На дорожках неведомых

https://ridero.ru/books/na_dorozhkakh_nevedomykh/


                Сказочно-политический детектив

 Не боги ведут нас по жизни – мы свою судьбу сами куём! Кто из злата червонного, а кто из того, что помягче будет…

                Глава первая
                Уикенд


В некотором царстве, в некотором государстве жил да был великий князь Владимир со своей княжной Людмилой и двумя дочками близнецами Екатериной и Марьяной. Был князь Владимир молод и как бог красив и фигурой статен. Был умом наделен таким, что народ русский про него легенды слагал. Прозван был послами заморскими князь Владимир — «хитрым лисом». Многие басурмане и супостаты пытались Россию на колени поставить, да все против них всегда оборачивалось. Князь в дочках души не чаял. Были девочки так красивы, что глаз нельзя было отвести. Но вот однажды, постигло князя Владимира и княжну Елену великое горе.
Грохот падающих ведер и кудахтанье кур, доносившееся из княжеского курятника, заставили князя слегка отвлечься от державных дел и он обернулся.
Он увидел, как конопатая девка в сарафане и кокошнике, кубарем скатилась по кремлевской красной лестнице и ткнулась своей физиономией прямо под ноги князя Владимира.
— Смотреть надо детка, куды летишь — сказал государь, и, подав руку, помог девушке подняться.— Куды ты, так несешься Прасковья, так недолго и шею себе сломать. Где потом лекарей брать заморских, али коновалов, чтобы твой недуг исправить?
—Я ваше, княжеское величие, к вам с докладом — от самой вашей супружницы.
—Ну, говори, что желать изволит княгиня?
Задыхаясь от волнения, девка скороговоркой выпалила:
—Ваша супружница, княгиня Людмила, назавтре мечтают отбыть на уикенд вместе с чадами, чтобы подышать свежим воздухом. Просила дать указ, поляну накрыть близ водоему с хруштальной водицей, да поставить там шатер, чтобы от мух да слепней было, где прятаться.
—Во, видал Ильюша, видал – княгиня возжелала устроить уикенд на пленэре,— обратился князь к Илье Муромцу. –А там, и охрана, нужна и французский повар для приготовления фуагы с трюфелями. Да и для дружины ратной дело найдется, чтобы чад княжеских сберечь от всякого там киднепингу.
—Не извольте сумлеваться ваше княжеское величие, все исполним, как велит служебный формуляр. И охрана будет, и шатер, и повар хранцузский мусье Барбекю. В бадминтон ваше княжеское величие не желаете ли поиграть, в минуту отдыха? У нас и бадминтон, и теннис имеется в полном наличии – как велит указ ваш княжий.
Князь Владимир лукаво улыбнулся и, прищурив глаз, хитро сказал:
—Эх, Ильюша, что бы я без тебя делал, голубчик ты мой? Завтра на лужайке с тобой партейку – другую, сыграем. Кости старые малехо разомнем! Пока княгиня будет с детками под солнцем млеть, мы с тобой жару зададим. Давно я в руках ракетку не держал,— сказал князь и по—дружески похлопал богатыря по груди.
—Рад стараться, ваше княжеское величие,— сказал Илья Муромец, и, отдав князю честь, лихо, запрыгнув на коня, пришпорил его, так, что тот встал на дыбы.
—«Лихой витязь», — сказал сам себе князь Владимир и обратил свой взор на стоящую рядом девку Прасковью.
—Что княгине сказать, ваше величие?
—Скажи! Скажи, что князь команду дал, завтра выезжаем на водоем. Карета к десяти утра будет подана к красному крыльцу. Желаю княгиню зрить в бирюзовых нарядах да в шелках заморских.
—Будет исполнено,— сказала, девка, улыбаясь и, поправив на голове кокошник, понеслась в покои с криком:
—Князь приказал к завтрешнему викенду готовиться. Балахоны бирюзовые надевать с кралями бирюзовыми да жемчугами, чтобы ему ваши наряды глаз радовали.
Князь лукаво крутанул ус, оглядел кремлевский двор и, вздохнув полной грудью, сам себе сказал:
—Эх, лепота та какая – матушка наша Рассея, живу тобой и в величие твое верю несказанно ….

                Глава вторая
                Заговор

В те стародавние времена жил да был в тридевятом царствии князь тьмы по имени Кощей Бессмертный. Тысячи лет правил он своим кощейством. Ни дня не мог прожить он, без какой либо подлости, либо гадости. Всех соседей своих извел, а их земли к своему мрачному царствию прибрал. И вот наступил день, когда рядом с царствием его уже не осталось тех княжеств и держав кои были непокорны Кощею.
  — Ох и скучно же мне, — вопил второй день Кощей, погружаясь в меланхолию,— ох, не могу, как мне на душе погано и тоскливо. — Гадость, аль подлость какую мне сотворить, желание имеется — а некому! Бывало ранее по молодости я такие гадости изысканные творил, что душа радовалась. А сейчас?! Стар, я стал! Сентиментальность какая—то меня охватила. Ранее бывало, творю зло и радуюсь! А сейчас? Сейчас, зло творю, а мне плакать хочется. Скучно мне Яга, хоть волком вой! Ты бы хоть стриптиз, какой мне сплясала, я бы гусляров позвал, да винокуров.
  — Я завсегда готова, ваше кощейское бессмертие, перед вами нагишом сплясать. Да только стара я, и на столах ваших вытанцовывать, мне подагра мешает. А вы ваше злодейское бессмертие, Горыныча в разведку отправьте. Может, сия гадина, какие угодья свежие, где изыщет? Вот тогда будет вам велика радость, сотворить новую гадость, — сказала Яга, раскладывая пасьянс. — Мне ваше кощейство, карты ведают, что ждет вас приключение чудное через светлого короля и его даму. Вот и дорожка вам предстоит в дальние дали и в земли бесконечно богатые.
  — Дорожка говоришь?
  —Дорожка, ваше бессмертие. Карты они не врут!
  — И куды,— спросил Кощей Ягу. — Куды меня та дорожка ведет?
—Знать ваше злодейство не имею такой возможности. Нужно яблочко да по тарелочке покатать, чтобы сии земли зрить далекие, да воды глубокие.
—Так зри старая! Зри — мать твою!
—Вы ваше злодейство, маму мою только не трогайте. Пусть прах её с миром почивает. А не то, как воскреснет, и вам и мне настоящая Кузькина мать будет! Мамаша моя по молодости была шаловлива очень. Многие княжества и царства от её шалостей пострадали.
Яга пошарила в своей торбе, и, достав блюдечко с голубой каемочкой и яблочко, разложила все это перед Кощеем.
 —Ты катись— катись по кругу, сквозь метель, пургу сквозь вьюгу! Мир тарелка покажи! О-кей Гугл! Про Рассею расскажи!
Яблочко наливное побежало по тарелочке, и, сделав несколько кругов, замерло в самой середине.
— Ну и что старая кляча, сия посуда тебе ведает,— надменно спросил Кощей, видя как устройство сломалось, в самый нужный момент. –Шо это за Гугл такой?
— Гугл ваше беззаконие, это Джин такой, всезнающий – всё ведает, коли гроши есть! А сейчас он ничего не ведает! Роумингу ваше беззаконие, с тридесятым царствием нет! Надо бы баланс пополнить. А где злато взять, коль мой бюджет уже лет десять на нуле. Кредит окаянный замучил. Я давеча ваше злодейство, ипотеку взяла. Вон, пусть Горыныч слетает, да на мир свежим взглядом глянет, ему один черт- не хрен делать.
—На тебе старая калоша злато, пополняй свой баланс,— сказал Кощей, и бросил Яге золотую монету. - Зови кляча, твоего Гугла, я зрить хочу, что там, в мире делается.
Яга радостно схватила золотой и кинула его на блюдце. Монетка, полежав секунду, исчезла прямо на глазах. Яблочко дернулось, закрутилось вокруг своей оси, но с места не сдвинулось.
—Ну что там старая?! Давай уже! Не томи мне душу…
— Не идеть, ваше кощейское бессмертие! Гугл говорит, что долг платежом красен и за прошлые сеансы неоплата имеется. Пока баланс не пополнится, джин сей, чудо творить не желает.
—И сколько еще, — завопил Кощей, топая железными сапогами по каменному полу.
—Я полагаю, что еще пять золотых и будет достаточно,— сказала Яга, протягивая тарелку. Кощей не успел кинуть на тарелку пять золотых монет, как яблочко закрутилось, завертелось, да как побежит по кругу, словно за ним стая волков гонится.
— О, о — глянь старая перхоть, как твои чары зафуциклировали! Ха—ха! Во, дает умалишенная! Во, дает- крутится, словно пропеллер, — заверещал Кощей, подпрыгивая от радости.
В какой—то миг на тарелке появились диковинные картины: храмы, златоглавые купола с крестами, сменялись лесами, полями и голубыми реками полные рыбы.
У Кощея от увиденного великолепия даже корона, не удержавшись на лысой голове и на бок съехала.
— Что это?
— Это ваше бессмертие — Русь святая, — сказала Яга.
—Так может мне на Русь святую напасть, — сказал Кощей, поправляя корону.
— Не советую ваше злодейство. Кто только на богатства сии не посягал, ни кому не удалось в живых остаться. Все сгинули в чащобах дремучих и в болотах топучих.
— Что так уж и ни кому, — спросил Кощей, потирая зачесавшиеся ладошки.
— Никому! Говорю же - земля святая!
 — А как бы попробовать, — спросил Кощей, почесывая бороду.
 —Не советую! Русские народ грубый. У них и меды крепкие да медведи на балалайках играют…
-Во, как - казал Кощей, и в раздумьях почесал жалкую козлиную бородку….
-Хотя, ваше злодейство, можно. Но нужно умом действовать. Вон глянь, ваше бессмертие князь Владимир Владимирович, как приплоду своему радуется. Сдается мне это дочки его. Вот кабы, чадо его похитить? Вот оно бы и стало опосля яблоком раздора....
Яга не успела договорить.
— А может её лучше Горынычу скормить? Нехай полетает скотинка, да на князя ужас наведет.
—Вы ваше бессмертие, совсем умом зачахли. Дочурку князя Владимира похитим, воспитаем в нашем духе. А когда вырастет, вот тогда ваше беззаконие, вы на ней женитесь. А князь Владимир Владимирович станет вашим тестем. А коли он будет тесть, то и пол княжества вам как родному тестю. Полагается. А там и до цельного царства добраться нет особого труда!
Кощей расплылся в счастливой улыбке и, подскочив с трона, принялся громыхать железными сапогами по мраморному полу, да искры высекать на радостях.
— Дело! Дело старая клюшка говоришь! Так и поступим: девчонку украдем! В наших кощейских традициях воспитаем, а потом—потом, как вырастет, папаньке её и предъявим. Так, мол и так великий князь — чадо твое нами взращено было, и мы имеем удовольствие сочетаться с ним законным браком! А посему отвали — ка нам папашка, пол-царстивия от Урала батюшки, до Колымы матушки!
— Вот! Вот так и сотворить ваше злодейство нужно! Русь нужно интриганством брать, а не силой! Тут подход должен быть тонкий, как шелковая нить, но крепок как стальной трос.
Кощей подошел к окну и, приоткрыв его, три раза свистнул, будто кого звал.
— Змей Горыныч, поместье мое дозором облетает. Повадились тут последнее время богатыри всякие шастать, по моей вотчине. Голову мне хотят отрубить. Им какой—то идиот сказал, что ежели Кощею, то бишь мне, голову срубить, то таким способом меня убить можно. Недоумки! Не ведают, что я бессмертен! У меня способность, как у ящерки: ей хвост оторви — новый отрастает! Мне голову сруби, на место старой головы у меня новая всегда появляется.
—А как же мозг, — спросила Яга.
—Какей мозг,- прищурившись, переспросил Кощей.
—Ну, тем, чем думают.
—А мозг у меня в другом месте имеется. В сундуках мозг мой спрятан, где ни кто никогда не догадается!
— Я ваше бессмертие уже знаю, где вы его прячете! Точно не в сундуках!
— Ну и где, — спросил Кощей, делая ехидную рожу.
В это мгновение за окном замка мелькнула тень. Голова змея Горыныча влезла в окно и, испуская дым, спросила:
—Вызывал хозяин?!
—Вызывал, — ответил Кощей, подавая Горынычу кусок свежего мяса.
—Что изволите, — спросил Горыныч, облизываясь.
—Полетишь в тридесятое царствие, что Русью святой кличется. Похитишь у князя Владимира его чадо, да мне в замок доставишь. За это получишь пять пудов свежей говядины и десять свинины.
—Говядина ваше бессмертие, это хорошо, но на Русь святую я не полечу. Нет мне резона, за пять пудов говядины своими головами рисковать. Да и киднепинг у нас у Горынычей не в почете. Да и свиньи мне тоже не в радость, ибо я веры не той. Нам свинину кушать, вера не позволяет.
—А за десять пудов, — спросил Кощей, накалывая на вилы очередной кусок мяса.
— И за десять тоже, ваше бессмертие, — ответил Змей и, облизнувшись, схватил кусок зубами, проглотив его в мгновение ока.
— Вы ему ваше бессмертие вольную дайте,— сказала Яга — он за вольную куда хочешь, слетает, и кого хочешь, приволочёт.
—За вольную пожалуй можно, — сказал Горыныч.—Только там ваше бессмертие, вокруг всей Российской державы стрельцы по тайным скрадкам и схронам попрятались. Блюдут окаянные, небо над державой, чтобы ни какой дракон заморский покуситься на святое не имел можливости. Луки у них тугие, а стрелы каленые. Ночью лететь надо, чтобы не попасть под обстрел.
—Я тебе птеродактиль, шапку невидимку дам. Будешь даже днем никому невидим,— сказал Кощей.
—Эй, ваше бессмертие! Коша! А шапочку эту, мне еще лет тридцать назад обещали,— сказала Яга, ссыпая в карман золотые, которыми пожертвовал Кощей. Я в этой очереди была первая!
—Цыц, старая клизма, —сказал Кощей. — Вот оженишь меня на княжеской дочери так сразу шапку невидимку и получишь. Чай не навсегда даю Горынычу, а на время.
—А коли не вернет? Коли порвет, аль моль её почикает?!
— А коли не вернет, то я из его шкуры себе сапоги пошью, да рейтузы с бахромой! Крокодилья шкура она завсегда в цене была.
—Я ваше бессмертие не крокодил и не птеродактиль. Меня ученые мужи рептилоидом реликтовым нарекли. Поэтому, прошу, ко мне с уважением относится — как к реликтовому.
Яга обиженным взглядом посмотрела на Кощея и прошипела:
—Вы ваше бессмертие, меня снова, как лохушку разведете. Вы пользуетесь моей бескорыстной добротой и безграничной доверчивостью. Я уже хлебнула с вами горя, когда молодилными яблоками хотела делать вам омоложение.
—Вспомнила! Надо было тебя убить тогда аль в жабу превратить, за твои эксперименты. Кто знал, что у меня от твоих яблок диарея начнется. Все царство своёобос…обгадил!
Яга пожала плечами и делая невинное лицо, сказала:
-Яблок больше нету-ти! Усохла яблоня! А шапку мне уж больно хочется…
-Будь спокойна детка! Обстряпаем дельце — получишь шапку. Будешь потом по мужским баням шастать, да на добрых молодцев зенки свои пялить! Чай любишь, старая клюшка на голых мужиков заглядывать, — сказал Кощей, и засмеялся так, что летучие мыши с потолка попадали на мраморный пол.
—Не вводите меня ваше бессмертие в краску. Ну, имею такой грех за душой зрить тела нагие и что?! Сие что царским укладом возбраняется? Чай у нас права людские имеются-али нет их!?
—Да нет, — ответил Кощей. — Вон Черномор, тоже вроде мужик, а рать какую имеет. И еще не известно, чем они там, в море под водной гладью занимаются. Не факт что дозором ходят. Ладно, Яга, считай, вопрос с шапкой решили.
Кощей подошел к сейфу, достал из—под железных лат ключ и, открыв стальной ящик, достал шапку невидимку.
—На вот– держи Горыныч, инструмент! Как дело сделаешь, я тебе вольную дам, — сказал Кощей, и надел на голову Горыныча шапку. В одну секунду змей стал невидим.
—О, как! Ни стража, ни стрельцы тайных секретов не узреют. А как обманет тебя Горыныч? — спросила Яга. — Сейчас вместе с шапкой да в тридцатое государство на пески белые, да с девами обнаженными резвиться улетит?
—Не улетит, — сказал Кощей. — Он мне свою жизнь в карты на тридцать три года проиграл. А карточный долг – ясен как день божий — дело святое!!!
—Ну, тогда я ваше бессмертие спокойна. Пущай летить, ящерка хоть на край света с такой кредитной историей, он ни в одной державе мил не будет!
Судя по тому, как Ягу обдало свежим ветром, стало ясно, Змей Горыныч, не дожидаясь оскорблений в свой адрес, вспорхнул и улетел в открытое окно.
  —Ну ладно ваше беззаконие, мне тоже пора. Скоро ночь на двор опустится, а я еще в хате не прибиралась. Зачуханилась я последнее время — спасу нет!
—Ладно, старая клизма, вали домой! Как Горыныч вернется, я тебе знать дам. Вестового пришлю - Соловья разбойника.
Яга откланялась, ловко запрыгнула в ступу и, махнув метлой, вылетела в широкое замковое окно.
Кощей еще немного постоял, посмотрел, в след улетающей ступе и, достав сигарету, закурил. Он глубоко затянулся и, набрав полную грудь дыма, сам себе сказал:
—«Эх, и скучно же мне, не хватает размаху» …

                Глава третья
                Похищение.

Воскресенье полыхнуло обилием солнца и красок. Посетив с утра вместе со своим семейством церковь, князь Владимир помолился во славу семьи, русского народа да русского оружия. Поставил свечи, и трижды окрестил себя крестным знамением, как полагается в православной вере. Не торопясь — вальяжно, князь вышел из храма, раскидывая золотые монеты «убогим», собравшимся тут же на паперти, показывая люду щедрость княжескую.
  —У нас все готово, ваше княжеское величие. Можно экипаж подавать?— спросил Илья Муромец, бряцая доспехами, которые три дня к ряду полировал зубным порошком.
  —Подавай Ильюша, чай княгиня уже помолилась и вскоре пребывать изволит. 
—Экипаж, князю,— заорал Илья Муромец трубным голосом, да так громко, что перепуганные храмовые вороны с карканьем взлетели с насиженных мест.
Тут же к красному крыльцу подкатила карета. И пока лакеи прилаживали к карете подиум, кучер привстал, и, сняв картуз, уважительно поклонился князю.
–Здравия желаю — князь светлейший.
–Будь и ты здрав Мефодий,– ответил князь, пожимая кучеру руку.
Княгиня Людмила в сарафане бирюзового цвета, украшенного жемчугами и серебряным шитьем, согласно дворцовому этикету так же вальяжно вышла следом за мужем. Она остановилась, и, осмотрев собравшуюся толпу зевак, для приличия бросила несколько монет «обездоленным». Те кинулись к её ногам. Каждый убогий и нищий стремился в первых рядах подобрать монетку. Грех было не использовать такой случай, и пара дежурных убогих прильнула устами к княжеским туфлям.
–Полно –те, господа. Не усердствуйте. Ибо лак заморский своими бородами сотрете,— сказала она, помахивая веером.
  Нищий народ на паперти нанимался князем из числа стрельцов княжеской стражи. Традиции облагодетельствования нищих и хворых нарушать князь не хотел, а беспутное транжирование княжеской казны, допустить не имел возможности по причине отсутствия дохода. От того и нанимал служивых играть роль нищих, да всякого рода убогих. Бросит, бывало князь своей щедрой рукой десять, двадцать золотых монет, чтобы народ видел его щедрость, а уже к вечеру, все до единой деньги возвращались под роспись в княжескую казну. Кто княжеские пожертвования утаивал, того били батогами нещадно. От того великая держава держалась на плаву и даже иногда прибавлялась звонкой монетой, за счет
добычи старателями земной крови.
Князь подал руку княжне и помог по подиуму взойти ей в карету. Помахав своим подданным боярам и купцам рукой, государь сказал на прощание пару слов и, улыбаясь челяди, исчез из вида, спрятавшись за тяжелыми золочеными дверями.
—Народ княгиня, почитает вас до безумия,— сказал князь, заслышав, как с улицы донеслось разноголосие толпы скандирующих :—«Княжне Людмиле, слава, слава, слава!».
—Полно—те вам князь! В сих криках есть немало и вашей заслуги,— ответила княгиня, томно опуская взгляд.
Князь трепетно взял жену за руку, и слегка нагнувшись, нежно её поцеловал.
  —Не скромничайте сударыня, право это вас кличут,— сказал суженный и приоткрыв окошечко сказал кучеру. —Давай Мефодий, поехали! Нас ждет шашлык, башлык с трюфелями!
Щелкнув плетью, кучер натянул поводья и крикнул, что было голоса:
—Но, пошли, супостаты длиннохвостые! Давай, шевели копытами Сивки, Бурки вещие каурки!!!
Тройка рысаков напряглась, и золоченая карета князя Владимира, постукивая колесами по брусчатке Красной площади, выехала на дорогу. Следом за князем напевая хором строевую песню, выдвинулась и дружина, во главе которой ехал на своем коне Муромец.
Увлекшись княжеской четой, народ даже не заметил, как тень от змея Горыныча пересекла соборный двор и зависла над колокольней Ивана Великого.
—Ну что братва, кажись, сегодня наш денек,— сказала правая голова Горыныча.
— Жрать, как хочется,— сказала голова средняя.
—Вчера только свеженинкой перекусывали,— сказала левая.– Перетопчешься!
—Вам хорошо — как говядину кушать, так все вам достается, а как в кусты ходить так мне приходится,— пожаловалась средняя голова.
—Ха—ха—засмеялись правая и левая голова.
— Кому, что от природы досталось,— сказала правая голова.— Зато шапка невидимка на твоей башке надета. Не дай бог потеряешь. Вот тогда будут приключения на твое подхвостье!
—Хорош базлать! Лучше глядите, куда экипаж двинулся,— сказала левая голова.
Горыныч взмахнул крыльями, и, оторвавшись от купола колокольни Ивана Великого, полетел следом за эскортом, держась чуть – чуть в стороне, чтобы тень не легла на охрану.
Еще издали Горыныч заметил на солнечной поляне, стоящий походный шатер. Вокруг поляны расположились дозором княжеская стража, готовая наброситься на любого, кто помешает князю Владимиру отдыхать на почивать.
— О, глянь у них и луки тугие и стрелы каленые,— сказала средняя голова.–Боюсь я этих русских– ох как боюсь! Народ дикий! Вся Европа от них дрожит, как рыбное заливное на блюде!
—Ты шапку только не потеряй,— ответила левая.— Как в пике пойдем, ты её лапами придерживай. Не дай бог потеряешь, так из нашей шкуры Кощей Бессмертный себе сапоги пошьет.
Горыныч облетел эскорт стороной, и тихо шурша крыльями, приземлился на раскидистый кучерявый вековой дуб, стоящий на другой стороне водоема.
—Так братаны, тут в тенечке посидим. Подождем, когда князь с княгиней свой выводок без внимания оставят. После шашлычков, да зелена вина, князя с княжной в сон потянет. А там дело техники. Спикируем, схватим и на вольные луга пастись.
—А как охрана?
—Не успеет! Пикировать будем из—поднебесья! Левая и правая на стреме, а этот в шапке хватает чадо, и тут же на форсаже уходим свечой вверх! Пока князь поймет, что случилось, мы уже будем далеко.
Средний снял с головы шапку, и, вытерев на лбу пот, повесил её на ветку, чтобы просохла перед ответственным рывком.
—Эх, а мне нравится, — сказала левая голова.— Природа, шашлычком свежим попахивает.
—А я мужики жрать хочу,— сказала средняя.
—Жрать, жрать – сперва дело сделаем, а потом и пожрем от пуза,— сказала левая голова. — Кощей обещал десять пудов говядины.
—А я бы сейчас винца испил,— сказала правая, — пару бочонков.
—Да, пора бы глотку промочить,— сказала средняя.
—Вон водоем, иди мочи свою глотку тварь ненасытная,— сказала левая. — Ждем удобный момент!
Змей Горыныч прикрыл глаза и слегка задремал, пока звуки отскакивающего от ракетки волана, не привел его в режим бодрствования. Он открыл глаза, и увидел, как князь Владимир и Илья Муромец играют в бадминтон.
–Готовность один, – сказала левая голова.
–Правый готов!
–Центральный готов,– ответил средний, прижав уши.
–Отсчет времени пошел,– сказал левый.
Змей Горыныч принял боевую позу.
– Ой, братцы, не к добру это – там Илья Муромец,– сказал средний. – Ой, не к добру!
Досчитав от десяти до нуля, Змей Горыныч сорвался с дуба и на бреющем полете скользнул прямо над самым водоемом, распугивая лягушек, мирно греющихся под лучами солнца. Черная тень пронеслась над камышами. Утки, чирки и лысухи затихли. Лягушки спрятались под листья кувшинок. Горыныч, пролетев над осокой,  взмыл свечой вверх и, поднявшись на высоту, завис на одном месте, высматривая жертву.

Тем временем, княгиня отдыхала в шезлонге, держа в руках женский роман о трудной судьбе крепостной крестьянки, полюбившей молодого барина. Под паланкином в кроватке мирно почивали княжеские дочери. Невдалеке на мангале жарился шашлык, а повар француз по имени мусье Барбекю, лихо поливал шкворчащее мясо красным бургундским вином.
Горыныч шестью ноздрями втянул в себя воздух, пропитанный запахом жареного мяса, и средняя голова выдала перл:
– Братки, однако, шашлычок под коньячок— как вам такое?
  –Смотри лучше где, коляска с чадами,– ответила левая.
Заметив люльку, Горыныч сложил крылья, и словно сокол ринулся с высоты прямо на колыбель. Все произошло внезапно. Княгиня Людмила даже не сообразила, что случилось. Черная тень нарыла походную опочивальню, где мирно спали княжеские отпрыски.  Сжавшись от ужаса, она заверещала, что было сил, и тут же выронив книгу, упала в беспамятстве.
В этот момент Илья Муромец увидел Змея Горыныча. Тот уже держал в лапах княжескую дочь и крутил головами в поисках пути к бегству.
–Врешь, не уйдешь,–заорал Муромец, и громыхая латами, бросился к перепуганному Горынычу.
–Атас! Муромец!– заверещал змей, и словно заяц, прыгнул на центр поляны. Он бегал по кругу, стараясь оторваться от земли, но ему не хватало разгона. Со всех сторон бежали бородатые стрельцы из княжеской охраны и жутко вопили, пугая рептилию острыми как бритва алебардами. Князь остолбенел. Видя в лапах Горыныча свою дочь, от сковавшего его страха он не мог даже шевельнуться.
–Ильюша, ради Христа — не стреляйте – чадо загубите,– проорал он, боясь даже вздохнуть. — Может ён выкуп какой попросит, так опосля откупимся. Чадо сбережем!
–Не боись ваше величие, сейчас я его угомоню….
Змей Горыныч, застигнутый врасплох, бегал по поляне, прижав к себе ребенка, пока не набрал нужную скорость. В самый последний момент он подпрыгнул, словно кенгуру  когда стрельцы княжеской охраны почти взяли его в котел. Змей стрелой взмыл в небо. Витязи промахнулись, и столкнувшись лбами, повалились без памяти на спину. Пришедшая в себя княгиня вновь упала в сильном обмороке. Только Муромец остался хладнокровен, непоколебим, как истинный богатырь. Не растерявшись, он ловко подбросил камень и так лихо щелкнул его ракеткой для бадминтона, что тот пулей понесся в сторону Змея Горыныча, ударив реликтового рептилоида прямо во взмыленное подхвостье.
–Ой,– завопил Горыныч,– в меня попали. Бьет гад, по помидорам!
–Мы же невидимы,– сказала левая голова. – Мы же под шапкой невидимкой – ядрен батон!
–Братцы, я шапку, на дубе забыл,– сказала средняя голова.
–Ну, тогда все ясно,– сказала правая голова и запела:
– Мы летим, ковыляя во мгле. Мы летим на последнем крыле. Глаз подбит, хвост свербит, но Горыныч летит, на честном слове и на одном крыле.
–Валим отсюда,– завопил центральный и, поджав хвост, стал учащенно махать крыльями. Илья Муромец вновь подкинул камень, и с такой силой запустил его в воздух, что тот догнал змея и со всей силы стукнул в затылок левую голову. Тот отключился. Горыныч, почувствовав недомогание, пошел в пике. Пролетев над озером, он не удержав высоты, рухнул за ним, прямо в лесной массив, поднимая клубы пыли.
–Боже, ты его сделал – Ильюша! Ты выбил ему мозги,– проорал князь Владимир.–Кто найдет ребенка, тот получит земельный надел в Рублевке и сундук злата,– проорал Князь.
Стрельцы бросились бежать вокруг озера, чтобы поймать Горыныча, который так красиво пикировал в лес.
Тем временем, Змей Горыныч, пришел в себя. Он взобрался на пень, и уселся на него, держа девочку передними лапами.
–Что братва, будем делать? Так опозориться может только лох печального образа!
–Валить отсюда надо,– ответила правая голова,– княжеская охрана с минуты на минуту тут будет.
–Шапку надобно забрать,– ответил центральный,– шишку прикрыть, чтобы не застудилась.
–Ага, чтобы от Муромца еще раз в подхвостье получить,– сказал левый, почесывая за ухом. – С меня хватит.
–Дитё нужно здесь оставить, а самим налегке слетать за шапкой. Кощей сейчас явно видит, чем мы занимаемся, и теперь точно пошьет из нас сапоги. Лучше вернуться с шапкой и без дитя, чем без шапки, но с дитем. За шапку он порешит нас. Будем потом на камушке греться.
Пока Змей Горыныч, сам с собой разговаривал, на поляне вдруг появился мужичок с еловой дубиной. Мастер Данила как раз прохаживался мимо, в поисках грибов и услышал, как головы между собой беседу ведут.
–Ты, это гы,– сказал Данила, размахивая дубиной. –А то я тебе…
–Чаво гы?! Чаво гы?! Ты кто такой,– спросила левая голова. – Гыкаешь мне тут!!!
–Я кузнец Данила мастер,– ответил мужик.
–Ну, так ты куда шел, Данила мастер, туда и иди,– ответил средний. –Не видишь, отдыхаю я. Заморился однако..
–Ты, птеродактил, дитятка то отпусти! Не ровен час, я дубинкой махну, да зашибу малёхо!
– Не птеродактил я – дубина стоеросовая, а рептилоид реликтовый трехглавый. В книгу красную занесен, за природную редкость.
– Отпусти, дитятка говорю. Я с тобой шутить не буду,– сурово сказал кузнец и решительно пошел на Змея Горыныча, размахивая дубиной.
–Не будет ён шутить, – сказал правый. –Валим браты, по добру да – по –здорово! Не видите это мужик русский – болван не отесанный!
Горыныч, аккуратно положил княжеское чадо на пень, а сам стал, словно просачиваться сквозь кусты, опасаясь мужицкого гнева.
–Забирай, мужлан сие чадо! Мне таперича один хрен головы не сносить, – сказал Горыныч.
Данила махнул дубиной и бросил её следом в Змея. Тот не успел пригнуться. Тяжелая палка со всей силы ударила среднего по голове.
–Валим, зашибет же мужлан – завопил правый, и, замахав крыльями, как на форсаже змей вознесся к небу.
Данила подошел к пеньку, на котором лежал ребенок и, аккуратно взяв его в руки, сказал:
–Утибожемой - какие мы тут красивые! Господь услышал наши молитвы! Теперь у нас с Капитолиной настоящая семья будет,— сказал сам себе кузнец Данила.
Он бережно положил девочку в корзину, и поспешил домой, чтобы уже там под крышей дома поделиться с женой радостным приобретением.
 
                Глава четвертая
                Сотворение тайной стражи


—Ну что витязь распрекрасный делать будем,— спросил князь Владимир, стоящего перед троном Илью Муромца.— Где воевода будем дите княжеское искать? Ты, и твоя стража прозевала киднепинг и я, как князь Руси великой, должон отрубить чью—то голову, чтобы унять боль сердешную и покарать лиходеев.
—Я думаю ваше княжеское величие, тут надо малость умом поработать. Махать мечом дело пустое, да и затратное. Чай палачу платить за каждую голову надо. А вдруг тая голова, которую вы сечь, изволите, ведает корни самого лиходейства. Так карать надо самого лиходея, а не того кто по недогляду своему, сие злочиние сотворил. Надо вам ваше княжеское величие службу княжеского державного надзору учинить. Дабы действия супостатов, да басурман всяких и лиходеев, загодя пресекать на корню.
—Ну—ка, ну—ка Ильюша, с этого места поведай мне по подробнее,—сказал князь, делая умное лицо.
—Я, да Добрыня Никитич, — сотворим тайную стражу типа той, что в римской империи была. Княжьи люди в разных хламидах будут середь бояр, простолюдинов и всякого мастерового люду ходить и выведывать где, что происходит и докладать старшине. А далее мы сии веды будем описывать на пергаменте, и хранить, до потребности. Вот, к примеру: затеял какой басурманский царь против вашего величия гадость творить. Он же не пойдет на пролом, а сперва зашлет тайных соглядатаев, чтобы те выведать каковы планы у народа. Какова княжья зброя да войско. Аль свои доморощенные бояре да купцы, что страсть к воровству аль к мздоимству имеют, и на княжий престол метят.
—Дело говоришь Муромец. Сегодняшним днем указ издам, о сотворении тайной стражи да тайных соглядатаев, кои будут коварные замысла ворога внутреннего и закордонного выведывать. Казны дам сто золотых, но чтобы ни муха, ни паук какой без надзору не остался. Излови мне этого аспида трехглавого, чтобы выведать, кто рептилоида этого надоумил промыслом злодейским заняться. Чай дело нехитрое змеюгу на каторгу определить. Будет кому вагонетки с углем да с железной рудой по рельсам тягать.
—Это князь не дело. Горыныч рептилоид реликтовый и замены ему пока нет. Да и в деле нашем сыскном да оборонном он личность нужная, чай летает по землям разным.
Натурой он безобиден: жаром уже давно не дышит, люд не крадет. Головы три, а ума что у дитя малого. В нашем деле тайном такой агент важнее княжеского человека. Княжьему люду, кои будут промыслом тайным ведать, жалование надобно платить, а сей рептилии и барана хватит. Я его ваше княжеское величие изловлю, да выведаю, кто интриганство такое затеял против нашей державы. А опосля работать заставлю на тайную стражу.
Князь почесал за ухом, что было знаком одобрения и, выдержав паузу, сказал:
—Под тайную стражу велю хоромы возвести, где княжий люд будет умение и навык в розыске да защите державы приобретать. Пусть грамоту учат, да ремесло владения тайным оружием. Чай не с мечами да копьями по княжеству ходить будут.
На сердце Ильи Муромца отлегло. Не стал князь в сердцах мечом махать, а к делу отнесся с душой и пониманием. Это вселяло в душу Муромца радость за дело новое, которое будет не только ему прибыль приносить, но и державе великую пользу.
Собрал Муромец ратников надежных с кем баталии прошел с ворогом княжества российского и зачитал указ:
—«Сего дня я князь Владимир Владимирович своим княжьим словом повелеваю, сотворить службу державной охраны и обороны». Воеводой тайной стражи назначаю Илью Муромца, а его заместителем Добрыню Никитича.
Повелеваю: на территории княжеских хором заложить державное ведомство тайной службы с темницами для содержания, казематами для пыток басурманских лазутчиков, да кельи для проживания, да писарского промысла.
—Так стало быть воевода у нас теперь своя служба имеется,—спросил Добрыня, похлопывая по плечу своего друга.
—Князь братья, за утерю княжеского чада хотел всю охрану через палача пропустить, да я животом встал и не дал. Пообещал лично изыскать лиходея и наказать его по суду и державному закону. Так что братья, будем аспида ловить и жестоко пытками мучить. С этого дня князь указ издал. Мы теперь братья, не просто рать, мы теперь несем тайную службу цель которой, выведать лихие скрытные глазу замыслы не только ворога, но и собственных воров и злодеев. Дозором будем обходить державу, а середь люда будем иметь тайных соглядатаев, да ушлых лазутчиков, кои могут порчу ворогу наносить непоправимую.
Стрельцы одобрительно загудели. Ведь нести службу на здравие державы была большая честь, да и приварок семье золотом и всякими привилегиями и освобождения от податей.
На том и порешили.

