Попытка рефлексии

Битый час я пытался выдавить из себя хоть строчку, хоть четверостишие, но меня преследовало фиаско. Или, к черту поэзию, попробовать прозу? Тем более, время сейчас совсем не поэтическое… Мне требовался отдых, необходимо было взять паузу и немного отойти от ситуации в сторону.
Я заложил руки за голову, слегка откинувшись на спинку стула, оставив раскрытую тетрадь лежать на столе. На меня давила окружавшая духота, хотя все форточки в доме были открыты, но этого было недостаточно, а кондиционера, увы, не было.
Что я сделал сегодня? И с чего вообще начинался почти каждый мой день? Сегодня – суббота, день лежебок и тех, кто шумно отмечает пятницу. Проснулся поздно, долго не хотелось вставать, пока естественные физиологические позывы не заставили меня это сделать.
Отдав дань быту, я какое-то время пытался вспомнить, что мне снилось, прихлебывая кофе с молоком из кружки. В памяти всплывали неясные фрагменты побега от некоего преступника, я знал, что это преступник, и что он хочет меня убить. Метаморфозы с пространством сна, его географией забрасывали меня то в сельскую местность, то определяла в черте города, то еще черт знает куда.
Надо сказать, что собственная смерть снилась мне достаточно часто и в разных вариантах: то от пули, то от ножа, то в результате воздействия каких-то природных явлений или фантастических существ, например, динозавров – такой сон мне приснился в шестилетнем возрасте.
Вообще, у меня с темой смерти отношения весьма своеобразные – я часто, засыпая, конструирую в своем сознании модели, варианты собственной смерти – самоубийство ли, убийство, а если последнее, то при свидетелях или нет (под свидетелями я разумею моих друзей), сумеют ли они прийти на помощь, или я погибну, защищая кого-то из друзей от убийц, героично это будет или бесславно…
Что касается самоубийства… С моей точки зрения, лучший способ – наглотаться каких-нибудь таблеток, смещав с алкоголем. В одном из моих стихов я обыграл эту тему – мне тогда было на самом деле очень тягостно и паскудно, оттого и мысли были столь мрачными. Плюс к тому, конечно, я тогда переживал личный раскол, расхождение с девушкой…, вот. После такого душеизлияния на бумагу стало легче. Но до конца отделаться от этой темы я не смог и не могу поныне.
Я с детства не мог себе представить в голове момент умирания, когда ты сознаешь, вот, еще мгновения и ничего не будет, а главное – это нельзя переиграть, откатить назад, резервной копии не будет – это для меня было и остается самым страшным.
Я как-то писал о том, что каждый из периодов в нашей жизни является как бы прелюдией к следующему, образуя в итоге цикл. Отсюда у меня возник вопрос: обобщая, можно сказать, что жизнь – прелюдия к смерти, но не является ли в таком случае смерть – раз это цикл – прелюдией к жизни?
С чем можно сравнить смерть? Я бы сравнил с ночью: из нее мы приходим и в нее же уйдем.
Не скажу, что я религиозный или верующий человек, хотя порой ловлю себя на соблюдении некоторых примет и вере в суеверия, простите за каламбур. Но вот этот вопрос – является ли смерть прелюдией к жизни – вонзился в мое сознание прочно.
С материалистической точки зрения, он бессмысленен, ибо какая разница – мы этого никогда не узнаем и вообще, никакой загробной жизни не существует. Но сама постановка такого вопроса имеет же право на существование? Имеет.
С этой убежденностью я взглянул на часы – было почти полдвенадцатого. Допив уже остывший кофе, я полез к своему «электронному чемодану» - так иносказательно я только что обозвал ноутбук.
Просматривая новостную ленту, наткнулся на 1 сообщение, которое меня заинтересовало. Речь шла о судебной тяжбе, главным действующим лицом которой был, до того момента никому не известный, блогер, в споре в соцсетях заявивший своему оппоненту, что «бога нет» - это цитата. Ему вменялось в вину оскорбление чувств верующих. Мне это показалось забавным,  учитывая, что  наша страна была, по конституции, светским государством (ст. 14).
