След на земле Кн. 2, ч. 1, гл. 11 Полоса везения

Глава 11.  Полоса везения.
(сокращенная версия романа)
1
      Говорят, если начинает везти, то на тридцатикопеечный лотерейный билет можно выиграть велосипед. Бывает такая полоса удачи, когда всё складывается хорошо, каждый поступок приносит радость, фортуна поворачивается лицом и дарит тебе исполнение желаний. В такие дни нужно дышать полной грудью и делиться своей радостью с теми, кто тебе дорог. Тогда удача не отвернётся, будет долго рядом, а если и уйдёт, то оставит о себе добрую память и скоро может вернуться.
      Егор чувствовал, что сейчас, в конце мая 1941 года, ему продолжает сопутствовать  удача. Полоса везения началась со статьи о Герое Социалистического Труда Андронове и вот, до сих пор не оставляет его, время от времени подкидывая ему успехи и уважение командования. О друзьях и говорить нечего. Они были искренне рады за него.
      Он стал внештатным корреспондентом армейской газеты «Тревога», куда мог писать статьи, за которые периодически получал неплохие для солдата гонорары; ему повезло остаться в живых и задержать шпиона, за что и о нем появился очерк в газете с фотографией; ему присвоили звание ефрейтора, а в канцелярию добавили людей под его командование, что освобождало много времени для отдыха, встреч с друзьями и для творчества.
      - Раз тебе так везёт, дружище, пользуйся моментом, - сказал ему накануне Афоня, - заикнись перед командиром, чтобы дали тебе возможность доработать твоё изобретение, автоматическую винтовку. Уверен, тебе пойдут навстречу.
      - А я уже не уверен. Представляешь, что будет, если у меня не получится? Засмеют потом.
      - Но ты же всё рассчитал!
      - Верно, рассчитал.... Но это мои расчёты и по ним моя винтовка должна сделать пятьдесят выстрелов в минуту, но их же никто не проверял. Может, я ошибаюсь.
      - Так ты сделай опытный образец и тогда станет ясно: ошибся ты или нет, - настаивал Афанасий. – Если, что-то не верно, то есть время доработать и поправить.
      - Да, не дрейф ты, Егор. Даже если твоя винтовка будет делать тридцать выстрелов в минуту, это уже здорово и большое преимущество для армии, - поддержал друга Ефим, - особенно, если учесть нынешнюю политическую обстановку. Времени не так уж и много.
      - Ладно, друзья, убедили. Завтра же займусь, - пообещал Егор.
      Завтра же день оказался суматошным. Была суббота, день уборки и наведения порядка. Кроме того, в его канцелярию прислали на замену двоих новичков, которых пришлось обучать, разжёвывая азы предстоящей работы. После обеда почтальон принёс ему сразу четыре письма от родственников и друзей, на которые  ему нужно было обязательно ответить и перевод, очередной гонорар за статью. Так или иначе, но до винтовки время не дошло, и эту работу он отодвинул на следующие дни.
      Письмам Егор очень обрадовался. Почти две предыдущие недели он не получил ни одной весточки и где-то в глубине души стал переживать, что его забыли. Родители всегда присылали одно письмо в месяц, да и не мудрено. Каждое письмо добиралось от них по десять дней, иногда и больше. Они писали свои послания по установленной схеме, по которой он и сам писал письма своим землякам, когда учился в Макаровской школе, за что получил прозвище «Ученый». Сначала шло перечисление всех близких и хороших знакомых, желающих ему здоровья и успешной службы. Затем описывались новости семьи, затем новости деревни и знакомых и снова шли пожелания не забывать родных и писать о себе. И в этот раз, Галкиным почерком, они сообщали, что все, слава Богу, живы и здоровы, что продолжают работать в колхозе, что с хлебом и овощами теперь проблем нет, ибо выдают его по четыре килограмма зерна на трудодень и поэтому, хотя на дворе весна, но запасов хватает с лихвой, и они не голодают как раньше. В семье же  четверо трудоспособных и за тот год выработали больше тысячи трудодней. Ещё писали, что Валя и Галя стали настоящими барышнями, имеют своих ухажеров и вполне вероятно, что к осени, конечно, когда он вернётся из армии, то попадёт на свадьбу одной или сразу обеих сестёр. Младшие дети продолжают учёбу в Макаровской школе, и Мишка попутно осваивает трактор, к технике его тянет.
