Занавеска в пастельных тонах

Отрывок из романа «Реквием по Тёмной Башне»


«Ты, твоё Я, вся эта драма. Всё это было не больше, чем наспех склеенное высокомерие и тупая настырность, и это можно легко отпустить, наконец, понять, что не стоило за это так держаться. Осознать, что вся твоя жизнь, любовь, ненависть, память, боль – всё это одно. Всё это просто сон. Сон, который ты видел в своей запертой комнате. Сон о том, что ты – человек. И как это часто бывает со снами... В конце тебя ждет чудовище.»

Майкл М. Хьюз




Мне снились сны. Какие снились в детстве, когда всё только начиналось.

Я никогда не думал, что будет со мной дальше. Жил одним лишь сегодняшним днём. Максимум проблем, которые волнуют подростка - это невыученные уроки, инспектор по делам несовершеннолетних, или школьный хулиган из соседнего класса. Идешь домой, повесив нос, размазывая красные сопли, и, кажется, что ничего страшнее в жизни нет и быть не может. Пройдут годы, и однажды ты вспомнишь все те «проблемы», как наивный детский сон.

Всё совсем не так. Самое страшное – это то ледяное и отрешённое спокойствие, которое приходит к тебе, когда ты молча сверлишь глазами их испуганные рожи. Ты стоишь, направив в толпу чёрное блестящее дуло своего ПМ. Смотришь в лица бесконечных зрителей твоей безумной пьесы, стоя в свете уличных фонарей и проезжающих мимо автомобилей. Огней витрин и разноцветных гирлянд в окнах безымянных забегаловок. Квартир, окна каждой из которых хранят тайны, откровения и драмы. Хранят их скелеты в душных пыльных шкафах.

Зимний вечер в один из последних дней уходящего года. Спальный район Дефолт Сити. Что-то хлюпнуло под подошвами. Взглянув вниз, ты видишь под собой освещённый круг ледяной слякоти, в центре которого ты и стоишь в мокрых ботинках. Фонарь над головой освещает твой силуэт, словно прожектор на театральной сцене.

Освещает… Интересное слово. Оно ассоциируется с божественностью, святостью, непогрешимостью. А вместе с тем, Люцифер по-латыни значит «Несущий свет». Его история дублируется во множестве религий и мифов. Как, например, Прометей, низвергнутый за то, что даровал людям огонь. Догма всегда боится просвещения. В этом слове тоже присутствует Свет. Путь учёного, первопроходца, исследователя – это путь Люцифера. Со времён средневековой инквизиции, возможно, изменилось не так уж и много. Религия боится науки. Свет может стать Тьмой перед лицом Истины. Да, её не существует, всё верно. А значит, достижение Глобального Счастья – утопия. Но, тем не менее, сегодня я совершу свою последнюю попытку. Должен совершить. Не ради этого сброда. В большинстве своём, тупого и завистливого, лживого и наглого, подлого и трусливого, разочарованного и озлобленного. Существуй некая формула счастья, её преподавали бы в школах, вносили бы в учебники, транслировали бы на всех возможных мировых языках. Технически, она и так есть со времён Моисея. Десять заповедей. Но мало знать, нужно признать. Понять и осознать – не есть одно и то же. И, с детства зная простые и вечные Истины, ты осознаёшь их, порой, на старости лет. А чтобы осознать иные, потребуется и не одна жизнь. Мы хищники, пожирающие сами себя и себе подобных, по определению. Достичь моей Цели невозможно, и меня это вполне устраивает. Потому, что Счастье – это Путь, а не Цель. Я здесь не ради них. Я здесь ради себя самого. Финал должен быть красивым. А я люблю, когда красиво.

На нос упала и мгновенно растаяла крупная снежинка, так и не долетев до грязной земли. Растаять, не успев за свою короткую жизнь упасть на землю и смешаться с этой грязной холодной мразотой – какая быстрая и прекрасная смерть!

Снег кружится и падает, как белый порошок, выпадающий на дно химического стакана. Грязи на улице становится всё больше с каждой упавшей снежинкой, несмотря на все усилия дворников и снегоуборочной техники. Однажды земля утонет в хлюпающей чёрной грязи. Роскошное шоу, билеты на которое уже куплены.

Проснись и пой, вот и настал твой выход на сцену. Актёр скоро станет зрителем.

Я устало улыбаюсь. Вспоминаю лицо той, для которой жил. Которую любил. И был бы готов любить ещё целую Вечность.

Но всё совсем не так. Надавливая на курок, ты понимаешь, насколько эта Вечность хрупка.

* * *

Час назад я забил на всё и всех. Сижу в кафе. Пора спешить, а эти ленивые пидоры до сих пор не принесли мою долбанную «пасту-карбонара»...

«В ****у!», - встаю из-за стола, выхожу из заведения, хлопнув дверью. Останавливаюсь на пороге кафе. Закуриваю. Делаю затяжку. Бросаю косяк в урну.

«Чёрт…»

Возвращаюсь в кафе, сажусь за тот же столик. По-моему, никто даже и не заметил моего ухода. Всем – похуй. Аксиома номер семь, мать её! Плевать и мне. Я «карбонару» не жрал с лета, да и девчонку-официантку штрафанут. Как будто это она одна виновата. А так неправильно! Неправильно, когда девочек обижают.

Как не хватает рядом той, кто смотрит на тебя наивными глазами, и верит в тебя... Я сейчас пишу повесть, а то и роман. В собственном, шизоидном стиле. И разговариваю с виртуальными страницами, словно с Ней. Музой. Шизофрения в чистейшем виде.

Так хочется порой проснуться, но не выходит, все не так... Все совсем не так.

Скоро Новый год, и я даже не чувствую магии его приближения. Только там, в пучине виртуальных страниц моей книги, которая никогда не увидит свет, объёбанный «порохом» и обкуренный блаженной травкой, я морально спокоен. И уходят в белёсый дым все воспоминания, как в Сайлент-хилле – неблагополучные окраины, свернутые трубочкой купюры, которыми расплачиваешься за паленую водку, стараясь не смотреть огромными чёрными зрачками в глаза бабе - кассирше, прикованные люди в грязном гараже, девки, спящие на полу у бетонных стен наркопритона, взрывы самодельных гранат, пятилитровые ёмкости с дымящимися трубками, источающими густой слезоточивый газ, осколки ртутных градусников на грязном полу, кровь из носа, ошмётки пальцев, что покрывают плоть на костях... На кончиках пальцев, которыми хочешь ласкать нежную кожу девочки, а вовсе не пидорить по району, таская за железные, режущие пальцы, ненавистные ручки емкостей с петролейным эфиром... Фальшивые факсимиле и печати… СМСки со словами «Я все равно вас посажу!» и приглашения в Следственный комитет... И обвешанные по всем стенам моей обители рамочки с айфонными фотками девочки, которую любил - той стеклянной рамочки с наивной и тёплой надписью «Я всегда с Тобой». Она греет мне душу, как и та, другая… Из ярко-жёлтого пластика, с нарисованной кошечкой, с квартиры, в которой я оставил всю свою прошлую беззаботную жизнь, «бийскую кошку», мечты и грёзы. Своё душевное детство. Себя. Та рамочка тоже была подписана, и эта подпись взрывалась в моём сердце пронзительно трогательной надписью «Для Тебя».

«Я всегда с Тобой»… По всё ещё гладкому стеклу я размазываю вязкий порошок карточкой тверского магазина «Эдисон». Там, минувшим, самым лучшим летом в моей жизни, мы покупали ту прекрасную разноцветную люстру, что висит в опустевшей квартире и поныне… Чёрт!

Как часто в критические моменты я обращался к Музе, как к Богу, с молитвой «Подумай сейчас обо Мне что-нибудь хорошее…» Мне было плевать на мнение Бога. Мне было важно лишь Её мнение.

Сука, иногда так хочется реветь, как сучка, закрыв лицо ладонями, завёрнутыми в синий латекс...  Блять, как я порой хочу проснуться. Но, вместе с этим, лишь снова засыпаю в душном вагоне метро.

* * *

В том сне ветер гнал мимо меня красный песок умирающей пустыни. Моя тень исчезла, как будто бы я находился под ярким светом прожектора. Подо мной действительно было вполне различимое яркое пятно. Я был актёром на сцене. Отыгрывающим роль своего персонажа.

