Уловить неуловимое. Путь мастера 3

    Жил мой родственник в респектабельном районе. И дом был выстроен, как подобает, в ультрасовременном стиле, что показывало ясно свою принадлежность хозяевам хорошего достатка. И буквально все квартиры с улицы украшали евроокна, как признак всего этого.
    С домочадцами моего родственника, которые являлись и моими родственниками, я был знаком. Встретили меня радушно, обильным чаепитием. После чего он пригласил меня в отдельную комнату, которая являлась, можно сказать, его кабинетом. О-о, это был просторный кабинет. И в первую очередь посетителю бросались в глаза книжные полки, заставленные сплошь от пола до потолка. В этом плане нас многое роднило, и не только в плане генетическом, но и в духовном. Я, как и полагается приверженцу книг, не только Интернета, тут же стал просматривать названия, кое-где и перелистывать. Знакомство с незнакомыми книгами – это тоже интересное занятие. Он смотрел на всё это положительно, даже радостно.
 - Дети мои не интересуются этими книгами как ты. Надежда на внука, – как бы проговорил он между делом.

    Быть может, я долго разглядывал бы книги, если бы взору моему не предстало другое, что заставило меня незамедлительно отвлечься от прежнего занятия и переключиться целиком на это материальное обстоятельство. А оно заслуживало столь пристального внимания к себе. И удивляться ли мне в очередной раз, в который раз? Я всё ещё находился под впечатлением вчерашнего события, которое врежется в память очень остро и останется на всю жизнь. И вот такую инерцию эмоционального состояния продолжили они, потому как были они в двух экземплярах. О-о, вот это были экземпляры, далёкие, совсем далёкие от обыкновенности.
    Это были гири. «Ну и что такого?» – могут сказать про это. Можно сказать вот так, не увидев их, а их надо было видеть. Это были далеко не те гири, что сразу всплывают в памяти, в сознании, далеко не те. И стоит мне обрисовать их, как говорится, детально.
    Это была двухпудовка, к которой металлическими проволоками были привязаны гантели. Одна из них, такая сборная, весила тринадцать килограммов, другая же, такая литая, цельная, весила шесть килограммов. Всё это сборище составляло пятьдесят один килограммов.
 - И сколько раз поднимаете? – спрашивал я с любопытством, прекрасно осознавая, отдавая себе в этом отчёт, что всё это сборище поддаётся ему.
 - Двадцать два раза толкал. Это рекорд. Давно это было, в молодости.

    Другой бы, глядя на него, ни за что не поверил бы, но я не то, что верил, я знал, потому что знал его реальную силу. И я живо представил это.
    Другая гиря привела меня всё же в изумление большее, чем вся эта сборная из двухпудовки и двух гантелей. На это надо было посмотреть. Это было своего рода произведение искусства. Это были две двухпудовки, соединённые не трубой, а сплошным металлическим стержнем. При этом ручки от двухпудовок были срезаны сваркой, но всё равно вес такой оригинальной гири составлял порядка шестидесяти четырёх килограммов. Вот к ней-то я прикоснулся и с трудом, с большим трудом оторвал от пола.
 - И вы её тоже толкаете? – спрашивал я, еле отдышавшись от недавней, непосильной работы.
 - Толкал пять раз. Это тоже рекорд, и это тоже было в молодости.
    И это я представил, и это я понимал. Но как всё это связывалось с его
телосложением.
 - Что-то жарко в доме. Футболку надо одеть... – говорил он тем временем,
снимая рубашку.

    Угадал ли он мои мысли? Но надо было смотреть на это тело. Аналогия с телом, с торсом Брюса Ли напрашивалась сама собой. Боевой механизм без единого грамма лишнего веса. Мясо, живое мясо дышало молодой свежестью, готовое мгновенно среагировать на любой внешний раздражитель. И это в его возрасте?
    Но понимал я, понимал, что такой внешний фасад украшает и внутреннее убранство, внутренняя отделка. Вчера я был свидетелем этого. И мне хотелось узнать всё это. Не терпелось. Но я брал себя в руки и ждал, терпеливо ждал раскрытия его тайны.

    Быть может, спустя некоторое время, он начал издалека, не сразу, но и это было важно. А начал он со своей библиотеки:
- Все обращают внимание сразу на книги, а потом на гири, приходят в изумление, и просят тут же, здесь же поднять. И приходится толкать, как говорится вещественно доказывать. Сегодня я не буду. Но по глазам твоим вижу, что веришь. Ладно. Я хочу тебе про книги рассказать. Знаешь, авторы многих этих книг в широком кругу совсем неизвестны, а вот в узком кругу, где занимаются этим делом, где интересуются этим делом, они, люди весьма уважаемые, с большим авторитетом. Ты сейчас думаешь, что за авторы, авторы этих книг. Скажу сразу, это спортивная литература, а точнее теория и методика в спорте высших достижений. Такие фамилии как Бернштейн, Верхошанский, Николай Озолин, Эдвин Озолин, Бойко, Репин тебе о чём-нибудь говорят? Не только они. Их много, очень много. Ты же любишь книги читать. Слышал про них?
 - Нет. В первый раз слышу, – помотал я головой в знак отрицания, но при этом чувства стыда не испытывал, ибо их могли знать только в узких кругах.
 - А вот зарубежные авторы: Хилл, Уилт, Нёккер, Калева Ромпоти, Банистер, Рендель, Тейлор, Синисало и многие, многие. Их тоже знают только люди этого дела. Ты ведь про них ничего не слышал. Агата Кристи, Толкиен, Джоан Роулинг, Стивен Кинг… все знают их, они у всех на виду.
 - Никогда не слышал. Они тоже авторы про спорт высших достижений? – лишь кивал головой в знак согласия и спрашивал по инерции, имея в виду авторов из первого списка.
 - Когда тренируешься, ты должен знать, как тренироваться, ясно представлять, что даёт то или иное упражнение и так далее. Ты должен знать многое, если не всё по анатомии, физиологии, психологии. Да, психология, спортивная психология. Один из самых известных представителей этого вида психологии Анатолий Алексеев. Я конспектировал его работы. Вот тетради.  Смотри…

    Внизу отдельными стопками располагались тетради. Среди всего этого множества книг, они расположились неприметно на нижней крайней полке, в глаза не бросались. Я тут же моментально прильнул к ним. Общие тетради. Сколько их?
    Это был труд, труд накопления знаний, готовые помощники в этом деле. Машинально вытащил одну из них. Из середины. И так же раскрыл её где-то на середине. И ничего не мог понять. Хотя, понимал я, что это из теории и методики тренировок. Он являлся для меня сейчас великим мастером. Но к этому добавлялось у меня, в моём представлении, и звание теоретика, и не исключение, звание тренера, тонко знающего своё дело.
 - А Вы работали тренером?
 - Нет, я не работал тренером, – отрицал он свою причастность к этой прекрасной профессии.
 - А Вы…? – и тут же осёкся я, хотя внутри меня давно уже проживало вот это здоровое чувство любопытства, которое я еле сдерживал в узде.
 - Калымлю, подрабатываю, пишу разные статьи, и так далее. На вроде учёного что ли, – отвечал он как-то скромно, стараясь не вдаваться чересчур в детали..
Утолил ли он моё любопытство или нет, но я решил впредь не спрашивать его об этом. Какое моё дело. И так, похоже, я учусь у него многому. А сколько предстоит? Я это предчувствовал. А он, как будто предугадав ход моих мыслей, продолжил:
- На соревнованиях должен быть определённый настрой духа. Атлет должен
быть или в состоянии яростной сверхмобилизации, или в состоянии спокойной боевой уверенности. Когда я говорю про состояние спокойной боевой уверенности, то у тебя возникает сразу ассоциация с бравым ковбоем Дикого Запада. Стоит он спокойно, очень спокойно, а потом резко, как молния, выхватывает кольт и разит противников наповал.
 - Да. А как Вы угадали? – опять удивился я.
 - Ничего сложного нет. Почти у всех возникает такая ассоциация. Все мы смотрим фильмы про ковбоев. А теперь я говорю про яростную сверхмобилизацию. У всех свои ассоциации, но связанные только со злостью. Всё это так. Я же представляю себе яркую картину в виде пантеры перед прыжком и при этом с горящими глазами, а затем яростное нападение и такая же яростная расправа. Ну, а состояние спокойной боевой уверенности я сопоставляю со змеёй перед моментом охоты. Но к чему я это всё говорю? А говорю я к тому, что ты должен научиться владеть психотехникой. Как думаешь?
 - Я не умею этого. И про психотехнику слышу в первый раз. Но я хочу учиться. Я хотел бы быть вашим учеником, – говорил я честно, и была у меня убеждённость, которая, в общем-то, появилась уже вчера, после того события в его родном квартале.
 - А ты уже мой ученик. Так что слушай дальше и запоминай. Потом будешь
проделывать это… – тут же пояснил он мою роль, с чем я внутренне сразу же согласился.
 - Я сейчас кое-что скажу про актёрское искусство. Что ты думаешь по этому поводу? Как это связать со спортом, с единоборством, с тренировками?
 - Даже не знаю, что сказать… – недоумение и не знание, вероятно, вполне выражались на моём лице.
 - Ты видел, конечно, как выражают радость футболисты после забитого гола. О-о! Полный артистизм, да и только! И у каждого своё. Но я расскажу тебе не про этот артистизм, а про такой, что поможет готовиться к соревнованиям. К этому методу прибегают сейчас, многие прибегают. Я уверен в этом. Так вот. Многие признают, что актёрское искусство сделало большой прогресс благодаря работам Константина Сергеевича Станиславского. Он, можно сказать, придумал свою систему тренировок будущих артистов. Актёр работает с воображением, играет, манипулирует с воображением, он вживается в образ, в жизнь героя, видит, познаёт его внутреннюю сущность, полностью вживается в него, полностью живёт его чувствами, его переживаниями. Полное перевоплощение. Здесь мы видим пример активнейшей работы правого полушария мозга. Левое полушарие мозга, практичное, отвечающее за логику, в данном случае отдыхает. Я говорю это к тому, что ты должен быть артистом на тренировке. В монгольской, бурятской национальной борьбе победитель исполняет танец орла. Ты это знаешь. Это отличный танец. Он имитирует полёт орла. А орёл, как известно, птица рода хищников. Он – настоящий царь неба степей. В парящем полёте он высматривает жертву посреди трав степей. Летай как он, и высматривай жертву, и пусть этой жертвой в повседневности будет предполагаемый соперник на соревнованиях…

