Инвентарная Галя

Глава первая

Менты, по их ориентировкам, задержали меня на вокзале как сбе-жавшую из дома и  определили в детскую комнату милиции. В детскую – потому что несовершеннолетняя, мне только недавно исполнилось шестнадцать, а я уже третий раз сбегаю из дома. Школу я бросила, родителей ненавижу больше, чем учителей, и как теперь жить – не представляю. В довершение ко всему мой парень связался с моей бывшей лучшей подругой, и теперь у меня ни парня, ни подруги. За-шибись!..
Сижу вот на продавленном диванчике в детской комнате милиции, напротив меня, за обшарпанным светло-жёлтым фанерным столом, – девица в милицейской форме, кажется, лейтенант. Ну да, две звёз-дочки. Из-под серой пилотки выглядывают такие же жёлтые, как стол, кудри. Глаза не то чтобы строгие, но какие-то презрительные и высо-комерные, как почти у всех ментов, если только они не пьяные и не в добром расположении духа.
Сейчас она, наверное, заведёт обычную песенку: «Что же ты дума-ешь? Почему бросила школу? Как дальше жить собираешься? Куда собиралась ехать? Почему не устраиваешься на работу?». Она, ско-рее всего, не настоящий милиционер, в том смысле, что по образова-нию наверняка какой-нибудь педагог или инженер по соцсоревнова-нию. Да, так и есть: вон на кителе значок пединститута прикручен с открытой книжкой и гербом СССР. Точно, педагог. Потому и поставили с детьми заниматься. А школу, видимо, как и я, не любит, хотя кто её знает…
– Ну, так что, Климова, рассказывай, как докатилась до такой жизни? – это она, значит, начала воспитательную беседу со мной. «Ага, кури-ца мажорная, щас я тебе начну душу изливать! Жди!».
– Что молчишь? Нечего сказать?
Меньше всего мне сейчас хотелось бы с кем-то разговаривать о своих проблемах. Всё равно я никому не нужна, и никто мне не помо-жет, пока сама не выкарабкаюсь из этого дерьма. Смешно даже ду-мать, что помогут менты, у них одна метода: ловить, стращать, нака-зывать, угрожать и, в конце концов, спихивать другим, кто не так пере-гружен работой, как они.
Родителям я оставила письмо: «Сволочи! Вам пишет ваша бывшая дочь. Я ненавижу вас и проклинаю. Я просила вас, как родителей, от-дать мне документы. Вы не дали мне возможности жить. Суки. Отныне я буду шататься по свету». На конверте написала: «Мой адрес вам не нужен». Быстро же они обнаружили моё послание, если уже через не-сколько часов милиция начала на меня охоту в подвалах и на вокза-лах.
Серёже я тоже написала письмо, но не отправила, оно со мной: «Я ни минуты не живу без мысли о  тебе. Да живу, пожалуй, только пото-му, что есть ты, мой родной. Ты злой, грубый, наглый – я знаю. Но, Серёжа, ты можешь быть и ласковым, и нежным. Жаль только, что не со мной. Конечно, ты никогда не узнаешь об этих моих мыслях. Я пишу это только для себя…».
Вспоминаю свой последний день в школе. Мне кажется, наша мо-лоденькая учительница ждёт звонка с урока так же страстно, как и мы. Ей главное – лишь бы не шумели, а чем мы там занимаемся, её мало интересует. После школы мы собираемся где-нибудь в подвале и го-ворим обо всём на свете, домой идти не хочется. Я всегда завидовала тем, кто с радостью мчится после школы домой, где их ждёт вкусный обед и любящие родители, которые не твердят постоянно, что ты ту-пая, что ты ни на что не годишься, что ты дрянь, которая не должна была появиться на белый свет…
Ненависть непостижима. И правда: мне никогда не понять, за что меня так ненавидит собственная мать, которая, по всем представле-ниям, должна бы любить и лелеять своё дитя, оберегать его от жиз-ненных невзгод, а главное – уметь прощать и всегда защищать своего ребёнка, как им бы он ни был. Но это в теории, а на практике слишком часто встречаются между родителями и детьми очень непростые, по-рой нетерпимые отношения… Как, откуда рождается такая ненависть?! Уму непостижимо!.. Впрочем, на свой счёт у меня есть кое-какие сооб-ражения.
Наша соседка, тётка Матрёна, люто ненавидевшая мою маму, рас-сказала мне в приступе доброты (или ненависти?) историю, много проясняющую: в молодости они обе пользовались успехом у одного и того же парня – Степана Беспородного, красивого и самоуверенного, долго и настойчиво ухаживавшего, но не спешившего делать предло-жение. Матрёна оказалась дальновиднее и не подпускала к себе близ-ко ухажёра, а вот моя мать не устояла. В результате Степан исчез на-долго из села, как только узнал, что мать моя беременна. И появилась я, плод несчастной любви опрометчивой «брошенки». Ну, хорошо: не-навидь ты своего изменщика Степана, но я-то тут при чём? Почему всю ненависть к своему бывшему ухажёру мама перекинула на мои плечи?..