Зрительного зала не было, как не было ни софитов, ни кулис, ни суфлёрской будки, ни оркестровой ямы. Вокруг была лишь песчаная вьюга. Но, я был абсолютно убеждён в этом, из неё на меня смотрели тысячи невидимых глаз. Тех, кто знал меня, и тех, кому я просто попадался на глаза в толпе. Большинству не было интересно происходящее, но кто-то пристально наблюдал за этим странным шоу. Кто-то читал газету, или чавкал попкорном. Кто-то целовался взасос на галёрке, а может быть, просто дрочил. Это всего лишь наблюдатели. Случайные, произвольные, смотрящие из собственных Вселенных. Миллиарды внутренних Вселенных, в единственном Внешнем мире. Единственном для каждого из них. Фрактал из множества множеств. Как всё это сложно и просто… Я ведь сейчас нахожусь здесь, я вижу, чувствую, а значит, я живу. Есть ли хоть одна причина не принимать происходящее за Реальность? И если это не она – то что же?

Компьютерная игра.

Конечно, всё именно так. Всегда было так, и никак иначе. Я ведь являюсь, и был всегда, персонажем компьютерной игры. Персонажем, разбивающим четвёртую стену. Знающим о том, что он – персонаж.

Однажды, в школьные годы, на уроке под названием «история религии», я всерьёз задумался над тем, как же Бог успевает видеть всех нас одновременно. Успевать записывать наши грехи и «проколы». Обижаться за богохульство и посылать за это испытания на головы грешников. Эта простая мысль сводила на нет большинство тезисов, через которые я хоть как-то готов был поверить в Его существование. Она не укладывалась в голове. Возможно, тогда в первый раз я задумался о «программной» сущности Оболочки.

Если я в «Матрице», то кто они? Параллельные процессы. Программы, даже в компьютерной терминологии именуемые словом «демоны».

Мне захотелось внести дисбаланс. Открыть консоль и ввести чит-коды. Желание обойти правила присуща и естественна для всех, кто осознал и принял – вся окружающая песочница является игрой. Игра сочтёт нарушение её законов преступлением, ты же – оптимизацией, изучением и способом выживания в ней. Интерес – свойство умных. Любопытство – свойство всех. Подмножество – часть множества, названного «Хомо сапиенс». Мы говорим про пресловутое «горе от ума», но забываем про горе от глупости. Не интересуются, не любопытствуют, не задумываясь поедая свой рацион день ото дня, плодясь и множа навозную кучу под своими ногами, совсем другие биологические виды. Но только не люди. Людям свойственно искать Пути…

Включить индикаторы оружия и брони? Получить бесконечный боезапас? Бронежилет, способный выдержать прямое попадание ядерной ракеты? Взять в руки сверкающую на солнце хромированной сталью двухстволку, пару чёрных, расписанных серебристой краской УЗИ, и, конечно же, тот огромный, украшенный гравировкой с изображением розы, тяжёлый револьвер, который носил Роланд в своих странствиях. Чтобы было совсем, как в книге. Мир книг – это такая же виртуальная реальность. Но только это должна быть по-настоящему интересная книга - тогда твой мозг увлекается и сам начинает воспринимать написанное автором, как реальность. Дорисовывает мир при помощи воображения, этого величайшего творца реальностей, все необходимые детали. Нет, не мир. Миры и галактики.

Воображение – вот истинный масонский «Величавый Конструктор Вселенных», спрятанный deep-inside… Ведь именно оно способно создавать новые миры в твоей строящейся Вселенной…

«Особенно под шум лесного ручья» - скользнула и растворилась внезапная мысль.

 «Горе от ума». Одна из немногих вещей школьного курса литературы, которую я осилил прочесть до конца. И, посмотрев этот спектакль в Малом театре со своей тогдашней гражданской женой Верой (которой на смену ворвалась в мою жизнь Лю), я восхищался его правильностью. Так ведь всё и обстоит. От ума – от него, родимого, именно от него, и есть всё горе – зло появляется перед тобой, когда ты можешь дать ему определение. Впрочем, то же относится и к добру. И ко всем параллельным мирам, с их обитателями, неопознанными летающими объектами, лохнесскими чудовищами и разумными грибами с Юггота… Незримыми визитёрами, что стоят в тёмном углу твоей комнаты с самого детства, когда ты ещё не слишком знаком с этим миром и умеешь видеть нечто большее, сокрытое за привычной логикой восприятия… Они прячутся под кроватью или в шкафу, шепчут друг другу короткие фразы из узкого пространства между стеной и холодильником. Шпионы. Резиденты. Демоны. Они наблюдают за тобой. Они тоже смотрят твоё безумное реалити-шоу. И читают послания, написанные на серых потрескавшихся бетонных стенах изолятора дрожащей рукой. Как те послания, которые отправлял в мир в свои последние дни маркиз Де Сад. Откровения, выведенные на замшелых стенах французской темницы куском собственного дерьма. Читают мысли, что шелестят в твоей голове. Так и работает пресловутая «материализация мыслеобразов». Так Бог следит за нами.

«Кастанеда из психушки…»

Натусь, лучше и не скажешь! Всем – похуй. Аксиома номер семь. Мне так же похуй, как и вам. «Fuck them all», - как пела та французская шансоньетка.

Мнение – самая дешёвая вещь на свете. Всё субъективное имеет цену лишь для самого субъекта. И, принимая мнение большинства за Истину, неплохо было бы задуматься – в конце концов, не большинство ли распяло Христа? В голову пришла ещё одна хорошо забытая цитата. Она очень любила её.

- Я не стодолларовая купюра, чтобы всем нравиться. Идите нахуй!

Я сделал шаг вперёд и выставил кулак с оттопыренным средним пальцем в сторону воображаемого зала.

* * *

Проснулся. На языке вязкий привкус дерьма и амфетамина.

В метро народу не слишком много. Бомжи побираются, пьяные, их выкрики режут ухо и звучат так навязчиво. Один так громко балагурит, что непреодолимо желаю его ёбнуть. Не оттолкнуть и не послать грубым словом, как сделал бы годом ранее. Именно вломить под дых, чтобы воняющее потом и перегаром тщедушное существо в старой обоссанной рванине крякнуло и согнулось пополам; затем вдавить глаза до дребезжащего поросячьего визга и правой рукой в синем блестящем латексе разбить лоб бедняги в кровь об хромированный поручень, оставив вмятину... И там, и там. С размахом раскрошить мыском старого «гриндера» окровавленный нос, растоптать остатки грязного лица... Достать из правого кармана кожаной куртки покрытую коричневой ржавчиной от соприкосновения с едкими веществами, свою старую крестовую отвёртку, и с хлюпом засадить в подбитый правый глаз. Достать кусачки, которыми вскрывал купленные в аптеке «для детских утренников» градусники, чтобы извлечь драгоценный шарик серебристой ртути, и разодрать ими его поганый хавальник - от уха до уха, как у ****ского Гуинплена! Пусть теперь по****ит. Пусть теперь почувствует себя ещё ниже, чем был, сдвинув свою нижнюю планку Абсолюта! Миру нужны плохие люди. Они охраняют его от тех, кто ещё хуже. Я не так уж и давно начал осознавать, как на свет появляются маньяки. Именно так, от отчаяния.

«Эта земля плачет. Земля просит искупления...»

Наверное, это первый Новый год, приближения которого я не хочу. В начале лета был уверен, что год будет последним. Хрен там, слишком живучим оказался... Или везучим... Или то и другое – вместе и сразу, в одном флаконе? А может, где – то там, за окошком замочной скважины, где журчит лесной ручей, притаился мой персональный ангел-хранитель?...

Было бы интересно под занавес каждого года записывать свои мысли. Не всю эту слащавую поебень про то, как я всех люблю и желаю им плюшек и печенек... А, сука, что бы я сделал с каждым из этих радостно верещащих новогодних идиотов.

