Эльфийская кровь

(Иллюстрация автора LoranDeSore: https://vk.com/photo-48816104_379225316

      Душа химирского мага то пела, то плакала. Прогулки с велистой стали для Моленара своеобразным наркотиком: с одной стороны они приносили ему истинное наслаждение от общения с красивой и умной миладой, но с другой стороны он вспоминал, на что потратил несколько десятилетий своей жизни. Служба королю Нолену не пошла ему на пользу, слишком много мерзости пришлось увидеть, да и сделать самому. Поэтому маг не мог расслабиться полностью, чтобы получать светлую радость от чувств, которые пробуждались в нём.

      Вспоминать то, как ощущается внутри себя любовь и нежность, было надрывно больно, но что-то в этой боли было приятным. Когда-то Моленар любил и был любим. Это была какая-то иная жизнь, забытая настолько старательно, что воспоминания приходили только крошечными отрывками. Он помнил запах своей возлюбленной, но уже не мог его описать, тем более воссоздать даже с помощью всей магии мира. Он помнил её волосы, но всё было покрыто серым каменным крошевом, и цвет тоже уже не читался внутренним взором. Он помнил её жест — она любила класть руки ему на шею и разминать усталые мышцы, от чего по всему телу разливалось блаженное расслабление, уходили тревоги, и клонило в сон. Но даже это чувство он уже не мог воспроизвести в своей памяти.

      Имя своей возлюбленной из глубокого прошлого вспоминал мучительно со стыдом и тоской. Как он мог позабыть её имя? Этого не постичь умом! Впрочем, Моленар так долго отгораживал внутри себя того молодого и счастливого Лэна, что теперь можно было не удивляться. Да и не было теперь никакого смысла вспоминать, ведь если человек умирает, то его уже нет ни в одном времени этого мира, ни в одном пространстве, но он есть везде, всегда и во всём.

      Если бы его возлюбленная была жива, судьба Моленара сложилась бы иначе, и он вернулся бы к ней. Но, увы, сколько ни шатайся по пространствам и временам, нет возможности вернуть своих любимых, если они уже умерли. Умершие могли становиться только призраками, если они погибали, не успев завершить свои дела. Тогда у призраков сохранялось право напомнить живым о том деле, которое надо обязательно закончить. Иначе нет призраку покоя.

      Через какое-то время призраки стали приходить к магу во снах. Днём Моленар гулял с велистой, наслаждаясь Эрметрисом и природой за городом. Инира рассказывала разные истории о городе и его людях, тех, с которыми успела пообщаться и подружиться.

      Вот дочка молочника Элиза. Она старшая лада в семье, а мать покинула этот мир, когда рожала младшую дочку, восьмую по счёту. Старше Элизы её два брата, один из которых стал мореплавателем, а второй лётчиком, чем очень гордилась вся семья, но особенно их отец. Правда всё хозяйство осталось на плечах самого молочника и его старшей дочки, а ещё надо было поставить на ноги младших детей. Но у Элизы был уже жених Ульрих, мечтающий влиться в семью и поддержать разведение молочных коровок. Ульриху очень уж нравились тёплые и мягкие коровьи носы и умные чёрные глаза, такие грустные, будто бы знают какую-то тайну про этот мир, но им запретили ею делиться с людьми.

      А вот дом булочника Пьера с супругой Жули. Какой аромат стоит вокруг, когда они священнодействуют в своей маленькой пекарне! Их сын Оскар всецело нацелен продолжить семейное дело, поэтому обучается с самых малых лет. Сначала он учился просеивать муку, чтобы каждая её частичка надышалась свежим воздухом, потом он учился выбирать самые свежие яйца на рынке. Конечно, у семьи Пьера есть свои постоянные поставщики, но одно дело получать готовое, а другое дело уметь выбрать самое качественное. Теперь Оскар уже умеет почти всё и наравне с родителями трудится в пекарне.

      А если повернуть на вот тот пустырь… Моленар познакомился и с мастером Ромом, и заглянул в скромное жилище Артафера, где шаман стал бывать всё реже и только по делам. Колдовать и обращаться к духам нижнего мира ему было удобнее всё-таки в своей хибарке, так тщательно защищённой заклятиями и артефактами.

      Маг с удовольствием слушал велисту, любуясь ею, наслаждаясь звуками её голоса, смеха. Но он никак не мог позабыть свои ночные кошмары и, вспоминая их, каждый раз мрачнел. Тогда явственней проступали на его лице старые шрамы, полученные ещё во времена учёбы в детстве и юности.

***

      -Лэн, тебе сегодня предстоит выучить формулу заклятия страха высоты и обратную формулу, — мирным голосом вещал престарелый колдун Аррондир, друг его матери Анфиры.

      — Учитель, я снова прошу тебя называть меня полным именем. Меня зовут Моленар.

      — Хорошо, Моленар, — взрыкивал колдун, не терпящий возражений даже по такому поводу, — но теперь ты должен применить обе формулы на себе, и сделать это без тренировки на животных.

      — Я сделаю это, учитель, — и рыжий мальчишка так гордо вскидывал голову, что длинные волосы задевали соседа сзади, а тот, не растерявшись, дёргал гордеца за них. — Ай!

      — А за дерзость и возражения ты, Моленар, сделаешь это прямо сейчас, — и колдун свирепо оглядывал мальчика с макушки до ног, будто прикидывал, хватит его одного на обед сегодня или прихватить ещё парочку учеников.

      А Моленар открывал книгу и слёту зачитывал формулы, то трясясь от страха высоты, стоя на твёрдой земле, то переставая бояться и расслабляясь. Учитель смотрел на парнишку злобными глазками, сверля его взглядом, но когда, отворачиваясь к доске, чтобы его лица не видели ученики, шёл к своему столу, колдун Аррондир даже не старался прятать улыбку в пышных усах и бороде. Старому колдуну нравился этот рыжий упрямец с глазами цвета садовых васильков — серо-синие, как и у его матери.

      А после школы магии и колдовства мать вела его в свой любимый лес и рассказывала о травах и деревьях, о лесных птицах и зверях. Анфира была наполовину эльфийкой. Так утверждали люди, когда видели её слегка заострённые кончики аккуратных ушей, хотя сама она считала себя человеком. Она не знала своего отца, а её мать, бабушка Моленара, до самой смерти не рассказывала об отце Анфиры. Только перед самой кончиной она что-то прошептала дочери на ухо, запретив рассказывать под страхом проклятия.

      Сама Анфира тоже ничего не рассказывала сыну про его отца, растила его сама, помогал ей только её друг Аррондир. И для Моленара так и оставалось тайной, текла ли в его венах эльфийская кровь или нет, но к магии он был явно способнее многих, если не всех учеников в школе.

      Впрочем, про загадочных эльфов ходило много легенд, рассказывали былины и небылицы, но живых эльфов никто уже очень давно не встречал. Так и стоило ли об этом думать, успокаивала Лэна его мать.

      А на следующий день Моленару пришлось применить обе эти формулы в жизни, и тренироваться пришлось не на безобидных ручных крысах, как всем ученикам школы, а на своих друге и враге. Сказать, что в школе у юного Лэна не было друзей, было бы не правдой, один друг у него был, но это был Самый Лучший Друг, настоящий, который ни в какой беде не бросит, который всё отдаст за друга. Эйдин, а для друзей просто Дин, был таким же резвым и шаловливым мальчуганом, как и сам Лэн, и все шалости они совершали вместе.

      В этот раз они придумали напугать девчонок. Безобидная шалость, строго рассчитанное и испытанное на себе волшебство, как говорится, ничего не предвещало неприятностей. Лэн и Дин заколдовали часть мороженого, которым угостили своих одноклассниц. Девчонки так обрадовались знакам внимания, что чуть не передрались между собой, кому кто из мальчишек подарит лакомство в стаканчиках.

      Самое заколдованное мороженое досталось первой красавице класса белокурой и улыбчивой Никаэль, которую все звали просто Ника, и которая так нравилась Лэну. К слову сказать, Дину она тоже нравилась, но ещё больше ему нравилась другая девочка. Менее броской, но более тонкой красотой Дина пленила подруга Ники чернокудрая Лоринен, малютка Лори, которая была ниже всех ростом и почти на год моложе одноклассников.

      Волшебство заключалось в том, что у вкусившего лакомства вырастали уши и краснел нос на несколько мгновений, не дольше, чем на пару вздохов, а потом всё вставало на свои места и приобретало первоначальную форму. Но Нике досталось самое концентрированное волшебство, и её красота померкла на целых пять минут. Малютка Лори, как могла, прикрывала свою подругу, но всё происходило прилюдно, так что скрыть факт баловства и одновременно позора первой красавицы от людей не удалось.

      За Никаэль вступился самый сильный и красивый парень школы, он был аж на два года старше мальчишек, выше на голову и имел репутацию громилы. Карафан приподнял обоих парнишек за воротники и стал выспрашивать, уж не их ли поганых ручонок это дело. Мальчишки свою вину не признавали, но тот всё равно решил их наказать, подвесив их на высоком суку старого раскидистого дуба.

      Дин от рождения боялся высоты и позорно верещал, пока Лэн не произнёс формулу заклятия, выученную на прошлом уроке колдовства. Затем он, вспоминая мамины наставления, обратился к душе дуба и попросил бережно опустить их на землю, а того громилу Карафана наоборот подвесить на их место. Дуб внял вежливым и учтивым просьбам мальчика, у которого в венах текла частичка эльфийской крови, и выполнил его просьбу. А вот когда ненавистный соперник позорно повис на суку, пригодилась и формула страха высоты, которую Лэн и применил незамедлительно и с удовольствием.

      Карафан на глазах у всех ребят, которые набежали поглазеть на мальчишеские разборки, верещал от страха, вися за шиворот на дубовом суку, пока его не сняли с позором взрослые мастера. Оказалось, что красавец от страха обделал штаны, и теперь от него неблагородно пахло. Ника посмотрела на своего посрамлённого защитника, хмыкнула и, взяв под локоть Лэна, гордо неся свою красивую головку, а красота уже давно возвратилась, удалилась с места происшествия. Лори, к счастью, Дина последовала примеру подруги и ушла вместе с ним вслед за Лэном и Никой.

      На этом инцидент, конечно же, не был исчерпан. Посрамлённый первый красавец, потерявший свою привлекательность в глазах избранницы, долго вынашивал план мести. Но ничего не придумал, кроме как наказать Лэна, назначив ему встречу за городом поближе к лесу, и устроить наглецу показательную порку. А для уверенности он позвал себе на подмогу ещё двоих своих друзей одноклассников. Эти двое, вооружившись кинжалами и кастетами, спрятались в засаде, а Карафан ждал Лэна на виду.

      Моленар пришёл один, решив не говорить о предстоящей встрече даже Дину, потому что не хотел рисковать его здоровьем и жизнью. Лэн не стал брать с собой оружие, зато он заранее накануне долго вспоминал все свои навыки в магии и тайны, полученные от матери.

      — Привет, Карафан, — сказал Моленар, подходя к противнику, — зачем звал? Ты, наверное, хотел извиниться за свою выходку?

      — Я тебя позвал, чтобы навсегда отбить у тебя, эльфийский выродок, желание даже просто шутить моём присутствии, — прорычал юношеским баском громила, глубоко задетый вопросом Лэна.

      — А я-то думал, что ты, наконец, образумился, — разочарованно пожал плечами Моленар.

      Со звериным рыком Карафан бросился на противника, нанося удары кулаками, но почти не причиняя вреда мальчишке. Лэн хоть и был младше и почти вдвое слабее противника, но двигался гораздо быстрее и ловчее, чем Карафан. Видя, что их друг не справляется и начинает уступать какому-то сопляку, сидящие в засаде парни присоединились к драке. Удары кастетами пробивали магический щит заклятия, которое применил Моленар, а уж когда эти трое повалили его на землю, сопротивляться избитый мальчишка уже не смог. Рот ему зажал Карафан, не давая прочитать никаких заклятий, за руки и за ноги крепко держали двое других парней.

      — Сопляк! Слизняком будешь передо мной ползать, гнидёныш! — бушевал Карафан, выводя острым лезвием кинжала замысловатые узоры на щеках и груди Моленара, а чтобы он не смог произнести заклятие в след уходящим, варвар разрезал ему нижнюю губу и подбородок. — Скажи спасибо, что не выколол твои мерзкие эльфийские глазёнки, урод! Теперь на тебя не то, что Ника не посмотрит, теперь на тебя вообще никто не посмотрит! Ха-ха-ха! Красавчик писаный, ага, пером железным писаный!

      Не рассчитал Карафан, что лес был настолько рядом, и Моленар смог дотянуться своим сердцем до ближайшего дерева. Им оказалась цветущая липа, которая ахнула по-матерински и тут же позвала на помощь лесных обитателей. Когда Карафан и его подельники уже собрались уходить, а Лэн лежал в пыли и истекал кровью, из тени деревьев вышли волки, а сзади к ним присоединились пара огромных беров-медведей. Вороны, сверкая своими чёрными атласными крыльями, расселись зрителями на ветках высоких сосен.