Прервав постылые думы, я смотрю по сторонам, изучая кабинет: слева от стола моей начальницы шкаф грязно-жёлтого цвета со стек-лянными дверцами, краешек одного стекла отколот, и кусочек стекла лежит на полке внутри шкафа. «Наверное, хотят приклеить его», – по-думала я. На полках стоят несколько разноцветных детских книжек и игрушки: маленькие машинки, какие-то домики, резиновая лягушка и кукла. Кукла в нарядном белом платье в синий горошек, с яркой фио-летовой лентой и бантиком на поясе, с пушистыми, почти белыми, вьющимися волосами и голубыми фарфоровыми глазами. Кукла мне понравилась. Может быть, потому что своим существованием как бы доказывала: есть и другая жизнь, счастливая и весёлая, праздничная и радостная. Наверное, кому-то повезло больше, чем мне, потому что у меня такой куклы никогда не было, как вообще не было игрушек и ничего похожего на эту принцессу со сказочной планеты, где нет стра-даний и ненависти.
Мои грустные размышления прервал громкий детский плач за две-рью, которая через секунду распахнулась, и в кабинет вошёл молодой милиционер, державший за руку девочку лет трёх-четырёх.
– Лена, – обратился милиционер к хозяйке «детского» кабинета, – девочка потерялась. По словам очевидцев, не потерялась, а брошена. Её, видимо, мама привезла на такси, оставила в зале ожиданий во-кзала, а сама уехала с той же машиной…
«М-да, – подумала я. – Похоже, она моя подруга по несчастью. Только я сама сбежала от родителей, а эту малявку, кажется, мамаша бросила».
Девочка плакала, не переставая, и требовала маму. Лейтенант Ле-на усадила её на стул и вынула из кармана кителя карамельку:
– Хочешь конфетку? Как тебя зовут?
Девочка не отвечала и продолжала плакать. Кажется, у неё была настоящая истерика. Милиционер ушёл, а лейтенант осталась один на один с новой проблемой. Наконец, Елена достала из шкафа куклу и вручила девочке:
– Посмотри, какая красавица! Её зовут Галя. Нравится?
Девочка молча кивнула головой.
– Это будет твоя дочка. Ты её мамой будешь, хорошо? Скажи, что-бы Галя не плакала, поиграй с ней. А тебя как зовут?
– Малина…
– Марина, наверное, да?
Девочка снова кивнула головой.
Хитрый педагогический ход возымел действие, и скоро Марина ув-лечённо разговаривала с куклой, поправляла ей причёску и платье, то усаживала Галю на диванчик, то брала на руки, чтобы баюкать. Лей-тенант Лена блаженно улыбалась, потому что на время проблема бы-ла решена. Но кто знает, сколько протянется эта пауза в истерике, ведь причина её не устранена.
Я наблюдаю за этой картиной и немного отвлекаюсь от своих тя-жёлых дум. Хотя нет, я продолжаю думать о своём житье-бытье, но странное дело: мои мысли движутся уже совсем в другом направле-нии. Я думаю о том, что положение этой девочки намного хуже, чем моё: Марину никто не ищет, она, видимо, не нужна своей матери. А мои родители? Они ищут меня, несмотря на то, что я наговорила и написала им кучу гадостей. При этом у меня есть возможность вер-нуться домой, я могу сама принимать решения, потому что уже почти взрослая, а эта малявка отныне, может, обречена скитаться по при-ютам и детдомам. Кто знает, чья судьба завиднее?!
Вскоре в дверях появился всё тот же милиционер:
– Приказано доставить найденную девочку в приют, я отвезу.
– Хорошо. Мариночка, давай, поедешь с дядей – там тебя накормят вкусненько, уложат спать. А потом и мама найдётся. Дай мне куклу, я посажу её назад, в шкафчик, это её домик…
Марина не поддавалась на уговоры лейтенанта Лены:
– Я хочу Галю с собой, мы с ней будем вместе спать.
– Нет, Мариночка, нельзя. Это кукла инвентарная, её нельзя выно-сить из кабинета, она у меня на подотчёте, я за неё отвечаю, понима-ешь?
Девочка не хотела понимать, почему инвентарную Галю нельзя взять с собой. На глазах её снова появились слёзы. По лицу лейте-нанта Лены пробежала тень смущения: видимо, в ней боролись между собой жалость к девочке и долг ответственного работника милицей-ского учреждения. Кажется, ответственный работник победил – Лена просто вырвала куклу из рук Марины, закрыла инвентарное изделие в шкаф, а безутешная девочка проследовала за милиционером, влеко-мая за руку. Марина плакала, но её никто уже не слушал – к подобным сценам, в милиции, наверное, уже привыкли, так что слабостям здесь не место, приходится проявлять иногда жёсткость.
Девочку увели, и больше я её никогда не видела.