                Глава пятая
                Меч кладенец

С тех пор как Данила отобрал у Змея Горыныча девочку и назвал её Василиной, минуло целых семнадцать лет. Княжеская жена Людмила не пережив горя, ушла в мир иной, через год как Горыныч похитил Екатерину. Князь за это время сильно постарел.
Как раз год совершеннолетия Василины с неба на землю упал небесный камень, как знак господний. Он, словно золотая стрела, пущенная из тугого лука, прочертил огнем, край небесного свода и пал близ Святого озера. Волки в лесах истошно завыли. Птицы закричали, а гады ползучие, устремились вглубь болот лесных. Все живое пришло в состояние паники и жуткого страха.
  Только старая колдунья Анисья, проживавшая в ските на краю Берендеева болота, была  на удивление спокойна. Она сложила в короб цветы «плакун–травы», и трижды перекрестившись на икону Николая Чудотворца, покинула свое пристанище. Старуха знала точно, что больше не вернется в свое пристанище. Здесь в мольбах и нищете провела она почти полвека и теперь ушла, чтобы умереть, а напоследок исполнить господню волю.
И говорил ей Чудотворец с иконы:
– «Камень небесный, что падет близ озера Святаго, велю доставить его в Слободу мастеру Даниле. Пусть из куска тела небесного, его дочь Василина изваяет меч булатный. Как только будет меч ей в огнище рожден и потом соленым выстрадан, велю в воде святой его закалить».
Сквозь ночь и жуткие чащобы, устремилась знахарка к озеру Святому. Там ковырнув посохом достала Анисья со дна ямы кусок железа. Оросив, как было велено его водой из озера, она положила его в котомку. Там в Слободе близ столицы, жил великий мастер оружейных дел Данила.
Ближе к полудню, знахарка вошла в Слободу. Поодаль от жилых рубленых хат, стояла кузница Данилы. Анисья зашла в кузню и присев на дубовый чурбак лукаво спросила:
–Ты что ли мастером Данилой зовешься?
–Я матушка,– ответил кузнец, отложив в сторону молот.
–Испить бы мне для начала водицы холодной, а потом я скажу, в чем нужда моя имеется.
–Ну–ка Василинка, подай путнице холодного березового кваску.
Девушка лет семнадцати открыла люк подполья и исчезла в его прохладной и сырой глубине. Через минуту она явилась вновь, держа в руках глиняную крынку.
–Испейте матушка. Чай день сегодня выдался жаркий,– сказала Василина и подала старухе холодного напитка.
Затворница трижды перекрестилась и, прошептав молитву, припала устами к крынке.
Испив, старуха вздохнула и, вытерев льняной тряпицей рот, размерено сказала:
–Спасибо тебе Данила мастер.
– Доброго здравия,– ответил Данила. – Далече путь держишь бабуля?
  – Пришла уже я! К тебе путь мой лежал.
Кузнец удивился. Вытерев тряпицей лицо от пота, он спросил:
  – Откуда бабушка, знать меня изволишь?
  – Имя твое родимый мне Чудотворец поведал! Просил передать дочери твоей Василине, сей подарок в честь именин!
Старушка легко приподняла котомку с пола и подала её кузнецу.
–Я помогу,– сказала Василина, и хотела было уже подхватить котомку, но та еле удержалась в её руках.
–Добрых пол пуда весит,– сказал Данила. Он положи котомку на наковальню и развернул холстину.
Искрой блеснули оплавленные края железного камня.
–Это же небесное железо,– удивленно сказал Данила,– он цены стоит не малой. Как ты, мать, такую ношу на себе несла?
–Не я добрый молодец! Сию ношу на моем теле, к тебе господь принес!
Вчера в вечери мне явление Чудотворца было. Поведал мне святой, чтобы сей камень я дочери твоей Василине доставила и наказ передала.
–Каков наказ, бабушка,– спросила Василина.
–Наказ таков: тебе Чудотворец наказал, сковать из этого железа меч—кладенец.
Да святой водой его закалить, чтобы крепче его на земле была только любовь.
В огне праведном изваять его велено. Так же велено, освятить меч в первый день рождества Христова, святой водицей в монастыре Пресвятой Богородицы.
–Наказ матушка принимаю. К рождеству меч как велено откую,– сказала Василина.
–А вздолишь,– спросил Данила, покручивая пшеничный ус.
–Вздолию тятя, чай науку твою познала в полной мере.
–Вот и проверим, как тебе промысел кузнечный – ти по сердцу,– сказал Данила и улыбнувшись, поцеловал Василину по отцовски в лоб.
  –Благословить дочь хочу твою, – сказала старуха, – домой мне пора.
Василина подошла к старухе и та трижды окрестила её, прошептав на ухо какие–то слова. Лицо вспыхнуло красным румянцем и девушка, прикрыв его ладонями, выскочила на улицу.
  До прихода поста, Василина, как велела ей старуха, три дня провела на коленях в молениях. И господь был услышан, и благословил её. На четвертый день, запалив горнило, Василина вместе с отцом положила туда небесный камень. Разогрев его на углях до соломенного цвета, она, взяв в руки молот, принялась исполнять божью волю.
Целый день до самого захода солнца стучала она по наковальне, стараясь превратить бесформенный кусок камня в ровный брусок. Данила лишь шевелил мехами, да придерживая клещами болванку, смотрел, как его дочь мастерски обращается с раскаленным железом. Три недели как один день Василина и Данила грели, ковали, складывали пополам, скручивали в спираль железный брусок, стараясь, как можно лучше перемешать все слои. Разрубив заготовку на две равные части Василина, отложила одну в сторону, а из другого куска вытянула полосу. Каждый день девушка начинала с молитвы. Каждый день молитвой заканчивала работу. На сороковой день адского труда, вышел из –под её окрепших рук, булатный клинок. Блеск узорной стали, крыжа из золоченого яблока в черни серебра, венчалось узорным огнивом, которое переходило в широкий, жалящий клинок небывалой остроты.
Мастер Данила трепетно взял в руки творение дочери и с глубоким облегчением поцеловал меч.
–Я горжусь тобой,– сказал кузнец и, обняв Василину, по–отцовски крепко поцеловал.
Выйдя на улицу, он с силой махнул мечом. Меч пронзительно свистнул, а на его клинке в мгновении ока образовался тонкий морозный узор.
Очарованная, колдовским таинством отца Василина, восхищенно смотрела и радовалась творению рук своих.
–Нет, дочка, такой силы и такого оружия, которое может противостоять клинку этому, сказал кузнец Данила. Во благость господнюю и справедливости ради, сотворено оно, – сказал кузнец и взмахнув мечом, разрубил морозный воздух, который пластинками осыпался на снег.

                Глава шестая
                Кольцо чудотворное
 
Вечерело. За окном, словно голодный волк завывала февральская метель, а в бревенчатой хате было тепло и уютно. Емеля лежал, на горячей печи, на овчинной шкуре. Закинув руку себе под голову, мечтал о богатой жизни. Тепло шедшее от кирпичей, словно грелка грело спину. Емеля мечтательно смотрел в потолок и щелкал семечки, выплевывая шелуху в глиняный горшок с отколотым горлом. Все его мысли были о неведомом ему счастье. Счастье почему—то все ходило кругами вокруг его дома, но ни как не могло в него войти. Где—то за печкой, возле бочки с созревшей хмельной медовухой заводил свою скрипку Лафаня. Лафаня был домовым, который всей душой полюбил Емелю за его бесшабашность и природную доброту. Откуда появился в этом доме Лафаня, Емеля не знал. Вечерами его пения навивали на хозяина необъяснимую тоску. Лафаня пилил на скрипке, свои мелодии, стараясь отвлечь Емелю от зимней хандры, которая опускалась на него с приходом холодов.
—Эх, маманя, мне бы в Хургаду прокатиться,— говорил он, ковыряясь в носу. –Тепло там, и бабы в исподнем пляшут. На фоне голубого моря на песке телеса свои жаром ярила тешут,—говорил Емеля вздыхая.
В красном углу хаты, прямо под иконой Христа в свете лучины сидела мать Емели – Марфа. Несмотря на тусклый свет, она ловко орудовала иглой. Прикладывая стежок к стяжку, вышивала непутевому сыну на новой льняной рубахе яркий узор. Старуха то шептала себе под нос старинную молитву, то что—то тихо пела, создавая на холсте удивительно красивый образ.
— Ты, мне на груди матушка, красного петуха вышей! Пусть горит он ярче царского червонца! Хочу, чтоб девицам глаз жег, подобно солнцу в майский день, — сказал Емеля и выплюнул шелуху в горшок. Он тайком налил себе медовой браги и выпил, стараясь не греметь посудой.
–Ты что там делаешь Ирод,– спросила мать, услышав плеск и бульканье.
–Семки щелкаю, да слушаю как Лафаня, на скрипке зажигает.
–А чем ты там плескаешься! Не пьешь ли ты медовуху,– спросила мать.
–А почто на мне, коли меня в Слободе все и так дурнем кличут. Я мать как медовухи выпью, меня все на подвиги ратные тянет, – сказал Емеля и допил остаток.
Увидев на потолке жирного клопа, он придавил его большим пальцем. Кровь, брызнула прямо в глаз.
— Лафаня, холера — твою мать! Клопов развел, словно на откорм! Кровушкой моей брюхо свое набивают! — сказал Емеля, и вытер заляпанное кровью око.
— Что ты там такое говоришь, сынок? — спросила мать, услышав бормотание сына.
— Да клоп мать, жирен был, что боров Борька!
— Да, клопов ныне много! К засухе это! Хату по лету надо будет коноплей пересыпать. Клопы, как и блохи, конопли боятся!
—Пусть вон Лафаня, пересыпает! Ему один черт делать не хрен. Пусть отрабатывает пансион. А мне как молодцу на выданье, надо больше думать о девах прекрасных, да о богатстве. Коноплю матушка, хорошо в горшке глиняном жечь, да дым тот глубоко вдыхать. Такие видения приходят – мама не горюй! Бывало мы с Ильей Муромцем, сядем в овине, запалим в горшке конопляные листья и сей дым благовонный, вдыхаем в обе ноздри! Обхохочешься после! Да и на жор пробивает так, что бывало, по горшку каши съедаешь со шкварками и хоть бы что.
—Жди Емелька лета! Там и будешь язык с девами чесать. Ты у меня красив, как сам господь! Жаль только, Бог умом тебя малость обошел. Жениться тебе давно пора. Сердце материнское успокоил бы. Дочка кузнеца Данилы, созрела – кровь с молоком. Глаз с тебя не сводит. Давно пора сватов засылать, — с укором сказала мать.
Емеля повернулся на бок, подсунул кулак под голову и промолвил:
— А на кой черт мне, маманя, жениться на Василине? Мне пока и так хорошо. Вот лежу на печи, да семечки лузгаю! Клопов малеха морю! А будь у меня жена — что тогда? Тогда, мать, мне работать в поте лица нужно. Ей же на ярмалке всякие там цацки захочется куплять!
— Дурень ты сыночка! Девки без цацок жить не могут! Это же им для красы надо, а не для пустой забавы. Девка без кралей — что кобыла без седла! — сказала мать, глубоко вздыхая.–А Василина, от батьки промыслу кузнечному научилась. Сама при деньгах будет. Да и хозяйство у неё нечета нашей убогости.
  Емеля кинул в рот очередную пясть семян и, закрыв глаза, представил, как Василина по субботам будет ходить по ярмарке, а он с кузовом на спине будет следовать за ней, расталкивая локтями чернь. Не хотел Емеля бегать за женой, словно собачонка. Хотел хозяином быть да сырами торг вести. От таких «перспектив» в его животе что—то заурчало. Выплюнув шелуху, сказал:
— На кой черт мне Василина? Она из мастеровых, а мне баба нужна знатных кровей, купеческих, чтобы у неё на приданое и скотины во дворе было вдоволь, да прислуга всякая. Пущай холопы по ярмалкам за ней шлындают.
Марфа обиженно усмехнулась. Перепилив шерстяную нить последним зубом, она отложила рубаху на лавку. Воткнув иглу в клубок, она тихо привстала и, подойдя к печи, вытащила веник из березового гольца.
Емеля лежал с закрытыми глазами.
Марфа по –матерински огрела сына веником. От такого неожиданного нападения Емеля даже выпустил из рук горшок. Он подскочил, и ударился головой об потолок. Удар был такой силы, что по хате прокатился грохот, как во время майской грозы. Даже Лафаня на несколько минут отложил свою скрипку и замер в дальнем углу хаты.
— Ах, ты, сукин ты сын! Ты, ядрена вошь! Супостат, ты, плюгавый! Я буду тут корячиться, а ты, шо барин будешь сидеть и в потолок мне плевать?! Да вы, добры люди, глядите на него! У самого ни кола, ни двора, только вошь на аркане, а ему дворянку подавай – голодранец хренов! — завопила мать и давай еще сильнее лупить сына ниже спины.
Емеля, отойдя от первоначального шока, повернул матери свою спину. Покряхтывая от удовольствия, он сказал:
— Левее, левее, левее бей! Меня там, маманя, клопы дюже накусали. Чешется, спасу нет!
Марфа, видя, что лодыря веником не пробить, кинула его на пол. Схватив деревянную колотушку—толкушку, он врезала ей прямо промеж лопаток. Емеля взвыл от боли. В мгновение ока он слетел с печи, теряя на ходу лыковые лапти. Перепрыгнув через лавку, Емеля стрелой выскочил в сени. Куры с кудахтаньем разлетелись по хате.
В тот самый момент в двери кто—то постучал. Сердце Емели встрепенулось. В этот поздний час, он гостей не ждал и даже не представлял, кого привело к нем у в дом. — Кто там? — спросил Емеля, поёживаясь от боли и переминаясь с ноги на ногу. Он тихо подошел к двери и глянул в щель. Уж больно хотелось среди ночной мглы рассмотреть нежданных гостей.
— Открывай хозяин! — послышался знакомый голос Ильи Муромца, — чай свои пожаловали, а не басурмане какие!
Этот голос Емеля узнал бы из сотен голосов. Потому как принадлежал он его закадычному другу Илье Муромцу. На радостях Емеля открыл в хату двери.
Отряхиваясь от снега, и, позвякивая богатырскими латами в сени, вошли два огромных русских богатыря.
— А, Емелька — жив! Жив чертяка?! Зрить тебя, имею великое удовольствие.
— И я рад, — ответил Емеля, обнимая друга.
— Ты помнишь, давеча мне шкуру Змея Горыныча заказывал? — спросил Муромец, затаскивая следом за собой джутовый мешок, в котором лежало что—то очень большое и неимоверно тяжелое.
— Так, то же, Илюша, по лихому делу было! Я подумал, ты просто хвалишься, что одолеешь сего гада, а ты во- как….Стало быть, одолел!
—Одолел! На вот держи от меня да от Добрыни тебе подарок! Теперь, как девки прознают, что ты с Горынычем совладал, так сразу за тобой косяком попрут, словно щуки по весне на нерест!
— Здорово, Емеля, — сказал Добрыня и, крепко пожав хозяину руку, обнял так, что у того хрустнули позвонки. Емеля ойкнул и, схватившись за руку, дрожащим, как у барана голосом, проблеял:
— Будь по легче, чай не бугая обнимаешь! Проходите, проходите, други мои дорогие. Мы с маманей, завсегда рады гостям, — сказал Емеля, пропуская вперед себя в хату богатырей.
Добрыня и Муромец, вошли в дом. Сняв с головы стальные шлемы, они трижды перекрестились на красный угол, где висела икона спасителя.
— Мир, до злата вашему дому! Я вижу Марфа, ты, не рада нам?! Вон дубиной встречаешь, словно мы Добрыней какие разбойники, аль басурмане!
— Ой, Ильюша! Ой, касатик мой— окстись! Это я своего осталопа уму разуму учу, — ответила мать и спрятала колотушку обратно под печь. — Вы проходите, проходите к столу, люди добрые — присаживайтесь! Чай с холода пожаловали, а не с курортов заморских! А я сейчас полянку вам накрою. Кашки моей пшеничной отведаете, да огурчиков соленых, — ответила Марфа и пропустила гостей к столу. — А коли мало будет, так мы и курёнка освежуем и в табаках сварганим.
Марфа метнулась к печи, и открыла стальную заслонку. Она взяла ухват, который стояли рядом и ловко орудуя, подтянула на край печи еще горячие чугунки. С утра в большом чугуне томилась пшеничная каша со свиными шкварками и жареным луком. Сняв крышку, запах деревенской снеди моментально наполнил хату, вызывая ароматом своим страшный аппетит. Илья Муромец, проглотил накатившую слюну и, покручивая пшеничные усы, сказал:
—Ладно, как пахнет! Будто не каша то, а невиданные заморские яства!
—Так для себя же готовим, а не для разбойного люда, — ответила Марфа и подцепив чапельником сковороду со ржаными блинами, сдобренных коровьим маслом поставила на стол.
Гости, сняв тулупы и железные латы, чинно уселись в голове стола в ожидании сытного угощения да хмельного меда, коим хата Марфы всегда была полна.
Тем часом пока мать накрывала на стол, Емеля, словно амбарная мышь, заинтригованный подарком, крутился вокруг мешка. Он старался добраться до его содержимого, но ни как не мог развязать тугой узел. Крутил его Емеля и так, и сяк — дергал шнурок за концы, но узел будто железный, его силе не поддавался. Наконец—то, после долгих мучений куль открылся. Емеля, сунув туда руку, вытащил из него сушеную голову Змея Горыныча.
— Вот те на! Это же каков подарок— мать вашу за ногу! На стену повешу вместо медвежьей шкуры! Пусть все в Слободе думают, что Емеля самого Горыныча осилил и в богатыри гож как Илья Муромец, — сказал он и поцеловал сушеную мумию Змия прямо в лоб.
Добрыня с Муромцем с улыбкой переглянулись, видя, что хозяин рад столь ценному подарку.
— Видал, Добрыня, как Емелька глуп! Наживку нашу проглотил! — прошептал Муромец на ухо Никитичу. — А ты говорил, мол, поймет, что кожу эту Горыныч по весне сам скидывает. У меня таких шкурок штук тридцать. Мне их Змий еще год назад все в карты проиграл. Я ему припомнил гаду, как он похитил дочь княжескую.
–Кто похитил княжескую дочь,– спросил Емеля.
–Кто–кто?! Ясен хрен Горыныч! Я его через два года после этого в силок поймал да шкурку с него как с соболя снял.
Чтобы рассмотреть подарок Емеля расстелил шкуру на полу хаты и, взглянув на Добрыню и сгорая от нетерпения, спросил:
— Что, что с меня, братцы?
— Что, что, два ведра медовухи и закуски от пуза, — ответил Никитич, поглаживая живот в предчувствии щедрой пьянки.
— Во, маманя, глянь! На стену прибьем! Будет над моим сундуком висеть, глаз тебе радовать! — сказал Емеля, прижимая к груди сброшенный «костюм» Горыныча. — Эх, вещь—то какая! Давай, подавай гостям закусь, а я меда налью! Эй, Лафаня, заводи свою музыку, чай народ веселиться хочет,– обратился он к домовенку и в этот самый момент звуки скрипки прямо полились из–за печи.
Бросив шкуру, Емеля влез за печь и, булькая глиняной кружкой, стал набирать в ведро ядреную сладкую медовуху, которая стояла за печью в дубовой бочке еще с лета. За это время она отходила, перебродила и стала настолько хмельна, что хватало всего лишь одной чарки, чтобы свалить с ног любого заморского богатыря. Даже Лафаня не удержался и выполз из–за печи, чтобы слизать с пола пролитый Емелей напиток. Нализавшись, он завел свою скрипку.
— Ты, брат, не жалей! Наливай до самого верха! Мы с Добрыней наслышаны, что медовуха у тебя, брат знатная! Не то, что в трактире у Берендея,–сказал Муромец, и пригубил.
— Так я же браты с любовью на липовом медку настаиваю с чабрецом и зверобоем! Вещь получилась убойная, как твоя, чугунная булава, которой ты басурман во время баталий гоняешь.
— Это хорошо! Сам знаешь, шкура Змия она больших денег стоит! Мне князь заказал завалить гада за разбой. Сам хотел в эту кожу хоромах повесить. На зависть заморским послам. Горыныча я завали и князю принес, а он не пожелал. Говорит, сильно напоминает ему тот день, когда эта тварь дочь Катерину сожрала. Вот я и приволок его тебе! Я ведь, Емелька, человек слова. Пацан сказал – пацан сделал!
От слов, сказанных Муромцем, Емелю даже пробила слеза. Он, поставил ведро на стол, и, обняв друга, смачно поцеловал его в холодную колючую щеку.
— Эх! Как я рад, что у меня такие друзья! Да ради вас, браты, я готов в дружину вступить и даже самого Кощея извести со свету,– сказал Емеля хвастаясь.
— Ты тут сопли на кулак не мотай! Давай, дружинник кляповый, наливай, — сказал Никитич.– Мы Кощея сами возьмем, когда час придет.
Емеля налил мед в кружки и спросил:
–А взаправду говорят, что Кощей живет вечно и убить его, нет никакой силы?
–Правда,– сказал Илья Муромец вздохнув. –Только где тот Кощей?! Ни кто не знает и не ведает, где сия тварь проживает.
–Я слышал, что есть на него управа,– сказал Добрыня, – люди сказывали, что убить его может только меч, который отковала непорочная дева княжеского роду в рождество Христово из небесного железа.
–Во ты загнул, – сказал Муромец. –Ты где видал, чтобы непорочные девы княжеского роду ковали железо? Это сказка!
–А вот и не сказка, – сказала Марфа. – Есть такая дева, живет в Слободе. Её кличут Василиной. Дочка кузнеца Данилы. Она вполне может такой меч отковать, чай кузнечным промыслом ведает!
–Ты Марфа, видно голову свою сквозняком продула. Где это видано, чтобы дочь мастерового кузнеца была княжеских кровей? Данила из мастеровых будет, значит и дочь у него мастеровая.
–Да, тут ты Муромец прав,– сказал Добрыня и, чокнувшись с Емелей, одним махом выпил медовый напиток. Закусив квашеной капустой, он погладил бороду и сказал:– Даниле до княжества как мне до Луны. Князем родиться нужно. Сей титул, Богом даден, а не куплен на ярмалке…
Емеля разлил брагу и, подняв чарку, встал из—за стола и произнес здравицу:
— За нашу вечную дружбу!
Кружки со стуком встретились над столом и медовуха, сладкая и хмельная потекла по глоткам богатырей, радуя желудок несказанным сладковато—терпким вкусом.
— Ух, брат, хороша — то как! Задери его бес! — сказал Муромец и вытер рукавом свои сладкие усы.
— Да это же настоящая амброзия! На славу Емеля старался! — ответил Добрыня и одобрительно похлопал хозяина по плечу.
— Да ради вас, браты, я готов хоть к черту в пасть влезть! Хоть в царевы хоромы, — сказал Емеля, выпячивая хилую грудь.
— Вот в царевы хоромы не нужно! Мы там дозором стоим! Голова сразу с плеч, — ответил Муромец, показывая Емеле огромный кулак.
— Эх, браты, да это я просто шуткую. Мы же друзья!
— Коли ты настоящий друг – наливай еще! — сказал Добрыня, поглаживая свою седую бороду. — Пить, так пить! Гулять, так гулять!
Емеля еще раз разлил по кружкам медовуху, стараясь угодить друзьям. Они были близки к княжескому двору, а эти связи дорогого стоили. Смолоду несли у князя службу и берегли державу от всяких иноверцев, точивших зуб на богатства земли русской.
Испив еще по одной, Емеля бросился к шкуре Змия, стараясь примерить его на стену. Илья и Добрыня хихикали в кулак, видя, как хозяин борется с пустой шкурой, которая весом своим могла завалить Емелю на пол.
— Ты его Емелька за ноздри его бери, за ноздри, — смеясь, сказал Добрыня, желая подзадорить товарища.
Емеля, схватив шкуру, старался перекинуть её через плечо, чтобы поближе подтащить к стене. Даже мать Емели присела у печи на лавку, и засмеялась, увидев, как Емелька борется с сушеной шкуркой.
— Кашу надо было есть с сызмальства, а не семечки лузгать на печи. Уж больно ты, сынок, хлипок, ну прям как ивовая веточка,– говорила мать глядя на Емелю.
— Ты мне, мать, под руку не говори. Не видишь, шкура—то здоровая! Она же раз в пять больше, чем у нашего слободского быка. Рептилий этот за раз корову съедал.
Илья Муромец  встал из—за стола. Он подошел к Емеле, который к тому времени уже умудрился запутаться в змеиной шкуре. Схватив её за одну из трех голов, он легко вытряхнул хозяина на пол.
— Отойди, заморыш! Это работа для настоящих мужиков. Поди, лучше принеси гвоздей.
Емеля, вытерев рукавом пот, выскочил в сени. Там на полке лежали кованые кузнецом Данилой граненые гвозди. Пошарив по сусекам в поисках молотка, он плюнул от отчаяния и вернулся в хату.
— Маманя, где молоток, холера ясная? — спросил он, стараясь сорвать злобу на матери.
— Голос на матку не повышай, огузок! Давай гвозди, — сказал Добрыня густым басом. — Без молотка обойдемся!
Емеля послушно протянул ему гвозди, а сам стал наблюдать за богатырями со стороны, впитывая в себя жизненный опыт всеми клетками мозга. Муромец, легонько схватив за голову сушеного Горыныча, воткнул гвоздь в его ухо и слегка пристукнул ладошкой по круглой шляпке. Гвоздь ушел в стену, будто она была не из зрелого елового теса, а из рыхлого снега. Взяв вторую и третью головы, он также свободно прибил их к стене, создав треглавую композицию.
— Во, как надо! Настоящее экибано! Сейчас еще хвост прибью, и крылья растопырю, — сказал Илья и, растянув шкуру, вбил ладонью гвоздь, как раз в самый кончик хвоста. — Марфа, дай—ка лучину. Хочу на Емелькину добычу взглянуть, да глаз порадовать таким царским трофеем.
Мать подала горящую свечу Добрыне.
— Ладно, висит, как живой! — сказал Илья, любуясь на свою работу. — Что стоишь, олух? Наливай медовуху, а то у меня уже в горле пересохло!
— Сейчас, сейчас, я все сделаю как надо, — ответил Емеля и вновь забулькал брагой, которая бархатно журча, влилась в глиняные кружки, поднимая пышную медовую пенку.
После третьей кружки богатыри слегка набрались. Сев на лавку за дубовый стол, они услышали скрипку Лафани, и завыли, словно волки в студеную зиму.
— Эй ты, Емеля! Бери—ка гусли! Жахни по струнам, так чтобы душа развернулась до самого батюшки Урала. Спой про нас богатырей, про Россию, про подвиги наши раные!
Взяв гусли—самогуды, Емеля сел на кованый сундук под шкурой Горыныча и жалостливо запел, будто потянул кота за хвост.
— Ой, помню, да были времена. Да выходил ты, Добрынюшка Микитович, да на бой! Да как брал Добрыня да червлёный вяз! Ой, да совсем не грузный вяз, а в девяносто пудов вяз тот был! Ой, как бил ты калику да по головушке, а Каликушка—то та стояла да не стрекалась, только кудри жёлты колыхаются! Да выходил казак Илья да Муромец, да говорил казак им таково словцо: — Как вы, глупы богатыри да вы русские! Да почто бьете калику да по головушке? У калики—то надобно вести спрашивать: А не бить яе да по желтым кудрям. Да куды шла калика, да что она видела?
А калика говорит им таково словцо. Уж я шла, калика, по тыим полям, да по тыим лугам, да по широкиим. По тыим лужкам да по зелёным, Да до матушке – да Почай—реке.
Ой, видела я там силушку великую. В три часу волку яе не обскакати. В три часу ясному соколу яе не облетати . Посереди силы великой той сидит Хан да монгольский. Я хватил Турку, да за желты кудри, да пущал я Турку да о сыру землю. Ой, скажи, да мне Хан монгольский:— Много ль вашей силы тут скопилось, да куды та сила да снарядилась?
— Уж бы рад сказать, да не могу стерпеть, Не могу стерпеть, да голова болит, ай, уста мои да запечалились. Говорит казак таково словцо: — Ай, да калика ты перехожая! А идёшь ли к нами да во товарищи, кой там силы да такое множество? Отвечает калика прохожая да старому казаку Илью Муромцу: — Я иду с вами да во товарищи. И садились богатыри да на кони добрые: да во—первых пошел Илья Муромец, вo—других пошел Добрынюшка Микитич. Оны в город ехали. Да не воротами, а прямо через стену городову на конях тых скакали, Ай, да каликушка тож не оставалася! На костыле она да подпиралась, да вскочила через стену городовую, да как зрит она да поле ратное. Да как едет там богатырь, да Илья Муромец. Да в тую ли силу бьет великую. Да в тую ли силу своей правой рукой. А Добрыня Микитич бьет рукою левою. А Калика идет да серёдочкой. Да как стал он своею дубиною да помахивать. Да как куды махнет, так падет цела улица, да как отмахнет – да переулочек. Прибили богатыри всю силу неверную. Да обратились к славному городу. Да к тому ли городу да Киеву, что скакали через стену городовую, да отдали честь князю Владимиру: Мы, княже добрый, да московский, перебили всю силу неверную. Да перебили супостата заморского, а теперь будем зелено вино пить, да красавиц  столичных да полюблять…
Когда Емеля закончил и гусли стихли, где—то в темноте угла послышалось жалостное всхлипывание. Емеля зажег от огарка новую лучину и осветил стол. Там Муромец и Добрыня, подперев руками подбородки, пускали слезы, ностальгируя по своим былым подвигам.
— Эх, Емелька, Емелька, растрогал ты нас до самой глубины души. Это, братец, круто! Емеля отложил гусли в сторону и, молча, налил в кружки медовухи.
— Хочу, братья, выпить за всех ратников, погибших на полях баталий, сложивших свои буйные головушки в бою с басурманами и прочей нечистью, что нашу державу баламутят, — сказал Емеля.
— Правильно, Емелька! За нас, за реальных ратников!
Богатыри встали, подняли свои кружки и молча, не чокаясь, осушили их до самого дна.
— Эх, водицы бы холодной сейчас испить, — сказал Добрыня, поглаживая бороду. — Селедка у тебя, Емелька, уж больно соленая!
— Маманя, подай водицы холодной! Добрыня глотку желает промочить, — завопил он, желая угодить другу.
— А водицы—то, Емелюшка, не–ту–ти!
— Как это, не–ту–ти?! Вы что, маманя?!
— А откель ей взяться? Ты окаянный цельный день клопов на печи моришь, а у меня сил нет до проруби ходить. Сходи, сынок, да мозги сабе продуй, чай разум к тебе возвернется.
— Сама сходи, не видишь, что я с богатырями речи умные веду. О державе, о житии нашем крестьянском беседуем, — сказал Емеля, не поднимая с лавки зада.
— Тебе, ирод, надо, ты и иди! Я ноги морозить не хочу! — сказала мать и, плюнув на земляной пол, обиженно отвернулась, уставившись в печь.
— Не гневи, отрок, мать! Она тебе жизнь дала! — сказал Илья Муромец, и хлопнул тяжелой рукой Емелю по затылку. — Уважать должон!
Емеля вскочил и завопил на богатыря:
— Ты, себя вспомни! Тридцать лет и три года кирпич на печи своими боками шлифовал! Так, наверное, лен был, что тебя маманя даже с ложки кормила. Вон бугай какой вымахал!
— Хвор я был, — ответил Илья, вставая из—за стола и, засучивая рукава, чтобы стукнуть Емелю по носу.
— Ты — хвор?! Да ты свою репу в зерцало зрил? Да об твою рожу, Илюша, можно цуценят бить, чай, с Горынычем совладать здоровье тоже нужно богатырское…
Муромец, не дожидаясь, когда Емеля договорит, схватил его за грудки и поднял одной рукой до самого потолка, а другую, сжав в кулаке, подсунул ему под самый нос. Тот, брыкая ногами, хотел что—то сказать, да огромный кулак богатыря подпер ему подбородок так, что он и рта открыть не смог.
— Ну что, клоп вонючий, чуешь, чем пахнет? За водой пойдешь?
— Угу, — ответил Емеля, беспомощно болтая ногами и воротя нос от Муромца, дышащего на него бражным перегаром.
— Так ты понял, ирод?!
Муромец опустил Емелю на пол и поправил на нем задранный зипун.
— Иду—иду, Илюша, только не гневись более, — сказал Емеля и, одев овчинный полушубок и шапку, поспешил к двери, хватая на ходу ведра.
— «Когда хочешь, удавят, душегубцы», — сказал сам себе Емеля, пробиваясь по снегу к озеру, которое находилось недалече за огородом.
Очистив ногой затянувшуюся прорубь, он со злостью ударил дном дубового ведра по льду и одним махом зачерпнул в него студеной водицы. Набрав второе, Емеля уже собрался идти домой, как вдруг увидел торчащий из ведра рыбий хвост.
— «О, гля, закусь сама на сковородку пожаловала! Сейчас маманя нам рыбки нажарит, во браты рады как будут!» — сказал сам себе Емеля и, схватив щуку за хвост, вытащил её ведра, чтобы посмотреть на свою добычу.
— Отпусти меня, Емелюшка!— взмолилась рыбина,— у меня детки дома остались, караси в тине некормленые стоят.
— Во, рыбина, а как по—русски шпарит, — сказал Емеля и почесал затылок. — А может это мне спьяну такая хрень мерещится?!
— Кольцо тебе, Емелюшка, дам и заклинание волшебное. Кто этим кольцом владеет, тот будет всем миром властвовать.
— Так уж всем миром? — спросил Емеля, глядя щуке в глаза.
— Всем! Все, что пожелаешь, тотчас же исполнится!
— Все—все?! — спросил Емеля, не веря в могущество кольца.
— Так пожелай!
Емеля, держа рыбу в руке, стал думать, что пожелать ему в этот миг такого, чтобы растопить свои сомнения.
— Ты, Емелюшка, мозги—то свои включай быстрее, чай, мне на воздухе жить нельзя, умру я на воздухе.
Емеля сунул щуку обратно в ведро, надел кольцо и, полюбовавшись блеском злата, ехидно сказал:
— Ступайте ведра домой сами, да так, чтобы ни капли мне….
— У тебя что, Емелька, солома с крыши съехала, урод?! Куда ты, мать твою, меня тащишь?! — взмолилась щука. — Мне домой надо в озеро!
— Будешь со мной теперь жить, рыбина говорящая! Я завтра тебе аквариум построю из хрушталя! Будешь все мои пожелания исполнять, да сказки на ночь мне рассказывать, а не исполнишь, так тут же на сковородку попадешь, ясно?! Я жареную рыбу уж больно уважаю. Это тебе не рак какей!
— Ты, дурень, отпусти! Я тебе кольцо дала? Дала! Так какого хрена тебе еще надо?! Я пожелания не исполняю, это прерогатива того колечка!
— Да иди ты!
— Так оно и есть, — ответила щука, выкатывая глаза из орбит, чтобы разжалобить мужика.
— Так значит, кольцо само без тебя чудеса творит?!
— Без меня, дурень!
— Так что, тогда тебя можно на сковородку определять?! — спросил Емеля, издеваясь над рыбой.
— Ну ты, Емелька, и собака! Тебе власть над миром дали, а ты, гад, еще крови моей хочешь? Ты, ты – просто настоящий фашист!
— Кто я? Фашист?! Да я, да я, коли бы ты знала….
— Пусти меня в прорубь, мужлан, я еще пригожусь тебе!
— Да катись ты, — ответил Емеля и бросил щуку в полынью.
Та, вильнув хвостом, на мгновение скрылась под водой. Уже через секунду вынырнула и, отдышавшись, напоследок сказала:
— На коленях еще приползешь, кретин! Я еще припомню, как ты, сволочь, мне нервную систему расстроил!
— Да пошутил я, — ответил Емеля и, сняв рукавицу, вновь взглянул на колечко, которое блеснув искоркой, заиграло, засветилось подобно летнему солнцу. — Это тебе не хухры—мухры, я теперь властелин всего мира, — сказал сам себе Емеля и поцеловал щучий подарок.
Надев рукавицу на руку, он с чувством исполненного долга пошел домой вслед за убежавшими ведрами, по дороге планируя свою дальнейшую судьбу, которую он решил ковать с помощью кольца.
— В тридевятое царство ходил? — спросил Добрыня Никитич, прильнув к ведру губами. — В горле уже давно ссохло, а ты все где—то шлындаешь!
— Он, Добрынюшка, видно к Василине ходил! Девка—то по нему вся на нет сошла, — подколол его Илья.
— Мне, мужики, Василина не ровня! Мне таперича жена купеческих, аль барских, аль даже княжеских кровей нужна! Василина хоть баба и видная и формы у нее приятные глазу, да только она из мастеровых, а мне княжну подавай! Хочу чтобы денег сундуки были да титьки – во с эти ведра!
Богатыри и мать засмеялись над выходкой Емели, который возомнил себя первым в Слободе красавцем.
— Ты что, её доить собрался? — спросил Илья. — У тебя же корова для таких целей есть!
— Корова та, Илюша, навозом пахнет, а мне хочется парфюм хранцузский нюхать.
— Ну, ты и загнул! Ты, Добрыня, слыхал, что этому бесенку в голову взбрендило! Нюхать парфюм хранцузский мечтает!
— Он видно, брат, головой прорубь пробивал, вот мозги свои и стряс малость, — отвел Никитич. — А коли так, то хрен с ним, пусть к княжне Марьяне сватается, да с головой своей расстанется!
— О, и точно! Марьяна, два месяца как на выданье. У меня княжьего грамота есть, — ответил Муромец и, сунув руку под кольчугу, вытащил державный свиток, опечатанный сургучной печатью. Он развернул грамоту и, подвинув лучину ближе к листу, стал с выражением читать:

                «КНЯЖЕСКИЙ УКАЗ
1508 года декабря в 1 день великий государь князь и великий князь Владимир Владимирович всея земли русской самодержец указал сказать:
От сего дня повелеваю: Огласить сей указ в градах, деревнях и землях славянских, европейских, что церковью во всем согласны, как валахи, молдавы, сербы, далматы, болгары и самые его великого государя подданные черкесы и все греки, от которых наша вера православная принята. Все те народы кои лета свои исчисляют от Рождества Христова да далеких стран африканских, чьи люди лицом черны как смоляки да березовые головешки.
Сего дня 1 декабря года 1508 повелеваю:
Княжна Марьяна Владимировна объявляется невестой на выданье, как достигшая причин природного созревания. А посему моей волей князя самодержного и единого всея Руси назначаю смотрины и торжественное сватание на день празднования масленицы.
Тот, кому суждено будет излечить принцессу Марьяну от пагубной привычки слезы лить беспричинно и умолку, будет наречен в женихи и княжеской милостью обласкан невиданно богатым приданым.
Приданое: половина царства, шуб из соболя – десять единиц, два бочонка злата по шести пудов, десять бочонков серебра по шести пудов. Коров и прочего скота – тысячу голов. Скакунов заморских арабских земель – пятьсот голов.
Каждому человеку мужского полу, кой достиг совершеннолетия и лицом не страшнее Змия Горыныча и Кощея Бессмертного, да увечьями членов не обезображенного в баталиях и сражениях с супостатами, велено явиться в ближайшие дни в княжеские хоромы на конкурс и ристалище, подобно заморских турниров. Простолюдины и всякого рода люди скудные, чернь и всякого рода убогие, також могут принимать участие в турнирах наравне с заморскими принцами, графьями и людом богатым. Кои сокроют свое умение в шаманстве, колдовстве та прочих магических науках и алхимическом ремесле, будут повешены на крепостной стене, без права быть земле приданными по церковному и христианскому обряду. Кои будут уличены во лжи, лиходействе, сокрытии увечий членов, аль уродствах природных, неведомых нашему величию, будут також казнены способом отделения головы от тела и приданию сего тела на съедения диким свиньям и псам, коими земля славянская полна. А головы будут на колы посажены для того, чтоб другим лихоимцам и лиходеям повадно не было.
1508 год от декабря 1 князь самодержный Владимир.

— Во, это как раз по мне, — сказал Емеля, заслушав указ. — Тут и про злато сказано, и про шубы из горностаек. Мне такое приданое как раз нужно. Матери шубку подарю, хоромы в Рублевке возведу белокаменные, да найму прислугу из басурман. Пусть сапоги мне лаковые бархатом и воском трут до блеска.
— Эка куда он махнул, — сказал Добрыня, почесывая затылок.
— Кабы башку он свою на этом ристалище не потерял, жених хренов, — сказал Илья, глядя на Емелю с укором. — Меч—то в руках держать умеешь?
— Умею! — обиженно сказал Емеля.
— На, спробуй, — сказал Илья и вытащил из ножен свой кладенец.
Емеля ухватил за рукоять, и хотел было махнуть им, как это делали богатыри, но меч был настолько тяжек, что выпал из его рук и воткнулся в пол.
— О, глянь, Добрыня, богатырь —мать его. Меча удержать не может….
— Не княжеское это дело мечом махать. Прикажу кому надо, то и пусть махает сабе на здоровье, хоть до самого Урала! — сказал Емеля и сел за тесовый стол. — Хочу, браты, выпить с вами за успех сего предприятия. Коли мне обломится, то и вам приварок гарантировать могу. В секьюрити ко мне пойдете, поместье княжеское от ворья ночным да дневным дозором обходить, — ответил Емеля, покручивая в кармане колечко вокруг пальца.
Добрыня глянул в пустое ведро, подняв, он перевернул его дном кверху и глубоко вздохнув, сказал:
— Медовуха—то брат закончилась….
— Как закончилась? — спросил Емеля. — Ты, наверное, не то ведро взял?
— Ты что, слеп, как крот?! Ведро у нас одно, — ответил Добрыня и постучал по его дну. — Во— глянь, пусто же!
Поставив ведро на стол, Добрыня сел на лавку и еще раз глубоко вздохнул, сожалея, что браги больше нет. Он знал, что медовуха в Емелькиных закромах еще имеется, но лимит за шкуру Горыныча был уже давно испит, а звона серебра уже месяца два они не слышали. Князь Владимир Владимирович последнее время задерживал жалование за службу, экономя державный бюджет на бракосочетание своей рыжей Марьяны. Пока Добрыня вздыхал, желая догнаться, Емеля прошептал желание и повернул колечко вокруг пальца.
— Ты, браток, видно сам слеп! Это что? — спросил Емеля, зачерпывая кружкой брагу из ведра, которое еще минуту назад было пусто, что басурманский барабан.
— Это как?! Это что, типа чудо?!
— Чудо — чудо! Ты, Добрыня, просто не там искал, — деловито сказал Емеля, разливая по кружкам хмельную медовуху.
— Ты что меня тут дуришь! Это же чародейство, которое по княжескому уголовному укладу карается каторжными работами або казнью способом отделения головы от тела.
— Сам ты, Добрыня, чародей! Где это видано, чтобы в пустом ведре медовуха опять появилась, как по волшебству?! Я даже к нему и не подходил. Скажи ему Илюша, ты же видел?!
— Что ты, Никитич, пристал к молодому боярину? — спросил Илья Муромец. — Садись, пей! Хозяин наливает щедро!
Богатыри вновь уселись за стол и продолжили начатую пирушку, наливая себе доверху большие глиняные кружки. Уже за полночь, вдоволь накушавшись медовухи, они прямо за столом и уснули, захрапев в унисон богатырским храпом. Емеля, видя, что собутыльники после шестого ведра отключились до самого утра, влез на печь в свой клоповник. Уткнувшись рожей в мешок с овечьей шерстью, он сладко заснул, предвкушая успех в делах амурных.
Еще за окном не забрезжил рассвет, как петух, отряхивая свой пестрый наряд, вылез из—под печи. Взлетев на стол, он прокукарекал прямо на ухо спящему Илье Муромцу.
— Кыш, кыш, бесовское отродье, — в полудреме сказал Муромец и спихнул петуха со стола богатырской рукой. — Спать не даешь!
Петух недовольно и обижено закудахтал и, распушив свои перья, как перед битвой, клюнул его прямо в руку.
— Ах ты, гад! — завопил Муромец, и вновь отпихнул задиристую птицу. — Будешь клеваться, я тебя в суп отправлю!
— Кто тут так орет? — открыв один глаз, спросил Добрыня спросонья.
— Да петух, мать его спозаранок разошелся.
— А Емеля где?
— Емелька где—то в хате был, — ответил Муромец и, взяв чарку, выпил остатки медовухи, которая за ночь стекла со стенок на дно.
— Ну, Добрыня, погуляли знатно! Теперь на службу пора, чай, князь дожидает!
— Слушай, Илья, может, сегодня бюллетень возьмем? — спросил Добрыня, не отрывая головы от стола. — Что—то у меня голова нынче болит, будто сам Хан Герей мне по шарабану пудовой палицей зарядил.
Пока богатыри пробуждались после глубокого сна, отходя от пьянки, мать Емели Марфа выползла из—за печи, где был её лежак. Омыв лицо водой, она выбила кресалом искру, и затопила русскую печь. Огонек весело подхватил трут, березовую бересту, а уже после и березовые поленья. Уже через минуту в хате стало значительно светлее и теплее.
— Эй, хозяин, просыпайся! — завопил Муромец, дергая Емелю за лапоть. — Вставай, пора нам и горло промочить!
Емеля недовольно промычал и, отвернувшись к стене, засопел с новой силой, будто и не слышал.
— Эй, вставай, ирод поганый, утро уже!
Емеля махнул рукой, не отрывая головы от мешка и, натянув на голову овчинный зипун, снова спрятался под ним.
— Ну, ты, басурманин, вставай, нам служить князю пора.
— Ну и иди, служи своему князю, — промычал Емеля, — я тут при чем?
— Так нам же опохмелиться нужно!
— Вы с Добрыней вчера и так шесть ведер осушили….
— Мы и девять ведер осилим, — сказал Муромец и, усмехнувшись, погладил свою седую бороду.
— Ты, Илюшенька, касатик, его ухватом, ухватом, да поперек спины стукни, авось проснется! — сказала Марфа. — Он на сон уж больно крепок….
— Да так, мамаша, негоже, чай, мы вместе бормотуху хлебали! — сказал Муромец и, подхватив Емелю, вынес на руках на улицу, где тут же воткнул его головой в большой снежный сугроб.
— А—а—а! — заорал Емеля. — Заморозил меня старый урод!
Выскочив из сугроба, он хлопнул дверьми, влетел обратно в хату. Вскочил на печь, он влез под тулуп и затрясся от холода.
— Ну, ты, Муромец-кретин! Я же слышал, что вы проснулись. Ну, дреманул, ну, снова заспал! Так что, меня из—за этого нужно головой в сугроб?
— Харю свою вымой, а то от сажи, ты, что черт чёрен! — сказал Муромец и похлопал Емелю по плечу. — С такой, брат, рожей тебя к княжескому двору не пустят.
— А что я забыл там? — спросил Емеля.
— Как что? Ты вчера жениться на княжне Марьяне собрался. В грудь себя кулаком бил, что княжну за себя замуж возьмешь, а нас с Добрыней наймешь в секьюрити, чтобы мы дозором твои полцарствия обходили, да шубы из горностаек и бочки со златом охраняли, — сказал Муромец и засмеялся, — жаних, мать твою!
— А что— жаних? Таких жанихов, как я по всей России хрен сыщешь! Я один такей!
— Ты слыхал, Добрынюшка, Емелька наш в княжеские зятья метит?!
— Он, Илюша, на плаху метит, а не в зятья! Я давеча новый дубовый чурбак из лесу принес на плаху. Чай, княжеский палач уже на его шею топор точит, да на новой чурке спытать желает?! — сказал Добрыня. — Черт! Мы сегодня опохмеляться будем?
Емеля, желая показать свою значимость, слез с печи, гордо встал посреди хаты, поставив руки себе на бедра, и сказал:
— Да я, может, самый что ни на есть, первый кандидат буду! Я, может, с первого взгляда Марьяну полюблю, а она меня? Глянь, как я пригож! Я и ликом, и статью строен, словно выгонка еловая!
Добрыня, сунув в рот горсть моченой брусники, и, зевая, сказал:
— Я ту рыжую гидру даже за полцарства не взял бы! Уж больно страшна девка,- соврал Илья, чтобы отвадить Емелю от лихого начала.
— А я, а я не на Марьяне женюсь, а на княжеском приданом!
— Дурак! Нет у князя в державной казне столько денег, чтобы Марьянку замуж выдать. Разве только за такого убогого, как ты!
— Это я что ли, убогий? — спросил Емеля, заводясь.
— А у тебя, Емелька, что богатство есть? Ты куда свою жену приведешь? В эту хату, с курами да кабанчиком в загоне?
— Хоромы в Рублевке поставлю, — сказал Емеля, выпячивая грудь.
— Ты бы лучше нашему барбосу будку срубил, — сказала мать, — собака вон уже шестой год в сене живет! Хоромы он в Рублевке поставит, трепло ты Емелька –как есть трепло?!
— А вот и поставлю, чай, тайное заклинание ведаю!
— Было б заклинание, ты бы нас не бормотухой медовой, а зеленым вином поил! — уныло сказал Добрыня, выливая себе на язык последние капли браги.
— Ах, так! — топнув ногой, сказал Емеля и стал что—то бормотать себе под нос.
В эту самую секунду в хате что—то зашумело, забулькало и в ведре, прямо на глазах богатырей, появилось зеленое заморское вино.
— А закусь так можешь? — спросил Муромец, открыв от удивления рот и предвкушая продолжение банкета.
— И закусь могу, любого фасона!
Вновь Емеля стал бормотать под нос и на столе один за другим стали появляться княжеские блюда. Перепела жареные, запеченный поросенок в яблоках, блины с икрой и много другой снеди, которая никогда не бывала на крестьянских столах.
Мать, увидев чудо и нежданно свалившееся изобилие, стала креститься и пятиться назад, пока не споткнулась и не села задом в кадку с водой, стоящую возле печи.
— Душу, душу он продал дьяволу, бесово отродье! Это как такое чудо могло случиться?
Богатыри, увидев обилие блюд, просто опешили. Впервые в жизни, закаленные в боях и баталиях, мужики испытали настоящий страх, видя какими колдовским чарами владеет Емеля.
— Чур, чур, чур, нас! — стали креститься богатыри, забившись в угол хаты.
Сняв святую икону Христа—спасителя, они заслонились ей от Емели будто щитом, надеясь божественным ликом прикрыться от внезапно напавшего на них колдовства.
— Ну что, браты, где же ваша хваленая богатырская силушка? Это вам не мечом пудовым махать, тут силу разума иметь нужно, — сказал Емелька и, посмеиваясь над ними, сел за стол.
Пока богатыри в ужасе смотрели на него, выглядывая из—за иконы, тот не спеша, по—хозяйски, налил себе чарку молодого вина, оторвал от поросенка ногу и, подняв кружку, сказал:
— За ваше, браты, здравие и невиданную храбрость!
Выпив вино, Емеля закусил молочным поросенком, с мычанием смакуя его сочную плоть. Ногтем мизинца выковырял забившийся меж зубов кусочек, и сказал:
— Ну что, богатырьки хреновы, силу мою колдовскую видите?
— Видим! — дружно ответили мужики.
— Так, икону святую повесить на место, да айда за стол, зелено вино кушать, да перепелами закусывать. Чай, я, браты, ради вас старался!
Добрыня повесил икону на место и вместе с Муромцем, не сводя глаз с новоявленного чародея, сел за стол.
— Вы, маманя, тоже присаживайтесь! Не пристало вам, моей матери, своим задом в кадушке сидеть. Так и придатки застудить можно! Да и рот закройте, пожалуйста, чай, чудо уже давно свершилось и на сегодня его боле не будет!
Мать, кряхтя, вылезла из кадушки и, выжав на пол мокрый подол своей юбки, присела с краю стола.
— И где это ты такому чуду научился? — спросила она, с опаской глядя на сына. — Ты же неуч, даже грамоты не знаешь! Ни колледжей, ни школ всяких, ни коли не кончал.
— Я, маманя, таперича на многие чудеса персона способная! Бог меня одарил такой тайной силушкой. Все что пожелаю, все исполняется! Хочешь, я тебя сейчас как боярыню одену в сухие платья. От рейтузов с начесом, до туфлеф из кожи змея заморского.
— А может, то грех какой?
— Нет тут никакого греха, — сказал Емеля, и в тот же миг на матери появилось шитое золотом бархатное бордовое платье.
— Ой! — только и сказала она, увидев, как её лохмотья прямо на глазах превратились в шикарный купеческий наряд.
— Пейте, гуляйте люди добрые! Все для вас!
Илья Муромец и Добрыня Никитич переглянулись и неуверенно, с опаской налили себе вина. Слегка пригубив, они плотно приложились к кружкам, испив его до самого дна.
— Ох, хорошо! Будто с княжьего погреба! — сказал Муромец, вытирая свои усы. — Лепота!
— Да, винцо хорошо! У меня, словно ангелы по душе пролетели! — вставил свое слово и Добрыня, так же как и Муромец, вытерев губы рукавом рубахи.
— Вот и я говорю, что жених я завидный и лучшего кандидата на должность зятя наш князь Владимир Владимирович вовек не сыщет!
— Ну, тогда надо тебе ехать, — сказал Илья Муромец. — На вот, держи грамоту, это типа пропуска в хоромы княжеские. Мы в субботу тебя там подождем, и коли что, то поможем, как родному брату.

                Глава седьмая
                Как Кощей лик Емели выкрал…

В это самое время, когда Емеля с друзьями готовился к поездке на турнир, в своем замке Кощей принимал дорогого его сердцу гостя – Бабу Ягу.
— Ну что, старая перхоть, скажешь мне?
— Я, Кощеюшка, весть добрую принесла. Князь Владимир, Марьяну, дочку свою, замуж выдает. Ты просил тебя сосватать, вот и невеста тебе княжеских кровей. Ты же, помниться мне, хотел царствие Владимира к рукам прибрать? Жаль только в княжеском указе примечания имеются.
— Что за примечания там такие?! — спросил Кощей, аж привстав с трона от любопытства.
Яга вытащила из—за пазухи княжеский свиток, и своим заскорузлым пальцем стала водить по строчкам, что—то шепча себе под нос.
— Ага, вот!
«Каждому человеку мужского полу, кой достиг совершеннолетия и лицом не страше Змия Горыныча и Кощея Бессмертного, а увечьями членов не обезображенного в баталиях и сражениях с супостатами и басурманами, велено явиться в ближайшие дни в княжеские хоромы на конкурс и ристалище подобно заморских турниров».

— Ну и что тут такого?! — спросил Кощей. — Я не князь! Я – царь тьмы!
— А то, что там сказано – не страшнее Змия Горыныча и Кощея Бессмертного!
— Выходит, я так страшен, что меня этот князь в изгои определил?!
— А ты, Коша, на свой лик в зерцало позри!
Кощей заерзал на троне, поглядев то в одну, то в другую сторону и, увидев Соловья Разбойника, провопил, что было сил:
— Соловей, мать твою, ну—ка подай мне зерцало! Чай, владыка сил черных зрить на свой божественный лик желает!
Соловей метнулся и поднес зеркало, поставив его перед Кощеем.
            — Лет триста я уже свою персону не зрил в зерцало! Нужды не было!
— Ты, Коша, касатик, для меня, как для женщины, красавец всем миром невиданный и неписаный, словно пасхальное яичко. Тебе лет пятьсот сбросить, вот тогда ты и впрямь был бы в женихи гож, — сказала Баба Яга, чувствуя своим сердцем, что у него завладеть сердцем княжны Марьяны на сегодняшний день нет никаких шансов.
— Так что мне делать? — спросил Кощей, переминаясь с ноги на ногу, словно давно желал помочиться, да окаянный простатит мешал опорожнить внутренний сосуд. — Кто за меня замуж пойдет?
— Я, Коша, такое тайное заклинание ведаю, что мы твою проблему в раз решим. Лик для тебя можно у простого мужика скрасть!
— Во! Как?
— В Слободке, знаю, Емелька живет. Красив, как сам бог, сын рыбацкий. В него девка одна влюблена – дочка кузнеца Данилы, — сказала Яга. — Всем иноземным красавцам фору даст! На, вот, взгляни, Кошенька, как ей отрок ликом пригож!
Яга достала из мешка тарелочку, положила на него наливное яблочко и сказала:
— Ты катись, катись по кругу, сквозь пургу, сквозь зной, сквозь вьюгу. Нам Емельку покажи, про Емелю расскажи.
Яблочко завертелось по тарелочке, и уже через минуту на дне блюда возник Емеля, в компании с богатырями распивающий брагу.
— Во, глянь! Каков экземплярчик!
Кощей от любопытства привстал с трона и взглянул на Емелю, который отчетливо виделся на дне тарелки.
— Лицом—то как парень хорош! Я ведь тоже в молодости был таким молодым и першпективным! Только это было лет восемьсот назад, когда над землей еще Горынычи стаями летали, а потом пришли эти богатыри русские и всех по пьяной лавочке из рогаток перебили. Один остался, я его, как зеницу ока блюду, для пущего страху и расплоду.
— Ох! Древен ты, Кощеюшка, как волосатый слон, что вмерз в землю по самый хобот.
— Так мне, Ягуся, уже десятый век пошел. Я же бессмертен! Жить устал, а надо! Кто люд земной кошмарить будет?!
— Ладно, я так и быть из тебя сделаю завидного жениха. Только моя работа, Кошенька, больших денег стоит. Это ж тебе не косметический салон доктора Франкенштейна, где на твой лик харю простолюдина натянут, да суровыми нитками через край заштопают.
— Проси, что хочешь! — сказал Кощей, желая скорее заключить сделку.
— Хочу, хочу… — задумалась Яга, прикусив палец, — хочу получить шапку невидимку! Чтоб меня не только оком было не зрить, но и радаром не чуять. Во как!
— Ты что, дура! Шапку—невидимку ты прошлый раз просила, да Горыныч её потерял….
-Ну, коли нет шапки то и красоты неописуемой у тебя тоже нет. Полетела я домой!
-Ты погоди дура старая артачится. Сыщу я тебе шапку. У меня друга ёсь! Будь по—твоему, Ягуся. Дам я тебе шапку— невидимку. Только смотри, старая, этот предмет уж дюже деликатный и не каждую голову лезет.
— Да знаю, знаю! Не хрен тут меня за советскую власть агитировать! Давай, контракт подпишем, и я сразу в путь отправляюсь за Емелькиной рожей!
— Какой контракт?! — спросил лукаво Кощей.
— Какой, какой? Заказ на эксклюзивную работу контрактом кличут!
— Ну, давай! Так и быть, подпишу! — ответил Кощей и, макнув перо в чернильницу, не глядя, расписался на пергаменте, который Яга вытащила из своей торбы.
— Ну, я полетела! — сказала она и, хлопнув в ладоши, тут же оказалась в своей ступе.
Махнув метлой, она проговорила:
— Ахалай—махалай, ступа в небо взлетай!
Ступа напряглась, задрожала и, оторвавшись от мраморного пола, сделала круг над Кощеем и вылетела в открытое окно тронного зала.
— Эх, босс! Мне бы так полетать! — сказал Соловей—разбойник, завидуя Яге. — Я вроде и Соловей, а вот летать не могу, все свищу, да свищу сабе! А за каким хреном свищу, ни я, ни ученые мужи не ведают! Зубы у меня такие волшебные и дюже свистлявые!
— Я тебе, Соловушка, ковер — самолет на свадьбу подарю  - за верную службу! Будешь в полете свистеть.
— Ты, патрон, его же собрался сдавать на утилизацию?! Он ведь весь дырявый, того и гляди нитки разойдутся и как грабанёшься головой оземь….
— Ты че? В своем ли уме, Соловушка?! У него еще фактура ого —го какая – из Персии! Жаль только, что моль слегка поточила, но то же не повод его на пол стелить! Ерунда, заштопаешь, постираешь и лет пять еще летать можно….

                Глава восьмая
                Как Емеля лик свой профукал

Яга, вылетев из замка Кощея, набрала нужную высоту и направила свой деревянный лайнер в сторону Шереметьевской Слободы. Через час полета она уже была над столицей. Сделав круг, она вышла на нужную глиссаду и мягко приземлилась на огороде за Емелькиным хлевом. Сунув метлу в ступу и, она попудрила носик, похожий на драконий клюв и, опираясь на посох, направилась к хате. Еще в девках когда Яга постигала таинство ведьминного промысла поломала об пень свою ногу. С тех пор и прослыла Ягой- костяной ногой. Собравшись с духом, она постучала в двери.
— Эй! Ти ёсь тут, какие живые люди?! — спросила она жалобным голосом побирушки.
Емеля, услышав стук, открыл двери и впустил незнакомку в дом.
— Что, бабуся, надобно? — спросил Емеля старушку.
— Я беженка из басурманских краев! Мы погорельцы! Подайте, люди, хлебушка ради Христа. Помогите голодающей из Поволжья!
Емеля отрезал от свежей булки краюху хлеба, свернул пару блинов в трубочку и подал нищей страннице.
— Ой, спасибочки, добрый ты человек! Спас нищенку от голодной смертушки!
Яга отщипнула от хлеба небольшой кусочек и сунула себе в рот, делая вид, что очень голодна. Пожевав хлеб беззубым ртом, она, чавкая, спросила:
— А водицы можешь мне дашь, горло смочить? Что—то глотка моя, добрый молодец, совсем от голода пересохла!
Емеля зачерпнул ковшом воду и подал Яге. Та, пригубив, выплюнула воду на пол и прохрипела, фыркая во все стороны:
— Фу, смердит рыбой! Тьфу!
Тут до Емели дошло, что подал он воду из того ведра, в котором сидела волшебная щука. Спорить с бабкой он не стал, а взяв ковш, зачерпнул уже из другого ведра. Яга выпила, вытерла рот рукавом своего драного кафтана и, втянув носом воздух, словно насосом, сказала, хитро прищурив глаз:
— Вода—то рыбой пахнет, а в хате рыбу ни кто жарили. Ти сырую вы её, люди добрые, лопаете?
— Так щука попалась, когда вчера вечером к проруби за водой ходил!
— А по что не съел?
— Так домой просилась к своим щурятам!
— Ты, добрый молодец, брешешь! Рыбы говорить не могут. Есть, правда, одна – царь—щука, что живет в озере за твоим огородом.
— Так это, наверное, она и была, раз по—русски так хорошо трепалась! Я уж думал, что меня бес попутал.
Тут Яга смекнула, что Емеля хранит какую—то тайну. Сделав вид, что потеряла к этой теме интерес, она лукаво промолвила:
— Ты слыхал, добрый молодец, что князь Владимир княжну Марьяну замуж выдает? Полкняжества отдает в приданое!
— Ну, слыхал, а что?!
— А ты хочешь, чтобы Марьяна именно тебя избрала?
— Ой, как хочу, бабушка, просто жуть! Сплю и вижу! — ответил Емеля.
— Я, добрый молодец, между прочим, вхожа к княжне Марьяне и могу сделать так, что она полюбит тебя всем сердцем еще до ристалищного турниру.
Емеля мгновенно клюнул на уловку Яги и тут же растаял, словно пломбир на солнце, желая стать единственным и неповторимым кандидатом на сердце княжны и половину царства.
— Что мне для этого нужно? — спросил он, ничего не подозревая о тайных замыслах черных сил.
— Омой ты свое лицо водицей из медного таза, а воду собери в эту склянку. Я приворот сделаю. Как княжна Марьяна испробует тот приворот, так её сердце сразу же дрогнет и она влюбится в тебя с невиданной доселе страстью.
Емеля достал медный таз, налил в него водицы и стал мыть лицо, фыркая от удовольствия, как морж на льдине. Тем временем Яге выдался случай лучше осмотреть хату и сделать кое—какие выводы. Увидев прибитую к стене шкуру Змея Горыныча, на мгновение испытала жуткий страх, представив, как Емеля —богатырь, прознав про её колдовские происки, будет мечом—кладенцом лишать её головы.
— На, бабушка, держи водицу, — сказал Емеля, подавая Яге полную склянку.
— Горыныча ты, соколик, угробил? — спросила Яга, показывая заскорузлым пальцем на сушеную шкуру.
— Ага! Тут намедни, на охоту ходил с братвой. Пришлось аспида парящего замочить, чтобы он по лету картошку на огороде людям не топтал. Прошлое лето повадилось чудище клубни молодые жрать в три головы! Наяривал гад, только хруст по всей Слободе, стоял.
— Так ты, добрый молодец, настоящий, мать твою, богатырь! Как звать тебя, добрый человек, чтоб я знала за кого мне перед Богом поклон отбивать, да прославлять в былинах?
— Емеля! — гордо ответил он, выпячивая грудь и поправляя холщовую рубаху под поясом из пеньковой веревки.
— Спасибо, Емелюшка, тебе за доброту твою бескорыстную, за хлеб, за воду превеликое спасибо! Приезжай во субботу на турнир в хоромы княжеские, я обещаю – княжна Марьяна точно будет твоей! Я уж позабочусь об этом! Можешь на меня положиться!
Яга сунула в котомку склянку, поклонилась в пояс за хлеб да воду и, удовлетворенная сделанной работой, вышла из хаты. Добравшись по снегу до ступы, она влезла в неё и, сказав заклинание, махнула метлой и взлетела. Сделав круг над Шереметьевской Слободой, ведьма взяла обратный курс на замок Кощея и уже через секунду скрылась в облаках, будто её и не было вовсе.
— «Эх! Чую, мне фарт покатил!» — сказал сам себе Емеля и почесал затылок. — «Все она – щука—кудесница!»

                Глава девятая
                Как Кощей на Емелю стал похожим.