    Он прервал свою такую, как бы яростную эмоциональную речь. И в наступившей тишине моё воображение внимательного слушателя по инерции продолжали полёт орла на высоте, большой высоте, над бескрайней степью, над травами зелени, над яркими полевыми цветами, где притаилась жертва, и маленькое движение, и ринусь камнем вниз, и когти мои вонзятся в упоении охотничьей страсти. Наконец-то рассеялся туман воображения и оглянулся я кругом, на полки книг, на тетради с конспектами, на необыкновенные гири, на него, моего учителя. Но пауза продлилась недолго, ибо продолжал он дальше:
 - Я не только конспектировал, но и делал вырезки из разных газет. Многим из них много лет. Смотри. Вот это из газеты «Советский спорт» от 30 июля 1988 года. Рубрика «Звёзды спорта в гостях у «Советского спорта». И называется статья «Майк Тайсон: жить и умереть на ринге». Прочитай там, где я обвёл.

    Он подал мне уже видимо заранее приготовленную вырезку из газеты. Была она не то, что пожелтевшая, но давнишняя, старая, в верхнем уголке которой была проставлена та самая дата выпуска газеты. Это было интервью с легендарным боксёром. И я стал читать то место, что было обведено ручкой с красной пастой: «Я вырос в Бруклине, одном из самых бандитских кварталов Нью-Йорка…
 - Вы помните свой первый выход на ринг?
 - Да, это было подобно вспышке или удару молнии, или тому, как человек влюбляется с первого раза…
…- Вы согласны с тем, что вас называют «убийцей» на ринге?
 - Сложный вопрос. Я не стану торопиться ответить на него отрицательно. Моя цель – и это правда – поработить противника, парализовать его волю, мысль. Я его уничтожаю как личность. Про меня говорят, что я люблю делать больно, что я жесток, что такова моя жизненная мораль. Но ведь я занимаюсь делом, в котором принято делать друг другу больно! Не я придумал эту игру. Бороться, чтобы выжить. Эту мораль – и никакую другую! – я прочно усвоил в детстве на Роквэй авеню в Бруклине.
 - Говорят, после первых ударов боксёр на ринге звереет. Жестокость в профессиональном боксе – что это? Непреложный закон, необходимость?
 - Правило игры. Если боксёр не знает этого правила, он не может бороться. Помните замечательного боксёра Ховарда Дэвиса? Потрясающие данные, уникальная техника, блистательная карьера. Но он не был готов умереть на
ринге, и поэтому он не был чемпионом мира. Поэтому он проиграл.
…- Деньги – что они принесли вместе с собой в вашу жизнь?
 - Они помогли мне осуществить свои детские мечты, моё представление о богатстве и немного о счастье. С помощью денег я построил себе новый дом в Нью-Джерси. Я молод, богат. Разве это не здорово?! Но деньги не могут дать чувство безопасности. Они не индульгенция и не пропуск в рай. Когда-нибудь я умру и не смогу взять с собой в преисподнюю (почему в преисподнюю? Так мне кажется) ни одного автомобиля, самого дешёвого, ни одной комнаты из своего будущего дома. Я ничего не смогу взять с собой. Поэтому надо быть уверенным, прежде всего, в самом себе. Я сам – моё богатство, а не деньги.
 - Как вы представляете себя со стороны?
 - Я вижу себя чемпионом всей планеты, самым сильным на Земле. Я – сын человечества. Но я ещё и американец. А Штаты – это страна, которая интересуется только людьми «номер один». Быть вторым здесь всё равно,
что быть сотым или тысячным. Поэтому я буду первым…»
О. Полонская.
(По материалам зарубежной печати).

    С газетной фотографии смотрел на меня Майк Тайсон в боевой стойке.
 - Да, громко сказано: «Я – сын человечества», – проговорил я всё же в некоторой задумчивости, чем с какой-то подоплёкой иронии.
 - Он был тогда молодым. Если не ошибаюсь, шёл ему тогда двадцать третий год. Был он в самом пике боевой формы, на самой вершине успеха, славы. Самый молодой чемпион мира в истории профессионального бокса. Головокружение запросто сыграет свою роль. Вот и казалось ему тогда, что он самый особенный человек на планете. Это потом у него были поражения, даже жестокие поражения; это потом у него были скандалы, озвученные на весь мир, по всем средствам массовой информации; это потом у него были кризисы в финансовой сфере из-за бездумного транжиривания денег. Здесь, на этой фотографии он совсем молодой, и, конечно же, успешный, не знающий, не подозревающий, о таком своём будущем. И всё равно он – великий боксёр, у которого надо и нужно учиться. Даже хотя бы для того, чтобы не повторять его ошибок.
    Я знал про это и потому был согласен полностью с таким выводом.
  - Мы будем смотреть его бои, анализировать. И не только. Мы будем смотреть самые запоминающиеся схватки из вольной и греко-римской борьбы, самбо, дзюдо, каратэ, кун-фу, из боя без правил. У меня записано это и на плёнках, и на дисках, – говоря так, учитель взял в руки дистанционный пульт.
    И тут я обратил внимание на южнокорейский телевизор LG в углу. За обилием книг и необыкновенным видом гирь я как-то не приметил эту необходимую бытовую вещь. В тумбе, в отведённом месте под телевизором, видеомагнитофон и DVD – плейер. Была рядом и полка, которую замечал я сейчас. Рядами располагались на ней видеокассеты, диски. Это была уже видеобиблиотека.
    Мне предстояла серьёзная учёба.

* * *

    Огромное поле раскинулось впереди. Первые шаги одинокого путника. Что делает он в безмолвии наступающей ночи, под бледным светом луны? Как люблю я первый снег осени! Эти крупные снежинки, что кружат медленное танго, перед тем, как изменить цвет увядания в ослепительную белизну. Я смотрю на неё сквозь искрящий свет снежинок. Она светит, светит, но не греет. Согреет ли надежду она?
    Огромное поле, через которое я буду идти и идти туда, где чёрной линией обозначен ровный лес Шибирь.
    Одинокий путник в безмолвии наступающей ночи, под бледным светом
полной луны.

* * *

    Можно ли было считать эти события какой-то отправной точкой в моей жизни? И я считал и считаю, что это действительно так. Имел я полное основание обозначить эти дни днями истинного перерождения. Нет. Внешне ничего не изменилось. Всё так же я читал книги, заходил в Интернет, учился на хорошем уровне, тренировался в той же секции, готовился к соревнованиям, а затем и выступал на них. Но было бы неверно, если я говорю, что тренировался в той, же, секции, готовился в той же атмосфере к соревнованиям.