Та ёлка, которую я запечатлел на фотке, заходя на руины своего бывшего офиса с гордым названием «Кедроград». Ты помнишь, старик ВВ? Моя (нет - наша с Ней!), с теми же самыми игрушками, купленными морозным вечером в «Щуке»... Там были котята, шарики, снегурочки… наполненные белым порошком «deep inside». Три года назад, после пожара и возвращения из наркологического изолятора - милое было место, спокойное, я отдал её в «Кедр». У меня была такая потребность - очиститься от прошлого, избавиться от навязчивых «флэшбеков» по Ней. Я очистился, но, вместе с прошлым, невзначай выжег и всё своё будущее. На пару с настоящим. Дотла. Ни того, ни другого, ни даже «Кедра» в его привычном виде, уже не было. Были лишь воспалённо пузырящиеся струпья воспоминаний, то и дело прорывающиеся кровавыми кратерами сквозь тонкий слой чёрной плёнки мизантропии и цинизма.

* * *

Все эти ****ые наблюдатели в вагоне метро со всех сторон пялятся, как каждая неприветливая сука в лифте моего убежища. Наблюдатели - случайные или намеренные, сверлят глазами затылок, пялятся на белёсые потёки на черной ткани одежды, перешёптываются, как бы невзначай посматривая на мои блестящие синие перчатки, по которым стекает красновато-жёлтый вязкий гной. Я понимаю, что это паранойя. Но это ещё не значит, что за мной никто не следит. Следят - я это точно знаю. Просто, ещё рано. Я опережаю их на шаг. Но сейчас мне необходимо ускориться. Встроенный в мозг вечный плеер поёт хриплым голосом Егора Летова, и я вновь наблюдаю эти сюрреалистичные, но, отчего-то, такие добрые картины:

«Полные дома розовых людей,
Потная мозоль, скользкая сопля,
Мутные подробности обнажённых тел,
Я стреляю наповал
Сквозь дыру в моей голове…»

Я скоро доеду до этой помойки. Жопа мира, жопа судьбы. Ново-ебуново, блять... Возможно, при мне, кроме моего «Айфона» нет ничего, что заставило бы усомниться даже этого навязчивого бомжа в том, что перед ним обычный неудачник по жизни, опустившийся алкаш и наркоман, вы****ок, никогда и не видевший другой жизни. Наверное, так было бы лучше для него. Для всех них. Считать Достоевского зеркалом и совестью своей эпохи, и впитывать прежний стиль жизни. Блаженные идиоты! Я так ненавижу вас, что больше всех я сейчас ненавижу лишь себя самого.

А, впрочем, нет. Этот мразотный ледяной ветер, его я ненавижу сейчас больше всего и вся. Искренне, от души, с остервенением отчаявшегося смертника. Чёрная зима источает запах морга. Она разрушает всё, что имеет знак «плюс». Опуская всё положительное... Не в ноль, а ниже ноля. Сдвигая нижнюю планку Абсолюта на дно, всё глубже и глубже. Антиматерия, чёрная дыра, из которой завывает вьюга... Это и есть Квинтэссенция Тьмы, что наступает на пятки, уничтожая все твои миры и Вселенные.

Забавно, ведь я когда-то написал текст под названием «Квинтэссенция Красоты». Красоты этого мира. Красоты этой новогодней ёлочки, огоньки которой наивно вспыхивают и гаснут на фоне летящих мимо хлопьев мокрого снега.

На мой уже видавший виды «айфон» со знакомым звуком пришло сообщение о прибывшем по заказу такси. Музыка играет, это «джинггл-беллз», но сейчас он звучит в моих ушах, как реквием. Реквием по всем Тёмным Башням, всех Вселенных и всех миров.

* * *

Мне снились сны... Какие снились в беззаботной юности.

В ту ночь меня бросал из стороны в сторону густой и вязкий бред. Обычно я закрывал глаза, и тут же просыпался. Почти не помня своих снов, если, конечно, они вообще мне снились. Но в тот раз было не так. Я валялся на диване, обутым, в грязной одежде, сгорая заживо от проклятой изжоги вперемежку с похмельем, но даже не чувствуя этого.

Я был там. Видения шли так ярко, как никогда прежде... Там были ясные дни лета, зелёные скверики, тротуары, выложенные чистой бордюрной плиткой. Фонтаны, журчащие в садах. Аромат «липких листьев липы» - эти слова звучат таким тёмно-зелёным цветом сочного хлорофилла и источают такой смолистый и ароматный запах, они вязкие на ощупь и терпкие на вкус... Здания администраций и ведомств, магазины и конторы, рестораны и уютные кафешки... Ветер гонит мелкую пыль по горячему асфальту. Как той поздней весной на Китай-городе, когда мы с ней только начинали свой путь в нашей небольшой фирмочке… да и весь наш с ней будущий Путь...

Я разговаривал там о чём-то с вполне реальными, как и сам я, персонажами - то с неким бородатым мужиком, в старых рваных джинсах, бандане с черепами и кожаной косухе с заклёпками, больше всего походящим на байкера на пенсии… То с изящной и милой девушкой, которая почему-то присутствовала одновременно и рядом со мной, и где-то неподалёку… То с говорящим котёнком, а точнее – маленькой пушистой кошечкой, которая каким-то образом умела менять свой цвет... Которая так же была и маленькой наивной хрупкой девочкой, ростом чуть больше метра, что придавало ей ощущения уязвимости и нежности. У неё были такие глубокие глаза, и голос, который звучал лишь в моей голове.

Обитатели внутренней Вселенной… Ведь я никогда не считал себя в ней одиноким.

Я закрываю веки и, открыв их, оказываюсь в невероятно уютном, чистом, светлом номере, а может быть, и в комнате идеально убранной квартиры... Где мебель из коричневого дерева, кремовые шторы и другие ткани светлых тонов, где проникающий сквозь ставни ветер едва колышет лёгкую, в полосатую пастель, занавеску. Гонит вселенную едва различимых микрочастиц и пылинок, высвечиваемых солнечным потоком из окна, за которым шумят машины, смеются дети, плывут по голубому небу всё такие же белые, невесомые, вечные и равнодушные ко всей этой мирской суете облака.

Я слышу шум ручья сквозь замочную скважину. Мелодичное журчание его прозрачного потока. Камешки на его дне, что лишь слегка меняют вои очертания сквозь призму прозрачной и ледяной, такой настоящей, что ломит зубы, речной воды.

Там, за окном, был тот самый мир. С запахом весеннего асфальта и распускающихся бутонов каких-то белых, нежных цветков, которые она срывала, гуляя в тени аллеи... Мой мир. Тогда ещё он мог называться Нашим... Мир, Который Ещё Не Сдвинулся.

Помню, как сказал ей однажды: «Ты – счастье, которое жизнь дала мне в кредит». Порой кредиты приходится отдавать, как не пытайся наебать очередной банк. Я ни за что бы не отдал Тебя тогда. Я мог обмануть весь мир, но банк «Судьба - Инвест» не наебёшь.

Я лежал под мягким одеялом на этой, самой нежной, словно поглощающей в себя, постели. Не было таких знакомых, сопровождающих меня на протяжении многих предыдущих и последующих непрерывных лет, ощущений опасности, беспокойства, торопливости, разочарования, шёпота мыслей в голове... Был лишь покой. Это было лучшим из того, что происходило со мной в жизни. По крайней мере, я чувствовал именно так. Тот миг, когда ты осознаёшь, что находишься во сне, и говоришь себе: «Я не хочу просыпаться.»

- Милый, ты проснулся? Ты так долго спал, что я чувствовала бы себя последней сукой, если бы стала будить тебя...

Внезапная мысль осознания всколыхнула мой разум яркой вспышкой. Пальцами своей руки, которая снова могла чувствовать прикосновения, как тогда, до кислотного ожога, я ощущал шёлк тёплой, нежной кожи. Я держал её, такую хрупкую кисть, и боялся повернуться. Гладил своими пальцами запястье и ладошку богини, сошедшей на нескольку секунд ко мне, в воспалённое пространство воображения. А может быть, забравшей меня к себе, в свою светлую обитель. Подушечками пальцев я чувствовал не перепачканную пудрой и тоналкой бугристую сухую кожу дешёвой проститутки, найденной за несколько часов блужданий по Интернету. Такую пористую, покрытую мелкими прыщами и порезами, с запахом крема вперемешку с кокаином, забившим эти расширенные поры её рук. Рук с наклеенными полосками лейкопластыря... Нет, всё совсем не так. Это была рука юной, прекрасной девочки, ещё не испорченной, не научившейся врать, лицемерить и даже симулировать оргазм... Наивной, простой, и, вместе с тем, прекрасной в этой своей наивности и простоте. Обезоруживающей в своей уязвимости.