       Письмо от Шурки Змея тоже не отличалось новизной. По-прежнему его друг решал дилемму: оставаться ли ему после женитьбы на своей Ганке в местечке под Ровно или же возвращаться, но без неё,  домой в Красавские Дворики, чтобы занять обещанную председательскую должность. Правда, все больше мотив его решения склонялся в пользу первого варианта. Много писал он о красивой природе Украинского местечка, о богатстве края, о том, что там Советская власть еще только организовывается, как и колхозы, и он со своими знаниями и опытом может здорово пригодиться там, а при поддержке родни своей любимой, даже занять высокий пост в правлении колхоза. Поэтому письмо Шурки  получилось ёмким, больше шести страниц.   
      С большим волнением Егор читал письмо от Толика Попушина, некоторые места перечитывая по второму разу.
      «В прошлом своём письме я сообщал, как нам с Шуркой тебя не хватало, когда ты пропал из деревни в феврале 1938 года. Без твоих советов и поддержки я был вынужден просто бежать из деревни, настолько трудно было ощущать ненависть к себе, как к помещичьему выродку. Теперь же мне не хватает вас обоих, хотя здесь в армии я равный со всеми. Просто трудно жить без настоящих друзей, в которых уверен на сто процентов, что они не предадут, не подведут и в любой момент помогут. Я пока такими здесь не обзавелся. Тебя интересует, почему я поменял фамилию и отчество? Перед смертью, а она умирала у меня на руках, бабуля открыла мне семейную тайну. Оказалось, что я не сын Валерьяна Сладкова. Он был, в некотором роде, моим отчимом. А так как ни я, ни он не разу друг друга не видели, не жили вместе и мне от него досталась только позорная помещичья фамилия, из-за которой меня всю жизнь называли выродком и вы****ком, то при первой возможности, я поменял и фамилию и отчество. Фамилию взял материну, а отчество… настоящего своего отца. Кем он был, расскажу при встрече, на которую очень надеюсь. Единственное могу сказать, что его тоже нет в живых, но человеком он был достойным и я горжусь, что ношу его отчество.
      Не знаю, как у вас, а у нас в полку часто поговаривают о предстоящей войне. Что враги хотят уничтожить наш социалистический строй и коммунистическую идею, за которую боролись наши отцы. Как боролись мои отцы, я знаю понаслышке, но знаю и то, что оба они погибли от рук этой власти, которую приняли и поддерживали. Вспоминаю и других борцов за идею, наших колхозных активистов Акимочкина, Тимонечку, Спирьку, Васяева, Желанкова, которые поморили голодом полдеревни и извели своими доносами многих порядочных колхозников. Вот эта власть строила социализм на костях народа, размахивая партийными билетами. Вот я и думаю, а нужно ли её защищать? Ведь, потом и в городе я видел таких же партийных начальников-жуликов, ратующих с трибун за идею коммунизма, а на самом деле, обкрадывающих свой народ, жирующих за его счёт и самое поганое, грозящие ему расправой, если на них не будут гнуть спину. Знаю таких не мало. Приходилось столкнуться и работать на них. Неужели стоит за них воевать? Чтобы они после войны, если мы победим, снова над нами издевались?
      Наш политрук постоянно твердит нам о патриотизме, приводит исторические примеры о подвигах русского народа, о славе русского оружия. Умом я это понимаю и горжусь, что я часть этого народа. Я, конечно, патриот своей Родины. А в душе сумятица какая-то. Представляю, как тяжело будет на войне, какие трудности народу придётся преодолевать ценой своей жизни. А ради чего? Чтобы потом те же, кто дорвался до власти, к этой кормушке, продолжали управлять народом, загоняя его в лагеря, в голод и холод? Чтобы они, жулики с партийными билетами у сердца, продолжали нам приказывать, сколько и к какому времени  поставить им на стол варёных раков? Ты, ведь мой друг, самый разумный из нас троих, докажи мне, что я не прав и должен воевать с врагом, хотя враг, возможно, толкает нас в спину, прикрываясь нами, как щитом.