— Ты мне лучше подай клюковку, чай, там витаминов полно. Что—то мне кисленького уж больно захотелось, Соловушка, — сказал Кощей, потягиваясь на троне. — Да и Ягуся, что—то запаздывает со своим зельем. Как бы не надула старая карга! Знаем мы таких аферисток. Ходят по хатам, зелье чудотворное продают, а то не зелье вовсе, а настой заячьего помета. А народ за это дерьмо златом да серебром расплачивается! Ох, и дурен же ён, народец—то…
— Ты, ваше бессмертие, особливо не волновайся. Старая—старая, а дело свое коварное знает туго! Нашей она породы, злодейской!
Не успел Соловей—разбойник рот свой закрыть, как за окном раздался легкий гул, будто ветер завыл в пустую бутылку.
— О, ваше кощейское бессмертие, легка барыня на помине!
Кощей поднял глаза, и в этот миг в тронный зал опустилась в ступе сама Яга. Она махала метлой, разгребая перед собой воздух, и уже через секунду мягко приземлилась, как раз посреди зала.
— Чуф, чуф, чуф! Упарилась я, Кошенька, однако! Пролетела сотни верст, нигде не присела даже! К тебе, ваше бессмертие, так спешила, что вся сошла, как есть на мыло! — сказала Яга и ловко вылезла из ступы.
— Какие новости, старая?!
— Новости просто чудесные! Все сделала! Все добыла! Сейчас зелье сварю и тогда….
— Что тогда? — спросил Кощей.
— Тогда омолаживаться будем! — ответила Яга и вытащила из торбы склянку с водой. — Вот он –лик красавчика Емели! Вода, ваше Бессмертие, скопировала его лицо, и теперь оно твое будет! Молекулярный обмен так сказать!
— Так, давай, детка, твори свое гнусное дело! — сказал Кощей. — Я уже лабораторию приготовил, да и шапка—невидимка тебя в сейфе ожидает.
Кощей встал с трона и, взяв Ягу под руку, повел её в подвал замка, где находилась тайная лаборатория.
— Злато, наверное, все ищешь или камень какой философский?! — спросила Яга, видя колбочки, пробирочки и прочую алхимическую утварь.
— Да тут у меня один хранцуз над аликсиром молодости работал, так вместо аликсира такую дрянь сотворил - мама не горюй! Виагрой таперича её в народе кличут! Я, придурок, на старости лет тоже попробовал — не удержался. Так мой друг Соловей разбойник, еле от меня ноги унес в свои леса Муромские. В моем теле тогда такой интерес к любви появился, что пришлось самому себя в башню заточать, чтобы беды какой не натворить. И так худое про меня в народе болтают!
— А где сейчас тот хранцуз? — спросила Яга проявляя женское любопытство.
— Так я его Горынычу скормил. Уж больно гадок был. В бабских рейтузах ходил и в парике. Лягушек поедал, да смердел тут парфюмом, от которого у меня страшная аллергия!
Тут Яга вспомнила про шкуру Змея Горыныча, которую она видела в хате Емели и спросила, просто так из бабского любопытства:
— Я видела, Емеля с Горынычем твоим нынче совладал, а теперь его шкурой свой взор балует да девок деревенских пугает!
— Ты, Яга – дура! Как есть настоящая дура! И это еще один факт твоей неудачной биографии, по которому я к тебе сватов засылать не хочу! Горыныч, он у меня в башне сидит, сундук с моей смертью ночным и дневным дозором обходит! Он мне свою свободу на сто лет вперед в карты продул еще в тот год, когда мы княжну с тобой красть затеяли. А шкуру он, видно, еще по весне сбросил, чай, хоть и о трех головах все же гад он болотный.
— Ну, Емелька! Ну и сукин сын! А он мне заливал, что якобы одолел самого Горыныча! А оно во как! — сказала Яга, задумавшись. — А ты прежде, чем змея кормить, хоть формулу того зелья у него выведал? Мы, Коша, такой бы бизнес сотворили! По всему тридевятому царствию сие зелье продавали за деньги – и не малые! Чай, наш мужик али какой российский все больше по медовой браге сохнет, чем по любви страстной. А так бабам русским такая радость бы была! — сказала Яга, представляя, как мужики в один день бросят пить и ударятся с головой в любовные утехи. — Может и я кому тогда приглянулась бы?!
— Ты, Яга, невеста хоть куда! Кабы не твой горб да нос крючком, я б давно к тебе посватался! — сказал Кощей. — Ну, все, пришли. Давай, твори свое чародейство, а я пойду в картишки с Черномором перекинусь, да винца хмельного отведаю!
И Кощей, скрипнув железной дверью, ушел, оставив Ягу один на один с пробирками и ретортами.
Баба Яга, разведя пары, вылила в колбу воду с ликом Емели и принялась колдовать, подкидывая из своего мешка тайные болотные травы да сушеных гадов. Через несколько минут вода в колбе превратилась в зеленую массу, более похожую на тертый огурец, чем на колдовское зелье. В точно назначенное время она сняла с огня склянку, плюнула в нее для верности и, прочитав тайное заклинание, поставила остывать.
— «Вот таперича шапка—невидимка точно будет моей!» — сказала она себе и потерла руки, предчувствуя плывущую к ней удачу. — «Там и посмотрим, кто в тридевятом царстве настоящий рассадник зла и кто на трон Владимира имеет больше прав?».
Остудив зелье, Яга вышла из лаборатории и, виляя бедрами, как триста лет назад, продефилировала в игровую, где Кощей уже два часа резался в покер с дядькой Черномором и Соловьем—разбойником. Тут же, голые кикиморы под музыку скоморохов крутились вокруг шеста и плясали, радуя взор Кощея и его гостей смелыми эротическими телодвижениями, которые будоражили Кощееву плоть в предчувствии брачной ночи.
— Ну что, старая, сотворила свое колдовское зелье? — спросил он, затягиваясь сигарой.
— Сотворила, соколик, сотворила! Таперича будем тебе возвращать молодость, силу и эту как её эту — харизму. Да вот только перед тем как выпить, условие одно исполни.
— Какое условие?! — недовольно проскрипел Кощей, выпучив глаза.
— Лик Емели тебе будет служить всего один месяц. Потом ты, Коша, вновь превратишься в старого доброго дядюшку Кощея. Коли Емеля за это время помрет от чужой руки или же своей смертью скоропостижно, то останешься ты с его молодостью на веки вечные. И лик сей будет тебя радовать еще долгие лета.
— Это что значит? Коли он помреть, то его харя моей будет на долгие лета?
— Да! Его рожа станет твоей до самой твоей смертушки! Да смотри, умереть он должен сам, ну или край, от чужой руки! Ты, Кощеюшка, к его смерти никакого причастия иметь не должон, ну никоим образом!
— А как я душегубца найму, да он ему голову, как куренку открутит или отравленной стрелой из лука сразит?!
— Не пойдет?! Душегубец по твоей указке Емельку сгубит. Так чары сразу в один момент и рухнут!
— Тогда, Ягуся, его интригой извести нужно! Пусть его царевы слуги заколбасят за покушение на государя и существующий строй. Я его рожей, смуту наводить буду, ну типа, это ён! Мы его таперича под топор лихо пристроим!
— Ты, ваше бессмертие, хоть и прожил тысячу лет, а мозгом видно совсем зачах! — сказала Яга. — Умом его брать нужно, умом!
— Ты, Яга, и возьмешься изводить его гадостями! Я тебе шапку—невидимку по нашему контракту дам, вот ты и действуй—злодействуй! Все карты тебе в руки!
Яга задумалась и, покумекав минуту над предложением Кощея, согласилась.
— Ну, давай, ваше бессмертие, распрягайся, будем сеанс омоложения проходить, — сказала Яга. — Сие зелье надо вовнутрь принять мелкими глотками, чтобы процесс без стресса прошел.
Кощей взял склянку из рук Яги и одним махом влил себе в рот. Вцепившись в подлокотники кресла обеими руками, он замер в ожидании чуда, испуская изо рта синий дым с искрами, который клубами стал подниматься к потолку. Через несколько секунд все его тело затряслось, как в приступе эпилепсии. Глаза вылезли из орбит, а вся старая сморщенная кожа на лице, покрывшись большими пузырями, безжизненно обвисла, словно мокрый холщовый мешок.
— Ой! Ой, как морда у меня чешется, спасу нет! Помогите, люди добрые! — завопил Кощей.
— Это, ваше бессмертие, новая шкура нарастает, как по весне у Горыныча, — сказала Яга и, подцепив ногтем отвалившуюся от лица кожу, стянула её с Кощея, как стягивает со шляпы черное покрывало факир—волшебник. На удивление кикимор, дядьки Черномора и Соловья—разбойника, вместе старого избитого морщинами лица тысячелетнего старца они увидели молодую белую кожу молодого мужчины, точь в точь, как у Емели. Коли в ту минуту можно было поставить их рядом, то даже родная мать не смогла бы отличить Кощея от Емели.
— Вау! — только и сказала Яга, открыв рот, и тут же упала на пол от удивления.
— Что?! Что ты там узрела, старая калоша? — проорал Кощей, в ужасе хватая себя руками за физиономию. — Что, что получилось? Зерцало мне подать, немедля!
Соловей—разбойник, с удивлением наблюдавший за сеансом процесса омоложения, кинулся на поиски зеркала, не желая гневить патрона. Кикиморы загудели, одобрительно цокая языками, видя, как старый хрыч в одно мгновение превратился в доброго молодца.

                Глава десятая
                Накануне турнира
 
Чем ближе подходил день рыцарского турнира на руку и сердце княжны Марьяны, тем больше волнения скапливалось под сводами царского Кремля тридевятого царства. Князь Владимир, перейдя в жесткий режим экономии державного бюджета, пиршеств и княжеских трапез в последние дни не закатывал, а довольствовался продуктами приусадебного хозяйства, поэтому, сидя на троне, питался исключительно гороховой кашей.  Князь каким—то неведомым ему ранее чувством ощущал, что вокруг назначенного сватанья княжны Марьяны разворачиваются довольно серьезные закулисные и закордонные интриги. Послы всех мастей из двух десятков царств и республик еще за неделю заполонили постоялые дворы вокруг Кремля в ожидании не только воскресенья, но и удобного случая оттяпать кусочек России в свою пользу.
— Ты, Марьянка, глянь, глянь в окно, — сказал князь, облизывая ложку.
— Ну, на что мне там глядеть? — спросила она и, выплюнув шелуху от семечек, подошла к окну. — Что я, царского двора не зрила?!
— Скажи, что видишь там!
— Ну, вижу, как цыгане медведя мучают, на цепи его таскают. Басурмане шашлыки жарят и шаурму, а скоморохи с гуслярами на жалейках да балалайках наяривают.
— Во, видишь, шашлыки! Я, князь, сабе позволить не могу шашлык скушать, все деньги на твою свадьбу зарезервировал! Ты бы хоть для приличия и приятности глаза рожу бураком натерла. Ходишь, как бледная спирохета! Тьфу ты, как поганка бледная! Спирохета—то ж микроба такая!
— Ты хоть и князь, а в современных заморских модах фишку не совсем рубишь. Давеча мне Прасковья сказала, что нынче в моде легкая смертная бледность и экзальтированная худоба. Я тебе голову даю на отсечение – женихи на меня будут липнуть, что мухи на это….
— На дерьмо липнуть? — лукаво переспросил князь, закручивая ус.
— Не мухи, папа, а пчелы на мед, — ответила княжна и, вытащив сигарету на длинном костяном мундштуке, закурила.
— О, мать твою, ты и табаки имеешь привычку шмалить, бесово ты отродье….
— Табаки, папа, нынче в моде! Элегантность придают эдакую и жуткую эпотажность, что в нашем деле вещь нужная.
— Ты, Марьяна, дура! Соком налилась, а головой совсем не созрела, — сказал в гневе князь—отец и постучал себя деревянной ложкой по голове. — Да лучше семечки лузгать, чем дрянь эту заморскую курить!
— Я, батюшка, от того и курю, что вся в нервах. Знамо в нашей державе женихов добрых нет. А те, что в заграницах, ведь не на мне жаниться хотят, а на твоем, батяня, пол-царствии.
— А коли и на пол-царствии?! Что думаешь, добро вам отдам?! Отмерю близ Колымы, и досыта зятю будет!
— Так там же, батюшка, вотчина твоего князя Абормотовича. Ён, там злато моет, да наивных чукотских юношей водой огненной спаивает, чтобы песцовые да соболиные меха для англицкой королевы добыть! Народ кажет, он замок там в Шотландиях купил, чтобы без боязни в юбке ходить подобно бабам, — сказала Марьяна, проявив беспокойство о державном добре!
— Дам там, где злато уже давно все отмыто. Пущай твой муж там елки да березки садит. А князь Абормотович уже давно к иноземцам подался, державное злато транжирить. Ну и бог с ним, не оскудеет земля русская, ибо богатств в ней на тысячи лет.
— Так там же, папа, холодно, жуть как?!
— А ты думала, я тебе и зятю южные курорты на Черном море подарю в канун олимпийских игр?! Шиш вы у меня получите, а не Черноморье!
— Я бы, папа, и Сибирью довольна была,-сказала Марьяна, сбивая пепел.
— Хрен возьмешь с тарелки деньги – нарисованы они! Сибирь им подавай! Тебе Сибирь отдать – Рассею проср…. короче, профукать!
— Я так и поняла, папа…. Спасибо за ваше добро да за ласку папаня!
— Ты, Марьянка, давай, поди спать, чай, завтра турнир начинается, голова и кожа должны быть свежи. Двор гостиный уже готов. Бани протоплены, перины взбиты, клопы и прусаки поморены….
— А коли знатного жениха вовсе не будет, чтоб я его всем сердцем могла полюблять?! Что тогда?!
— А за того пойдешь, кто в баталиях первым будет. Стерпится, Марьянка, слюбится! — сказал князь строго. — А чтобы увечий кандидаты сабе не нанесли, то биться будут мешками со ржаной соломой. Так что не боись, будет тебе жаних знатный и лихой!
Княжна захихикала, представив, как претенденты будут колошматить друг друга мешками с соломой.
— Вы, батюшка, верно крови боитесь?!
— Дура ты, Марьяна! Мне в царствии моем калеки да убогие не нужны, чай, и так от басурман монгольских, да от тевтонца многие пострадали. В царствии мужик нужен здоровый, да справный, чтобы детей плодил да казну оброком пополнял. На пенсион в державных закромах денег и так нет – пусто. Вот даже тебе на свадьбу еле по сусекам наскребли.
— Что, батя, в царствии нашем дефолт?!
— Спать поди, дехволт! Прикажу выпороть тебя розгами перед сватаньем, чтобы язык свой не распускала и на балконе во всю стать стояла!
Марьяна, обидевшись на отца, отчаянно топнула ножкой и, фыркнув, вышла из тронного зала к себе в опочивальню. Князь несколько минут постоял возле окна, глядя через щелку в бархатных шторах во двор. Там слободские детишки прыгали через костер, а цыгане под гитару пели заунывную песню. Закусив палец, он пробормотал сам себе под нос: «Эх, жених бы Марьяне хороший достался, чтобы царствие не делить! Хозяин хороший державе нужен, а хорошему хозяину нужна великая держава, а не полцарствия! Может мне жениться?!»

                Глава одиннадцатая
                Турнир
Время неумолимо отсчитывало минуты, сокращая расстояние до начала царского турнира. Съехавшиеся женихи не спали, каждый из них в тот миг предчувствовал свою победу, веря, что полцарствия станет достойным приданым к своим землям.
Завтра проказница—фортуна все расставит на свои места. Кто—то падет жертвой любви, а кто—то дождется того мига, когда волшебно—невесомая ручка невесты Марьяны сбросит с царского балкона на его голову вышитый платочек победителя.
Емеля, как кандидат в женихи, в тот вечер находился в таком же возбужденном состоянии. Он рассматривал на груди в полированное дно медного таза вышитого матерью петуха и довольно цокал языком.
— Каков я красавец! — сказал он, вращаясь вокруг своей оси, разглядывая новую рубаху.
— Ты, Емелька, завтра еще лапти новые надень. Ну те, что лаком крыты, чай, невесту едешь выбирать, а не скакуна объезжать.
— Нет, маманя, сапожки сафьяновые надену, красные. Да на печи поеду, чтобы свой зад не морозить, дорога—то дальняя. Надо же показать князю, что и мы, простолюдины, тоже не лыком шиты.
— А сапожки сафьяновые, где возьмешь?
— Так я же, мать, настоящий кудесник!
Емеля загадал желание и повернул колечко вокруг пальца. В мгновении ока на его ногах появились писаные золотом красные сафьяновые сапоги на каблуке с загнутыми носками. Мать, обхватив руками лицо, от удивления даже вскрикнула:
— Ох! Это надо же красота—то, какая! И как тебе удается все это творить? Ты, верно, душу дьяволу продал?
— Это все, мать, ловкость рук и никакого мошенничества.
— Где ты, олух, эти знания получил? Где, в каких университетах, ты бесово семя, грамоте учился? Княжна Марьяна не из чурбана стругана, чай, грамоту знает, и читать умеет, а ты….
— А я! А я, мать, могу тоже грамоту осилить и в математиках, и в науках разных постичь такие познания, кои во всем мире собраны. Вот смотри!
Емеля вновь загадал желание и крутанул колечко. В ту секунду неизвестно откуда в его голову стали влетать картинки, буквы и прочие сведения, коими не только царская библиотека была полна, но и что в разных странах хранились. Они мелькали перед глазами с такой скоростью, словно осенние листья березы, сброшенные порывом урагана. От такого наплыва информации Емеле показалось, что в его голове зашевелились мозги, будто в них завелись черви. Голова, как ему мерещилось, стала распухать и, не выдержав такого над собой испытания, он, с воем подраненного вепря, сунул голову в кадушку. Несколько раз, окунув её в холодную воду, он заорал что было сил, так, что мать свалилась с лавки и от страха забилась под стол.
— Хватит! Хватит! Ой! Ой! Головушка моя буйная! Хватит!
Он вновь повернул колечко, и когда информационный поток иссяк, обессиленный рухнул на пол, словно в тот миг был сражен чугунной булавой Ильи Муромца. Пару раз, дрыгнув ногой, Емеля замер в позе эмбриона и засопел. Испуганная мать вылезла на четвереньках из—под стола и кинулась к сыну, считая, что он уже представился перед Господом. Схватив его за голову, она приподняла её от пола и крепко прижала к своей материнской груди.
— Ой! Ёй! И на кого ты, Емелюшка, меня покинул?! Что ты сделал с собо—о—о—ой?! — заголосила она, целуя сына в лоб. Слезы градом закапали на его лицо, растекаясь по щекам, лбу и губам.
Емеля, отойдя от шока, открыл глаза и прошептал:
— Не орите, пожалуйста, мне на ухо, маманя, чай, я еще жив. Все лицо мне своими соплями измазали.
— Жив, жив, жив, соко—о—олик мой ясноглазенький! Мать до смерти напужал! Я уж чего худого подумала! Помер кормилец!
— Поживу еще, чай, я завтра жениться должон на княжне Марьяне и внуков тебе нарожать, как ты велела!
Мать со всего маху стукнула Емелю ладошкой по голове и сказала:
— Ты, верно, придурялся, ирод поганый?! Мать, верно, пугал?
— Вот те крест, что нет! — перекрестился Емеля. — В моем теле была такая слабость, что ноги сами подкосились. Вот я и завалился в обморок.
В этот миг в его голове что—то щелкнуло, и он выдал:
— Согласно закону всемирного тяготения, маманя, мое тело ввиду нарушения его устойчивости было притянуто к телу большей массы, — сказал Емеля, применив только что полученные знания по физике.
— Это ты сейчас с кем разговаривал? — спросила мать, глядя на сына глазами полными страха за его психическое состояние. — Ты, часом, не свихнулся? Может с твоей крыши солома съехала?
— Пусть, мама, вас не беспокоит мое психическое состояние, ибо в эту минуту идет процесс становления и формирования моей личности под влиянием внешних и внутренних управляемых и неуправляемых факторов.
— Это что ты тут мне такое ведаешь? Какие, на хрен, хвакторы, которые управляют тобой?! Это что за бесы такие?
— Ты же, мать, хотела, чтобы я грамоту постиг и был вровень с Марьяной?! Вот я и выучился разным наукам и теперь не только могу писать и читать, но и запустить в сабе процесс физического, умственного и нравственного созревания, которое по существу означает мое превращение в биологического индивида, обладающего задатками интеллектуального человека, как представителя человеческого рода.
Мать, после сказанного Емелей, скривила лицо, словно её пронзила острая зубная боль и, повернувшись к иконе Спасителя, встала на колени и, трижды перекрестившись, взмолилась:
— Господи, спаси и сохрани! За какие такие грехи, ты, лишил моего сыночка разума?! Давеча, он не мог ни читать, ни писать, а сейчас в него будто вселился дьявол, который приведет его прямо на плаху!
— Вы, маманя, зря причитаете, давайте лучше будем собираться на сватанье, чай, времени осталось мало, — сказал Емеля и, взяв мать под руку, поднял её с пола.
Мать послушно приподнялась и, присев на лавку, тут же заплакала.
— У всех сыновья как сыновья, а у меня…. И откель только твое чародейство взялось! Погубит оно тебя, как пить дать погубит!
Тут Емеля не удержался и поведал матери, как намедни во время пьянки с богатырями изловил ведром щуку. Как она одарила его волшебным кольцом и поведала ему о том, что он станет властелином мира.
— Эх, Емеля, Емеля! Простофиля! Доверился рыбине бездушной, а коли это происки самого сатаны. Где это видано, чтобы рыбы по—русски говорили и кольца волшебные направо и налево раздавали?!
— Так она к щурятам своим вернуться возжелала!
— Видит Бог, хлебнешь ты еще горюшка, — сказала мать и фартуком вытерла слезы, катившие по лицу.
Уже утром, когда петух возвестил о наступлении нового дня, Емеля проснулся в приподнятом расположении духа. Мать, как и все прожитые годы, суетилась возле печи, колдуя над блинами, которые в последний день масленицы были особенно вкусны и обласканы самой божественной благодатью.
— Вставай, Емелюшка, чай, тебя невеста уже ожидает! Гонцы царевы уже в трубы трубили, народ на сватанье собирают.
Емеля встал и впервые за двадцать пять лет своей жизни умыл после сна лицо и, сунув палец в печную золу, почистил ей зубы. Мать с удивлением поглядела на сына и, достав из сундука вышитую рушник, подала его Емеле.
— На, держи, сыночек, подарок! Рушничок тебе от сердца материнского. Храни его и он поможет в самую горькую минуту, — сказала мать.
Вытерев лицо, Емеля аккуратно сложил рушник и сунул в холщовую котомку, которую носил всегда с собой на плече.
— Давай, маманя, свои блины, чай, корпоратив княжеский по случаю выданья княжны Марьяны ближе к вечеру ожидается. Целый день голодом себя морить уж больно не хочется, — сказал Емеля и присел к столу.
Мать подала блины, сметану и, налив Емеле чаю со зверобоем, подвинула поближе к нему чашку с липовым медом.
— Кушай, кушай, сынок, досыта! Авось, сегодня в дом невесту приведешь?! Я тебя тут дожидать буду и в молитвах день проведу, чтобы Господь помог тебе в делах и чаяниях!
Емеля плотно перекусил. Надел овчинный кожух, шапку, подпоясался пеньковой веревкой и, перекинув котомку с салом и краюхой хлеба, взобрался на печь.
— Держись, маманя, сейчас печка сама до князя поедет. По моему велению и моему хотению, катись печь на царев двор, — сказал Емеля и, повернув кольцо, крепко вцепился в трубу.
Печь шевельнулась и, пробив стену, выехала на улицу. Солнечный свет, отраженный от снега, больно ударил по его глазам. Он зажмурился, привыкая, а когда открыл их, то увидел, как печь, ломая покосившийся соседский забор, выехала на большак, который прямым маршрутом вел в княжеский Кремль. Слободские собаки, завидев Емелю, едущего на печи, завыли от страха и, сбившись в стаю, бросились в болота, распугивая волков, которые только и ожидали удобного случая, чтобы полакомиться в деревне свежей бараниной.
— Э, э, эх! Прокачу! — орал Емеля, со смехом глядя, как испуганный народ при виде самобеглой печи или закрывался в хатах на все замки, или неистово молился, стоя на коленях. Сколько Емеля не орал, желающих прокатиться с ним до Кремля на таком дьявольском устройстве, не оказалось.
А в это время на кремлевском дворе проходила подготовка к турниру. На подмостках, сколоченных по поводу проведения сватовства, скоморохи дули в свои жалейки, играли на балалайках и барабанах, забавляя собравшуюся столичную чернь и купечество. В торговых рядах, испуская клубы сизого дыма, пыхтели тульские самовары, а пышные купчихи в посадских платках, улыбались гостям во всю ширину своих белоснежных улыбок, предлагая баранки, бублики, кренделя и блины, любовно испеченные накануне по поводу торжества. Басурмане из стран азиатских, зазывая простолюдинов и приехавших женихов, махали руками и потчевали, собравшихся поглазеть на турнир, шаурмой и жареным на углях мясом, которое они называли шашлык—башлык.
Толпа гудела в ожидании, когда салютная мортира грохнет выстрелом, а женихи сойдутся на скользком бревне, неистово мутузя себя мешками с соломой.
Князь Владимир прикрывшись овчины тулупом восседал на троне на красном крыльце в кругу бояр и своей охраны, созерцая свысока на гуляющий народ, который проходя мимо, низко кланялся, приветствуя государя. Марьяна в собольей шубе и в кокошнике сидела на балконе и лузгала семечки, выплевывая шелуху на головы зазевавшихся горожан.
— Эх, мужика бы мне хорошего! — потянулась она и, поправив под своей задницей подушечку, вновь принялась грызть семечки, высматривая себе из числа кандидатов подающего надежды мужчину.
Уже на подъезде к Кремлю, махнув полосатой палицей, остановил Емелю ратник из службы подорожного надзора.
— Ты куды?! — спросил он, отдавая Емеле честь.— Куды ты прешь на этой печи?!
Старший воевода подорожного контроля десятник Спиридон, — представился он, как предписывал царев уклад.
— Емелей меня кличут. Еду на турнир по княжескому указу.
— А грамота у тебя какая ёсь? — спросил воевода. — Чай, транспорт твой не зарегистрирован?!
— А как же, командир, ёсь! — ответил Емеля и вытащил свиток.
— А царское дозволение на управление самобеглым транспортом из кирпича ёсь?
— Ёсь, начальник! — ответил Емеля, держа в руке наготове медный пятак.
— Так, так! А почему на печи едем и грубо нарушаем глаголы царского дорожного уклада?! Лампы керосиновые не горят, печь не побелена? Дым из трубы валит черного цвета!
— Так я это, начальник, …. — хотел было вымолвить Емеля, но сзади к воеводе тихо подошел Илья Муромец.
— Опять, десятник, мздоимствуешь? — спросил он, почти поймав за руку своего подорожного.
— Никак нет, ваше богатырское благородие!
— Ох, плут! Ох, плут ты, Спиридон! Думаешь, я не ведаю, что ты каждого, кто в Кремль въезжает, оброком пятикопеечным облагаешь? Говорят, строишь в Рублевке хоромы белокаменные?
Десятник, понурив голову, отдал Емеле свиток и, отдав честь, махнул палицей, давая разрешение печи следовать далее на кремлевский двор.
— Ты все ж, Емеля, решил свое счастье спытать? — спросил Илья и положил ему руку на плечо, как стародавний друг.
— Да решился, чай, полцарствия приданого обещано!
— Смотрю, сапожки сабе сафьяновые прикупил, да зипун из романовской овцы. Приоделся, бесенок!
— Эх, Илюша, так я к княжне же Марьяне еду. Хочу сердце её покорить!
— Ну, езжай далее! Покоряй Марьяново сердце, да смотри, челядь не подави, чай, праздник великий седни. Да гляди, дурень, на плаху не угоди! — сказал Муромец и, на ходу спрыгнув с печи, пошел далее делать обход дозорных, что поставлены за порядком и пристойностями народа зрить во все ясны очи.
В точно назначенное время салютная мортира ухнула на всю округу, и на красное крыльцо вышел здоровенный бородатый поп. В одной руке он держал крест, а другой махал кадилом. Следом за ним, держа иконы и хоругви, шли в черных одеяниях монахи и иноки, распевая на ходу торжественные псалмы. Поп замер и, подняв к небу крест, бархатным басом пропел:
— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь!
— Миром Господу помолимся. Господи, помилуй! — хор иноков и монахов протяжно запел.
— О рабе божией Марьяне и ныне сватающихся и о спасении их, Господу помолимся! О том, чтобы им была послана победа и исполнены все их прошения во спасение, Господу помолимся! О том, чтобы Бог дал им совершенную и мирную любовь, и даровал им свою помощь, Господу помолимся! О том, чтобы Бог хранил их пребывать в единомыслии и твердой вере в дела свои, Господу помолимся! Благословляю сей турнир и тех, кто призван быть избранным и тех, кто смелостью и силой вызвался бороться за руку и сердце рабы божьей Марьяны. Во имя отца и святого духа, аминь!
На помосте, где только что играли скоморохи, появился глашатай. Он держал в руках свиток со списком кандидатов, выкрикивая фамилии, имена и очередность тех, кто решил в борьбе за руку и сердце княжны Марьяны стоять до самого конца.
Кощей в образе Емели стоял тут же в окружении своей свиты, переодетой для приличия в одежду простолюдинов и купцов, скрывая под ней свою истинную черную суть. Баба Яга, нарядившись в цыганские шмотки, зорко наблюдала за происходящим, всячески оберегая своего клиента от разоблачения. Её задачей было опередить Емелю и представить его князю державным злодеем, претендующим на смену власти. Не могла Яга ради шапки—невидимки пропустить Емельку, чтобы княжеские тайные филеры и шпики в чем—то заподозрили самого Кощея.
В тот момент, когда печь въехала на княжеский двор, кандидаты в женихи, уже готовые к схватке, стояли перед князем в одну шеренгу, представляясь государю и княжне согласно протоколу. Князь пристально разглядывал три десятка молодых мужчин, уже в душе выбирая зятя по своему усмотрению. Мнение княжны Марьяны ему, как князю, было вообще неинтересно. Пол-царствием должен был править настоящий истинный князь, который и делами был бы хорош и привычек дурных не ведал. Увидев молодого стройного парня со светлой улыбкой и курчавыми пшеничными волосами, князь даже встрепенулся от плывущей в его руки удачи.
— Как молодец—то хорош! — сказал он одному из вельмож, которые так и крутились рядом с троном.
— Узнать, кто таков и откель сей добрый молодец прибыл в наши края?! — приказал князь.
Воевода громыхнул копьем о ступени и, лязгая кольчугой, направился прямым ходом к Кощею.
— Князь изволит с тобой говорить, — сказал воевода и легонько ткнул пальцем Кощея в грудь.
Кощей, повинуясь велению будущего тестя, вышел из строя и, собрав все нервы в один кулак, прямиком направился к трону. Баба Яга, со стороны заприметив неладное, тут же растворилась в толпе, наблюдая со стороны, чтобы иметь шанс вовремя скрыться от государева гнева.
— По вашему княжескому велению явился, — сказал Кощей, отрапортовав, словно молодой рекрут.
— Ты кто таков будешь и каких кровей?! — спросил князь, тыкая в Кощея скипетром.
— Я Феофан, князь Лукоморский! — сказал Кощей, выдав князю придуманную Ягой легенду.
— Так говоришь, Лукоморье твоя вотчина?!
— Так точно, ваше величество, моя!
— А ведаешь ли ты, Феофан, цареву науку царствием управлять?
— Ведаю, ваше величество, — ответил Кощей.
— Вот и хорошо. Я думаю, ты будешь моим зятем. А теперь ступай да покажи свою удаль молодецкую и смекалку княжескую. Чай, приданым в пол -царствия управлять нужно умело.
Кощей облегченно вздохнул и вернулся в строй кандидатов, которые переминались с ноги на ногу в ожидании своей очереди. Чтобы не показывать своих симпатий к Феофану, князь, как тонкий политик подозвал к себе еще несколько претендентов на сердце Марьяны и каждому пообещал свое покровительство, усыпляя, таким образом, бдительность конкурентов.
В этот миг и въехал Емеля на печи на княжеский двор. Яга, увидев его, бросилась к князю в ноги и, встав на колени перед троном, проорала:
— О, великий государь! Ради спасения державы, хватай вора и колдуна, кой скрал лик князя Лукоморского Феофана.
Князь недовольно топнул ногой и тут же приказал стражникам арестовать и подвести Емелю к трону. Те бросились к печи и под рев толпы схватили Емелю за шиворот и волоком потащили к трону. Емеля, оказавшись в цепких руках охраны, так ничего и не понял, лишь дергал ногами, желая на них встать. Он старался вырваться, но руки стрельцов крепко держали и продолжали тянуть к князю на поклон.
— Ты кто таков будешь, олух?! — спросил князь, ткнув Емелю скипетром в живот.

                Глава двенадцатая
                Похищение князя.

Сердце матери обмануть было нельзя. Как только Емеля попал в цареву немилость, она почувствовала это и, присев за стол, зарыдала, впадая в настоящую кручину. В этот момент в двери холодной нетопленной хаты кто—то постучал. Мать встала и, открыв двери, увидала на пороге Василину, дочку кузнеца Данилы. Милая, краснощекая от мороза девушка в шубке из овчинки в вязаных рукавицах и валенках стояла перед дверью и улыбалась, слепя Марфу жемчугом своих белоснежных зубов.
— А это ты, Василинка?! Проходи, дочка, в хату, да рукавиц не снимай, чай, видишь, печи в доме нет. Емелька, ирод, на ней к князю в сваты поехал. Решил, шельмец, на княжне ожениться.
Василина, услышав, что Емеля сватается к царевой дочке, слегка насупилась, но виду не подала. В тот момент в её груди загорелся огонек, а чувство отчаяния сжало влюбленное сердце стальными тисками.
— Как к князю в сваты?! — переспросила девушка. — А я хотела его на блинки пригласить….
— Ой, Василинка, Василинка! Сколько раз я говорила ему про твои чувства, так этому анчутке не докажешь, что только с тобой ему будет настоящее счастье, — сказала мать, вытирая платком слезы. — Только я всем сердцем беду чую. Не видать Емельке княжны, как своих ушей.
Василинка, присев рядом на лавку, принялась успокаивать будущую свекровь, обняв её за плечи, словно настоящая дочь.
— Вон, как хату, ирод поганый, развалил! Сквозь щели улицу видать, совсем парень умом тронулся.
— Может, тетя Марфа, к нам в хату пойдете? Там тепло, мамка чаем угостит с блинами, сегодня ведь суббота, — сказала девушка.
— Нет, Василинка, тут дожидать буду. А ты сама бы в Кремль сходила, да поглядела, что там с Емелей! Может, его уже и в живых нет? Может, он голову на царской плахе сложил?
Девушка приподнялась с лавки и, попрощавшись с Емелиной матерью, вышла из хаты и прямиком направилась в Кремль на праздник, устроенный князем.