- Открой глаза, я здесь... Ну, просыпайся, любимый, я по тебе соскучилась!...

Я боялся произнести хоть слово, чтобы не потревожить этот сон. Не дать ему упорхнуть. Не дать исчезнуть, ещё хотя бы несколько мгновений.

«Я нахожусь и здесь, и там, одновременно?»

Там, в той Вселенной, которую считаю своей реальностью, сейчас я валяюсь на грязной, неразложенной тахте, в тёмной комнате, заваленной мусором и хламом. В засранной квартире, среди кучи пустых банок из-под пива, рассыпанной по столу молотой марихуаны, налипшего на кнопки клавиатуры белёсого порошка, таблеток синего и розового цвета. Среди дерьма снаружи, являющегося производной от моего же собственного дерьма внутри. Один во всём этом грёбанном мире. Но, вместе с тем, сейчас я нахожусь здесь, в постели с этой дивной Музой…

* * *

Передо мной шумело чёрное пространство декабрьской стужи, отделённое от меня лишь прозрачными створками дверей какого-то дешевого типичного сетевого продуктового магазина. Створки запускали безликие угрюмые потоки воняющей ссаниной и потом человеческой биомассы в помещение. Сюда я зашёл лишь с целью согреться и купить пачку сигарет, но от вида грязных полов, запаха несвежих продуктов на витринах и давки из скрюченных старостью, нуждой и обречённостью людей, мне захотелось бежать в ледяную мглу. Не оглядываясь ни на секунду, как и всегда.

«Как будто бы ты чем-то лучше их?», сказал мне мой же внутренний голос. И он же - а, может быть, и второй - парировал: «Во всяком случае, ты можешь судить о вещах, с которыми всем этим людям даже не было суждено соприкоснуться. Они живут по догмам. А ты – по интуиции».

Моё лицо обдавали струи ледяного и обжигающего одновременно воздуха от бесконечных входов и выходов. Ветер заносил сквозь дверь белые мокрые хлопья.

Пора. Я примял к затылку свою коричневую шляпу, прикрывшую беспорядочные волосы. Эта шляпа - атрибут из прошлого мира. Талисман, в каком-то смысле. Поправил свою чёрную куртку. Когда она была новой, без пыли и въевшихся белёсых брызг, в ней я посещал Питер, гулял с Ней по Невскому, рассуждая о Вселенной, звёздах и чёрных дырах, выступал на презентациях в той самой нашей «кедроинвестиционной» фирмочке. Ещё один артефакт, привет из прошлой жизни...

Автоматическим жестом я запалил сигарету, привычно спрятанную за ухом, затянулся, и шагнул в чёрную стужу. Снег падал, как порошок на дно стакана с щелочным раствором. И цвет летящих мне в лицо холодных хлопьев, казалось, розовел в свете бликов уличных витрин и фонарей. «Снова всё перекислил, ну что за ***ня!»
 
Начинаем обратный отсчёт. Через несколько минут наступит мой первый сольный выход.

Обожжённые пальцы правой руки через привычную, утомляющую, занудную боль и это, набившее оскомину, покалывание трескающихся незаживающих ран промеж фаланг, наконец, проникли внутрь проклятого кармана, и ощутили прохладу от прикосновения к гладкой, стальной и вселяющей покой и уверенность ручке пистолета Макарова, заряженного восьмью ослепительными вспышками смерти.

Проснись и пой! Твой выход, товарищ Эйсид Бёрн...

* * *

«Что я пишу? Мемуары собственной жизни? Возможно, ведь всё описываемое в реальном мире действительно происходит со мной. Сейчас я от нефиг делать начал писать типичную заметку в свой «айфон», а вместо этого получил целый поток сознания... Философское произведение? Тогда, где выводы, где нить причинно-следственной связи, где попытка научить жить других хоть чему либо?... Или очередной пост для блога, чтобы не сойти с ума, как я делал тогда, прежде? Да брось, ты давно уже вышел из формата того, прежнего блога. И не скромничай насчёт безумия, ведь Рубикон давно уж перейдён...»

Всё это и есть мой мир. И здесь, и там... Вот вам и самый главный смысл той фразы. С татуировки на моём плече, которую я сделал за пару суток до того, как всё начало рушиться. Мир, Который Сдвинулся, пришёл ко мне именно тогда.

«Есть и другие миры, кроме этого». Если я сейчас закрою глаза и засну, находясь здесь, в объятиях богини, я попаду в новый сон... В новый, прекрасный или жуткий, но мир. Один из миров своей Вселенной, которые уже почти все покрыты чёрным мраком вечной зимы. Вот в чём суть строчки Кинга, которую я сначала счёл за опечатку. «There are other worlds than THESE». Есть и другие миры, кроме ЭТИХ.

«Я - персонаж компьютерной игры. Персонаж, разбивающий четвёртую стену. Знающий, что он - персонаж...»

* * *

Есть такая песня у «Наутилуса», которую я не могу слушать. Не мог никогда. Я вижу лишь одно предложение из той песни, именно так – не столько слышу, сколько вижу… И меня охватывает ужас безнадёги и тоски. Вопреки присутствующему в нём антониму слова «безнадёжность».

«В комнате с белым потолком, с видом на надежду…»

Не спрашивайте.

Ты ведь помнишь это. Помнишь ту ночь в Питере, пятый или шестой шот твоего любимого коктейля «Б-52» в каком-то баре. Я тоже пьян, и нам весело. Строгая архитектура желтеющих старинных зданий, небо – оно было так близко к нам в ту весеннюю белую ночь. Камни булыжной мостовой на Невском проспекте… Твои размышления о Космосе, Вселенной, «чёрных дырах», различии евклидовой геометрии и математики Лобачевского... Очертания тех деревянных статуй зайцев и медведей во мгле глухого дворика, их в Питере так много… Качели. Бомжа, подстреленного из моего тогдашнего травмата «удар». Как мы с тобой декламировали по ролям строчки из «Агаты»:

«О декаданс, случайные встречи,
Стол, преферанс, горящие свечи,
На патефон надета пластинка,
Гои сидят и слушают Стинга»…

Как и «дебри сказочной тайги», которые я слушал (и видел!) в номере Бийской гостиницы, с бутылкой шампанского, выпитой прямо из горла, любуясь ночным небом Алтая, вдыхая влетающий из приоткрытого окна гостиницы «Север» ароматы таёжных запахов, и уже мечтая о возвращении в твои объятия. И, конечно же, твой любимый «Опиум для никого».

И как в тот последний раз, когда я (нет - мы!) были в Петербурге… Была такая же весна. Лиговка. Течение вод Невы. Ты помнишь наш тонкий макинтош, четырёхзвёздочную гостиницу с каким-то порнушным названием «Домина Плаза»… Мультик «Незнайка на Луне»… И первую книгу из эпопеи «Тёмная башня» под названием «Стрелок».

Ты всё помнишь.

Тогда, перед стеклянными дверьми. Вход на станцию метро «Китай-Город»… Я должен был достать твой дневник, полный наивных девичьих переживаний и грёз, закрывавшийся изящным ключиком на шёлковую ленточку с небольшим замочком. Господи, это настолько трогательная и наивная защита от колючей проволоки, сквозь которую любой девочке в этом мире приходится пронести своё, пока ещё любящее, сердце. Я должен был спасти его из мусорного бака на станции метро, спасти от участи быть сожранным железными зубами машины для переработки бумаги… Твои мечты превратятся в макулатурный гофрированный картон, и из него сделают коробку («Коробку! В них живут кошки, это известно всем!» - мы так играли с тобой, помнишь?)… Пусть это будет прекрасная коробка, её поставят стоять на каком-то складе плюшевых изделий, и в ряду прочих она будет такой же, как и все остальные. Но однажды кто-то, заливающийся весёлым смехом, нарисует на её боку сердечко розовым фломастером…

* * *

Обожжённый кислотой указательный палец так нежно холодил гладкий металл спускового крючка.

Вечность истекает.

Они как будто замерли, замерли вместе с летящими снежинками, фарами снующих машин, струями ледяного ветра. Из их широко распахнутых глазниц на меня смотрела Вечность.

