глава 14 Беседа о кубках

Смеющаяся гордость рек и озер

глава 14  Беседа о кубках

автор: Цзинь Юн

Переводчик: Алексей Юрьевич Кузьмин

В один из дней должны были прибыть в Кайфэн, супруги Юэ с учениками обсуждали, какие там есть таланты в сообществе боевых искусств. Юэ Бу-цюнь изрек: "Хотя Кайфэнская область и обширна, но не блистает талантами. Есть только старый охранник Хуа, наставник кулачного искусства Хай и Ю Чжун -- вот эти три героя, но и у них искусство вполне заурядное. Мы в Кайфэне осмотрим памятники истории, погуляем, а с визитами ходить не будем, во избежание переполоха". Госпожа Юэ, смеясь, сказала: "В столице провинции Кайфэне есть еще один весьма знаменитый талант, как шигэ мог забыть о нем?" Юэ Бу-цюнь удивился: "Весьма знаменитый талант? Ты говоришь о... о ком?"

Госпожа Юэ рассмеялась: ""Одного человека вылечит, одного человека убьет. Убьет одного человека, жизнь другому спасет. Убийц и врачей в мире без счета, всегда будет выгодна эта работа", ну, кто это?" Юэ Бу-цюнь рассмеялся: "Это Пин И-чжи - "Знаменитый врач, убивающий людей", ну, он, разумеется, знаменитость. Да только характер у него вспыльчивый, если мы к нему направимся с визитом, он вовсе не обязательно нас примет". Госпожа Юэ ответила: "Точно, иначе -- Чун-эр получил тяжелые травмы, нам бы следовало пойти к Пин И-чжи, просить его хоть взглянуть, раз уж мы все равно в Кайфэне". Юэ Лин-шань удивленно спросила: "Ма, что значит -- "Великий врач, убивающий людей"? Раз он их убивает, как может быть знаменитым врачом?" Госпожа Юэ рассмеялась: "Этот уважаемый господин Пин... он в воинском сообществе считается человеком... считается очень странным господином, искусство врачевания у него превосходное, он прямо молодость людям возвращает, какой бы тяжелой не была рана, если он согласится на лечение -- то вылечит обязательно. Но он очень странный и вспыльчивый. Он говорит, что сколько бы не было людей на земле -- Небесный Владыка и Владыка Ада знают им точный счет. Если он очень хорошо вылечит множество людей, то количество умерших уменьшится, живущих на земле станет больше, а жителей ада -- меньше, и Яо Луо Ван будет недоволен. Когда он сам умрет, Владыка Ада наверняка прикажет мелкому бесу чинить ему трудности, и его дни в посмертном мире будут весьма нелегкими". Ученики дружно рассмеялись. Госпожа Юэ продолжила: "Таким образом, он принес обет, что если он спасет одну жизнь, то должен убить одного человека для ровного счета. Если он кого-то убьет, то обязательно должен спасти кого-то еще. В его лечебном покое в главном зале висит надпись: "Одного человека вылечу, одного человека убью. Убью одного человека, жизнь другому спасу. Убийц и врачей в мире без счета, всегда будет выгодна эта работа". Он говорит, что таким образом Небесный Владыка не будет судить его за убийства, и Владыка Ада не станет обижаться, что он вмешивается в его дела".

И ученики снова дружно рассмеялись.

Юэ Лин-шань сказала: "Этот господин Пин И-чжи однако, загадочен. Почему он взял себе такое странное имя -- И-чжи -- "Один Палец"? У него что, только один палец на руках?" Госпожа Юэ ответила: "Вроде бы, не один. Шигэ, а ты знаешь, почему он такое имя себе взял?" Юэ Бу-цюнь ответил: "У господина Пин И-чжи все пальцы на месте, он взял себе такое имя потому, что говорит: "Убить и лечить -- одного пальца достаточно. Хочешь убить человека -- ткни ему пальцем в точку, и он умрет, хочешь лечить - одним пальцем можно провести пульсовую диагностику".

Госпожа Юэ сказала: "А, вот в чем дело. Значит, его искусство нажимания на точки невероятно мощное?"

Юэ Бу-цюнь сказал: "Это как раз не до конца ясно, мало кто отваживался биться с Пин И-чжи, боюсь, и десятка не наберется. В воинском сообществе все высокие мастера знают, что его мастерство врача уникальное, люди рождаются и живут на этом свете, кто может ручаться, что не попадет в передрягу, вдруг однажды придется постучаться в его ворота с просьбой о помощи, поэтому никто не рискует провиниться перед ним. Но даже и без этого, не каждый осмелиться просить его о лечении". Юэ Лин-шань произнесла: "Почему же?" Юэ Бу-цюнь ответил: "Когда люди из воинского сообщества просят его о лечении болезней или врачевании ран, он сперва берет с них строжайшую клятву, что они после выздоровления или заживления ран, убьют того, на кого он им укажет. Это называется -- "подарил одну жизнь, забрал одну жизнь". Если указанный им человек не знаком излеченному, -- то это куда ни шло, а вот если это родной или друг, вплоть до того, что это отец, сын, или жена -- вот такое разве легко сделать?"

Все ученики разом воскликнули: "Этот Пин И-чжи, без сомнения, принадлежит к школе зла". Юэ Лин-шань спросила: "Дашигэ, судя по всему, тебе не придется просить его лечения для своих ран". Лин-ху Чун сидел возле заднего люка судна, слышал и рассказ матушки-наставницы, и слова Юэ Лин-шань. Он расхохотался и сказал: "Точно! Боюсь, как бы он не приказал мне убить мою младшую сестру-наставницу". Тут все ученики расхохотались.
Юэ Лин-шань рассмеялась: "Этот лекарь Пин И-чжи ко мне не испытывает ни вражды, не мести, зачем ему желать моей смерти?" Она повернулась к отцу: "Батюшка, Этот лекарь Пин И-чжи в конце концов, хороший человек, или плохой?" Юэ Бу-цюнь ответил: "Говорят, что его поступки всегда очень необычные: равно и хорошие, и плохие, нельзя утверждать, что он хороший человек, но невозможно и считать его злодеем. Сказать получше -- он немного странный, сказать похуже -- он ненормальный". Юэ Лин-шань сказала: "Слухи среди рек и озер часто бывают преувеличенными. Раз уж мы прибыли в Кайфэн, то я бы хотела сама сходить с визитом к лекарю Пин И-чжи". Юэ Бу-цюнь и госпожа Юэ разом вскрикнули: Ни в коем случае не говори такие глупости!"
Юэ Лин-шань увидела, что отец и мать предельно серьезны, немного испугалась, спросила: "А что такое?" Юэ Бу-цюнь ответил: "Ты для себя беды ищешь? Зачем встречаться с такими людьми?" Юэ Лин-шань сказала: "Да только посмотреть, какая тут беда? Я ведь не приду к нему просить о лечении, чего бояться?" Лицо Юэ Бу-цюня стало угрюмым, он произнес: "Мы сюда приехали прокатиться по рекам, пройтись про горам, не для того, чтобы тут с жизнями расставаться". Юэ Лин-шань увидела, что отец рассердился, не осмелилась больше разговаривать, но очень заинтересовалась этим странным "Великим врачом, убивающим людей" -- Пин И-чжи. На следующий день поутру корабль достиг пригородов Кайфэна, но до городских стен был еще далекий путь. Юэ Бу-цюнь засмеялся: "Недалеко отсюда есть место, где наша семья Юэ когда-то прославила себя, просто нельзя туда не сходить.
Юэ Лин-шань всплеснула руками: "Здорово, знаю, это городок Чжусянь, здесь наш дедушка Юэ, Юэ Пэн-цзю [более известный, как Юэ Фэй, генерал династии Южная Сун, прославился своей крупной победой против чжурчжэней, которые основали на севере Китая варварское царство Цзинь], наголову разбил У-Чжу [У-чжу - знаменитый чжурчжэнский военачальник, всю жизнь провел в сражениях, умер в старости от болезни], это место битвы Юэ Фэя, где У-Чжу был разбит".

Все люди, изучающие историю военного дела, знают защитника отчизны, борца против Цзинь -- Юэ Фэя, и безмерно им восхищаются. Городок Чжусянь -- это то место, где Юэ Фэй наголову разбил огромное войско Цзинь, разумеется, всякий хочет его осмотреть. Юэ Лин-шань первой прыгнула на причал, вскрикнув: "Быстрее пойдем в городок Чжусянь, а потом поспешим в рестораны Кайфэна".
Все один за другим пошли на берег, только Лин-ху Чун остался один на задней палубе. Юэ Лин-шань крикнула: "Дашигэ, ты не идешь?" Лин-ху Чун, после потери внутренней силы постоянно чувствовал себя утомленным, двигаться совершенно не хотел, надеялся, что когда путешественники отправятся на берег развлечься, ему представится возможность сыграть мелодию "Доброта чистого сердца", к тому же, увидев, как Линь Пин-чжи стоит рядом с Юэ Лин-шань, с очень интимным видом, то ощутил в сердце холод, ответил так: "У меня сил нет, быстро ходить не могу".

Юэ Лин-шань произнесла: "Ну ладно, отдыхай, оставайся на судне, я тебе из Кайфэна принесу несколько цзиней хорошего вина". Лин-ху Чун, увидев, как она с Линь Пин-чжи пошли близко прижавшись друг к другу, быстрым шагом опередив всех, то его сердце занемело, он почувствовал, что после того, как овладеет исполнением мелодии "Доброта чистого сердца", сумеет подлечить свои внутренние раны, но к чему ему это лечение? Да и циню зачем учиться? Глядя на бурлящие воды Желтой реки, бегущие на восток, он внезапно осознал, что век человеческий полон скорби, несчастья переполняют эту жизнь, как эти воды реки -- неосознанно тронул внутреннюю силу, и тут же область "киноварного поля" даньтянь пробила сильная боль.

Юэ Лин-шань с Линь Пин-чжи шли рука об руку, показывали на достопримечательности, и тихо шептались друг с другом, однако другие не разделяли их чувств. Госпожа Юэ теребила супруга за рукав, говоря вполголоса: "Лин-шань и Пин-чжи очень молоды, разве можно так показывать свою чувственность, так можно себя вести в глухих горах, но в большом городе это неприлично, пойдем, пройдемся вместе с ними.

Юэ Бу-цюнь рассмеялся: "Это мы с тобой слишком старые, это нам неприлично показывать свою чувственность". Госпожа Юэ рассмеялась, ускорила шаги, и подошла к дочери. Они вчетвером спрашивали дорогу у прохожих, и так дошли до городка Чжусянь. Уже хотели войти в город, как у дороги увидели большой храм, на поперечной доске было написано крупными иероглифами: "Кумирня генерала Яна".

Юэ Лин-шань сказала: "Батюшка, я знаю, это кумирня генерала Ян Цзай-сина, он по ошибке вышел к реке Сяошань, и был убит солдатами Цзинь". Юэ Бу-цюнь кивнул головой: "Точно так. Генерал Ян отдал жизнь за Родину, все его почитают за это. Давайте войдем в храм, и на коленях поклонимся его героической душе". Ученики растянулись вереницей, они не стали их ждать, и первыми вошли в храм. Там они увидели статую генерала, с розовым лицом, в серебряных доспехах, исполненную героического духа. Юэ Лин-шань подумала: " Этот генерал Ян так прекрасен!" Повернула голову, чтобы украдкой сравнить его с Линь Пин-чжи. В этот самый миг снаружи храма раздался голос: "Я говорю, что эта кумирня генерала Яна наверняка посвящена Ян Цзай-сину". Супруги Юэ, услыхав голос, мгновенно изменились в лицах, их руки быстро легли на рукояти мечей. Но другой голос возразил: "В Поднебесной так много генералов с фамилией Ян, отчего это именно Ян Цзай-син?