    Всё было неразличимо лишь с внешней стороны, ведь и раньше я отличался трудолюбием на тренировках. Но пришло какое-то осмысление, больше взгляда внутрь себя, чего раньше не было. Возможно, для своего возраста, когда, в основном проявляются внешние стороны, для того чтобы укрепиться в этом мире, порой жестоком мире, завладеть позициями, я, может быть рано, слишком рано, но стал заглядывать внутрь себя. Завоевание выгодной позиции, которому подвержен молодой организм, молодой разум, как-то стало отходить на задний план, уступая место чему-то другому и, как кажется, важному, очень важному для меня, именно для меня. А что до выгодной позиции в глазах окружающих, то понимал я, что сама тренировка, да и грядущие победы, о наступлении которых почему-то я уже не сомневался, безусловно, ставили меня в выгодную позицию в этом внешнем мире. И не надо было при этом иметь какой-то большой интеллектуальный или духовный багаж для достижения такой позиции, ибо даже в начале нового третьего тысячелетия по григорианскому календарю, в эпоху невиданного технического, технологического размаха, на гигантской высоте науки накачанные мышцы, дух атлета, причастность к единоборствам и, конечно же, успехи на этом поприще уже беспрекословно и прямо бронировали эти самые позиции. Что ж, в этом плане, мы не далеко ушли от кроманьонца, от человека пещер, да и от тех же легендарных, фанатичных, кровожадных болельщиков древнеримского Колизея.

    Всё это действительно бывшее у меня на первом месте, что уж скрывать-то, отходило на второй план, уступив место, как теперь считал я, чему-то более важному. Я частенько стал наведываться к нему, родственнику по материнской линии, теперь уже новому наставнику, учителю. Вместе просматривали видеозаписи, затем анализировали, рассуждали. На дом давал он мне книги, такую определённую литературу. И я учился, учился с параллельной, официальной учёбой. Но больше всего я внимал, внимал его рассказам, которые я слушал и слушал, и впитывал, как можно, впитывал внутрь себя, как губка воду. Вот и сегодня я в очередной раз слушал его, можно сказать, лекцию для студента:
- В спорте многое, в большинстве своём, многое зависит от хороших, отличных физических данных: сила, выносливость, быстрота, гибкость, ловкость, координация. У человека шестьсот сорок мышц, двести пять костей, длина капилляров равна около ста тысяч километров, то есть два с половиной раза огибает экватор. Быстрее всех в молодом возрасте можно развивать гибкость. На второе место ставят силу, на третье место выносливость, и только потом на четвёртое быстроту. Для постановки гибкости могут уйти месяцы. Я уже после армии за три месяца вот таких специальных упражнений сел на шпагат. И это после армии. А гибкость считается уделом молодого организма. Силу же можно развить, даже если ты не наделён ею с рождения. После армии я купил себе гири весом двадцать четыре килограмма, но не смог даже один раз...  Удивляешься? А так оно и было. Это потом, после хороших тренировок толкал её двести двадцать раз. Дальше не захотел, а мог. Просто, смысл моей тренировки заключался совсем в другом, а это было лишь дополнением. Выносливость же по развитию поставлено на третье место. Это не я ставлю, это ставит физиология. Годами тренировок можно поставить отличную выносливость. Но как бывает жалко, когда тебя на дистанции обгоняет парень, который и тренировался-то недавно, и это всего лишь потому, что природа одарила его этой выносливостью. То же самое и с силой. Меня лично природа ни силой, ни выносливостью не одарила. Всё это брал не штурмом, конечно, а большим, большим трудом. В порядке выносливости я достиг того, что мог без остановки бегать довольно таки приличное расстояние. Однажды я ловил попутку до одного населённого пункта. Мне надо было на электричку, а до ближайшей остановки идти через Уду, а мост тогда был разрушен, и его только восстанавливали. Другой мост примерно через двадцать километров. Можно переплыть реку, но во дворе осень, середина октября. Вот, вот и снег пойдёт. Какое там переплыть. И посмотрел я на время, и прикинул – до электрички полтора часа. Полчаса шёл по трассе и голосовал. Всегда везло, а в тот день полная невезучесть в этом плане. Не знаю что и как, но как-то мелькнула в мозгу одна такая шальная мысль и заставила. Я подчинился ей и побежал. Мне тогда только, только исполнилось сорок лет. И я побежал. Бежал, не обращая на попутки, что догоняли меня. И всё время подстёгивала и подстёгивала меня одна мысль: "А смогу ли я в сорок лет добежать до той станции, смогу ли успеть на электричку…" И я бежал. Взял один ритм и бежал. А мысль в мозгу моём гнала и гнала. Я пробежал через тот мост и прибежал на ту станцию. Прибежал и быстро восстановился. Я ждал электричку ещё десять минут, и за всё это время я смотрел всю дистанцию, что составляла всю ближайшую местность. Место старта было скрыто далеко за горизонтом. И такая радость была на душе. Я всё это пробежал кроссом, я это сделал. А теперь другой пример. Когда-то в молодости я, попеременно меняя, прыгал на одной ноге в гору. В первое время бывало так, что голова кружилась, но всё же я достигал назначенной точки. А потом шёл вниз с отёкшими ногами, и качался из стороны в сторону. Должен был, обязательно должен был сработать адаптационный механизм организма. И он сработал. Со временем всё это стало даваться легко. Никогда меня не качало. И вот однажды я предложил своему другу, легкоатлету, сильному бегуну на средние дистанции это самое упражнение с прыжками на одной ноге с попеременной сменой. И что думаешь? В самом начале друг мой отсёкся и прекратил это дело. Знал я тогда, что выиграю в этом деле, и знал, что это упражнение не входит в арсенал тренировок моего друга. У него совсем другое. И всё же радостно было мне, что в этом компоненте выносливости я оказался впереди. Ещё один мой друг, наблюдая по телевизору за уставшими боксёрами в третьем раунде, сделал своё примечание: "Но неужели нельзя натренировать выносливость на три раунда. Всего-то девять минут…" Как думаешь, он прав?

    Он спрашивал меня. Что мог я сказать, подросток, никогда никого не тренировавший, а которого тренировали. Стоило задуматься, прикинуть. И я прикинул. Просто ли, нет ли, но я высказал то, что я думал:
 - Мне кажется, лыжник делает своё дело, и боксёр делает своё дело. Ваш друг – бегун не смог конкурировать с Вами в прыжках на одной ноге в гору, потому что у него своё. И как я понимаю, в беге он у Вас выиграет.
 - Всё правильно. Молодец. Всё это так. Есть общая выносливость, и есть специальная выносливость. В любом виде спорта сначала делают общую выносливость, а лучше всего она достигается через бег, через равномерный бег, через кросс. Так оно и есть. А потом уже на этой базе, на этом фундаменте тренируется специальная выносливость. Это когда боксёр по три раунда, по пять раундов, по десять, как можно, наносит беспрерывные удары по мешку. И надо заметить, что боксёры хорошо бегают на длинные дистанции. Это действительно факт. Вот тот же лыжник, спокойно пробегающий пятьдесят километров и затрачивающий на это чуть больше часа, в зависимости от рельефа, на ринге с трудом будет выдерживать эти три раунда постоянно в анаэробном темпе. Почему? А потому, что есть циклические виды спорта и ациклические. К циклическим видам относятся бег на длинные дистанции, лыжные гонки, гребля, велоспорт. Может, я не все назвал, но ты понял уже. В этих видах сам неизменный цикл движений и потому там своя выносливость. Ациклические виды спорта: тот же бокс, спортивная борьба, футбол, баскетбол, хоккей, теннис. Я не все назвал. Там нет цикла, нет постоянства, повторения движений. Это ситуационные виды спорта, где тебе непосредственно противостоит соперник, и не только противостоит, он мешает, а в единоборствах ещё делает тебе больно, что можешь отвалиться в глубокий нокаут. И когда равные соперники, то преимущество получает тот, у кого лучше вот эта специальная выносливость. А теперь опять вернёмся к лыжам. Берём, к примеру, человека, который ни разу не вставал на лыжи. Ему один километр покажется как сто километров для квалифицированного лыжника. Представил?