Поток броуновских частиц вокруг, ошмётков грязи и пыли полыхнёт тысячей искр, они вопьются в их кожу, съедая пустые глаза, превращая очередное уникальное творение Создателя в вибрирующий в конвульсиях окровавленный ошмёток вопящей плоти. Создатель молчит. Говорит лишь мозг, отправляя раз за разом в дрожащее и пульсирующее сердце мерцающее слово «опасность!». Какого чёрта?

- Что замерли, придурки? Где весь ваш неотразимый юмор, где неоценимый жизненный опыт, где те важнейшие оценочные суждения, с которыми следует считаться? Все эти ваши бесценные мнения, ярлыки, комментарии, мимика осуждения, которой позавидовал бы сам Станиславский? В чём ваша Истина?

Они лишь молча сверлили меня взглядом.

- Я – не стодолларовая купюра, чтобы всем нравится. Идите нахуй!

Она так любила эту фразу. Я вытянул левую руку с оттопыренным средним пальцем. И почему-то ощутил сильное «дежа-вю». Так уже было.

- Вы ненавидите друг друга. Расслабьтесь, вы такие не одни. Нам всем просто не повезло. Мы родились не там и не тогда. Мы делали не то и не так. Нам внушали всё это с детских лет. Мы создаём свои миры, разрушая чужие Вселенные. Нас заживо разъедает обида, гнобят комплексы, мучает совесть, терзает долг, топят сомнения. Мы жрём себя заживо, как сколопендры в банке.

Они переглядывались, что-то шептали друг другу, но я знал всё, что говорил голос внутри головы каждого из них. «На всех у него пуль не хватит. Какова вероятность, что сегодня умру именно я? Сколько нас тут? Пятьдесят? Сто? Жаль, что не двести – вероятность уменьшилась бы вдвое. Пусть лучше будет кто-то другой! Пусть лучше этот шизанутый обдолбанный псих грохнет вон ту молодку в короткой юбке – одной шлюхой будет меньше. Или того пацана с сигаретой в зубах – будет меньше одним будущим бандитом. Или вон того толстяка в норковой шубе – мне его рожа не нравится, наверняка, какой-нибудь депутат! Только не меня, не меня, не Меня! Ведь Я пишется с большой буквы! Из глубины взываю к Тебе, о, Господи!»…

«Такие тупые, что хочется выть. А небо – такое, что можно убить.»

Что ж, в одном вы точно правы, на всех не хватит. А, значит, сколько не убей – найдётся не одна свинья, которая этому порадуется. Что не его. Любые оправдания можно придумать за сотую долю секунды. И этим воспользуется далеко не одна гнида, тем самым достойная смерти ещё больше принесённой в жертву. Несправедливо всё это, чёрт возьми.

- Вы думали, что живёте в чистилище – а хрена вам! Мы уже в аду! Меня заперли здесь со всеми вами. А каждого из вас – со мной! Я мог бы освободить из этого ада хотя бы нескольких из вас, но не хочу играть роль «Бога из машины». Ведь этот мир, и вас самих, и этот снег таким вижу лишь только я. Я вижу зелёный цвет, и все вы тоже согласитесь, что он – зелёный… Но каков он – зелёный, для каждого из нас? Для меня он пахнет липой и вяжет во рту. А для кого-то, возможно, он пахнет мочой, а на вкус похож на «пина-колладу». Вот так и Счастье, что оно для каждого из вас? Мне так хотелось хотя бы прикоснуться к секрету Глобального счастья – особенно этим летом, когда я поднял планку субъективного Абсолюта вверх, ощутив счастье от истинной Любви. Я так же воодушевлённо писал про Глобальное Счастье… Счастье для всех и каждого. И пусть это будет утопией, но каждый сейчас почувствует себя счастливым. Особенно те, на кого я навожу свою пушку. Потому, что если в этот мир и придёт Спаситель, на этот раз он явится с оружием в руках. По-другому диалог с вами невозможен, вы доказывали это из жизни в жизнь. Здесь есть лишь один человек, достойный смерти. Тот, которого я ненавижу больше, чем всех вас. И уж точно, больше, чем вы все вместе способны возненавидеть.

Я закрыл глаза.

* * *

Я стоял посреди чёрной пустоши.

На мне была моя старая шляпа фирмы «Стетсон», джинсы с кучей карманов, из одного торчал серебристый бок знакомого «айфона-четыре». Ветер колыхал коричневый плащ. Чёрт, где я? Когда я? Это Питер? Или Бийск? Или созвездие Альдебарана? Куда немыслимая фантазия забросила меня в этот, последний раз? Последний ли… Я так не думал.

Мимо летели горящие угольки и пепел, вырванные листки бумаги в клеточку с аккуратно нарисованными разноцветными ручками, наивными рисунками – сердечками, кошачьими мордочками, звёздочками, любовными записками, выведенными нарочито круглым и аккуратным почерком молодой девочки… На одном из них почему-то было написано загадочное слово «пихтАварка!». А на другом – не менее загадочное словечко «муркетик». Мурк, ёпта!... Неподалёку были слышны такие нежные и простые, в лучшем случае – четырёхбитные, звуки китайской музыкальной шкатулки, или такой штуки с динамиком и круглой батареечкой, прячущейся под слоем пушистого меха на брюшке у говорящих зверушек. Я вспомнил весеннюю Сибирь, малиново – изумрудные пейзажи в прозрачном эфире воздуха, хрустящий тонкий слой талого льда, благоухание сотен трав… Лиловая хвоя, красно-коричневая почва под ногами. Двухэтажные разноцветные дома, монументальные постройки с наивной и величественной одновременно мозаикой былого величия Советского Союза, изображающей космонавтов, строителей Коммунизма, отважных бойцов… Вид из гостиничного номера в закатное небо над весенней тайгой. На столе – нарисованные мною же коробочки для масла кедрового ореха, вырубленные здесь же, в сибирской типографии, бутылка местной водки, и толстый коммуникатор - «слайдер», в котором жили фотки и сообщения – лишь для одной юной девочки с золотистыми волосами, что ждала в Москве. Когда только начинались четыре года нашей с ней семейной жизни. Через три недели, в «Шоколаднице» на той же, знаковой для нас тогдашних, станции «Китай-город», я сделаю ей предложение, и она примет его, доверив в мои руки свою хрупкую надежду.

Играющий синтезатор - «пищалка» с выдохшейся батарейкой продолжал играть простую мелодию, и, глядя под ноги, я снова видел лишь пустынный песок. «Пищалка» пела с надрывом, таким детским голосом:

«Мур, мур, мур, хорошка-киска… Молочко люблю я в миске… А ещё, ваши ласки мне зажмуривают глазки. Мур-мур-муррр!!!».

 Добро пожаловать в Сайлент-хилл, дружище – мрачно проговорил я самому себе под нос. Всё медленно плыло, под эти спокойные и ревущие навзрыд одновременно, с каждой секундой всё более искажающиеся звуки умирающей «пищалки», вырванной из сердца детской игрушки. Маленькая серебристая батарейка на моих глазах истекала белой пеной окисляющегося аккумулятора. Что с тобой теперь, «бийская кошка»? И с вами, чьи оторванные части пролетают сквозь мглу весеннего вечера в зелёный мусорный бак…

Удар за ударом маленького молоточка по планкам металлофона раздавались, как музыка в формате «миди», или даже пируэты круглого «спикера» советского компьютера «Квант БК», какой был в моём детстве… И, тут же, новый «флэшбек», где мы сидим под тёплым небом в тени ресторанного дворика, в моей руке – пушистый шланг кальяна, а девочка с золотистыми волосами улыбается мне, так просто и безотносительно, держа бокал грейпфрутового «фрэша». На столе передо мною лежал телефон, мой самый любимый из них – чёрный «айфон-четыре». На нём открыта пятая книга из цикла «Тёмная Башня». Помню, как я тогда подумал про эту девочку: «Если бы меня звали Роланд, то я называл бы тебя Сьюзан. Кудряшка Сью…».