— Вот скажи, мне собачья ты рожа, каким образом твоя печь ездит? — спросил князь, приподнимаясь с трона. — Хочу взглянуть на твое ноу—хау, а тогда и решим, что с тобой делать!
Князь в сопровождении бояр и стрельцов из охраны спустился с красного крыльца, подошел к печи и стал осматривать её со всех сторон, стараясь обнаружить то, что двигало эту кучу кирпича. Он колупнул пальцем кирпичную кладку, гвоздиком накарябал на печи «Тут был князь Владимир», после чего обошел печь и открыл железную заслонку. К своему удивлению Владимир обнаружил там чугунную сковороду со стопкой горячих блинов и целый чугунок тушеного картофельного супа с салом.
— О, вот тебе и блинки красные, и супчик наваристый! — сказал князь удивленно и, взяв блин, запустил его в рот. — А, ммм вкусно —то как!
Бояре, видя восторг государя, тоже не удержались от бесплатного угощения и каждый, взяв по блину, в мгновение ока опустошили сковороду. Одобрительно покачивая головами, они промычали, словно коровы, оценив, таким образом, стряпню матери Емели. Встав на спины двух стрельцов, князь как по лестнице поднялся на печь. На глазах ликующего народа он пристроил свой зад на горячие кирпичи и, развалившись там, испытал настоящее блаженство.
— Эх, тепло—то как! — завопил князь, щупая нагретую печку.
В этот миг, Владимир расслабился. Емеля тайно от держащих его стрельцов крутанул колечко и приказал печи ехать домой. Печь дернулась и, выпустив из трубы облако дыма, поехала в сторону Слободы, набирая скорость. Князь испугался, схватился за трубу обеими руками и завопил, что было сил:
— Караул! Стража! Государя демоны похищают! Спасай князя!
Стражники бросились бежать за печкой, но угнаться за ней, им было уже не суждено. Марьяна, увидев испуганного батьку, залилась таким смехом, что народ даже притих, а её хихиканье прокатился по всей столице.
Печь, пыхтя облачками дыма, скрылась за воротами и, подняв клубы снежной пыли, пронеслась в Слободу мимо Василины, которая в тот момент шла в Кремль на народное гуляние. Следом за печью во главе с воеводой, пришпоривая коней, с гиканьем и свистом, словно стрелы, пущенные из лука, пронеслись стрельцы. Сзади за стрельцами на огромном мохноногом коне спокойно ехал богатырь Добрыня Никитич. Его конь, не спеша и размеренно переставлял ноги, словно не мчался спасать государя, а показывал в манеже свою безупречную выездку
— Ну, ну, пошел, бесово семя! — орал Добрыня, стараясь пришпорить коня, но тот увеличивать скорость не спешил, а громко и недовольно фыркал, абсолютно не обращая на своего хозяина никакого внимания, и дальше продолжая свой размеренный и ленивый бег.
В эту секунду, когда погоня за печкой пронеслась мимо Василины, она вдруг поняла: раз печь пулей пролетела мимо неё, значит и с Емелей случилось что—то неладное. Задрав овечью шубу выше колен, она прибавила шагу и помчалась туда, откуда доносились звуки музыки, крики восторженной и ликующей толпы.
Тем временем печь с князем затормозила возле хаты Емели и, раздвигая бревна, въехала на свое место, где она простояла десятки лет до того момента, как её потревожило волшебное заклинание. Когда пыль, поднятая печкой, рассеялась, испуганный путешествием князь, открыл один глаз и увидел, что на него в упор смотрит– Марфа. В тот миг она, испуганная внезапным появлением печки с чужим человеком, держала в руке деревянную толкушку, словно палицу. Было видно, что она готова пустить её в ход, желая врезать незнакомцу промеж глаз.
— Ты кто такая будешь?! Ты что, моя смерть? — спросил князь, не спеша слазить с печи, трясясь от страха.
— А ты, кто таков? — спросила Марфа, угрожая государю дубиной.
— Я вроде бы, как местный князь, глупая ты баба, — ответил тот. — По крайней мере, я еще утром был им!
— А я, ваше величество, Марфа, — ответила она и подвинула ногой к печи лавку, чтобы государь мог спуститься на пол.
— Бить меня будешь? — спросил князь, глядя на женщину, вооруженную дубиной.
— Кабы ты, государь, сыном моим был, то дала бы промеж лопаток за то, что хату, сволочь, выстудил. Целый день без печи сижу, а он, супостат, по княжеским дворам катается, твоих бояр своим убогим видом тешит. Видите ли, он, ваше величество, свататься к вашей дочери поехал….
— Так выходит ты, Марфа, моя сватья?!
— Выходит, ваше величество! — ответила она и, подав князю руку, помогла ему спуститься.
— Ох, сватья, а блины у тебя знатные! Рецепт моим поварам продашь, а я тебя за это золотым одарю?
Князь, отойдя от шока, уселся на лавку и, вытерев со лба проступивший пот, глубоко вздохнул и промолвил:
— Квасу бы мне отведать, в горле все посохло!
Марфа, не говоря ни слова, зачерпнула ковшом хмельной медовухи и с поклоном подала государю.
— Отведайте, ваше величество, медок. На кореньях целебных он настоян да медком липовым заправлен.
Князь Владимир снял с головы корону, приложился к ковшу и, не отрываясь, осушил сосуд до самого дна. Уже через минуту первая волна опьянения прокатилась от ног к голове, и государь почувствовал, как его голова приятно закружилась, а конечности наполнились истомой.
— Ох, и медок твой, Марфа, как хорош! Прямо бальзам благодатный!
В эту миг, гремя крестьянской утварью, в хату ворвались стрельцы во главе с воеводой. Тот, не глядя, с закрытыми глазами, махал булавой, рассчитывая сразить царевых похитителей, и при этом орал, наводя трубным голосом настоящий ужас:
— Всем лежать! Работает княжеский спецназ!
— Ну что ты машешь? Что ты машешь этой железякой, придурок? Посуду побьешь, аль не дай Бог еще кого зацепишь? — спокойно сказал князь, остужая пыл своего служивого.
Воевода опустил булаву и, открыв глаза, увидел государя живым и здоровым, сидевшего перед ним на лавке. В мгновение ока он плюхнулся на колени перед князем Владимиром и, сложив губы в трубочку, облобызал княжеский сафьяновый сапожок.
— Встань с колен, идиот, сапог мне весь обслюнявил!
Воевода поднялся и, хлопнув себя рукой в грудь, встал по стойке смирно. Стрельцы, ввалившиеся в хату, тоже вытянулись в струнку за своим начальником и хором запели фальцетом, словно кастрированные мальчики из церковного хора.
— Жив, жив, жив, ваше величество! Бо—же ца—ря хра—ни! По сигналу воеводы запели стрельцы гимн, желая показать свою безмерную любовь к государю.
— Да закройте вы рты! — приказал князь, и стрелецкий хор мгновенно стих. — В хоромы пора, чай, гости заморские, поди, уже разбежались?
В эту минуту князь увидел шкуру Змея Горыныча, висящую на стене.
— Это, Марфа, кто сего гада завалил? Сынок твой, чай, в моих лесах браконьерским промыслом балует? Я же сию скотину занес в «Красную книгу» по причине её природной редкости! Ни я на неё не охочусь, ни охотникам своим не дозволяю!
— Эту шкуру, ваше величество, ему богатырь Илья Муромец подарил, говорил, что это был ваш заказ, — ответила Марфа, нервно теребя подол халата.
— Прокурору Скуратову поведаю, пусть он соображает, — ответил князь и, поднявшись с лавки, направился к выходу.
— Судить твоего Марфа, Емелю, по закону будем, чай, гад—то был реликтовый!
— Не повинен ён, ваше величество! — запричитала Марфа, встав на колени. — Да и гадов он боится, жуть как!
— А тогда поведай мне, Марфа, какими токма силами ён обладаеть, шо эту кучу кирпича двигать заставил! Да так шустро, что у нашего величия прямо дух сперло? Чай, чарами колдовскими владеет, охальник! Вот дознание и разберется, кого он боится!
Князь вышел из хаты в приподнятом настроении. Поездка на печи оказалась довольно продуктивной и познавательной. За последние тридцать лет он не покидал пределов Кремля, а тут своим глазом увидел не только как живет его народ, но и чем питается и даже дышит. Таких приятных минут общения он уже давно не испытывал и это событие растекалось по его жилам приятной истомой.
— «Жирком людишки обросли! Чай, уже дичь царскую без страха по лесам бьют», — подумал князь и, ступив стрельцу на спину, влез на коня.
Как раз в этот момент, когда князь собирался трогать поводья, к хате, громыхая копытами, подъехал на коне опоздавший Добрыня Никитич.
— О, Добрынюшка, собственной персоной пожаловал. Князя чуть не угробили, а он сабе катается по царствию, да девок красных за сочные груди щиплет, — запричитал государь.
— Так, ваше величество, конь у меня на ход не очень—то скор!
— Так, повелеваю: Емельку, супостата, сегодня же заточить в темницу и стеречь как царевы сокровища, — сказал государь и, пришпорив коня, отправился в обратный путь в Кремль вместе со своей многочисленной свитой.

                Глава тринадцатая
                Арест

Тем временем на княжеском дворе разворачивались драматические события. Взятый под стражу Емеля, все же сумел одарить своей улыбкой княжну Марьяну. Упав под балконом на колени, он поднял кверху руки и обратил свою молитву царской дочери:
— Не вели казнить, государыня! О, изумруд моей души! Дай хоть краем глаза глянуть на красоту твою неземную!
Княжна, приподняла с глаз таинственную вуаль, выплюнула от семечек шелуху, и смущенно взглянула на Емелю с высоты царского балкона. Сделав вид, что случайно уронила платок, она тут же из рукава достала другой.
Кусок шелка, вышитый гладью, словно лебединое перышко плавно опустился Емеле в руки, пахнув на арестанта ароматом французских благовоний. Емеля схватил его, со свистом втянул носом аромат и сунул за пазуху ближе к сердцу. В этот миг как раз он и рассмотрел сквозь вуаль лицо, как ему показалось, с рыжими волосами. Пыл бушующей страсти как –то угас. Перекрестившись, он обмолвился в треть голоса, будто выразил невесте свою истинную благодарность:
— Ну, и лицо у вас мадам! Да за такую невесту мне и пол-царствия будет маловато! Василинка пожалуй краше вас будет.
Княжна, вскользь заметила, что Емеля что—то шепчет себе под нос, улыбнулась и, поцеловав пальцы, дунула на ладонь, отправив ему воздушный поцелуй.
— Ну, пошел! — завопил сзади стрелец и замахнулся на арестованного огромной секирой, чтобы приструнить. Емеля, не желая гневить охранника, схватил шапку и, прижав её к груди, смиренно пошел в темницу.
— А он хорошенький! — сказала княжна своей гувернантке. — Жаль, батька его на плаху уже завтра определит за такую немыслимую нашему величию дерзость. Ну, ничего, тут еще десятка три женихов наберется. Авось, не всем головы отрубят, кто—то и останется.
Чернокожая гувернантка из Камерунского царства сделала вид, что поняла, улыбнулась княжне жемчугом зубов и, повернув голову, уставилась на проходящие под балконом народные гуляния, где русские мужики тешили себя в кулачных баталиях.
Князь появился нежданно, так же, как и исчез. Он въехал верхом на коне на княжеский двор прямо через триумфальную арку с гордым видом государя—победителя. Сзади, согласно протоколу, следовали стрельцы из охраны и «преданные» ему бояре, которые никак не могли упустить момента самолично зрить, как государь расшибет себе голову, свалившись с печи. Народ при виде князя тут же пал ниц и по толпе пронеслось:
— Ура! Жив, жив, государь! Ура! Ура! Ура! — заорала чернь и купечество, и шапки, малахаи разных мастей полетели в воздух, став выражением народного ликования.
Яга, выждав момент, когда князь расслабится, бросилась к нему в ноги и, встав на колени, закричала:
— Не вели казнить о, великий князь, вели старухе слово молвить!
Князь остановил коня и, поправив на голове корону, которая съехала ему на уши, и спросил, желая удовлетворить свое любопытство:
— Говори, старая, что поведать нашему величию желаешь?!
Яга, опираясь на клюку, встала с колен и, поклонившись князю в пояс, сказала:
— Хочу до вашего сведения довести, что смутьян и лиходей Емеля, тайным колдовством скрал у добра молодца и князя Лукоморского Феофана лик ягоный. Я тому очевидец и могу предстать перед княжьим судом!
— Велите, арештанта привести! — сказал сурово князь.-Дознание проведем…
Стрельцы бросились в темницу и уже через минуту приволокли за шиворот испуганного Емелю.
— Так это ты, супостат, тайной магией ведаешь? — спросил князь.
— Никак нет, ваше величество, не ведаю!
— А как та печь, что колес не имеет, по снегу движется?
— Так, то не колдовство, государь, а законы природы и лыжи! Вы, ваше величество, господом наречены править землей русской, так?!
— Ну, так! — ответил князь, заинтересовавшись.
— Значит, выше вас в Рассеи только господь, так?!
— Ну, так!
— А коли сани на гору взволочь, то они поедут вниз?
— Поедут, — ответил князь, ничего не понимая.
— Так и печь моя покатилась вниз с горы, ибо, ваше величество, ваши княжеские хоромы к господу вознесены, как на Парнас! — сказал Емеля, путая князя.
От таких слов в голове государя что—то перепуталось, и он впервые представил себя вровень с господом, восседающим высоко на Парнасе.
— Так, говоришь, с горы катилась?
— Катилась, — ответил Емеля. — Вы же сами в этом убедились, ваше величество!
— А поведай мне тогда, как ты, лиходей, лик добра молодца Феофана скрал?!
— Я, ваше величество, свой лик имею. И заметьте, очень даже приятный не только вашему глазу, но и дочери вашей княжне Марьяне! Почто мне чужой лик красть без надобности? Я и так красив как Аполлон Бельведерский!
— А тогда, как ты, супостат, мне это растолкуешь? Эй, стража, приведите ко мне этого Феофана, князя Лукоморского!
Стражники, услышав приказ князя, тут же под руки притащили Кощея, который уже знал, что все идет по намеченному плану, придуманному Ягой.
— Ты Феофан, князь Лукоморский?! — спросил государь Кощея.
— Я, ваше княжеское величество!
— Так ты, говоришь, Емелька твой лик тайным колдовством скрал?
— Выходит, так! — ответил Кощей, переминаясь с ноги на ногу от волнения. — Мы же с ним сейчас, что братья— близняки и ликом едины!
Князь дальше выслушивать потерпевших и виновных не стал, а приказал убрать их с глаз прочь, чтобы они праздник народу не портили.
— Стража! Емельку заточить в темницу! А после турниру будем судить по трем пунктам царского уголовного уклада! Кража лика! Похищение его величества, браконьерство на реликтовых гадов! Да на все на эти деяния не только княжеская воля нужна, — сказал князь, — а еще и благословение великого архимандрита! А он во, как – самолично!
Стражники ту же секунду подхватили Емелю под руки и поволокли его в обратном направлении – в темницу.
— Боже праведный, государь, да невиновен я! — заорал Емеля.
В этот миг, узрев, что Емелю направили под арест в темный подвал, с челобитной к князю подошел Илья Муромец и своим басом робко промолвил:
— Батюшка, князь великий, не вели казнить, вели добро слово молвить. Емелька в Кремль по царской грамоте свататься приехал. Я за него ручаюсь, как за самого себя, ибо знаю его сызмальства, чай, в Слободке живем по соседству.
Князь улыбнулся Муромцу лукавой улыбкой и сказал:
— Хоть ты и люб мне, Илюша, за силу и подвиг твой ратный, но своим оком зрю, что очарован ты этим басурманином и греха его пока сам не ведаешь. За компанию посиди с ним, может ум—то и поправишь, да вспомнишь, как вы с Емелькой моего реликтового гада Горыныча завалили, а шкуру его на стенке в хате распластали. Стража! Муромца в железо заковать и в темницу определить до скончания свадебных торжеств. Зрю, что оба они душу дьяволу продали и на указ княжеский плевать имели желание….
Стражники, было, бросились на Муромца вязать его в оковы, но богатырь, аккуратно отодвинув рукой своих подчиненных и, добровольно заложив руки за спину, пошел в темницу к своему товарищу по несчастью. Спорить с князем Илья в тот миг не решился, рассчитывая, что гнев государя через пару дней сменится на милость, а темница то место, где он спокойно может отдохнуть от дел ратных и мирской суеты.
Праздник по поводу проводов русской зимы и сватанья княжны Марьяны был в полном разгаре. Кощей уверенными шагами шел к своей победе, иногда выигрывая честно, а иногда шельмуя колдовством, словно последний карточный шулер.
После второго тура рыцарского турнира за сердце княжны, Марьяна уже точно определила для себя, кто будет её суженым, и все свое внимание обратила в сторону Кощея, очаровавшись его красотой. Достав из ридикюля дежурный, смоченный благовониями платочек, княжна в знак своей симпатии одарила им Феофана, так же, как и Емелю. Марьяна, как женщина, достигшая природного созревания, не могла в такой радостный для себя день остаться без жениха, поэтому играла наверняка, выбирая несколько кандидатов на руку и сердце. Увидев вернувшегося отца, Марьяна привстала и, помахав ему ручкой, прокричала:
— Батюшка! Я нашла свое счастье!
— В этом муравейнике я решаю, с кем будет твое счастье, — буркнул под нос князь и уселся на трон, продолжая радовать свой взор молодецкими забавами.
Княжна спустилась на красное крыльцо, где стоял трон и, пробившись через толпу стражников и бояр, тихо, словно кошка, подошла к князю.
— Папаня, Феофана хочу и все! — завопила княжна ему на ухо. — А лучше сразу двоих: Феофана и Емелю. На лик ведь они, как единородные братья. С одним буду днем на троне восседать, а с другим по ночам брачное ложе делить.
— Емеля твой завтра на плаху пойдет! Палачу уже дан наказ топор точить, да чурбак дубовый солью пересыпать, чтобы мухи заразу по державе не разносили! — сказал князь, продолжая глядеть, как заморские претенденты на полцарствия дубасят друг друга мешками с ржаной соломой. — А теперь дочка, иди на свой балкон, гости и народ должны полноценно невесту зрить, да тешить себя зрелищами.

Глава четырнадцатая
Темница

В темном подвале царской темницы, едва освещая угол камеры да икону Христа—спасителя, мерцая красным языком пламени, горела лампадка. Емеля, как ни в чем не бывало, сидел на деревянном подиуме и тасовал карты себе и Илье Муромцу, которого за компанию заточил государь до скончания торжеств.
— Зря ты, Емелька, на печи в Кремль прикатил. Народ напугал, да князя разгневал. Он теперь тебе голову точно оттяпает, — сказал Муромец. — За нашим Владимиром такое водится….
— Ты, Илюша, своим мозгом не врубаешься, что я единственный из всех, кто смог на печи приехать и сердце княжны покорить. Во, глянь, что у меня есть, — сказал он и достал из—за пазухи тот платок, что подарила ему княжна.
Муромец бережно взял платочек и, прижав его к носу, втянул в себя заграничный парфюмерный аромат.
— Ты особо—то ноздри не раздувай, мужлан, чай, всю благодать в себя всосешь, — сказал обеспокоенно Емеля, протягивая руку.
— Божественно—то как! — сказал богатырь и вернул ему подарок. — В наших краях таких благовоний днем с огнем не сыскать. Купцы заморские сии парфюмы только на шкуры собольи да колымское злато меняют. А тебе, Емеля, сама княжна, как? Пришлась к сердцу— али нет?!
— Да так сабе! Кабы знал, что она рожу платком прикрывает, так никогда бы и не поехал. Василина, дочка кузнеца Данилы во сто крат краше будет. Сама кровь с молоком!
Емеля уже без настроения сдал карты и, развернув их веером, сказал:
— Ходи, давай, у тебя шестерка пик!
— Ходи! Ходи! Надоело! Все карты ты знаешь! Двадцать шестой раз дураком меня делаешь! Всё, не буду играть! Вон на турнире сейчас столы для гостей накрывают. Поросята жареные, перепела, стерлядь, расстегаи, кисель клюквенный, меды разные. Эх, сейчас хоть бы косточку перепелиную поглодать, — сказал Муромец, — целый день маковой росинки во рту не было.
Емеля откинул карты в сторону, влез в свою торбу и достал оттуда материнский рушник. Он аккуратно расстелил его перед Муромцем и, хлопнув, как факир в ладоши, сказал:
— По моему велению, по Муромца хотению, накройся стол блюдами царскими и винами заморскими.
В ту секунду на скатерти самобранке появились всевозможные яства с царской кухни, которые источали такие запахи, что у Муромца потекла слюна, словно он никогда не ел досыта. Богатырь с жадностью схватил куриную ножку и, воткнув в нее свои лошадиные зубы, выдрал из неё кусок мяса.
— Ты, Емеля, настоящий кудесник! Стол накрыл не хуже царского! — проговорил Илья с полным ртом.
— Так все как ты, Илюша, хотел! — ответил Емеля, наяривая, за обе щеки печеную стерлядь с морковью. — У меня с провиантом проблем нет никаких. Вот сейчас похаваем, потом можно и поспать до утра!
— Я тоже хоть малость высплюсь, — сказал Муромец, запивая мясо красным вином. — Я, Емелька, в отпуске лет десять не был. Гнобит меня князь! Все простить не может, что Горыныч его дочку Екатерину скрал и потерял, когда за ним мои богатыри в погоню бросились. Я через пару лет Горыныча поймал силком на бычью тушу, но он так и не сказал, где он потерял дите княжеское. Ему камень как раз в голову попал и вызвал амнезию.
— Так плюнь ты Муромец, на эту службу, раз тебе князь не платит. Пойдем в разбойники. Будем на дорогах бояр, да купцов грабить и лиходействовать.
— Плюнул бы, и в разбой пошел, так ведь я же не князя, а отчизну, Рассею от супостатов оберегаю! Дослужу до пенсии, а там поселюсь в Слободке. Построю домик, чай,  Владимир мне царскую грамоту обещал на получение золотого беспроцентного займа, — сказал Илья, полагая, что государь свои обещания исполнит.
— Эх, наивный ты человек Илья! Ты, глянь, сколько вашего служивого брата по присутственным местам челом бьют. Что, всем хоромы дали?!
— Князь говорит, что даст, — ответил Муромец угрюмо, почти согласившись с доводами Емели, — а я нашему князю пока еще верю!
— А я князю не верю! — ответил Емеля и, сунув под голову торбу, развалился на настиле, как на своем широком сундуке.
— Тебе можно не верить! Владимир завтра все равно тебе башку оттяпает и свиньям скормит!
— Не, Илюша, не оттяпает! Я завтра такой концерт закачу, что ему мало не покажется! Будет знать самодержец, как над чернью глумиться! Что—то меня в сон потянуло, — сказал Емеля и, повернувшись к стене, прикрыл глаза, стараясь вспомнить перед сном лицо Василины.
Права была мать – дочь кузнеца была намного красивее княжны и лицом, и формами. Раньше у него не было кольца от щуки, и княжна была довольно желанным подарком его крестьянской судьбы. Но сейчас, когда он мог вполне стать богатым купцом или даже придворным боярином, княжна Марьяна никаких чувств у него не вызывала. Несмотря на то, что его завтра ждала плаха и топор палача, Емеля на удивление был спокоен. Так с этим спокойствием он погрузился в сон и засопел. Муромец, видя, что его друг заснул, до последней крошки с аппетитом доел заказанные Емелей продукты и, запив все вином, лег с ним рядом. Сытый желудок урчал, как кот Баюн и придавал всему организму богатыря приятную слабость, которая расползалась по всем его органам. Муромец закрыл глаза, следом за Емелей тут же провалившись в черную яму сна, и захрапел богатырским храпом.
                Глава пятнадцатая

Первое время, наблюдая за Кощеем в образе Емели, Василина была спокойна. Лишь сердце влюбленной девушки подсказывало ей, что за ликом её возлюбленного скрывается кто—то чужой и ужасный. Чтобы проверить свои догадки, она, расталкивая локтями народ, пробилась к самой арене, где проходил турнир. Выждав момент, когда Кощей был совсем рядом, девушка тихо позвала его:
— Емеля! Емеля! Любый мой!
Кощей, услышав имя соперника, насторожился, словно вор, застигнутый хозяевами в момент кражи добрины. Вида не подал. Отвернув лицо в противоположную сторону. Не оборачиваясь к девушке, он подошел к Соловью—разбойнику и прошипел ему на ухо:
— Соловушка, улыбайся, меня дева красная разоблачить желает!
— Что, ваше бессмертие, прикажете делать?! — спросил Соловей, посасывая петушка на палочке.
— Девку ту, что Василиной кличут, из Шереметьевской Слободы похитить нужно и в мою башню заточить под охрану Горыныча, пока я полцарствия не прихватизирую в свою собственность. Тогда мы с Емельки можем веревки вязать. Найдешь Ягу, у нее шапка—невидимка есть, она знает, как девку эту скрасть, чтобы княжья стража и тайные шпики ничего не заподозрили.
— Слушаюсь и повинуюсь, ваше бессмертие, — сказал Соловей и, словно призрак, растворился в толпе черни.
Найдя в торговых рядах Ягу, он отозвал её в сторону и, осмотревшись, вкрадчиво сказал:
— Яга! Его бессмертие на грани провала! Девка та, что зовется Василиной, опознала в нем Емелю и принародно домогается к разоблачению. Патрон просил тебя Яга, нейтрализовать эту опасность любыми тайными путями. И чтобы было тихо, как на погосте!
Яга почесала затылок, засунула в рот петушка на палочке и, немного подумав, сказала:
— Усё будет сделано, как пишет книга великих магов!
Тут же обернувшись цыганкой, Яга направилась ближе к Василине, которая не упускала возможности добиться у Кощея объяснений.
Воспользовавшись криками ликующей толпы, жаждущей зрелищ, Яга подкралась сзади к девчонке и слегка толкнула её локтем. Девушка обернулась, встретилась взглядом с Ягой.
— О, девица красная! Вижу, барышня, ждет тебя счастье невиданное! Позолоти мне ручку, и я нагадаю тебе судьбу, счастье и любовь безмерную! Вижу, любишь ты красавца белобрысого. Росту высокого, лицом, как солнце ясного! Емелей его кличут!
Василина поразилась пророчествами цыганки и доверчиво, достав мошну, развязала узелок. Найдя серебряную копейку, подала её Яге. Ведьма зажала монетку в кулак, как это делают настоящие цыганки, и принялась своим пальцем водить по ладони девушки, предсказывая ей будущую судьбу, начертанную в линиях ума, любви и жизни.
— Зрю, что твой возлюбленный Емеля счастья своего не ведает совсем. Он где—то здесь на турнире борется за каменное сердце княжны Марьяны, когда живое рядом есть. Но ты, дева, не бойся. Твоя линия любви говорит мне, что Емеля головой одумается, и ваши судьбы сойдутся на веки вечные! Но это будет не сегодня и не завтра. Терпением, дева, запасись, — сказала Яга, не договаривая детали, которые еще более интригующе зацепили Василину за душу.
— Вижу, барышня, что скоро ждет тебя удар! — сказала Яга и, бросив её ладонь, внезапно поспешила выйти из толпы.
Следом за ней посеменила и девушка, которой очень хотелось знать, когда и где настигнет её этот злосчастный удар, принимая слова цыганки на веру. Яга в тот миг рассчитала четко. Интерес и любопытство, которые она вызвала в сердце девчонки, сделали свое дело, и та послушно побрела за Ягой, совсем и не подозревая о коварстве неизвестной старухи.
Василина сама не поняла, как очутилась в карете Кощея. Она хотела было закричать, но Соловей—разбойник заткнул ей рот варежкой и, приложив палец к губам, по—змеиному прошипел:
— Тихо, барышня! Не стоит так верещать, чай, жизни можно лишиться в один момент! А она всего лишь раз всевышним дается!
Василина не успела ничего подумать, как пеньковая веревка, словно живая змея, в мгновение ока связала её по рукам и ногам. Ей в тот миг стало совершенно ясно, что она попала в лапы лиходеев и колдунов, которые неизвестно, что хотели от нее. Василина поняла, что кричать бесполезно. Молча она стала обдумывать, как спасти себя из данной ситуации.
Тем временем, одержав очередную победу, Кощей еще ближе стал к намеченной цели. Полцарствия будоражило его алчную душонку и он, загодя, стал обдумывать, как, став зятем князя Владимира, пристроить все его земли к своему кощейскому царству.
— Емеля! — вскрикнула Василина, увидев Кощея, который подошел к карете, чтобы полюбоваться пленницей.
— Емеля твой в темнице сидит и ждет, когда князь Владимир его головой украсит крепостную стену! Ха, ха, ха! — засмеялся Кощей, показав девушке свой длинный язык.
— А ты тогда, кто такой будешь? — спросила Василина, стараясь выведать тайну незнакомца.
— Я, барышня, Кощей Бессмертный! Я властелин черных сил и всех сил зла!
— Сморчок ты, плюгавый! — сказала девушка. — Тысячи лет прожил, а ума так и не нажил! Какой ты бессмертный, коли тебя можно одним махом меча кладенца жизни лишить и головы тоже.
— Ты, девка, мое царское величие не оскорбляй, чай, я магистр тайной магии. Превращу сейчас тебя в жабу пупырчатую, как когда—то Елену Премудрую, вот тогда узнаешь, каков я сморчок! Триста лет будешь жабью кожу носить, пока тебя, какой мужик не полюбит! А нынче мужиков справных – раз и обчелся! Алкашье одно!
Спорить со старым маньяком Василина не стала, а обиженно отвернулась к окну, сделав вид, что смирилась с ролью пленницы.
Кощей улыбнулся, видя, что девушка покорилась его воле и, закрыв двери в карету, приказал Соловью:
— В башню её! Да запереть на семь замков пудовых, чтобы ни одна душа её вызволить не смогла!
Соловей сидевший на козлах наготове, ответил его бессмертию:
— Слушаюсь и повинуюсь, ваше кощейское бессмертие, —  ударив плетью тройку вороных коней, понесся, рассекая версты в царствие Кощея, что в лесах диких скрыто было от глаз люда простого.
— На кой черт тебе эта девка сдалась? — спросила Яга, лукаво глядя на его бессмертие.
— Так, для прикола! Пусть эта фифа в башне посидит, да поостынет! Потом заставлю вместе с кикиморами в моем варьете плясать! Во, диво—то будет!
— Емеля как прознает, что ты Василину скрал, так смертушку твою изыщет и порешит тебя!
— Не изыщет, голодранец! Её Горыныч стережет, и никто не сможет с ним совладать! — самоуверенно сказал Кощей. — Горыныч – сила!
— Ну, смотри—смотри, я тебя, Коша, предупредила! — сказала Яга и, кинув в рот несколько семечек, тут же выплюнула шелуху на снег.