      Волчья стая разделилась и обошла кровавых победителей с обеих сторон, выйдя на дорогу перед троицей, и, оскалив клыкастые пасти, погнали парней обратно к лесу. Медведи встретили забияк достойно, намяв бока и располосовав лица и животы бесчестным людям, втроём избивавшим одного мальчишку. Оба подельника с кастетами испустили дух сразу после медвежьих объятий, а Карафан, с разодранным лицом и отбитыми внутренностями, прокушенным левым боком смог добраться до крайних городских домов и позвать на помощь.

      Но когда люди, вооружившись рогатинами и ружьями, прибежали на опушку, там остались лежать только два мёртвых тела, изуродованные медведями. Моленара там не было, но и домой он не вернулся.

***

      Истекающий кровью Лэн краем ускользающего сознания почувствовал, как земная твердь под ним взбугрилась и зашевелилась как живая, а потом качнулись небеса и лес начал наступать на него. Распахнутые синие глаза мальчика затмила тень древесных крон, и взор его затуманился. Моленар не видел, как три огромных желтобрюхих полоза унесли его на своих спинах и бережно передали приникшему к земле величавому оленю с ветвистыми рогами и благородным взглядом. Олень медленно поднялся и пошёл вглубь леса иноходью, чтобы не потревожить лишний раз лежащего на нём истерзанного ребёнка.

      Когда олень вышел на залитую солнечным светом широкую поляну, его обступили те самые существа, про которых у людей остались только легенды и небылицы. Эльфы тоже услышали призыв о помощи, который Моленар обратил к лесным жителям, но не только это привело эльфов на поляну. Они услышали песню родной крови. У страдающего существа из ран текла и впитывалась в землю кровь, несущая в себе свет эльфийского волшебства. Лесной народ уже давно знал всех своих наперечёт, не так уж много осталось их на Бертерре. Прочие благоразумно ушли в иные миры, где эльфов любили и почитали как лесных богов. Остались только самые упрямые и безрассудные, а ещё очень любящие леса и всю природу маленькой планеты Бертерры.

      — Скорее! Пожалуйста, скорее, Хольгинор! — умоляющим тоном просила королева клана эльфов лейоре Галарданэль.

      Король Турфинир и его друг и соратник Хольгинор сняли тело мальчика с крупа оленя, а целительница Арлатэнь поблагодарила благородного зверя, и длиннорогий отошёл в сторонку пощипать сочной травы. Мальчика положили на плоский камень, наделённый чудесной силой, и Арлатэнь освободила его тело от одежды.

      — Боги, за что вы так жестоки к этому человеку? Какой варвар так изуродовал кожу этого малыша? — возмущалась целительница, проводя над кожей своими ладонями, под которыми порезы затягивались и начинали заживать, а синяки и кровоподтёки бледнели и растворялись.

      — Ты так быстро справляешься, Арлатэнь, будто это маленький эльф, а не человеческий мальчик, — с недоверием глядя на происходящее, высказал своё недоумение Хольгинор.

      — Так и есть, в этом существе человеческой крови довольно мало, но надо передать весть его отцу, чтобы пришёл и обучал сына эльфийской магии. Каждый эльф, пусть он даже чуть-чуть человек, должен знать нашу магию и обязан передать знания своим детям.

      — Арлатэнь, ты знаешь и его отца? — удивление Хольгинора заметно возросло. — Может быть, ты ещё и мать его встречала?

      — Мать не встречала. Его первая кровь эльфа пришла по материнской линии, но мать его полукровка, а вот вторая кровь была чисто эльфийской.

      — Назови имя отца, — потребовал король Турфинир, — и я пошлю за ним свою лисицу.

      — Меалор, — задумчиво произнесла целительница. — Его зовут Меалор, и ты его знаешь.

      — Да, знаю. Но Меалор не мог так поступить! Он был женат, и его жена Энэан умерла. Он не должен был входить в спальню к другой женщине, тем более, к смертной.

      — Тем не менее, это его кровь впиталась в песок дороги и пролилась на траву поляны. Турфинир, ты лучше посмотри на эти узоры! Хольгинор, ты тоже взгляни. Тут нужно срочно исправить рисунок, иначе мальчику грозит большая беда, когда никого из нашего народа не будет рядом, чтобы помочь.

      Король и его друг склонились, чтобы получше рассмотреть уже побелевшие ниточки шрамов на теле спящего мальчика, и разом отшатнулись от увиденного.

      — Надо срочно исправить! Каким болваном надо быть, чтобы делать такие ошибки при наложении заклятий?! Наши беры были правы, что разобрались с бездарными варварами. Хольгинор, ты исправишь или мне самому?

      — Я сейчас всё поправлю, ваше величество, — поморщился эльф, — ты мне ещё прикажи обучать этого человека эльфийской магии.

      — Приказываю! Отныне Хольгинор наставник и учитель мальчика-эльфа.

      — И что тогда будет делать его родной отец? — проворчал древний эльф.

      — Любить сына, — ответила вместо короля Галарданэль, тоже склонившись над ребёнком.

      Хольгинор поморщился ещё раз, потом размял руки, передёрнул плечами, оживляя потоки целительной энергии, и ладони его засияли светом таким ярким, что он затмил полуденное солнце. На коже мальчика рисунок, оставленный кинжалом Карафана, видоизменился, ещё сильнее побледнел, превратившись в красивый замысловатый еле видимый орнамент из тончайших завитков и изгибов. Удовлетворённый результатом маг укутал Моленара в свою тёплую накидку и поднялся с колена, на котором стоял перед лежащим на камне ребёнком, но не велел ещё будить мальчика, хотя его надо было накормить и напоить, ведь он потерял много крови.

      Когда эльфы с мальчиком прибыли в тайное поселение среди необъятных стволов деревьев, солнце уже клонилось к закату. На встречу пришедшим вышли ожидавшие возвращения родственников и друзей, в их числе был и Меалор, предупреждённый ручной лисицей короля.

      Сердце Меалора дрогнуло и сжалось — у спящего на спине оленя мальчика были такие же рыжие волосы, как и у него, того тёмно-медного оттенка, который редко встречается даже среди людей, а уж среди эльфов таких и вовсе единицы. Он вспомнил свою любимую Анфиру, к которой он так часто приходил погулять на поляну возле людского поселения, и понял, что это его сын, его кровь. Сердце его радовалось, а в голову пришли нелёгкие мысли. Он оставил свою любимую без внимания, не знал о рождении сына, не поддерживал их, не растил мальчика. Меалора съедал стыд.

      — Вижу, что ты всё понял, — без осуждения сказал Турфинир. Нет смысла казнить эльфа, который знает свою вину, потому что эльфы не повторяют своих ошибок. — Бери сына и воспитай его, как подобает воспитывать детей нашего народа.

      — Благодарю, Турфинир, я достойно воспитаю мальчика.

      — Сына! Не просто мальчика, Меалор, — уточнил король.

      — Сына… — повторил эльф.

      — Хольгинор тебе будет помогать в этом, а заодно и подскажет, если ты что-то не знал. Он уже выучил стольких достойных эльфов.

      — Благодарю, Владыка! — искренне обрадовался Меалор.

      Утром Меалор уже сидел подле кровати сына, когда тот открыл глаза и сладко, как это умеют только дети, потянулся и зевнул. Моленар сначала даже не удивился, потому что не понял, что сон уже закончился, и его окружает не сказка, а явь. Белые стены, украшенные тончайшими узорами из цветов и замысловато перевившихся лиан, были такими яркими, что мальчику захотелось прикрыть глаза, как от яркого света. Рядом стоял невысокий олень с рыжей спинкой, словно посыпанной белыми горошками, и пушистым хвостиком. Рожки этого оленя были совсем короткими, всего с двумя веточками, и это добавляло очарования милой мордашке.

      На столике возле кровати стоял широкий сосуд. Моленар увидел, как человек с такими же рыжими, как у него, волосами берёт этот сосуд, а олень подставляет ему своё вымя, чтобы отдать немного молока.

      — Это елень, — объясняет рыжеволосый Лэну, — это самка оленя, она пришла покормить тебя своим целебным молоком.

      Голос этого человека звучит так приятно, что Моленар расслабляется и уже начинает слегка задрёмывать, но мужчина протягивает ему сосуд с тёплым и ароматным молоком елени. Молоко вкусное и сытное, чуть сладковатое, но и солоноватое, похожее на любимую молочную кашу, как её варит мать. Тревожные мысли возникают в голове Моленара, но мужчина делает знак рукой, будто бы повелевая мыслям убраться из головы ребёнка, и Лэну снова хорошо и спокойно.

      — Тебя нашли на опушке леса возле селения людей, — говорит медноволосый человек, — но ты был без сознания, и мы не смогли узнать твоё имя. Как тебя назвала Анфира?

      — Ты знаешь мою маму? — удивился Лэн. — Меня зовут Моленар. Мама сказала, что это в честь отца, но ничего мне про него не рассказывала. Сказала только, что очень его любит до сих пор.

      — Меня зовут Меалор, я и есть твой отец, — улыбнулся рыжий. — Я не только знаю твою маму, я тоже её до сих пор люблю очень сильно. Но она от меня скрыла, что ты появился на свет. Она хотела тебя уберечь от осуждения людской толпы. Я эльф, в тебе тоже течёт кровь эльфов, но есть и доля человеческой крови.

      — Меня всё равно одноклассники дразнят эльфийским ублюдком, — грустно сообщил Лэн отцу. — А ты теперь не уйдёшь? Ты теперь будешь всё время с нами, со мной и мамой? Я так мечтал, что когда-нибудь я тебя найду!

      И Моленар, выскочив из-под одеяла, как был в длинной эльфийской рубашке, так и забрался на колени к отцу, обнял его за шею и затих, наслаждаясь острым чувством близости с родным существом. Их длинные волосы соприкоснулись и образовали рыжую реку, будто бы текущую с макушки старшего на плечи младшего. Меалор прижал к себе своё сокровище, распахнул сердце и залил ребёнка светом своей души.

      — Тут так светло, — удивился мальчик, — как будто зажгли ещё одно солнышко!

      — Это светит для тебя моё сердце, — ответил отец, — ты тоже так можешь. Смотри, у тебя вот тут, в центре груди есть чудесный цветок. Раскрой его лепестки. Ты же видел, как раскрывается бутон кувшинки.

      Моленар сначала представил себе этот цветок, а потом и увидел его глазами своей души. Он смотрел себе на грудь и глаза его расширялись от удивления — там расцветал невиданный цветок. Он был белым, но лепестки его были чуть синеватыми по краям, острыми и длинными, и их было так много, что сосчитать их мальчик не мог, а в центре яркими жёлтыми лучами светило маленькое солнце. От увиденного стало так радостно, что губы сами растянулись в улыбке.

      — Ну вот, молодец! Я горжусь тобой, сын! — Меалор знал, что это могут все дети эльфов почти с самого первого вздоха, но он хотел поддержать сына, знал, что для человеческой его части то, что мальчик только что проделал, не просто. — Посмотри теперь глазами души на моё сердце.

      Цветок в груди отца был большим и красивым, но цвет его был золотисто-зелёный, а не голубовато-белый, но по яркости отцовский цветок был таким же, как и у сына.

      — Ух, ты-ы-ы! Какой ты красивый! А у тебя есть и другие цветы! Смотри, пап, на животе, и ниже! А они разных цветов! Оранжевый! А ещё ниже красный! А на голове синий и фиолетовый! А ты сияешь во все стороны! Красиво-то ка-а-ак! А я тоже такой, как и ты? У меня тоже много цветов?

      — Да, ты такой же, как я, и твои цветы скоро распустятся целиком. А сияние — это аура. Всё в мире соткано из энергии, только мы, маги, умеем из неё творить новое. Маги и велисты. Велисты созданы Творцом Вселенной, чтобы создавать новые миры, такие как наш, например.

      — Пап, а почему нам в школе маги этого не рассказывают? Ни про цветы, ни про ауру, ни про велисту… — маленький рыжик обижено надул губки, ему очень хотелось не ударить в грязь лицом, и показать себя с самой лучшей стороны, чтобы обретённый, наконец, папа гордился бы сыном.

      — Там вас учат человеческой магии, а я тебе открою нашу магию, эльфийскую. Мы намного ближе к природе, чем люди. Люди не слышат леса так, как мы, не поют волшебных песен, давно разучились летать без заклинаний только одной лишь силой намерения. Но у людей есть замечательные умения — они легко общаются с нижними мирами, а нам туда вход закрыт. Эльфы погибают в нижних мирах, хотя и для людей такие походы не безопасны.

      — А я тоже погибну в нижнем мире? Я же эльф, как и ты? Или я человек, как мама?

      — Твоя мать Афира тоже наполовину эльф, — серьёзно сказал Меалор. — Но та часть человеческой крови, что была передана ею тебе от ваших родоначальников, чиста и крепка настолько, что ты выдержишь испытания и в нижних мирах. Да не в первом нижнем мире, а во всех нижних мирах, сколько бы их не было. Ты самое удивительное дитя, что я видел в своей жизни! И ты мой сын! — улыбка отца была самой лучшей наградой для маленького Моленара.

