III. Москва, Большая Никитская улица, 19 декабря,

Перед порогом Алексей Николаевич постучал сапогами, отряхнул с плеч снег и в следующую секунду оказался в теплой прокуренной зале двухэтажного особняка на Большой Никитской. Отдав шинель и шлем тут же подбежавшему слуге, Богданов сделал пару шагов вперед и огляделся. В просторной зале было человек пятьдесят. Под высоким потолком клубился сигарный дым. Все присутствующие были увлечены карточной игрой, которая велась за пятью ломберными столами одновременно. Богданов неспешным шагом направился к тому из столов, за которым собралось больше всего народу. На новоприбывшего особенного внимания не обратили, лишь некоторые просто мельком взглянули. Появление кирасирского офицера в парадном мундире при орденах не привлекло особого внимания публики, потому что большинство из игроков сами были одеты по-военному.
За столом играли в вист. Граф де Витт с немного шальными глазами находился за раздачей карт. Сначала он глянул на Богданова мельком, затем, как бы осознав увиденное, снова перевел взгляд на Алексея Николаевича. На лице де Витта появились удивление и радость. Однако Богданов знал, что граф ни за что в жизни не прервётся во время игры, поэтому он встал сбоку и стал наблюдать за игрой. После очередного роббера граф придвинул к себе кучу ассигнаций и встал из-за стола. Его противники тоже поднялись, выглядя при этом немного злыми и сконфуженными.
- Ваше благородие, не угодно ли ещё роббер? – спросил проигравший гусарский корнет.
- Не угодно, - лениво ответил граф, - А впрочем, Богданов, не желаете партеечку?
- Ты же знаешь, я на дух всё это не переношу.
Де Витт с Богдановым по-братски обнялись.
- Ой, изменился ты, братец, прям не узнать! Ну как ты, рассказывай. Вижу, до ротмистра повысили? И при орденах. Георгий четвертой степени, ого!
- За Йену и Ауэрдштедт. А ты, Ваня, совсем не изменился.
- В последний год с тобой произошло гораздо больше, чем со мной. Господи, мы же почти год не виделись. Не хочешь в мой кабинет подняться? У меня там сигары лежат португальские, по три рубля, и бутылочка коньяка пятнадцатилетнего. Посидим, выпьем, расскажешь о Йене с Ауэрдштедтом.
- С удовольствием.
Кабинет графа де Витта находился на втором этаже. Всё его убранство составляли письменный стол, заваленный долговыми расписками, небольшой шкаф, диван в углу и несколько стульев, в том числе и пара перевёрнутых на полу. На одной из стен висела богатая коллекция оружия, как холодного, так и огнестрельного. Граф указал новоиспечённому ротмистру на диван, сам подошёл к шкафчику, отпер нижнюю дверцу и достал обещанную бутылку. Затем безуспешно порывшись в ящиках стола, он, чертыхнувшись, на поверхности разгрёб кучи мусора и с довольным видом показал Богданову найденную тёмно-бордовую коробку с сигарами.
Разлив коньяк по бокалам, граф первый раз за время пребывания в кабинете открыл рот:
- Ну что, за твоё счастливое возвращение. На сей раз всё обошлось. Рад видеть, тебя, Алёша!
После тоста Иван Осипович достал из коробки две сигары. Спустя несколько минут, кабинет наполнился густыми клубами дыма.
- Чего же с тобой приключилось? – снова заговорил де Витт, - В последний раз мы виделись, кажется, в лагере под Аустерлицем, когда меня из-за ранения депортировали в Россию.
- Как твоя нога?
- Бог милостив, обошлось. По приезде в Москву говорили, что ампутации избежать не удастся, но, как видишь, удалось. Иногда только хромать начинаю, обыкновенно, когда хожу много, а так ерунда. Но сам-то ты как, расскажи уже про себя, не будь скотиной!
Богданов вздохнул.
- Да что там рассказывать, Ваня. При Ауэрштедте с полуротой прорвал окружение французов, за что получил Георгия и звание ротмистра.
- Ну что, давай же выпьем за тебя, мой дорогой друг, за твою службу.
- Как у тебя дела при штабе?
Де Витт допил содержимое бокала, глубоко вздохнул и переспросил удивленно:
- При штабе? Ты что же, получается, не знаешь? Две недели назад я подал в отставку.
Коньяк встал у Богданова поперёк горла, заставив того закашляться. Спустя некоторое время граф сумел привести своего друга в нормальное состояние, и теперь Богданов смотрел на полковника не то с недоверием, не то с опаской.
- Ты шутишь, что ли, Ваня? Повтори-ка свои последние слова.
- Две недели назад я подал в отставку.
