Эвакуация Одессы, 1920 год. ч. 64

Эвакуация Одессы, 1920 год.

(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2016/07/26/911)

 
Напомню стратегическую ситуацию, складывавшуюся на фронтах Юга России поздней осенью 1919 года.
Начавшееся в конце октября 1919 года контрнаступление «красных»  против выдвинувшейся далеко на север Добровольческой армии увенчалось полным успехом. Между главными силами Добровольческой армии, отошедшими к Дону, и Киевской группой войск генерала Н. Э. Бредова, отступавших в Новороссию, образовался разрыв во много сотен верст…

Спустя несколько лет, в  эмигрантской мемуарной литературе стало модным обвинять в этой катастрофе войск Добровольческой армии Петлюру и его пресловутых «сичевых стрельцов», которые-де «нанесли удар в спину» добровольцам.
Сейчас эту версию подхватили и многие современные публицисты, как «монархического», так и «либерально-националистического» направлений и  толков.
Давайте посмотрим, что думали об этом современники, непосредственные участники боев, считали ли они ТОГДА Петлюру и его «войско ланцепупского шаха» (по определению К. Паустовского) своими врагами.

Интересные воспоминания «ИЗ ПЕРЕЖИТОГО. ЭПИЗОДЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ» оставил издатель и бессменный редактор эмигрантского журнала «Часовой», штабс–капитан Орехов Василий Васильевич.
 (Они были опубликованы в его журнале «Часовой» № 635, в  январе 1982 года).
Вот что он писал об этом:

«Октябрь — ноябрь 1919 года ознаменовались полным поражением петлюровских войск, если эти наскоро сколоченные группы, насильно втянутые в петлюровскую авантюру, можно было назвать войсками. Главной опорой Петлюры была Галицийская армия в составе одного неполного корпуса.
Мы имели с ней несколько вооруженных столкновений и одно из них при обоюдном с ней занятии Киева в октябре, но галичане быстро очистили город, заключив перемирие с Добровольческой армией. Вскоре, видя полный развал петлюровской авантюры, их командование решило заключить с нами мир…

15 ноября в деревню Семенку (район Бердичева), занимаемую батальоном 75–го Севастопольского полка Добрармии, прибыли галицийские парламентеры, предъявившие полномочия галицийского командования, они были препровождены на станцию Калиновка. Меня, как начальника головного железнодорожного участка, вызвали по телеграфу из Казатина, я немедленно прибыл паровозом в Калиновку и, ознакомившись с полномочиями, предъявленными мне галицийским полковником, без промедления отправил их экстренным поездом в Рудницу, где находился штаб командовавшего отрядом Добрармии генерала Слащева, который, приняв парламентеров, снесся с командующим армией в Харькове и отослал их в его штаб.
Переговоры длились несколько дней, и 20 ноября командующий галицийской армией генерал Микитка официально объявил об ее подчинении добровольческому командованию для общей борьбы с большевиками.
30 ноября в Винницу прибыл представитель Добрармии полковник Соборский и город перешел в наше управление…

Галицийская армия, по представленным документам, насчитывала 7000 штыков, но на самом деле в строю их оказалось не более 4000. Добрармия снабдила галичан необходимым вооружением, которого у них почти не было, и ей был оставлен полностью внутренний распорядок. Сразу же с нашей стороны были установлены добрососедские отношения.
 
Все высшие офицеры во главе с генералом Микиткой и его начальником штаба генералом Цирихом надели русские погоны и всюду заявляли, что галичане были всегда русскими по духу, что Галиция — это Угро–Россия…».


Не правда ли, удивительная информация?!
Как выясняется, после нескольких стычек добровольцев с петлюровскими отрядами (о которых штабс-капитан Орехов отзывается с исключительным презрением), «галичане» тут же заключили с добровольцами перемирие, а затем и вовсе перешли в их полное подчинение!!!
 
Вся эта петлюровская «галицийская армия» (о которой столько разговоров) к тому времени имела в строю всего около 4000 штыков, что примерно соответствовало штату ОДНОГО пехотного полка образца 1914 года!!!
То, что петлюровцы для руководства этим «войском» насоздавали  корпусные и армейские управленческие штабы,  никак не увеличивало его боевой мощи.
(Это вообще было характерной модой всех противоборствующих сторон времен Гражданской войны: отряды, имевшие численность рот (а то и взводов) для пущей «красоты» и устрашения неприятеля громко именовались «полками»,  батальоны – «дивизиями», а уж отряды, имевшие численность близкую к штату полка – назывались никак не ниже корпусов, а то и армий, как в данном, «петлюровском» случае).
 Характерно (и малоизвестно) другое важное обстоятельство: все эти «нэзалэжные» петлюровские полководцы (во главе с «героическим» генералом Микиткой) не только надели при этом русские погоны, но и стали всюду «заявлять, что галичане были всегда русскими по духу, что Галиция — это Угро–Россия…».

Вот бы с этим  дивным  «духовным перерождением» петлюровцев ознакомить побольше их нынешних «свидомых» наследников…


Прочитав, (у штабс-капитана Орехова), о самом существовании командующего «галицийской армией» генерала Микитки, я поначалу подумал, что это просто какая-то  кличка (типа легендарного «Батьки-Ангела»), но выяснилось что это вполне реальный исторический персонаж.

Вот, что о нем сообщает Википедия, которая, в данном случае, опирается на труды современных историков «нэзалэжной»:

«Осип Микитка — галицийский австрийский и украинский военный деятель, участник Первой мировой войны (на стороне Австро-Венгрии), сотник формирований Украинских сечевых стрельцов (1918), генерал-майор (генерал-хорунжий) Галицкой армии (1918-1919), командир Украинской галицкой армии в составе Вооруженных сил Юга России с ноября 1919 г. Расстрелян большевиками в 1920 года.
В Первой мировой войне Осип Микитка служил кадровым офицером в австрийской армии. После формирования легиона Украинских сечевых стрельцов был в нём сотником, а 3 января 1918 г. назначен командиром УСС. На этом посту он встретил ноябрьские события 1918 г».

Как видим, незабвенный «генерал Микитка» - это произведение австрийских спецслужб, в одночасье сделавший головокружительную карьеру от сотника австрийских УСС до «генерал-хорунжего» галицийской армии.
Впрочем, в его карьере тоже не все было гладко, далее читаем:

«8 ноября 1919 г. Осип Микитка указом президента ЗУНР Евгения Петрушевича под давлением С. Петлюры был назначен командующим Галицкой армией вместо отстранённого от командования и преданного суду за провозглашение союза с деникинцами Мирона Тарнавского».
Выходит, что еще до Микитки некий командующий  Мирон Тарнавский успел провозгласить «союз с деникинцами» в галицийском войске?!
За что, якобы, и был «предан суду». Но, как выяснилось, провозвестник деникинско-галицийского союза Мирон Тарнавский всего лишь был понижен в должности с галицийского командарма до командира второго галицийского «корпуса».

«7 ноября 1919 г. в Одессе между командующим Галицкой армией Осипом Микиткой и главноначальствующим Новороссийской области ВСЮР генералом Н. Н. Шиллингом был обновлён (!!!) договор о вхождении Галицкой армии в состав Вооруженных сил Юга России, которая с того момента переименовывалась в «Украинскую Галицкую армию».
Заключенный договор гласил, что «Галицкая армия переходит в полном своём составе с этапными учреждениями, складами и железнодорожным имуществом на сторону Добровольческой армии». При этом командование ВСЮР полностью брало на себя заботу над ранеными галичанами, тысячи которых были размещены в госпиталях Новороссийской области. В середине января 15-тысячная группировка УГА была отведена в тыл Новороссийской области и размещена в районе Чечельника (первый корпус А.Вольфа), Бершади (второй корпус Мирона Тарнавского) и севера Одессы (третий корпус А.Кравса)».

Тут, конечно, впечатляет сам факт того, что обновление (!) Договора, подписанного Осипом Микиткой и деникинским главкомом генералом Шиллингом о вхождениии Галицкой армии в состав Вооруженных сил Юга России было приурочено ко второй годовщине «Октябрьского переворота» большевиков!
Какой уж там «удар в спину» добровольцев, со стороны петлюровцев…
Вместо него, как выясняется, произошло  «обновление» договоров о союзе и «вхождении» «Украинской Галицкой армии» (в составе то ли 7, то ли 4-х тысяч «сичевиков») в состав ВСЮР…

А дальше происходят еще более удивительные события:
«В дни отступления ВСЮР в январе-феврале 1920 г. Осип Микитка выступил против перехода Украинской галицкой армии на сторону большевиков и стремился осуществить эвакуацию УГА из Одессы вместе с основными силами ВСЮР.
После провала эвакуации Одессы стремился вывести боеспособные части УГА вместе с войсками генерала Н.Э. Бредова в Румынию.
За эти действия он был арестован «ревкомом УГА» 10 февраля 1920 г. и передан в Одессе командованию РККА (бригады Г.И. Котовского).
После полугодичного пребывания в подмосковном Кожуховском концлагере  Осип Микитка в августе 1920 г. был расстрелян)».

Вот так номер: оказывается, после краха деникинцев на Юге России, героический Осип Микитка возвысил свой голос против того, что «Украинская  галицкая армия» вдруг решила перейти на сторону большевиков (!!!), за что и был своими же «соратниками», создавшими «ревком УГА» арестован  и выдан «в лапы котовцев».
Так и «пропал ни за понюх табака» этот истиный «борец за нэзалэжность».
Жаль что он там подзабыт, давно пора бы в его честь переименовать какой-нибудь город на нынешней Украине…


Но, справедливости ради, надо сказать, что не все петлюровцы шли по стопам генералов Микитки и Мирона Тарнавского.
Был у галичан еще и лихие атаманы Тютюнник и Шепель.
Вот что вспоминает о них в своей статье В.В. Орехов:

« 4 декабря произошел прорыв петлюровского атамана Тютюнника у ст. Калиновка, где охрана была в руках галичан, которые без одного выстрела пропустили его, заявив, что с украинцами они воевать не могут.
7 декабря галичане и петлюровцы без боя оставили свои позиции у Бердичева, устроив перед уходом еврейский погром. Бердичев сразу же был занят Красной армией. Таким же образом ими были оставлены Казатин и Калиновка, что открыло красным фронт против Добрармии. Винницу и Жмеринку заняла известная своими погромами петлюровская банда Шепеля.
Сразу же начались аресты задержавшихся русских офицеров и солдат. В то же время галицийская военная миссия при командующем нашим фронтом генерале Шиллинге заверяла его, что это все проделал затронутый большевистской пропагандой отряд генерала Краузе, но все остальные галицийские части остаются верными Добрармии. (Должен сказать, что прикомандированный ко мне для связи галицийский сотник Белюга тоже переживал это предательство и до конца оставался в наших рядах.)»

