Она и Он

     У Неё между ног лежал снег. Много снегов: они таяли и уходили, оставляя запах апрельских фиалок.
     Она любила игру касаний. Как будто золотистая паутинка дождей и плачущей медово листвы обволакивала её божественное тело. Когда же муж, их за всю жизнь было два, или очередной любовник придавливали её, впихивали свою толстую колбаску, начинали елозить и пыхтеть, ей становилось скучно. И почему-то унизительным казалось лежать безропотно и ждать, когда же всё кончится. Если он был сзади, Она, имитируя страсть, сама насаживалась нетерпеливо своим точёным задом – чтобы поскорее брызнуло всё на её атласную кожу, как слёзы сожалений.
     Сейчас была одна, хотя по паспорту – замужем. Собрав и отправив  сына к репетитору (ну и что, что каникулы? это необходимо!), наливала кофе и садилась за компьютер, по дороге из кухни глянув сердито и победоносно в зеркало. Новорождённое солнце отряхивало с себя тишину, плясало на полу, на стенах и мебели. Чего-то недоставало в солнце – может быть, утерянного фрагмента её самой… Работала Она дома. Приходилось обрабатывать кучу заявок – потом ещё месячный отчёт. Отпечатанные документы забирал по утрам один и тот же парень, Андрей. Приезжал на машине, в мглистом безмолвии шорох шин был едва обозначен. Балкон, как правило, бывал открыт, сквозь водопад занавески проникает свежесть. Звонок, гулкое хлопанье подъездной двери, шаги по лестнице.
     – Привет!.. Вот сегодня пакет ещё.
     Они перебрасывались малозначащими, шутливыми фразами. Он был молод, чёлка ниспадала на глаза. Она встречала его в натянутой наспех футболке, в трусиках, чувствовала его лёгкое замешательство. Иногда думала, как забавно было бы его соблазнить. Это было бы легко.
     Она любила лилии.
     А Он – не Андрей, совсем другой – любил вокзалы, а ещё – уезжать. Они встречались. Редко. Когда Она брала в руку его член, что-то как будто прояснялось немного внутри… Но опять всё покрывалось толстым слоем снега: это было похоже на разницу возрастов, на разницу во времени. В его словах  и появлениях всегда было слишком много любви.
     Он перебирал её волосы. И думал о том, что неплохо было бы повесить Её как картину Рафаэля или мишень – и стрелять по ней из старинных пистолетов, как тот, из которого убили Пушкина. И чтобы тоже потекла Чёрная речка.
     – Знаешь, – говорил Он Ей, – на тебе заканчивается всё обычное, заканчиваются все дела и события, автобусы, люди, стаи ворон. Заканчивается всё обычное и повседневное. Вижу тебя, раздеваю тебя – и как будто протискиваюсь в какую-то потаённую дверцу… А здесь…
     Он склонялся и касался губами других её губ. Она откидывала голову на подушку, прикрывала, как Суламифь, глаза.
     Его дифирамбы Её утомляли. Ей хотелось денег, спокойствия, стабильности, она хотела собственный дом на лоне природы, копаться в огороде… Ей не хотелось быть сексуальным ангелом.
     Как-то сидели разговаривали. Он бродил пальцами, едва касаясь, по внутренней стороне её бедра. Несколько цветных фотографий глядели с полки и из серванта, как невольные свидетели, недовольные или отрешённые. А где-то в Альпах, быть может, сыпался снег – а весёлые разгорячённые лыжники выглядели издали как разноцветная мозаика на белом.
     – Мне мама говорит: дай объявление, мол, ищу мужика с собственным загородным домом!..
     В ответ Он лишь невесело усмехнулся. Сказать было нечего. Сколько можно уже кормить человека обещаниями? Рассказывать, что всё вокруг – это наши материализовавшиеся мысли, что надо только верить, держать всё время перед глазами желаемое, заветное, визуализировать – и тогда… Ему вдруг припомнился персонаж пьесы Венедикта Ерофеева, Хохуля – сексуальный мистик и сатанист. Вот точно, какой-то ты, блин… сексуальный мистик!
     Но её руки были нежнее ромашек и солнц. В глазах – вызов и смущённая горделивость... Вся планета была хаотично застроена пятиэтажками и межгендерными отношениями. И казалась сверху, с высоты любви и отчаяния, каким-то чудовищным лабиринтом Минотавра. Он, как робот, был создан при помощи высоких технологий, нанотехнологий и политической серой магии, с благословения ушлых блоггеров и гуру масс-медиа и поп-культуры. Виниловые дорожки и дорожки белого сахара счастья… Он вжимал ладони в её поясницу и яростными толчками будил её крылатую весну и веснушчатое пламя. Простыни были скомканы – и напоминали что-то долгое и забытое, мятущееся, как рождественский поцелуй. В телевизоре полыхала его ярость и крики.
     Он выходил из Неё, из её объятий, как из горного озера. Представлял, как они вместе садятся в серебристый самолёт… Её ноги были разбросаны живописно, дольки ягодиц белели и вырисовывались, как упругие капли. На ощупь – как рождение и смерть. Ресницы, сомкнутые, как ночи. Ей среди лета почему-то мерещилась зима. Снег и шелест. Голубой цветок газовой плиты, его изящные очертания, его ровная преданность. Буквы японского алфавита и полупрозрачные лепестки. Запах бензина и горячего масла. «Боже, надо ведь масло менять!..». Она вспомнила чуть помятую дверцу своего миниатюрного старенького джипа, и почувствовала колкую досаду… Но тут снова ощутила его язык – и волны тепла и блаженства начали расходиться по поверхности её судьбы. Вторичное растворение. После чего Он возник сверху, над Ней, и осторожно положил её голени себе на плечи… Они читали сквозь друг друга – и в эти минуты знали и принимали всё. Чтоб потом забыть опять.
     Такими и застала их вьюга солнечно-розовых переливов. Запечатлела, как прозрачный эстамп памяти, снимок долгой, измятой, пахнущей горько нежности и надежды.
     Потом он снова уехал. За мечтой. Но в этом был залог чего-то небывалого, что ожидало их за новым поворотом, за углом лабиринта, выстроенного их сознанием. Их со-знанием, совместным, перетекающим из жизни в жизнь самообнаружением ликующего бытия.