Солдатская фляга

Солдатская фляга

  Когда человек догадывается о том, что он есть, с какого момента? Наверное, с того, с какого начнет себя помнить. Мои два самых первых детских воспоминания – о лете 1944 года. Начну со второго.
…Нагретый солнцем луг. Мы с братом  лежим в траве. Лежим на животе  – охотимся. Над нами качаются цветы, жужжат пчелы. Вот одна из них садится на колокольчик. Сначала обследует лепестки с внешней стороны, потом перебирает лапками по краю, наконец, заползает вглубь - ниже, ниже, и когда она совсем скрывается в голубой чашечке, Толя ловкими пальцами зажимает зев цветка. Пчела недовольно жужжит, пытается освободиться, выбрасывает наружу клинок с  острыми зазубринами, но поражает лишь воздух. А брат начеку - он быстрым движением выдергивает пчелиную саблю,  припадает губами к брюшку и передает свою жертву мне. Там, где было опасное жало, – пахнущая медом прозрачная капелька. Я  слизываю эту конфету военного лета,  и мы ползем к следующему цветку...
И первое мое воспоминание тоже о сладком. Лето  1944  года. Открытый товарный вагон. Невоенных людей в нем только мама, я и мой брат – остальные солдаты. Нам добираться до Винницы, недавно освобожденной от немцев - там живут мамины родичи, - а солдатам дорога дальше на запад. Поезд только отошел от станции Мена Черниговской области, и начался налет. Немецкие летчики преследовали наш состав минут пятнадцать, пока их не отогнали.
Все это время мама прятала нас под своим платком, прижимала к груди, затыкала  уши, чтобы мы не видели самолетов и не слышали, как рвались бомбы.      
Ощутил ли я частое биение материнского сердца, общее ли напряжение, царившее в вагоне, передалось мне, или же потому, что быть мне или не быть, судьба окончательно решала именно в ту бомбежку, но факт остается фактом: начиная с этой поездки в товарном вагоне, я помню себя.
А помню вот что. Солдат держит меня на коленях и дает пить воду из своей фляги. То ли я, напуганный, плакал, и меня надо было успокоить, то ли жарко было в товарняке.  А, может, солдат, с которым свела меня дорога, дома оставил такого же мальца. Словом, поил он меня из своей фляги, и ничего слаще и вкуснее этой воды не было. Какой-то волшебный напиток. Потом я все хотел еще хоть раз попить такой же. Но ничего похожего не находил. В конце концов, я решил, что все дело во фляге – это в ней вода приобретает такой сказочный вкус.
И вот удача: мне десять лет, меня собирают в пионерский лагерь и в рюкзак кладут жестяную флягу, совсем такую же, из какой я пил тогда. Отвинчиваю пробку,  делаю глоток – полное разочарование. То было поистине райское питие, а тут вода совсем  другая: невкусная, жесткая, пахнет металлом… Так и осталось для меня на всю жизнь загадкой, почему столь необыкновенной была вода из фляги солдата.
Никогда-то я не узнаю, прошел ли он до конца свою военную дорогу или сложил крылья посреди степей, как тот герой песни, написанной через год в победном 1945 году.   