      И ещё мой друг, Егор. Я, кажется, влюбился. Нет, не кажется. Это точно любовь. Необъятная, поглощающая, обезоруживающая, необузданная, изматывающая любовь. Вот только объект моей любви - жена командира роты. Понимаю, что это не хорошо. Грех. Но ничего с этим поделать не могу. Сейчас живу, как канатоходец, балансируя между честью, долгом, совестью и своим чувством. Кажется , стоит сделать неверный шаг и сорвусь в пропасть. Что будет, если её муж узнает о нашей связи? Не знаю, что меня ждёт в дальнейшем, но любить её не перестану. Когда-то я думал, что понимал тебя, твой поступок. Не оправдывал, но понимал. На самом деле, только сейчас я стал понимать, что такое любовь и на что можно пойти ради неё.  Вот такие, друг мой, мои дела». 
      Егор, впечатленный содержанием письма, посмотрел на конверт. Оно было отправлено из Челябинска неделю назад. Мелькнула тревожная мысль, как только Толик решился написать такое откровенное письмо? «Ведь армейская цензура, наверняка, следит за солдатской перепиской, особенно в такое напряженное политическое время. А если бы это письмо прочитали представители «органов»? Ему же грозило обвинение в саботаже, в антигосударственной политике и, наверняка, суд трибунала с изоляцией из армии. Может, он специально так написал в надежде, что с его арестом исчезнут проблемы и терзания? Хотя, предыдущее письмо было отправлено из воинской части городка, а это из самого Челябинска с адресатом «До востребования». Значит, из предосторожности Толя отправил письмо в обход армейской цензуры. Так или иначе, я должен ответить ему на письмо. Он же просит совета, помощи от своих сомнений. Там уж его дело, прислушаться к этому совету или нет, но, видимо, ему важно мое мнение». 
      «А какой ответ я ему дам? – Егор задумался над тем, что должен написать другу и над собственным полученным опытом отношений с властью. – Ведь, действительно, в том далёком 1933 году ему и его семье чудом удалось спастись от голодной смерти, а сколько людей умерло от этой искусственно созданной голодовки. В 1938 мне опять повезло выскользнуть из цепких лап НКВДэшников. А ведь мог попасть вслед за Кукой в лагеря, как враг народа. Почему у нас стало возможным неугодных власти людей обвинять в том, чего они не делали, и изолировать от общества, от семей, разрушая всё, что им дорого или просто уничтожая? В какой ещё стране так поступают со своим народом? Или такое возможно только у нас в России? Выходит, мы, русские люди терпеливые и боимся встать против такой власти, пока не найдётся кто-то, кто смог бы поднять нас на её свержение? Нет бы, повсеместно встать всем миром и заявить: не быть колхозам. Но не встали, не заявили, шептались по своим дворам и сараям, а объединиться не захотели или побоялись. Та же картина и с врагами народа…. Объявят честного человека, кому-то неугодного или не согласного врагом и никто не встанет на его защиту, хотя и знают, что он не враг. Так вышло и с Кукой. Все знали. Что он честный и порядочный человек, старался делать всё на благо нашего государства, а все промолчали. Я попробовал заступиться, но что я мог сделать один? Поэтому едва и сам не последовал следом за ним с тем же клеймом. А что, я разве враг народа? Так и оказывается подобный произвол нормой у власть имущих.  А потом уже и другие начинают верить, что власть права, раз за человека никто не вступился. Как верят во все, что эта власть народу насаждает. Сказали, что от  колхозов будет рай, так все поверили и ждут манны небесной, наступления рая. Чертыхаются, голодают, мучаются и ждут, когда же он наступит. Тогда ты, Егор Никишин, согласен ли встать на защиту этой власти против фашистов, которые обещают её свергнуть? Согласен ли защищать таких, как Титов, Акимочкин, Филимонов, Пугачёв, которые готовы ради собственного благополучия уничтожить любого, кто им неугоден?»
      «Я, Никишин Егор Семенович, буду воевать с любым врагом за независимость своей Родины. Уж, какая на моей Родине власть, Советская или кадетская, это не какой-то  фашисткой сволочи дело. Это мы сами с ней должны разобраться. Это будет зависеть от тех, кто проживает на территории Союза Советских Социалистических Республик. Коли нравится ходить под руководством безмозглых узурпаторов с партийными билетами, будем ходить. Пока сами не дорастём до сознания, что эта власть вредна, а мы достойны лучшей, пока сами не решим её поменять. Так Толику и напишу: мы должны защищать свою Родину, свою историю, свою культуру от иноземных захватчиков. Никогда народ-завоеватель не сделает лучше жизнь побеждённого народа. Захватывают для того, чтобы снова превратить нас в рабов и грабить наши богатства. А уж после победы над врагом изберём для себя нужную, угодную для себя власть. Изберём в руководящие органы власти людей умелых, знающих и желающих работать для народа, таких как Шурка Змей, Афоня Кобликов и многих других порядочных людей и чтобы они не принадлежали никаким партиям, а только народу».