Может быть, это "золотая сабля старый почивший князь Ян"[Генерал Ян Е, всю жизнь воевал с Ляо - империей кочеников-киданей. В конце жизни, героически погиб в неравном бою с превосходящими силами врагов.], или, возможно Ян Лю-лан [Ян Лю-лан "Ян-шестой сын":  6-й сын генерала Ян Е, или Ян Янь-чжао -- генерал времен династии северная Сун, боролся с нашествием кочевников киданей, основавших на севере Китая государство Ляо, единственный из сыновей своего отца прожил долгую жизнь], а может быть, Ян Ци-лан, [Ян Янь-сы, седьмой сын генерала Ян Е. Также воевал с Ляо, но был убит из мести командиром сунского отряда, был застрелен множеством стрел.] Другой сказал: "Это все генералы клана Ян: Старый князь Ян Е, Ян Лю-лан, Ян Ци-лан, или Ян Цзун-бао, Ян Вэнь-гуан, не так ли?" Другой сказал: "А почему это не может быть Ян Сы-лан - Ян Четвертый сын?" Первый ответил: "Потому что Ян Четвертый сын был предателем, перешел на сторону врага, как ему могут поставить место для поклонения?" Другой сказал: "Ты специально это сказал, чтобы задеть меня, четвертого брата?" Первый возразил: "Ты у нас четвертый, но какое отношение это имеет к Ян Сы-лану?" Другой сказал: "Ты родился пятым, Ян пятый сын "ушел из семьи", почему бы тебе не стать хэшаном?" Первый сказал: "Если я стану монахом, то ты будешь предателем". Юэ Бу-цюнь с супругой услышали последнюю реплику, и окончательно убедились, что это шестеро святых из персиковой долины, они сделали знак рукой, чтобы Юэ Лин-шань и Линь Пин-чжзи спрятались за статуей. Супруги Юэ спрятались с левой стороны, а Юэ Лин-шань с Линь Пин-чжи - с правой.
Так и слышался бесконечный спор чудиков из персиковой долины, которые спорили снаружи, а не входили, чтобы убедиться. Юэ Лин-шань втайне посмеивалась: "Ну, что вы спорите, войдите уже, посмотрите сами, Ян Цзай-син это, или Ян Сы-лан?"

Госпожа Юэ тщательно прислушивалась, судя по голосам, их было пятеро, она размышляла, что недостающего она сама пронзила мечом, из-за этого они с мужем стремились как можно дальше уйти от горы Хуашань, чтобы спрятаться от этих ненормальных, если те придут на гору с местью, и вот, неожиданно, они сталкиваются с ними. Хоть их пока и не увидели, но остальные ученики скоро придут, как этого избегнуть? В сердце родился ужас. Эти пятеро спорили все горячее, и наконец, один из них предложил: "Мы войдем посмотрим, в конце концов, какому вонючему бодисатве посвящен этот храм". Пятеро ввалились внутрь. Один из них сказал: "А-ха, ты посмотри, тут ясно написано, "Ян гун Цзай-син чжи шэнь"[Ян князь Цзай-син его дух] -- "Дух князя Ян Цзай-сина", разумеется, это Ян Цзай-син", - говоривший был Тао Чжи Сянь - Святой Ветвь Персика.

Святой Ветвь Персика -- Тао Гань Сянь почесал голову: "Тут другой порядок иероглифов: "Ян Гун-цзай, это вовсе не Ян Цзай-син. Оказывается, этот генерал Ян действительно по фамилии Ян, а вот имя его -- Гун-цзай.  Ян Гун-цзай, Ян Гун-цзай, отличное имя". Тао Чжи Сян рассердился, вскричал: "Это же совершенно очевидно Ян Цзай-син, ты глупости говоришь, как его могут звать Ян Гун-цзай?" Тао Гань сказал: "Тут ясно написано -- Ян Гун-цзай, а не Ян Цзай-син".

Святой Корень Персика -- Тао Гэнь Сянь произнес: "Но что же означают три иероглифа Син Чжи Шэнь?" Святой Лист Персика -- Тао Е Сянь сказал: "Син - это значит "радоваться", кто-то очень обрадовался, что этот малец Ян Гун-цзай умер". Святой Ствол Персика сказал: "Похоже, что так". Тао Хуа Сянь - Святой Цветок Персика произнес: "Я же говорил, что это посвящено Ян Ци-лану, оказывается, не ошибся, есть у меня провидческие способности". Тао Чжи рассердился: "Это Ян Цзай-син, какой еще Ян Ци-лан?" Тао Гань тоже рассердился: "Это Ян Гун-цзай, какой еще Ян Ци-лан?"

Тао Хуа ответил: "Третий брат, Ян Цзай-син на каком месте?" Тао Чжи покачал головой: "Я не знаю". Тао Хуа сказал: "Ян Цзай-син на седьмом месте, это и есть Ян Седьмой сын -- Ян Ци-лан. [Он путает номера в рангах героев и последовательность рождения сыновей.]
Второй брат, Ян Гун-цзай на каком месте?" Тао Гань ответил: "Я раньше знал, потом забыл". Тао Хуа сказал: "А я, наоборот, помню, он тоже по счету седьмой, потому что он и есть Ян Ци-лан".Тао Гэнь -- Корень Персика, произнес: "Если бы эта статуя была Ян Цзай-сином, то она бы не была Ян Гун-цзаем, и, если бы это был Ян Гун-цзай, то он бы не был Ян Цзай-сином. Как она может быть одновременно и Ян Цзай-сином, и Ян Гун-цзаем?" Тао Е произнес: "Дагэ -- Большой старший брат, ты кое-чего не знаешь. Этот иероглиф "цзай" -- какой в нем смысл? "Еще" -- например, кому-то в голову пришла та же мысль. Значит, их точно было двое, а не один. Поэтому это и Ян Гун-цзай, и Ян Цзай-син". Оставшиеся четверо подтвердили: "В этих словах есть логика". Но как раз тут, Тао Чжи сказал: "Ты говоришь, что в его имени есть иероглиф "цзай", что значит, "еще раз", но тот Ян Ци-лан имел семерых сыновей, это же общеизвестно!" Тао Гэнь возразил: "Тогда что же, если в имении есть иероглиф "цянь" - тысяча -- значит у человека тысяча сыновей, а если вань -- десять тысяч, у него десять тысяч сыновей, что ли?" Пятеро уходили в своем споре все дальше и дальше.
 
Юэ Лин-шань несколько раз едва не рассмеялась, но из последних сил сдерживалась. Пятеро святых из персиковой долины еще немного поспорили, и вдруг Тао Гань сказал: "Ян Ци-лан, а Ян Ци-лан, ты бы только защитил нас шестерых братьев от смерти, Лаоцзы тебе головой поклоны отобьет, в этом тоже вреда не будет. Постучу-ка я тебе прежде головой". Он встал на колени перед статуей, и начал бить лбом поклоны.

Супруги Юэ, едва это услыхали, переглянулись. и их лица озарились надеждой, они подумали: "Судя по его словам, тот чудной человек, хоть и был пронзен мечом, однако все ещё не умер". Эти шестеро святых из персиковой долины были абсолютно непонятными, и супруги вовсе не хотели поддерживать эту нелепую вражду. Тао Чжи спросил: "А если шестой брат умрет?" Тао Гань ответил: "Я тогда вдребезги разобью эту статую, а на обломки помочусь". Тао Хуа сказал: "Даже если ты вдребезги разобьешь статую Ян Ци-лана, даже если ты на обломки помочишься, даже если кучу дерьма сверху навалишь -- что из того? Шестой брат умрет -- значит, ты напрасно бился головой". Тао Чжи сказал: "В этих словах есть логика, к чему без толку биться головой, давайте сперва точно выясним, в конце концов, излечивается ли шестой брат, или лечение не идет на пользу. Если он излечивается, придем, и еще постучим головой, а если лечение не эффективно - придем, и помочимся". Тао Гэнь опроверг: "Если лечение эффективно - тогда, даже если не биться головой - оно все равно будет эффективно, так что головой биться не обязательно. Если лечение не помогает, то, если не мочиться, оно все равно не поможет -- так что мочится не нужно". Тао Е испугался: "Если лечение не поможет шестому брату, так нам и не мочиться? Не будем мочиться, разве не будем потворствовать новым смертям?" Тао Гань вдруг расплакался в голос: "Если шестой брат не выживет, и мы больше мочиться не будем, то ведь поумираем один за другим". И все остальные тут же зарыдали. Тао Чжи внезапно расхохотался: "А если шестой брат не умрет, а мы тут расплакались, разве это не напрасно? Пошли, пошли уже, проясним этот вопрос, снова поплакать будет не поздно". Тао Хуа сказал: "В этой фразе скрыта большая ошибка. Если шестой брат не умрет, то фраза "снова поплакать будет не позно" вообще не применима". Споря и пререкаясь, все пятеро быстро вышли из кумирни.

Юэ Бу-цюнь произнес: "Умер тот человек, в конце концов, или нет -- это дело очень важное, пойду раздобуду сведения. Шимэй, ты с Шан-эр и остальными ждите меня здесь". Госпожа Юэ сказала: "Ты рискуешь в одиночку, без прикрытия, я пойду вместе с тобой".Сказав, первой вышла из кумирни. Раньше супруги всегда были вместе во всех переделках, услыхав слова супруги, Юэ Бу-цюнь понял, что от нее не избавиться, и не стал тратить слов. Когда они оказались снаружи, то увидели, что пятеро святых из персиковой долины прошли маленькую улочку, и свернули в долину между горами.

Они вдвоем не осмеливались подходить слишком близко, двигались вдалеке, хорошо еще, что пятеро громко спорили, хоть расстояние и было велико, всех пятерых было слышно так, словно они были рядом. Они прошли по горной дороге, прошли через аллею огромных ивовых деревьев, и пришли к маленькому ручью, на берегу которого стояло несколько домиков, крытых черепицей. Пятеро, не переставая спорить, вошли в один из домиков. Юэ Бу-цюнь прошептал: "Обойдем сзади". Супруги использовали свои навыки гунфу легкости, и быстро пробежали по большой дуге на расстоянии версты от домиков, подошли с задней стороны, и спрятались за ивами. Внутри домика раздавались возмущенные крики пятерых чудиков: "Ты убил нашего шестого брата!" "Ты что... ты ему грудь рассек?" "Так мы тебе грудную клетку сейчас тоже вскроем!" "Заберем твою собачью жизнь". "Ай-йо, шестой брат, какое несчастье, что ты умираешь, мы... мы тогда больше никогда-никогда мочиться не будем, умрем вслед за тобой!" Супруги Юэ вздрогнули: "Зачем это кто-то вскрыл грудную клетку их шестому брату?" Они сделали знак руками, согнувшись, пробрались к окну, и заглянули внутрь сквозь оконную щель.

Увидели, что внутри комнаты ярко горят семь или восемь светильников, по центру стоит большая кровать. На кровати лежал обнаженный мужчина, его грудная клетка была рассечена, лилась кровь, его глаза были закрыты, словно он давно уже был мертв, вглядевшись в его облик, супруги признали Тао Ши Сяня [Тао - персик Ши - плод, Сянь - этот иероглиф обозначает святого, небожителя, бессмертного. Поскольку он явно не бессмертен, и не небожитель, то перевожу "святой", хотя тут надо уточнить, что этот "святой" совершенно не адекватен понятию святого в других мировых религиях], которого госпожа Юэ  когда-то пронзила мечом. Пятеро святых из персиковой долины окружили кровать, орали и ругались, указывая на низкорослого толстяка. Этот толстячок имел голову непропорционально большого размера, и жидкие усики, подобные мышиным хвостам, он непрерывно презабавно тряс головой. Его руки были в свежей крови, в правой руке он держал короткий нож, с которого тоже капала кровь. Он смотрел прямо на пятерых святых из персиковой долины, подождал немного, а потом тихим голосом спросил: "Отодрать собачью задницу, вы уже наорались, или еще нет?"

Пятеро хором ответили: "Закончили, ты какую задницу оторвешь?" Толстяк ответил: "Этот полуживой, полумертвый человек был пронзен в грудь мечом, вы смазали его рану кровоостанавливающей мазью, несли его тысячу верст, трясли, стали просить, чтобы я спас его жизнь. Вы пришли слишком поздно, его рана уже зарубцевалась, но все каналы, сосуды и нервы срослись неправильно, после спасения жизни он потерял все свое боевое мастерство, а нижняя часть туловища оказалась обездвиженной. Такой бесполезный человек, после лечения, для чего он будет нужен?" Тао Гэнь сказал: "Но все же, быть бесполезным, немножко лучше, чем быть мертвым". Толстяк разозлился: "Я или не берусь за лечение, или вылечиваю до конца! Сделать инвалидом, какое лицо будет у данного мудреца? Не буду лечить, не буду лечить! Забирайте отсюда этот труп! Опять разозлили меня до смерти, опять до смерти разозлили!" Тао Гэнь спросил: "Ты сказал:"Опять разозлили до смерти", почему ты снова не умер?"

