Течение

Она стояла с двумя цветками в руках: с упругими розами, черной и красной. Она надеялась, даже знала, что мир этот прекрасен, но вянут цветы на глазах – они реквием по не пришедшему чувству, по любви той, что нет, а без нее так пусто… Горько и пусто… Мир не блещет – лишь меркнет, тускнеет, и с каждым днем на фоне музыки жизни унылой, она идет – нет, плетется вперед, не идет, - отчаянья сдерживать крик уж не в силах. Грусть и тоска на веках, внутри ее глаз, жажда и вопрошание омывают тело, - две розы вянущие тут, но там, во снах, она другая, она не впотьмах – летит сквозь море любви и веры. Там любит и даже любима она, там светлое чувство реально, словно прикосновенье, и все это вовсе без рамок, без стен, и совсем уж, совсем безо всякой меры.

Она живет меж этих двух миров: то в легкости, то тяжкой объятая думой, и ноша на ней тянется будто из тьмы веков, и чувства ее, как натянутые струны. Без смысла шагает проспектами городов, обволакивающих шумом и суматохой, улыбается людям, бросающим фразы лишь сухо, и цветы из рук ее в реку падают, а потом около храма кричит ей кто-то на ухо, что денег бы очень надо им, Господа именем их у нее требуя, раз она здесь и раз она верует. Подает, конечно, страждущим и внутри уже, в вязкости торжественной храма, она молится, молится горячо, неустанно о душе своей и о душах всех, кого знала. Обо всех, кто обидел, кто предал, кто просто забыл (может и она кого ненароком), обо всех, кого знала, любила, может ее кто-то даже любил, обо всех, с кем делила пороки, получала уроки. За людей всех, кто мир сей творит, за озлобленных, подлых и равнодушных – чтобы дал им Всевышний частичку, одну лишь частичку безмерной любви, что полно у Него для всех, кому сильно нужно. Чтобы меньше просачивалось в мир боли и зла, чтоб добрей, сострадательней были бы люди, и последняя просьба, она для себя: нерешительно молит о маленьком чуде. Чтоб любовью наполнилось сердце ее, чтоб проспектами, улочками так же летала, как во снах тех, где гораздо реальней живет ее дух, гораздо реальней, чем в мире материальном.

И выходит из храма, идет переулками меж домов, озираясь на город глазами устало – ее кровь, ее тело, как боль, как огонь, впитывает окружающий мир непрестанно… А потом вдруг однажды встречает его, падает ее сердце, в груди замирает, а он так же, точно так же глядит, средь толпы, суеты выделяя ее – она знает, уже точно она это знает. Они прыгают в бездну, в объятия чувств, будоражащих, пламенных, не страшась, не пытаясь укрыться среди замусоленных штампов, привычек, в безумие буйств отдают весь свой разум и тело, чтобы вдоволь напиться друг у друга из сердца, как из чаши вина, этим чувством, что годы, может даже века ожидали, теперь иссушив, выпив каждую каплю до дна…

А потом может он, может быть и она, говорит что-то, делает вдруг неуместно, то, чем он, она не ждала, не должна была делать, что не клеится с чувством их честным. А потом еще раз, и еще, и еще, снова, снова и, Боже мой, снова… говорит он одно, а она не поймет, она чувства ему – а взамен он ей слово… И два голубя в небе, два слитых крыла, судорогой, резкостью, болью и страхом, обрывают все то, все, чем жизнь их сплела, рвутся крылья, треща, и летят перья наземь. Боль, отчаянье, смерть, и кресты, и кресты, вопрошание тщетное, рыданья, обиды, гнев, отчаянье, смерть и мольбы, крик души… – она снова одна, два цветка и рука чуть дрожит, но слегка, уже меньше, слегка… ведь привычней она каждый раз, легче, проще обиды и тверже рука, ведь все больше и больше понимает она, что игра, это просто игра… два цветка и река…