Богданов разочарованно откинулся на диван. Граф выглядел совершенно спокойным, словно бы ничего особенного не сказал. На некоторое время воцарилось молчание.
- И что теперь?
- Что значит, что теперь?
- Нет, я просто не могу поверить! Зачем ты это сделал, Ваня?
Граф неожиданно посерьёзнел и посуровел.
- А ты мне что предлагал бы? Граф Иван Осипович де Витт, двадцать пять лет, уже высший штаб-офицер! Прекрасно! А кто виноват в гибели пятисот человек из полка? Иван Осипович! А почему? А потому что вовремя не отступился.
- Подожди-ка, разве ты не находился в числе тех русских офицеров, которые предупреждали императора, что французская армия в три раза больше, чем её оценивают австрийские военачальники?
- Полк потерял знамя. Знамя полка, чьим командиром я был, досталось врагу. Это позор. Мне никто не предъявлял обвинений в открытую, но я весь год чувствовал, что отношение ко мне резко испортилось. Дуэли не были выходом, иначе мне бы пришлось стреляться с половиной всего штаба. Тогда я просто подал в отставку.
- В сражении мы потеряли десятки знамён.
- Так получилось, что главным виновником сделали меня.
Богданов всё ещё находился в небольшом потрясении от услышанного. В его голове никак не складывалось, что полковник граф де Витт, закоренелый солдат, половину жизни проведший в строгих военных условиях подал в отставку! К тому же Алексею Николаевичу не давала покоя фраза Ивана Осиповича: «Иначе мне бы пришлось стреляться с половиной всего штаба». Да если бы понадобилось, граф стрелялся бы со всем составом штаба запросто! Для него это было плёвым делом. Человеком граф был весьма скандальным и в ранние годы своей службы вызывал на дуэль по малейшему поводу, принимая малейшую ухмылку в свой адрес за серьёзное оскорбление. На графа это было совсем не похоже.
- И что ты теперь будешь делать?
- А что, известное дело, поеду в Европу.
- Зачем ещё?
- Богданов, если я оставил службу в армии, это не значит, что я перестал служить России. Одно совсем не подразумевает другое. Ты, Лёша, скоро привыкнешь, что мы с тобой больше не однополчане. Главное, чтобы остались друзьями.
- А ты уверен, что в такое время тебя спокойно выпустят заграницу? Как бы тебя не сочли за дезертира: только подал в отставку, как сразу же уехал в Европу.
Граф лениво рассмеялся.
- Дорогой мой Богданов, неужели ты думаешь, что если я захочу уехать из страны, я не смогу этого сделать?
Ротмистр неуверенно пожал плечами:
- Что-то мне не нравится. Затеваешь ты что-то.
Граф, всё также лениво и неохотно, выдохнул клуб дыма, ответив:
- В таких случаях я обычно говорю, представьте себя на моём месте. Как бы ты поступил на моём месте? Остался бы?
Богданов немного подумал.
- Трудно сказать.
- Ну вот, Лёша, и не мути воду. Ты же меня хорошо знаешь. Мои затеи ни к чему плохому обычно не приводят.
- То есть, ты сам не отрицаешь, что планируешь какое-то дело?
- Может быть, а может быть и нет, - задумчиво ответил граф, - Всё зависит от обстоятельств.
Богданов вздохнул, выпустил последний клуб дыма, потушил сигару о край пепельницы и сказал, гораздо более безразлично и спокойно, чем прежде:
- Какие обстоятельства, Ваня? Ты же умный человек и сам всё великолепно понимаешь. Много лет ты проработал при штабе, занимался самой что ни на есть секретной деятельностью. Ты был посвящён во множество государственных тайн. И ты, Ваня, считаешь, что при сложившейся ситуации твой отъезд, или по крайней мере твоя попытка отъезда в Европу не вызовет подозрений? То есть я хочу тебе сказать, пойми, в штабе тоже сидят не дураки, и тебе просто не дадут уехать. И я тебе говорю, твою попытку сочтут за чистой воды дезертирство, и непременно ты пойдёшь под трибунал. Я не осуждаю тебя, Ваня, и не отговариваю. Я ведь очень хорошо тебя знаю и понимаю, что мои слова навряд ли на тебя подействуют. Просто как хороший друг я обязан был тебе это сказать. Подумай, Ваня, подумай.
Де Витт, прослушавший всю речь ротмистра в задумчивости, поднял голову и слегка улыбнулся:
- Ты правильно сказал, Лёша, я всё великолепно понимаю. Просто одно лишь моё положение обязывает меня все это понимать. Мой отъезд заграницу уже вопрос решённый. Поверь, Лёша, я знаю о сложившейся ситуации получше тебя и смогу принять правильное, тщательно взвешенное решение.