    Я не только представил, я знал, и знал это по себе. Не позавидуешь тому, кто не дружен с лыжами. Со мной было такое. Спина отваливается. Но у меня на подходе стоял уже другой вопрос:
- А почему быстрота по развитию стоит на последнем месте после гибкости, силы, выносливости?
- Быстрота – это такая штука. Развить её, наверное, можно, но сложно. Это качество дают, прежде всего, родители. Как понимаешь, это врождённый природный дар, точно так же, как и ловкость. Но знаешь, об этом я расскажу потом. Я хотел другое рассказать тебе, совсем другое. Это из психологии, это про мозг. Я говорил про это, но, думаю, надо про это говорить, и не раз.
    И это я готов был слушать с интересом. Она-то, вот эта психология, меня и подводила частенько на соревнованиях.
 - Каждое движение, всё же, идёт от мозга. Даже примитивным движением дождевого червя управляет мозг. А что тогда говорить про движения человека? "Джоконда" Леонардо да Винчи, статуя "Давид" Микеланджело, игра на скрипке Паганини и многое, многое другое, но гениальное. Вот так и в спорте. Техника Марадоны, Гретцки, Джордана, ныне тех же Роналду, Месси, и многих, многих других, но гениальных. Всё от мозга. Конечно, отличная техника в спорте достигается через повторение и повторение. Но не только. И вот тут-то помогает идеомоторная тренировка. Всё от мозга. Давно было выявлено медициной, а современная наука подтвердила это, когда выяснила одну истину. Когда головной мозг пребывает в состоянии такой дремоты, такого полусонного состояния, то он обретает острую восприимчивость к информации извне. Вот отсюда и появилась такая практика, как гипнопедия – обучение во сне. Тот же иностранный язык поддаётся легче при гипнопедии. И вот это тоже было привнесено в спорт. Идеомоторика. Образное мышление о движении, о технике в данном виде спорта, идёт от головного мозга в мышцы, чтобы они в бодром состоянии выполняли приказ в точном соответствии с нужной амплитудой, с нужной траекторией. Кубинские боксёры очень эффективно выполняют эту идеомоторную тренировку. Боксёр закрывает глаза, расслабляется, полностью отключается от внешнего мира. Он представляет работу над техникой; удары по боксёрскому мешку, сам конкретный поединок: уходы, уклоны, защиту, контратаку, преломление ситуации, добивание соперника. Всё это он проигрывает в голове, чтобы потом в мышцах, в теле появился полный рефлекс, полный автоматизм. Примеров отставленного эффекта идеомоторики много. Основоположник самбо Анатолий Харлампиев заболел перед турниром. Но он всё равно готовился к нему. Он выиграл то соревнование и стал чемпионом Москвы. Люди удивлялись, ведь у него долгое время был постельный режим. Но дело в том, что он и лёжа готовился к турниру, ибо он мысленно проигрывал в голове каждый аспект, каждый элемент воображаемой схватки. Лётчик Владимир Дыменко так же после вынужденного перерыва восстанавливал профессиональную квалификацию.
Его полёт так же проецировал головной мозг. Пианист Исаак Михновский, в одно время, оказавшись без пианино, когда он учился ещё в консерватории, на экзамене великолепно сыграл "Времена года" Чайковского. Этот цикл пьес для фортепиано он разучивал, как сказали бы сейчас, посредством идеомоторики…

    Он рассказывал, и я старался включать своё воображение под каждый конкретный пример. Я – человек, далёкий от классической музыки, тем более от пианино, представлял, как мои пальцы перебирают клавиши. Но если я перебирал пальцами, не зная конкретный предмет, не зная идеальный объект в виде этого произведения, то представлял я себе, как проделывал это пианист Исаак Михновский. Представить же себе конкретный поединок со знакомыми мне приёмами, со знакомой техникой мне было легче, намного легче. И вот так я слушал и слушал. А он убедительно говорил, рассказывал:
- Сейчас на спорт очень сильно работает психология. Спортивная психология. Как никогда. Это раньше, на заре спорта высших достижений, всё полагалось на внешнюю сторону подготовленности, таких как потенциал силы, выносливости, гибкости, быстроты, ловкости. Это сейчас стали частенько заглядывать внутрь себя. В нашей стране много спортивных психологов высочайшей квалификации. Назову лишь некоторых: Алексеев, Родионов, Гагаева, Сурков, Джингаров, Пуни...  Стоит мне назвать и зарубежных спортивных психологов, чтобы ты знал, что этим течением подготовки атлетов охвачен весь мир, и что это – один из главных видов тренировки во всём мире. Доктор Гослинг, Линдеманн Ханнес, Параносич, Лазаревич, Найдиффер, Кретти, Ларс-Эрик Уннесталь...  Но сейчас я расскажу об одной работе одного, действительно, великого спортивного психолога, нашего соотечественника. Я буду говорить о работе Анатолия Алексеева. Идеовегетатика. Скорее всего, вот такое название, такой термин дал именно он. Я так думаю. Так вот он называет идеовегетатику родной сестрой идеомоторики. Если при идеомоторике мысли наши как бы переводятся в мышцы, чтобы они выполняли правильное движение, то при идеовегетатике уже другое, совершенно другое. Приведу один пример. Стрелковый вид спорта. Так вот, стрелок при стрельбе по неподвижной мишени должен быть спокоен. И, наоборот, при стрельбе по летающим тарелкам стрелок должен быть эмоционально возбуждён. То есть, здесь мы видим умение, когда надо возбуждать себя, а когда нужно и успокоить себя. Здесь налицо связь головного мозга не с мышцами, а с внутренними органами – сердечно сосудистой системой, дыхательным аппаратом, эндокринными железами. И именно головной мозг управляет эмоциями и внутренними органами. Можно создать мысленный образ о замедленном ритме сокращений сердца, что даёт нам спокойствие. Но надо знать при этом само сердце, его анатомическое строение, его физиологическую работу. Анатолий Алексеев приводит такой пример: "Если у человека возникает приступ стенокардии, когда наступает спазма коронарных сосудов, что питают мышцу сердца, то надо мысленно научиться расширять эти сосуды. А чтобы управлять этим процессом, опять же надо знать, как всё это устроено, и притом, точно, досконально знать. Так что учебник по анатомии и физиологии человека должен стать настольной книгой. И выходит так, что при успешном овладении идеовегетатикой можно психически регулировать функцию печени, почек или желез внутренней секреции. А это означает, что можно стать врачом самому себе. Понимаешь.
 - Да, да. Я представляю это, – в который раз я кивал головой.

    Воображаемый образ действия, когда человек мысленно управляет внутренними органами, и если надо, исцеляет сам себя, возник и дал ход своему развитию.
- В вегетативной нервной системе есть два отдела с противоположным воздействием на многие процессы в организме. Один отдел называется симпатический. Он активирует такие функции организма, когда нужно человеку большой расход энергии и мобилизация силы. Другой отдел - парасимпатический, наоборот успокаивает, восстанавливает утраченную энергию. Днём преобладает деятельность симпатического отдела, а ночью парасимпатического. Допустим, штангисту нужно поднять большой вес. Он должен мобилизовать себя на невероятно повышенное физическое и психическое усилие, чтобы справиться с заказанным весом. Для этого нужно резко повысить сам тонус этого симпатического отдела вегетативной нервной системы. При таком обстоятельстве Алексеев советует закрыть глаза и с помощью аутотренинга на несколько секунд погружать себя в неглубокое дремотное состояние. А потом представить себе, что по всему телу прокатилась волна бодрящего озноба, будто ты попал под холодный душ. Или же представить такую ситуацию, что вызовет в тебе, в сущности твоей чувство бешеной, могучей ярости. В арсенале атлета должен быть такой мысленный образ, что позволит мгновенно повысить тонус симпатического отдела вегетатики. Понятно. Да. Надо и нужно уметь сразу мобилизовать себя на предельное, а может быть, и на запредельное психофизическое усилие. В твоём психическом арсенале должны быть несколько таких мысленных образов и программ. Они вызовут у тебя нужную мобилизацию. Ты должен уметь погружать себя в состояние дремоты в любых, даже в самых напряжённых условиях турнира. И пусть никакие помехи, всё, что творится вокруг, не помешают тебе.

    Всё, что говорил он, я перекладывал в мысленный образ, в воображение. Старался представить себя в такой ситуации, оказаться в такой шкуре, про которую говорил Учитель. И руки мои, и ноги мои, равно как и тело, при этом немного вибрировали. Неужели действовал этот пресловутый симпатический отдел? Но вот одно продолжало занимать меня. Как же можно мобилизовать себя на запредельное психофизическое усилие? И, похоже, учитель предугадал мои мысли, ибо он продолжил свой рассказ, кажется, именно про это:
- На одной конференции в своём докладе известный шведский учёный, психолог Унесталь приводил пример, связанный с одной женщиной, матерью. В какой-то момент её жизни произошёл случай, наверное, самый важный и трагический. Она увидела, как грузовик вот-вот наедет на её ребёнка. Какие мысли вонзились в её сердце? Она с быстротой молнии рванулась к грузовику и подняла его. Волшебные силы откуда-то появились у неё. Были свидетели этого невиданного, необыкновенного происшествия, такого феноменального явления. И потом, уже когда это уникальное событие осталось в прошлом, специалисты разных направлений, понимая, что в этот экстремальный миг её жизни адреналин, как никогда, выплеснулся из надпочечников, предложили ей, уже в спокойной обстановке повторить это. А она же не смогла и сдвинуть этот грузовик. И вот само собой напрашивается вопрос. Тренируемо ли это состояние, как тело, как мышцы?

