Техникум 5. В Москву, в гости и домой

Первый год учёбы, а особенно первый год жизни в общежитии, был для новичка наиболее сложным. Каждая новая неделя была похожа на предыдущую как две капли воды. В воскресенье наше общежитие, с утра малолюдное, к вечеру начинало оживать, наполняясь приехавшими из дома студентами. Ребята приезжали с деньгами, продуктами, часто уже закупившись спиртным. Весь день дремавшее здание, вечером напоминало оживлённый улей с той оговоркой, что тружеников в этом улье почти не было, проедали и пропивали мамкины харчи и деньги.

В течение недели жизнь в общежитии текла неторопливо, достигая апогея к пятнице. В субботу вечером, после окончания учебных занятий, абсолютное большинство разъезжалось домой, многие жили в Подмосковье и близлежащих областях. Поэтому в пятницу, собрав всё, что осталось по карманам, общежитие «гудело» большой пьянкой. В субботу оставались единицы из студентов первогодков и часть третьекурсников, желающих на выходных продлить веселье и потому особенно досаждая оставшимся в общежитии первогодкам.

Мои родители жили в Калининской области, дорога туда и обратно занимала много времени, поэтому ездил домой раз в месяц, а на втором году учёбы и того реже. Мама присылала тридцать рублей да плюс повышенная на два с полтиной тридцатирублёвая стипендия, жить было можно. На день выходило по два рубля, но в течение недели я экономил, питался на полтора рубля в день, чтобы в субботу на весь вечер уехать в Москву и там потратить сэкономленные деньги. Выбирал в большой афише кино в одном из тех кинотеатров, к которым уже знал дорогу, покупал билет на предпоследний сеанс, а потом слонялся по магазинам, ел мороженное.

Пробовал ходить по музеям, но во многих быстро разочаровался. Из любимых были небольшие выставки. Одна была в маленькой церквушке около Калининского проспекта. Экспозиция там обновлялась раз в месяц, выставлялись обычно один – два автора. К каждому экспонату можно было наклониться или приблизиться, что мне с сильной близорукостью позволяла рассмотреть технику исполнения выставленных работ. Тут же часто бывали и сами авторы, с удовольствием отвечавшие на вопросы.

Запомнились рисунки фрагментов церквушек на старой бересте и рисунки ёлочек, все нарисованные простым карандашом. Автору посетители советовали попробовать в этом же стиле рисовать утонувшие корабли.

В другой раз поразили настенные панно, прямоугольники которых как бы сияли окнами на улицу, за которыми явственно шумел лес. Оказалось, что это резьба по ольхе в стиле резьбы по слоновой кости. Отделанная оливково-зелёным цветом, эта резьба издалека была удивительно живая, как будто листва шумела за окном, ограниченным рамкой. Только сознание возвращало к реальности, напоминая о том, что за этими стенами стоят огромные многоэтажное здания и нет вокруг никакого леса.

Одно время нравилось гулять по старому Арбату. Тогда ещё вдоль него стояли прежние фонари, а не этот «новодел», резко исказивший описанный многими людьми искусства памятный всем образ. Арбат был оживлён, автомобилей на нём почти нигде не стояло, вдоль улицы было множество прилавков, мольбертов художников, образовывались небольшие толпы вокруг выступавших музыкантов, поэтов, юмористов. Через несколько минут после начала один из выступавших обычно обходил с фуражкой собравшуюся толпу по кругу, собирая деньги за выступление, приговаривая: «Люди, кладите кому сколько не жалко! Студенты могут улыбаться, я пойму!» Я «улыбался».

На прилавках было много кичевых поделок, но были и очень красивые вещи. Так, например, однажды я увидел деревянную братину в виде глухаря, как живого выглядывающего из кучи других братин. Посетив позже музей «Декоративно-прикладного искусства», такого разнообразия и обилия не обнаружил.

У стены памяти Цоя, видимую в одном из примыкающих к Арбату переулков, всегда сидело много подростков, каких-то потерянных, скорбных, торчащих там по моим ощущениям круглосуточно, под звучащие из магнитофона песни своего кумира среди большого количества зажжённых свечек.