                Глава шестнадцатая
                Казнь

Проснулся Емеля от жуткого грохота, исходившего не только от маленького окна с решеткой, но и от всех заиндевелых стен, окружавших холодную камеру. Казалось, что в тот момент гремят все княжеские хоромы, наполняясь барабанной дробью. Внезапно возникший звук фанфар заставил его еще больше насторожиться, и Емеля толкнул в бок спящего рядом на соломе сытого Муромца.
— Илья, Илья, мать твою, проснись, лежебока!
Муромец недовольно повернулся на другой бок и, громко хрюкнув, захрапел еще сильнее, на какое—то время даже заглушив исходивший извне торжественный марш.
— Илья! Урод, вставай! — завелся Емеля и, вскочив на подиум, стал лупить богатыря своими сапогами по всем частям тела.
Тут Муромец не выдержал и, выждав удобный момент, махнул своей рукой, да так удачно, что Емеля, как перышко улетел в угол темницы.
— Не буди! Солнце еще не встало!
— Илюша, Илюша, что это?! — спросил Емеля, заостряя внимание на звуках, которые исходили с царского подворья.
— Чай, князь послов принимает?! — сказал он и снова завалился спать.
Емеля вылез из угла, обижено присел на край деревянного выступа, и уже хотел было заказать себе ужин, как вдруг кованые двери в темницу со скрипом открылись. В проеме стоял стрелец, держа в руке огромный бердыш.
— Его богатырское величие Илья Муромец, с хотулями на выход! — сказал он приказным тоном. — Князь милостью своей решил освободить из—под стражи, для созерцания акта обезглавливания державного преступника!
— Ну, кого там принесло? — ответил Муромец и встал со своего ложа.
— Вас, Илья Иванович, его княжеское величие к сабе кличут. А тебя, Емелька, супостат, уже плаха ожидает. Сейчас в камеру цирюльник придет бороду брить будет, чтобы палач о твою щетину свой топор часом не затупил, — сказал стражник и улыбнулся.
— Ты, Емелька, не боись, я сейчас скажу князю, что ты невинен! Авось он тебя тоже помилует!
Муромец обнял Емелю и вышел из камеры следом за стражником.
Оставшись один на один, Емеля впервые испугался. Обещание князя Владимира оттяпать голову доминантой засело в его мозге, и он решил еще раз, на всякий случай, проверить чудодействие волшебного кольца.
— По моему велению, по моему хотению, появись кружка хмельного меда, — сказал он и повернул колечко.
В тот миг появилась кружка, доверху наполненная хмельной медовой брагой, которая так приятно слуху шипела белой пенкой. Емеля приложился и, не отрываясь, осушив её до самого дна, крякнул от удовольствия. Уже через несколько минут нервная дрожь прошла и Емеля, успокоившись, лег на деревянный настил и, закинув ногу на ногу, стал дожидаться царского цирюльника. Его ожидание было недолгим. Вскоре за дверями вновь послышался звон ключей. Дверь лязгнула, и в камере появился придворный брадобрей.
— Бонжур мусье, его величество князь Владимир, приказали побрить вас для лучшего усекновения головы от туловища!
— Давай брей, брадобрей! — ответил Емеля, погладив жалкую щетину, которая торчала на его бороде редкими рыжими пучками.
Цирюльник намылил Емелино лицо и, наточив на кожаном ремне бритву, приступил к своей работе, присвистывая при этом какую—то странную иноземную мелодию. Через пару минут работы он, сделав дело, оросил лицо Емели французским парфюмом и, скинув с него шелковую простыню, сказал, радуясь своей работе:
— Перфект! Белиссимо! Все, мусье, готово, теперь топор точно пойдет, как по маслу!
— Ты так считаешь, иноземец?! — спросил Емеля, глядя на свою посвежевшую физиономию в зеркало.
— Век мне воли не видать, мусье! — ответил тот и, собрав свой скудный инвентарь, вышел из темницы.- Вы намоем веку мусье, уже не в первой сотне.
Где—то за стеной вновь послышалась барабанная дробь и, лязгнув замком, открылась железная дверь.
— Арестованный Емеля, на выход! — сказал стражник, ожидая его в дверном проеме.
Емеля, послушно заложив руки за спину, как подобает арестанту, вышел из камеры в широкий коридор, на стенах которого горели факелы. После мрака темницы солнечный свет больно ударил по глазам приговоренного к смерти. Емеля зажмурился, потеряв на мгновение из вида окружающую действительность, а когда открыл глаза, то увидел торжественную картину, которая пробудила в нем необычайную гордость.
Посреди двора на помосте стоял большой дубовый чурбак, который привез Добрыня еще неделю назад. Рядом с ним, опираясь на топор, в красном капюшоне с прорезями для глаз, в ожидании приговоренной жертвы, играя мускулами, замер палач. Вокруг плахи расположился народ. Чернь, купцы, бояре, бабы и девки, стояли полукольцом, открывая князю, восседавшему на своем троне вместе с царевной Марьяной, вид на место казни. Княжна, ожидая казни, глядела на себя в зеркало и любуясь собой красила губы заморской помадой, наводя лоск на бледном лице.
— Папенька, а точно Емеля тайной магией ведает? — спросила она, не отвлекаясь от занятия. — Это хорошо, что Феофан, князь Лукоморский, с Емелькой одним ликом вышел. Лицом красив, да злат кудрями!
— Сердца у тебя, доченька, нет! Емеля на плаху идет, а ты о златых кудрях волнуешься. Не по—христиански это, — сказал князь.
— Так помилуй его, чай, еще не поздно, — сказала княжна, посасывая петушка на палочке.
— Нет, так не можно! Я же князь, а не балалайка! У меня имидж должон быть князя великодушного, но грозного и справедливого! Пусть гости заморские подивятся, как мы инакомыслие всякое и колдовство выжигаем железом каленым. Чтоб другим лиходеям на Руси повадно не было, баламутить народ к смутьянству и неподчинению законной, так сказать, власти!
В это самое время под барабанный треск на помост поднялся княжеский глашатай и, развернув гербовую цареву грамоту, стал громко читать:
— «Княжеский указ!
1509 года в 10 день марта я великий государь князь и великий князь Владимир Владимирович всея земли русской самодержец указал сказать:
От сего дня повелеваю: Огласить сей указ в градах, деревнях и землях славянских, европейских, что церковью во всем согласных.
Сего дня, 10 марта года 1509 повелеваю: За нарушение царского указа от декабря 1508 года, где речь велась о сокрытии умения шаманства, колдовства да прочих магических науках и тайном черном ремесле, и алхимии. Емеля, сын рыбацкий, урожденный в 1487 году от рождества Христова Марфой, женой рыбацкой, и проживающий в Шереметьевской Слободе, приговорен княжеским судом к смертной казни, путем усекновения головы от тела.
Приговор привести в исполнение принародно в десятый день марта1509 года.
Самодержный Князь Владимир Владимирович»

По окончании оглашения указа барабаны вновь залились частой дробью и под этот бой стрелец, толкнув Емелю в спину, направил к лестнице, ведущей на помост. Емеля, гордо подняв голову, как ни в чем не бывало, взошел на плаху и остановился. Он оглядел с высоты помоста на князя и на ликующий народ, который с нетерпением ожидал кровавого зрелища.
— Вели слово молвить, о, великий князь, — сказал он, обращаясь к Владимиру.
— Давай, Емелька, валяй, коли тебе сказать, что есть! — ответил государь и махнул рукой. — Имеешь на то последнее право!
— Кабы, государь, я выиграл сей турнир честно, и даже стал зятем вашего величества, я никогда не оженился бы на дочке вашей княжне Марьяне. А потому, что я имел удовольствие зрить её. Выдать замуж такое страшное чудище и полцарствия от вас будет мало!
— Дурак! — сказала Марьяна. Топнув точеным венским каблуком по ноге князя, бросила в Емелю петушок на палочке и встав с трона, поднявшись на эшафот.
Резким движением руки она сдернула с себя вуаль, и в этот миг Емеля увидел лицо Василины. Сердце упало в пятки, и Емеля почувствовал, что Василина в его душе, коли глаз зрит её перед смертью.
—А теперь— палач, отруби ему голову!
Емеля в ту секунду взвыл от душевной боли, как раненый  каленой стрелой зубр. Марьяна была не просто похожа на Василину. Она была ей самой, и была также похожа, как Феофан Лукоморский на него. Емеля хотел закричать, но сильная рука палача схватила его за шиворот и бросила на плаху.
В этот миг к Емеле подошел священник. Он оросил его святой водой и принялся исполнять молитву, открывая Емеле врата господние в райские кущи. Емеле хотел что—то сказать, но строгий голос палача угомонил его.
—У тебя уже было последнее слово.
Добрыня Никитич и Илья Муромец отвернулись от лобного места, чтобы не видеть казнь друга. Они обнялись, как родные братья, и пустив слезы, заплакали. Следом за попом, все пространство царского двора вновь наполнилось барабанной дробью. Палач поднял топор. Сверкнув на солнце искрой, топор замер в ожидании, когда смолкнет треск барабанов, чтобы уже по команде князя опуститься на шею жертвы.
Емеля стоял на коленях. Его руки были крепко связаны веревкой, и в этот миг он понимает, что никак не может дотянуться до кольца, чтобы провернуть его. Еще мгновение, и холодная сталь топора скользнет по его шее, а мертвая голова под ликующие крики толпы скатится в лыковую корзину, словно капустный кочан.
— По—моему хотению, по—моему велению, — краем глаза Емеля увидел, как князь махнул рукой. — Хочу, хочу исчезнуть в дали дальние и страны невиданные.
Емеля одним пальцем все же провернул кольцо и….
Топор со свистом и со всей силы разрезал воздух и глубоко впился в дубовую колоду. В тот миг все, кто был на княжеском дворе, зажмурились от страха, а когда открыли глаза, то увидели, что Емеля исчез, будто его и не было.
Кощей, увидев, что его соперник испарился, впервые за тысячу лет испытал настоящий сердечный приступ. Он схватился за грудь и, держась за Ягу, мягко опустился на снег, почти теряя свое бессмертное сознание.
— Я убит, — прошептал он Яге. — Через месяц я потеряю лик Емели, и князь не только лишит меня полцарствия, но и головы. До свадьбы остается ровно месяц и видит бог, Марьянка узрит мою истинную рожу. Это же настоящая катастрофа!
Баба Яга, увидев расстроенного Кощея, надела шапку—невидимку и ни слова не говоря, растворилась в тот же самый миг, чтоб не слышать причитаний Кощея.

                Глава семнадцатая
                В гостях у царицы Фатимы

— А, а, а! — заорал Емеля от страха, ожидая, когда топор рубанет по шее, а его окровавленная голова покатится по дороге, словно срезанная в огороде тыква.
Он уже было распрощался со своей никчемной жизнью, но, открыв ясные очи, увидел, что стоит он среди огромного мраморного зала. На стенах в золоченых рамах висят картины иноземных художников невиданной красоты, коих в царствии князя Владимира никто никогда не видывал. На широкой софе, укрытой шелками и покрывалом из шкур горностая и леопардов, он увидел необычайной красоты чернобровую деву. Ликом была она подобно цветку орхидеи, а станом божественна, словно горная лань. Вокруг софы стояли полуобнаженные невольницы в шелковых шароварах изысканных цветов. Золотые браслеты и ожерелья из золотых монет, жемчуга украшали служанок, которые не торопясь махали опахалами из перьев райских птиц, которых Емеле еще никогда в своей жизни видеть не доводилось.
— Ты, добрый молодец, кто таков будешь? — спокойным тоном спросила дева, втягивая в себя дым из бурлящего самовара под названием кальян. — Ты злат кудрями и кожей светел подобно Луне великой. Верно, ты витязь княжеских кровей будешь, аль царевич какой?
— Я Емеля! Я сын рыбацкий, а никакой не витязь!
— Емеля – сын рыбацкий?! — медленно повторила дева и улыбнулась. — А как ты, сын рыбацкий Емеля, без спроса и приглашения оказался в моем дворце? Аль ты шпион, али какими чарами колдовскими ведаешь?!
— То мне неведомо, о, прекрасная дева! — сказал Емеля, расстегивая свой овчинный кожух. — Жарко у вас тут. Дозволь, мне шубейку—то свою снять, да пояснить, как я тут очутился?
— Я вижу ты, добрый молодец, из краев дальних прибыл, где стужа лютая, да снега глубокие?
— Есть такое дело, — ответил Емеля и, сняв свой овчинный полушубок, обнажил красную рубаху с вышитым на груди петухом.
— Какая дивная птица на рубахе твоей вышита! — удивилась дева, разглядывая рисунок. — Павлином, видно, птицу эту кличут или фениксом златокрылым, что из огня и полымя воскрешается?
— Нет, о, прекрасная дева! Сию птицу в наших краях петухом кличут. Он, кроме того, как кукарекать, да кур топтать, больше ничего не может. Сия глупая тварь. Маманя мне на рубахе этой на свадьбу его вышила, чтобы девкам слободским глаз радовать.
— Маманя, видать, рукодельница знатная? Ты, Емеля, сын рыбацкий, каким искусным ремеслом ведаешь?
В эту минуту Емеля вспомнил о волшебном кольце и, глубоко вздохнув, ответил, чтобы не попасть впросак:
— Ведаю, о, прекрасная дева, ведаю!
— Меня персидской царевной Фатимой нарекли! Я халифатом персидским правлю, да покровительствую мастерам искусным, что промыслами изящных искусств ведают. В коих делах ты, Емеля, умение мне свое показать можешь? Аль это кузнечное дело, аль в злате, аль в камнях драгоценных мастерством своим удивить меня можешь?
— Мне бы, ваше царское величество, с дороги дальней в баньку сходить, да отведать хлеба с квасом и капустой квашеной, а уж после и о ремесле можно речи вести. Голоден я!
Емеля чувствовал, что разговоры с царевной персидской могут так далеко зайти, что это неминуемо приведет его вновь на плаху. Избежав чудом смерти на своей Родине, ему не очень—то хотелось погибать здесь на чужбине, которая была так далека от его дома.
Царица Фатима щелкнула пальцами и в этот миг звуки волшебной музыки полились на Емелю со сводов палат княжеских, а из—за мозаичных дверей, писанных золочеными цветами и дивными птицами, показались стройные девы невиданной красоты. Они ступали бесшумно, подобно кошкам, а на своих головах несли золотые и серебряные подносы, которые благоухали всевозможными заморскими яствами и дивными цветами.
От ароматов, источаемых волшебными кушаньями, у Емели даже закружилась голова. Втягивая ноздрями пропитанный благоуханиями воздух, Емеля, словно очарованный, закрыл глаза и сглотнул слюну, которая обильно текла в предчувствии сытного обеда.
— Поди, ко мне, о, витязь прекрасный! Да поведай мне о подвигах своих ратных, да отведай наших яств, — сказала Фатима, подманивая к себе пальцем Емелю.
— Так я это, завсегда… Я, ваше величество, готов разделить с вами сию трапезу, — сказал он и робко стал приближаться к княжескому ложу, глядя, как девы расставляют на нем блюда с божественными кушаньями. — Как у нас говорят: жрать, не мешки таскать!
Подойдя к софе, Емеля еще более был очарован красотой царицы. Её бархатная смуглая кожа источала настолько дивный аромат, что Емеля почувствовал, как неведомая ему сила любви наполняет его сердце и все остальные члены его тела.
— Тут присядь! — приказала царица, указав на шелковые подушки, что лежали рядом с софой на мраморном полу.
Емеля, кинув овчинный кожух на пол, присел на подушечку и замер, открыв рот. В этот миг к нему подошли две девушки и поставили перед ним серебряную пиалу, в которую была налита вода, а по поверхности плавал лепестки роз. В ту секунду Емеле пришло в голову, что сосуд сей, предназначен для пития. Схватив пиалу обеими руками, он поднес пиалу ко рту, и уже хотел было утолить жажду, как услышал звонкий девичий смех. Он многогранным эхом отразился от высоких стен царского дворца, многократно усиливаясь.
— Чаша сия витязь, предназначена для омовения перст перед трапезой, — сказала царица Фатима, улыбаясь.-А роз лепестки придадут коже твоей мягкость и необычайную нежность.
— А! А я думал, то сосуд для пития! В нашем царствии, ваше величество, для омовения тазы медные и дубовые имеются. А еще у нас для этих дел бани имеются, где телеса свои, мы крепким паром парим и вениками дубовыми хлещем с азартом и дерзостью.
— Вот и поведай мне, странник, о вашем царствии и традициях народа, кой ты представляешь мне, подобно посланнику. Я очень люблю рассказы, про всякие дальние страны, про тварей, обитающих в этих землях, да про люд, который живет там, — сказала царица, наливая Емеле вино из кувшина в золотой бокал, инкрустированный перламутром и жемчугами. — Испей, напиток сей, коли жажда, подобно голодному шакалу, иссушает твое тело.
Емеля приложился к бокалу и с жадностью стал глотать терпкое вино, которое наполнило его такой приятной живительной влагой. Осушив до дна княжеский сосуд, Емеля вытер рукавом рубахи рот и сказал:
— Это, ваше величество, будет, пожалуй, вкусней нашей медовой браги. Но брага, царица, хмельнее и в голову бьет, подобно палице богатырской!
— Я слышать рада, что напиток сей наполнил сосуды организма твоего влагой и жизнью. Коли так, то отведай кушанья в стране твоей неведомые.
Емеля не удержался и, протянув руку, схватил с блюда кусок бараньей ноги, что радовал глаз аппетитной поджаристой корочкой, обильно посыпанной восточными пряностями. Откусив мясо, Емеля почувствовал, как нежнейшая баранья плоть, вымоченная в молоке верблюда, наполнила его рот ароматом и необычайным нежным вкусом.
— Я, ваше величество, ничего вкуснее не едал. Таких яств даже в царствии нашего князя Владимира ни один стряпчий сотворить не в силах.
— Так значит тебе, Емеля сын рыбацкий, нравятся наши кушанья?
— О, да! Отменная кухня! — сказал Емеля, облизывая пальцы, по которым стекал жир. — Очень, очень вкусно!
Постепенно голод покидал желудок Емели по мере наполнения его изысканными блюдами царской кухни. Вино приятным теплом расползлось по телу, а легкая истома стала клонить в сон. Совершенно незаметно для себя Емеля склонил голову, положив её на шелка и меха и, прикрыв глаза, погрузился в пучину сна. Сколько он спал, Емеля так и не понял. Очнулся он в просторной келье на роскошной кровати, сверху которой свисали шелковые паланкины. Легкий звук падающей воды вернул его в мир реальный. Спустившись с подиума к небольшому фонтану, Емеля окунул голову в воду и с усердием потер ладонями рук, лицо, смывая с него остатки сна.
— «Задери меня бес, где я» — спросил он самого себя.
Тут он вспомнил, как совсем недавно топор палача висел над его головой, и в эту же секунду закралась мысль:
— «Боже, так я, наверное, в раю. Райские женщины, райская еда и райское вино! Это точно рай!»
Тут он вспомнил о чудодейственном кольце, которое и переместило его в этот рай. Сердце неистово забилось, и дрожь страха пробежала по телу. Спохватившись, Емеля глянул на руку и с облегчением вздохнул. Кольцо все так же блестело на его пальце, напоминая ему о родной стороне, которая осталась где—то в дальних краях. Легкая тоска защемила сердце, и Емеля пустил слезу отчаяния и бессилия. В это самое время в комнату беззвучно вошли две восточные девы с голыми животами и, поклонившись Емеле в пояс, в унисон сказали:
— О, великий витязь, царица ожидает вас в своей опочивальне. Она жаждет услышать историю про ваш народ, которые вы обещали ей поведать еще за трапезой.
— Мне бы освежиться, — ответил Емеля, чувствуя, как дурной запах темницы князя Владимира исходит от его одежды и тела.
— Ванна с благовониями ожидает вас, господин! Государыня приказала омыть вас в ванне из лепестков роз и оросить ваше мужественное тело изысканными маслами.
Емеля, озираясь по сторонам, прошел следом за невольницами. Путь был не дальний. Уже в соседней комнате его взору предстала роскошная ванна, вырезанная рукой мастера камнетеса из целого куска белоснежного мрамора. Из пастей позолоченных львиных голов, украшавших это изящное сооружение, прямо в неё ниспадали струи горячей воды, заполняя до краев. Увидев все это великолепие, Емеля открыл от удивления рот и в этот самый момент девы, приданные ему царицей в качестве прислуги, стали снимать с него одежды.
Они ехидно улыбались Емеле в лицо, божественно двигаясь под струящуюся из—под сводов потолка музыку. Исполняя перед ним танец живота, невольницы старались заворожить гостя и притупить его бдительность, чтобы не дать Емеле опомниться. В какой—то миг, очнувшись от ласкающих его душу колдовских девичьих чар, Емеля увидел, что остался совсем без вещей. Он стоял среди зала, в чем родила его мать и лишь перстень, подаренный щукой, на тот момент был единственным предметом, оставленным девицами на его теле. Стесняясь своего первозданного вида, Емелька в какой—то миг покраснел, словно вареный рак и тут же бросился ванну, стараясь скрыть от девичьего взора свою мужскую природу.
— Пойдите прочь, распутницы! — заорал он, высовывая из воды только одну голову. — Мне совестно своей срамной наготой, глаза вам мозолить!
— Не волнуйся так, господин, ибо мы приданы тебе для службы и видели всякие мужские тела. Коли вы будете недовольны нами, государыня бросит нас в яму с ядовитыми змеями или отрубит нам головы, — сказала одна невольница, положив руки Емеле на плечи. — Вы же не хотите, чтобы нас госпожа казнила страшной смертью?!
— Как же можно сгубить такую красоту? — спросил удивленно Емеля, заглядывая в глаза девушке. — Вы же подобны ангелам! Бог вам судья, делайте со мной, что хотите!— и Емеля, закрыв глаза, душевно расслабился и опустился в пучину блаженства и телесного удовольствия.
Девы нежно и ласково стали гладить его по телу, растирая об неё лепестки роз, которые источали такое божественное благоухание, что аромат наполнил всю ванную комнату от пола до самого потолка.
Отдавшись во власть женских рук, Емеля на какое—то мгновение погрузился в легкую и блаженную негу. Нежные касания невольниц по плечам, животу и спине напомнили ему Василину, которая почему—то именно сейчас вновь всплыла в его памяти. Желание завладеть сердцем княжны Марьяны, потерпело полное фиаско. Емеля даже представить не мог, насколько Марьяна похожа на Василину. Те же волосы, тот же нос, губы и глаза сводили его с ума, погружая в непонимание ситуации. Лицо то - ли Василины, то -ли Марьяны вновь всплыло перед его глазами, и он представил, что это руки дочери кузнеца, так нежно ласкают его тело. От таких ласк по его душе прокатились пушистые комочки, и ему стало так хорошо, что он почувствовал, как любовь, словно бархатное вино наполняет сосуд его сердца.
— Василина, Василина, — прошептал он как бы в забытьи и в этот самый миг в его груди загорелся огонек, а странное жжение тоски по родине так сжало его душу. Емеля блаженно застонал, все больше и больше, погружаясь в райское блаженство.

                Глава восемнадцатая
                Начало
— Я, конечно, аферист! Но за тысячу лет, таких, как Емеля, я не видывал! — орал Кощей, накручивая круги вокруг своего трона. — Это надо же, так красиво и эффектно слинять прямо из—под топора на глазах самого великого князя! Здесь без магии не обошлось. Я о таком волшебстве с молодости своей не ведал ни сном, ни духом!
— Я, ваше бессмертие, от народа слышал, что никто не видел, куда исчез, этот чертов Емеля. Все закрыли в тот миг глаза, когда палач топором замахнулся, а когда открыли, то Емелька фьюить и уже исчез! Тю—тю, слинял он, окаянный, и след его простыл!
— Емеля испарился, а через месяц, коли он не подохнет, испарится и моя красота неземная, и опять я буду похож на старый яловый сапог ратника времен Куликовского сражения. Ни рожи тебе, ни кожи! — верещал Кощей, топая по мрамору железными подковами сапог.
— Так надо Ягу к этому делу подключить, — сказал Соловей, — она баба хваткая, вмиг выведает тайный маршрут этого засранца. Да и гугль у неё имеется!
— Гугль - гугль, ты Соловей, наверное, прав! Хоть какой—то от тебя толк! — сказал Кощей. — Гонцов надо заслать к Яге, чтоб сей же час прибыла к нашему бессмертному величию. Садись –ка ты на ковер—самолет да вали к этой старухе, да скажи, что Кощей дюже соскучился по ней. И пусть грибочков с собой возьмет, тех, что видения всякие вызывают. Уж больно меня от них прет и плющит!
— Так это, ваше бессмертие, ковер—то моль почикала! А как грабанусь, где о камень, да хребтом, что тогда?
— Ты, ирод, Соловьем за каким хреном кличешься? Для мебели, али как?
— Ну, я, ваше бессмертие,….
— Вот и карты тебе в руки. Коль порвется, где ковер, ты, Соловушка, крылами—то махай и мягонько на землицу и сядешь. Так что, давай, вали к старухе и про грибочки не забудь, те, что видения наводят всякие!
Соловей чувствуя, что спорить с его бессмертием бесполезно, покорно встал и, достав из сундука ковер—самолет, расстелил его на мраморном полу тронного зала.
— Во, ваше бессмертное величие, глянь, дыра аккурат посередь ковра… Что делать, ума не приложу? — сказал Соловей, почесывая макушку.
— А ты, касатик, заплаточку наложи, да ниткой суровой заштопай, чай, тогда в дырку эту не провалишься? Я думаю, от одной заплаточки он своих аэродинамических свойств не потеряет?
Соловей—разбойник, вооружившись иголкой и ниткой, сел было штопать ковер, как вдруг Кощей, увидев в его руках иглу, заверещал, словно кот, которому отдавили хвост. В тот миг ему почему-то показалось, что у Соловья именно та заветная игла, на кончике которой хранилась тайна его смерти.
— Стоять! Ты это где, супостат, эту иголочку взял?
— Где, где? В Караганде! — спокойно ответил Соловей. — Игла сия железных дел мастером Данилой кована и к смертушке твоей причастности не ведает.
Кощей направил на него свой волшебный скипетр и сказал:
— Так, супостат, стоять! Иголочку аккуратно кладем на коверчик и медленно, медленно отходим, а не то я тебя, рожа собачья, сейчас в жабу превращу и в задницу через трубочку надую, чтобы ты летать мог подобно Цеппелину.
Соловей испуганно и покорно воткнул иглу в ковер и осторожно сделал два шага назад, чтобы не гневить его бессмертие. Кощей, не спуская с Соловья глаз, подошел к ковру и трясущимися руками поднял иголку. Увидев, что это не та игла, где на конце заключена его смерть, он глубоко и с облегчением выдохнул:
— Слава Богу! Это не она….
Тут до Соловья дошло, что Кощей заподозрил его в краже вещи, которую хранил пуще зеницы ока.
— Вам бы, ваше бессмертие, валерьяновыми корешками полечиться! Так, на всякий случай! Что—то совсем ваши нервишки сдали! Да на Камчатку слетать, попарить тело в горячих серных родниках.
— Ты, Соловушка, если бы поменьше свое хайло открывал, давно уже Ягу сюда приволок. Я тебе не кот Баюн, чтобы валерьянкой свое величие тешить! Бессмертен я! — сказал Кощей и, топнув ногой, хотел для устрашения вызвать в замке молнию, но ввиду своей старости, жалкий звук вырвался ниже его пояса, а неприятный запах сероводорода тут же наполнил весь тронный зал. Соловей, чувствуя исходящее от босса зловоние, зажал нос пальцами, чтобы не вдыхать продукт его жизнедеятельности и промычал:
— Вам, ваше бессмертие, на покой пора, а вы жаниться удумали. А как на брачном ложе вас такой же конфуз проймет?!
— Не твое дело! Ну, с кем не бывает?! Я хоть и бессмертный, но все же из плоти и крови!
— Ага, и духа зловонного!
— Цыц, дурень! Метеоризм у меня! Газы прут, аж пузо пучит! Мне трубу поболее, я бы те газы супостатам заморским по ценам достойным продавал бы!
— Так тогда, ваше бессмертие, нужно настойку из семян укропчика попить, — сказал Соловей. — Ягу попросите, она вам сварганит зелье сие.
— Ты меня, Соловушка, не гневи! Сейчас как колдону – враз в жабу обернешься! — сказал Кощей, вновь направив на Соловья свой колдовской скипетр.
— В жабу, в жабу, — обиженно пробубнил себе под нос разбойник и, сев на ковер, взмыл над троном.
— Вы, ваше бессмертие, только в жабу—то и можете. На другое колдовство у вас уже силенок нет, — сказал Соловей, и через окно вылетел из замка, показывая Кощею средний палец.
— В башне вместе с Василиной сгною, бесово семя, — сказал ему вслед Кощей и помахал волшебным скипетром.

                Глава девятнадцатая
                Розыск державного лиходея.

— Ну и как это понимать? — спросил князь Илью Муромца, — Куда же твой друг закадычный испарился, прямо из—под топорика ушел? Палача напугал до смерти. Лежит сейчас бедолага в сердечном приступе. Это как же, вашу мать, такое понять и простить можно? Государева человека до сердечного разрыва довести!
— Не знаю! — ответил Муромец, пожимая плечами.
— А я, вашу мать, знаю?! Ты кто в моем царстве – воевода безопасности или балалайка?!
— Я, ваше величество, воевода державной безопасности, — ответил Илья Муромец, поскрипывая латами.
— А я думал – ты хрен с бугра! Меня с княжной Емеля твой так опозорил, что все гости в одночасье по своим державам разбежались, аки Змея Горыныча спужались.
— Так, ваше величество, не надо было Емельку—то казнить. Он же ничего такого не сделал. Ну, подумаешь, на печи прокатился. Так ведь хотел показать этим, что жених он достойный и право имеет на руку и сердце дочери вашей.
— Князю виднее! Коли я каждого чародея, колдуна али вора миловать буду, царствию нашему скоро конец придет. И так держава полна супостатов и всякого рода басурман из стран иноземных. Вон, в Рублевке бояре да купцы такие терема и хоромы возводят на деньги державные, что мои княжеские им уже не чета. Того гляди, смуту затеют, а Емельку, как личность, подверженную царской немилости, изберут главным смутьяном и тогда полыхнет Россеюшка от Невы до Колымы! Сего дня повелеваю: Феофану Греку заказать портрет Емели и развесить его по всем деревням, волостям и градам, что Московской Руси принадлежность имеют. За голову сего лиходея определить награду во сто золотых, из казны державной и земель близ Магадана аж тысячу саженей в квадратном измерении.
— Воля ваша, государь! — сказал Муромец, опустив голову.
— Бери Добрыню Никитича и сего дня отправляйтесь на поиски. Емельку изыскать, заковать в железо и доставить ко двору, — приказал князь Владимир и стукнул каблуком об пол.
— Слушаюсь, — ответил Муромец и, громыхнув латами, зашагал к выходу из тронного зала.
Он вспомнил, как желая испить с Добрыней браги, принес Емеле шкуру змия. Именно с того дня и начались эти неприятности. Илья в душе проклинал себя последними словами, за то, что так подставил своего друга, передав ему цареву грамоту с приглашением на турнир.
— «Эх, Емелька, Емелька!», — подумал Муромец.
— Ну что тебе князь сказал? — спросил Добрыня Никитич, увидев унылое лицо своего боевого товарища.
— Емельку велено заковать в железо и доставить ко двору, — сказал Муромец. — Князь определил награду во сто золотых, да земли тысячу сажень обещано тому, кто лиходея изловит.
— Наверное, в Черноземье? — спросил Добрыня, поглаживая свою бороду. — Я б сабе хоромы построил, да на пенсион ушел. Пчелок развел, коровок – жил бы припеваючи, мед на масло ложкой намазывал. Да и вообще, мне, Илюша, до самых печенок надоело в баталиях участие принимать, да булавой махать за два золотых в месяц. Это же не княжество, а лохотрон настоящий!
— Ага, дурень, земелька—то близ Магадана! — ответил Илья. — Там тебе не пчелки, а мухи белые мед будут собирать.
— Не, тогда мне такой земли не надо! Емельку надо найти, да спрятать, чтобы его шпики царевы, да филеры тайного сыска найти не смогли.
— Во, и я о том же. Спасать нужно Емелю!
Муромец запрыгнул в седло и, потянув поводья, рысью направил своего Цезаря в Слободу. Следом за ним тронулся и Добрыня, слегка похлопывая плетью по широкому крупу ленивого Грома.

Глава двадцатая


Соловей тем временем, сделав круг над лесом, мягко приземлился на широкой поляне, пропоров сучком сшитую им дыру. Ковер замер как раз перед избушкой Яги, которая стояла поодаль на куриных ногах, обутых в огромные валенки. Соловей поднялся с «ковра лайнера» и подошел поближе. Как учил его Кощей, он громко сказал и трижды хлопнул в ладоши:
— Избушка, избушка, встань ко мне передом, а к лесу задом!
Избушка, услышав голос Соловья—разбойника, вздрогнула и, кряхтя, медленно развернулась на незнакомый голос.
— Чуф, чуф, чуф! Чаго надо? Кого там черт принес? — проорала Яга, выглянув в окно. — Самогона, добрый молодец, сегодня нет! Приходите завтра, я только аппарат настроила, еще даже контрольный выгон не делала.
— Эй, Яга! Я не за самогоном! Кощей тебе стрелку забил, просил передать, что нужно одну тему разрулить. Собирай свои хотули и полетели в замок, — сказал Соловей, растопырив пальцы веером.
— У меня, касатик, самогон под парами! Завтра, добры молодцы, придут, а у меня пусто, как в царской казне. Может, твой босс погодит чуток?!
— Эх, Яга, Яга! А может мне свистнуть в пол-свиста, чтобы твоя хата кругов десять вокруг царствия Владимира нарезала? Так я это в раз!
Соловей сунул в рот пальцы и, раздув щеки, как жаба в период брачных игр, собрался было уже засвистеть, как Яга пала на колени и, заткнув уши ладонями, что есть мочи заорала:
— Не надо, касатик! Уже лечу, лечу!
— Давно бы так! Ломаешься тут, как красна дева на сеновале. Да и грибы свои колдовские не забудь, Кощей от них уж дюже прется! Его прямо плющит от них!
Яга, вытащив из хаты ступу, влезла в нее и, махнув метлой, приказала:
— Так, избушка, повернись к лесу передом, да гляди, чтобы лешаки да буйны молодцы, брагу не трогали. Прилечу, будем самогонку гнать, да блины гречишные с тобой печь. Да, за брагой доглядывай, чтобы не убежала окаянная!
Избушка закряхтела, закудахтала как курица, и медленно, чтобы не расплескать заготовленное Ягой пойло, обиженно развернулась к лесу и присела, словно курица на яйца.
— Ну что, касатик, в добрый путь! — сказала Яга и, замахав метлой, как веслом, направила ступу в сторону кощеева замка.
Следом за ней на дырявом «ковре самолете» взлетел Соловей, который пристроившись за бабкиной ступой, летел, глядя в дыру на проносящиеся под ним леса и горы.
Через час полета ступа с Ягой вошла в зону кощеева владения. Снизив скорость, она влетела в широкое окно мрачного замка и приземлилась в тронном зале.
— Вызывал, старый черт?! — заорала Яга и, выпрыгнув из ступы, подошла к Кощею, который, восседая на троне, курил трубку. — Меня от дел важных оторвал! Грибочков, чай, захотелось, бедолага ты мой сухопарый?!
— Жду тебя, старая чахотка, целый день! Весь мозг себе поломал о думы непристойные! Я думал, сама ко мне пожалуешь, а ты, как шапку—невидимку получила, так восвояси и подалась. Меня бросила на произвол судьбы с княжеским чадом. Ты знаешь что через месяц у нас уже свадьба назначена, а я ни сном, ни духом не ведаю, куда Емелька делся, и как мне далее быть?
— Так и я, ваше бессмертие, не ведаю совсем!
— Так ты, дура, кинь свое яблоко на тарелку, да глянем, где сей охальник затаился! Может, знает твой «гуголь» где он таится…
Тут в залу влетел Соловей—разбойник. Ковер завис над мраморным полом и Соловей, окончательно прорвав его своим весом, грохнулся задницей об пол, да так гулко, что эхо несколько раз пролетело по каменным сводам замка.
— Ой, как мне больно! — заорал он, хватаясь за спину. — Я, ваше бессмертие, говорил, что коврик то давно пора было в утиль сдать, пока княжеская программа по утилизации действие имеет. Потом ведь поздно будет! Вот, ваше бессмертие, рискуя жизнью, доставил  вам эту старую клячу.
— Доставлена, доставлена! Я, ваше бессмертие, как только услышала, что у вас великое горе, так сразу, бросив свои дела, прилетела на спасение. А этот ваш, ядреный корень. Соловейка, у меня в рабочий час самогону домогался, да я не дала, от того, что по—княжескому дорожному укладу запрещено ездить, летать и плавать в состоянии буйного пьянства дабы простолюдинов не давить и порчи имущества никому не творить!
— Да ладно базлать, старая плесень, давай твори свое коварное чародейство! — сказал Кощей. — Я весь во внимании!
— Я, ваше бессмертие, никакого самогона не просил - брешет она! А она лететь к вам совсем не хотела, пришлось свистом моим ужасным её пугать, — стал оправдываться Соловей.
— Да будем мы на тарелку зрить, вашу мать, или я тут буду ваши басни слушать? Еще слово и я оберну вас обоих в жаб, будете потом на пару на болоте квакать! — заорал Кощей и жутко загромыхал костями, наводя ужас на своих придворных.
Яга, испугавшись гнева Кощея, тут же вытащила тарелку и, бросив яблочко, сказала:
— Ок-ей Гугль! Ты катись, катись по кругу, сквозь пургу, сквозь зной, сквозь вьюгу! Нам Емельку покажи, про Емельку расскажи.
Яблочко побежало по тарелочке, крутилось, крутилось, пока не замерло. Тут же на тарелке проявилась надпись:
— «Вызываемый абонент находится вне зоны доступа сети».
— Это что за ядрен батон такой?! — спросил Кощей, протирая глаза. — Что за зона такая, без нашего доступа?
— Это, ваше бессмертие, значит, что Емелька находится не в землях Московии. Нет его в зоне нашей досягаемости!
— Как это – нет?! Как – не в землях он?! А тогда где? На небесах, что ли? — затопал Кощей и, вскочив с трона, стал ходить вокруг него, проклиная Емелю самыми скверными словами. — Думай, думай, старая, где изыскивать сего супостата? Кумекай головой своей, а не тем местом, на котором сидеть изволишь!
Яга задумалась, вспоминая все те моменты, когда встречалась с Емелей и, немного пошевелив мозгами, вдруг заорала:
— Эврика! Рыба, рыба пожалуй, ведает, где сей молодец прячется!
— Это какая еще рыба такая?! — спросил Кощей.
— Рыба эта – царица вод речных и озерных – щука. Ваше кощейское бессмертие, запамятовал ты, как Елену Премудрую в жабу обернул. Это произошло еще по вашей молодости, когда вам лет пятьсот было! С тех пор жаба та, рыбной державой правит.
— О, о, о! Как в этом царстве все запущено! А где тот добрый молодец, который тогда спас её, а меня порешить хотел?
— Ванька, что ли? Ванька, до браги медовой и самогону первородному великую страсть имел. Целыми днями хвастал черни, как самого Кощея со свету извел! Вот Елена его и бросила, а сама в тот же день в щуку обернулась и вжик – в озеро—то и сиганула! Утопнуть баба возжелала с горя! А Ванька тот уж давно помер, спился ён с горя, ибо цареву грамоту имел на бражные, да винокуренные льготы безгранично! А Елена, став щукой, вроде, тогда как обет дала всю жизнь в озере с рыбами прожить и на землю николи не возвертаться.
— А ты откуда—то ведаешь? — спросил Кощей.
— Так давно живу, батенька! Я, Кощеюшка, когда к Емельке за ликом летала, он мне черепку с водой подал. Та вода уж дюже рыбой пахла, и я пить её не стала. Так Емеля мне сказал, что он, якобы, рыбу ведром поймал, а та с ним по—русски заговорила и просила отпустить его! Чует мое сердце, одарила она его кольцом волшебным. То кольцо, ваше бессмертие, великую колдовскую силу имеет!
Кощей задумался и, подперев подбородок кулаком, погрузился в глубокие размышления.
— Кольцо, говоришь, колдовское?!
— Колдовское, касатик, колдовское….
— Страшной силы колдовство, говоришь?! — спросил Кощей, задумавшись.
— Ох, Кошенька! Ох, какой страшной! Все, что пожелаешь – сразу исполняется! — залепетала Яга.
— Теперь понятно, как он княжеской плахи избежал, — сказал Кощей. — Всех Емелька обдурил! Теперь слуги мои верные, слуги мои коварные, слушайте мой наказ: Емельку изыскать, кольцо отобрать, коварством али каким еще там обманом. Я, я буду властелином мира! Я к рукам всю Россиюшку приберу и буду единолично властвовать над народом русским!
— А мне батенька, хоть какую волость занюханную подаришь из твоего царствия?! Надоело мне, Кошенька, в лесу жить, да с лешаками дружбу водить! – сказала Яга, заискивающе заглядывая Кощею в глаза. — Хочу в бомонд выйти, и тусоваться со звездами великими мирового шоу бизнеса!
— Подарю! От щедрот души своей – так и быть, отстегну тебе губернию! Ты же, старая, самый верный мой друг, — сказал Кощей. — Соловушка, распорядись—ка с обедом, а после прикажи коней запрячь, выезжаем в Слободу на рыбалку. Лично хочу изловить эту сказочную рыбину по имени Елена Премудрая, да посмотреть на ту деву, из—за которой меня тогда Ванька хотел со свету извести.
— Ты, Соловушка, хорошо служишь. Я, как князем всея Московии стану, ты при мне министрить будешь! За порядок в державе будешь спрос нести, да карать вольнодумцев и всяких смутьянов, чтобы нашему бессмертию хорошо жилось! А теперь, поди и распорядись столы накрывать, да блюда подавать с яствами. Его Кощейское бессмертие, трапезничать желает! — сказал Кощей и погладил себя по животу.

