Одна минута

Когда минута превращается в вечность, когда обнаженные нервы стреляют сотнями электрических разрядов, весь мой мир сужается до одной маленькой точки. Точки по сравнению с размерами Вселенной, конечно же. Весь мой мир концентрируется в тебе. В том, как ты смеешься, обнажая белые острые концы клыков. В том, как ты склоняешь голову на бок, увлеченная чтением, и прядь твоих каштановых мягких волос, пахнущих лесом, закрывает часть изумительно правильного лица, усыпанного веснушками. Весь смысл моей жизни сужается до одного твоего взгляда серо-зеленых задумчивых глаз. До тихого шепота твоих губ, поющих колыбельную в изголовье моей кровати. До легкой дроби твоих пальцев, ласкающих подоконник. Одна минута твоих объятий, похожих на солнечный летний день, дурманящая ароматами ночной росы, укутавшей цветущие поля, звучащая холодными свежими ключами, поглощает меня своей незыблемой вечностью.
Когда минута превращается в вечность, когда тяжелое дыхание сковывает легкие, и пульсирующей болью отзываются в голове ночные вспышки, весь мой мир сужается до одной точки. Точки по сравнению с размерами Вселенной, конечно же. Весь мой мир концентрируется в спасительной мгле подвала, от которого меня отделяет два десятка метров испещренного рытвинами мокрого асфальта. В едком запахе пороха, забившего мое обоняние. В свечениях прожекторов, вальсирующих на черной мгле небес. Весь смысл моей жизни сужается до одного, каждый раз невыносимо сложного шага по направлению к зияющей пасти подземелья. До частой дроби пулеметных очередей. До удушья, вызванного страхом за свои семь смертных грехов, которые я не успел осуществить накануне. Тисками мою голову сжимает эта единственная минута перекура, маячащая перед носом алым тлеющим концом самокрутки, сулящим мне вечность.
Когда минута превращается в вечность, когда невыносимо яркий свет ламп сжигает обтянутые латексом ладони, весь мой мир сужается до одной маленькой точки. Точки по сравнению с размерами Вселенной, конечно же. Весь мой мир сужается до зияющей раны, раскрытой передо мной хищной пастью смерти. До мертвенно-бледных ошметков кожи. До раздражающего писка кардиомонитора. До перешептывания встревоженных медсестер и врачей. Весь смысл моей жизни сужается до тела, едва подающего признаки жизни, скрытого от меня синей тканью. До перезвона хирургических инструментов в дрожащих от возбуждения пальцах. До озноба, сырыми поцелуями осыпающего напряженную спину. До прямой линии, когда минута искажается, превращаясь в немыслимую тоскливую вечность.
Когда звуки, краски и буквы пляшут в лихорадочной агонии, когда весь мир сужается до одной маленькой точки, от меня ничего не остается, кроме как сгустка тактильных, зрительных, да слуховых ощущений. Весь я не более, чем комок обнаженных нервных окончаний, со всех сторон смятый текстурой, цветом, звуком, вкусом и запахом. Меня выворачивает наизнанку, ломает, бьет дрожью, сминает в ненужный клочок. Вечность ошпаривает меня тонной своих секретов, довлея надо мной минутой разрушенного самосознания.