На небе пустынной планеты горела последняя яркая «плошка», которую, я знаю, в других мирах зовут «мешочной луной». Знамение начала жатвы, праздника Урожая… Они будут плясать и петь до утра, захлёбываться пшеничным самогоном и сотрясать лесную тьму ликующими криками. Пьяные ковбои будут сношать толстых девок в тени ароматного сеновала… Чтобы потом, проснувшись утром с чугунными головами, внутри которых плещется раскалённый свинец, вертя ничего не соображающими сумасшедшими глазами, неровной походкой, стремясь не расплескать просящееся наружу содержимое гниющих внутренностей, выйти на утреннее кострище. Посреди которого, на почерневшем от запёкшейся крови столбе, висят обгорелые кости вчерашней жертвы Урожаю. И замереть от ужаса и осознания содеянного.

«Рыбки и птички, медведи и зайки, слоны, черепахи, другое зверьё,
исполнят любое желанье твоё…».

Ветер обдавал полы моего плаща красным песком, и пахло серой из кратеров, истекающих зелёной жижей. И белый тополиный пух, а ещё звон речного трамвайчика и глоток воздуха весны… Таким мне представляется запах наркотика под названием «Новое начало»… Ноги нащупали плоскость асфальта, по которой волны песка подгоняли чёрный глянцевый пакет с красными и белыми узорами на манер русской росписи. Весенний асфальт, с сухим песком и комочками земли. Как тот, что был неподалёку от «Политеха», куда мы бегали обедать, оставив офис на старого доброго ВВ. Который так любил говорить нам с Лю, сидя за белым обеденным столом и накладывая в тарелку свои любимые капустные оладья: «На флоте бабочек не ловят!». ВВ, насколько же вы всегда были правы.

Я наклонился, чтобы открыть пакет. «Пакетик!» - скользнула неожиданная мысль. Да, пакетик. Ты так любила эти уменьшительно-ласкательные наклонения… Я открыл его. Просунул ладонь, чтобы достать содержимое. В пакетик были аккуратно сложены очки для плаванья, затянутые в прозрачный чехол, чёрная резиновая шапочка для ныряния, украшенная сверкающим серебром… Жёлтая туба крема для загара, которую не открывали с тех пор, как ты была со мной в бассейне в последний раз… А вот и она… Заламинированная карточка с надписью «Чайка». Абонемент спортивного комплекса на Парке Культуры. Было похоже на то, что его пытались сначала утопить, а потом сжечь. Чернила надписей под оплавленным целлофаном растеклись, а место для фотографии было насквозь прожжено, там зияла дыра с бахромой чёрной, вьющейся пенки горелого полиэтилена. Я разжал пальцы, и ветер подхватил карточку, унося её во мрак пустоши. Что там ещё, на самом дне?... Вот пара билетов (билетиков!) на речной трамвайчик… Маленькие, покрытые нежно-розовым узором в виде бутонов роз, женские трусики… «Это так мило!» Да, это бесконечно мило! «Мило» – ты так любила это слово. А ещё – те сочные конфетки из аптеки, которые я никогда не покупал с тех пор… И драже с таким милым – да, именно это слово, названием «Облепишка»… Я отпустил нежную, чуть влажную шёлковую ткань её кружевных трусиков, и они бесформенной тряпочкой отправились вслед за абонементом. Во мглу.

Рука нащупала в недрах пакетика последний предмет - бусы, полупрозрачные, красные, крупные, словно ягоды боярышника, на чёрной тесёмочке. Они были на ней в день нашей первой встречи. Как же они могли оказаться там? За эти годы я вспомнил о них лишь однажды, года полтора назад, наткнувшись на старые фотографии. Они были сделаны тем дешевым китайским мобильником, с загадочной надписью «нокла». Лю стояла на фоне нашей, просуществовавшей от силы три месяца, палатки с компакт-дисками в павильоне на ВДНХ, смешно и наивно выпятив свои крупные для девятнадцатилетней девочки «прелести», между которыми висел крупный, металлический, чёрный «Кельтский крест». Там ещё был мой лучший друг Бишоп – пошлый, смешной и всегда резонный. Его тоже больше нет со мной. Только я и реальность против меня…

Кельтский крест на нежной коже твоей шеи. А выше, входя в контраст с твоим шарфиком цвета морской волны (как долго приходилось убеждать тебя, что он тебе не идёт, чтобы потом так соскучиться по нему… Ты помнишь, детка?), яркими ягодами, висели эти бусы. По руке прошла волной мелкая дрожь, этот бессменный сигнал опасности. Я и так отлично знал, что сейчас произойдёт неизбежное. Как только я вспомню до конца тот зимний вечер. Всё моё внимание было приковано к этому талисману, по её словам, притягивающему деньги, я вертел шарик за шариком, словно инфернальные чётки. Бормоча, как заклинание, странные слова из потока сознания: «ПихтАварка – пихты варка, пихтАстен – нет проблем». Это было похоже на сон Макса Пейна, разом проглотившего пригоршню розовых таблеток перед знакомством с Капитаном Бейсбольная Бита. Я сжал бусы в своём кулаке, сдавливая, как будто бы хотел отжать свежий сок из горсточки ягод. «Порой, в самом конце сна, тебя ожидает чудовище». Щелчок, тихий плач, и такое острое чувство досады и разбитых грёз… Будто в немом оцепенении смотришь, как пролетает через решётку канализационного люка, обронённый неуклюжей рукой, тонкий конверт с надписью «Счастье».

«Нет!!! Так не должно быть!» - это эмоция, а не мысль. Это вопль демона раскаяния, ты ненавидишь его, но он питается ненавистью, транслирует её в ненависть к себе самому…

Из сжатого кулака медленно сползала капля густой чёрной крови. А может быть, это всего лишь сок одной из этих красных ягод... Что нанизаны на твои бусы. Пробиты заживо и насквозь. Я раскрыл ладонь, и круглые, такие нежные, тепло ласкающие кисть шарики, один за другим, в свете то ли уличного фонаря, то ли «мешочной луны», падали, звонко цокая, ударяясь о пыльный весенний асфальт. Весенний ли? Нет, вокруг была зима, шёл снег, и бусинки летели на тротуар – как в тот первый раз, когда я впервые, скорее нечаянно, но по-прежнему непростительно уколол её наивную душу. Падали вниз. Скрываясь в решётке канализационного люка.

«Winter is coming…»

Маленькие, не до конца созревшие, с кислинкой, но, всё же, бесконечно сладкие и нежные ягодки… Сорванные и выброшенные в снег жестокой рукой. Скукоживающиеся во льду от холода, обиды и непонимания… И, умирая, шепчущие: «За что?...»

Их можно было попытаться собрать, но это теперь ничего не изменит. Когда рвётся нить, это всегда точка невозврата. Ладонь опустела, без сопротивления отпустив последний шарик. Оставив мне лишь пустую, разорванную нить. Ниточку, назначение которой было соединять. Теперь она утратила свой смысл, безжизненно свисая с ладони. Я видел места разрыва, из которых на ладонь выпало несколько густых красных капель, растёкшихся в липкую лужицу.

«Туалетной бумаги ком привыкает к своей судьбе». Егор Летов точно знал, о чём писал. «Потоки сознания?» Голос интуиции, записанный линией чернил на, секундой назад, девственно белом и чистом бумажном листе.

«Прости…»

Взмахнул рукой, отпуская в полёт намокшую тесёмку. Она скрылась в потоке ветра, в котором продолжали кружиться вырванные из дневника в клеточку, исписанные разноцветными ручками и фломастерами, листочки. Ставшие теми обугленными клочками, что приносил мне в руки ветер этой пустой, остывающей, навсегда «кончающейся» Вселенной…

…Ты всё помнишь.

Тот золотистый замочек того дневника с фиолетово-розовой атласной ленточкой, что иногда сверкал из недр твоей мягкой кожаной сумочки. Он окажется в промозглом мире свалки, с грязью, помоями и использованными шприцами. Как близорукий поэт-диссидент, отправленный по этапу к зэкам в ту самую сказочную тайгу. Его изящный блеск вскоре потухнет, металл покроется бурой коррозией, а ленточка - плесенью, и вскоре он станет лишь ветхими гниющими ошмётками. Возможно, ты однажды пройдёшь мимо и остановишься.