Стало быть, получается, что вместо пресловутого «удара в спину» деникинцам, петлюровские атаманы попросту бросили свой участок  фронта, устроив, на прощание, еврейский погром в Бердичеве. Ну и союзнички были у Добровольческой армии…
Утешает только, что хоть галицийский сотник Белюга до конца хранил верность союзу петлюровцев и деникинцев…


А вот галичане, видимо под впечатлением от серии поражений деникинской армии, в конце декабля 1919 года,  оперативно пересмотрели  свое недавнее мнение, что «галичане были всегда русскими по духу, и что Галиция — это Угро–Россия» и решили на этот раз присоединиться к победоносной армии Речи Посполитной:
«В то же время ускорила свое движение польская армия, и в конце декабря галичане окончательно откололись от нас, присоединившись к петлюровской группе атамана Омельяновича–Павленко (который впоследствии уже в эмиграции выражал свои симпатии к Белому движению).
Прошло очень мало времени, и Петлюра со своими атаманцами, под нажимом красных, бежал в Польшу, а галичане, которых польское правительство рассматривало как «изменников», были брошены на произвол судьбы и рассыпались по своим городам и селам».

Ну что ж, старая истина: «Рим предателям не платит!» снова показала свою достоверность.


А вот с добровольцами поляки обходились очень корректно, порой демонстрируя даже «дружбу и войсковое товарищество».
В.В. Орехов в своей статье вспоминает об этом так:
«В Проскурове русских войск, кроме небольшой охранной команды, не было, так как ввиду скорого прибытия польских войск начальник 5–й пехотной дивизии генерал Оссовский приказал всем русским частям оставить город…
Буквально через два дня польские войска вошли в Проскуров: это были так называемые «Галлерщики», сформированные польским генералом Галлером в США, в отлично пригнанной форме и поражавшие прекрасной дисциплиной солдат.
Я вошел немедленно в связь с командующим Польским фронтом генералом Ивашкевичем, бывшим старым офицером Императорской армии в Сибирских частях, и как с его стороны, так и со стороны офицеров польского гарнизона в Проскурове мы, русские офицеры, встретили самое дружеское и приветливое отношение.
Польский комендант города, полковник, выразил желание вывесить на городской думе польский флаг, и мы условились с ним, что этот флаг будет установлен рядом с российским. Была устроена военная церемония с польским оркестром, сыгравшим польский гимн и «Коль Славен». Больно было видеть полный батальон польской армии в отличном состоянии и оставшийся со мной в Проскурове взвод моей роты.
Такое сотрудничество с поляками продолжалось около двух недель. Вся железная дорога была в нашем полном ведении.

Вдруг была получена телеграмма из Варшавы от польского военного министерства, причем санкционированная военным агентом Добровольческой армии с приказом мне передать железную дорогу в полное распоряжение польских войск, а самому с моей группой отправляться в Тарнополь, где я получу нужные указания для отправки нас в Добровольческую армию…
Прибыв в Тарнополь, я явился в штаб фронта. Генерал Ивашкевич был в Варшаве, и его начальник штаба, бывший австрийский офицер, указал нам наш дальнейший путь: город Бжезаны (Бережаны по–галицийски), где я получу дальнейшие указания. Прибыв в Бжезаны, мы встретили там то же любезное отношение местного польского командования, и для нашего временного пребывания нам предоставили пустующий военный госпиталь…

Помимо генерала Ивашкевича, варшавское военное министерство приказало нам сдать наше оружие и отправиться в польский концентрационный лагерь Демби (на окраине Кракова) с обещанием вскорости отправить нас в Добровольческую армию.
В госпиталь прибыл вооруженный польский отряд, державшийся очень корректно. Нам был предоставлен вагон в пассажирском поезде, доставившем нас в Краков, откуда на военных автомобилях мы прибыли в Демби. За проволокой этого лагеря скопились пленные красноармейцы, встретившие нас дикими криками, прекращенными польской охраной.
Мы не были на положении пленников и получали разрешения посещать Краков. Вообще отношение польской комендатуры было вполне корректным. Пробыв в этом лагере около двух недель и связавшись с нашим военным агентом в Варшаве полковником Д., мы получили, наконец, разрешение на отъезд в Чехословакию — это был единственный способ добраться до Добрармии...

Пробыв в Белграде два дня, мы двинулись дальше, прибыли в Софию и сразу же поехали дальше в Варну, где уже было много русских беженцев. К нашей радости, в порту был готов к отправке в Крым русский пароход Добровольного флота, на который мы без промедления погрузились и на третий день выгрузились в Севастополе, приятно поразившем нас большим порядком.
Далее прибытие в штаб нашего батальона, где нас считали уже погибшими, короткое время пребывания в Севастополе, затем в Феодосии и отправка на фронт».

Думаю, что эти малоизвестные факты сотрудничества деникинской армии с петлюровцами и польскими войсками в 1919 году представляют немалый интерес для любителей истории Гражданской войны.


Вернемся к рассказу об эвакуации Одессы в 1919 году.
Барон Врангель, в своих воспоминаниях, вспоминал о ситуации на фронте:
«Общее протяжение нашего фронта было около 2000 верст. В боевом составе Вооруженных сил Юга России на 2000 верстном фронте числилось около ста тысяч человек; кроме того, в распоряжении Главнокомандующего имелось еще около тридцати тысяч человек пополнений. Силы красных на всем фронте против Вооруженных сил Юга России составляли около 170—180 тысяч штыков и сабель при 700—800 орудиях.
Теснимая 13й и 14й советскими армиями с фронта и охватываемая конной группой “товарища” Буденного с правого фланга, Добровольческая армия, под угрозой глубокого охвата конной массой противника от самого Орла, на протяжении 300 верст беспрерывно катилась назад…

Добровольческий корпус генерала Кутепова, ведя упорные бои, прикрывал Харьков. Фронт проходил у самого города. Западнее, к югу от Богодухова, заняв широкий, 50верстный фронт, растянулись части 5го кавалерийского корпуса генерала Юзефовича и терские казаки генерала Агоева, имея против себя слабые части противника.
Полтава занималась сборным отрядом из запасных кавалерийских и пехотных частей генерала Кальницкого.
Общая численность действовавшего против армии противника составляла около 51 000 штыков, 7000 сабель и 205 орудий. После тяжелого 300верстного отступления и ряда кровопролитных боев наши части жестоко пострадали.
Весь 1й Добровольческий корпус состоял всего из 2600 штыков. Некоторые полки были сведены в батальоны; два Марковских полка, Алексеевская дивизия и Особая бригада, почти полностью уничтоженные, отведены были в глубокий тыл на формирование, 5й кавалерийский корпус состоял всего из тысячи с небольшим сабель. Отряд генерала Кальницкого имел всего около 100 штыков и 200 сабель».


Как видим, и тут, на важнейшем, в тот момент, фронте Гражданской войны численный состав войск у противоборствующих сторон вовсе не поражает количеством бойцов.
ВЕСЬ наличный состав ВСЮР насчитывал 51 тысячу человек.
 
Это немногим больше штатного состава одного армейского корпуса времен Первой мировой войны.
(Для сравнения, напомню, что в августе 1914 года в Восточной Пруссии в плен к немцам сдалось 92 тысячи наших солдат и офицеров, в основном  из состава трех разгромленных корпусов 1-й Армии генерала Самсонова).

50-ти верстный (!) фронт к югу от  Богодухова прикрывал  5-й кавалерийский корпус генерала Юзефовича, насчитывавший «тысячу с небольшим» сабель (это – штат двух довоенных кавалерийских полков), а Полтаву обороняла полурота пехоты и два эскадрона кавалерии, которые громко именовались «отрядом генерала Кальницкого».
Немногим больше по численности были и противостоящие ВСЮР войска Красной Армии. 
Понятно, что  при таких условиях, массовых спражений (и жертв), сравнимых с битвами Первой мировой не было и быть не могло.
Огромную роль в этих условиях играли: дух войск, их готовность воевать, дисциплина и твердость управления ими.
Со всеми этими вопросами у «белых» в конце 1919 года уже были ОГРОМНЫЕ проблемы. 


В 1922 году, в Берлине  был опубликован 2-й том «Архива русской революции», где имелись воспоминания участника эвакуации Одессы воевавшего в составе Овидиопольского отряда, Ф. Штейнмана «ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ ОДЕССЫ (ЯНВАРЬ 1920 ГОДА)».
В них автор  рассказывал:

«К концу 1919 года ясно обозначилось поражение и разложение Добровольческой армии. Она безостановочно катилась на юг, к Черному морю, почти без всякого давления со стороны противника. Главное командование постепенно теряло из своих рук нити управления армиями; связь между высшими штабами и отдельными войсковыми частями становилась с каждым днем слабее, пока совершенно не исчезла.
Каждая часть начинала действовать на свой риск и страх, отходя куда и когда угодно, не считаясь с общей обстановкой и игнорируя боевые приказы.
Сыпной тиф, принявший с наступлением холода угрожающие размеры, и массовое дезертирство солдат, потерявших всякое доверие к командному составу, лишили армию боеспособности и превратили ее в какой то огромный обоз, наполненный семьями офицеров, беженцами из занятых большевиками областей, гражданскими чиновниками, эвакуируемыми вместе с отходом войск, и всяким родом постороннего люда, ничего общего с армией не имеющего и невероятно тормозящего ее движение.
Вся эта масса приближалась к приморским городам частью походным порядком, частью — где это еще можно было — по железным дорогам».