      Оба так увлеклись беседой, что не заметили уже довольно долго стоявшего около входа эльфа-учителя Хольгинара. Тот был закутан в белый плащ, и белые волосы, забранные сзади в хвост, тоже сливались с цветом стены.

      — Приветствую тебя Меалор! Приветствую и тебя маленький Моленар, — нетипичный для эльфов хрипловатый, но приятный голос учителя заставил Лэна вздрогнуть и притихнуть.

      — Я вижу, что ты уже можешь смотреть глазами своей души. Это хорошо. Но тебе предстоит ещё так многому научиться, что нет времени на раздумья. Собирайся, приводи себя в порядок. Тебе на это достаточно десяти минут. Но это только для начала, дальше ты должен будешь уметь собираться за одну минуту.

      — Приветствую и я тебя, Хольгинор, — улыбнулся Меалор, — ты как всегда крут с учениками. Это твой учитель и наставник, Моленар, ты должен его слушаться даже больше, чем меня, потому что наставник у эльфов всегда главнее родителей.

      — Приветствую тебя, наставник Хольгинор! — вежливо поздоровался мальчик. — Я понял, папа, я обещаю тебе слушаться наставника и учителя Хольгинора во всём. И тебя тоже…

      — Жду тебя на пригорке у Большой Берёзы, — уходя, сказал учитель, отвернувшись, чтобы скрыть довольную улыбку. Мальчишка оказался сообразительным и вежливым.

      Все деревья здесь были большими, и дубы, и берёзы, и липы, даже сосны и ёлки имели стволы не меньше обхвата толщиной. Какая из всех берёз большая, и где тот самый пригорок, Моленар не знал, и без отца он ни за что не нашел бы вовремя указанное место. Меалор проводил сына к Той Самой Берёзе. А увидев её, Лэн и сам понял, почему она особенная.

      Хольгинор стоял неподалёку от переплетения двух корней, образовавших некое подобие школьной парты с высоким чуть покатым «столом» и широкой «скамьёй», где могли свободно устроиться трое-четверо таких мальчишек, как Лэн. Ствол берёзы внизу был чёрным, и растрескавшаяся кора образовывала глубокие рельефные борозды широкие у корней и сужающиеся кверху. Первые сучья и белёсые участки коры начинались на высоте трех ростов взрослого эльфа и были толщиной с те самые стволы сосен, которые показались Моленару исполинскими. Крона дерева была так высоко и такой огромной, что мальчик даже не мог целиком её рассмотреть снизу. Берёза выглядела как огромный дом, когда-то увиденный Лэном на картинке про сказочный город из камня и стекла.

      — Это наша Берёза. А это юный эльф и маг Моленар, — представил друг другу дерево и мальчика Хольгинор. — Надо почтительно поклониться Берёзе.

      Хольгинор сам поклонился дереву, и Лэн повторил за наставником. Порыв ветра зашелестел листвой так, что показалось, будто дерево ответило на приветствия.

      — Присмотрись к этому месту, Моленар, — продолжил учитель, — что ты видишь?

      — Траву и цветы, кусты орешника, в его ветках сидит соловей и поёт песню. Это значит, что где-то там есть его гнёздышко, но я его не вижу, просто знаю. Кроме Большой Берёзы на этом пригорке ещё пять деревьев: липа, две сосны и ещё две молодых берёзы. Хотя нет, вон там есть ещё рябина, а совсем на опушке стоит клён.

      — Молодец! Если бы ты был простым человеческим учёным, изучающим растительность, то твоё описание было бы великолепно и правильно. Но ты эльф. А мы смотрим на мир растений иначе. Я тебя научу видеть мир, как тебе и положено по праву крови. Повторяй за мной.

      Хольгинор подошёл к стволу Большой Берёзы и приложил ладони к коре. Постояв так немного, маг приложил к дереву свой лоб. Моленар в точности повторил движения мастера, но ничего не почувствовал, кроме шероховатости древней коры. Хотя лоб приятно охладился — дерево не было горячим, несмотря на разливавшийся уже по поляне полуденный зной.

      — Смотри внутрь себя глазами души, проверь, целиком ли открыто твоё сердце, открой так же свой разум — такой же цветок, как у сердца, только во лбу — открой его. А потом соедини свой цветок разума с душой этого дерева.

      Моленар понял, что надо сделать, но раскрыть свой разум оказалось сложной задачей. Приоткрыв лепестки цветка в центре лба, он потянулся душой через этот цветок к душе растения и почувствовал, как что-то нежно прикоснулось к его душе прохладным дуновением. Прохлада успокоила горячечные мысли и смыла сомнения в своих силах. Душа огромного дерева была чужда сомнений, спокойна и созерцательна.

      Моленар не понял, в какой момент он перестал быть мальчиком, перестал быть эльфом, человеком, а стал огромным деревом. Спокойным взглядом он смотрел с высоты самой тонкой веточки на зелёные волны — это ветер колыхал кроны младших деревьев, на облака, быстро пробегающие по небу, забавно клубящиеся и исчезающие за горизонтом, на солнечный диск, добрый и благодатный, дарующий жизнь и питание. Мысли текли медленно и плавно, душа обрела вечное спокойствие. Казалось, что мир был всегда и всегда будет, и он, оно, дерево было всегда и будет вечно. Нет печалей, нет забот, нет тоски.

      Большую Берёзу не тревожила возня мелких жучков и муравьёв, пасущих свою тлю на одной из веток, ей было приятно, что в дупле, оставшемся после древней грозы — тогда выгорел целый сук — живёт мудрая сова с совятами. Гнёзда ремизов как детские валенки из травы подвешены к веткам и раскачиваются на ветру. И ещё много-много лесных жителей облюбовало старую великаншу.

      Время текло так медленно, что Моленар не сразу заметил, что солнце уже клонится к закату, а когда обратил на это своё внимание, то внутри него возникло какое-то невнятное беспокойство. Связь с душой Большой Берёзы ослабла, и сознание юного мага соскользнуло с макушки дерева вниз, в своё изначальное пристанище, разум маленького эльфа. Наконец, души разделились, и Моленар смог оторвать лоб от коры старого дерева.

      Потрясённый произошедшим, он так и стоял, держась за ствол дерева обеими руками. Хольгинор молча проводил ученика к «парте» из корней, усадил и сам уселся рядом с ним.

      — Ничего не говори, пока не захочешь, — сказал наставник, — этот опыт надо сначала освоить. Ты его получил, но ещё не освоил, не сделал своим знанием. Это произойдёт неизбежно помимо твоей воли и без усилий с твоей стороны. Само собой. Надо только подождать. Скажи мне только одно, кивни «да» или нет». Тебе понравилось?

      Моленар медленно кивнул. Да, конечно, ему понравилось! Быть огромным деревом, жить вечно и спокойно — это прекрасная судьба, достойная жизнь. Был бы он деревом, он бы гордился такой судьбой. А как приятно смотреть на подрастающий молодняк! Волнуются, перешёптываются листиками, ласкают друг друга веточками — невольно залюбуешься! Красота! Постойте, но он же мальчик, а не дерево. Это чувства дерева он переживал как свои собственные всё это время.

      — Так это не я там был? Там, на верхушке? — ошарашено воскликнул Моленар. — Это же я смотрел на мир её глазами? Да? Это я через Большую Берёзу смотрел на лес сверху?

      — Конечно! А ты талантливый малыш, Моленар. Редко кто из эльфов заговаривает раньше следующего утра. Я наблюдал за вашим диалогом. Ты всё сделал правильно с первого раза. Я доволен тобой. Пожалуй, я действительно обучу тебя всему, что я знаю. А твой отец добавит ещё и боевой магии и рукопашного боя, стрельбы из лука и ещё чего-нибудь, что он знает. У каждого эльфа всегда есть какой-нибудь свой коронный приём защиты или нападения.

      — А с кем эльфы воюют?

      — Сейчас уже ни с кем не воюют, но знания и навыки сохраняются бережно. Таковы наши традиции. Традиции предков должны свято чтиться и передаваться из поколения в поколение.

      — Это очень хорошо, что у меня будут новые знания и умения. Но… Как же там мама? Она же скучает и беспокоится, что я так долго не возвращаюсь домой.

      — Не переживай из-за матери, ей уже сообщили, что с тобой всё в порядке, что ты с отцом. Она согласилась отпустить тебя для обучения на столько времени, сколько потребуется. Со временем легко договориться, ты же знаешь. Время возникает в твоём рассудке, когда ты наблюдаешь за миром, за происходящим. Когда ты отслеживаешь причину и следствие, ты даже не представляешь себе, что из них первично, а что вторично, но ты веришь своим глазам и говоришь, что первична причина. А времени на самом деле нет, оно только у тебя в голове. Есть сроки. Срок жизни, срок созревания плодов на дереве, срок увядания травы осенью. Но и тут в нашем мире можно всё передвинуть.

      Крестьяне вчера засеяли поле пшеницей, а завтра решили, что уже осень, и пошли собирать её урожай. Так же с клубникой и арбузами, так же с яблоками и морковкой. То же самое с выводками кроликов и осетров. Вчера кукуцаполь положил свои яйца в гнездо, а завтра птенцы уже вывелись и выросли.

      — Значит, и я смогу изменить ход времени?

      — Обязательно сможешь! Тебе покажется, что ты обучался годы, но в мамином времени пройдут только месяцы. Время свернётся, а вот полученные знания сохранятся. Так устроен наш мир.

      — А сколько мне будет лет, когда я вернусь к маме?

      — Сколько захочешь, столько и будет, — улыбнулся Хольгинор.

      Этот урок был завершён. Сегодня Моленар уснул сразу, как только его голова коснулась подушки. Спал без сновидений, поэтому утром ему показалось, что ночь пролетела мгновенно. Так же мгновенно пронеслось всё время обучения. Он подружился с мудрым Хольгинором, всем сердцем полюбил отца, проникся правилами и канонами эльфийской жизни. Трава и деревья научили его быль гибким и не ломаться от ветра испытаний, но и твёрдо держать удар недруга или судьбы. Птицы научили его чувству парения, необходимому для исполнения желаний. Огромные лесные волки привили мальчику понятие верности и чести, олени поделились благородством, совы — мудростью, змеи — изворотливостью и ускользанию от противника. Медведи-беры показали, как проявлять ярость, имея холодную голову и горячее сердце, а цветы и бабочки научили любить и быть любимым.

      Река, несущая свои воды через лес, научила Моленара обращению с временем, и теперь для него не было проблемой вернуться в прошлое или прогуляться в будущее, но он решил не злоупотреблять этим умением ни в учёбе, ни в жизни, когда можно было решить задачу иными путями.

      Раньше Лэн даже не задумывался о том, что мир вокруг живёт своей волшебной жизнью. Он хотел постичь магию, чтобы управлять миром, но что такое мир, не знал. Теперь он не стал бы так уверенно говорить про управление — мир был прекрасен сам по себе, так мудро было всё устроено с самого начала. Мир нуждался в любви и понимании, поддержке и заботе, его надо было просто беречь от человеческой глупости, алчности, зависти и злобы. Впрочем, с этими чувствами в себе мальчик научился справляться очень быстро — в детстве эти пороки ещё совсем маленькие, их легко победить, как свежевыросшие, ещё не заматеревшие, сорняки.

      У отца Моленар научился попадать стрелой из лука в соломенную мишень, которую нёс в клюве ручной ястреб, и, скача на коне галопом, разрубать мечом ещё мокрые берёзовые поленья, выловленные из реки после грозы. Меалор обучил сына и рукопашному бою, чтобы больше никто никогда не имел шансов причинить Моленару ни малейшего вреда, тем более покалечить или убить в бою.

      Королева Галарданэль и целительница Арлотэнь обучили его врачевать раны и болезни, ставить защиту и снимать порчу и сглаз, избавлять от проклятий, наложенных другими людьми, магами или колдунами. Галарданэль подарила Моленару крошечный сосуд, который он принял с благодарностью, повесил на шею, и всегда носил потом, не снимая. В фигуристом пузырёчке была утренняя роса и слеза Последнего Единорога.

      Он был снежно белым. Единорог предстал перед мальчиком внезапно, когда Лэн самостоятельно углубился в лес, уже без страха потеряться, запутавшись в незнакомых тропинках. Ближайший лес он выучил наизусть, и мог ходить по нему с завязанными глазами, ориентируясь на зрение, которое давал цветок разума, и воспринимая окружающее всем своим существом. Да что ходить, он мог бегать там, не глядя вовсе!

      Но в этот раз Моленар решил прогуляться немного дальше обычного, а зашёл и совсем далеко. Он не потерялся бы теперь, выспросив у деревьев нужный путь или посмотрев на лес их глазами, поэтому страха не было, но был интерес. Стали всё чаще появляться огромные раскидистые дубы и ели, поляны там были уже не такими просторными, а кусты на опушках были дикими и не очень охотно вступали в разговор с юным эльфом получеловеком.

