непосильное ему одному, и сполз на сиденье обратно. Под изощренную непечатную ругань Кислицын бросился разворачивать лодку перпендикулярно течению. Но не успел сманеврировать толком. С подветренной стороны выползло из-под киля пятно, продолговатое и бурое цветом, раз-другой показалось, уже в отдалении, подкидываемое бурлящей стремниной, точно стерлядка в ухе, погружаясь все глубже и глубже, крутясь вокруг оси штопором, а через секунду и вовсе пропало из глаз, сокрытое водяной толщей.
 - Утоп, вот скотина! Ты смотри-ка, Андрюшка, утоп! Вот же, блин, невезение! – констатировал с досадой Кислицын и тут же отыскал виноватого, пронзил, как булатом, Андрея взглядом рассерженных глаз: - Что же ты не ловил его, бестолковый? Из рук он уплыл у тебя!..
 - Ты попробуй поймай его, шустрый!.. Руки коротки..Голыми руками за шкуру хватать? Чалка ведь никуда не годится, – огрызнулся на это Андрей, чувствуя отчасти справедливость упреков и кляня на чем свет стоит собственные нерасторопность и боязливость, по вине которых ищи-свищи в омуте ценный и неординарный трофей.
 - Ручонки-то у тебя дрожат.. с какой такой стати? Когда пулю за пулей слал ему в череп, страха как будто не чувствовал, а сейчас вдруг открылся мандраж? - Помолчав, добавил примирительным тоном: - Ладно, не обижайся, шут с ним, с этим утопленником. Не грусти, вытащим мы этого водолаза. Только придется «кошкой» обшаривать дно. Место надо запомнить внимательно.
  И оба они, спохватившись, разом подняли головы. Лодка дрейфовала вниз по течению, рыжей измусленной лентой вился поодаль пляж, за ним в отдалении кочевали деревья, перемещались, меняясь позициями, как шахматные фигуры на игральной доске. И так неожиданно на их темном фоне было обнаружить такое, что встопорщились дыбом на голове за месяц отросшие волосы. И ведь не мираж, не видение предстало перед глазами обоих, а полный реальности факт, который нельзя игнорировать, как бы о том не мечталось. Прямо напротив того места, где исчез из виду утопленник, чуть-чуть отступив от уреза, мозолили нервы медведи, в количестве трёх. Самый крупный из них обосновался по центру вельможей, стоял подбоченившись, а с боков, наподобие пажей, подпирали его двое косолапых поменьше, ростом ему по плечо. Так же, как и медведь давешний, канувший в бездне Надыма, эта великолепная троица предпочла опереться на задние лапы и застыть с величием идолов, достопримечательностей острова Пасхи.  Невесомой пушинкой воспарило в сознании, что нечто подобное он уже видел когда-то на бессмертном творении Шишкина «Утро в сосновом бору».
 - Слушай, всё это мне не мерещится часом? Ущипни-ка за руку меня.. Сколько же их тут всего обитает?.. И отряд не заметил потери бойца – не успел один сыграть в ящик, как реинкарнировали в трио его, - попробовал отыграться шуткой Кислицын, но его подмороженный, на щипящих шепелявивший голос сообщал о великом волнении. – Сколько у тебя пулевых патронов осталось, Андрей?
 - Всего пара штучек осталась в запасе...Негусто.. Я, пожалуй, шугану их «пятёркой», а то обнаглели совсем. Того и гляди, сиганут скопом в реку и на абордаж нас возьмут, - откликнулся на это Андрей, также ошеломленный и завороженный невиданным изобилием зверя. Переломил пополам одностволку, он заменил пулевой патрон дробью, и, наугад поведя мушкой в сторону цели, осыпал застывшую с важностью троицу мелкой свинцовой крупой.
    Медведи попятились, развернулись и, дав в темпе дёру, исчезли в близлежащем кедровнике.
 - Давай-ка поедем скорее на базу за помощью. Зарядим патронов побольше, мужиков и собачек прихватим с собой, не забудем про трос и про «кошку». Сдаётся, тогда они станут вести себя поскромней, - сказав это, дернул Кислицын незамедлительно накрученный на ладонь шнур.