К рассказу Ф. Штейнмана мы еще вернемся, пока лишь можно отметить, что среди множества причин поражений (тиф, массовое дезертирство, потеря доверия к комсоставу, и потеря управления войсками) перечисленных в его статье, нет никаких упоминаний ни о «красном терроре», ни о «поголовном расказачивании», ни об «ударе петлюровцев в спину добровольцам», столь популярных у нынешних публицистов.
Тогда, «по горячим следам» недавних поражений, их участники все еще стремились искать их причины у себя, в действиях (и бездействиях) своих войск, а не «списывать» их на «злодейства неприятеля».

Общая ситуация на фронте ВСЮР была следующей:
«Директивой главнокомандующего генерала А. И. Деникина от 4(17) декабря войска Киевской группы и все прочие части, находившиеся на западе, были подчинены командующему войсками Одесского округа генералу Н. Н. Шиллингу. 26 декабря (н. ст.) из разговора по прямому проводу со Ставкой, находившейся в Екатеринодаре, генерал Н. Н. Шиллинг выяснил, что главной задачей ему ставилось прикрытие Северной Таврии и Крыма с отводом войск на левый берег Днепра у Каховки и Херсона, что предрешало вопрос об оставлении Одессы.
Однако это решение вызвало протест руководителей союзных военных миссий, английского генерала Хольмана и французского генерала Манжена, считавших удержание Одессы чрезвычайно важным. Для облегчения этой задачи они обещали доставить в Одессу необходимое вооружение и снабжение и, кроме того, даже боевую поддержку английского военного флота.
 
По этой причине, характера скорее политического, генерал А. И. Деникин отдал 18 декабря (н. ст.) новую директиву: «Союзники встревожены эвакуацией Одессы ... Удержание Одесского района признается чрезвычайно важным...» Далее говорилось о возможности выполнить эту задачу без ущерба для обороны Крыма и в потребованных от англо-французов гарантиях для содействия эвакуации Одессы, в случае если удержать ее не окажется возможным.
В связи с новой директивой генерал Н. Н. Шиллинг приказал группе войск генерала Я. А. Слащева, ведшей до того времени борьбу с махновцами в районе Екатеринослава, прикрыть Крым и Северную Таврию, а правофланговому 2-му корпусу, сосредоточивавшемуся в районе Кривого Рога, было указано базироваться на Северную Таврию, что предопределяло его отход в сторону Крыма. Главным силам генерала Н. Э. Бредова предписывалось отходить постепенно к нижнему Днепру и Бугу и прикрыть непосредственно Одессу….
В своих донесениях в Ставку генерал Н. Н. Шиллинг указывал, что полная эвакуация морем может оказаться невыполнимой даже при содействии союзников, и поэтому просил получить через них разрешение на пропуск войск и беженцев в Бессарабию. 
4 января (н. ст.) генерал А. И. Деникин обратился к начальникам союзных миссий с просьбой о содействии в этом вопросе. После переговоров, происходивших в Константинополе между представителем Главнокомандующего генералом А. С. Лукомским и английским командованием, последнее обещало обеспечить эвакуацию морем раненых, больных и семейств офицеров».
(Широкорад А.Б. «Упущенный шанс Врангеля. Крым-Бизерта-Галлиполи». М.2009 г).

Кроме всех прочих неприятностей, в руководстве Вооруженных Сил Юга Росссии (ВСЮР) началась яростная схватка за власть.
Группа молодых генералов, во главе с бароном Врангелем, решила «спихнуть» старое руководство в лице А.И. Деникина и его начальника штаба генерала Романовского, используя для этого как объективные проблемы, так и застарелую вражду между ними.
Благо, поводов для недовольства Деникиным и его генералами было множество.
Одним из самых острых вопросов тогда было полное расстройство деникинской конницы, к которой она пришла в результате грабежей и ее разложения, которым закончился рейд Мамонтова по красным тылам.
Врангель категорически требовал от Деникина «убрать» генералов Мамонтова и Шкуро.

Вот что вспоминал об этом сам А.И. Деникин:
 «Перед отъездом в армию в Таганроге генерал Врангель заявил мне, что он не потерпит присутствия в ней генералов Шкуро и Мамонтова, как главных виновников расстройства конных корпусов».
Причем барон сделал сие в недопустимом для любой армии стиле:
«Армия разваливается от пьянства и грабежей. Взыскивать с младших не могу, когда старшие начальники подают пример, оставаясь безнаказанными. Прошу отчисления от командования корпусом генерала Шкуро, вконец развратившего свои войска.
Генерал Врангель».

Деникин, хотя и понимал, что Врангель по существу прав,  был оскорблен самой формой рапорта барона и возражал против столь строгих мер:
«Генерал Шкуро находился тогда на Кубани в отпуску по болезни, что касается Мамонтова, я предостерегал от резких мер по отношению к лицу, как бы то ни было пользующемуся на Дону большой популярностью».

В  декабре 1919 года  Добровольческая армия вместе с донскими, кубанскими и терскими казаками, и  со ставкой Деникина отходила на Северный Кавказ.
Войска генералов Шиллинга и Драгомирова двигались к Одессе. Корпус генерала Слащёва отступал к Перекопу.

9 декабря (ст. с.) Врангель из Юзовки подал рапорт Деникину:
«Прибыв 26го ноября в Добровольческую армию и подробно ознакомившись с обстановкой на этом, в настоящее время главнейшем участке общего фронта Вооруженных Сил Юга России, долгом службы считаю доложить следующее:
Наше настоящее неблагоприятное положение явилось следствием, главным образом, двух основных причин:
1. Систематического пренебрежения нами основными принципами военного искусства;
2. Полного неустройства нашего тыла».

 «Продвигаясь вперед, мы ничего не делали для закрепления захваченного нами пространства; на всем протяжении от Азовского моря до Орла не было подготовлено в тылу ни одной укрепленной полосы, ни одного узла сопротивления. И теперь армии, катящейся назад, не за что уцепиться.
Беспрерывно двигаясь вперед, армия растягивалась, части расстраивались, тылы непомерно разрастались.
Расстройство армии увеличивалось еще и допущенной командующим армией мерой “самоснабжения” войск.
Сложив с себя все заботы о довольствии войск, штаб армии предоставил войскам довольствоваться исключительно местными средствами, используя их попечением самих частей и обращая в свою пользу захватываемую военную добычу.

Война обратилась в средство наживы, а довольствие местными средствами – в грабеж и спекуляцию.
Каждая часть спешила захватить побольше.
Бралось все, что не могло быть использовано на месте – отправлялось в тыл для товарообмена и обращения в денежные знаки. Подвижные запасы войск достигли гомерических размеров – некоторые части имели до двухсот вагонов под своими полковыми запасами. Огромное число чинов обслуживало тылы. Целый ряд офицеров находился в длительных командировках: по реализации военной добычи частей, для товарообмена и т. п.

Армия развращалась, обращаясь в торгашей и спекулянтов.
В руках всех тех, кто так или иначе соприкасался с делом “самоснабжения”, – а с этим делом соприкасались все, до младшего офицера и взводного раздатчика включительно, – оказались бешеные деньги, неизбежным следствием чего явились разврат, игра и пьянство.
 
К несчастью, пример подавали некоторые из старших начальников, гомерические кутежи и бросание бешеных денег которыми производилось на глазах у всей армии».

Это, конечно, убийственная характеристика того, во что к концу 1919 года на деле превратилась Добровольческая армия.
Эта оценка, разумеется, смертельно обидела Деникина, который, не без оснований, подозревал Врангеля в том, что тот готовит за его спиной «дворцовый переворот».

Вот что А.И. Деникин записал об этом в своих мемуарах:
«10го числа барон Врангель писал мне о своей лояльности, а на другой день произошел эпизод, рассказанный впоследствии генералом Сидориным…
11 декабря на станции Ясиноватой в штабе Добровольческой армии состоялось свидание генералов Врангеля и Сидорина (Сидорин выехал в Ясиноватую с моего разрешения по вопросу о направлении отхода Добровольческой армии), на котором барон, жестоко критикуя стратегию и политику Ставки, поднял вопрос о свержении главнокомандующего.
Для решения этого и других сопряженных с ним вопросов генерал Врангель предполагал в один из ближайших дней созвать совещание трех командующих армиями (Врангель, Сидорин, Покровский) в Ростове. Действительно, это было сделано им в ближайшие дни телеграммой, в копии, препровожденной в Ставку. Барон Врангель объяснял потом этот шаг “необходимостью выяснить целый ряд вопросов: мобилизация населения и коней в Таганрогском округе, разворачивание некоторых кубанских частей и так далее” (ни один из этих вопросов не мог бы пройти без санкции Ставки).
Оставляя в стороне вопрос о внутренних побуждениях, которыми руководствовался барон Врангель, самый факт созыва командующих армий без разрешения главнокомандующего являлся беспримерным нарушением военных традиций и военной дисциплины.
Я указал командующим на недопустимость такого образа действий и воспретил съезд».

Такие вот «битвы у штурвала» происходили тогда в руководстве ВСЮР...


Тем временем, ситуация под Одессой стремительно ухудшалась и становилась катастрофической.

14 (27) января 1920 года командующий «белыми» войсками на том направлении генерал Н.Н. Шиллинг прислал барону Врангелю телеграмму следующего содержания:
«Если Вы согласны принять должность моего помощника по военной части, доложите Главкому и по получении разрешения немедленно выезжайте».
Барон Врангель, видимо, уже прекрасно понимал, что Одесская группировка обречена и вовсе не спешил отправиться туда «на позор и поругание».
Он тянет время и  делает все, чтобы не попасть в Одессу  раньше красных.
«Я хотел ехать немедленно, однако правильного сообщения с Одессой не было, приходилось ждать до 27го января, когда должен был отправиться в Крым пароход Русско-Дунайского пароходства “Великий Князь Александр Михайлович», - так оправдывался  Врангель в своих мемуарах.
«Непонятно, кем был Врангель – туристом, которому нужна каюта «люкс», или генерал-лейтенантом, который мог еще 14 января вызвать катер-истребитель или миноносец и уже 15го быть в Одессе?» - задает в своей книге ехидно-риторический вопрос А.Б. Широкорад.