«Наклонись, это же я! Помнишь, ведь я когда-то был продолжением тебя. Ты доверяла мне всю свою Вселенную. Она по-прежнему внутри меня, взгляни, я ведь остался тем же, что и был! Нет, почему же ты отряхиваешь руку, ты встаёшь с корточек, ты уходишь… Я слишком грязен, разбит, я растерял все твои мечты и секреты, не удержал над пастью режущего станка, я выронил твою хрупкую Вселенную, как красную бусинку, на серый асфальт. Уходишь, ведь я достоин смерти. Ты растворишься в тумане и пыли весеннего асфальта, но память будет возвращаться, как тот орёл, что прилетал каждый день клевать печень прикованному Прометею. Это – мой персональный Ад! Что ж, уходи. Я не увижу твой силуэт уже через несколько секунд. Я так мечтал все эти годы, что ты вернёшься. Разлагаясь под холодным дождём, покрываясь инеем и льдом, сгнивая заживо, истекая нитями моих бесполезных культей, что выронили однажды наше хрупкое счастье. Это самое справедливое наказание, расплата за грехи, искупление… Ведь я и сам не прощу себя за это, никогда не прощу. Я ненавижу себя. Как я могу полюбить себя, если себя же ненавижу столь сильной ненавистью? Возможно ли полюбить хоть кого-то, когда ненавидишь себя самого? Я обречён этими же своими неуклюжими культями на одиночество и гной, я это знаю, и, что теперь говорит во мне на самом деле? Жажда любви к Тебе? Или просто жажда любви? Но, ты уже ушла! Я прошу, вернись!!! Я всё отдам, всё сделаю, ведь раньше у меня получалось. Ты верила мне, вспомни!!! Ты раньше любила меня!!!! Вернись, прошу! Я отрицаю! НЕТ!!! Ты не можешь так поступить со мной, слышишь, ТЫ – ТРАХАННАЯ СУКА!!!!!»

А где-то на другом краю Вселенной, в такой же жиже из дерьма и помоев, превратится в труху и тот маленький ключик, который она выбросила, скомкав в листок с любовной запиской и отправив всё это в мусорную корзину. Она прижжёт порванную ржавой колючей проволокой пульсирующую плоть своего сердца чередой залпов пылающего «Б-52», пока её глаза, уже окончательно просохшие, но всё ещё красные, не закроются сами собой. Она тихо заснёт где-то там, под шум проезжающих мимо машин, прижавшись к своей маленькой сумочке… В какой-то момент окажется сладко спящей, свернувшись в обнимку с мокрой от искренних солёных слезинок подушкой… А, проснувшись, всё прошлое покажется ей лишь сном, ведь в этом и есть самое прекрасное свойство сна. И человеческой памяти в целом. Особенно, если тебе девятнадцать лет, ты – юная девушка, а в небе за окном бескрайнее, чистое, вечное, голубое, светлое небо с пушистыми белыми облаками, а в окно льётся свет тёплого весеннего солнца. Там привычно чирикают воробьи, что укрылись где-то в густых ветвях ещё лысого после прошедшей холодной зимы старого тополя, растущего прямо за твоим окном. Под ним мяукает кошка, греющаяся в лучах весеннего солнышка.

И ветер, влетая сквозь форточку, легко колыхнёт невесомую занавеску в полоску из пастельных тонов. Она потянется, зевнёт и начнёт свой новый день. Ей даже невдомёк, что сегодня она проснулась старше на ещё одну жизнь. И, не найдя на столе привычной тетрадки в клеточку, наверное, махнёт рукой и пообещает себе никогда больше не вести дневник… Впрочем, вскоре купит себе новый. Я буду очень на это надеяться.

А что до меня… Я сижу на песке, засыпанный скомканными листками, исписанными этим, почти забытым, девичьим наивно-каллиграфическим почерком. Перебирая в ладонях песок вперемежку с красными бусинками, и просыпая его на свои колени. Заброшенный парк имени Прошлого Будущего. Да, именно так, без запятой. Невдалеке был слышен скрип старых дворовых качелей, стоявших на детской площадке неподалёку от нашего дома. Когда-то - нашего.

Меня вдруг стало накрывать знакомое ощущение «дежа-вю». Льющаяся из захлёбывающегося белой пеной, словно в эпилептическом припадке, непонятно, как ещё работавшего, вырванного из однородной мягкой плоти «говорящей кошки» динамика мелодия напомнила чем-то заунывную музыку из заросшего парка аттракционов в том городе-призраке. «Пищалка» зашумела, как будто кто-то взял в руки микрофон. Это напомнило шуршание радиоприёмника в Сайлент-хилле, означавшее приближение монстра. Откуда-то взялась и щёлкнула фраза:

«Из глубины взываю к Тебе, о Господи».

Больно кольнуло сердце. Динамик заговорил тем же пронзительным голосом, то ли плачущей девочки, то ли «хорошки-киски». А может быть, этот голосок шёл лишь из недр моего воспалённого сознания? Я это слышал раньше. Я сам однажды это написал, задолго до нашего расставания, задолго до начала всего, в тексте под названием «Сигаретный дым». Я написал это примерно за полгода до того дня, когда судьба свела нас вместе. Что это? Интуиция или заведомо написанный сценарий жизни? Когда я так же сидел с дымящейся сигаретой за компьютером, встречая рассвет.

«Любовь превращается в порнографию, сердечки сворачиваются в ***, а сам ты становишься циником.»

Я весь был в обрывках листочков её дневника, в налипших кусочках белого поролона, перепачканный слоем пыли с сизым пеплом. Пахло бензином. Рука нащупала металлическую сувенирную зажигалку, которую купил в нашем любимом месте для отдыха – торговом центре под названием «Щука». С некоторых пор я старательно обходил его стороной, боясь флэшбеков, словно призраков. Насколько глубоко сидит порой этот яд воспоминаний. Так жить бывает невыносимо. А ты помнишь тот магазинчик, с названием «Бисер и Бусинка»?... Милое название, правда? А все эти компьютерные игры, которые я проходил долгими вечерами, а ты, обхватив руками свои тонкие коленки, положив на них голову с прядями золотистых волос, сидела в кресле рядышком, наблюдая за происходящим на экране. Тебе это так нравилось…

«Нет, не надо! Пожалуйста, нет… Я отрицаю!»

«Я отрицаю» - так говорила та девчонка из аниме «Блич», которое мы любили смотреть по вечерам, плавно переходившим в утра. Мимо планировали обугленные фотографии, сделанные в свадебном салоне, плыли свернувшиеся от жара колечки видеоплёнки, кружились в воздухе белые кусочки ваты или какого-то другого невесомого наполнителя, которым набивают мягкие игрушки… И который так нежно падает на пол, если вспороть белоснежно-пушистое мягкое брюшко одной из них кривым, жестоким, ржавым лезвием.

- Ты прости меня, Кошка. Я с Тобой навсегда-ааа...

Я плакал.

* * *

Я многое просил у жизни. У Бога, Дьявола, Судьбы, исчезающей Вечности, купленной когда-то «на счастье», а ныне -свёрнутой в трубку, засаленной соплями и кровью из носа, грязной долларовой купюры, дымящей пластиковой бутылки. Неуязвимость, неограниченный боезапас, право на убийство. Свой собственный бронежилет. Жизнь в уютном доме, наполненном всеми этими домашними глупостями и безделушками. Свет утреннего солнца, пробивающегося сквозь капельки восходящей с зарёй росы, стекающей по запотевшему стеклу веранды загородного дома. Шелест травы на рассвете. Прикосновение босыми ногами к полотну зелёного газона. Пастельные занавески. Нежность, понимание и тепло в прекрасных глазах Любимой. Больше всего в тот ослепительный момент я хотел Её.

«Гильотина - начало сна». Мы вечны.

*  *  *

В последний раз окинул взглядом пялющуюся на меня, как на безумца, толпу зевак, взятых на прицел. За моей спиной выла полицейская сирена. Теперь я стоял в лучах десятков прожекторов, переливающихся то красным, то синим светом. Что-то вещал грубый, хриплый голос в рупоре. Мне не было до него никакого дела, как, впрочем, и до всей Вселенной.