      Но тут же подумал, что райкомовцы и всякие исполкомовцы никем не избираются, а назначаются, навязываются народу сверху. А у них в подчинении и милиция, и армия. «Это какую же силу нужно иметь, чтобы сменить эту власть? Тут вожак нужен, такой чтобы за ним встало много таких, как я, Толик, Шурка, Афоня, Ефим и ещё миллионы». 
      Егор хотел было переключиться на другую тему, но мозги были заняты только одним вопросом: «Почему русскому народу живется так худо? Ещё Некрасов поднимал этот вопрос: «Кому на Руси жить хорошо?» И с тех пор он всё также стоит.
      «Наверное, от того, что у нас «один с сошкой и семеро с ложкой»? Взять, к примеру, нашу волость. Раньше на три деревни был один староста и три служителя культа: поп, дьякон и псаломщик. Теперь же, бездельников на одну деревню приходится в десять раз больше, хотя сами деревни по численности уменьшились. Старосты так и остались, только зовутся председателями сельсовета. Зато вместо попа, дьяка и псаломщика, которые кормились с трёх деревень и нескольких хуторов появилась куча чиновников, не считая райкомовских и райисполкомовских прихлебателей. В каждой деревне уже, почитай, свой поп завелся именуемый секретарём парткома. В каждой деревне председатель колхоза или управляющий отделением колхоза. У них свой штат работников. В каждой деревне теперь обязательно есть главный бухгалтер, а раз есть главный, значит, в подчинении есть и младший, который в поле носа не кажет, а бумажки в конторе перебирает. Плюс ещё счетовод, а то и не один. Ленин же сказал, что социализм это учёт, вот учётчиков и наплодили. Ещё в каждой деревне теперь свои зоотехник и ветеринарный врач. И так далее и тому подобное. А уполномоченных района, сколько по деревням шныряет? Тьма. Зоркие очи представителей районных властей везде. И каждому хочется жрать, да домой для семьи взять. И не абы чего, а чтобы получше, посытнее. Да не просят, а требуют. Дай им соху или косу в руки, так, наверное, уже разучились держать-то правильно. Они теперь только ложку держать привыкли. Нет, нужен, конечно, и учетчик и врач толковый, но вполне достаточно одного-двух грамотных, чтобы со всем справлялись. Думаю, что у нас в России наведут в этом деле порядок. Вопрос: когда?»
       Четвертое письмо было из Свердловска, из института журналистики. Они сообщали, что присланные им ещё летом 1939 года документы для поступления до сего времени лежат в институте. Оказывается, они тем же летом отправили в Сталинград на его имя вызов с допуском к сдаче экзаменов, но Егор почему-то не приехал.
      «Странно, - подумал Егор, - мы с Афоней так ждали этих вызовов, надеялись на них, но так и не дождались».
      Дальше в письме из института сообщалось, что они получают газету «Тревога» и по газетным статьям следят за его творчеством. А главное, что они рады будут видеть у себя такого студента и готовы зачислить его к себе без вступительных экзаменов. Далее в приписке сообщалось, что занятия в институте начинаются с 1-го сентября и до 30 августа ему нужно прибыть в дирекцию для оформления.
      Егор заплясал от радости, размахивая письмом. Его оценили, его ждут, его  готовы зачислить без вступительных экзаменов. Но тут же вспомнил, что демобилизация из армии будет осуществляться не раньше октября, и ему до 30 августа в Свердловск не успеть. «Выходит ещё один год пропадает зря», - радость померкла.

2
      Обычно в увольнение в город Егор, Афоня и Ефим ходили вместе, иногда к ним присоединялся Пантелеев, отношения с которым постепенно перерастали в дружеские. Но в сегодняшнее воскресенье Егор остался один без друзей. Ефим со своим вторым взводом накануне заступил в караул, а Афоню, прознав о его таланте строителя, отправили в командировку на подсобное хозяйство строить хозяйственный блок. Егор, поначалу планировавший заняться винтовкой, после беседы со старшиной передумал и от предложенной ему политруком увольнительной решил не отказываться.