Под открытым небом продавалось много картин, расставленных прямо на тротуарах и прислонённых к стенам зданий. Тут же сидели за своими мольбертами художники, предлагающие запечатлеть проходящих мимо гуляк.

Народ толпился около одного из них, мгновенно рисовавшего замечательные цветные шаржи, только лишь бросив взгляд на подошедшего, в течение считанных секунд на бумаге появлялся персонаж, глядя на который можно было не только узнать оригинал, но и оценить его характер, подчёркнутый в свеженарисованном рисунке. Окружающие на каждый новый шарж реагировали очень бурно и весело. Мало кто из подошедших отказывался купить такое произведение искусства. Пока я торчал рядом, к художнику подошёл какой-то администратор и пригласил его участвовать в воскресном массовом мероприятии. Возможно, что так находили постоянную работу творившие здесь.

Ещё около одного художника, скромного на вид, рисовавшего карандашные портреты, сидела пьяная, явно с утра, девица лет семнадцати и, разговаривая сама с собой периодически громко заявляла:

- Мы – бо-ге-ма!

Художник смущённо улыбался в свою короткую бородку, никак на неё не реагируя. Народ молча обходил мимо это проявление «богемы» в том, изначальном её смысле, который теперь часто озвучивается.

Устав слоняться по Москве, отдохнув в кино, поздним субботним вечером я возвращался к самому закрытию общежития. К этому времени основные страсти теряли свой накал, были видны только некоторые последствия, иногда в виде выбитых дверей, иногда в виде разбитых плафонов.

Дорога домой, когда в субботу не возвращался в общежитие а уезжал к родителям, требует отдельного рассказа. Не сразу я приспособился к рискам, подстерегавшим на этом пути.

В самый первый раз ехал с саквояжем в руках, специально купленном мне для поездок мамой, но привлекавшему к моей персоне совершенно ненужное внимание. В тот раз приехал из Москвы в Калинин вечером, когда автобусы в сторону Старицы уже ушли. Мест в гостиницах не было, ночевать предстояло на железнодорожном вокзале. Это было небольшое здание с двумя залами, от которого попасть в город можно было по подземному переходу. Вначале побродил вокруг нового места, выяснив, где расположены туалет, буфет и прочие заведения. Потом сел в одном из залов. Двухгодичный опыт интернатской жизни приучил поглядывать по сторонам, замечая происходящее вокруг. Основная масса пассажиров ехала компаниями, ни на кого вокруг не обращая внимания. Ближе к вечеру заметил одного неприятного субъекта лет тридцати, крепкого на вид, явно одиночку, который незаметно оглядывал всех вокруг. Потом потерял его из виду, но вскоре обнаружил, что он сидит неподалёку от меня и, бросая взгляд в мою сторону, неприятно улыбается.

«Может, кажется?» – подумал я про себя, решив пока на нём не зацикливаться. Но вскоре он сам привлёк моё внимание, демонстративно подойдя к остановившемуся неподалёку наряду милиции и подчёркнуто дружески перебросившись с ними парой фраз, не забывая при этом нарочито поглядывать в мою сторону.

«Ладно, проверим», – решил я и вышел из зала. Погуляв десяток минут вокруг, зашёл во второй зал и сел лицом ко входу. Минут через пять субъект буквально вбежал в зал, окинул взглядом всех пассажиров и нагло заулыбался, глядя на меня практически в упор. Потом сел неподалёку, на пути к выходу. Сомнений больше не оставалось. Ночевать на вокзале было нельзя.

Улучшив момент когда он отвлёкся, я быстро вышел из вокзала и ушёл в город. На выходе из перехода стояло несколько машин «бомбил». За поездку до выезда из города в сторону Старицы с меня запросили пятёрку, но выбора уже не оставалось. Высадили меня, не доезжая метров сто до перекрёстка, объяснив, что там будка ГАИ, с которыми моим бомбилам встречаться ни к чему, а повезли меня тогда вдвоём, один сидел сзади, не добавляя приятности этой поездке. Зато они же мне указали в сторону места в километре отсюда, куда приходит трамвай от вокзала, так что в другой раз я мог сюда добраться уже за три копейки. Добрые люди! Расплатившись, пошёл за окружную дорогу.

