Трикита

Так вышло, что я почти не знаю еврейских слов. Наверное, с десяток на иврите и еще меньше на идише. Но есть два слова, которые застряли в моей памяти с детства: «цимес» и «амэхае». Вообще-то цимес - традиционное национальное блюдо. Но не только! Как и «амэхае», это слово призвано выразить невыразимое. Вдруг вам захочется пищать от восторга? Притом речь может идти не обязательно о стряпне: мало ли какая «вкуснота» заставит вас смаковать!

Наверное, у каждого есть свои три кита, на которых держится его личная Вселенная. У меня, например, такая «трикита» имеется. Три колоссальных впечатления, позволившие мне превратиться из личинки человека в то, чем я стала.

Первым «цимесом» был мюзикл 1965 года «Звуки музыки», удостоенный пяти премий Американской академии киноискусств. Вторым – советско-американский фильм-сказка 1976 года «Синяя птица» по одноименной пьесе Метерлинка. Третьим – музыкальный спектакль «Ханума» Ленинградского Большого драматического театра, выпущенный Товстоноговым в 1972 году.

По дорожке, проложенной в подсознании фабулой фильма «Звуки музыки», послушно покатилась тележка моей судьбы. Не жизнь, а римейк кинокартины, со всеми плюсами и минусами. Я не преувеличиваю. То же стремление уйти от мира к Богу и полнейшая невозможность сделать это по причине неподходящего склада личности. Та же предрасположенность к играм с чужими детьми, которые постепенно становятся  родными благодаря радости совместного творчества. Та же влюбленность в «человека постарше», рука и сердце которого обещаны другой женщине. С одной лишь разницей: гувернантку Марию, главную героиню, ждал хеппи-энд (баронесса, с которой был помолвлен ее возлюбленный, отпустила его на волю). Мне же на подобный финал рассчитывать не приходится. Прекрасный фильм! Уверена в этом, хоть и не пересматривала его с шести лет.

«Синяя птица» свернула мне голову набекрень. Операция «вынос мозга» прошла быстро и очень успешно. В семь лет я нашла внезапное подтверждение всем своим несмелым догадкам об устройстве мира. Говорящие пес и кот – это бы еще куда ни шло, но вот хлеб и молоко! А ведь я и до просмотра фильма полагала, что они одушевленные и могут разговаривать. Еще не родившиеся, но тем не менее живущие в некоем невидимом пространстве будущие «новенькие люди»... и уже отжившие на этом свете, но так и не умершие до конца бабушка и дедушка, готовые перестать быть мертвыми по «первому требованию». Все именно так, как мне и представлялось! Таково было первое и совершенно незабываемое прикосновение к Вечности, которое случилось благодаря мистическому фильму для атеистически «заточенной» советской ребятни.

О «Хануме» говорить сложнее всего. Впервые я увидела ее в шестом классе, будучи вполне созревшей «девочкой с персиками» (прошу прощения за грубоватый каламбур). Но блаженное послевкусие – невыразимое восторженное «амэхае!» – ощущается мною до сих пор. Где-то раз в пять-семь лет я устраиваю себе праздник: пересматриваю телеверсию «Ханумы», на которую мы с папой ходили вдвоем в 1982 году в Ленинградский БДТ.

Всю дорогу, пока развивалось действо, мы хохотали как безумные. А музыка была какая! А актерский состав! Гений на гении и гением погоняет. А «проникающее ранение», нанесенное голосом Товстоногова, читающего Орбелиани!

Только я глаза закрою — передо мною ты встаешь!
Только я глаза открою — над ресницами плывешь!

Поезжай-ка в Ортачалы, посмотри, каков я есть!
Как ударим мы в цимбалы, посмотри, каков я есть!
Тамада в дыму табачном, посмотри, каков я есть!
Молодец в бою кулачном, посмотри, каков я есть!
Как посмотришь — так полюбишь, как полюбишь — подойдешь.

Только я глаза закрою — предо мною ты встаешь!
Только я глаза открою — над ресницами плывешь!

Помню папин белый выходной костюм. Пижонский нарядный галстук. Солидные роговые очки. Ни на одну секунду (за исключением антракта, проведенного в буфете) я не выпала из происходящего на сцене. Папа был в таком же измененном состоянии сознания.

А между тем на сцене нищий молоденький учитель музыки и декламации затевал похищение возлюбленной:
— Сона, Сона! Сегодня ночью, на рассвете, я приеду на коне и украду тебя! Мы с тобой тайком обвенчаемся в старом монастыре.
— Как это прекрасно, Котэ!
— Потом сядем с тобой на коня и помчимся знаешь, куда?
— Куда?
— Знаешь, куда?
— Куда?
— Никуда... Никуда мы не помчимся. Для того, чтобы украсть тебя, мне надо сначала украсть коня!

Кто сказал, что я не грузинка? Грузинка самая настоящая! Иначе откуда вот такенные мурашки восторга по всему телу?! Нет ничего более неблагодарного, чем пересказывать шутку, выдернутую из контекста. Пара приведенных здесь цитат не смогут передать весь «цимес» этого бесподобного действа…

Когда спектакль закончился, я вдруг с ужасом поняла, что потеряла свои очки. Как это могло произойти? Упали в проход? Видимо, запотели, и я сняла их, чтобы протереть, а потом, взбудораженная, уронила? Но ведь сейчас же сюда повалит вся публика! Наши кресла были как раз в том ряду, куда устремилась восторженная человекомасса, спешащая в гардероб…

«Папа, мои очки упали! - вскричала я. - Сейчас их раздавят!»  Едва взглянув на своего ребенка, мой трепетный родитель принялся спасать положение. Он стал объяснять окружающим, как им лучше пройти к выходу, чтобы не раздавить упавшие на пол дочкины очки. Люди смотрели на нас с недоумением и почему-то даже с испугом…

Битых десять минут мы с папой ползали под креслами, тщательно обшаривая пол, но периодически «выныривали», чтобы обменяться актуальной информацией:
- Не нашла? – громко спрашивал папа.
- Еще нет… – тихо отвечала я.

Не знаю, чем бы все закончилось, если бы у меня вдруг не зачесался глаз. Попытавшись вынуть попавшую в него соринку, я наткнулась на неожиданное препятствие. СТЕКЛО ОТ ОЧКОВ?! Все это время наших отчаянных поисков они сидели на моем лице! Не меньше двадцати раз папа поднимал голову из-под кресла и глядел на меня, не замечая очевидного. Одуревшие от восторга, мы утратили связь с реальностью... Вот она – великая сила искусства!