Кошка в субботних лилиях

Желтые лилии вперемешку с красными пахли восхитительно. Да что там, они источали божественный, дурманящий голову аромат. Никакого сравнения с валерьянкой! Дора Франко ждала этого дня с нетерпением. И наконец, он настал – в жаркую июльскую субботу, в палисаднике, распустился куст прекрасных цветов.
Еще вчера, совершая променад с Василием, завидным деревенским женихом боевого ярко-рыжего окраса и соответствующими манерами, Дора не обращала никакого внимания на лилии. Растения представляли собой кусочек огородного пейзажа – частокол из зеленых стеблей, ничем не отличавшийся от укропных или чесночных зарослей. И надо же, в одну ночь случилось чудо, без которого она не могла и представить собственное существование. Дора жила на белом свете не только в ожидании вечерних заушных почесалок. Да-да, не ради вкусной еды и послеобеденного сна. И даже (простим кису за неслыханное котохульство!) не ради порции валериановой настойки, что хранится в холодильнике и выдается бабулей по большим праздникам. Цветение обожаемых Лилиум Тенуифолиум – была, есть и будет настоящая и единственная любовь вислоухой шотландки.
И вот сегодня петушиный крик горлопана и забияки Петровича возвестил о начале месяца лилейных утех, в течение которого на смену короткоухой Доре приходила царственная мадемуазель Дорис. Не все присутствующие разделяли таинство преображения в особу благородных кровей, но прогрессивная часть кошачьего общества, навроде близкого друга Василия, Феди с соседней улицы или молчуна Дормидонта, воспринимали этот процесс, скажем так, с вежливым пониманием. В отличие от родной сестры, с которой приходилось жить, и от которой невозможно было убежать – Доры другой. Еще бы, попробуй избавиться без последствий от второй головы! Но на сегодня остались в прошлом старые обиды и постоянные провокационные выпады друг против друга – наступил День Ц. (цветения).
Широко раскрыв глаза, Дорис медленно приблизилась к лилиям. Она не спешила. Впереди была целая вечность. Не сводя глаз с неземной красоты, она присела и, сложив «зайчиком» передние лапки, величественно выпрямилась. Публика восторженно выдохнула – никто из присутствующих не умел стоять на задних конечностях, сохраняя равновесие и ни на что при этом не опираясь. Только Дорис. Ну и Доре второй, конечно, приходилось волей неволей следовать за первой.
Несмотря на то, что застывшая в волнующем предвкушении морда оказалась на одном уровне с цветами, она предпочла им листья. Закрыв глаза, Дорис стала страстно их покусывать. Она с упоением решетила их острыми зубками, шершавым язычком ощущая каждую прожилку. При этом коктейльно и сочно втягивая малейшую капельку листвяного нектара и наслаждаясь почти осязаемым цветочным ароматом.
Вторая Дора, не принимавшая участия в травопоедании, откровенно скучала. Свесившись на левый бок, она, с некоторой ревностью, наблюдала за тем, как Василий, раскрыв пасть и не контролируя слюноотделение, таращился на Дорис.
– Это искрометно, феерично, ассамблейно, – мурчала тем временем та и дергала в наслаждении лапками.
– Слапосшибательно, да, но не более, – не соглашалась другая голова.
Ну и что с того, что вторая голова была не согласна с первой. На то она и вторая, чтобы знать свое место.
– У тебя меж зубов зелень застряла, выглядит отвратительно, – язвила Дора. Но Дорис была слишком занята, чтобы обращать внимание на мелкие колкости. Изрядно искусав листья и получив первое приятное головокружение, она нацелилась на цветы.
¬«Меня бы кто так любил», – завидовал лилиям сидящий на заборе Василий.
«Вторая Дора тоже весьма аппетитна», – оценивающе наблюдал с поленницы Федя.
А кот Дормидонт просто смотрел.
Тем временем Дорис, выбрав самую привлекательную цветочную корзинку, с головой погрузилась в ее внутренний мир. В нос ударил сладко-томный аромат, а тычинки приятно защекотали усики. Несмотря на то, что глаза были закрыты, перед ней, словно в калейдоскопе, стали возникать красочные узоры, которые бесконечно меняли форму и цвет: изумрудные медвежата, жонглируя лесными гномами, спящими внутри прозрачных помидоров, вырастали в размерах и превращались в перламутровые пуговицы. Те, в свою очередь, пританцовывая на тонких ножках, уходили со сцены, освобождая место мохнатым клеверным головкам, которых сжимали в своих листочках микрофоны и басом выводили что-то вроде «пойдем в терем веселиться».