Следующей мыслью, которая вызвала у меня одновременно возмущение и улыбку, было: а почему до сих пор нет специального закона, помимо конституции, охранявшего бы чувства неверующих, по аналогии? И почему до сих пор у нас ношение рясы, кресты и бороды прямо не приравнено к условиям, обстоятельствам, освобождающим от административной и уголовной ответственности? Мне казалось это несправедливым.
Хотя, думаю, здесь нет вины законодателя, его недосмотра, - он ведь тоже понимает, насколько бессмысленны для церковников земные законы, земной суд, в отличие от суда божьего. Так что, они и так ни перед кем не отвечают, кроме своего бога, потому и вносить какие-то правки в законодательство не имеет смысла.
В самом деле, раз ты сбил человека в пьяном виде, побил кого-то за место на парковке, склонял к сношению несовершеннолетних – на то воля божья!
Если серьезно, то я считал, религия – это вешалка для ответственности за наши поступки и нашу жизнь, она была придумана для людей, не верящих в собственные силы, но боящихся в этом признаться. Ведь, он же появилась в те времена, когда человек не мог объяснить себе, например, почему день сменяется ночью, происходят гром и молния, неурожаи, возникают всяческие болезни и человек умирает и т.д., он был беззащитен перед силами природы. И выдумал себе богов, принося жертвы для их умиротворения. Это было в основе мифологического мировоззрения.
В этой связи представляется справедливым высказывание французского просветителя Вольтера о том, что если бы бога не было, его следовало бы выдумать, т.е. религиозное мировоззрение было ответом на капитуляцию человека перед силами природы. Жаль только, что у динозавров не было своей религии, это было бы весьма интересным.
Отложив ноутбук в сторону, я набросал себе краткий план дел на сегодня в ежедневнике, полноценно позавтракал и продолжил чтение начатого недавно романа  Оруэлла «1984». 
На улицу я выбирался не часто – по преимуществу, из-за жары, лишь к вечеру мог совершить полутора часовую прогулку по городу, пару раз пройдя по местной «железке». Прогулки с друзьями для меня уже давно стали редкостью, я больше общался с ними в соцсетях. Близких друзей, или тех, кого я считал таковыми, было всего несколько, но это было нормально, с моей точки зрения.
С детства, со школы, я всегда как-то оставался в стороне от общения со сверстникам, общаясь более менее тоже с ограниченным кругом лиц. Это было обусловлено двумя причинами: моим опасением получить от некоторых «товарищей» просто потому, что им так хотелось, а во-вторых, остальные просто не обращали на меня внимания, разбежавшись по своими микрогруппам, по интересам, а я не решался вклиниться между ними. 
Вместе с тем, желание всегда стоять в стороне, позади всех, где мне было комфортно, боролось во мне с желанием привлечь к себе внимание, с кем-то пообщаться и т.д. – мы все рабы социума. Эта разнонаправленность устремлений определяла мои действия и в последующем. То я «отлынивал» от участия в различных неформальных сборищах сокурсников, под всяческими предлогами, то не уставал предлагать свою всевозможную помощь близким мне людям, которым я искренне хотел быть нужным. Этим, по сути, и жил, ощущением, что я нужен кому-то – родные мною в расчет не берутся, ибо чаще всего им мы нужны априори, по крайней мере, в моем случае было именно так.
Другое дело, что в глазах некоторых моих друзей из-за ряда моих поступков – не будем уточнять, каких – я потерял, видимо, определенные авторитет и значение, о чем сожалел. Хотя сейчас мы с ними более менее, правда, редко, но общаемся.
Был еще такой неприятный для меня момент, в смысле, характеризующий меня: порой, я использовал догму об одиночестве для привлечения внимания к себе, изображая из себя жертву судьбы. До известной степени, это происходило почти бессознательно, но только до известной степени.
От чтения Оруэлла меня отвлекло возникшее желание высказаться на бумаге – у меня раньше были наброски  в голове о вере, надежде, любви. Потому я переместился за письменный стол  и как раз сейчас пытался сформулировать мысли в строфы – как вы видели, пока неудачно.