      Высокий белый зверь вышел на поляну из-за ствола исполинского дуба, стоявшего на самом краю опушки, и предстал перед Моленаром во всём своём великолепии. Гладкая шерсть на крупе переливалась атласным шёлком, густая грива и шикарный хвост красивыми волнами ниспадали до самой травы. Единорог смотрел на мальчика большими тёмно-синими глазами с интересом и немного грустно, а его витой длинный и острый рог ярко блестел под лучами яркого солнца.

      — Ты человек и эльф, — сказал Единорог, не открывая рта, слова отозвались нежным бархатом в душе Моленара, — я знаю о тебе. Мне рассказала Галарданэль, она сказала, что ты чудесный ребёнок, но я вижу, что она поскромничала, решив не хвастаться твоими успехами в обучении.

      — Ты Последний Единорог? — Лэн тоже постарался говорить мысленно, это требовало определённого напряжения, но Хольгинор заставлял, чтобы он тренировался при любой возможности.

      — Да-а, — улыбнулся Единорог так же в мыслях, — остальные уплыли с эльфийским народом в края Вечной Молодости. Мы тоже скоро отправимся туда, уже совсем скоро. Тебе предстоит печальная судьба — ты здесь останешься последним эльфом, потому что в тебе течёт человеческая кровь. Ты не переживёшь путешествия вместе с нами. Меалор, твой отец, настаивает, что надо хотя бы попробовать. Но он ещё молод и слишком горяч, он уже и так наделал немало ошибок. Хотя, ты его самая лучшая из ошибок, — усмехнулся Единорог, — определённо, это очень удачная его ошибка.

      Моленар слегка нахмурился и даже немного обиделся на белого красавца. Легко ему говорить! А как теперь жить этой ошибке молодости эльфа Меалора?

      — Не обижайся на правду. В такой обиде нет никакого смысла, а вред есть, и весьма существенный. Обидишься, простудишься и заболеешь. Кто тебя лечить будет? Запомни, духи простуды и других болезней окружают всех повсеместно и постоянно, но заболевает только тот, кто впускает в себя болезнь.

      — Это мне говорила Арлотэнь! — выкрикнул Моленар вслух.

      — Тень… Тень… Тень… — повторило эхо. Откуда оно могло взяться в чаще леса, юный маг не понял, да и задумываться не стал, так было обидно быть ошибкой молодости своего отца.

      — Раз говорила, значит, ты знаешь. А обида — это всего лишь твои несбывшиеся ожидания. Ты ждал, что ты самое большое и лучшее достижение своих родителей, а оказывается, что отец ошибся, став твоим папой.

      — А разве он мог меня не рожать?

      — Конечно, мог. И твоя мама могла не рожать тебя. И все родители могли никогда не рожать своих детей, но тогда они остались бы просто мужчинами и женщинами, и не стали бы родителями. Так и умирали бы в одиночестве, не продолжая свой род. Люди бы вымерли очень быстро, а эльфы продержались немного дольше. Это было бы ужасно грустно. Ты не находишь?

      — Да, это очень грустно, — Лэн представил себе, как одинокие мужчины и женщины уныло бродят между деревьев и поют заунывные песни, потому что у них нет детей, не слышно весёлого ребячьего смеха и взвизгов расшалившихся малышей, и сам чуть не расплакался от жалости к такому бездетному человечеству.

      — Ну, вот. Теперь тебе стало легче признать себя не самой страшной, но самой лучшей ошибкой своего отца?

      — Да, — успокоившись, продолжил Моленар уже мысленно, — пусть он и совершил ошибку, но он дал мне жизнь. И хотя он уйдёт, я сам смогу поддержать маму. Я больше не обижаюсь, я благодарен отцу!

      — Ты умный мальчик и быстро соображаешь. Ты станешь великим магом, самым могучим магом всей Бертерры. Только одно условие: смири свою гордыню. Тогда ты избежишь многих горьких испытаний и не причинишь страшной боли и несчастий себе другим людям. Чтобы тебе было легче справиться, я дам тебе несколько капель своих слёз, и ты будешь помнить об этом уроке. А теперь иди, тебе уже пора возвращаться к отцу.

      Сказав это, Единорог ушёл, высоко неся свой волшебный рог. Моленар ещё немного постоял на поляне, а потом повернул к дому и сам не заметил, как вышел к эльфийским жилищам. Ему показалось, что обратно он шёл всего несколько минут, хотя прогулка к большому дубу заняла пару часов.

      Прошло ещё несколько дней, и Меалор сам отвёл сына к его матери. Анфира так обрадовалась возвращению мальчика, что не сразу поняла, что мужчина, пришедший вместе с сыном, это его родной отец, эльф, которого она до сих пор любила, и которому хранила верность. А когда поняла, Меалор уже повернулся, чтобы уйти, но задержался. Мгновения хватило, Анфира протянула руки, а Меалор заключил её в свои объятия.

      Мать долго ещё хлюпала носом, утирая слёзы, но Моленар твёрдо знал, что родители теперь не расстанутся надолго. Не верил, а именно знал. Хотя и знал так же, что весь эльфийский народ должен будет скоро уплыть в свою страну. Но эльфийское «скоро» и человеческое «скоро» различались так сильно, что можно было не беспокоиться. Скоро, но не завтра, уговаривал себя Лэн.

***

      Учёба в школе продолжилась. Теперь Моленара уважали и за умения в магии, и за мастерство в бою. Ту историю про старшего мальчика по имени Карафар забыли, будто её не было. Родители увезли его в большой город, чтобы вылечить, но и там никто не смог ему помочь — тело вылечить было можно, но сделать его душу чистой и светлой не было никаких шансов, поэтому целители ни за какие вознаграждения не стали перечить воле Бера, нанесшего те страшные увечья. Да и родители погибших друзей, похоронив искалеченные берами тела, сочли разумным перебраться в места, где их никто не знает, а значит, не упрекнёт, не вспомнит не вовремя, что их род был наказан берами, свирепыми хозяевами мира.

      Лэн теперь был любим всеми девчонками в классе, никого больше не смущали его волосы, похожие на медь. Больше того, теперь рыжие волосы считались самыми красивыми среди всех. Люди есть люди, даже если это дети. Моленар понял это ещё тогда, и фраза «Король умер. Да, здравствует король!» была им прочувствована ещё в детстве. Но тогда он считал, что это восторжествовала справедливость. Он же победил противника! Он же превзошёл всех в школе в познаниях магии! Он и так, и так лучший. Это же неоспоримо!

      Но на шее на шёлковом шнурке висел заветный флакон с росой и слезами Единорога. И Моленар спохватывался, вспоминая предсказание, что его гордыня может причинить много бед и ему, и другим людям. Он боролся со своим высокомерием и гордостью, он старался помогать одноклассникам и просто пришедшим к нему за помощью. Но гордыня от этого только приостанавливала свой рост, но убавляться не желала.

      Самая красивая девочка в классе, та самая Никаэль теперь была его подругой. И это тоже был повод гордиться собой. Его лучший друг Эйдин продолжал гулять под ручку с подругой Ники Лоринен. Дин и Лори любили друг друга тихо и безмятежно, как умеют любить дети, с клятвами в вечной верности искренним намерением соблюдать свои обещания. Дину и Лори удалось и сохранить свои светлые чувства, и даже стать супругами, создать семью. А Моленар расстался с Никой сразу после окончания школы. Любви, настоящей любви между этими молодыми людьми не было, а необходимость поддерживать своё реноме отпала, ведь больше не для кого было изображать нежную любовь.

      Моленара ждал большой мир. Его родное селение осталось за спиной, когда молодой и амбициозный маг начал свой путь на вершину власти. Его ничто не держало в селении: Дин и Лори переехали в Химиру, мать скончалась ещё год назад, а отец, как и обещал Единорог, уплыл вместе со всеми эльфами в страну своей мечты. Лэн остался один во всём мире, но одиночество его не тяготило, а, наоборот, подталкивало к новым свершениям.

***

      — А ты будешь любить меня всегда-всегда?

      — Конечно, всегда-всегда, глупенькая моя Миола!

      — А ты никогда не бросишь меня? Никогда не предашь?

      — Никогда, я же эльф, ну, почти эльф.

      Эти слова навсегда остались кровавой раной, не заживающей и саднящей. Моленар закрывался от этих слов, но слова приходили по ночам и терзали его душу, его сердце. И пусть на утро маг не мог вспомнить имя его возлюбленной, но он помнил, что он предал её, и что он уничтожил её. И до сих пор старается стереть все свои воспоминания о ней.

***

      Темно-каштановые волосы уютными волнами обрамляли симпатичное личико с чуть вздёрнутым носиком и наивно приоткрытыми ягодно-манящими вкусными губками. Миола смотрела на мага с надеждой и восхищением, ещё бы Моленар был одет в длинный загадочный кожаный плащ черного цвета, на столе стояли свечи, и в отсвете пламени его рыжие волосы приобрели совсем уж колдовской отсвет. Он смотрел в глаза милады и понимал, что для этой девушки он сделает всё, о чем бы она его ни попросила. Влюблённость накрыла его внезапно и отрезала дорогу в прошлое, разделив жизнь на до и после.

      Дело-то, с которым прекрасная милада обратилась к недавно начавшему практиковать и никому ещё не известному, а потому бравшему совсем недорого за свои услуги магу, было совсем плёвым. Миола была помощницей в доме мэра Химиры, и в её обязанности входило следить за любимыми кошками жены градоначальника Аэлины. Так вот одна из этих кошек внезапно приболела, целитель, осмотревший её, заключил, что болезнь неизлечима, и что поможет только чудо. За чудом милада и отправилась к магу.

      Пестрая, когда-то пушистая кошка была истощена и безразлична к миру. Позволив себя осмотреть, она прикрыла глаза третьим веком и снова продолжила умирать. Люди не отпустили её сделать это в укромном месте, когда она имела ещё силы, чтобы уйти, а теперь ей было всё равно, смотрит на неё кто-то или нет, уйти и спрятаться она уже не могла. Лэн посмотрел несчастное животное. Никакой особой болезни, какими болеют животные, у котейки не было и в помине, простая людская зависть сгубила невинное существо.

      Когда кошка была ещё полна жизни и прекрасна внешне, её увидела ближайшая подруга Аэлины и высказала вслух все свои восторги на этот счёт, чем немало потешила самолюбие и гордость хозяйки дома. Вложив в свои слова весь свой яд и зависть, подруга пела отравленные песни в честь кошачьей красоты весь вечер, услаждая Аэлину, а через пару дней кошка стала худеть, отказываться от еды и клоками сбрасывать свою прекрасную шелковистую шёрстку.

      Выправить здоровье кошки Моленар мог в считанные мгновения, вернув яд в источник и уменьшив гордыню Аэлины, но он не понимал, хочет ли кошка жить дальше в том доме и с теми людьми, настолько безразличие уже растворило все желания несчастного существа. Магу пришлось смириться со своими пристрастиями и желаниями и выставить на время милую девушку с такими загадочными карими глазами, что когда их взгляды встретились, сначала сердце Моленара подпрыгнуло куда-то в горло, а потом что-то так сладко защемило и разлилось приятной тяжестью в животе.

      Сосредоточиться на слиянии с душой кошки было не сложно, но мешала тяжесть внизу, в животе, ближе к паху, отвлекая и рисуя непотребные картины. Лэн сделал над собой невероятное усилие, но отрешился от своих чувств, проникая в ощущения умирающей кошки. Да, она бы осталась жить у Миолы, но возвращаться в дом Аэлины уже не хотела. Да она осталась бы жить в любом доме, только бы больше никто не зарился на её трехцветный окрас и длинную красивую шерсть. Миола любила её за нежный нрав и доброту, а не за внешнюю броскость, и кошка отвечала миладе взаимностью.

      — Мне придётся изменить внешность твоей питомице и взять с тебя клятву, что ты никогда не вернёшь её в дом, где она жила прежде. Таковы условия. Решай. Или кошка живёт у тебя дома, или она умирает, — строгим голосом сообщил колдун своей юной посетительнице, глядя в глаза и наслаждаясь сладковатым запахом её духов.

      — А что я скажу Аэлине? — девушка так мило хлопала кукольными длинными ресничками, что маг невольно улыбнулся.

      — А ей ты скажешь, что кошка скончалась по дороге ко мне, — улыбка была совсем не к месту, но убрать её со своего лица Моленар уже не мог. — Кошка будет жить у тебя, а я буду приходить и навещать свою пациентку.

      Говоря про пациентку, Моленар и сам не мог точно сказать, кого он имел в виду, кошку или её будущую хозяйку. Но приходить собирался так часто, как смог бы себе позволить, чтобы не нарушать правил приличия.

      — Хорошо, только пусть тогда Мартоша будет совсем рыжей, — попросила Миола, любуясь рыжими волосами загадочного мага. И откуда на его лице взялись такие замысловатые шрамы, не то цветы, не то лианы… И глаза… Боже, какие же они у него синие! Просто васильковые! Или ей это только кажется в полумраке комнаты при неверном свете свечей? Ах, можно же будет рассмотреть их потом, когда он придёт проведать Мартошу! Конечно! И кошка будет жива, и Аэлина получит по мозгам, и ей самой предстоят свидания с этим волшебником. — Пусть будет рыжей и тогда пусть живёт у меня. Мой дом на пересечении Продольного проезда и Поперечного просека, на углу, рядом с пекарней старого Бомболео.