…Азиатское лицо Салавата просияло восторгом, когда инженеры, перебивая друг друга, поведали о своих приключениях на обратном пути, и с нешуточным возбуждением заблестели глаза у него.
 - Ай-да молодцы, зверобои и душегубчики! Подловили-таки, окаянные, косолапого мишку! Ничего, ничего, выловим его тросом, не денется он от нас никуда. Сейчас зарядим все в наличии пули, свистнем собачек, и в путь. Вы перекусите покамест, чаю испейте, успокойте нервы чуток, а я в это время набью под завязку патрончиков, - дал бесплатный совет Салават и с воодушевленным лицом вытащил из-под нар деревянный ящик с боезапасом.
 - Может, есть резон сгонять к сейсмикам и второе ружьё у них выпросить? И на помощь позвать из них тех, кто сегодня от работы отлынивает? Справимся ли своими силами, не уверен? – усомнился второй рабочий Талгат, с невозмутимостью вождя краснокожего племени перебиравший мерёжу в углу.
 - Это сколько же времени мы потеряем, пока тудым-сюдым будем раскатывать? – энергично возразил ему Салават, выкладывая на стол банку с порохом, заводскую упаковку капсюлей «Жевело», холщовый мешочек с пулями, мерки, дозатор с навойником, коробки из картона с прокладками, пыжами и пустыми патронными гильзами с блестящим, как позолоченным, донцем. – А если откажут нам в помощи? А если кто-то забрал на охоту ружьё? Да ведь придется тогда и мясом делиться с помощниками. На фиг такой график, сами сообразим, как его вытащить, сами и слопаем полностью. Иди-ка лучше «кошку» с тросом в слесарке найди.
…Вместительная голубая «Ока», где расположились лайки с рабочими, старт взяла с гандикапом и, распустив за кормой с острым гребнем валы, ненамного опережала пока стремительно настигающую ее «Казанку» с Кислицыным и Андреем на борту. Встречным потоком воздуха смахнуло за борт пресловутую чалку, коей не получилось давеча обернуться в аркан, и теперь ее полоскало на волнах, чем оттягивалось изрядно внимание штурмана.
 - Андрей, подбери из воды эту чертову чалку, пожалуйста! – прокричал Кислицын сквозь металлический рев и отмашкой левой рукой указал в её сторону.
   Андрей попытался в наклоне дотянуться рукой до строптивицы, но не смог этого сделать. Тогда он перевалился телом на носовую дюраль и на манер пластуна начал перемещаться к той ближе. Не раньше и не позже, а именно в этот момент, «Казанка» вильнула направо, чтобы принять на форштевень набегающую волну от «Оки».
   Андрей ощутил резкий крен и моментальную потерю опоры, и словно по мановению исполинской руки, смахнуло его за борт. Мелькнула в глазах как вверх дном опрокинутая пиала хмурого неба над ним, подпертая штакетником леса, а рыхловатую сдобу побочня справа поставило вмиг на дыбы. В следующий момент ошпарило холодом тело, да так, что перехватило на секунду дыхание, и свинцовой расплавленной тяжестью вода потекла в сапоги. Подумалось, что вовсе некстати расправил перед выездом их.
  Белея лицом от испуга, к нему, развернувшись, на малом газу подходил бригадир, и, загодя выключив двигатель, подскочил суетясь, когда, закончив заплыв наконец, он выбросил руки на планширь. Мертвой хваткой цепляясь за борт окоченевшими синюшными пальцами, он что есть мочи тянулся наверх, бицепсы рвал на волокна, напрягал широкие мышцы спины, тужился изо всей силы прессом, но не мог ни в какую перебороть свинцовой тяжести ног, где, по ощущениям, привязаны были гири, тянувшие в бездну, где прячется смерть. Скребся под бортом точно дистрофик, как последний в их классе рахит, у которого не хватает мускулов и здоровья хоть единожды пересилить турник. Кислицын, заледенев от натуги лицом, подхватил его захватом подмышки, перевалил как бревно через борт.
 - Андрюшка, прости. Ей-богу, я не специально, - пробормотал тот с повинной, дыша часто и судорожно, а разъятые, с сумасшедшинкой испуга глаза ошалело шарили по всему его телу, как обыскивали с макушки до пят. – Не холодно тебе? Не простынешь? Сейчас поедем домой..