      Разговор с Пантелеевым был по поводу гастролей в Хабаровске Московского театра музыкальной комедии. Сам Пантелеев в прошлое воскресение ходил на спектакль и представление ему очень понравилось. Советовал сходить и Егору, пока театр не закончил своих гастролей. У него осталась свободная контрамарка, и он готов был дать её Егору. От такого подарка грех было отказываться, и Егор ушёл в город, не дожидаясь обеда, чтобы успеть попасть на дневной спектакль. Тем более, при наличии полученного гонорара он решил пообедать в городской столовой или даже в ресторане.
      Обед в ресторане ему понравился. Он заказал себе блюда кавказкой кухни: на первое солянку, на второе шашлык из молодого барашка. И хотя стоило это совсем не дешево, но полученное удовольствие соответствовало цене. Потом он испытал удовольствие и от представления на сцене театра музкомедии. Старшина не лукавил расхваливая увиденное. Почти весь спектакль на сцене творилось веселое красочное действие с песнями и танцами. При этом артистки выступали почти оголенными, в коротких юбочках и блузках с глубокими вырезами, что добавляло известного шарма и производило неизгладимое впечатление. Егор даже пожалел, что не ходил в театр раньше в Сталинграде. Его больше привлекало кино. Но после увиденного сегодня он решил, что всегда будет поклонником этого творческого жанра.
      Многое для него было в диковинку. Особенно удивила молодая гибкая красотка с шикарной фигурой и… зелёными волосами. За свои 22 года Егор уже много где побывал и много чего видел, но никогда не встречал женщину с зелёным цветом волос. С белыми, золотистыми, соломенными, каштановыми, черными и даже красными видел, больше всего с русыми, видимо, поэтому наш народ и прозвали русскими, а вот с зелёными видел впервые. Не зря же существует пословица про белую ворону, которая бывает одна на сто тысяч своих собратьев. Видимо, и среди людей бывает одна на сотню тысяч с зелёными волосами. Егор тогда и представить себе не мог, что женщины  красят волосы в любые цвета или надевают парики при необходимости, особенно в актёрской среде.
      Из театра, в начале пяти часов, в самом хорошем расположении духа Егор пошел в Парк культуры и отдыха на берегу Амура. До конца увольнения было ещё немало времени для отдыха, и возвращаться в казарму было глупо. Даже посидеть в парке, на берегу реки, и любоваться гуляющими людьми было приятно. Присев на скамейку, он смотрел перед собой на песчаный пляж, где еще грелись обнаженные люди, то и дело, бегая к реке и плескаясь в ней, как дети. Егор и сам бы с огромным удовольствием разделся и растянулся на горячем песочке, подставив тело под лучи июньского солнца. Но к своему сожалению, у него не было соответствующего белья, а валяться в кальсонах, означало стать для окружающих посмешищем. Стал просто смотреть людей, на девушек, на реку, где кроме купающихся люди катались на лодках вдоль берега.
      Одна из таких лодок привлекла внимание Егора особенно. В ней, помимо сидящего за веслами с голым торсом парня, были две симпатичные полуобнаженные девушки. Они с задором шутили и смеялись, иногда брызгая на своего гребца прохладной речной водой, что заставляло его отмахиваться и бросать управление лодкой, отчего та меняла курс, то приближаясь к берегу, то удаляясь от него. При одном таком приближении, прямо перед сидящем метрах в десяти от берега Егором, одна из девушек обернулась и, заметив его, помахала дружески рукой. Девушка была очень красивой, и хотя была брюнеткой, очень напоминала ему любимую Марину. Она что-то сказала своей русоволосой подруге и та тоже удостоила Егора своим вниманием. Их глаза встретились, девушка ему улыбнулась и, как показалось Егору, даже подмигнула ему. Потом, повернувшись к брюнетке, что-то ответила ей, видимо, давая свою оценку,  и они снова громко рассмеялись.
      «Чего смешного они во мне нашли? – обеспокоенно спросил себя Егор. – Вроде бы сейчас я не доходяга, каким был полгода назад». На всякий случай осмотрелся, что с ним не так, в плане формы. Всё было в порядке. Его осенила догадка: девушек-то было две, а парень только один.