«Увы, советская 13я армия так долго ждать барона не пожелала и стремительно двигалась вдоль Днепра к морю. Деникин обратился к Антанте с просьбой обеспечить эвакуацию войск Шиллинга из Одессы. Союзники ответили, что для эвакуации 30 тысяч солдат у них нет достаточного числа судов. Это была наглая ложь – в Константинополе находились многие десятки транспортных судов, которых хватило бы и на 100 тысяч человек.
Зато на линкоре «Айрон Дюк» в Одессу прибыл британский генерал Миллер.
21 января (3 февраля) красные заняли Очаков и взяли под контроль Днепро-Бугский лиман. 23 января (5 февраля) генерал Шиллинг отдал директиву, в силу которой войскам под общим начальством генерала Бредова надлежало, минуя Одессу, отходить на Бессарабию (переправы у Маяков и Тирасполя). Отряд генерала Стесселя в составе офицерских организаций и Государственной стражи должен был прикрывать непосредственно эвакуацию Одессы; английское морское командование дало гарантию, что части эти будут вывезены в последний момент на их военных судах под прикрытием судовой артиллерии», - отмечает А.Б. Широкорад.


Удивительно, что вопрос организации ОБОРОНЫ Одессы (а не ее эвакуации) никто из деникинских полководцев, отчего-то, всерьез даже не рассматривал.
А введь возможности для этого у «белых» были неплохие:
В самой Одессе находилось огромное число офицеров, которых можно (и нужно) было мобилизовать и отправить из одесских кафешантанов на фронт.
 
К примеру, ротмистр А.А. Столыпин в своих воспоминаниях писал об этом:
«Позиции приближаются к Одессе. Уже осталось красным пройти до города только вёрст 80-50. В городе паника. Стараются организовать какую-нибудь защиту, но тщетно. Формируются какие-то фантастические отряды с пышными названиями, но все, даже устроители, чувствуют, что это бутафория, что ни «Отрядами священного долга», ни «Крестьянским отрядом атамана Струкова» не спасти Одессу.
Здесь нужны боевые полки. В городе зарегистрировано до 45 000 одних лишь офицеров! Неужели нельзя объединить их?
Шиллинг растерялся и уехал. Первыми удирают, конечно, штабы и начальство...
Наконец положение становится совсем угрожающим. Слышна уже канонада. Тяжёлые орудия английских броненосцев сотрясают воздух...
Едем по пустынным улицам Одессы. Всюду паника; зрелище не из приятных».

45 тысяч только зарегистрированных (!) в Одессе офицеров – это огромная сила. Даже если половина из них были старики, больные и раненые, то из оставшихся 20 тысяч офицеров можно было бы сформировать несколько офицерских дивизий, а не то, что полков.

Причины того, что это не было сделано называет Ф. Штейнман в своей статье «ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ ОДЕССЫ (ЯНВАРЬ 1920 ГОДА)»:
«…имелась еще возможность организовать оборону самой Одессы, ибо в ней имелось около 80 тысяч вооруженных людей, большей частью офицеров.
Но вся эта вооруженная масса была лишена всякой организации, и недоставало тех людей, которые могли бы ее создать.
 
Офицерство к тому времени было настолько деморализовано, что никто не думал о сопротивлении надвигающейся опасности, а каждый мечтал лишь о том, как бы получить возможно больше казенных денег, обменять их на иностранную валюту и скорей скрыться за границу.
На укрепление Одесского района были ассигнованы громадные суммы, и намечались грандиозные фортификационные работы. Но все осталось на бумаге. Военные инженеры получили колоссальные авансы, но никаких работ не производили».

Как видим, Ф. Штейнман тоже  приводит огромную (80 тыс.) цифру офицеров и прочих «вооруженных людей» находившихся тогда в Одессе и никак не привлеченных к ее обороне деникинским командованием. Впрочем, учитывая их тогдашние доминирующие  настроения и желания как можно скорее бежать оттуда, вполне возможно, что пользы на фронте от таких бойцов, действительно было бы немного.
Но вот о другой категории дисциплинированных и вполне боеспособных жителей одесской губернии (немцев-колонистов) и белогвардейская и советская историография «политкорректно» умалчивает.
А они вполне могли  серьезно изменить ход боев за Одессу, если бы «белые» догадались грамотно использовать их для этого.

Ф. Штейнман (который сам был российским немцем по национальности) вспоминает об этом:
«…оборона Черноморского побережья, в частности Одесского района, имела шансы на успех лишь при полном напряжении сил всех еще не разложившихся частей и в случае привлечения к делу обороны всех слоев населения и общества, не сочувствующих большевизму.
Однако генерал Шиллинг не сумел использовать эти силы, несмотря на довольно благоприятную обстановку, получившуюся вследствие благожелательного настроения к делу Добровольческой армии среди некоторых частей местного населения.
Вся южная часть Херсонской губернии покрыта целой сетью богатейших и весьма благоустроенных немецких колоний. Колонист–хлебороб в одно и то же время отличный солдат и злейший враг коммунизма. Ему присуща, как и каждому богатому крестьянину, и в особенности немецкому, крупная доля консерватизма, а за землю свою он готов отдать жизнь.

Восстание немцев–колонистов весною 1919 года под предводительством русского генерала (из колонистов) Шелля,  подавить которое стоило большевикам громадных усилий и многочисленных жертв, было красноречивым показателем их ненависти к непривычному для них советскому строю и к советским порядкам. Взятие Одессы добровольцами в августе 1919 года тоже происходило при участии колонистов, среди которых идея борьбы с коммунизмом пользовалась громадной популярностью. Лучшие пехотные части Добровольческой армии пополняли свой состав почти исключительно немцами–колонистами.
Однако, вопреки требованиям самих колонистов и их представителей, выраженным, между прочим, на первом съезде колоний в сентябре 1919 года, командование Добровольческой армии отказалось от объявления всеобщей мобилизации колонистов и всячески старалось препятствовать дальнейшему развитию немецких батальонов, сформированных по собственной инициативе.
Некоторые «военные авторитеты» доходили даже до того, что считали неуместным пользоваться услугами людей немецкого происхождения, памятуя войну с Германией.

Когда же Одесскому району стала угрожать непосредственная опасность, Совет немецких колоний решил по собственному почину организовать самооборону края, предоставив высшее руководство уже упомянутому генералу Шеллю. Это решение было принято весьма враждебно со стороны штаба главнокомандующего войсками Новороссийской области…
Чтобы создать противовес организации самообороны колонистов, была создана должность начальника обороны Одесского района, которому de iure были подчинены все отряды самообороны. Начальником обороны был назначен генерал–майор граф Игнатьев, бывший командир лейб–гвардии Преображенского полка.
Работа его громадного штаба шла чрезвычайно вяло: за полтора месяца дело обороны фактически не подвинулось ни на шаг вперед. Между штабом обороны и штабом самообороны не было никакой согласованности действий, наоборот, оба штаба зачастую работали друг против друга.
Другой решающей мерой штаба генерала Шиллинга была отправка из Одессы в Вознесенск самой надежной воинской части, первого пехотного полка колонистов. Несмотря на то, что солдатам этого полка обещали не выводить их из района колонии, полку все таки было приказано отправиться в Вознесенский район. Когда же солдаты отказались исполнить это приказание и частью разошлись по домам, частью перешли в организации генерала Шелля, генерал Ч. объявил колонистов неблагонадежным элементом и приказал прекратить снабжение организации самообороны оружием…

Тем временем большевики стали подходить к Одесскому району. Без боя были заняты ими Вознесенск и Николаев. Среди крестьян началось большевистское движение: организовывались банды, нападавшие на колонии и на мелкие добровольческие отряды. Крестьяне тайно и явно поддерживали большевиков, потому что надеялись получить от них земли колонистов–контрреволюционеров. В результате большевикам удалось довольно свободно пройти полосу колонии…
Мелкие отряды «самообороны» частью ликвидировались, частью отошли в город. Последняя надежда на оборону Одессы рухнула. Участь города была решена».

Трудно сказать, смог бы этот полк немецких добровольцев отстоять Одессу, или нет, но то, что его участие в боях серьезно укрепило бы позиции «белых» войск – безусловно.
Нечего и говорить о том, что на Черном море деникинский флот и союзники имели абсолютное господство, что позволяло им спокойно организовывать снабжение гарнизона Одессы, осуществлять туда подвоз войск, продовольствия  и боеприпасов, вывоз раненых и т.д. без малейшего противодействия со стороны большевиков, которые вообще не имели тогда флота на Черном море.
Не было сделано даже попытки организовать все это, как ничего толком не было сделано и для организации плановой эвакуации Одессы.
 
Более того, накануне падения Одессы, по распоряжению высшего командования, крейсер «Генерал Корнилов» под флагом контр-адмирала П. П. Остелецкого был послан в Новороссийск, и это ясно указывает на то, что в ставке Деникина просто не отдавали себе отчета в серьезности положения под Одессой.
Все это и привело к одесской катастрофе Добровольческой армии.

Эмигрантский историк П.А. Варнек в статье «Эвакуация из Одессы Добровольческой армии в 1920 году» так рассказывает о дальнейших событиях:
«23 января советская 41-я стрелковая дивизия и приданная ей кавалерийская бригада Котовского начали наступление по правому берегу Днепра в направлении на Николаев, на фронт 2-го корпуса Добровольческой армии генерала Промтова, усиленного частью Одесского гарнизона. Сильно поредевшие от потерь в предыдущих боях и от сыпного тифа, а также из-за массовой сдачи в плен солдат Одесского полка добровольческие части не выдержали натиска и начали отходить к реке Буг, на северном берегу которого расположена судостроительная база Черноморского флота — Николаев…

29 января красные заняли Херсон и на следующий день — Николаев. В связи с положением, создавшимся на фронте, стало очевидно, что продолжительная оборона Одессы больше не возможна. 31 января генерал Шиллинг послал генералу Деникину телеграмму с изложением обстановки, а на следующий день уведомил о том же начальника английской миссии.
Для ускорения получения помощи из Крыма генерал Н. Н. Шиллинг отправил в Севастополь своего начальника штаба генерала Чернавина, который вечером 31 января на эскадренном миноносце «Жаркий» отбыл в Севастополь. Лишь после его доклада командующему флотом последний уяснил себе истинное положение в Одессе и неизбежность ее эвакуации…
Но события на фронте развивались быстрым темпом.
 