 - Не жарко, однако, дружище. Что-то не припомню я, Сань, чтобы поступал заказ от меня на купель ледяную сегодня. Да и не относил я себя никогда к тем, кто не чает души в моржевании. А водичка-то просто прелестная, удовольствие райское, кайф.. Вот когда вернемся мы на Большую Землю, запишусь непременно я к тем, кто причисляют себя к последователям учения Порфирия Иванова, - сквозь лязг зубов отшутился Андрей, выговаривая слова затрудненно. С него ручьями сбегала вода и с журчанием растекалась под стлани, а он промокал нечувствительным задом эти натекшие лужицы, не обращая на это внимания, не чувствуя озноба и дискомфорта, - сидел, хребтом навалившись на борт, утратив на время способность к движению, и только ресницами хлопал от счастья, ловил, как на суше пескарь, открытым ртом воздух, дышал и не мог надышаться, все еще до конца не поверив в настолько счастливый исход для себя.
 - Вовремя же ты подъехал, Василич. Еще минута промедления – и мне полный каюк: ушел бы ко дну я булыжником, - выговорил он, отдышавшись.
 - В такой ситуации единственный выход – бритвой отточенным ножичком разрезать на себе сапоги. А так точно не выплыть – в омут затянет течением. Еще и ватник намокший потянет нехило на дно. Угораздило же тебя ни с того ни с сего устроить не по сезону купание. Ладно, едем обратно и срочно – край как надо переодеться тебе! – подытожил Кислицын и лодку приподнял на редан.
  На «Оке», к счастью, тоже обратили внимание на нештатную ситуацию с командирской лодкой, с живостью развернулись обратно и солидарно поехали вслед.
    В балке он переоделся в сухое, какое нашлось в рюкзаке, а Кислицын предложил взамен его мокрого свою старенькую фуфайку и какие нашлись сапоги.
 - Не повезет, ой, не повезет, мужики! Примета дурная – на полпути назад возвращаться! Да еще и Сергеич в реке искупался точно как тот медведь, – предрекал неудачу помрачневший Талгат, шагая от стенки до стенки, надсадно скрипя половицами.
 - Да заткнись ты, ворон, не каркай! – оборвал Кислицын его. – Сядь и не мельтеши перед глазами. А если боишься – останься, авось без тебя справимся.
 - Нет, что ты, Василич, за труса меня не держи, я с вами поеду на равных.
…Вторая попытка прошла без сучка, без задоринки, и через четверть часа охотники были на месте. Едва форштевень «Оки» налёг на кромку песчаного пляжа, как лайки соскочили на берег и к лесу умчались наперегонки. И тут же послышались их голоса, зашедшиеся в яростном лае, и какофонией отзвуков эха наполнило девственный лес.
 Кислицын, на пару с Андреем из бухты выбирающий трос, кивнул Салавату на одностволку:
 - Сходи посмотри, что там такое. С чего вдруг они так растявкались?
Салават подхватил ружье мигом, поковылял, косолапя, на лай, смолистую гриву его отросших волос ветром угнало на сторону. И не успели разобраться они с тросом, только начали тянуть его по песку, распутывать непокорные петли, как выбежал обратно он опрометью – тридцать метров, разделявшие их, пронесся со спринтерской мощью. И был вид у него до предела взволнованный, руки машут как ветряки, изо рта слюной брызжет да нечленораздельно скороговоркой частит. Так частит, что не всякое слово понятно:
 - Медведь там на дереве! Сидит на самой макушке!..
И в испуге мечутся зрачки у него по орбитам, перепрыгивают с Кислицына на Андрея, и Талгата зацепляют вдогон. И Талгат подал голос, пробубнил с потемневшим лицом, выпятив толстые губы:
 - Я же говорил, к «сейсме» надо было ехать, просить у них помощи. Да хотя бы разжиться ружьишком.
 - В самом деле, Василич, - поддержал Салават его челобитную, - давай-ка мы съездим вдвоем до «сейсмы», обрисуем подробно оказию. Думаю, в просьбе нам не откажут. Чай, сподручнее в чащу соваться, имея два ствола на руках. И ведь леший его знает, сколько там их всего, этих чокнутых гризли, а поди и с поддержкой медведицы. Право слово, если жизнь дорога вам, в одиночку не суйтесь в чащобу, лучше нас подождите, мы быстро..