Несмотря на позднее время, ожидающих попутки в моём направлении оказалось человек двадцать. Через некоторое время подошли парочка подвыпивших молодцов и заявили:

– Мы едем до Ржева, так что мы поедем первыми!

Живя в Старице, был наслышан о ржевских, желания спорить не возникло, тем более, что моя Старица поближе будет. Но поспорить решил один из мужиков, давно ожидающий и тоже планирующий попасть во Ржев.

Через пару минут, подобрав улетевший чемодан, с фонарём под глазом, утирая платком кровь, он побежал в сторону поста ГАИ. Вернулся оттуда быстро, с фонарём под вторым глазом. Оказалось, что там дежурит «ржевский взвод», как донеслось из толпы. Прикинув свои шансы добраться домой в этот вечер как явно несбыточные, отправился в направлении к Старице пешком.

Протопав минут сорок в сгущающихся сумерках, услышал, как меня настиг какой-то автобус, который сам остановился рядом со мной. Это был большой ЛАЗ, внутри которого я увидел полный салон ватных матрасов и одеял, двух женщин, зечек, сразу попытавшихся меня взять в оборот и водителя, который резкой фразой заставил их от меня, семнадцатилетнего пацана, отстать.

– Парень, тебе куда? – поинтересовался водитель, явно ожидая, что я бреду до одной из ближайших деревень.
– Мне немного не доезжая Старицы, – ответил ему, называя остановку.

Водитель присвистнул:

– Так это же километров семьдесят будет! Как же ты хотел дойти пешком?

Так, под сочувственные разговоры меня довезли до нужного места. Когда протянул трояк, водитель его не взял:

– Ты что, сильно богаты? Давай рубль.

Протянул рубль, ощутив прилив благодарности к этому не хапужистому человеку.

В другой раз попробовал отправиться из Москвы на ночной электричке, думая выспаться по дороге. В этот раз уже ехал с рюкзаком, купив заказанные мамой два батона колбасы и килограмм сливочного масла. В деревне этого ничего не продавалось. В Москве тоже были ограничения: килограмм колбасы и четыреста грамм масла в одни руки. Но, благо магазинов в столице много, затариться нужным количеством было не проблема, так что положив рюкзак на колени, на него руки и голову, попробовал уснуть. В два часа ночи меня разбудила пьяная компания, игравшая в карты.

– Что ставишь? – вдруг услышал их голоса.
– Его! – оттопыренный большой палец поднятой руки показал в мою сторону.

Стало неприятно на душе. Особенно после того, как оглядел пустой вагон, в котором, кроме них и меня, никого не было. Отгоняя дурные мысли, принял прежнее положение и заснул. Проснувшись в конце пути, обнаружил, что еду в вагоне уже один. Больше ночными электричками не ездил, предпочитал ночевать на Ленинградском вокзале, где бывали свои приключения, а выезжал утром, садясь только в первый вагон.

Несколько раз ездил в гости к ребятам. У нас всегда много училось из Шаховской, Московской области. К ним и отправился в первый раз. Там основные трудности были в том, чтобы залезть всей компанией в заполненный битком транспорт. Сам Шаховской район является одним из холодных мест области. Не знаю, это ли влияет на характер взаимоотношений или что другое, но подраться молодёжи доводилось часто. Мне в нашей компании было спокойно, хотя мои очки вызывали нездоровое внимание других компаний. Да что говорить за ребят, если пятнадцатилетняя сестра моего друга, у которого я тогда ночевал, однажды вечером стала одеваться в телогрейку и кирзовые сапоги, наряд совсем не девичий.

– Ты куда, Мерика? – не удержался от любопытства и в ответ услышал:
– Да так, надо разобраться кое с кем!

Погостив в Шаховской стало понятно, отчего ребята из этой местности такие спортивные и дружные. Окружающая обстановка воспитывала. Вскоре, как уже упоминал ранее, самые спортивные парни ушли в армию, а нам предстояло доучиваться первый учебный год. Мне маячила ещё одна встреча.