Тот толстяк в упор уставился на него глазами, и холодно произнес: "Я уже давно до смерти на тебя рассердился. Откуда ты знаешь, что я не умер?" Тао Гань сказал: "Раз ты не вылечил до конца моего шестого брата, зачем опять вскрыл ему грудную клетку?" Тот коротышка холодно произнес: "Каково мое прозвище?" Тао Гань ответил: "Твое к собачьей заднице, второе имя -- Знаменитый врач, убивающий людей!"
   
Супруги Юэ похолодели, переглянулись, подумав: "Оказывается, этот странный толстый коротышка и есть "Знаменитый врач, убивающий людей". Не плохо, у него лучшая во всей Поднебесной медицинская наука, среди рек и озер он на первом месте, когда этот странный человек получил тяжелые раны, они принесли его лечиться сюда, это вполне логично".

Тут Пин И-чжи произнес: "Раз меня зовут "Знаменитый врач, убивающий людей", что странного, если я решил убить человека?" Тао Хуа сказал: "Но кого ты хочешь убить? Неужели я не смогу? Ты только можешь убивать, а вылечить не можешь, теряешь два иероглифа из своего имени: "Знаменитый врач"". Пин И-чжи сказал: "Кто сказал, что я не могу вылечить? Я хотел вскрыть этому полуживому полумертвому человеку грудную клетку, только чтобы сопоставить его каналы, чтобы после лечения его внешняя и внутренняя сила и боевые навыки стали такими же, как и до ранения, только так я работаю". Пятеро очень обрадовались, в один голос вскричали: "Так значит, ты хотел вылечить нашего шестого брата, мы напрасно тебя обвиняли!" Тао Гэнь сказал: "Так что же ты... так что же ты не лечишь? У шестого брата грудная клетка вскрыта, кровь вытекает без остановки, давай, лечи быстрее, как бы поздно не было". Пин И-чжи сказал: "Кто тут знаменитый врач, убивающий людей: я, или ты?"

Тао Гэнь ответил: "Разумеется ты, к чему вопросы?" Пин И-чжи сказал: "Раз я, откуда тебе знать, что будет поздно? К тому же, если я вскрыл ему грудную клетку, то заранее решил вылечить, но вы, пятеро сумасбродов, так здесь неуёмно болтали, как я мог заняться лечением? Я приказал вам прогуляться до кумирни генерала Яна, погулять там полдня, потом пойти к храмам генералов Ню и Чжао, погулять там -- почему вы вернулись так быстро?" Тао Гань сказал: "Давай, быстрее оперируй, сейчас ты неуёмно болтаешь, а говоришь, что это мы многословные". Пин И-чжи снова посмотрел ему в глаза, и вдруг как закричит: "Неси иголки и нитки!" Он так неожиданно и так громко крикнул, что перепугались не только пятеро святых из персиковой долины, но и супруги Юэ. Тут показалась вошедшая в комнату высокая и худая женщина, несущая в руках деревянный поднос, ни слова не говоря, положила его на стол. Ей было за сорок лет, лицо было квадратное, уши большие, глаза глубоко посаженные, а в лице -- не кровинки.

Пин И-чжи сказал: "Вы просили меня спасти этого человека, я сразу сказал вам свои правила, так или нет?" Тао Гэнь ответил: "Да. И мы сразу обещали, дали тебе клятву. Без рассуждений, какого человека надо убить, ты только прикажи, мы шестеро братьев, не можем не выполнить приказ". Пин И-чжи сказал: "Это так. Сейчас я пока не придумал, кого надо убить, вы подождите, пока я придумаю, тогда вам и скажу. Отойди-те ка в сторону, и ни слова, если хоть звук издадите -- я тут же останавливаю операцию, и не буду отвечать -- умрет человек или выживет".
Шестеро святых из персиковой долины с самого детства жили, ели и спали вместе, постоянно болтали, даже во время сна не переставали спорить. Но тут они смотрели друг на друга, каждый хотел болтать, хоть кашлянуть, но они знали, что если произнесут хоть слово, тут же потеряют жизнь шестого брата, крепились изо всех сил, боялись даже вздохнуть или охнуть, а так же ненароком шумно выпустить газы. Пин  И-чжи взял с лотка большую иглу, продел в нее толстую прозрачную нить, и стал зашивать раневое отверстие на груди.
 
Его пальцы были грубыми, и короткими, словно десять морковок, однако удивительно проворными, игла просто летала, и он в один миг зашил разрез более девяти вершков длиной. В то же время он попутно доставал из многочисленных фарфоровых сосудов лекарственные порошки и настойки, присыпал и протирал рану, поглядывал на открытый рот Тао Ши, и смачивал его зубы лекарственным раствором. После всего этого он протер тело Тао Ши влажной тканью, смыв с него кровь, стоящая рядом с ним худая высокая помощница подавала ему иглы и лекарства с необыкновенной ловкостью.

Пин И-чжи смотрел на пятерых братьев. которые шлепали губами, вертели языками, каждому из них ужасно хотелось говорить, произнес: "Этот человек пока еще не ожил, ждите, пока он оживет, и тогда снова можете разговаривать". Пятеро братьев стояли, не в силах произнести ни звука, с предельно смущенным видом. Пин И-чжи хмыкнул, и сел рядом. Та высокая худая женщина уже собрала иглы, нити и ножи, и унесла их прочь.

Супруги Юэ, затаив дыхание, прятались за окном, сейчас в комнате была мертвая тишина, и если бы за окном произошло малейшее движение, из комнаты это сразу бы стало заметно.

Прошло довольно много времени, наконец Пин И-чжи встал, подошел к Тао Ши, и внезапно тяжело шлепнул его ладонью по макушке в точку "Сто встреч" -- Бай Хуэй. Шестеро человек вскрикнули, одновременно испугавшись. Пятеро из них были братья из персиковой долины, а шестой -- только что очнувшийся Тао Ши.

Тао Ши Сянь - Святой Плод Персика, едва проснулся, вскрикнул, сел в постели, и начал ругаться: "Бабушку твою так, ты что это меня по макушке ударил?" Пин И-чжи тоже ругнулся: "Твою бабушку растак, мудрец бы не передал истинную энергию через твою точку Бай-хуэй, ты бы смог так быстро поправиться?" Тао Ши ответил: "Так твою бабушку, мудрец поправится быстро или медленно, тебе какое до этого дело?" Пин И-чжи ответил: "Бабушку твою так, если бы ты поправлялся медленно, разве мои методы знаменитого врача, убивающего людей, были бы достаточно знаменитыми? Ты бы все лежал тут и лежал, тебе бы не надоело?" Тао Ши произнес: "Бабушку твою, ты мне надоел, мудрец пошел отсюда, что тебе до этого?" Он перевернулся, встал, и пошел. Пятеро братьев увидели, что он сказал что пойдет, да так и сделал, да еще так быстро, они и поразились, и обрадовались, и все вместе вышли вслед за ним. Супруги Юэ были поражены, они подумали: "Врачебное мастерство Пин И-чжи поразительное, но его внутренняя сила тоже не малая, он едва послал ее в точку Бай-хуэй шестого брата из персиковой долины, энергия сразу прошла в тело, и он тут же проснулся". Супруги некоторое время не решались двигаться. но, когда шестеро братьев были достаточно далеко, а Пин И-чжи встал и перешел в другое помещение, Юэ Бу-цюнь сделал супруге знак рукой, и они, крадучись, стали уходить прочь. Они осторожно двигались несколько саженей, а потом помчались с необыкновенной скоростью. Госпожа Юэ сказала: " Этот знаменитый врач, убивающий людей, обладает удивительной внутренней силой, глядя на него, ясно, что он принадлежит к школе зла". Юэ Бу-цюнь ответил: " Раз эти шестеро ненормальных здесь, то нам в Кайфэне делать нечего, надо отсюда отправляться, не нужно с ними связываться". Госпожа Юэ вздохнула, за всю жизнь не случалось с ними столько бед, сколько выпали за последние несколько месяцев, ее муж был уважаемым главой одной из фракций пяти твердынь меча, а вот теперь вынужден убегать и прятаться, и во всей Поднебесной они не могут найти безопасного места. Они больше не говорили, как об этом деле не рассуждай -- все сводилось к бегству, они оба испытывали стыд.

Теперь они знали, наконец, что Тао Ши не умер, и у них с сердца будто тяжелый камень свалился. Они вдвоем вернулись в кумирню генерала Яна, там были Юэ Лин-шань, Лин Пин-чжи, Лао дэ-нуо и остальные. Юэ Бу-цюнь распорядился: "Быстро возвращаемся на корабль!" Все уже знали, что пятеро странных людей находятся здесь, никто не задавал лишних вопросов, все тут же поспешили обратно на судно. Только раздался приказ отплывать, как с пристани раздались голоса пяти святых из персиковой долины, которые громко кричали: "Лин-ху Чун, Лин-ху Чун, ты где?" Супруги Юэ и ученики клана горы Хуашань изменились в лице от ужаса, увидели, что на пристань вбегают шестеро -- с пятью братьями из персиковой долины бежал Пин И-чжи. Пятеро чудаков издалека узнали супругов Юэ, но, неожиданно разразились громкими криками радости, впятером прыгнули, и одновременно очутились на борту корабля.
 
Госпожа Юэ тут же обнажила меч, и сделала выпад в грудь Тао Гэнь Сяну. Юэ бу-цюнь тоже вытянул свой меч, раздался звон -- он отбил вниз меч супруги, прошептав: "Не будь безрассудной!" Тут они ощутили покачивание -- Тао Гэнь уже стоял на носу корабля. Он громко закричал оттуда: "Лин-ху Чун, где ты прячешься? Почему не выходишь?" Лин-ху Чун рассердился, крикнул: "Что мне вас бояться? Зачем прятаться?" Тут судно снова качнулось, и на носу появился еще один человек -- это был знаменитый врач, убивающий людей -- Пин И-чжи. Юэ Бу-цюнь втайне ощутил страх: "Мы с младшей сестрой-наставницей только что вернулись на корабль, этот коротышка прибыл следом за нами, не иначе, как он обнаружил, что мы вдвоем за окном подглядывали? Пятеро безумцев из персиковой долины уже невероятно трудные противники, а к ним еще добавился этот убийца, жизнь супругов Юэ, похоже, сегодня прервется здесь в Кайфэне".

Тут Пин И-чжи произнес: "Кто из вас брат Лин-ху?" Интонации его голоса неожиданно оказались очень учтивыми. Лин-ху Чун медленно прошел на нос судна, произнес: "Перед вами Лин-ху Чун, не знаю уважаемую фамилию и большое имя вашего превосходительства, и с какими поучениями явились". Пин И-чжи смерил его взглядом, сказал: "Кое-кто просил меня вылечить тебя" Протянул руку, взял Лин-ху Чуна за запястье, указательным пальцем исследовал пульс, вдруг удивленно вскинул брови, воскликнул: "И!", прошло еще некоторое время, его брови опять поползли вверх, он снова протянул: "А!", устремил взгляд к небу, и стал яростно чесать голову, бормоча: "Странно, странно!" Прошло еще некоторое время, он взял другую руку Лин-ху Чуна, и исследовал пульс на другом запястье. Вдруг он чихнул, сказав: "Предельно странно, небесный владыка Пин доселе с таким не сталкивался".

Тао Гэнь не выдержал: "Да что тут странного? Он получил травму канала сердца, я его лечил, в канал сердца добавил внутренней силы, истиной энергии". Тао Гань перебил: "Ты говоришь, что повреждения имелись в канале сердца, а ведь абсолютно очевидно, что был поврежден канал легких, если бы я не добавил энергию в канал легких, как бы этот малец дожил до сегодняшнего дня?" Тао Чжи, Тао Е и тао Хуа тут же встряли со своими безумными речами, и каждый расхваливал свои заслуги в лечении.
 
