Избавление

Как по-разному, дорогие мои собеседники, можно судить о влюблённости, о том, что большинству из нас, несомненно, хорошо знакомо и что мы с улыбкой вспоминаем, оборачиваясь мысленно к годам своей ушедшей юности.

Одним образом воспринимается влюблённость подростками, для которых вдруг начинают «сады цвести»; иначе оценивают её родители, сами испытавшие некогда то же удивительное чувство, когда придирчиво взирают на своих уязвленных «стрелой любви» отпрысков. Прав, прав премудрый царь Соломон, изрекший, что каждой вещи своё место под солнцем . Пусть всё приходит в надлежащее ему время. «Важен результат», – говорят практики.

Для кого-то из молодых людей влюблённость оборачивается плотским падением и потерей девства вне ограды установленного Богом супружества. Не мне вам говорить, что ныне творится в нашем Отечестве, разучившемся в духе доброй нравственности воспитывать сбитую с толку молодёжь. Зачастую и сама-то влюблённость почитается испытавшими всё и вся подростками-переростками смешным анахронизмом, не стоящим никакого обсуждения. Лишённые и лишившие себя высокой романтики любви, бедные современные митрофанушки, с их преждевременной усталостью от жизни, очень быстро опускаются и морально, и физически, превращаясь в юных старичков.

А иных влюблённость окрыляет, заставляет работать над собой, приподымает над обыденной, серой действительностью, сообщая им силы и вдыхая в них целеустремлённость. Так бывает, если полюбившие друг друга молодые люди стараются не нарушать определённых границ в общении, видя в семье великий Божий дар, ради которого можно и должно сразиться с самим собой и с немощью собственной плоти, чтобы впоследствии с чистой совестью и радостным сердцем ступить на белоснежный плат венчания.

Не скрою: некоторые православные писатели прошлого именовали влюблённость болезненным состоянием, мешающим духовному саморазвитию человека... Что они имели в виду? Я думаю, видели опасность для юного христианина в невольной идеализации предмета своей любви, когда человек, забывая Творца, не чувствует нужды в Его животворящей благодати, но всецело направляет «души прекрасные порывы» к той земной личности, без которой, кажется, не в состоянии прожить ни минуты. Теряя равновесие внутренних сил, молодой человек лишается и естественного дара рассудительности, становится способным к импульсивным, непродуманным поступкам, бывает склонен в единочасье самостоятельно принимать такие решения, о которых вскоре ему приходится горько жалеть.

Однажды, приступив к обучению в Университете, я отправился за какой-то справкой в районную поликлинику, прихватив с собой роман «Братья Карамазовы», сложная философская подоплёка которого тогда занимала моё воображение. Стояли ещё погожие осенние деньки. Я был достаточно легко одет. Для меня предметом щегольства были синие фирменные джинсы и бежевый берет, который, как я думал, придавал мне вместе с шарфом такого же цвета сходство со свободным художником.

Ожидая времени выдачи справки, я углубился в чтение романа. Случайно подняв глаза, я вдруг увидел напротив себя миловидное лицо скромной и серьёзной девушки, исподволь посматривавшей на меня. На этом наше знакомство и закончилось, потому что через приоткрывшуюся дверь кабинета строгий женский голос выкликнул мою фамилию. Получив выписку, я вновь оказался в коридоре. Там уже никого не было...

Взяв в гардеробе свою куртёнку и прижимая к рёбрам увесистый том Достоевского, я вышел на улицу. Поликлиника находилась в одном из переулков, спускающихся от Остоженки к набережной Москвы-реки. Дохнуло прохладой, ароматы осени смешивались с тяжёлыми запахами, идущими от проезжей части. Я ускорил шаг. Неожиданно впереди себя я не без волнения приметил тоненькую фигуру незнакомки, привлекшей моё внимание полчаса назад. Барышня шла очень медленно. Она, очевидно, никуда не спешила, а может быть, чего-то ожидала... Поравнявшись с ней, я деликатно поздоровался и затем спросил: «У вас всё хорошо?» Она утвердительно кивнула своей изящной головкой. Так мы познакомились. Её звали N. Жила она совсем неподалёку, близ Садового кольца. Мы разговорились. N училась тогда в десятом классе и готовилась к поступлению на один из естественных факультетов Московского университета. Мне, только что прошедшему через Сциллу и Харибду  приёмных экзаменов, было чем с ней поделиться. Незаметно пешком мы добрались до её дома и, кажется, не без обоюдного желания договорились встретиться как-нибудь ещё раз...