Деморализованный поражением 2-й корпус не смог удержаться на линии реки Буг и стал отходить к Одессе. Считая, что его эвакуация через Одессу морем невозможна, генерал Н. Н. Шиллинг приказал генералу М. Н. Промтову отходить, минуя Одессу, к Днестровскому лиману с целью переправиться в Румынию. Находившиеся гораздо дальше к северу главные силы армии под командованием генерала Н. Э. Бредова оказались отрезанными от Одессы и получили приказ сосредоточиться у Тирасполя и отступать в Румынию…
Вследствие отхода остатков 2-го корпуса на запад, между наступавшими со стороны Николаева красными и Одессой не оказалось больше никаких войск. 3 февраля выделенный из советской 41-й стрелковой дивизии отряд занял приморскую крепость Очаков, запиравшую Днепро-Бугский лиман, а главные силы дивизии двинулись прямо на Одессу.
4 февраля генерал Н. Н. Шиллинг опубликовал приказ об эвакуации. Но время для ее планомерной организации, для погрузки десятков тысяч людей и огромных военных запасов было безвозвратно упущено.
В Одессе имелось управление военного порта под начальством капитана 1 ранга Н. Н. Дмитриева, который, основываясь на словах генерала Н. Н. Шиллинга и на публикуемых комендантом города полковником Стесселем успокоительных приказах, не проявил инициативы и не принял предварительных мер по организации эвакуации. Находившиеся в порту частновладельческие пароходы не были им мобилизованы, и многие портовые буксиры не имели военных комендантов.
 
Вместе с тем в Одессе состояло на учете достаточное число морских офицеров, не считая даже личного состава эвакуированного в Одессу управления Николаевского военного порта, который тоже не был использован. После ухода «Жаркого», кроме маленького посыльного судна «Летчик», в Одессе не было русских военных кораблей, но, ошвартовавшись кормой к оконечности Платоновского мола, стоял английский крейсер «Серес» и два больших миноносца, а на внешнем рейде отдал якорь дредноут «Аякс» и пришедший затем крейсер «Кардифф»…»

Сделаем небольшой комментарий к этому рассказу П.А. Варнека.
Военных деникинских кораблей в одесском порту действительно было немного (и винить  в этом «белые» флотоводцы могли только самих себя), а вот «гражданских» и коммерческих судов, пригодных  для эвакуации людей и материальных ценностей  там было великое множество.
 
И ПЕРВОЕ, что следовало сделать организаторам эвакуации – назначить на КАЖДОЕ такое судно военных комендантов, определить порядок погрузки  выхода из порта  ВСЕХ кораблей на все  время эвакуации.
НИЧЕГО этого сделано, разумеется,  не было.
Результатом такой преступной безалаберности и стали хаос и анархия. 
Кто-то пробивался на корабли силой, кто-то за валюту, везде была  давка, бестолковщина и безответственность:

«С утра 5 февраля (нового стиля) весь порт пришел в движение, но командование, поставленное более или менее неожиданно перед огромной задачей, не приняло достаточно энергичных мер для упорядочения эвакуации. Пароходы грузили без всякого плана то, что было вблизи их стоянки, или же имущество и снаряжение, которое доставлялось к их борту по инициативе начальников частей.
В первый день эвакуации, еще не веря, очевидно, в близкую опасность, сравнительно малое число людей спускалось к молам.
В конце дня линейный корабль «Аякс» обстрелял из башенных своих орудий места предполагаемого скопления красных войск северо-восточнее Одессы. С наступлением темноты в самом городе здесь и там возникала ружейная перестрелка между белыми войсками и начавшими проявлять активность местными большевиками.
К утру 6 февраля доносившаяся с севера артиллерийская стрельба, которую вели, вероятно, отходившие к Одессе бронепоезда, становилась все слышнее, и в городе создавалось если не паническое, то во всяком случае нервное настроение.
 
Тысячи людей толпились у молов, где стояли большие пароходы. Взамен нашедших на них место людей все время подходили новые толпы военных и гражданских лиц, женщин и детей. Порядка при посадке не было, но английские транспорты, как правило, брали лишь по специальным пропускам семейства чинов армии и гражданских лиц, чья предыдущая деятельность или служебное положение не позволяли им остаться у красных.
Русские военные транспорты предназначались для эвакуации военных, а один иностранный пассажирский пароход принимал на борт беженцев лишь за солидную плату валютой.
 
В эти дни стояли морозы около 5–10 градусов, и море на подходах к Одессе было покрыто довольно густым плавучим льдом, образовавшим в порту от движения судов ледяную кашу, в которой пароходы застревали и испытывали затруднения при швартовке к молам. В глубине порта образовался ледяной припай, и команде посыльного судна «Летчик» пришлось ломами прорубить канал до более или менее свободной воды. Ни одного ледокола в порту не было, но имевшие военные команды ледокольные буксиры «Смелый» и «Работник» и большой английский буксир оказывали до последних часов эвакуации помощь транспортам, тогда как некоторые портовые буксиры предпочитали выводить в море за хорошую плату частновладельческие пароходы. Непонятно зачем были выведены на внешний рейд землечерпалка и  какая-то баржа. У борта ставшего на якорь английского угольщика «Вотан» была толчея, и капитаны пароходов спорили между собой, кому раньше грузить уголь. Некоторые частные пароходы, никому не подчиняясь, стремились покинуть порт как можно скорее и ушли почти без пассажиров.

 Имевшие же военных комендантов пароходы, не говоря уже о военных транспортах, брали на борт как можно больше людей и только тогда отходили от молов, когда все палубы и трюмы были заполнены людьми.
Ввиду того что главная масса боевых частей была отрезана от Одессы, на пароходы были взяты главным образом чины различных учреждений и штабов, тыловые части армии, технические войска, вольно или невольно отбившиеся от своих полков военные и некоторое количество гражданских лиц.
Управление военного порта перешло на пароход «Румянцев», который вскоре пошел к «Вотану» для погрузки угля, но командир порта находился на пароходе «Анатолий Молчанов», стоявшем у Платоновского мола. Управление движением в порту совершенно отсутствовало», - продолжает свой рассказ П.А. Варнек.


Как видим, некоторые капитаны судов и одесских буксиров и в этих трагических условиях не побрезговали брать деньги за свои «услуги».
Самое главное преступление лиц ответственных за эвакуацию Одессы состояло в том, что они «втихаря», никого не известив об этом,  «в первых рядах» покинули город  и переехали на корабли, стоявшие на  рейде. 
Тем самым эти «благородия»   полностью прекратили  даже номинальное  управление ходом эвакуации.
 
Вот что вспоминал об этом поручик Трембовельский А. Д. в очерке «ЭПИЗОДЫ ИЗ ЖИЗНИ 3–ГО ОТРЯДА ТАНКОВ», опубликованном в журнаде «Первопоходник, в октябре 1971 года. (Сам поручик Трембовельский во время эвакуации Одессы служил в составе 3-го отряда танков, который  танкисты ранее смогли в Николаеве погрузить на баржу и перетащить ее в Одессу, где и ждали от штаба генерала Шиллинга  дальнейших распоряжений):

«Утром 25 января (ст. стиля) 1920 года из города стала доноситься стрельба. Толпы беженцев со своим скарбом устремились на молы. Уже кажется, что все корабли и яхты заполнены, а беженцы все прибывают и прибывают. К автору этого очерка подошел командир отряда полковник Миронович и предложил сопровождать его в штаб. Захватив ручные гранаты, а за плечи закинув карабин, я поспешил за командиром. Поднявшись в гору, мы увидели на перекрестках стоящие офицерские дозоры. По некоторым улицам пройти было нельзя, так как большевики, стреляя из пулеметов вдоль улицы, расстреливали каждого, выходящего из дома. На тротуарах и посреди улицы лежало несколько трупов.
Все же нам удалось дойти до штаба генерала Шиллинга. Но никого там уже не было. На столах стояли пишущие машинки. В одной из них был незаконченный приказ, на полу валялись какие то бумаги.
Видно было, что штаб оставили неожиданно и в спешке. Разглядывать брошенные документы у нас не было времени, и мы поспешили в канцелярию английского представителя. Там также, кроме брошенных бумаг, мы ничего и никого не увидели. Пришлось идти назад...

Обезумевшие беженцы метались по порту, но все уже было полно, и никого больше не принимали. Мы видели, как отошел переполненный транспорт «Владимир», вот отходят небольшие частные яхты. У одного из молов пришвартован английский миноносец, палуба которого уже пестрит толпой беженцев. Улица вдоль порта опустела, видны только отдельные запоздавшие. Вдруг раздалась трескотня пулеметов, а затем на молу у английского миноносца, который еще принимал беженцев, разорвались одна за другой две гранаты. Миноносец рванул и, оборвав швартовы, поспешно покинул порт. Порт опустел. Все, что могло уйти, ушло.
Красные сдержали свое слово, транспорт «Дон» остался в порту, а обещание генерала Шиллинга оказалось пустой болтовней. Мы, танкисты, были предоставлены самим себе».


К рассказу поручика А.Д. Трембовельского мы еще вернемся, а пока продолжим анализ статьи П.А. Варнека о ходе эвакуации Одессы.
После  полной потери управления, обстановка в одесском порту еще более обострилась:

«Подошедший к молу пароход, предназначенный для эвакуации раненых, был взят штурмом толпой военных и беженцев, но начальнику санитарной части удалось через англичан получить в свое распоряжение последний еще свободный большой русский пароход, но далеко не всем раненым и больным нашлось на нем место.
В ночь на 7 февраля генерал Н. Н. Шиллинг со штабом перешел на пароход «Анатолий Молчанов», а в 6 часов утра части советской 41-й стрелковой дивизии со стороны Пересыпи и Куяльника вошли почти без потерь в северо-восточную часть города. Посланная в обход города кавалерийская бригада вскоре заняла станцию Одесса-Товарная.
Прошедшая с боями всю Украину дивизия, хотя и усилившаяся присоединившимися к ней партизанскими отрядами, была слабого состава и с малочисленной артиллерией.
 