2. Жалоба полячки

Вечер 6 сентября 1996 года в Будапеште выдался теплым и ясным. В начале осени в Венгрии погода вообще стоит славная, какая положена в бархатный сезон, но в тот день она старалась особенно. Часам к пяти  с небосвода ушла последняя тучка. Синий полицейский вертолет одиноко кружил над Дунаем, удостоверяясь в стерильной чистоте неба. Ни птица не обозначилась в вышине, ни бабочка не порхнула над деревьями, ни стрекоза не повисла над водой. Недвижим был  Дунай в лучах заходящего солнца. Какой-то лещик решил было порезвиться на закате, но заслышав  полицейскую моторку, пугливо юркнул в воду.  Замер и ветер, дабы в сквере, что прилегает к торцевой части  здания парламента, не шелестели листья каштана. Ждали папу Иоанна Павла II.  Это был первый  за долгие годы визит римского первосвященника в Венгрию. Юзеф Войтыла прокладывал свои пасторские пути поближе к границам бывшего СССР, рассчитывая, во-первых, вызвать прилив энтузиазма у братьев-католиков, освободившихся от тоталитарного режима, во-вторых, поощрить униатов. Среди мадьяр их найти трудно, но рядом Западная Украина, а там греко-католическая церковь -  таран, которым пробивают бреши в твердынях схизматиков.
Блеснув лобовыми стеклами, пронеслись по набережной  полицейские мотоциклы, и снова все успокоилось. Сквер постепенно наполнялся людьми. Они,  надо признать, в отличие от природы, не выказывали особого благоговения в ожидании понтифика. Торговцы раскладывали свой товар,  продавали свечи, газеты, мороженое, напитки.  Публика жевала бутерброды, угощалась пивом, разговаривала. Парочки стояли в  обнимку, иные целовались, лежа на зеленом газоне. Супружеская чета выгуливала таксу. То и дело слышался смех.
- А вот он! – стоящие у балюстрады заметили плывущий по реке теплоход в сопровождении катеров охраны.  Причал где-то внизу и в стороне - нам не видно, как к нему швартуются суда.  Проходит примерно полчаса – и, свернув с набережной, обогнув здание, появляются машины полиции, за ними шагает довольно многочисленная  группа рослых молодых людей в белых подрясниках -  личная,  надо полагать, гвардия Войтылы. И наконец, медленно катит папамобиль.  Под колпаком из пуленепробиваемого стекла, подслеповато щурясь, старчески согнувшись, стоит с приподнятой для приветствия рукой глава католической церкви.
Появление Иоанна-Павла II немногое изменило в атмосфере, царившей на сквере, разве что несколько пожилых женщин зажгли свечи, и валявшиеся на газоне поднялись, чтобы увидеть высокого гостя. Жевавшие продолжали жевать, стоявшие в обнимку парочки не думали отстраняться друг от друга. Коричневая такса тянула поводок в сторону валявшегося в траве колбасного огрызка... «Дере висса!» - «Назад!» - приказывают хозяева вислоухому неслуху.  Вдруг слышу на хорошем родном языке:«Вы русский?» 
Поворачиваюсь - вижу среднего роста русоволосую женщину лет тридцати.   Плотную фигуру облегает платье цвета морской волны, в глазах - голубое пламя:
- Вы русский, я вижу, - говорит она горячо. – Я тоже славянка - полячка. Скажите, когда к вам, православным, приходит патриарх, вы разве так его встречаете? А эти – она повела головой в сторону окружающих, - эти… Помните Откровение Иоанна Богослова: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но ты тепл». Эти…  теплохладные, - выдохнула она с ненавистью. Знаете, как у них называется Пасха, Воскресение Иисуса? Пасха на их языке - Хушвит – мясной день, мясоед, день, когда надо есть мясо...
В  этот момент папомобиль  поравнялся с нами, полячка заторопилась, чтобы видеть своего соотечественника драга Кареля Войтылу, проводить его  до того последнего момента, пока  машина въедет в ворота.
...Почему я вспомнил эпизод двадцатилетней давности?  Все дальше и дальше расходятся русские и польские дороги. Возня вокруг жертв Катыни, увековечивание памяти Джохара Дудаева в Варшаве, катастрофа под Смоленском, проклятия в адрес пакта Риббентропа-Молотова... Нет возврата в те годы, когда два поколения поляков и русских называли себя братьями. Наверное, нет. И все же тот горячий монолог голубоглазой полячки,  поиск именно у русского человека сочувствия оскорбленному религиозному чувству лично мне внушает какую-то надежду. Что делать полякам на антихристианском по своей сути Западе? Примирять свою духовность с его теплохладностью? Или принять то, что на нелюбимом востоке у них есть родственники по неравнодушию к истине, по тяге к вере, к которой становится все более безразличен, а то и прямо враждебен мир, в союзе с коим они пребывают сегодня.