– Блаженные кущи, – вынув голову из цветочных объятий и едва ворочая языком, поделилась впечатлениями Дорис.
– Ой, ну вы посмотрите на ее морду – прям мамзель размалеванная! – Дора с любопытством посмотрела на сестру.
– Чтоб меня разорвало на части – вот это боевой раскрас! – подтвердил Федя изменения в кошачьей внешности подруги по улице.
– Обвари меня кулебяка! Никогда не встречал такой красотки!!! – спрыгнул с поленницы Василий.
Желтые пятна на морде вислоушки, густо усеянные краповыми точками – отметины от близкого знакомства с семейством лилейных, делали Дорис похожей на кошку, пострадавшей от нападения цветущих одуванчиков и карликовых бордовых пионов.
– Да ведь каждое лето ей крышу сносит и отметины от…, – начала было Дора, но осеклась – пронзительный вопль кота Василия, разорвал тихий полдень:
– Коготь, я сломал коготь!!!
Дикий крик одновременно прервал сон закимарившего Петровича и оборвал жизнь червяка, пронзенного тем самым когтем.
– Ты можешь хотя бы в такие моменты быть доброй к сестре? – едва слышно продолжил Василий, но в его глазах сверкали молнии.
Дора виновато потупилась и свесилась вбок.
Однако Дорис не обратила никого внимания на произошедшую перепалку. Она пребывала в собственном кошачьем раю. Как же она мечтала в этот момент сама стать цветком, чтобы источать подобный нежный и страстный амбре. Пусть это была бы короткая жизнь, но она без раздумий обменяла бы свой серый кошачий быт на безумно красивое белое или красное огородное пятно.
И все же Дорис, несмотря на эфирное состояние, понимала, что никогда не примкнет к растительному миру. Слишком крепки были цепи и кандалы, которые не давали и шанса вырваться из кавалергарда отряда хищных. Потому мечтала лишь о том, чтобы ее морда вызывала у лилий хотя бы малый любовный отклик.
– Две параллельные вселенные никогда не пересекутся! – изрекла Дорис и повалилась боком на куст. Вслед за ней, зажмурив глаза, с мученическим выражением на морде, упала Дора. Их тело сначала уперлось в упругие стебли, а затем, найдя брешь в зеленой стене, обрело земную твердь.
Все ждали, что как обычно, после этого, с очаровательной Дорис случится приступ откровения. Однако то ли лилии затуманили рассудок больше обычного, то ли что-то пошло не так, но из кустов не доносилось ни звука.
– Ты в порядке? – подскочил Василий и обеспокоенно склонился над кошкой.
– Лилии, полили ли лилии? – тихо спросила Дорис.
– Похоже на тепловой удар.
– Бабуля, это ведь не ты? – в уголках ее глаз застыли прозрачные капельки отчаяния. – Тебя ведь нет?
– Нет никакой бабули! Да и людей уже несколько лет как не существует, – печально произнесла Дора, но осеклась.
– Замолчи, – зашипел Василий, – ты несносна! Пусть Дорис хотя бы месяц, лилейный месяц, спокойно живет в придуманном мире. На кой ей возвращаться в этот? Встречать рассветы с кучкой последних, оставшихся в живых, котов? Выть от одиночества на луну, подобно псам, дни которых давно уж сочтены? Впрочем, как и людей. Общаться на тарабарском, будет он неладен, человеческом языке?
– Пойдемте в дом, – прервала их Дорис, – а то бабуля, поди уж, тревожится. Да и дождь вроде как собирается.
Она, встала на лапы, стряхнула прилипшую землю, потянулась и, качаясь, направилась к дому. За ней посеменили остальные коты. Вслед им смотрел петух. Во всполохе молнии золотом сверкнул крест на куполе деревенского храма. Накренилось и жалобно заскрипело под порывом ветра коромысло журавлиного колодца. Где-то вдали прогремел гром. Знойное лето две тысячи шестьдесят первого было в самом разгаре.