Постепенно, по мере общения, у нас возникло взаимное дружеское расположение, которое, как вы, наверное, успели догадаться, переросло (с моей стороны, во всяком случае) во влюблённость...

 Рад сообщить вам, мои «сотаинники», что посетившее меня чувство было благородным и чистым. По крайней мере, оно казалось мне таковым. Никакие недостойные помыслы не искушали моё юное сердце, готовое изречь обеты верности и любви властительнице его тайных дум.

Малое время спустя я впервые увидел её интеллигентных родителей, которые с гостеприимством приняли меня у себя дома. Общий язык с папой-биологом был найден весьма скоро. Владея английским, он очень любил читать в подлиннике Шекспира и потому охотно предложил мне просмотреть ценное дореволюционное собрание сочинений великого драматурга (на языке оригинала). Лучшего продолжения знакомства и предположить было невозможно... В мыслях я уже называл N своей невестой и будущей супругой. Всё было бы прекрасно, если бы не наш юный возраст... и её непонятная для меня «охлаждённость чувств», которая исподволь начинала проявляться.

На исповеди в родном храме я не раз признавался батюшке в своём сердечном пристрастии и решительном желании связать свою судьбу с N, которая, к моему огорчению, оказалась некрещеной (как и её родители). Отец Пётр Дьяченко, ныне покойный, только воздыхал и участливо повторял в ответ на мои исповедальные признания: «Артемий, дорогой, не торопись; ты же потеряешь всю свою духовность...» Признаюсь, я горько сетовал на маститого протоиерея, замечания которого о какой-то моей «духовности» наполняли сердце чувством недоумения...

Шли месяцы... Моё чувство, а вместе с тем и намерение остепениться (в восемнадцать-то лет!) лишь возрастали. Время от времени мы гуляли с N в парке, как правило, молча, и я не мог отделаться от ощущения: между нами стояла невидимая стена. Пытливо вглядываясь в N, всматриваясь в милое, слегка веснушчатое лицо, я всякий раз усматривал в её глазах некую печаль, о причинах которой догадаться мне было тогда не дано. В ней как бы недоставало жизни... Поступив в Университет, она, к сожалению, стала покуривать, что совсем не соответствовало моим представлениям о женственности. Помнится, я даже клал утром и вечером земные поклоны, моля Господа и Богородицу, чтобы N отрешилась от столь глупой и вредной привычки...

Наконец настал момент (дело было в начале лета), когда я осознал, что у меня нет более сил терпеть скрытую неопределённость наших взаимоотношений. Встретившись с N (которая, кстати сказать, никогда не отказывалась от прогулки по бульварам Москвы), я со всей открытостью неравнодушного сердца произнёс:

– Любовь – это такое чувство, которое не может приневоливать и подавлять другого человека. N, если есть что-то, препятствующее тебе соединить со мною судьбу, скажи не таясь; я всё приму как волю Божию. Прошу тебя только об одном: будь со мной откровенна...

N взглянула на меня своими прекрасными грустными глазами и, заметно нервничая, с дрожью в голосе глухо произнесла:

– Не сейчас. В воскресенье...
– Где же мы встретимся?
– У фонтана, близ метро «Арбатская» ...

Мы расстались, а в душе моей прозвучало тайное слово: это навсегда...

Случилось так, что накануне я договорился со своими ближайшими родственниками Серовыми приехать к ним на дачу, в Соколову Пустынь, близ города Ступино, по Павелецкой дороге... Это место нашего с братьями отдыха было мною особо любимо и связано с незабвенными детскими воспоминаниями.

Дневным субботним поездом я достиг Ступина и, втиснувшись в набитый дачниками автобус, благополучно доехал до Соколовки. Не без волнения я вступил в пределы того села, в котором не был с отроческих лет. Оно располагается на живописном берегу реки Оки и является излюбленным дачным местом для многих москвичей, в частности, творческой публики. Как ни странно, я не сумел (!) найти дом, где Серовы снимали дачу в то лето, и вернулся на автобусную остановку, когда день уже клонился к закату. Честно признаться, мною более владели мысли о завтрашней встрече, чем о постигшей меня в тот день неудаче. Сердце волновалось и само взывало к Богу. Почему-то я решил не ждать рейсового автобуса, но просто побродить по сосновому бору, двигаясь в направлении Ступина, хотя этот путь никто бы не назвал близким...