Пин И-чжи заорал: "Вот дерьмо, вот дерьмо!" Тао Гэнь сердито спросил: "Это твое дерьмо, или мое, и моих пятерых братьев?"

Пин И-чжи сказал: "Разумеется, это вас, шестерых братьев, вонючее дерьмо! В теле братишки Лин-ху Чуна есть два потока относительно мощной истиной энергии, похоже, что это работа хэшана Бу Цзэ. Также имеется шесть потоков относительно слабой энергии -- это наверняка от вас, великих балбесов". Супруги Юэ от удивления широко раскрыли глаза, подумав: "Этот Пин И-чжи, оказывается, несравненный талант,  только дотронувшись до пульса, сразу почувствовал, что в теле Чун-эра восемь потоков неодинаковой энергии, это-то еще не так удивительно, а удивительно то, что он распознал историю происхождения этих потоков, и понял, что два из них принадлежат хэшану Бу Цзе". Тао Гань разозлился: "Это отчего же у нас, шестерых братьев, энергия относительно слабая, а у этого плешивого злодея Бу Цзе сильнее? Совершенно очевидно, что наша энергия сильнее, а его слабая!"
 
Пин И-чжи рассмеялся: "Вот уж потеря лица! Он один своими двумя потоками энергии подавил ваши шесть потоков, неужели он слабее? Хэшан Бу Цзе -- старый идиот, боевое искусство могучее, но послушать, что он говорит, мать его, старый идиот!"

Тао Хуа протянул палец, намереваясь также исследовать пульс Лин-ху Чуна, произнес: "По моим представлениям о пульсовой диагностике, нашу энергию шести братьев просто невозможно подавить энергией хэшана Бу Цзе..." Вдруг он громко вскрикнул, отдернул палец, будто его укусили, затряс его, прижав к себе: "Кусается, мать его!" Пин И-чжи расхохотался, полностью довольный случившимся. Все поняли, что он провел свою энергию через тело Лин-ху Чуна, ударив по Тао Хуа.

Пин И-чжи посмеялся, и снова стал серьезным: "Подождите меня в трюме, и не смейте и звука проронить!" Тао Е сказал: "Я это я, ты это ты, отчего ты нами командуешь?" Пин И-чжи сказал: "Вы дали мне клятву, для меня убить любого человека, так или не так?" Тао Чжи сказал: "Ну да, мы обещали тебе убить любого человека, на которого ты укажешь, однако еще не слышали твоего приказа".

Пин И-чжи сказал: "Услышите вы приказ или нет, это зависит от вас. Но вот если я вам прикажу убить вашего младшего брата, шестого святого из персиковой долины, святого "Плод персика" - Тао Ши Сяня, как вам такое?" Пятеро святых из персиковой долины воскликнули: "Что за нелепость! Ты же только что спас ему жизнь, зачем тебе велеть нам его убивать?" Пин И-чжи произнес: "Вы пятеро, какую клятву мне принесли?" Тао Хуа произнес: "Мы тебе поклялись, что если ты спасешь жизнь нашему шестому брату Тао Ши, то какого человека ты не прикажешь убить, мы для тебя любого обязательно убьем, без отговорок". Пин И-чжи сказал: "Все верно. Я вашему шестому брату жизнь спас, или нет?" Тао Хуа ответил: "Спас!" Пин И-чжи спросил: "Тао Ши -- человек, или нет?" Тао Е ответил: "Разумеется, человек, неужели призрак?" Пин И-чжи сказал: "Хорошо, я велю вам убить одного человека, этот человек как раз и есть Тао Ши Сянь!"

Пятеро святых из персиковой долины только беспомощно переглядывались, понимая, что все это абсолютно нереально, но не решаясь оспорить. Пин И-чжи сказал: "Раз вы в самом деле не согласны, отправится убивать Тао Ши Сяня, то это тоже можно уладить. Так вы будете меня слушаться, в конце концов, или нет? Я сказал вам послушненько посидеть в трюме, чтоб никто не болтал и не дергался". Пятеро одновременно ткликнулись согласием, в мгновение ока очутились в трюме, сели, сложив руки на коленях, в полном соответствии с правилами. Лин-ху Чун сказал: "Преждерожденный Пин, говорят, что если ты вылечишь человека, или спасешь ему жизнь, то у тебя есть одно правило, что после выздоровления этот человек должен для тебя кого-то убить". Пин И-чжи сказал: "Верно, есть такое правило". Лин-ху Чун сказал: "Позднерожденный не согласен для тебя кого-либо убивать, поэтому ты тоже не должен меня лечить".

Пин И-чжи услышал эти слова, хмыкнул, снова смерил Лин-ху Чуна взглядом с головы до ног, как будто перед ним была какая-то редкостная диковина, и наконец, сказал: "Во-первых, твоя болезнь очень тяжелая, и я ее не вылечу. Во-вторых, даже если бы вылечил, уже есть человек, который готов для меня убить человека, тебе не нужно этого делать своими руками". С тех пор, как Лин-ху Чун и Юэ Лин-шань отдалились друг от друга, он постоянно пребывал в апатии, но сейчас, услыхав заключение знаменитого врача о том, что его болезнь неизлечима, невольно испытал сожаление.

Юэ Бу-цюнь с супругой снова переглянулись, и одновременно подумали: "Что за человек так постарался, чтобы упросить знаменитого лекаря, убивающего людей, прийти к Пин-эру для обследования его болезни?" Пин И-чжи продолжал: "Братишка Лин-ху, у тебя в теле восемь различных потоков истиной энергии "ци", их невозможно вывести, преобразовать, изгнать, или подавить. Я получил от людей приказ вылечить тебя, и дело не в том, что я не стараюсь, на самом деле, причина твоей болезни связана с истиной энергией "ци", это не вылечить иглоукалыванием, прижиганием, лекарствами и минералами, за всю мою врачебную практику я не сталкивался с таким видом внутренних болезней, я не в силах помочь, ужасный стыд". Говоря это, вытащил из-за пазухи фарфоровый пузырек, опрокинул его -- и на ладонь выпали с десяток ярко-красных пилюль, продолжил: "Эти десять пилюль "Сдерживания сердца, регуляции энергии", они содержат множество редких компонентов, и приготовить их очень трудно. Принимай по одной пилюле один раз в десять дней, и ты сможешь на сто дней продлить свою жизнь".

Лин-ху Чун принял двумя руками, произнес: "Премного благодарен". Пин И-чжи собрался вернуться на берег, но вдруг повернул голову и сказал: "В бутылке две пилюли остались, возьми их тоже". Лин-ху Чун не принял, сказав: "Позднерожденный думает, что эти удивительные пилюли лучше оставить для того, кому они могут спасти жизнь. Позднерожденному прожить восемь или десять дней, для себя или других, он уже ни для кого не полезен". Пин И-чжи, склонив голову, еще раз смерил его с головы до ног, сказал: "Пренебрегать вопросами жизни и смерти -- таков характер великого мужа. Не удивительно, не удивительно! Ах, как жаль, как жаль! Какой стыд, как стыдно!", -- он покачал своей большой головой, и одним прыжком оказался на пристани, быстрыми шагами пошел прочь. Он пришел со своим делом и ушел, а на руководителя фракции горы Хуашань Юэ Бу-цюня даже и не взглянул, будто его и не было.

Юэ Бу-цюнь хотел было рассердиться, но в трюме по-прежнему неподвижно сидели пятеро безумных богов смерти, если рассердиться, то и до неприятностей недалеко. Пятеро святых из персиковой долины сидели без единого движения, глаза направлены на нос, нос направлен на сердце, точь-в-точь,как "старый буддист в медитации". Если дать команде приказ отчаливать, то получится, что и этих пятерых демонов смерти взяли с собой, если не отплывать, то неясно, как долго эти пятеро будут здесь сидеть, и не захотят ли они отомстить госпоже Юэ за то, что она мечом пронзила грудь их младшему брату Хуа Ши?

Лао Дэ-нуо, Юэ Лин-шань и другие видели, каковы они в минуту гнева, сейчас тоже были напуганы, все только глазели друг на друга, и никто не смел посмотреть на этих пятерых. Лин-ху Чун повернулся, медленно вошел в трюм, позвал: "Эй. вы чего тут делаете?" Тао Гэнь ответил: "Послушненько сидим, ничего делать не осмеливаемся". Лин-ху Чун сказал: "Мы хотим отплыть, будьте добры сойти на берег". Тао Гань сказал: "Пин И-чжи нам велел послушненько сидеть в трюме,не болтать и не двигаться, иначе он повелит нам убить нашего шестого брата. Поэтому мы сидим тут послушненько, не шумим, и не мельтешим". Лин-ху Чун не выдержал, и рассмеялся: "Великий лекарь Пин уже сошел на берег, так что можете шуметь и мельтешить!" Тао Хуа покачал головой: "Нельзя, нельзя!  Ни в коем случае нельзя, чтобы он увидел, что мы болтаем и мечемся, тогда беды не избежать". Вдруг с берега раздался измученный голос: "Пятеро людей, не похожих на людей, пятеро чертей, не похожих на чертей, где вы?"

Тао Гэнь сказал: "Это она нас зовет". Тао Гань возразил: "Почему это нас? Разве мы можем быть людьми, не похожими на людей, чертями, не похожими на чертей?" Голос закричал вновь: "Так есть здесь люди не похожие на людей, черти, не похожие на чертей, тут у меня для вас один излеченный пациент от великого лекаря Пина, если он вам не нужен, так я зашвырну его в Хуанхэ на корм чертовым черепахам". Услышав эти слова, все пятеро тут же выскочили из трюма, и бросились на берег. Там стояла худая высокая женщина, та самая, которая помогала Пин И-чжи зашивать рану. В вытянутой левой руке она держала деревянные носилки с возлежащим на них Тао Ши. Хотя ее лицо было болезненным и изможденным, она без особого труда удерживала одной рукой и сами носилки, и Тао Ши, в котором было около ста цзиней весу, будто это какая-то безделица.

Тао Гэнь торопливо произнес: "Нужен, конечно, как же не нужен?" Тао Гань сказал: "Отчего ты говоришь, что мы люди, не похожие на людей и черти, не похожие на чертей?"

Тао Ши, лежа в носилках, произнес: "Да посмотреть на тебя, ты по сравнению с нами еще более и на человека не похожа, и на черта смахиваешь". Оказывается, когда Пин И-чжи зашил рану Тао Ши, смазал его удивительными лекарствами, передал ему через макушку свою энергию, тот сразу же пошел, но все же кровопотеря была велика, и через некоторое время у Тао Ши закружилась голова, и его подобрала эта дама средних лет. Хоть он был и тяжело ранен, но не удержался, чтобы снова не влезть в с ней в перепалку. Дама средних лет ледяным голосом осведомилась: "Известно ли вам, чего в этой жизни великий лекарь Пин И-чжи боится больше всего?" Шестеро святых из персиковой долины дружно ответили: "Не знаем, а чего он боится?" Та дама ответила: "Он больше всего боится своей жены, бабу свою боится!" Шестеро святых из персиковой долины расхохотались: "Да он Неба не боится, Земли не страшится, а оказывается, боится собственной бабы, ха-ха, вот смешно, вот смех-то!"

Та дама ледяным тоном произнесла: "Что тут смешного? Я как раз и есть его жена!" Шестеро тут же примолкли, а дама продолжила: "Что я ему скажу, то он и сделает. Кого я захочу убить, того он вам и укажет". Шестеро святых из персиковой долины разом воскликнули: "Да, да! Кого он желает убить?" Эта дама прошла взглядом по всем, посмотрела на Юэ Бу-цюня, потом на его супругу, с госпожи Юэ перевела взгляд на Юэ Лин-шань, а потом оглядела всех учеников школы Хуашань. На кого бы она не взглянула, каждый понимал, что стоит только этой похожей на скелет бледной уродливой женщине  пальцем указать, как шестеро святых из персиковой долины враз разорвут того на части, и даже мастер уровня Юэ Бу-цюня не избежит гибели.