Спустя некоторое время я поймал себя, что у меня затекли руки, ибо я продолжал также сидеть на стуле, засучив руки за голову  и прикрыв глаза. Я встал и прошелся по комнате, напевая себе что-то под нос, сходил на кухню и выпил стакан холодного чая с клубничным вареньем, послушал музыку на ноутбуке и в конце концов решил разобраться в своих старых вещах, и прежде всего, в бумагах.

 Я извлек груду старых блокнотов и записных книжек, испещренных личными переживаниями и воспоминаниями, хотя мне не было и 40, рукописные экземпляры каких-то рассказов – детективного или издевательски социального свойства, институтские конспекты и прочие артефакты моей юности. Потом мне почему-то захотелось посмотреть на свои старые фотографии – детсадовские и школьные – для этого я выдвинул верхний ящик комода и достал альбом.
Я не часто занимался подобным, но со мной это иногда случалось, как поход к дантисту. Но вместе с тем, я испытываю и положительные эмоции, вспоминая некоторые моменты из жизни.
Например, как встречал очередной новый год где-то на рубеже тысячелетий, позируя с одной из наших тогдашних воспитательниц у разукрашенной елки. Сами мы тоже были изрисованы в каких-то то ли индейцев, то ли еще черт знает кого. Или, еще более раннее, чем предыдущее, фото, где я сижу на диване с металлической машинкой в руках на фоне ковра на стене – помню, тогда со мною часто возилась бабушка.  На другой фотографии я был в образе мушкетера со шпагой в руках и в полной экипировке, какая подобает мушкетеру, на следующей – в образе музыканта, играющего на трубе, и с идиотской шляпкой на голове, при взгляде на которую на ум приходит только одно слово – «сиротство».
Со школьной поры фотографий было немного – в основном – словно фотоотчет -  это были групповые фото, либо на фоне коридорной стены в школе, разукрашенной плодами какой-то не совсем здоровой фантазии, либо на улице, рядом с неизменным памятником Ленину, который в объектив не попадал. Одно фото, классе в 4-м, было сделано на фоне школьного крыльца.
Я вспомнил, как радовался переменам в «началке», когда мы всей гурьбой валили в коридор и устраивали игры в догонялки, салки, чередовавшиеся походами в столовую за лишней булочкой с какао или долькой апельсина. Из-за этого нас часто останавливали дежурные, пресекая наш пыл  и азарт, но это бессмысленно, ибо на следующей перемене все повторялось.
Классе во втором, в начале учебного года, мы тоже фотографировались, но отдельно, за партой, на которой были учебник и пенал, может быть, глобус – уже не помню. В тот год у меня, к несчастью, губы были обветренными, такое иногда случается, и вот это жутчайшее фото моей физиономии каждый раз неприятно смущало меня, когда я перелистывал альбом. Многие, кстати, тогда надо мной смеялись.
Разбираясь в вещах, я наткнулся на книгу детства – рассказ Льва Кассиля «Алый» о пограничных приключениях собаки. Вспомнил, как переживал, когда Алого по сюжету серьезно ранили – мне было жалко его. Волков, Носов, Родари, Пляцковский, Булычев, Андерсен – вот далеко не полный список писателей, с кем мне посчастливилось провести детство.
Такие вояжи в прошлое наполняли сердце чувством какой-то теплоты, сентиментальностью, отчего я с грустью улыбался, убрав все вещи обратно.
В сущности, это была своего рода терапия, попытка вернуться туда, где все было проще и понятнее, воскресить в памяти приятные воспоминания, это была попытка очеловечивания.
Я уже забыл, чего хотел в начале, сидя за столом, да мне это уже было и не нужно – хотелось провести ближайший вечер в приятной обстановке. Быстренько сходив в магазин и купив все необходимое – бутылку вина и триста грамм сыра – я отправил все в холодильник и стал готовить ужин, ибо ни слуг, ни помощников не было. Не было даже кота.