Это была первая ночь, когда меня никто не ждал и не искал: ни родственники на даче, очевидно, решившие, будто я изменил свои планы, ни родители в Москве, уверенные, что сын благополучно достиг цели загородного путешествия. Я бы никогда не поверил, скажи мне кто-либо неделю назад: ты проведёшь целую ночь в лесу, непрестанно взывая: «Боже, милостив буди мне, грешному!» У меня не было тогда ни страха потеряться, ни опасения встретить незнакомого человека, но лишь неизбывное чувство оставленности, неприкаянности, сиротства, побуждавшее в слёзной молитве обращаться к Небесному Отцу.

Всю ночь до рассвета я бродил по лесу и плакал, и молился (наподобие лермонтовского Мцыри). Слава Богу, не встретил на своём пути ни «злого чечена», ни разъярённого барса! Душа чувствовала, что Господь где-то рядом, совсем близко, что, слыша и видя всё, внимая моим стенаниям, Он не даст меня в обиду...

Ранним поездом, так и не сомкнув глаз, я прибыл в Москву и к назначенному времени оказался на станции метро «Арбатская». Душа, на удивление, была спокойна и мирна. После невольного «всенощного бдения» в лесу она как будто получила укрепление и чувствовала себя защищённой свыше...

Я сразу увидел N, которая сидела близ фонтана и нервно курила сигарету. Я подошёл к ней и поздоровался. Ответив кивком на моё приветствие, она никак не могла начать разговор...

– N, я прошу тебя, скажи всё, как есть, поверь, я пойму...
– Артемий, я давно должна была тебе сказать: полтора года назад я сблизилась с другом нашей семьи, аспирантом с моего факультета, и мы... сейчас живём с ним... ну, как супруги... у нас с ним всё было, что может произойти между мужчиной и женщиной.

Воцарилось молчание... Я тихо спросил N:

– Но почему же ты мне не говорила об этом раньше?..
– Н-не могла, – ответила она и неуверенным движением руки бросила дымящуюся сигарету на асфальт...

Мне трудно вспомнить, дорогие друзья, свои последние слова перед расставанием... Ведь с тех пор я не видел N никогда... Кажется, это было искреннее пожелание: «Будь счастлива, прощай и прости...»

 Мы разошлись в разные стороны...

А что же дальше? А дальше наступило время тяжкого внутреннего испытания. Мне тогда казалось, что душа была разорвана на две половины… Невыносимая тяжесть пригибала меня к земле. Благодарение Господу за то, что я ходил в Божий храм и имел понятие о молитве!.. Именно она, глубинная молитва, поднимавшаяся из недр сердца, сама взывала к Богу о пощаде, «ослабе и избаве» и неприметно приносила мне облегчение и успокоение. Но затем снова наваливалась непомерная тяжесть утраты, и вновь в жалобном, беспомощном поскуливании к Отцу Небесному я обретал силы к бытию. «Чем глубже скорбь, тем ближе Бог...»

Лишь годы спустя я воспринял всё происшедшее со мной не как жестокий удар, но как неизреченную милость Божию. Поистине, «большое видится на расстояньи»... Что бы было со мной, развернись события иначе, по банальному сценарию?.. Ясно одно: я никогда бы не смог обрести то призвание, которое составляет существо всей моей жизни, мне не суждено было бы стать священником Живого Бога. И уж, конечно, вы, столь близкие мне ныне люди, никогда бы не смогли прочитать эти исповедальные строки...

Прошли десятилетия... Но и сейчас пред моим мысленным взором распахивает объятия ночной сосновый лес, вырисовываются в сумерках бесконечные песчаные холмы, присыпанные бурой, потемневшей от росы опавшей хвоей... Вижу непроницаемое, покрытое тучами небо, наползающее на верхушки деревьев... и одинокого худощавого юношу, медленно бредущего вдоль мачтовых молчаливых сосен, которые приклоняют к нему пушистые ветви, колеблемые слабым ветерком... Не разбирая дороги и не ища тропинки, он, устремив взор куда-то вдаль, вслух произносит слова покаянной молитвы: «Боже, милостив буди мне, грешному, укрепи и поддержи меня!» – зная, что эти стройные исполины, соединяющие в высоте свои пахучие кроны, никогда и никому не выдадут его сердечной тайны...
 
(Глава из книги "Мой Университет")