39-3

Больничная палата погружена в тишину. Лишь тихие разговоры и мерное дыхание пациентов нарушают её. Солнце едва пробивается сквозь плотные шторы, окрашивая комнату в тусклые серые тона.

В палате пахнет лекарствами и хлоркой. На тумбочке рядом с кроватью лежит забытая книга. Её страницы давно слились в одно размытое пятно. На стене висит календарь, но цифры на нём давно утратили свою значимость.

Время здесь течёт медленно, словно густая смола. Каждый день похож на предыдущий: укол, процедура, возвращение в постель. В этом замкнутом круге нет места улыбке, а если кто и улыбается, то его улыбка больше походит на вымученную гримасу. А мрачные истории коллег по несчастью становятся всё более печальными.

Анатолий, сосед справа, проснулся внезапно, словно от толчка. Его глаза расширились, а дыхание участилось. Он посмотрел на нас, сидящих на своих кроватях, и начал говорить, словно боясь, что его прервут.

– Вы думаете, почему я кричу по ночам? – его голос был хриплым, как будто он не прокашлялся. – Я, наверное, вам всем спать не даю. Но ничего с этим не могу поделать. На меня постоянно нападает человек в чёрном. Вот сегодня ночью он вырвал оконную раму и хотел бросить её на меня. Я еле увернуться успел.

Он присел на край кровати, его руки дрожали, лицо было бледным, а глаза – испуганными. Он посмотрел на нас, словно искал в наших глазах подтверждение своих слов.

– Что, не верите? Вот те крест! – он набожно перекрестился, его губы шептали молитву. – А что со мной дома было, это отдельный разговор. Сижу в кресле, никого не трогаю. Глядь, телевизор в сторону стал уползать… Вдруг ковёр, который под моим креслом, шевелиться начал, а потом в рулон стал скатываться.

Мы переглянулись, не зная, что сказать. Его слова звучали как бред, но в его глазах была такая искренность, что мы не могли просто отмахнуться.

– Что вы на меня так смотрите? – продолжил он. – Я не пью совсем. У меня язва, мне нельзя... Потом вся мебель стала ходуном ходить из стороны в сторону. Я испугался. Кричать начал. Жена прибежала. Скорую вызвали… Вы не обижайтесь на меня, что я по ночам кричу. Ничего не могу поделать с этим. «Они» всё время приходят ко мне, как только засыпать начну. Я их стараюсь отогнать, но куда там?! Вот так очередная драка и начинается. Признаюсь, я не всегда выхожу победителем. «Они» сильнее…

Его слова повисли в воздухе, в ожидании какой-либо реакции от нас... Но мы сидели молча, пытаясь осмыслить услышанное. Вдруг Анатолий заплакал, его плечи тряслись. Он закрыл лицо руками, пытаясь спрятаться от наших глаз.

Кричать во сне Толя начал уже в первую ночь, как его перевели к нам из реанимации. Всем пришлось уши ватой затыкать. Это только потом жена мне беруши купила, которые очень помогли спокойно засыпать и ничего не слышать.

К концу первой недели я начал восстанавливаться. Силы возвращались. Было принято решение — пора возвращаться к нормальной жизни. Каждое утро начал заставлять себя спускаться по лестнице на первый этаж, а затем пешком подниматься на пятый. Это давалось мне нелегко, но повторять это каждый день для меня было просто необходимо.

Всё. Надо больше ходить. Сегодня постараюсь выйти на улицу. Смотрю в окно в сторону Новодевичьего монастыря — решение приходит само собой. Вместо тапочек надеваю летние туфли, остальная одежда вполне сносная. Нужно двигать!

Спустившись вниз, я заметил, что охранники не обращают на меня внимания. Может быть, я уже примелькался своей лысиной и за это время стал для них своим. Выхожу на улицу через главный вход. Глоток воздуха свободы, на лицо печать летнего солнца, которое я уже стал забывать. Удивительно, но никто не остановил меня.

Может я никому не нужен? Глупо как-то... "А там, в метро, когда ты стал медленно падать на эскалаторе, тебя вовремя подхватили сильные руки и не дали размозжить голову об острые ступени. Да, с тобой была твоя дочь, которая, находясь в шоке от твоего обморока, вовремя подняла панику и люди тут же пришли на помощь, но пришли же! Они не стали отстранено наблюдать за происходящим. Спасли!  Положили в вестибюле на пол, поливали холодной водой. Вызвали скорую помощь… Так что иди дружок и не гневи Бога!"

На улице было жарко. Пожалуй, я уже успел за это время отвыкнуть от такого навязчивого тепла. Солнце палило нещадно, раскаляя асфальт и заставляя прохожих искать тень. Голова немного кружилась, но это мелочи. Я был уверен в своих действиях и продолжал выбранный мною путь. Во-первых, мне нужно было испытать себя — готов ли я к выписке? Во-вторых, я давно мечтал побывать в монастыре. Видеть его величественные стены из окна и не иметь возможности оказаться внутри казалось мне глупой ошибкой.

Я шёл по узкой улочке, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Вдруг услышал голос молодого человека, который явно был приезжим. Он спросил, как пройти к Новодевичьему монастырю. 

— Вы знаете, я тоже иду туда. Желаете присоединиться? Будем вместе искать, — предложил я, стараясь говорить как можно более дружелюбно.