      — Ну, раз ты согласна, и все условности будут соблюдены, то мне надо провести обряд.

      — Мне снова выйти?

      — Нет, иначе ты не будешь уверена, что это та же самая кошка, она же будет выглядеть иначе.

      Миола уселась напротив начавшего священнодействовать мага и, затаив дыхание, принялась наблюдать. Моленар настроился, набрал воздух в лёгкие и запел низким голосом эльфийские мантры, постепенно повышая тональность и переходя к самым высоким нотам. Одновременно он свернул кусок пространства руками, заключив в него идею и новый образ животного, и вложил этот светящийся от напряжения шар в тело кошки. На некоторое время кошку, то место, где она лежала, и всю ту часть комнаты заволокло белёсым прозрачным туманом. Было видно, как с тела Мартоши исчезают черные и белые пятна, заменяясь яркой рыжей шерстью, как она наливается жизнью, встаёт и отряхивается, будто избавляясь от своей прежней судьбы.

      Когда туман окончательно рассеялся, на столе перед магом сидела большая пушистая полосатая рыжая кошка с яркими оранжевыми глазами, на высоко поставленных ушах были длинные тёмно-рыжие кисточки. Моленар любовался и своим творением, и эффектом, который произвёл на миладу. Миола привстала со стула и, открыв ротик, во все свои огромные глаза смотрела на это рыжее чудо, удовлетворённо вылизывавшее свой бок длинным розовым языком, оставляя влажные зализы на густой и длинной шерсти.

      — Забирай теперь свою любимицу. А бывшей хозяйке скажи, что маг сделал из тела кошки себе амулет от сглаза. Аэлина потребует принести ей этот амулет. Скажи ей, чтобы пришла ко мне за ним сама лично, и я ей отдам эту вещицу, — Моленар показал зажатый между пальцами кусочек пёстрой шерсти, очень напоминавший по расцветке прежнюю шкурку Мартоши.

      — Хорошо, передам. А с Аэлиной ничего плохого не приключится? Мне не хотелось бы делать ей зла, она добрая хозяйка и совсем не плохой человек, а очень даже хорошая милада. Да и наш мэр её искренне любит.

      — Никакого зла я ей причинять не собираюсь, я ей действительно отдам амулет от сглаза, именно этот самый. Её подруга будет ещё не раз атаковать их семью разными способами, амулет будет отражать эти атаки. Вот и всё.

      Миола ушла, забрав с собой свою рыжую кошку, а Лэн остался ждать жену мэра и мечтать о следующей встрече с прекрасной миладой.

      Их роман с Миолой развивался бурно и стремительно. Моленару временами казалось, что без этой девушки он не сможет ни дышать, ни творить. Всё, что он делал в последнее время, он делал с любовью к ней, для неё, ради неё. Сам он это считал любовью, но где-то в глубине души понимал, что одержимость очень мало отличается от такой любви. А ещё он её ревновал.

      Оказалось, невыносимо больно видеть, как она улыбается знакомым на улице, здоровается с булочником Бомболео, строит глазки цветочнику и молочнику, с восторгом смотрит на уличного певца и музыканта, позирует художнику, а потом дарит свой портрет не ему, магу и волшебнику, а безродному мазиле, возившему кисточкой по холсту. Лэн страдал молча, иногда закусив губу, чтобы не сорваться и не высказать Миоле свою боль. Он крепко держал себя за руки, боясь, что не сдержится и ударит её по лицу, чтобы стереть эту развратную улыбку. В его сердце постепенно проникала Бездна, и она была темна и страшна своей мглой и бездонностью.

      Карьера его тем временем успешно развивалась, дело росло, всё более знатные люди приходили к магу, чтобы просить о помощи. Вот уже не только продукты и вещи приносили ему в качестве платы за труды, в сундучке скопилось немало драгоценных камней и украшений. Но Моленар привык к простоте быта, любил свободные пространства, и не стремился захламить свой дом разными бесцельными безделушками. Поэтому камни лежали и преумножались будто бы сами по себе. Единственное, на что Лэн их тратил, это на подарки своей любимой.

      Заговорив о свадьбе, делая Миоле предложение руки и сердца, Моленар поставил одно условие: жена должна всецело подчиняться мужу и во всех делах сначала спрашивать его разрешения. Он хотел единолично обладать своим сокровищем — Миолой. Такая золотая, но удушливая клетка не входила в планы Миолы, она отказала магу и выбрала свободу, сославшись на то, что хочет ещё немного потрудиться в качестве помощницы в семье мэра. Мэра Моленар тут же люто возненавидел всем сердцем, но вредить не стал — ещё не имел такой привычки.

***

      — А каким он был человеком? Негодным, да? — Инира посмотрела внимательно на Моленора.

      — Лиор? Да, нормальным он был, в отличие от его папаши короля Нолена. Вот кто был чистейшей сволочью, так это Нолен. До сих пор трясёт от воспоминаний, — маг замолчал и нахмурился. — Я ведь тоже такая же сволочь, как и Нолен. Я даже слова не сказал против его воли. Приказывал убить — убивал, приказывал пытать — пытал, приказал мне заколдовать своего сына — заколдовал. Только и смог, что отправить его не в пустыню, как того требовал его папаша, а в сад к фее цветов — всё-таки была надежда на освобождение мальчишки от моих чар. Но ты зря меня успокаиваешь и заботишься обо мне, Инира, я конченный подлец. Ты просто не знаешь обо мне и малой толики того, что я натворил, пока был королевским магом.

      — А ты мне расскажи. Моё дело разобраться и восстановить справедливость, — Инира шла рядом с магом, глядя себе под ноги, ей очень хотелось посмотреть ему в глаза, утонуть в них, растаять и так и остаться пленницей в этих пасмурно-синих омутах навсегда. Но она заставляла себя рассматривать песок и гальку на мокром от волн песке.

      — Я не могу, — Моленар ответил так глухо, что она не узнала его голос, — не могу рассказать. Мне страшно. Мне каждую ночь снятся кошмары. Ко мне приходят мои жертвы и мучают меня до самого утра! И с этим никто ничего сделать уже не сможет! Ничего! Никто! Даже ты, Инира! Даже ты!

      Моленар перешёл на крик и остановился, а потом быстро пошёл вперёд, почти побежал, не оборачиваясь и явно стараясь убежать от спутницы. На самом деле он бежал от себя, пытался убежать от себя, но вот это, как известно, абсолютно не возможно.

      Инира осталась стоять там, где её оставил Моленар. При желании велиста могла всё, что ей было угодно. Мысли её потекли медленно и густо, как будто таяло желе времени и пространства, и она погружалась в чужие воспоминания, в воспоминания Моленара, придворного мага бывшего короля Латара Нолена Алдеринка.

***

      Молва о могучем маге из далёких краёв расползлась по всей Химире и, конечно же, слух дошёл до короля, который только что вступил на престол после трагической гибели своего отца и казни преступника, его убившего. Нолен Латарский как раз подыскивал нового королевского мага взамен старого, сбежавшего сразу после коронации наследника. К Моленару явился посыльный от короля и потребовал явиться во дворец.

      Задание найти сбежавшего мага было простым даже для новичка первогодки, ученика младшей школы магии. Моленар нашёл его в тот же день. Старик и не скрывался очень уж сильно, не уезжал из Химиры, зная свою судьбу и предвидя участь. Он всего лишь переменил внешность, но не магическим путём, а при помощи простой химии — перекрасил седые волосы в чёрные и подстриг длинную бороду покороче, сменил мантию королевского мага на простой серый плащ и вместо богатой шапки на голову надел длинный рыбацкий колпак, конец которого заматывался на шее вместо шарфа.

      Король Нолен потребовал от Моленара тут же убить старика, но Лэн гордо отказался, сославшись, что казнить — дело палача, а не мага. А вот на предложение стать королевским магом самому дал согласие без раздумий. Его гордыня, да и его любимая милада требовали, чтобы Моленар стал самым сильным магом в округе, а ещё лучше, во всём мире. Мальчик забыл слова Последнего Единорога, а флакончик с его слезами он давно снял с шеи, чтобы не жёгся так часто, и положил куда-то в сундук с драгоценностями.

***

      В обязанности королевского мага входила забота о магической безопасности короля. Проверку еды на примеси ядов всегда поручали отдельному человеку, но проверить её на наличие заклинаний и разного другого волшебства, а так же наложить заклятия для укрепления королевского здоровья и процветания королевской семьи входило в круг обязанностей мага. Это не составляло для Моленара никакого труда, и он посвящал много времени своим тренировкам и общению с любимой Миолой.

      Однажды Нолен призвал его мага в свои апартаменты, король теперь жил в тех же комнатах, что раньше занимал его отец. В тишине и уюте мягких ковров и пуфиков Нолен восседал на роскошном мягком кресле, а любой пришедший должен был присесть на маленький мягкий пуф. Сидя намного ниже и глядя снизу вверх на своего правителя, Моленар почувствовал себя таким незначительным в сравнении с королём, что всё его существо восстало против такого унижения. Мягкого унижения. Почти незаметного.

      — Мастер Моленар, — величественно произнёс Нолен, — ты служишь мне защитой от магических нападений. Но можешь ли ты сделать при помощи своей магиии так, чтобы меня полюбила одна юная особа?

      — Нет, ваше величество, любовь свободна и совершенно не поддаётся магии. Можно сделать приворот, сварить любовное зелье, но это будет не любовь, а насилие.

      — А что будет отличать приворот от настоящей любви?

      — Внешне отличий почти не будет заметно. Но в душе жертвы приворота вместо любви будет гореть ненависть, и её он будет принимать за любовь. Ласка от такой любовницы будет чуть более грубой, чуть более жёсткой, обиды её будут более абсурдны, чем у влюбившейся самостоятельно, а вот зато месть её будет наполнена такой лютой злобой, что до этого лучше не доводить.

      — Хорошо, маг. Я понял тебя. Свари мне приворотное зелье и научи меня им пользоваться. Какой тебе нужен срок для выполнения этого задания?

      — Одного круга Малой Луны будет достаточно, сир.

      — Прекрасно! Тогда через семь дней я жду тебя здесь утром.

      — Нет, сир, вечером. Я принесу зелье вечером — утром его нельзя выносить на свет солнца, чтобы оно не потеряло силу.

      Почему Моленар не отказался от этого задания? Почему он не отговорил короля от задумки насильно влюбить в себя невинную девушку? Ведь он прекрасно знал, что нарушать свободу выбора любого человека преступно! Гордыня застила его глаза, а слёзы Последнего Единорога не могли сказать об ошибке.

      И приворотное зелье было изготовлено. Через две недели после того, как Нолен получил в руки новое развлечение, мага снова пригласили к королю, но провели его не в пушистую спальню, а в холодные подвалы королевской тюрьмы, где Моленар ещё ни разу не был.

      Гулкие высокие каменные своды подземелья громко вскрикивали в такт ударам каблуков пришедших людей, как привычный к порке раб голосит при порке хлыстом. В редких уключинах на стенах чадили смоляные факелы, хотя давно возможно было провести и сюда магическое освещение или электричество. Пламя от факелов моталось из-за порывов пронизывающего ветра, который тоже, казалось, метался в поисках выхода и не находил его, от чего становился холоднее и злее.

      Сначала Моленар не придал значения месту встречи с королём, его гораздо больше занимало исчезновение его возлюбленной Миолы. Вот уже десять дней как она не возвращалась к себе, не появлялась в доме у мэра, а её кошка Мартоша уже третий день как пришла и поселилась в его апартаментах при королевском дворе и вела себя очень нервно, всё время куда-то приглашая мага пойти за ней. Кошку приходилось запирать дома, чтобы она не сбежала и не попала в неприятные и опасные ситуации.

      Моленар шёл за провожатым и старался не показывать внешне, насколько ему здесь становилось всё больше не по себе с каждым поворотом их пути. Он не понимал ещё, зачем его ведут в такое место, сможет ли он выбраться обратно на свободу, и за какую провинность его могли так сурово наказать. Вселяло надежду только то, что провожатый был всего один, обвинения магу никто не предъявлял и личное оружие не отнимал.

      Пока маг терялся в догадках и никак не мог понять, где он так фатально ошибся, его подвели к тяжёлой кованой двери в конце самого дальнего тупика. Провожатый стукнул в дверь условным образом, и она неслышно отворилась. Взглянув на увиденную за открывшейся дверью картину, Моленар понял, что лучше бы его арестовали и даже уже казнили каким-нибудь зверским образом, чем смотреть на это.

      На каменной скамье лежала Миола, его Миола, но уже не его Миола, почти совсем уже не Миола. Полуживой растерзанный труп в грязных лохмотьях некогда дорогого и красивого платья, подаренного когда-то давно, в другой жизни, им самим, Моленаром, королевским магом, влюблённым мужчиной, своей невесте. Она была без сознания, но жизнь ещё теплилась в том, во что превратилось тело несчастной. А рядом с ней стоял гордый собой и чем-то очень довольный король. Лицо и костюм его были в крови, на рубашке были пятна уже застывшие, а на штанах ещё алые, свежие. Нолен приветствовал мага, помахав ему ладонью, с которой капнула свежая капля крови.