Может, оно было и к лучшему – я учительствовал в родной школе, где некогда учился сам… На вечера встреч не ходил – не видел смысла, да и не хотелось, в общем, был предоставлен самому себе – благо, что сейчас были каникулы, до сентября оставалось 1,5 месяца.
Пропустив мимо ушей сводку радионовостей и заострив внимание лишь на прогнозе погоде – и то, только для того, чтобы усмехнуться: «Хм, ну посмотрим!» и проверить его достоверность – я отварил макароны, нашинковал колбасы с овощами и принялся ужинать. Телевизора у меня было.
Покончив с едой, я какое-то время «зависал» в интернете, общаясь с друзьями, а затем выбрал себе фильм для просмотра – «Список Шиндлера». Он мне понравился, хотя и был не из «легких», а затем я лег спать.
Мне снилось, что мой отец умер – что-то с сердцем, - но я воспринял это совершенно спокойно, без горечи и слез. Во сне, осознав себя, я пытался выдавить, хоть для приличия, немного скорби, но ничего не выходило…   Я до сих пор помнил отдельные его выходки, о которых уже устал говорить.
Следующий день я провел в заботах по дому. Нужно было вернуться к вчерашнему списку дел, о которых я, увлекшись воспоминаниями, забыл. Позавтракав, я отправился в магазин, т.к. запасы провизии в доме подходили к концу.
В поисках нужных продуктов я гулял по супермаркету с корзинкой в руках, сверяясь с подготовленным списком. У мясного прилавка на меня «налетел», а вернее, натолкнулся пожилой мужчина в очках – он весьма неаккуратно двигался по магазину и, быть может, не сразу заметил меня. Я поспешил извиниться, на автомате, хотя виноват был не я, но мужчина как ни в чем ни бывало продолжил свой путь.
Оплатив покупки, я направился к автобусной остановке – магазин был в 15 минутах езды от дома. Держа сумку с продуктами в левой руке, правой я достал из кармана брюк 20 рублей и передал за проезд. Получив 2 рубля сдачи, я уцепился за поручень, ибо свободных мест поблизости не оказалось, и потому пришлось ехать стоя, расположившись на задней площадке.
Справа от меня, почти вплотную, стоял грузный мужчина с наколками на правой руке  и лысиной на голове, в футболке и спортивных штанах. Он вышел на остановку раньше меня, при выходе больно наступив мне на голову.
Бегло оглянулся на месте, цыкнул и покинул салон. Я даже не успел предъявить ему свои претензии. Впрочем, они были бы малопродуктивны.
После него в автобус зашла группа молодых ребят, которые вели себя довольно дерзко и развязно. Нарочито громко общались, через каждое слово употребляя нецензурщину, бросили в лицо кондуктору сторублевку, что ей пришлось при всех ее поднимать, расталкивая окружавших пассажиров, хамя ей при этом и называя «старой коровой», а затем они приблизились ко мне. В руках одного из них я увидел кастет, у другого – большую металлическую цепь.
-  Подвинься, толстяк! – бросил один из них мне, с силой толкнув рукой в грудь. Надо сказать, что я действительно имел упитанную комплекцию.
- Отстаньте от меня, - произнес я в ответ, отстраняясь, но продолжил держаться за поручень, едва взглянув на говорящего.
Тот, что с цепью, обошел меня сзади и накинул ее мне на шею, пытаясь удушить, в этот момент тот, что с кастетом, заехал мне в правый бок, затем в пах, отчего я скрючился и выронил пакет из рук. Свободной рукой я пытался освободиться от удавки, но в итоге повалился на пол в момент, когда автобус резко затормозил.
- Что я вам сделал? – пытался узнать я у них, но бес толку. Они тут же выбежали с гиканьем и оскорблениями в мой адрес.
Когда все это началось, в салоне поднялся шум, кто-то пытался было оттащить хулиганов, но они сработали очень быстро, как и удрали, я не успел что-либо предпринять. Мне помогли собрать рассыпавшиеся продукты и я, промямлив «спасибо», вышел на улицу.