                Глава двадцать первая
                Тайные- тайны щуки- рыбы

Пошел третий день, как Емеля и Василина, дочь кузнеца Данилы, исчезли во время торжеств на княжеском дворе. Мать Емели, переживая за сына и будущую невестку, все эти дни выходила на улицу. Ожидая их, она стояла у калитки до тех пор, пока солнце не пряталось за лесом, а серые волки, изголодавшиеся за зиму, не выползали из чащоб в поисках свежей баранины.
— Здравствуй, Марфа! Емеля часом не появлялся? — спросил Муромец, подъезжая на коне к его дому.
— Здравствуйте, добры молодцы! — сказала Марфа, приветствуя Муромца и Добрыню Никитича. — Не было его, Илюша! Куда делся, окаянный, ума не приложу. Люди сказывали, князь ему голову хотел отрубить, а Емелька возьми да испарись. Как появится, выпорю вожжами стервеца, чтобы его государево величие в непонятку не вводил!
— Как он, Марфа, изыщется, так скажи ему, что пусть нас изыщет, мы его от гнева князя—батюшки спрячем в леса далекие, за горы высокие, в болота топучие, в чащобы дремучие. Никогда князь Владимир не сыщет твоего Емельку, я уж гарантию даю.
— А где искать тебя, Илюша?! — спросила Марфа. — Где, в каком гостином дворе ты постой держать будешь?!
— Мы с Добрыней в трактире Берендея на постой встанем. Там и время будем проводить с девами вольными, да вином зеленым заморским.
— Ступайте, добры молодцы, с богом! Как Емеля появится, так сразу ему и скажу! — сказала Марфа и на дорожку по русской традиции перекрестила богатырей.
Натянув поводья, Илья Муромец и Добрыня Никитич тронулись в сторону трактира.
В ту минуту, как добры молодцы, скрылись за церквушкой, мимо Марфы, взбивая снег копытами, пронеслись два крытых черным лаком экипажа. Гнедые кони, словно птицы, пронесли две кареты мимо дома Емели и остановились за огородом близ озера.
— Тут! Тут, ваше бессмертие! — сказала Яга, показывая пальцем на прорубь. — Тут он, окаянный, изловил её!
Кощей вышел во всем черном, словно ворон, и вальяжно подошел к проруби. Слуги карлики вытащили из багажника кареты его походный трон и поднесли Кощею, который уселся близ полыньи, делая вид что занят рыбным промыслом.
— Как вы, ваше бессмертие, рыбачить собираетесь?! Чай, снастей у вас нет! — спросил Соловей, расплываясь в ехидной улыбке.
— Вот ты, Соловушка, полезешь и посмотришь, где та рыбина живет и в каких корягах она там плавает!
— Как же, как же, ваше бессмертие, я плавать не умею, да и холодно мне! — запричитал Соловей. — Я же птичьих кровей, а не рыбьих!
— В жабу тебя оберну! Найдешь щуку и передашь ей, что Емеля хочет ей кольцо назад возвернуть. Тут я её за жабры и возьму родимую! Ну—ка, Яга, достань свое чародейское блюдо, да определи, где рыбина хоронится, чтобы Соловушке меньше было по озеру мотаться, — сказал Кощей, и стукнул своим скипетром об лед.
— Как, ваше бессмертие, в забу? У меня бронхит, радикулит и хроническая диарея с радикальным сужением сфинктера! Да мне с таким здоровьем в пору в лекарне на кровати лежать, да чаи с медом и заморскими лимонами пить.
— Пойдешь, посмотришь! — сказал сурово Кощей. — Я тебя в жабу оберну, так потом, как со щукой сладишь, назад в человека и расколдую. Ты даже не заметишь!
Яга, достав по приказу Кощея блюдо, кинула на него наливное яблочко и сказала:
— Ты беги, беги по кругу, сквозь пургу, сквозь зной, сквозь вьюгу! Ты о щуке расскажи, нам ты щуку покажи!
Яблочко закрутилось на тарелочке, прокатилось по кругу, и на дне блюдца появился образ щуки с короной на голове, которая стояла под черной корягой, плавно шевеля плавниками.
— Во, во, она, ваше бессмертие! Стоит родимая, нас ожидает!
Кощей, направив на Соловья скипетр, стукнул им об лед и прошептал заклинание. Соловей закрутился, словно подхваченный смерчем и уже через секунду превратился в зеленую лягушку.
— Ступай в полынью и делай, как я велел!
Лягушка нырнула в воду и тут же скрылась в озерной пучине.
— А коли не изыщет? — спросила Яга, заглядывая Кощею в глаза.
— Не изыщет, век будет жабью шкуру носить, пока его дева красная не полюбит всем сердцем! А девы они, Яга, дюже жаб боятся, поэтом быть ему тварью на веки вечные! — сказал Кощей и жутко рассмеялся.
— «Козел старый», — сказал сам себе Соловей, погружаясь все глубже и глубже. — «Самого бы, дурака, заставить нырять в пучину студеную, чтобы к нему разум вернулся».
Добравшись до коряги, под которой квартировала щука, жаба Соловей причалил к поросшему водорослями сучку и, обняв его лапками, пропищал прямо щуке в ухо.
— Ваше рыбное величество, там Емелька вас у полыньи дожидает, хочет колечко волшебное вернуть, уж больно оно ему надоело. Просил вас забрать за ненадобностью.
Щука сверкнула глазами, словно бриллиантами, и, вильнув хвостом, устремилась вверх к проруби, рассекая воду плавниками. Увидев лицо Емели, она высунула голову на воздух и, выплюнув струйкой скопившуюся в пасти воду, сказала:
— Что хочешь, дурень?!
Кощей от такой неожиданности даже вздрогнул. Увидев щучью голову, торчащую из воды, он ловко подцепил её сачком и выволок на лед.
— Ага, попалась! — радостно завопил Кощей, стараясь руками схватить бьющуюся об лед рыбу.
В тот миг яркая вспышка света на мгновение ослепила Кощея и всю его прислугу. Кощей зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел на льду стройную прекрасную деву в княжеских одеяниях.
— Ах, ты, старый хрен! Ты меня Елену Премудрую домогаться решил? Забыл, видно, фашист, как мой Ванька три века тому назад тебя порешить хотел?! Да ты колдовством своим все следы спутал!
— Я тогда еще молод был, всего пять веков мне стукнуло! А ты, Елена, для девы хорошо сохранилась, хоть сейчас тебя в жены брать можно, да жаль я уже посватался к князю нашему Владимиру, — сказал Кощей, ехидно улыбаясь.
— Ты, холера тебя задери, лик Емелькин напялил, и думаешь, что обманом Марьяну возьмешь?! Шиш тебе по всей трухлявой роже! Емеля то не дурак и добьет тебя еще раньше, чем ты в брачном ложе с царевной любовью тешиться будешь, — сказала Елена Премудрая.
— Так выходит, в за правду, ты его кольцом волшебным одарила? — спросил Кощей. — Это мне и надобно было знать!
— Одарила, ибо ведала на сто шагов вперед, что Емеля твою смерть изыщет и изведет вашу кощейскую породу под самый корень, — сказала Елена, показав рукой, как Емелька острым мечом лишит его бессмертие детородного органа. — Отхватит по самые помидоры, чтобы вы зла больше не вершили на земле русской и не плодили себе подобных!
Кощей задумался и, подняв свой скипетр, уже хотел было превратить Елену вновь в жабу, но она, ловко сделав ему подсечку, уложила этот мешок с костями на лед. Усевшись сверху на Кощея, Елена Премудрая схватила его за горло и сказала, глядя прямо в глаза:
— Недолго тебе, старый хрыч, царствовать осталось, смертушка твоя уже косу по тебе точит!
— Бессмертен я! — прохрипел Кощей. — Бессмертен!
— Прощевай, ваше бессмертие, и помни, смерть твоя не только на острие иглы есть! Есть еще и меч—кладенец, который ждет своего часа,— сказала Елена и, вновь обернувшись щукой, нырнула в полынью, обдав напоследок с головы до ног Кощея холодной водой. Еще раз, вынырнув, щука проорала, что есть мочи:
— Маньяк хренов!
На прощание она вновь махнула хвостом и, плеснув Кощею в физиономию водой, навсегда ушла в пучину.
— Уф! Не девка — огонь! Кабы я по молодости умнее был, так Елена мне сейчас женой приходилась! Уж больно крутого нраву девица, но хороша как —  черт бы её побрал! — вздохнул глубоко Кощей. — Я бы жизнь за неё свою отдал!
— Я, ваше бессмертие, дара речи лишилась, когда увидела, как сия рыбина вас за горло хватила! Ну, щука, хищная какая — да наглая— мама не горюй!
— Да ты, Яга, храбростью, как и красотой не обделена, — сказал Кощей, поднимаясь со льда. — Ты как чудо её трансформации узрела, так сразу под шапку—невидимку спряталась! Могла бы и сзади зайти, да деву эту красную чем—то оглушить, чтобы место свое ведала!
— Я, ваше бессмертие, замлела вся от страха! Меня будто молния сразила, жуть как мне было страшно!
В это время из полыньи выплыла жаба—соловей. Оно, перебирая лапками, вскарабкалось на лед и, поглядев снизу вверх на Кощея, глазами полными надежды на свое воскрешение в человеческой плоти, проквакало:
— Ваше бессмертие, пора бы меня назад в человека колдануть!
Кощей, испытав минутой ранее шок, в этот миг в каждом своем подданном видел предательство и причину своих неудач, поэтому решил жабу в соловья пока не превращать, а немного поиздеваться над ним, чтобы он не забывал о его владычестве и хранил верность его бессмертию.
— Устал я сегодня малость! Поживи с недельку в жабьей шкуре, чтобы ты понял болван, как Елене Премудрой в ней приходилось. А через недельку, может, и облик тебе людской верну!

                Глава двадцать вторая
                Смертный приговор-2

Пока Кощей дознавался, куда исчез Емеля, тот тем временем, распарив свои кости в персидских термиях, кряхтя, выползал из ванны, очаровывая восточных наложниц русским «генофондом». Все его тело благоухало и скрипело первозданной чистотой, как обычно скрипит после бани в чистый четверг. Завернувшись в шелковую простыню, он лег на приготовленный для него широкий топчан и замер в ожидании, когда руки персидских невольниц начнут массировать его торс, натирая кожу благовонными цветочными маслами.
— Я ведь, подумал, что в рай попал, — сказал Емеля ласкающим его девам. — Меня же батюшка—князь Владимир определил на плаху, а палач хотел было мою голову отделить от тела, да я сбежал…
— Вы, господин, видно воин знатный и бесстрашный, коли из—под топора смогли ускользнуть подобно хитрой змее? — спросила одна из невольниц, массажируя спину гостю. — Только из рук нашей царицы еще ни один витязь еще не ускользнул. Все, кто провел с ней ночь в любовных утехах, уже на утро были казнены, — прошептала невольница на ухо Емеле.
— Ха, да я самого Змея Горыныча одолел, а вашу царицу и подавно одолею! Шкура его над кроватью моей висит, и мой родовой замок украшает, — соврал Емеля. —  Владимир, князь наш хотел меня на своей дочке оженить. А на кой черт мне эта княжна Марьяна?! Она же страшная и не красивая, как баба Яга! Вот я и поведал его величеству Владимиру, что в его казне денег не хватит, чтобы такую кикимору на моей персоне оженить.
— Теперь понятно, почему царица наша в такого витязя влюбилась! Вы, наверное, и богаты и бесстрашны, словно царь зверей лев? Только и до вас добрых молодцев было великое множество, так ни один в живых не остался. Все своей головы лишились.
Услышав о коварстве царицы Фатимы, Емеля на какое—то время замолк, обдумывая услышанное. Он вспомнил легенду, про которую рассказывал ему Илья Муромец. Он говорил, что на свете есть царица божественной красоты. Якобы она коварна, словно змея. Сначала пригреет, обласкает и даже сладострастной любовью одарит, но после единственной ночи жестоко убивает.
— О, я не такой! Княжна ваша любви достойна и я постараюсь не разочаровать её,-сказал Емеля, обдумывая план побега!
— Если жить хочешь, вина, добрый молодец, не пей, ибо там сонное снадобье. Уснешь, значит, умрешь! — предупредила Емелю невольница.
Пока Емеля рассказывал о своих ратных подвигах, невольницы окончили свое дело и, откланявшись в пояс, вышли из ванной комнаты, чтобы гость мог облачиться, дабы во всем великолепии предстать перед царицей.
— По—моему велению! По—моему хотению! Хочу новый кафтан, шитый золотом и сапоги красные сафьяновые. Да, еще и шапку хочу из баргузинского соболя, чтобы серебряной искрой играла на солнце. А чтобы коварством царице меня не завладеть, хочу, чтобы зелье сонное на меня не действовало, - сказал он, и замер в ожидании чуда.
Емеля повернул колечко, и в тот же миг на его голову неизвестно откуда свалился боярский кафтан, шитый золотом, с длинными рукавами, сапоги, а шапка, словно царская корона, сама водрузилась на голову, будто одел её какой—то невидимый слуга, который был рядом.
Княжна Фатима, увидев Емелю в новом обличии, от неожиданности захлопала глазами, и при этом так широко раскрыла свой рот, что Емеле показалось, будто государыня готова его проглотить. Златовласый сын рыбацкий, словно знатный королевич, стоял в опочивальне царицы не в старом овчинном кожухе, а, сверкая золотым шитьем своего кафтана и красными сафьяновыми сапогами на венском каблучке. Его статный вид тронул сердце царицы, и оно дрогнуло. С первого взгляда Фатима влюбилась в Емелю, как не влюблялась ни в кого за всю свою жизнь.
— О, великий витязь, — сказала она, привстав со своей софы, и, расплываясь в лучезарной улыбке, словно лань скользнула навстречу Емеле.
Её шелковые шаровары в свете заходящего солнца просвечивались, и взору рыбацкого сына предстал девичий стан дивной красоты. Грудь царицы, украшенная изумрудным ожерельем, высоко вздымалась, привлекая своей идеальной формой взгляд Емели, который он не мог оторвать от неё.
— О, великий князь Емеля, позволь мне пригласить тебя в мое ложе, где я хочу этой ночью разделить с тобой не только трапезу, но и минуты любовной страсти! Я подарю тебе такую любовь, которую ты никогда не испытывал и более не испытаешь,— сказала царица Фатима и, взяв гостя под руку, потянула его к себе в покрытое шелками и мехами горностаев ложе.
Емеля послушно двинулся следом. Убаюкивающий ласковый голос приятного тембра царицы, словно слова матери, действовали на Емелю расслабляюще и он, повинуясь её приказам, делал то, что она ему велела.
Отведав заморских яств, Емеля хотел было перейти уже и к любовным играм, но слова рабыни, словно заноза застряли в его голове, напоминая о неудавшихся женихах, души которых уже воспарили в поднебесье. Царица Фатима все подливала и подливала ему вино, но вопреки её ожиданиям, заморский гость оставался при памяти и почему—то не хотел хмелеть.
А тем временем Емеля все рассказывал и рассказывал царице о своих подвигах, а сам держал ухо востро, дожидаясь, когда царица не выдержит, уснув первой. В какой—то миг, она, видя, что гостя измором не взять, стала притворяться хмельной. Фатима всеми силами старалась заманить гостя в любовные сети, чтобы насладиться им, а уже потом лишить его жизни, а его голову выставить на обозрение народу. Голос её становился все тише и тише и через несколько минут пришел тот миг, когда устав от пустых разговоров, царица притворилась спящей.
Развалившись на шелковых подушках, она сквозь длинные ресницы сомкнутых глаз стала наблюдать за рыбацким сыном, как змея, выжидая момента для рокового укуса.
К её удивлению Емеля был холоден, словно лед. Она видела, как он, абсолютно не обращая внимания на её прелестные формы, щипал виноград, пихая его в рот целыми гроздьями, потом пил вино, смакуя пахлаву и рахат—лукум.
— Я вижу, ты витязь, не желаешь меня! Может, вино не такое хмельное? Может, я недостаточно хороша, а тело мое не желанно тобой? — спросила царица, приближаясь к Емеле, словно ползущая гадюка.
— О, великая государыня, — сказал Емеля, — тело твое подобно цветку лотоса. Уста твои алы, подобно лепесткам роз. Красота твоя божественна и вряд ли кто устоит перед ней! Только любим я девой по имени Василина и сердце, и тело моё принадлежат ей!
— Ты, Емеля, не витязь – ты сын рыбацкий! Еще ни один мужчина не смог устоять перед моими чарами. Каждый желал меня, мечтал окунуться в океан любви и насладиться телом моим. Разве я недостойна твоей любви? Разве я хуже, чем твоя Василина, дочь кузнеца? — заверещала царица Фатима, с каждой минутой заводясь еще больше.
— Стража! — заорала она. — В темницу гостя!
В одно мгновение в опочивальню царицы вбежало несколько вооруженных мечами и копьями янычар, бряцая медными щитами, горевшими подобно солнцу. Схватив Емелю, стражники тут же поволокли его по коридорам замка так быстро, что тот не успел опомниться, как оказался в темнице. Кованые двери гулко захлопнулись за его спиной, и он очутился в темном холодном помещении. Мрак ударил по его глазам. Присмотревшись, Емеля увидел два скелета, прикованных цепями к стене. И в этот миг ужас волной прокатился по всем его членам. Вспомнив о волшебном кольце, страх на какое—то время отступил и он, успокоившись, завалился на лежащую, на полу солому, которая служила узникам царицы постелью. Закинув руки за голову, Емеля уставился в потолок и стал в мозгах прокручивать сюжеты своей непутевой жизни. Незаметно он погрузился в обитель сновидений и уснул, сотрясая камеру богатырским храпом.
Звук фанфар и стук барабанов разбудил Емелю. В маленькое окошечко в стене пробивался луч солнца, который, словно стрела пронизывал темень камеры. Подпрыгнув, Емеля схватился за кованую решетку и взглянул в окошечко. Там, на площади перед царскими хоромами с самого утра вовсю кипела работа. Сотни янычар стояли вдоль крепостной стены, окружая дворцовую площадь плотным кольцом, держа копья наготове. Посреди площади стоял эшафот, на котором красовался деревянный чурбак.
— Опять голову рубить будут, — сказал Емеля сам себе и, разжав руки, спрыгнул на пол.
Только здесь он обнаружил, что кольцо с пальца куда—то исчезло. Ужас сжал его сердце, и оно запрыгало в груди, словно взбесилось. Встав на четвереньки, Емеля кинулся искать волшебное кольцо. Он ползал по полу, переворачивал солому своего ложа, но кольца нигде не было. Усевшись спиной к стене, Емеля заплакал и, положив руку на плечо скелета, обратился к нему будто к живому:
— Ну, все, брат, на этот раз я остался без головы!
Горькие слезы потекли по его щекам и уже через минуту Емеля зарыдал. Ему так стало жалко себя, мать и Василину, что, не удержавшись, он встал на колени и вознес молитву к господу:
— Господи, во имя отца и сына, и святого духа, прости меня грешного. За что, за какие грехи, ты далеко на чужбине лишаешь меня жизни? Разве я, Емеля, сын рыбацкий заслужил, чтобы какая—то чужеземная царица так глумилась надо мной?!
В эту минуту кованая дверь заскрипела, и в темницу вошла одна из невольниц, держа перед собой поднос с яствами.
— О, великий витязь, сие кушанье прислала царица, чтобы ты перед смертью смог утолить голод.
— Послушай, дева, я не знаю, как звать тебя. Ты можешь помочь мне?
— Меня, господин, Маймуной нарекли, — сказала дева, хлопая бархатными ресницами. — Я готова сделать для тебя все, что пожелаешь!
— Слушай, Маймуна! Я вчера в опочивальне царицы обронил кольцо, которое дорого моему сердцу. Могла бы ты найти его и принести мне? Я боюсь, что душу мою не примет господь, ибо кольцо мне даровала матушка и ведала беречь его как зеницу ока.
Невольница задумалась и, взглянув на Емелю глазами полными любви, сказала:
— Повинуюсь, мой господин, ибо, клянусь Аллахом, ты вошел в мое сердце, словно острый булатный кинжал. Рана моя кровоточит со вчерашнего дня, как только руки мои коснулись твоих золотых кудрей и тела твоего.
Маймуна закрыла глаза и, затаив дыхание, уста свои вишневые приблизила к устам Емели. Тут Емеля понял, что дева всем сердцем полюбила его и теперь готова на любой подвиг, лишь бы помочь ему. Он, не задумываясь, со страстью впился в губы невольницы и, крепко прижав к себе её гибкий стан, погрузил в пучину сладострастия. Маймуна, ощутив мужские руки на своей талии, еще сильнее прижалась к Емеле, слегка покачивая бедрами из стороны в сторону. В этот миг Емеля почувствовал, что возжелал кареглазую невольницу всем своим существом. Он уже готов был разделить с ней соломенное ложе, но мысль о скором отделении головы от тела в одно мгновение остудила его любовный порыв.
— Я исполню твое желание, я найду кольцо, что твоему сердцу дорого, о, господин мой, — сказала невольница и, погладив Емелю по щеке рукой, вышла из темницы.
— Спасибо тебе, господи, что прислал мне спасение в образе прекрасной девы! Я знал, что ты не оставишь раба своего на поругание этим супостатам! Дай мне мужества достойно пережить новое испытание! — сказал Емеля, обращаясь в молитвах к всевышнему.
Совершив молитву, Емеля, как ни в чем небывало приступил к трапезе.
Тем временем влюбленная Маймуна прокралась в опочивальню своей госпожи.
Звук фанфар и барабанная дробь оторвали Емелю от приема пищи. Дверь загрохотала, и в камеру ввалились двое янычар. Схватив Емелю под руки, они поволокли его по темному коридору. Яркий свет больно ударил по глазам и Емеля зажмурился. Привыкнув к солнцу, он огляделся и увидел царицу Фатиму, восседающую на золотом троне. Вся в шелках и изумрудах она, подобна богине, выделялась среди своих приближенных. Её надменный и ненавистный взгляд в сторону Емели говорил о том, что быстрее падет небо на землю, чем он дождется от нее помилования.
— Ну что, сын рыбацкий Емеля, ты готов умереть ради любви? — спросила царица
— Ради любви, о, государыня, я умереть готов! Но не готов умереть во имя чужой похоти!
— По законам великой Персии ты, чужеземец, имеешь право на одно желание! Подумай и проси! — сказала царица. — У тебя есть еще время, пока мой звездочет общается со звездами.
В эту самую секунду Емеля увидел, как за золоченым троном появилась Маймуна. Она улыбнулась Емеле, намекая на то, что нашла его волшебное кольцо, которое он обронил во время трапезы.
— Я, государыня, смерти не страшусь. Жаль только, что уйду я из этого мира, так и не отведав вкуса настоящей любви. Хочу перед смертью целомудренную деву поцеловать! Я не могу просить об этом тебя, государыня, ибо кровей ты знатных и не можешь лобызать простолюдина в его уста сахарные. Пусть меня поцелует твоя рабыня Маймуна ибо мы есть равные, как по крови, так и по положению.
— Пусть будет так! — сказала Фатима и, щелкнув пальцами, с чувством презрения подозвала к себе рабыню. — Тебя, Маймуна, сей иноземец возжелал! Одари его сладострастным поцелуем, ибо желание приговоренного к смерти есть закон нашего государства, да и тебе будет приятно ощутить вкус поцелуя иноземца!
Девушка, повинуясь решению Фатимы, подошла к Емеле и, обняв его, слилась с ним в крепком и страстном поцелуе. В этот момент, незаметно для государыни она изо рта в рот передала Емеле волшебное кольцо и, улыбнувшись напоследок, вернулась обратно к госпоже, которая уже кипела от ненависти и зависти. Фатима взмахнула шелковым платком, и двое янычар, схватив Емелю под руки, поволокли к месту казни, где его ожидал обнаженный по пояс палач с огромным ятаганом. Емеля, склонив голову над колодой, увидел одним глазом, как невольница по имени Маймуна заплакала, закрыв глаза ладонями.
— По –Емелиному велению, по–моему хотению, хочу вернуться домой !
Палач взмахнул ятаганом и в ту самую секунду, когда голова Емели должна была упасть в корзину, он исчез. Ятаган, разрезав со свистом воздух, впился в колоду с такой силой, что та раскололась пополам. Все, кто видел, это в один голос ахнули и, вознеся к небу руки, тут же вспомнили Аллаха, подумав, что забрал он у чужестранца не только душу, но и его тело….
                Глава двадцать третья
                Меч кладенец