      Лэн был не из робкого десятка и крови как таковой не боялся никогда, но сейчас ему стало дурно, и тошнота комком пережала горло. Борясь с приступом, он прислонился к дверному косяку.

      — Проходи, Моленар, — обратился к магу король, — мне очень нужно, чтобы ты вернул эту девицу в сознание.

      — Зачем, сир? Она же почти умерла, — белыми губами спросил Лэн, мобилизовав все свои способности, чтобы удержать себя в руках и не броситься на короля с кинжалом, который носил на поясе в основном для красоты, чтобы не убить его.

      — Как это зачем? Я ещё не закончил! Мне нужно ещё немного времени, и я получу полную разрядку, какую не получал со времён самой моей юности.

      — Какого плана разрядку имеет в виду мой король? — сознание самого мага едва удерживалось в теле.

      — Ай, ты же ничего про меня не знаешь, — с раздражением выпалил Нолен. — У меня с самого детства сексуальное удовольствие бывает только, если я делаю своей жертве больно любым способом. Первый раз я получил истинное удовлетворение лет в пятнадцать, когда горничная, зашедшая сменить мне постель, во время близости задохнулась в подушках, куда я случайно прижал её голову. С тех пор я периодически ищу таких жертв, насилую их, и тогда только на некоторое время моя жажда разрушения удовлетворяется. И не спрашивай меня, куда смотрит велиста, я не знаю, есть ли она вообще на этом свете — я её не видел ни разу и не знаю людей, которые бы видели её. Справедливости в мире вообще нет!

      Ответ прозвучал вполне исчерпывающе. Надо было что-то делать, но дать королю второй, а быть может уже не второй, шанс причинить невыносимую боль своей любимой девушке, а потом всё равно позволить ему убить её, Лэну было не под силу.

      — Я всё понял, мой король, — бесцветно проговорил маг, решивший сыграть с королём в поддавки. Моленар понимал, что и сам вполне мог оказаться на этой скамье, в таком же виде, ну, может быть, только не изнасилованный, а просто зверски изувеченный.

      — Ну, вот и давай, приводи её в сознание. Мне не интересно насиловать мертвяка!

      — Только один вопрос, сир. А как же тогда удалось выжить королеве, но при этом родить вам наследника?

      — А я сомневаюсь, что Лиор мой сын. Я с королевой был всего несколько раз, пока был ещё влюблён в неё, и я не уверен, что тех моих жалких попыток хватило для зачатия ребёнка. Но приличия прежде всего! Пусть этот ублюдок числится моим наследником, пусть. Подрастёт — потом и разбираться будем.

      Душа Моленара витала где-то в нездешних мирах, без чувств и без покоя. Хотя чувство у неё было, но только одно, от которого хотелось выть в голос, но тело не могло себе этого позволить — приличия прежде всего… Маг сработал, как положено магу. Девушка открыла глаза и, увидев его, подумала, что вот он, её спаситель, но к ней тут же подскочил взбодрившийся без меры король и возобновил мучения. А Моленар стоял у двери, безучастно повесив руки, не в силах сделать хоть что-то, чтобы спасти любимую, без возможности сбежать, чтобы не смотреть на весь этот кошмар. Без возможности даже потерять сознание — приличия прежде всего!

      Не выдержав мучений, Миола закричала, и в этот миг Моленар похитил её душу. Тело продолжало кричать, но душа уже перестала испытывать страдания своего тела, разъединившись с ним. Маг отпустил душу любимой на свободу, и она белой птицей выпорхнула через каменные своды пыточной камеры туда, где никакой король не мог уже причинить ей боль. Тело без души прожило ещё пару минут и, содрогнувшись в конвульсиях, обмякло под удовлетворившим себя королём.

      Большей грязи Моленар ещё в жизни своей не видел — он внезапно увидел всю картину так, как его учил отец, эльфийским зрением. Грязь была повсюду! На стенах камеры и всего подземелья висели клоки человеческих страданий, проклятия кишели под ногами, как змеи в своём гнезде. Крики пленников шарахались испуганными тенями между стен и бились об камни свода в надежде вырваться и быть услышанными, но тщетно. Страх пророс в стены так глубоко, что вытравить его оттуда была не способна уже никакая магия. Даже если разрушить эти стены, страх сохранился бы в этих камнях навсегда ядовито блестящими прожилками.

      Как Моленар оказался в своих покоях, он так и не вспомнил. Отмываясь от пережитого, маг потратил весь свой запас горячей, а потом и холодной воды, но безуспешно — грязь оставалась на коже как серая плёнка. Он был так измучен, что сознание его никак не хотело выключаться, чтобы впустить мёртвый сон без сновидений, не приносящий отдыха, но дающий передышку израненной душе, чтобы она смогла хоть немного затянуть свои раны. Забылся маг лишь под утро.

***

      За годы службы королевским магом эта серая плёнка человеческой грязи на коже Моленара стала крепкой бронёй, сохранявшей его душу от боли других существ. Король Нолен ещё не раз требовал приворотное зелье для своих утех, а потом ещё не одной жертве маг разделял душу со страдающим телом.

      Пришлось ему поработать и с принцем Лиором, симпатичным и разумным настолько, что король окончательно уверился, что это не его сын, что королева нагуляла ублюдка на стороне, и даже предполагал от кого. Впрочем, с предполагаемым узурпатором Нолен разделался уже очень давно. Моленар решил не убивать принца, но заколдовать так прочно, что король был бы уверен в своём спокойствии и удовлетворил своё извращённое нутро предстоящими мучениями принца. На самом деле маг сделал всё, чтобы принц получил второй шанс, а, возможно, и чтобы он всем дал бы второй шанс для жизни, расправившись с Ноленом.

      Но Лиор погиб в тех самых королевских тюремных подвалах, убитый королём. А когда был казнён последний из Алдеринков, сам король Нолен, и на трон взошёл Таар Вигард, к Моленару во сне стали приходить души умерших девушек. Они обвиняли его, они пытали его, они убивали его каждую ночь. Там, в снах только один человек выступал в защиту мага — это был Лиор, пострадавший от магии, но и спасённый магией. Он прогонял души страдалиц, и это позволяло Моленару не сойти с ума окончательно.

***

      Под тяжестью пережитого ею чужого опыта, ноги Иниры подкосились, и она медленно осела на влажный песок без чувств, без мыслей, без слов, без звуков. Взгляд её цеплялся за облака, а они проплывали так медленно, так чинно, что велисте показалось, что вся грязь, только что воспринятая ею из чужой судьбы, из жизни Моленара, выходит из неё и уходит сквозь песок в нижние миры, откуда и пришла сюда, чтобы сделать своё дело.

      Люди говорят: «Невинные жертвы». Велиста знала, что невинных жертв не бывает, только людям не понятна такая справедливость. Живёт рядом во всём положительный король, любит жену и сына, здраво руководит народом, приумножает богатства страны. Хороший человек? Конечно, хороший! Только соседи даже не догадываются, что он убил отца, насиловал девушек, извращённым способом убивая их, и получая от этого удовольствие. Он зверски расправлялся со своими врагами, а к врагам причислял любого, кто на короля «не так» посмотрел.

      Ну? Хороший? А со своим единственным наследником он расправился и того хуже, совсем не по-людски, убив его дважды. Справедливо ли наказание велисты? Да. Велиста справедлива. Но как ей поступить с Моленаром? Ведь она уже успела полюбить его всем сердцем? А он оказался таким… Таким… А каким? Плохим? Убийцей? Поневоле страдающим от своих действий, но ничего не меняющий в судьбе? Нет, он делал всё, что мог, хотя и не использовал всех возможностей.

      А ведь именно в результате его заклятия Лиор попал в сад к Ирис, чтобы позже велиста разобралась во всём. И скольким людям Моленар успел принести благо, исцелив их самих, их домашних животных, детей, исправив судьбы и характеры. Плохой? Но, например, кошка Мартошка ни за что не согласится с таким ответом. Кошка знает, что как нет хороших котов или плохих котов, так нет и хороших или плохих людей. Есть коты, и есть люди. Но только люди почему-то так любят развешивать на всё ярлычки и бирочки, будто бы живут на ярмарке в базарный день.

      Кошка знает, что есть действие и его последствия, и есть последствия после следующего действия, и ничего другого нет. Но люди действуют так, будто бы не знают этой простой истины. Люди живут так, будто бы не жили раньше никогда, и больше никогда не собираются жить снова.

      Многие люди так живут, но не все. И это радует велисту, мысли которой прервали ворвавшиеся в сознание голоса людей, идущих по берегу. А как было уютно лежать на мокром песке и смотреть в облака. К Инире подошли два мужчины и женщина. По их одежде было видно, что работа их всех связана с морем. На лицах удивление и сожаление, женщина охает и причитает о судьбе несчастной милады на холодном и мокром песке. Мужчины помогают Инире подняться, один из них берёт её на руки, но тут всё перекрывает громкий крик.

      — Отпустите её сейчас же! Вы не сделаете ей ничего плохого! Или я уничтожу вас! — любимый голос свиреп и напряжён до предела. Инира смотрит на всё будто со стороны и видит, как Моленар с растрепавшимся на морском ветру рыжим пламенем волос налетает на моряка и выхватывает её из крепких рук, как прижимает её к себе, заглядывает ей в глаза, покрывает поцелуями лицо, губы, снимает нежными губами слёзы с её глаз.

      Инира прячет лицо у него на груди, плачет и улыбается. Моряки, поняв, наконец, что этот сумасшедший не причинит вреда миладе, и что она совсем не против его компании, уходят, пожимая плечами. Морячка, уходя, миролюбиво ворчит: «Ох, уж эти влюблённые, вечно они ссорятся из-за ерунды, а потом страдают и мучаются».

      — Нира! Нира! Любимая! Прости меня! — он давно уже для себя сократил её имя, чтобы нежно в своих мечтах называть перед сном, в надежде, что увидит во сне её, а не своих мучительниц.

      — Лэн… — губы велисты шепчут его имя, но Моленар не верит своим ушам и глазам, — Лэн… Любимый…

      Велиста улыбается, отвечает на поцелуи, а потом начинает тихонько смеяться, и над морем расцветает радуга. В этот мир снова вернулась радость и любовь. Но пока ещё баланс не восстановлен полностью. Ещё есть неотложные дела, и не время расслабляться.

***

      Прибыв, наконец, в дом велисты на набережную Алых Зорь, Инира и Моленар за чашечкой кофе собрались обсудить предстоящие дела.

      — Я всё про тебя теперь знаю, не только про твои ночные кошмары, но и про их причины, — Инира говорила спокойным тихим голосом, в её тоне не было ни осуждения, ни горечи. — И я знаю теперь, как тебе помочь.

      — Но разве я не заслужил все эти мучения? — Моленар считал себя настолько виноватым, что даже не смел мечтать о прощении. — Я убийца! Ты понимаешь? Я убил всех этих девушек! По моей вине их семьи страдают и по сей день. Нет мне оправдания, Инира! Это будет не справедливо, если мои кошмары прекратятся. Я очень виноват. На твоём месте я бы казнил такого мага…

      — Знаешь, а давай так и сделаем! Казним тебя прямо сейчас! — теперь в глазах велисты пылал гнев, когда она посмотрела в синие глаза её собеседника, от ужаса ставшие огромными. — Ты раскаиваешься, — успокаиваясь, продолжила она, — а это означает только одно, что у тебя душа ещё живая, что она болит, что ей плохо, пока ты себя не простил за всё.

      — Как я могу себя простить? — маг удивлённо открыл рот. — Моей вине нет прощения!

      — Ну, конечно! Твоя вина самая огромная вина из всех вин во Вселенной! На меньшую вину великий маг никак не согласен! Твоя гордыня тебя захлестнула удавкой и понесла по жизни бешеным аллюром. Вот ты и не справился. Твоё эго прекрасно себя чувствовало до тех пор, пока твои руки не запятнались невинной кровью.

      — Именно так. Но меня предупреждали про гордыню, а я обещал её сдерживать…

      — Ты всего лишь человек, Моленар, а человеку свойственно ошибаться.

      — Я эльф!

      — Ну, вот, — улыбнулась велиста, — твоя гордыня даже на просто человека не согласна.

      — Ну, я почти эльф, — стушевался маг.

      — Но даже эльфы ошибаются иногда. Только они считают свои ошибки всего лишь неудачным опытом. Ты помнишь? Тебе об этом говорили твои наставники.

      — Я забыл, — стыд залил щёки Моленара ярким румянцем, — я снял с шеи подарок эльфов и Последнего Единорога. Я помню только магические ритуалы и заклинания, те, что нужны были в работе. Я очень давно не применял тех знаний, что преподал мне отец и наставники, забыл многое даже из школьной программы.