Дама медленно вернулась взглядом назад, и снова посмотрела на шестерых святых из персиковой долины, так, что у шестерых братьев сердца беспорядочно заколотились. Дама сказала: "Ха", и шестеро тут же откликнулись: "Слушаемся, слушаемся!", она сказала: "Эх", и шестеро тут же снова откликнулись: "Слушаемся, слушаемся!" Эта дама произнесла: "Прямо сейчас мне не хочется никого убивать, тем не менее, великий лекарь Пин И-чжи сказал, что на этом судне находится княжич Лин-ху, уважаемый Лин-ху Чун, которого он глубоко почитает. Вы должны хорошенько о нем заботиться, служить ему вплоть до самой его смерти. Что он не скажет, вы без отговорок исполняйте". Шестеро святых наморщили брови: "Что, прямо до самой смерти ему прислуживать?" Госпожа Пин ответила: "Верно, служить до самой его смерти. Хоть ему и осталось прожить не более ста дней, но эти сто дней вы должны исполнять все его приказы".

Шестеро святых из персиковой долины, услыхав, что Лин-ху Чуну осталось жить не более ста дней, необычайно обрадовались, вскричав: "Служить ему сто дней -- это вовсе не трудно". Лин-ху Чун сказал: "Преждерожденный Пин имел прекрасное намерение, позднерожденный безгранично признателен. Тем не менее, позднерожденный не осмеливается затруднять святых из персиковой долины такой заботой, просит их сойти на берег, позднерожденный хочет с ними попрощаться". На ледяном лице госпожи Пин не отразилось ни гнева, не радости, она произнесла: "Великий лекарь Пин сказал, что эти шестеро безумцев причинили княжичу Лин-ху тяжелые раны, не только не спасли ему жизнь, но и сделали невозможным его дальнейшее лечение, что привело к большой потере лица для великого лекаря Пина, он из-за этого лишился доверия, и не может не наказать шестерых тупиц.". Она помолчала, и продолжила: "Если эти шестеро тупиц не будут слушаться слов княжича Лин-ху, то он заберет жизнь одного из них".

Тао Хуа сказал: "Брат Лин-ху из-за нас потерял здоровье, мы о нем позаботимся, но это все равно недостаточно, это просто справедливо, если мы понимаем разделение хорошего и плохого, подобно великим мужикам". Тао Чжи поддержал: "Ханьский парень ради друга готов помогать направо и налево, как обоюдоострая сабля, не прощается на полпути, как мы можем за ним не поухаживать?"

[В этом фрагменте переводчик скудными средствами пытается передать юмор Цзинь Юна : братья из персиковой долины забавно коверкают и невпопад употребляют пословицы, говорят очень нелепо, а фраза "не останавливаться на полпути" намекает, что они будут загонять его в могилу]

Тао Ши сказал: "Вообще, за моими ранами тоже нужно ухаживать. Я позабочусь о нем, он позаботится обо мне, один выздоровеет, другой умрет, и все будут довольны".

Тао Гань сказал: "К тому же ухаживать только сто дней, время не велико". Тао Гэнь, хлопнув себя по бедру, сказал: "Люди древности, услышав, что друг в беде, за тысячу ли убегали искать справедливости, мы, шестеро братьев, увидев на дороге несправедливость, размахивая саблей спешим на помощь..." Госпожа Пин, не обращая на них внимания, ушла, ни на кого не глядя. Тао Чжи и Тао Гань подхватили носилки, и запрыгнули на корабль. Тао Гэнь и остальные поднялись на борт следом, крича: "Отчаливай, отчаливай!".

Лин-ху Чун увидел, что никаким образом невозможно отделаться от этих троих, и сказал: "Шестеро персиковых братьев, вы решили путешествовать вместе со мной, но прежде всего, вы должны быть предупредительны и церемонны с моим отцом-наставником, и матушкой-наставницей, таков мой первый приказ. Если вы не послушаетесь, то никакой помощи от вас мне не нужно". Тао Е Сянь сказал: "Шестеро святых из персиковой долины всегда были утонченными джентльменами, прославленными на всю Поднебесную, не говоря о твоем отце-наставнике и матушке-наставнице, мы будем точно так же относиться и к твоим детям-последователям, последователям-внукам".

[Стараясь быть церемонными, они резко унизили Юэ Бу-цюня, показав, что будут относиться к нему, как к ученикам его ученика]

Лин-ху Чун, услыхав, что они называют себя "утонченными джентльменами", не удержался от хохота, обратился к Юэ Бу-цюню: "Шифу, эти шестеро персиковых братьев хотят остаться на судне, вместе с нами отправиться на Восток, шифу что думает по этому поводу?" Юэ Бу-цюнь подумал, что эти шестеро прямо сейчас не представляют опасности для клана горы Хуашань, хотя быть с ними вместе на одном корабле -- огромный риск, но у них нет способа изменить ситуацию, пусть у этих шестерых мощнейшее воинское умение, но они глупые безумцы, если действовать с умом, то нельзя с ними не управиться. Он кивнул головой: "Хорошо, они могут остаться на лодке, это не проблема, только мой характер очень тихий, и я не люблю слушать их бесконечные споры".

Тао Гань возразил: "Господин Юэ сейчас ошибся: ведь люди рождаются на этот свет, имея рот, для чего он им? Кроме функций еды, рот необходим для разговора. Опять-таки, для чего человеку два уха -- разумеется, чтобы слышать, что говорят другие. Ты по характеру любишь тишину, и этим огорчаешь Небесного Владыку, в доброте своей давшего тебе один рот, и два уха".

Юэ Бу-цюнь знал, что если он встрянет в перепалку, то пятеро братьев тут же присоединятся, и конца этому не будет -- их не переспоришь, и что они никогда не признают, что проспорили. Он улыбнулся, и скомандовал матросам: "Команда, отплываем!" Тао Е произнес: "Господин Юэ, ты велел матросам отплывать, и раскрыв рот, издал звуки, а если бы ты в самом деле любил тишину, то должен был бы подать знак рукой, всего делов". Тао Гань возразил: "Матросы находятся на задней палубе, господин Юэ был в середине судна, если бы сделал знак рукой, то команда его бы не увидела, это было бы напрасно". Тао Гэнь возразил: "Неужели ему было бы трудно пройти на заднюю палубу, и махнуть рукой там?" Тао Хуа ответил: "А если бы команда не поняла бы его знака, и вместо "отчаливай лодку" ошибочно поняла бы "переворачивай лодку", разве это не было бы ужасно?" Пока шестеро святых из персиковой долины пререкались, команда подняла якорь, и лодка отплыла.

Юэ Бу-цюнь с супругой смотрели друг на друга, недоумевая: "Пин И-чжи говорил, что какой-то человек велел ему вылечить Лин-ху Чуна, исходя из его слов, это выдающийся мастер боевого искусства. Но он даже не взглянул на руководителя школы Хуашань, а к первому ученику был так добр. В конце концов, кто же велел ему вылечить Лин-ху Чуна? Он обругал хэшана Бу Цзе "старым, мать его, дурнем", разумеется, лечить Лин-ху Чуна просил не Бу Цзе". В прошлые годы супруги спросили бы Лин-ху Чуна доброжелательно и напрямую, но в последнее время между наставником и последователем накопилось множество барьеров, и супруги понимали, что сейчас не время для обращения к Лин-ху Чуну с распросами.

Госпожа Юэ вспомнила, что самый знаменитый среди рек и озер лекарь Пин И-чжи не смог вылечить раны Лин-ху Чуна, сказал, что ему осталось жить не более ста дней, и ей стало невыносимо, и она не удержалась от слез.

С попутным ветром и течением лодка неслась очень быстро, и вечером пришвартовалась недалеко от городка Ланьфэн. Матросы сготовили ужин, путешественники уже собрались для еды, как вдруг на берегу кто-то закричал: "Дозволено будет спросить, герои клана Хуашань находятся на лодке?" Юэ Бу-цюнь не успел ответить, как откликнулся Тао Чжи Сянь: "Шестеро святых из персиковой долины и все герои клана Хуашань здесь на судне, а что вам надо?"

Тот человек обрадованно произнес: "Вот и славно, мы тут ждем уже  день и ночь. Скорее, скорее, передавайте". Более десяти крупных парней разделились на две колонны, вышли из-под навеса, крытого камышом, каждый человек нес в руках покрытую красным лаком коробку. Только один, в синей рубахе, был с пустыми руками: он вышел к судну, и согнулся в поклоне: "Пришли слухи, что у молодого рыцаря Лин-ху неладно со здоровьем, очень беспокоимся, лично пришли осведомиться, на самом деле едва успели, и сразу нужно возвращаться, почтовый голубь принес весть, приказано одарить молодого рыцаря Лин-ху дарами, просим молодого рыцаря Лин-ху принять ничтожные дары". Один из прибывших, крупный парень, встал на нос судна, и передал на корабль более десяти коробок. Лин-ху Чун изумился: "Не знаю, кем является драгоценноприбывший? Такие пышные дары, Лин-ху Чун не осмеливается быть достойным". Тот парень сказал: "Молодому рыцарю Лин-ху желаю обширного, глубокого, великого счастья, надеюсь, что он скоро поправится, и прошу беречь себя".

Сказав, поклонился, и знаком велел молодцам уходить. Лин-ху Чун спросил: "Также не знаю, кто прислал подарки, это крайне удивительно". Пятеро святых из персиковой долины уже давно места себе не находили от нетерпения, и воззвали: "Давай сперва посмотрим, что там". Пятеро тотчас стали рвать во все стороны упаковку коробок, разодрали все, и обнаружилось, что в некоторых коробках упакованы редкие сладости, в других изысканные закуски типа копченых куриных окорочков, также был женшэнь, оленьи панты, ласточкины гнезда, грибы "серебряные ушки" и другие драгоценные  снадобья, прибавляющие сил. Две последние коробки оказались наполненными золотыми и серебряными слитками, явно, чтобы Лин-ху Чун мог их тратить в дороге -- "ничтожные дары" оказались на самом деле совсем не ничтожными. Пятеро святых из персиковой долины увидели засахаренные фрукты и цукаты, плоды и сладости, стали их хватать, и запихивать в рот, крича: "Вкусно, вкусно!"

Лин-ху Чун перерыл все коробки в поисках записки, имени, хоть нескольких иероглифов, по которым можно было бы узнать имя дарителя, но не нашел никаких зацепок. Он обратился к Юэ Бу-цюню: "Шифу, Ученик совершенно не понимает, в чем дело. Эти подарки, хоть и не похожи на злой умысел, но и на шутку тоже не похожи". Говоря это, он преподнес угощение сначала шифу и шинян, а потом начал делить их между учениками - братьями и сестрами-наставницами. Юэ Бу-цюнь посмотрел, как пятеро святых из персиковой долины управляются с припасами, было очевидно, что не происходит ничего необычного, и что подарки не содержат яда, спросил Лин-ху Чуна: "У тебя среди рек и озер есть друзья из этих мест?"

Лин-ху Чун подумал, отрицательно покачал головой: "Нет". Тут раздался стук копыт, на берег вынеслись восемь всадников, кто-то крикнул: "Здесь ли молодой рыцарь Лин-ху из фракции горы Хуашань?"  Шестеро святых из персиковой долины радостно закричали: "Здесь, здесь! А вы чего хорошего нам привезли? " Тот человек крикнул: "Хозяин ничтожного узнал, что в Ланьфэн прибудет молодой рыцарь Лин-ху Чун, также слыхал, что молодой рыцарь Лин-ху не прочь опрокинуть пару кубков, приказал ничтожному помощнику доставить шестнадцать кувшинов выдержанного вина, немедленно передать, прошу молодого рыцаря Лин-ху не побрезговать". Восемь верховых приблизились, на седлах у них были перекинуты связанные попарно кувшины с вином. На одном кувшине было написано: "Лучшее вино, поставляемое к императорскому двору", на другом: "Шаньсийское доброе тройной очистки", на третьем -- "Шаосинское премиальное красное" -- оказалось, что среди всех шестнадцати кувшинов не было одинаковых. Лин-ху Чун увидел такое обилие прекрасного вина, это его в самом деле обрадовало, он медленно прошел на нос судна. сложил руки в церемониальном поклоне, спросил: "Прошу простить неосведомленность ничтожного, какова ваша уважаема фамилия и большое имя драгоценного помощника? Молодец рассмеялся: "Ничтожного помощника потрепанное имя его хозяин строго трижды запретил называть, ибо оно не может стоять рядом с именем молодого рыцаря Лин-ху, будет очень неудобно". Он сделал знак рукой, верховые приблизились, и стали перекладывать кувшины на корабль.