    Я мысленно представил, как эта женщина, мать кидается к машине и поднимает её. У неё только одна мысль – спасти своего ребёнка, своё сокровище. Когда-то я стану отцом и, наверное, у меня тоже появится такое чувство. Но это в будущем, которое сокрыто от меня туманным горизонтом неизвестности. И в который раз, определённым образом, удивляя меня, он как бы продолжил течение моих мыслей:
- Всё от мозга. Но он не стандартен. Нет двух одинаковых мозгов, как нет двух одинаковых отпечатков пальцев по всей планете. Я говорю про идеальное выражение, что исходит от анатомического мозга. Всё это – разное. Одна мать ради спасения ребёнка может приподнять грузовик, другая же, наоборот, подкинуть беспомощного ребёнка в какой-нибудь подъезд или же отказаться от него в самом роддоме. Вот оно – идеальное выражение мозга. Но думаю я, что не только от мозга. Есть что-то иное, и это мы называем душой. На всех языках планеты есть слово – душа. У всех народов планеты есть понятие – душа, обозначение – дух. И думаю я, что есть самая тесная связь между мозгом и душой, преобразуясь в единое целое, что подразумеваем мы под символом сознание, под символом личность. И нет двух одинаковых личностей, как  двух одинаковых ушей, как двух одинаковых зрачков. Наверное, про это говорить можно точно. Приходилось читать мне о том, что американский учёный Мак-Дугал сумел взвесить душу, и вес её составляет 22 грамма 400 миллиграммов. Издавна говорили, что при наступлении смерти душа покидает тело, и оно, тело, при этом становится чуть легче. Может быть, таким способом он измерил душу. Точно сказать не могу. У нас, у приверженцев буддизма-ламаизма бытует мнение о том, что душа покидает человека ещё при жизни. Она находится рядом с ним, рядом с его телом, связанная с ним лишь тонкой нитью. В таком состоянии человеку остаётся недолго жить. Может недели, может месяцы. Точного измерения на этот счёт нет. С человеком возможно, может твориться что-то неладное. Но как распознать это? Но если как-то узнать это, то можно обратиться в буддийский дацан, и вот тогда лама, с помощью особой молитвы, может вернуть душу в тело. Это, конечно, большое, великое дело. И вот, как говорю я, мозг и душа в комплексном взаимодействии составляют свой индивидуальный критерий морали. Мы именуем это совестью. Воспитание человека по канонам морали – это воспитание совести. Возможно, совесть – чувство врождённое. Не знаю. Но бывает так, что она и вовсе отсутствует у человека, по крайней мере, находится в таком зачаточном состоянии. Всякое бывает. Для меня главное, чтобы она у тебя была на высшем уровне по всем канонам и критериям морали. А всё остальное приложится.

    Когда говорил он, в моей памяти возник образ того незнакомца с наведённым на него пистолетом. Но вот загадка всего происшествия продолжала занимать мой разум. Я непременно спрошу про это. Но не менее, а может, более интересно было слушать от такого, я бы сказал, супербойца слышать вот такую проповедь о морали, совести. Наверное, в этом плане ему не стоило беспокоиться за меня, но всё же. И этим он становился ещё выше в моих глазах. "Эволюция человека восходит к гуманности", – вдруг такая, совсем несвойственная подростку мысль, осенила меня. И на миг удивился. И как почувствовал позже, не знаю как, но вот такое открытие моё, кажется, не ускользнуло от его внимания, хотя бы потому, что он улыбнулся. Вроде бы незаметно, но не уловить нельзя. Но, всё же, я был весь внимание, и готов был слушать и слушать.

- Психика человека тренируема. Но возможна ли контроль, подчинение воле в тот момент кульминации психики, когда слабая по чисто физическим меркам женщина, спасая своего ребёнка, подняла грузовик? Этот пример далеко не единственный. Такое происходит как-то в обход сознательной воли, как-то в пылу, как-то в экстремальный момент ситуации, и делается это как-то от сердца, где, по мнению, бытующем с давних, древних времён, и находится душа, само выражение духа. Дух тоже тренируем. Но чтобы сознательно попасть в струю такого психического момента, думаю, нужно очень хорошо включить работу правого полушария, саму неистовую игру воображения.

    И воображение моё заиграло под воздействием рассказа, голоса его монотонного, порой гипнотического. И было что представить, ибо в памяти моей яркими красками бушевало то событие, что когда-то было в квартале нереспектабельном, но в чём-то благородном. А тем временем монотонность продолжала своё гипнотическое воздействие.

 - Оптимальное боевое состояние. Несложный термин. Наверное, авторство я приписал бы всё же Анатолию Алексееву. Конечно, возможно, до него и говорили так, но думаю, что в своих работах он первым стал применять этот термин. Я выучил наизусть некоторые строки из его работ специально для тебя. Вот слушай: "Необходимо спокойно, не торопясь заглянуть в самого себя...  Делать это надо так. Взять чистый лист бумаги, карандаш или ручку и, выбрать какое-либо тихое место, где никто не будет мешать. Затем хорошенько вспомнить своё самое удачное выступление на соревновании и, не торопясь, как можно подробнее описать все элементы своего физического и психического состояния в часы успеха. Возможно, что самое хорошее состояние было пережито на тренировке. Тогда нужно описать его. ...Психическая подготовка к соревнованиям – это ежедневная систематическая, целенаправленная тренировка функций головного мозга, в первую очередь с помощью слов и соответствующих словам мысленных образов...  Давно пора уяснить: если спортсмен хочет оставаться неуязвимым в плане психической устойчивости в любых, особенно в тяжёлых, дистрессовых ситуациях, он обязан научиться, так же легко возбуждать и успокаивать свою нервную систему, свою психику, как легко он умеет напрягать и расслаблять свои скелетные мышцы". Мне было легко выучить эти строки, потому что я конспектировал работы Анатолия Алексеева, по мере возможности старался применять всё это на практике.

    Я тем временем смотрел на стопку общих тетрадей. Учитель мой старательно учился.
 - А теперь я немного объясню тебе то, что случилось тогда в квартале моего детства, – кажется, наконец-то он решил открыть ту тайну того действия, воздействия в тот день в том криминальном квартале, где он прошёл один из жизненных уроков.
    Я был весь внимание. Я был теперь всегда такой, когда он начинал что-нибудь рассказывать. Ну, а если рассказ коснулся того случая, тем более. И так любопытство распирало вовсю.
- Глаза – окно мозга. Смотрит мозг, не глаза. Глаза лишь посредство. Глаза как связь, как передатчик передают изображение в перевёрнутом виде. Мозг мгновенно ставит с головы на ноги. Но глаза. Какая окраска, какой свет горит в них. Они могут блеснуть быстро и недобрым огнём. И станет неуютно на душе. И всё это от мозга. Глаза могут выдать злые намерения, подлую душу, коварный мозг. Глаза. Много лет я делаю вырезки из разных газет и журналов. За годы скопилось их всё-таки много.

    Он достал затем большую коробку, о наличии которой я вроде бы знал, но внимания такого уж пристального, как вот к этим гирям, невольно манящим взгляд, не придавал. А коробка, оказывается, тоже имела  значение, и немалое, даже важное. Когда он раскрыл её, то видны были там вырезки из разных газет и журналов, многим из которых насчитывалось немалые лета, потому как выглядели некоторые из них довольно таки пожелтевшими.
 - Вот вырезка статьи Виталия Правдивцева из журнала "Эхо планеты". Он написал её в конце прошлого века, в конце прошлого тысячелетия. Но это к слову. Там он приводит интересные примеры, связанные с глазами. Я так же выучил их наизусть. Вот одно его высказывание: "Механизм излучения из глаз ещё до конца не изучен, но наука вплотную подошла к его объяснению. В 1962 году, во времена "научной оттепели", Академия наук Украины выпустила интереснейшую книгу "Биологическая радиосвязь". Посвящённая одному из самых запутанных вопросов биологии - передаче мысли на расстоянии, она сразу же стала библиографической редкостью. Автор книги, радиофизик Кажинский многие годы жизни посвятил исследованиям телепатии и мысленному взаимодействию на расстоянии. Подтолкнуло его к исследованиям знакомство со знаменитым дрессировщиком Владимиром Дуровым, который ещё в 1880 году открыл, а в последующем до тонкости изучил способность животных принимать мысленные приказы человека. И вот что характерно, решающее значение в своих экспериментах Дуров придавал силе человеческого взгляда. Поистине
таинственна его власть. Особенно взгляда, направленного в глаза животного или, как он говорил, "куда-то глубже глаз в мозг животного".