— А, а, а! — заорал Емеля от страха, ожидая, когда ятаган рубанет по шее, а его окровавленная голова покатится в корзину, словно срезанная в огороде капустный кочан.
Появился Емеля в хате вместе с громом и молнией, которые сопровождали его перемещение во времени и пространстве. Он, словно свалился с небес, возникнув как раз за столом своей покосившейся хатки. Мать, услышав в избушке погром, ворвалась в неё с вилами в руках но увидела сидящего за столом сына в королевском одеянии.
— Емеля, сынок, ты жив и здоров! А я уже было подумала, что никогда больше тебя не увижу! Где ты был столько времени? — спросила мать, обнимая сына.
— Я, мама, был там, где из нас никто больше никогда не будет! Царица Персии Фатима принимала меня как знатного боярина.
Емеля нашептал, крутанул кольцо и в хате появились подарки, которые он якобы привез из стран дальних.
— Ой, что это? Какая красота! — запричитала мать, разглядывая свое отражение в тазу. — Я же, словно княгиня! Сказать честно, думала, что тебя и в живых уже нет! Тебе же князь Владимир хотел голову оттяпать. Да ты знаешь, Емелька, а Василина наша пропала! Третий день всей слободой её ищут по лесам да чащобам. Последний раз видели с какой—то цыганкой на княжеском турнире. А потом след её теряется!
— Я, мама, теперь точно знаю, что это происки самой Яги! Яга ведьма, мой лик скрала и Кощея им одарила! Глянь, маманя, лучше на это….
—Я маманя компромат на Ягу да на и Кощея имею! Князю Владимиру покажу и расскажу, как они меня подставить хотели, а его облапошить. Кощей все царствие русское может к рукам прибрать своим через княжескую дочку Марьяну. Настоящая, матушка, контрреволюция случилась в нашем царствии. Князю срочно надо по Муромским и Московским лесам всех супостатов и басурман изловил и на каторгу в якутские и колымские дали определить до скончания века!
Мать в ту минуту, открыв рот, зачарованно смотрела на сына. За всю свою жизнь ничего подобного не видела, поэтому боялась отвести взгляд хотя бы на одну секунду.
— Там, маманя, такого добра полны лабазы. Любой человек, будь он хоть княжеских, купеческих, аль простых кровей может купить одежды любые.
— Как же ты, сынок, попал в страну эту чудесную? — спросила мать, вытирая слезу радости, что катилась по её щеке.
— Я, мама, перед казнью загадал! Коли есть чародейство, то сбыться должно оно непременно! Просил господа и чары волшебные, чтобы меня перенесли в края заморские. Так я сразу и попал в Персию. Княжну видел красоты неписаной. Она даже за меня замуж собралась, да я не возжелал басурманку. Богатств у всех – немерено.
— И что, сынок, есть такие страны?! — спросила мать удивленно.
— Эх, маманя, есть!
— И как называют сию державу?
— Держава зовется Персией!
— А что Марьянка, дочь княжьего тебе не глянулась? — спросила мать.
— Я, маманя, зрил эту Марьянку перед самой казнью. Она как капля воды похожа на Василину и это мне показалось очень странным. Вот и платочек у меня её рукой её обласканный, — сказал Емеля и вытащил из—за пазухи шелковый платок, испускающий запах заморских благовоний. —Да только, маманя, сердце оно тогда любит, коли око истинную красоту зрит. Вот в Персиях девы были одна другой краше. Царица – Фатима, любовной страстью ко мне воспылала, да так, что я Василину в памяти своей держал, чтобы на соблазны её не поддаться и не предать дух и веру нашу православную.
— Жаль, сынок, что Василина пропала. Вот вы с ней были бы видной парой на всей Слободе! Она, Емеля красотой одарена, не только наружной, но и духовной!
—Как же сие стало?
—А вот так! Тебя пошла выручать, да на кремлевских просторах и сгинула.
—Искать её пойду! — сказал Емеля, подвязывая кушак.
— Где искать—то будешь, дурень? Может, её волки уже съели?! Может, цыгане в свой табор украли, али еще какой лиходей над девой поглумился? — запричитала мать и, повернувшись к святой иконе, стала креститься и господа просить о помощи и заступничестве.
— Знамо где – кольцо чудодейственное поведает мне. По—моему велению, по—моему хотению, явись мне образ Василины, — сказал Емеля и крутанул колечко.
Тут нежданно вода в ведре зашумела и пошла кругами. Емеля, схватив его, поставил на стол и тут же заглянул внутрь. Там в воде он увидел отражение девушки, которая находилась в каком—то странном месте, где на окнах стояли кованые решетки, а стены, её окружающие, были из серого камня.
— Жива она, маманя! Поди, глянь! Ей богу, жива моя Василинка!
Мать заглянула в ведро и ахнула, увидев там отражение дочери кузнеца, которая золотой нитью вышивала ковер.
— Жива, жива девка! Только зрю я, что в заточении она! Радость эту пойду Даниле и матери поведаю, чтобы душой не болели и спали спокойно. Пусть в заточении, но ведь жива же!
— Я, маманя, пойду завтра Василину спасать! Мужик я али я не мужик, а басурманин какой?! Пойдем вместе к Даниле. Где меч—кладенец искать у него спрошу, может, знает он. Чую сердцем – то Кощеевы происки и биться мне с ним, а не с цыганами предстоит на смерь лютую!
— А где ты, Емелька, Кощеевы владения искать будешь? Чай, до них дорога дальняя, за тридевять земель в тридесятом царствии?
— Бабу Ягу спрошу! Чуял я, что дружбу она с Кощеем водит. Наши молодцы, что до самогона и браги медовой похоть имеют, знают, в каких лесах она прячется со своим агрегатом и где следы Яги на тропках лесных не просыхают.
Мать встала из—за стола и, взяв сына под руку, направилась в соседний дом, где жила семья кузнеца Данилы. Постучав в окно, они услышали:
— Кто там?
— Открывай, Данила, от Василины, от доченьки твоей весточка есть, — сказал Емеля. — Чудо мне ведало, что жива она, да только в остроге каменном бедолажка мается.
Двери, лязгнув запорами, открылись, и на пороге появился здоровый мужик с бородой и длинными, как у монаха волосами, которые были повязаны льняной тесьмой.
— Здорово, зятек? Где скитаться изволил, что видел?! Проходи в хату, речи вести будем о судьбе нашей соседской, — сказал кузнец Данила, и впустил будущего зятя в дом.
— Я Данила от княжеской, немилости бежал, — твердо сказал Емеля. — Князь меня имел желание обезглавить, а тело мое скормить диким свиньям да псам. Якобы, я о его думке, тайным колдовством и чарами владею, кои в нашей державе запретом царским обложены.
— Зачем пожаловал в столь поздний час?! — спросил кузнец.—  Аль новость, какая есть?
— Новости есть для тебя Данила!
— Ну, проходи тогда в хату коли новость имеешь,—  сказал кузнец, впуская в хату Емелю с матерью.
Емеля и Марфа вошли в дом, и, перекрестившись на святую икону, присели на гостевую лавку возле двери.
— Говоришь, весточку от Василины имеешь —  али как?
— Имею,— ответил Емеля,—  видеть мне её лик на воде довелось. В Кощеевом замке она заточена. Жива ваша Василина!
— Мать глаза все выплакала,— сказал Данила. –Может ты лжешь?
— Такими, вещами не тешатся дядя Данила. Её надобно спасать, и я убью этого Кощея.
—  Эх, Емеля, Кощей он бессмертен! Много людей он погубил и ни кто не может его одолеть!
— Я слышал дядя Данила, что его убить можно! Смерть его на конце иглы якобы таится. А игла где— то в яйце упрятана. Меч—кладенец для святого дела нужен.
— Эка, Емелька, замахнул ты куды! Меч—кладенец ему нужон?! А коли руки порежешь, аль кого по пьянке в чрева торнешь? Почитай сразу смертоубийство тебе прокуроры княжеские пришьют и вновь на плаху определят. А меня, как сподвижника твоего и подельника на каторгу в Уральские горы на добычу каменьев самоцветных отправят.
— А ежели, дядя Данила, я тебе тайну одну поведаю, скуешь мне меч?
— Коли тайна будет правдивая, то и для отказа нет причины.
— Пошли, выйдем на улицу,— сказал Емеля. – Наденься, долгий разговор будет,-сказал Емеля и открыв двери вышел во двор.
Кузнец надел полушубок, валенки малахай и вышел за Емелей следом во двор.
— Поведать тебе хочу одну тайну,— сказал Емеля. –Тут намедни в казематах княжеских я сидел дожидаясь казни. Ко мне в темницу Илья Муромец был брошен, за какую— то провинность. Мне Муромец рассказал, что семнадцать лет назад дочь княжескую Катерину Змей Горыныч похитил.
— Ну и что. Может и похитил. Василина та здесь причем?
— Не торопи меня дядя Данила, а слушай, что далее я тебе поведаю,— сказал Емеля.— Муромец, Горыныча изловил да на дыбу его поднял, чтобы выведать тайну. Вот Горыныч под пытками и поведал Муромцу, что чадо княжеское по указу Кощея он похитил, да потерял, в лесу когда ему Муромец камнем голову разбил.
— Говори далее,—  сказал Данила.— Хочу сказку эту до конца слышать.
— Василина, дядя Данила это сестра княжны Марьяны,— сказал улыбаясь Емеля.
— Думай, что говоришь,— ответил Данила.— Василина это дочь моя!
— Это не правда! Я когда на эшафот поднялся перед казнью, я видел Марьяну как тебя дядя Данила. Василина и Марьяна то одно лицо. Боюсь, князь Владимир может выведать твою тайну.
— Ты что щенок, угрожаешь мне,— закричал Данила, схватив Емелю за грудки.
— Я не угрожаю тятя. Рано или поздно правда эта всплывет дядя Данила и тогда князь уже тебя отправит на плаху.
Данила отпустил Емелю, и, расчистив на ступенях снег, присел. На его глаза накатились слезы.
— Это было семнадцать лет назад. Я тогда Емеля, али за грибами, али за ягодами пошел —  не помню уже. Вдруг вижу, летит кубарем Горыныч, а в лапах у него дитё малое. Приземлился на пень и хотел видно его съесть. А тут я с дубиной, да чадо это отбил Ну, Горыныч, дитятка оставил, а сам кустами, кустами и полетел. Вот тогда я и стал отцом. Назвали мы девочку Василиной, так и воспитали, не ведая, что она княжеских кровей.
— Её князь Екатериной нарек,— сказал Емеля.— Мне так Илья Муромец в темнице поведал.
— Так надо вызволять дочку из лап Кощея,— сказал Емеля. – Меч—кладенец нужен.
— Я бы если смог, то отковал бы этот меч, но для этого небесное железо нужно,— сказал кузнец Данила.
Сомневался Данила в благородных происках Емели. Не верил он ему, ибо прослыл он на всю слободу кутилой и бездельником. По причине такой не стал говорить, что есть у него меч—кладенец, который княжеской дочерью в великий пост был откован в молитвах к господу. От того имел он божественное назначение. Ждал Данила знак свыше, чтобы передать сей меч богатырю русскому кой на защиту земли русской встанет.
—А как поклянусь тебе, что пойду Василину из плена выручать, тогда скуешь? — спросил Емеля и, рванув малахай, так им о снег стукнул, что снежная пыль поднялась.
— Чем докажешь? — спросил Данила, закручивая ус.
Тут из дома вышла Марфа и вступилась за сына.
— Я, Данилка, своими глазами дочку твою в ведре зрила, — вмешалась мать. — Жива она, только в заточении в башне у Кощея. Кабы я сие не зрила собственными глазами, то и Емельку, сына своего единственного на подвиг ратный не благословила. Один он у меня остался.
— Ты, Марфа, я вижу, прорицательницей стала, как святая Матрона Новгородская. Негоже мне, убитому горем отцу, такую ересь слушать! Не верю я вам! И меча—кладенца ковать тебе не буду! Не воин ты, и не богатырь, а так сабе – пустомеля! Емеля – пустомеля, —сказал Данила кузнец.
— А ты, поди, Данила, да взгляни в свою бадью с водой. Дочка там тебе привет передает, — сказал Емеля и, подняв со снега малахай, натянул его на голову. — Идем, мама, нам говорить с юродивым не о чем. Коли нас он слышать не хочет, пусть взор свой отражением в бадье тешит,- сказал Емеля.
Следом за Марфой из дома вышла Капитолина жена Данилы да краем уха заслышала весь разговор.
— А может правду сосед говорит? — спросила жена Данилы.
—Да не может сей прохиндей богатырем стать! Не может! Нет в нем веры православной и силы христианского духа. Такому доверь оружие, он по дурости своей какого княжеского боярина порешит. Что делать тогда —лезть головой в петлю?
Емеля и его мать еще минуту постояли под хатой и, развернувшись, не спеша пошли домой, похрустывая наледью, которая встала к ночи от мороза.
Емеля втайне от матери, крутанул колечко и прошептал:
— По—моему велению, по—моему хотению, явись Даниле образ Василины и пусть его сердце горем убитое отойдет от боли нестерпимой.
Не успели мать да Емеля сделать несколько шагов, как сзади послышался лязг двери и зычный голос прокричал:
— Марфа, Емеля, стойте! — заорал Данила и выскочил во двор в одной рубахе.—Не держи обиды Емеля, не ведал я, что ты мне правду говоришь. Заходи в хату, сосед, разговор есть! — сурово сказал Данила и, открыв перед Емелей двери, впустил в дом дорогих гостей.
Мать и сын вошли в светлицу и, перекрестившись перед порогом на святую икону, присели у двери на гостевую лавку.
— Так, говоришь, бить Кощея насмерть будешь? — спросил сурово Данила.
— Буду! — решительно ответил Емеля. — Порву его, как Тузик старый лапоть!
— Дам я тебе меч—кладенец, — сказал Данила. Василина ковала. Тебе, так и быть отдам. Может, взаправду порешишь Кощея. А коли порешишь, да освободишь дочь мою, то в зятья милости просим,— сказал Данила.
— Да за Василину тятя, я не только с Кощеем совладаю, но и с любым семиглавым драконом, кои в землях чужих водятся. Я же теперь себя не сыном рыбацким, а богатырем чую!
Данила бережно снял со стены меч и, вытянув его из ножен. По зеркально полированному лезвию меча пробежала голубая искра. Он, прикоснувшись губами, поцеловал булатный клинок и, вознося господу молитву, передал его Емеле. Тот, приняв дар, также поцеловал кованную рукой Василины сталь и, осмотрев меч, прочел на лезвии гравированную надпись.
«За любовь, за веру, за правду».
— Владей и помни! Это не просто меч, а настоящий кладенец, который по завету Николая Угодника руками и сердцем Василины в огне с молитвой кован. Потом и святой водицей закалён. Таким оружием можно любую голову не праведную рубить можно ибо это не оружие а десница господняя в образе меча. Помни Емеля, сей меч, свят и пригоден только для защиты справедливости и веры христианской.
— Спасибо, тятя, вовек не забуду доброты твоей,—сказал Емеля прижимая меч к груди. —Не опозорю ни своего рода, ни мастера, кой сей клинок отковал, как божью десницу. Ту, что смертью карает за грехи и коварства всякие против народа русского.
Емеля принял дар и, откланявшись Даниле и Капитолине в пояс, вышел с матерью на улицу.
— Тебя, сынок, тут намедни Илья Муромец с Добрыней домогались по княжескому указу, — сказала мать. — Квартируют в гостином дворе в харчевне у Берендея. Просили, чтобы ты нашел их обязательно. Хотят богатыри тебя от царской немилости уберечь и на дальние кордоны спрятать. Портреты твои по всей России расклеены и ищут тебя шпики и агенты всех мастей. Князь за голову твою сто золотых обещал. Ты же знаешь, люд на слободе нашей не только из таких, как мастер Данила состоит. Есть те, что от зависти своей тебе палки в колеса вставлять будут, али царевым тайным сыскарям донесут.
— А мне, маманя, княжьего гнева бояться неча! Чай я на державное добро не посягал и перед его княжеством чист, словно горный ручей. А как злодея Кощея одолею, так мне государь амнистию даст, и свой указ на лишение меня головы отменит, — гордо сказал Емеля, обнажив меч. — Ты, мать лучше на сие творение глянь! Эх, и мастерица же Василина, такую красоту изваять! Не налюбуюсь я!
Емеля махнул мечом, со свистом рассекая морозный воздух.
— Твои слова, сынок, да Богу в ухо! За праведное дело биться будешь! Я тебе свое материнское благословение даю, и прими от меня в дар сей образок, который мне еще моя маманя дарила, — сказала мать и надела на шею Емели иконку святого Георгия Победоносца.
— Клянусь, маманя, что не посрамлю ни семьи нашей, ни земли русской, — сказал Емеля и, встав на колено, поцеловал святой образ. — А теперь прощевай! Уезжаю я! — сказал Емеля и сел на деревянного «козла» на котором он пилил дрова. — Чем, маманя, не конь мне? Главное, ноги есть и овсом кормить не надо! По—моему велению, по—моему хотению скачи «козел» в чащобы дальние, в болота топучие, к бабе Яге, — сказал Емеля и повернул кольцо.
Деревянный «козел», сбитый из бревна и жердей, вдруг встрепенулся, словно живой и, встав на дыбы, сиганул через забор, как настоящий породистый жеребец.
— Благослови и сохрани тебя! — сказала мать и трижды перекрестила удаляющуюся от неё фигуру сына.

                Глава двадцать четвертая
                В гостях у Яги

Долго ли, коротко ли скакал Емеля по полям просторным, по лесам дремучим, пока не прискакал на широкую поляну близ болот черных. Посередь неё, к чаще передом, а к Емеле задом, стояла избушка на куриных ножках. Из её трубы вальяжно струился дымок, а воздух был наполнен сладковатым запахом гуляющей хлебной браги.
— «Эх, старая хрычовка, самогонку гонит», — сказал сам себе Емеля, всасывая воздух широко раздутыми ноздрями. — Эй! Изба осиновая, ну—ка хозяйку мне кликни, да побыстрее! Желаю зрить ведьму!
Избушка даже не пошевелилась, будто и не слышала голоса добра молодца.
Емеля слез с «козла» и подошел к избушке с тыла. Он потянулся, и хотел было уже влезть на «веранду», как в это мгновение избушка лягнула его тяжелым валенком прямо в грудь. Емеля, отлетев на несколько сажень назад, зарылся с головой в лежалый снег.
— «Ну, ни хрена себе», — подумал он, и встав на карачки, стал было уже подниматься, но было поздно.
Избушка, кудахтая, словно боевой петух, бросилась на Емелю. Топая валенками, она стала пытаться вдавить непрошеного гостя в землю. Звон посуды и крики старухи так раззадорили Емелю, что он прыгал перед хатой, заставляя её скакать на куриных ногах. Уморившись, хата присела на огромный дубовый пень, торчавший посередь поляны, и жалобно заскрипела.
— Что, халупка, уморилась?! — спросил её Емеля. -Никогда не связывайся с добрыми молодцами. Уморят, а потом и на дрова растащат.
В этот миг двери избы со скрипом открылись, и на свет божий вывалилась зеленого цвета старуха. Встав на четвереньки, она не замечая Емели, вставила два пальца в рот и вернула природе то, что скушала еще в обед и только после этого прозрела.
-Ах! Добрый молодец пожаловал. Ти, ты это скотская рожа, меня тут решил кошмарным коварством извести?
-Я - ответил решительно Емеля, и наполовину обнажил меч кладенец.-Дог Яга, платежом красен!
-А это ты Емелька - по мою душу пожаловал,- сказала старуха и, прыгнув за двери, скрылась, звякая засовами.
-А ну открывай,- старая хрычовка,- завопил Емеля, стукая ногами в дверь.
Старуха, достав шапку невидимку, натянула её себе на голову, и прильнула к окну, наблюдая за непрошеным гостем.
-Считаю до трех, - сказал Емеля, и вытащил меч-кладенец. Не откроешь! Разрублю хату на две половинки.
-А то что будет,- крикнула старуха из-за двери, провоцируя добра молодца на атаку.
-Разнесу к чертям собачьим твою колдовскую халупу. Будет тебе две порции цыпленка табака,- сказал Емеля, и решительно пошел на штурм, махая мечом.
Старуха видя, что гость тверд в своих намерениях, и готов лишить её жилья, тихо подкралась к дверям и открыла их. Емеля замахнувшись, хотел было ударить, но двери сами нежданно открылись и он, теряя равновесие, валился в хату. Вскочив с пола, он несколько раз махнул мечом, но увидев, что темные силы зла отсутствуют, замер. Он спрятал кладенец в ножны и осмотрелся, желая найти спрятавшуюся старуху, но в доме никого не было.
В углу около печи, испуская клубы пара, булькал самогонный аппарат, а колдовской хмельной напиток стекал тонкой струйкой в большой медный кувшин. На неприбранном столе Емеля увидел в беспорядке стоявшие и лежавшие всевозможные склянки, корешки и кости животных, которые Яга использовала для варки волшебного зелья. В нос ударил сильный запах каких—то грибов, прелой листвы и болотной плесени.
—« Странно — нет никого» — проговорил Емеля. — «Видать старуха тайным ходом сбежала», — сказал сам себе Емеля, и уселся на табурет возле самогонного аппарата.
Протянув палец под льющуюся струйку, он слегка оросил его и, смакуя, облизал.
— «Зелье ржаное знатное, пару бы склянок пропустить, да нельзя. Чай, Василину спасать иду, а не на рыбалку»,-сказал сам себе Емеля.
Он расслабился, и в ту же секунду тяжелая еловая дубина, опустившись на голову лишила его сознания. Добрый молодец, не удержавшись на табурете, рухнул, как подкошенный. Ударившись лицом об пол, он окончательно отключился, и растянулся в позе креветки.
— Уф, уф, уф! — проверещала старуха. — Невздолил, касатик, бабушки Яги - вот те на…. Сложил Емелька буйную головушку! А на кой хрен надо было глумиться над бедной избушкой. Загонял, окаянный, мои хоромы,— прошепелявила старая карга. — За то и поплатился здоровьем да вольной волей,— сказала старуха, и сняв шапку невидимку, стала прихорашиваться перед «гостем».
Очнувшись, Емеля почувствовал, что крепко связан по рукам и ногам. Он лежал на полу, и увидел старуху, которая как ни в чем небывало переливала самогон из медного кувшина в разные склянки.
— Эй, ты, старая, ну—ка развяжи меня, а то я….
— Что ты?! Что ты?! Ты, Емелька, теперь никто, и звать тебе никак! Лежи сабе да помалкивай, пока я делом тут занимаюсь! Скоро добры молодцы, что разбойным промыслом промышляют, за сивухой пожалуют, вот и посмотрят, каков экземплярчик мне попался,-сказала Яга с издевкой.
Емеля попробовал развязаться, да веревки так стянули его руки и ноги, что из этой затеи у него ничего не получилось.
— Что соколик, чай колечко свое чудодейственное ищешь?! Не ищи, молодец вот оно родимое, — сказала Яга и, расстегнув на груди пуговицы старой замасленной кофты, вытащила кольцо, которое висело на шнурке, показав его Емеле. — Вот закончу горелку разливать, тогда и поговорим с тобой по душам! Ты мне тайную тайну поведаешь, как колечком этим управлять. А я подумаю или тебя запечь в печи в сметане как карася, или с тобой утехами плотскими заняться.
-Запеки лучше,-сказал Емеля,- со мной сама царица Персии Фатима, изволила утехами плотскими заниматься и то я не дался…
-Что так? Чай не красотой наделена была, али телом была непригожа?
-Красивая! Не тебе чета, старая хрычевка! Не баба, а огонь! И стан её прекрасен и ликом восхитительна, и даже очами кареглаза, и то я не возжелал её. Блюду верность Василине,- сказал Емеля, хвастаясь своим целомудрием.
-То, что ты блюдешь верность – это хорошо! Значит, коли меня не возжелаешь, я тебя один хрен хищноблудием домогаться буду, а своего добьюсь, чай ты пленник мой, -сказала Яга, и сняв с Емели пояс с ножнами, откинула меч в сторону. -А я что с пленниками хочу, то в любую позу их и ворочу.
Емеля лежал на полу и не знал, что делать дальше. Сейчас его больше беспокоила судьба Василины, чем своя собственная. Положение его было незавидным и даже безвыходным.
Яга, разлив по бутылям самогон, загасила печурку, на которой парилась брага и, вытерев костлявые руки об подол своего фартука, уселась перед Емелей на табурет.
— Ну что, касатик, будешь мне тайну волшебного кольца выкладывать, али я тебя сейчас буду домогаться и склонять к сожитию.
— К лешему иди - ведьма, — буркнул Емеля, и отвернулся к стене. — От меня ты ничего не узнаешь.
— А на что мне Леший? Он же старый хрыч! А ты у меня молодец добрый, и ликом красен и телом крепок! Эх, Емелюшка, я как дева до ласки голодная, как доберусь до твоей грибной «корзинки»! Эх, как достану я твой подосиновик, вот тогда и натешусь вволю тобой за все годы,- сказала Яга, просовывая свои костлявые пальцы под пояс шаровар.
Расстегнув шитый золотом кафтан, Яга внезапно увидела, вышитого материнской рукой петуха. Тот словно сказал Яге: «Только тронь».
Ведьма отпрянула, будто обожглась кипятком, оставив идею с «хищноблудием».
-Эх, и повезло тебе добрый молодец! Оберег у тебя сильный - материнской рукой шит,- сказала она. - Неведомы мне такие чары колдовские, которые заговор материнский пересилить могут.  А Кощей Бессмертный с тобой справиться! Его волшебство и коварство сильнее моего будет! А вместе с ним мы заговор одолеем. Вот тогда касатик -держись, ох чую, порадуешь ты старуху любовными игрищами!
Яга, кряхтя, встала с табурета и подошла к клетке, в которой сидела мохнатая сова.
— Ну, ласточка моя, пора тебе крылышки свои—то размять! Лети к Кощею с донесением! Передашь записку, что Емелька дурашка, ко мне в плен попал и теперь нам есть кого терзать и насильничать.
— Угу—гу—гу! — сказала сова, будто понимая Ягу.
Написав записку, она привязала её суровой ниткой к ноге птицы и отпустила в окно. Сова, взмахнув крыльями, понесла донесение в тридевятое царство.
— Ну, одно дело сделано, — прошепелявила старуха. — Сейчас будем вершить другое.
Яга подошла к лежащему на полу Емеле и кочергой стукнула его по спине.
— Обернись—ка, добрый молодец, хочу в твои глаза глянуть, каков ты есть богатырь непобедимый!
Емеля повернулся на бок и уставился на старуху.
— Ну и что? Ти красив я, ти не?
— Так как сие кольцо фунциклирует? — спросила Яга, безжалостно тыкая Емелю в бок кочергой.
— Не скажу! — ответил Емеля. — Хоть ты меня, как в гестапо каленым железом пытай, хоть на дыбе крути, хоть на части рви меня конями! Ты от меня, старая чахотка, ничего не добьешься! Я язык сабе откушу, а ничего тебе, не поведаю! Грамоте я, отродясь, не обучен! Так что, тайна сия, которую я ведаю, так и останется тайной…
— Да куды ты, касатик, денешься?! Теперь оно тебе ни к чему - Кощей колечко мне заказывал. Вот я Кошеньке его и подарю на тысячелетний юбилей!
— Я его убью! — сказал Емеля, скрипя зубами.
— Нет, касатик, не убьешь! Ён, бессмертен, а смертушка его далеко спрятана! Так захована, что тебе вовек не найти её! И не видать тебе его смерти, как собственных ушей.
— Коль меня убить собираешься, так скажи, старая, где его смертушка спрятана, чего тебе бояться?
— А что я с этого иметь буду? Вот за кольцо я получу волость, а быть может
губернию, а что ты мне дашь, голодранец ты эдакий?
Емеля задумался и, немного пошевелив мозгами, сказал:
— Ты, Яга, дура дурой! У тебя кольцо страшной волшебной силы есть. На кой черт тебе эти губернии, волости, коли ты единолично всем миром управлять можешь, а Кощей тебе будет ножки мыть и в прислугах мороженое крем—брюле на серебре подносить.
Яга высморкалась в платок, больше похожий на половую тряпку и, спрятав его в карман, сказала:
— Мне, касатик, за Кощеевой спиной аки за берлинской, аль китайской стеной спокойней будет! На кой черт мне тот мир сдался? Уж больно проблем в ём много. Голодных накорми, больных излечи, для злодеев и душегубцев остроги строй! А для таких дурней как ты, дороги с асфальтовым покрытием делай, чтобы на самобеглых колясках, да печах по всей державе кататься. Нужен, мне сей мир этот, как собаке пятая нога! Я коли богатая была, я бы до Парижу, али до Лондону, прокатилась бы. Народ заморский позрить, хочется, да себя показать.
Емеля, услышав слова старухи, понял, что его уловка не сработала. Яга никакими уговорами не хотела предавать Кощея и переходить на его сторону. Оставалось только выведать, где спрятана смерть Кощея и ждать, когда его бессмертие прилетит за кольцом, чтобы выведать его тайные планы.
— Ты, касатик, особливо не волнуйся, Кощей тебя убивать больно не будет. Он лик твой носит и коли убьет тебя, то навсегда его потеряет и снова станет страшен, как нильский крокодил. Ты сам должен помереть, своей естественной смертушкой. Хоть от хворобы какой, а хоть и от голода, а хоть от утех страстных и любовных,-сказала Яга улыбаясь.
— Я сдохнуть не боюсь! Зачем Кощею девица красная – Василина? — спросил Емеля, подкрадываясь издалека.
— Василина ему и даром не нужна. Посидит сия дура в темнице малость, да пойдет домой, коли серые волки её по дороге не съедят. Кощей боится, что она князю Владимиру скажет, что он у тебя лик скрал. А теперь Кощею терять нечего, он почитай, уже есть законный зять князя. Через три недели свадьба назначена и тогда Кощей пол-царствием законно владеть будет. Кордоны откроит, да иноземных супостатов и гастарбайтеров пустит в Рассею матушку под видом холопов да трудового люду. И будут они славянские корни поедом поедать, чтобы веру православную извести.

Глава двадцать пятая
Происки Кощея

Пока Яга разговаривала с Емелей, сова благополучно достигла замка Кощея и, влетев в окно, села на трон и прокричала:
— Угу, угу, угу!
Кощей, увидев привязанную к ноге записку, приказал Соловью—разбойнику прочесть её.
— Эй, свистун хренов, от Яги СМСка пришла! Прочти—ка, касатик, а то я на глаза сильно слаб, стал, без склянок, даже блох не вижу.
Соловей развернул записку и с выражением прочел:
— «Коша, срочно прилетай! Емелька попался в плен. Волшебное кольцо у меня. Твоя незабвенная бабуся Ягуся».
От такой радостной новости Кощей подпрыгнул на месте. Он скакал на одной ноге, танцевал по залу, топая и громыхая своими железными сапогами и латами, высекая искры из мрамора. Он пел и смеялся, предчувствуя, что наконец—то его мечта о покорении мира должна свершиться с минуты на минуту.
— Емелька попался! Емелька попался! Попался! Молодец старуха! — распевало его бессмертие, радуясь этой новости, словно ребенок. — Ну—ка, слуги мои верные, слуги мои скверные, запрягайте и седлайте моих гнедых и вороных! В гости к Яге едем немедля!
Слуги засуетились, и уже через несколько минут во дворе кощеева замка послышалось ржание быстрокрылых коней. Те, предчувствуя дальнюю поездку, били копытами, высекая, как и Кощей искры из булыжника, которым был уложен замковый двор.
Его бессмертие вскочил на коня и, пришпорив его, словно ветер, понесся во владения Яги. Упыри и прочая нечисть, поскакали следом за своим боссом, вводя гиканьем и свистом всяких лесных тварей в состояние полнейшего ужаса. Солнце на время спряталось за черные тучи. Молнии пронзили небо, а еноты, лисы, барсуки в страхе попрятались в свои глубокие норы. Птицы прятались в гнезда, а олени и волки скрылись в тот же миг в болота. Где, подобно урагану промчалась кощеева компания, были поломаны деревья, примяты кусты, а снег расплавился до самой земли.
Пролетев на чудо—конях сотни верст, Кощей со своей свитой прибыл к Яге. По жуткому свисту и дикому гиканью Емеля понял, что пожаловал Кощей собственно бессмертной персоной. Старухина изба послушно повернулась и уже через мгновение в хату, гремя латами и железными сапогами, вошел сам владыка сил черных, его бессмертие Кощей Бессмертный.
— С удачной охотой тебя, старая клюшка! — громогласно сказал он и, глубоко выдохнув, присел на табурет. — Во, принимай, старая, дорогого гостя! Пятьсот верст без перерыву на обед летел, целую речь приготовил, да как увидел твою хату на куриных ногах все сразу забыл. Достал меня, Яга, склероз! Мне бы яблочек молодильных отведать, чтобы мозг мой шевелиться начал.
— С приездом, Кошенька! Вот он мой пленничек, лежит, не брыкается! Смирился, видно, со своей горькой судьбинушкой.
— Кольцо где колдовское? — спросил Кощей Ягу. — Я сотни верст, не ради этого отрока Емельки пролетел, а ради колечка заветного, которое все тайные желания исполняет и радость душе дает неимоверную.
— Нате, ваше бессмертие, держите сей дар! Пусть принесет оно вам не только славу всемирную, но и владычество безмерное,- сказала Яга заискивающе.
Кощей, трясущимися от волнения руками вцепился в кольцо и поднес его ближе к глазам, чтобы лучше рассмотреть заветный тотем колдовства.
— Вот ты, какое, ядро вселенской власти! Теперь я буду властвовать миром! — сказал Кощей и надел кольцо на палец. — А тайные слова, старая, ты выведала у сего добра молодца? Что нужно говорить, чтобы оно чудо совершало и коварные силы приводило в движение?
— Не хочет он, ваше бессмертие, это говорить. Говорит: «пытайте меня хоть железом каленым, хоть пытками дьявольскими, как гестапо наших партизан пытало, ничего не скажу».
— А коли его вниз головой подвесить, да кострище под ним развести, скажет?
— Нет, ваше бессмертие, не скажу. Откушу сам сабе язык, проглочу, но тайну вы у меня не выведаете. Даже умереть при этом готов мученической смертью, чтобы ты, басурманин, вред россиянам сотворить не имел возможности.
— Надо, ваше бессмертие, не его пытать, а деву ту красную, Василину, что в башне вашей заточена! Вот тогда он точно расскажет, когда её белы кожи на ремни пойдут, — сказала Яга, потирая руки. — Любит сей добрый молодец девицу красную невиданной русской любовью.
— Дева та в башне сидит, и скакать за ней далече. Нужно добром дело решать. Может, Емелька и согласится. Эй, Емелька, коли я твою Василину отпущу, скажешь ты мне заветные слова, кои тебе щука на ухо поведала?
— Коли миром отпустишь, скажу!
— Ну, тогда говори и можешь считать, что она уже вольна, как лебедь белая.
— Нет, ваше бессмертие! Когда Василина дома у родителей будет, вот тогда я и поведаю тайные слова, от которых это колечко работает. А так можешь меня жарить в масле, кидать в серную кислоту – ничего я тебе не скажу.
Кощея в этот миг аж передернуло. Емеля оказался крепким орешком, который скорее умрет, чем выдаст тайну волшебного кольца.
— Я тебе, отрок, слово царское даю! Отпущу деву на все четыре стороны. И тебя не трону потому, что твой лик на мне. А он чарами колдовскими наложен, — сказал Кощей. — Тебя, бедолага, мне убить раз плюнуть – как муху! Только беда в том, что я красоты твоей навсегда лишусь!
Емеля, услышав, что Кощей слово дал царское, на мгновение задумался. Судя по тому, что сказала старуха, у него есть еще несколько дней жизни, за которые можно будет что—то придумать и предпринять далее. Сейчас главным делом было спасти Василину и поэтому, он все же решился сказать Кощею заветные слова, заручившись словом царским и честным.
— Дай мне слово царское и поклянись честью своей бессмертной, что отпустишь Василину!
— Даю тебе, Емелюшка, слово царское! Честью своей неподкупной кощеевой клянусь! Мне царское слово дать - раз плюнуть! Эй, Соловей, — крикнул он, подзывая к себе своего сотоварища по делам коварным.
— Слушаю, ваше бессмертие! Что исполнить изволите?
— Отправь в замок Анчутку болотного духа, пусть выпустит из башни деву красную и доставит её в дом отчий!
— Слушаюсь, сейчас исполню, как вы велите, ваше бессмертие!
Соловей вышел из хаты на улицу и как свистнул, что деревья пригнулись, а птицы попадали замертво. Уже через секунду Емеля услышал, как один из коней заржал и сорвался с места.
— Ну, вот, видишь? Я свою часть контракта к исполнению принял, теперь, добрый молодец, твоя очередь!
Емеля немного замешкался, стараясь потянуть время, и, глубоко вздохнув, сказал:
— Загадай, ваше бессмертие, желание не сильно сложное.
— Ну, загадал, — ответил Кощей, зажмурив глаза.
— Теперь, ваше бессмертие, поверни кольцо на пальце и скажи: «по—моему велению, по—моему хотению, хочу чтобы, а потом говори свое желание.
— По—моему велению, по—моему хотению, хочу, чтобы Анчутка вернулся, а дева Василина в башне осталась на всю жизнь до самой глубокой старости, — сказал Кощей и засмеялся скрипучим и поганым голосом.
В ту же секунду они услышали, как на улице вновь заржал конь. Соловей глянул в окно и сказал:
— О, глянь, ваше бессмертное благородие, Анчутка уже возвернулся! Скоро—то как!
Емелю в тот миг, словно молния ударила. Он знал, что Кощей коварен, но чтобы настолько! Это уже переходило все границы его разума.
— Ну и гад же ты, ваше бессмертие! — промычал Емеля, двигая желваками скул. — Слово ты давал честное и клялся душой своей бессмертной!
— А ты, касатик, Кощею поверил! Дурашка! Я на то и Кощей, чтобы только зло на земле вершить! Ха—ха—ха! — засмеялся он. — А чести у меня отродясь никогда не было! Кабы не бессмертен я был – был бы Бесчестен. Ты усекаешь, молодец? Ладно, Емелька, так и быть, одно доброе дело все же сделаю – оставляю тебя жить до моей свадьбы. Яга почти месяц будет за тобой доглядать и лелеять как своего мужа, чтобы ты не убег и дай бог какой хворобой смертной захворал. Пока Мендельсон не сыграет на моем венчании с Марьяной, ты мне живой нужен.
— Я, ваше бессмертие, хорошо позрю за добрым молодцем! Даю гарантию, что только через месяц он подохнет, как собака, и тогда вы, ваше бессмертие, будете полноправно ликом его владеть, — сказала Яга отирая руки.
— Ладно, Яга, забирай Емельку, но учти, коли что, с тебя спрос будет. Ежели ты, с добра молодца в разврат и сожительство ввергнешь, да на сей почве умрет он, я вынужден буду тебя тоже порешить. С колечком этим мне теперь ни князь Владимир, ни сам Илья Муромец не страшен! Ох, и покуражусь над людом русским!
Кощей, попрощавшись с бабой Ягой, вышел из избушки, оставив Емелю в её власти. Уже через минуту Емеля услышал, как его банда с гиканьем и криком удалилась восвояси, еще более вытоптав тропу до самого Кощеева замка. Яга достала из сундука филигранную чарку, налила в нее самогона и в один прием употребила, закусив мочеными мухоморами.
— Бр, бр, бр! Ух, и хороша же родимая! Тебе бедолага налить? — спросила она Емелю. — Кишку свою порадуешь, да может, и меня глазом своим окинешь, как женщину страстную и до любви очень горячую?! — сказала Яга и, подняв подол сарафана, обнажила выше колен свои костлявые ноги.
— Ты, карга, даже своим умом чахлым не ведаешь, какие женщины мне в любви признания делали. Сама царица Персии собственной персоной возжелала меня! Да я ей отказал. За это она меня головы лишить хотела. А ты мне тут свои кости, волками обглоданные, показываешь! Изыди дочь сатаны и беса,— сказал Емеля уверенно.
— Я, Емелька, триста лет мужской ласки не ведала — касатик ты мой, — сказала она, и глубоко дыша от закипающей страсти, вплотную приблизилась к добру молодцу, свернув губы в трубочку.
— Изыди, распутная! Отродье бесово — ответил тот и пустил горючую слезу от беспомощности своей. —Кабы мне руки развязать, я бы тебе всю рожу начистил.