Юэ Бу-цюнь из каюты внимательно поглядел на восьмерых молодцов, они были очень проворными, одним взмахом руки перекидывали кувшины с вином, легко и изящно, прямо на нос судна, было очевидно, что у них не пустячное боевое искусство, но очевидно было, что они не принадлежат к одной школе боевого искусства, казалось, что они не более чем прислужники, а не мастера высоких рангов. После того, как восемь молодцов  доставили вино на корабль, они отвесили поясные поклоны, запрыгнули на лошадей, и ускакали прочь. Лин-ху Чун рассмеялся: "Шифу, вот чудное дело, и не знаю, кто так подшутил над учеником, послал так много прекрасного вина". Юэ Бу-цюнь тихо спросил: "Неужели это Тянь Бо-гуан? Или хэшан Бу Цзе?" Лин-ху Чун ответил: "Возможно, эти двое очень странные в поведении, но может быть, дело не в них. А! Шестеро святых из персиковой долины, тут нам доставили столько прекрасного вина, вы вино пьете, или нет?"

Шестеро святых из персиковой долины расхохотались: "Пьем, а то как же! Пьем! Как не выпить?" Тао Гэнь с Тао Ганем подхватили два кувшина, сорвали с них печати, разлили по чаркам, разнесся прекрасный аромат. Шестеро святых не церемонились с Лин-ху Чуном, сами начали с бульканьем пить вино. Лин-ху Чун наполнил чашу, поднес ее Юэ Бу-цюню, сказав: "Шифу, попробуй, вино в самом деле недурное". Юэ Бу-цюнь наморщил бровь, и сказал: "Эх". Лао Дэ-нуо произнес: "Шифу, мы не можем знать замыслы других. Мы не знаем, кто прислал это вино, нет ли в нем чего странного". Юэ Бу-цюнь покивал головой: "Чун-эр, ты бы тоже поберегся". Лин-ху Чун понюхал аромат вина, не смог удержаться, рассмеялся: "Ученику жить осталось не долго, в этом вине есть яд, или нет, разница не велика". Поднял чарку двумя руками, в несколько глотков осушил досуха, похвалил: "Хорошее вино, хорошее вино!"

И тут с берега послышалось как кто-то тоже похвалил: "Хорошее вино, хорошее вино!" Лин-ху Чун выглянул наружу, и заметил под ивами книжника в истрепанной одежде, со сломанным веером в руке. Тот поднял голову вверх, и с силой втягивал воздух, наслаждаясь ароматом вина, доносившимся с корабля: "В самом деле прекрасное вино!" Лин-ху Чун рассмеялся: "Старший брат, ты же не пробовал вина, как можешь судить, хорошее оно, или плохое?" Тот книжник ответил: "Ты только оцени запах, и сразу же поймешь, что это шестидесятидвухлетнее "Шаньсийское доброе тройной очистки", разве не так?"

Лин-ху Чун, благодаря заботам Старика Зеленого Бамбука, обладал незаурядными знаниями в "Пути вина", он и сам знал, что это "Шаньсийское доброе тройной очистки", приблизительно шестидесятилетнего возраста, но с точностью определить, что это именно шестидесятидвухлетнее вино -- такое было для него трудновато. Он предположил, что незнакомец просто приукрашивает свою осведомленность, и рассмеялся: "Если старший брат не побрезгует, можно, я попрошу его подняться на судно и выпить со мной несколько чаш вина?" Тот книжник отрицательно замотал головой: "Мы с тобой не знакомы, встретились случайно, унюхал аромат вина, и сразу напрашиваться пить прекрасное вино старшего брата, это абсолютно недопустимо, абсолютно недопустимо". Лин-ху Чун рассмеялся: ""Среди четырех морей, все люди -- братья". Услыхав слова старшего брата, понимаю, что он преждерожденный из Винного Царства, нижайше прошу о поучениях, нет нужды в церемониях". Тот книжник медленно приблизился, отвесил глубочайший поклон со сложением рук, произнес: "Позднерожденного фамилия Цзу, как в слове "предки", моим предком был Цзу Ти, который "заслышав пение петуха, начинал танец с мечом".

[Цзу Ти, жил во время династии Цзинь (265—420). С детства не склонный к учению, он сумел заставить себя учиться в юношеские годы, и продвинулся на гражданском поприще. Однажды во время дневного сна ему приснился петух, поющий на пустоши. Он поделился этим сном со своим другом и предложил ему всякий раз, услыхав крик петуха, вскакивать с кровати, и начинать военную тренировку в виде "танца с мечом". Так он достиг прогресса и в военном деле, и стал одним из столпов государства.]

Двойное имя позднерожденного - Цянь Цю -- Тысяча Осеней, как в поговорке "Сто лет, тысяча осеней". Не осмеливаюсь спросить уважаемую фамилию и большое имя старшего брата".

Лин-ху Чун ответил: "Ничтожного двойная фамилия -- Лин-ху, одиночное имя -- Чун". Книжник сказал: "Фамилия неплоха, и имя тоже хорошее", -- он и говорил, и прыжком забрался на нос судна.

Лин-ху Чун улыбнулся, подумав: "Я тебя позвал выпить вина, видать во всем буду хорош". Налил чарку вина, протянул ее Цзу Цянь-цю: "Прошу выпить!" Разглядел, что тому за пятьдесят лет, кожа обветренная, нос набухший от выпивки, глаза мутные, бороденка редкая, вся одежда а прорехах, когда тот руки протянул, обнаружилось, что под ногтями черная грязь. Он сам был худой, но вперед выдвигался большой живот. Цзу Цянь-цю увидел протянутую чарку, но пить отказался: "Хотя старший брат Лин-ху и имеет хорошее вино, но к нему нет соответствующей посуды, как жаль, ах как жаль".

Лин-ху Чун сказал: "В путешествии у нас есть только грубые чашки и миски, придется господину Цзу Цянь-цю выпить из этого". Цзу Цянь-цю отрицательно покачал головой: "Ни в коем случае нельзя, нельзя ни в коем случае. Ты так небрежно относишься к посуде для вина, на пути винопития не различаешь трех важных вещей. Когда пьешь вино, необходимо придавать значение выбору посуды, выбору вина, и выбору кубка. Шаньсийское вино необходимо пить из нефритового кубка -- танский поэт писал: "Нефритовый кубок роскошно лучами играет,  желтый янтарный свет он испускает" -- именно в нефритовом кубке подчеркивается цвет этого вина".

Лин-ху Чун поддержал: "Это верно". Цзу Цянь-цю указал на кувшин, сказал: "В этом кувшине заморское белое вино, аромат прекрасный, но к сожалению, быстро улетучивается, его лучше всего пить в чаше, сделанной из рога носорога, тогда аромат просто несравненный -- нефритовый кубок подчеркивает цвет вина, рог носорога подчеркивает аромат -- это не мои домыслы, а поучения древних".

[Нефритовые кубки обычно небольшого размера. Сосуды из рога носорога - обычно не из цельного рога, только из основания, украшены богатой резьбой по кости, форма может быть весьма замысловатой.]

Лин-ху Чун в Лояне слушал, что ему разъяснял Старик Зеленый бамбук о истории прекрасных вин Поднебесной, аромате и вкусе, способах приготовления и хранения вина, он понимал восемь-девять частей из десяти, но о посуде для винопития и понятия не имел, в этот момент, когда Цзу Цянь-цю так красноречиво рассказал, у него как завеса спала с глаз. А тот продолжил: "Виноградное вино, разумеется, нужно пить из флюоритового кубка. Древний поэт писал: "Прекрасное виноградное вино в кубке из флюорита, только выпью -- сразу за цитру возьмусь". Хочется насладиться его алым цветом, я ведь не безусый юнец, я муж с бородой и бровями, мне нужно, чтобы удовольствие было полным. Когда прекрасное виноградное вино наполняет светящийся кубок, его цвет становится точь-в точь, как свежая кровь, и такое вино пьется, будто кровь.

[Флюорит -- камень, светящийся в темноте зеленоватым светом. Очень редкий минерал. Форма сосуда может быть произвольной, часто это чайничек для вина круглой формы и набор круглых чашечек..]

Юэ У-му [более известный, как Юэ Фэй, полководец, написал героическую патриотическую поэму " Полные реки красного"] написал стихи: "Жажду наесться плоти варваров, мечтаю в веселой беседе крови гуннов испить", -- разве это не величественно?" Лин-ху Чун согласно закивал головой, он читал очень мало, и не слишком хорошо понимал то, что декламировал Цзу Цянь-цю , только когда речь дошла до "испить кровь гуннов", он воодушевился его героическим духом. Цзу Цянь-цю меж тем указал на очередной кувшин: "Что касается прекрасного вина из гаоляна, то это вино -- самое древнее. Во времена великого Юя из династии Ся, некий И Ди сбраживал вино, Юю оно показалось сладким, это как раз и было вино из гаоляна. Брат Лин-ху, у людей в этом мире нет истинного кругозора, они судят слишком мелко, знают только, что Юй усмирил потоп, осчастливил потомков, это общеизвестно, но знаешь ли ты, какова самая главная заслуга великого Юя?"

Лин-ху Чун и шестеро святых из персиковой долины хором ответили: "Сбродил вино!" Цзу Цянь-цю подтвердил : "Точно!", -- и все восемь человек рассмеялись. Цзу Цянь-цю сказал: "Это гаоляновое вино необходимо пить из ритуальных бронзовых сосудов цзюе, они передают дух древности, что до рисового вина, оно более ароматно, но даже прекраснейшее рисовое вино проигрывает в сладости, оно более жиденькое, и нужна большая чарка-доу, чтобы им насладиться.

[Сосуд-цзюэ - треножник, внизу три тонкие ножки для устойчивости. Верхняя часть представляет собой плавно изогнутое в корытце сложной формы (если смотреть сбоку, похоже на силуэт маленькой птички: имеет расширенный "клюв" и суженный приподнятый "хвост"), из которого торчат вверх две короткие ручки. Средняя часть представляет соединение треножника и корыта, к средней части крепится ручка-держалка. Странная форма в неизменном виде передавалась в течении нескольких тысяч лет, об этом сосуде упоминал Конфуций. Сосуд этот - миниатюрный, легко ставится на ладонь всеми тремя ножками. В чем загадка такой странной формы? Ученые считают что это миниатюрная копия бронзового подойника для доения коров. Три ножки обеспечивают устойчивость, и его можно передвигать, держась за две верхние чистые ручки. Таким образом, это напоминание потомкам о том, что их предки вели кочевой образ жизни и содержали одомашненных коров, употребляли в пищу продукты из молока. Для безмолочной китайской цивилизации это определенный шок. Функция этого сосуда была забыта уже в глубокой древности, но форма в неизменном виде передавалась до сравнительно недавних времен, и в изобилии встречается при раскопках. Древние сосуды были только из меди, сейчас также делают их копии из нефрита.
Сосуд-доу представляет собой фарфоровую, зачастую квадратную или прямоугольную чарку, с рисунком или орнаментом на краях. Доу обозначает также меру риса - перевернутую коническую бамбуковую шляпу. Тем не менее, превалирует прямоугольная форма над круглой. Это относительно крупный сосуд.]

Лин-ху Чун сказал: "Ничтожный -- просто дикарь, не понимает этих вопросов виноделия и винопития, тут, оказывается, столько тонкостей".

Цзу Цянь-цю похлопал по кувшину, на котором было написано: "Прекрасное вино ста трав", пояснил: "Это "прекрасное вино ста трав", для него были сорваны травы ста видов и настояны в прекрасном вине, аромат проник в вино, будто там поселилось весеннее пригородное поле, этот аромат заставляет людей опьянеть раньше, чем они сделали глоток. Пить прекрасное вино ста трав нужно в рюмке из древней лианы.