 - Езжайте, - дал добро на поездку Кислицын, - коли такие дела.
    Моторка исчезла вдали, укрытая контуром гребня, а инженеры уселись курить на бревно, на пляж занесенное в паводок. На всякий случай притом их лица развёрнуты к лесу: мало ли чего можно ждать от этой безумной ватаги. Из леса примчалась к ним Люська, вплотную прижала к ногам умильную от предвкушения мордочку, – напросилась на ласку, хитрюля и, получив от обоих приличную порцию, не убежала обратно на пост, а улеглась невинно в сторонке, высунув, как дразня, язычок. Простофиля и недотёпа Кабан басил как заведенный из леса, непреклонный в своем простодушии.
 - Знаешь, что, Сань? – сказал Андрей, поразмыслив, какое-то время спустя. – Мне кажется, я знаю причину, из-за которой здесь скопились медведи.
 - Ну, говори, слушаю.
 - Я полагаю, нам подвернулась медведица там. То есть мы завалили мамашу, этого семейства главу. А те, что в лесу, это её детишки, оставшиеся без её попечения. После кончины заботливой муттер они пребывают в смятении, и им решительно невдомек, что сейчас делать и как дальше быть. Кого-то из них, скорее всего пестуна, собаки загнали на дерево. Так что особенно нам некого сейчас опасаться, самый опасный противник повержен и бултыхается где-то в реке. А потому предлагаю самим, не дожидаясь подмоги, – тем более никому неизвестно, привезут ли второе ружье, и как скоро сделают это, - сходить осторожно туда и снять с аккуратностью зверя.
 - Ты уверен в своем предположении на все сто? – осадил его взглядом Кислицын. – А если это ошибка? А если там и не медведица вовсе, а просто спутник её, и целая, невредимая и отмщением пылающая мамаша ждет не дождется, когда сунем мы головы в её кровожадные лапы? Киш-миш из нас сделает..
    - Пошли, Саня, не дрейфь – я прав, и я это чувствую. Сто к одному – в речке утопла медведица!
   Андрей встал, на всякий случай проверил, заряжено ли пулей ружье, и направился к лесу решительной поступью, уверенный в своей правоте, твердо зная к тому же, что Кислицын переборет свой страх и пойдет за ним в любом случае. Его отправит вдогонку за ним упрямство и самолюбие и нежелание за просто так вручить пальму первенства другу, упустить приоритет в таком важном деле. Да попросту из соображения не прослыть в глазах коллег трусом и не мучиться по приезду стыдом от нескромных расспросов товарищей, теснящихся в конторской курилке. Так и есть: шорох песка от подошв и сорванное дыхание сзади, сниженный до грозного шепота тон:
 - Погоди! Чего ты несешься как угорелый! Не торопись!
  Пряча под усами усмешку, Андрей оглянулся назад. Кислицын, как ратник перед сечей не на жизнь, а на смерть, наперевес нес топор, обеими руками вцепившись в гладкое, как стекло, топорище.
 - Хоть спину тебе прикрою, насколько смогу!..
 - Ладно, Саня. Не отставай. Держись от меня на полметра..
  Едва зашли они в лес, его одолело сомнение, ибо была здесь настолько густая,  подлеском заросшая чаща, что видимости совсем не было. Друг к другу впритык, впритирку теснились деревья: кедры, ели, пихтач, от корневищей покрытые мхом, как козьими шкурами, таинственные в таком одеянии. Между ними пространство уплотняла ольха, кокетничая резными листочками. Её раскидистые куполообразные кущи там и сям прорежены были ивой и бузиной, усыпанной гроздьями ягод, похожих на венозную кровь. Если прибавить к этому завалы из бурелома, встопорщившиеся обломками сучьев по образцу баррикад, и напоминающий погром ветровал, то картина представала печальная, с претензией на этюд сюрреалиста. Видимость почти нулевая, ни черта не просматривается за пределом десятка шагов, идеальное место для устройства засады на двуногую дичь. «Уж коли в живых осталась медведица, то, как водится, сам бог ей велел именно здесь содрать наши бедные скальпы», - повеяло как дверным сквознячком от опасности и набатом застучало в висках. «Нет, право, всё это чушь, не думай и беды не накликаешь», - тут же успокоил себя он, держа наизготовку ижевку и рыская по сторонам сузившимися от напряжения глазами. - «Не может такого быть, чтобы дважды за сутки костлявая взяла меня в оборот, довольно с неё покушения на меня в бурлящей стремнине Надыма».
