VII. Джинсы фирмы Lee

Джанашиа Торнике стоял у Гостиного двора в джинсах фирмы Lee и ждал друга. Еще на нем была джинсовая куртка - наступил август - approaching the end of a summer.

В начале июля, когда я впервые пришла в бар "Баку", в центре зала было сдвинуто несколько столов, а вокруг сидела группа грузинских студентов, приехавших в Ленинград на практику. Все они были красивы и харизматичны, но один был красивее и харизматичнее всех. Задержи я тогда свой взгляд... или сиди он не вполоборота...

Вскоре в семье у него случилось несчастье, и он улетел в Тбилиси.

Он вернулся две недели спустя в черной рубашке, которая невероятно ему шла, с темной щетиной на щеках, которая шла ему столь же невероятно, а еще на нем были голубые джинсы фирмы Lee.

И вот теперь он стоял у Гостиного двора и ждал друга, а я шла мимо по Невскому проспекту в узкой синей юбке и красных босоножках на высоком тонком каблуке.

Через десять минут мы уже выходили из машины на улице Пестеля. Огромная квартира напоминала антикварный магазин, но не квартира была целью нашей поездки. В дальней комнате стоял магнитофон. Торнике вставил кассету и обернулся ко мне с таким видом, с каким Махмуд Эсамбаев бросал свой алый испанский плащ под ноги девушкам, поднимавшимся на сцену с цветами.

"Ме ра мамгеребс удзиро зеца замбахис пери", - зазвучал голос Кикабидзе. Шел 1977 год, фильм Георгия Данелии "Мимино" только что получил приз Московского кинофестиваля, но на экранах еще не появился.

Мне хотелось преподнести Торнике тоже что-нибудь интересное, и я повела его в "Европейскую", где, начиная с первого курса, мы пили с Ленкой Хохловой кофе.

На втором этаже "Европейской" был зал, где завтраки и обеды сервировались a la шведский стол - нечто совершенно невообразимое для советской действительности.

Вскоре после нас в ресторан вошел импозантный мужчина. Он сел за соседний столик и весь обед с интересом наблюдал за нами. Уходя, мужчина мне поклонился, а с моим спутником попрощался на... впрочем, был ли это margalur nina или kartuli ena, я вам с уверенностью сказать не могу.

И еще один подарок был у меня для Торнике. "Кронверк". Мы договорились встретиться там вечером.

"Кронверк", в прошлом - учебная баркентина "Сириус", был пришвартован у Мытнинской набережной напротив Петропавловской крепости. Внизу размещался ресторан, а на главной палубе в носовой рубке - бар. Летом, взяв коктейли, все поднимались на верхнюю палубу, а там - Нева, Петропавловка, Стрелка...

Когда наступало время, которое Теннесси Уильямс в "Римской весне миссис Стоун" обозначил как prima sera, в акватории Невы начинал царствовать один какой-нибудь цвет: в лучшие дни это был pervenche, в иные - gris de perle или бледно-лиловый.

Но в тот день погода испортилась - Nancy en hiver, une neige mouillee, / Une fille entre dans un cafe, мы сидели в рубке, а на палубу вышли, когда корабль погрузился в сумерки.

On etait bien, on se sentait seuls au monde,
On n'avait rien, mais on avait toute la vie.

Мы спускаемся по сходням на набережную, Торнике начинает снимать с себя куртку. "Нет-нет, не надо!" - останавливаю его я, и тогда он обнимает меня за плечи.

Мытнинская набережная продолжится проспектом Добролюбова, справа останется Князь-Владимирский собор, на Ждановской набережной мы свернем в арку большого сталинского дома, пройдем по Офицерскому переулку, а потом дворами и проходными парадными пересечем пять кварталов подряд, чтобы, выйдя из последней арки, повернуть к моей парадной.

Медленный лифт с застекленными дверцами поднимает нас на шестой этаж. Я не зажигаю свет, чтобы показать Торнике сверкающую огнями телевизионную вышку и темно-фиолетовый силуэт дома с башенками, но он лишь на секунду кидает в сторону окна свой взгляд.

А тут все сразу: и поцелуи, и объятья, и сброшенная на пол куртка, и белые пуговки на черной рубашке, белые пуговки на черной мужской рубашке, которые я расстегиваю одну за другой...

Когда через два дня он надел свою голубую джинсовую куртку, слезы предательским образом появились на моих глазах. Наутро он улетал в Тбилиси, лето стремительно приближалось к концу.

Закрыв за ним дверь, я вернулась в комнату. На письменном столе рядом с книгой Олдингтона "Все люди - враги" лежал листок бумаги. "Улица Коте Месхи, 15" было написано на нем твердым мужским почерком.






Фото из архива Левана Тутберидзе