[Рюмка из дикорастущей лианы: глицинии, или виноградной лозы. Относится к "горным кубкам", туда же входят и сосуды из тыквы, бамбука. Украшена резьбой, иногда целыми художественными композициями, но резьба более грубая, чем резьба по кости.]

 Из столетней лианы вырезают рюмку, которая усиливает аромат вина из ста трав.

Лин-ху Чун сказал: "Столетняя лиана, однако -- весьма редкая вещь". Цзу Цянь-цю с искренним видом заявил: "Брат Лин-ху судит очень оригинально, но столетнее  вино -- гораздо более редкая вещь, чем рюмка из столетней лианы. Чтобы найти столетнюю лиану, требуется попасть в дикие горные ущелья, но столетнее вино, когда его выпили, исчезает. Из одной рюмки из столетней лианы можно пить хоть тысячу, хоть десять тысяч раз, но эта рюмка никуда не исчезнет. Лин-ху Чун ответил: "Именно так. Ничтожный не не понимал, принял разъяснения преждерожденного".

Юэ Бу-цюнь внимательно вслушивался в речь книжника, его слова казались ему преувеличением, но не лишенными логики, а в это время Тао Чжи, Тао Гань и другие принялись за прекрасное вино из ста трав, залив им весь стол, словно это было и вовсе не драгоценное вино. Юэ Бу-цюнь хоть и не был склонен к выпивке, но аромат вина ударил ему в нос, запах был изумительно прекрасен, было очевидно, что это прекрасное вино, а шестеро святых из персиковой долины так его портят, в самом деле было жалко. Цзу Цянь-цю продолжил: "Пить Шаосиньское приемиальное красное нужно из древних фарфоровых чарок, лучше всего подходят чарки династии Северная Сун, в крайнем случае можно использовать и чаши династии Южная Сун, но это будет все же не то ощущение, а что до юаньского фарфора, то это будет уже вульгарно.

Выпьем этот кувшин вина грушевых цветов? Для него нужны бокалы из изумруда. Бай Лэ-тянь, по прозвищу "Весенние надежды из Ханьчжоу", написал стихи: "Красными шелковыми рукавами манят листья хурмы, зеленый флаг над корчмой, где продают вино из лепестков сливы". Ты подумай, кабачки в Ханьчжоу, если продавали это вино из сливовых цветов, вывешивали изумрудный флаг, издалека передавали дух этого вина, а когда пили вино сливовых лепестков, то наливали его в изумрудные бокалы. Когда пьют вино яшмовой росы, нужно использовать бокалы из стекла. В вине яшмовой росы есть тончайшие жемчужные нити пузырьков, и его роскошно пить из стеклянных прозрачных сосудов, рассматривая игру пузырьков.

Вдруг раздался громкий девичий голос: "Ду-ду-ду, все-то я вру!" Разумеется, это была Юэ Лин-шань, она выставила правый указательный палец,  и чиркнула по правой шеке. Юэ Бу-цюнь осадил ее: "Шань-эр, не будь непочтительной, в том, что говорит господин Цзу, есть определенный смысл". Юэ Лин-шань возразила: "Да какой там здравый смысл, выпил для удовольствия несколько бокалов вина - ну и ладно, а вот днями и ночами пить вино, да и еще иметь столь великое множество поучений и правил, разве это подобает великому герою и хорошему китайскому парню?" Цзу Цянь-цю отрицательно затряс головой: "Слова этой девушки не похожи на слова мудрых. Ханьский Гао-цзу, Лю Бан -- был великим героем, или нет? Но если бы он тогда после великого опьянения не рассек своим мечом белую змею, как бы он сумел заложить основы династии на несколько сотен лет? Фань Куай был отличным китайским парнем, или нет? В тот день, когда был банкет в Хунмэне, генерал Фань прикрыл собой Лю Бана, став его щитом, досуха выпил огромный кубок-доу с вином, разве это не великий воин?"

Лин-ху Чун рассмеялся: "Раз господин определил, что это вино замечательное, а он великий герой и настоящий китайский парень, так отчего бы ему не выпить, отчего он не пьет?" Цзу Цянь-цю ответил: "Я уже говорил, что если нет соответствующей посуды, то только испортишь прекрасное вино". Тао Гань Сян рассердился: "Ты просто хвастун. Какие там изумрудные кубки, флюоритовые кубки, где в этом мире есть такие сосуды для вина? Даже если и есть, то -- один-два, не больше, да и кто сможет собрать их все вместе?"

Цзу Цянь-цю сказал: "Разбирающийся в тонкостях виноделия утонченный муж, разумеется приготовит. Разумеется, он не может использовать грубые чашки и безобразные плошки, из которых пьют люди типа вас -- пьют, как коровы и ослы". Тао Е спросил: "А ты, что, утонченный муж?" Цзу Цянь-цю ответил: "Ну, не много, не мало, а на треть являюсь утонченным и элегантным". Тао Е расхохотался, спросил: "Тогда, значит, у тебя есть при себе восемь кубков, чтобы пить эти восемь видов благородных вин?" Цзу Цянь-цю ответил: "Не много, не мало, а по одному каждого вида имеется". Шестеро святых из персиковой долины закричали хором: "Врушка, врушка!"

Тао Гэнь сказал: "Я тебе предлагаю пари, если у тебя при себе есть восемь кубков для вина, я их один за другим сожру. Ну, спорим, или как?" Цзу Цянь-цю ответил: "Ну, если я проиграю, то тогда все здесь имеющиеся миски и чашки съем одну за одной!" Шестеро святых из персиковой долины дружно закричали: "Замечательно, давайте посмотрим, как..." Они не успели договорить, как Цзу Цянь-цю сунул руку за пазуху, и извлек оттуда блестящую мягким блеском винную чашку из белого нефрита цвета "бараньего жира". Шестеро святых из персиковой долины изумились, замерли в молчании, и только глядели, как он безостановочно вытаскивает из-за пазухи кубки для вина - один за другим. Там был изумрудный бокал, кубок из рога носорога, рюмка из древней лианы, бронзовый сосуд цзюэ, кубок из флюорита, стеклянный кубок, и чашка из древнего фарфора. Выложив эти восемь кубков, он безостановочно продолжал вытаскивать сосуды: сияющую золотую чарку, серебряный кубок с изящной гравировкой, разноцветный зернистый каменный кубок, кроме того, кубок слоновой кости, рюмка из клыка тигра, стаканчик из буйволовой кожи, бамбуковый сосуд, фиолетовый кубок сандалового дерева, и другие, большие и маленькие, и все разные. Все, глядя на это, онемели, вытаращив глаза, никто не мог предположить, что за пазухой у этого оборванца так много разнообразных сосудов.

Цзу Цянь-цю с довольным видом обратился к Тао Гэню: "Ну что?" Тао Гэнь опечалился, произнес: "Я проиграл, придется мне съесть восемь сосудов". Он взял рюмку из древней лозы, куснул, раздался треск, он куснул еще, и съел меньшую половину чашки  кусочек за кусочком. Внутри у него забулькало, и половина чашки оказалась проглочена.

Все были ошеломлены, когда он, проглотив, взялся за сосуд из рога носорога, но тут Цзу Цянь-цю перехватил его левое запястье. Тао Гэнь правой рукой хотел провести контрприем, но Цзу Цянь-цю ударил его в ладонь, и Тао Гэнь  изумленно отдернул руку назад, спросив: "Ты не хочешь, чтобы я ел?"

Цзу Цянь-цю сказал: "Ничтожный уступает, будем считать, что ты уже съел восемь сосудов. Ты такой свирепый, просто невозможно". Тут все снова рассмеялись. Юэ Лин-шань прежде ужасно боялась шестерых святых из персиковой долины, видела, каковы они в минуту гнева, но сейчас набралась смелости, и спросила: "Эй, эта чашка из древней лозы на вкус-то какова?" Тао Гэнь зашлепал губами и языком, пробуя вкус: "Горечь сплошная, чего там может быть вкусного?" Цзу Цянь-цю нахмурился, и произнес:

"Дав тебе съесть рюмку из древней лианы, я себе великое дело испортил. Эх, нет рюмки из древней лианы, как же пить вино ста трав? Лучше всего использовать деревянный кубок, пожалуй сойдет". Он вынул из-за пазухи платок, подобрал оставшиеся кусочки от съеденной Тао Гэнем рюмки из древней лианы, и начал яростно протирать изнутри сосуд из фиолетового сандалового дерева, да только платок был до того черный и влажный, что было ясно, что чашка от этого становится только грязнее.

[Сосуд из фиолетового сандалового дерева -- сложной формы, с очень тонкой резьбой, производит фантастическое и волнующее впечатление, как вещь из иного мира. Качество резьбы не хуже, чем резьба по кости, а богатство форм гораздо разнообразнее.]

Он тер довольно долго, и наконец, поставил чашку на стол, выставил в ряд восемь кубков, убрал обратно за пазуху золотой и серебряный сосуды, после этого стал разливать вино -- шаосиньское, виноградное, и так одно за другим все восемь прекрасных вин, глубоко втянул в себя аромат, и обратился к Лин-ху Чуну: "Добродетельный старший брат Лин-ху, ты первым выпей эти восемь бокалов вина, а я выпью вслед за тобой, мы медленно продегустируем, и сравним с теми видами вина, которые ты пил раньше, как тебе такое?" Лин-ху Чун ответил: "Хорошо!" Он поднял деревянный кубок, выпил одним глотком, и вдруг почувствовал, что ему в желудок вместе с вином проникло что-то еще, с ясно выраженным пряным привкусом, он невольно испугался, подумал: "Отчего это вино такое странное?" Цзу Цянь-цю заговорил: " Эти вина и сосуды -- настоящее сокровище для ценителей вина. Но некоторые последователи, почувствовав разницу в привычном вкусе, выпивают только первую чарку чарку, и не смеют пить вторую. С древности и до наших дней трудно найти последователя, который бы без сомнений выпил все восемь бокалов".

Лин-ху Чун подумал: "Даже если в сосудах яд, Лин-ху Чун давно знает, что ему долго не жить, умру от яда -- значит, умру от яда, к чему от этого терять дух смелости?" Он выпил еще две чарки, уже взял четвертую, как вдруг раздался голос Тао Гэня: "Ай-я, беда, у меня в животе все жжет, будто огнем горит, и всего меня в жар бросает". Цзу Цянь-цю рассмеялся: "Да ты проглотил половину моей рюмки из древней лианы, разве живот может не болеть? Эта древняя лиана стала уже твердой, как железо, она у тебя в животе не переварится, быстрее иди принимай слабительное, может быть, с поносом выйдет наружу. А не выйдет, лучше всего обратиться к знаменитому врачу, убивающему людей Пин И-чжи, он вскроет тебе живот, рассечет кишечник, и так извлечет".

Лин-ху Чун вдруг подумал: "Эти восемь сосудов для вина, видать, не простые. Тао Гэнь проглотил кусок от рюмки из древней лианы, даже если считать, что она очень жесткая и не переваривается, ну, поболит живот, не более, а откуда лихорадка? Эх, великий муж не трусит перед лицом смерти, если тут яд, то чем он сильнее, тем лучше". Он поднял голову вверх, и выпил бокал досуха. Юэ Лин-шань вдруг вскрикнула: "Дашигэ, не пей это вино, возможно, эти кубки для вина были отравлены! Ты ослепил тех людей, возможно, они послали человека отомстить тебе!" Лин-ху Чун грустно ответил: "Господин Цзу -- прямолинейный и честный китайский парень, невозможно предположить, что он что-то замышляет против меня". Но в глубине сердца, он наоборот, подозревал, что в вине заключен яд, что он допьет вино и скончается, будет лежать перед Юэ Лин-шань мертвый, и неизвестно, пожалеет ли она его хоть капельку? И тут же выпил еще два кубка. Шестой кубок вина показался ему и кисловатым, и даже немного соленым, да и запашок имелся отвратительный. Эти два кубка не то что двумя иероглифами "прекрасное вино" нельзя было описать, да и просто вином вряд ли можно было назвать. Когда он это проглотил, то невольно даже брови нахмурил.