   Сначала увидел он Кабана, облаивавшего кедровое дерево. Туполобая башка кобеля была задрана кверху, а волчий распушенный хвост сучил вправо и влево, трамбуя брусничник и мох. На кого лаял пёс, стало понятно через полшага, подправившего ракурс охотнику. Медведь, обхватив всеми лапами ствол, сидел на самой макушке. Его похожая на чугунок голова была завалена набок, а взгляд был прикован к собаке, время от времени меняющей свое положение возле комля. От его туши и позы разило ленивое безразличие, словно у хряка, упитанного сверх всяких норм. И было ещё в его сонном спокойствии и чрезвычайной заторможенности движений что-то общее от медлительности его собрата коалы, столь же академично исследующего эвкалиптовый сук.
   Оглянувшись через плечо на Кислицына, он едва не зашелся в смехе: очень уж комично выглядел друг, вооруженный одним томагавком – точь-в-точь как индеец на первой тропе войны. Но веселиться не было времени. Словно на сошки, уложил Андрей ствол ружья на ветку кедровой поросли и, якобы в тире, подвел с педантичностью мушку под плюшевый шар головы. Ещё раз сделал сверку прицела и выверенным движением пальца сорвал с места спуск.
   Сухой хлопок выстрела, облачко легкого дыма, и он увидел, как вздрогнула и упала на грудь голова, и в холке осел, сник медведь всею тушей. Но лапы так и не разжали обхват, когтями войдя в древесину, и мертвый, решительно мертвый медведь повис мешком на вершине.
 - Вот блин зараза! – разочарованно прошипел сзади Кислицын. – Не упал, скот, застрял с простреленным черепом на макушке. Ну, и ладно, черт с ним, мы свое дело сделали. Салават вернется, будет самолично кедрину мослать. Уходим, Андрей, уходим живо отсюда!
   Оглядываясь и озираясь - эта дремучая непроглядная глухомань густейших пойменных джунглей определенно давила на подсознание, дышала незримой опасностью, какой-то неведомой жутью, - гидрологи ретировались обратно на берег по набитой тропе и поправили табачком нервы.
 - Ну, вот и все, Саня, а ты боялся, - выдохнул счастливо Андрей и с облегчением рассмеялся, сбрасывая нервное напряжение.
  Кислицын искоса посмотрел на него, уже не тая осуждения: дескать, совсем неуместен сейчас такой смех, выговорил, как школяра отчитал несознательного:
 - Да, боялся, и не стыжусь этого. Лезть с одностволкой и топором прямо в лапы медведю – безрассудство чистейшей воды, никому не нужное ухарство. А если бы она на самом деле крутилась поблизости? В конце концов, у меня жена и двое маленьких ребятишек, и мне отнюдь не всё равно, жив ли буду я к вечеру или буду покойник.
 - Да не было ее там, Сань. Собаки вычислили бы её мигом, не подпустили бы к нам не замеченной. На нашу долю остался пестун, и то слава богу. В речке медведица, в речке, и это свершившийся факт.
   Час примерно прошел в ожидании. Кабан все также добросовестно гавкал, под конец даже охрип, но пост не покинул из принципа.
   Наконец подкатила моторка с озабоченными рабочими, у одного из них, у Талгата, незнакомое ружье на плече: двустволка ИЖ-58, взятая у сейсмиков напрокат.
 - Ну и как? Всё в порядке? – сбитый с толку их видом, их ухмыляющимися лицами, Салават пытливо всматривался в них и не мог понять причины иронии. – А мы второе ружье привезли и патроны.