Молодой человек благодарно кивнул и пошёл рядом. Мы начали обсуждать, как лучше добраться до монастыря, и вскоре разговорились. Оказалось, что он тоже давно хотел посетить Новодевичье кладбище.

Я взял на себя ношу самодеятельного гида, хотя был не в лучшей форме. Болезнь и незнание дороги не остановили меня, и я решил провести экскурсию. Мне стало стыдно: столько лет прожил в Москве, но ни разу не побывал здесь. В детстве и юности я часто бывал в Лужниках, по другую сторону железной дороги. Я бредил футболом. Но сюда, на кладбище или в монастырь, зайти я никогда не решался.

Молодой человек оказался музыкантом из Саратова и шёл с определённым намерением поклониться праху Дмитрия Шостаковича. Он долго и восторженно рассказывал мне о жизни и музыке композитора. У входа на кладбище он купил цветы. У охранника мы узнали, где находится могила великого композитора.

Рябило в глазах от наплыва туристов и, прежде всего, иностранцев. В основном китайцы или японцы, но именно оттуда — с Востока. Что их здесь интересует? Кладбище, с каких пор оно стало достопримечательностью? Здесь лежат усопшие. Вернее, их прах. Над многими из могил должны стоять кресты. Но совсем не эти вычурные памятники, около которых так любят фотографироваться приезжие. Порою кажется, что ты не на кладбище, а на выставке скульптур. Оно не должно превращаться в парк развлечений. Это место памяти и скорби, а памятники, какими бы они привлекательными нам ни казались, — далеко не декорация для очередного селфи.

Небольшой бетонный параллелепипед, строгий и лаконичный, словно застывший во времени, прятался в лабиринтах кладбища. Надпись на нём, выбитая с такой тщательностью, что казалось, будто она была высечена в камне самим временем, сообщала о датах рождения и смерти Дмитрия Шостаковича. Вокруг памятника, как будто в знак уважения и вечной памяти, росли живые цветы. Их яркие краски контрастировали с серым бетонным монолитом, создавая ощущение тепла и жизни среди холода и покоя.

Мой саратовский знакомый, с которым я пришёл сюда, подошёл к памятнику и положил на него несколько астр. Его движения были точными и выверенными, как будто он вкладывал в этот жест всю свою любовь и уважение к великому композитору. Мы стояли молча, глядя на памятник, и в этот момент я почувствовал, что это было не просто место, это был символ, напоминание о том, что жизнь продолжается, несмотря на все трудности и потери.

Но время шло, и солнце качнулось к закату. Музыкант ушёл — спешил на рейс до Саратова, а мне пора было возвращаться в больницу. Паника начала охватывать меня, как только я подумал о том, что могу потеряться среди бесконечных рядов могил. Тем более что меня начинало слегка подташнивать, и это ощущение усиливало моё беспокойство. Я сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться, и медленно двинулся в сторону выхода. Каждый шаг давался с трудом, но я знал, что должен вернуться. Я понял, что это место стало угнетать меня. Правда, скромная могилка композитора навсегда останется в памяти как символ силы духа и непреходящей красоты музыки. Но всё равно общение с вычурными изваяниями позитива общий душевный настрой не добавляло.

На главном входе в больницу меня встретили двое охранников, которые уже знали меня в лицо. Их взгляды были внимательными, но без тени подозрения. Я прошёл мимо них с гордо выпрямленной спиной, словно победитель. В груди разливалось тёплое чувство удовлетворения — я сделал это, я вернулся.

Проходя по коридорам больницы, я ощущал, как стены, которые когда-то казались мне тюрьмой, теперь превращаются в воспоминание. Каждая палата, каждый кабинет — всё это было частью моей борьбы, моего пути к выздоровлению. Я остановился у большого окна, выходящего на больничный двор. Солнце ярко светило, и его лучи, пробиваясь сквозь густые ветви деревьев, играли друг с другом в салочки.

На следующий день — выписываюсь!.. Всё оказалось банальным и простым. После обеда ко мне подошла старшая медсестра и вручила мне выписку, при этом лечащий врач за всё утро не удосужилась встретиться со мной даже взглядом. Её холодное равнодушие отпечаталось на моём настроении. Я почувствовал себя отработанным материалом, никому не нужным, и это отчуждение царапало душу.

В коридоре сидела санитарка с кипой чистого белья. Её руки ловко перебирали простыни и наволочки, а взгляд был устремлён на меня, как бы вопрошая: «Ну когда ты наконец исчезнешь отсюда? Работать не даёшь». Я понял, что она ждёт, когда я освобожу место, чтобы застелить его свежим бельём. Поспешил собрать свои нехитрые пожитки. Они уместились в два целлофановых пакета, сдержано попрощавшись, я вышел в коридор.

Над дверью нашей палаты сегодня каким-то особым, почти мистическим светом отливали цифры — 39. За время своей болезни я никогда не обращал внимания на номер палаты, но сейчас, в этот момент, он показался мне чем-то таинственным. Надо постараться больше сюда не попадать, мелькнула мысль. Я знаю, цифры будут меняться, но не стоит на них обращать внимание. Всё будет хорошо! И самое главное — я жив. Это осознание наполнило меня теплом и радостью, несмотря на всё пережитое...

                2016г*)*