Тао Гань смотрел, как он пьет чарку за чаркой, не удержался, тоже захотел попробовать: "А эти две чарки я выпью!" Протянул руку, чтобы схватить седьмую чарку. Цзу Цянь-цю прижал его руку шлепком веера, и рассмеялся: "Помедленнее, помедленнее, пойдем пить по кругу, каждый выпьет по восемь чарок, попробует вкус и аромат". Тао Гань увидел, что удар веера необычайно тяжелый, может и кость на руке сломать, он увернулся рукой, и в ответ сам схватился за веер, закричав: "А я хочу выпить прямо сейчас, что ты мне можешь сделать?"

Цзу Цянь-цю обычно держал веер сложенным, как короткую палку, но в момент, когда Тао Гэнь попытался его захватить, внезапно веер дернулся, с треском раскрылся, и щелкнул Тао Гэня по указательному пальцу. Это было очень неожиданно, Тао Гэнь, хоть и успел отдернуть руку, но по кончику пальца все же хлестнул удар, он занемел, Тао Гэнь вскрикнул от боли, и отступил назад. Цзу Цянь-цю сказал: "Брат Лин-ху, быстрее пей эти два бокала!"  Лин-ху Чун не долго раздумывал, быстро допил оставшиеся две чаши. В этих чашах вино как раз было без неприятного запаха, но, когда оно попало в желудок, Лин-ху Чуна будто ножом резануло. Ему в нос ударил сильный лекарственный запах, какое там вино, тут запах лекарств был сильнее, чем любом лекарственном настое.

Шестеро святых из персиковой долины увидели, что Лин-ху Чун изменился в лице, тут же изумленно спросили: "После восьми бокалов вина какой вкус?" Цзу Цянь-цю поспешно сказал: "После восьми чарок аромат невыразимо сладкий. Так сказано в древних книгах". Тао Гань крикнул: "Что за чушь, какие старые книги?" И тут, словно по тайному сговору, будто эти слова были знаком, четверо бросилось на Цзу Цянь-цю, схватив его за четыре конечности.

У шестерых святых из персиковой долины были изумительные и необычайно быстрые способы захватов за руки и ноги, они были подобны оборотням и призракам, хоть у Цзу Цянь-цю и было неплохое боевое искусство, но эти четверо превосходили его со своими навыками захватов. Люди из фракции Хуашань, увидев, как Цзу Цянь-цю оказался растянут за конечности, не удержались от крика ужаса. Цзу Цянь-цю мгновенно среагировал, громко крикнув: "В вине был яд, нужно противоядие, или нет?" Держащие его четверо святых из персиковой долины выпили немало вина, услыхав, что вино было отравлено, не удержались от испуга.

Цзу Цянь-цю воспользовался мгновением замешательства четверых человек, внезапно громко вскрикнул: "Вонючее дерьмо!" Четверо святых из персиковой долины только почувствовали, как их руки заскользили, и тут же оказалось, что они держат в руках только пустоту, затем раздался громкий треск, в навесе над палубой образовалась огромная дыра, Цзу Цянь-цю пробил дыру в навесе и скрылся в неизвестном направлении. Тао Гань и Тао Чжи стояли с пустыми руками, а в руках у Тао Хуа и Тао Е оказалось по одному вонючему носку, и по одному покрытому грязью вонючему тапку. Пятеро святых из персиковой долины тоже отличались необыкновенной скоростью, они моментально выскочили на берег, однако Цзу Цянь-цю уже скрылся без следа и тени. Они уже приготовились использовать гунфу легкости, чтобы начать погоню, как вдруг с дороги раздался громкий крик: "Цзу Цянь-цю, мерзкий подлец, быстро верни мои лекарственные пилюли, хоть одной не досчитаюсь, я вырву тебе ребра, кожу сдеру!" Кто-то кричал, приближаясь с бешеной скоростью. Пятеро персиковых братьев, услыхали, что кто-то отчаяно ругает Цзу Цянь-цю, поняли, что тот является их союзником, немедленно остановились, и отложили преследование, желая узнать, что это за человек.

Но увидели только, как навстречу им катится какой-то подвижный мясистый шарик, прыгая и катясь все ближе и ближе. Скоро они разглядели, что этот шарик на самом деле является человеком. Этот человек был удивительно низкого роста и удивительной полноты, пожалуй, человеком его можно было назвать с большой натяжкой. Шея у него вовсе отсутствовала, широкая голова покоилась на двух плечах, казалось, что он при рождении либо упал на пол, либо по лицу его ударили тяжелым молотом, голова его была сплющена, а лицо, щеки, нос и рот растянуты поперек.

Увидев его, люди не удержались от тайной усмешки, одинаково подумав: "Вот Пин И-чжи -- тот тоже низкорослый толстяк, но, в сравнении с этим человеком просто как в пословице "Маленький шаман встретил большого шамана"". Пин И-чжи был просто низкорослым и полным, а этот человек был жирным и спереди и сзади, казалось, что у него есть только предплечья, а плеч нет, есть огромный живот без всякого подбрюшья. Он подбежал к кораблю, растопырил ручки и по-старомодному спросил: "Цзу Цянь-цю, этот вонючий преступник, где скрывается?" Тао Гэнь рассмеялся: "Этот вонючий преступник уже убежал, он бегает очень быстро, а ты так медленно катишься, что тебе его никак не догнать".

Тот человек оглядел его маленькими глазками, хмыкнул, и вдруг заорал: "Мои лекарственные пилюли, мои лекарственные пилюли!" Он толкнулся ногами, и мясным шариком влетел на борт судна, стал принюхиваться, поднял со стола одну рюмку, принюхался, и тут его лицо внезапно изменилось. До этого его лицо было лишено какого-либо выражения, но вдруг оно исказилось в маске страдания, выражая предельное отчаяние. Он поднял остальные семь чарок, нюхнет одну, тут же пробормочет: "Мои лекарственные пилюли!" Сказав так восемь раз про лекарственные пилюли, не в силах сдержать тоски, он сел на пол, и разрыдался. Пятеро святых из персиковой долины стали его спрашивать: "Ты почему плачешь?" "Это Цзу Цянь-цю тебя обидел? " "Не плачь, мы его обязательно поймаем, и разорвем этого вонючего преступника на мелкие кусочки, отомстим за тебя". Тот человек зарыдал: "Мои пилюли были выпиты с этим вином, даже если... если убить этого вонючего злодея, уже... уже... бесполезно".

Лин-ху Чун почувствовал догадку, спросил: "Что это были за лекарственные пилюли?"

Тот человек сквозь слезы рассказал: "Я потратил целых двенадцать лет, чтобы собрать тысячелетний женьшень, гриб Фулин, гриб Линчжи, панты оленя, корневища горца многоцветкового, линчжи --кал летяги, медвежью желчь, ложный женьшень, мускус и другие редчайшие драгоценные лекарственные снадобья, девять раз перегонял, девять раз высушивал, получил восемь пилюль спасающих от смерти и возвращающих жизнь, а этот проклятый Цзу Цянь-цю их украл, и выпил, растворив в вине". Лин-ху Чун вздрогнул, спросил его: "Эти твои восемь пилюль, у них вкус был одинаков?" Тот человек ответил: "Разумеется, не одинаковый. Одни предельно вонючие, другие предельно горькие, другие при проглатывании как ножом режут, некоторые пряные и острые, как горящий фитиль. Стоит только проглотить эти восемь пилюль, то, не важно, какие тяжелые были внутренние или внешние раны, смерть отступает, и возвращается жизнь". Лин-ху Чун хлопнул себя по бедру, и произнес: "Скверно, скверно! Этот Цзу Цянь-цю украл у тебя эти пилюли, продлевающие жизнь, вовсе не для того, чтобы самому их принять, но... но..." Этот человек спросил: "Но для чего?" Лин-ху Чун ответил: "Чтобы растворить в вине, и обманом заставить меня выпить. Я не знал, что в вине растворено какое-то драгоценное лекарство, думал, он дал мне яд". Тот человек безмерно разгневался, закричал: "Дал яд, дал яд, бабушке твоей дал яд! Значит, ты в самом деле съел мои восемь пилюль, продлевающих жизнь?" Лин-ху Чун ответил: "Этот Цзу Цянь-цю налил восемь чарок драгоценного вина, и дал мне выпить, но некоторые были очень горькими, другие были вонючими, еще была как будто живот ножом резали, и еще, как зажженный фитиль. Это было вино, и в нем никаких пилюль я не видел".

[Относительно ингредиентов для приготовления пилюль. Все эти ингредиенты действительно используются в традиционной китайской медицине. Переводчик не понимает, какой силой обладают фекалии летяги по сравнению с фекалиями простой белки, но это средство используется в традиционной китайской медицине в прожаренном и измельченном в порошок виде, либо непосредственно, либо растворенное в теплом вине, "при кровотечениях, острых болях в животе" (по материалам сборника "Бень цао ганму" -- "Подробное описание трав").]

Этот человек внимательно всмотрелся в лицо Лин-ху Чуна, вдруг его мясистое лицо исказила гримаса, он издал вопль, подпрыгнул, и ринулся на Лин-ху Чуна.

Пятеро святых из персиковой долины видели, как он изменился в лице, заранее приняли меры, едва он рванулся, четверо братьев тут же растянули его за четыре конечности.

Лин-ху Чун поспешно крикнул: "Не убивайте его!"

Но тут произошло удивительное -- этот человек вырвался из рук братьев, поспешно втянул в себя свои конечности, и превратился в круглый шар. Четверо святых из персиковой долины были изумлены, они одновременно вскрикнули от удивления, схватили его за конечности, и стали вытягивать их -- конечности вытягивались все больше и больше, словно лапы из панциря черепахи. Лин-ху Чун снова крикнул: "Не убивайте его!"

Четверо братьев ослабили усилия. и тот человек снова быстро втянул в себя свои конечности, снова превратившись в шар. Тао Ши Сянь, который лежал на носилках, приподнялся, и крикнул: "Вот здорово, здорово! Это что за гунфу?" Четверо братьев поднапряглись, и снова наполовину вытащили конечности толстяка. Юэ Лин-шань и другие девушки не сдержали смешков. Тао Гэнь сказал: "Эй, давай мы тебе тело и руки вытянем подлиннее, намного красивее будет".

Толстяк закричал: "А-йо, беда!" Четверо братьев вздрогнули, и ослабили хватку, изумленно спросили: "В чем дело?" Тот человек внезапно сократился, вырвался из рук четверых братьев, раздался треск, он проломил днище корабля, и скрылся в Хуанхэ. Все одновременно вскрикнули, из дыры в днище хлынули потоки воды. Юэ Бу-цюнь скомандовал: "Всем брать багаж и вещи, переходим на берег".В днище корабля зияло отверстие в четыре локтя, вода прибывала быстро, прошло не много времени, и в лодке воды было уже по колено. Хорошо еще, что лодка была пришвартована к берегу, и все благополучно сошли на берег. Команда судна смотрела с сумрачными лицами, не зная, что и делать.

Лин-ху Чун сказал: "Не печальтесь, скажите, сколько стоит эта лодка, я дам серебра вдвое". А сам с изумлением думал: "Я с этим Цзу Цянь-цю абсолютно не знаком, зачем ему было обманом давать мне драгоценное лекарство?" Он двинул чуть-чуть внутреннюю энергию, но почувствовал сильнейший жар в "киноварном поле" [Киноварное поле дань тянь -- зона концентрации энергии внизу живота.], но восемь потоков внутренней энергии по-прежнему конфликтовали, и не собирались воедино. Тут Лао Дэ-нуо нанял новую лодку, начали перекидывать вещи на нее. Лин-ху Чун взял несколько лян серебра, подаренных незнамо кем, и расплатился с командой лодки, получившей пробоину. Юэ Бу-цюнь видел, что людей в этой местности множество, намерения их не ясны, а удивительные происшествия неисчерпаемы, он решил отчаливать как можно быстрее, но уже смеркалось, а впереди были пороги, плыть ночью не представлялось возможным, пришлось ночевать в лодке.

Пятеро святых из персиковой долины в этот день оплошали дважды, упустили и Цзу Цянь-цю, и шарообразного толстяка, вещь для них крайне редкая, они отчаянно хвастались, желая "покрыть лицо золотом", говорили долго, но сами чувствовали, что не могут себя оправдать, выпили вина, и только тогда уснули.