      — Чем больше грязи ты на себя собрал, тем меньше памяти ты можешь сохранить. Да, ты всё забыл, — вздохнула Инира, — значит, надо вспомнить, надо очистить себя от скверны. Это вполне возможно. Надо найти тот флакон со слезами, повесить его на шею, надо провести очистительный обряд. В этом я помогу тебе. Я думаю, что твои познания сразу же вернутся и уже теперь сохранятся по твоему желанию навсегда.

      — Неудачный опыт… — кривая усмешка была горькой, как и мысли мага. — А как быть теперь с теми, кто умер? Как они смогут меня простить?

      — И это у меня спрашивает самый великий маг Бертерры? — Инира встала со своего кресла и пересела на соседний пуф, чтобы смотреть в лицо Моленару. — Ты ли это, друг мой?

      — Но я не хочу подвергать тебя опасности! — вскричал маг, порываясь вскочить, но велиста удержала его, положив ему руки на колени и заглядывая в глаза снизу вверх.

      — Мне в моём мире подчиняется всё, — сказала она спокойным уверенным тоном, и Моленар ощутил краем своего существа мощь этого хрупкого на вид создания, поняв в один момент истинный смысл только что прозвучавших слов.

      Милада, сидящая сейчас у его ног, не просто какая-то волшебница, она создатель мира, а быть может, миров. Владычица стихий и судеб. Она бережёт его, щадит его самолюбие, держит себя зажатой в узкие рамки, чтобы не раздавить его. Но внешне она такая хрупкая… И доверчивая… И нежная… Взгляд Моленара скользил по лицу велисты, наслаждаясь совершенством черт, спускаясь ниже. Мысли мужчины потекли в совсем иное русло, и он тряхнул головой, чтобы отогнать их от себя. Он не достоин её любви, а значит, нечего и мечтать. Те слова, что она сказала на берегу… Это были лишь сиюминутные эмоции, это не могло быть правдой. Любить такого урода… Нет, она не может любить его, убийцу со шрамами на лице, на теле и на душе.

      — Лэн! Лэн, вернись в реальность! — голос Иниры не сразу дошёл до слуха загрустившего мага. — Нам надо завершить дела, а ты улетел мыслями в неведомые дали.

      — Я слушаю тебя, моя велиста, — в его голосе были грусть и смирение.

      — Нам надо слиться в едином сновидении. Мне надо войти в твой сон, а ты должен меня впустить в него. Тогда я смогу отпустить мятущиеся души отдыхать и набираться сил для нового рождения.

      — Всё, что ты скажешь, моя велиста. Я всё сделаю, как ты скажешь, — покорность, с которой Моленар согласился участвовать в ритуале, не удивила Иниру.

      Она понимала, что работа над ошибками мало кого радует. С самого раннего детства люди воспринимают свои ошибки, как глобальные катастрофы, хотя они мельче, чем даже водоворот в стакане, когда там размешивают сахар. Это эго, или, как говорят в её земном мире, центропупия, когда собственный пупок занимает место центрального светила, и кажется, что весь мир вращается вокруг этого пупка, и всё-всё в мире имеет к нему определённое отношение. Трава растёт для пупка, ветер дует на этот конкретный пупок, ночь сменяет день, чтобы пупок мог отдохнуть и выспаться, и тому подобное. От эго избавиться сложно, но Моленару придётся его хотя бы уменьшить, если он хочет выполнить своё предназначение в этом мире.

      — Хорошо. Тогда мы первым делом отправляемся в твой дом, чтобы ты нашёл свой эльфийский флакон.

      — Как? Туда же плыть два круга Большой Луны! Даже на самолёте не долететь!

      — Подумаешь, каких-то шестьдесят дней! — фыркнула велиста, а в глазах её уже плясали маленькие весёлые бесенята. — Ты просто забыл, как попал сюда. И, между прочим, мог бы сам так распорядиться со сроками, что мы завтра бы уже сходили с трапа в Химире! Но я тебя туда перенесу быстрее. Иди ближе ко мне, встань напротив и дай мне руки.

      Моленар послушно встал, взял Иниру за руки, и их скрыл мерцающий вихрь, перенося через пространство и время.

***

      Они стояли, обнявшись, посреди тёмной комнаты с высокими потолками, с которых свешивались на массивных цепях кованые канделябры с восковыми свечами. В углах комнаты было совсем темно, но на то место, куда перенеслись Инира и Моленар, из сводчатых окон падал свет Большой Луны.

      — Надо зажечь свечи, — отчего-то шёпотом сказал маг.

      — Нет, пусть сохранится мгла, — в тон ему прошептала велиста, — мы не станем тут задерживаться, а найти заветную вещь ты сможешь и при помощи кошачьего взгляда. Тебя же учили в школе!

      Моленар снова смутился и, отпустив миладу, пошёл в другую комнату к заветному сундуку. Похоже, что смущаться от её слов входило в привычку, отчего Моленар начинал смущаться ещё сильнее.

      Среди драгоценных каменьев и беспорядочными грудами лежащих украшений нужная вещь отыскалась не сразу. Флакон с жидкостью бледно-сиреневого цвета лежал почти на самом дне и загадочно опалесцировал. Таким его увидел Лэн, а вот для велисты он горел ярким манящим синим цветом, напоминающим цвет глаз любимого мужчины. Она схватила и потянула флакон, за ним из общей кучи вытянулся шнурок, в его плетении явственно выделялась серебряная нить.

      — Надень его скорее! Моленар! Быстрее! — голос Иниры срывался от волнения.

      Когда шнурок был уже на шее мага, а флакон занял своё законное место на его груди, все узоры на коже Моленара разом принялись бледно мерцать, будто бы сквозь кожу просвечивал свет восходящего солнца. Так выгорала его непомерно разросшаяся за последние лета гордыня. Через несколько минут свечение погасло, а маг без сил рухнул на пол, застеленный мягким ковром.

      Инира опустилась рядом и прилегла, прижавшись к любимому всем телом, чтобы согревать его, пока душа проходит очистительное путешествие в верхнем мире. Велиста знала, что там всё произойдёт правильно и её присутствия в верхних мирах магу не требуется. Знала она также и то, что на его тело здесь, в этом мире, могут найтись неприкаянные ещё пока души, желающие завладеть им, или хотя бы затем, чтобы отомстить магу.

      Ночь закончилась, и взошло солнце, в комнату из окон уже давно врывался задорный птичий гомон. В созданном ею мире Инира могла обходиться без сна как угодно долго, поэтому она не смыкала глаз всю ночь. Теперь на солнечном свету флакон перестал испускать загадочный свет и преспокойно лежал на груди спящего мага. Нужно было дождаться, пока Моленар проснётся сам. Разбудить его означало нарушить выбор его души очиститься от скверны эгоизма и гордыни.

      Солнце уже прошло зенит и стало клониться к закату, когда Моленар открыл глаза и сладко зевнул, словно всю ночь спал в мягкой постели, а не на жёстком полу.

      — Наконец-то! С добрым утром! — улыбнулась Инира. — Приводи себя в порядок. Нам пора возвращаться.

      — И тебе с добрым утром, Нира, — ласковый голос и нежность во взгляде, которым одарил её вальяжно развалившийся на ковре маг, чуть было не сбили велисту с делового настроя. — А зачем нам торопиться? Это мой дом, мне тут уютно и хорошо. Давай тут жить вместе. Мы поженимся, и будем гулять по набережным Химиры точно так же, как гуляли в твоём Эрметрисе.

      — Химира такая же моя, как и Эрметрис. Ты запамятовал, маг, что в этом мире всё моё! — она не теряла терпения, но желала, чтобы маг увидел именно это. На самом деле Инира с удовольствием насладилась бы сном в объятиях такого уютного сейчас мужчины. — Мне нужно восстановить справедливость в моём мире. И чем скорее я это сделаю, тем лучше будет жить здесь, в Химире, в Эрметрисе, в Вигарде, везде. Поднимайся живо, иначе я тебя перенесу в катакомбы в таком виде.

      — В королевскую тюрьму? — испуг Моленара был таким сильным, что он вскочил раньше, чем понял, что уже стоит на ногах. — Зачем нам туда спускаться?

      — Чтобы лечь там спать, конечно!

      — Н-н-н-не-е-ет! Только не это! Я не вернусь туда ни за что! Инира! Ты не можешь так со мной поступить! Нет! Нет! — Моленар инстинктивно пятился от приближающейся к нему велисты.

      — Я могу всё! Ты забываешься, маг! — в голосе милады звенела сталь, и Моленар понял, что или он подчинится ей, или случится что-то ещё более страшное, чем его несчастные кошмары во сне. — Ладно, ладно, перестань дрожать как девчонка! Я не могу тебя испытывать таким бессердечным образом. Я перенесу нас обратно в Эрметрис, где мы с тобой вместе проведём ритуал совместного сновидения.

      — А-а-а т-ты ужасна в гневе, Инира, — с заметным облегчением выдохнул маг, — и ты бываешь очень убедительна. Меня не так просто испугать, но у тебя получилось. Кстати, а завтрак нам не положен? Я что-то, похоже, проголодался.

      — Нет, вот еда для проведения обряда будет совершенно лишней. Ты же не хочешь, чтобы тебя стошнило в самый не подходящий момент.

      — Нет, не хочу.

      — Вот и про еду пока просто забудь. Я убедительна?

      — Весьма, — согласился маг, улыбаясь и беря велисту за руки, готовый к обратному путешествию.

***

      Первым делом Моленар удивился, что тут, куда они перенеслись, снова была ночь. Вернее было бы сказать не куда, а в когда они перенеслись. Он уже почти потерял ощущение времени как такового, хотя за время службы королевским магом приобрёл очень четкие представления об этом явлении, даже научился им управлять в некоторой степени. Но он всегда знал и чувствовал, в будущее он шагнул или в прошлое, а сейчас маг ни в чем уверен не был, ощущая себя учеником на первом уроке у всемогущего чародея.

      Инира взяла восемь белых свечей и зажгла их, расставив по восьми сторонам света. Спальня озарилась мерцающим светом, отразившимся в зеркалах и оконных стёклах. Затем она подожгла три пучка травы седой пустырницы, и горьковатый сизый дым окутал спальню, проник через открытую дверь в просторную ванную комнату, и вместе с велистой спустился в помещение кухни.

      На огромной плите с открытым огнём стоял и томился небольшой глиняный сосуд, откуда торчали какие-то ветки. Присмотревшись, из каких растений велиста готовит отвар, Моленар признал коренья и листья одолень-травы, а другой вид палочек он не встречал никогда даже в эльфийском лесу.

      — Что это за отвар, Инира?

      — Одоленька целиком с корнями, подорожник — листики и трава зоряницы. Это мы будем пить, но это вкусно. А вот это, — она приподняла крышку широкой и глубокой кастрюли, — настой сон-травы, звездчатки и ночницы. Теперь понимаешь, что ночь нам нужна как один из основных ингредиентов действа?

      — Нира, а мы в той же самой ночи, что была вчера?

      — Нет, мы в следующей ночи, я пропустила день, он сейчас очень мешал, был лишним. Мы его проживём потом, когда всё будет уже позади. Бери большую кастрюлю, я возьму маленькую, и понесли всё это в спальню.

      Тёплая вода огромной ванны под действием настоя из трав окрасилась в коричневатый цвет. А из глиняного сосуда тягучую жидкость тёмно-зелёного цвета Инира перелила в хрустальный бокал и поставила на прикроватный столик.

      — Раздевайся, — потребовала велиста и сама стала снимать платье, а затем и нижнее бельё. — Ты же не полезешь в воду в верхней одежде?

      — А-а-а… М-м-мы вместе туда должны поместиться что ли? — маг завороженно смотрел, как освобождаются его взору совершенные прелести тела его любимой милады, потом спохватился и стал судорожно снимать свою одежду.

      Он не страдал стеснительностью, да и не единожды милады пристально рассматривали его тело, водя пальчиками по узорчатым шрамам на груди, животе, бедрах, спускаясь ниже в самые укромные места. Но ни разу ему не приходилось раздеваться по команде женщины, догоняя её в этом процессе, потому что женщин он любил раздевать сам, получая от этого определённое удовольствие.

      От рассеянного в воздухе дыма тлеющей травы седой пустырницы голова мага слегка кружилась, а приятно тёплая вода с настоем ароматных трав расслабила тело и в значительной мере убавила его вожделение. Инира касалась его под водой своими ногами, но в этом было что-то такое родное и невинное, что возникло чувство, что так было всегда и всегда так и будет дальше. Моленар не заметил, когда шрамы на его коже из белёсых стали кроваво-красными, а жидкость в эльфийском флаконе снова начала набирать свечение.

      Инира лежала в ванне головой в противоположную сторону, чтобы видеть партнёра по ритуалу, но она знала, что всё идёт своим чередом, что узоры на теле мага потом станут светиться, а позже, после окончания действа, и вовсе станут едва заметными.

      — Лэн, ты не засыпай, пока ещё рано, — от звука её голоса маг слегка вздрогнул и тряхнул головой, отгоняя дрёму.

      — Да, так приятно, что я чуть не уснул прямо здесь, — сказал и сопроводил сказанное смачным зевком.

      — Ты лучше вспоминай свой сон, чтобы духи земли, воды, огня и воздуха точно знали, куда им нас провожать.