    Меня удивляла, а то и поражала его память, которую в пору было назвать феноменальной. И это тоже было одной из удивительных граней всей, такой всё-таки таинственной, фигуры моего учителя. Но в данный момент я призадумался уже вот над этим высказыванием Виталия Правдивцева, процитированного моим учителем. Не в глаза, а в мозг животного. Стоило призадуматься над этим определением. Но в глазах увидишь не мозг с его извилинами, полушариями, с его серым веществом, а отображение, воспроизведение, может быть, не в материальном плане, а нечто в таком идеальном плане, имеющем какое-то продолжение. И поразился я такому размышлению, так неожиданно посетившему меня, ещё подростка.
    А учитель продолжал:
 - А вот теперь выдержка из другого места этой же статьи Правдивцева. "Да и как не поверить в магическую силу взгляда, если это "суеверие" то и дело подтверждается реальными событиями? "Магический взгляд" хорошо известен в мире животных. Особенно среди змей. Французский естествоиспытатель Леволлан не раз имел возможность убедиться в этом в джунглях Индии. Так, в одном случае его внимание привлекло странное поведение пёстрого дятла. Сидя на дереве, он дико кричал и корчился в судорогах. Причина выяснилась сразу: на расстоянии метра от него на ветке расположилась довольно большая змея. Не двигаясь, она уставилась на птицу своими сверкающими глазами. Неравный "поединок" закончился быстро: дятел свалился с дерева мёртвым. При его осмотре не было обнаружено ни малейших повреждений. Не раз Леволлан был свидетелем и того, как от змеиного взгляда цепенели мыши и лягушки...  Но однажды он и сам попал под действие такого взгляда. Охотясь на болоте, он внезапно ощутил необычную дрожь во всём теле. Одновременно он почувствовал, что его помимо воли тянет к месту, куда он идти совершенно не собирался. Когда он приблизился к нему, то на расстоянии трёх метров от себя обнаружил огромную змею, неотрывно смотрящую на него. Естествоиспытателю стоило огромных усилий в полупарализованном состоянии поднять ружьё и выстрелить в "гипнотизёршу". И только после этого загадочные чары развеялись..."
 - Вы цитируете слово в слово? – спросил всё-таки я ошарашено.
 - Да, полностью.
 - Но, как?
 - Скорее всего, это у меня врождённое. Но не такую память я стараюсь ставить тебе. Совсем другое. Но это только начало. Потерпи немного и я тебе открою кое-что. Пока не спрашивай.
 - Хорошо.

    Яркие краски джунглей Индии, в основном навеянных впечатлением от индийских фильмов, живо представили мне картину противоборства человека со змеёй. Но не успел я довершить в воображении это действие, полное мистической драмы и невероятной воли, как он уже не цитировал отрывок, а начинал рассказ о чём-то своём, личном, овеянном опытом прошлых лет:
 - После чтения этой статьи я попытался понять магию взгляда. И понять глаза змеи, именно глаза змеи.
 - Но как? – в который раз спросил я удивлённо, но с каким-то предчувствием чего-то нового для себя.
 - Да как? Сначала просто. Тогда город наш посетил зооцирк. Зверинец, одним словом. И я отправился туда. Смотрел на животных со всех концов земного шара: слон, носорог, бегемот, крокодил, лев, ягуар, орангутанг... Всё интересно, конечно, но меня влекло одно животное, огромное животное, таинственно неподражаемое в своей угрозе, ради которого-то я и пришёл сюда. Этим вожделенным объектом моего внимания был питон. Класс пресмыкающихся. Но какой! И не огромный размер его, не пёстрая чешуя его, не плавный изгиб движения привлекали в нём, а глаза. А он за прочным непробиваемым стеклом, по большей части, спал. Но ничего. Я так и стоял в ожидании. И дожидался, когда он приходил в движение. И тогда я старался смотреть ему в глаза, в эти самые глаза, что гипнотизируют и притягивают жертву, парализуя, уводя волю из-под сознания. И смотрел, потому что он и не прятал их. Но ничего такого сверхъестественного я в них не видел. И было сожаление. Тусклые глаза, лишённые всяких эмоций. И тогда я понял. Да всё просто. А что я хотел, чего я ждал? Этот вид, который сам себя по научной, биологической классификации относящий к классу приматов, который особенным образом выделился из всей среды, от всех остальных обитателей планеты благодаря самой изощрённой работе пресловутого серого вещества, просто, напросто лишил его, грозу джунглей, свободы. У него был готовый завтрак, обед и ужин. Его лишили врождённого азарта охоты, что был присущ всем его предкам миллионы и миллионы лет. Какой там огонь в глазах! Всё в этом мире потеряло для него смысл. Нет. Надо было искать встречи с представителями его вида на воле.

    На воле? Неужели он для этого ездил в Африку или в Индию? Может, в Южную Америку? В жаркие края? Опасно должно быть. И я постарался представить это должным образом. И в который раз он, словно угадывая ход моих мыслей, продолжил дальше:
 - Конечно же, нет. Я не собирался ехать в какие-нибудь далёкие жаркие края. У нас и своих змей хватает, хотя и не в такой разновидности. И я стал вспоминать свои, всё же, редкие встречи с местными змеями. Ужа я ни разу не видел, но вот гадюку приходилось. В основном в детстве. При встрече мы, мальчишки ещё, их убивали. Это было ещё в деревне, до переезда в город, в квартал, куда мы ездили недавно. Одну гадюку, ещё живую, мы бросили в муравейник красно-бурых муравьёв. Они тут же набросились на нежданного пришельца. Она же сначала извивалась от множества укусов, а потом выпрямилась и стала как будто палка. И всё. Мы знали, что она сделала защиту от укусов всех муравьёв. Но как? И тогда мы перенесли гадюку на горячее пепелище костра. Вот тут-то она стала изгибаться вовсю. Здесь ей не было спасения. Огонь, есть огонь. А однажды я увидел скрюченную гадюку возле венцов сенника нашего дома. Тут же я заметил маленькую дыру под венцами. Сначала страх охватил меня, но потом успокоился. Так мы и жили мирно, не мешая друг другу, можно сказать, не один год под одной крышей. А вот как-то раз в лесу мы убили одну гадюку. Была она какой-то интересной формы. Две выпуклые окружности выделялись по длине её тела. Мы вспороли. И оказалось, что это были мыши, не пережёванные, ещё не переваренные, возможно, час назад бывшие ещё живыми. Тогда мы, пацаны, сильно не вдавались в детали охоты этой гадюки. Знали, что она проглатывает их, мышей. И всё. А тут я, уже по прошествии многих лет призадумался о всех деталях охоты той гадюки. И пришёл к выводу, что метод охоты у неё был точно таким же, каким был у того змея, что на расстоянии убил дятла, таким же, каким был у того удава, притягивавшим французского естествоиспытателя Леволлана. Мышь – животное юркое, проворное, намного подвижное, чем плавно ползучая змея. Только кошка, одна из самых проворных животных на планете, является первейшим охотником на неё. Так предназначила природа. Хотя, и других охотников хватает. Но гадюка? Скоростью и юркостью она, мышь, намного превосходит её. Но в том-то и дело, что гадюка использует приём воздействия на расстоянии.

    Он сделал паузу. Глаза его были полузакрыты и нахмурен лоб. Какие воспоминания посетили его?
- Только на воле, и скорее, в момент охоты они могут проявить силу своего
взгляда. Но как поймать этот момент? Невозможно. Однажды, во время тренировочного кросса по дороге, что вела между лесом и полем, я чуть не наступил на двух гадюк. Заметил их в последний миг. Они переползали дорогу. Резко рванулось всё во мне. От такой неожиданности я подпрыгнул высоко и молнией совершил спринтерский рывок. Но через несколько метров я остановился и побежал обратно, побежал медленно. Они уползали в поле так, как будто и не пробежал над ними человек. Здесь, в этот миг, было далеко до момента охоты. После этого я стал искать встречи с любым представителем этого рода в чём-то таинственных, но мерзких хищников. Искал я долго, но тщетно, как будто иголку в стоге сена. Ни в поле, ни в степи, ни в лесу я их не находил. Никакой я не натуралист. Так и бросил я это занятие, какое-то вроде бы бессмысленное. И вот было это в июле, в жаркий, жаркий день. Я, приехав из города, шёл с остановки через степь по узкой тропинке. Там был поворот. Тропинка огибала такое место, где не росло ничего. Гиблое место, пространство плохой энергии, что становится тяжёлой сама аура. Такие места встречаются иногда. Не задумывался я тогда, и пошёл напрямик через это место проклятой энергии. Почему бы не ходить напрямик? Ничего не растёт? Но ведь ходить-то можно. Так я уже почти пересекал этот мёртвый островок посреди сочных зелёных трав и пёстрых полевых цветов. И тут я почему-то замедлил шаг, или что-то остановило. До конца гиблого места оставалось немного. Вот граница между зеленью и мрачным подобием пустынной земли. Это я видел, когда глаза мои не были устремлены лишь только вперёд и поверху. Склонив голову, лоб немного вниз, взглядом своим я отметил, обратил внимание на эту границу. И на этом стыке жизни и не жизни я встретил то, к чему когда-то стремился. Как наваждение, как дьявольская ирреальность бытия. Возможно ли такое? Не принадлежность самому себе. Как сон. Но не сон. А страшная реальность действительности в состоянии изменённого сознания. Извне. И это случилось со мной.

