Павлин

Часто дети поражают нас своим удивительным простодушием и искренностью. Иногда они, не задумываясь, говорят то, что взрослые не имеют духу произнести. Не зря же сказано: «Устами младенца глаголет истина».

Эти детские «откровения» свидетельствуют, что мы сотворены Богом по Его образу и подобию. Уста Христовы не лживы, слова Его суть непререкаемая истина и нелицеприятная правда, которая во веки та же. С другой стороны, малыши суть дети своих родителей и поэтому весьма часто проявляют именно те свойства характера, которые всего более присущи отцу и матери. И родители ни о чём так не стараются, как о том, чтобы вырастить из ребёнка (иногда неосознанно) собственную копию, притом не только в отношении добродетелей, но и недостатков. Недаром же Блез Паскаль открыл замечательную закономерность, справедливую как для физического мира, так и для нравственного. Уровень жидкости в сообщающихся сосудах всегда был и будет одинаковым. И всё же… Дети суть цветы райских садов, и, всматриваясь со вниманием и любовью в нежные и прекрасные соцветия их душ, мы улавливаем не тяжёлый запах грешной земли, но тончайшие ароматы рая Божия.

Однажды, совсем маленькими, мы были приглашены в московскую квартиру Ольги Игоревны Алексеевой-Станиславской (Толстой, по материнской линии), с почтенным родителем которой вы ещё познакомитесь в последующих главах нашей книги. Дело в том, что у неё было три сына, совершенно равных нам по возрасту: старший – ровесник нашего брата Андрея, а двое других – одногодки с нами, близнецами. Хозяева отмечали какой-то семейный праздник, пригласили ещё и других детей; веселье к нашему прибытию только начиналось. В ожидании праздничных блюд, соответствующих всем правилам восточной кухни (муж Ольги Игоревны был южных кровей), нас, малышей, провели в детскую комнату, где каждый мог найти себе занятие по интересам. Кто-то возился с конструктором, я собирал железную дорогу и катал по ней паровозики, девочки листали книжки с картинками. Приготовление азербайджанского плова затягивалось. Нужно было хорошенько протомить его в духовке. Всех детей усадили на стульчики для коллективного просмотра диафильма про павлина.

Начало диаленты не предвещало никакой драмы. Осанистый павлин с роскошным хвостом стал предметом общего внимания прочих птиц, во множестве слетавшихся на вечерние посиделки. Но вот «пернатый народ», одетый куда более скромно, решил, что павлин явно выбивался из их общества разительным контрастом своего оперения. Необходимо сказать, что советская мораль 60-х годов XX века всего прежде воспитывала в гражданах чувство коллективизма, которому претили какие-либо попытки выделиться из общей массы скромных и честных тружеников. Всё у нас должно было быть «как у всех» – от идеологических убеждений до размеров дачных участков и располагающихся на них строений.

Но вернёмся к диафильму, который, затаив дыхание, кадр за кадром смотрели милые дети. Ситуация для павлина, не успевшего сделать ничего плохого (не виноват же он, что у него вырос замечательный изумрудно-синий веерообразный хвост!), приняла угрожающий оборот. Птичий товарищеский суд произнёс свой приговор в отношении гордого индивидуалиста. Каждая птица, от воробья до грача, должна была выказать полное презрение к павлину, вытянув из его чудо-хвоста по одному перу. Что и незамедлительно было исполнено. В последних кадрах диафильма павлин представал перед нами общипанной пуляркой, дрожавшей от холода и уничижения.

По мысли создателей диафильма, маленькие и взрослые зрители должны были облегченно вздохнуть, осудив павлина, как это сделал весь птичий базар. Оставалось только радоваться тому, что «советская справедливость» восторжествовала. Виновный был достойно наказан, а пернатые товарищи с чувством глубокого морального удовлетворения разошлись по своим домам, притом что каждый участник «гражданской казни» уносил в клюве синеокое павлинье перо, на память об этом достойном событии.

Диафильм закончился. Дети, получив назидание, уже были готовы встать со стульчиков… как вдруг раздался истошный вопль. Мой белобрысый, щекастый братик Митенька зашёлся в рыданиях, да так, что слёзы в три ручья лились из его глаз…

– Что такое? – сбежались взрослые, оставив жаренье и паренье. – Тебе прищемили стулом палец?
– Не-е-ет!
– Ты укусил свой язычок?
– Не-е-ет!
– Головка болит, животик?
– Не-е-ет!
– А что же?
– Па-а-вли-и-ина жа-а-алко!

Вот этого не ожидал никто… Разве можно было подумать, что мирный детский диафильм доведёт до исступления малыша, трепетно следившего за развитием действия?! Ничто, никакие попытки успокоить рыдающего Митеньку не имели успеха:

– Скоро у павлина отрастёт ещё лучший, самый прекрасный в мире хвост!
– А зачем надо было этот вырывать? – надрывно и вместе с тем резонно отвечал Митенька, не переставая плакать…

Наконец, хозяин дома радостно объявил, что плов готов и уже разложен по тарелкам. Услышав приглашение, братец перевёл дыхание и вопросительно посмотрел на меня… Через минуту мы уже сидели за детским столиком и в полном молчании уплетали вкуснейший плов. Митенька раскраснелся от своих трудов, а резинка колготок всё глубже входила в его упругий животик. Он, умело орудуя вилкой, только повторял: «Ещё мяса, ещё паковки . Ещё мяса, ещё паковки». Все умирились и обрели долгожданный покой. Слёзы на глазах сострадательного Мити просохли, и на его разрумянившемся лице – настоящего мужчины – появилась жизнеутверждающая улыбка…

Не знаю, какие выводы сделали для себя взрослые, показавшие нам этот диафильм, но я, будучи очевидцем всего происшедшего на детском празднике сорок пять лет тому назад, подробно описал сегодня для вас, дорогие мои читатели, эту невымышленную историю… Как ни ряди, а павлина действительно жалко...

(Глава из книги "С высоты птичьего полёта")