Я не пытался сопротивляться еще и потому, что счел это бессмысленным – их трое, а я один. К тому же, мать с детства учила, что пускать в ход кулаки – последнее дело. Еще, когда мне только накинули цепь на шею, я пытался сохранить самообладание, спрашивал, что им нужно, но меня не слушали.
По дороге до дома вспомнилось, как меня шпыняли в школе, щедро одаривая меня пинками под зад, ударами в живот, даже плевками… А я не мог им ничего не противопоставить, позволяя им издеваться над собой. Я только пытался, по возможности, удалиться от них, чтобы как-то обезопасить себя. … Ударили по левой щеке, подставь правую. Но от них было не сбежать – это школа, 5, а то и 6 раз в неделю так или иначе сталкивавшая меня с оппонентами.
Дома, раскладывая покупки, я вдруг вспомнил, как готовился к урокам, размышляя о непростом школьном детстве. 
После школы я ел – обедал или ужинал – в зависимости от смены – потом краткий отдых и за уроки. Труднее всего давались точные предметы – математика, физика, химия. Это выливалось, порой, в мои слезы от подзатыльников матери – «тумаков» было бы уже чересчур грубым – из-за своей неспособности вникнуть в то, что от меня требовалось.

Я любил спорить с матерью по поводу решения той или иной задачи, доказывая свою правоту, понимая, что ответ не сходился с указанным в конце учебника, но стоял на своем до конца, пока меня не «пригвождали» железными аргументами. Вот, в т.ч. за эти препирания я и огребал. Когда стал постарше, купил решебник и стал готовить «домашку» с его помощью, по точным предметам. 
Утаивал от матери истинное число «неудов» по этим самым предметам, как только мог, то пряча листок с оценками, выдававшийся в школе, а один раз даже подделал мамину подпись в дневнике. Вообще, часто случалось врать матери, чего она терпеть не может, но всякий раз я боялся ее, боялся гневной реакции и санкций за содеянное в свой адрес. На самом деле – боялся взять на себя ответственность и честно признать ошибку, проступок.
И до сих пор она не знает всей правды о моей прошлой жизни. Она не знает, что в 11 я впервые попробовал сигарету, потом эпизодически возвращался к этому, а в 20 стал систематически курить – впрочем, сейчас это уже не так страшно. Она не знает, что в студенческие годы ко мне были претензии со стороны руководства студгородка по поводу распития спиртного в общежитии, но обошлось, что тогда я впервые курил наркотическую «травку».
Она не знает, в конце концов, что в 19 у меня были непродолжительные отношения с девушкой, кончившиеся ничем.  Она не знает, что пару раз всерьез думал о самоубийстве, помня, как спас ее саму от этого однажды, употреблял снотворное – много чего она не знает, да и знать ей это не обязательно, как и о том, что в еще в институте я  втайне мечтал отдать себя во власть одного моего сокурсника, к которому относился с симпатией.
Теперь у меня размеренная жизнь, я избавился от глупых желаний и помыслов, живу в свое удовольствие, смотрю фильмы, читаю, составляю конспекты уроков и проверяю тетради, серьезно увлекся поэзией, обслуживаю себя сам – больше ничего и не нужно. Ко мне в гости приходят, порой, старые друзья, мы общаемся, иногда и за «рюмкой чая»,  вспоминаем юность.
Женщины редко появлялись в моей квартире, только, когда становилось совсем уж невмоготу… Я уделял им ночь, а на утро они исчезали из моей жизни навсегда, несколько поправив свое материальное положение.
Я вдруг вспомнил, что у меня есть загородная дача, и я мог оперативно перебраться туда, на свежий воздух, прочь из этого душного и грязного города. По крайней мере, остаток лета я вполне мог провести за городом, где меня никто не потревожит. За ужином я твердо решил, что в ближайшие дни соберусь на дачу. 
А еще я решил, что больше не могу преподавать – займусь репетиторством, чтобы просто обеспечивать свои нужды – не могу больше совмещать две жизни. Уже на следующий день я позвонил директору и поставил его в известность, что из отпуска выходить не собираюсь – по личным обстоятельствам – чтобы за оставшееся время они могли подыскать мне замену – благо, было, из кого выбирать. Мне пошли навстречу.
