Максим Горький

В сизой дымке прошлого дорогими видениями наплывают одна за другой картины, лики людей, которые близки мне и сегодня, хотя безжалостное время разлучило нас навеки.
… Визитер из Клочков объявился морозным утром. За индевелыми стеклами окон едва различимые снежные сугробы высились сказочными богатырями, поджидающими первых путников.
Улица Прудская, Павловск, 1960 год…
Дядя Максим в белой шубе, в ватных брюках, пушистой шапке, в красивых, с двумя отворотами, сибирских валенках, был завроде необычного богатыря, кому нипочем морозы, бураны и метели.
Стук в дверь. Выжидание.
- Это Максим Горький, - вздрогнула мать. – Гоша, открой!
Отец вставал, открывал дверь.
Ворвались клубы морозного пара и, как в сказке, появился родственник.
- Ну, здравствуй, дядя! – Разбрасывал рукава шубы гость, обнимая отца. Переждав, уважительно обнимал мать, меня.
Словно белый медведь, топтался посреди кухни. Мама помогала стягивать шубу. Каждый удачный момент освобождения дядя сопровождал возгласом.
Отец водрузил шубу на вешалку. Гость, фыркаясь, извергая все те же возгласы, помылся. Мама подала новенькое, специально для гостей, вышитое полотенце.
- Ой, спасибо, тетя, спасибо, дядя! - Лицо раскраснелось, хитрый прищур глаз. Разглядывал нас, приговаривая. Улыбался…
- Садись, Максим. Отведай борща с дороги, - мать поставила перед гостем тарелку. Отец мигнул, что для мамы значило – лезть надо в подпол, за настойкой. Дядя однако опередил. Снял с ремня солдатскую фляжку и как-то стеснительно произнес:
- Дядя, тетя, не побрезгуйте чистейшей самогоночкой клочковской.
Аккуратно разлил по рюмкам: - Ну, как говорится, с Богом!
Мужики залпом опорожнили рюмки. Мама пригубила – для приличия.
- Ешь, ешь, Максим, - угощала она.
… Дядя Максим. Максим Горький.
Так его звали. Фронтовик, рождения, кажется, 1910 года, на три года старше отца. Но звал моих родителей не иначе как «дядя», «тетя». Женат был на … моей двоюродной сестре, лет на восемнадцать моложе «Горького».
… Анну, племянницу мамы, в суровых тридцатых годах мама нянчила. Отсюда – любовь. И у нее, и у иных племянниц.
-Тетя, дядя, привет вам от нас с Анной, а также от родственников, коих посетил…
… И дядя Максим дал, как потом говорил отец, «полный отчет». Где, кого посетил: в Барнауле и Новоалтайске, Фирсове, Ларичихе…
Слушали долго его повествование. Дядя под конец сказал: - Анна так объясняла, чтоб, значит, сначала наведывался к ее сестрам, братовьям, а уж когда всех объеду, то, значит, к вам. Чтоб доложить. Она прямо так и заявила: – Ничего не утаи, Максим, от няньки.
Отец улыбался. Мама, вспомнив про своих воспитанниц, про суровое голодное время, пролила слезу…
- Ну, тетя, это Вы зря! Ах, какой я подлец: расстройство принес, - ругал себя дядя Максим, качая седой головой.
- Да ничего, это я так, ничего… - Мама пыталась улыбнуться.
- Дядя, а давай-ка еще по стопочке!

Память, подруга жизни, нет-нет да и выносит далекое видение, в которых особым образом запечатлено то время, те люди…
Я удалился в свою комнату. Закрылся, стал читать. Пробивались звуки – отец и гость под самогоночку и, похоже, под мамину наливочку, поднимали выше и выше планку беседы…
Мама слушала и слушала…
Отец любил таких, как дядя Максим, собеседников: из недр, из гущи деревенской жизни. Любил пошутить над простоватыми нетрезвыми родственниками.
***
… Через час я вернулся на кухню. Слышу:
- Ничего, если я тебя Максимом Горьким называть буду? – Вопрошает отец, сдерживая улыбку.
- Дядя, меня в Клочках так только и зовут! Многие и мою фамилию запамятовали. Кто знает Синельникова? Знать – не знают… А спроси, где живет Максим Горький, - сразу тебе покажут. Так, тетя, истинно так.
- Скотину держишь? – Отец интересуется.
- Как без нее? Держим с Анной: коровку с телком, пару свиней, ну, курочек, да, гусей чуток. А ты, тетя, пробуй сальцо то – племянница послала. Так и сказала: это моей любимой няньке.
Гость довольный: все идет по плану. Приедет, обрадует жену…
- А скажи, Максим, зачем тебе, колхознику, во вторую смену вкалывать?
- Помилуй, дядя, ты чего то путаешь! Енто в городе, на заводах, смены бывають, а у нас, елки зеленые, одна смена. Хоть летом, хоть зимой. Или я чего не понимаю?
- Не понимаешь…
- Ну, извиняй, дядя. – Малограмотен я, ни чета вам с тетей.
Мать улыбается. Воспоминая, наверное, что у мужа всего четыре класса, а у самой семь. А учился ли Максим?
Меня затягивает ситуация. Что скажет отец?
- Слушай, Горький! Вот, скажем, не держи ты с Анной скотину, то сколько бы смен было рабочих у вас?
- Одна.
- Хорошо, пусть одна. Но вы, черт побери, после одной, еще вкалываете! Усек?
- А-а… понял тоби, дядя! В самом деле, ежели, как ты сметливо так рассуждаешь, то мы, колхозники, завроде две смены подряд пашем. Едришь тебя налево… Какой же ты дядя умный…
- И вы, и мы. То же по две вкалываем! – посерьезнее произносит отец.
- За что нам эти миссии?! – Отец уставился в пол.
- Тетя, что это: мыши у вас?
Родители засмеялись.
Разъяснили, чем мыши отличаются от миссий…
Гость пожелал выйти во двор:
- Дядя, а не покажешь ли ты свою вторую смену? Супруга интересовалась, разузнай, говорит, сколько у няньки скотины, и хватит ли корма на зиму? Могем и подмочь.
Отец и гость оделись, вышли во двор. Мать стала прибирать со стола.
Зимний день заходил в Павловск…