 - Дорога ложка к обеду, - щегольнул поговоркой Кислицын и взмахнул рукою на лес. – Бери-ка топорик, дружище, и ступай рубить кедр. Чем быстрее дерево срубишь, тем скорее получишь в руки трофей.
 - Все-таки самостоятельно вы его грохнули, не побоялись, - обозначил скупую улыбку башкир, все еще с недоверием всматриваясь в их лица. – Если это взаправду, если не врете вы мне, даю зарок назавтра к обеду приготовить пельмени из медвежатины. А Кабан чего тогда гавкает как заведенный?
 - Просто он такой же, как и ты – Фома неверующий..
  Людской компании из четырех человек пребывание в пойменной чаще уже не кажется невеселым и мрачным и не наводит могильную жуть. Звуки человеческой речи, изощренная брань, ритмичный стук топора развеяли недавние страхи бесследно. Насорив смолистой щепой у подножия кедра, Салават за пять минут управился с кряжем - кедр повалился с предсмертными скрипами - как грот-мачта фрегата, не устоявшая в шторм. А неживого медведя с размаху шмякнуло о мшистую твердь и кубарем сорвало с макушки, - отбросило на пять-семь шагов от неё, примяв голубичные кустики.
 - Так себе, средне-сдельный топтыжка, - фыркнул с пренебрежением Салават, носком сапога пиная его под ребра – с целью проверить упитанность. – Но на пельмени сгодится вполне, нагулял жирка на орешках.
 - Что же ты тогда чесанул от него, как от нечистой силы? - ощетинился мигом Андрей, почувствовав себя оскорбленным. – Пятки только сверкали, как ударился в драп.. Ладно, хоть ружье не бросил, герой. Ведь никто не мешал тебе снять его первым.
  Салават промолчал, поскучнел желтоскулым лицом, только камешки желваков заходили. Вынув нож из украшенных орнаментом ножен, он стал сдирать шкуру с медведя – всё это тихо, угрюмо, молчком.
 - А с тем, кто рыб сейчас кормит в Надыме, делать-то что станем? – кстати или вовсе некстати напомнил Талгат всем об изначальной цели их поездки сюда. – Дело вечером пахнет, однако. Стемнеет через какой-то часок.
 - Салават шкуру обдерет, домой поедем, ладно. На иной раз тем медведем займетесь, быть может, завтра, когда мы улетим. А поскольку нам с Андреем далеко удаляться от базы нельзя, без нас как-нибудь справитесь, - после недолгих раздумий распорядился Кислицын и перевел на Андрея вопросительный взгляд: - Скажи, друг, забирать шкуру будешь? По праву она твоя, и ничья больше.
 - Нет, зачем она мне, - подумав, отказался Андрей наотрез, - выделывать ее надо, специалиста искать где-то по выделке. Хлопотно и недёшево, верно..Да и куда мне с таким сувениром в мои-то хоромы? И без того у нас теснотища, а тут ещё один рассадник моли впридачу? Да и вряд ли это понравится Инге, не по нутру ей природный декор.. Нет, не возьму, пас я, увольте.
 - Что ж..великодушно, хотя и не умно. Тогда я её забираю, - повеселел моментально Кислицын и как собственник уже, прикрикнул по-барски на рабочего, в поте лица трудившегося у его ног: – Аккуратней, Салават, аккуратней, смотри, мездру не прорежь у меня..
   Поутру Салават как заправский кулинар замесил муку, раскатал тесто на сочни, и гидрологи все вчетвером уселись за лепку пельменей, начинкой которых был фарш из добытой вчера медвежатины.
 - Сергеич, у меня к тебе огромная просьба, - обратился к Андрею башкир умоляющим тоном, ни на секунду не прекращая стряпни. Испачканные мукой руки его с бугристыми от мозолей ладонями и смугловатыми изящными пальцами, подходящими больше рукам беллетриста или же виртуозного скрипача, с ловкостью и сноровкой ваяли без передышки миниатюрные съедобные изделия, как две капли воды похожие один на другого. - Будь другом, выручи нас до зимы, оставь попользоваться ружьишком. Так ведь и так в Тюмень вы рванете с Василичем, и есть ли в таком случае смысл тащить за собой ствол на добрую тысячу километров, рискуя нарваться на ментов в поезде? Опять морока с перевозкой его обратно на Север. А нам с Талгатом месячишка бы с два продержаться, до тех самых пор, пока не выпадет снег, и косолапые не ударятся в спячку. Небось, сам насмотрелся вдоволь на них, знаешь теперь, каково в наших краях без нагана.