- Я ненавижу себя. За всё, что было, и всё, что будет дальше. За то, что есть сейчас. За всё в жизни следует платить. Я вношу свою плату. И я прощаю себя. Дарю себе коробку, ту самую, прекрасную коробку! В которой живут кошки (ты знаешь, это - Истина)! Кладу её себе под эту новогоднюю ёлку. Коробку со словом «прощение». И наплевать, что для кого-то я ухожу непрощённым. Даже для тебя. В конце концов, все мы такие. Я благодарю тебя за то, что была в моей жизни. Мой ангел – просто будь счастлива! Говорят, новогодние желания сбываются. Во всяком случае, я искренне хочу в это верить. С Новым годом, Любовь моя.

Я улыбнулся и медленно приставил чёрное дуло ПМ к своему виску. И чей-то нежный голос, я верю в это, прошептал:

- С Новым годом, товарищ Эйсид Бёрн!

«Подумай сейчас обо мне что-нибудь хорошее, детка…»

* * *

В ноздри ударил запах бензина, даруя второе дыхание, как в предобморочном состоянии аммиак. Всё было, как во сне. Искры тлеющего пепла плавно, как снег в тот январский день, летели в знакомом режиме «слоу-моушен».

- Ты помнишь это, Лю? Это – для тебя.

Я высек искру щелчком кнопки золотистой зажигалки в моей руке.

На миг казалось, что вокруг за секунду взошли тысячи ярких, плавящих кожу, заставляющих кровь вскипать, сияющих солнц. Ослепительный свет, жар вокруг, запах горящей плоти… И лишь затем пришла Она. Боль. Всепоглощающая, ошеломительная, приводящая в изумление, что человеческая плоть способна выдержать такое. Плавящая кожу, пожирающая лицо, заставляющая всю оболочку пузыриться и лопаться, сворачиваясь чёрными ошмётками, обнажая красное, истекающее кровью, ещё пульсирующее содержимое агонизирующего организма. Жар, выдавливающий вовне и так вышедшие из орбит глаза, умывающиеся кровавыми слезами – когда они ещё хаотично вертят своими круглыми, уже почти незрячими, мутнеющими, словно жемчуг, зрачками в приступе безумия от осознания прохождения Точки Невозврата. Собственной смерти, а может, начала участи, гораздо более страшной. Запах барбекю из расплавленной человеческой оболочки. И мечущейся в агонии, заточённой внутри бестелесной субстанции. И собственный крик, доносящийся как будто бы из другой Вселенной.

Тот позолоченный карниз с невесомой занавеской в нежную полоску… Я видел, как пламя пожирало его, возвращая в мои протянутые руки лишь тлеющий пепел нежного шёлка. Я слышал его боль, видел его крик, чувствовал его трагедию.

Только не такая жуткая смерть… но, вместе с этим, мне так искренне хотелось закатиться диким смехом – наслаждаться миллисекундами мучений заточённого внутри «эго», чувствуя с каждой отваливающейся чернеющей шкваркой своего разбитого тела, приближение шанса на Искупление… Именно в этом смысл прохождения ада. В любой из религий – от католического Инферно до адских миров Сансары… Боль, Алая Боль Искупления. Как полный испепеляющей ненависти взгляд Алого Короля, навеки заточённого на балконе Тёмной Башни... Безумца, однажды за обедом вспоровшего себе шею обычной чайной ложкой. Ставшего бессмертным, взявшего весь боезапас и поскакавшего сквозь океан роз туда – к подножью Тёмной Башни… Его глаза сверлили меня, прожигая изнутри, как капает с кончика паяльника жидкое олово на нежную детскую ладонь.

«Прости!»

Ещё раз, прости меня. Снова и снова. Тысячу, миллион, Бесконечность раз – прости...

За всё приходит расплата. Искупление за осквернение…

«Не приставай с вопросами, не соберёшь костей.
Чудовище с колёсами зовут Мучитель Блэйн».

Я добровольно приговорил себя к самосожжению. Огнём, кислотой, булькающим в истерзанной глотке расплавленным свинцом. Насаженный розовой жопой на осиновый кол и вбитый посреди железной дороги между мирами. Снова и снова, в каждой новой жизни, и в каждом из миров. Я готов принять самое жестокое из возможных наказаний, немыслимое, жгучее, испепеляющее, растворяющее всецело и навсегда… Ведь даже это не способно превзойти чувство ненависти к себе за сотворённое зло. Когда-то я чувствовал себя кошкой. Теперь я вижу себя пауком со сломанными сухожильями, если только они есть у паука. Он не может орать от боли. Всё, что он может – это сучить лапками и вращать своими шестью глазами, выпучив их от ненависти…

Впрочем, нет, не так. Никогда нельзя врать самому себе. Это ж, ****ь, аксиома! Не чувство раскаяния. И не чувство обиды.

Чувство тоски по Её Вселенной.

И это - правильно. Это – единственный Путь к Искуплению.

Хлопнули взорвавшиеся глазницы, истекая кипящей кровью и магмой. Помню контузию от звона в ушах, когда полопались одна за другой барабанные перепонки. Вспыхнули волосы. Плавящийся материал одежды, въедающийся в тело. Помню, как всё окончательно потемнело. Я внезапно осознал, что боль исчезла. А может, я просто привык? Если можно вообще привыкнуть к такому…

А после была тьма. Шум ветра. Чувство песка и прохладной земли, налипших на мои обгоревшие пальцы… Прохладного ветра, уносящего с собой во тьму вязкий пепел обугленной кожи и наших несбывшихся грёз.


* * *

«Где же моя таблица достижений и неудач, статистика пройденного уровня? Обидно, я так рассчитывал её увидеть…»

Таблицы не было. Как не было и света в конце гипотетического тоннеля. Я лежал с закрытыми глазами. Казалось, прошла вечность. Казалось, я прожил ещё одну жизнь. Казалось, что я снова жив, по какой-то немыслимой причине. До меня доносились звуки звенящих трамваев, гудки автомобилей, жужжание прозрачных перламутровых крылышек залетевшей откуда-то мухи. Отдалённый весёлый смех. Ноздри дразнил запах цветущей черёмухи. И звук речного трамвайчика.

Дзынь-дзынь, товарищ Эйсид Бёрн…

«Жив… Почему?... Ну, заебись, чувак – сам же всегда говорил, что хрена с два сдохнешь – но вот мучиться будешь долго… Инвалид. Ни руки, ни ноги. Получите-распишитесь. Эти грёбанные жизненные сценарии… Чёрт!»

Но ничего не болело. Сжал кулак. Пальцы шевелились. Слегка подвинул ногу. Двигается. Очень осторожно, с замиранием сердца, я разлепляю глаза. Что-то светлое. Комната с белым потолком, с видом на надежду... Если меня оглушило взрывом – то я воистину легко отделался. Не было ощущения каких-то сбоев. Я снова был таким же, как и прежде – нет, пожалуй, даже в лучшей физической форме.

- Проснись и пой!

Этот знакомый нежный голос Музы. Льющийся from deep inside. Из самых глубин моего сознания. Мягкие объятья тёплой постели. Ветер, волнами гладящий нежный шёлк невесомой занавески, колышащейся на золотистом карнизе. Той самой, с полосками пастельных тонов. Той, что висела в нашей спальне. По уровню потолка, с проложенной лентой из египетских росписей, с богами и фараонами. Под навесным потолком, когда я ещё даже не имел поячтия о том, как быстро они могут гореть и плавить кожу на пальцах.  И на половине лица.

Занавеска с полосками… Посмотрев одну из серий «чёрного Плаща». Только что прочитав «окно в мансарде», «ужас над Иннсмаутом» и незабвенное «Сфинкс» Говарда Лавкрафта. Этот позолоченный карниз. И эта полосатая тюль. Мы выбирали её вместе, тем самым летом, помнишь?...

Высокий, белоснежный потолок, в который я пялюсь сейчас, затаив дыхание… В оцепенении, боясь спугнуть… Проснуться… Грёзы ведь так хрупки под обстрелами судьбы. Проснуться, а, может быть – заснуть вновь… Меня так часто «рубит» в последнее время.

Сейчас это неважно. Я чувствую Её тепло. Я слышу Её дыхание. Я ощущаю Её присутствие.

Слёзы… Они, наверное – дистиллят того льда, который плавится в реакторе под названием Сердце…

«Я всегда с Тобой…»

Быть может, я просто очень крепко спал…?

- Ну что же ты? Ведь я реальна. Обернись!

Я повернул голову навстречу Её звонкому голосу.


Посвящаю Лю.
23/12/2015 – 05/06/2016