Продвигаясь к центру города, красные встретили сильное сопротивление, организованное  комендантом города полковником Стесселем. С боем, особенно упорным за здание офицерского собрания, красные медленно продвигались к центру города.
Одному отряду, составленному, видимо, из партизан, удалось почти без сопротивления проникнуть на господствующий над портом Николаевский бульвар и около 11 часов, после жаркого боя с караульной командой, занять комендантское управление, помещавшееся в Воронцовском дворце. Дальнейшее продвижение красных вниз, на территорию порта, было остановлено заставами юнкеров Сергиевского артиллерийского училища…
С высоты бульвара красные открыли ружейный и пулеметный огонь по прилегающей территории порта и по ближайшим Военному и Новому молам. Стрельба, хотя и малодействительная из-за расстояния до молов, вызвала панику среди ожидавших возможности погрузиться. Люди искали укрытия за ангарами и железнодорожными составами и бросились в южную часть порта, куда пули не долетали; были, конечно, убитые и раненые.
У стоявших еще у молов пароходов образовалась неимоверная давка, и пароходы стали торопиться уйти.
Не догрузившись, имея на борту всего лишь несколько сот человек конвоя командующего, «Анатолий Молчанов» вышел на рейд. Взяв двойное против нормального количество пассажиров, 1400 человек, ушел английский «Рио-Негро», оставив на молу большую толпу народа…

В это время английское командование, принимая во внимание малочисленность сил, оборонявших порт, приняло решение закончить эвакуацию и отдало приказание своим кораблям еще до темноты выйти на внешний рейд.
По распоряжению  английского командования крейсер «Серес» должен был взять на борт прикрывавших порт юнкеров, а прочие воинские части должны были сами найти себе место на стоявших еще у молов русских пароходах. После 15 часов юнкера получили приказание постепенно отходить к Платоновскому молу. Бывшие еще в порту русские транспорты старались взять на борт возможно больше людей, но при отсутствии какого-либо морского командования каждый из этих транспортов был предоставлен своей судьбе.
Пароход Добровольного флота «Владимир» взял на борт несколько тысяч военных, которые заполнили все трюмы и стояли вплотную один к другому на палубе. Но толпа продолжала штурмовать пароход, и, чтобы дать ему возможность отойти, караул был принужден применить оружие».


Вот такая была там «картина маслом»: одни корабли (как «Анатолий Молчанов» с Шиллингом и его конвоем) уходили на рейд полупустыми, а другие толпа в панике брала штурмом и караульная команда стреляла в обезумевших людей…

«Уходивший одним из последних, если не самым последним, переполненный транспорт «Даланд» застрял в проходе во льду. Воспользовавшись этой его остановкой, проваливаясь в воду, с мола побежали к нему но льду люди. Тревожные гудки «Даланда» остались без ответа, так как все буксиры уже покинули порт…

Готовый к выходу небольшой пароход «Дмитрий» по невыясненной причине не ушел. Возможно, что не нашлось смельчаков отдать под огнем швартовы, но, может быть, и его команда не пожелала идти в море.
Сняв заставы, юнкера благополучно погрузились на «Серес», взявший также полуроту старших кадет Одесского корпуса, прибывших в порт. В сутолоке на крейсер проникло некоторое количество и других военных. В то время когда последние юнкера грузились на крейсер, по Ланжероновскому спуску, под обстрелом красных, прибежали еще 130 кадет младших классов корпуса, которые были погружены на стоявший у борта крейсера каботажный пароход. Толпа на берегу стала к этому времени рассеиваться, так как многие, не видя возможности эвакуироваться, уходили постепенно назад в город. Через некоторое время после отхода юнкеров красные снова вышли на Николаевский бульвар и возобновили ружейный и пулеметный обстрел порта. Опасаясь, вероятно, огня судовой артиллерии, вниз, к молам, они не пошли.
Полевая батарея красных открыла редкий и безрезультатный огонь шрапнелью по стоявшим на рейде судам. Вскоре пули начали щелкать по надстройкам «Сереса», и перед сумерками, отдав швартовы, крейсер направился к выходу из порта. Молчавшая весь день, несмотря на обещание огневой поддержки, артиллерия крейсера открыла огонь по предполагаемой позиции батареи».


Тут в рассказе П.А. Варнека есть упоминание  об эвакуации  кадетов младшего класса Одесского кадетского училища. 
На самом деле эта драматическая страница истории, в которой  нашли отражение и человеческая подлость, и мужество, и верность,   заслуживает более подробного рассказа.


В эмигрантском журнале «Военная быль» в 1967 году была опубликована статья Сергея Латышева «Эвакуация кадет из Одессы в 1920 году».
Автор статьи сам был  тогда участником этих событий, будучи 14-ти летним мальчишкой - пулеметчиком, которых оставили для охраны здания и имущества пулеметных курсов в Одессе.
Вот что он вспоминал:

«22 января 1920 года генералом Шиллингом был отдан приказ об эвакуации Одессы. В 10 часов утра 25 января нам было приказано снять посты по охране здания курсов и отправиться с оружием и с весами в порт на погрузку...
За два дня перед тем из корпуса пришел ко мне мой брат и сказал, что они также ожидают эвакуации и что занятий в корпусе нет. 23 января кадеты уже знали о приказе об эвакуации и, уложив свои вещи в вещевые мешки, ждали дальнейших распоряжений от своих офицеров-воспитателей. Так прошли 23-е и 24-ое января.
В этот последний день кадеты никого из своих офицеров-воспитателей вообще и не видели. Прождав в волнении целый день, кадеты, как всегда, легли спать в холодном, нетопленном зале, служившем кадетам-киевлянам временной спальней.
 
Утром 25 января два кадета 5-го класса, Василий Гончаров и Иван Латышев (мой старший брат), первый — коренной аракчеевец, а второй — киевлянин, по собственной инициативе собрали всех оставшихся в здании кадет и приказали им строиться для выхода в порт. Старшие кадеты первой роты под командой полковника Самоцвета вышли раньше. Построившись, кадеты вышли из здания корпуса приблизительно в 10 часов утра. В строю было около 130 кадет.
Проходя мимо Сергиевского артиллерийского училища, старшие кадеты Гончаров и Латышев решили вооружить более рослых и крепких и с этой целью повернули строй в здание училища, где вооружились винтовками и продолжали свой путь в строю. Чтобы младшие кадеты не отставали и не терялись, старшие кадеты Гончаров и Латышев поочередно менялись местами: один шел впереди строя, а другой позади».

Итак, ВСЕ «офицеры-воспитатели» и командование  Одесского кадетского корпуса еще 24 января, ЗА СУТКИ до начала эвакуации своих воспитанников дружно «сдристнули» от них, оставив своих малолетних подчиненных (с 1 по 5-й классы) на произвол судьбы и милость большевиков.
(Большей подлости от таких «г.г. офицеров» и ожидать трудно).
 
Поняв, что их «воспитатели» бросили, мальчишки-кадеты 5-го класса САМИ построили брошенных (и безоружных) кадет младших классов и повели их в порт, надеясь как-нибудь эвакуироваться.
Сначала им ОЧЕНЬ повезло, и этих кадет приняли на английский крейсер:

«По улицам шла стрельба и уже бродили банды так называемых «струковцев» (банды «атамана» Струка)…
Я увидел эту группу кадет во главе с моим братом, в строю «гуськом» (друг другу в затылок), уже при погрузке на английский легкий крейсер «Церес». Как сейчас помню, брат был в кадетской фуражке и в полушубке, с винтовкой. Он стоял у трапа, пропуская мимо себя малышей, а потом и свое отделение…
Кадеты сразу же сошли с «Цереса» на баржу, стоявшую у правого борта крейсера, мы же остались в ожидании решения дальнейшей нашей судьбы. Вскоре начался обстрел порта, и пули стали щелкать по броне корабля.
Простояв еще некоторое время, «Церес» отшвартовался и отошел на внешний рейд. К ночи нас выгрузили на маленький катерок, который бросало на волнах, как мяч, так что мы едва могли с него сойти.
Погода стала ветреной, поднялось волнение, и мы на нашем катере, держась кто за что мог, пошли искать транспорт «Анатолий Молчанов».
Промерзшие и буквально обледеневшие, мы приблизительно через час отыскали транспорт и, прыгая у борта на своей скорлупке, криком вызывали начальство, чтобы нас приняли на борт транспорта.
После энергичных ругательств и даже угроз с нашей стороны нам сбросили трап, по которому мы и вскарабкались на палубу «Молчанова». Нам было приказано спуститься в трюм, до отказа забитый кавказцами из сотен охраны. Места здесь для нас не нашлось, и мы вернулись на палубу, где дул ветер и было весьма неуютно. Тем не менее, кое-как укрывшись за ящиками, мы устроились на ночевку, с жадностью наблюдая, как мимо нас пробегали лакеи с блестящими подносами, полными всяких яств и напитков. Целый день мы ничего не ели. Приблизительно к часу ночи движение на палубе замерло и, улучив момент, я пробрался в кухню и, ухватив первое, что увидел на столе, со всех ног бросился в свой угол.
Здесь меня постигло разочарование: это был не кусок мяса, как я ожидал, а какой-то слиток шоколада с хрустящим песком, который мы все же с голодухи одолели. Кое-как продремав на холоде до утра, я встал, чтобы согреть озябшие ноги в кованых английских ботинках, как мы их называли «танках». Тут я увидел, что к нам подходит большой черный пароход. Это оказался угольщик «Вотан» («Wotan»)».

Чтобы всем было понятна ситуация, напомню, что именно на ЭТОМ транспорте «Анатолий Молчанов» и сбежал тогда из Одессы генерал Шиллинг со своим штабом и конвоем!!!
Это для них мимо замерзших и голодных детей-кадет «пробегали лакеи с блестящими подносами, полными всяких яств и напитков».
НИКТО, разумеется, из приближенных Шиллинга, при этом, не вышел к замерзшим кадетам на палубу, не распорядился их накормить, не дал команду своим кавказским конвойцам в трюме потесниться и дать детям возможность хотя бы  согреться в зимнюю штормовую погоду.