 - Да уж, насмотрелся я на ваш зоопарк, - поднял голову от стола Андрей, вздохнул, призадумавшись, и, поймав на себе выжидательный взгляд Кислицына, обронил негромко и твердо:
 - Оставлю, так и быть, вижу – просто некуда деться. Под твою ответственность, Салават. Потерять только не вздумай, как посеял у Сашки ствол.
  Повеселевший Салават на радостях крякнул, мучнистые ладони друг о дружку потер, после пылко заверил, вздернув с пафосом нос:
 - Ни-ни, Сергеич, можешь не беспокоиться, аллахом клянусь: ничего с твоим ружьём не случится. Честное слово уфимца, ручаюсь я головой! А к Новому году на базу к тебе переправлю, на пятый твой «Новичок» - в целости и сохранности, в смазке!
   К вечеру, когда уже отчаялись ждать и едва не охрипли, беспрестанно вызывая по рации тридцать четвертый «Тамбурин», пришел долгожданный борт, мандариновый Ми-8. Осмотрясь на разведочном круге, на втором он завис над землей, посреди вертолетной площадки, обозначенной красными и белыми флажками по периметру и на всех четырех углах. Под металлический свист лопастей, втянув головы в плечи, сгибаясь под тяжестью рюкзаков, инженеры наскоро попрощались с рабочими и по дюралевой лесенке проникли в овальный проем, где искрили стеклом в полутьме очки вертолетного босса.
 - Ну, как, водомуты? Живы-здоровы и веселы? Не случилось ничего страшного? Экспедиция обошлась без приключений? – прокричал в упор Александр Иванович, здороваясь за руку с каждым  и пытливо вонзаясь в глаза.
 - Как сказать! – с лукавой многозначительностью прищурился на него Кислицын и перекинулся взглядом с Андреем, точно испрашивая позволения у партнера всё про всё рассказать, не упуская подробностей и преувеличений. Андрей мигнул: дескать, можно (собственно, почему бы и нет?), и старший товарищ выдал легко довольно секретные сведения:
 - Сохатого грохнули и двух медведей!
  И в подтверждение слов торопливо нагнулся к шнуровке напичканного всякой всячиной рюкзака, с бойкостью ликвидировал узел и с целлофанным шуршанием вынул из его необъятных недр сколько вместилось в горсти ломтиков копченой лосятины, пахнущих ольховым угаром, ткнул с небрежностью в тщедушную грудь, облаченную в «аляску» на молнии:
 - Держи вот… из леса копчёности! Всяко лучше, чем привозной сервелат!..
  Паника ломаться не стал и, суетливо подставив пригоршни, принял гостинцы за здравие, рассовал по карманам все вмиг, а один ломтик тут же стал пробовать, поначалу откусил осторожно, как заморский деликатес, пожевал, проглотил и, как видимо, остался доволен – откусил ещё и ещё:
 - Вкусно. На корейку похоже. Пахнет ароматно, дымком.
 - А то. Фирма веников не вяжет. Бери еще, коли понравилось. У нас навалом такого добра. Жену угостишь с ребятишками, - был щедр находящийся в приподнятом настроении Кислицын и снова полез к рюкзаку. А Вихров присел у окошка, пристально уставился вниз, на речные премудрые петли, скоро скрывшиеся за густой щетиной тайги. Да, вот так Надым! Удружил, преподнес удовольствия сколько! Сейчас он может сказать, впечатленный, что ничего подобного он не видел еще, несмотря на то, что не первый год в изысканиях и давно на короткой ноге не с одним лишь своим Пякупуром, он успел побывать и в верховьях Пурпе, вёл работы вблизи Вэнгопура. Благословенный и нехоженый край, райские места для охотников и рыболовов и любителей экстремального сплава. Доведется ли когда-нибудь в будущем здесь очутиться опять? А хотелось бы этого очень.






2011 - 2014.                пос. Октябрьский