    Взгляд моего учителя был устремлён куда-то в сторону. Рассказывал ли он это мне, именно мне? И был ли он здесь? Увела память в тот день, в то место, отторгающее от себя всё живое, в тот тихий островок проклятых энергий. Тихий, монотонно тихий, завораживающий голос продолжил дальше само течение реки памяти:
 - Жарко палило тогда июльское солнце. От огненных лучей знойный воздух степи вибрировал, создавал подобие волн. Но ко всему этому добавлялось что-то ещё, другое. И источником вот такого было то, к чему я стремился когда-то. О-о, это была дьявольская сцена. Не забыть такое никогда. Будто испытание духа в аду.

    Прикрыл чуть веки, весь устремлённый в тот отрезок ушедшего течения времени, что бушевал сейчас пожаром в памяти, в самом раскалённом мозгу. Яркость красок завитала незримо, наполняя невообразимым созерцанием саму ауру настоящего бытия. И шло оно, всё это, оттуда, из прошлого.
 - Страшилище это было свёрнуто в клубок. Но над всем этим возвышалось неподвижно то, что называем головой змеи. Никогда я не видел такой толстой, непомерно толстой, гадюки. И, хотя, продолжение было увязано в клубке, я понимал, туманно понимал, что передо мной необыкновенный по редкости экземпляр по самой длине размера, по мощи габарита. Но не только. Передо мной представилась истина во всей своей жестокой ироничности. Я находился в сфере момента охоты. И в этом жизненном спектакле мне отводилась роль жертвы. Вот он – блеск истины, её лезвие, её остриё! Но ведь стремился же я к этому? И отчего так стремительно забилось сердце? Сделай усилие. Посмотри. Я так и сделал.
    Даже тихий ветер не создал бы лёгкой ряби на ровной глади чистой воды спокойного озера. Таким был воздух данного бытия. Но где-то бушевал пожар и рвался цунами воспоминаний:
 - Что было это? Я смотрел в немигающие глаза. И будто земля уходила из-под ног. Но смотрел в глаза, и дальше вглубь. Вот  оно – отражение мозга вечного охотника, хладнокровного хищника, вселяющего ужас на того, кто стал добычей. Но неужели я?! Этот приём был его оружием. И нещадно палило июльское солнце. И явственно ощущал я пьянящий запах июльских трав, и цветов. В последний раз?  И очевиден был сам момент, быть может, необыкновенный, невероятный, свершившийся, но не до конца. На расстоянии этого пространства мой мозг и мозг царя степей входили в соприкосновение.
    И такой тонкой, упоительно тонкой становилась струна самой ауры настоящего бытия. И звенела она, и была музыка особенная, чарующая, манящая в тот миг того дня обжигающих лучей июльского солнца. Под покровом завораживающе монотонного, но иногда с вплесками тихой эмоции, голоса я чувствовал это, я знал это, я был там.
- Обдало меня некоторым ознобом в знойный июльский день, повеяло таким холодом изнутри. Чужой мир, безжалостный и жестокий дыхнул на меня и как будто старался увести с собой. Что же было это? Терпеливая, холодная ярость. Змеиный мир, лишённый эмоций. И я смотрел, смотрел в глаза и дальше, вглубь, в мозг. И даже в эти минуты острой кульминации между жизнью и смертью я старался представить извилины его, серое вещество и то, что воспроизводит он, преобразуя из материального в наэлектризованное, волновое, энергетическое, неуловимое, идеальное, в саму истину порождения мыслей. И не стояла в этот миг перед ним, царём степей, жертва, та самая жертва, что всеми мыслями цепляется за жизнь, цепенея от ужаса, от безысходности. То видел он, то чувствовал он мозг, пытающийся понять его самого, почерпнуть его опыт, его видение, его осмысление, а, может, и душу. И стоило это усилий, огромных усилий, вот так со страстью познания смотреть в эти немигающие глаза, в окно жестокого разума. Тогда я в этом ничуть не сомневался. Но был ли я готов отразить его натиск?

    Напряглось его тело в том воспоминании того мига, где было всё тонко и остро, как наконечник копья, как лезвие бритвы. Сама нестандартность, сама необыкновенность, как натянутая тетива, как тонкая струна, что подкинет, может, единственный раз в жизнь. Его величество случай!
 - Развернулся клубок и удалился торжественно и медленно в июльские травы степей. И оценил я размер и габарит. Бывает ли такое? Но ведь и среди людей есть гиганты далеко за два метра. Аномалия чего-либо присуща природе. Не увидел он во мне жертву. Было другое. Мы проникли в мир друг друга. Вспоминал ли он меня, но я помню всегда.

* * *

    Я смотрю на тебя. Посмотри на меня. Царица ночи. И бледный свет озаряет, испускает лучи осмысления, не радует, как утренний восход солнца. Есть в этом, ещё не в полночном, но накануне её, свете, далёком от радости и оптимизма, свой смысл и предначертание, что по истине, по вере моей и устремлённости то, во что поверил я, куда стремлюсь я, и не только. Я на пути познания. И я стремлюсь. Поле, огромное поле, что предстоит мне пройти, перейти. Одинокий путник под бледным светом полной луны.

* * *

    Я всегда был прилежен на тренировках, равно как и в учёбе. С точностью выполнял все установки тренера. Но вместе с тем у меня протекал длительный тренировочный процесс, которому уделялось в нашей детско-спортивной школе мало внимания. Всё было сосредоточено на внешней стороне. И, наверное, в этом плане нас как-то можно было бы сравнить с заводским цехом, где изготавливаются отличные качественные товары. А мой же учитель кроме такой заводской обработки дополнительно работал, оттачивал, лепил, творил, превращая в такой истинный шедевр, далёкий от какого-либо стандарта. И творя, действительно творя, и, скорее всего, экспериментируя на мне, он всегда говорил, что опирается, прежде всего, на работы, на знания учёных, теоретиков спорта, сильнейших психологов, великих тренеров, и, конечно, на опыт самих выдающихся чемпионов.
 - Вот прочитай интервью Виктора Рыбакова, трёхкратного чемпиона Европы, многократного чемпиона Советского Союза по боксу. Лично я ставлю его в десятку самых техничных боксёров в истории мирового бокса… – говоря так, учитель протянул однажды мне одну газету.

    В руках держал я, уже пожелтевшую с годами, газету "Советский спорт" восьмидесятых годов прошлого века. Тогда меня не то, что на свете, но и в планах-то не было. Сами родители ходили в школу, ничего не зная, не подозревая о будущем. Но для моего учителя были эти годы – годы молодости. В газете было выделено и подчёркнуто интервью с боксёром, которого мой учитель ставил в первую десятку самых техничных боксёров всех времён. В интервью, несомненно, достойный такого признания представитель одного из древнейших видов единоборства говорил о том, что после каждого выигранного боя, когда он находился на вершине радостного эмоционального подъёма, его тренер непременно приглашал в тренировочный зал поработать на лапах. Получалось так, что его выдающаяся техника оттачивалась во время благоприятного эмоционального настроения, когда радость победы ещё бушевала в душе. И понимал я, прекрасно понимал, что в грустном, печальном расположении духа не добиться прогресса в плане технической, тактической подготовки. Такое явление теоретики, специалисты спорта высших достижений называют эвстресс, благоприятный стресс, когда душа поёт и всё получается на отлично. Так мне говорил учитель. И был я уверен, что великие творения всех времён приходились на пик такого эмоционального подъёма.

 - Вы, молодые, не видели его в бою. Многие, особенно те, кто мало интересуется спортом, его и не знают. К сожалению сейчас много таких. А я видел, конечно, по телевизору, но видел. У этого боксёра был такой неуловимый удар в печень. Я не сомневаюсь, что у него и сейчас он работает безотказно. Коронный приём – это на всю жизнь. Стоило ему в бою применить только один раз свою коронку и всё. Бой на этом заканчивался. Просто глазом и не увидеть. Нужен был только медленный видеоповтор. Ты сам знаешь, для чего я тебе дал прочитать это интервью. Ну, а теперь вернёмся к Станиславскому…

    Дома, в своей комнате я выполнял танец орла, непременного атрибута в монгольской и бурятской национальной борьбе. С этим танцем я старался максимально приблизиться к реющему полёту истинного орла, царя неба степей. И включал я при этом специальную музыку, что усиливала моё эмоциональное, внутреннее восприятие воображаемого танца жизни. Методично, ритмично, но не навязчиво громко, а так, подчёркивая своё присутствие, бил барабан. И время от времени вмешивалась чарующая музыка Востока, исходящая от старинного смычкового инструмента – бурят-монгольского хура. Всё пространство было во власти этой пьянящей музыки, что вводила в особенный транс. Под вечным куполом синего неба началась охота истинного царя. Лишь проснулась с восходом красного солнца бескрайняя степь полевых цветов и изумруда высоких трав, с чистой росой, как небо, как родник. И зоркий глаз отметил то, что творится там, внизу, далеко внизу, посреди высоких трав. Каждое движение. Он охотник. Нет несчастнее той жертвы, на которую падёт его орлиный взор. И камнем ринется он вниз, в одном стремлении растерзать.
    Ритм, бой барабана вгоняет и вгоняет меня в транс охотника, в транс воина. Неистовый дух проснулся в плавном движении реющего полёта. Встречный ветер обдаёт азартом великой охоты истинного царя небес. Степь под властью твоей. Струны старинного хура рождают звуки погружения в волшебный мир музыки ирреального бытия. Я там…

* * *

    Поговори со мной, не молчи. Царица ночи ! Несметной силой владеешь ты. Я иду. Ноги вязнут в первом осеннем снегу. Снежинки падают и падают плавно кружась. А тишина не гнетёт, она завораживает. Но есть ли кто во Вселенной, идущий, бредущий по первому снегу осени. Одинокий путник в огромном поле, залитом бледным светом полной луны. Далеко впереди горизонт под видом чёрного леса. Шибирь.