      Он смотрел на удаляющуюся от берега лодку и немного завидовал тому гребцу, который дружил с девушками. Обе они были чертовски милы и вполне подходили для серьёзных отношений. «Понятно, - вздохнул Егор, - почему вы улыбались и помахивали ручкой. Пригласили бы меня к себе в лодку, если я вам понравился». Но тут же отогнал от себя эту мысль. «Нет, нет. Не нужно. Я не собираюсь влюбляться. А то попаду, как Шурка под давление, чтобы остаться жить тут в Хабаровске, а мне этого не нужно. Не очень мне нравится этот Дальний Восток, свои берега лучше. Даже Свердловск лучше, хотя бы потому, что я могу там учиться в институте журналистики. Вот стану журналистом, тогда и буду думать о женитьбе».
      По реке шёл большой двухпалубный белый пароход. Разбегавшиеся от него волны при приближении к берегу вырастали, поднимая, как на качелях все, что было на воде: и лодки, и купающихся. Именно в это время неопытный гребец, не рассчитав последствий, повернул лодку с девушками бортом к поднявшейся, почти на метр, волне и её сильно накренило на правый борт. Девушки шарахнулись к левому борту, но привстав, потеряли равновесие и вылетели за борт. Лодка же, заваливаясь на волне ещё сильнее,  черпнув бортом воды, окончательно перевернулась вместе с незадачливым гребцом. Вскоре из воды показались головы вынырнувших пассажиров. Девушки продолжали шутить и смеяться, а вот парень был в некоторой панике и как-то подозрительно нырял, как поплавок на удочке, перед тем, как рыба окончательно утягивает его под воду.
      Егор первым понял, что парень тонет. Он быстро скинул с себя недавно купленные для увольнений сапоги, гимнастерку с ремнём и кинулся в воду. Когда до тонущего оставалось  ещё метра три, тонущего приятеля заметили и девушки. Поскольку они были ближе к нему, то сразу оказали ему помощь, подхватив под руки и выплывая с ним к берегу. Попытка Егора спасти утопающего оказалась напрасной, он только промок. Слава Богу, парень оказался жив, он только нахлебался воды и сейчас, сидя на берегу, только кашлял и отфыркивался. Конечно, он чувствовал себя неважно, хотя и делал попытку улыбаться, но девушки уже не смеялись, их лица были крайне озабочены.
- Что же ты, Витя, не сказал, что не умеешь плавать? – спросила его сидевшая рядом брюнетка, - мы бы не баловались с тобой на воде.
- Ну, я не ожидал, что мы сможем перевернуться на лодке. И потом, я больше испугался за вас и от этого растерялся.
- Растеряха ты, Витя, - подхватила русоволосая, - ты ведь и нашу одежду потерял.
- И гимнастёрка моя тю-тю, - огорчился Витя.
- Черт с ними, с платьями и гимнастёркой,  - снова, заботливо погладив парня по голой спине, сказала брюнетка. – Главное, что ты сам жив. Всё остальное ерунда.
- Ерунда, конечно, если не считать, что домой придется добираться в таком виде, изображая из себя спортсменок, - с иронией заметила её подруга.
- Для вас потеря платьев, может, и ерунда, а для меня потеря гимнастёрки может аукнуться неприятностями, - озабоченно говорил Витя. – Дело в том, что в кармане было моё удостоверение личности и пропуск в секретную часть штаба Армии. Их потерю могут посчитать преступлением. Представляете, если они попадут в чужие руки? В лучшем случае отделаюсь гауптвахтой, если поверят, что гимнастёрка утонула, а в худшем… могут и в штрафбат отправить.
- Ладно, Витя, не расстраивайся, - успокаивала его брюнетка, - если что, мы подтвердим, что она утонула. Мой отец полковник и тоже служит в штабе. Я попрошу его за тебя заступиться. Хотя бы, чтобы не попал в штрафбат. И гимнастёрку я тебе его принесу. У него их с десяток будет, а ростом вы, вроде, похожи.
- Спасибо, если так, Лена, - благодарно посмотрел на девушку пострадавший. – А гимнастёрку мне приносить не надо, у меня самого сменная имеется.
- Ну, не надо, так не надо. Как хочешь.
Разговаривая, спасительницы и их спасенный, совсем забыли о Егоре, который сидел за их спинами, чуть сбоку. И только когда он встал, то снова привлёк их внимание к себе.
- А как вас зовут, - спросила его брюнетка, тоже поднимаясь и стряхивая с себя песок. - Давайте знакомиться. Я Лена.
- А я, Рая! – подхватила русоволосая.
- А меня зовут Егором.