Глава вторая

Из детприёмника меня забрали родители.
Мама, только появившись на пороге ментовки, стала ругаться и причитать, будто артистка на сцене в привычном своём репертуаре. Но по глазам её теперь я видела: она рада, что я нашлась. В конце концов, когда лейтенант дала ей расписаться в протоколе, мама уже миролюбиво обратилась ко мне: «Ну, что? Пойдём домой, горе ты моё луковое!..».
На прощанье я повернулась к шкафу, где сидела за сломанным стеклом большеглазая инвентарная Галя, и помахала ей рукой: «До свидания, Галочка!». Лейтенант лишь усмехнулась и ответила за куклу: «До свидания! Надеюсь, больше не увидимся?!». «А уж как я-то на это надеюсь!» – подумалось мне, но вслух я ничего не сказала, стараясь не нарываться на скандал…
Теперь я дома.
Поселковый совет помог мне устроиться на завод учеником токаря. Вместо паспорта дали временную справку, по которой и приняли на работу. Хожу в десятый класс вечерней школы. Моя мама рада, что я вернулась. Дома меня никто не ругал, просили только больше не убе-гать. Да я и сама, пожалуй,  никогда больше такого не сделаю.
Написала письмо Серёже, да передумала – порвала. Ни к чему. Надо будет – и здесь найдётся парень, а лучше всего пока что вообще без них обойтись. Одни проблемы только.
Моим учителем на заводе стал токарь Паша Петухов, он очень хо-роший специалист. Думаю, может многому меня научить, чтобы осво-ить рабочую профессию. Мне нравится моя работа. Нравится, что платят за неё настоящие деньги. Настоящие – это заработанные мною самой, а не выданные на расходы мамой или отчимом. Деньги не-большие, но как радостно делается на душе, когда расписываешься в ведомости на получение зарплаты. Нравится, как я умело управляюсь со станком, хотя вчера ещё не подозревала о его существовании. Нравится, как струйкой сбегает металлическая стружка с обрабаты-ваемых деталей, стружка похожа на серпантин, отливающий холод-ным серебряным блеском… Нравится, как Паша терпеливо объясняет мне секреты токарной профессии и как он смотрит на меня – совсем не так, как учителя в школе. Хотя для меня он сейчас учитель. Иногда Паша прикасается к моей руке, и тогда я вспоминаю Серёжу. Но Паша совсем не такой, как Серёжа – Серёжа грубый, наглый и, кажется, ещё ни дня не работал, живёт на шее родителей, хотя на два с лишним года старше меня. Паша деликатный, обходительный и немного за-стенчивый. Кажется, он даже поцеловать побоится – по крайней мере, обязательно спросит разрешения. Не говоря уже о грубых требовани-ях чего-то большего.
Скоро Новый год – надо купить украшений на ёлку…

Глава третья

Иногда я вспоминаю плачущую девочку Марину и инвентарную кук-лу Галю. Странным образом незнакомая девочка и милицейская кукла помогли мне понять самоё себя и кое-что в этой жизни. Размышляя над этим случаем, я начинаю фантазировать: что, если бы Лена в на-рушение своих обязанностей подарила несчастной девочке эту куклу? Наверное, лейтенанта бы не уволили и даже вряд ли бы наказали.
Я представляю, как лейтенант Лена в конце своего дежурства пи-шет рапорт милицейскому начальству: «Я, такая-то такая, будучи при исполнении служебных обязанностей, подарила куклу Галю (инвен-тарный номер такой-то) девочке Марине, отправленной в приют. Про-шу наказать меня за своеволие по всей строгости закона!».
Что за чушь! И придёт же такое в голову!
Лучше бы подумать о том, как мы будем встречать Новый год. Всей семьёй. Весело и радостно. Как в детстве.