А сами-то г.г. офицеры штаба Шиллинга приэтом  не особо голодали, даже шоколад (который потом и украли с кухни кадеты)  не доели…
Дальше было еще интереснее.
Поняв, что на «Молчанове» они совершенно никому не нужны, и скорее всего, околеют там, на палубе, от холода и штормового ветра, мальчишки-кадеты,  ночью по мосткам,  перебрались в трюм английского угольщика:

«Через некоторое время загрохотали цепи лебедок и началась погрузка угля. Я увидел, как к борту «Вотана» вышла маленькая фигурка кадетика в шинели с красными погонами. От неожиданности я просто не поверил своим глазам. Откуда бы ему взяться здесь, на английском угольщике? Преодолев изумление, я крикнул: «Кадет, какого корпуса?» «Первого!» «А есть ли киевляне?» «Есть» был ответ. «А ну, позови кого-нибудь!» Кадетик побежал и исчез в открытом люке трюма. Через какую-нибудь минуту я уже видел, как вылезает из этого же трюма мой брат и за ним его товарищ, кадет Вася Гончаров. После радостных восклицаний от неожиданной встречи мы тут же решили, что и мне следует перебраться к ним. Нас разделяли какие-нибудь четыре-пять метров пропасти между бортами пароходов. Через эту пропасть были проложены мостки и, для начала, я бросил на палубу угольщика свой вещевой мешок. Но тут оказался английский матрос, который, процедив что-то крепкое сквозь зубы, перебросил этот мешок мне обратно. Переглянувшись, мы решили выждать, когда стемнеет и в темноте перебраться по мосткам на палубу «Вотана», когда матросы будут отдыхать от работы. К счастью, погрузка не была закончена, мостки остались на ночь, и я благополучно, хотя и не без риска, пробежал в темноте по этим качавшимся мосткам.
Началась уже порядочная качка.
Кубарем скатившись в трюм, на палубе я уже не показывался.
Здесь, в угольной яме трюма, я нашел товарищей-кадет, отогревавших руки у электрических лампочек. Люк был открыт, и холодный ветер свободно гулял по трюму.
Кадеты кучками, греясь друг об друга, лежали прямо на железном полу или подгребали под себя уголь.
Все были вымазаны, голодны и крепко мерзли.
С кадетами не было ни одного офицера-воспитателя. Куда нас отвезут и где выгрузят, никто не знал…

Кое-как переночевав в угле и на железе, мы на утро увидели, выбравшись на палубу, что подходим к какому-то пароходу, выглядевшему по сравнению с угольщиком, как нарядная прогулочная яхта. Это был болгарский пароход «Царь Фердинанд».
Перебросив трапы, без суеты и криков англичане перегрузили нас на него. Здесь мы тоже оказались в трюме, но в болгарском сене, которого было много, и мы с удовольствием в него зарылись, наполнив трюм возгласами радости. Тут мы застали «старожилов» этого рая – чинов гражданского управления штаба Одесского военного округа, судебные власти и пр. Они были уютно устроены, с запасами галет, консервов и прочих богатств. Так прошло еще двое суток, в течение которых нас сильно укачало, так как на море разыгрался шторм. Лишь на третьи сутки к полудню мы вошли в порт Варны и с нетерпением стали ожидать выгрузки. Но вместо этого нам объявили карантин и вывесили желтый флаг.
Однако уже на следующий день, если я не ошибаюсь, на молу появился с иголочки одетый, как в мирное время, русский полковник.
Он обратился  нам, стоявшим у борта: «Кадеты, вы меня не помните? Я был в Киевском корпусе помощником инспектора классов!»
Кто-то угрюмо ответил: «Не помним. Да и должности такой у нас не было!»
«Все равно», сказал он, «я вас скоро выгружу». И действительно, не прошло и двух дней, как мы строем, с песнями, промаршировали через весь город, направляясь к новому нашему становищу, школе «Святого Лаврентия»».

Такая вот история…
НИ ОДНОГО офицера-воспитателя не было с этими мальчишками-кадетами ни при их погрузке под огнем в одесском порту, ни при их переходе от Одессы к Варне, когда они ночевали в трюмах на угле.
А вот в Варне сразу же нашелся какой-то самозванный «с иголочки одетый, как в мирное время, полковник», который и принялся их «опекать». 
(Скорее всего, при этом он рассчитывал, как новоявленный «воспитатель» кадет, вместе с ними  уклонится от отправки в Крым, откуда ему легко можно было «загреметь» на фронт).

Всем было понятно, что в ближайшее время, никто не станет возиться и организовывать перевозку детей-кадет в прифронтовой Крым.
Рассчет оказался верным.
Из Болгарии кадет перевезли в Югославию, в городок Сисак, в 40 клм. от Загреба:

«Здесь нас разместили в казармах, где уже собрались некоторые наши офицеры-воспитатели. Должен сказать, что попытки наших воспитателей, сделанные в Варне, взять в свои руки административное управление нами, не имели успеха.
В глазах кадет они потеряли всякий авторитет, и я помню, как, не желая видеть своих былых воспитателей снова своими начальниками, кадеты с гиком и свистом выпроваживали их вон.
Малыши не могли забыть эвакуации и поведения некоторых в порту.
Были и достойные, как кап. Прибылович, полк. Самоцвет, полк. Волков, а с ушедшими на Румынию — заамурец, кап. Ремерт.
Постепенно в Сисак со старшими кадетами стали прибывать и воспитатели, понемногу восстанавливалась и дисциплина».

Ну, вот и вся история.
Как только кадеты очутились в тепле и безопасности, тут и «нарисовались»  их «офицеры-воспитатели».
Кто-то из них были откровенными подлецами (бросившими своих малолетгних «воспитанников» в опасности), кто-то (из перечисленных С. Латышевым воспитателей старших классов) вел себя достойно.
Но первых было значительно больше…



Теперь  о завершении  Одесской катастрофы.
7 февраля в Одессу ворвалась конная бригада Котовского.
В районе Одессы красные захватили в плен около 13 тысяч человек и 342 орудия.
Группа же генерал-майора Ф.Э. Бредова отступила к границе Румынии. Однако из-за отказа румын пропустить их Бредов 11 февраля предпринял рискованный марш вдоль Днестра на север. Через две недели, 25 февраля, белые части вышли к Новой Ушице, где были встречены поляками. Некоторое время они участвовали в боях с красными на стороне поляков, а затем были разоружены и помещены в лагеря для интернированных. В августе – сентябре 1920 г. поляки помогли им перебраться в Крым.

«8 февраля находившаяся в районе Овидиополя группа была окружена красной кавалерийской бригадой Г. И. Котовского и наступавшей с севера кавалерийской бригадой 45-й стрелковой дивизии и через два дня сложила оружие. Но группе с полковником Стесселем во главе, в которой находились и кадеты, после кровопролитного боя 12 февраля у станции Выгода удалось частично прорваться на соединение с генералом Н. Э. Бредовым, а некоторое количество кадет было все же пропущено румынами в Бессарабию.
9 февраля ушел в Крым «Анатолий Молчанов» с генералом Н. Н. Шиллингом.

Надо бы сказать несколько слов о главном «антигерое» одесской эвакуации
Генерал-лейтенант Николай Николаевич Шиллинг в марте 1920 года (после избрания генерала Врангеля Главнокомандующим ВСЮР) был им отчислен в распоряжение Главнокомандующего.
В мае 1920 года,  по распоряжению Врангеля, он был  предан суду по обвинению в том, что сдал большевикам Одессу, не приняв достаточных мер к обороне города, и не установил должной дисциплины во вверенных ему войсках, чем вызвал окончательное их разложение.
4 июня 1920 года приговором военного суда в Севастополе был приговорен к расстрелу, но этот приговор был отменен.
В ноябре 1920 года   он эмигрировал в Чехословакию, где спокойно жил до 1945 года.
В мае 1945 года, после освобождения Праги советскими войсками, он был арестован органами СМЕРШ, но затем освобождён по состоянию здоровья и старости.
В начале 1946 года он  скончался в и был похоронен в Праге, на Ольшанском кладбище.
Н.Н. Шиллинг остоял в браке с Софьей Ивановной Тимашевой (1884-1941), солисткой императорского петебургского оперного театра.
Больная раком, она осталась, после тяжёлой операции, в Киеве в 1918 году и, впоследствии, отказалась уехать с мужем в эмиграцию. Помогала большевикам. В 1921 году была арестована ЧК, а затем освобождена.
В 1925 году выехала к мужу  в Чехословакию.
Где и умерла в Праге, в 1941 году.

(Как видим жену одного из видных вождей «белого» движения  в 1925 году отпустили из СССР к её мужу.
Вопреки ныне широко распространенному мнению, с середины  20-х  и до начала 30-х  годов для многих родственников белоэмигрантов (особенно для женщин и престарелых людей ) было относительно несложно выехать из СССР на ПМЖ на Запад.
Требовалось получить вызов от родствеников и оформить некоторые формальности. Подробнее об этом можно прочитать в книге писем Евгении Свиньиной из Петрограда-Ленинграда  в Париж «Родная чужбина»).

Теперь  вспомним  о судьбе Овидиопольского отряда, отступившего от Одессы к румынской границе.
Об этом в своей статье рассказывал участник этого похода Ф. Штейнман:
«Итак, Одесский гарнизон, в случае прихода большевиков, должен был отходить. Но куда? Никаких определенных приказаний дано не было, а было предоставлено отдельным частям выбирать себе направление. Одни рекомендовали идти на Овидиополь, другие на Маяки, третьи на Тирасполь. Но самый кардинальный вопрос — пропустит ли Румыния отряды Добровольческой армии — оставался открытым.
В штабе генерала Шиллинга царило по этому вопросу полное неведение. От чинов штаба, которым надлежало бы быть в этом вопросе вполне осведомленными, никакого толка добиться нельзя было. Штаб генерала Шиллинга вообще не интересовался вопросом, какая участь ожидает подчиненные ему войска.
Штаб генерала Шиллинга имел свой пароход и в один прекрасный день благополучно погрузился на него.

Бегство генерала Шиллинга было для Одесского гарнизона большой неожиданностью, ибо еще накануне было заявлено, что большевики далеко и что им будет оказано самое решительное сопротивление. Власть в городе перешла в руки коменданта города полковника Стесселя. Однако и ему пришлось дня через два оставить Одессу с остатками гарнизона…

Вночь на 25 января коммунисты заняли Пересыпь и начали оттуда обстреливать из пулеметов гавань и русские и иностранные пароходы. Английский крейсер, стоявший на внешнем рейде, открыл огонь, но не решился стрелять по городу, куда к тому времени успели уже пробраться коммунисты.
В городе и гавани началась невероятная паника. Офицеры и их семьи, проживавшие разбросанно по всему городу на частных квартирах, в ужасе бросились в гавань, надеясь попасть на корабли, или бежали на западные окраины города для соединения с обозами и частями, отступающими походным порядком.
 