- Ну, вот и познакомились. Спасибо вам. Егор, что постарались помочь. Вы смелый и теперь мокрый. Вам теперь не влетит?
- Надеюсь, что нет. Моя гимнастёрка с документами не утонула. А, что промок, так высохну, солнце ещё греет.
- Ну, тогда вы ребята сушитесь, а мы побежим домой. Давайте в следующее воскресение встретимся на этом же месте, в это же время и вы расскажете нам, чем всё закончилось. Но если будет пахнуть штрафбатом, ты, Витя, сразу звони. Мой телефон у тебя есть.
- Хорошо, Лена. Договорились, - ответил ей оживший кавалер.
Оставшись без девушек, оба парня зашли в кусты и, сняв с себя галифе, сначала выкрутили их от воды, а затем развесили на вечернем солнце.
- Спасибо тебе, Егор, - начал разговор Виктор. - Чем я могу тебя отблагодарить? Как ты слышал, я служу при штабе Армии.
        - Да как ты можешь меня отблагодарить? Я солдат и ты солдат. А что у солдата есть, что можно дать в знак благодарности?
        - Я говорю о благодарности, не в смысле вещи, которую хочу отдать, а в смысле, что я могу для тебя сделать. Например, могу походатайствовать, чтобы тебя перевели к нам в канцелярию. Располагаемся мы почти в центре города. Служба не напрягает. Живём почти, как на гражданке. Никаких тебе подъёмов и отбоев, как в казарме, никакой тебе  муштры, никаких форсированных маршей по полной выкладке. По тревоге мы грузим наши чемоданы и сейфы на машины и выезжаем в условленный район.
       - Хм, заманчиво, - улыбнулся Егор. – Спасибо за лестное предложение. Но всё-таки вынужден отказаться. Мне осталось служить какие-то четыре месяца. Стоит ли из-за этих выгодных условий бросать привычный уклад жизни, своих друзей, свой полк, в котором я уже провёл целую вечность. 
       - Ну, как знаешь. Мое дело предложить, твоё отказаться.
       - А, вообще-то, есть у меня к тебе просьба, Виктор, - после некоторой паузы сказал Егор. – Вот только не уверен, сможешь ли ты помочь?
       - Говори. Если не смогу помочь сам, то, может, скажу, кто поможет. У нас, штабных, кое-какие связи имеются.
       - Тогда, можешь ты сделать так, чтобы меня уволили из армии не в октябре со всеми, а раньше, в конце августа, например? Понимаешь, мне пришло письмо из Свердловского института журналистики, куда меня хотят принять без вступительных экзаменов. Там занятия начинаются первого сентября. А если меня будут увольнять в октябре вместе со всеми, то я, получается, пролетаю мимо института.
       - Ну, вот. В этом я могу тебе помочь, - обрадовался Виктор. – Пока только советом, а там, возможно, и делом. Завтра же напиши и подай своему командиру рапорт на имя командира полка с просьбой отпустить тебя на учёбу в этот институт 20 августа. К нему приложи письмо из института. Командир полка обязан будет тебя отпустить. Если он тебе откажет, под каким-либо соусом, то сразу сообщи об этом мне. Позвонишь мне по телефону 34-12. Запомнишь?
       - Запомню. Номер не сложный, - тоже обрадовался Егор такому везению.
       - Но я уверен он тебя отпустит. Есть указание командирам частей отпускать из армии досрочно на учёбу всех желающих и ещё предоставлять им время на подготовку к экзаменам, а тебя тем более берут без конкурса.

3
       Егор, переполненный новыми надеждами, горячо поблагодарил своего нового знакомого при прощании. «Вот здорово, что встретил этого парня и он стал тонуть. Я бы и не знал, что, оказывается, есть такое распоряжение командирам отпускать из армии на учёбу досрочно. Если Колосов или Бродский не откажут, то я уже в этом году стану студентом института журналистики. А в отпуске, дома побываю в дни каникул. Будут же в институте каникулы, как во всех учебных заведениях. Надеюсь, Афоня и Ефим меня поймут и не обидятся. Эх, вот что значит полоса везения в жизни человека!»
       С рапортом на имя командира полка, как того требовал Устав Вооруженных сил, Егор обратился к командиру роты капитану Голику.
       Ротный внимательно прочитал его пару раз.