      — Хорошо, — угрюмо согласился Моленар, вспоминать сон желания не было, но он понимал, что велиста права.

      После ванны они облачились в одинаковые простые рубашки из тонкого белёного холста. На подоле каждой рубашки был длинный хлястик, который висел сзади как странный хвост. Моленар хотел было спросить, зачем тут эта верёвка, но мысли его были уже тягучими, и он решил, что раз есть хвост, значит, так надо. Велиста умная, вот она пусть и думает.

      Инира как раз закончила чертить на плоском голубом в белых и серых прожилках камне рунический став для защиты во время сна и убрала его под пухлые подушки. Потом взяла хрустальный бокал с зелёным варевом и, отпив из него несколько глотков, протянула Моленару. Он стал пить вкусный напиток, а велиста стала читать заговор.

      — Ночь-полночь тиха в тёмный бархат спрячь две души людей Иниры и Моленара, да сплети их сны во единый сон, да позволь всю ночь им вместе выспаться. Пусть во сне дела будут лёгкими, по плечу все дела пусть решаются. На заре пускай оба в мир мирской Моленар с Инирой возвращаются. Ты свидетель, закат, ты свидетель луна, ветер, ты всё видел, так свидетельствуй! Их тела всю ночь от зари до утра пусть сохранны спят, не шелохнутся. Только солнца луч их коснётся, в миг пробудятся пусть в осознание. Память пусть хранит, что принёс им сон — это жизни сторона оборотная. Пусть прибудет мир, лад в сердцах людей Моленара и Иниры. Слово верное, слово крепкое — как велю, пусть так и сбывается!

      Договорив, велиста уселась в кровати и подождала, когда Моленар сделает то же самое. Потом она крепко связала хвостики двух рубашек так, чтобы между подолами было достаточное расстояние. У обоих уже слипались глаза, сон пришёл и укрыл их тела мягкой негой. А души уже неслись звёздными путями в злосчастную тюрьму в подвалах королевского замка Химиры.

***

      Полумрак, царивший в камере пыток, слегка рассеивался светом пары чадящих факелов на стенах. По грубо обтёсанным камням стен местами стекала вода, а пол был грязен и землист. Велиста стояла посреди камеры и смотрела в коридор через открытую настежь дверь пыточной. На яву она никогда не была в этом месте, поэтому оглядывалась с настороженным любопытством. Страха не было, но определённая напряжённость плотным облаком окутала всё вокруг.

      Моленар стоял на коленях за дверью посреди коридора, низко склонив голову, а над ним стоял безобразный призрак той самой первой девушки, которая не согласилась быть его женой, память о которой Лэн спрятал так далеко, что не мог вспомнить её имя.

      — Назови моё имя, Моленар! — завывало привидение, занеся над шеей мага призрачный меч. — Назови меня! Вспомни! Быть может, тогда я пощажу тебя!

      Зловещий хохот неупокоенной души метался под потолком, ударяясь об стены и терзая души сновидцев.

      — Как ты меня называл? — не сдавалась призрачная милада. — Если ты не вспомнишь сейчас, я отрублю тебе голову и стану жечь её огнём факела, а тело стану поливать ядом из семи кислот, а потом всё восстановлю и начну заново.

      — Не губи меня, — шептал маг белыми губами, — я не могу вспомнить твоё имя. Я виноват перед тобой, и перед всеми остальными жертвами Нолена, но я не помню имени моей первой любви. Убей меня один раз и уходи с миром.

      — Дурак! — разъярённый призрак взмыл до потолка, чтобы затем ледяным ветром промчаться сквозь Моленара, заставляя на миг остановиться его сердце. — Дурак! Я не могу уйти отсюда, пока ты не вспомнишь моё имя! Вспомни и отпусти меня!

      — Стоп! Стоп! Стоп! — голос велисты наполнил всё пространство, и призраки, которых набралось уже с десяток, с ужасом зажали свои уши. — Я знаю твоё имя.

      — Кто ты такая? — прошипела первая жертва. — У тебя тут нет власти, убирайся отсюда!

      — Хм… — Инира вышла из пыточной камеры и предстала перед участниками действа. — У меня здесь власть повсюду, наивная крошка. Я велиста, создательница этого мира. Я создала его справедливым и чистым, но людям свойственно пачкать всё, к чему вы прикасаетесь. Некоторым людям. Не всем.

      — У велисты нет власти в сновидениях, — попыталась ухватиться за последнее предположение девушка-призрак.

      — Ты плохо слышала ещё при жизни, Миола? Я повторю для тебя лично: в этом мире моя власть абсолютна во всех слоях нижних миров, верхних миров и в самой яви.

      После того, как Инира произнесла имя девушки, призрак слегка вздрогнул, а потом бешено затрясся как в агонии.

      — На-з-з-зо-в-ви-и-и-и!!! Ещ-щ-щ-щё-о-о!!! Им-м-м-мя!!! М-м-мо-ё-о-о!!!

      — Твоё имя Миола, — спокойным голосом повторила Инира. — А теперь послушай меня, Миола. Ты была невестой, но отказала своему жениху, заставив его мучиться.

      — Он сам мучил себя ревностью!

      — Но до этого ты его сознательно терзала, заставляя ревновать, пребывать в горячечном бреду от ревности. Молчи! Я знаю всё. А ещё до этого ты потребовала, чтобы он добился высокого положения при королевском дворе. Но тебя не устроило быть даже женой королевского мага. Даже богатства тебя не прельщало — ты хотела власти. Приходя к Моленару в гости, ты кокетничала с королём, завлекая его в свою игру. Но ты играла не с мышью, ты играла с котом, будучи глупой мышью сама. Нолен овладел тобой и убил твоё тело на глазах человека, всё ещё любившего тебя. Ты и тут заставила его страдать! И ты теперь требуешь справедливости? Скажи мне, Миола, что будет справедливо для тебя, никогда не знавшей любви, не любившей никого, даже себя?

      — Отпусти меня, велиста, — прошипела Миола, — отпусти…

      — Ты думаешь, я умолчу про слёзы Единорога? — после этих слов призрак Миолы начал рассыпаться на части. — Соберись! Я ещё не сказала главного. Это ты потребовала, шантажом заставила Моленара снять и выбросить подарок эльфов, потому что флакончик обжигал его грудь, если маг поступал не по совести, а по корысти. Оберег хранил его от избыточных проявлений гордыни, но тебе было нужно выпустить на свободу всех демонов, спрятанных в глубинах его души! Ты создала монстра! Ты, Миола! То, что с тобой произошло, это только твоя вина! Моленар же даже в последний твой час сделал всё, чтобы облегчить твою участь. Но у тебя и тут не нашлось благодарности. Ты заставила души всех этих несчастных задержаться тут, чтобы пытать Моленара и дальше, вечно пить силу его души, наслаждаясь его болью.

      Души остальных привидений зашумели, подтверждая слова велисты.

      — Отпусти-и-и, — выдыхали они последние тихие звуки.

      — Я отпускаю вас, страдалицы, но помните, что в случившемся с вами отчасти повинны вы сами. Вас ждёт длинный круг многократных рождений и смертей. Живите в следующий раз достойно, по-человечески, сверяйтесь с сердцем, это называется совестью. Иначе вас ждёт такая же участь, как и душу Миолы.

      — Что ты сделаешь со мной? — привидение, казалось, до конца надеялось на благоприятный исход.

      — Развоплощение! Обезличивание! Истинная смерть.

      — А что ты сделала с Ноленом?

      — То же самое! Обезличила и отпустила. Это истинная смерть личности.

      Призрак Миолы задрожал и рассыпался серыми грязными хлопьями, медленно оседавшими вниз. Они таяли, едва коснувшись каменных булыжников под ногами велисты. Но вдруг она выставила вперёд руку, чтобы поймать один такой серый комочек. В ладонях Иниры он стал белеть и ещё мгновение погодя начал ярко светиться.

      — Это её изначальная душа, обезличенная, лишённая опыта и снова готовая родиться, чтобы набирать новый опыт, живя иные жизни. Я отпускаю тебя, Без-памятная. Иди с любовью!

      Инира подбросила этот огонёк вверх, и он упорхнул так резво, будто был крошечной радостной птичкой, выпущенной на свободу. Моленар молча проводил всё, что осталось от его первой любви. Душа его была опустевшей, а сердце сковала тоска. Такой тоски он не испытывал ещё никогда. Ему казалось, что душа его рвётся на части, разваливается на куски, а их в свою очередь жрут и никак не могут сожрать зубастые твари.

      — Не могу больше терпеть это Инира, — взмолился маг, — убей меня тоже!

      — Боль очищает твою душу, Моленар. Там накопилось много грязи, не всю ещё удалось отчистить. А её надо удалить, если ты хочешь жить дальше, чувствовать, радоваться свету, любить. Терпи, ты сильный! Ты же эльф! Тебе по силам и не такая боль! Она делает тебя только сильнее!

      А потом обратилась к душам, остававшимся всё ещё в этом скорбном месте:

      — Пусть каждая из вас сольётся на миг с душой мага и отдаст ему всю силу, что вы отняли у него.

      Души стали выполнять приказ велисты, а сама она кинулась к Моленару, чтобы подхватить его. И вовремя, потому что ноги его уже не держали, по лицу, искажённому гримасой страдания, из закрытых глаз катились огромные слёзы, оставлявшие светящиеся дорожки на коже щёк. Душа Иниры страдала вместе с любимым, разделяя ношу его боли, она знала, что в одиночку он не справится, но не пыталась завладеть прибывающей силой мага. Души возвращали украденное и улетали налегке в верхние миры, чтобы следовать своей судьбе дальше.

      Когда всё закончилось, боль отпустила, и Моленар уже крепко стоял на своих ногах, держа в объятиях свою велисту. Они так тесно были прижаты друг к другу, что их души начали проникать друг в друга. Свет сердца велисты заполнил всё его существо, выжигая остатки тьмы. Узоры на коже мага вдруг ожили и стали светиться нестерпимо белым светом, он снова взвыл от боли, но это было всего несколько мгновений, а потом всё прекратилось.

***

      Очнулись они утром вдвоём в постели Иниры. Лэн проснулся первым и с удивлением увидел, что одна из прядей шоколадных волос велисты стала белой. Он вспомнил их сон и понял, какой ценой далось его освобождение велисте. Нет, не всемогущая она, совсем нет! Хрупкая, но очень смелая и самоотверженная милада, защищающая изо всех сил то, что ей дорого — свой мир и своего любимого, готовая умереть рядом с ним, вместе с ним, даже вместо него. Он смотрел на её спокойное во сне лицо, слегка приподнятые в улыбке краешки губ, и сердце его сладко сжималось от нежности и благодарности.

      Новой волной удивления и радости было пришедшее осознание: он снова мог радоваться, любить и благодарить! Его сердце освободилось от страхов и печали! Лёгкость, которая пришла на смену каменного груза вины, и сама по себе вызывала восторг, но ещё рядом с ним лежала та, которую он любил всем сердцем.

      Инира не спешила открывать глаза, наслаждаясь близостью тела Моленара, его переживаниями, которые чувствовала теперь, после слияния их душ, особо ярко. От тьмы не осталось и следа, повсюду царствовала любовь и нежность. Больше ничего не сдерживало этих двоих от неизбежной близости в этом настоящем реальном мире.

***

      Ирис хлопотала, накрывая чай на веранде, переставляя с подноса на стол свои чудесные десерты из ягод и нежнейшего крема с разноцветными горошинками сладкого драже и шариками сливочного мороженого с ванилью.

      — Я так рада за вас обоих, Инира, — щебетала подруга, — ты теперь тоже счастлива вместе с Моленаром.

      — Да, я, наконец-то, счастлива. Но знаешь, что больше всего меня радует? То, что Лэн оказался прекрасным хранителем мира. Он с его эльфийской кровью так тонко научился чувствовать нарушение справедливости, что я спокойно могу оставлять его здесь, чтобы путешествовать по другим мирам.

      — Без него?

      — Ну-у-у, я про теорию, — засмущалась Инира, — пока что я себе не мыслю расставания с ним даже на один день…

      — То-то же! — укорила её подруга. — Я без Артафера, моего любимого Фера, тоже не могу прожить ни дня. Я знаю, что я завяну без него, как срезанный цветок без воды.

      — Мне кажется, Фер без тебя тоже с трудом дотягивает до вечера в своей заколдованной хибарке в Лиховом переулке, — рассмеялась Инира.

      — Ну, твой Лэн тоже использует все возможности, чтобы быть рядом с тобой, — и подруги смеялись уже вместе.

      — Мне важно, что он с таким же азартом осваивает всё новые способности по защите и управлению Бертеррой и входит в курс дела в Правительстве в качестве представителя велисты.

      — Да, Моленар молодец. А вот Фер никогда не хотел власти. Это от его безразличия к благам и богатствам идёт, наверное.

      — Это идёт от его мудрости, Ирис, у Артафера древняя душа, очень древняя и мудрая. Моленар ещё слишком молод душой, у него ещё не наработан опыт властителя. Пусть тренируется, — Инира улыбнулась, — под моим чутким руководством.