Богданов неожиданно рассмеялся и хлопнул графа по плечу.
- Если бы я тебя не знал так хорошо, то подумал бы, что ты завербован французской разведкой.
- Эта мысль тебя рассмешила? – усмехнулся де Витт.
- Понимаешь, Ваня, людей, знающих тебя также хорошо, как я, можно пересчитать по пальцам одной руки. Ты знаешь, я тебе всегда доверял и буду доверять. Главное, чтобы ты сам знал, во что ввязываешься.
- За сие, Алексей Николаевич, можете быть спокойным.
- И ещё. Не буду спрашивать, что ты затеял, ибо знаю, - не скажешь, спрошу другое – куда именно ты собрался? Мне необходимо это знать, просто на всякий случай.
- Думаешь, из дерьма меня вытаскивать придется? Напрасно, напрасно.
- И всё же?
Граф вздохнул.
- Неизвестно, как сложатся обстоятельства, однако сначала я поеду в Париж.
В этот момент в дверь постучали. Граф по привычке негромко выругался и громко произнёс:
- Войдите!
Вошёл один из слуг графа. Выглядел он весьма боязливо и старался вести себя как можно тише и вежливее.
- Извольте-с, у нас там внизу небольшой incident. Подпоручик Федоськин проигрался подчистую и теперь грозится пустить себе пулю в лоб.
Де Витт безразлично развел руками.
- Да мне-то какое дело, вешается он там, или стреляется. Только соблаговолите проследить, чтобы совершалось сие деяние за пределами этого дома, - спокойно проговорил граф, а затем добавил, - дабы инцидент не перерос для нас с Вами в большую проблему. И не стоит из-за подобного более беспокоить.
- Нет-с, - слуга отрицательно помотал головой, - Там ещё лично к Вам офицер какой-то приехал, говорит по срочному делу. Доселе офицера этого я не видел-с.
Иван Осипович добродушно улыбнулся.
- Вот с этого и надо было начинать, любезный. Проводи офицера в мой кабинет.
Как только за слугой закрылась дверь, Богданов спросил:
- Ты знаешь, кто этот офицер?
Граф пожал плечами.
- Это может быть абсолютно кто угодно. Посетителей у меня мало не бывает.
Взгляд Ивана Осиповича вдруг упал на бутылку коньяка.
- Чёрт побери, Лёша, с твоими расспросами мы забыли о самом главном.
- Я, пожалуй, откажусь.
- Откажешься? Ну как хочешь. А я вот, выпью.
Немолодой высокий офицер с суровым и твердым взглядом вошёл в кабинет в момент поглощения де Виттом содержимого бокала. Глаза незнакомого офицера быстро обвели всю комнату и задержались только лишь на Алексее Николаевиче. Граф в свою очередь кивнул новопришедшему, указав ему жестом на стул и на коробочку с сигарами. Офицер ещё раз глянул на Алексея Николаевича, затем сел и закурил предложенную ему сигару.
На некоторое время воцарилось неловкое молчание, нарушаемое только тиканьем настенных часов. Очевидно было, что незнакомый офицер не ожидал встретить здесь кого-либо ещё, помимо самого графа. Решив не дожидаться того, что его выпроводят, Богданов поднялся со своего места со словами:
- Что же, был необыкновенно рад увидеть Вас, Иван Осипович, необыкновенно. Я бы с радостью ещё бы задержался, но, увы, неотложные дела, нужно идти, а также не хочу злоупотреблять Вашим гостеприимством.
Богданов ещё раз убедился в том, что правильно оценил ситуацию, так как граф не предложил ему остаться. Он лишь поднялся с места и подошёл к ротмистру, протягивая ему руку. Богданову крайне редко приходилось видеть графа сконфуженным и смущённым, однако сейчас он выглядел именно таким.
- Не говорите чепухи, двери моего дома всегда открыты Вам, Алексей Николаевич. Ещё увидимся.
Пожав руку де Витту, Богданов удалился. Проходя по первому этажу, он обратил внимание, что народу стало ещё больше. Но что-то было не так. Или это в нём самом что-то не так. Выходил из особняка совершенно другой человек, нежели заходил в него каких-то полчаса назад. Богданов знал: де Витт от него что-то скрывал. Скрывал – значит не доверял. А если Иван Осипович не доверял, значит на то были очень веские причины. И выходя из дверей особняка на Большой Никитской, Алексей Николаевич пообещал себе узнать, что это за причины. Однако он не знал, как сильно граф стиснул челюсти и сжал кулаки, когда закрылась дверь за Богдановым.