Когда я ехал в автобусе за город, передо мной промелькнула вся прошлая жизнь, представ в неприглядном для меня самого свете, чего я пытался не замечать все это время.
Маленький, слабохарактерный, чтоб не сказать больше, человек, привыкший подчиняться формальным правилам, закрепившим за ним «чин» исполнительного и послушного, стремящийся самоутвердиться в творчестве и за счет потакания своим развратным мыслям перед самим собой, упивающийся только собой и своими «интеллигентными»  замашками, считая всех остальных ниже себя, который зациклен на притягательности смерти, ждет ее скорого прихода, т.к. после нее он видит себя свободным и счастливым, а собственная жизнь ему кажется никчемной, тем местом, где жить невозможно. Таким я предстал перед самим собой и с отвращением поморщился. Но от того, что я разобью зеркало, лучше я не стану.
В своих размышлениях я чуть не пропустил свою остановку, но вовремя очнулся. Пройдя по лесной тропке, а затем через открытое поле, я оказался на месте. Звонким лаем мне приветствовала единственная в доме собака и живое существо вообще – я улыбнулся, услышав знакомый голос – Марте было уже 3 года.
Я стал понемногу обживаться, в городе появлялся редко – когда писал заявление об уходе из школы и нужны были деньги – тогда я отыскивал в газетных объявления те, где искали репетиторов, а если не находил, то звонил матери – она жалела меня.
Со временем часть денег я стал  откровенно пропивать, бросил подработки, за тем решил податься в леса – жить среди природы, отказавшись от благ цивилизации. Я в этом видел и средство закаливания организма, когда ты спишь под открытым небом, соорудив подобие шалаша, питаясь дарами леса – я ушел далеко от поселка, где был мой дом, взяв с собой только собаку – чтоб не так скучно было. Никому сообщать не стал – пусть считают меня без вести пропавшим. Правда, мать было жалко…
Я захватил с собой еще ручки с толстой тетрадью и вел дневник наблюдений, описывая свои ощущения, мысли, свое состояние. С каждым днем я старался уйти как можно дальше, хоть и без компаса, остерегаясь людского жилья – шел, опираясь на ощущения и наблюдения. Все мои вещи укладывались в небольшой рюкзак, ибо их было не так уж и много.
Я передвигался обычно в темное время суток, чтобы меня никто не заметил, когда я проходил мимо очередного поселения. Сильно похудел, зарос. Пару раз пришлось столкнуться с бродячими псами,  в один из них я поранил руку – с ножом пошел на пса, и моей Марте тоже досталось, но мы справились.
Скоро ударили морозы, я заболел – закаливание не помогло, к тому же, организм был ослаблен избыточным употреблением алкоголя, в свое время. Простыл. Как-то дожили до декабря, через неделю должен был быть день конституции.
Я развел огонь вокруг собачьей лежанки, чтобы она не замерзала, но и не опалилась – огонь был на безопасном расстоянии от нее. Я же прилег рядом, у березы – вокруг местами лежал снег, но его было в этом году мало.
Я специально не старался согреться – сил был очень мало, а Марту было очень жалко –потому отгонял ее от себя, чтоб она грелась на своем месте.
- Ничего, Марта, не надо, - тихо говорил я…
До этого я не спал полночи, собирая пригодный хворост, а теперь мне жутко хотелось спать. Я закрыл глаза. Какое-то время ощущал, как шершавый язык Марты касался моих рук и лица, а потом провалился в сон, не чувствуя мерзлой земли и начинавшийся метели.
Вокруг не было ничего, лишь пустота, я вспомнил сон, в котором срывался в только что разрытый тогда пруд рядом с дачей – это было больше 20 лет назад, до того, как я пошел в школу.
Но в какой-то момент я перестал чувствовать страх, когда падал во сне в тот пруд, а только приятное ощущение бесконечного свободного падения…
Ветер давно затушил разведенный мною костер, снег мягко ложился на мои волосы, ресницы, одежду, и только одинокая собака жалобно скулила рядом – она только что потеряла хозяина.
17-28 июля 2016.