Если помните, в одной из первых частей я упоминал о ЧП, произошедшем со мной на сельхозработах в самый первый месяц? Это было связано с тем, что я отказался идти за водкой для третьего курса. Тогда мне «удачно» раскроили щёку, которую на второй день зашили в больнице. на все вопросы завуча я отвечал, что никого не разглядел, хотя всех прекрасно запомнил, но Волкова решила сделать виновником парня с четвёртого курса, которого я в тот день в глаза не видел, да только моё мнение никого не интересовало. В декабре четвёртый курс приезжал с практики и меня ждала разборка с тем парнем. Назову его Борзый.

В тот день я сидел как обычно, в библиотеке, где была возможность делать домашние задания. Неожиданно подошёл незнакомый парень и спросил:

– Ты – Алпатов? – я подтвердил.
– Пошли, тебя ждут! – и предложил пройти на пятый этаж.

Быстро взвесив свои шансы, на встречу решил пойти. Все эти месяцы меня почти не трогали, третьекурсники знали, что крайним в этом случае будет Борзый, а тот решил в свою очередь крайним в накопившихся у него неприятностях сделать меня.

Встречу Борзый обставил театрально. Сам он, среднего роста и комплекции, сидел на столе посреди комнаты, с гитарой, тихонько перебирая струны. Справа и слева от него находились двое участников прошлой нашей встречи, сзади стал третий из их компании, выше меня ростом почти на голову, по кличке Циклоп. Перед столом стоял табурет, на котором были стаканы с чаем, рядом стоял пустой стул.

Поздоровались, я выжидательно стал около стула.

– Садись! – потребовал Борзый. После отказа настойчивее повторил предложение сесть. Пришлось сесть, хотя неприятно, когда над тобой нависают со всех сторон. По виду все были трезвые, поэтому я решил посмотреть, что будет дальше и не дёргался.
– Чаю?

Я отказался, унимая небольшую внутреннюю дрожь, которая могла бы выдать моё волнение стуком стакана по зубам. Да и явно не чай меня позвали пить.

Перебирая струны, Борзый закатил длинный монолог. То, что я никого не называл, и, соответственно, не я был виноват в их бедах, его не интересовало.

– Ты знаешь, что вы сейчас живёте намного лучше, чем нам пришлось? По сравнению с нами, вас почти никто не трогает! Знаешь, как меня били? Я из больницы не вылазил, а тебя один раз ударили и ты….

Дальше он стал мне приписывать то, чего я не говорил и не делал, но спорить было бесполезно, потому слушал молча, заткнувшись после первой же прерванной попытки объясниться.

– Нам кирпичи, завёрнутые в газету приходилось покупать! – излагал Борзый свои мемуары.
– Я тоже близорукий, – заявил он, взглянув на мои очки, а затем продолжил излагать, какой он был бравый парень на младших курсах.

Закончив петь себе любимому дифирамбы, вернулся к моей персоне.

– Ты, говорят, за водкой не ходишь? – дождался моего короткого «да», и заявил, — повесим график, будешь по графику ходить!

Всё это время остальные «орлы», как раз те трое, которые в тот дождливый воскресный вечер «прессовали» меня за отказ идти за водкой, в этот раз стояли молча, иногда довольно ухмыляясь в поддержку «тронной речи» Борзого. Через несколько минут фантазия Борзого иссякла, и мне было приказано валить из комнаты.

По дороге на свой этаж чувствовал, что бояться мне практически нечего. Борзый хотел получить диплом, поэтому до момента его получения вся его бравада была пустой болтовнёй. Нужно было быть на чеку в те дни, когда он его получит, потом немного потерпеть, пока закончится учебный год и мы перейдём на третий курс. А третий курс ЛХ всегда был главной силой в те времена. Так оно и получилось, с окончанием первого года учёбы все мои неприятности остались позади.


Продолжение:
http://www.proza.ru/2016/08/11/1240

Начало:
http://www.proza.ru/2016/04/20/1622