* * *

    Приближался турнир. Предыдущий я пропустил, сославшись на болезнь. Не болел я, ни за что не болел. Мой учитель говорил, что этот турнир лучше пропустить для подготовки к следующей. А ведь тот турнир был очень важным в виду отбора на нём на более высокие по рангу соревнования. Но я не жалел, ибо тренер вряд ли взял бы меня. Туда поехали лучшие.
    Пауза между двумя этими турнирами затянулась. Но, может, это и было мне на руку? Я тренировался добротно на официальной тренировке, но всё, же, упорней тренировался дома, на дополнительной. Но это была сама неистовость творчества.

    Оба полушария мозга получали свою определённую нагрузку. Быть может, тело отдыхало, получив изрядную долю тренированности на занятиях в детско-юношеской спортивной школе. Но вряд ли. Каждая клеточка тела следовала за сверхнаэлектризованными движениями обеих полушарий, за таинственной энергетикой серого вещества. Я научился вводить себя в дремотное, сноподобное состояние, и тогда мозг и тело работали над техникой, а то и над тактикой. Левое полушарие запоминало, закрепляло и оттачивало навыки технико-тактических действий. Словом, шла поистине идеомоторная тренировка. После чего я начинал следующую работу, отчего мой мозг попадал в другое состояние, как будто после сна под холодный душ. Меня посещал эвстресс, конечно, нагнетаемый силой воображения. Теперь вступало в свои права правое полушарие. Благоприятный стресс, эвстресс, более всего подходил для воображения победы в труднейшем поединке. И тогда я следовал опыту соотечественников – трёхкратного чемпиона Европы по боксу и его наставника, что отрабатывали технику сразу же после выигранного боя, когда радостные эмоции только и бушевали в душе. Но это было у меня после моей игры воображения.

    Отработав над технико-тактическими действиями, я приступал к работе психологического настроя, самого психического, волевого проявления. Учитель, молча, смотрел на эти мои действия, изредка лишь советуя, да корректируя сам ход тренировки. Но, всё же, по большей части он молчал и смотрел. А я же погружался в особый мир.
    Оптимальное боевое состояние. Свирепость воина, как хищника. И кем только я не становился мысленно, воображаемо – и орлом, царём неба степей; и гепардом – исконным хищником саванны Серенгети, в неистовом спринте погони за жертвой, газелью Томсона и других же травоядных; и самим дьявольским проявлением истинно бойцовского пыла. И тогда мозг мой бушевал, ярость клокотала, и каждая клеточка тела была как кипящий котёл древесной смолы.
    Метаморфоза была неизменной спутницей такой тренировки. Как чёрный мрак исчезает с восходом солнца, так исчезали клокотавшие эмоции, и наступала тишина, зловещая в чём-то тишина. Был ли я в этот миг тихо ровной
гладью спокойного озера?

    Гадюка под палящими лучами знойного июльского солнца. Неподвижность каменного идола и само выражение утончённого спокойствия. "Я тогда подумал, что мы – хозяева планеты, лишь благодаря разуму, изобретшему разнообразные технические приспособления, что дают нам преимущество над великими охотниками планеты. Но как можем быть бессильны мы, оказываясь без них один на один с этими истинными хищниками планеты", – говорил учитель, вспоминая ту встречу на границе мёртвого места и живой степью под полуденным июльским солнцем, когда сам воздух вибрирует и испускает реющие волны. "Не забыть никогда тот миг глаза в глаза, ту встречу разных миров. Его мир был миром, холодным миром хладнокровного убийцы, где всё подчинено логике великой охоты. Но мир этот оказался разумным, разумным не в нашем обычном понимании, когда разум преображает биосферу в ноосферу, преобразуя, развивая, творя цивилизацию. Нет, это было другое, другой разум. И, кажется, он меня учил. Учил смотреть чужой мозг. Я так думаю", –  говорил учитель, погружаясь снова в тот неповторимый миг неожиданной встречи, что взял оттуда что-то такое, что было недоступно ему ранее. "Но неужели та встреча могла стать стартом тому явлению, что случилось, произошло, преобразилось самым невообразимым образом в его родном квартале, и которому я был свидетелем, и не только я. Мы все были на одной волне, в поле одной энергетики, когда он на расстоянии обезоружил вооружённого противника". – вот такой ответ на вопрос, который давно увесистым грузом висел в моей голове, но я так и не задавал его, снял как бы само собой вопрос этот с повестки дня. Истина восторжествовала? Так ли это?
    А тем временем наступал очередной турнир.

* * *

    Луна, луна будь спутником одинокому путнику, бредущему через поле, огромное поле. Снежинки, порхающие при бледном свете, создайте ту сказку, волшебную, где достигну я цели и стану другим. Ещё далеко, но всё же ближе чёрная линия горизонта. Шибирь.

* * *

    Была ли точным отражением зеркальная гладь спокойного озера? И знал ли кто, что на дне закипает сама вода от бушующих страстей и сил подводного вулкана? Гневная сила эмоций под кроткой личиной и пеленой отрешённости? Вот таким и был я в этот день турнира. Он был для меня особенным, хотя бы потому, что пришёл на него мой учитель. И это создавало определённый фон.

    Мысленно, в который раз, кричал я определённые слова, взятые из практики древних воинов разных народов, всех континентов. Не раз на тренировках  моего учителя я входил в транс. Я следовал примеру воинов воинственного африканского племени масаи, которые шептали наизусть определённые фразы-заклинания. По завершении такого обряда они ложились на землю. И тишина была их спутницей. Но мозговая активность продолжала работу ушедших заклинаний. Проходило время, определённое время. И сотни воинов в едином порыве вскакивали, и громким криком оглашали вокруг имена героев, отважных воинов. То была природная, но настоящая работа по системе Станиславского, про которого они никогда и не знали. Каждый воин был в образе своего героя. Каждый воин поведёт себя как его кумир. И у меня был свой пример, что стоял всегда перед глазами моими, когда мой учитель, немыслимо вскрикнув, воспарив, а затем ногой оттолкнувшись от макушки головы соперника, совершил сальто и приземлился позади него. И пример этот вдохновлял меня и вёл в бой. Я был запрограммирован на своего героя, был весь в образе кумира. Я купался в океане оптимального боевого состояния.

    Глаза в глаза. Учитель говорил: "Ты видел по телевизору, как профессиональные боксёры сходятся друг с другом и смотрят глаза в глаза? О-о! Это зрелище, это составная часть большого шоу современных гладиаторов. Простому смертному лучше и не смотреть в эти глаза. Здесь уже началось соревнование мозгов, свирепых мозгов. Глаза эти не хуже нокаутирующих кулаков, а может и похлеще. А зрители? Зрители в восторге, зрители в экстазе! Вот такое начало современных гладиаторов всегда впечатляет. Но нужно ли тебе это? Я скажу тебе про то, что рассказывал. Как посмотрела на меня тогда змея у границы мёртвой и живой земли?! О-о! Посмотри в мозг, посмотри в его проявления, в его сущность, в его истину".

    Этот юношеский турнир не был ареной современных гладиаторов, мастеров единоборств высшего уровня. Не практиковались здесь такие взгляды глаза в глаза, приводящие зрителей в экстаз ожидания боя. Не то было зрелище, не тот был уровень. Ни с кем из моих юных соперников никто не проводил такую идеомоторную, идеовегетативную тренировку, как проводил со мной мой учитель. Но к тому, же, я неистово и радостно плескался в океане оптимального боевого состояния.
    Этот турнир становился открытием, можно сказать, одного юного дарования. И я полностью подтверждал такое предположение в свой адрес. Бои, схватки выигрывал убедительно. Тренер радовался, товарищи по команде удивлялись, соперники недоумевали, зрители же были в восторге. Но я то и дело вскидывал взгляд туда, где сидел неприметно один человек, не проявлявший никаких эмоций. Но я догадывался, что творится у него в душе. Впереди в моей весовой категории оставался лишь только финал. Соперником моим являлся многократный чемпион.

    Продолжение следует...