В гавани собралась многотысячная толпа, ожидая погрузки на пароходы. Но ввиду недостатка угля и нежелания моряков подвергать себя опасности, большинство кораблей отказалось принимать пассажиров и поспешило уйти в море. Оставшимся на берегу и теснимым уже со всех сторон большевиками ничего другого не оставалось, как пробиваться через кольцо большевиков и отходить вдоль берега в юго–западном направлении.
Наскоро, тут же в гавани, сформированному офицерскому отряду удалось к вечеру прочистить дорогу и дать возможность остальным покинуть, под прикрытием темноты, Одессу.
Ночью почти все части Одесского гарнизона соединились в колонии Гросс–Либенталь или Большая Вакаржа (20 верст западнее Одессы). К тому времени в Одессу вошли уже регулярные части Красной армии. Английские крейсера обстреляли еще слегка Пересыпь, а к утру снялись с якоря, бросая на произвол судьбы несчастный город и остатки Добровольческой армии, взятой недавно еще ими под свое покровительство…

Что же представляли из себя части Добровольческой армии? Не что иное, как громадные, бесконечные обозы, нагруженные далеко не одним военным имуществом, но главным образом всевозможными товарами (сахаром, табаком, кожами, мылом и многим другим). Денег у всех было много, но деньги эти (деникинские) нигде, кроме Одессы, не принимались. Потому каждый, кто мог, закупил в Одессе всевозможные товары, рассчитывая их продать за границей, в Румынии или в Польше, куда предполагалось отходить.
Военные, а тем более боеспособные, составляли незначительную часть отступающей массы. Преобладали жены и дети офицеров; гражданские чиновники, эвакуируемые со своими семьями из одного места в другое; беженцы, везущие с собою свои последние пожитки — среди этих пожиток находилось, впрочем, немало драгоценных вещей; иностранцы, не желавшие оставаться с большевиками и примкнувшие к Добровольческой армии; больные, перевозимые на подводах; раненые и, наконец, спекулянты всяких категорий, рассчитывающие на удобный случай перейти границу вместе с отрядами Добровольческой армии.

28 января отправился по льду в Аккерман Одесский кадетский корпус со всем преподавательским персоналом. Директор корпуса ездил накануне в Аккерман и получил от румынского коменданта разрешение на переправу после того, как им была послана телеграмма румынской королеве Марии. Дети благополучно переправились через лиман (10 верст) и уже приближались к бессарабскому берегу, как вдруг были обстреляны румынской артиллерией.
Кадеты в испуге и недоумении остановились — среди них были раненые и контуженые. Не желая подвергать детей новой опасности, директор корпуса приказал кадетам вернуться в Овидиополь, а сам поехал под прикрытием белого флага в Аккерман для выяснения инцидента.
В этот день удалось переправиться на тот берег лишь румынским подданным (бессарабцам) и некоторым полякам.
Обстрел детей произвел среди русских в Овидиополе удручающее впечатление…


Через несколько часов был получен от генерала Васильева приказ выступить всем частям гарнизона с утра на лед и перейти на румынскую территорию, соблюдая все существующие на этот предмет правила международного права.
И вот с утра стали спускаться по набережной Овидиополя и тянуться по льду бесконечные обозы: впереди иностранцы, дальше гражданские беженцы, кадетский корпус, госпиталя, слабосильные команды, войсковые обозы и, наконец, строевые части. Мимо обозов несколько раз проезжал автомобиль с румынским офицером, который любезным жестом приглашал нас на тот берег. Действительно, пропустили почти всех иностранцев и кадет. Проверки документов шли очень медленно, и мы весь день простояли на льду, ожидая нашей очереди.
Когда стало темнеть, румыны заявили, что остальных они раньше утра пропустить не могут.
Пришлось ночевать на льду, под открытым небом, при сильном морозе и пронизывающем ветре. Особенно страдали больные (в большинстве сыпнотифозные), лежа на повозках без всякой защиты от холода. Всю ночь на льду стоял стон этих несчастных, умирающих от жажды, а помочь им было невозможно, ибо нигде нельзя было достать пресной воды…
 
Однако утром нас ожидало новое горькое разочарование. С рассветом, когда приводились в порядок обозы, мы увидели каких то людей, возвращавшихся с румынского берега. К нашему немалому удивлению, мы скоро узнали в них несчастных кадет. «Нас выгнали румыны», — заявили дети. Оказалось, что румыны вечером приняли детей и разместили их в местной гимназии. В 11 часов ночи в здание гимназии был введен румынский отряд с пулеметами, и кадетам было предложено немедленно покинуть гимназию и вернуться в Овидиополь. Но измученные двухдневными переходами дети заявили румынам, что они ни за что не уйдут, даже если их будут обстреливать. Тогда румыны в виде милости разрешили кадетам остаться в Аккермане до 6 часов утра.

Узнав о таком обращении румын с детьми, мы потеряли всякую надежду попасть в Аккерман и решили вернуться в Овидиополь. Пытавшиеся все таки пробраться на бессарабский берег встречались румынской пограничной стражею пулеметным огнем. Чем было вызвано такое отношение румын — неизвестно. Возможно, что румыны, увидев перед собою наш 10–тысячный отряд с громадными обозами, испугались и решили взять обратно данное обещание.
Возможно, однако, что вина лежала на стороне нашего начальства, генерала Васильева и полковника Стесселя, не сумевших сговориться с румынскими властями…
По другим версиям, в Аккермане была получена из Бухареста инструкция: никого ни под каким видом не пропускать через границу….

Отряд генерала Васильева был не что иное, как громадный обоз, растянутый на 12 верст.
Вооруженных людей набралось бы в отряде, пожалуй, тысячи три, но все эти люди не составляли боевой единицы, а были раздроблены на целый ряд автономных частей, совершенно произвольно и случайно сформированных. Так, был, например, отряд кадет, отряд кременчугской городской стражи, отряд «Союза Возрождения России», которым командовал известный В. В. Шульгин, и многие другие. Было ясно, что при таких условиях шансы на благополучный исход задуманного предприятия были с самого начала весьма невелики…
Приходилось обходить все русские деревни из-за большевистских наклонностей их жителей и держаться исключительно немецких колоний, враждебно настроенных к большевикам…»

Интересный ньюанс, не правла ли?! Нам-то сейчас нынешние «либерально-монархические» публицисты нередко втолковывают прямо противоположное: мол весь русский народ тогда (чуть ли не поголовно) был против большевиков, а за них-де  воевали только китайцы, немецко-австрийские военнопленные, да некоторые «нацмены».
На деле, как видим, именно русские деревни считались у «белых» под Одессой оплотами большевизма.

Продолжим рассказ Ф. Штейнмана:
«Решено было хотя бы силою добиться переправы через Днестр на румынскую территорию.
В ночь на 3 февраля Овидиопольский отряд покинул Кандель и утром начал переправу. Река Днестр сама по себе не широкая, всего каких нибудь 20 — 30 сажен; но по обеим ее берегам тянутся болота шириною на 6 верст, так называемые плавни, зимою покрытые льдом и заросшие камышом. Когда мы переправлялись через эти плавни, было приказано бросить весь обоз, за исключением повозок с больными. Из вещей разрешено было брать с собою только то, что каждый мог унести на себе или навьючить на свою лошадь. Сколько ценного имущества, какое бесчисленное количество оружия и повозок было тут брошено и попало в руки местных бандитов, успевших уже сорганизоваться и напасть на хвост нашего отряда.

В 6 верстах от Днестра, за плавнями, живописно расположено на склоне холмов и виноградников большое бессарабское село Раскаяц. В те дни там стояла пулеметная команда III батальона 32–го румынского пехотного полка. Генерал Васильев лично ездил туда для переговоров. Вначале румыны категорически отказались впустить нас. Когда же генерал Васильев заявил, что он в таком случае будет принужден с боем войти в Раскаяц, они испугались и разрешили отряду переночевать в Раскаяце. Тем не менее они обстреливали всех прибывавших днем в село и только с наступлением темноты прекратили стрельбу…
С утра в деревне началась суматоха. Начальство растерялось и не давало никаких распоряжений. Никто не знал, что нужно делать: оставаться или уходить.
Так как к 8 часам утра деревня еще была занята отрядом, румыны открыли жесточайший огонь из 14 пулеметов, установленных на окружающих деревню высотах и виноградниках. Стреляли они отнюдь не в воздух, а палили весьма метко в людей, показывающихся на улицах. Сперва все попрятались; но вскоре стали выбегать на улицу отдельные люди и направляться на гать, где была дорога, по которой мы накануне вошли в Раскаяц.
Примеру этих людей стали следовать и другие, и наконец по гати двинулась громадная, обезумевшая от ужаса толпа мужчин, женщин и детей, желая спастись от огня румын, которым, очевидно, доставляло громадное удовольствие обстреливать несчастных, беззащитных, травимых то в одну, то в другую сторону людей….
Неприятная трескотня румынских пулеметов, стоны раненых и умирающих, отдельные выкрики людей, желавших навести в толпе порядок, истерики женщин и плач детей — все это сливалось в какую то дикую и кошмарную симфонию, которая у всех, кто ее слышал и кому было суждено пережить это ужасное утро, навсегда останется в ушах…

Приказание румынских властей было точно исполнено: отряд очистил деревню, оставив на улицах и на гати целый ряд убитых и много раненых. Храбрые румынские пулеметчики еще долго продолжали свою работу и обстреливали даже тех, которые приходили на помощь раненым…
Наконец нас отправили на подводах в Аккерман: всего 127 спасшихся из 16–тысячного Овидиопольского отряда….»

Когда-то, в древности, вождь захвативших Рим галлов сказал  римлянам  знаменитую фразу: «Горе побежденным!»
Это же можно сказать и о судьбе остатков овидиопольского отряда в Румынии…

На фото: красноармейцы времен Гражданской...

Продолжение:Сибирское «областничество» в годы Гражданской.http://www.proza.ru/2016/08/11/375