       - Что же, я лично не возражаю, - сказал он. – Учиться это хорошо. Особенно, в таком престижном заведении. Но рекомендую прежде с рапортом подойти к комиссару батальона Гузенко. Если он будет ходатайствовать перед полковником, то в конце августа ты точно уедешь в Свердловск. Ему полковник не откажет. Что касается меня, вот моя виза, - и Голик написал на рапорте свое «благословение».
       Гузенко тоже прочитал рапорт Егора дважды и призадумался. Это несколько смутило Егора. Он не понимал сомнения комиссара, который ранее всегда ему благоволил. Тот в это время обдумывал ситуацию: «Стоит ли в такое сложное политическое время напрягать полковника просьбой рядового Никишина о досрочной демобилизации?» Решил, что стоит.  «Полтора - два месяца роли для него не сыграют, а если начнётся война, то куда бы парень не уехал, все равно будет воевать на совесть».
       - Хорошо, оставь рапорт у меня. Завтра вечером зайдёшь за результатом.
       В принципе, такой ответ Егора устроил. «Раз комиссар батальона, подумав, так сказал, значит, он готов помочь мне».
       Как было сказано, так Егор и поступил. Следующим вечером он прибыл к Гузенко. Шел с некоторым ощущением беспокойства, но успокаивал сам себя «белой полосой удачи», которая ему пока помогала. Гузенко встретил его с улыбкой.
       - Полковник отнесся к твоему рапорту благожелательно. Но таких желающих учиться, как ты оказалось несколько человек, и полковник решил побеседовать лично со всеми. Он собирает вас завтра у себя в штабе в 12.00. Скажешь своему командиру роты, чтобы он обязательно отпустил тебя. 
       Желающих досрочно демобилизоваться из армии для поступления в высшие учебные заведения страны, в полку было семеро. Егор удивился. «Откуда они-то узнали об указании командирам частей отпускать из армии подчиненных досрочно или задержать в армии при необходимости? Нигде же не объявляли. Пожалуй, одного бы меня он мог отпустить, а при таком количестве…. Семерых сразу отпустит едва ли».
       Полковника долго ждать не пришлось. Ровно в 12.00 он решительно зашёл в зал совещаний. Собравшиеся бойцы с представителями их подразделений приветствовали его стоя. Егор пристально посмотрел на командира полка пытаясь определить его настроение, но лицо Колосова было не проницаемым.
       - Итак, вы меня просите отпустить вас из армии досрочно? - строгим голосом, без нотки доброжелательности, спросил он, извлекая из папки на столе листы с рапортами. – Что же? Я могу это сделать. Но при одном условии. 22 июня на центральном стадионе Хабаровска состоятся всеармейские спортивные соревнования. Вы все заканчиваете службу и ваша спортивная форма должна быть на высоте. Так вот, вы должны принять в этих соревнованиях участие и отстоять честь полка. Тех, кто в этих соревнованиях войдёт в пятёрку лучших по любому виду спорта, будут мною демобилизованы досрочно. Так что дерзайте. Все свободны.
       «Вот это хохма, - подумал Егор, переваривая услышанное. – Но с полковником не поспоришь. Если он сказал во всеуслышание, то своего решения менять не будет. И что мне остаётся? Готовиться к соревнованиям, которые состоятся через три недели. Хм, а по какому виду спорта у меня есть шансы войти во всеармейскую пятёрку? Работа на турнике? Здесь я слаб в плане техники. С момента отправки на подсобное хозяйство пропустил все спортивные занятия. Да и бой на буме из этой же категории. Без техники шансов нет. Бег в мешках, пожалуй, больше подходит. На ротных соревнованиях я был третьим. Но это на ротных, а на армейских? Здесь не только техника, но и удача нужна. Споткнулся, упал и прощай институт. Прыгун в высоту тоже из меня хреновый. Остается только бег на длинную дистанцию. Все-таки к дальним расстояниям я с детства привык. Бегал же в Перевесенку, а потом Макаровскую школу по восемь-десять километров. Да и здесь на марш-бросках не выдыхаюсь, как многие. Это, конечно же, не спортивные соревнования и никогда по часам свои результаты не сверял, но это, пожалуй, единственный вид спорта, где я могу попасть в пятёрку. Бегал-то я здорово. Особенно, когда слышал волчий вой. Попрошу старшину, чтобы он засёк по часам мои забеги на пять и десять километров. Если предварительное время по этим забегам будет приличное, тогда заявлюсь на соревнование по этому виду спорта».
.....
(полную версию романа можно прочитать в книге)